Вспоминаю такую бумажку, которая была воткнута за провод, идущий от звонка в квартиру номер... Я взял ещё бумажку, и нарисовав шею с лицом, подписал:
А ещё Хули
Там поют петухули.
И в Краснодаре с его станицами, полями, садами, загорелыми ребятами, жёлто-красно-зелёными расцветками, краевыми советами, гнез0довьями ласточек, шпалерами "Балтимора", КРС-ами, помидорами и безумно вкусной свининой я оказался только спустя семь лет. Собственно, лето 2004.
Предыстория такова - я бухнулся в "судорожный припадок" на прошлогодней травке у "Ленэкспо", где торговал очками. Выходя утром из своей коммуналки с независимым видом и расчётом на хорошие деньги - вечером я оказался на больничной шконке в какой-то больнице на Северном проспекте, где молодой медбрат с золотыми цепями вокруг шеи метко закидывал феназепам в глотки уже спящих пациентов. Наутро я принялся так же "судорожно" стирать вещи, поскольку порядком испачкался в апрельской пыли Питера. Стрельнув у сестры-хозяйки таз, горячую воду и стиральный порошок, я, видимо, навёл работников больницы на им одним ведомые опасения, и, побеседовав с сухенькой Гиндой Моисеевной на тему своей сексуальной принадлежности и отказавшись от услуг психиатрической помощи - оказался в Городской Психушке N 6.
Работа эта оказалась несложной, но грустной. Огромное каменное здание когда-то было монашеским приютом. Огромный коридор, по которому больные шествовали, отсчитывая шаги и часы ожидания выписки, являлся основной ценностью заведения. Он наводил на мысль об обесцененности бытия. Соответственно, выкупаемый за чай, циклодол и телевизор, подвешенный к потолку, который мы, выкупщики, смотрели, подставляя стулья и скамьи, хлопая себя по коленям и громко выражая эмоции в надкоридорную пустоту.
Я выполз оттуда человеком, уверенным в том, что человеком является человек, немогущий быть никем другим. Я видел, как волна стандартизации опускает нас, человеков, всё глубже на пределы страха перед обобществлением и страхом всплывания и страхом попыток, не говоря уже о вере в то, что можно видеть другой свет и другой мир. Я вдруг опознал в себе дряхлого, усталого старика, боящегося вообще всего. Перепрыгивая камень в саду, я кряхтел, опускаясь в своё проваливающееся кресло, я тратил по полминуты, чтобы руками убедиться в крепости коленных суставов. И я разучился говорить громко. Я шептал. Доказательств, прикладываемых в так называемой нормальной жизни к чему угодно и ко всему подряд, не находилось, и понятие цели разъедалось скалапендрами размышлений, поедающих сами себя.
Я же художник. И ко времени "законопачивания" в психушку я назанимал денег под музыкальный проект, договорившись с отцом, что он вышлет мне необходимую сумму. В больнице я много размышлял и понял, что больше не в состоянии просить денег у родителей. Я решил заработать их сам. Отец тоже не упоминал больше ни о себе, ни о деньгах. Раньше я никогда не зарабатывал денег, чтобы копить. Теперь мне предстояло взять эту высоту.
Я купил газету и устроился с расчётом на нужную сумму в фирму автокосметики. И начал закручивать крышки на флаконы с аэрозолью и жидким ключом. Поплёвывая в перекурах на доски, я прикидывал, что работа хоть и нудная, но - нужная, а значит, нужно работать.
Я проработал там два дня.
Получив расчет, я купил газету и пошёл в курьерное агентство, где с меня потребовали фотографию как на паспорт и военный билет. Я снялся по-быстрому на Polaroid со своими длинными волосами, отнёс это боссу и сказал - "Начнём завтра". Потом вернулся в родной двор, сел на скамеечку и впал в транс. Я сидел, и съеденные молью тополя становились всё дымчатее, всё вокруг впадало в мрак безумия и тоски. Я сидел и пил послепохмельный кефир или предпохмельное пиво и знал, что не выйду я никаким курьером и что хватит с меня шатаний по электричкам. Я лёг спать.
Проснувшись, я достал предыдущую газету и позвонил в магазин, где требовались грузчики - в пяти минутах от дома в домашних шлёпанцах. "Трудовая книжка", - сказали мне. Я купил её и с помощью одного брателлы поставил себе там год стажа. "Возьмите, - просил я. - Буду работать", - гарантировал. И на следующий день вышел на работу.
Проработал я там четыре дня. После четырёхдневного отдыха, полагающегося мне по графику, я вышел из дома с чувством, что вряд ли гожусь на предоставленную мне роль.
И действительно, меня попросили забрать вещи заведующие всех отделов.
И вот прошёл месяц и у меня висели долги. И я пошёл в центр занятости и увидел объявление о том, что "в Краснодарский край требуются сборщики урожая огурцов". Где - 180 кг огурцов = 120 рублям. Я занял ещё денег. У Кости Серёгина. И поехал.
Здесь снобизм - там муравьизм.
Ничего не остаётся как стать хитрый лис.
Деньги. Остаюсь.
Я страдаю. Потому что нравится. И только для себя.
Все мы боимся оставаться самими собой, или только я?
Быть я - ещё одна важная обязанность; роль, которая достаётся далеко не каждому актёру.
Быть я - прямым, как обшкуренное бревно, вбитое перпендикулярно в поле.
Есть и такое. Есть любое - удивляться не стоит.
Я готов усыновить пластиковую бутылку.
Нужно, нужно делать искусство - для новых людей, чтобы хотя бы так можешь показать и подсказать им, что между людьми стоят не только деньги, хитрость, смешанная с невинностью, но и просто, Господи, чистый воздух, ибо - люди равны.
По балде мне сковородками, по лысому черепу бородами - в пьяном угаре, разжигая фонарь разочарования, чтоб жизнь мёдом не казалась. Но и не портвейн она тоже.
Кашлять нельзя!
Молчать нельзя!
Не бояться нельзя!
Самогипноз! Всё зависит от длины твоего собственного коридора.
Правда жизни в чём состоит - здоровье! Остальное прикатится.
Сергей. Петропавловск-Камчатский-Краснодар.
Ты - не бог. Ты только человек.
Все считают деньги. Кто как может. У кого как получается. Я всё равно продолжаю разговаривать с часами и благодарить молнию на рюкзачке.
Я ехал на электричке по Кубани. (Слава Кубани! - Слава!!!) Из Новороссийска до Краснодара. Даже ещё сначала на автобусе из Геленджика, где есть такая касса - "Дообилечивания". И даже ещё раньше из Дивноморска пешком по узкому шоссе зигзагами между гор - там вода мягкая и мылкая. Там солнце будто ещё один дом родной, отдельный и самый главный, невзирая на лица, все они покрываются пятнами загара. Я шёл с горячим ведром по пляжу и кричал -
"Горячая кукуруза солнечного вкуса
Кукуруза для приобретения "жизни вкуса"
Горячая молодая свежая варёная мягкая солёная -
Кукуруза"
Я продавал початки. Я зарабатывал бабки. Ещё был мне задан вопрос - "Какие у вас, маленькие и твёрдые?" - я отвечал - "Нет, длинные и мягкие". Фоном звучал женский вокал.
А вот теперь я ехал в электричке по Кубанской земле, я глазами её пожирал. Эту землю, что кормит всю страну. Эту жирную, как борщ, чёрную землю, распухшее солнце, огромные листья - ладони с жилами рук, деревья кустарники, как говорят там - кушеря - вокруг. Пригибающиеся как только можно, высовывающиеся куда только смогут пролезть, как банты, сваливающиеся с голов первоклассниц. Чтобы мы ели, чтобы всё это собрать, нужна уйма труда, а потом - сплошная феерия.
У моря - там цвет основной белый, всё идёт от отражающей гальки свет, выбеливает морем. Менты в белой форме (заколебали). А дальше, после гор - ужен карнавал. Жёлто-зелёный-красный. Здравствуй, Бразилия - Ямайка - Краснодар. Здравствуй, "г", дунутый в обе пазухи носа.
Безудержный край.
28.07.04
Теперь я попытаюсь вести дневник бездействия.
Если зимой я вёл дневник безудержного действия, то теперь наоборот. Безудержное разоружение.
Если тогда я вскакивал в темноте по будильнику, хватал бутылку с остатками вчерашнего и топал полтора часа на работу, то сейчас я вяло думаю во сне, когда на улице вовсю шумит, стоит ещё поваляться или это будет слишком. Потом смотрю на часы. 12.
Если тогда я работал, то сейчас... даже думать не хочется.
Если тогда я внезапно начинал плакать, переставляя на полке фармацевтические препараты и уговаривая себя "ещё ждать, выстоять, вытерпеть", а в выходные срывался и уезжал в Выборг, то сейчас я сух, как пемза, абсолютно пуст, не выжато-пуст, а скорее невменяем и мне лень выйти на улицу, чтобы стрельнуть сигарет.
Если тогда я покупал жильё, то сейчас запустил машину его продажи.
Тогда был январь, а сейчас июль.
Сегодня сходил и набрал в магазине три кило волосатой прошлогодней картошки на 10 р. Сказал, деньги принесу завтра.
Если сейчас всё упирается в деньги, то мы подойдём к этому, как всегда, с из-под низу - мы не будем их зарабатывать, просто где-нибудь достанём и потратим на музыку - на последнюю мечту, которая осталась, которая уже не вкусна и не обманчива, просто интересна - как мысль.
Я тут ездил на юга что называется. Проработал на огуречной шпалере десять дней, потом получил расчёт, напился и отправился в Краснодар, где тусовался четыре дня. Потом рванул к морю, под Геленджик, Проработал неделю на пляже - продавал варёную кукурузу, заработал на билет до Питера и вернулся. Загорел. Обгорел. Устал. Отдохнул. Три раза купался в море, кидал, сидя на береговой гальке, камни в лужу, пил местное вино. Уже неделю лежу в своей треугольной десятиметровой комнате на полу, подстелив два матраса, и пожираю книги. Гари, Довлатов, Филипп Рот, Уэльбек, Беггбедер, Захер-Мазох - пару абзацев.
Пока всё.
Сука!
Пьяный.
С утра (12 часов) встал, позвонил по поводу работы сторожем - мне сказали звонить в понедельник. Почистил оставшейся бородатой картошки, сварил вместе с луком, посыпал перцем, залил маслом и съел с кусочком хлеба.
Хочется есть. Дочитал "Прощай, Коламбус" - более или менее удобоваримую вещь из сборника Ф.Рота и лёг, постелив матрасы, на пол.
Поспал. Полежал. Жду половины седьмого, чтоб пойти занять денег у Володи Биг-Бена. Он работает у Спаса Петром Первым.
Кушаю таблетки - супрастин, но-шпа.
Вчерашний день начался накануне. Спать легли в полшестого. Проснулись и собрались ехать за грибами. Рванули на Петроградскую, где Володя с Ириной. Пришлось их практически уламывать, потому что они оба страдали похмельной депрессией, сопровождающейся уходом от всякой любой деятельности. Поэтому, договорившись по телефону о том, что мы сейчас зайдём и поедем, обнаруживали их сидящими на перевёрнутых корзинах и рассуждающими о невозможности двигаться. Выпив портвейна, мы оставались ждать на кухне, а они, составив друг другу пессимистскую компанию, одетые и обутые, снова сомневались, и только шантаж с применением лёгкого нажима на отростки совести помог вывести их на улицу. Дальше стало проще. Солнце жгло наши офутболенные тела и обрюченные ягодицы. Мы двигались вчетвером. Я, Саня и Вова с Ирой. Пробрались около метро на вокзал, сели в электричку и достали портвейн. Выпили по ходу движения и вылезли на нужной станции. - Как хорошо, - подумалось. Разделись для загорания и двинули. Так долго шли вдоль посёлка с магазинами, что пришлось остановиться и, сидя на огромных пнях-валунах, рассуждая о скорости ведения строительных работ по сооружению дороги, сделанной из вдавленных в землю пивных крышек отсюда до Петербурга, выпили ещё, как говорится, одну. Даже две, если считать пиво. Нашли в кустах несколько сыроежек и пошли дальше. Мы долго блуждали по лесу, потому что Саня, который в этот раз был путеводным, решив срезать, всё время выходил к болоту. Но в результате вышли на гигантскую поляну, окаймлённую автомобильной свалкой. Глянули на небо, которое заползлось тучами, на погасший в куче тьмы дальний лесной массив, и разбились по двое: двое остались у машины, двое пошли искать грибы, расчёсывая траву и осоку, похожую на брови. Не успели дойти до дерева - разразился шторм. Дождь падал во все стороны, и мы промокли под деревом. Долбила гроза, сверкала молния. Футболка липла к спине и висела портьерой с пуза. Переждав первые бурные натиски, мы двинулись обратно, матерясь и ненормально хихикая. Встретились с ребятами у машины, и тут пошёл дождь. Плотный и беспрерывный, он лился на нас как из ведра, а мы, скукоженные, но непобеждённые, шли опушкой и несли продолговатую корзину. Ира даже выкупалась - чтоб не мёрзнуть. Потом ели ягоду над водопадом. Потом Володя вписал всех в автобус до станции. Потом мы не успели купить портвейна - пришла электричка.
В городе мы расстались с Саней, который угощал меня накануне чем-то, напоминающим бифштекс на палочке, и я пошёл к ребятам "погреться минут на пять". Пускай, мол, Ира жарит кабаки с грибами, а мы с Вовой пошли за водкой. Оставалось денег ещё на бутылку портвейна. Мы её осушили, и опять пошёл дождь. Но было приятно говорить друг другу глупости про свою глупую жизнь. В одном кармане бутылка водки, в другом - целая жизнь; уверяя друг друга в дружбе, мы отправились обратно. И выпили втроём водки. Всё-таки я засиделся, подумал я, и засобирался, тем более, нужно сходить за кока-колой для Лизы - дочери Ирины. Вот мы с Володей и пошли. По дороге зашли к Коле и накурились ганжобаса. И ещё взяли с собой. И как сумасшедшие ржали в магазине. Было очень здорово и весело смеяться, вдыхать полной грудью напитанный миллионами шариков кислорода бесконечный воздух и понимать, что вот это-то как раз и есть самое главное. У Коли в гостях сидел ещё один Коля, и мы раскурили мокрый бурбулятор. Знаете, такой, с напёрсток. Ира пока залезла в ванну, поставила поперёк доску и на доску рюмку и получилось здорово. Володя едва придя, забрался к ней вальтом и растянул по кафелю у Иры за подмышками свои волосатые ноги Петра Первого. Он вообще перенимал черты своего персонажа - Вова в костюме царя работает у Спаса, предлагая желающим сняться вместе с ним - и мы, переглянувшись с Ирой, периодически взрывались новыми безумными дозами смеха, когда он внезапно властным басом объявлял, к примеру, о том, что ему нужно вытереть ладони. А как он, позже, когда ребята меня уже провожали, и мы сидели на булыжной набережной, стрелял сигареты! Он встал, в своих оборванных по колени джинсах, в порванном тапке, со своей растрепавшейся залысиной и замахал над головой руками, призывая предполагаемых окружающих обратить на него внимание. "Люди!" - кричал он. Иногда он говорил - "эй, человек" - это, типа, мне. Меня пёрло, как башню, на ушах висела лапша паранойи, в мозгах плавал пьяный кисель, из ушей валил пар галлюцинативных внутренних диалогов.
Так что мы сидели там, в ванной, и хохотали, и накуривались, и пили, и пели, и прикалывались над всем подряд. А потом встали и пошли провожать меня. Вова вдруг предложил искупаться в Неве. Я почему-то разделся, залез в воду и поплыл. Плаваю я по-собачьи. Вода оказалась тёплой. Нева, доложу я вам - вот это тема. Потом оделся и, естественно, когда выжимал трусы, попал под весёлое внимание группы молодых туристов, идущих парами. Оделся. Попрощался с Вовой и Ириной и рванул домой, сквозь готовящиеся к разводу мосты, социальную паранойю и те сорок минут, что шёл. Вот такой выдался денёк.
Три часа дня. Я проснулся. Опустил голову под кран, немного причесался. Переставил стол поближе к окну. Осматриваюсь - бутылки в гитарном чехле, квадратная бутыль из-под водки, носки, лежащие на тетрадке. Надо бы это дело сдать и опохмелиться.
Вчера стрельнул вечером немного денег у соседа и пошёл, взяв гитару, на Невский. Поиграл там минут сорок, но понедельник - день тяжёлый - поэтому мне достался пакетик с чипсами да бутылка пива.
Проходя по Некрасова, услышал, что меня зовут. Подошёл. Ребята сидели с девчатами на двух сдвинутых скамейках и пили пиво. Один из них, оказалось, здорово играет на гитаре. Так здорово, что порвал две струны. Я, конечно, расстроился. Сказал, что это денег, в общем, стоит, меня схватили за рубашку, я говорю, не надо меня хватать за рубашку, денег это всё равно стоит. Короче, дал он мне денег, и пошёл я домой. Купил себе две сардельки. А на Лиговском меня спрашивают парень с девушкой, мол, братан, не в курсе, где тут Лиговский. Ну, я им объяснил, пригласил зайти ко мне, потом мы поймали тачку и поехали к Катькиному садику. Там их ждали друзья, а я раскинул крылья на скамейке. Выпил водки и, как показалось этим друзьям, неправильно себя повёл. Я же думаю, что всё - ништяк. Короче, я - тормоз. Меня бьют по балде, а я торможу.
Зато не тормозят правоохранительные органы. Тут же рядом со скамейкой тормознул газик. Нас вдвоём с этим Лёхой забрали в участок. Отвели в комнату. Мы сидим, пиздим и ждём. Потом выписали каждому по квитанции штрафа, чтоб оплатить наутро, хотя и так уже полпятого, и отпустили по очереди. Ещё мне мент говорит, - и бутылку свою забирай, - это оказалась четырёхгранная литровая бутылка хорошей водки. Почти пустая. Я не стал выяснять, взял бутылку, где ещё хватало на пять добрых глотков, и пошёл в Катькин садик, в надежде отыскать моих знакомых. Но никого не нашёл. Сел на ту же скамейку, положил ноги в кедах на другую и посидел немного, прихлёбывая ядовитую жидкость.
Уже светло. Я встал и двинул домой. Там украл у двух соседей по горсточке круп м сварил кашу с яйцом и сардельками.
И лёг спать пьяный, но довольный жизнью.
Борьба - это наша жизнь. Всё время борьба. С самим собой, с обстоятельствами, борьба за право называться человеком.
В понедельник я ходил устраиваться на работу. На шинный завод. Ладно. Устроился контролёром, т.е. следить, чтобы сваренные камеры не спиздили и отмечать их количество в специальном журнале. Мне сказали - выходи на смену в четверг. Четверг - это сегодня. Нона смену эту я не вышел, потому что вернулся домой только к шести утра. А началось всё вот как.
Соседка постучала мне в дверь, мол, сними телефонную трубку. Я снял. Звонил Володя (кстати, фамилия у него Никкарь). Серёга, говорит, приходи к нам, поможешь мне с крысами бороться. Я говорю: хорошо, как закончим у тебя с крысами - пойдём ко мне бороться со змеями. Ладно, говорит Вова, жду.
Я вышел радостный и целеустремлённый, я уже давно так рано не вставал. Одиннадцать утра, и свежее солнце оформляло верхние этажи особняков юным и мягким цветом. Через Марсово поле и по Троицкому мосту я вышел на Петроградку. Володя сидел в темноте, поскольку пол квартиры расположен ниже уровня асфальта и всё опускается, приходится занавешивать окна, чтобы проходящие люди зазря не заглядывали. Поэтому Володя сидел в темноте, не включив свет, и смотрел фильм про Петра Первого.
- Выпить у тебя есть что-нибудь, - спрашиваю.
- Щас, щас, - ответствовал Володя и пошевелил своим огромным волосатым мизинцем. Потом принёс бутылку портвейна, мы его допили, затем допили остававшуюся водку. Сняли со стены ветхую пятидолларовку, которую он купил за полтинник у старушки и пошли её менять на рубли с целью выпить и начать бороться с крысами.
Приложив небольшие усилия, мы всё-таки разменяли купюру в отделении Сбербанка и взяли водки.
Борьба же с крысами подразумевала под собой засыпание крысиных нор ядом, отравленным овсом, осколками бутылок, заливание жидким стеклом и замазывание цементом. Что мы и сделали, засыпав, обмазав и законопатив всё, на что хватило матерьялов.
Потом мы посмотрели немного "Школу рок-н-ролла" - комедию для всей семьи, потом включили "Мертвеца" и разлеглись, отдыхая от трудового подвига. Володя на диване, я на полу.
Я решил сходить к Джоги; может, у него или у Коли есть ганж.
Джоги встретил меня в трусах и подстриженный. Ганжа у него не оказалось, и Коли дома тоже не было. Поэтому мы купили немного картошки, сварили её и яйца, причём, я перепутал лавровый лист с полынью, и предполагавшийся супчик не получился из-за страшной горечи; поменяли воду, поджарили морковку с луком и в результате наелись.
Я снова пошёл к Володе, Ира уже пришла с работы, и они собирались пойти прогуляться. Я затусовался с ними. Мы взяли портвейна, выпили его на ходу и присели на травку, рассматривая облака, лёжа и ожидая чего-то.
Потом я пошёл стрельнуть сигарету и встретил голландца. Я позвал его с нами, и мы зажигали весь вечер, побухивая, танцуя под саксофон, потом стемнело, и мы пошли в летнее кафе с высокой сценой и рок-н-ролльными песнями под названьем "Live Park".
Его зовут Хайм, ему 26, он делает скрипки, живёт в Амстердаме - Coffe shop - развлекуха для школьников. В Голландии тюльпаны растут на полях просто как трава, и там практически нет сельского хозяйства. Я поражался сам себе. Я болтал без умолку, вспоминая и выдумывая слова, спрягая глаголы и выстраивая времена. Все упились пивом, которым без устали проставлялся Хайм, и пошли опять к Ирине с Вовой, подхватив по дороге Колю, с которым мы познакомились у Коли, где курили мокрый бульбик. У подъезда нас ждал человек с велосипедом, которого зовут Дима. Он достал шарик пластилина, потом купил куру-гриль, потом съездил и привёз ещё шарик, в пять раз больше первого, и коноплю в полиэтилене - и мы курили и болтали ещё часа три. Хайм "don't eat the meat", ему дали сыра. Самые нестойкие засыпали на стульях и по углам, свесив голову на грудь и поджав колени. Ирине уже скоро (через четыре часа) пора было на работу, да и мне, честно говоря, тоже, я торжественно пообещал, что выйду, несмотря ни на что...
Потом мы ушли вместе с Димой. Я шёл пьяный и удолбаный, сам себе напоминая Годзиллу. Дима покружил вокруг меня на велосипеде, покружил да и уехал. Я обнаружил у себя в брюках пачку "Голуаза", покурил и удивился.
Ранняя, предутренняя, бледная красота этого города повергла меня в транс, я увидел архитектуру этих домов, эти мысли и идеи, выложенные в камне и цементе, эркеры, выступы, окна - всё дышало мыслью. Я представил себе людей, что живут за этими стенами, умными, неоднозначными и любящими эти каменные миры и проживающими среди них свои жизни.
- Как ты думаешь, - спросил я Хайма, - Амстердам красивее или Питер?
- Peter is more nicer.
- Питер красивее, - перевёл я ребятам.
В пятницу я спал целый день. Вставал, варил картошку и ел. Потом опять ложился. И весь день мне снился мой день рождения. С друзьями из детства. С поездками на трамваях. В Екатеринбурге. Может, это подсознательная настройка заработала. Ведь я хочу уехать из Питера обратно на Урал. Там записать хорошую музыку. (На Урал, но не обратно!)
Ну а вечером, естественно, захотелось выйти прогуляться и, конечно, выпить. Я занял у соседа 30 р. и вышел в разноцветную ночь Питера. Думаю, дойду-ка я до Серёги. Это мой братан из Ставчен. Это деревня около Кишинёва. Серёга уже два года живёт здесь. Мы познакомились на улице, в Трубе, где тогда ещё можно было играть уличным музыкантам. Собиралась публика - молодёжь с бутылками, старички с косичками. Там была одна девочка - Эля, и пела она лучше остальных, поэтому возле неё всегда было больше людей. В Трубе, на самом деле, могут играть одновременно несколько человек, или даже групп, так как Труба - это подземный переход, в который ведут шесть спусков, образуя несколько площадок, звукоотделённых друг от друга углами. И вот Серёга стоял и слушал влюблённо эту Элю, которая тогда носила розовую причёску, и пытался как-нибудь с ней познакомиться. Но Эля как и любая звезда была неприступна. Так что познакомился Серёга со мной, а мне негде было ночевать, это была моя первая питерская бродяжная пора и длилась она два месяца - с февраля по апрель. И половину этого времени я ночевал у Серёги. Так и сдружились.
И вот захожу я к Серёге, выпив по дороге бутылку портвейна и совершенно не рассчитывая его встретить. Ну потому что кто же в пятницу ночью летом сидит дома. Но он оказался дома. При этом без денег. "На голяке", как он выражается. И я тоже. Значит, он идёт к соседям и занимает у них сотню, и мы уходим гулять. Гуляем, гуляем, пропиваем все деньги, доходим до меня, от Никольской церкви до БКЗ, соответственно, и ложимся спать.
Утром резко вскакиваем в 10.00 и отправляемся на поиски, у кого бы занять.
А ещё мы накануне по дороге находим блокнот большого формата, в котором много листов, и я думаю - вот будет где писать, потом идём купаться в Неве, в районе Троицкого моста, там нас забирают менты - мы ведь хотели купаться прямо напротив их будки. Мы им даём 20 р., забываем там блокнот, спускаемся ниже, купаемся там и потом довольные жизнью бредём ко мне.
Так вот утром мы заходим к одному пацану, а пацан на даче. Намечается жаркий весёлый солнечный день. Мы обнажаем торсы, если там есть чего обнажать, и двигаемся к Неве в надежде, что вода освежит и остудит наши организмы. Снова купаемся и идём на Петроградку к Ирине Анисимовой. Мы стучим в двери, мы стучим в окно, но ответа не находим. Разворачиваемся и идём к Джоги, может, что найдём, такое изумрудно-зелёное. На стук открывает Коля в трусах и говорит, что у него ничего нет. Мы выходим на жаркую улицу и видим девчонку с длинными ногами, мы знакомимся, и она, Марина, объясняет, что не может открыть дверь в квартиру, мы как истинные джентльмены помогаем ей справиться с этой проблемой и просим у неё 23 рубля. Она даёт нам тридцатку, и мы попрощавшись и поцеловавшись с ней идём за вином. Берём портвейн, жареный арахис и удобно разваливаемся на скамеечке. Вино сходу даёт в башню, мы мило беседуем, а потом появляется мысль зайти к Марту. Марта дома не оказывается, но выйдя из подворотни, мы встречаем ещё одну Марину, которой нужно добраться до Почтамта. Мы любезно провожаем её до Дворцовой, показываем на Исакий, как главный ориентир. Она сама из Ульяновска, приехала и поступила здесь в какой-то вуз и решила на лето остаться в городе. Мы просим у неё 10 р., она даёт, и мы начинаем движения в направлении бутылки пива. Находим таковую уже недалеко от Серёги - по Б.Морской, через площадь с Исакием, по Вознесенскому, через канал Грибоедова мы вписываемся к Серёге на Ср.Подъяческую. Там мы немного отдыхаем, Серёга ещё раз берёт у соседей денег, и мы идём в "центр", то есть опять в направлении меня, по дороге выпиваем три бутылки портвейна, около ТЮЗа Серёга находит каких-то знакомых, которые подогревают его косяком, мы раскуриваемся, и в невменяемо-жизнерадостном состоянии приходим в скверик на пересечении Некрасова и Маяковского, по дороге зайдя к Наташе и стрельнув у неё 100 р. Наташа бормочет что-то типа - "Ну ты как свинья", ничего, говорю, посмотрим. В садике мы общаемся с другими алкашами и девчонками, а потом внезапно получаем пизды, ногами в череп, тут приезжает ментовская, нас с Серёгой посылают подальше, и мы друг друга теряем. Я немного покричал, но не докричался. Пошёл домой и лёг спать.
Никаких значительных повреждений у меня нет, немного поцарапана кожа на виске, и я решаю проведать Серёгу. Доезжаю на метро, в котором был последний раз месяца два назад, до Садовой, и дальше пешочком. "Девочки, я влюбилась", - прикалывается девчонка на эскалаторе. - "Я тоже",- пищу я.
А Серёга сейчас живёт в квартире со множеством сменяющих друг друга соседей. Когда я был у него полтора месяца назад, никого из людей, которых встречаю сейчас, тогда не было, так что Серёга там старожил. Пока он кряхтит в ванной - его вчера, когда он ушёл из садика, сбила машина, и у него сильное рассечение брови, сильно ушибленная нога (дай бог, чтобы не сломанная) и ссадины по всему телу - я беру пива и направляюсь к одному из его соседей, парню, которого я до этого знал, в комнату. Другой сосед жарит в это время сковородку мяса, приходят его друзья, приносят пива и водки, вылезает из душа Серёга, мы пьём, я беру гитару этого парня, его зовут Шахин, хороший человек, пою свои песни, людям нравится, да что там нравится, им просто сносит башню, все мы быстро напиваемся 1,5 литрами, кого-то сажаем в тачку, и он едет домой в Рыбацкое, кто-то засыпает прямо за столом, лично я ухожу к Серёге в комнату и вырубаюсь до часу ночи. Потом приходит Серёга, мы варим лапшу с кубиком, едим и ложимся спать. Не хотелось бы, чтобы у Серёги оказались переломы. Он сильно хромает, щиколотка раздулась, как надувная. Утром я желаю Серёге здоровья и выхожу в дождик.
В общем-то, что мне было нужно изначально. Наверно, просто возможность приходить и уходить, когда и куда хочу.
Я щас шёл и ко мне обратилась девушка - "Молодой и красивый, нет желания с девушкой отдохнуть?". А я несу в пакете пол-литра портвейна и сардельки за 63 рубля и гречу и говорю: "У меня денег нет". Прав был Вася - не помню фамилию - из МТВ, который утверждал, что лох - это судьба.
Ладно, в конце концов не страшно, просто комары - лошади заели, сволочи, спать не дают, портят почерк, мешают быть человеком... Кстати, у Довлатова, такие смешные, я бы сказал, ученические многоточия.
А что я ей отвечу, что вся моя любовь - это вино, с которого может быть я назавтра ослепну, и сардельки, как символ некий, каких-то желез, каких-то возможностей...
Этот город создан быть,
Чтобы по нему плыть,
Чтобы можно пропивать
То, на чем смогли б стоять
Иностранцы, обосраться
Или душу не срамить.
"Денег нет. И очень жаль".
Жалко даже говорить.
Сегодня ходил в тот садик, где нам с Серегой дали пизды. Мне там рассказали про рыжую девчонку, про которую я не упоминал в двухдневной поры назад юности монументальной, литературной, епархиальной. Она мне ещё тогда понравилась, когда говорила: "Это Ташкент, пойдём-ка на другую сторону", и они с пацаном всего лишь пересекали метаморфозу лба Маяковского, и вовсе не страдали от портвейна питерского плоского.
И она мне тогда понравилась. Я ещё начинал только это августовское, августейшее, сейшенейшее присутствие. В мире, наполненном полным отсутствием. Полумрака души и звезд двух пальцев и предначертания праздника, там где по идее должен был бы быть Б.Пиздец. Вы меня понимаете?
Так вот, мы тогда пришли и хором сказали - бухаем, а нам вкачали сипа, просто так, за здорово живёшь, мы сами не знаем, видно я сильно активничал, и кому-то это сильно не понравилось, и жалко, что Серж пострадал. Я вырубаю в своей душе глушь и тень.
Просто так. Ни за что. Обидно. Это первый раз так. Сегодня ходил выяснять - оказывается, ещё там людям тогда досталось. Какие-то черти чёрной масти пригнали, дёрнули половину садика. Хрен с ним, пускай я скатываюсь, я же не девочка, чтобы кряхтеть.
"У Кати, - как то сказал Швед, - суровая жизнь. Она всем даёт."
Ладно бы всё было наружу - а то наизнанку. Свистят за окном комары, злодействуют. Я в них верю так же как в людей. Кто кого. Добрее.
И вот значит встретился я в садике с Антоном. Он сказал, что сам плохо помнит и в драке не участвовал. А я его вспомнил. В июне он сидел с фингалом, кривой теткой и бутылкой портвейна рядом со мной на скамейке, и я ему говорил, что никому не нужен, даже себе.
Я тогда сидел на жопе ровно злосчастий. Перекатывался от стены к стене блёклым шаром воздушным и офигевал. Шёл через проспекты и улицы по 1,5 часа за циклодолом, прыгал в метро. Был без копейки. Запер на замок желание занять денег, пытался никому не мешать. Просто пытался. Выпытывал у пространства, чего оно от меня хочет. Стрессовал постоянно. Обливался книжками, забаррикадировался ими. Ходил в резиновых тапках на работу. Батон за один раз пожирал.
А этот садик - такое место. Пересечение улиц, столы с головой Маяковского. Туда тянет после определенного количества стаканов. Там своё постоянное общество. А общество пьяниц похоже на все остальные общества. Стадное, трусливое, беззаботное. Так что можно смело сказать, не боясь быть непонятым - садик на Некрасова - это телевизионная голова для поглощения алкоголя. Мясорубка чувств слетается там в едином выхлопе.
12.08
Значит, в понедельник я вернулся с большой пьянки, оставив Серегу в неизвестности насчет его здоровья. Лежащим у себя на кровати на Ср.Подъяческой, и пошёл домой. Пришёл, всё записал, насколько мог вспомнить, и лёг спать. На улицу, знаете ли, как-то не особо тянуло.
Но у меня всё-таки хватило денег на бутылку портвейна, и я уселся дома в кресле. Зашёл к соседке, а она в слезах. Я говорю: заходи, бухнём. А она приносит с собой ещё водки, льда и соку. Пришлось пить всё это дело.
Так что я напился, если так можно выразиться, тихо, мирно, в домашних условиях.
А во вторник с утра мне позвонили Лёха и Яна и спросили - что делаешь? Я говорю - лежу с похмелья. Они говорят - ну, жди нас, мы скоро будем.
И эти беременные приезжают через час, привозят пива и пельменей. Мы общаемся, я с видом роденовского мыслителя перевариваю пельмени. Лёха пьян, потихоньку бычится, но с добрым глазом. Решаем друг друга не бить. И идём за Яниной зарплатой. В Музей Пушкина.
День светлый, но уже не по-летнему жаркий, а по-осеннему тёплый. Яна получает деньги, мы пьём пиво и идём на московский вокзал, покупать им билеты в Никель.
Потом я делаю им экскурсию на Пушкинскую,10, в арт-буфет, потом в Кастл-Рок, потом нужно одной девчонке отвезти денег, я везу, пью пиво уже один, иду в садик, отдаю кое-какие должки, целую Наташу за ногу, пропиваю казённых 50р., выданных мне, чтобы заплатить за общий телефон и, наконец, засыпаю.
А сегодня - среда.
__________________
-Наша титаническая борьба! - несётся с одной стороны.