Аннотация: В роду князей Ружинских из поколения в поколение передается завет беречь принадлежащий им лес. Причину этого молодому князю Богдану Ружинскому пришлось узнать довольно странным образом
Лес говорил с ним с детских лет. Бился ветвями в ограду вокруг старого княжеского дома, построенного чуть не во времена Гедимина, лес щебетал птичьими голосами и гудел ветром в дымоходе.
Богданко не боялся леса, потому что никто из Ружинских не страшился древней пущи. Он убегал в лес и бродил там, несмотря на все запреты, и ни разу не заблудился: безошибочное чутье каждый раз выводило его к знакомым местам. Чуял он направление или стороны света, но не ошибался. Как не ошибались птицы, прилетавшие каждый год.
Крестьяне из Ружина, кроме нескольких семей, которых за спиной шепотом называли ведьмаками, леса остерегались. Над крещеным человеком лес мог и посмеяться: часами, а то и днями водить вокруг одной и той же поляны, путать тропы и пугать неведомым ужасом. Лес щедро уделял людям хвороста и сухостоя, но с теми, кто осмеливался срубить дерево в самой пуще, часто случалась какая-нибудь беда. Бывало, человек и вовсе не возвращался.
Пани княгиня Ружинская леса не любила, хотя он и принадлежал к наследственным владениям ее мужа. Мрачная пуща пугала ее — пани Раина выросла в Луцке, и только безумная любовь к князю Михаилу Ружинскому привела ее в эту угрюмую усадьбу, с трех сторон окруженную деревьями, будто часовыми.
А Богданку в лесу было уютно, как дома. И однажды он встретил Светлейшую госпожу. Странная женщина была красива, как ангел, и весела, как дитя. Ему нравилось играть с ней, гнаться в штуку за белой тенью, скользящей между стволами. Тень не давалась, Богданку доставались только отголоски серебристого смеха. Но порой Светлейшая останавливалась, брала его за руку нежными прохладными пальцами и вела за собой в пущу, где пылал костер и звенели сладкие напевные голоса.
Старый челядинец Супрун, о котором тоже судачили про ведьмовскую его удачу, встречая княжича после таких прогулок, бормотал себе под нос:
— Лесные любят паныча, но так оно и должно быть. Все Ружинские братались с лесным народом еще до прихода литвы.
Княгиня Раина, заслышав о таком, в тревоге хмурила тонкие изогнутые брови. Посоветоваться ей было не с кем — князь годами пропадал на татарском порубежье, а отец Федор из Ружинской церкви советовал только больше молиться и окроплять лесные тропы да поляны святой водой.
А потому пани княгиня вздохнула с облегчением, когда отправила сына в Луцк, учиться.
Луцк — город, песни достойный, — заставил молодого Ружинского позабыть о соблазнах леса. Иногда между латинскими вокабулами и развлечениями в компании спудеев княжичу вспоминались, будто сон, лесные тени. Но ясный день прятал воспоминания за покровом забвения.
Из коллегиума Богданко вернулся после известия о гибели отца. Мать во вдовьем наряде стала выглядеть еще жестче и неприступней и раз за разом намекала сыну, что лучше бы ему поехать учиться в Краков, а то и в самую Италию, чтобы не спутаться с казаками. Станет гетманить и пропадет на порубежье, как отец...
Княжича терзали сомнения. Хотелось увидеть чужие края, но и полная опасностей и приключений жизнь Дикого Поля манила. К тому же с деньгами у матери было не густо. Ружинские, хотя и вели свой род "от Гедимина", однако никогда не были богачами, да и казацкие походы покойный отец снаряжал за свой счет. Стоит ли тратить деньги на пустые поездки?
— Будут деньги, — коротко ответила мать на его сомнения, — я продаю соседу часть пущи.
Богданко давно позабыл о детских играх и странных видениях, но хорошо помнил семейное предание, запрещавшее продавать лес чужим. Решение матери неприятно изумило его.
— Лещинский приехал сюда из Мазовии, — тихо упорствовала мать. — За несколько лет он сведет эту проклятую пущу и расчистит ее под пашню, как заведено в его краях. И сделается богачом — не то, что мы, русины, со своими суевериями. Наши крестьяне боятся зайти в лес с топором, а он привезет мазуров, и все сладится.
— Это вотчина, — Богданко от гнева впервые повысил на мать голос, — это земля, жалованная нашему роду, наш удел. И не тебе распоряжаться им! Я не позволю.
— Сыне, — ответила княгиня не менее твердо, — ты не будешь всю жизнь сидеть в родовом гнезде. Я одинокая вдова. Разве не видел ты следов огня на наших воротах? Мы едва отбились от разбойников, я сама стояла с пистолем на стене во главе челяди. А после мне намекнули, что если я не продам Лещинскому злосчастный лес, будет хуже. Шляхотка хочет стать великим паном, а пока промышляет разбоем и грабежом... Нет! Не смей!
Богданко, вскочивший в ярости из-за стола, удивленно посмотрел на мать.
— Нет доказательств, — тихо закончила княгиня.
— Я же не в суд пойду, вызову его на поединок.
Княгиня заломила руки. Она уже знала нового соседа и чувствовала, что в серьезном деле пан Лещинский не остановится и перед убийством. Поединок! Какой там поединок, когда мазур всегда ездил с охраной, людьми самого разбойного вида, а правда и суд очень редко заглядывали в эти глухие места.
Молодой Ружинский и сам не знал, почему так отстаивал лес. Глупо считать причиной смутные детские сны. Он гневался на заезжего ляха, что пытался запугать княгиню Ружинскую, урожденную Мисткивскую, насылая на ее усадьбу разбойников. Разве нет у Ружинских людей, разве не найдется казаков, готовых пойти за ним, вспомнив имя его отца? Но на мать Богданко сердился не меньше.
Выбежал прочь, вскочил на коня и сам собой оказался в пуще. И пустил коня шагом по той самой тропинке, где когда-то бегал ребенком. Вглядывался, узнавая любимые места — разросшийся кустарник, заматеревшие деревья, молодую поросль, догонявшую стариков. Лес крепко врос в землю и был полон жизни.
А навстречу по тропе медленно шла пожилая крестьянка с охапкой хвороста. Богданко приметил, что одета женщина просто, но не бедно: расшитая шерстяная безрукавка, такая же юбка и рубашка из тонкого полотна. Белая намитка с пропущенным под подбородком покрывалом делала ее лицо похожим на картину в раме.
И Богданко ее узнал, придержал коня. Это была Дивина — крестного имени этой женщины давно никто не помнил. Зато крестьяне шептались, что старухе за сотню лет, а она до сих пор прыткая, словно молодица. За что и прозвали ее Дивиной-Дивной, почитали как знахарку и боялись как нечистую силу.
— Приветствую, Дивина, — ответил он вежливо, — а ты все не старишься.
Женщина усмехнулась.
— То благодаря лесному народу. Не забыл еще свою Светлейшую госпожу, князь?
Богданко вздрогнул. Он никому не рассказывал об этих снах и видениях.
— Привет она тебе шлет. И другие лесные тоже. Просят они покорно, чтобы не отдавал ты лихим людям пристанище, так полюбившееся лесным. Не продавай пущи, и лес тебе воздаст.
Женщина говорила напевно, не так, как ружинские поселянки. Из-под низко опущенной намитки сияли совсем не старушечьи глаза, и Богданко испугался.
— Ты и верно ведьма, — сказал он, силясь улыбнуться.
— Я наполовину лесной крови, — серьезно ответила Дивина, — а Лесного, отца моего, ты видел у костра, куда со Светлейшей приходил.
Теперь князь глядел на Дивину во все глаза.
— И ты живешь с людьми? — спросил тихо.
— Матери моей давно не стало, могла бы я уйти в пущу, но с людьми мне покуда лучше. Отец Федор на меня косится и если бы знал, сколько мне лет по правде, то окроплял бы святой водой при каждой встрече и следы бы смывал. Но власти надо мной нет у него.
— Удачи тебе, князь. Да запомни, неподалеку слоняется пан Лещинский и четверо его слуг. К пуще примеряются. Люди они бесчестные, доверия не годные, берегись их.
Она поправила на плече вязанку и двинулась дальше, а растерянный Богданко смотрел ей вслед. Ему вдруг стали мерещиться за каждым стволом смутные размытые фигуры, сияющие глаза, шорох шагов, неясный отзвук напевной речи. Но пели вокруг лишь птицы, и шелестел лес.
— Безумие, — прошептал Ружинский неуверенно.
То ли показалось ему, то ли на самом деле в ответ раздался позабытый уже серебристый смешок, среди прядей тумана мелькнул узорчатый край белого платья. Князь тронул коня, встревоженный странным предчувствием.
Но вместо Светлейшей госпожи из детских снов он увидел впереди, на поляне, незнакомого шляхтича и четверых его челядинцев. На вертеле жарился добытый ими на охоте кабанчик, и мазуры были вполне довольны жизнью и собой.
— Я Теодор, князь Ружинский, — разгневанно сказал Богданко по-польски. — И не помню, чтобы даровал вам право охотиться на моих землях.
Мазур медленно поднялся с травы. Это был невысокий человек с хищным лисьим лицом, одетый пышно, но неряшливо.
— Сынок княгини Раины? — спросил насмешливо. — Прости уж, забрели сюда нечаянно. Впрочем, завтра это будут мои земли, невелика беда.
— В самом деле? — притворно изумился Богданко. — Странно, что хозяин земель об этом не знает.
— А хозяин не боится бродить в лесу один? — прищурился Лещинский, — здесь сейчас опасно, разбойники могут напасть.
— Кроме вас, — ответил князь как можно любезнее, — в наших краях разбойников не бывало.
Лещинский потянул из ножен саблю. Богданко соскочил с коня и взялся за свою.
Треск деревьев прервал звон стали. Один из челядинцев Лещинского внезапно споткнулся о выскочивший из земли корень, и сверху на него, как копье, обрушилась тяжелая сухая ветка. Больше он не шевелился. Второй мазур как-то очень вовремя поскользнулся, подставив грудь под клинок Ружинского. А третий попал ногой в кротовую нору и теперь корчился на земле, вереща от боли в сломанной лодыжке.
— Ведьмак! — заорал последний слуга и бросился бежать. Бежал он не в сторону тропинки, а туда, где грозно смыкались деревья. Бежал, ничего не видя от ужаса. Богданко проводил его взглядом, не жалея.
— Правду говорят, что ваше Ружинское поганское семя дружит с сатаной! — вскипел Лещинский. — Но на каждого дьявола есть святой крест и добрая пуля!
Выстрел грянул на его последних словах, Лещинский стрелял с левой руки. Богданко не почувствовал боли, только горячую влагу под камзолом.
Лещинский вдруг оглянулся, и лицо его перекосилось от ужаса. Богданко еще успел услышать рык какого-то зверя — не медведя и не волка — и потерял сознание.
***
Озеро так же, как в детстве, было сплошь покрыто зелеными листьями и желтыми кувшинками. Где-то здесь он и повстречал Лесную впервые. И конечно, для Светлейшей госпожи годы минули бесследно. Богданко глубоко вздохнул — рана не болела, он просунул руку под камзол, коснулся рукой груди и нащупал там только шрам, будто старый след от ожога.
— А где... эти?
Свелейшая тихонько рассмеялась.
— До самой Мазовии бегут без оглядки. Те, что в живых остались.
— Лещинский?
— Получил свое, больше его не увидят в пуще.
— А вы навка? — спросил Богданко осторожно.
Она хихикнула и повернулась спиной.
— Смотри! Все, что нужно, на месте? Разве я похожа на призрака?
— Совсем нет, и вы очень красивы.
Рука, погладившая его щеку, была теплой и нежной.
— Спасибо, что защитил нас, — сказала Лесная, — мы этого не забудем.
— Вы и сами можете совладать с целым войском, — князь припомнил рев загадочного зверя.
Светлейшая госпожа покачала головой.
— Настанет день, и люди утратят страх перед нами. Нам повезло, что Ружинские еще почитают заветы предков.
— Отец велел жить в согласии с лесом, — ответил Богданко грустно. — Я исполняю его волю.
— От холодного железа и горячей пули я тебя заговорила, — пропела Лесная, — но берегись земного огня, над ним мы не властны. Скрепим договор?
Этот поцелуй был не первым в жизни князя, но стал самым сладким. Кожа Лесной напоминала шелк, она обвивала и ласкала руками, как крыльями, и наслаждение показалось таким острым, что князь прошептал ей прямо в косы:
— Я не смогу теперь полюбить человеческую женщину...
— Сможешь, — уверенно сказала Лесная, — вернешься домой и поверишь, что видел сон. Но я тебя буду помнить очень долго.
***
Богданко собирался на пограничье. Его дядя теперь атаманил в низовьях Днепра, и князь твердо решил встать под его руку. Мать молча вынесла это решение. С того времени, как сын вернулся с долгой лесной прогулки растрепанным, со странным огнем в глазах, она и сама хотела, чтобы он скорее покинул усадьбу, потому что о таинственном исчезновении пана Лещинского с челядинцами слухи докатились даже до Луцка.
А сам Ружинский несколько дней провел, пытаясь вспомнить свою отчаянную драку и чудесное спасение, но воспоминания ускользали, развеивались, как туман. Каждое утро он седлал коня, мчался по знакомой дороге через лес, метался между деревьев, выискивая еще одну, потерянную тропу к озеру, покрытому кувшинками, но чудо не приходило, лес молчал, только трава стояла в росе, как в слезах.
Пани княгиня, хоть и была доброй христианкой, послушала совета Супруна-челядинца и велела позвать ко двору знахарку Дивину. Тихий шепот ведьмы и неведомые чужие слова успокоили Богданка, он перестал тревожиться и сопротивляться забвению.
А когда пришло время уезжать, пани Раина благословила сына в дорогу, и князь со свитой выехали за ворота, тогда Дивина, что отиралась тут же без дела, украдкой плеснула Ружинскому вслед чистой родниковой воды — на счастье.
Лес шумел, и в голосах деревьев слышался то ли смех, то ли плач.