Дождь усиливался. 'Дворники' дергались на лобовом стекле в каком-то странном танце. Мужчина на водительском сидении раздраженно побарабанил пальцами по приборной панели и наклонился вперед, вглядываясь в темноту. Машина была старой, механизмы изношенными, и даже этот дом в викторианском стиле, рядом с которым он припарковался, был стар, как предательство Иуды. Он перевел взгляд на окна мрачного здания. В одной или двух квартирах горел свет. Это не должно было создать для него какие-либо сложности, но беспокоился он совершенно по другой причине - надо было час назад все и сразу решить в том вонючем переулке, но тогда у него еще не было транспорта.
Наконец среди мельтешащих 'дворников' в мокрой тьме показалась одинокая фигурка. Он дернул ручку и выбрался из машины под дождь. Поднял воротник плаща и быстро направился к входной двери. Пощелкал кнопками домофона - код он не смог бы забыть и за тысячу лет - толкнул дверь и, встряхнув плащ за воротник, шагнул в тепло на лестничный пролет.
Через пару минут дверь открылась вновь, впустив внутрь молодую женщину. Она была мокрой настолько, что казалось кто-то взял ее за шиворот и несколько раз окунул с головой в воду. Спутанные пряди волос налипли на лицо, распахнутый розовый пиджак скукожился и являл собой эффект неудачной стирки, а сдвинутая на одну сторону юбка льнула к стройным бедрам второй кожей, и вся была в бесформенных пятнах и полосах то ли от краски, то ли от побелки. Грудь с каждым вздохом просилась наружу, раздвигая тонкую черную сетку блузки, за которой между узкими чашками бюстгальтера сверкал желтый кругляш кулона. Она поднималась по лестнице на второй этаж, цепляясь носками туфель за ступеньки, и вполголоса что-то бурчала себе под нос. Даже слепому было бы ясно, что она пьяна, как сапожник.
Преодолев ступеньки, женщина пошатнулась и рухнула бы пластом, если бы не успела ухватиться рукой за перила. Тогда она грязно выругалась, безадресно, но уж очень грязно. Покачиваясь, добрела до одной из дверей, уперлась лбом в стену и принялась рыться в сумочке.
Ключи никак не желали находиться. Вместо них обнаружился мобильник, который вдруг запиликал сообщением о пропущенных вызовах. Она нащупала кнопку выключения и с ненавистью подумала, что сегодня эти поздние звонки ее уже достали. Достали до самой печенки еще тогда, когда этот урод психиатр мял ее в грязном переулке, вытирая ее ягодицами размалеванную граффити стену... сволочь, не терпелось ему... а ей было не до телефона, разрывавшегося воплями в сумочке... Потом она, захлебываясь, глотала из горлышка фляжки коньяк. Глотала, чтобы поскорее заглушить чувство мерзкого стыда, и когда посудина опустела, ей пришла в голову запоздалая мысль, что в следующий раз у нее в сумочке будет не фляжка, а пистолет...
Домой она не рискнула поехать: куда в таком виде в такси - вызовут полицейских, проверят личность, тошнотворно-вежливо доставят до самой двери, шаркая ножкой и раскланиваясь, а подобная известность ей ни к чему. Поэтому она и решила остаться на ночь в старой квартире, благо до нее было пешком меньше двух кварталов. К сожалению, или к счастью, коньяк подействовал быстрее, чем ожидалось, да еще дождь этот, как из ведра...
Наконец палец попал в кольцо связки ключей. Она торжественно подняла их над головой, позвенела металлом, а затем прицелилась и попробовала вставить нужный ключ в замок. Многочисленные попытки не увенчались успехом - ключ упорно не желал занимать свое место в личинке замка. Тогда она на всякий случай посмотрела на номер квартиры, убедилась, что находится в том месте, где должно, присела перед дверью и принялась решать неожиданную головоломку, постукивая связкой по накладке замка.
Мужчина кашлянул. И не то, чтобы ему захотелось прервать ее бесполезные потуги и сказать, что это он испортил замок - в горле запершило и легкий кашель сам вырвался из груди. Она неловко выпрямилась, обернулась и близоруко сощурилась. Свет от лампы в коридоре бил ей прямо в лицо, и она попыталась сфокусировать разбегающиеся глаза на расплывчатой тени, загородившей светильник.
- Доброй ночи, Кэтти, - произнес он и шагнул вниз по ступенькам.
- Ган?! - она охнула, прижав ладонь к губам.
Он вогнал костяшки пальцев ей в живот, а когда она согнулась, поймал пятерней ее лицо снизу, придержал от падения, цыкнул слюной сквозь стиснутые зубы и опустил кулак на ее светлую макушку.
Кэтрин открыла глаза. Обвела мутным взором мрачную комнатушку. С первого взгляда помещение показалось ей просторным. Точнее, оно показалась ей таким из-за почти полного отсутствия в нем мебели и недостатка освещения: крохотное окошко под потолком, и одинокая лампочка на голом проводе светила вполнакала.
По диагонали к ней, метра за три, сидел мужчина; сразу за его спиной находилась полуоткрытая железная дверь, а за ней темнота. Ган не пытался завести разговор. Просто сидел и бесстрастно смотрел на нее. Он уселся верхом на обыкновенном деревянном стуле с ободранной спинкой и рассохшимися ножками, перетянутыми для устойчивости проволокой. На широких, но костлявых плечах распахнутый плащ, бутылка воды в одной руке. Вторая, сжатая в кулак подпирала подбородок. Его губы едва заметно шевелились и какие-то отрывистые, шипящие звуки время от времени прорывались наружу. Шрамы покрывали все его лицо. Левая щека искромсана, кожа стянута так, что веко всегда кажется не на своем месте. Куски пересаженной ткани. Длинные волосы в беспорядке падают на одну строну и хоть как-то маскируют это зрелище. Правая часть его лица была ненамного лучше.
Ган перехватил ее взгляд. Шрамы болезненно исказились - он так и не привык, что на него глазеют. И стул натужно скрипнул, когда он пошевелился и глухо сказал:
- Мы поменялись местами.
Кэтрин потерянно кивнула. Она сидела на точно таком же стуле в другом углу помещения. Лодыжки были примотаны скотчем к деревянным ножкам, а левая рука пристегнута наручником к трубе, выходящей из пола и скрывающейся в потолке, как шест для стриптиза. Она покосилась на трубу, подергала руку, вскрикнула и скривилась. Там, где наручник охватывал запястье у нее слишком нежная кожа, а теперь будет и сплошной синяк. Поняв, что железное кольцо сильнее поранит в ее стремлении освободиться, защелкивая по одному зубцу внутри себя, она оставила всякие попытки шевелить рукой. Просто неподвижно держала ее на весу, подхватив свободной ладонью локоть, чтобы прикованная рука отдохнула.
- Как голова? - спросил Ган.
- Плохо, - хмуро выдавила из себя Кэтрин и тут же в подтверждение своего ответа принялась растирать висок пальцами.
- Извини.
- За что?
- Сама знаешь, - он постучал пальцем по лбу. - Не рассчитал.
Она поморщилась, показала глазами на наручники и вдруг живо представила, как семь лет назад священник соединил их ладони и накрыл епитрахилью. Наручники были той полоской ткани, вновь объединявшей их - только у нее боль была свежей, острой и пробуждалась от резких движений левой кисти, а у него она угнездилась где-то внутри, и шрамы на лице были спусковым механизмом, запускающим ход воспоминаний о ней. И это ее воспоминание было таким реальным, что она передернула плечами, как от озноба - сама церковь отдала ее в жены этому монстру. Впрочем, монстром он стал позднее.
Ган продемонстрировал ей ключ от наручников и опустил его в карман. Потом погладил небритую щеку. Пальцы ощупали каждый сантиметр чудовищных рубцов под щетиной, где-то растирая, где-то надавливая. Чувствовалось, что для него поглаживание шрамов - дело привычное, закрепившееся на уровне подсознания. На изрезанном лице отразилась едва заметная гамма чувств: чуть приметно дернулись уголки рта, взгляд опустился к полу, чтобы через мгновение подняться и гневно вонзиться в Кэтрин. Крылья носа раздулись от мощного вздоха. Желваки на скулах заходили с хрустом, изменяя уродливое лицо до неузнаваемости и превращая его в какую-то жуткую маску. Однако, его голос прозвучал спокойно, даже с какими-то извиняющимися нотками.
- Придется тебе посидеть так, - сказал он.
- Как?! - она резко подалась вперед и со злостью ткнула в него пальцем, но не в грудь, а в лицо.
Стальное кольцо впилось в запястье. Кэтрин взвыла, а Ган тоже представил, что наручники связывали их воспоминаниями. Не будь этого браслета, она бы в и жизни не вспомнила, как выглядит его физиономия. Наверное, за пять лет ни разу не представила, а тут вот, как обухом по голове.
- Как выбрался? Как?!
- Если бы ты вместо развлечений ответила на звонок, возможно, знала бы ответ.
- И, что теперь? - она отвела взгляд.
- Думаю, пришло время вернуть тебе кое-что и получить полный расчет.
- Мне? Что?
- Не торопись, Кэтти - узнаешь, но вряд ли обрадуешься.
Ган облизнул губы и потряс пластиковую бутылку с водой. Сделав несколько больших глотков, он шумно отдышался, после чего тщательно завернул пробку и поставил бутылку рядом с собой.
- Пью много... Ты же помнишь, у меня диабет... - как-то виновато сказал он.
- Тоже я? - саркастически поинтересовалась Кэтрин.
- Нет, - он отрицательно покачал головой. - Это от мамы, но ты не предупредила санитаров, что я на инсулине. В смирительной рубашке я отключился на несколько часов. Пропустил инъекцию. И все. Кома. А из нее не выходят.
- Почему же не сдох? - с неприкрытой ненавистью спросила она. - Кто-то был рядом и понял?
Он попытался усмехнуться, но кривая улыбка получилось какой-то вялой и очень грустной.
- В яблочко, - он сцепил пальцы на затылке и качнулся на стуле вперед-назад. - Сам бы я не выкарабкался. И второго раза мне не пережить.
- Про диабет ты можешь много рассказывать. И не только о нем. Кто от чего страдает, тот о том и говорит.
Она подергалась на сидении, перемещаясь ближе к стене, и с облегчением опустила локоть прикованной руки на спинку стула; покрутила шеей, помассировала плечо и проворчала себе под нос: 'Диабет, диабет... при чем здесь диабет?!'. Дело было совсем не в нем...
В тот давний вечер Ган был на мотоцикле. Впрочем, как и всегда, когда находился в подходящей компании и изрядно навеселе. Это и стало его роковой ошибкой. Все участники того кошмарного происшествия находились в легковушках. Все, кроме водителя грузовика. Тот был в броне, остальные в укрытии, и только Ган оставался совсем беззащитным в кожаном облачении и без шлема - его напялила на свою тупую голову та пьяная блондинка, что сидела за его спиной. Она и по сию пору не знала всех подробностей аварии - их так и не удалось из него выудить. Да она и не верила, что он мог бы рассказать все, если бы и захотел. Утверждал, что ничего не помнит. Кэтрин знала только одно - произошло все на М1, а там носятся, как угорелые. Столкнулись с десяток автомобилей, и в самом центре этого месива оказался Ган с этой безмозглой сучкой, которая за миг до катастрофы восторженно орала ему в ухо: 'Жми!', а потом их всех спрессовал в одну кучу металлолома грузовик. Еще она знала, что вспыхнул огонь... Когда она через неделю увидела Гана в палате, то он, как Франкенштейн, состоял из криво сшитых кусков. Ожоги, осколки, переломанные кости, разорванное мясо. Он всегда был без сознания: и когда его везли из операционной в очередной раз, и когда она часами торчала у его постели. Все готовились к худшему. Но нейрохирурги - потом она не раз и не два проклинала их мастерство - сотворили настоящее чудо: он открыл глаза, помнил ее имя, знал свой возраст и номер счета. Он мог ясно сказать, сколько пальцев ему показывают, и прочитать 'Отче наш'.
Только когда он вернулся домой для окончательного выздоровления, дали о себе знать более глубинные травмы. Он был все тем же внутри, но снаружи стал не просто Франкенштейном - он больше не был мужчиной. Вот это для него было пострашнее изуродованного тела. И причина депрессии была очевидна - кто угодно впадет в такое состояние, отними у него мужскую гордость и лицо, всучив взамен лоскутное одеяло. Но и это было еще не все - оклемавшись, он стал непрерывно следить за ней с ревностью маньяка. Периодически с Ганом случались припадки бешенства, и тогда он орал всякие мерзости ей в лицо, швырял в нее костылями и избивал до крови, если ей не удавалось убежать. Справедливости ради стоило отметить, что сначала поводов для ревности она не давала - он сам ее вынудил. Это уже потом этих поводов у него стало хоть отбавляй. Да и она не собиралась скрываться - это было единственное, чем она могла ответить на побои. А иногда на него накатывали такие приступы головной боли, что он выл и вколачивал сам себя головой в стену, и ей приходилось бежать, куда глаза глядят, так как потом он принимался за нее. Кэтрин, конечно, хотела бы избежать подобных издевательств, но вот только как это сделать, если время приступа не предугадать, а ты проходишь мимо него раз тридцать за день - то на кухню, то в ванную, то на улицу? Как это сделать, если без его денег и дома деваться некуда? Финансовая независимость была для нее всем - на ее расходы Ган никогда не скупился, даже после госпиталя. А потом... потом он понял все сам. Он стоял в дверях спальни и смотрел на нее: клубок шрамов и полные тоски глаза. Стоял и смотрел. Опущенные плечи, засаленные волосы, нездоровый вид. Она чувствовала резкий запах алкоголя, а Ган просто смотрел, опираясь на костыль, и впервые не сжимал кулаки.
- Ладно, - мрачно сказал он. - Я все понимаю.
После этих слов он спал целыми днями, а проснувшись к ночи, сидел в одиночестве в потемках. Ее он больше не трогал, но Кэтрин уже нашла выход, и она была готова сама перегрызть ему горло. Ей слишком много пришлось выстрадать и слишком часто приходилось обращаться за помощью. Потом она нашла и способ, и его отправили на принудительное обследование... Она делала все возможное, чтобы он никогда не вернулся...
Ничего кроме ненависти к этому чудовищу она не испытывала. И сейчас, чуть прикрыв глаза длинными ресницами, нервно наблюдала за ним. Но для Гана было очевидно, что ее ноздри раздуваются не от нежности, и по скулам отнюдь не от любви время от времени прокатываются желваки.
- Диабет, - процедила она. - Лучше бы тебе в зеркало не смотреть.
Ган бросил на нее короткий взгляд и судорожно сглотнул. Нельзя сказать, что она была ему безразлична, и что после пяти этих ужасных лет, проведенных в психушке, никаких чувств к ней больше не осталось. Кэтрин трудно было забыть, даже почти невозможно. Он хорошо помнил, как впервые увидел ее: высокую, стройную, с такими длинными ногами, что ей было неудобно за столиком кафе, и она безуспешно пыталась подогнуть колени как-то вбок, являя всем вокруг тонкую полоску белой атласной кожи над резинкой чулок. Факт оставался фактом - он и сейчас невольно косился на ее изящные колени, туго обтянутые черным нейлоном - банальный мужской раздражитель по-прежнему действовал на него безотказно.
- Разрежь, - он бросил ей складной нож. - Пусть ноги отдохнут.
Она метнула в него презрительный взгляд исподлобья, но щелкнула кнопкой и перерезала скотч. Затем несколько раз подбросила нож на ладони и швырнула в него. Ган легко уклонился, а лезвие беспомощно звякнуло о железо двери и загремело где-то в темноте за ней.
- Не трать силы, - он вновь качнулся на стуле. - Помни о наручниках.
Ледяной прищур пронзил его насквозь, и где-то ниже грудины появилось холодное покалывание подступающего приступа. Ган наклонил голову на плечо, прислушиваясь к своим внутренностям. Потом приподнял рукав плаща, рассматривая циферблат часов. Затем взглянул мимо лампочки в маленькое окно под потолком - снаружи вовсю серело утро, а дождь стих, превратившись в мелкую морось.
- Ты слишком много забот на себя взвалила, - кадык дернулся туда-сюда. - Обо мне.
Кэтрин лихорадочно оценивала свои шансы на освобождение. Ее тело... Может, он по этой причине позволил ей разрезать путы, чтобы иметь возможность без помех смотреть на ее ноги? Черт... если ее чары, как всегда бывало в прошлом, не возымеют действия, то конец их встречи можно предсказать, особо не раздумывая.
- Ган, - вдруг позвала она, - знаешь, что я хочу сказать?
Он поежился, как от сквозняка, и ничего не ответил. Кэтрин попыталась горестно вздохнуть, потом пожала плечами. Спустя несколько секунд он понял, что она пристально смотрит на него. Пришлось повернуть голову и встретиться с ней взглядом. И нельзя сказать, чтобы он был сильно против.
- Всякое между нами бывало, - тихим голосом продолжила она. - Вот... Ну, ты понимаешь, наверное. Мы оба были неправы.
Он кивнул и зачем-то почесал за ухом. Вышло как-то по-идиотски, и он принялся смотреть куда угодно, только не в ее глаза. Кэтрин спрятала торжествующую улыбку.
- Просто так получилось... а теперь - это, - она осторожно позвенела наручником на трубе.
- Хочешь курить? - виновато поинтересовался он.
- Нет, - сразу же отказалась она. - Я ведь...
Она внезапно замолчала, а он поспешно отвернулся и не увидел всей радуги красок и бури эмоций на ее лице. Ну, то есть, он, конечно же, заметил, косился, но старался не обращать внимания на то, как она украдкой расстегнула пуговицы на испорченном дождем пиджаке, как на миг прикусила нижнюю губу, как пригладила затяжку на чулке, как скользнули под черную сетку блузки пальцы и потеребили бретельку бюстгальтера. Он помнил, что Кэтрин всегда так делала, когда задумывала какую-нибудь пакость. Она и в самом деле осталась все той же - прекрасной, желанной... шлюхой! А теперь, судя по всему, очень доступной шлюхой.
Он порылся в кармане, вытащил сигарету и задумчиво покатал ее в пальцах. Затем щелкнул зажигалкой и глубоко затянувшись, выпустил струю дыма в потолок.
- Не помешаю, если тоже закурю? - резко спросила она.
- Да ты вроде... - удивился он и тут же спохватился, кинув ей смятую картонную пачку и зажигалку. - Кури на здоровье.
Кэтрин с трудом поймала пачку и повозила подошвой по полу, подгребая зажигалку ближе. Неловко орудуя одной рукой, попыталась достать сигарету.
- Поможешь?
Ган словно что-то чувствовал и благоразумно оставался на месте, не подумав и приподняться на своем стуле. С третьей попытки, прижав пачку подбородком к плечу, ей удалось справиться самой. Она прикурила и, отведя руку с сигаретой в сторону в каком-то вульгарном жесте, хмыкнула:
- Дурацкая фраза. Кури на здоровье...
Он не ответил, а Кэтрин подалась вперед настолько, насколько позволила прикованная рука. Ган воспринял приближение глубокого сетчатого дурмана в ее блузке как нечто агрессивное и одновременно в высшей мере сексуальное. Вздымающаяся вокруг черной сетки материя заполонила сознание, вытеснила все мысли, оставив только белые холмики ее груди, которая затвердевшими коралловыми сосками уперлась в полупрозрачную ткань бюстгальтера. Почувствовав давно забытое возбуждение, Ган нашарил бутылку, одним движением свернул пробку и отхлебнул как можно больше; по изборожденному шрамами подбородку потекли теплые струйки. Он вытер их рукавом, даже не заметив этого глупого детского жеста.
- Ну, давай, - хрипло предложила она, так и оставшись в выгодной для себя позе, - рви...
Раза три после аварии он пытался, но не смог. И каждый раз он свирепел. В ее комнате был диван и рядом стеклянный столик на колесиках. Он держал ее за волосы, тыча носом в стекло и нанося тяжелые удары по ребрам свободной рукой. Кэтрин орала и от боли, и от ужаса, что сейчас он размахнется ее головой и хрясь! - разобьет столик вдребезги и превратит ее кукольное лицо в такую же физиономию, как у себя.
Сигарета полетела на пол.
- Нравится? - прошептала она. - Еще бы... Черный мне всегда шел... Ты любил раздевать меня сам, я помню...
Пожалуй, это был единственный момент, когда она сумела отвлечь его. Ее близкий запах заставлял дрожать, а потом звезды встали в определенном порядке... Ган наморщил лоб, собирая морщины и шрамы в одну линию, словно не понимая, что же в ней изменилось, а она уже отвечала на его непроизвольное движение призывной улыбкой, спрятанной в уголках губ. Он поднялся, уронил бутылку и шагнул вперед. Это движение ей навстречу было внезапным и непредсказуемым, и он не успел отпрянуть от растопыренных пальцев, метнувшихся ногтями к глазам. Затем твердый носок ее ступни вонзился ему в пах.
- Мразь...
У него не получилось сдержать крик. Изуродованное лицо перекосилось, брызнули слезы, и он начал заваливаться прямо на нее - в зеркало ему лучше было не смотреть. Кэтрин наотмашь полоснула его ногтями по шее, дернула за ворот ближе, а рука принялась шарить по карманам. Ган оскалился, но не делал попыток освободиться - он так издевательски смеялся. Она отшатнулась, разжав пальцы.
Ключ от наручников сиротливо лежал на сидении его стула. Кэтрин стонала от бессилия. А он, вместо того, чтобы несколькими ударами превратить ее лицо в бесформенный кусок мяса, провел по щеке пальцами, точно утешая, а потом сжал лицо в ладонях и коснулся губами лба. Она едва сдержалась, чтобы не плюнуть в ободранную физиономию.
- Незачем меня кровью метить, - вызверилась она.
- Лишние царапины мне не повредят, - он вытер кровь рукавом. - Не бойся. Я ведь все видел вечером в переулке.
- Правда? - недоверчиво спросила она.
- Этот ублюдок и ты... Почему там?
- Урод! - заорала Кэтрин. - Ты ведь ему даже врезать между глаз не захотел, а должен был прикончить! Я твоя жена, или нет, в конце концов?! Из кустов смотрел? Извращенец!
Он передернулся, как от хлесткой пощечины, отступил на два шага и потянулся к пластиковой бутылке. Отвернул пробку и опрокинул горлышком в рот. Язык остался сухим и шершавым. Ган понял, что тянет внутрь себя пустоту - вода закончилась и набрать ее на самой верхотуре этого здания было не откуда. Но ведь он и знал, и ждал, что она закончится... Отбросил пустую бутылку в сторону. Заметил, как Кэтрин тоскливо провожает взглядом покатившуюся в угол посудину и облизывает губы. И в этот момент он злорадно подумал, что поступил совершенно правильно, не дав этой твари и глотка. Затем собрался с мыслями и сказал:
- С каких пор у тебя мания делать это в таких местах?
- Психи бы тебя поняли, - прошипела она, растирая исцарапанное наручником запястье второй рукой. - Ты укладываешься в теорию Фрейда - я нет.
- К черту лирику, - он поднял с пола сигареты и зажигалку. - Нормальный врач бы никогда не поверил твоим бредням.
- Но ведь поверили, - резонно заметила она.
- Тут у меня пробел в анализе их логики, - согласился он. -Представляю себе ухмылку этих психиатров, когда они тайком от жен пользуют тебя по подворотням. Но я не против. Я даже рад, что они смогли доставить тебе то, что не удалось мне - настоящие страдания за твои же деньги. А санитарам заплатила?
- Заткнись, - огрызнулась Кэтрин.
- Это вряд ли. Хотя, подожди... получается - это я им заплатил? Деньги решили твою проблему со мной. Между прочим, мои деньги. А в этом для меня очень существенная разница. Подобного я прощать никому не собираюсь.
- Знаешь, - вдруг с напором сказала она, - а ведь твои деньги принесли мне одно горе. Да-да, не удивляйся. Ты их проклял?
- Именно так. Понимаешь, они предназначены для семьи...
- А я? Разве я посадила тебе за спину эту чертову суку? А это... - она красноречиво показала взглядом на свою грудь и развела ноги в стороны. - Разве всецело не принадлежало единственному любимому человеку? Тебе!
- Шлюха!
Она открыла и закрыла рот. Лицо плаксиво сморщилось. Гану показалось, что она сейчас зарыдает и впадет в истерику. И он понял, что если это случится, то окажется в жутком тупике, потому что никогда не знал, как правильно себя вести себя с ней в подобной ситуации. Кэтти при нем никогда не давала волю слезам. Может, чтобы ее успокоить потребуется не менее часа, а этого времени у него нет - необходимо, чтобы она все понимала и осознавала. И он ударил по ножке стула - надо было подстегнуть ее злость. Она вскинула вверх сначала правую руку, следом ноги, а потом оказалась лежащей среди обломков дерева. Проклиная его во весь голос, Кэтрин со стоном подтянулась к трубе и поправила кольцо от наручников, содравшее приличную полоску кожи.
Ган в это время медленно мусолил сигарету в трех шагах от нее, выпуская дым вертикально вверх. Он не смотрел на Кэтрин, остановив неподвижный взгляд на стекле окошка и думая о чем-то далеком.
- Мог бы и мне предложить.
Он вдруг выронил сигарету. Руки тряслись, голова кружилась, во рту было сухо. Затем он покачнулся, шатаясь добрался до стула и резко опустился на сидение. Спазмы в животе рвались наружу...
- Эй! - она повысила голос.
- Мне очень жаль, Кэтти...
Он бросил ей сигареты. Пачка не долетела, но лежала в пределах досягаемости. Она забыла о своей руке и внимательно следила за ним. Потом дотянулась ногой до пачки - зажигалка была внутри. Кэтрин вытащила одну сигарету зубами и подозрительно спросила:
- Ты что, точно собрался здесь сдохнуть?
- Попробую, - едва слышно отозвался Ган.
- Где твой инсулин? - срывающимся от жуткой догадки шепотом выдохнула она.
- Там... - он неопределенно махнул рукой за дверь.
Она похолодела. Откуда, черт побери, взялась эта дрожь? Кэтрин едва смогла удержать сигарету в зубах. А этот пот? Он стекал по лицу прямо на грудь. От странного ответа толку не оказалось. Только дрожь в пальцах стала еще сильнее. Она запрокинула голову и увидела свое отражение в залитом дождем стекле. Эта до смерти перепуганная женщина... кто это? Неужели она?
Она едва смогла прикурить - так тряслись пальцы.
- Когда тебя поймают, то посадят в одиночку. Навсегда!
- Тебе, какая разница, если ты этого не увидишь?
- Это почему же?
- Узнаешь... Вот-вот.
- Скажешь наконец, где мы?
- Торговый центр. Колберн. Помнишь?
- Колберн... - Кэтрин в ужасе принялась кусать костяшки пальцев. - Его же сегодня...
- Точно, - он взглянул на часы. - В 9:00. Минеры уже на месте, и зеваки, наверное, начинают собираться.
Она смотрела мимо него в одну точку остановившимся взглядом. Гану не надо было тратить силы и поворачиваться, чтобы определить направление этого взгляда - приоткрытая железная дверь. Боль, которая начинала рвать его внутренности, усилилась. Он с трудом, как-то по-стариковски, рывками поднялся, пошатнулся и сделал пару нетвердых шагов к двери. Поднял бутылку из-под воды, потряс над высунутым языком - на иссохший от жажды язык не упало и капли. Тогда он хрипло вздохнул и выбил деревяшку из-под двери.
- Ключ я выбросил...
- Ган... - простонала она, - не делай этого... умоляю...
- Почему, Кэтти? - неподдельно удивился он. - Ты возомнила себя вершителем моей судьбы. Я тоже хочу попробовать каково это - быть ответственным за твою.
Дверь медленно скользила на петлях под собственным весом.
Он вставил носок ботинка между дверным полотном и порогом, согнулся пополам и попробовал осторожно отдышаться.
- Тебе нравилось бродить по здешним магазинчикам... Платья, юбки, чулки... Ты покупала их только здесь. Черные... Сколько у тебя их было? Сотня? Две?
- Ган... - она затравленно смотрела на него. - Ничего не говори, просто не дай двери захлопнуться и брось мне ключ от наручников.
- Зачем, Кэтти? - сумел произнести он спустя несколько секунд, когда немного восстановилось дыхание и спазмы в животе позволили говорить.
- Чтобы я могла жить! - отчаянно выкрикнула она. - Я же тебя не убила!
- Ты очень старалась. Вспомни священника: 'Я представляю вам молодоженов Гана и Кэтрин'. Я-то очень хорошо запомнил, и не пытайся пробудить во мне жалось, милая.
Он снял часы, выпрямился, застыл на миг и вдруг принялся заваливаться в сторону от двери. Кэтрин бросилась вперед. В кисти что-то хрустнуло и ее рвануло назад. Дикая боль пронзила руку до самого плеча, затопила разум и швырнула в беспамятство.
Она не знала, сколько времени провела без сознания. И когда открыла глаза, то долго не могла понять, где находится. В левой руке поселились и пульсировали раскаленные иглы. Кисть, сжатая в металлическом кольце, выглядела неестественно вывернутой и распухшей. Она попробовала пошевелить пальцами и завопила от пронизывающей боли. Обезумевший взгляд, брошенный сквозь слезы на крохотное окно, отметил, что стало совсем светло, и что дождевые капли все так же шелестят и скатываются по стеклу. Где-то снаружи мужской голос принялся громко отдавать команды. Наверное, в мегафон, так как звук был металлический, резкий и звонкий, или это звенело у нее в ушах?
Затем Кэтрин перевела взгляд на закрытую дверь, посмотрела на неподвижного Гана в шаге от себя и прочитала жалость на его застывшем и изуродованном лице. Потом, стиснув зубы, чтобы не орать, вытянула ногу и подгребла к себе его часы - 8:59. Секундная стрелка скачками мчалась по циферблату.
- Апостол Павел, я представляю вам молодоженов Гана и Кэтрин, - с горечью прошептала она и закрыла глаза.
Пол под ней вздрогнул и начал проседать. И прежде, чем она рухнула вниз вместе с каменной лавиной, ей померещилось, что Ган приподнялся и торжествующе изрек:
- Мы в расчете, Кэтти...