Когда поселяне струйками стали стекаться к рытвине, пропаханной упавшей с неба звездой, они нашли Марту сидящей на корточках на дне ямы. Марта сидела неподвижно, завернувшись в плащ и опустив голову на сложенные на коленях руки. Прошло с полчаса и на отвалах выброшенной из кратера земли толпилось уже почти всё ходячее население стёртого с лица земли Овражка. Толпа гудела и шевелилась, грозя столкнуть крайних с обрыва.
Наконец Марта встрепенулась, подняла голову и как будто не замечая устремлённых на неё сотен глаз возвела взгляд к небу. Все поневоле тоже задрали лица вверх. Небо было ещё в клочьях тёмных облаков, но вызванная космическим катаклизмом непогода уже улеглась и комарьё стало представлять большую угрозу для населения тундры, чем осколки падающей звезды.
"Видела я звезду", - раздался голос предсказательницы, - "и прилетела звезда. Видела я огонь - и падал огонь на землю!"
"Так, так оно и было", - подтвердила толпа.
"И упала звезда!" - тут Марта содрогнулась всем телом и, раскинув руки, во весь рост опрокинулась на спину.
Публика, с краёв кратера наблюдавшая за представлением, взвыла.
"И зарылась звезда в землю", - продолжила вещать Марта, лёжа на спине и выставив растрёпанную бороду к небу, - "и погас огонь!"
Она вдруг стремительно вскочила на ноги и подбежала к углублению, заполненному мутной болотной жижицей.
"Здесь погас огонь", - указала она на лужу, - "и здесь быть началу новой жизни!"
В этот момент где-то под землёй раздался утробный рык и почва под ногами у Марты слегка колыхнулась. Потом в луже что-то булькнуло, на поверхности её стал надуваться огромный пузырь. Но вдруг пузырь лопнул и из лужи, с хлюпаньем и бульканьем извергся фонтан болотной грязи. Марта, взвизгнув совершенно уж неприлично для своего статуса "смотрящей в будущее", отскочила назад. Извержение длилось всего пару секунд и вместе с грязью Пуста выплюнула из своих недр неровной формы камень, размером с тот кругляк, что малахольные ганзейцы гоняют ногами по полю.
В народных массах произошло движение - сначала стоящие на самой бровке отшатнулись назад, а затем те, что теснились за ними и не видели магического действа, навалились и первый ряд с визгом и воплями посыпался в яму.
Гном одним из первых оказался на дне кратера и коршуном бросился на загадочный камень. Лишь он, да Тугодум-Крыня знали наверняка о происхождении находки.
"Матушка, бородушка ж ты наша ясновидящая", - забормотал Гном, оглаживая грязную и корявую поверхность булыжника не менее корявой ладонью, - "ентож она самая, звезда падучая! Вот ить подвалило! Ей жныть цены нету!"
Но Марта уже пришла в себя от минутной слабости и снова крепко взяла вожжи повозки судьбы в свои руки.
"Глядите сюда! Вот лежит она, Падучая Звезда - огненная смерть! Пуста усмирила её и Пуста отдала её нам как Знак! Пуста хочет, чтобы вы поселились в этом месте!"
Закончив речь Марта замерла, обернувшись плащом и скрестив руки на груди. Толпа ходила ходуном, то и дело сталкивая в яму стоящих с края. Кто-то пытался карабкаться назад, кто-то оставался внизу и пытался поближе разглядеть потрескавшийся камень, ещё несколько часов назад горящей звездой наводивший ужас на всю Пусту.
Настало время для следующего акта "звёздной драмы". К краю кратера пробился Сёмка. Пронырнув под мышкой какого-то верзилы и перескочив через сгорбленную пополам старушенцию, он влез на гребень кратерного выброса и пронзительно свистнул в два пальца.
"Судари и сударыни! Как ваши милости наблюдать изволили, снесла Звезда Падучая нашу с вами вотчину, всё имение и хозяйство - под корень, как метлой смела!" - Сёмка склонил свою заострённую мордочку набок и вниз.
Стоящим рядом даже показалось, что на кончике его перепачканного носа закачалась и блеснула слезинка.
"Головушку преклонить некуда, ни крова убогого, ни ...", - тут Сёмка осёкся, никак не находя подходящего слова, и начал громко и театрально сморкаться.
Собрание тоже расчувствовалось, послышались вздохи, вопли и стенания.
"Ну ето, ничего, пусть, мы роптать не будем", - голос Сёмки потерял плаксивость, в нём появились нотки деловитости. - "Бивали нас по сусалам, это было, кто туточки только не заявлялся. И где оне все теперича? Верно! В пучине, в мерзлоте извечной. А мы по Пусте ходили и ходить будем!" - Семён Лукич устремил нос вперёд и вверх, резким движением отбросил со лба прядь склеившихся грязью волос.
Сторонники "Пустапатриотизма" в толпе загомонили одобрительно, вверх потянулись решительно сжатые кулаки.
"И отстроимся заново, не впервой. Токмо не будем мы на разорённом заново городиться, незачем", - взявши разгон, Сёмка решил больше не тормозить и довести дело без пробуксовки до нужной станции. - "Мадамочка наша бородатая слыхали, что молвила: тоё место отныне недоброе, звезда падучая нам новое место указала. Здеся она зарылася в Пусту-землю, здеся Пуста нам место и выделила. И даже овражек к ему прилагается - милое дело! Так что будем мы теперича называться "Ново-Овражковцы"! Любо?"
Народ опять зашумел, зашевелился. Кто-то хвалил идею, кто-то сомневался, а кто-то был категорически против. Не давая разгореться ненужной дискуссии, Сёмка ещё раз засвистал, призывая к вниманию и перешёл к следующему пункту повестки.
"Ну, значится, ежели большинство ваших милостей не возражает, так мы прям сию секунду и начнём нарезку участочков, чего время то тянуть, стемнеет скоро!" - отпустил Сёмка шутку и осклабился, показав множество мелких острых зубов. - "А кому нарежем, тому апосля не грех и нарезаться", - не унимался он, - "тому причитается чарочка от щедрот благодетеля нашего, Лу Бофоныча. Эй, расступись, дай дорогу!" - и он замахал руками, подзывая к своему возвышению Лу и Валентиныча.
Отшельник вёл в поводу оленя с притороченным на спине бочонком мухоморовки. На холке оленя восседал Каюк. За бочонком на крупе был пристроен дед Маза. Старик дремал и клевал носом. Свою войлочную шапчонку он где-то потерял в водовороте событий этого судьбоносного дня и теперь шишка на его лысом черепе мерцала всеми оттенками спектра. Замыкал колонну Снегирь. Мох в его кадиле почти весь истлел, отчего вонь исходившая от него стала ещё омерзительнее. Так благоухают тлеющие городские свалки промозглой зимней ночью.
Добравшись до края ямы, процессия остановилась. Лу снял с замученного оленя бочку и поставил Каюка, уже как бы по традиции, на разливе. Сёмка достал откуда-то из под фартука лист линованной бумаги, а Снегирь, порывшись в складках сутаны - огрызок карандаша.
"Судари и Сударыни", - радостно объявил Сёмка, - "имею честь сообщить, что в Новом Овражке прописался первый законный поселянин."
"Как, Камбала - первый? Да ён жить голодранец! Эй, граждане, голодранцы поперёд лезут!" - раздался вопль в толпе и вслед за этим масса народа, не желающая оказаться обойдённой при дележе, устремилась к новому градоначальнику.
Если опустить некоторую толчею и неразбериху в очереди на регистрацию новых земельных наделов, в остальном процедура учреждения новой административно-территориальной единицы прошла замечательно гладко. Мужики и бабы вписывались в строчки Сёмкиной ведомости, выпивали по ковшичку и быстренько отходили в сторонку, подальше от злого духа, всё ещё сочащегося из кадильной банки.
Закончив регистрацию, принялись за практическую часть дележа, где не обошлось без пары разбитых носов и расцарапанных физиономий. Сёмка шагами намерял участки, а надельщики трусили рядом, ревниво поглядывая под ноги землемеру, на соседей и претендентов. И только голод и общая усталость развели новоиспечённых Ново-Овражковцев по разным углам.
Валентиныч нашёл обеих прорицательниц сидящими на бруствере кратера. Женщины тихонько переговаривались между собой, ссутуленные спины говорили без слов, что прошедший день (а может быть и ночь, кто их тут разберёт?) востребовали от них все человеческие и магические силы. Валентиныч пустил оленя пастись и присел рядом с Мартой.
"А, дружок, это ты", - устало, но тем не менее ласково произнесла Марта.
Вокруг глаз её обозначились настоящие, не нарисованные тени. Даже разбойничья кучерявая борода казалось обвисла безвольными прядями.
"Как тебе мой прощальный гастроль?"
"Феерично! Как-то в Ганзее посещал я театр под открытым небом, они там тоже какую-то нордическую тему обыгрывают. Так куда им до вас, любительская труппа из провинциального драмкружка - вот кто они супротив, без преувеличения, честное слово! Какой масштаб, какие эффекты! Ну, про дымовушки я, к примеру, знал, был готов, но этот номер с фонтаном! Как ты это устроила?"
Женщины привалились друг к другу плечами и дружно засмеялись. Хотя в их смехе и промелькивала истерическая нотка.
"Я устроила? Да я, пусть извинит меня почтенная публика, чуть было сама магическую лужу не наделала, когда из той лужи булыжником плюнуло. Мне потом Гном сказал, что это, видать, болотный газ оттаял. Метеоритом чего-то там растопило, вот он и булькнул."
Все на минуту задумались.
"Ну и как теперь дальше?" - спросил Валентиныч.
Теля инстинктивно поняла, что разговор этот будет серьёзный и она здесь не очень кстати.
"Матрёнушка, пойду я, Сивоуса поищу, кибитку-то надо поправить", - сказала она и поднялась с земли.
Когда Теля удалилась на пару десятков шагов, Валентиныч взял руку Марты в свои.
"Как дальше? Не знаю", - заговорила Марта. - "Я теперь женщина свободная. Бороду вот передам и всё. В Мега-Ящик не вернусь. Чтобы они мне ещё публично-показательную порку устроили? Нет уж, спасибо. Как нибудь здесь устраиваться буду. А ты, наверное, уже и землицы себе намерял?"
"Землю? Не, зачем мне, я вроде как в отшельники записался. У меня мой выселок есть, я там обжился. Сервера, опять же, хозяйство. Олень вот, тоже", - он покосился на мирно щиплющего мох оленя.
Потом он вдруг сжал руку Марты и попытался заглянуть ей в глаза: "Слушай, поехали со мной, а?"
"Что я там у тебя делать буду?" - сухо усмехнулась Марта. - "Оленя твоего пасти или может, конъюнктуру развития серверных технологий в условиях крайнего севера предсказывать? Так я и магический шар сдала, вместе с бородой. И кроме того", - Марта наконец ответила ему взглядом, пристально вглянув глаза в глаза, - "кто я тебе? Бывшая подруга, бывшая любимая женщина? Всё какое-то бывшее. Ты вот у меня тоже - бывший. Прямо "клуб одиноких сердец", - она тихонько и печально присвистнула. - "Вот, тоже. Отвыкать надо. А то, говорят, денег водиться не будет. А жалованье тю-тю, больше платить не будут, надо на полную самоокупаемость переходить, дружок."
Она замолчала. После такой отповеди пожатие Валентиныча ослабло и Марта было уже подумала, что разговор на этом закончится. Сердце её защемило горечью и она собралась было отнять у него свою руку. Вдруг он вновь горячо стиснул её ладонь.
"К чертям прошлое! Я тебя прошу, здесь и сейчас - давай попробуем!"
"Чего попробуем? Хреновый ты был начальник, если даже свою главную мысль как следует сформулировать не можешь. Правильно, что тебя со службы попёрли", - съязвила Марта, но на сердце у неё потеплело и она ответила пожатием на пожатие. - "Ладно, не надувайся, знаю - ты сам, по собственному желанию. По причине разбитого сердца и тд.", - потом её лицо посерьёзнело и она сказала тихо, но твёрдо: - "Но смотри, я теперь баба битая, второй раз я в тундру прятаться от горя не побегу. Я - профессиональная ведьма с пространственно-временными гипертехнологиями. Я тебе такую альтернативную реальность устрою - пожалеешь, что оленем не родился."
Валентиныч смущённо заперхал, но пожатия не ослабил.
"Я знаю", - сказал он негромко. - "Договорились."
"Ну вот и замечательно, если договорились!" - Голос Марты опять приобрёл присущий ей жизнерадостный тон. - "Только оленя твоего я пасти не буду, тут ты на меня не рассчитывай. У меня свои кое-какие задумки есть", - она поднялась на ноги и пронзительно свистнула. - "Телемаха Патрокловна, где ты там? Идём, пора перевоплощаться."
Для обеспечения первопоселенцев пищей, Лу бросил все силы своих артельщиков на создание провизорного общепита. С руин Мамонта были доставлены доски и какое-то количество железного лома, пригодного для устройства очага и жаровни. Уже скоро в очаге запылал огонь, а из укрытого досками раскопа были добыты первые ломти мамонтятины. Над Новом Овражком поплыл знакомый аромат ископаемого антрекота а ла Лу Боффон. На запах к жаровне потянулись изголодавшиеся поселяне и пусть автора этих строк закатают на три года в мерзлотную "массовку" без права досрочного откапывания, если старина Лу взял в тот день с кого-нибудь хотя бы копейку! Жизнь начала налаживаться.
Да, жизнь начала налаживаться и приобретать привычные для овражковцев формы. Поселенцы городили заборы из перетащенного из теперь уже "старого Овражка" подручного материала. Грызлись с соседями за каждый вершок пограничной территории и переставляли тайком межевые вехи.
Огородившись, они первым делом стали заглубляться в мерзлоту, ибо это была и есть сущность исконных жителей Пусты. И уже только выкопав первый шурф и штрек, пустовит начинает заботиться о строительстве на поверхности. Согласитесь, в этом есть житейская мудрость - пустская мерзлота вечна, ну по крайней мере в мерках человеческой жизни. А отметиться в вечности - это не шутка, это что-то капитальное. С другой стороны - доступное даже для самого маленького человечка, живущего в этом замечательном краю. Постройка же выше уровня мерзлоты, какой бы солидности она ни была, рано или поздно обречена была пасть жертвой времени. Именно поэтому люди, понявшие жизнь, особенно себе голову проблемами строительства не забивали.
Другого подхода к возведению здания придерживался Лу. Новый "Мамонт" должен был ни в чем не уступать старому. Ни по вместительности, ни по надёжности стен и перекрытий. Гномовы артельщики трудились не покладая рук. Из провала на месте бывшей харчевни каждый день извлекались всё новые и новые брёвна, камни и предметы утвари.
В какой-то момент Крыня, рывшийся на самом дне воронки, ойкнул и засунул грязный палец целиком в рот. Пососав палец некоторое время, он вынул его и принялся разглядывать, неторопливо размышляя, кто бы это мог так тяпнуть его на такой глубине. Жужа лежала неподалёку свернувшись клубочком и не проявляла совершенно никакого интереса к Крыниному вопросу. Осторожности ради Крыня взял палку и начал ворошить ею мёрзлую крошку. В земле что-то блеснуло. С осторожностью сапёра тугодум расчистил грунт вокруг загадочного предмета и на свет явилась элегантно изогнутая полоска стали, одним концом насаженная на древко. Одна грань этого скобяного изделия была заточена до остроты бритвы, об неё юный археолог и располосовал свой палец.
"Эй, Косой, позырь кака штуковина!" - окликнул он Каюка, сортировавшего наверху раскопанный хлам и поднял свою находку над головой, - "острая, зараза, поди с кухни - копанину кромсать."
Каюк, за временным отсутствием торгового гешефта прибившийся к мамонтовским старателям, поднял взгляд от груды искорёженных скоб и гвоздей. Надо заметить, что работа в коллективе начала терапевтически позитивно воздействовать на раздвоенную личность потомственного чингизида. Обе экстремально удалённые друг от друга половинки его эго всё чаще начали встречаться на полпути и в этом состоянии он превращался во вполне даже мирового парня.
"Э, Кырыня-укхаантай, эта кривай железка от мой Анда - Валентиныч-баатур", - радостно воскликнул карлик, - "ай-яй, Анда тебе благодарит будит!"
Каюк кубарем скатился на дно раскопа и ухватив литовку, а это была именно она, заскрёбся наверх. Выбравшись из ямы он со всех своих коротеньких ног бросился по уже прочно протоптанной дорожке по направлению к Новому Овражку.
Много ли нужно времени, чтобы ногами, длина которых не превышает сорока сантиметров и несёт на себе торс взрослого, очень даже атлетически сложённого монгола, пробежать пять вёрст? К этому нужно добавить, что вышеупомянутые ножки рахитически изогнуты и постоянно путаются в полах волочащегося по земле халата. Ну, в любом случае этого времени хватило для ещё одного события, изменившего в актуальной реальности ещё две судьбы.
В то время, когда Каюк с литовкой наперевес выбежал из Старого Овражка, в Новом Овражке подходило к концу возведение кровли над заново строящимся "Мамонтом". Валентиныч на правах и обязанностях друга принимал активное участие в процессе. Вместе со всеми другими артельщиками он карабкался по стропилам, киянил и шиповал, забивал скобы.
С земли за работягами наблюдал дед Маза. Судьба патриарха звездопадчиков после падения звезды сделала крутой поворот. Он решил не возвращаться в свою деревню. Во первых, как предстоятель секты он фактически лишился своего поста. Или, вернее сказать, пост его самоликвидировался. Конечно, можно было бы и впредь, отдавая дань традиции поклоняться культу уже умершего божества. Но в наше время, думал Маза, когда ещё при живой звезде, страшной и неумолимой, невозможно было собрать маломальский хор для оккультной церемонии, теперь можно было даже и не пытаться. Тема "звездопадения" была закрыта. Во вторых, в роковой день он пренебрёг своими линейными обязанностями, практически нарушил корпоративный кодекс. За это ему причиталось сиюминутное увольнение без выходного пособия, а то и материальное взыскание, величину которого дед даже боялся себе представить. Так что выходило, что возвращаться ему на станцию Звездопаденскую никакого резона не было. К тому же Лу, в благодарность за подземные подвиги презрел старика и гарантировал ему кров и корм до скончания лет. Учитывая столетний возраст деда Мазы, особенно сильно разориться на такой сделке он не мог.
Итак, Маза сидел на земле у стен "Мамонта" и давал мудрые, накопленные за "почитай цельный век" трудовой жизни советы. Гном, распарившись на весеннем солнце, давно уже сбросил свой кожух и ушанку и теперь светил с верхотуры поджаренной плешью, словно пасхальным яичком.
"Гномушка, родимый", - окликал дед, - "тыж куды смотришь, тыж конёк завалил, как есть завалил. Ой, придётся мне, старому на крышу лезти, не справитеся вы тама без меня."
"Ты дед и на Манилку-то влезти не мог, куды тебе на крышу!" - гоготнул Гном.
По крыше прокатился похабный хохот работяг.
И тут что-то хрустнуло в старческом сердце. Может быть, это выход на пенсию и отрыв от ставших за век жизни его семьёй "звездопадчиков" сделало вдруг душу Мазы такой ранимой. Покрытое шрамами и морщинами лицо его налилось кровью, глаза слезами, а сердце неизбывной горечью.
"Паскудник ты и охальник", - выдавил он, - "оно могёт и быть, что я по молодости кобелил изрядно. Только вот Манилка моя, енто сущчество непорочное. Она тама у меня", - внутри у Мазы заклекотало, горло перехватило спазмом, он железным крюком указал на место, где в его по цыплячьему тощей груди билось сердце, - "на веки вечные запечатлилася. А ты, стервец, своими грязными лапами! Тьфу на тебя!"
Стройка пристыженно затихла. Дед Маза кряхтя поднялся на ноги и медленно захромал прочь.
"Маза", - неожиданно окликнула его сухонькая старушка, остановившаяся поодаль и наблюдавшая за перебранкой, - "неужто ты?"
Маза застыл на месте, вглядываясь в морщинистое, но всё ещё открытое и приветливое лицо, обрамлённое венчиком пушистых седых волос, выбивающихся из под простенькой косынки.
"Постой, годи ...", - старик прищурил залитые слезами глаза и вытянул тощую шею.
"Что, не признал? А говоришь "на веки запечатлилась" ...
"Манилка, ты?" - больше ничего сказать он не мог и был, похоже, на грани эмоционального и физического коллапса.
Заметив это его критическое состояние, старушка спешно подхватила Мазу и усадила на покрытую юным мхом лужайку.
"Ишь какой стал, а был зело как прыткий, попрыгун", - усмехнулась она. - "Спасибо тебе, Мазушка, не дал девичью честь в грязь втоптать", - добавила старушка шёпотом и легко прикоснулась губами к обтянутому пергаментной кожей и заросшему редким седым волосом виску деда Мазы.
Артельщики поспрыгивали с лесов окружили стариков.
"Дед, ты чаво?" - Гном озабоченно склонился над Мазой, - "ежли осерчал - так винюся, не по злобе я. Мы народ простой, шуткуем мы так промеж собой."
"Шуткует он... Ладно уж, иди работай, а то до вечеру конёк не выправишь", - голос Мазы уже перестал дрожать, он рукавом своего армяка стёр разом мокреть с глаз и из под носа.
"Ага, вот это ужо другое дело. А то я уж подумал - Кашпер ево хватил. Ага, Кашпер, енто у них тама в Ганзее так Кондрашка обзывается", - балагурил Гном снова взбираясь на стропила.
"Ты где живёшь то теперь?" - спросила бабушка Манилка Мазу, когда работяги разошлись по своим местам и снова принялись за работу.
"Я то?" - стушевался Маза, - "я видишь ли теперича почётный пенсионер, при Лу Бофоныче состою. А живу... ну тута где-то. Вишь - строимся мы ишшо", - и тут же он подпрыгнул на заднице и заорал дребезжащим голосом: - "Ты куды ево попёр, а? Те хто велел?"
Один из артельщиков ухватил звёздный булыжник и намеривался уже вмуровать его в одну из стен.
"Охломон, енто та самая Падучая Звезда, которая чуть не полсвета разорила-размела, о ён её в простенок пристраиват! Эй, Волюшка", - окликнул он Валентиныча, работавшего на щипце, прямо над входной дверью, - "прими от ентого обалдуя звезду и туды её, под конёк. Да смотри так клади, чтобы она мордой выпучивалася из стены-то, ага. Чтобы всяк захожий и заезжий человек зараз сразу видел - вот она, смерть лютая падучая! А мы ея усмирили, взнуздали, да и в стенку упекли, на веки вечные."
"Охломон" уже передал тяжеленный камень Валентинычу и тот начал пыхтя от напряжения поднимать его по приставной лестнице на верх стенной кладки, когда из-за угла "Мамонта" выкатился Каюк.
Пять вёрст - немалое расстояние для детских кривых ножек. На последнем издыхании, запинаясь и путаясь в полах халата он добежал до стоявшего на лестнице Валентиныча и с хриплым воплем: "Анда, вот твой кривой железка!", растянулся на животе. Лезвие литовки со звоном вонзилось в стояк лестницы и Каюк, невольно воспользовавшись рычагом Архимеда, вывернул её из под ног своего друга. Долю секунды Валентиныч ещё побалансировал на медленно опрокидывающейся лестнице, после чего отпустил камень и кошкой метнулся на стену. Ему удалось зацепиться за край и повиснуть на одних пальцах на двухсаженной высоте. Лестница с грохотом рухнула на землю, а звёздный булыжник приземлился на кучу строительного камня в двух пядях от Каюковой головы.
При этом корявая кора космического скитальца лопнула и от неё отвалился один кусок. В открывшемся отверстии, словно между разомкнувшихся кожных складок век доисторического исполина, показалась глянцево мерцающая и переливающаяся концентрическими кругами поверхность шара. В последовавшей грохоту и треску тишине раздался голос деда Мазы: