Сообщение Уильяма о бегстве американцев было воспринято более благосклонно, чем он ожидал. С опьяняющим чувством, что они загнали врага в угол, армия Хау действовала с поразительной скоростью. Флот адмирала все еще находился в заливе Грейвсенд, и в течение дня тысячи людей были спешно возвращены на берег и вновь погружены на борт для быстрого перехода на Манхэттен. К закату следующего дня войска начали атаку на Нью-Йорк, но обнаружили, что окопы пусты, а укрепления заброшены.
В то время как Уильям, который надеялся на возможность личной мести, был несколько разочарован, такое развитие событий чрезвычайно понравилось генералу Хау. Он разместился со своим штабом в большом особняке под названием Бикмен-Хаус и приступил к укреплению своей власти в колонии. Среди старших офицеров возникло определенное недовольство тем, что американцы не были окончательно повержены – Уильям поддерживал эту идею – но генерал Хау полагал, что поражение и истощение уничтожат оставшиеся силы Вашингтона, а зима добьет их.
- А тем временем, - сказал лейтенант Энтони Фортнам, оглядывая душный чердак, куда поселили трех самых молодых членов штаба, - мы оккупационная армия. Что, как я думаю, означает, мы имеем право извлечь некоторые удовольствия из этого положения, не так ли?
- И что за удовольствия? – спросил Уильям, напрасно ища место для своего потрепанного саквояжа, содержащего на данный момент все его добро.
- Ну, женщины, - задумчиво произнес Фортнам. – Определенно, женщины. Конечно же, в Нью-Йорке есть злачные места?
- Я не видел ни одного по пути сюда, - с сомнением сказал Ральф Джоселин. – А я смотрел!
- Недостаточно внимательно, - твердо возразил Фортнам. – Я чувствую, здесь должно быть много злачных мест.
- Пиво, - предложил Уильям. – Приличный трактир под названием «Французская таверна» недалеко от Уотер-Стрит. Я выпил там пинту хорошего пива по пути сюда.
- Должно быть что-либо поближе, - возразил Джоселин. – Не хочу плестись несколько миль по жаре!
Бикмен-Хаус располагался в приятном месте с прекрасными видами и свежим воздухом, но далеко за городом.
- Ищите и обрящете, братья мои, - Фортнам поправил локон и накинул плащ на одно плечо. – Элсмир, идешь?
- Нет, не сейчас. Мне нужно написать письма. Если вы обнаружите злачное место, жду от вас записки. В тройном экземпляре.
Через мгновение предоставленный самому себе, он бросил сумку на пол и достал небольшую пачку писем, которую ему вручил капитан Грисуолд.
Писем было пять. Три от его отчима с печатью в виде улыбающегося полумесяца – Лорд Джон пунктуально писал каждое пятнадцатое число месяца, но иногда чаще – одно от дяди Хэла, и он ухмыльнулся при виде его – послания дяди Хэла иногда сбивали с толку, но неизменно забавляли – и одно с простой печатью, написанное незнакомой, но определенно женской рукой.
Он с любопытством сломал на нем печать и, открыв, обнаружил два тесно исписанных листа от своей кузины Дотти. Он приподнял брови. Дотти никогда не писала ему прежде.
- Будь я проклят, - громко произнес он, просматривая письмо.
- Что? – спросил Фортнам, который вернулся за своей шляпой. – Плохие вести из дома?
- Что? Ох, нет, нет, - повторил он, возвращаясь к началу письма. – Просто … интересно.
Сложив письмо, он сунул его за пазуху подальше от любопытных глаз сослуживца и принялся за послание дяди Хэла с печатью в виде герцогской короны. Глаза Фортнама расширились при виде печати, но он ничего не сказал.
Уильям кашлянул и сломал печать. Как обычно, записка занимала меньше страницы и не содержала ни начала, ни конца. По мнению дяди Хэла, поскольку на письме был указан получатель, обращаться по имени не было необходимости, а печать ясно указывала, кто его написал. Он не собирался тратить время на письма дуракам.
«Адама отправили в Нью-Йорк под командование Генри Клинтона. Минни оправила с ним для тебя какие-то ужасно громоздкие вещи. Дотти отправляет тебе свою любовь, которая занимает гораздо меньше места.
Джон говорит, что ты выполняешь какое-то задание для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и думаю, тебе не стоит с ним связываться.
Передай полковнику Спенсеру мои наилучшие пожелания и не играй с ним в карты.»
Дядя Хэл, размышлял Уильям, мог втиснуть больше информации, как правило, скрытной, в меньшее количество слов, чем кто-либо из его знакомых. Он не понял, мошенничал ли полковник Спенсер в карты или очень хорошо играл или просто был очень удачлив. Дядя Хэл, несомненно, умолчал намеренно, потому что, если бы полковник был хорошим игроком, у Уильяма могло возникнуть искушение испытать свое мастерство. Опасно, как он понимал, побеждать вышестоящего офицера. Хотя раз или два… Нет, дядя Хэл сам был очень хорошим карточным игроком, и если он предупредил Уильяма, благоразумие подсказывало, что он должен внять ему. Возможно, полковник Спенсер был честным и неазартным игроком, но также человеком, который может обидеться и отомстить, если его побеждают слишком часто.
Дядя Хэл умен, как дьявол, подумал Уильям не без восхищения.
Хотя больше его беспокоил второй абзац. «Я знаю Ричардсона …» В данном случае он прекрасно понимал, почему дядя Хэл опустил подробности. Почту мог прочитать кто угодно, а письмо с гербом герцога Пардлоу могло привлечь внимание. Хотя печать, похоже, не была взломана, но он видел, как его отец ловко снимал и заменял печати с помощью раскаленного ножа, и не питал на этот счет иллюзий.
Это, однако, не остановило его от размышлений, что такое дядя Хэл знал о Ричардсоне, чтобы предложить Уильяму прекратить разведывательную деятельность, о которой, очевидно, рассказал его отец.
И еще мысль … Если папа сказал брату, чем занимается Уильям, то дядя Хэл должен был рассказать о капитане Ричардсоне, если ему известно что-то дискредитирующее его. И если он это сделал …
Он отложил послание дяди Хэла и открыл первое письмо отца. Нет, ничего о Ричардсоне … Второе? Опять нет. В третьем завуалированный намек на разведывательную миссию, лишь только пожелание безопасности с намеком на его рост.
«Высокий человек всегда заметен в компании, и много больше, если он смотрит прямо и аккуратно одет.»
Уильям улыбнулся. В Вестминстере, где он ходил в школу, все классы занимались в одной большой комнате, разделенной занавеской на младшие и старшие классы. Мальчики всех возрастов учились вместе, и Уильям быстро научился, когда и как быть незаметным или вызывающим в зависимости от его окружения.
Ладно. Что бы дядя Хэл ни знал о Ричардсоне, это не вызвало беспокойство у папы. Конечно, напомнил он себе, это не обязательно должно быть чем-то предосудительным. Герцог Пардлоу отличался бесстрашием, но проявлял чрезмерную осторожность в отношении своей семьи. Возможно, он лишь считал Ричардсона безрассудным. Если это так, папа, вероятно, доверился здравому смыслу Уильяма и поэтому не стал упоминать об этом.
На чердаке было душно; пот стекал по лицу Уильяма и пропитывал рубашку. Фортнам снова ушел, оставив свой матрас свернутым. Тем не менее, свободного места на полу оставалось ровно столько, чтобы Уильям мог встать и пройти к двери, и он с облегчением выбрался наружу. Воздух снаружи был горячим и влажным, но, по крайней мере, он двигался. Он надел шляпу и отправился выяснять, где поселился его двоюродный брат Адам. «Ужасно громоздкие вещи» звучало многообещающе.
Когда он пробирался сквозь толпу фермерских жен, направляющихся на ярмарочную площадь, то почувствовал шелест письма за пазухой и вспомнил про сестру Адама.
«Дотти отправляет тебе свою любовь, которая занимает гораздо меньше места.» Дядя Хэл умен, подумал Уильям, но даже умнейший дьявол не может видеть всего.
Ужасно громоздкие вещи себя оправдали: книга, бутылка прекрасного испанского хереса, кварта оливок в дополнение к нему и три пары новых шелковых чулок.
- Я завален чулками, - отказался его кузен, когда Уильям попытался поделиться щедрым подарком. – Мать покупает их десятками и отправляет с каждым курьером. Тебе повезло, что она не додумалась послать тебе новые панталоны. Я получаю пару с каждой дипломатической почтой, и если ты думаешь, что это легко объяснить сэру Генри … Хотя от стаканчика твоего хереса я не откажусь.
Уильям не был совсем уверен, что кузен не шутит насчет панталон. Адам умел строить серьезную мину, что хорошо помогало ему в общении со старшими офицерами, а также обладал семейным фокусом Греев говорить возмутительные вещи с совершенно невозмутимым лицом. Тем не менее, Уильям рассмеялся и крикнул вниз, чтобы принесли два стакана.
Один из друзей Адама принес три и остался для помощи в избавлении от хереса. Второй друг появился, словно ниоткуда, и предъявил полбутылки портера из своего сундучка вдобавок к имеющемуся алкоголю. И с неизбежностью для таких сборищ и бутылки, и друзья множились, пока каждая поверхность в комнате Адама – очень маленькой, по всеобщему мнению – не была занята тем или иным.
Уильям щедро поделился оливками и хересом, а когда показалось дно бутылки, поднял бокал в честь тетушки за ее щедрые подарки, не забыв упомянуть о шелковых чулках.
- Хотя полагаю, что книгу отправила не твоя мать, - сказал он Адаму, опустошив стакан с шумным выдохом.
Адам захихикал, потеряв свой обычный серьезный вид в ромовом пунше.
- Нет, - ответил он, - и не папа. Это был мой собственный вклад в дело култур … культурного, я имею в виду прогресса в колониях.
- Замечательная услуга чувствам цивилизованного человека, - серьезно ответил ему Уильям, показывая собственную способность не поддаваться алкоголю и владеть языком, какие бы крутые лингвистические повороты не бросались ему под ноги.
Всеобщий крик «Какая книга? Какая книга? Давайте посмотрим эту знаменитую книгу!» обязал его предъявить главный приз коллекции подарков, копию знаменитого «Списка леди Ковент-Гардена» мистера Харриса, представляющего собой щедро украшенный каталог прелестей, специальностей, цен и доступности лучших шлюх, которых можно найти в Лондоне.
Появление книги было встречено криками восторга, и после непродолжительной борьбы за владение томом Уильям спас его, прежде чем он был разорван на куски, но позволил уговорить себя прочитать некоторые отрывки вслух. Его драматическое исполнение приветствовалось волчьим воем и градом оливковых косточек.
Чтение, конечно, осушило горло, и тут же были истребованы освежающие напитки, которые были быстро прикончены. Он не мог сказать, кто первый предложил, что они должны образовать экспедиционный корпус для составления аналогичного списка для Нью-Йорка. Но того с энтузиазмом поддержали и приветствовали бокалами ромового пунша. Все бутылки к этому времени были опустошены.
В конце концов, он обнаружил себя, бредущем в алкогольной дымке по узким улочкам, тьма которых прерывалась булавочными уколами освещенных свечами окон и случайным висящим на перекрестке фонарем. Казалось, никто не придерживался никакого направления, и тем не менее все двигались как единое целое, влекомое какими-то тонкими эманациями.
- Как псы, преследующие суку в течке, - заметил он и был удивлен, почувствовав хлопок по спине и одобрительные возгласы одного из друзей Адама. Он не понял, что сказал это вслух. И все же он был прав, потому что, в конце концов, они пришли к переулку, где висели два или три фонаря, обтянутых красным муслином, так что свет заливал кровавым сиянием гостеприимно приоткрытые двери. Зрелище было встречено восторженными возгласами, и группа потенциальных исследователей двинулась вперед, остановившись лишь для короткого спора в центре улицы по поводу выбора заведения, с которого следует начать исследование.
Уильям почти не участвовал в споре; воздух был спертым, душным и зловонным от скота и нечистот, и он вдруг понял, что одна из съеденных оливок, возможно, была испорченной. Он сильно вспотел, мокрое белье намертво прилипло к телу, и его ужасала мысль, что он, возможно, не успеет вовремя спустить штаны, если в результате внутренних пертурбаций содержимое кишечника вдруг попросится наружу.
Он выдавил из себя улыбку и неопределенным взмахом руки дал Адаму понять, что тот может делать, как ему заблагорассудится. Уильям же отправится дальше.
Он так и поступил, оставив позади себя толпу возбужденных молодых офицеров, и, шатаясь, прошел мимо последнего из красных фонарей. Он отчаянно искал какое-нибудь подобие уединения, где мог бы проблеваться, но, не найдя ничего подходящего, в конце концов остановился, и его сильно вырвало в каком-то дверном проеме. И тут, к его ужасу, дверь распахнулась, появился весьма возмущённый домовладелец, который не став дожидаться объяснений, извинений или предложений компенсации, выхватил из-за двери дубину и, выкрикивая непонятные ругательства, вероятно, на немецком языке, погнался за Уильямом по переулку.
В результате ему пришлось некоторое время шататься по свинарникам, лачугам и вонючим причалам, прежде чем он нашел дорогу обратно в нужный район, где его кузен Адам ходил взад и вперед по улице, стуча в двери и громко зовя его.
- Не стучи в эту дверь! – воскликнул он с ужасом, увидев, что тот собрался атаковать дверь немца с дубинкой. Адам с облегчением обернулся.
- Вот ты где! Все в порядке, старина?
- Да, вполне, - он чувствовал себя несколько бледным и влажным, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, но острая боль в животе прошла сама собой и оказала благотворное побочное действие, отрезвив его.
- Подумал, тебя ограбили или убили. Я бы никогда не смог посмотреть дяде Джону в глаза, если бы пришлось рассказать ему, во что я тебя втянул.
Они отправились по аллее назад к красным фонарям. Все молодые люди разбрелись по заведениям, хотя веселье и громкие стуки, доносящиеся изнутри, показывали, что их приподнятое настроение не утихло.
- Хорошо провел время? – спросил Адам, дернув головой в направлении, откуда пришел Уильям.
- Да. А ты?
- Ну, она не заняла бы много места в книге Харриса, но для такой дыры, как Нью-Йорк, не так уж и плоха, - рассудил Адам. Его сток[2] был распущен, и когда они проходили мимо освещенного окна, Уильям увидел, что одна из серебряных пуговиц на мундире кузена исчезла. – Хотя могу поклясться, что видел пару этих шлюх в военном лагере.
- Сэр Генри отправлял тебя делать перепись? Или ты просто проводишь много времени в обозе, что знаешь всех …
Его прервал шум, донесшийся из одного из домов ниже по улице. Крик, но не пьяный, как прежде, а безобразный. Разгневанный мужской голос и пронзительные женские вопли.
Кузены обменялись взглядами и направились в сторону шума.
Он усиливался по мере того, как они приближались к его источнику, и когда они подошли к самому дальнему дому, в переулок высыпало несколько полуодетых солдат, за которыми следовал дородный лейтенант, которого Уильяму представили во время вечеринки в комнате Адама, но чье имя он не запомнил. Он волочил за руку полуголую шлюху.
Лейтенант потерял и мундир, и парик; его прилизанные темные волосы росли низко над бровями, что вместе с его широкими плечами придавало ему вид быка, готового броситься в атаку. Он так и поступил, развернувшись и врезавшись плечом в женщину, впечатывая ее в стену дома. Он был сильно пьян и выкрикивал бессвязные ругательства.
- Брандер.
Уильям не видел, кто произнес это слово, но оно вызвало возбужденные разговоры, и что-то безобразное возникло среди мужчин на аллее.
- Брандер! Она брандер!
Несколько женщин собрались в дверном проеме. Свет за ними был слишком тусклым, чтобы видеть их лица, но они испугано жались друг к другу. Одна из них тихонько вскрикнула, протягивая руку, но другие втянули ее назад. Темноволосый лейтенант, не обращая ни на кого внимания, избивал женщину, ударяя ее в грудь и живот.
- Эй, парень!
Уильям с криком шагнул вперед, но несколько рук схватили его, удерживая на месте.
- Брандер! – начали скандировать мужчины с каждым ударом лейтенантских кулаков.
Брандером называли шлюху, больную сифилисом, и когда лейтенант прекратил избивать женщину и стал что-то кричать женщинам, Уильям увидел, что она действительно больна. Сыпь на лице была совершенно очевидна.
- Родхэм! Родхэм! – звал Адам лейтенанта, пытаясь пробиться к нему, но мужчины двигались, не пропуская его, а скандирование «Брандер!» стало громче.
Женщины в дверях завопили и стали рваться назад, когда Родэм швырнул женщину на порог. Уильям сделал выпад и сумел прорваться через толпу, но прежде чем он успел добраться до лейтенанта, Родхэм схватил фонарь и, разбив его о фасад дома, облил шлюху горящим маслом.
Он остановился, уставившись расширенными глазами на женщину, которая вскочила и панически замахала руками, когда загорелись ее волосы и прозрачная рубашка. В течение нескольких секунда она была охвачена пламенем; ее пронзительный крик прорезался сквозь уличный шум и вонзился прямо в голову Уильяма.
Мужчины отступили, когда она двинулась на них, протягивая руки то ли тщетно моля о помощи, то ли проклиная их. Он стоял, не способный пошевелиться; его тело напряглось от потребности что-то сделать, от невозможности что-либо сделать, от охватившего его чувства катастрофы. Настойчивая боль в руке заставила его повернуть голову. Адам с бледным и потным лицом стоял рядом, вцепившись пальцами в его предплечье.
- Идем, - прошептал Адам. – Ради бога, идем!
Дверь борделя со стуком захлопнулась. Горящая женщина упала на нее, прижав ладони к дереву. Аппетитный запах жареного мяса наполнил жаркий переулок, и Уильям почувствовал поднимающийся в горле комок.
- Пусть бог накажет вас! Пусть ваши члены сгниют и отваляться! – раздался голос из окна второго этажа. Уильям вскинул голову и увидел женщину, потрясающую кулаком на мужчин. Мужчины загудели; один крикнул что-то грязное в ответ, другой наклонился, подобрал булыжник и кинул его в женщину. Камень стукнулся о стену под окном и отскочил, ударив солдата внизу; тот выругался и толкнул мужчину, бросившего камень.
Горящая женщина упала перед дверью, на которой остались пятна от огня. Она все еще издавала слабые завывающие звуки, но уже не двигалась.
Внезапно Уильяма охватило бешенство; он схватил бросившего камень мужчину за шею и со всей силы приложил о косяк. Мужчина дернулся, колени его подогнулись, и он со стоном сполз на землю.
- Убирайтесь! – проревел Уильям. – Все! Убирайтесь! – Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, который, растеряв ярость, стоял неподвижно, уставившись на женщину на крыльце. Юбки ее сгорели, и пара почерневших ног слабо подергивалась в тени.
Уильям шагнул к мужчине, схватил его за рубашку на груди и резко дернул.
- Уходи! – сказал он страшным голосом. – Убирайся. Сейчас же!
Он отпустил мужчину; тот моргнул, сглотнул и, развернувшись, пошел в темноту, механически переставляя ноги.
Тяжело дыша, Уильям обернулся к остальным, но они уже потеряли жажду насилия. Кидая взгляды на женщину, которая уже не двигалась, они пошли прочь, что-то неразборчиво бормоча и стараясь не смотреть друг на друга.
Он смутно ощущал присутствие Адама возле себя, дрожащего от шока, но твердо стоящего рядом. Он, также дрожащий, положил руку на плечо более низкого кузена и смотрел, как мужчины исчезают в темноте. Сидящий на земле мужчина медленно встал на четвереньки, затем поднялся и поплелся за своими товарищами, ударяясь о стены домов.
Улица затихла. Огонь погас. Уличные фонари не горели. Уильяму казалось, что он врос в землю и вечно будет стоять на этом проклятом месте, но Адам пошевелился, его рука упала с плеча кузена, и он обнаружил, что куда-то шагает.
Они шли в тишине по темным улицам и подошли к посту, где вокруг костра стояли на страже солдаты. Они должны были сохранять порядок в оккупированном городе. Солдаты посмотрели на них, но не остановили.
В свете костра он увидел мокрые следы на лице Адама и понял, что тот плакал.
Так же как и он.
Примечания
1
Бра́ндер — судно, нагруженное легковоспламеняющимися, либо взрывчатыми веществами, используемое для поджога или подрыва вражеского корабля с целью его уничтожения.
2
Галстук в виде сложенного узкой лентой куска белоснежного муслина, который оборачивался 1-2 раза вокруг шеи, а потом скреплялся спереди булавкой.