Совы ночные зоарини разухались. Стон пронесся по вигвамам. Это плакали юные девы и матери, а стройные юноши загорелые вторили им:
- Не может быть!
- Дададададада!
- Это сделала Синевласая Лань!
- Онааааааа?!
- Осквернила источник Чистоты!
- Погрузила ноги в святилище Кецалькоатля!
- Из-за нее высохло небо!
- Пусть умрет и кровью заплатит за каждую каплю дождя! - так говорили в каждом вигваме
А еще они шептали и в страхе косили глаза в сторону гор: "Ненависть, которая права, дададада"!
"Обиженный Кецаткоатль", "разгневанное небо"... Ооооо!... Я? ... Надо было давно рассказать, что я всегда мыла ноги в этом святилище! Дадададада!
Помню, трехлетней соплячкой бесстрашно барабанила ладошками по божественной поверхности, пытаясь вызвать грозного Кецаткоатля, чтобы разочек по-настоящему испугаться. Святилище...Святилище... Они прожужжали уши молитвами, причитаниями, горестными охами, закатыванием глаз, воскурением фимиама и прыганьем за связанной жабой в танце дождя. Дадада! Вы - бойтесь. Вы - поднимайте дрожащие руки к небу. Вы - трясите худыми пальцами над котлами волшебных напитков. Вы - но не я.
Никто не верит в сказки про невидимых богов. Словно продолбили дырку в голове и туда изо дня в день вливают допотопные воспоминания. О ком? О богах? О мраке времен? О неподкупности времен? Вершины для вас недосягаемы. Омуты страшат, а найденные в развалинах камни с рисунками сулят о неизбежном гневе богов. Я с колыбели смеялась над глупым табу: "Не прикасаться к Святой Чистоте". А я прикасалась. И не только. Я омывала в источнике глину с расшибленных коленей, я вытаскивала из пяток россыпь колючек змеиного кактуса, а ледяная вода усмиряла жжение кислого яда. Позднее, когда первая женская кровь заструилась по бедрам, я с лучами молодой луны, погрузила в ледяную пелену, и не только ноги, но плечи, грудь, соски, даже мурашки на теле соединила с кристаллами ледяной чистоты.
Дададада! Хотелось бы мне признаться всем на радость... Что со мной сделал Кецаткоатль? Бог, которого нет...
Храбрый Лис всегда был рядом. Он смеялся над женскими неприятностями, которые сводили с ума рой мух... Он хохотал, глядя, как я пряталась от кусачих тварей под кругами воды и кидал в косы пустые ракушки:
- Выходи, Синевласая Лань! Иначе в тебя влюбится Кецаткоатль!
- А ты? Ты влюбишься в меня? - хохотала я и пригоршнями плескала в насмешливое лицо отражение луны. Он по-настоящему пугался и стряхивал с перьев капли священной воды:
-Ты снова нарушила табу! Ты залезла в святилище. Ты не боишься ЕГО!
- Пусть ОН боится МЕНЯ!
Из зеркальной воды мне улыбалась стройная длинноволосая красавица. Ее мокрая кожа волшебно сверкала. Я сложила руки над головой и нырнула в отражение. Если смотреть на луну со дна святого источника, на ней можно увидеть крошечных водомерок.
Зато в ледяной глубине, там, под осколком черной скалы, я нашла кости Бога. Гигантские ребра вросли в песок и вздымались, как своды храма над головой. Мне едва хватило воздуха, чтоб с бешеной скоростью пролететь под стволом позвонков и вынырнуть из отвалившейся челюсти. Великолепные зубы светились в лучах луны. Казалось, кости оживают и челюсть вот-вот сомкнется... Но нет, глазницы были пусты, сквозь них можно залезть в череп, там тоже одна пустота.
Бог был стар, когда умер, и одинок. Я расшатала сточенный старостью клык, но вытащить не смогла. Стоило бы его показать жрецам, посмеяться над страхом в глазах.
Когда я вылезла из святилища, хрустальные капли скатились по спине, громко звеня в тишине. Храбрый Лис прикоснулся губами к соскам, превратил их в раскаленный базальт... И тело окаменело в ожидании рук... ниже и ниже... где табу...ооооо!...
Он знал, что нельзя. Соблюдал законы строже Крученой Губы, злющей старой девы. А я знала, что все можно ( дадада! - при этом давным-давно) и закрывала глаза, давая понять, что не замечаю, куда залезли нетерпеливые руки, а неровное дыхание опаляет волосы под ракушками пояска.
- Ты восхитительная... Ты прекраснее всех девушек на свете... Завтра я надену на твои бедра повязку из чешуи голубой игуаны, и мы всегда будем вместе.
Лучше бы он немедленно проявил храбрость брачного воина здесь, в прохладе святилища, без напоминаний о традициях предков. А он... Смущенно вырвался из нежных объятий и припустил со всех ног в злосчастный вигвам Старшего жреца... навстречу беде.
-2-
Ухо Пса, мерзкий доносчик, опередил его бег. Он ворвался в Высокий Вигвам, рыча, топая ногами и гневно вопя:
- Кецаткоатль жаждет крови! Священный источник осквернен смердящими ногами наших дев!
- О, ненависть богов! Жажда неба царапает когтями землю, и глубокие трещины ползут вслед за огненным прикосновениям! - Старший жрец воздел руки и колокольчики на мокасинах пронзительно зазвенели.
Младшая сестра, Маленькая Лилия, застонала, зарывшись в подушку:
- Кецаткоатль! Он увидел тебя! Он, конечно же, влюбился в тебя, Синеглазая Лань! Он призвал тебя! Ты красивее всех! Прощай!
Печаль перекосила скорбные лица. Глупые девчонки старались изобразить великое горе, замазали щеки и лбы черным пеплом, но из-за слез, траурные маски сползли, рисуя на лицах невообразимо смешные гримасы.
- Как ты могла! Ах-ах-ах!
- Теперь ты стала невестой Кецаткоатля...
- Попроси у бога синеглазых детей для нас, когда встретишь.
Я не смогла растолкать завистливую свору:
-Пустите, дайте пройти!
-Ты никуда не уйдешь, - качнулись орлиные перья Несокрушимого, и подруги примолкли. Голос вождя, моего обожаемого отца, разорвал сердце:
- Свершилось непоправимое, о, чада! Смертельная жажда опалила Солнечную долину, сожгла дивные луга и леса. Старший жрец и я долго искали причину лютой ненависти богов. Тайные посланцы изыскивали нарушителей в каждом вигваме. Наконец виновник обнаружен. Теперь мы знаем из-за кого лоно земли избороздили трещины ада. Старший жрец мастерством и молитвами искупит вину преступного рода. Боги простят человечество, когда он предаст лютой казни преступное тело Синевласой Лани. Да... Он отведет тебя, дочь, по Дороге Мертвых.
Я простерла руки к неумолимому лицу:
- Отец, за что? Бога нееееет!
- Несчастная, это скажи ему, всесильному Кецаткоатлю.
Я кричала и плакала, умоляла вождя не совершать ужасной глупости:
- О каком боге вы говорите? Перед кем я виновата? Кецаткоатля никто никогда не видел! И не увидит. Я знаю! Он мертв! Его кости леденеют на дне источника! Он там, сходите, посмотрите! Гигантские белые мертвые кости, торчащие в прозрачной воде, - вот ваш бог!
- О, люди, что она говорит!
Несокрушимый Вождь опустил глаза и крепко сжал руку матери, которая при этих словах побледнела и пошатнулась. Ужас в ее глазах доказал, что вождь не шутит.
Жабий жрец воздел жезл смерти к потолку и с силой бухнул об пол. Томагавки и маски на стене задрожали. Он пнул разрисованным коленом в бубен, вскинул руки вверх и во все горло завопил:
- Кецаткоатль избрал кровь Синевласой Лани. Вот что явилось Старшему Жрецу в священном тумане почитания бессмертных.
Он воздел руки вверх, глаза его метались, словно искали блох, уши ловили невесомые звуки, а шаги осторожно подкрадывались к добыче. Вдруг дикий взгляд наткнулся на конец запутанного клубка, пальцы шевельнулись, он потянул за нить, и невидимый ураган дерьма обрушился из гнилого мешка, намертво пригвоздив к земле. Жрец распластался на полу и завопил, прислушиваясь к шорохам земли:
"Три всадника на единорогах..."
Толпа, набившаяся в вигвам, вздрогнула и замерла, в глазах женщин метался ужас. Жрец продолжил завывание:
"Три всадника на единорогах прислали наказ!"
Я попыталась улизнуть, но подруги схватили за плечи, повалили на колени.
Жрец дико вращал зрачками:
"Выбор сделан! Кецаткоатль указал перстом на деву нашего племени! На самую стройную и нежную плотью... Она!!!... Да!!!... Усмирит гнев богов!"
"Оооо!" - застонали воины. По щекам женщин потекли слезы.
И только в глазах Крученой Губы, я заметила дикую радость. Тварь... Она всегда ждет случая... Это она выследила нас с Храбрым Лисом у святилища, это она, ревнивица, предательница, убийца...
Жабий жрец прохрипел:
"Мы долго скрывали подарок природы..."
"Ойух!"
"Но ее заметил Кецаткоатль у водоема слез..."
"Ойух!"
"Наполни источник свежим страданием, - сказал он.- Иначе твой род погибнет".
-"Ойух-хойух!"
" Много, много слез должна пролить преступная дева, чтоб разрушить каменную гордость господина!"
-Ийуйя!!! - загудело племя, поднимая руки к потолку.
Вигвам превратился в желудок, изрыгающий в небо утробные крики, плач и проклятия. Меня схватили за руки, не позволяя вдохнуть хотя бы глоток свежего воздуха, бросили в ноги отца. Взгляду Несокрушимого подчиняются даже самые ожесточенные воины, он не отдаст меня жрецам!
- Отец, жрец лжет, я расскажу тебе...
- Дочь моя, Синевласая Лань, мы гордились твоей красотой в жизни - да возгордимся же твоей кончиной! Помни - всем умирать... Но не каждый погибнет так, чтоб навеки остаться в сердцах людей. Каждый стон, вырванный из твоей груди мастерством палача, мы сохраним в летописи нашего рода.
- Будет больно. Но не плачь, Синевласая Лань, - заворковала над ухом Крученая Губа.- Порадуйся, что войдешь в обитель сладострастного бога в столь юном возрасте.
- Ты говоришь: "Порадуйся"? Подожди, узнаешь, что я сделаю с твоими лохмами, когда позабудется эта история!
- Она не позабудется никогда!
Крученая Губа приблизила распаренное лицо близко-близко и заглянула в мои глаза. Что она в них разглядела?
- В твоих глазах я вижу страх. Ужас вывернул душу, как мертвую шкурку капибары.
- Отстань от меня!
- Да, милая, будет больно... очень... специально попрошу об этом отца, - с торжественной улыбкой прошептала, тварь, скрываясь за плечами Жабьего жреца, который что есть сил бил бубном об колено и бормотал:
- Прольется океан крови, и гейзеры возликуют, целуя небо, а струи талых звезд хлынут обильной грозой, ручьи наполнятся прохладой, и ласковые руки палача закроют мертвые глазницы...
- Я ненавижу его! Кецаткоатля! Бога неееет! Он сдох!
- А мы любим ЕГО! Это наша настоящая правда! - завизжала Крученая Губа, окидывая прищуренным взглядом подруг. - Кто осмелится произнести вслух нашу тайну?
Толпа женщин зарокотала, как во время воскурений:
- Кецаткоатль - велик!
- Он сияет морской волной!
- Свист его томагавка нежен, волшебен!
- Кецаткоатль - владыка снов!
- Он превращает слезы в ослепительный оникс!
- Он завораживает капли крови в рубины!
- Он в россыпях самоцветов купает пламенные тела!
- Лейте слезы и брызгами - кровь!
Так вопили мои чванливые подруги, подлые завистницы и ревнивицы, лишь для вида утешая меня. Я хорошо знала, почему спешат спровадить меня к дохлым богам.
- Отец, неужели нет жалости в твоем сердце к дочери, не познавшей первой брачной ночи?
Несокрушимый грубо скинул с плеч мои ладони:
- Мы скрываем красоту дев от выбора жестокого Кецаткоатля. Но великолепие твоего совершеннолетия заметили жрецы Святой Чистоты.
- Мама, что же ты молчишь?!
Мать кивнула, ободряюще и как-то странно посмотрела на меня... Или мне показалось?
Храбрый Лис с томагавком в руке выскочил из толпы и прикрыл меня собой.
- Злой навет невыносимее жажды. Я не отдам ее! - заявил он, прикрывая взмахами несчастную возлюбленную.
Жрец подал знак глазами, и на юношу бросились воины. Схватка не состоялась. Храброму Лису в одно мгновение вывернули руки, отобрали оружие, напинали по ребрам, связали и бросили у входа, как поверженную тушу каймана.
- Этот воин тоже там был! - Ухо Пса хищно заглянул в лицо юнца. - Да, он был, но не остановил надругательство над святыней! Более того, он прелюбодействовал в неподобающем месте!
Старший жрец хищно разглядывал тело юноши, который извивался в путах и кричал:
- Не смей, мерзавец, прикасаться к моей невесте! Я вызову тебя на скалу состязаний!
- Ты никто. Ты потерял привилегии, - прошептал старший Жрец вполголоса, но каждый услышал угрозу. - Разве твоя грязная плоть не коснулась ни единой капли Святой Чистоты? Разве ты не должен был остановить неразумную деву? Почему бы тебе не пойти по дороге мертвых вместе с ней? Ты сделал ее женой не по заветам предков.
- Я не тронул пояса невинности! Синевласая Лань так же чиста, как святой источник!
- О, непоруганная святыня! Наши дети не виноваты! - воскликнула мать, пристально глядя в глаза вождя.
Стало очень тихо. Принцесса была единственной женщиной в племени, которой дозволялось прерывать спор мужчин.
- Если юноша не воспользовался и не нарушил табу, то источник девственно чист. К тому же юноша может искупить вину своей избранницы! - продолжила она, обводя ряды воинов нежным взглядом. - Наш народ чтит законы предков. Они гласят, что лучший воин получит любую деву на выбор. Дайте ему шанс стать героем.
- О, мудрая, она спасла свое дитя, - прослезились женщины.
Вздох облегчения пронесся по толпе.
- Нет, - сказал жрец. - Поздно. Дева принадлежит Кецаткоатлю. Ни один юноша не сможет забрать его добычу.
- Юноша достаточно храбр, мы это знаем. Он сделает то, что не по силам Кецаткоатлю.
- Ты богохульствуешь! Божеству подчинен этот мир!
- Принцесса, как бы не плакало твое сердце, прощаясь с дочерью, нет такого дела, которое не исполнил бы сам бог.
- Вот, как? - удивилась мать, гневно сверкнув глазами.- А мне казалось, что наши войны слишком затянулись. И не во власти богов вернуть мир племенам.
- Война племен закончена. Храброму Лису не с кем воевать.
- Как не с кем? - вождь ударил жезлом об пол.- Ты забыл о дикарях. Война с омельгонами бесконечна.
- Безмозглые дикари - добыча охотника, но не воина. Стрелы валят их, как стаи капибар. Не надо много ума, чтобы разогнать стадо.
- Лавина голодных племен перекатила через горы, осквернила Долину Гейзеров, дикари точат зубы, визжат и прыгают у костров, показывая дубинками на дым наших очагов.
Воины разжали хватку и Храбрый Лис, встав на колени, склонил голову перед Несокрушимым:
- Вырви мое сердце, вождь, но я сделаю, все, что смогу! Позволь умереть! Я воин. Мою кровь боги оценят дороже плоти неразумной девы.
- Пусть твою судьбу решит Старший Жрец. Он ближе к богам. Он искусен в общении с ними, - ответил вождь.
Жабий жрец с ненавистью глянул на Храброго Лиса и перья на маске задрожали от гнева. Он сказал:
- Дело будет трудное, непосильное для столь юной головы. Ты пойдешь за Перевал Жажды, разобьешь стойбище омельгонов, пленишь четырех женщин и четырех мужчин. Когда нанижешь их плоть на печать воссоединения, приведи к Высокому Вигваму не позднее восьмой десятины луны.
- Я сделаю это, клянусь! Я разобью стан омельгонов! Мои братья помогут мне!
Двое отважных воинов встали рядом с ним. Их лица и плечи скрывала подсохшая красная глина, но никакая краска не затмит великолепие боевых шрамов.
На плечах Веселого Оцелота красовались следы от когтей ягуара, зверь напал со спины, но воин одержал победу и бросил драгоценную шкуру к ногам своей матери. А кривым надрезам на ребрах Поющего Кенара позавидовал бы даже Несокрушимый вождь. Эти раны ловкий охотник получил в неравном бою с пещерным медведем. Но такого украшения, как следы от зубов каймана, глубоко распоровшие бедро Храброго Лиса, никто никогда не удостоится. Потому что челюсть каймана - это смерть. Но герои умеют ее укрощать.
Я помнила каждый шрам. Я обмывала их раны горячей кумарой, смешанной с молоком горных пчел, только я могла усмирить дыханием рваную плоть и зашептать края ран, чтоб срослись, не успев выпустить последнее тепло.
"У тебя волшебные руки", - воины шептали с улыбкой, скрывая боль на дне горячих глаз.
Сейчас эти глаза были полны решимости. А души рвались в бой. Я знала, что друзья вернутся не с пустыми руками.
- Не плачь, сестра!
- Жди!
- Мы вернемся с победой.
- Мы выкупим твою жизнь кровью проклятых омельгонов!
Когда ветви над тайной тропой захлопнулись за ушедшими, вождь сказал:
- Будем ждать. Если богам угодно, души плененных омельгонов вознесутся к чертогам Кецаткоатля, и Синеглазая Лань будет освобождена..
- Да возрадуются боги мудрости Несокрушимого! - воскликнула мать.
Я бросилась в объятья матери. Ее рука ласково пробежала по моим спутанным волосам. Но суровый голос вождя продолжил вещать приговор:
- Это не все. Пока храбрость воинов не вернула честь нашему вигваму, я, вождь племени Солнечной долины, волею славных предков, лишаю тебя, Синевласая Лань, права называться дочерью вождя и входить в родительский вигвам. С этого дня ты изгой и рабыня последнего среди нас.
- Рабыня, - горестно вздохнули женщины.
- Суров наш вождь, но справедлив.
Крученая Губа, несносный выродок, (как жрец бывало сам называл дочь), скорчила ехидную рожу и прогарцевала с метлой, связанной из веток пинны.
- Рабыня? - ехидно усмехнулась она и сунула мне в руки грязную метлу. - Это - твое!
-3-
Женщины выкопали глиняные кувшины из-под корней раскидистого бука, спасающего деревню от северных ветров. Это была последняя вода. Сосуды пропахли мокрой землей, к прохладным бокам прицепилось множество жирных личинок. К лакомству устремились голенастые ребятишки. Ловкие маленькие руки отколупывали лакомство и с удовольствием отправляли в рот. Матери глядели на довольные личики и гладили чад по лохматым головкам: "Ешьте, детки, червячки жирные, смолистые, у мальчиков вырастут большие пипки, а у девочек длинные косы.
Малышка Лилия сунула мне в рот парочку червячков.
Обожаю не сразу их разжевывать, а медленно накручивать на язык длинные тельца, наполненные терпким ароматом горьких цветов. Пока червячки щекочут щеки, я знаю, что неописуемое наслаждение - впереди. Чем дольше малютки копошатся во рту, тем приятнее на вкус. Это из-за слез. Они плачут сладкими слезами от радости. Потому что мелкие вертлявые души скоро примет безмерный желудок маленького Кецаткоатля. Спешите, милые, к ненаглядному богу. Мои крепкие зубки помогут вам.
С Маленькой Лилией мы неразлучные ручейки. Золотая сестричка никогда не назовет меня рабыней. Она вырвала из моих рук унижение, скрученное из пинны, и бросила в костер. Кручена Губа так заверещала, что даже сам Жабий жрец сбежал на болото, печально мотая головой.
" Именем Предков! Рабыня! Все слышали! - вопила она, врываясь в сонные вигвамы. - Синевласая Лань больше не дочь вождя! А с рабыней - делай что хочешь! Поглядите на этих неженок! Сожгли мою метлу! Если Храбрый Лис не вернется, я первая брошу в нее камень! А Маленькой Лилии требуется особая порка!"
А я сидела в сторонке и думала. Ну-ну, только сестренку не задевай. Вспомнишь, кто учил меня с детства танцу Крученого Томагавка. Надеюсь, Крученая Губа не забыла, что моя дубинка - чемпион по раскалыванию тыкв?
Женщины, стряхнув с плеч хныкающих детей, ухватились за изогнутые края кувшинов и потащили их к Большому Вигваму. Там собрались старейшины, чтобы разделить воду.
Они медленно раскупорили узкие горлышки, и тягучие струи наполнили базальтовые чаши. Губы младенцев с жадностью впивались в млечные края и вытягивали влагу до последних капель со дна.
- Уходи! Рабыням не положено воду с нами пить! - завизжала Крученая Губа. - Разве тем, кто вызвал засуху, полагается хотя бы капля, отобранная от младенцев и матерей?
Отец со злостью отшвырнул мою чашу из-под ленивой струи. Сосуд взлетел дугой, ударился об жернов и осыпал осколками почву под ногами.
Громко захныкала Маленькая Лилия. Кусочек обсидиана задел по щеке, выступила кровь. Я обняла малышку, зализала ранку языком, приклеила зелень иззы: "Царапинка скоро заживет".
Мой укоризненный взгляд взбесил Несокрушимого. Он рассвирепел, на висках выступили скрученные вены, казалось, невидимая сова запустила когти в седую голову и пытается ее раздавить.
- Прочь, негодная дочь! Не проси воды! Не облизывай губы! Не умоляй глазами! Не получишь ни капли! Лучше б ты умерла при рождении! Лучше б не родилась на позор нашему роду! Несчастная, будь проклята! И я, породивший тебя, лишаю также себя и твою мать драгоценных капель, пока небо не простит нашу кровь за неслыханную дерзость!
- Как справедлив наш вождь, - кивали головами женщины, а малыши сразу прекратили плакать и ныть.
- Уверена, Старший жрец не отменит казнь, - ужалила взглядом Крученая Губа.
Я убежала в свой любимый уголок. О нем никто не знал. На южной стороне леса пышно раскинули кроны шоколадные деревья. Темно-зеленые листья осыпались прахом под ногами, но ароматом цветов пропитались голые ветви и шершавая кора.
Я взобралась вверх по стволу и уселась в удобную развилку между ветвей. Здесь я нашла брошенное гнездо. Какая-то крупная птица сплела его из гибких ветвей и укрыла дно мягким зеленым пухом и лепестками орхидей. Крупные птицы в наших краях давно перевелись. Никто не помнит этих красавцев. И только по обнаруженным на дне перьям можно представить великолепие былых веков.
В гнезде можно было калачиком свернуться на дне. Стволы качались и баюкали, густые ветви усмиряли ветер и зной. Ни один человек не догадался бы меня здесь искать.
Топай ногами, Жабий жрец! Проклинай, Крученая Губа! Заглядывай под циновки и кричи: "Рабыня сбежала! Я же говорила, к ноге надо было прицепить жернов! Рабы - есть рабы. Чем наша преступница лучше? Где теперь искать?"
Не вернусь! Я вытащила из-за пояса любимую трубку. Мамину. Из тайного сундучка. Я набила ее размятыми стручками маккоо и с удовольствием затянулась горячим дымком.
Закрыла глаза... поперхнулась... О, маккоо, исцели сердце, усыпи навсегда... Разве я виновата? Люди глупы, но еще больше глупеют, когда собираются в стаи.
Незаметно я заснула...
Погрузилась во тьму...
Мир вокруг меня или ад?
О, боже... Я все-таки вывалилась из гнезда, и Жабий Жрец, поймав летящее тело, схватил за плечи и развернул лицом к себе.
Чудовищные обвинения разорвали сердце.
- Глаза Кецаткоатля не позволят тебе скрыться. Пришла пора. Собирайся. Ты узнаешь, что делают с теми, кто нарушает табу. Не вырывайся. Смири гордость. На скале Виноватых Женщин мы останемся наедине, и ты познаешь тайны, обошедшие разум человека. Страдание - душа богов. Твой плач усладит сердце Кетсаткоатля долгим блужданием по лабиринту боли.
Он связал мои руки и привел на скалу Виноватых Женщин.
Там не было костей, лишь ветер гонял между камней охапки волос, переплетенных сухими цветами и перьями. Длинные ленты выцвели на солнце и тянулись, трепеща, в небо, словно пытались улететь.
Палач сказал: "Когда Кецаткоатль прикоснется к твоей коже губами, ваши души сольются в едином порыве страстей".
"Что сделает со мной бог? Раздробит мои кости? Выклюет глаза? Или вырвет когтями сердце? А может быть высосет мозг? Я ненавижу его!"
"Я мастер музыки, которую любит Скала Виноватых Женщин. Захочу - размозжу хребет с одного раза - не успеешь крикнуть. Останется только страх в глазах, когда увидишь свои собственные кости..."
Жабий Жрец поднял томагавк, на острие красовалась точеное сердце кецаля, а рукоять распахнулась изумрудным хвостом.
"Бог - страдание. Накорми его страхом!" - он взмахнул топором.
Громко хрустнули позвонки, оборвался столб мозга. Голова отделилась от тела, умерли руки и ноги, пальцы впились в каменную пыль.
Хруст костей отделил боль от разума. Брызги крови жадно выпил песок.
Томагавк упал.
Зрачки отразили зрачки. Лицо жреца закрыло небо.
Мысли заговорили без слов:
"Ты не напугана. В глазах нет боли. Я жду".
"Обратной дороги нет - вот моя боль. Остального я не боюсь".
"Ты здесь ради слез".
"Добей!"
" Рано. Кецаткоатль молчит. Накорми бога".
"Чем?"
"Человеческий страх - сладчайшее яство".
"Я отравлю его насмерть!"
"Нам нужен Дождь. Моли об этом. Кричи. Страдай!"
Жабий Жрец повесил томагавк на пояс, с лезвия скатилась тяжелая струя. Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу высохшим губам.
"Что сделал ты со мной?" -
"То, что никто не посмел" -
Жрец наклонился к лицу, гниль языка облизала соль с моих щек и лба.
"Я жаждал ввести тебя в дом женой " -
"Не тронь!"
Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер, - и только черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой.
Я осталась одна.
Зрачки глядели на солнце, и огонь оплавлял дно глаз. Ослепнуть - лучшая награда перед встречей с жестоким богом.
Он должен прийти. Он не спешил.
Я высыхала от жажды, как змея на колючках кактуса.
Я ждала час, два, солнце скрылось за скалой Виноватых Женщин, а мой ужас не появлялся.
Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень его крыльев освежила лицо.
Кто-то задел мои веки - я открыла глаза.
Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.
Я вспомнила эту маленькую ящерицу.
Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша запрокидывал лицо, слизывая летящие капли масла. Желваки перекашивали его лицо, когда он с громким хрустом перемалывал зубами вяленые хвосты:
- Мое тело станет таким же выносливым, живучим и ловким, как тело игуаны, - хвалился он. - Эту, самую жирную, я приготовлю для тебя.
Вытащив добычу из мешка, он удивился:
"Погляди. У этой игуаны синие глаза".-
"Отпусти ее. У мамы такие глаза. У нас одна кровь" -
"Смеешься! Человек не родня игуанам!" -
"А вот и родня!" - я вытряхнула мешок, и стайка пленниц скрылась в камнях.
"Это глупо, - сказал Храбрый Лис.- Их поймают другие мальчишки". -
"Не поймают. Игуаны умные. Им хватит одного урока, чтобы впредь узнавать тебя издалека".
Маленькая игуана снова коснулась лба.
Пусть бы она вонзила зубы в глаза, пусть бы прокусила жилы. Я устала умирать. Тело покрылось волдырями. Солнечные лучи прожарили его до костей. Острые грани песчинок сверкали, как маленькие томагавки, и были острее алмаза, ярче золы из костра.
Я приоткрыла веки.
Игуана была не одна. На плечах и груди сидела уже целая стайка и, не мигая, наблюдала за мной.
Если игуана замирает на месте - она боится. Мелкие ящерки опасаются любого шороха, страшатся собственной тени. Шевельнусь - и малютки вмиг превратятся в высохшие корешки. А некоторые умеют становиться прозрачными, как кусок хрусталя.
Я открыла глаза.
Игуана приблизилась и превратилась в дракона. Ее спина закрыла горизонт, в каждой чешуйке отразились мои глаза. Ресницы дрожали, на губы налипли раскаленные песчинки. Мы встретились взглядом.
Игуана сидела так близко, что ухо уловило скрежет каждой чешуйки. Зеркальные пластинки скрипели, задевая друг друга. Зубчатый хребет закрыл очертания гор. Быстрый раздвоенный язычок показался из пасти и коснулся моих зрачков.
