Носков : другие произведения.

Акрэйш Повесть первая "Детство"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Уважаемые читатели, это произведение получилось весьма жестоким и специфическим. Я не рекомендовал бы его к прочтению людям слабонервным, религиозным или имеющим проблемы с сердцем. Тем более, что в нем вы не найдете ни любовных сцен, ни юмора. В эту повесть я пытался вложить многое: целеустремленность, силу духа, крепость характера. Насколько мне удалось, судить вам. Приятного чтения.
  Акрэйш: Детство
  
  
  Долго стоял старый Патуэр, созерцая огромную бронзовую статую владыки Ансурга, возвышающуюся перед храмовым входом. Время заставило бронзу почернеть и местами покрытья синеватой патиной. Но старика, последнего живого жреца тринадцатого владыки, нисколько не смущал этот факт.
   Статуя былавеличественна великолепна. Высотой она превышала два человеческих роста. Могучий торс изваяния бугрился мышцами, плечи были невероятно широки и огромное брюхо, единственно убереженное от потемнения постоянными прикосновениями множеством поколений жрецов и прихожан, топорщилось как у завсегдатая питейной корчмы. Венцом творения неизвестного мастера, создавшего сие великолепие, была голова владыки Ансурга: собачья морда с через чур вытянутым носом и огромные человеческие глаза сочетались на удивление хорошо; пасть, полная острых зубов и извергавшая длинный острый язык, изображая что-то наподобие ухмылки; бычьи рога были столь высоки, что едва ли не вздымали черепицу навеса храмового крыльца. В ладонях владыки, прижатых к брюху, поместилась странная шарообразная конструкция, изобилующая замысловатой резьбой. И под каким углом не взгляни на неё, всё равно увидишь знак владыки: неправильной формы ромб с косым крестом и зигзагом внутри.
   Мастер, изготовивший столь великолепный лик владыки и, увы, так и не оставивший о себе никаких упоминаний, заслуживал большой похвалы за проделанную работу. В душе Патуэр надеялся, что ему за работу досталась хорошая награда.
   И, хотя в былые времена храм тринадцатого владыки ещё был в состоянии покупать себе столь роскошные изваяния, о чём говорил хотя бы мраморный алтарь в главном зале, обильно украшенный золотом и аметистами, сейчас же, хозяйство его находилось в упадке. Чего уж говорить, в храме, когда то обильно заселенном и имевшем огромную паству, сейчас жило всего два человека, считая самого Патуэра конечно же.
   Грусть вновь обуяла сердце старика. Так было всегда, стоило лишь задуматься о состоянии увядавшего с каждым днём обиталища силы великого владыки, служению которому посвятил Патуэр почти всю свою жизнь. И горестнее всего было от того, что именно на нем закончится некогда великий культ.
   Он на удивление хорошо помнил момент, когда его совсем маленьким, ещё не видевшим и восьми зим, принесла в храм мать. Уже тогда среди храмовых жрецов не было никого моложе пятидесяти, лишь прислужник Митре из бывших рабов, живущий в храме и по сей день, был ещё юн. Однако жрецом владык, ещё по древнему нерушимому закону, мог стать только свободный от рождения, и потому Митре на эту роль не подходил никак.
   Но когда едва ли не до смерти напуганная женщина ворвалась в святилище владыки, держа на руках задыхающегося от неизвестной хвори ребенка и молящая какой бы то ни было ценой спасти его, жрецы великого Ансурга приняли дитя из её рук. Кожа его была столь бледна, что местами казалась синей, глаза налились кровью и попытки дышать раздавались всё реже с каждым мгновением.
  Служители владыки не стали терять времени даром и, положив мальца на алтарь в центре зала, окружили его и стали молиться. Взмолилась и сама мать, взмолилась Ансургу, хотя сама была посвящена в веру другого владыку, двуединого Урикая.
   Но каково же быть женщине, чей сын от рождения с каждым днём страдал всё сильнее, сколько бы не воздавала она молитвы двуединому, и наконец болезнь разлютовалась на столько, что ребёнок не в силах был с ней бороться.
   Удивительно, но чем усерднее молились жрецы, тем быстрей отступала болезнь и, вскоре, мальчик уже мог дышать ровно. Тогда мать испросила у служителей Ансурга цену за чудесное исцеление сына. Но старейший из жрецов лишь покачал головой и сказал, что болезнь не побеждена, а лишь отступила под сводами храма владыки. В слезах несчастная женщина упала тогда в ноги старику и вопросила его о том, как же сохранить жизнь и без того повидавшему страдания ребенку. Но старец знал ответ и, повернувшись к Патуэру, стоящему возле алтаря, заговорил с ним.
   Слово в слово старый Патуэр помнил тот разговор:
   - Сколько зим видел ты, дитя? - спросил его старик, тогда бывший верховным жрецом владыки Ансурга.
   - Семь...- ответил Патуэр и, потупившись и покраснев, уставился в пол. Не удивительно, ведь ему было очень стыдно, что он даже не знает имени своего спасителя.
   Старец только засмеялся. Подойдя к Патуэру и положив руку на детское плечо, старик представился:
  - Я Амангар, нареченный верховным каузом, то есть жрецом по простому. Не бойся меня, дитя. Лучше скажи мне, хочешь ли ты стать таким же, как мы? Стать каузом? Тогда владыка Ансург навек защитит тебя от болей твоих и согреет теплом костров подземных и наднебесных.
   В смятении тогда Патуэр уставился на свою мать, что плакала, не сдерживая слёз. Патуэр знал, что мать желает ему лишь счастья и не станет противиться, если он согласится. К тому же обещание кауза избавить его от хвори навек, не говоря уже про неизвестные ему костры, что греют своим теплом, казалось ему очень заманчиво. И тогда Патуэр спросил верховного кауза-жреца, указывая на свою мать пальцем:
   - Мама сможет приходить ко мне?
   - Конечно, дитя! - громогласно ответил Амангар, улыбаясь. - Ей нельзя жить в храме, но никто не запретит ей приходить к тебе!
   Подумав ещё несколько мгновений, Патуэр уже без стыда посмотрел на верховного кауза.
  - Я согласен! - кратко сказал но. Ответом же Амангара послужила очередная улыбка.
  - Значит завтра ты будешь обряжен послушником, дитя. - сказал другой жрец, который выглядел самым молодым. Позже Патуэр узнал, что его зовут Эктгаром. Едва заметным жестом он подозвал к себе юнца, до того молча стоящего в углу, и что то прошептал ему на ухо. Тот молча кивнул.
  - А сегодня тебе надлежит отдохнуть как следует. Следуй за Митре, он укажет тебе келью, в которой ты будешь жить.- Продолжил Эктгар, указывая Патуэру на стоящего рядом с собой юнца. - Иди, дитя, не бойся.
   И, сказав это, Эктгар и остальные каузы словно бы забыли о существовании Патуэра. Мать, с красными от слез глазами, обняла его на прощание и в молчании удалилась из храма. Сам же Патуэр, как ему было велено, последовал за странным кривошеим юношей туда, где ему предстояло жить всю оставшуюся жизнь.
   Потом было много всего. Несмотря на уже нависшую над храмом бедность, каузы провели обряд наречения Патуэра в послушники со всеми положенными традициями. Ночью на уличном капище Патуэр прошел через ряды костров к каменному идолу владыки Ансурга и умылся маслом, которое называлось миррой всех владык. До сих пор Патуэр хорошо помнил своё тогдашнее волнение. Особенно хорошо он помнил дубовый алтарь, стоящий перед идолом, на котором он впервые принес в жертву владыке живое существо, черного петуха. Помнил взнесенный им старый, истертый от постоянной заточки, нож с черным камнем и то, как издал петух последний свой крик перед смертью.
   Помнил Патуэр и то, что на его обряжение явился, к несчастию в последний раз в истории храма, гость. Нет, не обычный человек, а тот, кого породила сила иномиров и хаоса, что подвластен владыкам.
   Как и полагалось, ему в дольмен на отшибе возложили угощение. Насытившись, он с немым молчанием созерцал обряд посвящения из огромной трещины, служившей и входом и выходом в магическое строение.
   Глаза гостя лишь довольно сверкнули, когда Амангар возложил руку на чело Патуэру и произнес:
  - Отныне и навек, ты, Патуэр, наречен слугой всемогущего Ансурга, властного над дорогами и переходами, повелителя костров подземных и наднебесных, хранителя ключей и тайн к всепознанию. Да будет твоя душа открыта, разум твой чист и тверда рука твоя в служении. Помни слова эти и неси веру сию и в сердце своё и в народ, что в сомнениях прибывает.
   То были самые счастливые времена для Патуэра, ведь обещанное каузом свершилось, болезнь отступила. И даже рутина последующих дней, наполненных одним лишь обучением, не портила жизнь. Ему легко далась грамота и рисование и, в пятнадцатую свою зиму, Амангар разрешил ему покрыть стены коридоров храма фресками, изображающими историю храма.
   Когда же минула двадцать вторая зима Патуэра, даже главный зал святилища уже украшали фрески с ликом владыки, написанные его рукой.
   Счастье Патуэра было безмерно и в двадцать третью его зиму, в моменты крепчайшей его веры во владыку Ансурга. Именно тогда ему приснился до удивления странный сон, в котором он был будто бы ещё ребенком и седел на коленях у своего отца. Тот же, постоянно поглаживая Патуэра по голове, безмерно хвалил его за своё хорошее поведение. Единственной странностью в том сне было то, что отец называет Патуэра совершенно другим именем. Робито, так звучало оно и молодой кауз-жрец запомнил его.
   Но Патуэр точно знал, что его отец умер ещё за несколько месяцев до его рождения в походе на непокорный запад, где всех владык называли демонами, врагами рода человеческого. И потому во сне он попытался повернуться, что бы увидеть хотя бы на мгновение его лицо. Но вместо этого Патуэр успел увидеть лишь вытянутую собачью морду и высокие бычьи рога.
   В сильном волнении проснулся тогда молодой кауз-жрец, и, как бы не пытался он возобновить сон, тот так и не пришел к нему.
   Тогда Патуэр, не в силах держать в себе волнение, побежал в чём родила его мать к старику Амангару. Буквально вломившись в его келью и разбудив спящего старца, он сразу принялся рассказывать ему о увиденном во сне.
   Верховного кауза сперва разгневала спесь Патуэра и он чуть было не выгнал его из кельи с проклятьями, но всё же вслушавшись в рассказ и прогнав остатки былого своего сна, выслушал его повествование до конца. А когда молодой кауз попытался назвать старику имя, которое услышал во сне, Амангар, несмотря на всю кажущуюся старческую немощь, лихо вскочил с кровати и закрыл ладонью рот молодому каузу.
  - Умолкни, глупец!- вскричал он.- Это великая честь! Дар от владыки! - и уже успокоившись, без гнева в голосе, продолжил.- А теперь ступай и спи. Мы поговорим с тобой об этом на рассвете, после молитвы.
   И, как и было обещано, на утро Амангар принял Патуэра в своих покоях и они говорили долго. И не было предела счастью молодого кауза в те давние времена. Но счастье не может длится вечно, как это не было бы печально.
   Спустя несколько лет умер мудрый Амангар, единственно способный удержать на плаву святилище владыки. А вслед за ним начали умирать и все остальные. Годы не щадили никого и смерти не важно было, что забирает она достойнейших.
   А вместе с тем храм всё более приходил в упадок. И без того малый приход сократился до нескольких десятков человек и были они так же немолоды. Молодые воины уже не приносили клятв верности владыке и не приводили матери юных дочерей в дни первых кровей своих на ритуал первовозлежания перед ликом владыки. Что до пополнения жречества, так о том и мечтать не стоило.
   В сорок шестую зиму Патуэра умер Эктгар, который, почувствовав скорый приход неизбежного, нарёк единственного оставшегося жреца, самого Патуэра, верховным каузом.
   От чего же всё сложилось именно так и, некогда великий, храм стал приютом для двух стариков, о том Патуэр думал с каждым годом всё чаще. И с каждым днём все сильнее приходило к нему понимание. Из тринадцати владык, которым поклонялась империя, лишь владыка Ансург не являл миру своих чудес: не продлял жизнь лучшим из слуг своих и не делился своей силой.
   Хотя всё же был ещё один владыка, так же не делавший всего этого - Малокай. Но у него на то была веская причина. Он был абсолютно и бесповоротно мертв. Во времена древности именно он, седьмой сын великой Матери, повелитель ветров подземных и наднебесных, пришел в мир от лица всех владык дабы наказать люд за неверие в первоначальные силы и в великую Мать. Увы в моменты силы своей, приводя в исполнение приговор роду людей, Малока убил западный божок Мкааль, из тех, кого непокорные называют архигнаалами, слугами своего верховного бога.
   Но судьба владыки Малокая сейчас заботила старого Патуэра меньше всего, ведь с его собственной кончиной может пропасть вера в ещё одного владыку. Того, которому немолодой кауз был обязан своей жизнью.
   Осенний ветер, внезапно пронесшийся над крыльцом и статуей владыки, прервал размышления жреца и тот, почесав длинную бороду, повернувшись спиной к лику владыки, устремил свой взор на горизонт, где проходил недалеко от храма ныне почти заброшенный, как и само святилище, широкий торговый тракт. Увидев, наконец, вдалеке медленно приближающуюся точку, старый Патуэр, впервые за долгое время, улыбнулся.
   Вскоре точка разделилась на две и наконец стали видны очертания мелено катящегося по заросшему травой тракту небольшого рабовоза и так же медленно плетущегося за ним всадника, восседавшего на старой, как сам мир, лошади.
   Вот она, последняя надежда, подумал Патуэр. Сам он был человеком рассудительным и никогда не шел ни на какие авантюры. Но сейчас всё обстояло совсем по другому и необходимо было что то предпринять, дабы вера во владыку Ансурга не сгинула вместе с его смертью. Конечно несмотря на разменянный седьмой десяток старость так и не согнула его спину, не ослабила светлости взора и не отобрала мужской силы, кауз прекрасно понимал, что день его смерти, к несчастию, с каждым мгновением всё ближе.
   А что касается того, что везет сейчас в храм старый кривошеий Митре, который давно уже лишился почти всех зубов, но всё ещё оставался верным соратником кауза, того, что называл сам кауз "последней надеждой", то была даже не авантюра, а скорей бредовое действо начавшего сходить с ума от старости и безысходности жреца. Патуэр понимал это очень хорошо, но ничего не мог с собой поделать.
   Причиной всему послужил довольно странный сон, который чуть больше месяца назад увидел верховный кауз Патуэр после долгого изнурительного поста и многочисленных молитв.
   В этом сне Патуэр вновь был маленьким, но уже не сидел на коленях у отца, а стоял перед большим глиняным чаном, что был выше его роста. Отец же стоял за его спиной, одной рукой держа сына за плечё. Другой же рукой отец вынимал из старой плетеной корзины крысят, что вырывались и пытались укусить, но не могли ещё прокусить толстой человеческой кожи, и забрасывал их в чан. Когда там оказался седьмой крысёнок, отец бросил туда ещё пару горбушек черствого хлеба и закрыл чан плотной дубовой пробкой с узким отверстием для воздуха.
   - Но они так умрут!- воскликнул маленький Патуэр, преисполненный жалости к обреченным животным.
  - Не все, Робито.- сказал отец в ответ.- Скоро у них закончится еда. А потом останется только одна крыса, самая сильная. Она то и принесет пользу нашему делу.
   Услышав имя, которое когда то давно Амангар назвал даром владыки, кауз старательно запоминал всё то, что было в том недолгом сне и на этот раз, повернуться и тем самым прервать сон уже не пытался.
   Но тот сон прекратился очень быстро, перетекая сперва в другой, а затем и в третий. Проснувшись на заре, Патуэр даже не сразу вспомнил его. А вспомнив, много раз прокручивал в голове, пытаясь понять, было ли это вещим видением от владыки или же просто странным сном начинающего терять рассудок старика.
   В молчании он ходил несколько недель, почти не ел и не пил, и вскоре решив, что истолковал сон правильно и взвесив все за и против, выдал митре три золотых монеты и немного медяков на дорогу и велел отправиться на ближайший рынок рабов.
   Узнав о том, что ему придется купить и привести в храм почти десяток детей, кривошей запротестовал. Не удивительно, ведь как им, двум старикам, уследить за такой оравой непослушных маленьких рабов? И к тому же их надо кормить. И какой с них толк? Придется нанимать надсмотрщика, а ему надо платить. А платить нечем.
   Но Патуэр не стал отвечать на причитание кривошея, а попросту дал ему пощёчину. Не сильную, скорее для того, что бы старик успокоился, чем от собственного гнева. И это подействовало. Митре, не проронив больше ни слова, просто вышел из храма, запряг клячу и поехал.
   Сам же кауз отправился в ближайшую деревню. Найдя там кузнеца, старый жрец заказал ему решетку с замком на небольшой ритуальный бассейн, спрятанный внутри храмовых коридоров. Пузатый рослый кузнец, как раз прозябавший без работы, сделал всё в кратчайшие сроки. Он даже самолично привёз и вместе со своими детьми, тремя пузатыми крепышами один в один похожими на него, установил заказанную конструкцию.
   По мере возможности Патуэр рассчитался с ним, отдавав за работу большую часть оставшихся денег. Однако тяжелый удар по карману не так сильно беспокоил кауза, ведь ещё осталось на что жить. К тому же сам он был неприхотлив в пище, а кривошею, как бывшему рабу, не полагалось жировать. Тем более что и жевать ему уже давно было нечем.
   И вот наконец вдали виден был заветный рабовоз, что вёз обреченных на страшную участь детей.
  
  ***
   Третий день неспешно катилась телега по старому тракту, который почти полностью зарос полынью и колючкой. Волы тягачи, изрядно уставшие в дороге, вяло пробиваясь сквозь заросли. Сквозь прутья клети, что была сооружена на телеге, пролетел, завывая, холодный осенний ветер.
   - Как же холлоддно. - пропищал Малит, самый младший из группки детей рабов, стуча от озноба зубами и пытаясь сильнее закутаться в старую пыльную овечью шкуру, что уже и не грела вовсе. Ему, увы, досталась самая старая и прохудившаяся из тех, которые были в рабовозе.
   Толстяк Дотри забрал бы и её тоже, вдобавок к своим двум, если бы не правящий повозкой Кор, рослый усач без пары зубов, зарабатывающий на хлеб перепродажей рабов. Он изредка поглядывал на детей через прутья решетки и следил за тем, чтобы никто из них не заболел. Дело было отнюдь не в жалости, но в самой обыкновенной выгоде, ведь за больного раба плата меньше, чем за здорового.
   - Хватит ныть, малявка! - пнув ногой Малита, рявкнула на него из под своей овчины Мразь, чумазая девчушка с бесцветными от грязи и пыли волосами. Она была не многим старше бедняги Малита, но водила дружбу с пухлолицым Дотри и его дружком-подхалимом Кесом, и потому считала своим долгом при каждом удобном случае напомнить всей их группке о своём статусе.
   Малит, испугавшись, одернулся и инстинктивно попытался отползти подальше от Мрази, забыв о тесноте рабовоза.
   Возня в узкой телеге разбудила дремлющего до того Шинга, но он, лишь приоткрыв на миг глаза и сильней закутавшись в шкуру, продолжил беззаботно дремать. Шинг был самым старшим и сильным из присутствующих детей и потому не волновался о том, что кто то попытается причинить вред ему или его тихо посапывающей в углу телеги сестре.
   И лишь одного из детей, несмотря на всего десятое его лето, сейчас не волновали никакие дрязги. Молчуна, так звали его, обуяло множество эмоций и перед глазами его до сих пор стояло лицо плачущей матери.
   А что она, несчастная рабыня, могла сделать, когда его повел на рынок хозяин. У неё даже не было права давать своему ребенку имя, так как он родился в неволе. Как и не было у неё вообще никаких прав, только обязанность повиноваться своему господину.
   И не сказать, что старый хозяин его, Молчуна, был плохим человеком. Он неплохо кормил их с матерью, одевал и пускал на зиму жить в сенях дома, хотя многие рабы северной Гемгвалы, в которой прожил Молчун все свои десять лет, не могли даже мечтать о таком.
   Молчун всё время чувствовал, что он лишний в этом доме, и хозяин так же постоянно напоминал ему об этом. Не было возможности у однорукого ветерана Сагданской кампании кормить ещё один лишний рот, тем более что Молчун, в силу возраста, особой пользы не приносил. Но всё же хозяин терпеливо ждал, когда настанет время и мальца можно будет продать подороже.
   И вот за три жалких серебряника и немного меди, за которые беззубый кривошеий старик купил его, Молчун сейчас ехал в этой телеге вместе с остальными.
   Мразь, довольная своей выходкой, радостно улыбнулась и уже собиралась продолжить издеваться над беззащитным Малитом, как её внимание привлекла стоящая вдалеке постройка. Несколько мгновений она взирала на великолепие пока ещё далекого сооружения с раскрытым ртом. И не удивительно, ведь никогда еще ей не доводилось лицезреть жестокой красоты храмов владык.
   Не удержавшись, она толкнула в плечо Кеса, который сидел к ней ближе всего.
   - Смотри, смотри скорее! - восторженно сказала она ему.
   Кес, до того спавший с широко раскрытым ртом, кинул на Мразь злобный взгляд и уже собирался сказать ей какое ни будь оскорбление, но оно так и не сорвалось с его языка, ведь он так же увидел то великолепное строение.
   - Что же это? - только и смог произнести он, до рези в глазах всматриваясь вдаль.
   - Почём мне знать, глупый. - ответила Мразь, не сводя глаз с горизонта. Но Кес был так увлечен увиденным, что пропустил обиду мимо ушей.
   Шинг, вновь разбуженный суетой в рабовозе, вместе с сестрой, сонно протирающей глаза грязными руками, так же устремил взор к пока ещё далёкому чуду. Толстяк Дотри с ворчанием отпихивал загораживающего ему вид Малита, который не поддавался, несмотря ни на какие угрозы.
  Молчун же, всматриваясь вдаль, встал в полный рост, не желая бороться с остальными детьми. Ему, конечно же, хватило бы сил победить в драке и Малита, и Мразь, и Кеса, и даже с Дотри он попробовал бы помериться силой, хоть тот и был изрядно крупнее, только один Шинг был способен одолеть его. Но ему, серокожему Шингу, не было дело до дрязг. Не удивительно, ведь народ инийцев, к которому и принадлежали Шинг с сестрой, никогда не заботился ни о чем, кроме благосостояния своего рода. И точно так же неблагосостоятельных своих соплеменников продавал чужеземцам. И семью юного инийца точно так же соплеменники продали в рабство еринцам, дабы они, обнищавшая кровь, не принесли своё дурное семя в другие, более благосостоятельные рода. Воспитанного в такой традиции ребенка вряд ли стали бы беспокоить чужие проблемы, хоть он и был старше Дотри и Молчуна аж на два года. Шинга волновала только безопасность его самого и его единоутробной младшей сестры.
   Но для Молчуна дело было даже не в силе. Ему не требовалось драться с остальными детьми за лучшее место созерцания далёкого великолепия, он вполне неплохо видел всё, встав в полный рост с другой стороны клетки.
   Тем временем медленно но верно далекое строение приближалось и дети смогли рассмотреть высокий шпиль серого камня, укрытый темной черепицей и сложную крышу замысловатый формы, венчающую арочный вход, в глубине которого стоял бронзовый исполин.
   - Так ведь это храм.- музыкально пропела Мразь, довольная своей догадкой.
  - Так и есть. - подтвердил Кес. - Отец, когда был еще жив, рассказывал мне, что еринцы специально строят храмам высокие шпили в насмешку северному безымянному богу, который живет на небе со своими крылатыми гнаалами. Чем выше шпиль храма, считают в Ерине, тем сильнее он должен врезаться в небо и мешать благоденствию северного бога.
   - Тыш сам с тех краев! - воскликнул Дотри, уже одолевший беднягу Малита и теперь восседавший на нем как на табурете. - Знать и сам должон молиться тому богу, разве нет?
   Кеса всегда люто злила глупость толстяка, но, как всегда, он даже не подал виду. Незачем ему было ссориться с Дотри и терять такого выгодного приятеля. И пускай он был крайне глуп, за-то силен был не по годам. К тому же, удосужься Кес рассориться с ним, ему улыбалась бы только незавидная судьба бедняги Малита. Так что Кес будет молчать и улыбаться, дабы сохранить свое участие в их с Дотри и Мразью трио.
  - Нет, друг. - ответил он на глупый вопрос. - До плена мы с отцом жили в Райдаке, и хоть он и состоит в альянсе, но мы поклоняемся дракону. Когда-то альянс пытался навязать нам веру в своего творца, но обломал зубы. А потом Ерин стал так силен, что содружеству северных королевств стало не до навязывания своей веры. К тому же мне очень дорог мой язык, потому даже если бы я поклонялся Творцу, то никому бы не сказал, - последнюю фразу Кес сказал шепотом, что бы его не услышали ни Кор, ни тот старик, что ехал рядом на старой кляче.
  - Какой еще язык? -не понял Дотри.
  - Еринцы отрезают языки пленным слугам творца, если те не отрекаются от своего бога!- влезла в разговор Мразь. - Они считают, что нельзя осквернять священные земли владык своими молитвами.
   От удивления толстяк широко раскрыл глаза.
  - Да уж, страшно наверное. - сказал он. - А что за дурацкому дракону поклоняются в твоих землях? У нас в Сакаре все славят солнечного великана Со и жену его Не.
   Кеса очень обидело это высказывание, и он уже собирался сказать Дотри в ответ все, что думает о его глупом великане Со, и пусть они разругаются, но сам Кес отстоит честь Дракона всеродителя во что бы то не стало. Однако не успел он раскрыть рот, как в разговор неожиданно вмешался Шинг. Лицо его пылало гневом и обращаясь к Дотри он сказал:
   - Глисты из твой толстый задница говорят твоим голос! Как ты посметь говорить плохо про чужие боги, сын гадюки!
   - Какое твое дело, иниец, что я говорю про чужих богов?! - не стал отступать Дотри. - У нас оных богов, окромя только Со и Не, никогда не жаловали. И били всякого, кто про своих богов говорил.
   - А такое дело, что когда обиженный боги будут нести тебе свой кара за обида, я и мой сесрта может оказаться рядом и попасть под их гнев! - злобно ответил темнокожий Шинг. - Не смей никогда обидеть чужие боги, деревенский толстяк.
   Дотри, не выдержав обиды, со всех сил бросился на Шинга, намереваясь придавить его своим весом. Он понимал, что в таком положении у него будет возможность победить. К тому же в рабовозе было мало места, и эта теснота так же была на руку сакарскому крепышу.
   Удивительно, но такой маневр подействовал. Дотри удалось опрокинуть Шинга на спину, а самому взгромоздиться на него всем своим весом и больно придавить противника к днищу рабовоза. Но на этом удача толстяка и закончидась, ведь в их борьбу вмешалась Шингани, младшая сестра здоровяка Шинга. Миг, и ее зубы больно вонзились в руку Дотри, от чего он аж вскричал от боли, пытаясь освободить стиснутое запястье. Конечно силы были неравны, ведь Дотри был старше и крупнее, но тех мгновений, за которые толстяк освобождал руку, хватило Шингу, что бы высвободиться.
   Еще через мгновение в драку вмешалась Мразь и, из за тесноты рабовоза, все происходящее напоминало скорее кряхтящее и кричащее веретено, в котором не приняли участия только Молчун и замешкавшийся Кес.
   Однако, все закончилось довольно быстро, стоило только Кору просунуть между прутьев маленький хлыст и, с парой ругательств, взмахнуть им несколько раз, попав при этом по всем участникам заварушки (сказывался многолетний опыт общения с рабами и умение их успокаивать).
   - Мы с ты еще не закончить дело!- злобно сказал Шинг, потирая щеку, по которой пришелся удар хлыста.
   - Скорее бы! - ответил ему Дотри. Хлыст попал ему по шее и теперь она горела так, будто его укусил крупный шершень, из тех, что водятся в его родной деревне.
   Однако через минуту вся их злоба развеялась, ведь за время их дрязг они и сами не заметили, как рабовоз наконец докатился до крыльца того, еще недавно далекого, строения.
   ***
   Тележка-рабовоз остановилась в тени храма и Патуэр сделал несколько шагов в ее сторону, став на самую нижнюю ступень. Конечно же ему было довольно странно наблюдать за столпотворением детей, коих перед храмом не водилось уже давно.
   Тем временем грузный мужчина, из тех, которые могут померяться брюхом даже с владыкой Ансургом, открывал клеть. Чем то он напомнил Патуэру того рослого кузнеца, который вместе с сыновьями ставил решетку на храмовый бассейн. Удивительно, каких сильных и здоровых детей рождает великая земля Гемгваллы. Именно они, такие вот крепыши Гемгваллы, когда-то одними из первых приняв веру во владык, затем несли ее всему миру. Кому-то словами многочисленных миссий, кому-то огнем и мечем, что у гемгваллов получалось, кстати говоря, намного лучше. И до сих пор не перевелась могучая порода воинов этой земли.
   - Я ифповнил ваф пвикав. - сказал Митре беззубым ртом, подойдя к на мгновение задумавшемуся каузу.
   - Спасибо тебе, мой верный соратник. Ты все сделал правильно. - ответил Патуэр кривошею. Жрец часто вспоминал в последнее время ту злосчастную пощечину и сейчас старался как то задобрить своего старого товарища, вместе с которым уже много лет они сосуществовали вдвоем в храме.
   Торговец рабами уже выволок всех детей из телеги, попутно сняв с них овчины, и построил в линию перед крыльцом. Дети же с удивлением рассматривали великолепную статую владыки. И не удивительно, подумалось Патуэру, вряд ли кто либо из них за недолгие годы рабской жизни видел что то подобное.
   - Отличный товар! - заявил подошедший к ним с Митре торговец.
   - Поввольте пведфтавить вам гофподина Кора, так любеврно согласившегося не только пводать нам этих вабов, но и дофтавить их. - тут же спохватился Митре, сделавший так же усилие над тем, чтобы правильно произнести имя работорговца, дабы не нанести тому оскорбление.
   - Несомненно ваш товар хорош, господин Кор. - ответил торговцу кауз. Никогда в своей жизни ему еще не приходилось покупать рабов, но он понимал, что эти дети не стоят столько золотых, однако доставка их из самой Зивы, где и находится ближайший рынок рабов, сюда дело хлопотное. Чего стоит только проехать по старому тракту. А в одиночку Митре вряд ли бы удалось без происшествий привести их сюда. - Извиняюсь за свою невежливость, я верховный кауз сего храма. Мое имя Патуэр.
   - Приятно иметь с вами дело, господин верховный кауз Патуэр. - кланяясь, произнес торговец.
   - Как и мне с вами, Кор. - откланялся жрец в ответ. - Коль пожелаете, можете остаться на ночь в гостевом флигеле при храме и отобедать с нами, дабы восстановить силы после долгого пути.
   - Я должен отказаться, господин верховный кауз. Хочу успеть в Зиву. Скоро там начнется ярмарка рабов. Приедут люди со всех концов Гемгваллы. Не могу пропустить такое действо. А спать в пути мне не привыкать.
   - Как вам будет угодно, Кор. Пусть ваш владыка укажет вам верный путь.
  - Благодарю вас, верховный кауз. - в ответ сказал торговец, поклонившись и, уже поворачиваясь, так же произнес так же произнес в ответ. - Да будет добра к вам Мать.
   На этом и без того короткий разговор с торговцем был окончен и Патуэр проводил его взглядом до рабовоза. Он был не удивлен тому, что торговец в одиночку отправляется в путь. Одной из прелестей Гемгваллы было то, что не чинили в ней беспорядок разбойники. Конечно же так было не всегда, но после закона "о ужесточении наказаний приносящим вред" все поменялось. После многочисленных казней, в которых разбойников заставляли есть свои же выпотрошенные кишки, в Гемгвалле стало очень тихо.
   Вот наконец торговец развернул волов в обратный путь и, взгромоздившись на воз, что уже был пуст, отправился в путь.
   Патуэр повернулся к детям. Семеро, пять мальчишек и две девочки, забитых маленьких рабов. Какое же счастье, подумалось старику, что им еще не известна их судьба.
  ***
   Рогатое существо, стоящее у входа в храм, взирало на них с улыбкой. По крайней мере так показалось Молчуну на первый взгляд. Кого именно изображало изваяние он не имел ни малейшего представления, однако знал о том, что в империи поклоняются владыкам, и число их превышает количество пальцев двух рук. Так что не удивительно, если это один из них.
   При ближайшем рассмотрении великолепный храм оказался обветшалым: когда-то великолепная лепнина крыльца осыпалась; местами отбилась штукатурка со стен, краска же на оставшейся выцвела; деревянные элементы скамей и массивных лавок стали серыми от времени и мрамор ступень крыльца потрескался и много где просел и отбился. По всей видимости ремонта это строение не знало уже давно.
   И все же ветхость нисколько не принижала всего великолепия этого храма. Смотря на него, Молчун чувствовал в своем сердце благоговейный трепет. А бронзовый рогач исполин его только усиливал. Что их ждет в этом месте, ему так же было неведомо. Хотя что бы не было, он готов ко всему. С мальства он привык к работе, ведь хозяин не делал ему скидок на возраст. Бывало с раннего утра и до заката они с матерью трудились не покладая рук. Так что какова бы не была воля нового хозяина, Молчун будет выполнять ее без колебаний и лишних слов. Еще давно мать сказала ему, что покорный раб на полшага ближе к свободе, и он, как и положено послушному сыну, выучил урок.
   - Я приветствую вас в обители владыки Ансурга! - высокий человек с длинной каштановой бородой в поношенной черной ливреи до пят подошел настолько тихо, что застал всех в врасплох. - Отныне вы принадлежите этому храму. Имя мое вам знать незачем, называйте меня господином каузом, этого вполне достаточно.
   Сказав последнюю фразу, человек назвавшийся каузом, стал по очереди подходить к каждому из них, осматривать и спрашивать имя.
   - Малит, господин кауз.
   - Хорошо, Малит. Покажи мне зубы. Молодец. Теперь ты.
   - Шинг, господин кауз.
   - Хорошо, Шинг. Покажи свои руки. Вижу ты сильный. А теперь ты, малышка. Как тебя зову?
   - Шингани.
   - Хорошо. Не болеешь, Шингани?
   - Нет, господин кауз.
   Тут очередь дошла Молчуна. Новый хозяин, подойдя к нему, так же спросил:
   - Теперь ты, малец. Как тебя зовут?
   - Извините, господин кауз. - влезла в разговор везде сующая свой нос Мразь, до которой очередь еще не дошла. - Этот раб не умеет разгова...
   Она так и не договорила, потому как сам Молчун оборвал ее на полуслове:
   - Меня зовут Молчуном, господин кауз.
   Все дети уставились на него с раскрытыми ртами.
  - Ты раб от рождения?
   - Да, господин кауз. - ответил Молчун, слегка смутившись тому, как посмотрел на него новых хозяин. Взгляд его голубых глаз словно бы просвечивал насквозь, видя в нем каждую жилку, каждую потаенную часть его души.
   - Что ж, такое имя тебе впору. - беспристрастно сказал он и переключился на стоящего рядом с Молчуном Кеса, продолжая задавать вопросы.
   Что то было во взгляде этого человека, подумал Молчун. Он уже давно научился понимать людей без слов, только по глазам. Но этот взгляд ему не удалось понять, и это очень сильно напугало маленького раба.
   Однако же хозяина, как и мать, не выбирают. И Молчун будет покорно служить.
  ***
   Закончив осматривать детей, Патуэр только разочаровано вздохнул.
   Из всех подходящими были только серокожий иниец Шинг и толстяк Дотри. Остальные были или слабы или еще слишком малы, как Малит. Но все же выбирать не приходится, значит предстоит работать с тем, что есть.
   - Хорошо, крепыши, идите за мной. - отдал он приказ и, повернувшись к детям спиной, медленным шагом пошел ко входу в храм, огибая статую владыки.
   ***
   - Смотри, смотри скорее. - Мразь говорила очень тихо, указывая Кесу рукой на настенную фреску великолепной работы. Конечно в тусклом коридоре с парой свеч трудно было разглядеть все в подробностях, но и то, что было им открыто, уже вызывало восторг. Увидев, с каким трепетом дети рассматривают настенную живопись, кауз еще более замедлил ход, давая им возможность рассмотреть все более детально.
   Спрашивать о чем либо они не рискнули, побоявшись разгневать нового хозяина, и по той же причине говорить старались почти шепотом.
   Тем временем медленно но верно их все сильнее затягивала глубина храмовых коридоров и изображения на стенах становились все разнообразнее. По большей части они изображали то рогатое существо, что стояло перед входом запечатленное в бронзе. Так что не нужно было быть семи пядей во лбу, что бы понять -это и есть тот загадочный владыка Ансург, про которого сказал новый хозяин.
   Молчун шел последним, поэтому иногда мог себе позволить немного приотстать, засмотревшись на фреску, и остаться не замеченным.
   Вот и сейчас он, завороженный, смотрел на то, как владыка Ансург стоял, воздав руки к небу. Вокруг него горело множество костров, а сверху над всем, едва заметны были глаза, с любовью смотрящие на владыку. При том у Молчуна не возникло ни капли сомнения, что они принадлежали женщине.
   Если в будущем у Молчуна появится возможность расспросить нового хозяина о значении этих фресок, он обязательно ей воспользуется. И даром зовут его Молчуном. Если он не любит болтать попусту, это еще не говорит о том, что он молчалив. А пока-что надо приложить все усилия, стать полезным, что-бы такая возможность у него появилась.
   Едва он догнал остальных, новый хозяин повернул в одну из бесчисленных дверей и остановился, поднимая свечу как можно выше и пересчитывая детей. Помещение оказалось средних размеров залом, в самом центре которого был небольшой пятиугольный бассейн, укрытый железной решеткой. В полумраке вдоль стен угадывались очертания высоких глиняных амфор. В отличии от украшенного множеством рисунков коридора, в этом зале не было ни фресок, ни даже штукатурки. Голые серые плиты уходили арочными колоннами под самый потолок.
   Во входе промелькнул свет еще одной свечи и в зал вошел тот кривошеий старик, который сопровождал их из Зивы на старой кляче. В тусклом свете свечи его морщинистое лицо было словно отлито из воска.
   Новый хозяин кивнул ему и, подойдя к бассейну, открыл небольшую створку в решетке. Старик подтолкнул в ту сторону маленьких рабов.
   - Прыгайте сюда. Отныне вы будете жить здесь. - бросил через плече господин кауз.
   Шинг стоял ближе всего к бассейну, потому пошел первым. Лицо нового хозяина не выражало никаких эмоций, но во взгляде было каменное спокойствие и это придало ему уверенности. Но, все-же, дно бассейна было залито темнотой, и потому малец все медлил, боясь прыгнуть во тьму.
   Новый господин сперва замешкался, но увидев пелену страха на лице маленького раба, наконец улыбнулся и добрым голосом сказал:
   - Прыгай, там не глубоко.
   Это окончательно успокоило Шинга и он уже начал примеряться к прыжку. Но подошедший к бассейну кривошеий старик, которому по всей видимости надоели приготовления мальцла, попросту толкнул его в спину. Маленький иниец попытался удержать равновесие, но не смог и полетел в так пугающую его темноту, сильно ударившись при этом спиной о борт бассейна.
   Тонко взвизгнула от страха Шингани. Толстяк Дотри прыснул в кулак от смеха. Мразь довольно улыбнулась. Кес с Малитом со страхом смотрели на хозяина с кривошеем. Молчун же старался не проявлять никаких эмоций, хотя ему тоже было страшно.
  ***
  Никто из детей не заметил, каким злобным взглядом одарил Патуэр кривошея. И это пожалуй хорошо, ведь им незачем видеть разлад их нового хозяина с помощником.
   К старости лет Митре заметно огрубел. Стал оспаривать приказы, огрызаться и проявлять прочие бунтарские действа. Но Патуэр прощал ему всё, понимая, что старик делает это не со зла. Просто он всю свою жизнь потратил на службу этому храму. И даже будучи вольноотпущенником, не обязанным работать тут за еду и кров, все равно крайне редко покидал его стены. Патуэр разделял его тоску, ведь он точно так же не завел себе семьи, хотя каузу и не полагалось ее. К тому же Митре был очень стар и разум его был уже не тот, что раньше. Потому кауз позволял Митре бунтовать по мелочам, когда дело не касалось серьезных вопросов.
   Хотя возможно кривошеий старик лучше знал, как обращаться с рабами. Ведь не даром говорят, что нет надсмотрщика лучше, чем бывший раб. Но эта его выходка конечно была из ряда вон выходящей.
   - Ты жив, малец? - спросил Патуэр у темноты бассейна.
   - Даа. - тягуче ответил детский голос, в котором слышны были нотки неприкрытой боли. Однако через мгновение он уже встал на ноги и просунул сквозь решетку руку.
   Услышав голос инийца, дети приободрились. К бассейну подошла неразлучная с братом Шингани и он помог ей спуститься вниз.
   Следующим пошел долговязый Молчун, самый странный из семерки детей. По крайней мере так показалось старому каузу. Однако же непокорности в нем не было и даже наоборот, парень охотно отвечал на его вопросы, потому Патуэр был спокоен за этого мальца.
   Остальные дети так же по очереди спускались в свое новое жилище.
   - Ты принес то, что я сказал? - тихо спросил у кривошея кауз.
   - Да, гофподин. - ответил старик, протягивая ему увесистый узелок.
   Последний из детей, худощавый Малит, спрыгнул в бассейн. С высоты Патуэр видел только их чумазые лица, взирающие на него в ожидании каких либо указаний. Но он только улыбнулся:
   - Располагайтесь. Вам придется провести тут какое то время. - сказал он и, развязав узелок, под неодобрительным взглядом кривошеего Митре начал раздавать детям хлеб, сыр и даже немного вяленного мяса. Увенчав всё несколькими кувшинами воды, он закрыл створку на замок.
   Дети, услышав приказ, разбрелись по разным сторонам бассейна. Инийка помогала хромающему брату, одной рукой держащемуся за спину, дойти к углу бассейна. Троица, Мразь, Кес и толстяк Дотри, заняла противоположный угол. Молчун и Малит так же разбрелись по углам. Один угол остался свободным.
   Подойдя к бассейну, Патуэр положил руку на борт и закрыл глаза. Магия была присуща каждому каузу владык после посвящения. Конечно ему было далеко до сил и умений столичных магистров, но хватило и того, что есть. Настроившись на бассейн, кауз привел в действие старое заклинание, предназначенное для прогрева воды. Варить детей заживо не было нужды, но хотя бы сделать их новое жилище немного теплее было необходимо, что бы никто не заболел и не умер раньше времени.
   Закончив заклинание, Патуэр вместе с кривошеем направился к выходу из зала. У него было ещё много дел и к тому же не мешало бы перекусить, ведь со всей этой затеей он совершенно забыл про еду.
   Через мгновение раздалось громкое дружное чавканье.
  ***
   Когда Молчун спустился в бассейн, ему сразу же бросилось в глаза то, как Шинг держался за спину. При таком падении, подумалось ему, можно и костей не собрать, подумалось Молчуну. Но все же иниец был жив и мог ходить.
   Новая их обитель была заметно больше рабовоза, и тут можно было развернуться, не задевая при этом кого то. Конечно пятиугольная форма её была Молчуну непривычна, но всё же освоиться можно везде. Единственное, что мешало, это прохлада. Но тут не было проклятого ветра, который донимал их в проклятом рабовозе столько времени, и это не могло не радовать.
   Стоять в бассейне все могли в полный рост, не задевая решетку головой. Стены и пол были тщательно оштукатурены странным материалом, что давал ровную гладкую поверхность и поблескивал в тусклом свете свеч. Полы были начисто вымыты, при том совершенно недавно, и сейчас на них не было ни пылинки. По углам располагалось несколько тюков сена. В центре же лежал валун плоской формы, покрытый множеством мелких трещин, на который Дотри, спрыгнувший сразу за Молчуном, сразу взгромоздил свой зад.
   Следом за толстяком в бассейн залез Кес, сразу же помогая спуститься Мрази. Когда же ко всем спустился Малит, хозяин начал раздавать всем еду. Молчуну удалось заполучить большой кусок хлеба, ломоть сыра и даже полоску вяленного мяса, которого он не ел уже давно. Увидев, каким взглядом Дотри смотрел на его добычу, Молчун как можно скорее спрятал всё за пазуху и ответил толстяку не менее злобным взглядом. Однако Дотри не растерялся и отобрал мясо и сыр у Малита, оставив тому в насмешку только ломоть хлеба. Понимая, что добычу не вернуть, Малит с грустной миной спрятал хлеб, пока толстяк не отобрал и его.
   Раздав еду, хозяин закрыл решетку на замок и велел располагаться. Через некоторое время шаги хозяина стали удаляться и они все принялись за еду.
   Ели молча и быстро, почти не пережевывая. Сказывался долгиий голодный переезд. Иногда кто то подходил к кувшинам, стоящим рядом с камнем, и делал несколько глотков воды.
   Когда же наконец все насытились, настало время разговоров.
   - Так ты говоришь? - обратился к Молчуну Малит, сидевший в соседнем с ним углу. - Почему тогда ты всё время молчал?
   В тусклом свете последней догорающей свечи, которую оставил новый хозяин возле решетки, Молчун увидел как все повернулись к нему. На этот раз ему придется отвечать, подумал маленький раб, иначе не отстанут.
   - Зачем лишний раз что-то говорить? -вопросом на вопрос ответил Молчун. - Какая польза от этого может быть? А болтать попусту я не люблю.
   - Хорошие дело говорить! - влез в разговор иниец, довольно потирая брюхо. - Когда мой отец ещё жить, он сказать, что лучше молчать. За молчать не страдать. А за слова надо всегда надо давать плата.
   Шинг невероятно плохо говорил на еринском и ещё хуже на эбете, языке рабов. Что бы его понять, почти всегда приходилось обдумывать смысл сказанного. Но пораздумав над услышанным, Молчун согласился с инийцем. К тому же мать сама неоднократно говорила ему старую эбетскую поговорку, которая гласила - словам цена высока, но плата за них ещё больше. Наверняка Шинг сейчас озвучил аналогичное выражение, только присущее народу инийцев.
   Малит сидел в задумчивости ещё некоторое время, пытаясь понять сказанное инийцем. Когда же до него наконец дошел смысл слов серокожего, он так же согласно кивнул.
   Но всё же Молчуна в покое не оставили. Своими вопросами глупый Малит, сам того не понимая, обратил на него всеобщее внимание.
   - Значит твоё имя Молчун! - с ухмылкой сказала Мразь. за несколько дней совместного существования в рабовозе маленький раб уже успел понять, что эта ухмылка ничего хорошего для него не сулит. Обычно такое выражение лица у Мрази возникало если она хотела сказать кому ни будь гадость. - Дай угадаю, за что тебя так назвали. Явно не за болтливость. Ведь так?
   Кес прыснул в кулачёк, Дотри громко захохотал, сама же Мразь улыбалась, довольная сказанной гадостью. Раньше Молчун промолчал бы, но теперь уже не было смысла. К тому же ему было, что ответить:
   - Что проку от моего имени? Всем и так понятно его значение. А вот от чего тебя назвали Мразью, это нам не известно.
   Тут засмеялись уже все, даже Малит, хоть ему-то как никому грозила взбучка за смех. Мразь же смущенно опустила глаза. К счастью для неё свеча почти догорела и никто не увидел, как налилось краской её лицо.
   - А ведь и правда, за что же? - не удержавшись, спросил Кес.
   - Какое твоё собачье дело! - гневно буркнула в ответ насупившаяся Мразь.
   Молчун, радуясь своей победе и тому, что теперь объектом общего внимания является не он, облокотился на стену. Почему-то теперь она не казалась ему холодной.
   Свеча наконец догорела и вокруг стало значительно темнее. Однако в темноте стало видно, как из трещинок на валуне пробивается слабое свечение.
   - Смотрите скорее. - воскликнул удивленный Малит.
   Все дружно уставились на валун. Первым, не удержавшись, к нему подошел Кес.
   - Теплый. - заявил он, протянув к нему руку.
   - И что же это? - спросила Мразь.
   - Не знаю. - честно ответил он. - Одно хорошо, скоро тут станет теплее.
   Для Молчуна же это стало очередным доказательством того, что в этом месте живут чудеса.
  ***
   Сейчас, когда всё зашло столь далеко, возврата уже нет. Эта мысль буквально въелась в голову кауза. И как бы он не старался от неё избавиться, ничего не получалось.
   Не помогла ему ни библиотечная волокита, ни долгая молитва. Даже рубка дров, это он уже несколько лет делал сам ведь кривошею уже давно скрутило спину, не помогла забыться. Тогда Патуэр решил плюнуть на дела и просто посидеть в тишине на крыльце, согреваясь травяным отваром с ложкой мёда. Иногда, в моменты раздумий, он позволял себе такую слабость.
   Завернувшись в старый поношенный плащ, старый жрец сел на массивную лавку, вытесанную из серого камня. Глиняная чашка приятно грела руки а запах отвара ласкал ноздри. Именно в такой обстановке размышления давались старику лучше всего.
   Отпив немного, Патуэр наконец смог избавиться от тревожащих его мыслей. Спокойствие и умиротворенность наконец наполнили его душу. Только теперь кауз мог рассуждать трезво и без помех.
   И теперь ему удалось взглянуть на все события со стороны. Мысли сами выстраивались в ровную последовательную цепь рассуждений. И, как не странно, теперь Патуэру показалось, что он сделал всё правильно. Но все же один вопрос еще оставался открытым: что нужно предпринять, дабы сохранить разум хотя бы того из детей, кто останется последним выжившим.
   В случае с крысой, которую превращают в крысобоя, никто никогда не задумывается над ее душевным состоянием. Но, как выразился в его сне владыка, оставшийся должен послужить их цели. А если он сойдет с ума и станет озлоблен на весь свет, как сможет он осознать ту цель, которой должен послужить.
   Патуэр тяжело вздохнул. Все было бы значительно проще, если бы он знал, что именно хочет получить владыка в конечном результате. Однако же за все время существования империи, а это без малого две тысячи лет, только один человек смог понять замысел своего владыки. И ровно столько же времени этот человек является безраздельным хозяином этой империи, создав ее на пепелищах старого мира, собрав осколки былой цивилизации и, словно те были разрозненными пальцами, собрал их в единый кулак.
   Но что бы совершить нечто подобное, и самому надо быть подобным великому императору Варгару Черному. Патуэр и сам прекрасно понимал, что не годится ему и в подметки, потому быстро прогнал богохульные мысли из головы.
   А что касается его, старого Патуэра, миссии, которую возложил на него владыка Ансург, так нет еще ни одной головоломки, которую не возможно было бы решить.
   Тем временем уже начало смеркаться и старик начал собираться на закатную молитву, последнюю на сегодня. Но тут, словно гром среди ясного неба, к нему пришло решение его головоломки. Молитва, самая простая молитва во славу владыки, как раз и была тем самым решением, которое ему требовалось. Именно она веками защищала души верноподданных владыки, помогала сохранить разум и несла тепло в их сердца. И именно она сейчас может спасти того единственного, кому в будущем предстоит послужить замыслу владыки.
   Что ж, так тому и быть. А сейчас надо зачитать закатную перед алтарем и отправляться ко сну, как полагалось делать по сложившейся многовековой традиции. Ведь не даром же великий Варгар однажды сказал, что пока живы традиции, живет и вера.
  ***
   Трудно было угадать время суток, ведь в зале постоянно царил мрак. Только камень давал немного слабого, но ровного света. Но, так как все уже проснулись, порешили на том, что сейчас утро. И было это утро довольно приятным. Все с нетерпением ожидали, когда же придет новый хозяин и даст им работу. Конечно дело было не в самой работе, всем просто хотелось поскорей выбраться из этой ямы и осмотреть свой новый удивительный дом.
   Кес нашел в углу спрятанное в сене деревянное ведро, которое все решили использовать для справления нужды. Но когда Молчун увидел, с каким трудом шел к ведру Шинг, настроение его резко испортилось.
   Пусть инийцу не было ни до кого, кроме только своей сестры, дела, за то толстяк Дотри при нем не мог чувствовать себя совершенно безнаказанным. Но сейчас все может и поменяться, при том довольно скверно.
   Заметив довольную ухмылку на лице толстяка, Молчун убедился в своей теории окончательно. Надеяться остается только на хозяина, решил про себя маленький раб, на то, что он не допустит сумасбродства среди своих рабов. Хотя, зная отношение хозяев к рабам, вряд ли подобное может случиться.
   Единственное, что пока еще утешало, так это относительное спокойствие в их небольшой группе: Мразь громко смеялась над чем то, Кес пытался смастерить из соломы и пары веток что то непонятное, Шинг о чем то шептался с сестрой, Малит молча ковырялся в соломе и даже толстяк не шибко то рвался кому ни будь насолить.
   И тут наконец сверху раздались шаги. Еще через мгновение сквозь прутья решетки стал виден приближающийся свет. И вот наконец все увидели силуэт нового хозяина. Все предвкушали, как он потянется к решетке и откроет замок. Но вместо этого кауз окинул их всех быстрым взглядом и сказал то, что никто из них не ожидал услышать:
   - Слушайте меня внимательно. Я не имею привычки повторять. Все вы оказалиь тут отнюдь неспроста. Каждому из вас предстоит серьезное испытание. Кому то такое бремя покажется непосильным, но послаблений не будет никому. - новый хозяин не на долго прервался, громко прочистив горло. В его руках появился страннй предмет, напоминающий деревянную табличку. - Но без помощи вы так же не останетесь. Владыка Ансург никогда не откажет страждущему. А теперь внемлите.
   Второй рукой новый хозяин поднес к табличке свечу и громко, будто на распев, начал читать:
   - Славим имя твое, владыка Ансург,
   Любим его и несем в сердцах своих.
   Словом на устах и огнем в груди,
   Истинно славим суть твою,
   Цель твою и замысел твой.
   Во славу твою живем,
   Во славу твою даем жизнь,
   Во славу твою умираем
   И забираем жизни неверных.
   Славим имя твое, владыка Ансург.
   И взамен не просим ничего.
   Ибо просит слабый, а мы сильны.
   Силу дает нам имя твое.
   Не рабы твои, но верны тебе,
   Испокон было неизменно сие,
   И да будет так во век!
   Последние слова ошеломившей всех молитвы были произнесены и повисло неловкое молчание. Новый хозяин испытывающе смотрел в удивленные детские лица своим пронизывающим цепким взглядом. Лицо его как всегда не выражало никаких эмоций, но в глазах стояла едва заметная грусть. Новый хозяин разочарован, понял Молчун. Он ждал от них какой-то реакции, но не получил необходимого результата. Тогда, удивившись собственной храбрости, Молчун нарушил тишину:
   -И да будет так во век...- сорвались слова молитвы с губ маленького раба. Произнесено это было очень тихо, почти шепотом, но в звенящей тишине бассейна их услышали все.
   В следующее мгновение Молчун вжался в угол бассейна от пристального внимания шести пар глаз. Не привыкший привлекать к такому, сейчас он был в полной растерянности и за несколько долгих секунд успел несколько раз пожалеть о сказанном. Что бы не встречаться взглядом с остальными детьми, сгорая от стыда, маленький раб обратил свой взор вверх. И тут былое смятение покинуло его, ведь он увидел, что новый хозяин смотрит на него с одобрением. А это значило, что он все сделал правильно. И пусть остальные теперь судачат, что он, Молчун, пресмыкается перед хозяином, ему все равно.
   Многие из них знали свободу, и им не понять, что такое быть рабом. Не понять, что значит с рождения быть не человеком, а собственностью. Разве что Мразь тоже родилась в неволе, о чем говорила ее кличка. К тому же ее узкие скулы и тяжелый широкий лоб выдавали в ней представителя народа эбетов, которых империя покорила очень очень давно. Настолько давно, что Молчун, не умеющий считать, даже не мог себе представить. Но недолгая жизнь в неволе сделала Мразь хитрой и жестокой. Молчун знал таких рабов. Они не стремятся к свободе, она страшит их не меньше, чем рабство свободного человека. В неволе они добиваются всего отнюдь не трудом, хитрость и подлость заменяют им плуг и заступ. Потому Мразь тоже не поймет, что для него значит свобода.
   К этой свободе Молчун идет с того самого момента, когда сделал свой первый шаг. А на остальных ему плевать. Не может стать свободным раб, не осознавший, что он раб. Так сказала ему мать перед тем, как предыдущий хозяин повел его на рынок. Пусть Дотри с прихвостнями изображают разбойников, пусть Шинг с сестрой продолжают презрительно коситься на всех а наивный Малит остается чучелом для битья, чуть что хнычущий как младенец. Они все точно такие же рабы, как и сам Молчун. Их отличие только в том, что он осознал себя рабом, а они нет.
   Новый хозяин тем временем еще раз осмотрел всех детей и, задумчиво прищурившись, удалился. А вот Молчуну, и он прекрасно понимал это сам, предстояла долгая и не самая приятная беседа.
  - Ты что, собраться молиться этот бог? - разорвал тяжелое молчание иниец, пристально смотря на молчаливого раба сквозь темноту, едва разбавленную тусклым светом волшебного валуна. - Твой боги за такое не карать?
  - Я никогда не молился никаким богам. - не отводя глаз ответил Молчун. - Что толку, если ты раб. Не боги владеют твоей жизнью. Ей владеет хозяин и только ему решать, что с ней делать.
  - Но если боги не хотеть, что ты быть раб, ты им не быть! - уверенно сказал серокожий.
  - Я не хочу спорить. - попытался уйти от разговора Молчун, но привлек к себе еще большее внимание.
  - В кого же ему верить? - влез в разговор Кес. - Ерин разрушил все храмы эбетов много веков назад. Их боги не имеют сил.
  - Вовсе и не правда.- вставила свое слово Мразь. - Мы до сих пор верим в Сикора и он нам помогает. Просто этот долговязый дурак ничего не понимает. Что с него взять?
   Молчуну было обидно слышать такое из уст глупой девчонки, но он не рискнул спорить. Ему не хотелось связываться с их шайкой. К тому же эбетарми в его семье были только дед и мать, отец же, умерший много лет назад, был из северной драганы. Но ответить в любом случае было необходимо, ведь иначе от него просто не отстанут.
  - Если бы Сикор был так силен, разве смогли бы еринские армии завоевать Эберат? А если он слаб, то зачем мне ему молиться?
  - И ты готов молиться богам тех людей, которые считают тебя рабом?- подал голос Малит. Его то и не хватало Молчуну для полного "счастья". В очередной раз он убедился, что им всем его не понять. К тому же, не смотря на сказанное им "богохульство" промолчал даже иниец, который очень боялся гнева чужих богов. Наверное потому, что сейчас ему не хотелось напоминать Дотри о их недавней перепалке. Молчун тяжело вздохнул:
  - Ерин очень богат и силен. А значит сильны и его боги. Тогда почему я не могу молиться одному из них? Новый хозяин сказал, что его владыка Ансург не откажет в помощи нуждающимся.
  - Если ты раньше не молиться другие боги, то ты не мочь их оскорбить... - задумчиво сказал иниец. - Тогда ты мочь сам себе выбрать новые боги.
   Удивительно, но с этим согласились все. Разве что обиженная Мразь злобно буркнула что-то неразборчивое, но на это никто не обратил внимание. А потом в зал вошел кривошей со свечей, окончательно прервав их разговор. Сквозь прутья решетки он забрал у них пустые кувшины с новой водой и, не на долго удалившись, принес их же наполненными. После чего старик удалился вновь.
   Все с нетерпением ждали, когда за водой последует и еда, но ожидание оказалось тщетным.
  ***
   Сидя за письменным столом, кауз в сотый раз пересматривал купчие на детей. Два грязных папира, написанных с множеством ошибок и с расплывчатой печатью змея, гербом народа инийцев. Эти купчие, как и два маленьких инийца, прошли через множество рук работорговцев, пока не попали на рынок Зивы. Еще одна купччая из довольно качественного папира была написана на сакрском. К ней был приписан еринский перевод, описывающий толстого сына деревенского старосты. Забавно, но проигравшись в кости, он не придумал ничего лучше, чем отдать за долги своего младшего сына. Патуэр слышал о аферистах, требующих детей за долги. А вот отец толстяка явнее не знал о таком, за что и поплатился. Следующий документ каллиграфическим почерком довольно коротко описывал самого маленького раба, Малита. Понятно было, что его прошлый хозяин обратился за помощью к писарю, так бывает когда старая купчая теряется. И с ней же теряется много информации, например в каком походе был схвачен маленький раб.
   Купчая на Кеса была написана на зеленоватой военной бумаге, с парой капель засохшей крови. Внизу стояла соответствующая печать с кулаком и клеткой, обозначающая канцелярию работорговли при еринской армии. Эти молодцы всегда пишут коротко, но с толком. Всего в нескольких строках были описаны самые необходимые сведенья о маленьком рабе: рост, вес, возрас, цвет волос и глаз и даже количество зубов.
   Засаленный папир Мрази так же не пестрил информацией, но описание было более подробно. Даже приписана была ее мать, рабыня любви из небольшого портового городка. Удивительно, но в свои девять лет, маленькой рабыне многое пришлось пережить. В таких борделях скидки на возраст не делаются. А когда эта обитель разврата сгорела после очередного ночного кутежа, что было так же написано в купчей, хозяин распродал всех своих выживших рабынь.
   И вот на столе в который раз осталась лежать последняя купчая. На дешевой желтой бумаге, которая в последнее время стала вытеснять из обихода папир, был тщательно описан самый странный член семерки маленьких рабов - долговязый Молчун.
   Почерк был мелкий и некрасивый а предложения неправильные и сбивчивые. Но это все же говорило в пользу бывшего хозяина маленького раба. Немногие простые люди в это лихое время обучены грамоте. Куда больше ценилось умение владеть оружием.
   Сперва была тщательно описана внешность маленького раба. Овальное продолговатое лицо, широкие скулы и массивная челюсть достались ему от отца, плененного драганского воина. От матери эбетки ему перешел широкий приплюснутый нос, карие глаза, густые каштановые волосы и сероватая бледная кожа. На лбу над правым глазом, чуть выше брови, имелось две небольших родинки. Третья располагалась на щеке, образуя с остальными двумя длинный острый треугольник. Так же через весь лоб проходила довольно заметная синеватая вена.
   Внешность мальчонки была довольно незаурядна, к тому же тяжелый взгляд исподлобья и непропорциональное длинное тело окончательно убивали возможность считать его хоть сколько ни будь красивым ребенком. Так Патуэру показалось сразу же, как только он увидел маленького раба. Но бывший его хозяин описывал мальца спокойным, послушным и крайне полезным в хозяйстве. Некоторое время проследив за поведением Молчуна, кауз с уверенностью согласился с этим заявлением. Родись он еринцем, ему было бы самое место в послушниках владык, но судьба распорядилась по иному.
   Убирая в сторону последний документ, Патуэр в сотый раз подавил зарождающееся чувство жалости. Нет ей места в его тяжкой доле.
  ***
   Сотни маленьких огней горели вдали. Чем то они напоминали звезды, но были заметно крупнее. К тому же звезды рассыпаны по небу горохом, а эти огоньки висели в пустоте ровными рядами, словно покрывая далекую темноту аккуратной мерцающей сетью. И в глубине этой сети виднелось едва заметное пятнышко, осветить которое свет огней не мог. Виднелись только его едва просвеченные грани, делая сердцевину пятна еще более темной, чем окружающую его мглу.
   Молчун знал, что это только сон. К тому же звезды он видел сотни раз, и эти огоньки не походили на них никак. Но все же его уже долгое время преследовало странное ощущение, что эти далекие огоньки, и тем более пятнышко, не мене реальны, чем звезды. И тем более странным было ощущение, что с того далекого пятнышка кто то пристально на него смотрит. Такое ощущение невозможно спутать ни с чем другим. За свою недолгую, но не легкую жизнь Молчун уже научился чувствовать чужой взгляд даже спиной. И сейчас он чувствовал, как кто то вдали испытывающе взирает на него, словно оценивая или прицениваясь.
   Но угрозы маленький раб не чувствовал. Там, вдали, затаился не алчущий его плоти хищник. Скорее это был наблюдатель, внимание которого Молчун чем то к себе привлек. Но мальца распирало любопытство и, к тому же вряд ли кто то будет наказывать его за проделки во сне. Он попытался взмыть вверх навстречу огням. Однако сразу же понял, что сейчас вокруг него не существует ни верха, ни низа и что сам он будто висит в пустоте.
   На мгновение он испугался. Но, вспомнив, что все вокруг нереально, успокоился и повторил попытку приблизиться к огням. Увы это оказалось нелегко. Невидимая но прочная преграда встала между ним и огнями, не давая маленькому рабу продвинуться даже на расстояние вытянутой руки. Молчун попытался бороться, прорваться сквозь препятствие, но все попытки оказались тщетны. Пустота, в которой витал Молчун, становилась тем тверже, чем сильнее упорствовал маленький раб.
   Устав бороться, Молчун прекратил отчаянные попытки и вновь устремил взор к огням. И тут же ощутил, что привлек к себе еще более пристальное внимание далекого наблюдателя. Теперь он чувствовал живой интерес в его взгляде. Молчуну даже показалось, что на том далкеом пятнышке сверкнули красным цветом два глаза-огонька.
   И тут Молчуну пришла в голову совершенно странная идея.
   - Славим имя твое, владыка Ансург! - сказал в пустоту маленький раб и изо всех сил взмыл в сторону огней, на лету продолжая произносить запомнившиеся ему слова молитвы. - Любим его и несем в сердцах своих...
   На удивление маленького раба пустота уступила ему путь, давая немного приблизиться к цели. Но на этом все и закончилось. Продолжения молитвы он вспомнить не смог и пустота, отыгрываясь за отступление, с невероятной легкостью отбросила его. И затем из пустоты последовал удар, от которого рассудок маленького раба на мгновение помутился. Когда он пришел в себя, уже не было огней, только едва освещенные серые стены бассейна и тихое сопение вокруг, сменили их.
   Вскоре сверху послышались тихие шаги и вновь над решеткой встал новый хозяин, в одной руке держа свечу а в другой табличку. Но на этот раз приветственной речи не последовало. Подойдя к решетке, он сразу начал громко читать ту же молитву, что и в прошлый раз.
   Сонные дети смотрели на хозяина, непонимающе моргая и переглядываясь украдкой. Только Молчун старательно проговаривал про себя каждое слово, произнесенное хозяином, нещадно вколачивая в свою память как можно большую часть молитвы. Когда же хозяин закончил и удалился, пришел кривошей и, собрав пустые кувшины, раздал наполненные водой. А затем ушел и старик, оставив маленьких рабов самим себе.
   День для всей их маленькой группы тянулся очень долго. Все были голодны и хмуры. Дотри обыскал Малита, надеясь найти хоть бы пару крошек хлеба и, не обнаружив, с парой ругательств на сакрском, дал ему хорошую оплеуху. Малит разревелся во весь голос, громко хлюпая носом и часто хватая ртом воздух.
   Удрученный неудачей Дотри попытался подойти к Молчуну, но тот показательно и развел руки ухмыльнулся, давая понять, что это глупая затея. Тогда толстяк повернулся к инийцам, пытаясь на безопасном расстоянии высмотреть у них хоть что-нибудь съедобное. Но Шинг увидел его взгляд и, нахмурившись, начал подниматься. Гримаса боли на краткий миг отразилась на его лице, но серокожий крепыш все же встал в полный рост и расправил плечи. Он был на пол головы выше толстяа и сложен телом был куда лучше, потому Дотри не стал лишний раз его злить и попросту пошел в свой угол к Кесу и Мрази.
   Молчун посмотрел на неутихающего Малита. Кажется толстяк слегка переборщил с оплеухой, подумалось молчаливому рабу. Отчего то ему стало жалко мелкого сопляка, которому не посчастливилось быть самым маленьким и слабым в их небольшой группе. Странно, мать всегда учила его не испытывать жалость к "свежим", как называли тех, кто знал свободную жизнь. Свежие ведь ненавидели их, потомственных рабов, за покорность хозяевам. Не исключением был и его, Молчуна, отец. Еще в те далекие времена, когда сам Молчун не был рожден, сколько терпела от этого драганского ублюдка мать. Подлец регулярно насиловал и бил ее так, что бы не оставалось следов. И что бы она не рассказала хозяину, поклялся задушить ее, если его накажут.
   Не удивительно, что мать подлила ему в похлебку чумную кровь, как только узнала о своей беременности. Вскоре ублюдок сдох, а мать хранила тяжкую тайну и рассказала ее только Молчуну, когда тот навсегда покидал ее. В наставление рассказала она, понимал маленький раб, что бы он никогда на не доверял свежим.
   Но, все таки, Молчун не удержался:
   - Не плачь. Раб не должен плакать. - украдкой шепнул он Малиту.
   Удивительно, но это подействовало. Сперва Малит пристально посмотрел на него красными от слез глазами, а затем, несколько раз шмыгнув носом, отдышался и успокоился.
   - Но он ударил меня. - шепотом, что бы не услышал Дотри, сказал Малит.
   - И что? Ударит еще не раз. Ты слабее. - ответил Молчун.
   - Но я не хочу, чтобы меня били. Тем более он. Что же мне делать?
   - Терпеть. Или стать сильнее. - дернув щекой, ответил Молчун. - Привыкни наконец, что ты раб. Рабу не делают поблажек и послаблений. Тем более рабы не делают их друг другу.
   На лице Малита появилась задумчивая мина. Кажется до его крохотных мозгов наконец начало доходить, по крайней мере так показалось Молчуну. День, тем временем, все тянулся и Молчун погрузился в раздумья, постоянно повторяя про себя слова молитвы. Сегодня ему удалось запомнить почти половину, и потому Молчун с нетерпением ждал ночи. Почему то он был уверен, что увидит огни вновь.
   Когда же пришло время погрузиться в сон, Молчун не стал медлить. К сожалению его надежды не оправдались, долгожданные огни так и не приснились ему. Утро третьего дня без еды так же было безрадостным. И последующая неделя. Дни были все как один. Утром хозяин читал молитву и маленькрий раб заучивал ее, потом приходил кривошеий старик и раздавал кувшины с водой и затем они оставались одни, голодные и озлобленные.
  Молчун постоянно молился про себя, надеясь вновь увидеть прекрасные огни. Инийцы изредка переговаривались на родном языке. Дотри стал регулярно избивать Малита а Кес и Мразь громко над этим смеялись. Малит перестал плакать, только ненавидяще смотрел на толстяка всякий раз, когда тот поднимал на него руку.
   К началу следующей недели силы стали покидать детей. Они даже почти перестали разговаривать друг с другом, большую часть времени проводя во сне или просто лежа. Но тем не менее все было терпимо, до наступления одного ужасного момента, который все изменил. Одним утром Шинг просто не смог встать на ноги, которые больше его не слушались. Дотри же воспрял душой. У него появилось новое развлечение. Он стал зверски избивать Шингани на глазах у брата. А когда она уже не могла сопротивляться, бил и самого Шинга.
   Мразь и Кес больше не смеялись над проделками толстяка, который с каждым днем становился все более жестоким. Он уже перестал бояться хозяйского гнева и бил инийцев так сильно, что на тех уже давно не осталось живого места. Молчуну это ужасно не нравилось, но поделать он ничего не мог. Связываться с толстяком и его прихвостнями ему точно было не нужно. По этому он просто молчал и отводил глаза каждый раз, когда толстяк принимался за свое новое увлечение.
   Кес несколько раз пытался заговорить с хозяином и выпросить хоть немного еды, но тот не отвечал ему. Только читал молитву и уходил.
   Но так тоже не могло продолжаться бесконечно и очередным хмурым утром, когда толстяк в очередной раз избивал Шингани, та сильно укусила его за руку. Дотри, вскричав, оттолкнул ее от себя и она, не удержавшись, упала и приложилась щекой к валуну. В следующее мгновение раздался холодящий кровь крик и все увидели на щеке маленькой инийки страшный ожег. Испугался даже толстяк, быстро отстранившись от покалеченной Шингани и смотря, как она в слезах ползет к брату.
   - Ты поганый тостый сын гадюки! - вскричал Шинг, обнимая покалеченную сестру. - Ты не иметь совесть и не знать честь. Будь ты проклят, чтоб сгнил твой член...
   Он еще долго кричал, но никто уже не слушал его. До всех дошел ласкающий ноздри и будоражащий животы запах. Сквозь запахи дерьма, мочи и грязных тел пробился тонкий аромат жаренного мяса.
   Больше этим днем ничего не произошло. Дотри весь день просидел, держась руками за голову, осознавая, что покалечил человека куда сильнее, чем собирался. Шингани плакала от боли а брат непрерывно гладил ее по голове и шептал что то успокаивающее на инийском. Кес с Мразью постоянно косились на толстяка и украдкой переговаривались. Малит забился в угол а Молчун не переставая повторял молитву. В последние дни она не выходила из его головы а перед глазами все чаще стояли те далекие огни. Он уже почти смирился с тем, что не увидит их во сне, но надежда все еще тлела в его сердце.
   Когда же сон все таки сморил маленького раба, радости его не было предела, ведь в дали вновь горели тысячи маленьких огней. Тогда он судорожно стал искать пятно среди них и, обнаружив его, возрадовался еще больше. Он был уверен, что теперь у него получится до них добраться, ведь молитву он выучил слово в слово уже давно.
   - Славим имя твое, владыка Ансург. - гордо сказал в пустоту маленький раб и изо всех ринулся на встречу огням.
   Пустота неохотно расступалась перед ним, с каждым словом молитвы пуская его в свою бесконечность все глубже. Молчун, преисполненный счастьем, пробивался к заветным огням все ближе, чувствуя их свет и тепло на своем лице. А на пятне вновь одобрительно сверкнули ему глаза-огоньки.
   Он повторял молитву сотни и сотни раз и пустота продолжала уступать. Но вскоре, когда огни уже казались ему совсем близки, все вокруг стало меняться. Синеватая дымка встала у него на пути и чем глубже он в нее проникал, тем сильнее она сгущалась, превращаясь в густой синий туман. Вскоре Молчун потерял из виду пятно. Огни тоже меркли один за одним, не в силах пробиться сквозь туманную преграду. Когда погас последний, страх обуял маленького раба. Он попытался проснуться, но не смог. Паника накатила волной. Молчун стал бороться с туманом, разя его кулаками и словами молитвы, но очень быстро понял, что силы не равны. К тому же в пылу сражения он потерял правильное направление. Но маленький раб не сдавался, сражаясь все яростней.
   Время будто замерло вокруг и он не мог сказать, сколько продолжалась их битва. Молчуну казалось, что это было бесконечно долго. И еще он чувствовал, как стали слабеть его призрачные руки. Туман стал поглощать его, смешивать с собой, размывая слабеющие конечности. Он уже почти не мог двигаться и только слова молитвы поддерживали его угасающее сознание. Молчун чувствовал туман, частью которого становится. Чувствовал его бесконечную мощь и величие, но все равно сопротивлялся ему, уже не надеясь победить.
   И когда туман почти поглотил его, размывая последние зачатки сознания, маленький раб увидел крохотный огонек вдали. Он стремительно приближался, становясь все массивнее и Молчун, понимая, что помощь близка, собрал последние силы в кулак для рывка. Ему удалось отвоевать обратно небольшую часть себя и он устремился навстречу приближающемуся огню.
   Туман будто бы осознал, что может потерять добычу и стал сгущаться сильнее, вставая стеной между Молчуном и спасительным для него огнем. Но пламя развеяло туманную преграду и в следующее мгновение окружило маленького раба. Молчун чувствовал, как пламя выжигает из него туман, с болью возвращая его призрачному телу привычные очертания. Он чувствовал, как возвращаются силы и трезвость рассудка, как восстанавливается сознание. Но чувствовал и то, что огонь не сможет долго сдерживать безграничную мощь тумана.
   Все происходило считанные мгновения. Огонь восстановил Молчуна и предал сил, а затем могучая рука схватила его за грудки и с силой вытолкнула из огня. Еще через мгновение Мочун вылетел из тумана и стремительно полетел прочь. Издали туман походил на тяжелое грозовое облако, которое закрывало большую часть далеких огней. И в самой гуще облака мерцал маленький огонек, стемительно рвущийся в обратную сторону. Вырвавшись из туч, он занял свое место среди других огней и Молчун увидел рядом с ним то темное пятно, к которому так усердно пытался добраться.
   Туманное облако все же не унималось, будто обидевшись за отобранную добычу. Из самой его гущи вырвался ярко-синий вихрь и стал нагонять Молчуна. Но прежде, чем это случилось, маленький раб с резким вздохом проснулся.
   Он понимал, что это был не сон, ведь все им увиденное и ощутимое выходило за любые рамки обычного сна. И тот огонь, который пришел ему на выручку, он ведь чувствовал его жар и жжение. И еще в огне он успел немного рассмотреть того, кто спас его от тумана. Он конечно же видел его только мельком, но в память его очень хорошо впечаталась грубая нечеловеческая пятерня, покрытая жесткой черной кожей, вытянутая пасть, чем то напоминающая собачью, длинные тяжелые рога и два глаза, извергающих пламя. У Молчуна не было никаких сомнений по поводу того, кто был перед ним.
   Открыв глаза, он увидел, что уже никто не спит. По ощущениям он проспал совсем немного, да и хозяин еще не приходил, кувшины с водой были пусты. Но в воздухе витало сильное напряжение.
   - Нет, ты не можешь так поступить. - громко убеждал Кес толстяка. Мразь испуганно смотрела на обоих и ее бледное лицо не предвещало ничего хорошего. Малит вжался в свой угол, стараясь лишний раз не напоминать остальным о своем присутствии. Инийцы непонимающе смотрели на Дотри и прихвостней, на всякий случай так же забившись в угол и ощетинившись.
   Дотри посмотрел на Кеса налитыми кровью глазами, в которых стояло безумие:
   - Ты дурак, я хочу есть. - громко сказал он. - Я не ел больше дней, чем пальцев на руках.
   - Никто не ел! - в том же тоне ответил ему Кес.
   - Я хочу есть! - вновь сказал толстяк. Кажется сумашествие обуяло его полностью и он уже не слышал ничего вокруг.
   Когда толстяк встал и сделал неуверенный шаг в сторону инийцев, Молчун понял, что происходит. Кес тоже поднялся и преградил ему путь. Но на него тут же накинулась Мразь, сбив парня с ног, и они покатились по полу. И судя по их борьбе Мразь брала над ним верх. Кес, чувствуя близкое поражение, с силой ударил ее по лицу и постарался вырваться из ее тощих но цепких рук. У него почти получилось, но Мразь схватила его за ногу и он рухнул спиной на горячий валун. Сам удар о камень был не сильным, но от ожога Кес совершенно потерял рассудок и набросился на Мразь с удвоенной яростью.
   На его лице смешалось множество чувств. От дикой ненависти до банальной обиды. Конечно он не ожидал от Мрази такого решения, ведь они хорошо общались и он к ней так привязался. Но она все таки встала на сторону толстяка и напала на него. Что заставило ее так поступить, ему уже было неважно. Он накинулся на нее и, опрокинув, стал душить, напрочь забыв о том, что собирался остановить толстяка.
   Дотри не стал смотреть на их возню и неуверенно побрел в сторону Шинга с сестрой. Навстречу ему, как и раньше, встала Шингани, которую все еще трясло от боли. В тусклом свете горячего валуна ее избитое и обожженное лицо потеряло сходство с человеческим и сейчас она напоминала скорее оживший труп. Шинг пытался остановить ее, удержать, но она не стала его слушать. Ее глаза пылали жаждой отмщения за тяжелые увечья и она накинулась на него с яростным криком, пытаясь укусить и выцарапать глаза. Силы явно были не равны, но в следующее мгновение к ней присоединился Малит. Им вдвоем удалось опрокинуть толстяка и они кубарем покатились по полу. И им возможно удалось бы победить, к тому же до дерущихся почти дополз Шинг. Удалось бы, но Дотри под руку не подвернулся злосчастный глиняный кувшин.
   В следующий миг раздался грохот бьющейся керамики и маленькая Шингани обмякла и стала судорожно хватать ртом воздух. С ее длинных растрепанных волос стекали остатки воды а из обожженного виска торчал осколок кувшина.
   - Тварь!!! - вскричал Шинг, так и не успевший на помощь сестре, но толстяк не услышал его, так как был занят убийством Малита. Длинный и острый осколок кувшина заменил ему нож и он без перерыва колол им несчастного кричащего мальца.
   Молчуна обуяло множество чувств. Он так и сидел в замешательстве, не зная, как же ему поступить. Конечно надо было пользоваться моментом, помочь Малиту и инийке взять верх над толстяком, но он замешкался и упустил этот момент. А еще он с удивлением осознал, что ему совершенно безразличны их жизни. Что то изменилось в нем в тот миг, когда он прошел через огонь. Как будто собирая его из тумана, пламя заменило недостающие или не понравившиеся ему части души маленького раба на те, что были более подходящими. Он изменился и чувствовал это совершенно точно.
   И когда Дотри, закончив с Малитом, принялся за Шинга, Молчун так же не стал принимать никаких действий. Конечно же иниец сопротивлялся. Он попытался схватить толстяка за ногу и повалить на пол, но попытка его не увенчалась успехом. Толстяк просто рухнул на него всем весом, как когда то поступил в рабовозе, и придавил инийца к полу. Что бы не смотреть ему в глаза, толстяк повернул голову инийца на бок и занес свое оружие повыше для стремительного удара. Удивительно, но Шинг молчал. Молчун смотрел ему в глаза и не видел в них ни страха ни мольбы. Маленький иниец встречал смерть как полагалось взрослому воину.
   И тут Молчун почувствовал странную тонкую связь с инийцем. Она едва заметной нитью пролегала между ними и по этой нити медленно бежали к Молчуну несколько тусклых искорок. Когда первая из них добралась до цели, изнеможенное тело маленького раба почувствовало прилив сил. И вместе с ним Молчун почувствовал предсмертную обреченность, ту самую, которую ощущал сейчас иниец. Следующие искорки несли в себе и другие ощущения серокожего Шинга: любовь к сестре, горечь от ее потери, ненависть к толстяку, которой было очень и очень много... Молчун чувствовал их словно на вкус. Некоторые таяли во рту, некоторые скрипели на зубах, иные и вовсе застревали в горле.
  Дотри все медлил. Дышал толстяк тяжело и часто а его сумасшедший взгляд был прикован шее инийца. Когда окровавленный осколок наконец вонзился Шингу в горло, Молчун почувствовал, как укрепилась нить между ними и по ней, словно по желобу с водой, потекла сила, которая до этого была жизненной энергией Шинга. Она вливалась в Молчуна, наполняя его тело, укрепляя обессилевшие без еды мышцы и жилы. Чувствовал это и иниец, это было видно по его глазам. Но он не препятствовал потоку и скорее даже наоборот, старался усилить его. За долю мгновения до смерти инийца Молчуна захлестнула настоящая волна силы, от которой начали хрустеть кости а из носа побежала по губе струйка крови. И еще вместе с потоком силы, что била сейчас ключом, Молчуна буквально обдало последним и самым сильным переживанием серокожего инийца - надеждой на отмщение.
  Она была горькой и приторной, но все же сладкой и невероятно вкусной. Настолько вкусной, что маленького раба обуяло желание не дать пропасть такой сильной надежде. Шинг, захлебывающийся кровью, тоже это почувствовал. И за миг до смерти на его лице сквозь гримасу боли проступила едва заметная улыбка. Затем связь оборвалась.
   Молчун одернулся от неожиданности, ощущение было таким, словно его кто то облил ведром ледяной воды. Сотни спутанных мыслей суетливо врывались в его сознание и, что бы успокоиться, он встряхнул головой. Ему трудно было понять, что же именно сейчас произошло. К тому же он не узнавал себя, не узнавал хода своих мыслей. Они стали совершенно другими и сейчас только пугали. Неужели огонь действительно изменил его? Ведь раньше он не был столь безразличен ко всему. И то, что он только что испытал... Он никогда не слышал ни о чем подобном.
   Конечно до него иногда доходили слухи, что все инийцы колдуны. Но мать сказала ему, что это враки, что инийцы просто обманывают доверчивых людей и вытягивают из них деньги и драгоценности, избавляя от мнимых проклятий. Да и будь Шинг колдуном, разве не одолел бы он толстяка уже давно. К тому же когда Молчун почувствовал эту связь, он с уверенностью мог сказать, что она исходит от него. Именно его сознание породило эту нить, и ощущение было очень странным, будто он умеет так делать уже давно.
   Но думать больше было некогда. Толстяк начал вставать и его сумасшедший взгляд уперся в Молчуна. Кажется он уже совершенно забыл о своей первоначальной цели и сейчас, одолеваемый безумием, жаждал только крови. Молчун еще раз встряхнул головой и поднялся навстречу толстяку. Тот не стал медлить и набросился на него со всей яростью. Его окровавленный осколок блеснул в тусклом свете и устремился Молчуну в живот. Но в следующий миг толстяк вскричал от боли, ведь Молчун с легкостью вырвал у него оружие, которое еще и оставило на ладони жирдяя глубокий порез. А затем мощный удар кулаком в грудь отбросил Дотри в угол, с которого тот тяжело сполз на солому, опрокинув при этом на себя вонючее отхожее ведро.
   С трудом привстав на руках, толстяк харкнул кровью и с лютым безумием посмотрел на противника, который уже возвышался над ним. Молчун, стиснув зубы, наклонился над толстяком и несколько раз ударил его в лицо кулаком. Тот обмяк и осел прямо в лужу мочи. Но отлежаться в забытье ему не дали. Левой рукой Молчун поднял Дотри за грудки, словно и не был тот в полтора раза тяжелее его самого, а правой, в которой был осколок, дал ему несколько пощечин. Когда же толстяк открыл глаза, в которых уже не было безумной злобы, только страх, Молчун ударил его острием осколка в брюхо.
   Мир стал меняться. Для Молчуна и Дотри исчезли стены бассейна, пол, решетка над головой, даже запахи стали таять. Сейчас их окружала только черная пустота а вдали сверкали тысячи огней, еще местами прикрытых синеватым туманом. И с далекого пятна на них смотрели два глаза-огонька, жаждущие интересного зрелища. "Чего ты ждешь, Молчун! - кричали они. - Действуй! Покажи, на что способен!".
   Толстяк с обреченным испугом смотрел на Молчуна. Вряд ли он действительно понимал, что происходит вокруг и это пугало его еще сильнее. По его ногам потекли горячие струи мочи и Молчун засмеялся, смотря ему в глаза. Он чувствовал животный страх, бурлящий в жалком сознании свой жертвы и наслаждался своим превосходством.
   Нависнув над толстяком и придвинув его лицо к своему, Молчун с легкостью втиснул лезвие осколка еще глубже в его плоть и стал поворачивать его в ране. Дотри закричал последним предсмертным криком и вместе с ним на Молчуна обрушился настоящий поток силы. Он был много сильнее того, который исходил от инийца. Сила даже не лилась, она била фонтаном, и от нее в глазах у Молчуна потемнело а следом и он сам потерял сознание на краткий миг.
   Когда в следующий мгновение он пришел в себя, то вновь увидел стены бассейна. Тело толстяка лежало рядом и от его мертвецки бледного лица, сейчас больше напоминающего кукольное, шел дым. Молчун склонился над ним и посмотрел на его съеженный труп. Поглощая его силу, он так же чувствовал все его переживания. И ведь в них не всегда было зло. Когда то давно, возможно несколько лет назад, он был добродушным толстым ребенком, который умел дружить и радоваться жизни. А потом кто-то очень близкий предал его. Это предательство до сих пор стояло у Молчуна комом в горле. Оно было настолько сильным, что спустя долгое время толстяк не забыл об этом. Он ненавидел предателя столь яростно, что эта ненависть изменила его. Сделала тем Дотри, с которым не посчастливилось повстречаться Малиту, Шингани и Шингу.
   Странный шум отвлек Молчуна от раздумий и он обернулся, пытаясь найти его источник. Искать долго не пришлось, с другой стороны валуна обнаружился Кес. Молчун обошел раскаленную преграду и увидел странную картину: Кес, тихо плача и втягивая сопли, сидел на полу и непрерывно гладил по голове Мразь, не моргая смотревшую в потолок. Присмотревшись внимательнее, Молчун понял, что определение "смотрит" вряд ли будет правильно в ее отношении, так как она уже мертва. Руки ее были безвольно раскинуты разные сторон, ноги неудобно согнуты коленями внутрь а на лице застыло выражение простодушной детской обиды.
   Кес, заметив внимание Молчуна, обернулся к нему и совершенно безразличным голосом сказал:
   - Ты знаешь, Молчун, почему на юге Райдака почти нет диких крыс? - и не дождавшись ответа, продолжил. - Потому что даже в самой захудалой деревне есть свой... - он немного замешкался, пытаясь перевести нужное ему слово на язык эбетов. Придумав, он уверенно сказал. - Держатель крыс!
   Молчун не мог понять, к чему же клонит Кес, но нутром чувствовал, что сейчас услышит что то важное. Встав рядом с Кесом, он вопросительно посмотрел на него.
   - Это почетный человек. Вся деревня платит ему деньги за то, что к началу весны он выпускает на волю десятки молодых акрэйшей. - продолжил свое повествование Кес. Но, увидев непонимание на лице Молчуна, прервался, что бы объяснить непонятное слово. - Акрэйш это крыса, которая убивает и ест других крыс, что бы они не мешали людям.
   Он вновь умолк ненадолго. Ровно на столько, что бы подтянуть тело Мрази ближе и, положив ее голову себе на колени, несколько раз погладить ее по волосам.
  - А знаешь, как крысы становится акрэйшами? - спросил Кес и Молчун отрицательно покачал головой. - Их еще крысятами запирают в бочках без еды. Тот единственный, который съест всех и останется один, и станет акрэйшем.
   Молчуна кинуло в жар. До него начало доходить, что именно хочет донести ему Кес.
   - Но этого мало. Затем ему, по одной, подбрасывают простых крыс. Так он готовится к будущим схваткам с теми, на кого будет охотится всю жизнь. И только когда он окрепнет, его выпускают на свободу.
   Он вновь прервался, что бы погладить убитую им Мразь по волосам. А затем посмотрел Молчуну прямо в глаза и тот увидел, что в них нет осмысленности. Кеса, как и Дотри, обуяло безумие.
   - Хозяину не нужны были рабы. Ему нужен был акрэйш. Как хорошо, что им стал не я.
   Такое жесткое сравнение вогнало Молчуна в ступор. Глупый Кес, подумал он. Бедняга так и не понял, что произошло на самом деле. Да и как ему понять, ведь все то время, пока сам Молчун усердно молился по воле нового хозяина, их троицу интересовали только смех и дрязги. Но все же история про крысоу-убийцу крыс показалась маленькому рабу весьма занимательной и кое с чем в этой аналогии он даже согласился.
   - Ты и не смог бы им стать. - спокойно сказал он Кесу. - Но в одном я с тобой соглашусь.
   - В чем же? - без всякого интереса в голосе поинтересовался Кес.
   - В том, что остаться должен только один. - ответил Молчн.
  ***
   Голос отца звучал устало, словно он только пришел с тяжелой работы:
  - Мы обучили его основам, Робито. Теперь мы должны дать ему окрепнуть и подготовиться к будущему служению нашей цели.
   Это звучало очень странно. Будто отец говорил вовсе не о крысе, а о разумном существе. Но маленький Робито привык доверять отцу и потому слушал его очень внимательно.
   - Он достаточно силен телом. Но мы должны укрепить его дух.
   В руках отца появилась средних размеров крыса. Странно, но она не вырывалась, только пристально смотрела на большой глиняный чан, в который в скорости должна была отправиться. Да и сама крыса была очень странной: бесцветная, тусклая и совершенно неживая. Если бы не ее глаза, внимательно следящие за чаном, Робито счел бы ее старой и потрепанной игрушкой бедняцкого ребенка.
   - И где ты нашел эту мерзость? - спросил он отца, указывая на крысу.
   - Она долго жила в нашем подвале, Робито. - с усталой улыбкой ответил ему отец, закидывая уродливую крысу в чан и вновь закупоривая его пробкой с отверстием для воздуха.
   Несколько мгновений ничего не происходило и Робито подошел ближе к чану. Но когда он наклонился над ним и попытался заглянуть в отверстие, тот вдруг сильно затрясся и изверг звук отчаянной схватки двух сцепившихся животных. От испуга малец отринул от чана и закрыл глаза.
   Открыл их уже Патуэр в своей келье. После смерти Эктгара он так и не переехал в полагающиеся ему покои архикауза, оставшись в своей скромной послушнической комнатенке с простым соломенным лежаком, небольшим письменным столом и рассохшимся табуретом. Это напоминало ему о годах юности, когда он только открывал для себя прекрасную суть веры во владыку Ансурга.
   Некоторое время ему понадобилось, что бы осознать все произошедшее. Когда же он вспомнил о сне, то одним быстрым движением встал с кровати и, в один миг надев сапоги и ливрею, выбежал из кельи. Пробегая мимо окна, он успел заметить, что на улице еще темно, только слабая алая полоска на горизонте говорила о приближающемся рассвете.
   Сбежав с лестницы, он вспомнил, что забыл захватить свечу. Теперь надо было либо возвращаться обратно в келью, либо идти в дальнее северное крыло, к хранилищу. Но старик так торопился, что не стал идти по сложному пути. Выбежав в главный зал, который был ближе всего к нему, он снял с крюка один из двух горящих масленых светильников, настоящее сокровище. Освещая себе путь, старик побежал по узким коридорам в южное крыло, где находился ритуальный зал с бассейном.
   Светильник освещал все намного лучше, чем свеча. Специальный механизм подачи масла по фитилю и зеркальное распределение света творили чудеса, высвечивая все неровности и трещины коридора, на которые старик никогда не обращал внимания. Патуэр даже пожалел, что никогда не брал его с собой, довольствуясь простыми свечами. Но стоило это сокровище очень и очень дорого. Если бы он его разбил, это стало бы большой потерей для храма.
   Добежав до нужного помещения, старик открыл дверь ключом и вошел внутрь. На первый взгляд ничего не изменилось, только странная, едва заметная, дымка клубилась над бассейном. Сперва Патуэр даже решил, что ему померещилось. Но, подойдя ближе, он понял, что это не так.
   Тогда он подошел вплотную и заглянул сквозь решетку. Вмиг кровь застыла у него в жилах а на лбу появилась холодная испарина. Дно бассейна было устлано трупами и залито кровью. А от одного тела вверх поднималась та самая дымка. Кажется его звали Кес, но сейчас было трудно сказать. Тело мальца было сильно обожжено. Патуер поднял светильник повыше, что бы осмотреть все более внимательно. И сразу же отпрянул от бассейна, едва не выронив из рук свою светящую драгоценность.
   Вплотную к борту стоял Молчун, смотря на старика сквозь прутья решетки. Его бледное изнеможенное лицо было измазано кровью и грязью, но глаза сияли искренней радостью.
   - Мне нужно многое вам рассказать, хозяин. - услышал Патуэр детский голос.
   Старик, быстро успокоившись и прочистив горло, посмотрел на маленького раба. Даже на первый взгляд он выглядел не так, как раньше. Что-то изменилось в нем. Но Патуэр не мог сказать, что именно и это пугало его.
   - Как ты чувствуешь себя? - собравшись с собой обратился он к Молчуну.
   - Замечательно, господин кауз. - ответил малец, улыбаясь, и эта улыбка напугала старика еще больше. Но вида он не подал, и даже наоборот, подошел ближе к бассейну и уверенно посмотрел ему в глаза:
   - Что же ты хотел мне рассказать, Молчун?
  - Я видел его, господин Кауз! - сказал малец в ответ, и старик замешкался.
  - Кого именно ты видел?
  - Владыку, господин кауз. - уверенно ответил маленький раб. Еще раз посмотрев в глаза мальца, старик взвесил все за и против и потянулся за ключом от решетки. Даже если это уже не тот раб, которого он когда то сюда посадил, все же он сделал то, что от него требовалось и удерживать его тут больше нет смысла. Тем более владыка ясно распорядился о укреплении духа мальца, а дальнейшее пребывание в этом ужасном месте вряд ли могло способствовать подобному. Скорей уж наоборот, подумал старик. К тому же он искренне порадовался тому, что выжил именно Молчун.
   Замок издал характерный щелчок и Патуэр открыл решетку. Конечно же ему было немного страшно, но он превозмог это чувство и властным голосом сказал мальцу:
   - Выходи, тебя надо привести в порядок.
  Молчун опустил глаза и на его щеках появилась краска смущения. Это только укрепило уверенность Патуэра в правильности своих действий.
   - Давай же, Молчун. - приободрил он парня.
   - Мы не будем молиться? - удивился маленький раб. Смущение на его лице сменило детское огорчение.
   - Конечно же будем! - уверил его старик. За всеми этими событиями он совершенно забыл про молитву и был приятно удивлен услышанному. - Только не тут. Ты заслужил право молиться у алтаря.
   Глаза маленького раба засветились счастьем от такой новости. Он взялся за борт бассейна и лихо выпрыгнул из него. Когда Молчун приблизился к старику, тот почувствовал зловоние немытого тела и крови, исходящее от маленького раба.
   - Идем. Нагреем тебе воды. - сказал старик и они вместе пошли по коридору.
   - Господин кауз... - обратился старику Молчун, но тот остановил его. Подумав, он решил, что маленький раб заслуживает знать его имя.
   - Мое имя Патуэр. Можешь называть меня так. - сказал он мальцу и жестом показал, что бы тот продолжил говорить.
   - Господин Патуэр. Кес поведал мне странную историю про крыс. - начал он вкратце рассказал каузу все, что помнил из этой истории.
   - И назвал он эту крысу как то странно. - заканчивая рассказ, попытался вспомнить Молчун. - Карэш, акраш...
   - Акрэйш. - озвучил старик правильное название великолепных райдаковских крысобоев. Он тоже слышал о них, и при том не мало интересного. Их выводят из редких пород крупных крыс. Целые семьи и даже рода занимаются этим из поколения в поколение. Говорят, за акрэйшей во многих землях платят большие деньги. Богатые города закупают их целыми партиями и так спасаются от чумы и крысиного мора. - На райдаковской речи крыса называется "крэйша". А "ак", на сколько я помню, убийца.
   - Вы знаете этот язык? - восхищенно спросил Патуэра Молчун.
   - Я знаю много языков. - ответил старик, чем заработал еще более восхищенный взгляд. - Таких крыс везде называют поразному. У нас говорят "крысобой" или "крысоед".
   - Акрэйш звучит красивее. - подумав, сказал Молчун.
   - Чтож, Акрэйш так Акрэйш. - согласился старик.
   Встретив сонного Митре, который очень удивился, увидев идущего рядом с каузом Молчуна, Патуэр распорядился о приготовлении большой порции каши. И они вышли в главный зал. Повесив драгоценный светильник на место, старик подвел мальца к алтарю и они дружно зачитали молитву владыке. После чего кауз повел Молчуна из храма в обмывочную. При свете едва взошедшего солнца кауз понял, что так напугало его во внешности мальца. Он действительно изменился. Нет, черты его лица остались прежними, не выросло никаких клыков, рогов или крыльев. Но даже на первый взгляд было видно, что каштановые волосы Молчуна стали заметно темнее и в них появилась седина. Глаза его тоже стали значительно темнее и временами даже казались черными. Потемнели даже вены, коих было заметно на изнеможденном лице мальца множество.
   Пока они разводили огонь, маленький раб рассказывал старику о всем произошедшем в бассейне, уделив большое внимание огням и тому, что видел и чувствовал во сне. С каждым словом мальца старик удивлялся всё больше и по окончанию рассказа оставил того в одиночестве, дав указание по окончании помывки прийти в главный зал.
  ***
   Когда наконец старая роба высохла после стирки, Молчун оделся и быстрым шагом пошел к храму. Его очень интересовало, от чего же хозяин был так взволнован, уходя. В главном зале его встретил кривошеий старик и проводил в небольшую комнату, где его ждала большая миска каши и даже чашка приятного травяного отвара.
   Молчуну показалось, что он проглотил все в считанные мгновения. Живот благодарно заурчал но молчун не хотел отдыхать. Он попросил старика проводить его к хозяину и тот одобрительно кивну, выходя из помещения. Шли они достаточно долго, пройдя в другое крыло здания, и через некоторое время Молчун очутился в комнате средних размеров, полной книг.
   Шкафы стояли в несколько рядов и обилие фолиантов начало давить на маленького раба.
   - Как много книг...- само собой сорвалось с языка.
  - Не так уж и много. - прозвучало откуда то из глубины комнаты. Обойдя несколько шкафов, Молчун обнаружил широкий стол, заваленный свитками и книгами, за которым сидел хозяин. - Это только малый книжный зал, основная библиотека находится дальше.
   Молчуну трудно было представить, сколько же там книг, если это только малая их часть. Воображение нарисовало огромный зал, усеянный шкафами, от которого ему стало не по себе и он скорее подошел к каузу.
   - Скажи, Молчун, ты видел что-то подобное? - спросил хозяин, указывая на раскрытую книгу. Подойдя ближе и присмотревшись, малец увидел прекрасный рисунок, изображающий светящиеся огни, висевшие в пустоте ровными рядами. В самом центе рисунка чернота была особо густой, словно художник случайно поставил кляксу. Но Молчун точно знал, что это не так.
   - Да, господин Патуэр. - ответил маленький раб. После чего хозяин закрыл книгу и вновь открыл, но уже в самом начале и Молчун широко раскрыл глаза от удивления. На этой странице был еще более красивый рисунок, на котором бушевал огонь и в нем виднелись очертания длинных, слегка закрученных рогов, собачей пасти и двух глаз-огней.
   - Это дневник Митгара отступника. Архикауз Грэнд приказал сжечь его за убеждения, разнящиеся с канонами храма. И за вот такие рисунки тоже. - сказал хозяин. - Хорошо, что Митгар успел спрятать свой дневник и оставил подсказки, по которым Амангар смог найти его спустя четыре века. И как теперь понимать, кто из них был прав тогда...
   Молчун удивленно смотрел на хозяина, листавшего книгу. Что он хотел этим сказать, маленький раб так и не понял.
   - По твоим словам выходит, что сжечь надо было вовсе не беднягу Митгара, а безумца Грэнда. Что скажешь?
   - Я не знаю, господин Патуэр.
   - И правильно. Потому что владыка Ансург общается с нами через сны, а они не могут быть одинаковы. Так и писал несчастный Митгар в своем дневнике. А ведь он был очень сильным каузом. Ему даже пророчили место архикауза. - найдя нужную ему страницу, хозяин остановился и начал читать вслух. - "Вокруг меня не было ни верха ни низа, только огни помогали ориентироваться в пространстве. Я витал в пустой материи и не чувствовал своего тела. К несчастью я так и не смог преодолеть эту пустоту и приблизиться к огням достаточно близко. Синий туман встал на моем пути. Но в глубине тумана я увидел огонь, из которого смотрел на меня владыка. Он не говорил со мной, но я чувствовал что он зовет меня. Когда же я попытался пройти сквозь туман, он начал рвать меня и всячески причинять боль. Увидев это, владыка удалился к огням а я проснулся и больше не видел огней." - закончив читать, хозяин повернулся к маленькому рабу и пристально посмотрел на него.- Скажи мне, Молчун, как ты смог преодолеть преграду, с которой не справился опытный и сильный кауз?
   - Не знаю, господин Патуэр. Я уже рассказал вам все, что известно мне.
   - Я не чувствую в тебе магии, Молчун. А Митгар был силен. Но ты сделал то, чего он сделать не смог. А это значит, что в тебе есть что-то, чего не было в нем.
   Молчун непонимающе посмотрел на хозяина. Тот тяжело вздохнул и махнул рукой.
   - Я тоже видел владыку. - признался старик .- Но мои сны были другими. Иди отдохни, Митре укажет тебе комнату. Ты сделал все, что требовал от тебя владыка. Теперь мне необходимо разобраться в том, что он хочет от меня.
   Молчун не хотел уходить, ему было страшно интересно побеседовать с хозяином, но спорить он не стал.
   - Как вам будет угодно, господин Патуэр. - сказал он и вышел вслед за кривошеим стариком. Через некоторое время тот привел его в небольшую комнату, в которой были только кровать и табурет. Недолго думая, молчун лег и укрывшись, забылся крепким сном без сновидений.
  ***
   Как только Молчун вышел, Патуэр принялся за повторное прочтение дневника Митгара Отступника. Сейчас ему нужна была хоть какая-то зацепка для того, что бы разобраться в этом странном деле. Он отчетливо помнил уродливую бесцветную крысу, которая "долго жила в нашем подвале". Скорее всего это означало, что ответ кроется в стенах храма. Но, что бы это ни было, сейчас Патуэр с большим трудом представлял себе, как это найти. В любом случае работы у него много. И, помимо всего, ему необходимо обучить Молчуна основам религии, ведь нельзя же верить во владыку, не зная этих основ.
   - Спи, юный акрэйш. Нам с тобой ещё многое предстоит сделать. - Мочуна рядом небыло, кауз сказал это скорее себе самому. Вытерев со лба едва проступивший пот, он, улыбнувшись, продолжил перечитывать дневник.
  
  Конец первой повести
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"