Новиков Владимир Александрович : другие произведения.

Зимняя сказка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ЗИМНЯЯ СКАЗКА
  
  По мотивам комедии В. Шекспира
  THE WINER'S TALE
  
  ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
  
  ЛЕОНТ, король Сицилии.
  МАМИЛИЙ, молодой принц Сицилии
  КАМИЛЛО, АНТИГОН, КЛЕОМЕН, ДИОН, четыре сицилийских вельможи.
  ПОЛИКСЕН, король Богемии.
  ФЛОРИЗЕЛЬ, принц Богемии.
  АРХИДАМ, богемский вельможа.
  СТАРЫЙ ПАСТУХ, предполагаемый отец Пердиты.
  ШУТ, его сын.
  АВТОЛИК, бродяга.
  МОРЯК.
  ТЮРЕМЩИК.
  ГЕРМИОНА, королева, жена Леонта.
  ПЕРТИДА*, дочь Леонта и Гермионы.
  (У Шекспира имя Пердита, для благозвучности на русском языке использую имя Перита.)
  ПАУЛИНА, жена Антигона.
  ЭМИЛИЯ, дама из сопровождения Гермионы.
  МОПСА, ДОРКА, пастушки.
  Прочие вельможи и придворные, дамы и офицеры, служащие, пастухи и пастушки.
  
  Время, воплощаемое хором.
  
  Действие происходит в Сицилии и Богемии.
  
  
  АКТ ПЕРВЫЙ
  
  СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
  Вестибюль дворца Леонта.
  
  (Входят Камилло и Архидам.)
  
  АРХИДАМ:
  Коль вам в Богемии, случиться побывать, как мне сюда приехать довелось, то вы увидите различия большие между Сицилией и нашею страной.
  
  КАМИЛЛО:
  Мне кажется, что этим летом, как и должно, король Сицилии намерен нанести визит богемскому монарху.
  
  АРХИДАМ:
  Что не сумеем вам воздать приёмом, то возместим любовью во сто крат. Ведь...
  
  КАМИЛЛО:
  Я умоляю вас...
  
  АРХИДАМ:
  Ведь я вам говорю о том, что есть на самом деле: мы не способны так великолепно, так изящно вас принять... не знаю даже, как сказать. За то мы угостим таким напитком вас, который скрасит все изъяны. Вы нас не будете хвалить, но и не станете корить.
  
  КАМИЛЛО:
  Что от души даётся, хвалам не поддаётся.
  
  АРХИДАМ:
  Я это говорю, как понимаю, и заявить об этом честь имею, таить такого я в себе не смею.
  
  КАМИЛЛО:
  Из-за того, что расстояние изрядно, гостить Сицилии в Богемии накладно. В далёком детстве короли дружили, когда отцы их власти и уму учили. С годами корни дружбы укрепились и встречи эти ими не забылись. Теперь, когда заботы государства не позволяют им воочию общаться, они с дарами шлют своих послов и, словно, тянутся сквозь горы и леса и руки их, и голоса. Дай, боже, этой дружбе не кончаться.
  
  АРХИДАМ:
  Нет в мире злого умысла такого, способного их дружбе навредить. Какой у вас прекрасный принц Мамилий! Уверен я и это мне не мнится: талантов целый кладезь в нём таится.
  
  КАМИЛЛО:
  С оценкой вашей полностью согласен. Он поданным - надежды луч, который светит им с дворцовых круч, а у калек вдруг появляется возможность прожить десяток лишний лет, пока наш принц не вступит в должность..
  
  АРХИДАМ:
  Где есть надежда - отступает смерть.
  
  КАМИЛЛО:
  Где нет надежды - нет выздоровленья.
  
  АРХИДАМ:
  Когда бы не было наследника у вас, калеки жили б в ожидании рожденья.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  АКТ ПЕРВЫЙ
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  
  Дворец. Тронный зал.
  
  (Входят Леонт, Гермиона, Мамилий, Поликсен, Камилло и свита.)
  
  ПОЛИКСЕН:
  В девятый раз рог месяца трубит
  Взирающим на небо пастухам,
  И брату благодарный гимн творит,
  А трон уж по хозяину грустит.
  И как бы не было приятно у собрата,
  Пора уж собираться в путь обратный.
  Как дней черёд не устаёт бежать,
  Так хлебосольство не устану вспоминать.
  
  ЛЕОНТ:
  Я плату благодарности приму,
  Когда тебя в дорогу обниму.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Не далее, чем завтра всё случится.
  Тревогою душа моя томится:
  Боюсь что без хозяина в дому,
  Грозит несчастием злой умысел ему.
  От этого предчувствия не сладко,
  И вас я утомил уже порядком.
  
  ЛЕОНТ:
  Заботы эти, брат, мне по плечу.
  
  ПОЛИКСЕН:
  И всё же - я домой хочу.
  
  ЛЕОНТ:
  Ещё недельку, может, погостишь?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Уеду завтра. Не проси.
  
  ЛЕОНТ:
  Срок вполовину сократим,
  На этом спор свой прекратим.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Не принуждай, ведь ты отлично знаешь:
  Нет в мире слов душе моей дороже,
  И я бы посчитал за честь остаться,
  Когда бы в том была необходимость,
  Но есть дела, их отложить не можно.
  Не становись для дружбы палачом,
  И не терзай меня любовью, как бичом.
  От груза лишнего тебя освобождаю,
  Прощай же, брат, я уезжаю.
  
  ЛЕОНТ:
  А что ж не молвит слова королева?
  
  ГЕРМИОНА:
  Молчала я, допрежь решенья об отъезде.
  Вы, государь, с ним слишком холодны.
  Согрейте друга мыслию о том,
  Что всё в Богемии прекрасно:
  Так накануне вам министры доложили.
  Остепенится он.
  Не станет торопиться.
  
  ЛЕОНТ:
  Ты, Гермиона, дело говоришь.
  
  ГЕРМИОНА:
  Но коли он по сыну заскучал
  И в этом хочет побожиться,
  То пусть уж отбывает ради бога,
  Мы прялками погоним от порога.
  В присутствие монарха умоляю
  Остаться вас хотя бы на недельку.
  Когда же вы Леонта пригласите
  Визит в Богемию ответный нанести,
  То я ему намерена позволить
  Гостить у вас до месяца и больше,
  Хотя до возвращения супруга
  Минуту каждую намерена считать,
  Как подобает любящей супруге.
  Останетесь, надеюсь?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Нет.
  
  ГЕРМИОНА:
  Сказали "нет", поступите иначе?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Я "нет" сказал поистине. Поверьте.
  
  ГЕРМИОНА:
  Поистине!
  Услышав "нет", поверю вам едва ли.
  Нет в клятве силы, кой звезду б сдвигали.
  А потому и говорю: "не уезжайте".
  Поистине уехать вам не можно.
  Ведь слово королевы что-то стоит.
  Вы пленник или гость?
  Пора определиться:
  Плен выкуп требует:
  Спасибо- не годится.
  Поистине и следует решить:
  Вам гостем или узником здесь быть.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Я, королева, буду только гостем,
  Ведь узник - оскорбление для чести.
  Мне оскорблять мучительней гораздо,
  Чем вам меня наказывать за это.
  
  ГЕРМИОНА:
  Вот и отброшена ненужная нагайка:
  Я - не тюремщица, а добрая хозяйка.
  Пойдемте, расскажите мне о детстве,
  Когда Леонт и вы озорничали.
  В ту пору вы проказниками были?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Да, королева, так оно и было,
  Жилось нам радостно и мило.
  Везло во всём и счастье улыбалось,
  А юность бесконечною казалась.
  
  ГЕРМИОНА:
  Из вас двоих мой муж был самым шустрым?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Мы были, словно, два ягнёнка,
  Резвившихся в лучах светила,
  Наивностью невивность утверждая,
  Не зная зла и зла не принимая.
  Когда бы длилось это без конца,
  А души сердцу верными остались,
  Святыми бы предстали у творца,
  Греша лишь тем, что умножались.
  
  ГЕРМИОНА:
  К итогу этому судьба вас привела.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Да мудрая, святая королева!
  В пути нам искушение явилось:
  В лице жены - смазливою девчонкой,
  В лице же вас - зазнобою для друга.
  
  ГЕРМИОНА:
  Помилуй бог!
  Так рассуждая, может получиться:
  Мы с вашею женою - дьяволицы.
  А, впрочем, этот грех мы вам прощаем,
  Ведь мы участие в нём сами принимаем.
  У нас созрел уже вердикт конечный:
  Мы были первыми и быть нам с вами вечно.
  
  ЛЕОНТ:
  Он побеждён?
  
  ГЕРМИОНА:
  Он остаётся.
  
  ЛЕОНТ:
  Как не просил его, меня он не послушал.
  Ты ж , милая, так славно никогда не говорила.
  
  ГЕРМИОНА:
  Никогда?
  
  ЛЕОНТ:
  Да. Никогда. Быть может, раз когда-то.
  
  ГЕРМИОНА:
  Не может быть! Ужели дважды?
  Когда же славно так я говорила?
  Меня ты, как домашнего любимца,
  Своею похвалою прикорми,
  Ведь без оценки доброе хиреет
  И шанса народиться не имеет.
  Дороже всякой платы похвала.
  За поцелуй - быстрее ветра мчимся,
  Пришпоренные - еле волочимся.
  Нелёгкое исполнила я дело:
  Сразить упрямство рыцаря сумела.
  Но коли это подвиг мой второй,
  Каков был первый?
  Тайну мне открой.
  
  ЛЕОНТ:
  Три долгих месяца, измученный вконец,
  Твоей руки просил влюблённый молодец.
  Два слова ты пропела мне в ответ:
  "Дарю себя".
   Речей прекрасней нет!
  
  ГЕРМИОНА:
  Как сознавать, признаюсь вам, отрадно,
  Что слово королева излагает ладно:
  Одним - навеки обрела супруга,
  Другим - на время задержала друга.
  
  ЛЕОНТ (в сторону):
  Какая страсть!
  Какое вдохновенье!
  А дружба ль здесь?
  А к месту ли волненье?
  Не в меру сердце расплясалось,
  Но радости в нём места не осталось.
  В забаве этой подоплёки нет,
  И по лицу и по манерам видно,
  Но почему-то сердцу так обидно!
  Ах, как сплелись в пожатии их длани,
  И вдохи глубоки, как у сраженной лани.
  Как в зеркале любуются друг другом.
  Он королеве рад, она - к его услугам.
  Тревожно на душе.
  Дай бог мне всё осилить.
  Моё ли ты дитя, Мамилий?
  
  МАМИЛИЙ:
  Да, государь.
  
  ЛЕОНТ:
  Да, так оно и есть!
  Ну что ж, парнишка, вытри нос.
  Нос - мой.
  И в этом нет вопроса.
  Все вправе говорить, что я "остался с носом".
  Нам надо, капитан, надраить быт:
  И скот рогатый чистым жаждет быть...
  Они не могут расцепить ладони!..
  Готовься, мой бычок рогатый!
  Ведь ты же мой бычок?
  
  МАМИЛИЙ:
  Да, если вам угодно, государь.
  
  ЛЕОНТ:
  Пока не равен мне ты по одёжке,
  И не ветвятся на затылке рожки,
  Но заявить готов любой прохожий,
  Что мы с тобой, как два яйца похожи.
  Не скрою:
  Так женщины болтают меж собою.
  Но чтобы там не говорили,
  Куда бы судьбы нас не заносили.
  И как бы ни было, а всё же:
  Мы, сын, с тобою очень схожи.
  Иди, иди ко мне, малыш,
  Ты синью глаз меня пронзишь.
  Ты - плоть моя и озорник,
  Ты до костей в меня проник.
  Могла ль она?
  Возможно ль это?
  О, страсть! Ты разною бываешь!
  И убиваешь ты и воскрешаешь,
  Из сна действительность творишь,
  И правдой заявить спешишь.
  И я недугом поражён:
  Мой мозг неверием сражен.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Сицилианец, где витаешь?
  
  ГЕРМИОНА:
  Похоже, что-то короля тревожит.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Что, брат, с тобою происходит?
  
  ГЕРМИОНА:
  Ты телом здесь, а мысли где-то бродят.
  
  ЛЕОНТ:
  По правде говоря, я - здесь.
  Однако, иногда природа,
  И не стыдясь, и не стесняясь,
  Себя невольно предаёт, мой друг,
  Высоким чувствам отдаваясь,
  Забыв о бессердечности вокруг!
  Взглянув на личико сынка,
  Я будто в прошлое вернулся
  И снова в детство окунулся:
  В зелёной курточке,
  С кинжалом на боку,
  Запрятанным глубоко в ножны,
  Чтоб повредиться было им не можно.
  Он - будто я, вернувшийся из детства.
  Мой честный друг,
  Ты купишь честь иль драться за нёё готов?
  
  МАМИЛЛИЙ:
  Я буду драться.
  
  ЛЕОНТ:
  Будешь!
  И это принесёт тебе успех!
  Скажи, мой брат, ты также сильно любишь принца своего?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Когда бываю дома, он мне всё:
  И дело первое, и радость, и забота,
  И верный друг, и враг непримиримый,
  И гражданин, и воин, и политик,
  Творит и делает со мною, что захочет,
  День летний зимнего становиться короче.
  Балуясь, он конечно же не знает,
  Что от тяжелых дум отца освобождает.
  
  ЛЕОНТ:
  Вот так и у меня с моим оруженосцем.
  Мы удаляемся вдвоём,
  Вас оставляя вашим царским думам.
  Ты, Гермиона, брату докажи,
  Как он в Сицилии желанен,
  Ни сил при этом не жалея, ни добра.
  Он после королевы с принцем
  Мне дороже всех на свете.
  
  ГЕРМИОНА:
  А коли нас найти захочешь, мы - в саду.
  Там вас и будем ожидать.
  
  ЛЕОНТ:
  Располагайтесь как и где угодно.
  Коль надо будет, разыщу под этим небом.
  (В сторону):
  Наживка - на крючке.
  Пора её хватать.
  Хватай же, ну, хватай!
  И вот уж клюв нацелен на наживку!
  Где муж позволил, у жены нет меры.
  (Поликсен, Гермиона и свита удаляются.)
  Как быстро удалились!
  И вот уж по уши тону в болотной луже:
  Одни рога торчат наружу!
  Иди-ка поиграй, сынок.
  Играет мать и я немного поиграю,
  Но незавидна роль моя,
  Её итог - сыра-земля.
  Насмешки прозвучат в день похорон,
  А не печальный колокольный перезвон.
  Иди, мой мальчик, поиграй,
  Но никогда не забывай:
  Всегда на свете были рогоносцы,
  Теперь и я к числу приписан оных.
  И даже в сей момент, когда я говорю,
  Какой-то муж, супругу обнимая,
  Совсем не ведает о том,
  Что до него в кровати побывал сосед,
  Улыбкой расплатился и замёл свой след.
  Одно при этом утешенье:
  Весь мир таков - и в этом всё прощенье.
  Когда б рогатые повеситься решили,
  Они бы мир на треть опустошили.
  Бессильны зелья, эскулап бессилен,
  Блуд человеческий всесилен.
  С востока, запада, и с севера, и с юга
  Кружит неверности и любодейства вьюга.
  И нет щита, и нет тому преграды,
  Все будут там, кому утроба рада.
  Во всеоружии интимная услуга,
  Мы все больны, не чувствуя недуга.
  Вот так, мой мальчик!
  
  МАМИЛИЙ:
  Все говорят, я на тебя похож.
  
  ЛЕОНТ:
  Ну, что ж - есть в этом утешенье.
  А нет ли здесь Камилло?
  
  КАМИЛЛО:
  Всегда к услугам вашим.
  
  ЛЕОНТ:
  Ступай, Мамилий, поиграй, невинный мой малыш.
  (Мамилий уходит.)
  Наш знатный гость, Камилло, остаётся.
  
  КАМИЛЛО:
  Шумела якорная цепь, но, видно, бесполезно.
  Никак на грунт ваш якорь не ложился.
  
  ЛЕОНТ:
  И ты заметил это?
  
  КАМИЛЛО:
  Остаться он нисколько не стремился.
  От ваших просьб делами оградился.
  
  ЛЕОНТ:
  И ты так ситуацию прочёл?
  (В сторону):
  А вот и слухам дан толчок,
  Уже по кругу следует волчок:
  "Король Силиции... и прочее.... и дальше"...
  Все знают обо всём, лишь я не вижу фальши.
  И как же он, Камилло, согласился?
  
  КАМИЛЛО:
  Он королевы просьбою прельстился.
  
  ЛЕОНТ:
  "Прельстился просьбою" считаешь?
  И так оно, быть может, и не так.
  А что тебе подсказывает разум?
  Ведь ты соображаешь более других
  И более других всё примечаешь.
  Что думает толпа на этот счёт?
  Скажи, прозрела ли она?
  КАМИЛЛО:
  Дела, мой государь!
  Дела по мнению других его здесь задержали.
  
  ЛЕОНТ:
  Ага!
  
  КАМИЛЛО:
  Вот потому и задержался.
  
  ЛЕОНТ:
  И всё же почему?
  
  КАМИЛЛО:
  Не мог он отказать ни вам, ни нашей милосердной королеве.
  
  ЛЕОНТ:
  Не мог он отказать!
  Исполнить просьбу королевы!
  Он отказать не смог!
  Да, этого достаточно вполне.
  А я ведь доверял тебе, Камилло,
  В делах и государственных, и личных,
  И консультантом мне и пастором ты был.
  Я, исповеданный тобою,
  Был чист и сердцем и душою.
  Теперь же вижу, что жестоко обманулся
  
  КАМИЛЛО:
  Бог с вами, государь!
  
  ЛЕОНТ:
  На это я надеюсь.
  А ты не честен, либо честен, но труслив
  И честности отказываешь в чести.
  А, может, груз доверия велик,
  И ты, перетрудившись, сник?
  А может ты, слуга мой, поглупел,
  А я заметить это не сумел?
  Ты, как сторонний, за игрою наблюдаешь,
  И проигрыш за шутку принимаешь.
  
  КАМИЛЛО:
  Мой государь великодушный,
  Небрежность, трусость, глупость:
  Всё могло случиться,
  Никто от этого не может откреститься.
  И страх, и глупость, и небрежность
  Скитальцами по миру бродят
  И брешь в любом из нас находят.
  Коль был небрежен - виновата глупость,
  Коль глуп - то по небрежности ума,
  Коль трусил, то не знал исхода битвы,
  Боясь идти по острой кромке бритвы,
  Король мой, я надеюсь, знает,
  Что этим даже мудрые страдают.
  А честность мечется меж этими столпами.
  Прошу вас, государь, мне указать на суть,
  Я на вину свою попробую взглянуть,
  А уж тогда я и решу:
  Я правду говорю или грешу.
  
  ЛЕОНТ:
  Ужель, Камилло, не увидел...
  От этой мысли мне обидно.
  Иль так густы рога у рогоносца,
  Что ничего сквозь них уже не видно?
  Иль гул толпы тебя лишает слуха
  И сплетня, как назойливая муха,
  В одно влетает, из другого вылетает уха?
  Ужель тебе и мысль не приходила,
  Что королева мужу изменила?
  А, может, ты не думаешь, не видишь, и не зришь,
  А чучелом пред фактами стоишь?
  Несчастие на голову свалилось:
  До девки королева опустилась,
  Которая до свадьбы отдаётся,
  И над обманутым всю жизнь свою смеётся.
  Скажи и докажи одно или другое.
  
  КАМИЛЛО:
  Не мог себе я и представить,
  Что мог бы кто-нибудь заставить
  Меня внимать таким речам о королеве.
  Вам заявляю искренне: я в гневе.
  Быть может, вашей воле говорю и вопреки я,
  Но не к лицу монарху выпады такие.
  Не меньший грех такие речи говорить,
  Чем девке уличной блудить.
  
  ЛЕОНТ:
  А шёпот ласковый и пылких щёк касанье,
  Где сблизились они совсем уж - к носу нос,
  Как исключить могу я поцелуй взасос?
  Внезапный смех, внезапный вздох...
  Ведь в этом кроется и есть
  Моя поруганная честь.
  Когда верхом, то шпора в шпору,
  Когда в дому, то всё - за шторой,
  Где час для них минутой мчится,
  А полдень к полночи стремится,
  Ведь там, сокрытые от глаз,
  Они грешат который раз.
  Чего же стоят мир и небо,
  Где ничему цены уж нет,
  Где любодейству на потребу
  Настолько извратился свет?
  
  КАМИЛЛО:
  О, государь, больное ваше мнение
  Немедленного требует лечения.
  Одно мне ясно:
  Здесь промедление опасно.
  
  ЛЕОНТ:
  Но я же прав.
  
  КАМИЛЛО:
  Отнюдь, мой государь.
  
  ЛЕОНТ:
  Я прав, а ты мне лжешь.
  За ложь тебя, Камилло, ненавижу.
  Невежда и безмозглый раб,
  Несчастный конъюнктурщик,
  В дурном, не видящий вины,
  Добру и злу не знающий цены.
  Когда бы кровь была черна,
  Как поведения дурного ряса,
  Жена б моя не прожила и часа.
  
  КАМИЛЛО:
  И кто же заразил её?
  
  ЛЕОНТ:
  Король богемский. У него на шее
  Она висит бесценным амулетом.
  Когда бы слуг моих вперёд вела отвага,
  А честь мою они ценили выше блага,
  Они бы не позволили такого.
  Ты, виночерпий короля,
  Кого из тьмы извлёк на белый свет,
  Кто выступал в ответственных ролях
  Кому отказа не было и нет,
  Ты, кто зрачками звёзд небесных
  Всё на земле до пяти видит,
  Кому всё ясно и известно
  Освободи монарха от обиды!
  Имею я желание такое:
  Яд гостю предложить из верных рук.
  Ему - для вечного покоя,
  Мне ж - исцеление от мук.
  
  
  
  КАМИЛЛО:
  Я мог бы это сделать, но неспоро,
  Чтоб не навлечь на короля позора.
  Речь об измене здесь недопустима:
  Её величие и грязь несовместимы.
  Я вас любил...
  
  ЛЕОНТ:
  Коль наговором здесь по-твоему всё пахнет,
  Тебе в неверии своём придётся чахнуть!
  Не думаешь ли ты, что я себе же гажу,
  И ложе брачное позором грязным мажу,
  Где гимны гименеевы звучали,
  Где моего наследника зачали,
  Которого люблю без всякой меры:
  Ведь в нём - весь я и жизнь моя, и вера.
  Любому разуму достойному не внять,
  Как можно понапрасну обвинять.
  
  КАМИЛЛО:
  Я верить вам обязан и поверю.
  Поскольку вас жалею и люблю,
  И короля Богемии убью.
  Когда ж земля его носить не станет
  И сердце ваше заново воспрянет,
  Верните королеве благосклонность
  Хотя бы ради сына и страны.
  Тем самым не дадите сплетням
  Гневить друзей и радовать врагов.
  
  ЛЕОНТ:
  Здесь откровенно я тебе признаюсь,
  Что королевы честь марать не собираюсь.
  
  КАМИЛЛО:
  Укройтесь, государь, под тогою веселья,
  Пока я к пиру заготовлю зелье.
  Коль зелье содержать не будет яда,
  Слуги, как я, вам более не надо.
  
  ЛЕОНТ:
  Исполнишь долг,
  Отдам тебе я сердца половину,
  А коли нет, -
  Твоё разбить на части не премину.
  
  КАМИЛЛО:
  Исполню, государь.
  
  ЛЕОНТ:
  И твой совет, Камилло, поддержу:
  Под тогою веселья ухожу.
  (Уходит.)
  
  КАМИЛЛО:
  Несчастна женщина и мать!
  Какую ж мне позицию занять?
  Я, повинуясь королю, сошедшему с ума,
  Отраву должен подложить,
  Чтоб самодуру услужить,
  Который хочет бросить всем на плечи
  Свои пустые доводы и речи.
  Здесь небо не поймёт и не услышит!
  Чем ниже подвиг, тем награда выше.
  Когда б по трупам можно было
  Ступать во славу и богатство,
  Меня б сие не соблазнило,
  Я - не сторонник святотатства.
  Ведь память в бронзе, камне и словах,
  Жалея нас, молчит о дьявольских делах.
  Не всякий ирод на такое согласится.
  Придётся мне тихонько удалиться.
  Решусь ли, не решусь ли отравить:
  Ведь всё равно главы мне не сносить
  А вот и доброе начало:
  Звезда в ладонь мою упала.
  
  (Входит Поликсен.)
  
  ПОЛИКСЕН:
  Всё странно как-то и хочу сказать:
  По-моему здесь стало холодать,
  А потому не так тепло и мило
  Приветствую тебя, Камилло.
  
  КАМИЛЛО:
  Его величеству великое почтенье!
  
  ПОЛИКСЕН:
  Какие новости жуёт сегодня двор?
  
  КАМИЛЛО:
  Разинув рот, последних ждёт.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Вид короля таков, как будто в битве
  Он потерял любимый сердцу край.
  Когда ж его приветствовал сегодня,
  Мне показалось: я им неугоден.
  В ответ он отвернулся и ругнулся,
  Меня заставив крепко поразмыслить.
  Чем объяснить такую перемену?
  
  
  КАМИЛЛО:
  По-королевски мыслить не дано мне.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Как это понимать?
  Не смеешь говорить?
  Иль просто не желаешь?
  Ты скрыть того, чем полон не умеешь.
  Что должен мне сказать - не можешь и не смеешь.
  Смотрю в тебя, как в зеркало, но что-то мне мешает:
  Туман смущения тебя в нём искажает.
  Не я ли в этом главная помеха?
  
  КАМИЛЛО:
  Не знаю имени недугу,
  Он отравил хандрою друга,
  Но точно знаю: в этот раз
  Недуг явился к нам от вас,
  Хотя вы сами, собственно, здоровы.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Какой недуг?
  Как от меня?
  Ужель мой взгляд страшнее василиска?
  Я сотням подданных дарил благие взгляды,
  Никто не умирал, а только были рады.
  Ведь ты, Камилло, опытный вельможа,
  Не занимать тебе ни знаний, ни наград,
  А это ценится не менее чем предки,
  Которым гордятся короли.
  Не прячь же в тайные темницы
  Того, что от меня хранится.
  
  КАМИЛЛО:
  Заказано секрет не разглашать.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Недуг исходит от меня,
  А я - здоров!
  Как это понимать, Камилло?
  Надеясь получить ответ,
  Я обращаюсь к чести.
  Ты говоришь, что я здоров,
  Но сердце чувствует угрозу.
  Близка ли, далека она,
  Возможно ль от неё уйти,
  А если нет, то как снести?
  
  КАМИЛЛО:
  Поскольку честь заслуживает чести,
  Я откроюсь.
  За судьбы наши только беспокоюсь:
  Коль моему не внемлете совету,
  Прядётся нам прощаться с белым светом.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Так не тяни, Камилло, говори.
  
  КАМИЛЛО:
  Он поручил мне вас убить.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Такое разве может быть!
  И кто же он?
  
  КАМИЛЛО:
  Король.
  
  ПОЛИКСЕН:
  За что же?
  
  КАМИЛЛО:
  Он думает, и всё же нет - клянётся!
  Что, будто был свидетелем тому,
  Как вы лишили чести королеву.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Тогда
  Пусть кровь моя в отраву превратится,
  Потомки проклянут в седьмом колене,
  Пусть честь смердит зловонием в клоаке,
  А люди сторонятся, как проказы.
  
  КАМИЛЛО:
  Клянись вы звёздами, могучею Луною,
  Что приливною ведает волною,
  Затмению его нет ни конца, ни края
  Он будет думать так и умирая.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Я не пойму!
  Где корни этому всему?
  
  КАМИЛЛО:
  Не ведаю, не знаю,
  Но безопасней в это не вникать,
  А, не теряя времени, бежать.
  Коль чести доверяете моей,
  Моим залогом суждено быть ей,
  То этой ночью надо уходить!
  Я ваших слуг предупрежу
  И группами за город провожу.
  Открывшись вам, я - вор в своей стране,
  И счастье вынужден искать на стороне.
  Нет времени раздумывать у вас,
  Я в правде предками клянусь,
  А не поверите, то вас я не дождусь:
  Ведь по приказу тайному вас ждёт
  Не славный пир - кровавый эшафот.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Тебе я верю. Всё учёл.
  В его глазах я смерть прочёл.
  И вот тебе моя рука,
  Веди вперёд наверняка.
  Мой бриг уже под парусами,
  Готов и я и свита с нами.
  Король Силиции ревнив,
  Но в чём причина, где мотив?
  Она - чистейшее созданье
  И разве грех - её вниманье?
  Чем красоты предмет милее,
  Тем ревность бесится сильнее.
  О, небеса, спасите и поверье!
  Избавив женщину от мук,
  Меня - от смерти.
  Коль выведешь меня живым,
  То назову отцом вторым.
  Вперёд, Камилло.
  
  КАМИЛЛО:
  Пока от города ключами я владею
  То вывести отсюда вас сумею.
  Нельзя нам времени терять:
  Пора бежать,
  Бежать,
  Бежать!
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  АКТ ВТОРОЙ
  
  СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
  Дворец Леонта.
  
  (Входят Гермиона, Мамилий придворные дамы.)
  
  ГЕРМИОНА:
  Возьмите мальчика: он так наскучил мне, что нету мочи.
  
  ПЕРВАЯ ДАМА:
  Пойдёмте, принц, мы с вами поиграем.
  МАМИЛИЙ:
  Идти я с вами не желаю.
  
  ПЕРВАЯ ДАМА:
  Но почему же, славный мой?
  
  МАМИЛИЙ:
  Вы зацелуете меня, заговорите,
  Как будто я совсем ещё ребёнок.
  Вот вы мне более приятны.
  
  ВТОРАЯ ДАМА:
  Чем же?
  
  МАМИЛИЙ:
  Не за собольи брови,
  Что взметнулись над очами,
  Как вороные два крыла,
  Своими чёрными разящие мечами.
  
  ВТОРАЯ ДАМА:
  И кто же вас такому обучил?
  
  МАМИЛИЙ:
  Мне лица женские об этом рассказали.
  У вас, скажите мне, какого цвета брови?
  
  ПЕРВАЯ ДАМА:
  Считаю - синие, мой принц.
  
  МАМИЛИЙ:
  Изволите шутить?
  Такому невозможно быть.
  Я видел женщин с синими носами - не бровями.
  
  ПЕРВАЯ ДАМА:
  У королевы, матушки твоей,
  Животик виден из-под платьиц.
  Час не ровён - родится братец,
  А народится новый принц:
  Оставим вас, а им займёмся,
  На зов - со старшим поиграть,
  Тогда мы вряд ли отзовёмся.
  
  ВТОРАЯ ДАМА:
  Она и вправду раздобрела.
  Мы не останемся без дела.
  
  ГЕРМИОНА:
  Что за секретные у вас переговоры?
  Иди-ка, мальчик мой, ко мне опять,
  Не хочешь ли мне сказку рассказать?
  МАМИЛИЙ:
  Душа веселья или грусти просит?
  
  ГЕРМИОНА:
  Развесели, насколько можешь
  
  МАМИЛИЙ:
  Зима с весельем не в ладу.
  Я сказку грустную, но мудрую найду про гоблинов и духов.
  
  ГЕРМИОНА:
  Согласна я на эту сказку, сир.
  Присядь-ка, принц, и духами пугай.
  Ты это делать хорошо умеешь.
  
  МАМИЛИЙ:
  Давным-давно, а, может, и недавно...
  
  ГЕРМИОНА:
  Присядь же, а потом продолжишь.
  
  МАМИЛИЙ:
  При кладбище на дворике церковном жил человек.
  Едва нашёптывать тебе я в ухо буду, чтоб ни один сверчок не услыхал.
  
  ГЕРМИОНА:
  Придвинься ближе, чтоб на ухо прошептать.
  
  (Входят Леонт, Антигон и придворные.)
  
  ЛЕОНТ:
  Его вы видели со свитою своей в сопровождении Камилло?
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Я видел их в сосновой роще.
  Мне показалось, что они не в меру торопились.
  До самых кораблей их взглядом провожал.
  
  ЛЕОНТ:
  В догадках я своих благословен!
  Но прозорливость эта - хуже пытки.
  Доходов нет - одни убытки.
  Когда я вижу в кубке паука,
  От страха не дрожит моя рука,
  Во всеоружии угрозу я встречаю,
  Яд выпив, порчи я не замечаю.
  Когда ж паук на дне не виден,
  Опасен яд, вред - очевиден.
  Снедать вас начинает порча,
  Сводя с ума и члены корча.
  Была моя рука легка:
  Я пил и видел паука.
  Пособником здесь выступил Камилло,
  Слуге, похоже, разум дурь затмила.
  Тут покушение на жизнь мою и трон.
  Мне собственный слуга нанёс урон.
  Сомнения не зря меня томили:
  Слугу-Иуду деньги совратили.
  Он неприятелю все помыслы поведал,
  С врагом - готовил яд,
  Со мной - обедал.
  Но кто же им ворота отворил?
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Те полномочия, которые вы дали,
  Всегда любые двери открывали.
  
  ЛЕОНТ:
  Ведь здесь и вправду не поспоришь.
  Дай мальчика сюда. Как хорошо, что вскормлен не тобою.
  Хотя он внешностью меня напоминает, но кровь, увы, твоя преобладает.
  
  ГЕРМИОНА:
  Изволишь так шутить?
  
  ЛЕОНТ:
  Немедленно ребёнка уберите.
  Не должен он общаться с нею.
  Она такого права не имеет.
  Пусть забавляется с плодом,
  Который в чреве зреет,
  Зачатый Поликсеном.
  
  ГЕРМИОНА:
  В твоих словах ни правды не стыда.
  Не веришь ты, но в том - твоя беда.
  
  ЛЕОНТ:
  Вы на неё взгляните хорошенько,
  Не правда ли: прекрасная особа.
  При этом не избавитесь от мысли:
  А где же честность?
  Где же благородство?
  За внешность похвалив,
  Похвал достойна красота - нет споров,
  Насмешек примут формы разговоров,
  Где красоту плетут податливые губы.
  А ненависть шипит сквозь стиснутые зубы.
  И чтоб в догадках вы себя не истязали,
  Хочу, чтоб правду горькую узнали:
  Моя жена мне не верна.
  
  ГЕРМИОНА:
  Когда б сие изрёк злодей,
  Он стал бы всех иных черней.
  А вы, супруг - во власти заблуждений.
  
  ЛЕОНТ:
  Не я заблудший, вы - блудница,
  На Поликсена поменявшая Леонта.
  Вы - вещь, которой есть названье,
  Знакомо всем оно: читаю я по лицам,
  Произносить же слово не хочу,
  Чтоб то не стало притчей во языцех,
  Поставив вровень короля и чернь.
  Кто есть она, вы знаете теперь
  И знаете, с кем связана интимно.
  К тому ж - изменница с Камилло наравне,
  Которых черным словом чернь клеймит.
  Она заранее о бегстве этом знала.
  
  ГЕРМИОНА:
  Клянусь чем хочешь - я здесь ни при чём.
  Прилюдно оскорбив, ты горько пожалеешь,
  Когда узнаешь истинную правду.
  Твои признания в ошибке в тот момент
  Не будут стоить жалкого гроша.
  
  ЛЕОНТ:
  Коль убеждение - не твердь,
  И можно усомниться,
  То и Земля под башмаком
  Способна провалиться.
  В тюрьму её и с глаз долой!
  А будет слово сказано в защиту,
  Не пожалею никого из свиты.
  
  ГЕРМИОНА:
  Открылась взору скорбная планета:
  Ни жалости, ни пониманья нету.
  Я не способна это воспринять,
  Придётся мне стихию переждать.
  До слёз, подобно многим не охоча,
  А значит и жалеть не будут очень.
  Как без росинки стебелёк, увянет жалость,
  Но пламя гнева в сердце разрослось,
  Его рекою слёз не затушить.
  По мере сердца всех прошу судить.
  Моя неволя - воля короля.
  
  ЛЕОТН:
  Ещё мне долго это слушать?
  
  ГЕРМИОНА:
  А кто со мной пойдёт?
  Мне в положении моём необходим уход.
  Прошу вас, государь, мне выделить обслугу.
  Дурёхи, нет причин для рёва,
  Когда б меня в тюрьму за дело упекали,
  Тогда б на славу и рыдали.
  В тюрьму сажают не меня, а честь,
  И правда у неё и силы есть.
  Прощайте, государь, господь же с вами,
  Я не желала вам печали,
  Но вы её себе создали сами.
  Идёмте дамы, вам позволено идти.
  
  ЛЕОНТ:
  Идите с нею прочь отсюда!
  
  (Гермиона, дамы в сопровождении стражи уходят.)
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Молю вас, государь, верните королеву.
  
  АНТИГОН:
  Во всём должны вы убедиться, государь,
  Чтоб суд не стал насильем для невинных,
  Когда утрату могут понести:
  И вы, и сын, и королева.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Я жизнь готов отдать за королеву,
  Берите - вот она пред вами.
  Клянусь вам господом и хлебом:
  Невинней нет под синим небом.
  
  АНТИГОН:
  Иначе быть жене в конюшне,
  А мне - впряженным вместе с нею,
  Чтоб ни на шаг не убегала
  И находилась под надзором.
  Другого способа поверить ей не знаю.
  Коль королева говорит неправду,-
  Фальшивы все от туфель до волос
  Нет спорам места и закрыт вопрос.
  
  ЛЕОНТ:
  Прошу вас помолчать.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Но, государь...
  
  АНТИГОН:
  Мы говорим для вашего же блага.
  Вас этой сплетней кто-то отравил,
  Когда бы знал негодника, - убил.
  Ведь у меня три дочки разных лет,
  Коль ваша правда. то один ответ:
  Я их лишу возможности родить,
  Чтоб более обманщиц не плодить.
  И остановит род своё движенье
  И честь умрёт и продолженье.
  Уж лучше я кастратом буду, как скотина,
  Чем ожидающим позора дворянином.
  
  ЛЕОНТ:
  Довольно! Всё мне надоело!
  Вы осязаете и видите, как я,
  Но окончательно утратили свой нюх:
  Заложены носы, как у старух.
  
  АНТИГОН:
  И где ж теперь невинность?
  Где она?
  Нет ни цветка, ни стебля, ни зерна.
  Ей уготовано сегодня подземелье,
  Заказано невинности веселье.
  
  ЛЕОНТ:
  Я потерял доверие у вас?
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Мне надо бы поверить, а не вам,
  Чтоб недоверие над честью не глумилось.
  Вы ж поступайте, как велит вам власть.
  
  ЛЕОНТ:
  Какое дело мне до рассуждений?
  Я движим собственным желанием и властью:
  Они - моя сейчас прерогатива.
  А ваши рассуждения - лишь милость,
  Которую вам жалует король.
  А коль по недомыслию, притворству
  Не поняли, как всё я понимаю,
  Рекомендаций ваших я не принимаю.
  Мала ли выгода при этом иль велика? -
  Я сам себе - во всём владыка.
  
  АНТИГОН:
  Где музыки не быть, а голая натура,
  И скрипке можно промолчать:
  Не к месту увертюра.
  
  ЛЕОНТ:
  Как это может быть?
  Тебя лишили разума года,
  А, может, ты с рождения балда?
  Побег Камилло,
  Ласки двух влюблённых,
  В прелюбодействе лишь не уличённых,
  А в остальном - измена налицо.
  Всё это и подвигло на поступок.
  В таких делах губительна поспешность.
  И я решил послать своих гонцов
  Диона, Клеомена, верных слуг,
  В храм Аполлона, в Дельфы,
  Чтоб мне доставили оракула ответ.
  Совету мудрому противиться не стану,
  Как скажет он, так я и поступлю!
  Решение я правильное выбрал?
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Мудрее не поступишь, государь.
  
  ЛЕОНТ:
  Хотя довольно мне того, что знаю,
  Но чтобы доказать другим,
  Как заблуждаются они
  В своей доверчивости глупой,
  Я к помощи оракула прибегнул,
  Который вам глаза на всё откроет.
  Я счёл необходимым королеву
  В тюрьму на время это заточить,
  Дабы побег случайный исключить.
  Мы объявить намерены народу
  Своё решение по этому вопросу.
  
  АНТИГОН (в сторону):
  Вот посмеётся он,
  Когда узнает правду.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  АКТ ВТОРОЙ
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  
  Тюрьма.
  
  (Входит Паулина со свитой и камергер.)
  
  ПАУЛИНА:
  Тюремщика немедля позовите.
  Кто я, - ему сейчас же объявите.
  
  (Камергер уходит.)
  
  В Европе нет достойного двора,
  А королеву держат в каземате.
  
   (Камергер возвращается с тюремщиком.)
  
  Вы знаете, милейший, кто я есть?
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Вы - важная и чтимая особа.
  
  ПАУЛИНА:
  А коли так - ведите к королеве.
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Хотел бы, да не смею.
  Указ на то особый я имею.
  
  ПАУЛИНА:
  Ну и дела!
  Невинность держат под запором
  И оскорбляют честь укором!
  А позволительно ль Эмилию
  Из свиты повидать?
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Коль свита ваша удалится,
  Я прикажу Эмилии явиться.
  
  ПАУЛИНА:
  Быстрей зовите.
  Вы же - уходите.
  (Камергер и свита удаляются.)
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Я при свидании присутствовать обязан.
  
  ПАУЛИНА:
  Путь будет так.
  
  (Тюремщик уходит.)
  
  Как здесь стараются невинность запятнать,
  Чтоб честь свою ущербную неправдой залатать.
  
  (Входят тюремщик и Эмилия.)
  
  Как государыня мне, милая, поведай.
  
  ЭМИЛИЯ:
  Сочувствием своим плачу ей дань я.
  Великому - великие страданья.
  Такое горе на несчастную свалилось:
  До срока королева разрешилась.
  
  ПАУЛИНА:
  И кем же? Мальчиком?
  
  ЭМИЛИЯ:
  Нет, девочкой - красивой и здоровой.
  Мать не натешится и шепчет ей сквозь слёзы:
  "Как я - невинна ты, мы обе - под угрозой".
  
  ПАУЛИНА:
  Уверена и в том клянусь без страха:
  Виной всему - безумие монарха!
  Он знать об этом должен и узнает,
  Мне быть суровее Афины подобает.
  Коль мой язык сподобится халве,
  В моей ему не место голове,
  Уж лучше жить в глуши и немоте,
  Чем навредить пленённой правоте.
  Моё почтение должны вы передать
  И вот что государыне сказать:
  "Коль мне дитя она своё доверит,
  То силу правды государь измерит,
  Взглянув в глаза невинного дитя,
  Отступит он. И козни прекратят.
  Визит победу правде обеспечит:
  Молчание, порой, сильнее речи".
  
  ЭМИЛИЯ:
  Добро и честь настолько очевидны,
  Что уготован плану дерзкому успех.
  Вы - нам пример и мы должны гордиться:
  Никто из женщин на такое не решится.
  Пока о плане доложу я королеве,
  В соседней комнате придётся обождать.
  И у неё похожий план сегодня возникал
  Но не решалась королева попросить об этом,
  Боясь, что в просьбе ей откажут.
  
  ПАУЛИНА:
  Скажите ей, что словом я владею:
  И говорить, и слушать я умею.
  Коль разум и душа объединяться,
  Я одолею всё, нам нечего бояться.
  
  ЭМИЛИЯ:
  Благослови вас бог!
  Иду я к королеве. Прошу вас далеко не уходить.
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Как может королева передать дитя,
  Когда я не имею указаний?
  Вы подвергаете опасности меня.
  
  ПАУЛИНА:
  Вам оснований нет бояться.
  Король под стражей держит королеву,
  Природа разрешила ей родить,
  И вы дитя должны освободить,
  Нет права у монарха осуждать младенца,
  Как нет и оснований для вины супруги.
  
  ТЮРЕМЩИК:
  Готов поверить вам.
  
  ПАУЛИНА:
  Не бойтесь, положитесь на меня.
  Меж вами и опасностью я стану.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  АКТ ВТОРОЙ
  
  СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  
  Дворец Леонта.
  
  (Входят Леонт, Антигон, вельможи и слуги.)
  
  ЛЕОНТ:
  Покоя нет ни ночью и ни днём.
  Всему причиною - моя нерасторопность,
  К тому же - нерешительность моя.
  Всё было бы не так, как есть сегодня,
  Когда бы не изменница жена.
  Король-развратник - вне моих земель:
  Не покарать его я не могу, не опозорить,
  Её же должен и могу призвать к ответу.
  Сгори огнём она - вздохнул бы с облегченьем.
  Кто там?
  
  ПЕРВЫЙ СЛУГА:
  Я, мой король.
  
  ЛЕОНТ:
  Как мальчик?
  
  ПЕРВЫЙ СЛУГА:
  Ночь проспал спокойно.
  Надежда есть на ослабление недуга.
  
  ЛЕОНТ:
  Как в принце благородство велико!
  Едва узнав о порче королевы,
  Он принял на себя позор,
  Забыв про игры детские свои,
  Лишившись сна и аппетита.
  
  Оставь меня, иди проведай сына!
  
  (Первый слуга уходит.)
  
  Нет! Мысль о мщении - не к месту:
  Могуч противник силой и друзьями,
  Прядётся мщение на время отложить.
  Супруга - вот куда направлю жало.
  И Поликсен смеется, и Камилло,
  Над горем измываются моим,
  Поймай я их - иначе бы всё было,
  Давились бы не смехом, а слезами,
  Как это делает сегодня королева.
  
  (Входит Паулина с ребёнком.)
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Сюда недозволительно входить.
  
  ПАУЛИНА:
  Вам не мешать, а помогать мне надо.
  Похоже, гнев тирана-короля
  Затмил судьбу несчастной королевы.
  В плену у ревности король, несчастный узник,
  В плену его фантазий - королева.
  
  АНТИГОН:
  Умерь себя.
  
  ВТОРОЙ СЛУГА:
  Глаз не сомкнул прошедшей ночью государь,
  И просит двор его не беспокоить.
  
  ПАУЛИНА:
  Не горячитесь, сир, я сон его поправлю.
  Вы носитесь вокруг него, как тени,
  На каждый "ох" и "ах" его спеша,
  Во всё встреваете без такта и стеснений,
  Не спит он, мается, болит его душа.
  Мои ж слова - целительны как правда,
  Отдохновение сознанию несут
  И от бессонницы несчастного спасут.
  
  ЛЕОНТ:
  Что там за суматоха?
  
  
  ПАУЛИНА:
  Не суматоха, государь, а толк - о царственной особе.
  
  ЛЕОНТ:
  Да этой наглой даме нет указа!
  Гоните вон! А не тебе ли, Антигон,
  Велел её ко мне не допускать?
  Я будто знал: заявится она.
  
  АНТИГОН:
  Я запретил являться ей. Мне это странно.
  И вашим гневом угрожал и словом бранным.
  
  ЛЕОНТ:
  Не смог ей запретить?
  
  ПАУЛИНА:
  Он смог бы запретить дурное,
  Или последовав примеру короля,
  Меня за правду посадить в тюрьму,
  Не боле того.
  
  АНТИГОН:
  Взгляните на нее!
  Здесь нечему дивиться:
  Во весь опор несётся кобылица.
  
  ПАУЛИНА:
  Наш добрый и великий повелитель,
  Не наказать, а выслушать велите.
  Я и слуга, и врачеватель верный,
  Советом помогу и вылечу от скверны.
  Со свитой вашею, быть может, и не схожа,
  И всё же - я от доброй королевы.
  
  ЛЕОНТ:
  Доброй!
  
  ПАУЛИНА:
  Наичистейшей, доброй и добрейшей.
  Да будь я на манер мужчины скроена и сшита,
  Я обнажила б меч в её защиту.
  
  ЛЕОНТ:
  Убрать её отсюда.
  
  ПАУЛИНА:
  Тому, кто первым прикоснется,
  Лишиться глаз своих придётся,
  Но я уйти намерена сама,
  Когда исполню волю королевы.
  Вам королева дочь передаёт/
  Дитя благословенья ждёт/
  
  (Кладёт дитя.)
  
  ЛЕОНТ:
  Вон, ведьма, вон!
  За дверь её, изысканную сводню!
  
  ПАУЛИНА:
  Неправда это и бездумно,
  Честна настолько я,
  Насколько вы безумны.
  Довольно этого должно мне быть,
  Чтоб в нашем мире честной слыть.
  
  ЛЕОНТ:
  Предатели!
  Гоните же её с ублюдком вместе!
  Ты, старый маразматик,
  Согнанный с гнезда сварливою наседкой,
  Возьми ублюдка и отдай карге.
  
  ПАУЛИНА:
  Да пусть отсохнут руки у того,
  Кто прикоснётся к маленькой принцессе,
  Которую король ублюдком обзывает.
  
  ЛЕОНТ:
  Он испугался собственной жены!
  
  ПАУЛИНА:
  Когда б и вы жены боялись,
  То от детей бы вы не отрекались.
  
  ЛЕОНТ:
  Гнездо предателей и только!
  
  АНТИГОН:
  Я - не предатель, видит небо.
  
  ПАУЛИНА:
  Ни я , ни ты предатели, а он,
  Кто в жертву клевете не пощадил
  Ни собственную честь,
  Ни имя королевы,
  Ни право быть принцессою принцессе,
  Кто слово бранное вонзил в своё дитя.
  Обиднее ж всего, что невозможно,
  И в этом заключается проклятье,
  Его заставить вырвать подозренье,
  Которое пустило корни,
  Как дуб могучие и твердые, как камень
  ЛЕОНТ:
  Хоть не велик, однако же, остёр
  У этой женщины язык,
  Она всегда над мужем издевалась,
  Теперь до короля добралась.
  Отродье не моё, а Поликсена.
  И мать, и выродка приказываю сжечь!
  
  ПАУЛИНА:
  Но это ваше.
  Как говорят: "Здесь вылитый папаша"!
  Хоть копия размером и мала,
  Но ваши: нос, уста и голова,
  И ямки на щеках, и рот, и подбородок,
  Улыбка, руки, пальцы, ноготки...
  Настолько сходства с вами велики.
  Богиня всемогущая Природа,
  Создав подобие родителя-отца, не порти род:
  Не создавай , пожалуйста, урода,
  Который в детях собственных себя не признает.
  
  ЛЕОНТ:
  Она - воистину колдунья!
  Петля - тебе, смерть этой жабе,
  Коль рот зажать не можешь бабе.
  
  АНТИГОН:
  Когда б всех вешали за это, господин,
  Остались бы на свете вы один.
  
  ЛЕОНТ:
  Сколь много можно повторять?
  Убрать, убрать!
  
  ПАУЛИНА:
  Из недостойных недостойный
  Так не поступил бы.
  
  ЛЕОНТ:
  Велю тебя спалить!
  
  ПАУЛИНА:
  Не можно этим удивить!
  Не еретик в костре сгорает,
  А тот, кто ложно обвиняет.
  Тираном вас не смею называть,
  Но кто вас может оправдать?
  Когда жену за вымысел казните
  И тирании процветать велите.
  Про эту казнь узнает целый свет,
  Ни оправдания, ни милости вам нет!
  
  ЛЕОНТ:
  Куда ж девалась преданность короне?
  Гоните вон!
  Будь я тираном - был бы ей конец!
  Знай, что тиран я - не открыла б рта.
  Гоните вон!
  
  ПАУЛИНА:
  Толкать не надо! Я уйду сама.
  Но позаботьтесь о дитяти.
  Оно ниспослано вам богом,
  Который наградит её умом,
  Отличным от жестокого отца.
  Вы, жалкие льстецы,
  Кто от добра уводят государя,
  Ко мне не смейте прикасаться!
  Я ухожу. Пора прощаться.
  
  (Уходит.)
  
  ЛЕОНТ:
  Предатель! Ты жену подговорил.
  Моё дитя? Иди-ка ты с ним прочь.
  И даже если сердцем прикипел,
  Ты должен сжечь его немедля на костре.
  Никто другой, запомни: только ты.
  И при свидетелях мой выполнив указ,
  Ты через час об исполнении доложишь,
  Иначе жизни и имущества лишу.
  А если гнев мой - не указ для казни,
  То сам ублюдку вышибу мозги.
  Иди, неси его в огонь.
  Ты, кто жену свою подговорил.
  
  АНТИГОН:
  Не подговаривал жену я, государь.
  Сему свидетели все знатные вельможи,
  И коль захочет, то любой сказать вам может.
  
  ВЕЛЬМОЖИ (вместе):
  К её приходу, государь, он не причастен.
  
  ЛЕОНТ:
  Вы - все лгуны.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Вы, государь, должны нам доверять.
  Ведь служим мы и честию и правдой,
  Колени преклоняя перед вами,
  Отмены просим вашего решенья,
  В награду будущих и нынешних заслуг.
  В поступке столько ужаса и крови:
  Позором он страну и нас покроет.
  Монаршей милости мы просим на коленях
  
  ЛЕОНТ:
  Вы флюгером представили меня,
  Который дуновению подвластен.
  Иль полагаете ублюдок на коленях
  Меня посмеет величать отцом?
  Уж лучше сжечь немедленно урода,
  Чем растянуть огонь агонии на годы.
  И всё же - поступлю, как вы сказали,
  Но только выживет на свете он едва ли.
  Идите-ка сюда, проникшийся любовью
  К рожденному вне брака, вне закона,
  Что очевидно, как седая прядь,
  Украсившая бороду твою.
  Вы с повивальной бабкою своей
  На всё готовы, чтоб спасти ублюдка?
  
  АНТИГОН:
  Готов на всё в пределах совести и чести.
  За жизнь невинности пожертвую собою.
  
  ЛЕОНТ:
  Возможно.
  Только поклянись,
  Что всё исполнишь, как тебе велю.
  
  АНТИГОН:
  Клянусь вам, государь
  
  ЛЕОНТ:
  Внимай и сказанному следуй, как велю.
  Не смеешь отступить от воли ни на йоту,
  Иначе - смерть тебе и языкастой бабе.
  Пока старуху милую твою.
  Тебе, вассалу, поручаю:
  Возьми дитя, рождённое вне брака,
  И отвези подальше от границ,
  Отставив где-нибудь в лесу
  На милость случая и рока.
  Чужда и сердцу моему она и сану.
  Души спасением и тела заклинаю:
  Мешать судьбе её не смей.
  Пусть рок решит:
  Жить, умереть ли ей.
  Бери же!
  
  АНТИГОН:
  Исполню всё согласно клятве,
  Но смерть была бы милосердней.
  Идём же, бедное дитя,
  Быть может, некий высший дух
  Вскормить тебя стервятникам прикажет,
  А, может, зверь, природе вопреки,
  Проявит к человеку жалость.
  Дай бог, монарх, вам обрести себя,
  Чрез этот ад переступив.
  Тебе ж ,бедняжка, пусть поможет небо
  Снести жестокую судьбу.
  
  (Уходит с ребёнком.)
  
  ЛЕОНТ:
  Нет почвы у меня для семени чужого.
  
  (Входит слуга)
  
  СЛУГА:
  Гонцы Дион и Клеомен
  Из Дельф от прорицателя вернулись час назад.
  И к вам с известием спешат.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Как, государь, они вернулись быстро.
  Проверить в это невозможно.
  
  ЛЕОНТ:
  Всего каких-то двадцать дней,
  А уж послы на месте.
  Я объясняю это тем,
  Что всемогущий Аполлон
  Желает миру истину поведать.
  Немедля соберите двор,
  Пусть судит королеву за измену.
  Я обвинил её прилюдно
  Так пусть прилюдно и ответит.
  Пока жива она, мертвеет сердце.
  Меня оставьте и исполните указ.
  
  (Уходит.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  АКТ ТРЕТИЙ
  
  СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
  Сицилия. Морской порт.
  
  (Входят Клеомен и Дион..)
  
  КЛЕОМЕН:
  Чудесный климат, атмосфера рая
  На острове, чарующим природой.
  А храм не поддаётся описанью.
  
  ДИОН:
  А я поведаю, чем сам был удивлён,
  Какой картиною мой разум поражён:
  Величие жрецов, небесные манеры,
  Влекущие сердца в глубины веры.
  А жертвенный обряд!
  Тожественно и свято совершённый!
  
  КЛЕОМЕН:
  А глас оракула, напрягший перепонки,
  И громом Зевса, разорвавший душу.
  
  ДИОН:
  Когда бы весть благую принесли,
  (О, как бы этого хотелось!)
  Поездку бы приятно вспоминали,
  А государыню - спасли.
  
  КЛЕОМЕН:
  Великий Аполлон, зло оберни во благо!
  С указом царственным твоим несём бумагу.
  Ты королеву Гермиону оправдай,
  Во лжи погибнуть ей не дай.
  
  
  ДИОН:
  Сейчас всего важнее скорость.
  Ответ в послании с печатью,
  Как все о нём хочу узнать я,
  Гадать нельзя, да и не буду
  Оракул нам подарит чудо.
  Других коней!
  Нас кони свежие живее донесут,
  Да будет праведным над королевой суд!
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  АКТ ТРЕТИЙ
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  
  Зал суда.
  
  (Входит Леонт, вельможи и судьи.)
  
  ЛЕОНТ:
  Затеяв суд, признаюсь вам:
  Обременён великою печалью.
  Дочь короля, а ныне - королева,
  Которую без меры я любил,
  Сегодня призывается к ответу.
  Здесь места тирании нет,
  Поскольку суд публичный,
  Который и решит:
  Виновна или невиновна.
  Введите обвиняемую в зал.
  
  СУДЬЯ:
  Его величеству угодно,
  Чтоб пред судом предстала королева.
  Всех призываю к тишине!
  
  (Под стражей входит Гермиона, за ней Паулина и дамы.)
  
  ЛЕОНТ:
  Прошу вас обвиненье огласить.
  
  СУДЬЯ (читает):
  "Представленная здесь вам Гермиона, она же - королева и супруга сицилийского монарха, славного Леонта, согласно заявлению истца, виновна в государственной измене, в супружеской неверности, что выразилось в связи с королём богемским Поликсеном, и в посягательстве на жизнь святого суверена в сговоре с Камилло, бывшим подданным монарха. Когда ж раскрыт был замысел частично, то Гермиона, долгу и присяге вопреки,
  побегу их ночному пособила".
  
  ГЕРМИОНА:
  На обвинения отвечу я
  Одним коротким словом "нет",
  Я слов других не буду подбирать:
  Мне более вам нечего сказать.
  Ведь сколько я и что не говори,
  Меня решили вы приговорить!
  Но коль всему свидетель небо,
  А в этом я не сомневаюсь,
  Какой бы обвинитель не был,
  Я на невинность опираюсь.
  Ложь пламень правды уничтожит,
  Насилие терпение умножит.
  Кому же, как не вам, король,
  Доподлинно известно,
  Что я чиста и безупречна,
  А потому вдвойне несчастна,
  Но вы сознаться в этом не хотите.
  Вы здесь похожи, сударь, на актёра,
  Который зрителю меня представил вором.
  А действо мне театр напоминает,
  Где зрителя разжалобить желают.
  И ложе я делила с королём и трон,
  Полкоролевства мне принадлежало,
  Мне, дочери монарха, нанесён урон,
  Я - принца мать, меня же - унижают.
  Бронёю слов мне надо оградиться,
  Чтоб на невинность не посмели покуситься.
  Мне жизнь не дорога, когда одни печали,
  Непозволительно чтобы грязью обливали
  Род мой, Гермиону обвинив в измене,
  Ни жизнь, ни смерть мне чести не заменят.
  Проверьте мне: я смерти не боюсь,
  А потому за честь свою вступлюсь.
  Коль, государь, у вас осталась совесть,
  А я уже об этом беспокоюсь,
  До Поликсена вы меня любили,
  Ужели быстро так любовь забыли?
  И что ж с его приездом изменилось,
  В чём мне скажите провинилась,
  И перед праведным судом сейчас стою,
  Честь защищая светлую свою?
  Чиста перед супругом-господином:
  Не оскорбляла я его
  Ни действием, ни помыслом единым,
  Ни менее, ни более того.
  А коль неправда, пусть накажут свыше,
  Пусть камнем станут все, кто это слышит,
  А на могиле брошенной моей,
  Гнездо устроит ядовитый змей.
  
  ЛЕОНТ:
  Всегда найдётся наглость у порока,
  Чтоб обелить себя перед судом до срока.
  
  ГЕРМОИНА:
  Есть в этом истина, не скрою,
  Но этого нельзя связать со мною.
  
  ЛЕОНТ:
  Выходит, вы ни в чём не виноваты.
  
  ГЕРМИОНА:
  Виню себя лишь в том, какая есть.
  А Поликсен, с которым обвиняюсь,
  Мне был действительно любим
  В пределах, разрешённых честью,
  Как принято для светской дамы.
  Не сверх того, как вы мне приказали.
  Когда б не вняла вашему приказу,
  Не подчинившись воле государя,
  Любовь которого всегда боготворила
  С тех пор, как в детстве полюбила,
  То это было бы великим ослушаньем.
  А заговор считаю полным бредом:
  Вкус государственной измены мне неведом.
  Камилло же всегда был очень честен,
  Мотив побега не известен.
  Быть, может только богу одному,
  Хотя не верю, что известен и ему.
  
  ЛЕОНТ:
  О бегстве было также вам известно,
  Как и том,
  Что вы предпримите потом.
  
  ГЕРМИОНА:
  Стараюсь вас понять, но не могу,
  Вся жизнь моя во власти ваших снов,
  Пытаюсь убежать - не убегу,
  Зову в реальность - не хватает слов.
  
  ЛЕОНТ:
  Сон - наяву, поскольку видят все:
  Ублюдком разрешилась королева.
  Отец - король.
  Однако, не Леонт, а Поликсен!
  Подобно всем бесстыдницам,
  Границ стыду не знаешь,
  Как и не знаешь правды,
  Воюя с ней, на публику играешь.
  Как незаконнорожденный был брошен мною в ад,
  Хотя он менее виновен здесь, чем мне приснилось,
  Так будет брошена и королева в смрад,
  Где смерть не наказание, а милость.
  
  ГЕРМИОНА:
  Не тратьтесь на угрозы, государь,
  Что вы готовите, того сегодня жажду.
  Любовь была мне счастьем и венцом,
  Теперь, когда она уже угасла,
  С ней вместе угасает жизнь моя.
  Мой первенец - моё второе счастье,
  И он, как от заразы, от меня сокрыт.
  Дитя невинное, рождённое в тюрьме,
  Моя последняя на этот день надежда,
  Оторвано от божьего соска
  И брошено на верную погибель.
  Я слову чёрному на откуп отдана,
  Оно гуляет на устах развратных,
  А мать обычных привилегий лишена
  Которых никогда рожениц не лишают.
  И вот сюда, меня полуживую,
  Насильно на судилище пригнали.
  Не вижу в жизни более резон.
  По мне - уж лучше поминальный звон!
  Однако, продолжая суд, узнайте,
  Что жизнь свою за честь я отдаю!
  И до конца её за это постою!
  Все подозренья без улик я отметаю,
  Не признавала Ревность судиёй и не признаю.
  Где произвол, там нет закона.
  Судья мне - только Аполлон,
  Решенье вынесет оракул!
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Считаю просьбу справедливой.
  Пусть прозвучат слова оракула во имя Аполлона.
  
  (Несколько судей уходят.)
  
  ГЕРМИОНА:
  Отец мой был российский император.
  О, если б дожил он, увидев суд над дочерью своей.
  Позора суд - не чести.
  То утонул бы в омуте тоски её очей,
  Забыв о мести.
  
  (Возвращаются судьи, с ними Клеомен и Дион.)
  
  СУДЬЯ:
  Вы, Клеомен и вы, Дион,
  Перед лицом разящего меча закона,
  Тожественно клянитесь,
  Что прибыли из Дельф,
  Доставив от оракула ответ.
  Ответь сей за печатями жрецов из храма Аполлона.
  Печать не тронута, не читано посланье.
  
  КЛЕОМЕН, ДИОН:
  Клянёмся вам.
  
  ЛЕОНТ:
  Взломать печати и прочесть!
  
  
  
  
  
  СУДЬЯ (читает):
  " Так знайте: Гермиона - непорочна. К прелюбодейству не причастен Поликсен. Камилло предан государю. Леонт - от ревности тиран. Дитя невинно и зачато в браке. Король наследника лишиться. Что потерял, того уж не вернёшь".
  
  ВЕЛЬМОЖИ (хором):
  Хвала и слава Аполлону!
  
  ГЕРМИОНА:
  Хвала, великому, хвала!
  
  ЛЕОНТ:
  Ты не ошибся ли, читая?
  
  СУДЬЯ:
  Нет, государь. Так именно и есть.
  
  ЛЕОНТ:
  Коль так, то и оракул лжёт.
  Суд продолжается, поскольку всё неправда.
  
  (Входит слуга.)
  
  СЛУГА:
  О, государь! О. горе!
  
  ЛЕОНТ:
  Что стряслось?
  
  СЛУГА:
  Меня за эту весть возненавидит свет!
  Ваш сын и принц, боясь за королеву,
  Нас покинул.
  
  ЛЕОНТ:
  Как! Покинул!
  
  СЛУГА:
  Умер.
  
  ЛЕОНТ:
  Да. Гневен Аполлон!
  Наказана моя несправедливость.
  (Гермиона лишается чувств.)
  Что там произошло?
  
  ПАУЛИНА:
  Смертельна эта весть для королевы.
  Смотрите же, на что способна смерть.
  
  ЛЕОНТ:
  Вы королеву быстро унесите.
  Такая рана сердцу не по силам,
  Но я надеюсь, что она очнётся.
  Вас умоляю: бережными будьте,
  Найдите способ жизнь в неё вдохнуть.
  
  (Паулина и дамы уносят Гермиону.)
  
  Прости мне, Аполлон,
  Я осквернил оракула решенье!
  Я с Поликсеном примирюсь,
  Любовью снова завоюю королеву.
  Верну Камилло, честного слугу.
  Меня до ручки ревность довела,
  Склонял убить отравой Поликсена.
  Когда бы был Камилло духом слаб,
  Не дорожил бы честию своей,
  Была бы месть его рукою свершена.
  А он не побоялся смертной казни
  И не позарился на царские награды.
  Камилло гостю замысел открыл,
  Оставил здесь немалые богатства,
  А главное богатство, честь свою,
  Растратить не позволил.
  Она блистает яркой звездой
  Сквозь мглу моих дурных желаний.
  Чем более блистает он,
  Тем более пред ним тускнею я.
  
  (Возвращается Паулина.)
  
  ПАУЛИНА:
  Шнуровку на груди освободите,
  Иначе сердце выскочит наружу
  И может лопнуть от такого напряженья.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Что вас, сударыня, так сильно беспокоит?
  
  ПАУЛИНА:
  Какие казни мне тиран теперь готовит?
  На дыбе вздёрнет или колесует?
  Законопатит глотку плавленым свинцом,
  А, может, заживо зажарит на костре?
  Не хватит новых да и старых пыток
  В ответ на все проклятия мои.
  Под стать тинэйджеру безумие такое,
  Когда он в ревности не видит ничего.
  Всё осознав, ума лишиться можно.
  Всё сотворённое - прелюдия и только
  К той драме, что уже совершена.
  Измена Поликсену - мелкий штрих,
  Не более, чем глупость, да и только.
  И честь Камилло, сдобренная ядом,
  Сумела выжить - тоже ничего.
  А дочь, рождённая в неволе,
  Стервятникам дарована, как кость,
  На что б и дьявол не сумел решиться,
  Творя из пламени над жертвою водицу.
  И принца смерть на совести твоей,
  Не по летам святой и благородный,
  Он был убит несправедливостью отца,
  Который мать его прилюдно опозорил.
  Беда же главная в другом!
  Рыдайте все, услышав эту весть:
  Нет более в живых
  Чистейшей и святейшей королевы,
  Но гром возмездия пока ещё не грянул.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Нет! Небо не позволит!
  
  ПАУЛИНА:
  Я говорю: мертва и в этом вам клянусь.
  А мне не верите - идите посмотрите.
  И кто вернёт ей глаз сиянье, губ цветенье,
  Согреет хлад души убитой горем,
  Тому как богу буду вечно благодарна.
  Но ты, злодей, не мысли о пощаде,
  Твой грех не поддаётся осмысленью.
  Твоим уделом станет безысходность.
  Коленопреклонённый сотни лет,
  И голый, и постящийся в пустыне,
  Во хладе зим и лютых непогод,
  Гонимый бурями и вечною нуждою,
  Ты у богов не вымолишь прощенья.
  
  ЛЕОНТ:
  Пусть не кончаются проклятия твои.
  Меня они заслуженно бичуют.
  Не хватит горечи речей на все деянья.
  
  ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:
  Довольно говорить.
  Здесь смелость неуместна.
  Она на пользу дела не идёт.
  
  ПАУЛИНА:
  Прошу простить.
  Коль не права, то, осознав, раскаюсь.
  Была, увы, по-женски горяча.
  Я вижу: сердце кровоточит.
  Что в Лету кануло,
  Печалью не излечишь.
  Заслуживаю кары лишь за то,
  Что думать заставляю я о том,
  О чём вам помнить нонче - хуже пытки.
  Вы бабу глупую простите, государь,
  Во мне любовь к владычице взыграла.
  И снова за нелепость извините!
  Ни слова больше не скажу о ней,
  О детях ваших, о моём супруге,
  Которого навеки потеряла,
  Я вам терпения на годы пожелаю.
  А я уже ни слова не скажу.
  
  ЛЕОНТ:
  Не сожаление мне душу отрезвляет,
  А реальность, от которой не уйти.
  К телам усопшим, сыну и супруге,
  Прошу тебя меня сопроводи.
  Мы захороним их в одной могиле,
  Причину смерти, мой позор,
  На камне вырежем, чтоб каждый мог прочесть.
  Я буду омывать его слезами каждый день,
  Что утешеньем станет мне, покуда существую.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  
  АКТ ТРЕТИЙ
  
  СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  
  Богемия.
  
  Пустынный берег моря.
  
  (Входит Антигон с ребёнком на руках и моряк.)
  
  АНТИГОН:
  Ты не ошибся, что наш чёлн
  К пустынным берегам Богемии причалил?
  
  МОРЯК::
  Ошибки нет, но час недобрый:
  И небо хмурится, и буря назревает,
  Как будто нас за что-то осуждает.
  
  АНТИГОН:
  Что бог решил, тому и быть!
  А ты иди, смотри за судном.
  И не успеешь оглянуться,
  Как я сумею обернуться.
  МОРЯК:
  Поспешность вам не помешает,
  Но вглубь страны не забирайтесь,
  И непогода ветром свищет,
  И дикий зверь повсюду рыщет.
  
  АНТИГОН:
  Иди. Я скоро возвращусь.
  
  МОРЯК:
  Скорей бы уж покончить с делом и душу успокоить.
  
  (Уходит.)
  
  АНТИГОН:
  Идём, несчастное дитя.
  Не раз слыхал я, но не верил,
  Что души мёртвых воскресают.
  Вчера же ночью так всё и случилось:
  Ко мне родная мать твоя явилась.
  Не сон, а явь, похожая на сон.
  Качаясь шла, как будто чаша,
  Наполненная скорбью до краёв.
  И. как святая, в белом одеянье
  Приблизилась к постели, где лежал,
  Три раза надо мной склонялась,
  Сквозь стон и слёзы всё пыталась
  Мне что-то важное сказать,
  Но у неё никак не получалось.
  Но бурю укротив в себе, сказала:
  "Мой Антигон, случилось так,
  Что воле вопреки, но исполняя клятву,
  Ты должен дочь мою. оставить без защиты.
  Пустынных мест в Богемии немало,
  В одном из них оставь её в слезах.
  Она для всех считается погибшей,
  Малышку же Перитой назови.
  За дело чёрное по воле господина,
  Ты не увидишь больше Паулину".
  И вдруг, пронзая стоном ночь, исчезла.
  Никак не мог прийти в себя,
  Оцепенев от страха,
  То был не сон, казалось мне, а явь.
  Считая прочие все сны за пустяки,
  Я этому действительно поверил
  И слово дал себе его исполнить.
  Уверен: Гермиона - в небесах,
  И Аполлон диктует мне с небес
  Оставить на земле отца дитя,
  Ребёнка Поликсена,
  Где рок её полюбит иль погубит.
  Взойди, цветочек, и порадуй мир!
  Кладу с тобою вместе всё твоё:
  Здесь и приданое и имя,
  Коль сложится судьба благополучно:
  То имя,- чтоб его делами славить,
  Приданое, - чтоб на ноги поставить..
  Крепчает буря, тучи набегают,
  Пороки матери на гибель обрекают.
  Душа болит и исцеленья хочет,
  Иссякли слёзы, сердце кровоточит.
  Да буду проклят собственною клятвой!
  Прощай, бедняжка, не забудь, как пели
  Тебе бураны в хладной колыбели.
  Становится чернее ночи день,
  Шумами полнится уже любая тень!
  Не наступила темнота пока,
  Мне б добежать до челнока.
  Здесь гонят зверя!
  Я теперь прогиб!
  (Убегает, преследуемый медведем.)
  
  (Входит пастух.)
  
  ПАСТУХ:
  Когда б между шестнадцатью и двадцатью годами
  У юношей была бы не гулянка, а сплошная спячка,
  Была бы решена важнейшая для всех людей задачка:
  Пузатых не было б девчонок,
  Ограбленных мальчишками лавчонок,
  Разбитых подбородков и носов,
  Обиженных до смерти стариков.
  Послушайте!
  Кому же, кроме них, взбредёт на ум охотиться в такую непогоду?
  Спугнули двух моих овец. Боюсь, что волк - хозяина проворней: не досчитается кошара этой пары. Коль и найду их, то на берегу, овечки наши плющ там объедают. Быть может, разыщу. Такое ведь бывает.
  А это что за чудеса?
  Какие глазки, волоса!
  И ловко упакован так.
  В пелёнках он или она?
  Чья здесь оставлена вина?
  Хоть я наукам не учён, но в этом свёртке грех дворцовый заключён. Сие сотворено в укромном месте, в стороне от глаз, в огне сплетённых тел, а не в промозглой мгле и хладе, как у нас. Велит мне жалость дитятко спасти, подарок оный сыну поднести. Он где-то здесь ходил и откликался.
  Эгей! Куда же ты девался?
  
  (Входит шут.)
  
  ШУТ:
  Да здесь я!
  
  
  ПАСТУХ:
  Ты рядом? Ну, тогда иди и удивляйся. Об этом будут говорить всю жизнь и даже после смерти. Но что с тобой? Ты выглядишь так странно.
  
  ШУТ:
  Я видел нечто на земле и море! Но где? -сказать я затрудняюсь, поскольку небо с морем слились воедино. Да так, что между ними шила не просунешь.
  
  ПАСТУХ:
  И что ж, мой мальчик, там произошло?
  
  ШУТ:
  Когда б ты сам увидел, как оно ревёт, с каким остервененьем гложет берег! Но ужас весь, скажу тебе, не в этом. Мне раздирали душу вопли моряков! То выплюнет волна их, то проглотит. Корабль мачтою хватался за луну, но увлекали волны судно в глубину. Оно болталось, словно, пробка в бочке. А на земле медведь терзал вельможу, с несчастного чулком сдирая кожу. А тот вопил и звал меня на помощь, твердя, что знатен родом он, а имя - Антигон. Смокнулась пасть драконова над судном, и, словно, смех над воплями гремел раскатом гром. Но громче бури, громовых раскатов, ревел медведь и задранная жертва.
  
  ПАСТУХ:
  О, господи, когда ж всё приключилось?
  
  ШУТ:
  Моргнуть я не успел, как всё произошло: ещё тела под толщей вод не охладели, медведь же - дворянина дожирает до сих пор.
  
  ПАСТУХ:
  Когда бы рядом был - помог бы старику.
  
  ШУТ:
  Похоже, ты и кораблю помог бы, когда бы жалость устояла на ногах.
  
  ПАСТУХ:
  Ужасный день! Ужасные дела! Но посмотри-ка, сын, и небу поклонись. Как рядом иногда бывают смерть и жизнь, которая невзгодам вопреки родится! Здесь есть, чему дивиться. Одёжка вся дворянского покроя. Ты разворачивай, не бойся. Мне феи предсказали: я разбогатею. Подкидыш это. Что же там ещё? Давай посмотрим.
  
  ШУТ:
  Ты, старик, везунчик! Коль перечень грехов твоих великим не был, тебя за то вознаграждает небо. Не чем-нибудь, а золотом сплошным!
  
  ПАСТУХ:
  Всё золото - от фей: ты в этом убедишься. Теперь же - быстро всё запрячь и поспешим домой короткою дорогой. Нам, мальчик, повезло, но слово лишнее испортить дело может. Молчим! - молчание для нас всего дороже! Пусть овцы сами здесь пасутся, а ноги наши к хижине несутся.
  
  
  
  ШУТ:
  Иди с находкою домой, а я взгляну, не бросил ли медведь на поле жертву. Они лишь в пору голода свирепы. Коль что-то от вельможи там осталось, то следует останки схоронить.
  
  ПАСТУХ:
  Ты так и поступи. А коль найдешь чего-то интересным, то и меня о том оповести.
  
  ШУТ:
  И ты мне схоронить его поможешь.
  
  ПАСТУХ:
  Счастливый день добром отплачен должен.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  
  АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
  
  СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
  (Время, воплощаемое хором.)
  
  ВРЕМЯ:
  Немногих чту, караю всех
  И шуткою злою, и террором,
  Творю провалы и успех,
  Иных - бросаю под забором.
  Настал момент крыло расправить
  И, пролетев шестнадцать лет,
  Вас в мир неведомый отправить,
  Где дням былым возврата нет.
  Моим законам всё подвластно:
  И созидаю я и рушу,
  И в безобразном, и в прекрасном
  Мне каждый миг и час послушен.
  Я колесо времён кручу
  Мир разверну, куда хочу.
  Вот и сейчас дарю вам сон,
  Надеюсь: вас утешит он.
  Вы этот мир не узнаёте
  И, словно, заново живёте.
  Леонт остался в стороне
  Под спудом скорби и печали,
  А мы летим к другой стране,
  Нас всех Богемия встречает.
  И королевич Флоризель,
  А с ним милейшая девица,
  Стройна, изящна, как газель,
  Должны на сцене появиться.
  Что будет в будущем, я знаю,
  Но в тайну вас не посвящаю.
  Повременить пока желает время,
  Должно взойти посаженное семя.
  Коль время потеряете напрасно,
  Вам Время возместить его согласно.
  
  (Уходит.)
  
  
  
  
  АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  
  Богемия. Дворец Поликсена.
  
  (Входят Поликсен и Камилло.)
  
  ПОЛИКСЕН:
  Камилло, перестань меня терзать: тебе, ты знаешь, я не в силах отказать, а согласиться -
  будто света белого лишиться.
  
  КАМИЛЛО:
  Пятнадцать лет сложились воедино,
  С тех пор, как я покинул край родимый.
  Но кости требуют, и ты меня прости,
  В родной земле покой свой обрести.
  К тому ж - король мне весточку прислал
  Вернуться каждым словом умолял,
  И кается, и просит он прощенья...
  И в этом есть резон для возвращенья.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Камилло, коль тебе я дорог, то не уезжай, не разрушай того, что ты воздвигнул. Ни делу - прок, ни в радость и досуг, я без тебя останусь, как без рук. Уж лучше было б никогда тебя не знать, чем, отпустив, всё разом потерять. Подвигнул ты начать меня дела, в которых - ноль другая голова. Ты должен ради этого остаться, ведь ты не можешь с этим не считаться. Быть может, был я не способен твои заслуги оценить, то научи меня, как можно мне, за всё благодарить. А где в оценке ошибусь, я дружбой верной расплачусь. Ты мне Сицилию, прошу, не вспоминай - далёкий для меня, неблагодарный край. Возможно, и раскаялся король, но не последнюю в трагедии сыграл сей братец роль. Потеря принца и супруги - его печальные заслуги.
  Давно ль ты выдел принца Флоризеля?
  Несчастны короли, когда детей хоронят.
  И сердце рвётся и народ весь стонет,
  Но я же тот король, кто точно знает:
  Несчастен дважды, кто живьем теряет.
  
  КАМИЛЛО:
  Три дня тому назад я видел принца. Что занимает юношу - не знаю, но к власти интерес его угас. К делам дворцовым он охладевает. Такое ранее за ним не наблюдалось.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Меня, Камилло, это беспокоит и я решил за ним понаблюдать, секретным службам поручив сопровождать его во время развлечений. Мне доложили - он не редкий гость у пастуха. Пастух же, по словам соседей, каким-то чудом выбрался из грязи в князи.
  
  КАМИЛЛО:
  До слуха моего рассказы доносились, они лишь к дочери красавице сводились. Одно в рассказах этих удивляет: пастух неведом, деву знают.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Вот и меня рассказ немало беспокоит. И не на этот ли крючок попался мой отчаянный сынок? Не скрою: хочу туда наведаться с тобою, но мы должны переодеться и объявиться в образе ином, чтоб пастуха разговорить и выведать причину посещений принца. Труда, я думаю, нам это не составит. А потому прошу тебя все мысли о Сицилии оставить.
  
  КАМИЛЛО:
  Я подчиняюсь вашему приказу.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Вот так бы сразу!
  Теперь нам следует с тобой переодеться.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
  
  СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  
  Дорога близ жилища пастуха.
  
  (Распевая входить Автолик.)
  
  АВТОЛИК:
  Когда нарцисс во всей красе
  Себя покажет свету,
  Любовью заболеют все,
  К зиме возврата нету.
  
  Свой незатейливый наряд
  Готовят девы к пляскам,
  А соловьи концерт творят,
  И побуждают к ласкам.
  
  И в звуках нежных утонув
  Мелодии весенней,
  От поцелуев отдохнув,
  Мы спим в душистом сене.
  
  Когда-то в бархатном камзоле служил при принце Флоризеле. Теперь я - не при деле. А бархатный костюмчик мой сожрала моль.
  
  Меня тревожит это мало,
  Луна, как свечка, по ночам,
  Куда б дорога не кидала,
  Весь мир открыт моим очам.
  
  Кто накопления имеет,
  Прикован крепко к сундуку,
  Я - тот, кого надежда греет,
  Свободно, как ручей, теку.
  
  Я, будучи воришкой, не брезгую бельишком. Меня отец затейливо назвал, он под Меркурием, как сын его, родился и для таких же мелких краж, как сын его, сгодился. Я в кости до костей весь проигрался, а потому и без штанов остался. Тащу по мелочи всегда, а за разбой - одна беда: то перекладина, то плеть, а мне такое не стерпеть. Моё грядущее - мой сон, всё заменяет в жизни он. Да будет мне за это всё награда!
  
  (Входит шут.)
  
  ШУТ:
  А ну посмотрим, сколько это будет: одиннадцать голов на двадцать фунтов шерсти, за восемь фунтов шерсти - целый куш. Какой же здесь доход на всех домашних душ?
  
  АВТОЛИК (в сторону):
  Попалась птичка, коли выдержит силок.
  
  ШУТ:
  Мне без абаки здесь не подсчитать. прикину-ка, что надо закупить на праздник стрижки: три фунта сахару, пять фунтов риса и изюма... Что собирается сестрица делать с рисом? Отец её хозяйкою на празднике назначил, а значит пусть об этом думает сама. Всем стригунам готовит по букету. А трое же из них - прекрасные певцы: и тенор есть и бас, один же, пуританин, псалмы выводит под волынку. Да не забыть бы про шафран для пирогов, орех мускатный, финики, имбирь и прочие мудрёные приправы для кухни и забавы.
  
  АВТОЛИК (катаясь по земле):
  Зачем на божий свет я народился!
  
  ШУТ:
  Помилуй бог! А это что такое?
  
  
  АВТОЛИК:
  Да помогите ж мне вы, помогите! На мне лохмотья эти раздерите! А уж потом смогу я умереть!
  
  ШУТ:
  Да не сдирать с тебя лохмотья, а - оставить, и не мешало бы других ещё добавить.
  
  АВТОЛИК:
  Не более лохмотьев у меня, чем синяков на теле, в которые грабители безжалостно одели.
  
  ШУТ:
  Да, при таком наряде нет шансов выжить дяде.
  
  АВТОЛИК:
  Я и ограблен и побит. Не пожалел меня бандит. Всё отобрал и обрядил в лохмотья
  
  ШУТ:
  А этот леший конный был иль пеший?
  
  АВТОЛИК:
  Да пеший, сударь, был он, пеший.
  
  ШУТ:
  Да, судя по тому, что он оставил, на всадника он вовсе не похож, а коль камзол у всадника сей был, не менее ста лет он отслужил. Давай же руку, помогу.
  
  АВТОЛИК:
  О, господи, прошу вас осторожней.
  
  ШУТ:
  Ах, бедная душа!
  
  АВТОЛИК:
  И встать-то - не по силе. Плечо мне своротили.
  
  ШУТ:
  Надеюсь, на ногах ты устоишь.
  
  АВТОЛИК (вытаскивая из кармана шута кошелёк):
  Прошу, прошу вас, не спешите.
  Ах, если бы вы знали, какую мне услугу оказали!
  
  ШУТ:
  Нуждаешься, наверно, в мелочишке, могу тебе подбросить на харчишки.
  
  АВТОЛИК:
  Да упаси вас бог! Не надо! Моя родня поблизости живёт, она и деньги и камзол найдёт. Прошу вас ничего не предлагать, дороже денег ваша благодать.
  
  ШУТ:
  Каков был из себя грабитель?
  
  АВТОЛИК:
  Знавал его ещё я при дворе: в те времена прислуживал он принцу, позднее же за нрав свой воровской был выметен поганою метлой.
  
  ШУТ:
  Он за порог был выгнан за порок. За добродетель со двора не гонят. Её лелеют, чтоб она цвела, но и её не удержать: она иные ищет для себя дела.
  
  АВТОЛИК:
  Я соглашусь, что выгнан за порок. Ведь я его отлично знал. Он обезьянку на плече таскал, в суде курьером подвязался, был управляющим в именье, на сцене показал уменье, где блудным сыном представлялся, затем на вдовушке женился и рядом с моим домом поселился, однако, он без краж не мог прожить и вынужден всю жизнь бродягой быть. Он был и будет многоликим, не зря ж зовут бродягу Автоликом.
  
  ШУТ:
  Вор имя этому бродяге, вор! Где веселится публика и пьяный люд, гуляет, там и воришка этот промышляет.
  
  АВТОЛИК:
  Да, сударь! При деньгах и при параде, а я - на паперти стою в его наряде.
  
  ШУТ:
  Да жулик - трус, каких Богемия не знает. Посмотришь строже, плюнешь вслед - он, обмочившись, убегает.
  
  АВТОЛИК:
  Я не любитель драться, должен вам признаться. Он это чувствовал и знал, а потому так нагло поступал.
  
  ШУТ:
  Оправились теперь?
  
  АВТОЛИК:
  О, славный сударь, мне гораздо лучше. Поддержки вашей мне надолго хватит. Теперь не только устою, но и уверенно до цели добреду. Прощайте.
  
  ШУТ:
  Не вывести ль тебя мне на дорогу?
  
  АВТОЛИК:
  Теперь уже с неё я не сверну.
  
  ШУТ:
  Тогда прощай. Мы стричь баранов будем и устроим праздник. Я должен поспешить на это праздник пряностей купить.
  
  АВТОЛИК:
  Вам процветания и благ!
  (Шут уходит.)
  
  Тебя, мой друг, мне очень жаль, но кошелёк уже сбежал - он пряностей не любит. Спешу, спешу на праздник стрижки забрать у стригунов излишки, когда-то вспомнят и меня стишком в забавной книжке.
  
  (напевает):
  
  Шагать весёлому не лень,
  Когда благие вести.
  Весёлый топает весь день,
  Печальный спит на месте.
  
  (Уходит.)
  
  
  
  
  
  
  АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
  
  СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ
  
  Перед домом пастуха.
  
  (Входят Флоризель и Перита.)
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Наряды так божественны и строги,
  Апрель спешит Весною расцветиться,
  Здесь собрались не стригали, а боги,
  А ты над ними - главная царица.
  
  ПЕРИТА:
  Не подобает мне, прошу меня простить,
  Хвалою в адрес собственной гордиться.
  Сегодня под хламидой пастуха
  Надежда нашей нации таится,
  А платья королевского дворца
  Скрывают деревенскую девицу.
  Когда бы не дурачества и праздник,
  Где всё позволено на время торжества,
  Мне было б стыдно вас в наряде видеть том,
  Где вы и я, как зеркале кривом.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Благодарю тот час, когда мой славный сокол крыла направил к вашему крыльцу.
  
  ПЕРИТА:
  Юпитер здесь распорядился!
  Меня, однако, разница страшит.
  Высоты ваши страха не боятся,
  А мне приходится считаться.
  Я вся дрожу при мысли, что король,
  Каким-то случаем попав в деревню нашу,
  Увидит вас, наследника короны,
  Не коршуном, а серою вороной.
  Пастушка же в убранстве королевы,
  Его обидит выходкою смелой.
  
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Ты кроме праздника не думай ни о чём.
  Ведь даже боги ради дел амурных
  Меняли облики, в животных обращаясь.
  Мычал Юпитер, обратясь в быка,
  Нептун зелёный блеял, как барашек,
  Хитоном пламенным блистая, Аполлон,
  Был пастухом, как я сегодня.
  Ту красоту, которая так рядом,
  Не скрыть, не изменить нарядом.
  Душа пылает, разуму же ясно:
  Сильнее честь желаний страстных.
  
  ПЕРИТА:
  Все ваши рассуждения сильны,
  Пока король не объявил войны,
  Случись, что государь на пир прибудет,
  Меня лишат всего, а вас- осудят.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Моя прелестная Перита,
  Где праздник - не живёт печаль.
  Я - твой, красавица,
  И здесь отец не властен,
  Как сам не властен над собою:
  Ведь ты повелеваешь мною.
  Я и судьбе не подчинюсь,
  Коль та откажет в счастье.
  Весёлым днём лечи печаль,
  Забудь о ней, гостей встречай,
  Как будто это наша свадьба,
  О дне которой мы мечтаем.
  
  ПЕРИТА:
  Будь благосклонна, госпожа Фортуна!
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Встречай прибывших, зажигай весельем,
  И пусть румянец радости на лицах засияет.
  
  (Входят пастух, шут, Мопса, Дорка и другие, в числе которых переодетые Поликсен и Камилло.)
  
  ПАСТУХ:
  Ты, дочка, старика послушай!
  Когда б жена моя, весёлая старуха,
  До этих дней счастливых дожила,
  Она б хозяйкою и поваром была,
  И ключником, и дамой, и дворецким,
  Встречала бы гостей и угощала,
  И спела бы, конечно, и сплясала.
  И потчевала б гостя дорогого
  От одного конца стола и до другого.
  Её лицо пылало б от забот,
  Пила б с любым, кто за здоровье пьёт.
  И гостью и хозяйку, так бывало,
  Она в одном лице объединяла.
  Так будь и ты не гостьей, а хозяйкой,
  А ну-ка веселей всех приглашай-ка,
  Знакомство никому не помешает,
  Оно, порою, многое решает.
  Пусть красным будет не лицо, а слово,
  Чтоб захотелось всем на праздник снова.
  Пусть шерсти будет полный дом,
  А стадо множится числом!
  
  ПЕРИТА (обращаясь к Поликсену):
  Добро пожаловать, наш гость,
  Меня отец на празднике хозяйкою назначил.
  (обращаясь к Камилло):
  И вас любезно я пожаловать прошу.
  Подай же, Дорка, мне букеты трав.
  Дозвольте их вручить вам.
  Вот розмарин и рута,
  Хранившие всю зиму запах лета.
  Так пусть и наше милое веселье
  Хранится в вашей памяти всегда.
  Добро пожаловать на праздник стригалей.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Всё кстати, милая пастушка,
  Так старикам приятно вспомнить это:
  Те времена, где живы ароматы лета.
  
  ПЕРИТА:
  Пока, старея, уходящий год
  Не уронил листом багряным лето,
  И не зачал зиму с метелью белой,
  Сезон цветения левкое и гвоздика завершают:
  Не для ума - для красоты безродные цветы.
  На нашей скудной почве им не место,
  И я о них нисколько не жалею.
  
  ПОЛИКСЕН:
  А отчего ж, красавица, скажи?
  
  ПЕРИТА:
  Молва гласит они надуманы искусством.
  Природе вопреки искусство постаралось,
  Чтоб цветом, а не сутью сердце восторгалось.
  
  
  ПОЛИКСЕН:
  Положим так.
  И всё же - тот творит искусство,
  В кого природа-мать талант вдохнула.
  А значит и искусство - от природы.
  Дичок, скрестившись с лучшею лозою,
  Становится из дикого элитным.
  Вот, милая красавица, пример,
  Когда природа пестует природу.
  
  ПЕРИДА:
  Да, так оно и есть.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Тогда забудь про отношение такое и сажай левкое.
  
  ПЕРИТА:
  Ни одного цветка не посажу,
  Как на лицо не наложу
  Ни краски, ни румяна,
  Чтоб завлекать избранника обманом.
  Вот вам цветы: лаванда и другие,
  Очам и сердцу очень дорогие,
  Ведь настрадавшись за день, как мы с вами,
  Они встают, залитые слезами.
  Цветы из середины лета
  Дарю я гостю средних лет.
  Возьмите ваш букет.
  
  КАМИЛЛО:
  Будь я барашком в стаде рядышком с тобою,
  Я б созерцанием тебя существовал, а не травою.
  
  ПЕРИТА:
  Тогда б уж точно: к январю вы похудели,
  И прочь бы унесли вас белые метели.
  Теперь бы вам, мой друг прекрасный,
  Найти хотелось мне цветочек красный,
  Который, как и полагаю я,
  Подходит возрасту и дню календаря.
  А вы - цветочки сами, юные девчонки,
  Бутоны девственности, где взойдут потомки.
  О, Прозерпина, где же те цветы,
  Что ты страшась Полутона растеряла?
  Предвестник ласточек нарцисс,
  Кивающий ветрам пленительного марта,
  Фиалки, словно, веки томные Юноны,
  Достойные украсить грудь Венеры,
  Бледнеющий от скуки первоцвет,
  В безбрачии зачахший, не познавший Феба.
  Недуг, плодящий старых дев.
  И примула, цветения царица,
  И лилия, и прочие цветы
  Так мне могли сегодня пригодиться,
  Чтоб красотою был осыпан ты.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Подобно мёртвому в гробу?
  
  ПЕРИТА:
  Подобно свадебной постели,
  Где сгинуть от любви хотели,
  Так умирай, но буду знать я:
  Схоронен ты в моих объятьях.
  Возьми цветы, я устоять не в силе:
  Костюм и праздник голову вскружили.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Всё, что не делаешь, выходит лучше всех.
  Коль говорить тебе случалось,
  Хотел, чтоб слово не кончалось,
  Когда ты песню запеваешь,
  О всём земном вдруг забываешь,
  Мечтаешь только об одном,
  Чтоб песней полнился весь дом,
  Молитве твой мотив - и тот в угоду,
  И даже в прибыли он делает погоду.
  Когда же танцем ты, Перита, одержима,
  С морской волной движение сравнимо,
  Тебя благодарю я и творца,
  Что нет прекрасному видению конца.
  Такого ни одна не совершает дева,
  Ты прирожденная, Перита, королева.
  
  ПЕРИТА:
  Ты в похвалах не скромен, Дориклес,
  Но со лжецом пастух совсем не схож:
  И юность, и смущения румянец
  Подумать не дают, что здесь таится ложь.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Нет у тебя причин бояться,
  Как и в тебе - мне сомневаться.
  Пусть в танце наши дни несутся,
  А руки никогда не разомкнутся.
  
  ПЕРИТА:
  За это я ручаюсь.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Уж слишком хороша для здешних мест,
  И удивительно тонка в своих сужденьях.
  Принцесса это - не пастушка,
  Так не ведёт себя простушка.
  КАМИЛЛО:
  Её он каждым словом зажигает,
  Она в его объятиях сгорает,
  Зарделась вся, как королева маков.
  
  ШУТ:
  Давайте же, играйте веселее!
  
  ДОРКА:
  Ты Мопсу в танце закружи
  И поцелуем привяжи,
  Приправив чесноком,
  Чтоб не сбежала далеко.
  
  МОПСА:
  Тому настало время!
  
  ШУТ:
  Забудем про манеры и слова,
  Что делать, музыка подскажет нам сама.
  
  (Звучит музыка. Танцуют пастухи и пастушки.)
  
  ПОЛИКСЕН:
  Скажи, пастух, что за красавец деревенский
  Так лихо с вашей дочерью танцует.
  
  ПАСТУХ:
  Дориклес имя у красавца.
  Со слов его - достаточно богат.
  Ему я верю: смотрит прямо
  И не отводит глаз.
  И здесь хочу поставить точку:
  Любит дочку.
  В чём тоже я не сомневаюсь.
  Как месяц молодой в воде купается,
  Любовью наслаждаясь,
  Вот так и он: в глазах бездонных утонул,
  И оба в поцелуе долгом стонут.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Она отплясывает славно.
  
  ПАСТУХ:
  Хвалить отцу дитя - пустое дело,
  Но может всё: могу сказать вам смело.
  Когда б Дориклес в жёны деву взял,
  Он получил бы больше, чем мечтал.
  
  (Входит работник.)
  
  
  РАБОТНИК:
  У ваших, господин мой, у ворот скопился любопытный весь народ. Когда бы вы такое услыхали, вы б здесь под дудки и волынки не плясали. Разносчик песни там лихие распевает. С таким азартом, словно, деньги отмывает. Распелся, будто бы балладами объелся. А все, заслушавшись, стоят развесив уши.
  
  ШУТ:
  Зови его. Он кстати объявился. Люблю баллады, особливо, где грусть - смешна, печаль - смешлива.
  
  РАБОТНИК:
  А песни-то любых размеров
  Для дам, девиц и кавалеров.
  Любому, как перчатки подберёт,
  Размер и тон он знает наперёд.
  В любовных песнях брань не допускает,
  Она известна - вот и опускает.
  В припевах лишь случаются курьёзы,
  Где девушки кричат ему сквозь слёзы:
  "Я пала! Я пропала!"
  Он отвечает: ей:
  "Здесь жизни новой кроется начало."
  
  ПОЛИКСЕН:
  Да, бравый парень! Ничего не скажешь.
  
  ШУТ:
  Тебе мы верим, что он песней души греет.
  А кроме слов разносчик что-нибудь имеет?
  
  РАБОТНИК:
  Цветные ленты с радугою схожи, а кружева на адвокатские похожи, и столько их, замечу вам я кстати: на всех богемских адвокатов хватит. Полотна, нитки и батист всем предлагает наш артист, народ с обновою уходит: Он для любого вещь находит. Как бог, он жизнь в товар вселяет, и даже блуза оживает: как ангелочек машет рукавами, своею вышивкою радуя ваш глаз.
  
  ШУТ:
  Проси его. Пусть с песнею заходит.
  
  ПЕРИТА:
  Предупреди его, чтоб пошлостей не пел.
  
  (Работник уходит.)
  
  ШУТ:
  Серди разносчиков, сестрица, есть такие, которые горазды удивить.
  
  ПЕРИТА:
  Хотелось бы мне, братец, в это верить.
  
  
  АВТОЛИК (входит напевая):
  Полотно белее снега,
  Креп, как ворона крыло.
  Всё для радости и неги,
  Даже маски на чело.
  И перчатки, и браслеты,
  Ожерелья и янтарь,
  Будут дамы разодеты:
  Ничего для них не жаль.
  А для молодцев жилеты
  И карман для грошей,
  Денег, братцы, не жалейте
  Для своих хороших.
  Есть в моей походной лавке
  Для милашек сила:
  Шпильки, кнопки и булавки:
  Их вставляют милым.
  Налетайте, стар и млад,
  Ведь добру-то каждый рад.
  Я товары продаю,
  А добро-то раздаю.
  
  ШУТ:
  Разносчик, в Мопсу я влюбился,
  И враз карман мой прохудился:
  Пока в руках держу любимой длань,
  Перчатками и лентами выплачиваю дань.
  
  МОПСА:
  Ты мне до праздника всё это обещал. Хотел купить, но, видно, обнищал. Сегодня, вижу, вновь разбогател, коль снова подарить всё захотел.
  
  ДОРКА:
  А обещал-то больше, чем даёт, по крайней мере, рассуждает так народ.
  
  МОПСА:
  Перед тобой он обещание исполнил и даже кое-чем его дополнил, что без стыда уже вернуть неможно.
  
  ШУТ:
  Ужель приличия меж вами не осталось? Или подол закинув на лицо, всё выставляете прохожим на крыльцо? Ужель на это время не хватает в коровнике, у печки, за столом, где вы метёте языком, как помелом? Все ваши тайны для гостей - пустое. Болтать о глупостях не стоит.
  
  МОПСА:
  Молчу! Молчу! Гостинец я обещанный хочу: и кружева, и тонкие перчатки.
  
  ШУТ:
  А разве я тебе не говорил, как вор меня нещадно подоил?
  
  
  АВТОЛИК:
  Вы правы. Подтверждаю я:
  Кишит воришками земля.
  Сегодня каждый должен
  Быть с кошельком предельно осторожен.
  
  ШУТ:
  Здесь быть обобранным причины нет бояться.
  
  АВТОЛИК:
  Мне не хотелось бы с добром за так расстаться.
  
  ШУТ:
  А это что? Баллады?
  
  МОПСА:
  Купи, прошу тебя,. Я так люблю баллады. Всё, что печатают, не может быть неправдой.
  
  АВТОЛИК:
  А вот одна на жалостный мотив, как родила жена ростовщика двенадцать кошельков, набитые деньгами, при этом головы змеиные жрала, закусывая жабою тушёной.
  
  МОПСА:
  А сами-то вы врите в такое?
  
  АВТОЛИК:
  Как не поверить, коли месяц не прошёл?
  
  ДОРКА:
  Не дай господь любить ростовщика!
  
  АВТОЛИК:
  Вот вам и имя повивальной бабки, кумушки известной, как и шести других таких же честных женщин, которые при родах посчитали кошельки и деньги. Зачем враньё-то разносить, коль мне за правду могут заплатить?
  
  МОПСА:
  Прошу тебя, купи.
  
  ШУТ:
  Давай-ка отложи её в сторонку, тем временем другие пролистаю и что-нибудь куплю.
  
  АВТОЛИК:
  Вот сказ, как в среду сотого апреля над водной гладью рыба поднялась и, свесив с тучи плавники, поведала о девах, которые в груди не сердце - камень носят. Когда-то рыба женщиной была, но, не желая с милым обручиться, она вдруг обернулась жалкою селёдкой. Сей сказ правдив, но очень уж печален.
  
  ДОРКА:
  Ты думаешь, что это не враньё?
  
  
  АВТОЛИК:
  Пять судей под балладой расписались. Когда бы собирать все подписи пришлось,
  тогда бы места в коробе товару не нашлось.
  
  ШУТ:
  И эту отложи. Да и другие покажи.
  
  АВТОЛИК:
  Вот вам весёлая и очень озорная.
  
  МОПСА:
  Весёлые нам очень подойдут.
  
  АВТОЛИК:
  Поётся на мелодию "Две в одного влюбились". По всей окрестности поют её девицы и нечего дивиться, что баллада - нарасхват.
  
  МОПСА:
  Мы с Доркой запоём, тебе подпеть придётся: она ведь на три голоса поётся.
  
  ДОРКА:
  Мотивчик этот нам давно уже знаком.
  
  АВТОЛИК:
  Петь для меня - занятие простое. Следите за своими голосами.
  
  ПЕСНЯ.
  
  АВТОЛИК: От вас, девчата ухожу,
   Куда иду, вам не скажу.
  ДОРКА: А как же я?
  МОПСА: А как же я?
  ДОРКА: А как же без тебя мы?
  МОПСА: Не ты ль в любви мне клялся,
   Когда мной наслаждался?
  ДОРКА: Тебе под трели соловья
   Дарила нежности и я.
  МОПСА: А не спешишь ли ты в амбар,
  ДОРКА: Другим отдать любовный дар?
  МОПСА: И я пойду
  ДОРКА: И я пойду.
  МОПСА: А как же без тебя мы?
  ДОРКА: Уж коль поклялся нас любить,
  МОПСА: Тебя негоже уходить.
  
  ШУТ:
  Мы эту песню вместе после допоём не здесь, где чинно гости и отец ведут беседы. Тащи-ка короб, коробейник, будем брать. Я вас обеих одарю, девчонки.
  
  (Уходит с Мопсой и Доркой.)
  
  
  АВТОЛИК:
  За них сегодня дорого заплатишь.
  (Напевает, следуя за ними):
  На вкусы разные товар
  И для пастушек, и для бар,
  Шелка оттенков дивных,
  Забавы для наивных,
  Решает лишь монета:
  Во что любовь одета.
  
  (Уходит.)
  
  (Снова появляется работник)
  
  РАБОТНИК:
  Там у ворот: разряженные в шкуры ямщики, три пастуха, три свинопаса и другие, себя причисливши к сатирам, пляшут, а девки говорят, что то не танцы, а какие-то прыжки. Но сами-то танцоры полагают, что пляски их гораздо лучше бальных и вам придутся, сударь, по душе.
  
  ПАСТУХ:
  Гони их прочь! Дурачеств нам не надо.
  Вы, сударь, от всего уже устали.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Устали ждать тебя, кто хочет нас развлечь. Позволь им показать своё уменье.
  
  РАБОТНИК:
  А трое, говорят они, имели честь плясать пред королём. Один из них - балбес, но скачет прямо до небес.
  
  ПАСТУХ:
  Кончай болтать. Иди их приглашать, коль гость почётный этого желает.
  
  РАБОТНИК:
  Они стоят у самого порога.
  
  (Уходит.)
  
  (Танец двенадцати сатиров.)
  
  ПОЛИКСЕН:
  Тебе, отец, узнать придётся много.
  (Обращаясь к Камилло):
  Не далеко ли всё зашло?
  И не пора ли разлучать?
  Все планы нам простак уже поведал.
  (Обращаясь к Флоризелю):
  Привет, красавец пастушок!
  Я вижу: сердце празднику не радо.
  Когда в былые времена
  Я был влюблён, как ты сегодня,
  То осыпал любимую дарами.
  Я б все товары у разносчика забрал
  И бросил под ноги любимой,
  А ты ему позволил удалиться,
  Не предложив красавице подарка.
  А вдруг красавица обиду затаила,
  Сочтя сей шаг за невнимание к себе.
  Как можешь ты пред нею оправдаться,
  Чтоб далее любовь не омрачать?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Почтеннейший, открою вам секрет:
  Не в радость ей подарки из лавчонки.
  Дары, достойные её, сокрыты в сердце,
  Им безраздельно дева завладела,
  Осталось лишь вручить его Перите.
  Как на духу клянусь пред стариком,
  Любившим и познавшим цену счастью.
  Беру твою изящнейшею руку,
  Что пуха лебединого нежнее,
  Белей снегов ветрами севера белёных
  И ослепительней улыбки эфиопа.
  
  ПОЛИКСЕН:
  А что последует за этим?
  Белей не станет то, что было белым!
  Я с мысли сбил тебя, прости мне.
  И в чём же ты хотел поклясться?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Я поклянусь. Вы будете свидетель.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Не только я, но и сосед.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  И вы,
  И небо,
  И земля,
  И всё живое.
  Когда бы венчан был судьбою я на власть,
  Когда бы внешностью других превосходил,
  Имел бы знаний короб и достоинств,
  Отдал бы всё, не каясь, за любовь.
  Одна она - владелица всего,
  Мне без неё - не нужно ничего.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Дары - бесценны.
  
  КАМИЛЛО:
  И любови стоят.
  
  ПАСТУХ:
  Что молвишь, доченька, в ответ?
  
  ПЕРИТА:
  Так говорить красиво не могу,
  Как не умею чувствовать так тонко,
  Но в добрых помыслах его не сомневаюсь.
  
  ПАСТУХ:
  Рука- в руке.
  Свершилась сделка!
  Вы, новые друзья, свидетели всему.
  И дочь я и богатства в раной доле отдаю.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Мои богатства не сравнить ни с чем,
  А только с добродетелью невесты.
  Когда богатства мне решат отдать,
  Их невозможно будет посчитать.
  Скрепим, однако, при свидетелях союз.
  
  ПАСТУХ:
  А коли так, давайте ваши руки.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Не торопись, пастух.
  А жив ли твой отец?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Да, жив, но что же в том?
  
  ПОЛИКСЕН:
  Он извещён о вашем торжестве?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Не извещён сейчас и в будущем не будет.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Отец на свадьбе сына - первый гость,
  Он красит стол присутствием своим.
  А, может, твой родитель слаб умом,
  Иль немощен, настолько, что недвижим,
  Дар речи потерял и плохо слышит,
  Общаться перестал и дело развалил,
  И, впавши в детство, с ложа не встаёт?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Душа и тело в здравии его. В завидном возрасте своём - бодрее многих.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Коль это так!
  Что ты за сын, не помнящий родства?
  Клянусь седою бородою - это скверно.
  Имеет право выбора мой сын,
  Как и отец - порадоваться внукам,
  А значит и сказать решающее слово.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Я это признаю, но есть причины,
  Которые я должен умолчать,
  Поскольку поделиться с вами права не имею.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Дай знать отцу.
  
  ФРОЛИЗЕЛЬ:
  Он не узнает.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Прошу, дай знать.
  
  ФРОЛИЗЕЛЬ:
  Нет, он не должен.
  
  ПАСТУХ:
  Оповести его, сынок. Узнав о выборе, отец не пожалеет.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Приступим к делу. Хватит медлить.
  
  ПОЛИКСЕН:
  К разводу, сударь молодой, приступим.
  (Открывает подлинное лицо.)
  Ты низко пал, чтоб сыном называться.
  Сменив на посох скипетр монарха!
  Повесить бы тебя, предатель старый,
  Да ты и так не боле суток проживёшь.
  А ты, прекрасная злодейка,
  На трон разинувшая пасть,
  Сгубила дурака и осквернила власть.
  
  ПАСТУХ:
  О. сердце бедное моё!
  
  ПОЛИКСЕН:
  Велю лишить тебя, красавица, соблазна,
  Лицо терновником до крови изодрав.
  Тебе ж, вздыхатель юный, запрещаю
  Не только видеться, но даже помышлять
  О том чтоб с нею снова повидаться,
  Иначе и наследства, и родства лишу:
  Тебя мне ближе будет сам Девкалион.
  Мотай на ус и следуй ко двору.
  Тебе, крестьянин, милость я дарую,
  Хоть и достоин ты сегодня эшафота.
  Ты ж, чародейка...
  Не пастуху, а принцу впору красотой,
  Когда бы не родство позорное твоё,
  Не смей ему калитки открывать,
  А пуще - обнимать и целовать,
  Иначе казнь придумаю такую,
  Которую сравнить нельзя ни с чем,
  Как несравнимая ни с чем твоя краса.
  
  (Уходит.)
  
  ПЕРИТА:
  Всё кончено!
  Но я не испугалась,
  Сказать ему я даже порывалась,
  Что солнце, подымаясь над дворцом,
  И нашим не гнушается крыльцом.
  Вам, сударь, не угодно ль нас покинуть?
  Я вас не раз о том предупреждала,
  Всё и случилось, как я предсказала.
  Молю вас: сохраните статус свой,
  А я забуду сон прекрасный мой:
  От слёз осталась мокрая подушка,
  Где я - не королева, а - пастушка.
  
  КАМИЛЛО:
  Пока ты жив, скажи же что-нибудь.
  
  ПАСТУХ:
  Не думать не могу, не говорить,
  Не знаю, как мне далее и быть.
  Вы старца седовласого убили,
  Мечтавшего почить в простой могиле,
  Где предки честные, позора не познав,
  Лежат, закрыв на беды мёртвые глаза.
  Ни имени палач ни отчества не спросит,
  И горсть земли на гроб никто не бросит.
  Что принц он ты, негодница, узнала,
  Наверно, королевской власти возжелала.
  Великим счастьем для меня бы было,
  Когда бы смерть меня сегодня навестила.
  
  (Уходит.)
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Что смотрите с вопросом на меня?
  Я огорчён, но вовсе не напуган.
  Коль не весной, в метелях января
  Я есть и буду муж, она - супруга.
  Чем больше принуждают к чуждой вере,
  Тем меньше хочется молиться мне и верить.
  
  КАМИЛЛО:
  Вам нрав отца известен, мой милорд:
  Сейчас любые речи бесполезны.
  И вам не до речей, как понимаю.
  Да и надежды нет на то, что примет вас.
  Пусть гнев прилива время успокоит
  И короля на мирный лад настроит.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  К нему идти сейчас я не намерен.
  Камилло, ты ли это?
  
  КАМИЛЛО:
  Я, мой принц.
  
  ПЕРИТА:
  Ведь говорила я и повторяла снова:
  Повержен титул будет не мечом, а словом.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Он будет жить, пока тебе я верен,
  А коль случится так, что изменю,
  То пусть же за кощунство это
  Природа уничтожит всю планету.
  Я не короны жду от предков-королей,
  Я унаследовал любовь и буду верен ей.
  
  КАМИЛЛО:
  О, вам совет необходим.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Подарит мне его фантазия моя, а разум подчинится.
  А если нет, тогда во власть безумия отдамся.
  
  КАМИЛЛО:
  Отчаяние вами овладело.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Зовите, как угодно, но оно
  Хранит в себе искомое зерно.
  Ни за Богемию мою и ни за славу,
  Ни за лучи Ярила над державой,
  Ни за моря, ни горы, ни долины,
  Ни части не отдам, ни половины
  Того, чему поклялся. Видит бог:
  Любовь была и есть всему итог.
  Отцу вы - друг, поэтому прошу,
  Поскольку уж отца я не прощу,
  Хотите вы мне верьте иль не верьте,
  Но всё же гнев его со временам умерьте.
  Судьбу вручаю я фортуне,
  Надеюсь, не останусь втуне.
  Скажите, что я берег покидаю,
  Которому, увы, не доверяю.
  К удаче нашей шлюп стоит на рейде,
  Прощайте. Нам пора. Мы в смешке едем.
  Куда направимся, сказать вам не могу,
  Поскольку от презрения отцовского бегу.
  
  КАМИЛЛО:
  Хотелось бы, мой принц, чтоб дух ваш опирался на совет и был опорю в тяжёлую минуту.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Мы вскоре обо всём поговорим.
  Послушай-ка, Перита (отводит её в сторону).
  
  КАМИЛЛО:
  Решил бежать он. В этом нет сомнений.
  Использовать момент почёл бы я за счастье.
  Спасая принца от жестокой кары,
  Даруя мальчику любовь свою и честь
  В обмен на милую Сицилию мою
  И на свидание с несчастным государем.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Простите мне, Камилло дорогой,
  Я так заботою своей отягощён,
  Что о приличиях уже не вспоминаю.
  
  КАМИЛЛО:
  Заслуги скромные мои и верная любовь,
  Которую питаю к государю, вам известны.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Милее музыки заслуги для отца,
  Не знает он, как вас благодарить.
  
  КАМИЛЛО:
  Коль верите, что я люблю монарха,
  Поверьте, что и вас я обожаю.
  И если планы изменить решитесь,
  То место укажу вам на земле,
  Где по достоинству и примут, и полюбят.
  Никто вас, кроме смерти, не разлучит.
  Вы - молоды, пусть это вас не мучит.
  А я ж - исполню миссию свою:
  Отца заблудшего от гнева исцелю.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Камилло, это просто чудо!
  Не человек ты - настоящий маг.
  Тебе и в руки флаг!
  Я следую совету.
  
  КАМИЛЛО:
  Так ты о месте назначения подумал?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Нет. Откровенно вам отвечу.
  Мы будем пленниками шанса,
  Плывущими по воле волн судьбе навстречу.
  
  КАМИЛЛО:
  Коль не раздумали бежать, в Сицилию плывите.
  С принцессою красавицей представьтесь королю.
  Ей быть принцессою велит сама судьба.
  Должна быть вам жена по всем стандартам ровней:
  Одета модно,
  В обществе пристойна,
  И статуса и ложа вашего достойна.
  Я вижу, как Леонт, скучающий по сыну,
  Вас заключит в объятия свои
  И зарыдает горько, сына вспоминая,
  Прося прощения у бога за него.
  Он станет руки целовать принцессе юной.
  Добро со злом когда-то в нём сражалось,
  Но, слава богу, зло в аду осталось,
  Теперь же в нём добро уже стремится
  Быстрее мысли к жизни возродиться.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Но как такой приезд обосновать?
  
  КАМИЛЛО:
  Заявите, что вас послал отец
  С поклоном низким и сердечным утешеньем.
  Что говорить и как себя вести,
  Я вам подробно опишу,
  Ведь тайны эти только мне известны.
  Услышав это, сразу он поймёт:
  У вас и сердце, и манеры Поликсена.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Премного благодарен вам.
  Есть в плане этом твёрдая основа.
  
  КАМИЛЛО:
  Надёжней это во сто крат,
  Чем доверяться воле волн,
  Скитаясь без угла и крова,
  Не зная помощи, не ведая надежды,
  Бросаясь из огня да в полымя.
  Вас удержать способен только якорь,
  Но там, где сердцу вашему не мило.
  Где радость жизни, там любовь сияет,
  Где горе и нужда, там - увядает.
  
  ПЕРИТА:
  Нужда щекам не придаёт румянца - ясно,
  Но волю изменить она не властна.
  
  КАМИЛЛО:
  Всё это так.
  Но в доме вашего отца, я искренне в то верю,
  Нехватка вас, моё дитя, - великая потеря.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Не повезло, Камилло, деве с родословной,
  Умом же - вровень с нами, безусловно.
  
  КАМИЛЛО:
  Багаж со знаниями - мал,
  Да вот талант её - удал.
  Умеет так предмет преподносить:
  Учёного способна научить.
  
  ПЕРИТА:
  Сказать в ответ я ничего не смею,
  А только от смущения краснею.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Моя прекраснейшая, славная Перита,
  Грядёт пред нами путь тернистый!
  Отца и нас спаситель и целитель,
  Скажи, Камилло, как мне поступить,
  Ведь мне одежды не на что купить?
  Не может сын царя явиться босиком,
  В Сицилию явившись босяком.
  
  КАМИЛЛО:
  Вы этого, милорд, не бойтесь:
  Ведь я - не беден, а богатства - там,
  Распоряжения приказчикам я дам,
  Чтоб в пьесе, что решил я сам поставить,
  По-королевски принца королю представить.
  И вот что должен вам сказать наедине,
  Что подойдет вам в этом случае вполне...
  (Разговаривая, отходят в сторону.)
  
  (Снова появляется Автолик.)
  
  АВТОЛИК:
  Ха-ха! Глупа сегодня Честность! Да и Доверчивость, родня её, - ни к чёрту! Вся мишура, все камни дуроцветы, и ленты с бусами, и всякие стекляшки, баллады, пряжки, кольца и браслеты, шнурки, перчатки, амулеты, всё барахло, что короб мог вместить, на раз мне удалось им без труда всучить. Давились все и на шарап товарец мой хватали, как будто им святые мощи предлагали. А я рассматривал, чей толще кошелёк, назначив каждому и время, и оброк. Шут, у которого до умного ума не достаёт, лихие песни с девками орал, народ на этот шум бежал и, превратившись в ухо, за сущий хлам всё отдавал, купаясь в море слуха. Такой, брат, выдался денёк, где мой был каждый кошелёк, пока те ротозеи, разинув рот, глазели, как шут шутил и распевал, а коробейник кошельки в свой короб собирал. И я бы каждого облегчил от излишка, когда б старик-пастух не объявился с известием о дочери и принце, всех разогнав, наживы лёгкой случай у меня отняв.
  
  (На авансцену возвращаются Камилло, Флоризель и Перита.)
  
  КАМИЛЛО:
  Об этом нет нужды переживать сейчас:
  Мои послания прибудут раньше вас.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  А те, которые напишет сам Леонт...
  
  КАМИЛЛО:
  Нейтрализуют, возведенный Поликсеном фронт.
  
  ПЕРИТА:
  Желаем счастья вам!
  Вселяет добрую надежду ваше слово.
  
  КАМИЛЛО:
  Здесь кто-то есть?
  (Замечает Автолика.)
  Ничто не следует сейчас нам опускать, что может послужить опорой в нашем деле.
  
  АВТОЛИК:
  За всё, что здесь наговорил, петлю, наверняка, я заслужил.
  
  КАМИЛЛО:
  Ты что дрожишь, приятель, испугался?
  Мы не обидим, но ты вовремя попался.
  
  АВТОЛИК:
  Я бедный и несчастный, сударь.
  
  КАМИЛЛО:
  Так продолжай таким и быть, не собирается мы грабить или бить. Хотим на время внешность поменять: в твоём бельишке здесь пощеголять. Поэтому быстрее раздевайся, в камзол нарядный принца облачайся, а нам отдай свою нехитрую одёжку, да получи награду на дорожку.
  
  АВТОЛИК:
  Какой я бедный и несчастный.
  (В сторону):
  Мне ваши личности известны.
  
  КАМИЛЛО:
  Поторопись! Уже почти разделся господин.
  
  АВТОЛИК:
  Вы говорите это всё всерьёз?
  (В сторону):
  Я вляпался в историю, похоже.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Давай же, не тяни!
  
  АВТОЛИК:
  Награда есть. Она меня устроит,
  Но совесть-то моя дороже стоит.
  
  КАМИЛЛО:
  Давай не рассуждай!
  (Флоризель и Автолик меняются одеждой.)
  Избранница фортуны, я надеюсь:
  Исполнится пророчество моё!
  Теперь же незаметно удалитесь,
  Сокрыв лицо под шляпою широкой,
  Преобразитесь так, чтоб не узнали,
  Ведь глаз недобрый всюду успевает,
  А потому-то надо незаметно
  Пробраться на спасительный корабль.
  
  ПЕРИТА:
  И мне, я вижу, в пьесе роль досталась.
  
  КАМИЛЛО:
  Нельзя иначе.
  Вы готовы?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  В наряде этом и отец бы не признал.
  
  КАМИЛЛО:
  Тебе не надо шляпу надевать.
  (Передает её Перите.)
  Спешите, милая, спешите.
  Пути вам доброго, мой друг.
  
  АВТОЛИК:
  Прощайте, сударь.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Перита, милая, да как же мы забыли!
  Иди-ка что тебе скажу я.
  
  КАМИЛЛО (В сторону):
  Теперь поведаю монарху о побеге:
  Куда бегляне и зачем бежали.
  И так устрою, чтобы вслед за ними
  Со мною он в Сицилию уплыл,
  Которую, как девушку, люблю я и желаю.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Товарищ мой, торопит нас фортуна!
  Мы к морю направляемся, Камилло.
  
  КАМИЛЛО:
  И чем быстрее, тем надёжнее всё будет.
  
  (Флоризель, Камилло и Перита уходят.)
  
  АВТОЛИК:
  Услышал я и разгадал затею. Ведь у воришки острые глаза, проворные в карманном деле руки, не знающие отдыха и скуки, а ушки навострились на макушке, да и чутьё отменное дворняги, чтоб избежать ненужной передряги. Земля вступила, брат, в такую пору, что хорошо живётся нонче только вору. Ведь где обман, там выгода ютиться, а без обмана с выгодой приходиться проститься. Глаза закрыли боги на воришек - они им позволяют брать излишек, у тех кто обирает по закону, и бога почитая, и икону. Сам принц отцу показывает пятки, в Сицилию сбегая без оглядки. Я мог бы королю всё должать, но как же вору без обмана жить? Придётся вором до конца остаться: всё знать, но идиотом притворятся.
  (Возвращаются шут и пастух.)
  Однако, надо мне посторонится, здесь есть чему сегодня подивиться. В любом дворе, в любой простой лавчонке, на паперти, в суде, у эшафота всегда найдётся для ума работа.
  
  ШУТ:
  Я не пойму, что ты за человек!
  Ты должен королю признаться, что дочь - тебе не дочь.
  Она - подкидыш: ни крови в ней твоей, ни плоти.
  
  ПАСТУХ:
  Нет, ты послушай.
  
  ШУТ:
  Слушать должен ты.
  
  ПАСТУХ:
  Ну, то ж - валяй.
  
  ШУТ:
  Она - ни кровь твоя, ни плоть, а потому ни кровь твоя, ни плоть монаршей родословной - не помеха. Ты вещи покажи, что найдены при ней, от посторонних глаз сокрытые так долго и можешь весло насвистывать, представ перед судом.
  
  ПАСТУХ:
  Я всё поведаю монарху про неё и про проделки сына, который и меня и государя обманул, пытаясь зятем короля представить пастуха.
  
  ШУТ:
  Что стали б зятем - не беда, а какова была б вам самому цена тогда!
  
  АВТОЛИК (В сторону):
  Щенки - не дураки.
  
  ПАСТУХ:
  Давай покажем государю узелок,
  Пусть он почешет бороду, сынок.
  
  АВТОЛИК (в сторону):
  Не помешал бы сей визит побегу принца!
  
  ШУТ:
  Молись всевышнему, чтоб был он во дворце.
  
  АВТОЛИК (в сторону):
  Хотя я честностью, признаться, не страдаю, по случаю же к ней я прибегаю. Придётся из разносчика в вельможу обернуться.
  (Снимает ложную бороду и обращается к пастухам):
  Куда, крестьяне, держите свой путь?
  
  ПАСТУХ:
  Коль знать угодно вашей чести, идём мы во дворец.
  
  АВТОЛИК:
  Нужда какая вас туда торопит,
  Как вас зовут, несчастные холопы,
  Какому чину, что несёте,
  Откуда вы и как живёте?
  
  ШУТ:
  Мы сельские простые мужики.
  И кошельки пусты у нас и сундуки.
  
  АВТОЛИК:
  Нет, грубияны, это ложь.
  Враньё отменно только у купца
  Надуть военного в доспехах молодца,
  А мы ж, военные, за это
  Купца благодарим чеканною монетой.
  Выходит: врут купчишки нам не даром,
  Коль платим золотом, а не стальным кинжалом.
  
  ШУТ:
  Вы сам, почтеннейший, купаетесь во лжи. В ней тонете и просите спасенья.
  
  ПАСТУХ:
  Вы ненароком не придворный?
  
  АВТОЛИК:
  Не так, как ты изволил обозначить: "ненароком". Назначен я придворным господом и роком. Смотрите же внимательней, невежды, моя придворность в складочках одежды, в походке, кстати, и в манерной стати. Моих духов твой нос почувствовать не может, с тобою рядом их твой запах уничтожит. Не думаешь ли ты, что коль с тобой гуляю, то и придворность сразу растеряю. До мозга я костей придворный. К тому же - настоящий не притворный. Могу дела твои продвинуть до короны, могу отдать трепать любой вороне. Как на духу мне дело изложи. Пока не разрешу, язык свой придержи.
  
  ПАСТУХ:
  Мои дела касаются монарха.
  
  АВТОЛИК:
  А кто же будет в деле адвокатом?
  
  ПАСТУХ:
  Я слова этого не знаю. Ты-то знаешь?
  
  ШУТ:
  Фазанов при дворе так называют. Скажи ему, что не имеешь.
  
  ПАСТУХ:
  Нет ни фазана у меня, ни кур, ни петуха.
  От них остались только потроха.
  
  АВТОЛИК:
  Как счастлив я, что не простой мужик!
  Хоть цезаря напяль на дурака парик,
  А он останется таким же дураком,
  Вся суть у дурака - под париком.
  Спасибо, матушка природа,
  Что уродился я другой породы.
  
  ШУТ:
  Должно быть, он велик, коль так его заносит.
  
  ПАСТУХ:
  Одет богато - худо носит.
  
  ШУТ:
  Он за дурачеством скрывает благородство: оно сквозит в уходе за зубами.
  
  АВТОЛИК:
  Там узел?
  Что в узле?
  Что в ларчике хранится?
  
  ПАСТУХ:
  В узле и ларчике секреты, узнать которые дано лишь королю. И он узнает их немедля после встречи.
  
  АВТОЛИК:
  Да ты умрёшь быстрей, чем короля увидишь.
  
  ПАСТУХ:
  А в чём причина, сударь, поясните?
  
  АВТОЛИК:
  Нет государя во дворце. Летит под парусом на судне за границу своих печалей и обид, коль ты язык такого образа способен осознать.
  
  ПАСТУХ:
  В печаль повергла весть его о том, что породнился он сегодня с пастухом?
  
  АВТОЛИК:
  Коль тот пастух уже захвачен стражей, что будет с ним подумать страшно даже. А коль не пойман, надо быстро скрыться и, спрятавшись в обители молиться, иначе кости все переломают. Все знают, как они пытают! Такого-то и монстру не желают.
  
  ШУТ:
  Вы полагаете так, сударь?
  
  АВТОЛИК:
  Он не единственный, на пытки обречённый местью и злорадством, но вся его родня, какая есть на свете, последует за ним на эшафот. Сия необходимость, каждый это знает, любую жалость исключает. Решил пастух-барановод, что дочь его престол займёт! И поговаривают всюду, что бить его камнями будут, но это слишком мягкая кончина, за то что государев трон в овчарне разместить решил пастух-скотина.
  
  ШУТ:
  Вам доводилось слышать, есть ли сын у пастуха?
  
  АВТОЛИК:
  Есть сын у пастуха. С него содрать решили кожу и, в бочку с мёдом обмокнув, в гнездо осиное засунут рожей. Когда же он почти издохнет, от стонов горло пересохнет, в него вольют три литра водки и в жаркий день календаря поставят с стенке против солнца, где мухи парня засидят, а насекомые съедят. Что о предателях судить!- над ними будет мир смеяться. Казнить мошенников, казнить! По виду вашему сужу и к мысли верной прихожу: вы честные и скромные крестьяне, но что за дело у просителей к монарху? Имея некие заслуги при дворе, я вас к нему сопровожу, по форме принятой представлю, шепну все нужные слова, король со мной, поверьте, согласится и дело ваше быстро разрешится.
  
  ШУТ:
  Похоже, он во власти свой. Ты с ним сойдись и золотом задобри. Хоть власть упряма, как медведь, но деньги ей - как мёд ведь. Пусть содержимое сумы освободит нас от тюрьмы. Недоставало нам ещё такого: каменья вслед и шкуру снять с живого
  
  ПАСТУХ:
  Прошу заняться нашим делом, сударь. Вот злато, что имею при себе, готов и за другим сходить, пока товарищ мой в заложниках побудет.
  
  АВТОЛИК:
  По исполнении обещанного мною?
  
  ПАСТУХ:
  Так, мой, сударь.
  
  
  АВТОЛИК:
  Ну, что ж - давай мне половину.
  А ты имеешь к делу отношенье?
  
  ШУТ:
  Признаться, есть чуть-чуть.
  Хоть нонче шкура собственная мне не по плечу,
  Но быть ободранным совсем я не хочу.
  
  АВТОЛИК:
  Сын пастуха, не ты же, брат, судим.
  Его повесят в назидание другим.
  
  ШУТ:
  И это очень утешает! Должны мы нечто королю представить и он поймёт, что дева пастуху - не дочь, а мне - сестрою не доводится она, иначе нам достанется сполна. Я заплачу вам также, как старик, когда вы завершите дело, а до того в заложниках побуду.
  
  АВТОЛИК:
  Поверю вам.
  Идите к морю.
  Я на немного задержусь
  И вскоре к вам вернусь.
  
  ШУТ:
  Благословения достойный человек.
  
  ПАСТУХ:
  Идём, как велено, он послан провиденьем.
  
  (Пастух и шут уходят.)
  
  АВТОЛИК:
  Когда бы к честности моё стремилось сердце, фортуна сторонилась бы меня, а мне, счастливчику, добыча так и прёт: карманы - полные и лакомств - полон рот. А давеча мне дважды повезло: могу услугу принцу оказать и золотом за глупость с дурня взять. Кто знает, чем всё это завершится и что со мной, в конце концов, случится? Двух замухрышек я доставлю на корабль, а если их затея ничего не стоит, то он прогонит их, меня же - иже с ними , назвав мошенником в который раз, к чему привык я и зазорным не считаю. И всё-таки ему я их доставлю, быть может, польза в том какая-то найдётся.
  
  (Уходит.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  АКТ ПЯТЫЙ
  
  СЦЕНА ПЕРВАЯ
  
  Дворец Леонта.
  
  (Входят Леонт, Клеомен, Дион, Паулина и свита.)
  
  КЛЕОМЕН:
  Вы, государь, как мученик святой
  Свершили трудный подвиг покаянья,
  Грехи замолены, искуплена вина.
  За всё оплачено уже сверх всякой меры.
  Простили небеса и вы себе простите.
  
  ЛЕОНТ:
  Пока мне память права не даёт
  Забыть её достоинства благие,
  Я не могу позора искупить
  И думаю всё время о беде,
  Которую я сам же и накликал,
  Лишив Богемию наследника престола,
  Себя - жены, надежды и любви.
  
  ПАУЛИНА:
  Как верно говорите, государь.
  Когда б из женщин всех создать одну,
  Дурное выбросив, бесценное оставив,
  То и тогда бы, та, что вы убили,
  Её по качествам намного превзошла.
  
  ЛЕОНТ:
  Так думаю и я:
  Любил, а всё-таки убил.
  В меня вонзаешь ты слова,
  Они терзают душу,
  Ты, к сожалению, права,
  Хот и больно слушать.
  И всё же - реже вспоминай,
  Меня так часто не терзай.
  
  КЛЕОМЕН:
  Пора уж эту тему подытожить,
  Забыть о ней и душу не тревожить.
  Есть тысячи вещей, достойных обсужденья:
  Для вашей доброты, для наслажденья.
  
  ПАУЛИНА:
  А вы один из тех, кто хочет лично
  Женить монарха нашего вторично.
  
  
  ДИОН:
  Кто против этого, тот против государства.
  Ведь не имея отпрыска во власти,
  Мы смуту нагнетаем, будим страсти.
  Здесь равнодушие сильнее всех невзгод,
  Оно страну к распаду приведёт.
  Поверьте, бывшей королеве
  На небе святость заменила всё?
  А королю на праведной земле,
  Нужна подруга верная на ложе,
  Которая родить наследника нам может.
  
  ПАУЛИНА:
  Нет равной той, которая на небе,
  К тому же житель неба Аполлон,
  Ему предрёк оракула устами:
  "Не быть наследнику, пока не сыщет дочь".
  А думать так чудовищно, поскольку
  Не может Антигон воскреснуть мой,
  С погибшею дитяти на руках.
  А вы советуйте противиться богам!
  (Обращаясь к Леонту):
  Отыщется наследник на корону.
  И есть пример для подражанья:
  Ведь даже Александр Македонский
  Достойнейшему трон оставил свой.
  
  ЛЕОНТ:
  Я знаю: память Гермионы свята.
  Когда б внимал твоим советам я,
  Я б до их пор тонул в глазах любимой,
  Лобзая сладострастные уста...
  
  ПАУЛИНА:
  Которых вам всегда недоставало.
  
  ЛЕОНТ:
  Нет равноценных жён и это - правда!
  А значит и другая не нужна.
  Когда бы худшую любил любовью той,
  Которой награждал я Гермиону,
  Она б на землю грешную спустилась
  И осудила бы меня, и возмутилась:
  "За что мне это"?
  
  ПАУЛИНА:
  Была б права, случись такое.
  
  ЛЕОНТ:
  И мук не вынеся, убил бы и вторую.
  
  
  ПАУЛИНА:
  Будь я на месте призрака жены,
  Заставила б в глаза второй взглянуть,
  Спросив: Что ты увидел в них"?
  И улетела б с воплем, рвущим душу:
  "Тебе мои глаза не позабыть"!
  
  ЛЕОНТ:
  То были не глаза, а звёзды,
  Никто таких ещё не создал.
  Мне Гермиону не забыть,
  А значит и нельзя женить.
  
  ПАУЛИНА:
  Клянись, Леонт,
  Клянись тебя прошу:
  Не женишься, пока не разрешу.
  
  ЛЕОНТ:
  Клянусь, что не женюсь.
  
  ПАУЛИНА:
  Вы все свидетели присяги короля.
  
  КЛЕОМЕН:
  Вериги клятвы неподъёмны.
  
  ПАУЛИНА:
  С одним лишь исключением при этом:
  Пока не встретит он её портрета.
  
  КЛЕОМЕН:
  Но, как же, госпожа...
  
  ПАУЛИНА:
  Должна договорить я.
  Но вдруг король решит жениться...
  А исцелить его от этого неможно,
  То дайте выбрать королеву мне.
  Пусть даже старше бывшей,
  Но будет схожа с ней во всём
  Да так, что он в её объятьях
  Для духа Гермионы будет в радость.
  
  ЛЕОНТ:
  Пока ты не прикажешь, не женюсь.
  
  ПАУЛИНА:
  Должна для этого воскреснуть королева.
  
  (Входит камергер.)
  
  КАМЕРГЕР:
  Здесь некий Флоризель, сын Поликсена,
  С принцессой, что не видывал я краше,
  Желают вам представиться, властитель.
  
  ЛЕОНТ:
  Что приключилось с ним,
  Что он является без помпы,
  Присущей царедержцу Поликсену?
  Внезапность, неожиданность визита
  Мне говорят, что тайна здесь сокрыта.
  А велико ль при нём сопровожденье?
  
  КАМЕРГЕР:
  Числом невелико и видом небогато.
  
  ЛЕОНТ:
  Ты говоришь, что с ним принцесса?
  
  КАМЕРГЕР:
  Ещё Земля таких красавиц не рожала,
  Подобных я под солнцем не видал.
  
  ПАУЛИНА:
  О, Гермиона,
  Хвалит День сегодняшний себя,
  А прошлое он напрочь отметает.
  Вся красота вчерашняя - теперь в могиле,
  Сегодняшние идолы её похоронили.
  Не вы ль надгробный камень увенчали
  Стихами нежными, руладами печали,
  Но, видно, в камне слог окаменел,
  Неискренний огонь его дотлел.
  Вы напеваете совсем иной мотив,
  Его сегодняшней красотке посвятив.
  
  КАМЕРГЕР:
  Простите мне, действительно забыл,
  Вы на неё взгляните,
  Потом уж и судите.
  Каким бы прошлое прекрасным не являлось,
  Оно пролистанной страницею осталось.
  Когда бы вера новая ей создана была,
  Она бы прозелитов за собою повела.
  
  ПАУЛИНА:
  Но только уж не женщин!
  
  КАМЕРГЕР:
  Полюбят женщины за то, что ранит всех мужчин,
  А полюбить её мужчинам - предостаточно причин.
  
  ЛЕОНТ:
  Иди же, Клеомен, с почтенной свитою своей
  И приведи в мои объятия гостей.
  (Клеомен со свитою уходит.)
  И всё же странно, почему же так внезапно.
  
  ПАУЛИНА:
  Когда бы принц ваш, драгоценней прочих,
  До этих дожил дней,
  Ему бы смог товарищем он быть,
  Ведь разница меж ними только месяц.
  
  ЛЕОНТ:
  Мне душу, Паулина, не трави.
  Как только кто-то сына вспоминает,
  В моей душе он снова умирает.
  Не смей воспоминания тревожить,
  Видение лишить рассудка может.
  Вот и они.
  
  (Со своею свитой возвращается Клеомен с ними Флоризель и Перита.)
  
  Супругу мать твоя была верна:
  Ты унаследовал отцовское сполна.
  Ах! Если б было снова двадцать лет!
  Сказал бы я тебе: "Ну, брат, привет"!
  Ведь я его, поверь ты мне, когда-то
  Иначе и не звал, а только - братом.
  И поболтали б мы с тобой на славу,
  Где озорными были в той поре по праву.
  И вам, принцесса дивная, привет,
  Увы, со мною рядом близких нет.
  Они бы вам ни в чём не уступили,
  Но их причуды вымысла убили.
  Ведомый глупостью и ревностью своей,
  Я растерял родных и всех друзей,
  Но был бы рад, скажу вам откровенно,
  Увидеть снова брата Поликсена.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  В Сицилию я прибыл по приказу
  С пакетом полномочий и приветствий,
  Какие могут быть по праву вручены
  От друга - королю, от брата - брату.
  Когда б не годы, что отца согнули,
  Он пересек бы горы и долины,
  Моря и бурные потоки,
  И, руша расстояния и сроки,
  Пришёл бы сам тропою длинной,
  Чтоб снова брата повидать,
  Взглянув в глаза ему сказать:
  "Дай от души тебя, мой друг, потискать,
  Нет государей более мне близких".
  
  ЛЕОНТ:
  О, светлый брат мой!
  Как тревожат душу
  Обиды, нанесённые тебе.
  А та любовь, что ты мне посылаешь -
  Упрёк нерасторопности моей.
  Я рад вам, как Земля - весне,
  Всё будто бы во сне.
  Но как он бросил гневному Нептуну
  Такую красоту на растерзанье,
  Подвергнув риску лишь привета ради
  Тому, кто не желал ему добра?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Она - из Ливии со мною приплыла.
  
  ЛЕОНТ:
  Там Смалус - бог, его за храбрость славят.
  Жестокость и любовь там миром правят.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Великий государь, мы следуем оттуда,
  Где царство и отец с принцессой расставаясь,
  Её отдали в жёны мне, слезами обливаясь.
  Попутный ветер нас в Сицилию доставил,
  И повидаться с вами случай предоставил,
  Теперь отцов я выполнил обет:
  От короля Богемии вам передан привет.
  А свиту, против правил,
  С посланием на родину отправил,
  Где извещаю, что супругу раздобыл
  И вас благополучно навестил.
  
  ЛЕОНТ:
  Пусть здесь господь убережёт
  Вас от болезней и невзгод.
  Ваш благороднейший отец
  В своих стремлениях святой,
  Был мною опозорен наговором,
  И небо, разразившись карой,
  Меня наследников лишило.
  Пройдя сквозь муки и терпенье,
  Он получил благословенье
  Вы - подтверждение тому.
  О, как душа моя была бы рада,
  Когда бы дочь и сын стояли рядом.
  
  (Входит вельможа.)
  
  
  ВЕЛЬМОЖА:
  Высокочтимый государь,
  Уста мои поведать вам готовы новость,
  Которая на диво и нелепа, и правдива.
  Король Богемии мне лично поручил
  Вам передать свои приветы, а при этом
  Немедля взять под стражу сына-принца,
  Который, долг и честь свои поправ,
  Отрёкся от отца и убежал с пастушкой.
  
  ЛЕОНТ:
  Но где ж король богемский, мне скажи.
  
  ВЕЛЬМОЖА:
  Да здесь он, в граде вашем: от него я.
  Быть может, речь моя нескладна от того,
  Что сам пока не понял ничего.
  Спешил король вас повидать,
  Но встретил по пути отца и брата
  Самозванки, которая бежала с Флоризелем.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Меня Камилло предал.
  Честь, что была прочней металла,
  Взяла и в одночасье пала.
  
  ВЕЛЬМОЖА:
  Вы это сами скажите ему.
  Он короля сопровождает.
  
  ЛЕОНТ:
  Камилло с королём?
  
  ВЕЛЬМОЖА:
  Да, государь. Я с ним беседовал уже.
  Сейчас он пастухам допрос устроил.
  Они же пали ниц и горько плачут,
  Целуют землю, просят их простить.
  Король их не желает даже слушать,
  И обещает вытрясти им души.
  
  ПЕРИТА:
  Отец мой бедный!
  Как же не везёт:
  Проклятия над нами груз,
  Вослед ищеек небо шлёт,
  И рушится союз.
  
  ЛЕОНТ:
  Вы венчаны уже?
  
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Нет, государь, и видно - не судьба.
  Быстрее звёзды поцелуют Землю,
  Чем власть унизится до черни.
  
  ЛЕОНТ:
  Выходит, что она - не королевской крови?
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Женившись, батюшке иное докажу:
  Супругу кровью королевской награжу.
  
  ЛЕОНТ:
  Король почти на пятки наступает,
  А свадьба ваша в страхе отступает.
  Я сожалею, что с отцом вы в ссоре
  И битву проиграли в этом споре.
  По внешности невесте равной нет,
  По крови же - на ней лежит запрет.
  
  ФЛОРИЗЕЛЬ:
  Не падай, дорогая, духом.
  Пусть нас фортуна обошла,
  Отец благословить не хочет,
  Но нету в мире силы той,
  Которая могла б нас разлучить.
  Вернитесь, государь,
  В то время, где любили:
  Ведь вы таким же были.
  Прошу вас защитить меня,
  Отец уступит просьбе.
  Для вас он ничего не пожалеет,
  Любую ценность почитая безделушкой.
  
  ЛЕОНТ:
  Когда бы так, просил бы я невестку,
  Которую почёл он безделушкой.
  
  ПАУЛИНА:
  Какая молодость сверкает в вашем взоре,
  Достойная почившей королеве,
  А не девчонке, что явилась перед вами.
  
  ЛЕОНТ:
  Я будто бы увидел королеву.
  
  (Обращаясь к Флоризелю):
  На вашу просьбу я не дал ответа,
  Но обещаю к Поликсену обратиться,
  Пусть от меня король теперь узнает:
  Желанья ваши чести не марают.
  Я друг и вам и вашему отцу,
  И буду рад счастливому концу.
  Иду к нему. Вы следуйте за мной!
  Учитесь, как вести переговоры.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  АКТ ПЯТЫЙ
  
  СЦЕНА ВТОРАЯ
  
  Перед дворцом Леонта.
  
  (Входят Автолик и вельможа.)
  
  АВТОЛИК:
  Я умоляю вас, скажите, как всё было.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Я видел, как котомку развязали, и слышал, как рассказывал старик, где он нашёл её и что в ней обнаружил. Как только любопытство разыгралось, нас тут же попросили удалиться. Но, уходя, мне удалось расслышать, что подле той котомки найдено дитя.
  
  АВТОЛИК:
  Хотел бы знать я, чем всё завершилось.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Я не могу вам рассказать всего, но и Камилло, и король чему-то очень сильно удавились,
  да так, что их глаза полезли из орбит. Но, онемев, как будто говорили, где каждый жест для них чего-то значил. Два разных мира, видно, здесь сошлись: один - погиб - другой - воскрес из пепла. Их что-то потрясло и проницательный свидетель, увидев только всё, но не услышав, не мог бы вам сказать: то радость или горе. Хотя из них любое на пределе.
  (Входит другой вельможа.)
  А вот идёт ещё один свидетель.
  Что нам расскажешь ты, Роджеро?
  
  ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Кроме восторга ничего. Пророчество оракула свершилось: дочь короля живою объявилась. За час один случилось столько дел, что сочинителям баллад - работ невпроворот.
  (Входит третий вельможа.)
  Вот и дворецкий Паулины, который более меня осведомлён.
  Что скажете нам, сударь. Все новости, которые расхожи, на сказку очень старую похожи и очень уж сомнительны на деле. Король нашёл наследницу ужели?
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Нет правды, более богатой фактами, чем эта. Мы будто бы не слушали, а видели картину, где выставлены были: и мантия почившей королевы, и камень драгоценный Гермионы, оставленный ребёнку в знак родства, рукою Антигона писанные строки, чей почерк нам знаком до мелочей, а также стать и величавость девы, которые от матери взяла, и даже бытом деревенским их не скрыть, да и других причин немало, дающих право ей быть избранной средь прочих и называться дочерью монарха.
  Вы встречу двух монархов наблюдали?
  
  ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Нет.
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Лишились вы того, что словом не сказать, а надо только видеть. Одна другую радости венчали. Слезами оба обливались, обнимались, смотрели друг на друга пристально и долго, но были это не печали слёзы, а восторга. Казалось: горе плакало прощаясь, а радость сквозь потоки слёз друзьям навстречу устремилась. То воздевали взоры к небу,
  то руки на плечи ложились и змеями по шеям вились, а внешность королей менялись каждый раз, их по лицу узнать могли едва ли, лишь по одежде царской узнавали. Король, нашедший дочь свою, от радости не веря в счастье, горестно воскликнул: "О, Гермиона, наша дочь жива!" Затем прощения просил у Поликсена, душил в объятиях и зятя он и дочь. Потом он пастуха за всё благодарил, похлопав одобрительно седого старика, а тот застыл античной статуи подобно, которой нипочём ни ветры, ни века. Не видывал подобного я в жизни и не слышал. Как не рассказывай, как не пиши пристрастно - такое действо слову неподвластно.
  
  ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Что сталось, поясни мне, с Антигоном, который с девочкой уплыл в далекий край?
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Здесь сказку старую приходиться продолжить, хотя давно к ней интерес уже пропал: медведь свирепый Антигона растерзал. Сын пастуха всё видел это сам. Не только простота его об этом говорит, что видно на поверку из рассказа сразу, но также перстень и платок, которые признала Паулина.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  А что со шлюпом и его командой?
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Все утонули на глазах того же пастуха в минуту гибели владельца корабля. Итак, погибли все, кто девочке готовил ад в тот самый миг, когда нашли ребёнка. О, как при этой новости сражались в Паулине радость и печаль! Как будто око правое скорбело о супруге, а левое, пророчеством оракула зажженное, сияло. Схватив принцессу на руки, как малое дитя, она её прижала к сердцу так, что будто бы боялась потерять её вторично.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Величие такого представленья, исполненное избранными избранных достойно.
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Но самым главным, что запало в душу, исторгшую потоки горьких слёз, явилось откровение о смерти королевы, что потрясло до крайности принцессу. Король покаялся открыто перед всеми. Кидало девочку ,как щепку в море горя, она и охала и ахала в слезах, как будто кровью - не слезами обливаясь. И я тонул в потоке этой крови. При этом мрамор лиц у стойких вдруг зарделся, у слабых - слёзы взор заволокли, а прочие же - просто чувств лишились. Когда б представлена была картина миру, она б повергла мир в глубокую печаль.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Сейчас они вернулись во дворец?
  
  ТРЕТИЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Узнала девочка о том, что в доме Паулины скульптура королевы-матери хранится, которую ваял и завершил известный миру скульптор Джулио Романо. Когда бы боги дали мастеру бессмертье, а он способен был вдохнуть в скульптуру жизнь, то мог бы превзойти саму природу, ей в совершенстве подражая. Он Гермиону так искусно изваял, что ей вопрос всё время хочется задать, надеясь, что она ответит. Туда все и направились с принцессой любви и любопытства жажду утолить. Там и останутся на ужин.
  
  ВТОРОЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Похоже, что-то важное скрывает Паулина. Три раза в день со времени кончины она приходит в дом, стоящий на отшибе. И нам не помешало б всем туда явиться и к радости всеобщей подключиться.
  
  ПЕРВЫЙ ПРИДВОРНЫЙ:
  Не можем отказаться мы, на то имея право! Вся радость, что уловит взор, дарована нам будет. Прошу за мной!
  
  (Придворные уходят.)
  
  АВТОЛИК:
  Когда б не пятна, что загадили мне жизнь, была б глава моя покрыта кроной славы. Не я ль на судно пастуха и сына пригласил, рассказ поведал принцу о находке, но, видимо, старался-то напрасно: от так был занят милою, на тот момент пастушкой, нашёптывая что-то ей на ушко, что никого не слышал и не замечал. Её болезнь морская донимала, да и ему хлопот доставила немало, а шторм свирепствовал и море измывалось. Так тайна неоткрытою осталась. Но если б даже тайна и открылась, она бы вора не отмыла от позора.
  
  (Входят пастух и шут.)
  Вот и они, фортуною обласканные нонче, кому вручил добро я против воли.
  
  ПАСТУХ:
  Идём, сынок, я - стар, чтоб снова быть отцом, а деток, что ты вскоре народишь, теперь ты титулом дворянским наградишь.
  
  ШУТ:
  Как хорошо, что снова встретил вас,
  Не вы ль меня намедни в трудный час
  Деревней и невеждой обзывали,
  К тому ж - в дуэли мне по чину отказали?
  Во что одет теперь я посмотрите,
  Во мне вельможу видеть не хотите?
  А коль, по-вашему, сейчас опять я лгу,
  То отлупить и по-дворянски вас смогу.
  
  АВТОЛИК:
  Теперь уж, право,- прирождённый дворянин.
  
  
  ШУТ:
  Да, минул час четвёртый моему дворянству.
  
  ПАСТУХ:
  И моему, сынок - четвёртый.
  
  ШУТ:
  И всё же во дворе я - более отца. Ведь принц мне руку первому подал и, подавая, братом величал, а уж потом два короля отца назвали братом. И лишь тогда-то брат мой, принц, моя сестра, принцесса, назвали батюшкой седого пастуха. Мы с ним, конечно, сразу разревелись, уже дворянскими слезами орошая двор.
  
  ПАСТУХ:
  Нам лить и лить ещё, сынок придётся.
  
  ШУТ:
  Потерпим. Что нам остаётся?
  
  АВТОЛИК:
  Меня простить прошу вас, господа, за все обиды, коль таковые вы припомните за мною. Теперь за вами и за принцем я, как за кирпичною стеною.
  
  ПАСТУХ:
  Прости его, сынок, избавь от грусти и печали, коль господами благородными мы стали.
  
  ШУТ:
  Так ты исправиться готов?
  
  АВТОЛИК:
  Как ваша милость скажет, так и будет.
  
  ШУТ:
  Дай руку. Принцу поклянусь, что ты в Богемии честнейший человек.
  
  ПАСТУХ:
  Сказать ты можешь, но не клясться.
  
  ШУТ:
  Не клясться, будучи вельможей? Простолюдин с немытой рожей пусть просто говорит, я ж, дворянин, поклясться должен.
  
  ПАСТУХ:
  И даже если это всё, сынок, неправда?
  
  ШУТ:
  Когда у дворянина друг погряз во лжи.
  Клянись в обратном - дружбу докажи.
  Вот так и я готов поклясться принцу,
  Что он блюдёт и честь свою и принцип,
  Хотя исправить вряд ли мне изъян:
  Как не клянись, а будет в доску пьян.
  С одной лишь целью принцу поклянусь,
  Что от недугов вылечить мошенника берусь.
  
  АВТОЛИК:
  По мере сил стараться буду.
  
  ШУТ:
  Старайся быть достойным малым,
  Пить недостойным не пристало.
  А вот и коронованная знать,
  Мы им - родня, мы им - под стать.
  Идут на статую царицы лицезреть,
  И нам за ними следует поспеть.
  И ты иди во след за нами,
  Вельможными твоими господами.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  
  АКТ ПЯТЫЙ
  
  СЦЕНА ТРЕТЬЯ
  
  Часовня в доме Паулины.
  
  (Входят Леонт, Поликсен, Флоризель, Перита, Камилло, Паулина и сопровождающие их лица.)
  
  ЛЕОНТ:
  О, Паулина, кладезь доброты,
  Как утешаешь, помогаешь ты!
  
  ПАУЛИНА:
  Быть может, плохо иногда и получалось,
  Но сотворить добро я искренне старалась.
  И вы добром мне царским отплатили:
  Все венценосные особы дом мой посетили.
  Мне нечем отплатить за этакую честь,
  Конца сей чести до могилы несть.
  
  ЛЕОНТ:
  Прости за беспокойство, Паулина,
  Мы статую желаем лицезреть.
  Однако ж, осмотрев всю галерею,
  Мы не увидели того, чего желали.
  Ведь дочка так к тебе сюда спешила
  Увидеть образ матери в скульптуре.
  
  ПАУЛИНА:
  Как в жизни всех она всегда превосходила,
  Так превосходит всех живых в скульптуре,
  Изваянной художником, какому равных нет,
  А потому от взоров я её скрывала.
  Здесь каждый миг художником так схвачен,
  Что видишь всё живым, а не иначе:
  Сон будто явью обращается тотчас
  А явь, как сон, уносит в сказку нас.
  
  (Паулина отдёргивает занавес и все видят изваянную Гермиону.)
  Молчанье принимаю за восторг!
  Да здесь и неуместен торг.
  Находите ли сходство, государь?
  
  ЛЕОНТ:
  Ах, как прекрасна! - будто бы живая.
  И почему же, почему, не знаю:
  Я камень Гермионой называю.
  Ты , камень, мне её напоминаешь:
  И не коришь, и не прощаешь.
  Всегда она кротка со мной была,
  Но никогда не увядала, а цвела,
  А вот морщинок на лице,
  По правде говоря, не помню.
  
  ПОЛИКСЕН:
  И я припомнить не могу.
  
  
  ПАУЛИНА:
  Ошибки здесь, вас уверяю, нет:
  В морщинках - все шестнадцать лет,
  Которыми художник наградил,
  Когда шедевр во времени творил.
  
  ЛЕОНТ:
  Могла б мне столько счастья подарить,
  Сколь дарит нынче безутешной скорби.
  Стояла так она,
  Наполненная жизнью и теплом,
  На барачном пьедестале,
  А не застывшая стеклом,
  Блистая холодностью стали.
  Мне камень, превратившись в образ,
  Шлёт укор холодный,
  Каким я камнем был когда-то сам.
  Полно величье силы колдовской,
  Оно во мне так разбудило много,
  Я захлебнулся сладкою тоской,
  А дочь окаменела от восторга.
  
  
  
  ПЕРИТА:
  Я суеверие оставлю в стороне
  И падаю пред вами на колени,
  Благословенье ниспошлите мне
  И череде зачатых поколений.
  О, мой кумир,
  Кто дал мне свет, а сам его покинул,
  Жестокий мир
  Ограбить детство не преминул.
  Застывшая в немой в печали мать,
  Дай руку мне твою поцеловать.
  
  ПАУЛИНА:
  Прошу вас к ней пока не прикасаться!.
  Скульптура только что завершена,
  Ещё дозреть момента требует она.
  
  КАМИЛЛО:
  Вот так всё получилось, государь:
  Шестнадцать зим морозили печаль,
  Шестнадцать лет топило солнце жаром,
  Ни то ей нипочем и ни другое.
  И всё же - вечной быть она не может,
  Ей радость схоронить себя поможет.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Я должен, брат, на собственном горбу
  Нести печали этой груз тяжелый.
  Ведь только я,
  Я собственной персоной
  Был у истоков оной.
  
  ПАУЛИНА:
  Когда бы знать, мой государь,
  Что так скульптура души взбудоражит,
  Её бы открывать не стала даже.
  
  ЛЕОНТ:
  Прошу, не занавешивай её.
  
  
  ПАУЛИНА:
  Почудиться вам может, что жива она.
  
  ЛЕОНТ:
  Нет, нет! Оставь!
  Пусть мёртвым буду я, а не она...
  И кто ж такое чудо изваял?
  О, боже! - неужели дышит?
  И будто заструилась в жилах кровь.
  
  
  ПОЛИКСЕН:
  Такой работе можно подивиться:
  Жизнь на устах ей теплится.
  
  ЛЕОТН:
  И вправду все каноны здесь искусство рушит:
  Ведь взгляд её пронизывает душу.
  
  ПАУЛИНА:
  Придётся занавеску мне задёрнуть.
  Король уже пленён воображеньем:
  Супругу видит в здравии, в движеньи.
  
  ЛЕОНТ:
  О, Паулина, двадцать лет подряд
  Готов я этому дивиться.
  Вся мудрость мира не сравнится
  С моим безумием, которому я рад.
  Не закрывай.
  
  ПАУЛИНА:
  Я сожалею, что случилось так,
  Но более вас мучить не могу.
  
  ЛЕОНТ:
  Мученье это слаще всех истом,
  Я ощущаю милое дыханье,
  Неможно натворить его резцом,
  Оно - живого дня благоуханье.
  Пусть вам смешно,
  Но жажду поцелуя.
  
  ПАУЛИНА:
  Ваш поцелуй лишит румянца губ,
  Ведь краска на устах ещё свежа.
  Пожалуй, занавеску я задёрну.
  
  ЛЕОНТ:
  Нет! Нет!
  На все последующие двадцать лет.
  
  ПЕРИТА:
  И я всё это время глаз не оторву.
  
  ПАУЛИНА:
  Коль не угодно добровольно удалиться,
  Придётся вам немало удивиться:
  Скульптура перед всеми оживёт,
  И короля Леонта за руку возьмёт.
  На чары колдовские всё похоже,
  Но в этом обвинять меня негоже.
  
  ЛЕОНТ:
  Какое может быть здесь возраженье! -
  И слову буду рад я и движенью.
  
  ПАУЛИНА:
  Чтоб чудо это вправду сотворить,
  В себе должны вы веру разбудить.
  А те, кто чуду этому не верит,
  Должны уйти и обождать за дверью.
  
  ЛЕОНТ:
  Давай те же, творите!
  Прошу я всех: замрите.
  
  ПАУЛИНА:
  Сними же, музыка, с неё покровы сна.
  (Звучит музыка.)
  
  Пора оковы каменные сбросить.
  Все чуда, Гермиона, чуда просят!
  Тебе не место более в гробнице,
  Она для мёртвых более годится.
  Ты снова чашу жизни пригуби:
  И радуйся сегодня и люби.
  (Гермиона сходит с пьедестала.)
  
  Не трепещите, господа, я знаю:
  Свята, как и дела, она считаю.
  Вы чар, прошу, не сторонитесь,
  Иначе Гермионы вновь лишитесь,
  Но тогда
  Её схороните вторично навсегда.
  Ей протяните руку, как года-то
  Давали в юности, любимую посватав.
  
  ЛЕОНТ:
  Она тепло волшебное мне дарит,
  Я за подарок небу благодарен.
  А коли в самом деле это чудо,
  Пусть узаконенным на жизнь земную будет.
  
  ПОЛИКСЕН:
  На шею бросилась ему.
  
  КАМИЛЛО:
  На шее милого, как амулет висит,
  Но коль живая, пусть заговорит.
  
  ПОЛИКСЕН:
  Проси поведать с самого начала,
  Как ей жилось, как смерти избежала?
  
  ПАУЛИНА:
  Когда бы вам сказали, что жива,
  Над нею издевалась бы молва.
  Теперь не верить нет причин у вас,
  Хоть ухо и неймёт, но видит глаз.
  Придётся вам терпения набраться:
  Ей не до слов, коль хочет миловаться.
  Теперь, красавица, настал и ваш черёд,
  Колено преклоните и... вперёд!
  Хотите ль вы того иль не хотите:
  Благословения у матери просите.
  Перита, ваша девочка, нашлась:
  Судьба к вам благосклонно отнеслась.
  
  ГЕРМИОНА:
  На дочь мою, о, боги, ниспошлите
  Святую благодать истоков ваших.
  Как, дитятко, спаслась и где жила,
  Как отыскала ты родителя-отца?
  Предрёк оракул - быть тебе живой,
  И я воскресла, чтоб тебя увидеть.
  
  ПАУЛИНА:
  Найдётся время выслушать рассказ,
  Сейчас - не дело тормошить былое,
  Сегодня праздник радости у нас,
  И время для веселья удалое.
  И пусть же солнце счастья ярко светит,
  Даруя всем добро на этом свете,
  А я присяду где-нибудь в тенёчке
  Потосковать о милом голубочке,
  Который пал в далёкой стороне,
  Оставив только горюшко жене.
  
  ЛЕОНТ:
  Да будет мир сегодня, Паулина!
  Ты мне вернула милую жену,
  А я в ответ - найду тебе супруга.
  Таков был заключён меж нами договор.
  Как чудо удалось тебе, - не знаю!
  Об этом ты поведаешь потом.
  Ведь сам я схоронил свою супругу.
  Молясь все эти годы над могилой,
  Я в скорби безутешной пребывал.
  Нашёл тебе я, Паулина, друга:
  Достойного и славного супруга.
  Подай, Камилло, Паулине руку,
  Семья монарха в том тебе порука.
  Ты думами его давно владеешь,
  И право полное на этот брак имеешь.
  Всё сказано и сделано. Идём!
  А, впрочем, Гермиона, я добавлю:
  Прошу тебя и брата мне простить,
  Что дружбу чистую запачкал чёрной злобой.
  Прими и зятя, сына короля,
  Он дочь избрал в супруги волей неба.
  Ведите, Паулина, нас туда,
  Где в изобилии и времени и места,
  Чтоб рассказать о всем, что приключилось
  За эти долгие и трудные года.
  
  (Уходят.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"