Шел 1940-й год. Маленький Мойша жил в гетто, небольшом городке в горах Австрии. Он не знал, где его родители, что с ними, и что будет с ним самим. Он жил, как все дети, пытаясь наслаждаться своим существованием: играл, читал книжки, дергал девочек за косички.
По воскресениям все ходили в театр, в котором Гер Яков показывал кукольные спектакли. Мойша очень любил эти спектакли. А в понедельник он вместе с Изей и Адамом ходили просить милостыню. Если они сидели на площади целый день, то им хватало на булку хлеба и на картинки, которые продавались в лавке рядом с домом, где жил Мойша.
Он, Изя и Адам были лучшими друзьями, они всегда помогали друг другу, делились своим пайком.
Однажды, когда Мойша спал, ему приснился Дом. Дом, где жили его родители, его друзья, где стол в обедней комнате был уставлен едой, где было много книг, где в окна по утрам светило щедрое июньское солнце, и ветром заносило дивные мелодии соловьиных трелей. Дом. Его дом...
Но это был всего лишь сон.
С утра, когда он проснулся, Мойша понял, что он хочет жить. Не просто жить, а настоящей жизнью. Мойша вышел на улицу и сел у лавки, где продавались картинки. Примерно через полчаса пришел Изя с улыбкой до ушей. Он рассказал, что ему приснился сон про то, как он с его родителями живут в доме, и по утрам душистый запах сирени окутывает всю его комнату. Мойша не много удивился, но не стал рассказывать про свой сон, чтоб тот не подумал, что он врет.
Потом друзья встретили Адама, и Изя рассказал ему свой сон. Видимо Адаму приснился тот же сон, потому что он как-то не уверено, потупил взор.
Прошел месяц с того дня, как Мойше приснился дом. Стоял чудный майский день. Горы были чрезвычайно красивы, но никому не позволялось покидать территорию гетто. Эта была одна из тех не многих вещей, о которых жалел Мойша. Он проснулся спозаранку и пошел бродить по всего четырем огороженным улицам. Он знал тут, каждый уголок: один раз, когда привезли новых заключенных, поднялся шум, гам, суета, и Мойша испугался и спрятался в какой-то маленькой урне. Никто не мог догадаться, что ребенок может поместиться в неё, и Мойша просидел в ней три дня, а когда вылез, его лишили обеда.
Легкий ветерок шевелил его волосы, и Мойше становилось щекотно в носу. Солнце щедро дарило миру свой свет, и, казалось, вот-вот потухнет, - глаза слепило, даже, если не смотреть на солнце. Мойша сел на корточки и стал перебирать камни: попадались и синие, и зеленые, и разноцветные. Мойша представлял, что эти камни души предков и разговаривал с ними.
Весь день он пробыл в одиночестве. Не потому что ему так хотелось, а потому что он не встречал никого знакомого, так пару-тройку фыркающих старушек. Под вечер он пошел спать и долго думал, почему это случилось с ним, почему это именно он попал в это гетто. Долго ворочаясь, пыхтя и сопя, как щенок, он не мог уснуть:
Он лежал на старом грязном матрасе и смотрел далеко-далеко вдаль, представляя себе пустыни Палестины, диких верблюдов и подносы с мацой. Когда Мойше было пять, его отец часто рассказывал про иудейскую культуру, нравы и обычаи,...но Мойше при мысли о родителях сделалось тоскливо и жутко, и он заплакал. Минут пять он рыдал, бился ногами о бетонный пол и вдруг услышал чуть тихий, спокойный и звучный голосок. Он поднял глаза и увидел мальчика с россыпью каких-то блестяшек на голове, от которых исходил свет. Мальчик взял его за руку и повел сквозь стены с колючей проволокой и правила в то самое далеко.
Проснувшись все в том же подвале, Мойша загрустил. Ему даже не хотелось выходить на улицу, хотелось запереться и умереть, пусть даже любой мучительной смертью.
Адам был такого же возраста, как и Мойша, а Изя был на год младше. Адам не знал, где родители, но знал, что они живы. Он выживал надеждой. Год назад к ним в дом влетели шестеро офицеров СС и принялись бить всех членов его семьи. Первый удар пришелся Адаму по голове, и он потерял сознание. Он пришел в себя только в поезде, где было много таких же, как он, несчастных и напуганных. Он яростно искал глазами семью, но тщетно. Следующее утро он встретил в гетто.
Он вскочил с кровати весь в поту и тяжело дыша. Такие сны ему часто снились. Он уперся руками в кровать и, сдерживая слезы, стал молиться на древнем иврите.
Адам вышел на улицу, его встретило нежное солнце, и он улыбнулся. Он радостно крикнул "Здравствуйте" какой-то старушке в черных одеяниях и побежал навстречу новому дню. Он шутил с прохожими, здоровался с незнакомыми и разговаривал сам собой.
Вечером он забрался на холм, который был в на самой окраине гетто и сел. Он смотрел на звезды и тихо радовался, сам не понимая чему. Он снял свой потрепанный пиджачок и долго смотрел на пришитую желтую звезду. Он подумал, что он - часть неба, потому что у него тоже есть звезда и улыбнулся своей детской наивности.
По дороге домой он встретил Израила. Он так в шутку называл его, пытаясь напугать. Он где-нибудь прятался и звал альтом с немецким акцентом. Изя думал, что это зовет какой-то офицер, и начинал убегать. Когда Адам подошел, Израил, ударил его и сказал, чтобы тот больше так не шутил. Они вместе еще долго ходили по улицам той части городка, где они жили, и разговаривали о всякой чуши.
Когда Адам пришел домой, он снял пиджак и положил его на пол. Он уставился на звезду Давида и долго смотрел. Потом он со всей злостью и ненавистью, которая в нем накопилась, схватился за край, и оторвал её.
Изя проснулся рано утром, и подумал о предстоящем дне. Сегодня он как всегда будет слоняться по гетто и думать о всякой всячине.
Он вышел навстречу ласковому, яркому солнцу. Он вспомнил тот самый ужасный день: он точно также выбежал во двор, чтобы до завтрака поиграть с детворой с окрестных домов. Он встретил своего друга Йохана, и они пошли к речке. По дороге шугая спящих собак, они рассказывали друг другу свои мечты. Изя хотел стать писателем, а Йохан военным. Они долго играли у реки в войну, и Изя удивился, почему старший брат не пришел звать его к завтраку. Когда он вернулся домой, никого не было. Изя страшно испугался, забился в угол и стал безнадежно плакать. Ближе ко дню он вышел из дома и увидел Йохана, но, когда подошел, Йохан отпрыгнул и стал звать отца. Отец схватил Изю и сказал, что отведет его к родителям. Родителями оказались несколько молодчиков-эсэсовцев и один офицер. Они долго его били и оттащили в казарму, где было много людей, которые так же с пустым взглядом ждали своего этапа.
Встретившись с Адамом, они разошлись по домам. Изя сел на крыльце. Ему взгрустнулось, и он поспешил в кровать, чтобы на время забыть о тоске по родителям. Он медленно засыпал и сквозь дрему видел, как молодой человек в эсэсовской форме салютует кому-то... и заснул.
Утром всех подняли слишком рано. Их выстроили в ряд и сцепили кандалами. В лагере была суматоха. Солдаты бегали взад-вперед и кричали друг на друга. Был ясный добрый день, щебетали птички. Солнце светило, словно в последний раз.
Скованных цепью мужчин вывели за ворота и повели через перевал. А женщин и детей отправили в Камеру Shoa. Так называли место, откуда никто не возвращался. Никто не знал, какая именно там смерть. Люди, пережившие многое, уже даже не боялись. На лицах читались легкая грусть и безразличие, а в глазах ясность бытия, и все стояли в ожидании начала конца. Солдаты стали подвое загонять в большой амбар людей, а пока ждали следующей партии пинали детей как мячик, и злобно-злобно смеялись.
Так прошел еще один день в этот маленьком мире. День, который по сути ничего нового не принес. К вечеру гетто опустело. Ни в одном окне не горела свеча, не бегали дети.
Где-то высоко в горах стояла в одиночестве еще одна машина смерти. Грязные стены до сих пор эхом издавали крики боли и страданий, и только ветер вечности гонял по лагерю обрывки газет - последние признаки существования здесь Человека.