Мир был наполнен влагой. Ручейки сбегали с гор, трава и листья были мокрыми от росы, а черепица парилась под утренним солнцем. Наши приготовления были закончены, и проходы свободны. Осталось только одно дело.
- Сегодня, как ты думаешь? – с надеждой спросил Джейми. Он не был создан для ожидания, и если его ждет дело, он должен его сделать. Дети, к сожалению, полностью игнорируют как своевременность, так и нетерпение.
- Может быть, - сказала я, сама пытаясь сдерживать нетерпение. – Может быть, нет.
- Я видел ее на прошлой неделе, и она выглядела так, будто готова лопнуть в любую минуту, - заметил Иэн, скармливая Ролло последний кусочек булочки. – Знаете, есть такие грибы. Большие и круглые, как шары. Прикоснешься к такому грибу и п-у-у-ф! – Он взмахнул пальцами, рассыпав хлебные крошки. – Вот так.
- У нее не двойня? – спросил меня Джейми, нахмурясь.
- Я говорила тебе шесть раз – нет. Я чертовски на это надеюсь, - добавила я, подавляя раздражение. – Хотя не всегда можно сказать точно.
- В их семье есть близнецы, - подлил масла в огонь Иэн.
Джейми перекрестился.
- Я слышала биение только одного сердца, - сказала я, едва сдерживаясь, - а я слушала ее несколько месяцев.
- Вы можете сосчитать конечности? – спросил Иэн. – Если, например, у него шесть ног …
Легко сказать, трудно сделать. Я могла, конечно, нащупать основные части ребенка, легко голову, также ягодицы, но руки и ноги – проблемно. На данный момент это меня и беспокоило.
Я проверяла Лиззи раз в неделю в последний месяц, и каждый день в последнюю неделю, несмотря на удаленность их хижины. Ребенок – а я думаю, что он был один – казался очень большим; нижняя часть матки располагалась значительно выше, чем, по моему мнению, должно быть. Кроме того за неделю до родов дети начинают часто менять положение, но этот оставался в одном поперечном положении – наискосок – тревожно долгое время.
Фактически, в домашних условиях, без операционного оборудования, без анестезии мои возможности при проблемных родах весьма ограничены. Без хирургического вмешательства с поперечным предлежанием у повитух было четыре выбора: позволить женщине умереть после нескольких дней мучительных родов; позволить женщине умереть после кесарева сечения, проведенного без анестезии и антисептиков, в надежде сохранить жизнь ребенку; попробовать сохранить жизнь матери, убив ребенка в чреве и вытащив его оттуда по кускам (Даниэль Роулингс описал это процедуру – с иллюстрациями – на нескольких страницах в своем журнале), или предпринять попытку изнутри развернуть ребенка в положение, способствующее нормальным родам.
На первый взгляд последнее являлось самым привлекательным выходом, однако он был таким же опасным, как и другие, и мог привести к смерти и матери и дитя.
Неделю назад я попыталась снаружи развернуть плод и смогла, хотя и с трудом, повернуть его головой вниз. Два дня спустя он вернулся в прежнее положение, очевидно, более удобное для него. Он мог развернуться сам перед родами ... а мог и не развернуться.
Имея достаточный опыт, я обычно могла разделять разумное планирование непредвиденных обстоятельств и бесполезное беспокойство о том, что может произойти, что позволяло мне спать по ночам. Однако в последнюю неделю я не спала ночами, предвидя возможность, что дитя не повернется вовремя, и рассматривая мрачный список альтернатив в тщетных поисках еще одного выхода.
Если бы у меня было эфир … но он пропал, когда сгорел дом.
Убить Лиззи, чтобы спасти дитя? Нет. Если не будет выхода, лучше убить дитя в утробе, сохранив мать для Родни, а для Джо и Кеззи их жену. Но мысль о том, чтобы раздробить череп доношенного ребенка, готового родиться … или оторвать голову тонкой проволокой …
- Вы не голодны этим утром, тетушка?
- А-а? Нет. Спасибо, Иэн.
- Ты выглядишь бледной, сассенах. Ты не приболела?
- Нет! – я торопливо встала прежде, чем они продолжили расспросы – абсолютно не было смысла, чтобы кого-то кроме меня пугали мои мысли – и вышла за водой к колодцу.
Эми была снаружи; она разводила огонь под большим чаном для стирки и покрикивала на Эйдана и Орри, которые подносили хворост и периодически кидались грязью.
- Вам нужна вода, a bhana-mhaighstir[1]? – спросила она, увидев ведро в моей руке. – Эйдан принесет.
- Нет, все в порядке, - успокоила я ее. – Хочется немного воздуха. Утро просто прекрасное. – Пока солнце не поднималось достаточно высоко, было все еще холодно, но воздух был свеж и наполнен запахом травы, смолистых почек и ранних сережек на ольхе.
Я наполнила ведро из колодца и медленно пошла вниз по тропинке, глядя на вещи вокруг, как смотрят, когда знают, что долго их не увидят. Если вообще увидят.
Ридж сильно изменился с приходом насилия, с разрушениями, вызванными войной, с уничтожением Большого дома. Он еще сильнее изменится, когда мы с Джейми уедем.
Кто станет главным в поселении? Хирам Кромби de facto[2] был главой рыбаков-пресвитерианцев, которые прибыли из Терсо, но он был нетерпимым, лишенным чувства юмора человеком, и скорее вызовет трения с остальной частью поселения, нежели поддержит порядок и станет способствовать единению.
Бобби? После долгих размышлений Джейми назначил его фактором[3] с ответственностью за нашу собственность или за то, что от нее осталось. Но независимо от его способностей или их отсутствия, Бобби был молод. Его, как и многих мужчин Риджа, мог унести надвигающийся шторм, вынудив пойти в ополчение. Но не в королевские войска. Несколько лет назад он был британским солдатом в Бостоне, где однажды его и нескольких его товарищей окружила возмущенная толпа бостонцев. Опасаясь за свою жизнь, солдаты зарядили ружья и направили их на людей. Полетели камни и палки, ружья выстрелили, и кто-то – я никогда не спрашивала об этом Бобби – убил человека.
В последующем расследовании и суде Бобби сохранили жизнь, но на щеке выжгли клеймо в виде буквы «У» от слова «убийца». Я понятия не имела о его политических взглядах, а он никогда не говорил о таких вещах, но он никогда больше не воевал в рядах британской армии.
Несколько успокоенная я толкнула дверь хижины.
Джейми и Иэн спорили – будет ли дитя родными сестрой или братом маленькому Родни, или только наполовину.
- Ну, ничего нельзя сказать точно, не так ли? – сдался Иэн. – Никто не знает, кто отец Родни. Джо или Кеззи. И то же самое можно сказать о новом ребенке.
- Фактически это не имеет значения, - прервала я их, наливая воду в чан. - Джо и Кеззи – однояйцевые близнецы. Это означает, что их… э-э… сперма тоже идентична. - Это было чрезмерным упрощением, но бесполезно пытаться объяснить им про репродуктивный мейоз и рекомбинантную ДНК. - Если мать одна и та же, а это так, и отец генетически один и тот же, а братья генетически одинаковы, все рожденные от них дети будут родными сестрами или братьями друг другу.
- А их члены тоже одинаковы? – недоверчиво спросил Иэн. – Как вы можете знать? Вы видели? – добавил он, с потрясенным любопытством посмотрев на меня.
- Нет, не видела, - сказал я строго. – Мне не нужно, я и так знаю.
- Ах, да, - сказал он, с уважением кивнув. – Иногда я забываю, кто вы такая, тетушка Клэр.
Я не была уверена, что он имел в виду, но посчитала не нужным объяснять, что мое знание интимной жизни братьев Бердсли было академическим, а не сверхъестественным.
- Но отец этого ребенка Кеззи, не так ли? – вставил Джейми, нахмурясь. – Я отослал Джо, и последний год она жила с Кеззи.
Иэн кинул на него жалостливый взгляд.
- Вы думаете, он уехал? Джо?
- Я его не видел, - ответил Джейми, но его густые рыжие брови сошлись.
- Ну, вы бы и не увидели, - признался Иэн. – Они были бы очень осторожны, чтобы не сердить вас. Вы бы ни разу не видели больше одного из них … за раз, - добавил он небрежно.
Мы оба уставились на него. Он взглянул на нас поверх куска бекона в руке и приподнял брови.
- Я просто знаю такие вещи, - сказал он.
После ужина, стали готовиться ко сну. Все Хиггинсы удалились в заднюю комнату, где все спали на одной кровати.
Я снова развернула акушерский сверток и разложила содержимое, проверяя еще раз. Ножницы, белая нить, чистые тряпки, много раз прополосканные, чтобы удалить все следы щелочного мыла, прокипяченные и высушенные. Большой квадрат вощеного холста для защиты матраса от влаги. Небольшая бутылочка спирта, разбавленная на пятьдесят процентов дистиллированной водой. Небольшой мешочек с несколькими мотками выстиранной, но не кипяченой шерсти. Свернутый лист пергамента на замену сгоревшему стетоскопу. Нож. И длинная тонкая проволока, заостренная на одном конце, свернутая змейкой.
Я мало ела за ужином и за весь день тоже, но у меня было постоянное ощущение подступающей к горлу желчи. Я сглотнула и снова завернула комплект, крепко обвязав его бечевкой.
Я почувствовала на себя взгляд Джейми и подняла глаза. Он ничего не сказал, но тепло улыбнулся, и я почувствовала облегчение, которое быстро прошло, когда я подумала, что он подумает, если случится самое худшее, и мне придется … Он увидел промелькнувший на моем лице страх. Не сводя с меня глаз, он достал из споррана четки и стал молча перебирать их. Изношенные деревянные бусины медленно скользили между его пальцами.
Две ночи спустя я внезапно проснулась от звука шагов снаружи и была на ногах, прежде чем в дверь постучал Джо. Джейми впустил его; я слышала их бормотанье, пока лазила под лавку за своим акушерским набором. Голос Джо звучал взволновано, но без паники. Это хорошо. Если бы Лиззи была напугана или находилась в тяжелом состоянии, он сразу бы почувствовал это. Близнецы были также чувствительны к ее наст роению и физическому состоянию, как и друг к другу.
- Мне пойти с тобой? – прошептал Джейми, стоя рядом со мной.
- Нет, - прошептала я в ответ и прикоснулась к нему, набираясь сил. – Иди поспи. Я пошлю за тобой, если будет нужно.
Он был взъерошен со сна, и от непогасших углей очага на его волосах лежали тени, но глаза были тревожны. Он кивнул и поцеловал меня в лоб, но не отступил, а положил руку мне на голову и прошептал по-гэльски «О, святой Михаил из Красного царства …», затем поцеловал меня в щеку.
- Увидимся утром, сассенах, - сказал он и подтолкнул меня к двери.
К моему удивлению на улице шел снег. Небо был серое и наполненное светом, в воздухе кружились огромные снежинки, касаясь лица и тут же истаивая на коже. Весенний снегопад. Снежинки падали на траву и исчезали. Вероятно, к утру от снега не останется и следа, но сейчас ночь была наполнена его тайной. Я обернулась назад, но не смогла увидеть нашу хижину, только силуэты деревьев в жемчужно-сером свете. Тропа перед нами выглядела такой же нереальной, исчезая среди странных деревьев в таинственных тенях.
Я чувствовала себя странно бестелесной, пойманной в миг между прошлым и будущим, и только белое безмолвие кружилось вокруг меня. И все же я чувствовала себя более спокойной, чем в последние дни. Я ощущала вес руки Джейми на своей голове и слышала его благословение. О, святой Михаил из Красного царства …
Это благословение дается воинам, идущим на битву. Я сама благословляла его таким образом много раз. Он никогда не делал этого прежде, и я не знаю, что сподвигло его сейчас, но слова горели в моем сердце, как маленький щит против предстоящей опасности.
Снег уже покрыл землю тонким одеялом, спрятав темную почву и молодую траву. Джо оставлял черные следы, по которым я следовала вверх, касаясь юбкой холодных ароматных иголок пихт и бальзамов, и слушала вибрирующую тишину, звенящую, как колокол.
Если ангелы ночью спускаются на землю, я молилась, чтобы это была та самая ночь.
До хижины Бердсли был почти час ходьбы днем даже в хорошую погоду. Но сейчас страх заставлял меня торопиться, и Джо – а я думаю, это был Джо, судя по голосу – едва поспевал за мной.
- Как давно она рожает? – спросила я. Трудно поверить, но первые роды Лиззи были быстрыми; она родила Родни в одиночестве и без всяких происшествий. Я не думаю, что и теперь нам также повезет, хотя не могла не надеяться, что по приходу в хижину нас будет ждать благополучно разрешившаяся Лиззи с новорожденным на руках.
- Не долго, - пропыхтел он. – Воды отошли внезапно, когда мы все были в постели, и она сказала, что мне лучше пойти за вами.
Я старалась не замечать это «все в постели» - в конце концов, он и/или Кеззи могли спать на полу – но семья Бердсли являлась самим воплощением двусмысленности; никто, кто знал правду, не мог думать о них, не представляя …
Я не спрашивала, как долго он и Кеззи оба жили в хижине, но из того, что сказал Иэн, скорее всего, они были там с самого начала. Учитывая обычные условия жизни в глуши, никто и глазом не моргнет при мысли, что муж с женой живут в одном доме с его братом. И, насколько было известно всему Риджу, Лиззи была замужем за Кеззи. Она была. Она также была замужем за Джо в результате ряда махинаций, которые до сих пор вызывали у меня восхищение, но семейство Бердсли по приказу Джейми умалчивало об этом факте.
- Придет ее отец, - сказал Джо, выдыхая белый пар, когда тропа стала достаточно широкой, чтобы он шел рядом со мной. – И тетушка Моника. Кеззи пошел за ними.
- Вы оставили Лиззи одну?
Он с несчастным видом пожал плечами.
- Она так сказала, - сказал он просто.
Я не ответила, но ускорила шаги, пока в боку не закололо, и мне пришлось немного замедлиться. Если Лиззи еще не родила и истекает кровью или случилось еще какое-либо несчастье, пока она оставалась одна, присутствие «тетушки Моники», второй жены мистера Вемисса, будет кстати. Моника Беррич Вемисс была немкой с ограниченным знанием английского, но с бесконечной храбростью и здравым смыслом.
Мистер Вемисс тоже обладал своей долей храбрости, хотя и тихой. Он ждал нас на крыльце вместе с Кеззи, и было понятно, что он поддерживает своего зятя, а не наоборот. Кеззи открыто заламывал руки и переступал с ноги на ногу, в то время как тощий мистера Вемисс склонился к нему, положив руку на его плечо успокаивающим жестом. Я уловила тихое бормотание, а затем они увидели нас, и надежда распрямила их тела.
Длинный низкий вой раздался из хижины, и мужчины напряглись, словно из темноты на них внезапно выпрыгнул волк.
- Ну, звучит нормально, - сказала я спокойно, и все они звучно выдохнули. Мне хотелось рассмеяться, но я сдержалась и толкнула дверь.
- Ух, - сказала Лиззи, глядя на меня с кровати. – Это вы, мэм. Слава богу!
- Gott bedanket[4], - поддержала ее тетушка Моника. Она, стоя на коленях, вытирала пол мокрой тряпкой. – Осталось не долго, надеюсь.
- Я тоже надеюсь, - сказала Лиззи, скривившись. – ААААРРРРХ! – Ее лицо застыло в болезненной гримасе и стало бордовым, а тело выгнулось дугой. Она больше походила на больную столбняком, а не на роженицу, но к счастью спазм не продлился долго, и она, тяжело дыша, обмякла.
- Прошлый раз было не так, - пожаловалась она, приоткрыв один глаз, когда я стала ощупывать ее живот.
- Никогда не бывает одинаково, - произнесла я рассеяно. Один быстрый взгляд заставил мое сердце подскочить; ребенок уже не лежал поперек. Но с другой стороны … он также не был вниз головой. Он не двигался – дети во время родов обычно не двигаются – и хотя я думала, что нащупала головку под ребрами Лиззи, я не была уверена в остальном.
- Давай-ка посмотрим здесь …
Она была обнажена под одеялом. Ее мокрая рубашка висела на головке стула, исходя паром перед огнем. Однако постель была сухая, из чего я заключила, что, когда она почувствовала разрыв плодного пузыря, то встала, прежде чем отошли воды.
Я боялась смотреть и облегченно выдохнула. Основная опасность при тазовом предлежании в том, что при разрыве плодной облучки часть пуповина может выпасть, и ее петля может оказаться зажатой между тазом роженицы и предлежащей частью плода. Однако все чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка матки почти открыта.
Оставалось только ждать и смотреть, что появится первым. Я разложила свой сверток и, быстро спрятав свернутую заостренную проволоку под одежду, расстелила вощеную ткань, на которую с помощью тетушки Моники затащила Лиззи.
Моника моргнула и кинула взгляд на колыбель, где спал Родни, когда Лиззи снова издала очередной неземной вой. Она взглянула на меня, убеждаясь, что все в порядке, затем взяла Лиззи за руки, что-то ласково бормоча по-немецки.
Дверь тихонько скрипнула; я обернулась и увидела, что в хижину заглядывает один из Бердсли со смесью страха и надежды на лице.
- Он здесь? – прошептал он хрипло.
- Нет! – взревела Лиззи, садясь. – Убери свое рыло с моих глаз, или я оторву твои яйца. Все четыре!
Дверь тут же закрылась, и Лиззи упала, отдуваясь.
- Я ненавижу их, - прошипела она сквозь сжатые зубы. – Чтоб они сдохли!
- Хм-м, - с сочувствием сказала я. – Ну, уверена, они тоже страдают.
- Хорошо, - за секунду она перешла от ярости к сентиментальности, и на ее глаза навернулись слезы. – Я умру?
- Не переигрывай, - сказала я. – Они напуганы, но они не идиоты. Кроме того, ты испугаешь своего отца. И Родни, - добавила я, кинув взгляд на маленькую кипу одежды в колыбели.
Она притихла, отдуваясь, но смогла кивнуть со слабой улыбкой.
После этого все ускорилось. Она была быстрой. Я проверила ее пульс и шейку матки, и мое сердце забилось вдвое быстрее, когда я прикоснулась к крошечной ножке, выходящей наружу. Могу я достать вторую?
Я взглянула на Монику, оценивая ее размеры и силу. Она была жесткой, как кожа плетки, но не слишком сильной. Лиззи, с другой стороны, была размером с … Ну, Иэн не преувеличивал, когда говорил о близнецах.
Вкравшаяся мысль, что это все-таки могут быть близнецы, заставила мои волосы на затылке встать дыбом, несмотря на влажное тепло в хижине.
«Нет, - твердо сказала я себе. - Это не так; ты знаешь, это не так. С одним и так все будет довольно плохо.»
- Нам понадобится один из мужчин, чтобы держать ее плечи, - сказала я Монике. - Позови одного из близнецов, ладно?
- Обоих, - выдохнула Лиззи, когда Моника повернулась к двери.
- Одного достаточно …
- Обоих! Мммммм …
- Обоих, - повторила я Монике, которая в ответ просто кивнула.
Близнецы ворвались в потоке холодного воздуха с идентичными выражениями ужаса и возбуждения на лицах. Не дожидаясь моего приказа, они бросились к Лиззи, как две железки, притянутые магнитом. Она с трудом приняла сидячее положение, и один из близнецов опустился на колени, мягко разминая ее плечи, расслабленные после последней схватки. Его брат уселся рядом, обняв ее за место, где раньше была талия, а другой рукой убирал с ее лба промокшие от пота волосы.
Я попыталась накинуть одеяло на ее выпирающий живот, но она раздраженно оттолкнула его. Хижина была наполнена влажным жаром от дымящегося котла и пота. Ну, видимо, близнецы знакомы с ее анатомией лучше, чем я, подумала я и отдала одеяло тете Монике. Скромности не было места при родах.
Я встала перед ней на колени и быстро сделала надрез на задней части ее влагалища, почувствовав теплую струйку крови на своей руке. При обычных родах этого не требовалось, но сейчас мне нужно было место для маневра. Я прижала чистую тряпку к разрезу, но количество крови было не значительным, да и внутренняя сторона ее бедер уже была покрыта кровавыми пятнами.
Это была ножка; я могла видеть длинные пальчики, как у лягушки. Автоматически я взглянула на ногу Лиззи, твердо стоящую на полу возле меня. Нет, ее пальцы были короткие и компактные. Должно быть это от близнецов.
Влажный, слегка болотный запах родовых вод, пота и крови поднимался, словно туман, от тела Лиззи, и я чувствовала, как собственный пот стекает по моему телу. Я потянулась, зацепила пальцем пятку и надавила вниз, чувствуя, как жизнь шевелится в плоти ребенка, хотя сам он не двигался, беспомощно зажатый в тисках рождения.
Другая нога, мне нужна другая нога. Настойчиво ощупывая живот между схватками, я скользнула вверх по выходящей ноге, нашла крошечный изгиб ягодицы. Поспешно поменяла руку, и с закрытыми глазами нашла изгиб согнутого бедра. Черт побери, кажется, колено плода находится под его подбородком … ощутила податливую жесткость крошечных хрящевых костей, твердых в хлюпающей жидкости, натяжение мышц … впилась пальцем, двумя пальцами, обхватывая другую лодыжку, и рыкнув: «Прижмите! Держите ее!», дернула вторую ногу вниз, когда Лиззи выгнулась и съехала ко мне.
Я откинулась назад, открыв глаза и тяжело дыша, хотя не от физического напряжения. При следующем толчке в виду появились маленькие лягушачьи ножки, дернулись и повисли.
- Еще немного, милая, - прошептала я, положив руку на напряженное бедро Лиззи. – Дай нам еще один такой толчок.
С глубинным рычанием Лиззи достигла того состояния, когда женщину не волнует, будет ли она жить или умрет, или ее разорвет пополам, и медленно появилась нижняя часть ребенка. Пуповина пульсировала, словно красный червь оплетя живот. Я не сводила с нее глаз, и в голове билась только мысль «Слава богу, слава богу». Затем я осознала, что тетушка Моника заглядывает через мое плечо.
- Это яйца? – спросила она, указывая на гениталии младенца
У меня, сконцентрированной на пуповине, не было времени посмотреть пол ребенка, но я поглядела вниз и улыбнулась.
- Нет. Ist eine Mädchen[9], - ответила я. Гениталии ребенка были опухшими и выглядели, словно оснащение мальчика, из распухших половых губ торчал клитор.
- Что? Что это? – один из Бердсли наклонился вперед посмотреть.
- У вас девочка, - ответила ему сияющая тетушка Моника.
- Девочка? – охнул второй Бредсли. – Лиззи, у нас дочь!
- Заткнись к черту! – рявкнула Лиззи. – ММММММММ!
Тут проснулся Родни и сел с широко распахнутыми глазами. Тетушка Моника тотчас вскочила на ноги и взяла его на руки, пока он не расплакался.
Сестра Родни, подталкиваемая схватками, выходила во внешний мир с неохотой. Я про себя считала гиппопотамов. Один гиппопотам, два гиппопотама … С появление пупка и до успешного рождения в нашем распоряжении было не более четырех минут, пока из-за нехватки кислорода не начались повреждения мозга. Но я не могла тянуть младенца из-за риска повредить его шею и голову.
- Толкай, милая, - сказала я как можно спокойнее, сжимая колени Лиззи. – Сильно, тужься.
Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять …
Все что нам нужно, это чтобы высвободился подбородок. Когда схватки ослабли, я торопливо сунула пальцы внутрь, ощупывая лицо младенца, и поместила два пальца на верхнюю челюсть. Следующая схватка заставила меня сжать зубы, когда мою руку раздавило между тазовыми костями и черепом ребенка, но я не вытащила ее, боясь потерять контакт.
Расслабление, и я медленно-медленно надавила на голову, выводя подбородок за границу таза …
Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов …
Ребенок свисал из тела Лиззи, кроваво-синий и блестящий в свете очага, покачиваясь в тени ее бедер, как колокол … или тело с виселицы. Я отогнал эту мысль…
- Может быть нам … - прошептала мне тетушка Моника, прижимая Родни к груди.
Сто …
- Нет, - сказала я. – Не трогайте его … ее. Не сейчас. – Гравитация медленно способствовала рождению. Если тянуть, то можно повредить шею, а если застрянет голова …
Сто десять гиппо … чертовски много гиппопотамов, подумала я, рассеянно представляя стада животных спускающихся в долину, чтобы поваляться в грязи …
- Сейчас, - сказала я, готовая очистить рот и нос, как только они появятся, но Лиззи не нуждалась в подсказке. С длинным выдохом и громким «Поп!» головка освободилась, и ребенок упал мне в руки, как спелый фрукт.
Я налила немного воды из парящего котелка в умывальник и добавила холодной воды из ведра. Тепло воды обожгло руки; кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и постоянного использования разбавленного спирта для стерилизации. Я только что закончила зашивать и мыть Лиззи, и кровь с моих рук темными водоворотами кружилась в воде.
Позади меня в постели была заботливо уложена Лиззи, одетая в одну из рубашек близнецов, ее собственная сорочка еще не просохла. Она смеялась в эйфории от рождения и выживания. Близнецы по обе стороны от нее суетились и бормотали с восхищением и облегчением; один убирал ее распущенные влажные светлые волосы, другой нежно целовал ее шею.
- У тебя жар, любимая? - спросил один с оттенком беспокойства в голосе. Это заставило меня обернуться. Лиззи страдала от малярии, и хотя у нее давно не было приступов, возможно, родовой стресс…
- Нет, - ответила она и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. – Я раскраснелась от счастья. – Кеззи или Джо раскраснелся от ее знака внимания, в то время как второй брат принялся в свою очередь целовать ее шею с другой стороны.
Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла ребенка мокрой тряпкой и комочками шерсти с ланолином, который я принесла с собой, и теперь заворачивала его в пеленку. Родни давно устал от этой суеты и спал на полу возле корзины, засунув палец в рот.
- Твой фатер, Лиззи, - сказала она с легким намеком на упрек в голосе. – Он простынет. Und die Mädel[10], он захочет увидеть с тобой, но может быть без … - Она наклонила голову в сторону кровати, в то же время скромно отводя глаза от резвящейся троицы. Между мистером Вемиссом и его зятьями после рождения Родни установилось хрупкое перемирие, но лучше не нагнетать обстановку.
Ее слова оживили близнецов, которые вскочили на ноги. Один подхватил с пола Родни, второй кинулся к двери, чтобы привести забытого на крыльце мистера Вемисса.
Его слегка посиневшее лицо засветилось от облегчения, словно подсвеченное изнутри. Он с сердечной радостью улыбнулся Монике, кинул короткий взгляд на сверток, осторожно погладил его и все внимание обратил на Лиззи, так же как и она на него.
- Па, у тебя руки холодные, - сказала она, хихикая, но сжала его руку сильнее, когда он попытался убрать ее. – Нет, оставь. Я очень горячая. Сядь и поздоровайся со своей маленькой внучкой. – В ее голосе звучала гордость, и она протянула руки к тетушке Монике.
Моника аккуратно положила ребенка в ее руки и встала рядом с мистером Вемиссом, положив руку на его плечо. Ее обветренное лицо сияло чем-то большим, чем простая привязанность. Не в первый раз я была удивлена и немного смущена от своего удивления глубиной ее любви к этому хрупкому тихому мужчине.
- О, - мягко произнес мистер Вемисс, трогая щечку ребенка пальцем. Я услышала, как девочка тихонько зачмокала. Роды потрясли ее, и сначала она не интересовалась грудью, но очевидно теперь поменяла свое мнение.
- Она проголодалась, - Лиззи откинула одеяло и поднесла девочку к груди опытными руками.
- Как ты назовешь ее, a leannan[11]? – спросил мистер Вемисс.
- Я как-то не думала о женских именах, - ответила Лиззи. – Она была такая большая, что я думала … оу! – Она рассмеялась тихим мелодичным смехом. – Я и забыла какими жадными могут быть новорожденные. Ох! Ну, a chuisle[12], да, вот так …
Я потянулась за куском шерсти, чтобы протереть свои руки мягким, пропитанным маслом волокном, и случайно увидела близнецов, которые стояли в стороне плечом к плечу и смотрели на Лиззи и дочь с таким же выражением, как у тетушки Моники. Не отводя глаз, Бердсли, держащий Родни, наклонился и поцеловал его в макушку.
Так много любви в таком маленьком месте. Я отвернулась с повлажневшими глазами. Имеет ли значение, насколько необычной была их женитьба? Ну, для Хирама Кромби имеет, подумала я. Лидер закостеневших пресвитерианцев, прибывших из Терсо, он захотел бы побить камнями Лиззи, Джо и Кеззи, как минимум … вместе с греховными плодами их чресел.
Ничего подобного не произойдет, пока Джейми в Ридже … но когда он уедет? Я медленно вычищала кровь из под ногтей, надеясь, что Иэн был прав насчет осторожности и изворотливости Бердсли.
Погруженная в мысли, я не заметила, что тетушка Моника подошла ко мне.
- Danke[13], - тихо произнесла она, положив ладонь с узловатыми пальцами на мою руку.
- Gern geschehen[14], - я положила руку на ее ладонь и пожала. – Вы очень помогли, спасибо вам.
Она все еще улыбалась, но озабоченные морщины пересекли ее лоб.
- Не так уж и помогла. Но я боюсь, - она оглянулась на кровать, затем поглядела на меня. – Что случится в следующий раз, когда вас не будет? Вы же знаете, они не остановятся, - добавила она, согнула большой и указательный пальцы в кольцо и средним пальцем другой руки стала тыкать в него, показывая таким нескромным образом, что она имела в виду.
Я смогла превратить смех в кашель, который был, к счастью, проигнорирован остальными, и лишь мистер Вемисс с легким беспокойством посмотрел на меня.
- Вы будете здесь, - сказала я, справившись с приступом. Она ужаснулась.
- Я? Nein, - воскликнула она, качая головой. - Das reicht nicht[15]. Я … - она потыкала себя в грудь, видя, что я не понимаю. – Меня … не достаточно.
Я вздохнула, понимая, что она права. Но все же …
- Вы должны, - сказала я очень тихо.
Она моргнула, глядя на меня большими карими глазами, затем медленно кивнула, соглашаясь.
Джейми так и не смог уснуть. В последние дни он плохо спал и часто лежал без сна, наблюдая за угасанием углей в очаге и ворочая в голове мысли или высматривая ответы в тени нависающих стропил. Если он засыпал рано, то позже пробуждался, внезапно и исходя потом. Хотя он знал, чем это вызвано, и как решить проблему.
Большинство способов уменьшить беспокойство включали Клэр, брать ее, заниматься с ней любовью, или просто смотреть на нее, пока она спала, находя утешение в длинном изгибе ее ключицы или хватающей за сердце форме закрытых век, и позволить сну, навеянному ее теплом, захватить его.
Но Клэр ушла.
Полчаса молитв с четками убедили его, что он сделал все необходимое для благосостояния Лиззи и ее будущего ребенка. Читать молитвы для покаяния … да, можно. Особенно, если нужно молиться на коленях. Или успокоить разум, укрепить дух или искать озарение в размышление о святых вещах. Но не просить. Если бы он был богом или Святой девой, известной своим долготерпением, ему было бы утомительно слушать, как кто-то снова и снова что-то просит, и, конечно же, нет никакого смысла докучать тому, чьей помощи вы искали.
Сейчас более полезными казались гэльские молитвы, которые были направлены на конкретные просьбы и благословение и были более приятны как по ритму, так и по разнообразию.
«Moire gheal is Bhride;
Mar a rug Anna Moire,
Mar a rug Moire Criosda,
Mar a rug Eile Eoin Baistidh
Gun mhar-bhith dha dhi,
Cuidich i na ’h asaid,
Cuidich i a Bhride!
Mar a gheineadh Criosd am Moire
Comhliont air gach laimh,
Cobhair i a mise, mhoime,
An gein a thoir bho ’n chnaimh;
’S mar a chomhn thu Oigh an t-solais,
Gun or, gun odh, gun ni,
Comhn i ’s mor a th’ othrais,
Comhn i a Bhride!» - бормотал он, поднимаясь.
«Святая Мария и Брайд.
Как Анна родила Марию,
Как Мария родила Христа,
Как Елизавета родила Иоанна Крестителя
Без изъяна в нем,
Помоги ей в ее трудах
Помоги ей, о, Брайд!
Как Христос был зачат Марией,
Совершенный во всем,
Помоги, всеобщая мать,
Вывести зачатое;
И как ты помогла Деве радости,
Без золота, без хлеба, без коров,
Помоги ей, велика ее нужда, Помоги ей, Брайд!»
Не в силах выносить удушающую тесноту хижины он вышел и бродил по Риджу под падающим снегом, мысленно просматривая список дел и вещей. Но все приготовления были уже сделаны, осталось только оседлать и навьючить лошадей и мулов, и, сам не осознавая, он двинулся вверх по тропинке в сторону жилища Бердсли. Снег теперь прекратился, но небо над головой было серым и набухшим, а на деревьях лежал белый покров, усмиряя ветер.
Святое убежище, подумал он. Но конечно, оно не было им – во время войны нет безопасных мест – но ощущение горной ночи напоминало ему о храме, великом покое и ожидании.
Нотр-Дам-де-Пари … Собор Сент-Джайлс в Эдинбурге. Крошечные каменные церквушки в Хайленде, куда он иногда ходил в годы своей жизни в тайной пещере, когда считал это безопасным. Он перекрестился, вспомнив простые камни и внутри зачастую лишь деревянный алтарь … и чувство облегчения при входе, сидение на полу, когда не было скамьи, просто сидеть и знать, что ты не одинок. Святое убежище.
Или мысли о храмах или о Клэр навеяли ему воспоминание о другой церкви, той, где они венчались. И он усмехнулся про себя. Не было никакого покоя, нет. Он мог ощущать грохот своего сердца, стучащего о ребра, когда он вступил внутрь, запах пота – от него воняло, как от козла, и он только надеялся, что она не замечала этого – неспособность сделать полный вздох. И ощущение ее руки в своей, ее маленьких ледяных пальцев, вцепившихся в него в поисках поддержки.
Убежище. Они были убежищем друг для друга тогда … и были им сейчас. Кровь от моей крови. Крошечный порез давно зажил, но он потер подушечку пальца, улыбаясь при мысли о том, как твердо она это сказала.
Появилась хижина, и он увидел, что на крыльце стоит Джозеф Вемисс, сгорбившись и притопывая ногами от холода. Он собрался окликнуть его, когда дверь внезапно открылась и один из близнецов Бердсли – Христос, что они там делали? – выскочил и, схватив тестя за руку, едва ли ни волоком втащил внутрь.
Это было возбуждение, не горе и ужас, он отчетливо рассмотрел лицо парня. Он белым облачком выпустил воздух, который он, как оказалось, задерживал. Значит, дитя родилось, и оно и Лиззи выжили.
Он прислонился к дереву и дотронулся до четок на шее.
- Moran taing[17], - коротко, но от всего сердца поблагодарил он. Кто-то в хижине подложил в очаг дров, и фонтан искр поднялся в небеса; снег окрасился красным и золотым и шипел, чернея, там, где падали угольки.
«Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх.»[18] Он много раз читал эту строчку из книги Иова в тюрьме и не понимал ее смысла. Искры, летящие вверх, не причиняют большого беспокойства, если только у вас не очень сухая черепица. Только искры, вылетающие напрямую из очага, могут поджечь ваш дом. Или автор имел в виду, что человеку свойственно попадать в беду – а это так и есть, если исходить из его собственного опыта – как искрам всегда лететь вверх … На что любой, кто когда-либо долго наблюдал за огнем, мог сказать, что это не всегда так.
Кроме того, кто он такой, чтобы критиковать библию, когда должен повторять псалмы восхваления и благодарности? Он попытался прочесть один из них, но был слишком доволен, чтобы думать о чем-либо, кроме каких-то мелочей.
С некоторым потрясением он обнаружил, что полностью счастлив. Конечно, благополучное рождение дитя само по себе великая вещь, но также это означало, что Клэр прошла свое испытание, и теперь она свободна. Они могут покинуть Ридж, зная, что сделали все, что можно, для остающихся жителей.
Да, всегда грустно покидать свой дом, но в данном случае можно сказать, что это дом покинул их, когда сгорел, и в любом случае возрастающее чувство предвкушения перевешивало грусть. Свободный, вдалеке от Риджа, с Клэр под боком, никаких ежедневных забот, никакого улаживания мелких ссор, не нужно заботиться о вдовах и сиротах … ну, без сомнения, это недостойные мысли, но все же …
Война – ужасная вещь, и эта война будет такой же … но несомненно захватывающей, и кровь кипела в нем с головы до ног.
- Moran taing, - повторил он с благодарностью от всего сердца.
Короткое время спустя дверь хижины открылась, и в залитом светом проеме появилась Клэр с накинутым на голову капюшоном и корзинкой, висящей на сгибе руки. За ней последовали голоса, в дверях теснились фигуры. Она повернулась помахать им на прощание. Он услышал ее смех, и от этого звука по его телу пробежала дрожь удовольствия.
Дверь закрылась, и она пошла вниз по тропинке в сером свете сумрака. Он мог видеть, что она слегка покачивалась от усталости, и все же было что такое в ней … может быть эйфория, которая переполняла его, подумал он.
- «… как искры, чтобы устремляться вверх», - пробормотал он про себя с улыбкой и вышел ей навстречу.
Она не испугалась, но тут же повернулась и пошла к нему, казалось, плывя по снегу.
- Значит, все хорошо? – сказал он, и она, вздохнув, вступила в его объятия, твердая и теплая под холодными складками ее плаща. Он засунул под него руки и притянул ее к себе, укрывая полами своего большого шерстяного плаща.
- Ты так мне нужен, - прошептала она прямо ему в рот. Он без слов поднял ее на руки (Христос, она была права, этот плащ вонял мертвечиной. Что, тот человек, у которого он его купил, таскал в нем из леса убитых оленей?) и глубоко поцеловал. Затем спустил ее на землю и повел вниз по склону, и казалось, что снег таял под их ногами, пока они шли.
Они не заметили, как оказались у хлева. Они немного разговаривали по дороге, но он не смог бы сказать, о чем они говорили. Имело значение лишь то, что они были вместе.
Внутри хлева было не очень уютно, но и не обжигающе холодно. Гостеприимно, подумал он, вдыхая приятный теплый запах животных. Странный серый свет неба проникал внутрь, так что можно было разглядеть очертания лошадей и мулов, дремлющих в своих стойлах. И можно было лечь на сухую солому, даже если она была старая и немного заплесневелая.
Было слишком холодно, чтобы раздеваться, но он постелил на солому свой плащ, на него положил ее и лег сверху. Они оба дрожали, когда стали целоваться, так что стукнулись зубами и со смешком отпрянули.
- Это глупо, - сказала она. – Я вижу мое дыхание и твое тоже. Можно пускать дымные кольца. Мы замерзнем.
- Нет, мы не замерзнем. Знаешь, как индейцы добывают огонь?
- Трут сухие палочки …
- Да, трением, - он поднял ее юбки и погладил ее гладкие и прохладные бедра. – Хотя я вижу, что здесь совсем не сухо … Христос, сассенах, чем это ты занималась? – Он сильно прижал ладонь к ее теплому, мягкому и влажному месту, и от его холодного прикосновения она взвизгнула так громко, что один из мулов испуганно всхрапнул. Она завозилась, заставив его вытащить руку и быстро заменить ее чем-то еще.
- Ты перебудишь весь хлев, - заметил он, задыхаясь. Боже, от обволакивающего тепла внутри нее у него закружилась голова.
Она сунула руки под его рубашку и сильно ущипнула оба соска, он вскрикнул, затем рассмеялся.
- Сделай так еще раз, - сказал он и, наклонившись, сунул язык в ее ухо, с удовольствием слушая ее вскрики. Она извивалась и выгибала спину, но – он заметил – в действительности не отворачивала голову. Он нежно зажал ее мочку зубами и начал терзать ее, медленно двигаясь внутри нее и посмеиваясь про себя над звуками, которые она издавала.
Это было долгое безмолвное занятие любовью.
Ее руки занялись его задницей. Он только отодвинул клапан на бриджах и вытащил полы рубашки спереди, но она вытянула рубашку сзади и засунула обе руки в штаны, ухватившись со всей силы за его ягодицы. Впиваясь ногтями, она тесно притянула его к себе, и он понял ее. Он опустил ее ухо, приподнялся на руках и задвигался резче и сильнее; солома под ними потрескивала, как искры в пламени.
Он хотел скорее кончить, излиться и упасть на нее, прижимая к себе ее тело и вдыхая запах ее волос, окутанный негой тепла и радости. Но смутное чувство долга напомнило ему, что она просила его об этом, она хотела этого, и он не мог оставить ее неудовлетворенной.
Он закрыл глаза, замедлился и опустился на нее. Их тела прижались друг к другу; одежда между ними собиралась в кучу и шуршала. Он сунул руку под нее, погладил ее обнаженный зад и скользнул пальцами в расщелину между ягодицами. Толкнул один палец дальше. Она ахнула и приподняла бедра, избегая проникновения, но он утробно хохотнул и не позволил ей, продолжая ввинчивать палец.
- Сделай это еще раз, - прошептал он ей в ухо. – Пошуми для меня снова.
Она сделала лучше, издала звук, который он не слышал прежде, и дернулась под ним, поскуливая и дрожа.
Он вытащил палец и принялся быстро и легко поглаживать ее влажный клитор, чувствуя пальцами, как его большой и скользкий член входит в нее, растягивая …
Он сам производил ужасные звуки, прямо как умирающая корова, но был слишком счастлив, чтобы стыдиться.
- Ты не очень тихая, сассенах, - пробормотал он мгновением позже, вдыхая запах мускуса и новой жизни. – Но ты мне очень нравишься.