Новосельцев Виктор Иванович : другие произведения.

Жизнь 3d

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На фоне реальных исторических событий 1916-45 годов разворачиваются удивительные приключения простого русского солдата, отправленного в первую мировую войну во Францию в составе Особых бригад на помощь союзникам. События развиваются во Франции, в Алжире, Южной Африке, на Мадагаскаре, в Сомали, Италии и в России.
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  I
  Первый раз я увидел деда, когда ему перевалило за семьдесят. Звали его Евдокимом Головиным. Был он невысок ростом, худощав и лыс. Утомленные, светло-серые с хитринкой глаза скрывались за складками набухших век, а из-под небольших прокуренных усов торчал одинокий зуб - большой и желтый. Видимо в молодости у него на щеках были ямочки, которые к старости превратились в глубокие впадины на сплошь морщинистом лице.
  Носил он исключительно военную форму, подаренную моим отцом. Без погон и знаков различия, всегда аккуратно, с большим достоинством. Фуражку надевал только военную, без звезды, с малиновым околышем - признаком интендантства. Натягивающую пружину из тульи вынимал, и она гофрированным блином покрывала лысину, лоснясь в центре от разводов пота. Брюкам навыпуск предпочитал галифе, а сапогам - домашние тапочки.
  В целом получался весьма колоритный образ толи донского казака, толи отставного ротмистра, занесенный каким-то чудом в наше настоящее из далекого для меня прошлого.
  II
  Просыпался он с восходом солнца и первым делом провожал овец и корову с телком на выгон. Затем кормил поросенка, отваренной с вечера свеклой, и по пути выпускал кур во двор. Потом шел в хату, неспешно заваривал крепкий чай, наливал большую миску борща, резал сало, лук, хлеб на мелкие дольки и садился завтракать. Остатки еды смахивал на пол, где их моментально подхватывали вечно голодные черно-бело-коричневые кошки.
  После завтрака выходил на крыльцо и неторопливо закуривал. Курил он крепкий самосад, махорку или маленькие папироски "Север", от одного запаха которых у меня дух захватывало, а на глазах выступали слезы.
  Весь день работал по хозяйству. Чинил сарай, припасал сено, подрезал деревья в саду, копался в огороде, носил воду из колодца. Иногда ходил в вербы заготавливать лозу.
  Ближе к вечеру встречал с пастбища скотину - корову с телком и дюжину овец. Поил их. А когда бабка садилась доить корову, шел обедать тем же, чем и завтракал.
  С заходом солнца ложился спать на печку, где вместо матраца была постлана овечья шкура - первейшее средство профилактики и лечения ревматизма. Здесь же вялились табачные листья, из которых, смешивая в определенной пропорции вершки и корешки, он делал ядреный табак-самосад.
  Глядя на этот неспешный круговорот сельской жизни, мне казалось, что мир вечен. Так было, так есть и так будет. Я буду все время молодой. Всегда со мной будут мои папа и мама, мой дед и моя бабушка. Но это была иллюзия, обман чувств - все в нашем мире оказалось хрупким, неустойчивым и конечным.
  III
  Сколько помню, дед пил, но никогда не напивался и не куролесил. Лишь иногда гонял бабку по хате, припоминая ей какие-то грехи, которых у нее не могло быть по определению. Потреблял все подряд: водку, вино, денатурат, самогон, а когда этого не находилось, то в ход шел одеколон - преимущественно "Тройной". Остальные сорта питьевой парфюмерии не уважал, и принимал по случаю или когда ничего алкогольного в деревне не было. Пиво он не причислял к самостоятельным напиткам, считая приложением к чему-либо более существенному.
  В свободное от домашних дел время плел из лозы корзинки, детские люльки, кресла-качалки, которые продавал сельчанам, а с выручкой шел в магазин по питейному делу, благо это дело находилось в сельмаге, что в соседней избе. Собственно талант к народному промыслу возник у него на почве неистребимой тяги к тому, что бабка называла "проклятущей", а деда вместе с ней - "анчихристом".
  В Бога он не верил. Все иконы сжег, а вместо них повесил в красном углу вырезанную из популярного в то время журнала "Огонек" картину известного художника Шишкина "Утро в сосновом бору". Убрал ее льняными рушниками, и подслеповатая бабка, набожная от рождения, тайком крестилась на шедевр отечественного реализма:
  - Господи! Услышь молитву мою, выведи из темницы заблудшего, сжалься над ним. Спаси душу грешную.
  Грешная душа на бабкины молитвы внимания не обращала, а больше прислушивалась к черной тарелке-репродуктору, висевшей на стене и непрерывно вещавшей разные разности. Под ее звуки дед засыпал и просыпался, но воспринимал только последние известия и сообщения о розыгрыше всесоюзной денежно-вещевой лотереи ДОСААФ.
  Лотерею он уважал. Каждый месяц с упоением играл в эту незатейливую азартную игру с государством, выделяя для этого тридцать копеек из своей двенадцатирублевой пенсии. Но так ничего и не выиграл.
  IV
  К восьмидесяти годам дед несколько ослаб. С ежедневных пол-литра перешел на двести грамм, которые зарабатывал, сдавая в аренду стакан колхозным механизаторам, приезжавшим в сельмаг перед обедом. Стакан был особый: как ни разливай, в бутылке любой емкости всегда оставалось столько, что не делилось ни на двоих, ни на троих. Этот неразделимый остаток и был арендной платой.
  Механизаторы работали практически без выходных и в магазин приезжали регулярно, так что граненый не простаивал, а постоянно находился в движении, удовлетворяя незамысловатые ежедневные потребности хозяина.
  По русской традиции выпивка часто случается без закуски, но не бывает без разговоров. Механизаторам меж собой говорить было не о чем, и здесь дед был весьма кстати. Это теперь нам некогда, да и незачем, слушать стариков, есть телевидение, Internet и другие информационные средства. А раньше слушали.
  - Слышь, дед, люди говорят, ты в Италии был, Муссолини видел и по-ихнему балакаешь?
  - Было дело. Когда-то говорил и писать маленько мог, однако теперь подзабыл, время не то, зачем мне итальянский. А на Муссолини смотреть незачем. Подлюка он, как есть сволочь последняя.
  - Наверное, у тебя в Италии друзья остались? Что же ты им письма не напишешь: так, мол, и так, желаю встретиться, поговорить. Может они тебе водочки пошлют. Нас угостишь, а то черти что пьем. Раньше была пшеничная, а ту, что сейчас завозят из нефти гонят - гадость неимоверная. Как есть, потравить хотят нашего брата.
  - Мобыть остались, но где они теперь. Давно это было, ребята. Вас еще и в расписании-то не было. А выпивка у них поганая. Наша на душу кладется, а ихняя колом поперек горла становится.
  Старший механизатор засосал ноздрями целебный деревенский воздух и, задержав дыхание, влил в себя стакан прозрачного напитка. Не выдыхая, занюхал выпитое промасленным рукавом спецовки. Смачно крякнул, задымил беломорину, посмотрел на деда просветленным взором и сказал, обращаясь к своему напарнику:
  - Хватит болтать попусту. Поехали.
  Механизаторы залезли в трактор и подались в поле. Дед неспешно допил, что осталось. Закусил хлебушком с маленьким кусочком прогорклого сала. Аккуратно стряхнул крошки с галифе. Сложил две пустые бутылки в сумочку, присовокупил к ним третью, оставшуюся от вчера, пошарил в карманах и, не найдя там ничего, неторопливо пошел в сельмаг за "Севером".
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  I
  1918 год. Юг Франции. Тулон. Морской порт. Вечереет. Роскошная молодая женщина в пышной черной шляпе с пушистым ослепительно-белым пером и в темно-бордовом облегающем платье машет рукой отплывающему пароходу. Слез на ее глазах нет. Исподволь она приглядывается к проходящим мимо офицерам, видимо ища подходящую замену тому, кого проводила навсегда. Офицеры любуются ее соблазнительной ножкой, выглядывающейся из разреза на платье. Она им улыбается. Жизнь во Франции продолжается.
  На палубе лайнера солдаты французского иностранного легиона. Среди них Евдоким: молодой, слегка потерянный, в новой полевой амуниции, с тоской смотрит на удаляющийся пирс. Кокотка прощается не с ним. Ей он не нужен, да и ему не до нее.
  В Тулон - военно-морскую базу французского флота, их доставили эшелоном из учебного лагеря из-под Марселя. Красота средиземноморского побережья поразила Евдокима, и одновременно напугала. Ни конца - ни края, синева, облака, да бархотно-теплые волны, ритмично накатывающиеся на берег. Уютный город, приветливые люди, блаженство и покой - жить бы здесь и не тужить.
  Но все это не его - огромный пароход, в котором кают больше чем домов в его родной деревне, уносит его по этому прекрасному морю из незнакомой Франции в неведомый Алжир. Евдоким почувствовал себя ужасно одиноким и несчастным. Удаляющиеся огни Тулона, чудесный средиземноморский пейзаж, бесчисленные портовые таверны с их музыкой и женщинами на выбор, весь этот курортный рай представился ему пустыней, лишенной всякой привлекательности. Неведомая сила потянула его домой в милую мазаную хату с соломенной крышей, глиняным полом, посыпанным свежей травой и полевыми цветами, к сыну, которого он так и не успел как следует рассмотреть - забрали в армию, и к молодой жене, которая ласково называла его Алдошкой.
  Отрывочные мысли в беспорядке роились в голове: "Вот дурак. Куда меня черт понес? Где этот Алжир? Зачем подписал бумагу? Ведь читать-то и писать толком не умею, а вот на тебе - роспись поставил, согласие дал три года служить Французской республике. Правда, себя от тюрьмы спас, но не факт, что от смерти. Накормили, одели, обули, денег дали. Зачем мне эти деньги? Обещали отпустить, как отслужу. А коли врут, не отпустят, тогда что делать? Дома царя-батюшку скинули. Сказывали, бреют в армию всех подряд, а несогласных убивают. На кой ляд я там нужен. Отец, и тот в армию сдал, а братьев дома оставил для хозяйства. Как они сейчас там? Ладно, пойду к ребятам. Вместе попали в эту передрягу, сообща будем выбираться".
  Евдоким спустился на нижнюю палубу.
  - Поди-ка сюда солдатик, - окликнул его здоровенный рыжий парень, земляк, с которым он сдружился еще на сборно-призывном пункте в уездных Валуйках.
  - Будешь? - он протянул ему плоскую алюминиевую фляжку, обтянутую песочно-желтым тряпичным чехлом.
  "Может впрямь выпить, глядишь, полегчает? - подумал Евдоким".
  Действительно, после трех глотков крепкого, пахнущего свежераздавленными клопами напитка, на душе стало легче, тягостные мысли ушли куда-то в сторону, потянуло ко сну. Евдоким прилег на узкий откидной диванчик и, не успев закрыть глаза, оказался там, куда влекла его неведомая сила - в родной деревушке с безымянным ручьем и курчавыми вербами за околицей.
  II
  Проснулся он от протяжного стонущего гудка, похожего на воздушную сирену. Предчувствие беды обручем сковало тело, черная тень небытия на мгновение парализовала все его существо. "Неужто тонем, - мелькнула мысль, - а я и плавать-то толком не умею".
  - По...одъем, - раздалась команда.
  Солдатская масса зашевелилась и превратилась в отдельные фигурки, которые не паниковали, а деловито доставали из ранцев полотенца и другие умывальные принадлежности. Евдоким успокоился, вытащил несессер под цвет легионерской формы и влился в общую струю.
  Корабль приближался к берегам испанского острова Менорка, где в порту небольшого городка Маон их ожидало пополнение. Половина пути была благополучно пройдена. До Алжира оставался один суточный переход.
  III
  Трусом Евдоким никогда не был. Но своей жизнью пока дорожил, еще не зная, что уже совсем скоро будет жалеть, что не утонул здесь, на пути к Алжиру, или не погиб там, в боях севернее Парижа, куда их забросили осенью шестнадцатого года из России на помощь союзникам. Поддержка была символической. Она не повлияла на ход войны, и не отразилась на мировой истории, но зато коренным образом изменила жизнь тех российских солдат и офицеров, которых неумолимая судьба занесла на французские земли.
  К этому времени стратегическое положение на фронтах складывалось в пользу Антанты. Союзники предполагали провести в начале семнадцатого года ряд частных операций в целях удержания стратегической инициативы, а весной-летом перейти в общее наступление на Западном и Восточно-европейском театрах войны в целях окончательного разгрома Германии и Австро-Венгрии. План весенней операции на Западном театре, разработанный французским генералом Нивелем, предусматривал нанесение главного удара на севере Франции между городами Реймсом и Суассоном, чтобы прорвать оборону противника и окружить германские войска в районе Нуайонского выступа. Германское командование, узнав об этом, отвело свои войска на заранее подготовленную позицию - "линию Зигфрида". Тогда французское командование решило начать наступление на широком фронте, введя в бой шесть французских армий, три британские армии и две русские бригады, в одной из которых и служил рядовым герой нашего рассказа.
  Для него война началась в середине сентября шестнадцатого года в районе небольшого французского городка Арраса, куда их в качестве резерва перебросили из портового города Нанта. Еще с весны здесь полным ходом шло сражение. При мощной поддержке артиллерии и танков союзным войскам ценой колоссальных потерь удалось прорвать две линии немецкой обороны, но перед третьей линией их продвижение было остановлено. Армии союзников были обескровлены, и наступление захлебнулось. Небольшие бои продолжались в форме медленного "прогрызания" обороны до конца сентября и сопровождались немалыми людскими потерями.
  Бригада, где служил Евдоким, хотя и находилась в резерве, но и ей довелось участвовать в боях - штурмовать гору Мон Спен. Каким образом он остался жив, Евдоким и сам не понял. Куда-то бежал, в кого-то стрелял. Падал, зарывался в землю и снова бежал. Кругом кровь, грязь и грохот орудийной канонады. Краем глаза он видел раненых, корчащихся от боли товарищей, хотел остановиться, помочь. Но в голове звучали слова ротного: "Повернешь назад засранец, остановишься или потеряешь винтовку - убью".
  По статистике солдат-пехотинец участвует не более чем в трех атаках. Дальше он уже не солдат, а клиент лазарета или похоронной команды. Евдоким проверил этот старый армейский закон на себе. В третьей атаке немецкая пуля нашла его. Попала в винтовку, раздробив ему ноготь указательного пальца правой руки. Рана была небольшая, но стрелять было нельзя, и после полевого лазарета, как непригодный к бою, он угодил в похоронную команду. Права статистика, прав и ротный - не было бы винтовки, был бы убит.
  Безрезультатная весенне-летняя операция, получившая в последствии название "Бойня Нивеля", в которой только со стороны союзников погибло более трехсот тысяч человек, вызвала волнения во французской армии. Их жестоко подавили, а генерала Нивеля (идеолога операции) сняли с должности главнокомандующего.
  Для русских войск последствия этой бойни так же оказались катастрофичными. Общие потери в двух бригадах составили пять тысяч человек, и восполнить их не представлялось никакой возможности - подкрепления из России не приходили, а маршевые (запасные) батальоны таяли с каждым днем.
  Линия фронта здесь замерла до зимы, бои перекинулись в Италию и на Восток. Русские бригады, сильно потрепанные, но сохранившие боеспособность, отвели во второй эшелон, в резерв главного командования. Можно было перевести дух, как оказалось, до февраля.
  В феврале 1917 года в России к власти приходит временное правительство, не только бросившее русские воинские формирования во Франции на произвол судьбы, но и принявшее позорное решение о невозвращении Особых бригад и их использовании если не на фронте, то в качестве рабочей силы. Дальше - хуже. В октябре власть захватывают большевики. Первое, что они сделали, обратились ко всем воюющим державам с предложением о мире без аннексий и контрибуций. Ввиду отказа Антанты и США принять это предложение, они заключили с германской коалицией перемирие и приступили к сепаратным переговорам.
  Командиру бригады, где служил Евдоким, был вручен циркуляр из Петрограда, в котором разъяснялась политическая обстановка в мире и давались соответствующие указания. Начиналось послание словами: мир - солдатам, фабрики - рабочим, земля - крестьянам, вся власть - советам, а заканчивалось предписанием прекратить боевые действия, передать командование бригадой солдатскому комитету и впредь выполнять его распоряжения.
  Что мог сделать в этой ситуации боевой заслуженный генерал, двадцать лет верой и правдой служивший Царю и Отечеству, привыкший неукоснительно выполнять команды сверху? Утром он построил бригаду на плацу, и обратился к солдатам и офицерам с прощальными словами, врезавшимися в душу Евдокима на всю жизнь.
  - Братцы! Вы и павшие на поле боя не посрамили славы российского воинства. Еще немного и мы вместе с нашими союзниками отпраздновали бы победу. Но пришла беда - нас предали большевики.
  С этой минуты я больше не ваш командир. Вами будут командовать те, кто хуже всех воевал и больше всех кричал - долой царя, мир солдатам. Да, большевики объявили мир, но это ложь. Для всех нас война не закончилась, она только началась, и воевать мы будем не с немцем, а друг с другом - брат против брата, сын против отца. Здесь во Франции мы сражались за свою Родину, теперь будем биться за свою жизнь. В этой войне не будет победителей, но будут побежденные - это мы с вами, наши близкие и родные.
  Мне больно видеть вас, мечтающих попасть в мирный отчий дом, которого уже нет. Кучка политиканов и временщиков ввергла Россию в невиданную доселе кровавую катастрофу, которая пройдет по судьбе каждого из нас. Все вы - мои дети и как бы ни сложилась ваша судьба, помните - Вы русские солдаты, присягнувшие Трону и Отчизне, с честью воевали в русской армии, не посрамив славы наших боевых знамен. Спасибо за службу, да хранит вас Господь!
  После этих слов командир трижды перекрестился, поцеловал бригадный штандарт и уехал в ставку фронта. Больше его никто и никогда не видел.
  Солдаты разошлись по казармам. В штабе бригады весь день заседал солдатский комитет из большевиков и им сочувствующих. Что они решили неизвестно, но вечером солдаты избили ротного в кровь. Демократия диктатуры пролетариата воплощалась в жизнь.
  IV
  Евдоким всю ночь ворочался на койке, несколько раз выходил на улицу покурить и забылся только к утру. Приснился ему длинноволосый юродивый из его родной деревни, который по воскресеньям сидел у церкви на паперти и собирал милостыню своей покалеченной рукой, а по остальным дням пропадал невесть где. Раньше этот обиженный богом никому не нужный парень, без кола и двора, без настоящего и будущего, вызывал у Евдокима чувство жалости. Теперь же, во сне, он был при военной форме в начищенных хромовых сапогах и с винтовкой. Трехпалой клешней с длинными серыми ногтями он держал Евдокима за шиворот и кричал ему в ухо.
  - Ты, гад, служил холуем у ротного. Слушай приказ комитета большевиков: с сего дня будешь состоять не при ротном, а при сортире. Задача - языком вылизывать парашу утром, в обед и вечером.
  Затем юродивый стукнул его по лбу и присовокупил:
  - Приказ понял? Если уразумел, то выполняй, а не то мы тебе яйцо отстрелим.
  Сон был в масть - утро началось с драки. С рассветом младший унтер-офицер, делая как обычно обход караула, обнаружил в каптерке мирно спящих часовых.
  - Вы что творите, мерзавцы? - возмутился он. - Коммунизм - коммунизмом, но война не закончилась. А, ну, вставай проклятьем заклейменные, на гауптвахту захотели, немец-то совсем рядом, того гляди, всех перережет.
  - А ты кто такой?
  - Ваш командир, мать вашу.
  - Ты не командир, а буржуйская морда. Бей его ребята!!
  Унтер был не робкого десятка. Сбил с ног одного, затем ударом кулака уложил другого.
  - Большевиков бьют! - истошным голосом заорал третий, выскакивая из каптерки.
  И здесь началось. Кто кого бил и за что, никто толком не помнит. Об унтере и караульных мгновенно забыли. Работало подсознательное, выплескивая накопившуюся злость на солдатские невзгоды, затаенную зависть к более удачливому соседу по койке, тоску по дому. Солдаты в исподнем добрых полчаса метелили друг друга тем, что попадалось под руку, и остановились лишь тогда, когда в казарму влетел ротный с забинтованной головой и выстрелил вверх из нагана.
  - Прекратить! Поубиваете друг друга, идиоты.
  Он направил еще дымившийся ствол на замерших в испуге драчунов.
  - С такой революционной дисциплиной не то, что до дому, до погоста не доберетесь.
  Следующие две недели прошли без драк и побоищ, но в непрерывных митингах, завершившихся, в конце концов, тем, что бригада разделилась на два враждующих лагеря. Одни примкнули к большевикам, расквартировавшимся в солдатской казарме, другие - к офицерам, разместившимся в штабе бригады.
  Воистину, если между людьми случается конфликт, то он непременно их разъединит и одновременно объединит.
  Евдоким и рыжий земляк решили держаться подальше от большевиков. Почему? Не ведали. Но их они побаивались, считая себя не бедными угнетенными пролетариями, а обычными крестьянами, у которых был дом, подворье, земля и все другое, необходимое для нормальной жизни. Кроме того, сон у Евдокима был вещим, да и прощальные слова командира не выходили из головы.
  V
  Незаметно подоспели холода. Как те, так и другие не знали толком, что делать дальше. Курево и провиант закончились, денег не было, связи с Россией тоже, а бывшие союзники занимались своими проблемами, не обращая на них никакого внимания. Голодные солдаты пытались промышлять окрест, но местная жандармерия была начеку.
  Когда отчаяние достигло апогея, в расположении бригады наконец-то появились французы. Их было двое: симпатичный капитан с тонкими холеными усиками и сурового вида переводчик, с лицом человека, только что съевшего лимон без сахара. Оба в необычной желто-песочной форме. Приехали они на небольшом автомобильчике, груженом, как потом выяснилось, мешками с провизией.
  Без всякой команды все российское воинство высыпало на строевой плац.
  - Господа русские солдаты и офицеры, меня зовут Аннибал Каро, - обратился к ним капитан через переводчика, - я не политик и не жандарм, а профессиональный военный. В боях вы проявили себя храбрыми воинами, и французский народ вас никогда не забудет. Мы знаем, что вы мечтаете попасть домой в Россию. Но идет война, и у нас нет возможности переправить вас на родину. Конечно, вы в праве отсиживаться здесь и ждать пока война закончится. Будет ль это правильным? Наверное, нет. Франции сегодня тяжело и любой из вас может помочь ей, вступив в ряды вооруженных сил нашей республики. Я вас не тороплю и не агитирую, а заверяю, что ваш выбор будет добровольным. В любом случае мы не бросим вас на произвол судьбы: с сегодняшнего дня вы под патронажем французского иностранного легиона.
  Он подошел к автомобилю и спросил:
  - Кто здесь старший?
  К нему, не глядя друг на друга, приблизились ротный и председатель солдатского комитета.
  - Это пока все, чем мы вам можем помочь, - сказал капитан, показывая на мешки, лежащие в автомобиле. - Разгружайте. Здесь консервы, хлеб, сигареты, мыло. На первое время хватит, а дальше посмотрим.
  У русских свое понятие о чести, особая гордость и своеобразная логика: то, что хорошо для француза, не обязательно пригодно для русского, а то, что очевидно для русского, почти всегда вызывает сомнение у француза. Ротный и председатель, еще недавно считавшие позорным подать друг другу руку, вежливо поблагодарили капитана за предложенную помощь, и в один голос заявили, что они не могут ее принять, поскольку не хотят обременять и без того обремененную Францию и ее иностранный легион своими проблемами.
  Капитан недоуменно пожал плечами, сел с переводчиком в авто и укатил.
  Собравшиеся, разочарованные тем, что остались без курева и провианта, но с чувством гордости за самих себя, молча разошлись по своим нетопленым квартирам. Там, раскурив по-братски остатки махорки, они стали ожидать, что же будет дальше.
  Ждать пришлось не долго. Рано утром следующего дня в расположение бригады ворвались французские полевые жандармы. Они разоружили караульных, приказали всем построиться на плацу и объявили, что с сего момента солдаты и офицеры бригады считаются временно арестованными и направляются в лагерь для военнопленных.
  VI
  Лагерь размещался в старинном полуразрушенном монастыре и больше напоминал тюрьму со всеми ее атрибутами: тесными камерами-кельями с зарешеченными окнами; железными дверями с маленькими окошками для подачи пищи и с массивными запорами; колючей проволокой и вооруженными охранниками. Холод, темнота, пронизывающая сырость, низкие сводчатые потолки, брусчатый каменный пол дополняли угнетающую серо-коричневую картину, в которой проглядывалась такая же темно-гнетущая неутешительная перспектива. Нар не было, спали на полу, завернувшись в шинели. На прогулку выводили в узкий монастырский двор покамерно, раз в два дня на пятнадцать минут. Кормили тем, что назвать едой можно было лишь с большой натяжкой. Но зато давали этого эрзаца в достатке, так что голода не было, как, впрочем, не было и сытости. Над пленниками никто не издевался. Их и пленниками-то не считали, просто заперли и содержали как домашнюю скотину, которую уже невозможно применить в хозяйстве, но и убить жалко.
  VII
  Дни шли своей монотонной чередой. Узникам казалось, что их злоключениям уже не будет ни конца, ни краю, а из этих союзнических "пенатов" им вряд ли когда-нибудь удастся выйти живыми. Но в одно прекрасное весеннее утро в лагере появился все тот же симпатичный капитан в песочной форме, который раньше приезжал к ним в бригаду и обещал взять под свою опеку. За ним следовал уже знакомый переводчик, правда, с другим выражением на лице - будто ему вчера выдрали коренной зуб, а сегодня заныл зуб мудрости. Теперь они не стали выступать перед строем, а предпочли беседовать с каждым по отдельности, приглашая в специально отведенный для этого кабинет. Евдокима вызвали одним из первых.
  - Присаживайтесь, мсье Головин, - переводчик нарочито вежливо указал ему на стул и протянул пачку сигарет.
  Евдоким осторожно взял сигарету, поднес ее к носу и с наслаждением ощутил давно забытый запах табака.
  - Прикуривайте, - переводчик любезно чиркнул фирменной зажигалкой, - надеюсь, что вы нас припоминаете.
  Блаженно затягиваясь ароматным дымом, Евдоким, считавший до этого отечественную махорку в газетной обертке верхом табачного производства, с удивлением подумал: "Откуда они знают мою фамилию?" Но, посмотрев на стол, за которым сидел капитан, все понял - там лежала папка с его личным делом: французы конфисковали не только оружие, но и забрали бригадную канцелярию.
  - У тебя солдат два пути, - безо всякого предисловия начал капитан, обращаясь к Евдокиму, - прозябать здесь в лагере, пока между Францией и Россией не будут восстановлены нормальные дипломатические отношения, и не разрешится вопрос о вашей депортации. Или навсегда покинуть эту тюрьму, подписав контракт о службе в нашем иностранном легионе. Отслужишь три года и возвратишься домой к жене и сыну. Кстати, в России идет война между "красными" и "белыми", так что, даже если завтра случится депортация, то тебе все равно придется воевать на чьей-либо стороне. Солдат - есть солдат.
  Он положил перед Евдокимом лист бумаги с текстом, напечатанным по-французски, а переводчик, по-отечески похлопав его по плечу, добавил:
  - Ставь подпись сынок, если голова на плечах. Сам пораскинь своими курьими мозгами, если, конечно, они у тебя вообще есть - хуже, чем есть уже не будет.
  Всей глубины капитанской мысли и смысла слов "депортация", "дипломатические отношения", "контракт", "красные", "белые", Евдоким не понял, но инстинкт ему подсказывал: сейчас перед ним открывается реальная возможность выйти живьем из этого проклятого лагеря, а дальше - будь, что будет. Ведь, впрямь, разве может случиться такое, что было бы хуже того, что есть сейчас.
  "Слава Господу Богу, который сделал так, что человеку не дано знать своей судьбы", - невольно вспомнил Евдоким услышанные им где-то слова, и поставил подпись под бумагой, которую капитан назвал контрактом.
  VII
  После обеда его вместе с рыжим земляком и еще дюжиной таких же солдатиков-горемык увезли в пригород Марселя - Аубань, где размещался материнский полк французского иностранного легиона. Там их накормили, одели, обули и три месяца учили профессии воевать.
  За это время Евдоким возмужал, отрастил усы и стал вполне сносно изъясняться по-французски. Армейские порядки в легионе сильно отличались от российских. Здесь была строгая, можно сказать, железная дисциплина, но не было муштры и унижения личности солдата. Основное внимание обращалось не на строевую, а на стрелковую и полевую подготовку. Понравилась ему и легионерская форма: она была удобна, проста и предназначалась не для парадов, а для войны. Вместо шинели, пригодной разве что для строевых смотров, легионеру полагалась темно-синяя удлиненная тужурка, похожая на фрак. Свободного покроя белая рубаха со стоячим воротником, заменяла привычную гимнастерку. Подпоясывались легионеры широким темно-синим кушаком, на который одевалась кожаная портупея с двумя наплечными ремнями. Легкий шарф замещал белый постоянно пачкающийся подворотничок. Ботинки, выданные волонтерам, были очень хороши, и подходили почти для всех случаев жизни.
  В качестве личного оружия ему вручили уже знакомую восьмизарядную винтовку Лебель французского производства, не такую надежную как мосинская трехлинейка, но обладающую большей скорострельностью.
  Зарплату (в период обучения) легионеры получали небольшую, но всегда точно в срок и по раз и навсегда заведенной традиции. Деньги, только наличные, кладутся на стол, откуда легионер своей рукой сгребает их в кепи, а затем одним движением надевает кепи на голову с одновременным отданием чести. С этими деньгами разрешалось раз в неделю сходить в бар с маленьким магазином, где легионер мог выпить бокал пива, а также купить что-то нужное, вроде бритвы или сигарет.
  Служба в учебном лагере легиона пришлась Евдокиму по душе. Он научился метко стрелять, ловко орудовать штыком, точно бросать нож в движущуюся цель, молодцевато гарцевать на лошади. Кроме того, он познал много других военных премудростей, необходимых солдату в бою и на параде. Но самое главное на всю жизнь запомнил девиз Легиона: "Legio Patria Nostra" ("Легион - наша Родина") и три заповеди легионера: не рассуждай, а выполняй приказы командира; не ищи смерти, когда надо, она сама тебя найдет; во всех неудачах вини себя, а не обстоятельства.
  
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  I
  1920 год. Северная Африка. Алжир. Пустыня Сахара. Небольшой городок с французским названием Бешар на границе с Марокко. На окраине палаточный лагерь, в котором расквартировались легионеры, прибывшие из метрополии. Необычайно знойное палящее солнце, висящее прямо над головой. Жара под сорок в тени. Горячий порывистый ветер с всепроницающей песочной пылью. Постоянно хочется пить, но вода не утоляет жажду, приходится терпеть. В общем, место, где Макар телят не пас.
  Евдоким недоумевал: "На кой ляд потребовался французам этот Алжир, где и обыкновенной земли то нет. Одни камни, да песок". Он и не предполагал, что вместе с Алжиром французам принадлежит почти треть Африки, откуда нескончаемым потоком поступает в метрополию все то, что ей необходимо для ведения войны, развития и процветания: лес, нефть, золото, руды редких металлов и многое другое.
  Выходить из лагеря было опасно. Арабы, с виду дружественные и нарочито безучастные ко всему происходящему, люто ненавидели колонизаторов и могли в любой подходящий момент всадить нож в спину. И было за что: французы мобилизовали в армию двести тысяч молодых алжирцев и заставили их воевали на полях Европы, а еще сто тысяч насильно угнали в метрополию, где использовали в качестве рабов на строительстве оборонительных укреплений. Самое ужасное для алжирцев заключалось в том, что этому насилию не виделось конца. В жерновах войны перемалывались тысячи молодых арабов, а их родители даже не знали, где искать могилы своих детей.
  Местный шейх Аль-Басуд, внучатый племянник эмира Абд аль-Кадира, отказался повиноваться колониальной администрации, и теперь его черные всадники бесчинствовали в оазисах пустыни, уничтожая французские гарнизоны. Месяц тому назад они заперли небольшой французский отряд в форте Бени-Аббес, что примерно в двухстах километрах южнее Бешара, объявив солдат и офицеров своими пленниками и требуя с них выкуп винтовками и патронами. Форт героически оборонялся, но силы постепенно истощались, а боеприпасы и провиант заканчивались. В Бешар прорвался гонец из бедствующего форта, сообщивший командиру батальона о том, что срочно требуется поддержка.
  Рано утром, выстроившись в походные колонны, батальон легионеров двинулся к осажденному форту. Из русских была сформирована рота боевого охранения, задача которой заключалась в отражении атак противника с флангов и с тыла. В последствии именно это малозаметное обстоятельство очередной раз круто развернет евдокимову линию судьбы. Но пока он этого не знал и бодро ступал по каменистой тропе, по которой почти два тысячелетия тому назад шли римские отряды из прибрежного города Икозиума, усмирять непокорных жителей пустыни.
  
  
  II
  В то самое время, когда легионеры развертывались в походные колонны и медленно вытягивались из Бешара, с другого конца городка выскочил всадник во всем черном, и во весь опор поскакал в Бени-Аббес к Аль-Басуду. Меняя взмыленных коней на стоянках кочевников-туарегов, он уже к закату дня предстал перед очами мятежного шейха в его полевом шатре.
  - Мудрейший из наимудрейших! Припадаю к твоим благословенным стопам и спешу сообщить важную новость: легионеры вышли на помощь осажденным, через два дня будут здесь, - и, чуть отдышавшись, добавил, - они идут по старой римской дороге.
  - Я знаю, Сулейман, что ты надежный и преданный мне человек. Аллах не забудет тебя и твоих детей в трудную минуту, - шейх благосклонно качнул головой и спросил: - Скажи, а не передавал ли какой-либо весточки мой старый друг, почтенный Бен Сабин из Бешара?
  Сулейман родился и вырос в Бешаре и хорошо знал местного муллу Бен Сабина. Как раз вчера вечером он неожиданно подошел к нему в мечети, и, как будто зная, что Сулейман хочет предупредить Аль-Басуда о грозящей опасности, попросил при случае передать шейху загадочную фразу, смысл которой Сулейман так и не смог понять до конца своих дней.
  - Достопочтенейший! Благочестивый Бен Сабин желает тебе долгих лет и передает такие слова: "Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Восхваляет Аллаха то, что в небесах, и то, что на земле. Ему принадлежит власть, и ему - слава, и Он над всякой вещью мощен!".
  - Хорошо, Сулейман, - в задумчивости промолвил шейх. - Иди, подкрепись и отдохни с дороги. Ты сделал свое дело, да простит нас всевышний Аллах за все земные прегрешения.
  Как только Сулейман скрылся за пологом шатра, шейх движением глаз подозвал к себе нукера.
  - Убей его, - и, помолчав, добавил, - он продался легионерам и хотел меня обмануть. Франки с помощью этого глупца намеревались заманить меня в ловушку. Но их план не пройдет, они еще узнают кто такой Аль-Басуд внук Кадира.
  Шейх был прав. Сулейман, спасая своего единственного сына от армии, действительно состоял на тайной службе у французов и был специально послан к Аль-Басуду, чтобы ввести мятежников в заблуждение относительно маршрута батальона. Трагедия Сулеймана состояла в том, что хитрый мулла догадывался, что он прислуживает французам, и сделал так, чтобы вместе с посланием он доставил шейху приговор самому себе. Загадочная весточка муллы означала - Сулейман наймит неверных.
  После того как нукер ударом кривой сабли отрубил голову бедному посыльному и выбросил бездыханное тело на съедение шакалам, шейх собрал военный совет, на котором объявил свое повеление. Временно снять осаду с форта и атаковать французов на переходе к нему. Он с основными силами перекроет новую окольную дорогу, а для подстраховки на старо-римском тракте надо сделать несколько засад. Что могло случиться, Басуд не ведал, но интуиция ему подсказывала - командир легионеров навязывает ему игру. Он точно знает, что если шейх ошибется в выборе пути следования батальона, то у него уже не будет времени перебросить силы с одного направления на другое, и легионеры без потерь подойдут к форту. Если же Басуд не ошибется, то бои на переходе к форту неизбежны, и тогда он покажет неверным как надо воевать.
  III
  К вечеру, преодолевая неимоверную жару, легионеры достигли того места, где путь к Бени-Аббес разделялся. Одна дорога, исстари названная римской, напрямую вела к осажденному форту. Она проходила через узкое каменистое ущелье, выходя местами в барханы, и была удобна для засад и неожиданных фланговых атак. Другая дорога, проложенная уже после колонизации Алжира французами, сворачивала на юго-запад, и, огибая гористое плато, упиралась в крупный оазис Абадла. Дальше вдоль русла почти высохшего уэда, можно было без особых трудностей попасть в осажденный форт. Эта окольная дорога была на сорок километров длиннее римской, однако в военном отношении во многом исключала всякие неожиданности, так как местность почти везде не плохо просматривалась.
  Командир батальона, капитан Аннибал Каро, сверился с картой и приказал сделать привал до утра. Надо было не только отдохнуть, но и подумать.
  Аннибал Каро был родом с острова Сардиния, итальянец по матери и француз по отцу. Он свободно изъяснялся на обоих языках, немного говорил по-английски и уже более пяти лет служил во французском иностранном легионе. В свое время Аннибал с отличием окончил привилегированное военное училище в Турине, и подавал большие надежды. Но служба в итальянской армии не задалась. Анни не мог устоять перед красивой женщиной, особенно блондинкой. Он моментально терял голову, и полученное денежное довольствие исчезало в сей же момент, оставляя после себя сладковатую горечь разлук и очередные долги. Чего он только не делал, чтобы избавиться от пагубной страсти, но ничто не помогало: золотистый цвет волос манил его с непреодолимой силой, не давая покоя ни днем, ни ночью. После двух лет амурных взлетов и финансовых падений здравый рассудок взял верх над инстинктом - до молодого офицера дошла азбучная истина: вначале заработай много денег, а потом ухаживай за всей блондинистой красотой, которая есть на белом свете. Он немедленно записался во французский иностранный легион и стал добывать деньги умением воевать. Но с блондинками ему так и не повезло: в местах, где он бывал, они не водились.
  Жизнелюбивый капитан еще сыграет в судьбе нашего героя далеко не последнюю роль, но сейчас, находясь на развилке дороги, он был задумчив и размышлял над тем, что не надо бы делать, спеша на помощь осажденным, и чего следовало бы опасаться на переходе. Разрабатывая план предстоящей операции, Каро исходил их того, что его противник - Басуд, имея преимущество в мобильности, но, проигрывая в вооружении и огневой мощи, сделает все возможное и невозможное, чтобы неожиданными атаками измотать силы батальона на переходе к форту, а затем выбрать подходящий момент и нанести решающий удар. Дабы направить его по ложному пути он и отправил к нему гонца с ложными сведениями. "Но поверит ли моему лжепосыльному опытный и хитрый Басуд, у которого, к тому же, повсюду есть уши? - рассуждал капитан. - Если поверит, то нам следует двигаться по окольной дороге. А что, если не поверит, или Сулейман подведет - расскажет Басуду правду? - задал он сам себе вопрос. - Тогда лучше идти по старому римскому тракту".
  "Как ни крути, получается, что судьба операции зависит от того насколько верно я смогу предвидеть возможные варианты действий Басуда, не имея по сути никакой новой информации на этот счет. Хоть бросай на орла или решку", - пришел к неутешительному для себя выводу Аннибал.
  С этой мыслью он и уснул, а утром, собрав ротных, объявил им свое решение. Батальон разделяется на две группы. Первая основная группа трехротного состава во главе с ним будет пробиваться к осажденному форту по римской дороге. Вторая - отвлекающая, в составе роты охранения и приданных повозок со станковыми пулеметами, пойдет к Бени-Аббесу по окольной дороге.
  Мсье Аннибал Каро и шейх Аль-Басуд были достойными противниками, но ранг рефлексии у капитана был на одну ступеньку выше. А, как известно, при прочих равных условиях выигрывает в бою тот, у кого превосходство в ранге рефлексии: ему удается навязать противнику выгодный для себя способ действия.
  IV
  Всегда трудно принимать ответственные решения, на войне тем более - ведь за ним люди и их жизни. Но воплощать принятые решения еще сложнее - кто-то должен рисковать и погибать за общее дело. Когда ротный собрал бойцов и объявил приказ капитана, до Евдокима моментально дошел весь ужас командирского замысла: их рота должна служить приманкой для басурман, а, следовательно, из этого катаклизма живыми им уже наверняка не выйти. Он тут же невольно вспомнил лагерь для военнопленных, который еще совсем недавно казался ему адом кромешным, а теперь представлялся уютным и безопасным райским уголком.
  "Правильно говорили старики: жизнь, что зебра - полосами идет, - припомнил Евдоким, - кажись, до этого у меня была белая полоса".
  - Паршиво, или совсем хреново, но деваться некуда. Не робей огольцы. Бог не выдаст, свинья не съест. Пробьемся, - как мог, успокоил ротный, обрусевший немец шеф-капрал Йохан Клейн, которого легионеры за крутой нрав прозвали Каином.
  Перекрестившись и пороптав на судьбу, русские легионеры двинулись навстречу основным силам Басуда.
  Первый бой случился к вечеру, когда измотанные, они приближались к небольшому безлюдному оазису, где предполагали отдохнуть, смыть с тела въевшийся песок и вдоволь напиться холодной воды. На вершине высокого бархана неожиданно появилась черная точка, за ней другая, третья ... двадцатая ... сотая.... Через несколько минут точки стали скатываться с пологого склона, превращаясь во всадников, зловеще размахивающих кривыми саблями и мчащихся на них во весь опор.
  - Вот вам, братцы, и Аллах акбар, или по нашему: вот тебе бабушка и Юрьев день, - произнес ротный и скомандовал. - К бою!
  Рота спешно развернулась в боевой порядок, и в звенящей тишине грянули дружные выстрелы. Несколько черных всадников слетели с лошадей, что не остановило нападавших. Двумя группами, они стали стремительно окружать легионеров, но те, укрываясь за каменистыми придорожными грядами, перебегая с места на место и не на секунду не прекращая огня, заняли круговую оборону. В центре расположили повозки, с которых короткими очередями били станковые пулеметы.
  Сделав несколько кругов на дистанции, где прицельная стрельба была мало эффективной, черные всадники исчезли за барханами так же стремительно, как и появились.
  Это была разведка боем, после которой можно было ожидать всего, чего угодно, но только не спокойной жизни. Так оно и вышло.
  V
  Следующая атака была столь неожиданной, что легионеры, уже вошедшие в оазис и разбившие лагерь, даже не успели развернуться в боевой порядок. Насели со всех сторон, не только всадники, но и пешие, вооруженные доисторическими кремниевыми ружьями, издававшими при выстреле леденящий душу звук. Одни устремились к повозкам, пытаясь захватить пулеметы. Другие с диким криком рвались к лошадям. Третьи с ножами и саблями кинулись на людей. Казалось, что басурмане везде, куда ни глянь, и гибель неизбежна. Но арабы не знали, с кем они связались, и не имели представления о том, что такое "русский штык" и "русский солдат".
  У россиян в генах заложена необыкновенная твердость духа, просыпающаяся в минуту опасности, и поразительная способность держать удары судьбы. Загнанный в угол, русский человек способен проявлять чудеса храбрости, изобретательности и еще многого такого, чего в обычных условиях не наблюдается. И - неспроста. Из пятисот тридцати семи лет, прошедших со времен Куликовской битвы до момента окончания первой мировой войны, Россия провела в боях триста тридцать четыре года. Добавьте к этому междоусобные войны, перманентные мятежи и бунты. Так, что было чему записываться в генных структурах. К тому же естественный отбор сыграл не последнюю роль - во внешних и внутренних передрягах выживали сильнейшие, потомки которых наследовали, может быть и не самые лучшие этические, но весьма полезные жизнеобеспечивающие качества.
  Выросшие на стыке двух великих культур, европейской и азиатской, обладая территорией с колоссальными ресурсами, русские люди в своем большинстве материально бедны и неприхотливы. Живя в суровом климате и довольствуясь тем, "что Бог послал", они грезят иллюзией о светлом будущем, тешат себя утопической мечтой о рае небесном на Земле, и с упоением слушают того, кто говорит: "Идите, люди, за мной, я вас научу, как надо!". Именно поэтому "бродящий" по Европе бездомный призрак коммунизма нашел свое пристанище не где-нибудь во Франции или, скажем, в Италии, а именно в России.
  Пуля - дура, штык - молодец. Сомкнувшись в плотные ряды, русские легионеры с криком "Ура!" пошли в штыковую атаку, сметая на своем пути пеших и конных. Вначале отбили повозки - заработали пулеметы, поливая горячим свинцом подходящие резервы арабов. Затем вытеснили нападавших из лагеря - образовался тыл. А еще через полчаса ожесточенной рукопашной сечи басурмане дрогнули и в панике побежали назад в барханы.
  Бой затих, вечерело. Басуд, наблюдавший за происходящим с высокого бархана, недоумевал. Впервые в жизни он видел столь бесстрашных солдат, презиравших смерть и дравшихся с такой исключительной отвагой против превосходящих сил: "Какой же они веры и нации? Но, ничего, завтра на рассвете я разорву в клочья этих иноземцев, а из их отрубленных голов сделаю пирамиду, как когда-то поступал великий Тамерлан".
  ...Огромный ярко-красный солнечный диск коснулся горизонта, окрасив песок кровавым цветом. Евдоким, весь перепачканный кровью, присел на корточки, и ощупал себя с ног до головы трясущимися руками: "Вроде бы открытых ран нет - значит, слава богу, кровь чужая". Он снял тужурку, разулся, достал фляжку с коньяком, отхлебнул из нее четверть содержимого и закурил. Теперь можно было придти в себя и оглядеться. Зрелище было жуткое. Кругом в неестественных позах лежали убитые. Свои - сине-белые, басурмане - черные. Черного цвета было больше.
  "На войне не бывает победителей, - подумал Евдоким. - Есть только мертвые, покалеченные, да чудом оставшиеся в живых. Мне повезло, а ведь мог бы сгинуть ни за понюшку табака в этих окаянных песках. Вон лежит мой земеля с разрубленным черепом. Эх, рыжий-рыжий, сложил ты свою бедалажную голову в самом неподходящем месте. Теперь и поговорить-то будет не с кем".
  В бою рота потеряла убитыми три четверти своего состава, но похоронить солдатиков по-христиански не представлялось возможным. Надо было срочно уходить из негостеприимного оазиса. Честолюбивый шейх не потерпит позора: пятьсот его лучших воинов, не смогли одолеть сотню чужестранцев из далекой России.
  Безнадежных шеф-капрал Каин пристрелил из нагана - чтобы не мучались. В тех, кому не хватило одной пули, ротный выстрелил дважды - для надежности. При виде этой ужасающей сцены, Евдоким остолбенел: "Ведь такое и со мной могло приключиться, - промелькнуло у него в голове". Он остановился, достал трясущимися руками сигарету, но прикурить не успел.
  - Ты что, поганец, хочешь остаться с ними!? - заорал на него Каин. - Марш к повозкам!
  Наскоро собравшись, распалив костры и рассадив вокруг них убитых (пусть Басуд думает, что мы все еще здесь), поредевший отряд стремительно двинулся в ночь к спасительному форту Бени-Аббес.
  Уже в наше время местные пацаны-арабчата находят отшлифованные песком и ветром белые палочки, играются ими или пытаются продать как сувениры редким туристам, рискнувшим посетить эти богом забытые места. Это кости русских солдат, сложивших свою голову неведомо за что в безбрежных песках чужой пустыни Сахара. Здесь о них никто не помнит, нет в этих местах и русских могил. Родина, забыв своих сыновей, так и не дала им упокоения. В полнолуние местные жители боятся выходить в барханы, им кажется, что это неприкаянные души убиенных служивых, появляясь призраками среди песков, заставляют стонать шакалов и выть одичавших собак.
  VI
  Пока русские отбивались от басурман капитан Каро с двумя ротами полного состава, разгромив по дороге малочисленные засады повстанцев, вошел в ворота еще недавно осажденного форта и под ликующие возгласы спасенных французов крепко обнял коменданта гарнизона.
  К вечеру следующего дня, сделав изнуряющий шестидесятикилометровый марш-бросок, к ним присоединились вконец измочаленные остатки русской роты. Задача была выполнена, можно передохнуть, собраться с силами перед обратной дорогой.
  Евдоким помянул своего земляка бутылкой дешевого ординарного коньяка. Закурил и для душевного успокоения выпил еще одну. Отполировал все стаканом красного алжирского, похожим больше на перебродивший компот из смеси алычи и недозрелых яблок-дичков, чем на вино, и горько зарыдал:
  - Господи! За что ты заслал меня в эти края. Я никого ни желаю убивать. Повинен я, но не заставляй меня грешить еще больше. Зачем мне эта чужая земля, я хочу домой, к жене, к сыну. Будь я трижды проклят за то, что связался с этими французами. Боженька, помоги, не бросай в трудную минуту...
  "А может, нет ни какого Бога? - Евдоким ужаснулся от мелькнувшей крамольной мысли. - Точно нет. Его попы придумали. Ведь, если бы он был, то разве допустил бы весь этот дьявольский кошмар". Он схватил винтовку, и в пьяном угарном беспамятстве начал палить куда попало. Его быстро скрутили, накрепко привязали руки к ногам, и бросили в карцер, где он, свернутый в калач, уснул как убитый.
  VII
  Басуд был в гневе. Ворвавшись с восходом солнца в оставленный русскими оазис, он остолбенел: похоже на то, что капитан легионеров оставил его в дураках. А в полдень, когда из Бени-Аббеса прискакал посыльный, худшие мысли шейха подтвердились.
  - О, Аллах, милостивый, милосердный! Чем же я так прогневил тебя, что ты лишил меня разума? - взмолился Басуд. - Прости нас, уверовавших в твои знамения, поддержи своей помощью и придай силы отомстить неверным, поганящим нашу землю.
  Затем он собрал полевых командиров и повелел:
  - Всемогущий Аллах, знающий тайну и более скрытое, указал нам, уверовавшим в него, как одержать победу. Пока неверные сидят в форте, восторгаются мудростью своего капитана и радуются временной победе, мы пойдем на Бешар. Разобьем ослабленный гарнизон, захватим пулеметы, карабины и патроны, а в ущелье на подходе к Бешару устроим западню. Аллах - с нами, правоверными, и не ослабит он наших деяний.
  Он выдержал многозначительную паузу, обвел суровым взором присутствующих.
  - В священной книге сказано, что земная жизнь - игра и забава, начало настоящей жизнь - смерть. Тем из вас, кому суждено погибнуть в этом священном бою, Аллах дарует вечное блаженство на небесах. Тем же, кто останется живым, я дам коня и карабин. Передайте эти слова всем моим верным воинам.
  Затем Басуд назначил места сбора повстанцев и разослал гонцов по всем окрестным стоянкам и оазисам собирать подмогу. Через час он с четырьмя сотнями бойцов двинулся к базе легионеров. Еще семьсот черных всадников присоединились к нему на подходе к Бешару.
  ...Бой был не долгим. Басудовцы, имея подавляющее преимущество в живой силе, неожиданным ударом овладели базовым лагерем, вырезали всех французов и захватили оружейный арсенал.
  Два дня победители грабили Бешар, объявив его жителей пособниками неверных. Только на третий день мулла Бен Сабин умолил Басуда прекратить бесчинства и вывести своих опьяненных победой воинов из города.
  VIII
  Капитан Каро точно знал, что, до тех пор пока он не поймает шейха, тот не оставит его в покое. Знать то знал, но как это сделать. Шейх хитер и осторожен. Притом здесь он дома, где, как известно, и стены помогают, а легионеры - гости, да еще и незваные. Но делать нечего, не сидеть же здесь в Бени-Аббесе до бесконечности и ждать, пока потрепанный Басуд придет в себя и соберется с новыми силами. Надо как можно скорее пробиваться к базе.
  Утром следующего дня капитан Каро, оставив гарнизону форта оружие и необходимый провиант, двинулся в путь. Без боев дошли почти до Бешара. Дело шло к вечеру. Огромное Солнце покрылось маревом и клонилось к горизонту. Жара немного спала. Оставалось миновать небольшое, но узкое ущелье, и вот они - огни долгожданной базы.
  Как только передовой дозор миновал горловину, где-то на верху раздался гортанный душераздирающий крик. "Так обычно кричат орланы, - подумал капитан". И тут же спереди, сзади с боков на них стали падать огромные глыбы и горящие факелы. Лошади вздыбились, перевернув часть повозок. Колонна смешалась и через мгновенье оказалась запертой в теснине. Со всех сторон раздались выстрелы. Несколько легионеров упало замертво. Другие, беспорядочно отстреливаясь, бросились врассыпную. Последнее, что осталось в памяти у командира легионеров, это резкий удар в голову, сбросивший его с лошади, и скрип песка на зубах, когда он, теряя сознание, уткнулся лицом в придорожную пыль.
  IX
  Очнулся он от невыносимой боли. Голова разлеталась на тысячу мелких осколков, каждый из которых источал свою минорную ноту. Руки затекли и онемели. С трудом приподнял веки и ничего не увидел. Кругом была тьма и тишина. "Где я? Почему так темно? Неужели уже там?". Застонав, он попытался перевалиться на другой бок, не получилось. Боль усилилась и стала тягучими пульсирующими волнами растекаться по всему телу: "Значит еще здесь, на том свете уже ничего не болит". Потрогал непослушными руками гудевшую колоколами голову, но наткнулся на какие-то тряпки. С трудом просунул руку дальше и ужаснулся: ему показалось, что у него не одна, а две головы: одна рядом с ним, другая чуть в стороне: "Черти что мерещится. Надо успокоиться". Он затих, как вдруг в звеневшей тишине над его ухом раздался тихий стон.
  - Кто здесь? - прохрипел Аннибал, выплевывая песок из пересохшего рта. Вместо ответа кто-то склонился над ним и прошептал: "Слава Богу, ожил командир". Капитан съежился и затих.
  Неожиданно кромешную темноту прорезал и тут же исчез узенький лучик света. Но этого мгновенья Аннибалу хватило, чтобы окончательно придти в себя и осознать весь ужас своего положения. Он в глубокой яме, вырубленной в песчанике, куда басурмане сажают своих пленников, а рядом с ним такие же горемыки, как и он. Всего пленников было девять человек, среди них и Евдоким - целый и невредимый, с огромным сине-красным кровоподтеком под глазом и синяками по всему телу. Когда началась катавасия, он пулей слетел с повозки и упал в какую-то яму. Присыпал себя песком, да так и пролежал там, пока на него не наткнулись мародерствующие воины Аллаха.
  X
  Басуд, закутанный в белый бурнус, стоял у своего полевого шатра и любовался восходом Солнца. Вчера он устроил засаду легионерам, а их командира взял в плен. Это хорошо. Плохо то, что французам все же удалось прорвать заслоны, и большая часть отряда, вырвавшись из ущелья, пробилась к Бешару. Совсем плохо - к французам с побережья движется мощное подкрепление, которое не сегодня-завтра будет здесь. Еще немного поразмышляв, он вызвал своего верного нукера.
  - Волей Аллаха! С рассветом раздай моим верным воинам обещанные награды и распусти отряды по домам. Я пока скроюсь в горах. Туда неверные не сунутся. Пленных отвези на рынок и обменяй на ружья и патроны.
  XI
  Невольничий рынок находился в небольшом марокканском поселке на берегу атлантического океана, и внешне был похож на обычный восточный базар с пирамидами овощей и фруктов, шумный и бестолковый. Открытой работорговли там не было, но подпольная торговля живым товаром процветала во всю. Арабы продавали, а европейцы покупали.
  В это бойкое место и привезли закованных в цепи Аннибала и Евдокима. Купил их англичанин, точнее обменял на два карабина и три коробки патронов. Он посадил пленников в крытый экипаж. Сам уселся напротив. Бросил кучеру мелкую монету и махнул рукой - вперед.
  - Ваше прошлое меня не интересует, настоящее на лице, а с будущим я вас сейчас познакомлю, - обратился он легионерам на ломаном французском языке. - Мы люди цивилизованные, не то, что эти посланцы Аллаха (он кивнул в сторону удалявшихся басудовцев). Сейчас я сниму с вас кандалы, и вы навсегда забудете о кошмаре, который пришлось пережить в плену у этих шакалов пустыни.
  - Но! - англичанин поднял вверх указательный палец и сделал многозначительную паузу. - Мы не армия спасения и не общество красного креста. Освобождая вас, наша фирма понесла значительные издержки. А, посему в качестве компенсации вы должны заключить с нами контракт. Суть его такова. Вы, граждане-французы, становитесь подданными сэра Уильяма Френча, владельца алмазных копий. Прилежно трудитесь, заработайте деньги, покройте долг, а потом, с Богом - уезжайте куда хотите. Мы насильно держать не будем.
  При слове "контракт" Евдокиму стало дурно.
  - Господин хороший, но я недавно подписал контракт вот с этим типом, - промолвил он дрожащим голосом, показывая на капитана, - и сами видите, что из этого получилось.
  Англичанин внимательно посмотрел на него выпуклыми водянисто-серыми глазами.
  - Я уже говорил, но для особо непонятливых повторю: плевать я хотел на ваш вчерашний день, за вами долг - сто тысяч английских фунтов стерлингов с каждого. Отработайте, и - свободны.
  Ошалевший Евдоким, сроду не державший в руках таких денег, замолчал. Помалкивал и Аннибал, с безразличием разглядывая свои пыльные башмаки, вернее то, что от них осталось. Оба поняли, что из цепких лап этого лупоглазого англичанина им уже не выскользнуть.
  Вскоре экипаж остановился на пирсе, к которому был пришвартован небольшой обшарпанный сухогруз, на борту которого красовалась гордая надпись "Черный король", и чуть пониже - порт приписки - "Ист-Лондон".
  - Лондон, так Лондон, - с удовлетворением отметил Евдоким, обращаясь к Аннибалу, - все-таки не Африка, да и к дому поближе.
  - Дурак же ты солдат. Это не английский Лондон, а южно-африканский порт Ист-Лондон, что у черта на рогах.
  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  I
  1924 год. Южно-африканский союз, доминион Великобритании. Юго-восточная оконечность плато Кап. Провинция со звучным названием - Оранжевая республика. Небольшой пыльный городок - Коффифонтейн, рядам с одноименной алмазоносной шахтой, расположенной в центре кратера давно потухшего вулкана. Почти четыреста пятьдесят миль до побережья Атлантического океана и примерно триста миль до Индийского.
  Весенний вечер, но тепло. На веранде деревянной халупы за рубленым деревянным столом, на котором одиноко обретается бутылка дешевого вина, сидят Аннибал и Евдоким. Тишина и покой. Только жирная зеленая муха выписывает кренделя вокруг керосиновой лампы, подвешенной к потолку, да дюжина мелких комаров, стелясь по полу, пытается поживиться человеческой кровью.
  - Хуже нет, чем ждать и догонять. Верно, Евдоким?
  - А чего дожидаемся, мой капитан, давайте примем по одной.
  Не успели они разлить по стаканам мутновато-красный напиток местного производства, как в дверях появилась необыкновенной красоты чернокожая девушка с подносом в руках. Мягким движением изящной руки она поправила черные кудряшки на голове, отодвинула бутылку, быстренько расставила на столе тарелки с зеленью, сыром, дымящимися кусками мяса, и грациозно удалилась.
  - За что пьем, мой капитан? - осведомился Евдоким, поднимая стакан. - Как всегда за Сардинию, или за Русь-матушку?
  - Нет, родные места мы сегодня оставим в покое. Бесполезное это дело выпивать за прошлое или за недоступное будущее. Давай-ка лучше поднимем стаканы за "дух Камероне". Ты, наверное, забыл, что сегодня тридцатое апреля.
  Выпили. Неспешно закусили.
  - Неплохое вино, по крайней мере, лучше алжирского, которым можно только комаров травить да, заборы красить - прервал молчание Евдоким
  Аннибал в задумчивости посмотрел на Евдокима и неожиданно спросил:
  - У тебя когда-нибудь были женщины?
  - Была и сейчас, наверное, есть, но не здесь, а там в России. Катериной зовут.
  - Красивая?
  - Черт ее знает, - Евдоким задумался. - У нас в деревне женятся не на красивых девицах, а на хороших хозяйках. Красивая жена - чужая жена. Пусть лучше будет несимпатичная, но с приданным. Скажем, с хатой, огородом, амбаром, с гуртом овец.
  - Я тебя спрашиваю не о жене, а о женщинах, - прервал его капитан. - Чуешь разницу?
  - Может еще по маленькой, - попытался уйти от темы Евдоким, которому пока не довелось обнимать ни одной женщины, кроме родной Катерины.
  - Странный ты человек, Евдоким. Твоя активность по отношению к женщинам столь низка, что порой мне кажется будто в тебе сидит какое-то более высокое стремление, заменяющее обычную животную нужду людей. Что это за секретное устремление? Поделись, если знаешь, каким образом ты умудряешься существовать без женской ласки, без дамской ножки, без всего того, что свойственно любому здоровому мужчине?
  Наступила натуженная тишина. Аннибал замолчал, удивившись сентенции, слетевшей с его уст, а его собеседник сделал вид, что не понял о чем идет речь.
  - Наиба, - закричал Анни, обращаясь в дверной проем. - Принеси нам еще бутылку красного. Да садись сюда, а то я, наверное, начинаю сходить с ума - сам того не желая, подался в дебри психоанализа.
  Он, как ни в чем, ни бывало, повернулся к Евдокиму.
  - Ты не смотри на то, что она цветная. Отец у нее толи бур, толи англичанин (она сама толком не знает), а мать африканка из местного племени сото. В результате получилась вот этакая расписная шоколадка-мулатка, вкусная и красивая.
  Капитан немного помолчал, отпил глоток вина, и продолжил:
  - Вот, что скажу тебе солдат. Я не люблю пустых слов: "ты моя", "страдаю", "навеки твой...". Раньше, я всегда смотрел в глаза красивой женщине и говорил: "Сегодня ночью мы с тобой, а завтра я тебя не знаю". С Наибой - нечто другое. Разумом чувствую, что надо гнать ее от себя, и гнать далеко, но не могу. Прикипел сердцем.
  ...Пьянствовали они почти до утра. О чем говорили, Евдоким не запомнил. Взял в толк только одно: все блондинки сволочи и потаскухи, а самая красивая женщина на свете - это Наиба, в которую капитан влюблен по уши, и, как только представится возможность, по-видимому, заберет ее к себе на Сардинию.
  Под утро ненаглядная "шоколадка" бережно сгребла капитана в охапку и отнесла в спальню, а Евдоким нетвердым шагом двинулся к себе в казарму, где размещались такие же как и он охранники алмазного прииска "Коффифонтейн".
  II
  Прошло три года с тех пор, когда пыхтящий и громыхающий сухогруз "Черный король" благополучно доставил наших героев почти на край Земли - в южно-африканской порт Ист-Лондон. Хмурый конвоир провел их в крытый пакгауз и представил грузному африканеру, перепоясанному кожаной портупеей с наганом.
  - Ну, орлы! Почему печальные? - обратился он к легионерам на смешанном голландско-английском языке. - С успешным прибытием в наши обетованные, но оставленные Всевышним края. Присаживайтесь. Закуривайте. Пива, виски?
  Аннибал и Евдоким молчали, поскольку такой язык был для них в диковину.
  - Что набрали в рот воды?
  Не дождавшись ответа, толстяк протянул им два листа бумаги, и почему-то по-немецки сказал:
  - Это - контракт. Подписывайте его. Быстро, быстро!
  Аннибал небрежно взял бумагу в руки. Несколько раз перевернул ее, не читая, посмотрел на просвет, и, склонившись над столом, поставил на ней свою размашистую подпись. Евдокиму ничего не оставалось, как последовать примеру командира.
  - Замечательно, - удовлетворенно сказал африканер, переходя на ломаный английский язык. - Сейчас Вас накормят, приоденут и отвезут на место службы. Желаю успехов.
  - Что там было написано? - робко спросил Евдоким у капитана, когда они, отобедав, примеряли новую форму.
  - Какая тебе разница. Теперь мы с тобой не славные легионеры французского иностранного легиона, а паршивые охранники поганого прииска "Коффифонтейн". Но, можешь успокоиться, это не самое худшее в мире занятие - бывает и хуже.
  Через неделю их доставили на алмазный прииск, где они приступили к несению своей новой службы. Аннибал - командиром роты охранников, а Евдоким - простым охранником.
  Везде можно жить. Весь вопрос - как жить?
  III
  Проснулся Евдоким оттого, что кто-то толкал его в плечо.
  - Вставай и срочно беги к командиру, - услышал он голос склонившегося над ним дневального.
  - Но, у меня сегодня выходной, - попробовал сопротивляться Евдоким.
  - Тебе, что говорят? Махом надевай портки и пулей лети к ротному домой.
  Наскоро приведя себя в относительный порядок после всенощного возлияния, Евдоким пошел к Аннибалу. Капитан смотрелся ужасно: лихорадочно горящие глаза на небритом опухшем лице, трясущиеся руки, в зубах изжеванная потухшая сигара. Но еще хуже выглядело его жилище - все было перевернуто кверху дном, на полу валялась одежда, кухня покрыта черепками разбитой посуды.
  - Наиба исчезла, - рявкнул он Евдокиму, - а я, идиот, расчувствовался, распустил нюни. Бабе доверился. В любовь поверил. Блондинки, брюнетки, черные, белые, синие, желтые - все они шваль и труха.
  - Бог с ней, мой капитан. Баба - с возу, кобыле - легче, - попытался успокоить его Евдоким. - Найдете себе другую подружку, еще лучше, их тут пруд пруди. Зачем так расстраиваться попусту, да еще посуду бить и одеждой разбрасываться.
  Евдоким начал было наводить порядок в комнате, но капитан его остановил.
  - Ты, не представляешь себе, что произошло. Если бы эта вражья шлюха просто сбежала, то черт с ней, но она, тварь этакая, прихватила с собой наши сбережения. Все... до последнего гроша.
  От этих слов у Евдокима подкосились ноги. Он медленно опустился на табуретку и закрыл глаза. Три долгих года, отказывая себе во многом, они откладывали деньги из своего скудного жалования. Тайком скупали мелкие алмазы у рабочих, и продавали их скупщикам почти за бесценок. Выходили на дежурство во внеурочное время. Рискуя жизнью, подрабатывали конвоированием старательской почты. И все для того, чтобы, завершив работу по контракту, приобрести билеты на корабль и уплыть в Европу. Теперь все рухнуло. Мечты о доме развеивались как дым в ветреную погоду, а Европа вместе с матушкой - Россией удалялась со скоростью курьерского поезда. Жизнь теряла контроль сама над собой.
  - Что будем делать, мой капитан? - замогильным голосом обратился Евдоким к командиру.
  - Будем разыскивать, и, будь я трижды проклят, если мы не найдем эту дрянь и не вернем свои кровные.
  Весь день в бессильной злобе Аннибал измывался над поникшим Евдокимом, называя его то олухом царя небесного, то прыщем на заднице, то сукиным сыном. А тому и сказать в ответ было нечего: горе одно, да и только.
  К вечеру командир несколько поостыл.
  - Ладно, прости друг. Тут криками не поможешь. Надо действовать, а не ругаться.
  IV
  С началом следующего дня Аннибал поджидал управляющего прииском в его приемной.
  - Что-то случилось, потомок Ромула или Рема? Или зашел просто так, поболтать? - скороговоркой пробурчал управляющий, проходя в свой кабинет. - Если первое, то заходи, если второе, то, извини, мне некогда. Дел - по горло.
  Понурив голову, Аннибал последовал за управляющим.
  - Так, что у тебя стряслось? Докладывай.
  Выслушав доклад Аннибала, управляющий, ничуть не удивившись, укоризненно погрозил капитану пальцем.
  - Я тебя предупреждал, макаронная твоя душа - опасайся черномазых. Мы здесь хозяева, а все остальные - черные, цветные, азиаты - наши рабы. А раб, он и есть раб. Помнишь, что случилось с лидийским царем Крёзом, когда он впустил к себе в дом раба Эзопа. Тот не то, что деньги, жену у него чуть не увел.
  Аннибал, виновато потупив глаза, молчал.
  Управляющий встал из-за стола и прошелся по кабинету, обдумывая ситуацию. Его не очень волновал итальянец с его деньгами. Важнее другое - похоже, что его горничная была разведчицей, подосланной на прииск братьями из "Брудербонда". Неспроста в последнее время участились нападения на транспорты. Такое впечатление, что налетчики точно знают, когда мы отправляем партии алмазов в метрополию, и когда получаем от туда деньги, продовольствие и другое. До поры до времени ее устраивал статус простой служанки у командира охранников прииска, ведь наблюдая за ним можно много узнать. Но, как только отношения продвинулись до постели, она сбежала. Обычно мулатки так не поступают. Влача полуголодное существование, они готовы на все, лишь бы белый господин обратил на них внимание. Да и куда им бежать?
  - Вот, что любитель спагетти - подытожил управляющий. - Бери своих охранников и прочеши окрестные резервации. Далеко уйти она не могла. Да, вот еще что. Проверь молодчиков из "Брудербонда". Они, хотя они и не любят цветных, но отец-то у нее белый. А я, свяжусь с полицией в Блумфонтейне. Может быть, она числится у них в списке неблагонадежных.
  V
  Раннее утро того же дня. Предместье города Блумфонтейна - административного центра провинции Оранжевая. Ухоженное имение с каменным домом в голландском стиле и двумя деревянными конюшнями на дюжину лошадей. В одной из спален роскошная кровать с резной спинкой, на которой в живописной позе спит необыкновенно привлекательная мулатка с атласной кожей цвета шоколада со сливками. Это исчезнувшая и разыскиваемая Наиба, она же Наоми.
  - Пора вставать, Нао, - сказал вошедший в спальню светлокожий мужчина лет пятидесяти пяти с роскошной черно-бурой бородой и копной курчавых пепельно-черных волос. - Вероятно, тебя уже хватились и разыскивают. Не ровен час, нагрянут и сюда. У англичан умные головы, длинные руки и они не склонны прощать измену.
  Он опустился на кровать и нежно обнял еще сонную девушку. Затем поцеловал ее в щечку. Она приоткрыла черные как смоль глаза и улыбнулась.
  - Какая же ты пригожая, Наоми. Я помню тебя "гадким утенком", и вот, как в сказке, ты превратилась в королеву-лебедя. Твой отец, царство ему небесное, был бы без ума от счастья, имея такую красивую и умную дочь.
  Он положил перед окончательно проснувшейся Наоми пухлую пачку банкнот.
  - Здесь триста тысяч английских фунтов. Двести тысяч завещал передать тебе твой отец, когда ты станешь совершеннолетней. Сто тысяч добавил я, чтобы как-то компенсировать риск и перенесенные унижения. Союзу братьев нужны деньги и люди, такие как ты, молодые, преданные и отважные. Но клянусь Господом, я исполню волю моего покойного брата - королева красоты больше никогда не будет работать служанкой. Не для того мы проливали кровь, воюя с англичанами, чтобы наши дети им прислуживали. Я дам тебе двух охранников и отправлю в Лейдсдорп к надежным людям. Поживешь пока там, а дальше будет видно. По пути переночуешь у моего сына в Джеримистоуне. Вот тебе карта и адреса. Иди, подкрепись, и в путь.
  Наскоро перекусив и одевшись в дорожное платье, Наоми ловко вскочила на облучок двухколесной брички. Сзади нее пристроились два угрюмых молодца.
  - Прощай, дядя. Спасибо тебе за заботу.
  Мохнатая бурская лошадка слегка вздыбилась, сдала чуть-чуть назад и тронула навстречу взошедшему Солнцу.
  VI
  Бричка, плавно покачиваясь, летела по каменистой проселочной дороге, оставляя за собой шлейф светло-желтой пыли. Встречный ветер нес прохладу и завораживающий запах весенней прерии.
  - Вот оно счастье! - сказала сама себе Наоми, - теперь я свободна и богата. Приеду в Лейдсдорп, куплю дом, заведу семью. У меня будет любимый муж, много детей...
  Внезапно ей стало как-то не по себе. Сердце тревожно сжалось, а в душе возникло щемящее чувство безвозвратной потери чего-то очень близкого и бесконечно дорогого.
  - Прочь печаль, долой тревоги, - попыталась успокоить себя Наоми. - Вперед на встречу к своему счастью.
  Она немного успокоилась и проехала еще пару миль, как вдруг перед глазами возник облик Аннибала, и какой-то внутренний голос промолвил: "Он любит тебя, Нао. Он твое счастье".
  - О какой любви ты говоришь? Для него я цветная служанка и презренная воровка.
  - Он любит тебя, - настойчиво повторил голос. - Только с ним ты найдешь свое счастье. Поезжай к нему.
  - Но, это невозможно. Меня схватят и посадят в тюрьму.
  Неожиданно лошадь остановилась. Наоми, соскочила с брички, ласково погладила гриву лошади и, прижавшись к ее морде, заплакала.
  - В тюрьму, так в тюрьму, но украденное я ему непременно верну, а там, будь, что будет.
  Наоми вытерла слезы. Села в бричку. Отпустила недоуменных охранников. Натянула поводья. Развернулась и понеслась в Коффифонтейн к своему иллюзорному счастью.
  VII
  Полдень того же дня. Полицейский участок в Блюмфонтейне. Жара. Вытирая липкий пот со лба, констебль просматривает толстую папку с надписью "Брудербонд". Вчера ему телеграфировал друг и спонсор - управляющий прииском "Коффифонтейн", и попросил выяснить, не состоит ли некая девица Наиба в Брудербонде, и не их ли рук дело вооруженные налеты на транспорты. К членам этой фашиствующей организации констебль относился настороженно. Однако принять какие-то радикальные меры по пресечению их деятельности не мог - они, хотя и вели себя вызывающе, но колониальных законов не нарушали. На всякий случай он установил за ними негласную слежку и завел учетное дело.
  Педантично дочитав его до конца, он заключил. Никаких девиц, ни белых, ни цветных, среди братьев не замечено, а вот с налетами на транспорты ситуация непонятная. Прямых улик на этот счет нет, но "дебет с кредитом не сходится". Официальных доходов члены Союза не имеют, а живут на широкую ногу: владеют роскошными поместьями, содержат множество слуг, разъезжают в великолепных экипажах, арендуют для своих сборищ самые дорогие рестораны, все при новейшем стрелковом оружии. Пусть на прииске усилят охрану своих транспортов, а лучше захватят в плен хотя бы одного налетчика. Тогда ситуацию можно прояснить.
  К вечеру телетайп такого содержания лежал на столе управляющего прииском "Коффифонтейн". Прочитав сообщение, управляющий подвел итог.
  - Хватит попусту гоняться за какой-то черномазой девчонкой. Пускай с ней разбирается макаронник. Лучше удвоим охрану наших транспортов.
  VIII
  Встреча Аннибала с Наоми была ужасна. Не обращая внимания на слезы и путаные объяснения мулатки, капитан заматерился на трех языках сразу. Затем зверски избил девушку. Отобрал у нее все деньги и препроводил в местную тюрьму, где содержались беглые каторжники.
  Что дальше было с Наоми нам неизвестно. Только спустя два дня на кладбище, что при тюрьме, появился бугорок свежей земли, небрежно забросанный камнями. А, когда через месяц дядя, пытаясь выяснить судьбу пропавшей племянницы, обратился к начальнику тюрьмы, то получил исчерпывающий ответ. В списках заключенных такая особа не значилась и не значится. А в чем, собственно, дело? Подумаешь, одной черномазой меньше - одной больше. Какое нам дело до этих африканских обезьян. Здесь их никто не считал, и считать пока не собирается. Их количество определяется словом "достаточно".
  
  ЧАСТЬ ПЯТАЯ
  I
  1936 год. Средиземноморье. Небольшой островок Сан-Пьетро, примыкающий с юго-западной стороны к Сардинии. Уютный прибрежный городок Карлофорте, спускающийся узкими улочками с гор к морю. Мягкое осеннее Солнце. Запах апельсинов, оливкового масла и рыбы. Вилла, окруженная высоким каменным забором, утопающая в зелени и цветах. Старинный, времен римской империи, дом. На каменных арочных воротах выбита латинская надпись "Вила Соти". Человек в полотняных штанах защитного цвета и в такой же рубахе навыпуск неспешно стрижет огромными садовыми ножницами кусты роз. Только присмотревшись, можно признать в этом облысевшем и мирном садовнике бравого легионера - Евдокима.
  - Будь она вся проклята! - сказал он, обращаясь, толи к розам, толи к собственной судьбе. - Пора отдыхать.
  Он бросил ножницы в кусты, пнул ногой стоявшую рядом корзину с обрезками роз, и направился к дому. Не успел он пройти и половины пути, как в проеме дверей черного входа появилось нечто похожее на аппетитную грушу черенком вверх, перепоясанную по средине желтым фартуком с красными горошинами. Вместо черенка у "груши" оказалось премиленькое личико, обрамленное слегка вьющимися черными волосами, с искрящимися иссиня-черными глазами миндалевидной формы. Над верхней губой пробивался нежный темный пушек - верный признак страстной натуры.
  - Евдоким, мой руки. Пошли обедать. Каннелони уже готовы, - произнесла она мягким южным голосом. - Сегодня приезжает Анни. Его надо встретить на пристани. У него тяжелые вещи.
  Когда, много позже, потягивая отечественную лимонную настойку, дед неспешно рассказывал мне историю своей жизни, я подумал, что это и есть его заморская жена или подруга дней суровых. Ведь нельзя же нормальному человеку так долго жить без общения с женским полом. Значит, есть надежа, что у меня где-то там, в Италии есть брат или, на худой конец, сестра, и нужно внимательно изучить бюллетень "Инюрколлегии". Оказалось, что никаких заморских сестер и братьев у меня нет. Симпатичная брюнетка была законная и, надо сказать, любимая супруга пылкого любителя блондинок - Аннибала. Звали ее Жорзиной Каро (до замужества Соти). Так часто бывает. Любое суждение, в самой своей сути содержит альтернативу, и чем категоричнее суждение, тем глубже альтернатива. В итоге, чем сильнее пристрастие, тем неопределеннее развиваются последующие события: безумно нравится одна, совершенно точно, что будешь жить с другой. А может быть дело в другом: мужчины только грезят о стройных блондинках и говорят, что предпочитают марочное вино. На самом деле они любят хороших женщин и пьют любое вино. Да, и вообще, если речь идет о выборе спутницы жизни, то ее внешние данные практически не играют никакой роли, поскольку выбираем по большей части не мы, а - нас. По крайней мере, так было у Аннибала.
  II
  Около года назад, после долгих мытарств, они с Евдокимом наконец-то добрались до милой его сердцу Сардинии. Их путь был непрост и извилист, как бы подтверждая, что в реальной жизни прямая не самая короткая дорога между двумя точками. Отплыв из Ист-Лондона как белые люди, правда, без каких бы то ни было документов, они вначале попали на остров Мадагаскар, в то время колониальное владение Франции, точнее ее протекторат.
  В Антананариву, столице островного государства, их встретил набриолиненый чиновник колониальной администрации. Вначале он вел себя настороженно. Но после того как, порывшись в своих бумагах, удостоверился, что они действительно легионеры, стал учтив и приветлив. Так требовала инструкция из Парижа. Все-таки, французский иностранный легион, есть Французский Иностранный Легион. Внимательно выслушав путников, он обрисовал им, в общем-то, безрадостную перспективу. Пассажирского сообщения между островом и метрополией нет, а военные транспорты отправляются не регулярно, примерно один раз в два-три месяца. Следуют они не коротким путем - через Суэцкий канал, а вокруг Африки. Последний транспорт ушел из Таматаве неделю назад.
  - Так, что обживайтесь, господа, на нашем славном острове. Рекомендую отель "Бристоль", что в десяти минутах ходьбы отсюда. Публика там собирается более-менее приличная, вино подают неплохое и кормят вполне сносно. Отдыхайте, наслаждайтесь местной экзотикой и держите связь со мной - подытожил он разговор.
  - Да, вот что забыл сказать. Мы вам оформим временные французские паспорта по списку легионеров. Но сейчас между Францией и Италией довольно напряженные отношения. Поэтому все, что я могу для вас сделать - это помочь добраться до французских берегов. А дальше придется действовать самим.
  Распрощавшись с ухоженным чиновником, раздосадованные друзья вышли на удивительно опрятную столичную улицу, кишащую самой разномастной публикой: неграми, китайцами, арабами, индийцами, европейцами. Нашли банк, где поменяли английские фунты на франки, и двинулись к рекомендованному отелю "Бристоль", купив по дороге местную прессу - "Журналь офисьель де ла Репюблик Мальгаш".
  III
  Разместившись в однокомнатном, но вполне приличном номере, они заказали обед с бутылкой французского коньяка.
  - С едой, я вижу здесь действительно неплохо, - обратился Аннибал к официанту, вкатившему в номер тележку с изысканными яствами, - а как обстоят дела с особами женского пола легкого поведения?
  Официант недоуменно посмотрел на друзей.
  - Французских барышень здесь почти нет, а те, что есть - все при деле. С аборигенками, месье, связываться не советую. Дикие они.
  Отблагодарив гарсона чаевыми за столь исчерпывающую информацию по актуальному вопросу, путешественники приступили к обеду.
  Отобедав, Евдоким, с наслаждением затянулся сигарой, а Аннибал приступил к изучению местной прессы.
  - В странное мы попали место, - заметил он, медленно перелистывая журнал и останавливаясь на заинтересовавших его местах. - Размером этот остров почти в две Италии. По форме напоминает остроносый башмак, отколовшийся от африканского материка на четыре сотни километров. У туземцев какой-то сексуально-извращенный обычай. На видном месте ставят погребальные столбы, по-ихнему "алуалу", украшенные резными изображениями обнаженных мужчин и женщин во всех позах "Кама Сутры". Но покойников не хоронят, а высушивают и хранят эти чучела в своих жилищах. Видимо на память.
  - Вот полюбуйся, - он показал Евдокиму журнальную фотографию, с изображением столбов в виде парочек, совокупляющихся различными способами, - прямо учебник по половым извращениям.
  - Лемуры. Крокодилы, удавы и другие земноводные, при полном отсутствии ядовитых змей, - продолжал географическое исследование капитан. - Плантации кофе, корицы, сахарного тростника. Горные реки, водопады, потухшие вулканы, лунные саваны. Лагуны, шикарные песочные пляжи ... и нежное тропическое солнце. Рай земной, да и только. Правда средняя продолжительность жизни обитателей этого "рая" крайне низка: 36 лет у мужчин и 38 лет у женщин.
  - Виной тому... - Аннибал сделал паузу и, обращаясь к слегка придремавшему спутнику, прочитал по слогам и с ударением на каждом слове, - венерические и желудочно-кишечные болезни, туберкулёз, проказа, вспышки малярии.
  - Да...а! - протянул Евдоким, глядя на командира, закрывающего журнал. - Попали мы в вагон для некурящих. Бьюсь об заклад, мой капитан, что и месяца Вы не продержитесь в этом кожно-венерическом лепрозории.
  IV
  Евдоким, уже не плохо изучивший деятельную натуру своего командира, как в воду глядел. Через неделю, получив французские паспорта, они, распрощались с гостеприимным отелем и отправились на западное побережье острова в порт Мандзунга. Аннибал рассуждал так. Раз есть администрация - значит, должна быть таможня. Если есть таможня, то сам бог велел быть контрабандистам и другим лихим мариманам, которые за деньги доставят их если не в Италию, то хотя бы в ближайшую итальянскую колонию, например, в Сомали.
  Обойдя все портовые таверны и откушав в каждой по пятьдесят граммов коньячку, легионеры не обнаружили ничего примечательного, что помогло бы установить контакт с контрабандистами. Питейные заведения были пусты, а скучающие бармены и вышибалы не особенно разговорчивы.
  - Куда пойдем дальше, мой капитан? - слегка заплетающимся языком спросил Евдоким.
  - Не знаю, - четко ответил командир, - но помнится, что французы в таких случаях говорят: ищите женщину. По-моему вон в том крайнем шалмане сидит проститутка, лет эдак под пятьдесят. Пошли, потолкуем с ней по душам. Тем более что она не годилась к употреблению лишь до того, как мы не выпили. Теперь же, после коньяка, она наверняка помолодела лет на двадцать.
  - Только разговаривать с ней будешь ты, - помолчав, добавил командор, - физиономия у тебя располагающая: так и хочется подать милостыню.
  В мрачной таверне, тупо уставившись в пустой стакан, сидела дамочка в помятом красно-черном платье с глубоким декольте. Действительно, на вид ей можно было дать от тридцати до пятидесяти лет, - смотря под каким градусом смотреть.
  - Мадам!!! - обратился к ней Евдоким, встав по стойке "смирно" и изобразив на лице всю мыслимую и немыслимую для него галантность. - Раааз...решите?
  Она медленно подняла заплывшие глаза и уставилась мутным взором на стоящего чуть поодаль Аннибала.
  - Садись, орлик,... а ты, - она перевела взгляд на Евдокима, - который лом проглотил, не заикайся, а лучше принеси бутылку вина, да не какого зря, а, полусладкого.
  - Благодарю за любезность, мадам, - живо откликнулся Аннибал, присаживаясь за столик, - только позволю заметить, что обходительный кавалер, что обратился к вам, не гарсон, а мой товарищ. А насчет вина не беспокойтесь, мы сейчас закажем.
  - Бутылку "Шане" тридцать второго года и два коньяка, - скомандовал командор, обращаясь к полусонному бармену.
  После бокала вина женщина заметно оживилась и, как показалось Евдокиму, даже помолодела.
  - У вас проблемы, господа?
  - Проблемы, конечно, есть, но не те, мадам, которые вы имеете в виду, - сказал Аннибал, - мы легионеры, ищем не любви и ласки, а того, кто, минуя все формальности, доставит в нас в Могадишо. Надеюсь, что вы слышали о таком местечке.
  Женщина выпила еще один бокал вина из кривой бутылки.
  - Деньги у вас есть?
  Аннибал утвердительно кивнул головой.
  - Покажи.
  Он помахал перед ее носом увесистой пачкой банкнот. Увидев наличные, она удовлетворенно хмыкнула, наполнила бокал вином, пригубила половину, и пробормотала заплетающимся языком:
  - Заметано... Утром... Завтра... Старый причал... Шхуна... "Санта Моника".... Капитан Дюк.
  Она опустошила бокал, окинула легионеров мутным потухающим взором и мертвецки пьяная рухнула под стол.
  - Гарсон! - заорал Аннибал. - Даме плохо.
  На крик сбежались бармен и охранник. Они бережно подняли женщину с пола, подхватили ее под руки и отнесли внутрь заведения.
  Это была мадам Дюкло - хозяйка таверны "Счастье моряка", жена капитан Клермона Дюкло по кличке Дюк.
  
  V
  С виду капитан Дюк представился добродушным увальнем лет пятидесяти пяти с окладистой бородой и неизменной трубкой во рту. Его "Санта Моника" оказалась не шхуной, а среднетоннажным сейнером, c виду ничем не отличавшимся от полусотни других рыболовецких судов, стоящих у пирса. Но сходство было только внешним. Внутри она была оборудована двумя дизельными двигателями датской фирмы "Бурмейстер ог Вайн" по тысяче лошадиных сил каждый, позволяющими развивать скорость до двадцати узлов. Две пассажирских каюты первого класса с баром и туалетом размещались на палубной надстройке. В трюме вместо рыбоприемника были оборудованы достаточно просторные каюты второго и третьего класса, всего на тридцать пассажиров. Имелись и довольно вместительные грузовые отсеки. Команда сейнера, не считая самого Дюка, состояла из шести человек: рулевого, моториста, его помощника, стюарда и двух палубных матросов.
  Родом капитан Дюк происходил с южного побережья Франции и подобно двуликому Янусу совмещал в себе романтика моря и предприимчивого коммерсанта. Правда, в отличие от Януса, Дюк в каждый конкретный момент времени проявлял только один лик, но этот лик почти всегда не соответствовал тому, с чем он обращался к людям. Живется таким двуличным в квадрате субъектам, как правило, не сладко - противоречия буквально раздирают их нутро, порождая многочисленные внутриличностные конфликты, заставляющие впадать то в ту, то в иную крайность. Собственно эта черта характера и привела Дюка на Мадагаскар. Свою деятельность в этих краях он начал с рыбного промысла. Богатые рыбой местные воды приносили неплохой доход. Но однообразие и монотонность замучили капитана. Душа его рвалась в океан, к приключениям, и он, переоборудовав сейнер, занялся пассажирскими перевозками, организовав вначале каботажные рейсы, а затем морские перевозки мигрантов между островом и африканским континентом. Душа его более-менее успокоилась, а доходы, после того, как он приобрел навыки нелегальных транспортировок, удвоились. Но вскоре морской извоз потерял для него всякую романтику. Натура искателя приключений влекла его в бой - срочно нужны были новые идеи.
  Предложение легионеров пришлось как никогда кстати и вызвало у Дюка неподдельный энтузиазм.
  - Без денег такое путешествие не совершишь, но капиталы сами по себе ничего не значат, - философски заключил он, выслушав легионеров, - они хороши лишь вкупе с идеей. Я бы и разговаривать с вами не стал, будь на вашем месте какие-нибудь сквалыги или торговцы. Но я вижу, что имею дело с джентльменами, попавшими в затруднительное положение. Какую сумму вы планируете израсходовать на это мероприятие?
  - Я, конечно, не знаю местных расценок, - ответил Аннибал, - но думаю, что сто тысяч английских фунтов не унизят ваше достоинство, капитан, и с лихвой окупят все предстоящие расходы.
  Дюк усмехнулся.
  - Сто тысяч английских фунтов, причем, как я понимаю, половину здесь, а остальные по месту прибытия, - это конечно заманчиво. Но мое судно - не океанский лайнер, а каботажный транспорт. Для него и пятьсот миль многовато. Вы же предлагаете совершить рейс более чем в полторы тысячи миль в один конец. Кроме того, этот маршрут рискованный - в Сомали идет необъявленная война. Французы, англичане, итальянцы никак не могут поделить эти злополучные земли. Англичане вот-вот объявят таможенную блокаду этого района.
  Дюк присел на бочку, раскурил потухшую трубку и продолжил свои размышления.
  - Осточертела мне вся это лемурия вместе с ее бананами и кокосами, тавернами и таможнями, пьяными женами и кричащими детьми. Путь, конечно, не близкий, да и вероятность быть потопленным весьма велика. Тем не менее, я готов рискнуть. Добавляйте еще пятьдесят тысяч фунтов, и через пару-тройку недель вы будете наслаждаться в Могадишо ароматной итальянской пиццей с грибами и пармезаном. По рукам?
  Аннибал задумался. Взвесил все "за" и "против". Смачно выругался, почему-то по-русски, и решительно пожал протянутую руку Дюка.
  Утром следующего дня "Санта Моника" отчалила от берегов Мадагаскара.
  VI
  Шли они не открытым морем, а вдоль африканского материка, от порта к порту. От Мандзунга до Морони (Коморские острова). Затем остров Занзибар и далее Момбаса (Кения). И, наконец, конечный пункт - Могадишо.
  Тягучие дни-близнецы размеренно сменяли друг друга на фоне безбрежной синевы Индийского океана и удушающего пекла. Жара была такая, что иногда казалось, будто раскаленный воздух смешался с океанской водой, и в нем можно плавать, не двигая руками и ногами. На подходе к Коморам сутки штормило. Все это время Евдоким просидел в туалете, обнимая унитаз - морская болезнь проявилась во всей неприглядной "красе". Такое случилось с ним первый раз - чем меньше судно, тем сильнее сказывается качка. С зеленым лицом и пошатываясь, он еле-еле выполз на пристань портового городка Морони, где они заправлялись соляркой, пресной водой и провиантом.
  - Будь проклят тот день, когда я связался с этим французским легионом. Все. Нету моченьки моей, - взмолился Евдоким, обращаясь к Аннибалу, - лучше помереть сейчас, чем вывернуться наизнанку на этом треклятом корабле. Плывите дальше одни, а меня оставьте в покое.
  Командор с жалостью и сочувствием посмотрел на своего спутника.
  - Успокойся. Сейчас заглянем вон в ту таверну и поправим твое пошатнувшееся здоровье. Последствия морской болезни лечат только коньяком.
  При слове "коньяк" Евдокима замутило еще сильнее. Изо рта вырвалась зеленая липкая струя, и он, припав на раскаленную брусчатку пирса, забился в рвотной судороге. Острая боль в паху пронзила его, словно стрелой, и он потерял сознание.
  Очнулся он через сутки в палате лазарета французской военной бригады, расквартированной в Морони. Военврач сообщил ему неприятный диагноз - в результате длительной и сильной рвоты у него образовалась паховая грыжа.
  - Жить будешь, солдат. Но избавиться от этой напасти можно только хирургически. Операцию мы делать не будем - у нас нет для этого подходящих условий. Пока поносишь бандаж.
  Доктор протянул Евдокиму серпообразный предмет, обшитый белой кожей, с бульбообразным утолщением на одном конце. Этот бандаж, подправляя и ремонтируя, мой дед носил до конца жизни.
  Через пару недель, когда Евдоким почувствовал себя лучше, они продолжили свой путь. В порты острова Занзибара Дюк заходить не стал - недолюбливал он чопорных английских таможенников, с их привычкой скрупулезно проверять груз и придираться к судовым документам.
  - Пойдем на Пемба, там нет английской таможни, - объяснил он Аннибалу, - зато в местечке Вете живет мой старый приятель. Он поможет затариться топливом и свежими продуктами, не спрашивая, куда и зачем мы держим путь.
  Всё последующее плавание прошло без особых осложнений. Неприятности начались там, где их и ожидали - на подходе к Могадишо.
  VII
  "Санта Моника" уже входила в территориальные воды Итальянского Сомали, когда по левому борту рулевой заметил быстро приближающийся к ним торпедный катер с английским флагом на корме. Вскоре с катера просигналили: "Стоп машины. Судно к досмотру", и подтвердили серьезность намерений двумя предупредительными выстрелами.
  - Не успели прибыть на место, как нам уже салютуют, - усмехнулся Аннибал. - Что будем делать кэп?
  - Что делать, что делать, - передразнил его Дюк. - Сдаваться будем. С англичанами шутки плохи. Потопят, и поминай, как звали.
  Дюк отдал команду застопорить двигатели.
  Сделав маневр, торпедоносец пришвартовался к неподвижному сейнеру. Неожиданно, над морем взметнулась красная ракета, и откуда-то издалека послышались выстрелы из крупнокалиберного пулемета. Дюк обернулся: к ним на всех парах неслись два итальянских сторожевых катера. Почти тут же английские моряки открыли ответный огонь и "Санта Моника" оказалась под перекрестным огнем. С левого борта стреляли англичане, прикрытые корпусом сейнера, правый борт находился под огнем итальянцев. Под свист пуль Аннабал с Евдокимом скатились в трюм, а Дюк, находившийся в рубке, дал команду "полный вперед". На "Санта Монике" взревели два могучих дизеля, и оба судна, связанные швартовыми канатами, стали разворачиваться кормами в сторону итальянских катеров.
  - Руби швартовые, - закричал капитан торпедоносца. - Полный ход.
  Матросы с обеих сторон кинулись с топорами к бортам и одним махом перерубили канаты. Торпедный катер отошел от сейнера, и, быстро набирая скорость, устремился в открытое море, а "Санта Моника", сбросив ход, развернулась носом к итальянским катерам.
  Вскоре пальба прекратилась, и путешественники смогли выйти на палубу. Из продырявленной пулями рубки высунулся Дюк, живой и невредимый.
  - С англичанами разобрались, теперь будем разбираться с итальянцами.
  С правого борта к ним подходили сторожевики с итальянским триколором на корме. Переговоры с итальянцами были не долгими. Аннибал попытался что-то объяснить молодому капитан-лейтенанту, но тот слушать не стал, а скомандовал:
  - Следуйте за мной. На берегу разберутся.
  VIII
  На пирсе военно-морской базы севернее Могадишо, куда они причалили вместе с одним из сторожевиков, их уже поджидал взвод военных карабинеров. Сейнер тщательно обыскали. Судовые документы изъяли, а команду и пассажиров препроводили в участок.
  Утром следующего дня Аннибала доставили в отдел контрразведки. За столом из красного дерева, покрытым полированным стеклом, сидел полнеющий мужчина в слегка помятом сером костюме и перелистывал, лежащие перед ним бумаги и документы с "Санта Моники".
  - Ну, здравствуй дружище, - обратился он к вошедшему Аннибалу. - Вот так встреча! Я уже и не думал, что мы когда-нибудь свидимся.
  Толстячек вышел из-за стола, подошел к капитану и крепко обнял недоумевающего Аннибала.
  - Сколько лет прошло, Анни, а ты почти не изменился. Все такой же подтянутый, стройный, - тараторил контрразведчик. - Да ты, я вижу, не узнаешь меня?
  Он развернулся лицом к окну, подтянул живот и стал по стойке смирно.
  - Тебе, что память отшибло в этой Африке? Раскрой глаза и напряги мозги, поклонник блондинок: Турин, военное училище, артиллерийский факультет, вторая рота, третий взвод, курсант Мори.
  Только тогда Аннибал признал в этом сером, мешкообразном и лысоватом человеке однокашника по военному училищу в Турине, страстного поклонника генерала Дуэ и приверженца его военной доктрины - Альберто де Мори.
  Последующие события разворачивались с калейдоскопической быстротой. Вначале сокурсники отпраздновали свою неожиданную встречу в итальянском ресторане, естественно, с коньяком и шампанским, и, конечно, с лазанье и равиоли. После чего заглянули в приморское казино, где, тряхнув стариной, сыграли две партии в марьяж. Затем зашли в бар, опробовать солнечного "Граспелло", а к вечеру, прихватив с собой четыре бутылки "Кьянти Ризерва" и двух веселых подружек, они оказались в холостяцком коттедже Альберто де Мори...
  IX
  Утром третьего дня, пропустив натощак рюмку коньяка, командор вспомнил, зачем он прибыл в Могадишо, а, заодно, и о своих спутниках.
  Альберто, позвонив по просьбе своего друга, куда следует, быстро разрешил проблему. Начальник дежурной смены карабинеров извинился перед пленниками за вынужденную задержку.
  - Война, есть война. Всякое случается. Хорошо, что у вас есть такой покровитель, как полковник Мори.
  Затем он вручил им изъятые документы и, сопроводил воспрянувших духом путешественников на сейнер.
  Весь день капитан Дюк и его команда приводили судно в порядок, а на закате дня Аннибал с Евдокимом, расплатившись с искателем приключений, проводили, прошедшую боевое крещение "Санта Монику" в обратный путь к берегам Мадагаскара.
  - Куда двинем дальше, мой капитан - спросил Евдоким.
  - Сейчас зайдем в бар. Подкорректируем здоровье кружкой пива, а затем пойдем к Альберто. Будем решать вторую проблему - как нам побыстрее убраться из этого Сомалиленда и поскорее добраться до Италии. А то, не ровен час, призовут нас с тобой под знамена маршала Бадольо и отправят воевать с эфиопами.
  Выпив светлого итальянского пива, они неспешно побрели по пыльным и довольно грязным улицам Могадишо, и через полчаса подошли к коттеджу господина Мори. Но шефа местных контрразведчиков дома не оказалось. Охрана не пустила их даже за ограду, и друзья битый час впотьмах бродили по пустынной улице.
  Наконец свет фар прорезал темноту и черный "Фиат" плавно подкатил к воротам. Выскочивший из машины водитель услужливо открыл заднюю дверь и из нее степенно вылез господин Мори. Он вяло махнул рукой, и охрана пропустила всю компанию на территорию коттеджа.
  - Вот, что друзья мои, - обратился Альберто к бывшим легионерам, - примите ванну, приведите себя в порядок. Я жду вас к ужину. Надо обсудить ряд важных вопросов, касающихся вашей дальнейшей судьбы.
  
  X
  Разговор за ужином получился серьезным, можно сказать, судьбоносным.
  - Конечно, здесь, в Могадишо, я имею кое-какое влияние, в том числе и на местную администрацию, - заявил Мори. - Но, я не Дуче и не могу одним росчерком пера превратить вас из французских легионеров в подданных итальянской короны. Вопрос о смене гражданства здесь не решается, а в Риме меня могут не правильно понять. Начнется расследование, и чем оно закончится предсказать трудно. Тем более что у меня, как и у любого другого высопоставленного чиновника, есть "доброжелатели".
  - Ты полагаешь, что служба во французском иностранном легионе - преступление перед Италией, - перебил его Аннибал. - По-моему, легионер - это не более чем наемный итальянский рабочий, коих тысячи обретаются во всех концах Света.
  - Формально ты прав, - продолжил свою мысль контрразведчик, - если не учитывать одно обстоятельство: Италия и Франция находятся сегодня в состоянии необъявленной войны, точнее колониальной конкуренции. Поэтому, для нашего руководства Вы, господа, потенциальные агенты французской или английской, а может быть и советской разведок.
  - Вот это разворот армейской мысли! - возмутился Аннибал. - Быстро же ты превратил нас из своих друзей в шпионов.
  - Не надо горячиться, Анни, - отпарировал Мори. - Для меня ты был и остаешься другом, но объективная ситуация именно такова. Тем более, как я понимаю, твой товарищ Евдоким русский.
  - К чему ты клонишь, Альберто? - Аннибалу стал надоедать этот официоз. - Русский, француз, итальянец - какая к черту разница? Мы, пройдя в этой проклятой Африке все круги ада, просим о помощи. А ты заладил - агенты, шпионы, объективные обстоятельства... Скажи прямо: поможешь нам или нет?
  Господин Моро помолчал. Неспешно отпил вина из хрустального бокала.
  - Тебе хорошо известно, Анни: человек без бумажки, что бутылка без этикетки. Поэтому отвечу тебе без обиняков. Есть единственный реальный шанс легализовать ваше положение: подать рапорт о зачислении военными карабинерами в итальянский экспедиционный корпус, отслужить какой-либо срок, а дальше действовать по обстоятельствам. Думаю, что при таком варианте все формальности можно легко уладить здесь на месте. Я лично обращусь к маршалу Бадольо и дам за вас поручительство. Тем более, что военные карабинеры находятся в моем непосредственном подчинении, да и момент весьма благоприятный: через пару дней мы начинаем генеральное наступление на Аддис-Абебу.
  Услышав последние слова шефа контрразведки, Евдоким, хотя и плохо понимал по-итальянски, насторожился, и, обращаясь к Аннибалу, спросил:
  - Что случилось, мой капитан?
  - Произошло, Евдоким, то, что и должно было произойти: теперь мы не легионеры французского иностранного легиона, а карабинеры итальянского экспедиционного корпуса. Так, что "жребий брошен". Вперед - на Аддис-Абебу!
  XI
  Весенним африканским утром передовые части итальянского экспедиционного корпуса вошли в предместья Аддис-Абебы, а к вечеру уже вся столица Эфиопии была в руках оккупантов. Кое-где еще громыхали отдельные выстрелы и полыхали локальные пожары, но в целом обстановка была спокойная. Рота военных карабинеров, к которой были приписаны наши герои, расквартировалась в полуразрушенном двухэтажном доме в центре города, недалеко от военно-полевого госпиталя. Карабинеры поужинали и стали готовиться к отбою, а Аннибалу с Евдокимом выпало дежурить в охранении.
  Наступила безлунная экваториальная ночь, где-то невдалеке стрекотали цикады, навевая воспоминания о мирной жизни. Друзья забаррикадировали все проемы и устроили два наблюдательных пункта в разных концах здания.
  - До четырех утра продержимся, мой капитан, - по привычке отрапортовал Евдоким, - а дальше нас сменят. Закурим?
  Он протянул Аннибалу портсигар. Капитан достал сигарету. Неспешно размял ее, стряхивая табачные крошки, а Евдоким, чиркнув зажигалкой, протянул ему огонек. В этот момент из темноты раздался гулкий выстрел и Аннибал, обернувшись в сторону звука, стал медленно оседать на пол, усыпанный битым кирпичом и осколками стекол. Еще бы мгновение и вторая пуля настигла Евдокима, но, падая, капитан закрыл его своим телом, и пуля ударила ему в грудь. Капитан тихо охнул и, словно подкошенный, рухнул на пол. В свете все еще горевшей зажигалки Евдоким увидел, как из-под упавшего командира заструился алый ручеек крови. Вновь застрекотали замолкшие цикады, и темнота поглотила нападавших.
  Через пятнадцать минут Аннибала без сознания и видимых признаков жизни доставили в госпиталь в операционное отделение. Оказалось, что он жив, но диагноз был неутешительный - состояние критическое. Первая пуля, пройдя навылет, раздробила плечевую кость, вторая - засела в легком.
  К утру из операционной выкатили каталку с белым, как простыня командором, а за ней, еле держась на ногах, вышел молодой хирург в армейской форме.
  - Жить будет, - сказал он, обращаясь к Евдокиму, простоявшему пять часов у дверей операционной, - но левую руку пришлось ампутировать.
  Из глаз Евдокима хлынули слезы радости - без Аннибала он не мыслил своего дальнейшего существования в этом страшном мире, где люди за понюшку табака убивают и калечат друг друга.
  XII
  Спустя неделю Аннибал пришел в сознание, и был транспортирован в центральный военный госпиталь в Могадишо. По ходатайству господина Мори его представили к награде и присвоили воинское звание "капитан". Евдокима временно определили денщиком.
  Через месяц, когда Аннибал уже начал вставать на ноги, пришел приказ командующего об его увольнении из рядов армии по причине инвалидности с назначением пожизненного пенсиона. Узнав об этом, капитан с горечью констатировал:
  - Прав был тот, кто сказал, что без несчастья нет счастья.
  Следующим приказом предусматривалась реорганизация экспедиционного корпуса, как выполнившего свою основную задачу, с одновременным сокращением его численности. Не без участия того же господина Мори, Евдоким попал под это сокращение. Правда пенсион ему не предназначался, но зато, как и для Аннибала, открывалась прямая дорога в Италию.
  Хаос в жизни наших героев сменился временным порядком: их африканские злоключения подошли к концу, впереди забрезжила надежда вернуться на Родину, если не в полном здравии, то хотя бы живыми. Но видимо Судьбе этого показалось мало: ведь она, если наказывает, так уж наказывает, а если награждает, так уж награждает.
  XIII
  Как-то под вечер в госпитальную палату, где лежал Аннибал, робко постучавшись, вошла заплаканная молодая девушка, покрытая черным платком из тончайшего шифона. Капитан, с трудом приподнявшись на одной руке, с удивлением посмотрел на вошедшую незнакомку. Зажмурился. Мысленно скинул с нее платок, вытер слезы, облачил в белое воздушное платье с большим разрезом на груди, и в его воображении предстала красавица с картины Жана Батиста Грёза "Разбитый кувшин", на которую он когда-то обратил внимание в Лувре.
  - Прошу извинить меня за беспокойство, господин офицер, - смущаясь, обратилась красавица к Аннибалу. - Я сейчас уйду, только вот посмотрю на место, где провел последние часы жизни мой отец, полковник Виторио Соти.
  - Присаживайтесь, сеньорита, - промолвил капитан, с трудом преодолевая невесть от куда взявшуюся сухость во рту.
  Девушка присела на краешек стула, стоявшего у окна в изголовье больного.
  - Вам плохо? Подать воды?
  Аннибалу действительно стало худо. Неожиданно заболела рука, которую ампутировали. Зазнобило, хотя температуры не было. Он опустился на кровать и натянул на себя одеяло, как бы пытаясь спрятаться от девушки. Мелькнула мысль: "На что я теперь гожусь без руки? Я и обнять то не смогу эту красавицу".
  - Не отчаивайтесь, господин офицер. И без руки люди живут, - словно читая его мысли, произнесла девушка. - Главное не падать духом. Вся жизнь у вас впереди, а в ней так много хорошего.
  Она помолчала, как бы обнимая иссиня черными глазами поникшего капитана, а затем добавила:
  - Будем знакомы. Меня зовут Жорзина Соти. Родом я из Сардинии, точнее с острова Сан-Пьетро.
  ...Весь следующий месяц розовощекая черноглазка ежедневно навещала раненого капитана, ухаживая за ним как за самым родным человеком на свете, а когда Аннибал выписался из госпиталя, они обвенчались в военно-полевом костеле. Счастье, как и беда, всегда там, где его не ждешь.
  Под осень они втроем покинули негостеприимную сомалийскую землю, отплыв на военном транспорте к берегам благословенной Италии.
  
  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
  I
  Не выдержал Евдоким сытой и размеренной итальянской жизни. Все здесь на Сардинии было хорошо и складно. Но это славное и ладное было для него чьим-то чужим, сторонним, не имеющим к нему никакого отношения. Все чаще память возвращала его в родные места: в деревушку, окаймленную низкими меловыми горами, в вербы с маленьким прозрачным ручьем, к жене - Катерине и к сыну - Ивану. Эти воспоминания были размытыми, какими-то далекими и почти нереальными. Но они вызывали непреодолимую тоску и щемящее чувство чего-то потерянного, недостающего, манящего и. ускользающего
  Аннибал и Жорзина, как могли, отвлекали Евдокима от его тяжких дум. Пытались познакомить с незамужней и весьма привлекательной соседкой, сообщившей Жорзине по секрету, что ей приглянулся их новый садовник, и она была бы рада поболтать с ним tetе-a-tetе. Евдоким, просидевший целый вечер в гостях у аппетитной толстушки, не проявил никаких симпатий, только пил чай, курил и зевал, а в конце, сославшись на боль в паху, покинул обескураженную хозяйку. Показывали ему местные газеты, где в жутких красках описывалась советская действительность: массовые казни врагов народа, тотальное раскулачивание крестьян, насильственная коллективизация села, истребление интеллигенции. Здравый смысл и логика были для него, что мертвому припарки. К концу второго года пребывания в солнечной Сардинии он слег. Причем занедужил не фигурально: ни ел, ни пил, ни с кем не разговаривал, из комнаты не выходил, лежал на кровати, тупо уставившись в потолок. За неделю он похудел килограммов на десять и превратился, как говорят, в кожу, да кости.
  - Замучила мужика ностальгия, - поставил диагноз Аннибал. - Надо срочно отправлять его на Родину. Не то, видит Бог, помрет.
  II
  Эмиграционные документы оформили на удивление быстро, без обычных для посольских чиновников проволочек. И ранней весной 1939 года Евдоким вместе с десятком таких же несчастных репатриантов прибыл в порт города Одессы. Накрапывал мелкий, совсем не весенний дождь. Ни оркестра, ни цветов, ни родственников. Только "черный воронок" и угрюмые солдаты в синих мундирах с винтовками наперевес встретили их прямо у трапа и доставили в здание местного НКВД.
  После пятичасового допроса, где Евдоким несколько раз пересказал дотошному следователю свою историю, его препроводили в местную тюрьму временного содержания.
  - Подозрительный этот тип, Головин, уж больно все у него как-то складно вытанцовывается, - заключил следователь, обращаясь к своему помощнику. - Франция, Алжир, Южная Африка, Мадагаскар, Сомали, Эфиопия, Италия - не солдат из глухой деревни, а прямо таки свежеиспеченный Афанасий Никитин. Но что интересно - никакой политической подоплеки в его поступках не проглядывается. Гонит его судьба, как перекати поле, а он только и делает, что отмахивается. Да и на шпиона он не очень-то похож. Посмотри на него - в чем только душа держится. Думаю, если мы прижмем его как следует, то он либо помрет, либо признается в том, чего не было. Нам это нужно?
  Следователь походил по комнате. Закурил папиросу. Пробежал глазами бумаги. Почесал затылок.
  - Черти что получается. Не протокол допроса, а статья из журнала "Вокруг Света". Надобно послать запрос в Москву. Пусть проверят по архивам, был ли вообще такой солдат, а если был, то откуда призывался, где служил, когда уволен.
  - Есть еще одно соображение, - заметил, непрерывно строчивший на пишущей машинке, помощник следователя. - Давай-ка вызовем сюда его жену, он ведь назвал ее адрес. Пусть опознает эту личность.
  - Ну, опознает и что толку? - возразил следователь. - Нам нужны не бабские россказни и причитания, а официальный документ с подписью и печатью. Тогда можно как-то определить судьбу этого путешественника: поставить его к стенке как агента иностранной разведки или отпустить до дома, как невинно пострадавшего от зверств империалистов. Так что жену вызывать пока не спеши, а запросик-то в Москву направь.
  Следователь захлопнул папку с делом Евдокима и засунул ее в шкаф.
  - Баста - все по домам. Вон за окном рассвет уже полощется, а у нас завтра дел не впроворот.
  III
  Шесть долгих месяцев Евдоким коротал время в одиночной камере одесского следственного изолятора, ожидая решения своей незавидной участи.
  Удивительно, но в родных тюремных застенках он чувствовал себя много лучше, чем в нормальных условиях на Сардинии. В маленькой каменной клетушке с откидными нарами и парашей в углу он ощущал некий душевный комфорт и успокоенность, совсем не думая о том, какую резолюцию вынесет начальство. Он уже смирился с тем, что его жизнь целиком и полностью определяется множеством разнообразных решений, которые принимаются где-то там, наверху, и повлиять на которые он никоим образом не может. Более того, ему неизвестны ни их подоплека, ни смысл, ни последствия. Его удел - воплощать эти плохие или хорошие решения в жизнь, быть, так сказать, строительным материалом, с помощью которого кто-то пытается разрешать свои насущные проблемы. На тех, что наверху, он зла не держал, осознавая, что они, являясь заложниками собственных решений, представляют собой такой же строительный материал, как и он сам.
  Тревожные мысли о будущем больше не бередили его душу. Свое пребывание в кутузке он воспринимал как нечто естественное, как неизбежную расплату за прегрешения.
  Иногда его выводили на прогулку в узкий каменный дворик, накрытый сверху железной решеткой, обмотанной колючей проволокой. Но и этот проветриваемый каземат не вызывал у него отрицательных эмоций. Наоборот, ему казалось, что он безмятежно прогуливается по родной деревне, а прутья решетки - это ветви верб, склонившиеся над тропинкой и нежно обнимающие ее.
  
  IV
  Когда мороз сковал тонким льдом прибрежную полосу Черноморского побережья, из Москвы пришел долгожданный ответ на следственный запрос.
  В нем подтверждалось, что Евдоким Головин (1888 года рождения, из крестьян) в июне 1916 года был призван из села Арнаутово, Валуйского уезда, Воронежской губернии на службу в царскую армию. В валуйском сборном пункте прошел трехмесячные курсы молодого бойца. В ноябре 1916 года в составе третьей Особой бригады был направлен во Францию. До февраля 1917 года принимал участие в боевых действиях. За мужество, проявленное в боях при Реймсе, представлен к награждению Георгиевским крестом третьей степени. Затем в принудительном порядке был зачислен волонтером во французский иностранный легион. Сведений о его гибели не имеется. Дальше шла поразительная по тем временам приписка: "В случае опознания в личности задержанного упомянутого Евдокима Головина следственное действия по оному прекратить, а дело считать закрытым".
  Что случилось с карательной машиной Наркомата внутренних дел, почему она дала не свойственный ей сбой, Евдоким так и не понял. Толи она была чрезмерно перегружена следственными делами, толи вопрос был слишком мелким, толи так было угодно Господу Богу. Но через неделю после получения московской бумаги следователь вызвал его родную Катерину в Одессу и, после опознания, отпустил Евдокима на все четыре стороны, вручив при этом справку с печатью, удостоверяющую его личность.
  - Вот и на нашей улице наступил праздник, - объявил радостный Евдоким, обнимая прижавшуюся к нему Катерину. - Не плач, успокойся, все неприятности уже позади. Теперь заживем как все нормальные люди.
  Он ошибался: сколько ни вглядывайся в настоящее, своего будущего там не увидишь. Судьба просто сделала неожиданную остановку, дала Евдокиму передых, но поставить точку на его злоключениях не спешила.
  V
  В его родной деревне жизнь шла по предначертанному партией пути. У крестьян отобрали скот, землю и всех согнали в колхоз. На крыше сельсовета прикрепили мощный репродуктор, из которого целый день неслись революционные песни, перемежаемые официальными сообщениями из Москвы. Под репродуктором председатель сельсовета прикрепил транспарант с надписью: "Жизнь стала лучше, товарищи, жить стало веселее", глядя на который, многие крестились.
  С полок сельмага исчезли почти все товары. Остались только хомуты, консервы "Печень трески", леденцы "Полет", да укупоренные сургучом зеленоватые бутылки с лаконичной надписью "Водка".
  Попа с попадьей и малыми детьми, как чуждые социализму элементы, отправили в Сибирь. Но церковь, как ни старались, разрушить не смогли. Кресты сбили, расписные стены ободрали, золоченый алтарь разобрали и растащили по домам, а помещение храма приспособили под склад.
  Две мельницы, что стояли на горе, украшая село, экспроприировали. Одну - спалили.
  - Нам и одной крупорушки хватит, - сказал председатель. - На две у нас отродясь зерна не хватало.
  Евдоким довольно быстро вписался в общий круговорот событий, так сказать, сориентировался в тогдашней политической обстановке. Под причитания и слезы Катерины он распродал почти все добро, доставшееся ему в наследство, реализовал даже гордость тестя - кованые ворота, а вырученные деньги пропил с новыми друзьями.
  - Верной дорогой идешь, товарищ Головин, - одобрил его действия председатель, активный участник застолья. - Теперь ты настоящий пролетарий, свободный крестьянин, не обремененный частной собственностью. Доверяю тебе ответственное дело - будешь работать скотником на молочной ферме.
  Через положенный срок у Евдокима с Катериной родилась дочка - назвали ее Лидой. Со своим сыном - Иваном, Евдокиму свидеться не удалось. Еще до приезда отца на Родину он подался на заработки в Макеевку. Там его призвали в Красную Армию, и сейчас он служил где-то в Забайкалье.
  Плохо или хорошо, но жизнь нашего героя вышла из полосы хаоса и детерминировалась, приобретя более-менее предсказуемый характер. О своих франко-афро-итальянских приключениях он помалкивал. Да если бы и рассказал кому-то, то тот вряд ли поверил. Сам Евдоким воспринимал свою прошлую жизнь как нечто чужое, произошедшее не с ним, а с каким-то другим человеком. Так уж устроены люди - плохое затушевывается в памяти, уходя куда-то в глубь, а хорошее выпячивается, раскрашиваясь ирреальными красками.
  Все бы ничего, но на пороге стоял роковой 1941 год.
  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
  I
  Вторая мировая война вошла в дом к Евдокиму как-то незаметно, и совсем не так, как он этого ожидал. В советскую армию его не призвали по причине возраста и инвалидности. Немцы обошли его деревню стороной, видимо сочтя ее объектом, не достойным внимания с военной точки зрения. Не до деревень тогда было немцам. Войска Вермахта рвались к Дону, в район Воронежа, а затем, сравняв этот город с землей, но, так и не покорив, двинулись к Сталинграду. Там, на берегах Волги, решался исход войны. Но на войне, как и в мирной жизни, ничего не бывает бесхозным. Лютым февралем 1942 года в евдокимовом селе расквартировалась резервная итальянская дивизия, входившая в состав группы армий Юг.
  Холод итальянцы переносят примерно так же, как русские - жару. Закутавшись в одеяла, солдаты расползлись по деревенским хатам, ища спасения от всепроникающего мороза. Они не грабили и не убивали, а вежливо просились на обогрев, и сердобольные бабушки впускали замерзших солдатиков в хаты, да еще угощали их, чем Бог послал.
  Морозным ранним утром группа из трех итальянских рядовых во главе с офицером младшего чина постучались к Евдокиму.
  - Хозяин, открой! Это не немцы, а итальянские солдаты. Просимся на постой. Мы хорошо заплатим.
  Каково же было их удивление, когда, вышедший из хаты Евдоким, ответил им на чистом итальянском языке:
  - Платить, господа, не надо. На ваши лиры здесь ничего ни купишь. Буду рад, если угостите куревом, а еще лучше итальянским коньяком.
  Коньяка у итальянцев не оказалось, а сигарет было в достатке. Евдоким, шикнув на Катерину, показал им свободную комнату, и через несколько минут они, прильнув к раскаленной печке, наперебой угощали хозяина ароматными итальянскими сигаретами.
  Отогревшись, младший офицер, вспомнив, что он какой-никакой, но оккупант, строго спросил:
  - Откуда знаешь итальянский язык, да еще с южным диалектом?
  - Бывал я в Италии. Жил на Сардинии. Там и научился, - ответил Евдоким. - А до этого пришлось служить в итальянской военной жандармерии у маршала Бадольо в Сомали.
  - Надо же такому случиться! - воскликнул офицер. - В такой глухомани встретить человека, говорящего по-итальянски. Это - фантастика! Да тебе, экс-карабинер, цены нет! Третий месяц маемся без толмача - ни спросить у местных ничего не можем, ни выслушать их. Был какой-то поляк, так и тот куда-то подевался. Еще немного погреемся и быстро в штаб дивизии в отдел контрразведки: пусть проверят тебя на предмет переводчика.
  Лейтенант с удовлетворением потер руки и сладко зевнул. Жара его разморила.
  - Мы, наверное, передохнем полчасика, а твоя жена пусть приготовит что-нибудь к обеду, - офицер протянул Евдокиму вещмешок с консервами и концентратами. - Здесь и на нас и на вас хватит. Да, будь добр, подбрось дровишек в печку, а то, не ровен час, остынет.
  II
  К вечеру, выспавшись и плотно отобедав, они прибыли в штаб дивизии, разместившийся в здании бывшего сельсовета, что в трех шагах от евдокимовой хаты. Лейтенант завел Евдокима в комнату, в которой на потертом дерматиновом диване сидел полный офицер в шинели, накрывшись солдатским одеялом. Теперь пришла очередь удивиться Евдокиму - в этом офицере он признал господина Альберто де Мори, который когда-то помог ему выбраться из Африки.
  - Здравия желаю, господин полковник! - встав по стойке "смирно", выпалил Евдоким. - Разрешите представиться...
  Полковник пристально посмотрел на вошедших. Поднялся с дивана, сбросил одеяло, и, подойдя к Евдокиму, протянул ему руку.
  - Бонжур! Мой друг! Вот и свиделись. Помнишь Африку, Сомали, капитана Каро, Альберто Мори?
  - Разве такое забывается, господин полковник, - с чувством ответил Евдоким. - Век буду благодарен Вам, за помощь и поддержку в трудную минуту.
  - Что же ты стоишь, карабинер, присаживайся, - полковник подошел к письменному столу и вынул из ящика бутылку французского коньяка с двумя рюмками. - А ты, лейтенант, сбегай на кухню и принеси нам что-нибудь на закуску.
  "Контрразведка - есть контрразведка! Даже в такой глуши знает все и про всех, - отметил про себя изумленный лейтенант, осторожно прикрывая дверь с другой стороны".
  - Пойми меня правильно, - обратился полковник Мори к Евдокиму, после трех рюмок коньяка. - Воевать мы не рвемся, и, вообще, не понимаем, зачем Дуче связался с этим авантюристом - Гитлером, и заслал нас в вашу заснеженную Россию. Причинять зло русским мы не хотим. Ты, наверное, это заметил по поведению наших солдат.
  Евдоким согласно кивнул головой.
  - Рано или поздно мы отсюда уйдем, - продолжал полковник. - Но, пока мы здесь, надо избежать напрасных жертв. Для этого мы хотим наладить контакт с местным населением. Говоря по-русски, наша установка такова: лучше худой мир, чем добрая ссора.
  И, подумав, добавил:
  - Конечно, если вообще уместно говорить о каком-либо мирном сосуществовании в условиях оккупации.
  Они выпили еще по паре рюмок, и Евдоким стал словоохотливее.
  - Мне, собственно, без разницы, какая у вас установка. Что с вами, что без вас, у меня все равно ничего нет, кроме дочери, жены да полуразвалившейся хаты. Но вы правы, господин полковник, раз уж вас насильно сюда затащили, то надо сделать так, что бы вы выбрались отсюда живыми и невредимыми. Я могу Вам чем-нибудь помочь?
  - Можешь, Евдоким, можешь, - полковник разлил остатки коньяка по рюмкам. - Мне нужен верный помощник, знающий местное население. Согласен работать у меня переводчиком? Если - да, то давай выпьем. Если - нет, то и на том спасибо, что не забыл.
  Евдоким, не задумываясь, поднял рюмку и осушил ее до дна.
  - Тогда завтра на службу, к девяти утра. Прошу не опаздывать.
  Так мой дед стал служить переводчиком в итальянской оккупационной армии. Плохо, или хорошо он поступил? Не нам судить. Но за всю войну в окрестностях его деревни не погиб ни один мирный житель, не был убит ни один итальянский солдат.
  III
  В начале 1943 года на фронте произошли существенные перемены. В сражении под Сталинградом немецкие войска и их союзники - румыны, итальянцы и венгры - потерпели сокрушительное поражение. А когда советские войска начали решительное наступление на Юго-западном направлении, для итальянского руководства очевидное обратилось в реальное. В штаб дивизии, где служил Евдоким, пришла шифровка из Рима: покинуть позиции и передислоцироваться в район Харькова, где находиться до особых распоряжений.
  С утра следующего дня все пришло в движение - началась эвакуация. К вечеру, когда первые колонны итальянских грузовиков двинулись на Запад, полковник Мори вызвал к себе Евдокима.
  - Ну, что, мой друг, будем прощаться? Впрочем, прежде чем пожать друг другу руки на прощание, я советую тебе задуматься над таким вопросом. Через пару-тройку дней сюда войдут русские. Для них ты не переводчик, а пособник фашистов. Вероятнее всего, они не будут вникать в тонкости твоего дела, а под горячую руку, просто поставят тебя к стенке или вздернут на виселице, в назидание другим. Может быть тебе лучше пока покинуть вместе с нами эти родные для тебя места? Думай и решай. Время у тебя - до завтрашнего утра.
  Всю ночь Евдоким не спал, вспоминал прошлое, представлял свое будущее, а поутру, поцеловав на прощание жену и дочь, отбыл с последней колонной итальянских войск на Запад.
  Бушующий военный конфликт вырвал Евдокима из родного гнезда, и, в очередной раз, потащил по белу свету, сам не зная куда.
  
  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
  I
  Летом 1943 года, после разгрома гитлеровских войск под Курском, Муссолини, пытаясь всеми силами удержаться у власти, отозвал итальянские части с Восточного фронта. Но дни бесноватого Дуче были уже сочтены - вот-вот должен был произойти дворцовый переворот, а английские и американские дивизии ждали команды начать штурм Сицилии.
  В это смутное время в Италию начали приходить военные эшелоны с Восточного фронта, переполненные солдатами и офицерами, сытыми войной по самое горло. Вместе с ними прибыли в Италию Евдоким и Мори.
  Будучи человеком деятельным, полковник живо связался со своим однополчанином - маршалом Бадальо, и вскоре стал его соратником в деле борьбы с режимом. Не забыл он и про Евдокима. Ценя его за преданность, терпеливость и исполнительность, он определил его своим порученцем.
  Евдоким, выполняя задания своего шефа, трудился день и ночь, доставляя приказы и распоряжения заговорщиков по всем городам и весям Италии. В этот период он почти не задумывался о своей дальнейшей судьбе и жил по принципу - не думай о завтрашнем дне, что будет, то пусть и будет. Лишь изредка вспоминал жену и дочь, да мечтал повидаться с капитаном Каро.
  Однако путь на Родину был заказан, а работы было так много, что поездку на Сардинию пришлось отложить на неопределенный срок.
  II
  В конце июля наступила развязка. Дуче по приказу короля Виктора Эммануила был арестован, а кресло премьер-министра правительства Италии занял маршал Бадольо. Ликовала вся Италия, а вместе с ней и Евдоким. Но радость была преждевременной. Война не закончилась, а начался последний, полный недоверия и напряженности период немецко-итальянского сотрудничества.
  Гитлер был твердо уверен, что король и Бодальо хотят как можно скорее вывести свою страну из состояния войны. Он вообще не верил новому правительству, и приказал высадить немецкую парашютно-десантную дивизию в районе Рима, чтобы иметь возможность в любой момент захватить город. Предложение о встрече с Бодальо Гитлер категорически отклонил, опасаясь, и не без основания, что итальянцы заманят его в ловушку. Он знал, что уже с середины августа Бодальо ведет с противником тайные переговоры.
  Положение нового правительства было чрезвычайно тяжелым. Западные союзники продолжали наносить разрушительные удары по городам страны. Народ все настоятельнее требовал окончания войны, опасаясь, что немцы возьмут Рим в качестве залога собственной безопасности. Поэтому Бодальо сосредоточил в районе Рима группировку итальянских войск в составе пяти дивизий, которые в случае необходимости должны были обезвредить немцев. По заданию премьер-министра полковник Мори обеспечивал координацию действий этих дивизий, а Евдоким, как и ранее, состоял при нем порученцем.
  В этой обстановке, с каждым днем становившейся все напряженнее, каждую минуту мог произойти взрыв. Тем более, что англичане уже высадили десант на юге полуострова, а на Сицилии между итальянцами и западными союзниками было заключено перемирие. Пока, правда, секретное.
  И если немцам все же удалось закрепиться в Италии и на какое-то время оттянуть разрыв с итальянцами, то это произошло в первую очередь благодаря умелым и решительным действиям оберштурмбанфюрера Отто Скорцени и генерал-фельдмаршала Кессельринга.
  По приказу фюрера, его любимец - Отто провел блестящую операцию, в результате которой ничего не понимающий и растерянный Муссолини был доставлен сначала в Рим, а затем в Берлин, пред ясны очи Гитлера. Тот попытался привести его в чувство, заставив в очередной раз поверить в непобедимость тысячелетнего Рейха. Однако итальянский диктатор так до конца и не вышел из состояния психологического нокаута: думая о чем-то своем, он больше молчал, почти не внемля бесконечным рассуждениям Гитлера о ведении тотальной войны.
  Видя колебания своего союзника, Гитлер отдал приказ начать решительное наступление с целью разоружить все итальянские войска, захватить всю технику своего союзника, включая корабли и самолеты, и, самое главное, выбить высадившийся десант и воспрепятствовать высадке новых десантов англо-американских союзников на полуостров. Полностью выполнить этот приказ вследствие недостатка сил немцы уже не смогли. Однако с началом осени дивизии Вермахта под командованием Кессельринга все же оккупировали большую часть северной Италии. Пытаясь хоть как-то закрепиться на захваченной территории, Гитлер основал в местечке Сало, на берегу озера Гардии, так называемую "Итальянскую социальную республику", во главе которой поставил своего верного соратника по духу и товарища по несчастью - Муссолини.
  Правительству Бадольо пришлось срочно эвакуироваться на юг Италии под защиту англо-американских войск. Туда же подались Мори с Евдокимом.
  В сентябре 1943 года в предместье Реджо-ди-Калабрия, Евдоким отпраздновал свой полуюбилей - ему исполнилось пятьдесят пять лет. Друзей у него не было, но и здесь господин Мори не забыл поддержать Евдокима. В качестве подарка он вручил ему предписание отбыть в качестве правительственного курьера в город Кальяри, административный центр Сардинии. Мечта повидаться со своим другом Аннибалом превратилась в реальность.
  III
  Через пару дней, выполнив в Кальяри поручения полковника, Евдоким добрался до Карлофорте. Словно сжалившись над многострадальными жителями островка, война обошла это место стороной. Как и семь лет назад здесь царил покой и уют. Знакомый Евдокиму запах апельсинов, оливкового масла и рыбы по-прежнему струился по извилистым переулкам городка, формируя неповторимый южный колорит средиземноморья. Светило не жаркое осеннее солнце, а теплые морские волны ритмично накатывали на каменистый берег, взметаясь невысокими фонтанчиками соленых брызг.
  Поднявшись по крутой узкой улочке, ведущей от порта к дому, где жил капитан, он постучался в знакомые ворота с надписью "Вила Соти". На его стук никто не откликнулся, только невдалеке залаяла собака, и через несколько минут из соседского двора вышел сгорбленный старик.
  - Вы, наверное, к мадам Каро? - спросил он у Евдокима. - Так их сейчас нет дома - на кладбище они.
  - А что случилось? - спросил Евдоким у старика.
  - Как? Разве Вы не знаете? - позавчера вечером скончался ее муж, господин Каро. Боевой был офицер и хороший человек, но раны буквально истерзали мсье капитана, и Господь, услышав его молитвы, прервал эти мучения. Пусть душа его найдет упокоение в Царстве Божьем, - перекрестился старик, обернувшись лицом на Восток.
  IV
  ...Больше недели Евдоким, как мог, успокаивал беспрестанно рыдающую Жорзину, а на девятый день, захватив двух ее сыновей-близнецов, как две капли воды похожих на Аннибала, пошел на местное кладбище попрощаться со своим другом и командиром.
  Присев над могилой, он, не спеша, расстелил носовой платок. Поставил на него два стакана, протер их рукой и наполнил коньяком, который вез в подарок капитану. Затем прикрыл ладонью один стакан, а второй выпил.
  - Вот и все. Прощай, мой капитан. Может быть свидимся, но уже не здесь, - Евдоким посмотрел на небо, - а там, на другом свете.
  Допив до конца коньяк, Евдоким еще немного постоял у могилы. Затем окликнул пацанов, бегавших среди надгробных памятников, стал спускаться к дому.
  У кладбищенских ворот он оглянулся, чтобы последний раз взглянуть на то место, где нашел успокоение человек, с которым прошел бок о бок чуть не половину земного шара. И обомлел - над могилой Аннибала на фоне синего осеннего неба сияла разрывающаяся граната с семью языками пламени, а под ней красным неоновым светом блистала надпись: "Legio Patria Nostra".
  Евдоким перекрестился, хотя никогда раньше этого не делал, и закрыл глаза. Когда, через минуту, он пришел в себя - видение исчезло. Только маленькое облачко, больше похожее на туман, медленно поднималось над погостом, растворяясь в синеве итальянского неба.
  V
  В конце сентября боевые действия в Италии приняли затяжной позиционный характер. Наступление английских и американских корпусов было остановлено войсками Кессельринга. Высаженный в тылу у немцев крупный морской десант, был блокирован.
  Дела в правительстве Бадальо шли неважно. Конечно, англо-американское командование его всячески поддерживало, но фактически отстранило от управления страной.
  Полковник Мори, узнав о смерти Аннибала, внешне никаких эмоций не выказал. Он деловито распорядился выплатить его жене солидное единовременное пособие, а также оформить на ее имя пожизненную пенсию. Однако к вечеру, несмотря на свою обычную занятость, он разыскал Евдокима, и пригласил его в кафе помянуть однокурсника.
  Они заказали любимые блюда Аннибала: лазанье и равиоли, с непременной бутылкой французского коньяка.
  - Нерадостный у нас сегодня повод для выпивки, - обратился Мори к Евдокиму. - Печально, когда уходит из жизни твой друг, но втройне грустно, когда ты лишаешься своего сокурсника по военному училищу. Пять долгих лет мы жили с Анни в одной казарме, спали на соседних кроватях, ели из одного котла, зубрили математику и физику, ухаживали за девушками, грезили офицерскими погонами, мечтали изобрести нечто такое, что перевернет мир. И вот, один из нас уносит все это с собой, безвозвратно лишая другого самой прекрасной части жизни - молодости.
  На глазах полковника навернулись слезы. Он смахнул их рукой.
  - Поминая нашего друга, невольно думаю о тебе Евдоким. Война скоро закончится. Солдаты вернутся домой в свои семьи. Начнут новую мирную жизнь. А у тебя, как говорят русские, нет здесь, ни кола, ни двора. Да и положение двоякое: с одной стороны, ты пособник фашистов, с другой - антифашист. Во многом здесь моя вина.
  - Что есть, то есть, - подтвердил Евдоким, горестно вздыхая. - Путь в Россию мне заказан, а в Италии, какая бы она ни была распрекрасная, мне не жить. Я когда-то уже пробовал. Вы же знаете, господин полковник, что из этого получилось - горесть, да и только.
  - Так вот, что я скажу, мой дорогой, - перебил его Мори. - Я тебя сюда затащил, я отсюда тебя и вытащу. А пока ни печалься и ни горюй - служи, как служил. Да поможет нам Господь.
  VI
  Полковник Мори сдержал слово. Сразу после окончания войны он, пользуясь связями в правительстве Италии, подготовил для Евдокима необходимые бумаги, представив его участником антифашистских сил сопротивления. Эти документы, подписанные лично Пальмиро Тольятти, не вызвали сомнений у советских чекистов, и осенью 1945 года Евдоким вернулся на Родину, к жене и к дочери, в свою милую его сердцу деревню.
  Здесь, почти безвыездно, он прожил остаток своих дней, и умер в 1975 году в возрасте восьмидесяти семи лет от роду. Покидал Евдоким этот свет легко - просто уснул, и не проснулся.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"