Мне опять снится сон:
разбитый проселок, лениво петляющий между полями и чахлыми
перелесками, грязные лужи под ногами и унылый мелкий дождь, который, минуя
одежду, проникает прямо под кожу. Я бреду по обочине неизвестно откуда
и неизвестно куда. И неизвестно зачем.
Просыпаюсь в своей комнате, дневной зной еще не до конца выветрился, и
шумит вовсе не осенний дождь, а вентилятор. Открываю глаза, пытаюсь прогнать
из мыслей безрадостную картину своего сна, но она не уходит, я еще ощущаю
серый промозглый дождь, заполняющий бесконечное пространство вокруг. Мне
становится совсем не по себе, я беру со столика у кровати стеклянную миску,
размахиваюсь, и что есть силы швыряю о стену. Она с глухим хлопком рассыпается
на множество крупинок и с шорохом осыпается на пол. А я ожидал грохота,
звона осколков, это должно было вернуть меня к действительности. Проклятая
посуда, даже она против.
Со стороны можно подумать, что я сумасшедший, кому еще придет в голову,
проснувшись, кидать в стену посуду; подумавшие так в значительной мере
окажутся правы.
Город умер,
или мне только кажется, что тот город умер? Не успев
рассказать мне и сотой доли своих историй. Город бездомных кошек и бездомных
людей. Людей, которые умеют прятаться. Людей, которые всю жизнь ищут,
но не находят, потому что не знают, чего ищут. Город игры камня и человека,
игры, в которой камень всегда выигрывает. Город вечного сомнения, жители
которого так и не научились отличать добро от зла. Где все жители немножко
сумасшедшие.
А иногда мне кажется, что это я для города умер. Он погрустил немного
и забыл меня. Я так любил его, я слышал его тихую неторопливую речь, а
теперь начинаю забывать тот язык, который был понятен нам обоим. Я начинаю
забывать любови, которые подарил мне город. И людей, которые были мне
дороги, а теперь постепенно исчезают, память о них превращается в память
о себе самом. А о себе помнить бессмысленно, я и так вижу себя каждый
день.
За окном идет дождь. Остается откупорить припасенную бутылку вина, поудобнее
усесться с ногами на диван, и в который раз приняться размышлять, кто
все-таки умер, я или город. Мысли, приходящие в голову, не успокаивают.
Вроде и я еще жив, и город, по слухам, тоже. Все-таки, кто из нас больше
неправ?
Я умею слушать,
но никакое это не достоинство, и особого умения совсем
не надо. Я не высказываю зрелых и взвешенных суждений. Просто слушаю.
Оказывается, мало таких, кто слушает. Точнее, не так. Мало кто обращает
внимание на то, что слышит. И говорящий (или пишущий, неважно) каким-то
образом сразу это замечает. А я умею, это всегда так было, сколько себя
помню. Иногда это бывает мне в тягость, чего уж там. Но я не подаю вида,
наверное, мне просто неловко оборвать собеседника на самом важном, и я
выслушиваю до конца. И странно ведь, никакой оценки, никаких советов,
а мне говорят: 'Спасибо!', и это искренне, я вижу. Впрочем, все услышанное
не пропадает бесследно, во мне всегда остается маленький след.
Здесь тоже есть осень,
на мой взгляд, совсем неправильная осень. Где-то к середине
ноября появляются желтые листья, они не падают с деревьев, а возникают
сразу у моего порога и начинают проситься в дом. Жесткие, какие-то скрюченные
и поэтому очень жалкие, они жмутся к двери, ждут, пока она откроется,
чтобы сразу устремиться в комнату и разбежаться по самым дальним углам.
Потом начнется зима, тоже неправильная. Промозглые дожди, не дающие высунуть
носа из дома, в это время я впадаю в унылую спячку. Только листья время
от времени напоминают о себе тихим шорохом откуда-нибудь из-под дивана
или из-за шкафа.
Так мы с ними и живем, вечерами слушая дождь и завывание ветра, по субботам
зажигая свечки, а ночью тихо переговариваясь, точнее, я сплю, а листья
мне что-то нашептывают из темных углов на своем лиственном языке. И даже
зимой я вижу осенние сны. Потому что я осенний человек.
Я маленький человек,
и никогда не хотел быть большим и значительным. Не хотел
быть в центре внимания, не был душой компании и стеснялся, если на меня
смотрели сразу многие. Мне легко затеряться в толпе. Такой уж я. А еще
я ем бутерброды вверх ногами. В смысле держу бутерброд маслом или колбасой
вниз. В детстве я услышал шутку, что так вкуснее, попробовал, и это оказалось
правдой. С тех пор я так и делаю.
В полночь
меня посещает шальная мысль: не позвонить ли, не заказать
ли пиццу. Вот так, ночь на дворе, а я поднимаю телефонную трубку и просто
говорю, что хочу большую пиццу. Мне предложат на выбор Куаттро Стаджони,
Фунги Порчини, Маргариту или... черт знает какие еще, перечисление займет
несколько минут, я даже растеряюсь от обилия итальянских названий. Дорого,
но на секунду можно почувствовать себя хозяином жизни: позвонил, через
полчаса привезут, в нагрузку вручат подарок - 'Чупа-чупс' или воздушный
шарик.
Привезут, но я буду сидеть, рассматривать картонную коробку с яркой картинкой
и думать: а на хрена мне эта чертова пицца? Она же невкусная. Впрочем,
надумавшись всласть о возможности такого широкого жеста, иду на кухню
и жарю яичницу. Делать широкие жесты по отношению к самому себе - стоит
ли? Наверное, все-таки глупо. Яичница получается вкусной, а желтый воздушный
шарик у меня и так есть.