Аннотация: Сказано, что Эол из леса Нан-Эльмот был родичем Тингола и покинул Дориат, не желая оставаться в Менегроте. Но тайна его происхождения так и не раскрыта. Как и тайна его отношений с королевной нолдор Аредель.
Часть первая. Черный принц
«…и Мелиан оградила своей силой весь тот край – вокруг него встала будто стена из теней и чар, завеса Мелиан, сквозь которую никто не мог пройти против воли ее или Тингола, если только он не превосходил в мощи майэ Мелиан.»
***
Он превосходил ее в мощи – жуткая чёрная тень рвала нити колдовской паутины, и Мелиан чувствовала, как иссякают силы. Война была проиграна, прислужники Моргота свободно бродили повсюду, кроме окруженных стенами гаваней Фаласа. И кроме Эгладора, опоясанного ее чарами.
Тьма властвовала над Белериандом, и во тьме уже давно не слышно было звука охотничьего рога Оромэ. Тьма клубилась в небе, закрывая звёзды, а лучники-синдар сжимали в похолодевших руках своё оружие, прислушиваясь к далекому волчьему вою. Они не могли увидеть бьющийся в туманных прядях Пояса сгусток Тьмы, но чувствовали непереносимый ужас, от которого теряли сознание слабые женщины и умирали дети в колыбелях.
Мелиан сидела в кресле с застывшим лицом, только её пальцы шевелились и шевелились, словно плели невидимые нити. В тронную залу Менегрота было запрещено заходить всем, вплоть до супруга-короля и любимой дочери.
Ту дрожь земли ощутили все эльфы Дориата. Великолепный дворец, высеченный гномами в теле скалы, с минуту колебался вместе со своим основанием, как тростник под ветром. Потом всё затихло.
Тингол, осмелившийся открыть покосившиеся двери залы, увидел свою супругу распростертой на полу. Мелиан вскоре очнулась – и в Менегроте воцарились тишина и покой.
Тень исчезла, Пояс был цел, и над Дориатом снова засияли звезды.
Под их призрачным светом, положенное время спустя, родился ребёнок.
***
Странным был этот малыш, чьи глаза не отражали звездного света, однако видели все очень хорошо, особенно во тьме. И странным было отношение к нему отца – король Тингол лишь один раз взглянул на сына, и более не захотел его видеть.
Заговор молчания ныне властвовал в Дориате – Лютиэн, не знавшая о рождении брата, так и осталась единственным ребенком королевской четы. А у племянника короля Галадона, сына Эльмо, вдруг оказалось не двое, но трое сыновей.
Эол, самый младший, знал с самого детства, что он не родной брат Галатилю и Келеборну. Глухая стена неприязни, окружавшая юношу, закалила его характер, но уничтожила те семена добра, которые могли развиться в сердце отвергнутого родичами принца.
Может, милосерднее было бы отослать его из Менегрота ещё малышом, в какой-нибудь дальний угол заповедного леса – но Мелиан никак не могла решиться на это, и упустила момент, когда Эол всё же узнал о своем происхождении. В каждом сообществе есть свои болтуны, не умеющие молчать в нужную минуту; и некто Саэрос, знатный эльф из народа нандор, поведал Эолу, считавшему себе приемышем Галатиля, кто на самом деле его родители.
Эол не знал, почему его отдалили от трона, и решил, что им, нелюбимым сыном, пожертвовали в угоду любимой дочери. Глядя на то, как все восторгаются Лютиэн, Эол представлял себя рядом с ней, и горечь переполняла его душу.
В конце концов Эол покинул Дориат и поселился в лесу Нан-Эльмот. Там он свёл знакомство с гномами из Ногрода и Белегоста, и с удивлением понял, что кузнечное дело является его призванием.
Он изобрёл новый металл и назвал его галворн. Он плавил железо из странных обломков, о которых гномы говорили, что это осколки умерших звёзд. Он творил оружие и доспехи, и очень скоро превзошел в этом своих учителей-кхазад. Он стал сутулым от постоянной непосильной работы, в которой хотел забыть свои беды.
Тем временем новые светила воссияли на небе, а в Белерианд прибыли эльдар из-за моря. Вскорости в Менегроте появились их посланники – родичи короля по линии его брата Ольвэ. Во второй раз вместе с золотоволосыми юношами-нолдор прибыла их сестра: величественная дева, чьи волосы переливались то золотом, то серебром.
Королевна Артанис очень понравилась Эолу. Сам он не имел успеха у эллет, ибо утонченные синдэ считали его уродливым – впрочем, Эолу они были тоже безразличны.
Но Артанис, красавица Артанис, чье второе имя было Нервэн… Артанис, на которую с восторгом смотрели все принцы дома Тингола… Артанис единственная могла оценить умение Эола, и он сотворил для неё меч, которому не было равных.
Черное лезвие Англахеля было твёрже любой известной в Белерианде стали, и Эол с радостью увидел, каким огнём зажглись глаза воинственной нолдэ. Но увы – он опоздал со своим подарком, ибо Артанис уже давно не сводила глаз с его названого брата Келеборна.
Как раз в эти дни открылась тайна Исхода, и Эол, возненавидев отвергшую его деву, возненавидел и весь её народ. Женитьбой на королевне нолдор мечтал он вернуть себе место при отцовском дворе, а теперь кипел лютой злобой при одном упоминании о прибывших с Запада.
Увидев, что Тингол так и не изгнал своих златоволосых родичей из Дориата, Эол добился аудиенции у короля и королевы и потребовал выделить ему во владение земли, где бы он мог властвовать, как принц Дориата и сын своего отца.
– Не здесь тебе властвовать… – начал было Тингол, но гневно глянула на него супруга, и сказал король:
– Есть ли у тебя выкуп, чтобы принять во владение лес Нан-Эльмот?
Молча положил Эол Англахель к подножию трона, и так же молча покинул зал, не глянув в побледневшее лицо Владычицы.
С той поры Эол не покидал Нан Эльмота. Он выковал себе еще один меч, который назвал Ангуриэль, сработал дивной красоты и крепости доспехи из того же чёрного металла и за всё это время не общался ни с кем, кроме гномов из Ногрода и своих слуг – гномов-карликов.
Но не только металлом занимался Эол. Отвергнутая любовь пробудила в нем силы, о которых он даже не подозревал. Мощь его чародейства была огромна, и Эол сам ужаснулся бы, если бы ему рассказали, куда тянутся корни его могущества.
Но любовные чары, пусть и невероятно сильные, пропадают впустую, если их не на ком применить. Несмотря на то, что его нелюбовь к солнечному свету усиливалсь год от года, Эол решил даже предпринять путешествие в надежде встретить деву, на которой их можно опробовать. Останавливало его лишь одно – сын Тингола хотел привести в свой лесной дом только королевну.
То ли случай, то ли иные силы помогли Эолу – но однажды слуги донесли ему о деве из нолдор, которая охотилась на опушке его леса. Эол отправился туда и решил, что девица невероятно красива и столь же горда.
Через несколько дней красавица уверенной рукой отворила двери его дома. Всё это время Эол ткал чары – чары обмана, запутавшие дорогу, и чары любви, долженствующие отворить перед ним сердце девушки.
Королевна переступила порог… Королевна. Он уже знал про неё всё, проникнув в её тревожные сны под сенью Нан-Эльмота. Дочь Верховного короля нолдор. Арэдель Ар-Фейниэль.
Странным был их брак… Арэдель уверяла супруга в своей любви, но в глазах ее, сквозь туманное блаженство полусна, вспыхивали странные искры, как при ударе стали о сталь. Дочь Финголфина боролась за свободу своего духа со страшной силой, проигрывая раз за разом в этой невидимой битве и снова бросаясь в бой. Эол жил в постоянном напряжении, боясь, что чары ослабнут, и Арэдель исчезнет из его жизни.
С рождением сына королевна будто начала просыпаться. Напевая ребенку песни на запрещенном Тинголом наречии Высоких эльфов, она словно проживала собственное детство. Её звонкий смех, замолкший со времени пленения, снова зазвучал под сенью дерев.
Да, Эол отдавал себе отчёт, что его жена – на самом деле всего лишь его пленница. Опутав королевну волшебством, он так и не смог её полюбить. Чары помогали Арэдели терпеть его ненависть ко всем родным и близким, скверное отношение к нолдор и странные запреты. Сын же, невероятно похожий на неё, словно развеивал колдовство.
Да, Ломион, как называла втайне его мать, унаследовал от отца только бездонную тьму в глазах. Правда, некоторые эльдар в Дориате покачали бы головой при слове «только»
Эол ничем не мог привлечь к себе сына, и не особенно стремился к этому. Он брал его с собой в Ногрод, учил мастерству, но делал это с большой неохотой. Тем больше времени оставалось на рассказы матери о граде Гондолине и о прекрасном Валиноре.
И вот однажды, вернувшись из Ногрода, Эол обнаружил, что его дом опустел.
Он понял, что ждал этого. Потянулся было за мечом, но Ангуриэль, висевший на стене, исчез. Тогда Эол взял связку отравленных дротиков, сел на усталого коня и помчал прочь из Нан-Эльмота.
***
В одну из беззвёздных ночей Мелиан, глядя в затянутое тучами небо, почувствовала: ужас, порождённый ею, исчез. И утянул за собой ещё одно существо, сумевшее наконец сбросить с себя путы его чар.
Владычица вздрогнула, осознавая, что мог натворить этот эльф, если бы знал пределы своей силы. Впрочем, эльфом он был только с виду – непробуждённая тьма, ждавшая своего часа.
– Если бы ему не захотелось любви королевны… – прошептала Мелиан, – если бы он не тратил все силы на то, чтобы удерживать её в Нан-Эльмоте… Кто знает, что сталось бы с Дориатом.
«Кто знает, что станется с Гондолином, где остался его сын» – прошептал северный ветер.
Часть вторая
Белая королевна
«Дивно прекрасной показалась она ему, и он возжелал ее; и опутал он ее чарами так, что она не могла найти дороги назад и подходила все ближе к его жилищу в сердце леса».
Каждую ночь она искала дорогу назад.
Во снах она блуждала не в полутьме зачарованного леса, а в травах Химлада, под ярким солнцем. Верный конь, пофыркивая, шел за ней, время от времени останавливаясь, чтобы ущипнуть сочной травы.
Всадник мчался ей навстречу, и она протягивала к нему руки, звонко смеясь. У всадника были пепельные вьющиеся волосы и соколиный взгляд серых глаз, отважный и жестокий.
- Тьелкормо…
Она открывала глаза и видела над собою другое лицо. В темных провалах глазниц нельзя было ничего разглядеть.
- Меня зовут Эол…
Он никогда не гневался. И никогда не улыбался.
- Я твой возлюбленный, Ар-Фейниэль, я твой супруг…
И эллет обессилено откидывалась на подушки, а из ее памяти исчезала залитая солнцем равнина и всадник на вороном коне.
- Пойдем прогуляемся, милая, тебе нужно побольше гулять…
Она поднималась с ложа, и тот, кто называл себя ее возлюбленным, сам одевал ее для лесной прогулки. Потом опускался на колени и зашнуровывал высокие сапожки из оленьей кожи.
Арэдель обнимала свой высокий живот, прислушиваясь к шевелению ребенка. Всё становилось ясным и понятным – она влюблена, она жена, она беременна…
Они гуляли в лунном свете, скользя между стволами чащобы, как неслышные тени. Их сопровождал запах ночных цветов, белых, как ее одежды.
- Как здесь красиво, - говорил он, и Арэдель с тихой улыбкой кивала головой.
- Да, мой супруг.
Минуло то время, когда она пыталась удержать сны и видения. Когда рассекла себе руку ножом, не давая мгле окутать свою память. Она уже не могла сражаться, но и не признавала себя побежденной.
Всадник на вороном коне… Сокол на его руке… Огромный пес, мчащийся по следу…
- Тьелкормо…
- Меня зовут Эол, - терпеливый голос, - спи, Ар-Фейниэль.
Туман окутывал разум.
Ребенок родился в полночь, и ветры выли над его колыбелью. Ни одной женщины не было подле роженицы, но Арэдель не боялась.
Она проснулась. Избавление от ноши, боль при избавлении, которой она не ожидала – ведь эллет рожают безболезненно – разогнало туман.
Королевна вспомнила, что произошло, и поняла, что она потеряла.
Она думала, что возненавидит ребенка, но случилось обратное – она его полюбила. Дитя сумерек и тумана стало символом ее освобождения.
«Я буду свободна».
Тот, кто называл себя ее супругом, все чаще оставлял их одних. Арэдель укачивала ребенка, прислушиваясь к шороху ветвей. На молчаливых слуг она обращала внимание не более, чем на деревья в лесу.
«Как же он должен меня ненавидеть… Как он должен ненавидеть нас…»
Не дитя она имела в виду, думая о ненависти Эола, но пепельноволосого эльда, чей образ в глубине ее памяти понемногу покрывался льдом, таким же обжигающе холодным, как льды Хелькараксэ.
Арэдель знала, что никто не поверит ее рассказу о том, что она стала супругой без любви и родила ребенка, опутанная чарами. А потому не спешила с побегом, ибо мысль о встрече с сероглазым всадником наполняла ее ужасом.
«Не хочу, чтобы он увидел меня с ребенком на руках».
Странно молчаливый малыш не плакал, и мать улыбалась ему.
«Расти, Дитя Сумерек, мы выберемся отсюда, мы еще будем гулять в солнечном свете».
План побега был продуман до мелочей. Путь в Аглонову Твердыню для нее закрыт, до Хитлума они навряд ли доберутся, даже когда малыш повзрослеет. Оставалось вернуться в Гондолин, вернуться с улыбкой и представить всем своего сына.
«Кто его отец? Родич Тингола, синдарский принц высокого рода».
Отец, который даже не дал имени своему сыну…
Время расплывалось туманом, лилось дождем с небес. Время претворялось в топот маленьких ножек по деревянному полу, в скользящие шаги подростка, в легкую походку юноши.
- Маэглин, мы едем с тобою в Ногрод.
Он все- таки дал имя сыну. Каждый раз, когда они уезжали, Арэдель казалось, что Эол вернется один, и тогда всё будет кончено. Сын был для нее сейчас всем – надеждой, опорой, защитой.
Но отец не отдавал сына в науку гномам, а Ломион не пробовал бежать без нее.
- У нас сегодня праздник, мама, отец уехал в Белегост…
Ломион устраивался у ног матери, и Арэдель снимала со стены сделанную им же арфу.
- Спой мне, мама… Расскажи мне, мама…
О, как она пела – от этих песен замирали сердца у молчаливых слуг, не понимавших ни единого слова. Она говорила, и слова лились рекой, журчащей над бродами Ароса.
- Твой отец, Нолофинвэ, - повторял Ломион на квэнья, - Нолдоран, владетель Хитлума. Твой брат Финдекано, князь Дор-Ломина, его зовут Астальдо, ибо никто не может сравниться с ним в отваге… Твой брат Турукано, повелитель Гондолина, скрытого города, где звенят на ветру Два Древа из серебра и золота…
- У Финдекано есть сын, - певуче говорила Арэдель, расчесывая волосы Ломиона, - когда-нибудь ты его увидишь. А у Турукано – дочь, златоволосое диво Гондолина. Вначале мы вернемся домой – и я вас познакомлю.
И глаза юноши уже не были похожи на темные провалы, а сияли мягким блеском. И он повторял и повторял имя Итарильдэ, добиваясь правильного звучания.
- Они там все говорят на квэнья?
- Да, сынок, Гондолин - скрытый город, там почти нет синдар.
- А я хорошо говорю, мама, надо мной не станет смеяться… В общем, смеяться не станут?
- Нет, Дитя Сумерек, дитя моего сердца. Ты говоришь, как настоящий нолдо.
- А где этот город, мама, как туда попасть?
Но лишь улыбалась Арэдель, покамест пряча свою тайну.
И она была права, ибо стала свидетельницей ссоры меж отцом и сыном, неосторожно заговорившем о желании проведать родичей из Аглоновой твердыни.
— Ты из дома Эола, сын мой, а не из голодримов, — сказал Эол. — Все эти земли — земли тэлери, а я не стану общаться с убийцами нашей родни, пришельцами и захватчиками, и не потерплю, чтобы мой сын якшался с ними. В этом ты должен повиноваться мне, или я закую тебя в цепи.
Гневным огнем полыхнули глаза юноши, а Эол впервые за много лет посмотрел супруге в глаза и увидел в них вызов, зеленые травы Химлада и всадника на вороном коне. И понял, что проиграл.
Он все-таки уехал – в Ногрод, на празднество Венца Лета. Уехал один, решив, что лес сбережет его имущество.
Но чары Нан-Эльмота развеялись теплым ветром, а серые глаза Арэдели сияли отважным и жестоким блеском.
- Сын мой, седлай коней…
***
Арэдель сидела подле Тургона и с холодной улыбкой смотрела на того, кто столько лет держал ее в заточении. Теперь он сам был пленником – Турукано не собирался выпускать из Гондолина случайного гостя.
Королевна предпочла бы никогда более не видеть Эола, но увы – он гнался за ней, он нашел дорогу.
Но здесь не Нан-Эльмот.
Лицо ее брата было исполнено гнева, ибо он принял Эола как родича, а тот осыпал его оскорблениями.
- Я пришел потребовать свое добро – жену и сына! – глухо и грозно звучал под сводами залы Гондолина голос, похожий на вой ветра.
Арэдель выпрямилась в кресле. И улыбнулась. В глубине ее души треснул лед.
«Тьелкормо. Я помню о тебе».
И Эол отшатнулся от этой улыбки, словно от меча.
- Однако, если сестру свою, Арэдель, ты не хочешь отпустить, — голос Эола был теперь голосом самого обычного синда, - пусть она остается. Но не то — Маэглин. Сына моего ты у меня не отнимешь. Идем, Маэглин, сын Эола! Отец приказывает тебе. Покинь дом врагов и убийц нашей родни — или будь проклят!
Её Ломион вскинул голову, в черных отцовских его глазах плеснула тьма, и от этого взгляда вздрогнула золотоволосая девушка, сидящая на возвышении рядом с Турукано.
Владетель Гондолина заговорил, и в голосе его звучал гнев. Арэдель знала, что ее брат не выдаст племянника и не отпустит самого Эола, но ей стало холодно, так холодно…
Когда Эол вдруг спрятал правую руку под плащ, королевна резко поднялась с кресла, поняв, что сейчас произойдет.
- Смерть выбираю я — за себя и за сына! Ты не получишь того, что принадлежит мне! – выкрикнул Эол.
Белая тень метнулась меж ним и оцепеневшим Ломионом, и отравленный дротик настиг иную цель.
Как больно, как странно… Как холодно…
Мчит равнинами Химлада всадник на вороном коне. Сокол летит над ним, а пес бежит по следу.
- Тьелкормо…
- Мама, это я, Ломион.
- Люблю…
- Я тоже тебя люблю. Мама, не умирай…
- Сокол… Солнце…
- Мама!!!
Все реже и реже дыхание королевны. И последнее слово соскальзывает с почерневших губ: