В ночь с 26 на 27 марта одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года Ванька не знал, что с ним будет завтра. О "послезавтра", вообще, лучше было не думать, ибо оно могло и не настать. "Хотя нет, если в четверг, 27-го, я никуда не пойду, будет и завтра, и послезавтра - только... не мои. В тех завтра-послезавтра будет кто-то иной - живущий как принято. А меня уж точно не будет, если на митинг не пойду".
В тот день радио (как бы между прочим) сообщило: на крышах у Васильевского спуска наблюдалось нечто, схожее с приготовлениями снайперов. Всё равно решил идти, хоть и чувствовал дрожь в ногах. "Надоело бояться, - думал Ванька, ворочаясь бессонной ночью. - Даже если прибьют, страх по-любому кончится. Как там у древних? "Лучше конец страха, чем страх без конца".
Вспомнил разговор, случайно слышанный на кафедре:
- В Латинской Америке таких акций в год - по несколько, - вещал Вадим Вадимыч Домье, спец по анархизму и сам "анарх"*. - Но даже там к ним спокойней относятся, ибо жизнь местная хоть в чём-то, да предсказуема. У нас же 27-го может быть всё!
- Да, всё, - эхом отозвался профессор Юзверев. И Ваньке стало ясно: "Раз Юзверев сказал, значит, и вправду всё".
- Так идёте, Вадим? - осведомился зав. сектором Равкин.
- А то! Соберёмся на Ордынке - и к Васильевскому! Там, вроде, в два...
"Вроде"... Ох, уж эта учёная братия! Наука, блин, оперирует фактами, а как до дела - так "вроде", - с досадой думал Ванёк. Точное время митинга ещё предстояло узнать. Сперва хотел купить "СовРаску"*, но той не нашлось. Недолго думая, рванул к дяде Грише - тот её точно выписывал. Самого дядьки дома не оказалось: лёг в больницу с глазами. И когда выпишут, тётя Нина не знала. Газета ж, как выяснилось, выходила через день. Последний тогдашний номер время митинга не назвал, указав лишь место: Васильевский спуск у Красной площади.
"Ордынка прямо к площади идёт, - ванькин палец блуждал по карте. - Стало быть, если там людей не будет, на Васильевский пойду".
* * *
Поднялся поздно - впрочем, это никто и не заметил. Чикин, новый сосед, ещё вчера ушёл сторожить почту. Это значило, он будет лишь под вечер (прямо с почты утром Чикин шёл в вуз).
Без спешки встав, заправил койку, сгонял в продмаг... Всё оставшееся время держал включённым радио (вдруг про митинг что скажут?) Не сказали. Лишь новости обмолвились, что на несколько часов метро изменит график работы. "Пожалуй, надо выдвигаться", - решил Ванёк, на всякий случай мысленно простясь с матерью.
* * *
...Странные думки липли к нему в дороге. "Cчитай, год проучился, а еду один. Доверять некому..." В который раз окинул он мысленным взором общагу. Прежние соседи съехали, а с прочей братвой общажной у Ваньки что-то не срослось. Нет, выпить с ними мог, но о важном сказать...
Жильцы общаги как-то свыклись с ролью аутсайдеров. Даже с тем, что здешние девчонки искали москвичей, а москвички если и заходили в гости (из любопытства), больше их затем никто не видел. "Экипаж" общаги плыл по течению, - какое, там, "делать историю"... В лучшем случае, один из ста думал делать карьеру.
...Помнится, справляли... Что? Дай бог памяти... Витька Рогов с 709-й собрал знакомцев с ближних комнат.
- Не знаю, зачем живу - знаю только, что зря, - грустно изрёк Витя. - Если б не пошёл в науку, в длинном пальто б ходил! Макароны б не "с таком" хавал, а с кетчупом, с сарделькой...
- Ты прав, ВитОс! - подхватил Петька Ольшук. - Найти б богатую, успешную...
- Наивность, Петь, не порок! Открой любую "жёлтую" газетку и прочти, с кем тусит богатая-успешная. С богатым и успешным! Наши судьбы там на хрен никому не упали!
- Разливай! - вместо ответа призвал Ольшук. - Вальдемар, хорош косячить - ну-к живо метнулся к стакану!
Вальдемар ("в миру" - Вовка, биолог с Тулы) с трудом оторвался от кем-то брошенного "глянца"*, поднятого у общаги. "Живут же...", - вздохнул он, отвлёкшись от снимка авто.
Так - весь вечер: бухали, вздыхали... Ваньке с трудом верилось, что всё это - аспиранты (почти студенты, рождённые быть гвардией бунта). Не влёк их бунт - ни под каким углом. В итоге отбыл на митинг один.
* * *
...До "Новокузнецкой"* добраться не вышло. Ванька думал перейти на неё с "Третьяковки", после - выйти в город. Тут-то план и треснул по швам. Сперва он наткнулся на табличку "Переход закрыт..." (вроде как, "...на реконструкцию"). И лишь затем будто глаза протёр - вся "Третьяковка" кишела ментами! Плевав на них, некий агитатор совал прохожим листовки. Рядом майор милиции орал в мегафон: "Агитаторы и ПРОЧИЕ МИТИНГИ! Идите на эскалатор в сторону выхода в город!" Туда все, собственно, и шли. Судя по флагам и газетам, большинство шло именно на митинг. Со всеми шёл и Ванька. В 14.10 он был на Большой Ордынке.
* * *
"Людей сперва было мало, - писал Ванёк домой в одном из тех пространных писем, коих не было ни до, ни после. - Но по обочинам по всем - тьма ментов. Пистолетов не видал, а, вот, палки резиновые были у всех. Прошёлся из конца в конец по Ордынке - искал профсоюз Академии наук, с которым хотели идти наши преподы. Нашёл - правда, наших там не было.
- А они, вроде, и не собирались, с вашего-то вуза, - сказал мне сердитый очкастый дедок. - У ваших всегда то понос, то золотуха. То хвори, то командировки... И, вообще, ваш этот вуз - гнездо антинаучной мысли! - подытожил он своим надтреснутым голосом.
Я обиделся даже, но виду не подал. В ближнем к центру конце Ордынки стал роиться народ - двинул туда. Толпа росла, - и вскоре какой-то мужик ужЕ распоряжался: "Окружным делегатам от коммунистов занять место в начале колонны, у дома 15!" Судя по флагам, значкам и иным атрибутам, здесь окромя компартии тусили аграрии, ЛДПР плюс кучка пивших панков.
Народ, меж тем, всё прибывал и (неисповедимы пути!) я оказался вдруг в рядах 9-го троллейбусного управления. Сзади шли какие-то "анархи". Тьма агитаторов совала газеты и листовки. Часть их я привёз в общагу - другую, прочтя, отдал стоявшим рядом.
В четвёртом часу с долгими остановками по пути всё ж таки двинулись к Васильевскому. И чем дальше мы шли, тем гуще были цепи ментов и примкнувших к ним дружинников. Немалую часть дружин составляли матёрые тётки и хлипкие юнцы. За спинами этого "войска" виднелись машины "скорой".
- Наш путь один - вон туда, - кивнул в их сторону усатый дядька, шедший рядом (прочие звали его Санычем).
В окрестных офисах бросили работу. Испуганные существа, подозрительно схожие с бизнесменами, что-то рычали и вопили в сотики*. Верзилы в погонах взывали к портативным рациям:
- Пятый, пятый, я - седьмой! Восемь автобусов с бойцами в район спуска!
- Третий, я - десятый! Действовать по инструкции! Ясна задача?!
(Да уж, ясней ясного. Чем-то недобрым веяло от этих ясных другим задач).
Похоже, для части троллейбусных трудяг даже митинг был поводом хлебнуть. (Было это не слишком разумно - дубинки тоже ждали повода. Своего.) Горящие трубы заливали кто чем: баночной водкой под беляш и яблочко иль "Монастырской избой" из горлА без всяких намёков на закусь... Сзади ужЕ надрывался пьяный транспортник, голося:
Выпьем за Р-родину, выпьем за Сталина -
Выпьем и снова нальём!
Менты с обочин, ухмыляясь, разминали пальцы. Поигрывали дубинками, готовые, чуть что, пустить их в ход. Хмельные транспортники дурачились, трезвые были мрачнее тучи. Кто-то смачно матюгнулся - его тут же одёрнули. По ходу движения самых датых затолкали в центр колонны, чтоб не бросались в глаза оцеплению. Но наш человек с бесшабашной удалью, с ширью души не желал видеть рядом лишь соратников - ему хотелось обращать их в собутыльников. Пуще всех старался Саныч.
- Эй, сынуль, не поможешь распить пузырёк? - подмигнул он мне.
- Не-е, Саныч, не время! Милиция, вон, смотри - не надо ей повод давать, - я кивнул в сторону "дядей стёп".
- Мне менты нич-чё не сделают! - хорохорился мой сосед.
Но тут двое товарищей, разом взяв его под руки, спровадили Саныча в центр колонны. Эта самая колонна шла теперь ужЕ без остановок. По пути всех распотешил некий "старый большевик" в фуражке со звездой. УжЕ бухой, он извлёк из сумы бутыль "Столичной" - и, не удержав в трясущихся руках, выронил. Та со звоном расшиблась об асфальт!
- Мужик, ты не прав! - гоготнул с соседнего ряду дюжий патлач-анархист.
На долю секунды в глаза бросилась былая бутыль, ставшая мокрой грудой стекла. Особо в память запало горлышко - такое острое и беспощадное у скола...
* * *
...Мы шли и шли. Улица расширилась, будто расступилась, пропуская нас в самый центр Москвы. Знамён (пестревших впереди) и костоломов (в оцеплении с боков) стало много больше. Но вот дубинщики остались где-то безнадёжно сзади, - я видел лишь площадь и народ. Солнце не грело, но светило - доброе вечное Солнце! Казалось, в моей власти всё - не зря я, страх изживая, шёл сюда! "Жаль, дед не дожил, - думал я, плывя в людской реке. - И Миха, жаль, меня не видит. Может, и он сейчас тоже где-то марширует. Да, наверно: Миха всегда был за правду".
Тут я увидел Кремль. Рядом - Собор Василия Блаженного. С тех пор как попал в Москву, я бывал здесь не раз, но именно в тот день площадь будто открыла мне душу. Прежде она была лишь ожившей открыткой на память о столице. Теперь я вдруг будто увидел всю древность собора - на меня глядело само время! Давние выцветшие стены, впитавшие всю пыль веков, видавшие бояр и парад сорок первого, ныне видели нас и не удивлялись - лишь взирали с высот лет, и сам Василий Блаженный, казалось, был где-то рядом. Я читал, что Василий не был безумным - он взял на себя бремя юродства, чтоб говорить царям правду. Вот и мы пришли сказать правду власти - те, кто не желал молчать. И на нас глядел древний храм, схожий с диковинным пряником, испечённым будто бы для самой вечности. Дни пройдут, не будет меня, но кто-то иной подивится лепоте куполов. Я глядел на храм, высивший главы над толпой, - и словно открывал что-то новое. Или это храм открыл-распахнул мне душу?.."
(Спустя года Овсов печально осознал, что вот так собор и площадь ему открылись лишь единожды. Был он здесь и позже - не раз - но тех веков и того безграничного света больше не ощутил.)
Сколько народу в тот день было на Васильевском? Сперва, наверно, тысяч восемьдесят, а то и все сто. Но после толпа поредела. По мнению разных людей, на площади продолжали находиться тысяч семьдесят - прочий люд приходил и уходил. Но вместе с этим менявшимся людом тысяч сто в тот день собралось. Настроение большинства протестующих было мирным, несмотря на лозунги "Повесить президента!" и "Положим Ельцина на рельсы!" Какой-то усач без спешки, деловито крепил к столбу плакат "Гони иуд с земли Русской!" У столба седой мужик раздавал газету "За Родину! За Сталина!" с Лениным и Ким Чен Иром* на первой полосе.
- Почём пресса? - спросил Ванёк.
- Сегодня - не "почём". Даром!
- А кто издаёт?
- Общество по изучению наследия Сталина.
Тут же в толпе сновал проныра-парень, раздававший газету "Борьба".
- Налетай, подешевело! - орал он бабуcям и панкам. - Чё стоишь как неродной? На, читай! - подмигнув, сунул Ваньке газету.
Дрянь-бумага, рубленый шрифт, дух типографской краски... Не из лесу вышел - прессу читал. Пока не стало туго с деньгой, дОма выписывали "Новь". Ещё "Полис" бесплатный совали в ящики. Эта газета сильно отличалась от них. Но вид её, запах чем-то зацепили.
Кто-то (видать, связанный с "Советской Россией") раздавал как листовку её ксеренную передовицу от 26-го. Рядом с полсотни людей кучковались вокруг лозунга "Хватит грабить русских!" У нескольких на рукавах были нашивки с флагом Конфедерации. Ванька спросил, кто они. Ответили: "Союз русского народа" - половина "союзников" шибко смахивала на скинов. В тот день они вышли не только протестовать, но и впервые громко заявить о себе. За ними стояли монархисты под имперским знаменем. Здесь же коммунисты из разных течений вели внутрипартийные споры. При этом все они (как-то даже подчёркнуто, нарочито) звали демократов "бывшими партийными". Невдалеке отдельной колонной держались "яблочники"*.
Левые, правые, "анархи", державники, хоругви, фото Сталина - вместе, на одном шествии. Что это было - нонсенс или впрямь единение? Море красных знамён (а-ля былой Первомай), синие флаги профсоюзов... Несколько дремучих баб (должно быть, прежде твердивших, что "сексу у нас нет!"), завидев эти флаги, завизжали: "Гляньте - голубые!" Но профсоюзы на провокации не велись. Меж тем, из микрашки с репродуктором стали вещать какие-то люди с Орехова-Зуева. Два мужика, ожидая речей главных коммунистов, недоумевали:
- Слышь, Митрич, где Зюганов, Анпилов*?.. Вроде, депутаты от компартии всем составом прийти грозили...
- Ага, придут!.. Болтать - не мешки тягать! Это, брат, тебе не матросы с "Авроры"!
- Говорят, в шесть митинг левых, - вмешался третий мужик. - Сразу после всеобщего...
Кипевший вокруг всеобщий митинг был по сути хаосом, где никто никого не слушал. Средь этого хаоса Ванька с грустью смирился с тем, что понял, ещё идя на площадь. Ничего не изменится! Акция пройдёт - и завтра будет как вчера.
К мартовской акции готовились месяц - все. Власть сгребала в оцепления "всю королевскую рать", народ ждал чего угодно. В те дни из новостей в России узнали о волнениях в Албании. Там безработные с обманутыми вкладчиками терпеть не стали - и, сбив замки с арсеналов, начали брать города. В Москве одна из враждебных властям газет писала: "Русский! Учи албанский!"
Тьму лет спустя Овсов прочёл, что в дни албанских волнений погибли полторы тысячи человек. Но в девяносто седьмом в России об этом мало кто знал - да и знать-то не больно хотели... Не до жертв в чужих краях, когда сами были на краю.
Весь месяц перед акцией был каким-то иным, не похожим на прочие. Люди не просто решили идти на убой - они ждали, что будет нечто. Как по мановению волшебной палочки на окраинных стенах запестрел лозунг: "Даёшь революцию!" "И это не просто слова", - писала официальная пресса, пестря снимками этих стен. Революцию ненавидели, ждали, боялись, - но в приход её верили. Накануне в воскресенье шёл Ванёк по Арбату. Какой-то панк бренчал песню про бунт. Казалось бы, кому какое что... Но он был в будёновке - и люди знали, почему. "Будет 27-го!", - усмехались прохожие, бросая панку мелочь.
И вот оно, 27-е - пришло, а с ним... не пришло ничего. Тысячи ног лишь топтались под речи ораторов, что-то вещавших самим себе. В толпе сновали журналисты, просёкшие, что ничего такого не будет, и ужЕ успевшие осмелеть.
- Как настроение? - вновь беспечно вопрошал юнцов в косухах ещё недавно бледный репортёр.
- Рок-н-рол-ролл-ролл! - радостно орали те, держа веселящие бутыли.
"Ничего не будет, - с грустью думал Ванька - зря целый месяц надеялся". Похоже, растаяли не только его чаяния. Народ, до поры до времени терпеливо стоявший, вдруг начал расходиться. Толпа редела на глазах. Людей, разочарованных и просто начавших мёрзнуть, не волновал ужЕ не митинг левых, не бубнивший репродуктор... С потухшими взглядами шли они прочь. Шёл прочь и Ванька, простившись с несбывшейся надеждой.
По пути к метро ему вдруг встретилась группа анархо-синдикалистов. Впереди со знаменем вышагивал... Домье собственной персоной.
- Здравствуйте, Вадим Вадимыч!
- Здравствуй! Наших не видал?
- Не-а! Никого...
- Я тоже.
- Смотрю, Вы тут за главного, - Ванёк улыбнулся.
- Ну, не за главного, но знамя, вот, несу, - усмехнулся в ответ Домье.
Чуть позже выяснилось, знамя это нашим "анархам" подарили испанские соратники.
- Вадим Вадимыч, - обратился к Домье Ванька, - Вы, вот, против невыплат зарплат выступаете - и в то же время против государства. Но если его не будет, кто ж тогда станет зарплату платить?
- Не будет государства - не будет и нужды в его денежных знаках. И в жизнь начнёт воплощаться принцип "От каждого по способностям - каждому по потребностям".
- Но ведь это ж... главный принцип коммунизма!
- Именно так! - подхватил весёлый бородач, стоявший возле Домье. - Коммунизм могут строить лишь самоуправляющиеся общины.
- А преступность? Не будет государства - кто с ней будет бороться?
- Сами общины и будут. Если кто-то нарушит закон общины, она сама решит, наказать этого человека или просто выгнать.
- У каждой общины свой закон - прям, новая первобытность! Там тоже что ни племя - то свой закон...
- Новой первобытности не будет. У первобытных людей не были развиты средства связи - поэтому общины были изолированы и у каждой был свой закон. В наши дни связь развита - и общины всё равно будут взаимосвязаны. Только степень этих связей будет регулировать не власть, а коллективный инстинкт самосохранения.
"Вадим Вадимыч со товарищи много чего говорили, - писал Ванька в своём пространном письме. - Но, хотя рассуждали они логично (как-никак, Домье - доктор наук), до конца я им всё ж не поверил. Про анархию и ослабление власти я не из книг знаю - из будней. Власти нет - и тебя могут насмерть забить на улице. Чуть ослабла власть - и ужЕ нет зарплаты, и связи с другими заводами рухнули (несмотря на всю их былую развитость). Может, в будущем люди и смогут без государства, но нынешняя жизнь под это явно не заточена".
* * *
В общагу Ванёк вернулся с чёрным пакетом, полным самых разных газет. И тут же его спрятал - Чикину он не доверял. Того, кстати, всё ещё не было (где-то задержался).
Митинг левых, коего не дождался Ванёк, не принёс никаких чудес - разве что освистали генерала Лебедя*.
Спустя неделю Ванька дописал письмо, - ответ пришёл через полмесяца. "Иван, - писала мать, - Ты, видимо, не наигрался в детстве. Судя по письмам твоим, ведёшь ты себя как Петрушка: тут дуришь, там скандалишь... Я тебе писала, что даже если не наигрался ты, теперь доигрывать поздно. Ты ведь даже не студент! В твоём возрасте это выглядит странным. Но ты не внял. Да ещё оказалось, ты не просто Петрушка, а Петрушка опасный - другим и себе. Что ты оставил на этой "акции"? Ты зачем в Москву поехал - воду мутить, по митингам бегать? Свернут тебе шею - в этот раз не свернули по чистой случайности. Отцу "откровения" твои не читала - щажу его нервы. Из всех твоих митинговых писаний прочла ему лишь о том, как тебе предложили выпить, а ты не клюнул на дармовщинку. Отец остался этим доволен (он ведь тоже всей душой - за тебя). Вновь возвращаюсь к твоему "бунтарству". Ты, конечно, хозяин своей судьбы. Но если о себе не думаешь - подумай хотя бы о брате. Андрей готовится в военное училище. И, не дай Бог, тебя задержат (или в объектив попадёшь) - его ж никуда не возьмут! Кому нужна родня крамольников?! Он ведь тебе никогда не простит, если жизнь ему сломаешь. Помни: ты не один! И да хранит тебя моя материнская любовь".
"Не один"... Ещё чего! - со злостью думал Ванька. - Что мне, всю жизнь с оглядкой жить, как бы с братом да отцом чего не вышло?! У них - своя жизнь, у меня - своя. В кайф быть терпилами - будьте. Без меня. А я историю буду делать. Революцию! И так слишком долго жил по-вашему. С самого детства. Газировки нельзя - простудишься! В секцию тоже нельзя! И всё под болтанку о том, что я, мол, на чужом месте! Помнится, устанешь после уроков да уборки - и не пойдёшь в изостудию, так ведь как отца распирало! Всё зудел, будто я место чужое занял - мол, если б другой в изостудию ходил, он бы не пропускал, а я, вот, занял его место... По отцовым измышлениям, я всю жизнь занимал чьё-то место. Шёл путём, предназначенным иному. Сам же я, типа, ни на что не годен - даже дурнем быть. Когда, по мнению отца, я "нёс какую-то ересь", он всегда охал: "От кого нахватался?" Я мог лишь "нахвататься" - даже глупость сморозить был неспособен. Так считал он. Ну и дальше считай! А я по-своему жить буду - на вас не глядя".
* "СовРаска" - народное прозвище "Советской России", в 90-е годы XX века одной их крупнейших в России оппозиционных газет.
* "Глянец" - здесь: глянцевый журнал.
* Станция московского метро.
* Сотовые телефоны (жаргон).
* Ким Чен Ир (1941 (либо 1942) - 2011) - глава Корейской Народно-Демократической Республики (КНДР), на тот момент остававшейся верной социализму.
* Члены партии "Яблоко".
* Виктор Иванович Анпилов (1945 - 2018) - российский политик, в прошлом - журналист-международник. Один из создателей движения "Трудовая Россия", почётным председателем которого он оставался до самой смерти. Активный участник октябрьских событий 1993 года.
* Александр Иванович Лебедь (1950 - 2002) - российский политик, генерал-лейтенант.