Аннотация: Альба наконец-то начал произведение, о котором так долго говорили. Прошу любить и жаловать Прода 29.01.2018
ВДОВЬИ ДЕТИ.
Книга первая.
ОДИН ЛЕНИВЫЙ МАЛЬЧИК.
'В действительности всё было совсем не так, как на самом деле'.
Станислав Ежи Лец.
Короткое предисловие, которое можно и не читать.
Вот я написал первую фразу. 'Случилось так, что во времена его величества Аменхотепа III, чье тронное имя - Неб-Маат-Ра... Чёрт, надо давать сноски и примечание - какие были имена у фараона, что такое тронное имя, да и третьим его никто не звал тогда... Хорошо! 'Тронное имя Аменхотепа III дословно означало 'Владыка истины Ра', и снова - чёрт! Чёрт! Но тут же все намного сложнее... Маат - не просто истина, но и богиня, олицетворяющая правильное устройство мира. И богиня, и понятие - она объединяет в себе истину, справедливость и правильность. 'Неб' - тоже слово матрешка, можно перевести как повелитель, а можно - господин, а можно - владыка. Или владелец... Или - отвечающий за что-либо, но , скорее, не перед людьми, а перед вечностью и богами... Да и звучало имя фараона скорее всего как Амен-Хопт... Или Амун-хпт? А само понятие 'великий дом', пер-о, которое мы с лёгкой греческой руки произносим как 'фараон' стало применяться к обозначению или титулованию владыки двух земель только во времена его сына, Эхнатона (или Эх-нэ-Йота?).
Да кто ж это нагромождение в силах будет прочесть? Особенно если не забывать, что египтология в еще большей степени, чем вся прочая 'логия' или вообще история, наука договорная и изобилующая по сю пору натяжками, пробелами и неясностями, связанными как с недостатком знаний, так и с борьбой авторитетов и амбиций. И, так уж сложилось, деньгами, что борьбу только подогревает. Ведь намного проще выбить грант на египтологические изыскания, чем на, скажем, раскопки погребений бушменов XVIII века. Да и именно из Египта в наши дни дошли, меняясь на ходу, однобожие - Ветхий завет - Новый завет - Ислам, миссионерство и нетерпимость. Понятие империи и плавильного котла наций и племён в народ и - самоизоляция, обособленность, богоизбранность и национализм, с вырезанием всех противников до последнего не то, что человека - скота четырёхногого... Спор о том, что важнее - общее или личное - тоже ещё от тех пор... И цивилизация греческая и римская, а также финикийская - тоже многим обязаны ему, а, значит, и нынешняя европейская и исламская культуры тоже. Поэтому к нему отношение особое и отличное от многого иного, поэтому досюда дорастают неубиваемым саксаульим корнем многие нынешние проблемы и обоснования притязаний и надежд. И разобраться в этом...
Достаточно того, что точной сквозной хронологии древнего Египта нет и быть не может по целой куче причин, и срок правления того или иного владыки, сроки между одним или другим событиям и привязка их к нашему календарю - вещь условная. От слова совсем, хотя авторитеты, смешно надув щёки, как изображение северо-западного ветра на старой карте, убеждают в ином. Равно как условна и датировка того или иного здания или артефакта. За последние три года я прочел уйму книг, включая диссертации и научные статьи, о древнем Египте, в том числе и опровергающие друг друга, и отказался от попыток точной датировки и точной трактовки.
Короче, я плюнул на свои первоначальные поползновения. Поэтому предупреждаю - я постараюсь обойтись без излишка египтизмов, но совсем отказаться от них не смогу. Названия городов и имена буду чаще давать в привычной греческой редакции, изредка поясняя в тексте или примечаниях, которых тоже попытаюсь свести к минимуму. Самое главное - если захотят читатели, то есть вы, могут появиться две книги, с учётом названия страны, назовем их, например, красная и чёрная. Чёрная - сам текст, практически, без комментариев и примечаний, но с вложениями в виде карт и картинок. Красная - слегка беллетризованная книга примечаний, карт и картинок больше, но шутейных не предвидится. Помеченное звездочкой непонятное в чёрной книге можно будет, например, глянуть развёрнуто и занудно в красной. Ну, если читатель, конечно, захочет...
Кроме того, несколько предупреждений:
1. Я - не египтолог.
2. Я - ни разу не египтолог!
3. Эта книга - не о Египте.
4. Я понятия не имею, как все было в Египте.
5. Книги Тота не было и нет!
6. То, что в тексте - не крузовская шестерка, а её предтеча.
Глава 1.
Случилось так, что во времена его величества Аменхотепа III, чье тронное имя - Неб-Маат-Ра и чья власть простирается от холмов Нахарины в Стране Рек - Миттани*, (что примерно на севере нынешней Сирии), до высот Хуа*(точно не определенная территория. Вероятно, на юге Куша), откуда уже и до Пунта, земли богов и предков, подать рукой, жил в городе Элефантина *(или Абу, как его звали сами египтяне), молодой человек по имени Хормени.
Но надобно рассказать сначала о его родителях. Отец его, Деди-Себек, или для близких людей - Деди, был родом из Сумену*(совр. Махамид эль-Кибли, в 15 км южнее Арманта) - почти из Фив*, но всё ж не Фивы...Хозяином Сумену, его верховным богом, чтимым во всей стране, был Себек*, воплощённый в могучем и древнем носителе нильского ужаса - крокодиле, острого зубами, любящего разорения, Себек, зеленый перьями, грозный обликом, широкогрудый, блистательный, выходящий от ног и хвоста Великой, которая есть сияние, владыка семени, кто ест, совокупляясь и приносит беременность. Почитал его и Деди, хоть давно уж он служил в Абу* (Элефантине), вдали от родного города, писцом сокровищницы, считающим золото, в приказе обоих домов серебра и золота. Это почтенное ведомство совмещало в себе сокровищницу, казначейство, собирало подати и недоимки. Так себе, казалось бы, титул, ничего значимого для Двух Земель*(Египет), как говорится, на камне Бен-Бен (всем известно, первым поднявшимся из изначальных пучин) не рожден и птицу Бену*(прародитель легенды о фениксе, первоптица) за хвост не держал. Но все же для крайнего Юга страны, совсем рядом с диким Кушем*(южная Нубия. И вообще, смотрите карту!) пост заметный. Элефантина ведь самый южный из городов собственно Египта, первый от порогов, и пограничным он стал в незапамятные времена. Правда, где она теперь, та граница?
Издавна Две земли неустанно и незаметно, когда силой, а когда - пользуясь восторгом и завистью местных владык, да и простых людей, очаровывая, торгуясь и торгуя, продавая, покупая и обкладывая данью, опутывая, обаивая и побеждая во всех смыслах, потихоньку проглатывала Куш и Вават. Правда, совсем недавно, в неупоминаемые в приличном обществе времена чужеземного владычества, времена многоцарствия и владык-гиксосов*(цари пастухов, мигранты из семито-хурритских племен, надолго захватившие влдасть над дельтой и всем верхом), всё казалось потерянным и погибшим. И нубийское царство возвысилось и возвеличилось в то время так, что писцы из народа Та-Кем выполняли приказания презренных негров, а не наоборот. Но всё это в прошлом, и истинно великий государь, Тутмос III, сильно и уверенно впечатал в память всех - кто кому служит и служить должен. Это знание он втоптал поступью солдат и вдавил каменными блоками великих храмов. Пожалуй, это два самых сильных (после золота) государственных амулета, которые побеждают даже таких великих колдунов, за которых почитали нубийцев... И вновь всё расцвело и ожило на юге, и торговля, и ремёсла - и в уснувшей было Элефантине многократно вырос порт, ибо нужно было быстро и вовремя обеспечить поставки всего неисчислимого и пересчитанного, что устремилось вниз и вверх по реке по воле владыки и нуждам стран. И вновь - неизмеримо возросла роль людей знающих и организующих всё правильным и верным образом, писцов всех рангов и статей.
Всем ведь известно: писец и сопровождающий - это два чина, которые требую большого понимания их сути и значения и внимания к мелочам. А то вот ведь у верховного чати*(визирь, премьер-министр. Одновременно - начальник полиции, правитель столицы, зачастую - министр финансов) Великого, идущего вслед за царём - писец, который служит своему господину секретарём. Но ведь и в деревне Малое баранье подхвостье - тоже писец, который этих самых баранов считает во время великой переписи скотов* (реальная процедура, между прочим). И как же их можно сравнить? Как можно сравнивать сопровождающего Его Величества, и сопровождающего домоправителя захолустного поместья? Так что поясним: от Деди зависело побольше, чем от некоторых придворных, семеров*(ранг придворных, дословно - друг царя. Могли быть и неблагородного происхождения, благородные по крови - это 'серы'. Но семер в придворной иерархии выше. Прямо как во времена абсолютизма - 'Самый важный во Франции человек тот, с кем в данную минуту я говорю!') где-нибудь в Фивах, Южном Городе*(один из синонимов названия Фивы по-египетски, ну, как 'Первопрестольная' или 'Северная Пальмира'. Вообще Фивы - это снова по-гречески, а по-египетски Уаст ('властвующий'), или Но-Аммон (город Аммона). Или просто 'Но' - город. Или Нэ? Или Ниут?) или в древней столице, Мемфисе, Белых Стенах*(то же самое, но про Мемфис. Греки не могли сказать Мен-Нефер, от Мен-Нефер Пепи. А еще его звали Инбу-хедж - что, собственно, и есть 'Белые стены'. А еще Хут-ка-Птах, 'место души бога Птаха'. По-гречески это звучало 'Айгюптос', (откуда Египет и стал Египтом. Правда, сами египтяне себя с того времени и до сих пор 'Миср' завут...) А ещё - Мехат-та-уи - 'весы двух земель', Анх-та-уи - 'связывающий две земли'. Фивы и Мемфис - две столицы, и ревности между ними поболе, чем между Москвой и Питером в разы, а то и на порядки...) И часто от его поступков и решений изменялось, пусть и немногое, в судьбах Куша и Вавата*(южная, как уже известно, и Северная Нубия. Ну карту уже посмотрите, сколько ж можно?), а то и всей страны.
Не зря ведь Нубия и нуб (золото) - родственные слова. Многое из богатства державы, из того, что вводит в зависть и трепет жалких царьков чужедальних стран, шло отсюда. Очень многое, и не только золото. Дерево, каменные блоки для памятников, храмов и прочих важных строек, шкуры диковинных зверей, что нужны для обрядов богам, яйца огромных нелетающих птиц, умеющих бегать быстрее царской колесницы, множество изделий из дерева и камня... Невольники и невольницы - ах, какие бывают девушки в Вавате и Ирчеме! Губы сочны и сладки, как виноград, груди остры и упруги, глаза лукавы и руки ловки! Маджаи-наёмники, лучники в войске или стражи законности и покоя городов и границ, щиты и оружие для них. Много, очень много всякого добра и богатств. И чтоб было ясно - писец посланника Элефантины должен был в год сдать в сокровищницу восемь дебен золота. Это писец посланника, не сам посланник а тем более - не правитель или комендант в те времена, когда в Абу власть по мудрости Его Величества отдавалась военным, в силу угроз и опасностей. Правитель должен был вносить намного, намного больше - сорок дебен. А сколько это 'намного'? Действительно много это или не очень? Дебен, как знают все, равен десяти кедетам. По-нашему дебен - это девяносто один грамм, ну, а восемь - это почти два фунта золота.
Золото сдавали и другие чиновники. Но - только на Юге. На севере в казну золотом платили лишь большие города. Город Эдфу, побольше, чем Элефантина, например, платил в год восемь дебен золота... Столько же, сколько писец посланника в Элефантине - Абу...
Это ведь только говорится - 'любимый царский сын Куша'*(титул наместника южных провинций и полунезависимых протекторатов, управлявшего иногда и Абу-Элефантиной, один из самых высоких чинов в Египетской иерархии. А уж прибыльный...) - так звался этот князь во время придворного именования - собрал дань с девяти луков*('девять луков' это собирательный образ всех враждебных Египту неупорядоченных сил, но не главного врага. Акцент в разное время смещался на разные племена, в том числе и нубийские.) и повелел чего-то такого прекрасного'. На деле этот всевластный хозяин юга большую часть времени проводил в столице, пред лицом благого бога*(так, отличая от небесных владык, именовали земного. Очередное слово-матрёшка, не просто 'благой', но и 'прекрасный', 'юный', 'молодой', 'растущий'. Прекрасный, бог, но не достигший полной силы, как Ра, или Тот...), а то ведь, знаете, задержавшись в глуши, можно с удивлением узнать о том, что возвращаться-то и некуда... Поэтому настоящим 'царским сыном Куша' были его главные помощники и их приближенные, люди энергичные и решительные. Эти качества, несомненно, важны, но многие из этих энергичных и решительных не всегда должным образом почитали Маат - богиню порядка и справедливости. Мы, наверное, сказали бы про них, что они не имели ни чести, ни совести, но имели много желаний. Другие редко приживались за порогами. А эти прижились, еще как прижились! Бывало, они могли вспомнить двух-трех блистательных царских сыновей Куша, при которых они делали всё то же дело - качали богатства Юга в казну. И, собирая дань Юга живому богу, они всегда помнили, что до этого дань должна пройти через руки их хозяина, но еще лучше понимали - что проходит она и через их собственные, жадные. И не ленились собирать ее даже в храмовых землях, а при возможности запускали руку и за пороги, в земли Абу, которые уже, строго говоря, не входили в подвластные князю Юга земли.
Правителю Абу всегда надо было решать сложную задачу. С одной стороны, им, этим энергичным и решительным, воистину эффективным руководителям, нельзя было дозволять подобных шалостей. Ибо и у храмовых владений, и у земель старой южной знати были свои управители (хозяин был только бог - живой из царского дворца либо - из храма), а у управителей было много доброхотов неподалеку от царских ушей. Но с другой стороны - надо было сделать это так, чтоб не разгневать великого вельможу, чьи люди, а, главное, чьи доходы от этого пострадали бы...
Вот этими щепетильными делами и занимался Деди в первую очередь, и был в них ловок и хорош. Правитель нома знал его, отмечал и награждал, а это о многом говорит. Главным Правителем нома, а не князем, как встарь, иногда бывал и Опора Юга - царский сын Куша, хоть Куш и начинался за порогами. Но со времен не столь уж давних, по воле царя это был уже не он сам, и даже - назначенный не им, а из столицы 'заместитель'. Мах, присланный снизу, из столицы, вот кто носил титул Правитель Абу и земли Та-Сети. Та-Сети - так звали этот ном, самое южное собственно египетское княжество, чьей столицей и была Элефантина. А уж почему так звался этот ном - только боги упомнят. То ли земля лука, то ли земля Сета, то ли - Сатис, то ли изогнутая - кто ж его знает... Заместитель был родом с севера, энергичен, сметлив. Быстро освоившись, он изо всех сил показывал Владыке Юга, что верен ему, наместнику Ментумесу (пока тот был в силе и славе, по крайней мере). Кроме того, невзирая на надменный вид, тонкий профиль, высокий рост, благовония и драгоценные юбки он был худороден, что только сильнее злило старую знать, еще помнившую, как при прадедах все решал свой собственный князь. Еще больше их выводили из себя высокомерие и чрезмерная роскошь, быстро прилипшие к новому правителю, и нежелание считаться с ними. Вот между волей благого бога, властью князя и недовольством вельмож из старых местных родов ему и приходилось крутиться, как капле воды между тремя раскаленными камнями. Ну а находить выходы из всех запутанных, как клубок, положений, доводилось чаще всего Деди-Себеку.
Деди всех знал, и всех умел к себе расположить. Это был рослый мужчина в самом своем расцвете. Он был крупен и широк в кости, немного полноватый, но живой и подвижный. Видно было, что полнота его скрывает сильные мышцы. Лицо его было чуть грубоватым, но в ту меру, которая только нравится женщинам и располагает к себе мужчин. Каре-зелёные глаза так часто улыбались, что уже в молодые годы птичьи лапки незагорелых морщинок протянулись от их уголков, и даже аккуратная и достойная такого чиновника раскраска не всегда могла их спрятать. Лоб был чист и высок, с чуть крупноватыми львиными надбровными дугами, сами брови - густы и красивы, рот твердо очерчен, хоть губы были и пухловаты и вызывали в памяти почему-то обиженного мальчика. Наверное, потому, что нижняя губа под своей тяжестью совсем немного оттопыривалась, приоткрывая ровные и не испорченные сластями зубы (хоть чуть и желтоватые), и из-за этого иногда казалось, что он вот-вот заплачет, искренне и горько, как ребёнок, которому посулили и не дали что-то желанное... Или, наоборот, рассмеётся. В любом случае обижать его не хотелось - он вызывал у большинства людей приязнь и желание помочь, таков уж был его дар. Одевался он просто, удобно и добротно. Ходил, по большей части, без парика, голову тщательно брил, в жару надевал лёгкую папирусную шляпу, как в Дельте, что для этих мест было необычно и забавно. Ходил он чаще всего босиком, но крепкие и красивые кожаные сандалии, такие, в каких ходят в пустыне знатные воины и обеспеченные путники, носил всегда с собой.
Понятно, что он знал всех великих юга и вообще всех важных людей, не говоря уж о начальниках обоих домов серебра и золота и в Южных землях, и в Та-Сети. Он знал и их ближайших слуг, помощников и спутников, и их жен, и любимых наложниц... Нет-нет, не подумайте плохого и недостойного! Ибо тот, кто спознаётся с чужой женщиной, неминуемо хлебнет лиха больше, чем услад! Просто он был таков - стоило ему раз появиться где-то - и его все знали и любили, словно он вырос в этом доме и с младенчества всем был близок и приятен. Кухарки и служанки норовили его угостить, словно он был им своим и понятным, когда хозяев не было поблизости, но кланялись с почестями, когда хозяева были рядом. Хозяева же, даже весьма сиятельные, считали его почти ровней. Таков уж был его другой дар.
Знал Деди-Себек и тех, кто мог бы доставить хлопоты ему самому, его друзьям и начальству. Знал, но, не прилагая особых усилий, мог одним видом своим удержать от необдуманного и напрасного. Таков уж был его третий дар.
Но даже дары богов не спасают всегда и во всём от шай - судьбы, а обдуманное врагом может стать ненапрасным и угрожающим. Он, конечно, не был столь глуп, чтобы полагаться на то, что внушительный его вид удержит глупых завистников от козней, и знал, что продуманный план разумных врагов может навредить намного сильней. Это знание мало чем бы помогло ему, если бы Деди не внушил правителю Элефантины мысль, что сможет намного больше, если станет ко всему прочему и наставником городского отряда. Это нечто вроде национальной гвардии и народного ополчения, не совсем новобранцы - джаму, а более опытные воины, но совсем не элитные вояки. Хотя им служить и отбывать повинности приходилось так часто, что иногда их боеспособность была и повыше придворных полков. Правда, скорее этому помогла вовремя подсказанная правителю мысль о том, что городской отряд подчиняется не военному коменданту, а только ему, правителю. И конечно, сильный отряд сделает сильнее и его самого, подчеркнет величие, особенно в руках опытного и правильного человека. Да и вообще, сила, особенно вооруженная, лишней не бывает. Она должна быть сыта и верна, эта сила. Возможно, она и не пригодится, но лишней не будет...
Отряд был несовершенен, как элегантно выразился, беря его под свою руку и описывая 'это воинство' управителю, Деди. Или попросту - убог и тощ во всех смыслах. А взгляд на живот прежнего Наставника городского отряда сразу объяснял - почему.
Войско Египта всегда состояло из двух частей. Личной гвардии повелителя, собранной тщательно и взлелееноой кропотливо, не могло хватить на обеспечение мира и покоя всей страны. В редких случаях позволялось иметь небольшую личную гвардию вельможам, но уж больно в давние времена последний раз это было... Поэтому была еще и призывная часть войска, каждый год обновлявшаяся, общие, городские и местные отряды. Их не только учили как-то владеть оружием, но и использовали в общественных (ну, должны были использовать только в общественных) стройках и работах, в полицейских и городских целях, при ремонте дамб и каналов после времени разлива Реки.
Но на Юге с незапамятных времен молодцы городского отряда обязаны были еще и патрулировать, следить за нерушимостью границ, докладывать о попытках их перехода и по возможности - пресекать эти попытки. Правда, в старинных установлениях имелись в виду жалкие негры, направившиеся в набег или пытающиеся контрабандно протащить свой товар в обход установленных и дозволенных для них мест... Ну да ведь можно и сместить акценты в понимании древних записей, сделанных божественным письмом.* (т.е. - иероглифическим, а не демотическим или иератическим письмом. Написание иероглифов менялось, и знать древние правила и написания могли только очень образованные и сведущие люди, чаще всего - жрецы или чиновники. Знать - и толковать их для всех остальных.)
И незаметно молодцы из городского отряда стали весомой гирькой на чаше решения многих пограничных и межевых споров просто самим фактом своего существования. В немалой степени и по той причине, что Деди-Себек решительно поменял многих из них, тех, кто был ленив или вороват сверх меры и непонятлив, на джаму - новобранцев. В немалой - потому что они теперь не работали на хозяйственных работах во время призыва, как всегда работали раньше и как продолжали все остальные солдаты, кроме гвардейских полков Его Величества, а учились патрульной службе и боевым повадкам под началом двух ветеранов, помощников Деди. Правда, легче им от этого не было, так как ветераны нещадно гоняли их, изнуряя борьбой, бегом и беспрестанными занятиями с оружием.
Хитрыми уловками Деди-Себек добился того, что все они были вооружены, экипированы, обучены и накормлены не хуже иных столичных гвардейцев, и уважение к нему в Абу возросло неимоверно - в отличие от правителя, все остальные считали молодцев городского отряда людьми Деди. Самое главное, что так считали и сами молодцы, ибо Деди никогда их не забывал, не чванился и часто сам становился в их ряды на занятиях. Тем, что их быт и достаток исправно улучшался, они тоже были обязаны Деди, и знали это. Правда, панибратства он не допускал никогда...
С каждым днем его отряд становился всё лучше и лучше, словно клинок, который под долгой проковкой теряет шлак и набирает добрых свойств. К ним сначала в шутку, а потом всерьёз прилипло прозвище 'нубийских гончих' - уж больно часто их видели бегущими куда-то целым отрядом. Но сами себя они стали называть 'гончие Деди'.
Деди стал более заметен на городском горизонте, и часто его стали приглашать на празденства и встречи туда, где ещё недавно двери для него раскрывались лишь по делам, и не сказать, чтобы всегда эти двери были парадными. Оценив выросшие доходы казны, Правитель недолго думал, как его наградить. Его решение вызвало бы уважительные кивки и у матерых львов из столичных палат и приказов, а то и у самого чати. Ибо одним и тем же поступком Мах, не потратив ничего из своего сундука, возвысил и вознаградил Деди, ослабил своих недоброжелателей из старой знати и в то же время не оскорбил их этим решением. Кроме того, было еще одно превосходное обстоятельство. Будучи правителем, независимым по назначению от Князя Юга, Мах должен был сдавать ежегодный сбор от Та-Сети в Дом серебра и золота Юга, а вот тот как раз полностью был в ведении Царского сына Куша. И выросшие благодаря отряду Гончих Молодцев доходы, сдаваемые казначеям князя, вызвали удовольствие этого владыки, Ментумеса, и самим Махом, и его работой. Это благорасположение выразилось в приятном титуле 'Первый приближённый Царского сына Юга', радующем тщеславие, и в синекуре 'Получающий тысячу долей с жертвенного стола', растящей достаток. Однако самым главным, конечно, стало важное повышение и вхождение в состав 'Великой тридцатки юга' - полуформальный кружок самых важных чиновников и самых влиятельных господ и жрецов. Это был переход на совсем другой уровень власти, и впереди заманчиво мерцало, пока ещё не очень уверенно, как пустынный мираж, присвоение титула 'Заместитель царского сына Куша'. Всё это сильно увеличивало Маху размах рук. Он оставался правителем Абу, но... Недурно было бы позаботиться и о том, чтобы, если Мах вырастет до переезда в резиденцию князя Ментумеса в качестве одного из заместителей, в городе сохранялось его влияние. И люди, это влияние воплощающие в себе и обязанные ему, Маху.
Итак, Мах наградил Деди, проведя его в судебную палату - кенбет, и не только города, а всего нома. Поскольку Деди-Себек имел хорошие отношения практически со всеми заметными и большими людьми Та-Сети, это не встретило их противодействия. Больше того, Деди почти сразу возглавил несколько важных комиссий, что дало ему еще больше влияния и дохода. И вполне достижимой стала для него должность в Шести Великих Домах - верховном, Царском суде. Пока, конечно, при князе Юга - писцом Шести великих домов. Если сумеет себя проявить и понравиться. Такие дали и высоты окрыляли, но многие ведь погибли или пали низко, возомнив себя великими, но не будучи ими. Однако новоявленный судья (впрочем, он сохранил и все свои прочие титулы, должности и обязанности) не стал спесив, как многие, пробившиеся наверх, ибо добился всего в первую очередь своим трудом, а не улыбкой богов и милостью сильных. Скорее, он даже был излишне прост с подчиненным (да и вообще с людьми), в силу природного добродушия крупного, сильного и веселого человека, у которого сытость и достаток помогают семейному счастью закрывать глаза на многие беды мира и искренне считать всех такими же счастливцами. Самое удивительное - он не стал богат на этом посту, ибо был честен и чтил богов, особенно Сета, Сутеха, Хнума и Маат. А Боги Бес*(Бес, среди прочего - и божество домашнего очага.), золотая владычица сикоморы * (Прозвище богини Хатхор). (да и вообще все те боги, кто в той или иной степени за семью отвечают) обильно наделили его величайшим счастьем, даровав ему добрую жену и детей.
В отличии от Деди, Мерит-Хатор, жена его, спину всегда держала ровно, и, не смотря на ее малый рост и хрупкое сложение, казалось, что она глядит на любого собеседника сверху, а не наоборот. Но это не выглядело (да и не было) высокомерием и не казалось обидным никому и никогда. Ибо, во-первых, она была всегда спокойно-доброжелательна и внимательна к людям. На ее прекрасном лице, с тщательно подведенными всегда, в любое время, глазами и бровями, цвела на чудесных, почти незаметно накрашенных лучшей помадой губах ласковая полуулыбка, и каждый, говорящий с ней, считал, что эта улыбка предназначена только и именно ему. И ещё она никогда не забывала имен людей и каких-то подробностей их жизни, ставших ей известными. Во-вторых - хотя никто толком не знал, кто она и из какой семьи, что не мудрено, ибо она приехала, как и надлежит доброй супруге, с мужем, с севера, но поговаривали... Да нет, все ибыли уверены, что она происходила из весьма уважаемого семейства и даже была в отдалённом родстве с самим великим пророком бога Тота, который, как известно, по материнской линии был потомком Хапусенеба, чати*(визирь) царя... ээ, впрочем, имя этого царя-женщины лучше не называть ныне вовсе... Ну, хорошо, он, Хапусенеб, был внуком Имхотепа, не того богоравного чати, мудреца и кудесника взошедшего на свой горизонт еще в глубокой древности благого бога Джосера, а того, что тоже был чати, но при его величестве Тутмосе, чье тронное имя Аа-хепер-ка-Ра*(Тутмос I) и вообще, говорят, происходил от спутников Гора, то есть от старой крови, самых знатных и возвышенных людей, чьи пращуры шли за Богом. Они видели других богов, а с некоторыми и сражались, не убоявшись (впрочем, кто из вельмож после двух смутных времен не постарался подправить историю своей семьи)! Еще говорят, что это именно он подал его величеству мысль соорудить гробницу в новом месте, Долине Царей, и отвечал за ее строительство и тайну.
Древняя кровь есть древняя кровь, и часто было заметно, что матери не по нраву излишняя простота Деди, которую она почитала за простоватость, да и некоторые манеры его вызывали легкий вздох укоризны. Не раз говорила она, что каждый сам назначает себе пределы, и не только своим мечтанием, решимостью и умениями, но и манерами и поступками - тоже, ибо, совершив чем-то умаляющий достоинство и гордость поступок, ты навсегда закроешь себе самые важные двери. Отец только смеялся. Подобный их семейный союз выглядел немного загадочно, но Хормени как-то не задумывался об этом, ибо родители его воистину любили друг друга, не жарким, быстро отгорающим пламенем телесной страсти, а крепко, уважительно и прочно.
Деди всегда был хорошим мужем и отцом (как говорится в древнем писании, покрывал жене спину одеждой и наполнял ее сундуки), а Мерит-Хатор - женой.
У Деди и Мерит-Хатор было трое детей: два сына, самый старший и самый младший из детей, и дочь, средняя. Девочка была любимицей отца, что он старательно, но неуклюже скрывал, не желая обидеть сыновей. Поэтому он иногда бывал с ней даже излишне строг. Так ему казалось, когда он после наказания начинал её задаривать и баловать... Никто из детей не умер во младенчестве, что явно всем говорило о милости Беса к этой семье, о чём, впрочем, я повторяюсь. Хормени был старшим сыном, первенцем, которому, как уж часто это бывает в мире, доставалось много любви и ласки и мало работы по дому.
Хотя отец и был старше матери почти на десять лет, но именно в ее маленьких ручках собирались все те малоприметные нити, что и составляют основу любой семьи. И, если уж сравнивать жизнь дома с тканью, то те же маленькие руки неутомимо и незаметно направляли их всех, как челнок, вплетая утком их повседневные дела в тот радостный узор, который и был их домом. Похоже, отца иногда это сердило, и порой, вернувшись из очередной поездки, он пытался порулить семейной ладьей. Но это всегда заканчивалось одинаково, и в итоге рулевое весло снова оказывалось у прежнего кормщика. Мать всегда ухитрялась сделать это так, что корабль счастливо проходил сквозь пороги, мели обходились благополучно, и, самое главное, капитан почитался командой (вполне искренне и заслуженно, между прочим) наилучшим из всех, да и сам он, капитан-отец, удаляясь в надстройку по своим важным делам, был преисполнен радости и осознания хорошо выполненного дела. Все понимали, что дорогу определяет капитан, а уж проложить курс - дело кормщика.
Но как-то само получалось, что дом, вся его ежедневная суета и тысяча мелких и крупных дел - все держалось на матери. За указаниями, за решением споров - все обращались к ней. Что делать, кому делать и когда - как-то так само по себе всегда выходило, что решала она. То отец был в поездке в Семне*(Семна - город и крепость на самом юге Вавата, сразу за 2-м порогом. В описываемое время уже теряла военное значение, но правило, разрешавшее только один день пребывания в ней кушитам, действовало) или и вовсе в Керме*(Столица Куша в те времена, когда он реально угрожал Египту, при Гиксосах. Уже после завоевания в ней неоднократно вспыхивали восстания. В описываемое время огонь не горит. Но угли тлеют... Многие египтяне в Керме были родом из Сиута.), то находился во дворце владыки... Добродушный, громогласный и шумный, отец возникал дома, и все вставало вверх дном - дети, домашние, слуги - все вовлекалось в этот вихрь, распространяя вокруг себя шум, веселье и беспорядок. Одна лишь мать была безмятежна и спокойна (хотя слуги и стали замечать, что сильная их любовь из-за долгих отлучек Деди несколько ослабела, по крайней мере, у хозяйки). Она выслушивала новости и события, приключившиеся с отцом или возле него, его идеи, предложения и прожекты... И как-то очень ловко продвигала разумные, иногда сильно их меняя, и тихо хоронила ненужные. Все знали, что отец решил переехать в новый, больший дом в лучшем районе (правда, никто, включая его самого, и не догадывался, что к этой мысли его плавно и осторожно подвела мать). Но дальше за указаниями все домашние уже шли к матери, ибо отца было либо не застать, либо не отвлечь от того, чем он был занят в данную минуту. Планировку нового дома и сада (кхм, ну, ладно, садика...), его убранство, включая материалы (нет, дорогой, тут не стоит экономить, пусть основание колонны в центральной зале будет из красного гранита, а не из известняка, и оклад двери тоже.)... Цвет росписи стен и потолков и сам узор, размер кладовых (и их содержимое). Да ладно бы это, само собой получалось так, что песенки, которые она напевала ('моя певчая птичка', - называл ее иногда отец), так же сами собой приставали ко всем, их слышавшим, а прозвища, данные ею, прилипали намертво, ее же улыбка и похвала стоили не меньше, чем княжеские. Вольно или невольно, но она, высказав свое мнение, уже определяла, что кому носить, куда ходить и что делать. И уж, конечно, такие вещи, как на ком женить старшего сына или как, когда и за кого выдать замуж дочь, и решено ей это было чуть не от их пятилетия, а как же иначе?
Как говорится, 'Работа матери не заканчивается никогда', а Мерит-Хатор считала своими детьми в той или иной степени всех домашних, и своих детей, и родню, ближнюю и дальнюю, и слуг, и рабов. Но, чем больше она решала домашних дел и проблем, тем больше решений все старались на неё свалить и тем меньше любили... Во истину - странно это - сбросив все трудные решения на человека, еще и обижаться на него, что он эти решения принимает...
Брат Хормени, Себек-Эре, был младше на пять лет, а сестра, Нефер-Маат - на три. Впрочем, сестру почти все, включая домочадцев, звали 'Средняя', а отец - Митшереу * (Митшереу - котенок). Брат для Хори всегда был назолой и сопливой обузой, он лишь вызывал раздражение и нос Хори морщился, будто он хотел чихнуть, как только Себек-Эре оказывался рядом. Что до сестры, то с ней он ладил хорошо, хоть и считал, что отец её совершенно непозволительно балует. Брата же баловала мать. Что же до самого Хори, то он считал, что уж с ним-то как раз мать слишком сурова. На самом деле с ним она, скорее, была непоследовательна. То излишне строжила его, то, наоборот, портила вседозволенностью. Позже, немного подросши и повзрослев, Хори понял, что его мать имела одну особенность, которая иногда бывала смешной, иногда - очень неприятной. Людям, вещам и явлениям не дозволялось быть не такими, какими она их себе представила. Она никогда не могла простить человеку, если он оказывался отличным от того, каким она себе его вообразила. Причем, если с разочароввшими ее посторонними людьми она могла держать себя с безмятежным спокойствием и улыбкой, близким и домочадцам доставалось преизрядно. Хори она, очевидно, предписала судьбу эрпата и не могла никак смириться с тем, что он - обычный нормальный мальчик. Сердясь, она ругала его за лень, что было для нее самым страшным обвинением. Фраза 'ленивый мальчик никогда не сможет добиться ничего в жизни!' преследовала Хори и раздражала.
До некоторого времени его не удивляло то, что, в отличие от других сверстников, у него нет ни одного деда или бабки. Хотя, как известно, именно дедушка - главный друг внука. Он дарит ему подарки лучшие, чем все остальные, а, когда внук подрастает, чаще всего он наследует именно дело или должность дедушки. И эта тема всегда обходилась молчанием, а вопросы Хори о дедушках и бабушках пропускались мимо ушей. И это было странно. Лишь раз он видел важного чиновника с севера, прибывшего с посланием к Князю, которого представили как его дядю, но запретили говорить об этом кому бы то ни было. Дядя был невероятно важен, немногословен и явно презрительно относился к племянникам и племяннице, их дому и их отцу, которого, впрочем, не было - он был в одной из своих бесконечных поездок по Та-Сети, уехав буквально за день до внезапного появления родственника. Хори даже не мог понять - то ли дядя так подгадал, чтобы не встретиться с отцом, то ли сам отец не горел желанием увидеться с важной родней. Мать была единственной, с кем дядя общался уважительно и любезно. Впрочем, большая часть их общения прошла за закрытыми дверями, и о чем они говорили, осталось тайной, а вскоре после этого, лишь слегка притронувшись к поданным блюдам, дядя исчез навсегда, оставив запах дорогих духов и притираний, а также раздражение и обиду у всех домочадцев.
Глава 2.
О прочих домочадцах надо сказать отдельные слова. Сначала их было всего четверо. Самый старший, лицом похожий на сирийца, но по всем прочим приметам житель Та-Кем и носящий имя Хекнахт, уже вышел из возраста, который называют зрелым, но еще не добрался до поры старости. Он был баку*(На самом деле большая часть тех, кого мы считаем рабами, в древнем Египте рабами не были. Рабы в общем смысле 'джет', 'люди собственности' были нескольких категорий - 'Баку' это действительно рабы, и 'Мерет', челядь, которые в свою очередь в значительной мере состояли из 'хему несут' (или 'хему') - 'рабов царя', иногда их еще называли 'людьми списка' или 'списком'. По сути, они даже не крепостные, скорее, молодые специалисты по комсомольской путёвке или по распределению. У них была своя собственность, социальные лифты и возможность заполучить свой бизнес. Но право распоряжаться их работой можно было купить,( хотя они при этом оставались царскими Такие вот государевы люди). Правда, значительно дешевле, чем баку, каковые были и в самом деле рабами. Но их, в силу высокой стоимости, берегли, и у них тоже были свои лифты в обществе.), личным рабом Деди, да ещё наследственным, чем немало гордился. По этой причине, а также потому, что Деди давал поручения и ставил задачи слугам через него, он считал себя кем-то вроде чати при Деди-Себеке и безусловным повелителем всех прочих слуг и челяди (впрочем, это не значило, что он ленится работать сам или работает плохо). Когда, мало-помалу, Мерит-Хатор прибрала к рукам всю власть в доме, он явно стал человеком хозяйки, и, как это иногда бывает и у более значимых особ, пытался добавить себе влияния в её глазах исподволь, но неуклонно, как скарабей, катящий свой шар, наушничая ей о истинных или мнимых поступках и проступках хозяина, которые могли уронить честь семьи, брюзжа и настраивая её на суровый лад. Многим казалось, что в тени, пролёгшей между супругами, большая доля его вины. Не брезговал он и наушничать о прочих рабах и домочадцах, даже в тех случаях, когда всё мог решить и сам. Он старательно и хорошо работал по дому и сам, но почему-то вокруг него люди всегда ссорились и ругались. Казалось, когда затлевала и вспыхивала какая-то размолвка, не важно, кто в ней был замешан, ему словно становится лучше и веселей. Пожалуй, он был единственным, в ком дядя вызвал искреннеее восхищение.
Хекнахт был довольно крупным и широким в кости мужчиной, и никто не звал его уменьшительно 'Хеки', а только либо полным именем, либо 'управитель'. Но, даже не беря во внимание его размеры, надо признать, что он умел придавать себе величественный вид, что ещё больше возвышало его в глазах дворни и своих собственных. Он носил парик (из старых париков Хозяина) и аккуратную юбку, ухитрялся всегда, даже на грязных работах оставаться чистым. Его влажные большие карие глаза под выпуклыми, как у жабы, веками, были печальны, но длинный горбатый нос по большей части высокомерно был задран. Правда, на это было глубоко наплевать некоему Иамунеджеху. Это был нехсиу*(слега упрощенно это оседлые жители Куша (Нубии), маджаи - кочевые), мускулистый, но не огромный, как Хекнахт. Он был ленив (ну, по по мнению управителя). По своему же собственному мнению Иаму (редко кто называл его полным именем Иамунеджеху), в доме мужчина должен был только отдыхать и готовиться к мужским делам - охоте, войне, походам. Ну, а еще - есть, петь, пить, веселиться, танцевать на празденствах, и любить женщин. Самое удивительное - он был свободен и в доме на положении домочадца оставался добровольно. К Деди он относился уважительно, но без раболепия, выполняя при нем так же добровольно и самочинно взятые обязанности телохранителя, оруженосца и помощника на охоте и в других 'мужских делах'. Он не был 'диким нехсиу', и даже, вот диво, знал священное письмо и мог легко общаться и с жрецом, и с знатным северянином, и с забитым козопасом из Ирчема* или Анибу*(См. карту. Местность и город в Куше ). Под кожей, матово блестящей, как полированное и вываренное в масле дерево, местами перепаханной шрамами - от когтей, меди и сделанных при ритуале посвящения в мужчину - лениво, как леопард в начале броска, перекатывались мускулы силача - не массивные, а витые и упругие. Он и ходил словно леопард: плавно и как-то не спеша, но при этом мог двигаться ужасно быстро. Как-то (намного позже) он сказал Хори, что быстро - это когда неторопливые движения идут друг за другом непрерывно, и каждое точно знает с чего начнётся и чем закончится. И когда он так стремительно и в то же время неспешно перетекал по двору, с безжалостно-безразлично-добродушным лицом бога Монту*( Монту - бог войны), Хекнахт вжимался в стену и замолкал на полуслове, потея и бледнея.
Но чаще всё же Иаму лежал в тени и напевал что-то или наигрывал на своем странном трехструнном инструменте. Если, конечно, не был в это время на охоте, рыбной ловле, не занимался с оружием, или не пил пиво или вино, или не играл в Сечет. Пиво он делал себе сам, считая, что в Та-Кем его делают слишком слабым и слишком сладким, и пиво его действительно получалось крепким и душистым, но кисловато-горьким. Это была единственная работа в доме, которой он не чурался, если не считать возни с охотничьими или рыбацкими снастями и трофеями. Правда, когда он делал пиво, он заставлял рабынь и служанок пережёвывать солод и сплёвывать его в кувшин... Но пиво-то получалось вкусным, крепким и душистым...
Иаму не был совсем негром, его нос был тонок и ровен, а губы не были большими и вывернутыми, но был заметно смуглее любого жителя Та-Кем. Он был красив и от него прямо ощутимо исходило чувство силы и нерушимости. Запах его тоже не походил на запах негра.
Третьей была Руиурести, нубийка, доволььно зрелая уже на момент рождения Хори, а к его десяти годам скорее, даже пожилая. Надо бы её назвать не третьей, а первой - столько на ней работы в доме держится. Готовка, уборка, стирка, запасы... А пока дети были поменьше - она еще и нянчилась со всей этой толпой. Всегда неунывающая, всегда напевающая, всегда необъятно-пышная и всегда при деле. Она была из хему, и мужа у неё не было уже на тот момент, когда она попала в дом Деди. Её собственные дети выросли и разлетелись из под родительского крыла - дочери были в доме шнау*('работный дом', крупная мастерская, кустарное производство, чаще всего - пищевое, но иногда любое другое) в Белых стенах, а двое сыновей служили в армии. И один уже дослужился до того, что сам был где-то далеко на севере командиром, да, господин, и у него уже были и свой дом, и свои слуги. Неоднократно он присылал весточку с гонцами, предлагая матери выкупить её у Деди, но Руи всегда отказывалась. Хозяин тоже не прочь был её отпустить, и без всякого выкупа, но она опять-таки отказывалась. Деди она говорила, что не дело это для матери, что сын её выкупит. Она придет как подчиненная под крышу дома, где уже управляется другая хозяйка. Не дело это, хозяин, нет, не дело! Слугам же она отвечала, уперев в бока свои мощные руки и гордо глядя на них, что она не может бросить дом и их, нерадивых и бестолковых неумех, на погибель и голод...
Четвёртой была непутёвая девица, словно в насмешку носящая имя Сатепа*(Сатепа - 'дочь крокодила'. Имя означает красоту и властность). Сатепа была и в самом деле статна и красива. С тонкой талией и изящными, соразмерными и стройными бёдрами, грудью, не отвисшей, не смотря на свои немалые размеры. Её лицо было правильно и чисто, не было ни оспинки, ни прыщей, волосы черны, блестящи и великолепны, как великолепны были и нос, губы и уши - даже строгий ценитель, отбиравший наложницу для семера, мог бы обратить на неё внимание. Но вот её глаза... Казалось, они смотрят в обратную сторону, внутрь этой красивой головы, а к ты их видишь лишь в отражении, с обратной стороны. Правда, и внутри головы глаза, верно, ничего увидеть не смогли... Почему-то у всех она вызывала такое ощущение, что они видят красивую корову. Она могла пастись, если, конечно, её вывести к зелёной траве, если же вокруг будет песок, то она просто будет стоять и беспомощно смотреть своими большими и прекрасными глазами, блестящими среди длинных ресниц, пока её на пастбище не отведут. Она по большей части жила в мире своих нелепых грёз, и делала все свои дела по дому (горничной и девушки для помощи хозяйки) будто во сне. Не то, чтоб она была ленива, нет, но, считая, что достойна наилучшего в этом мире, она словно отрешалась от окружающего и целиком уходила в мечты. То ей виделась картина, как принц, увидев её, предлагает ей стать своей великой женой*(Великая жена - главная жена наследника престола или фараона), а то и вовсе такое, о чём и говорить-то не стоило, во избежание обвинения в оскорблении величества. Мечтая о столь высоком, она, тем не менее, регулярно оказывалась ночью в каморке у Имау, и, как не старалась, будила своими воплями всю округу... И уж сколько раз госпожа пеняла ей и обещала наказать, сколько раз она клялась и самой себе, и госпоже больше никогда... Ну да, ну да... Сатепа прекрасно понимала, что Иаму на неё наплевать, да и сама его называла презренным кушитом, чуркой эбеновой и прочими малоприличными, да зато привычными названиями. Но все случалось снова и снова.
Потом слуг стало намного, намного больше, все они были людьми списка и отражали признание заслуг Деди правителем, Махом, и степень этой признательности, ибо, будучи царскими рабами, попали в службу к Деди по велению этого чиновника. Тут были и земледельцы-ахутиу для работы в загородном поместье... Да какое там поместье... Невеликий домик, где даже для пяти слуг работы было маловато. Да и росло все в каменистой земле вокруг Абу намного хуже, чем в Куше или севернее, так что ни тучных стад, ни нив тут не было - огороды да виноградники. Вино, правда, было знатным - уж откуда взяли те лозы, что давали это вино, неизвестно, но завидовали такой удаче многие. Одно получалось сладким даже без фиников и мёда, другое было терпким, но ароматным и хмельным.
И еще трое служанок, херит-пер ('ведающих домом') в городской дом, который тоже разросся, а потом и вовсе поменялся, превратившись в небольшой, но солидный городской особнячок. А в таком доме, конечно, работа всегда найдётся... И целый дом шнау можно занять, было бы желание. И появилась еще ткацкая мастерская, где работало целых двенадцать ткачих. Если бы её не взяла под свою руку мать, то Иаму бы там и поселился, и уж тогда ткани было бы выткано мало, хотя во главе мастерской и была свободная ткачиха, получавшая от выделанных штук полотна и его качества, и находившаяся там всё время. Да, видно, она сама не могла противостоять колдовству Иаму.
Но Мерит-Хатор отбила у него охоту частить с визитами сюда, постоянно проверяя дневной урок и просто заходя в мастерскую по поводу и без него. Почему-то нехсиу её сторонился...
А тем временем Хори рос, рос и дорос до учебы в доме знаний, школе при храме Хнума - создателя мира. Дома его уже можно было видеть реже, чем в школе или в более приятном времяпровождении с приятелями. (Хотя это и не избавляло его от очередных язвительных обвинений матери в лени). Он был не лучше и не хуже других своих сверстников - друзей и недругов. Так же учился, в чём-то преуспевая, в чём-то отставая, так же играл, зевал и отвлекался, считая ворон и мечтая о чём-то глупом и несбыточном, но великом и возвышенном. Так же боролся и учился стрелять из лука и пращи (бедные птицы!). Так же дрался, выясняя вопросы первенства в толпе школьников (не первый...но и не последний). Так же выслушивал выговоры и наставления учителей. И конечно, их брюзжание о том, что 'Все те, кто не имеет возможности выбрать счастливый жизненный путь чиновника*(Такую возможность практически имеют только дети чиновников, жречества, иногда дети военных и ремесленников. Не имея образовательного ценза, экзамена не сдать, не имея денег и связей, ребёнка в школе не выучить), подлежат смотру, на котором их определяют в войско, или ремесло, или низшее жречество (по сути, в храмовых слуг) или даже в 'рабов царя'*(Абсолютная правда - не пройдя аттестации на низший чиновный уровень, даже дети знати могли попасть в царские рабы. Вроде призыва в армию, но навсегда ). И это будет позором для любой семьи, горем для их матерей и концом всему для них, малолетних лоботрясов, что никак не способны уразуметь изменение написания иероглифами простейших понятий всего-то за последние пять царствований! Хори иногда казалось, что учителя в школе сговорились с матерью называть его ленивым мальчиком!
И школьники учили правила написания, долбили правила сложения... А за окном были - охота на птиц, рыбалка, игры, борьба, драка с портовыми мальчишками, очередной разлив Хапи... И девочки...
С некоторых пор все, связанное с ними, вызывало повышенный, прямо болезненный интерес.
Прошли времена, когда, голые и почти неотличимые, они возились в пыли в одной куче, мальчики и девочки. Еще до школы, до дня, когда ребенок впервые надел пояс и стал ходить в одежде всегда и всюду, их миры начали расходится, как две барки на Ниле, и чем дальше, тем больше, так что и не понять уж, что делают люди с другого корабля. Сначала это как-то не мешало и было правильно - ну что интересного в девчоночьей жизни? Чему их такому интересному могут научить на женской половине? Но потом...
Как-то внезапно девочки стали смотреться рядом со своими сверстниками совсем иначе - выше, старше, взрослее... И глядели на мальчишек уже в свою очередь с покровительственной жалостью - как на бессмысленную мелюзгу. Этого нельзя было снести, невозможно, немыслимо! Руки сами тянулись дёрнуть за волосы, ущипнуть... Только вот беда - с некоторых пор девочки начали обзаводиться прекрасными, манящими, будоражащими выпуклостями, и руки сбивались, норовя вместо первоначального щипка - погладить, помять, прижать, ощутить в ладони... В висках начинался стук, обрушивались водопадом гул в ушах и краска на щеках. Это была какая-то зависимость, постыдная и манящая. Кроме того, всё это коварно рушило мальчишечью дружбу, ватаги вообще и отношения в них в частности. Драк стало намного больше, поводы для них - ничтожней. Умение драться становилось не менее важным, чем умение красиво хвастаться и вообще - говорить, и почти таким же важным, как умение нравится девочкам. Раньше Хори, крупный и весьма упитанный мальчик, чаще побеждал в потасовках, которые, по сути, были скорее толкотней и пиханием, чем сражением. Но теперь... Драки стали по-кошачьи скоротечны и безжалостны, с ударами ногами, руками, укусами и бросками. Впервые получив удар в лицо, в глаз, Хори разрыдался, от боли, испуга и обиды. И некоторое время он страшно жмурился и приседал, укрываясь от удара, если кто-то замахивался, да и вообще прослыл трусом, тем более, что по какой-то непонятной ему причине у него при любой, самой малейшей, почти несчитовой стычке начинали ручьём течь слезы, а грудь клокотала от рыданий. Но трусом он не был, он убеждался, протыкая себе плоть на руке медным шилом или держа до волдырей ладонь над пламенем. Нет, нет, он проверил - он не боится боли, он не трус! Но почему, почему же он продолжает жмуриться и рыдать? Почему мучительно подбирает фразы и слова, особенно, если разговор и собеседник важны для него? И голодной собакой грызло душу желание нравиться, в первую очередь - девочкам, но хотелось - всем, хотелось вызывать обожание и восхищение, хотелось славы и величия, подвигов и почестей. Можно было, как Сатепа, мечтать и млеть. Но уж больно глупой и нелепой она выглядела, эта Сатепа, и даже добродушный отец иногда безжалостно её высмеивал. Да и попреки матери в лени зародили в душе, помимо ощущения себя не самым лучшим из детей, желание победить все же свою лень, мнимую или настоящую и всем доказать что-то, хотя уже и сменявшимся всременами отчаянием и желанием махнуть на себя рукой. Ведь все равно, раз столько попреков, и от кого - от матери! - человек он пропащий и толку из него не выйдет.
Хотя, стыдясь самого себя, Хори всё же мечтал - о победе над таинственными и могучими врагами, которые были невозможной помесью из сказочных чудищ, личных недругов и врагов страны, про которых им вдалбливали в школе на занятиях. Мечтал о чествовании после победы - владыка оделяет его наградами, и должности, и титулы, и золото, включая почетных золотых пчёл, и земли, и рабы просто сыпались на него! Самые знаменитые придворные красавицы и принцессы дальних чужеземных стран стремятся познакомиться с ним, все, как одна - соблазнительные и с лицами тех девочек, которые наиболее нравились в этот момент...
Глава 3.
Но всё же выход из этого тупика нашелся, и нашёлся неожиданно. Как-то, в очередном припадке творчески-мечтательного бреда, он снова оказался в окружении несметных полчищ врагов - ужасного Хозяина Кладбищ, которого не в силах убить ни один смертный, только лишь отогнать, если повезёт... И страшных песчаных пожирателей ослов*(мифические существа, обитавшие в песке пустынь, нечто вроде огромных муравьиных львов. Вызывали песчаные бури, губили караваны и пожирали погибших животных и людей), и Саг с Ахехом*(Саг - мифологическое существо с головой сокола и телом львицы. Видимо потому, что это существо обладало телом львицы, а не льва, ее хвост был украшен кокетливой кисточкой из цветков лотоса. Иногда сага изображали с львиным телом только в верхней его части, а нижняя часть была похоже, скорее, на тело лошади, таким образом саг мог быть изображен и в виде соколо-львицо-лошади, если анализировать его сверху вниз. Грифон или ахех - наполовину орел, наполовину крылатый лев, считался самым быстрым из всех зверей. Грифон перекочевал от древних египтян сначала в предания Рима, а затем стал героем средневековых европейских легенд, в которых он одновременно охранял сокровища и служил надежным инструментом для их поиска. Принято считать, что грифон родом из Индии, однако он широко встречается на изображениях Древнего Египта и сказать, кто первым нарисовал грифона - египтяне или индийцы - невозможно), и Аммут*(одна из стерегущих царство мёртвых, Дуат. Во время конечного взвешивания души - суда над усопшим - ждала результата. Если покойный оказывался недостойным войти в Дуат - пожирала его душу, повергая в Ничто), частью лев, частью крокодил, частью бегемот, частью леопард. Рядом с ужасами загробного мира и сверхестественными существами - люди, враги чёрной земли - целое войско. Полчища закованных в броню воинов на колесницах - марьяну из Нахарины, и голубоглазые ливийские дикари... Врагов много, страшно много! Но в этом и спасение - она сами мешают друг другу! Вот пожирательница сердец из царства мертвых, Аммут, цапнула своей огромной, вонючей крокодильей пастью одного из марьяну. В плотном строю врага выбитым зубом зазияла брешь. Схватив топор на длинной ручке (деревянную лопату для хлеба), Хори неистово начал рубить их всех, стараясь если не победить, так хоть
подороже продать свою жизнь. В левой руке он стиснул копьё (шест, который подпирал матерчатый полог над двориком). Ого! Трепещите, жалкие враги! Хрясь! Хрусь... Как биться со сломанным топором? И что скажет про лопату для хлеба мама... Слезы предательски закипели, разъедая глаза...
- Я скажу Руиурести, что лопату сломал я. Но секиру так не держат. В бою ты долго не проживешь.
Сзади, в тени полога, стоял Иаму и внимательно смотрел на Хори. Обычно он не обращал на детей внимания - если они не мешали ему пройти или заниматься своим делом. Или бездельем. Да и тогда он их почти не замечал - так, два-три шлепка, один-два пинка, не больше. И Хори никогда не слышал еще, чтобы нубиец заговорил с ребёнком. От удивления у мальчика даже слёзы высохли, только тёмные дорожки остались на матово-пыльных щеках. Может, его ждёт наказание? Иаму побаивались даже взрослые, а уж дети - тем более. По вечерам, набегавшись, они где-нибудь устраивались кучкой, и отдыхали. Пили воду из захваченной кем-либо тыквы и ели добытое (ну, если честно - украденное в своих домашних кладовых, чужих садах и огородах, базарных рядах). Сушёную рыбу, стебли папируса, или орехи, или финики, или вгрызались в жёлтоватые, со сладким и в то же время хлебным вкусом, плоды пальмы дум... И рассказывали истории - смешные и страшные - о городе мёртвых и его ужасных стражах, о пустынных кошмарах и страшных нубийских колдунах. Иаму все считали колдуном. Колдуном и воином.
Может, он хочет его подчинить и использовать в своих колдовских целях? Хори слышал (хотя об этом не то, что дети, взрослые говорили шепотом), что колдуны из Куша используют в сильных снадобьях человеческий жир и вообще - людскую плоть. Ну какой ему прок просто так оберегать от наказания десятилетнего мальчишку, которого он и заметил-то впервые в жизни! Но глаза Иаму глядели спокойно и уверенно, в них были ещё какая-то не печаль, нет, скорее, нотка понимания. Он приглашающе махнул Хори, подзывая того к себе, и протянул руку за остатками лопаты, и в его движении была такая уверенность в неизбежности выполнения его призыва, что Хори, как заколдованный, шагнул вперед и протянул лопату.
- Смотри, ты держал её за самый конец рукояти.
И он показал. Потом изобразил, как Хори двигался и действовал 'секирой'. Вышло смешно и неловко, совсем не так, как всегда выходило у Иаму.
- При ударе она тебя сама утаскивала за собой, - и это снова сопровождалось показом, - Ты открывался для удара врага, но сам не попадал никуда. Не ты владел оружием, а оно тобой.
Иаму подбросил лопату и перехватил её не так, как держал только что, а чуть ближе к середине. Затем он сказал:
- Смотри, надо так.
Как всегда, не спеша и в то же время быстро он двигался по двору и вращал лопату-секиру, и Хори понимал - подойти к нубийцу не выйдет, и ударить тоже, а вот сам он может нанести удар в любой момент и в любом направлении. 'Секира' вдруг стремительно, как атакующая кобра, выстрелила в сторону Хори, и он оказался и без 'копья', вылетевшего из его руки. Иаму, казалось, тем же движением поставил лопату у хлебной печи, свернул под навес и присел у стены.
- Всегда должно быть равновесие - в том, как ты стоишь, как ты двигаешься, как ты держишь оружие, - сказал он Хори.
- А зачем ты мне это говоришь? Я же ещё ребёнок...
- Ребёнку оружие не нужно. Ты начал становиться мужчиной. Я тебе помогу.
- Как?
- Я буду учить тебя. Бороться, охотиться, держать в руках оружие. Ты будешь сильным воином, не хуже твоего отца!
- А отец - хороший воин?
- Это неправильный вопрос. Ты должен спрашивать совсем другое.
- А как ты сделаешь, что я стану воином? - Хори едва удержался, чтобы не спросить, не заколдует ли его Иаму.
- Это почти правильный вопрос. Не я. Ты сделаешь. Сделать человека кем-то может только он сам.
- Но... Я не смогу...
- Я научу. Сможешь. Если ты человек.
В это время раздались шаги, и во двор выкатилась Руиурести. Увидев обломки дерева и свою лопату, прислонённую к печке, она всплеснула руками и глубоко вдохнула, очевидно готовясь взреветь раненым буйволом.
- Руи, угомонись. Я не нарочно сломал твою лопату.
Вдох прекратился, но набранное в огромной груди Руиурести количество воздуха надо было куда-то деть. Руи просто тяжко вздохнула, и этим вздохом можно было подгонять парусник или гасить костёр. Но сказать она не посмела ничего - не боявшаяся вступать в пререкания, если считала себя правой, хоть с самим наместником или даже женой хозяина, нубийка, по непонятным всем остальным (ну, или непонятным Хори) причинам относилась к Иаму с глубоким почтением.
- Что там у нас сегодня будет на ужин? - спросил Иаму.
- Утки. Ты же сам их принёс с охоты. Я вымочила их в специальном маринаде, и от них не будет пахнуть рыбой.
Иаму довольно кивнул и спросил, где хозяин.
Руи только пожала плечам.
- Пошли кого-нибудь выяснить, скоро ли он будет.
- Хорошо, Иаму.
Иаму повернулся к Хори и приложил палец к губам, намекая, что их разговор должен остаться секретом.
- Мы с тобой после поговорим, парень.
Все остальные домочадцы называли Хори 'молодой господин'. Но, поскольку Иаму сегодня заговорил с ним первый раз, Хори почти не удивился такому обращению. В конце концов, Иаму был не слугой, и даже к отцу обращался по имени.
Как же Хори возненавидел это обращение совсем вскоре!
'Парнем' Иаму называл его тогда, когда был чем-то недоволен, то есть почти всегда. И лишь изредка - по имени... Они учились 'уходя на охоту', в самую жару или, наоборот, иногда нубиец выдергивал его ночью, когда все добрые люди спят. Хори не понимал, почему не откажется от всех этих 'небольших упражнений', которыми они, ко всему прочему, занимались втайне почти от всех! Он учился все делать заново - бегать, ходить, прыгать, кувыркаться. 'Равновесие' стало проклятьем - нельзя перекрещивать ноги при передвижении, это нарушает равновесие. Нельзя злиться или бояться - это нарушает равновесие. Надо правильно дышать при стрельбе - иначе нарушится равновесие... Всё тело ломило, спина была исцарапана о песок и мелкие камешки, руки и ноги украшали многочисленные синяки разнообразных оттенков. На ладонях появились мозоли от палок, с которыми он занимался, и от тетивы лука, и от пращи, и от метательной палицы... Сначала они были нежными и мягкими, затем - лопнули, постепенно кожа становилась всё грубей и твёрже. Но самое тяжкое - Иаму не давал ему есть! Нет, мясо, рыба, салат - сколько угодно! Но хлеб, и тем паче - сладкие пирожки и мёд стали доступны только во снах.
Они двигались от простого к сложному, возвращаясь и снова повторяя пройденное - потому, что это нужно для равновесия. Какое-то время все, что делал Хори, он делал с ножом, а потом кинжалом в руке. Потом он все время тренировок с Иаму ходил, опоясанный стеганым доспешным фартуком, поверх которого он носил пояс с мечом и кинжалом, и так привык к ним, что без них казался себе голым. Потом Иаму налег на лук - и Хори стрелял на дальние и ближние дистанции, в цели, стоящие перед ним и позади него с самой высокой скоростью, на какую был способен. На бегу, сидя за столом - в сидящего напротив, и над и под столом. Он стрелял из лука в кувырке, в цели, внезапно появляющиеся в самых неожиданных местах, на звук и вспышку во тьме, учитывая, где может быть тело высекающего огонь... Ему даже стало проще поразить мишень в шаге от себя из лука, а не достать ее кинжалом или мечом. И как-то он поймал себя на том, что он незаметно сам для себя, просто как другие щелкают пальцами или хрустят суставами, делает разминку на суставы и связки, которую едва мог сделать и считал чертовски утомительной в самом начале их занятий. Как-то незаметно произошли две вещи - Хори втянулся в работу с Иаму, это во-первых. Изначальное его желание, стать сильнее всех обидчиков и научиться драться лучше их всех куда-то пропало - это во-вторых. Да и времени на прежние детские забавы и посиделки не было. Даже о девочках он думал намного меньше (хотя и очень часто)...
- Зачем ты делаешь всё это? - спросил как-то у Иаму Хори.
- Учитель появляется тогда, когда ученик к этому готов. Ты был готов.
- Да? Я и сейчас не готов!
Иаму только сверкнул зубами в улыбке.
- Парень, ты даже не знаешь, к чему ты готов. Тебе надо просто проклюнуться из яйца... Если появилось время для вопросов не по делу, значит, ты не устал. Бежим или боремся?
- Боремся...
- Отлично! Но после пробежки! Надо же размяться...
Глава 4
Хори уже приближался к обряду обрезания, и детского локона на голове, и кое-чего другого, после чего мальчик становится мужчиной и вступает во взрослую жизнь. После смутных времен гиксосов далеко не все дети носили детскую прядь и далеко не все мальчики проходили через обряд Себи, это было обязательно только для тех, кто должен был стать жрецом. Но мать считала, что без Себи немыслимо считать себя уважаемым человеком, и уж тем более жениться. Жена для Хори уже была присмотрена, только он пока не знал, кто это. Пока до женитьбы еще было время - год, два, может - три, и его это устраивало, хотя... Иногда чертовски хотелось иметь жену.
Сначала нужно было пройти ежегодный смотр и сдать экзамен на чиновника. Мать узнала об их занятиях с Иаму, узнала совершенно случайно, и закатила страшный скандал. Нет, она понимала важность упражнений с оружием. Но благородных, пристойных для семера! Сам Благой бог не чурается высокого искусства стрельбы из лука, но - драгоценного лука марьяну, для стрельбы с колесницы длинными и тяжелыми стрелами! Да, благородно фехтование длинным мечом. Но праща? Пусть даже метательная палица - в конце концов, царь на охоте тоже ей пользуется. Но праща? Или топор простого пехотинца? Это же просто ужас! И этот дешевый солдатский мордобой и борьба!
Оказалось, что отец был осведомлён о происходящем с самого начала - видно, нубиец с ним всё обсудил сразу, как только сломались лопата и детская жизнь Хори. Деди вдруг проявил неожиданную твёрдость, что было даже удивительно, ибо обычно он всегда уступал матери во всех домашних делах. Но тут он был непреклонен, как великая пирамида. Ни доводы Мерит-Хатор о том, что мальчик может не получить первую чиновничью должность на ежегодном смотре, ни плач о горькой судьбе военного, ни обличения Хори в лени ничего не могли поделать, и родители впервые на памяти Хори всерьёз поссорились. Мать даже не пускала Деди в спальню, что было неслыханно и немыслимо, и чем сразу попытались воспользоваться некоторые глупые ткачихи (но не преуспели). Зато Иаму преуспел среди глупых ткачих. Себек-Эре, уже готовившийся идти в школу, всецело стал на сторону матери и сердился на отца, а сестра, Нефер-Маат, защищала отца и стала не такой доставучей и вредной с Хормени.
А сам Хори всё больше входил во вкус этой новой жизни, ибо боль почти ушла, зато пришли уверенность в себе и сила. Да и девочки, которых манил внезапно повзрослевший и налившийся мускулами и славой победителя всех мальчишечьих битв и прочей чепухи, сами стали им интересоваться. Со своими сверстниками Хори стало скучно, зато он теперь подолгу пропадал с Иаму и Тутмосом - ветераном-наставником из отряда гончих, на охоте (с отцом, без этого и думать нечего было, что мать его отпустит) или в казармах Гончих. На охоте он недрогнувшей рукой добивал подранков, свежевал добычу, и один раз они даже попытались охотиться на льва, старого одиночку с соломенно-жёлтой гривой (правда, умный зверь их обманул и ушёл). А после охоты были привалы у костра, с жареным над углями мясом, пивом, но не это было в них главным. Рассказы о походах, дальних странах, удивительных чужеземцах и добыче - они захватили Хори целиком, он слушал их жадно, и ему всегда было их мало. Он уже считал, что вступил в мужское сообщество, но пока не мог ощущать себя ровней. Нет, пусть он даже уже пил с наставниками и отцом пиво. Ещё один скандал, и ладно бы мать сама не признавала спиртного! Нет, она исправно возносила славу Хатхор! В Египте считалось нормальным пить и даже напиваться всем, включая дам из высшего света, особенно на праздники. Считалось, что тем самым пьющий славит Хатхор...
Детская любовь к матери как-то незаметно всё чаще сменялась глухим раздражением, даже желанием специально сделать ей наперекор, пусть и заведомую глупость. Хори всегда был упрям и гневлив, но его теперешнее упрямство и поведение вообще приводили Мерит-Хатор в состояние между отчаянием и бешенством, что, впрочем, никак не отражалось на её поведении, речи и лице. И обвинениях в лени.
Разве что труднее стала жизнь у ткачих, да Иаму пропадал где-то, всегда точно зная, когда ему надо выйти, чтобы не встретиться с хозяйкой. Что ещё больше укрепило его славу колдуна.
С отцом отношения тоже ухудшились, Хори считал его слабым и излишне поддающимся матери. Временами он даже пытался (в своих глазах) встать с отцом вровень в домашних делах, не понимая ещё, что больше свободы означает больше ответственности. Ответственности он не хотел, ему не хотелось лишних тягот и хлопот. Ему было очень жалко самого себя - он казался себе никому в семье не нужным и непонятым. И чтобы доказать, и себе, и всем остальным своё значение и место в этом мире - он, как это ни странно, великолепно учился в школе (хотя временами его заносило и там, и он получал наказания и плохие оценки за удивительные по своей нелепости ошибки и розги за хамство учителям). Но всё же Хори без малейшего напряжения сдал выпускные испытания в школе, вызвав умиление жрецов-учителей и вздох облегчения у матери. Но все её попытки вновь сблизиться он, как ему казалось, отмёл - ему казалось постыдным в таком возрасте принимать материнские ласки пополам с непониманием, хотя он и не замечал, как неровно его поведение - от грубости до отвратительного лебезения. Чтобы меньше быть дома, он еще больше занимался с молодцами, и вот с ними-то он вел себя намного ровнее и увереннее, почти как взрослый.
От Иаму он тоже как-то отдалился. Во-первых, отец, судя по всему, всё же уступил напору Мерит-Хатор - Иаму сказал, что, пока Хори не повзрослеет, он не желает учить такого парня. На самом деле, кушит просто считал, что дальше в обучении строптивца идти не время, тот вспыхивал, как трава в сезон шему, засухи, постоянно спорил, спрашивал 'а почему это мне нельзя?', пререкался, а один раз даже возомнил себя в силах подраться с учителем. После чего был бит, не жестоко, но унизительно, именно - как нашкодивший несмышленыш. Иаму полагал, что самым верным будет откатиться назад и заняться монотонными и изматывающими занятиями по азам, для воспитания терпения, да и пытался вернуть мир в семью, но тут даже его колдовство дало сбой. Его Хори тоже стал избегать. Кроме того, в казармах и с молодцами ему было как-то больше по себе, казалось, это единственное место, где его ценят и уважают, а, главное, понимают и принимают таким, какой он есть. Он не понимал, что половина уважения к нему - это уважение к его отцу и наставнику...
После испытаний в школе он имел право на первый, низший чин писца, и уже подходило время определяться с местом службы. Родители почти не спорили о том, что для него лучше - самым разумным и естественным было бы со временем унаследовать отцовскую должность, что было привычным и казалось правильным в те времена. Единственное, в чём они никак не могли сойтись - служить ли ему прямо под рукой отца, как хотела Мерит-Хатор, или набраться опыта по тому же приказу, но под началом другого, справедливого и умелого начальника, которого можно было бы найти и договориться с ним, как хотел того Деди-Себек. Пока они так спорили и благодушествовали, за порогами, выше Кермы, произошел очередной, и, как всегда, неожиданный бунт, который многие знающие и опытные люди (в том числе и Деди) давно предсказывали. К сожалению, решают чаще не они, а их начальники из хороших семей, но без хорошего ума и опыта, правда, с большими желаниями и ещё большими мыслями о собственном величии.
Местный уполномоченный давно превзошел границы возможного в сборе дани (правда, не в отправке её в сокровищницу Куша и Вавата), и в способах её получения. Полыхнуло как-то враз и из-за какой-то, казалось, мелочи. Потерявший берега чиновник был просто растерзан, со всеми сопровождающими. Как видно, их числа и подготовки было мало для таких поборов. Дань была разграблена, все бывшие в тех краях жители Та-Кем были либо убиты, либо (кто половчее и поудачливей) - бежали, бросив всё имущество. Правда, многих из мнящих уже себя счастливцами бунтовщики настигли на порогах. Под горячую руку попали даже рабы и слуги египтян - для восставших они были лишь прихлебателями грабителей, которые, к тому же, жили много лучше бунтовщиков и их семей, да, к тому же, часто участвовали в сборе дани, ни в чем себе не отказывая, творя бесчинства и обиды. Ведь чем мельче человек в душе своей, тем больше он хочет возвыситься не делами своими, а умаляя и давя других. Да и кто будет жалеть пусть и с виду и по языку похожего, но из другого рода и другой деревни, особенно если он успел напакостить. Конечно, много полегло безвинных - стариков, детей, женщин. Впрочем, так всегда и бывает при бунте - попранная справедливость, восстав, не видит, как чинит несправедливости сама, и как вокруг неё, победившей, сбиваются такие же мелкие и жадные душонки, как и те, против которых она восстала. За вины и преступления больших людей всегда отдуваются малые. Большие платят положением, богатствами и землями, малые - жизнью и кровью. Хотя на этот раз и многим большим, по меркам Ирчема и Кермы, пришлось умереть.
В Керме гарнизон был, как на грех, мал - ветераны уже вышли в отставку и уехали вниз, а новобранцы задержались на чьей-то вельможной стройке по пути и до верха ещё не добрались. Если бы, как встарь, городом управлял комендант, возможно, бунт задавили бы и этими силами. Но с некоторых пор здесь казалось так спокойно, так тихо и хорошо, что комендант был заменён правителем - то есть в первую очередь, гражданским чиновником, и имя ему - Неб-кау-Нефер. Тот, конечно, был достоин происхождением и связями, но не мог похвастаться военным опытом. Он смог только запереться и отправить по Реке гонцов с сообщением о бунте, и даже позабыл о патрульных, несущих службу на путях вокруг Кермы. Судьба большей части дозоров была печальной - кого миновала судьба встретиться с большим отрядом бунтовщиков, словила петля голода и жажды.
Каковы бы ни были причины бунта, его следовало сначала подавить, а потом уж устранять ошибки и преступления, вызвавшие его. Первый приближенный царского сына Куша, Иуни, в отличие от растерявшегося добровольного затворника Кермы Неб-кау-Нефера, был решителен и опытен. Прекрасно понимая, что время решить вопрос малой кровью упущено, он ещё лучше понимал, что, дожидаясь помощи из Чёрной земли, он только увеличит цену победы. Кроме того, возникнет резонный вопрос - а куда смотрел он, Иуни, в отсутствие князя Юга ответственный за покой земель и довольство казны? И почему не смог справиться с бунтом? Уж не потому ли, что замыслил злое и преступное? Каждая минута промедления была ударом не только по двум землям - но и по нему, Первому приближенному царского сына, которого этот князь в случае неуспеха и назначит виновным за всё.
Он немедленно разослал во все неугрожаемые города и крепости гонцов с ясными приказами - какие и под чьим руководством отряды прислать, куда и в какой срок им надлежит быть на месте. Роспись его (недаром он был опытен и умел) была хороша, и не многих обошел вниманием начальственный взгляд. Не забыли и Гончих... И Деди, и Иаму отправились в поход с большей их частью, в городе осталось лишь одна десятая всей стражи. Сатепа и Руи плакали, провожая Иаму, каждая о чём-то своём, Мерит-Хатор проводила мужа с отстранённой улыбкой богини, уверенной в благополучном исходе.
Как и все бунты, этот тоже был подавлен. Ведь, если его не подавили - какой же это бунт? Это победа нового, справедливого над умершим, но пока еще не понявшим это и не сдающемся. Как только большая часть войск прибыла к месту сбора, поход начался. И, как всегда в стычках между армией, какая бы слабо обученная она не была, и бунтующими козопасами и пахарями, как бы ловки и сильны они не были, победила армия, правильное снабжение и расстановка войск. Отряды бунтовщиков разгромили, многих уничтожили в бою, многих изловили и обратили в рабов (конечно, часто просто тех, кто попался под руку, но многих все же и воистину бунтовавших.) Кое-кто разбежался. Иуни понимал, что главное - не выиграть войну в бунтующей земле, главное - выиграть мир. И придется принимать поклоны и улыбаться даже тому, кто вчера резал чиновников Великого царя или убивал его солдат - если он будет ловким настолько, чтобы спрятать главные грехи или ещё более ловким - чтобы оказаться нужным в месте своём для услуг Великому Царю...
Зачинщиков (или назначенных таковыми) поймали, проломили им булавами головы и развесили в видных местах на устрашение всем прочим. Несколько деревень сожгли и разграбили, урожай собрали и вывезли, деревья вырубили, скот и население угнали. Вожди и старосты остальных городов, городков и деревень, более счастливых или более нужных, униженно ползали в пыли на животе своем, подобно змеям, вымаливая прощение и одновременно решая сложную задачу - уцелеть самим, по возможности - возвыситься за счет павших бунтовщиков или тех, кто показался неблагонадёжен, и втоптать в пыль возможных соперников. Были взяты и заложники - дети из семей всех мало-мальски значимых правителей и вождей. Их дОлжно было отправить в столицу - полупленниками, полувоспитанниками царя. Причем везти их следовало как гостей, и важных, но чтоб ни один из них не сбежал в пути.
Высокая, но сомнительная по своему удовольствию честь сопровождать их досталась Деди (ну, и Иаму, куда ж без него). Хотя, честно говоря, именно военная доблесть Иаму в немалой степени была причиной этого назначения. Он и в самом деле был великим воином. Правда, сражаясь подобно льву против бунтовщиков, в боях и разграблении двух деревень он не выходил из навеса на корабле вовсе. Деди знал причину подобных странностей, и не неволил его к негодным делам, но сам, конечно, позволить себе роскоши не воевать по желанию не мог. Так что второй причиной были и его собственная доблесть, а также две небольших раны и самые большие размеры взятой золотом добычи (скота, рабов и прочего многие захватили больше, но золото сейчас особенно было важно для победного рапорта в столицу). Однако в том, что вели себя пленники тише поступи Анубиса, несомненна была заслуга именно и только Иаму. Он был для всех них какой-то легендарной личностью, для кого - страшным, для кого - знаменитым, для кого - непонятным, но для всех - великим и почитаемым.
Так вот и получилось, что славный поход Деди и Иаму затянулся почти на четыре месяца и домой они вернулись уже почти в сезон засухи. А дома...
Дома было так - что не понятно было, может, лучше бы в Керме довелось погибнуть? Будто Деди до отъезда был в доме повязкой из мягчайшего льна на ране - вроде бы и не заметно... А вот исчезла она - и нарыв надулся и лопнул, покрыв всё гноем и вонью...
Глава 5.
Помимо главного и обоснованного мятежа были и другие сполохи. Давно не было в Вавате грабительских налётов диких негров. Казалось, что всем кусачим псам зубы выбили давно, и уже забылись и привычные пути набегов, и повадки набегающих. И хотя Кубан был намного северней Кермы, но всё ж не стоило поселянам, а уж тем более правителям быть столь беспечными...
Примерно через месяц после начала бунта какие-то немирные маджаи из непонятного рода-племени (а может, собранные под рукой какого-то вождя военного сообщества из разных кланов) прошли, не замеченные ни с одной дозорной вышки, караванным путём до Кубана. Возможно, что их выжил из их привычных мест бунт, возможно - его подавление, ведь миротворцы били, не особо разбираясь, бунтовщики ли перед ними или нет, по принципу - на кого боги послали, тот и огрёб полной мерой. Маджаи прошли - от изгиба Хапи между четвёртым и пятым порогом до Кубана по старой караванной тропе и всласть пограбили окрестные поселения. Патрульной службы не велось - ведь все резервы были отправлены на подавление мятежа, да и, казалось, у затухающего, издыхающего под копьями и на колах бунта не достанет сил на что-то большее. Словом, не было патрулей, а черепки проклятий, закопанные жрецами-херихебами,*(херихеб - 'тот, кто при свитках', или 'человек свитков'. На самом деле всё не просто, возможны три варианта интерпретации данного титула: а. Он означает реальную жреческую службу в храме, связанную, в первую очередь с текстами, заклинаниями и обрядами, но и с делопроизводством.
б. Он является сопровождающим титулом чиновника, за которым не стоит реальная жреческая служба.
в. Он означает исполнение жреческой службы в гробнице частного лица, при этом не обязательно быть настоящим, 'рукоположенным' жрецом. Но в целом - это в первую очередь колдун, маг и чародей) так давно не подновлялись так давно, что проклятья утратили силу. А может, их победили колдуны налётчиков - всем известно, нет сильнее заклинателей, чем из Куша, даже сам Тутмос Великий опасался их.
Изобразив движение вверх, к Абу, грабители в действительности вернулись назад. Хотя, может быть, что от крупной банды откололось несколько мелких, а затем кто-то вернулся с добычей назад, а кто-то - сложил свою курчавую голову на радость грифам-падальщикам и шакалам. Снова собрались вместе, уже с добычей - скотом, рабынями и рабами, утварью, что поценней, и направились в обратный путь.
Золотые и аметистовые рудники к восходу от караванных путей в начале их похода вызывали робость у маджаев, и они на мягкой стопе обошли их. Но тут и лёгкие победы голову вскружили, и то, что воды на обратный путь взяли недостаточно для своего выросшего обоза и полона из скота, женщин и детей, а бросить или прирезать уже свою собственность было жаль. Так что, сойдя с караванного пути, они, направившись в первую очередь за водой, захватили добычу намного более заметную, чем в деревушках и предместьях Кубана. Вообще же их самоуверенность граничила с глупостью, шли они медленно, и в любой момент могла последовать атака с тыла. Но не последовала - их ждали ниже по реке, опасаясь прорыва в сторону Абу. Из-за невероятного нахальства рейда правитель Кубана Хуи решил, что нападавших было не меньше трёх - пяти сотен, хотя вся их ватага насчитывала лишь полусотню с небольшим.
Была то просто наивная наглость, или коварный расчёт, но результат от этого не изменился - дикие негры на рассвете ввалились в Ущелье хесемен* (аметиста) - и на удивление легко завладели прииском. И снова их глупость и нахальство перехитрили высокомудрых египтян... Маджаи даже не удосужились оставить обоз и пленников под присмотром сзади, и неспешно, переговариваясь и напевая, топали вместе со стадом. С другой стороны, оставить достаточное количество народа для того, чтобы следить за скотом и пленными было тоже невозможно - некому было бы нападать на рудник.
Стадо было тоже не особо большим, надо сказать, но составлено из самых лучших и сильных животных. Замечательные золотистые и двухцветные коровы и быки, длинноруные бараны с винтом мощных рогов, ослы... Увидев медленно бредущий, мычащий и блеющий скот, ночная стража решила, что по холодку пришёл караван с припасами. Да и погонщики не вызвали у них удивления - а кому ещё гнать стадо, как не жалким неграм. Впрочем, половина охраны была такими же неграми из нехсиу и маджаев, что не мешало им говорить 'жалкий негр' в отношении тех, кто не имеет счастья служить Двум землям, а влачит полудикую жизнь в полудиких краях. Ошибка караульных стоила дорого и им, и их спящим товарищам - торопясь и не веря в свою удачу, налётчики вырезали всех охранников. Почти никто не оказал сопротивления - спросонья, с перепугу или просто от привычки к спокойной (хоть и нелёгкой) жизни, от неверия в то, что их сейчас убьют сдавались легко, но, стоило им сложить оружие, как их тут же сгоняли небольшими группами, укладывали на землю и резали, словно овец. В итоге охрана, которой было ненамного меньше нападавших, пала вся (или почти вся), не оказав никакого сопротивления. Лишь несколько человек (кстати, именно из маджаев и нехсиу)*(маджаи более полукочевые и дикие обитатели Куша и Вавата, нехсиу - более оседлые. Маджаи и нехсиу не являются ни неграми, ни жителями Египта по крови, причём нехсиу ближе к египтянам, а маджаи - к неграм. Причем роды маджаев иногда считались имеющими общий корень с нехcиу. Как-то так...), с оружием в руках отстаивало свою жизнь и отстояли, прорвавшись в восточную пустыню. Их даже не стали преследовать - они просто выбрали другую смерть, вот и всё. Одни, без воды и припасов - долго ли они проживут...
Впрочем, дерзкие захватчики скоро пожалели о своей кровожадности. Только увидев размеры добычи, дикари поняли, какая удача свалилась на них, и от этого чуть не зарыдали. Ибо унести всё добытое золото и камень хесемен, с учётом необходимых припасов и запасов воды, было невозможно. Хорошо, хоть не перебили в горячке и рабов, добывавших золото... Караван вырос чуть не вдвое, но половина бывших золотодобытчиков тащила воду и припасы. День отсыпались и собирались, а под утро, когда небо ещё было темным, но рассвет уже подкрадывался с востока, бесформенной ордой, ревущей, пыхтящей и суетящейся, побрели восвояси. Скорость упала ещё больше, и вожаки озабоченно прикидывали - хватит ли воды и припасов для того, чтобы убраться в безопасные края. Не успели ещё улечься пыль, поднятая многочисленными ступнями и копытами, и затихнуть шум, как с гор ущелья спустились вырвавшиеся защитники. Их было семеро, пятеро из них были ранены, двое - тяжело. Отогнав наглых грифов и рогатых абиссинских воронов от разбросанных там и сям тел погибших, которых никто не удосужился убрать, они попытались разобраться с тем, что им осталось после набега, что они сделать должны и что - могут. Всего нашлось тридцать четыре убитых, из них двое были рабами-шахтёрами, попавшими под горячую руку, но их решили похоронить вместе с воинами, как погибшим в одном бою - неслыханная честь! Правда, их похоронили не как воинов, а как чёрный люд - и они лежали в общей могиле на боку, свернувшись, как впавший на самое жаркое время в спячку грызун...
На удивление, нашли и трех выживших, двух раненных сильно, так что и не понятно было, как они еще живы, и одного - просто оглушённого дубинкой, хотя и сильно измазанного кровью и помятого. Это его спасло, а также то, что, придя в себя, он не застонал и не пытался встать, так и пролежал под начавшими пахнуть, а к вечеру - так и вовсе смердеть трупами. Еще больше ему повезло, что недостаток времени и избыток добычи не дали бандитам времени проверить, всех ли они прикончили. Да и зачем - солнце добьет раненых, или стервятники, слетающиеся на трупную вонь.
Вообще запах на месте бывшего рудника был ещё тот - испражнения стада и людей, покойники, лежащие на жаре, остатки победного пиршества, гарь от кострищ, в которые попало и то, что дальше унести не представилось возможным... Коровий навоз быстро превратится в топливо, так что это как раз не беда. Но мертвецов выжившие охранники убирали не только из чувства последнего долга и армейского братства, а и из-за желания избежать болезней и вони. Да и кусачие серые пустынные мухи слетелись в невообразимом количестве. По счастью, дикари не стали бросать падаль в колодец. Может быть, из-за пустынного почтения к воде и её источникам, может - из самоуверенности. Так что то, чего больше всего должен был бы бояться десятник, естественным образом возглавивший выживших, не произошло. Правда, он и не боялся подобного, сам будучи местным уроженцем. Он знал, что совершить такое в высшей степени неразумное дело мог бы египтянин или клятвопреступник, но не нехсиу или маджай, разве уж совсем загнанный в угол. Так что вода у них была. После водопоя такого количества людей и животных и набора в мехи её было мало, она была грязной, но она была. Припасов было меньше. Гораздо больше, чем припасов, было золотоносного кварца и хесемена - налётчики взяли только очищенное золото и самые лучшие камни. Больше радовало то, что почти не разорённой оказалась кладовая лекаря - видно, снадобья и травы не заинтересовали налётчиков. Беда в том, что ни полотна для перевязки, ни меда для обработки ран не осталось, а многое было рассыпано, разбросано, затоптано и перемешано, утратив ценность. Но все же можно было заняться своими наспех замотанными ранами.
Десятником был средних лет жилистый и высокий нехсиу по имени Нехти, и всякому, кто прожил тут долго, было ясно, что он родом с из северного Куша и добрый воин. Лицо от природы он имел правильное и гордое, с большим, но чуть покатым лбом. Глаза большие и со спокойным уверенным взглядом, карие с чуть желтоватыми белками. В одежде он всегда был аккуратен, амуниция и оружие были всегда его гордостью и самыми лучшими, какие он мог себе позволить. С левой стороны вверху не хватало одного зуба сразу за клыком. На шее, помимо ожерелья десятника, он носил сильные амулеты и мешочек с тайным оберегом, который никогда никому не показывал. Парик и одежда у него были небогаты, но опрятны, а сандалии - пригодны для долгих походов в каменистой пустыни.
Он осмотрел раны своих подчинённых и спасённых, обмыл и очистил их, кому требовалось. Народ по большей части выжил бывалый, и своими ранами, если они были невелики, они уже озаботились, но Нехти считался ближе к богам, и его заклинания над ранами солдат должны были быстрее дойти до богов. А без заклинаний, как всем известно, лечение будет намного слабей, если вообще приключится. Всех тяжело раненых уложили в тень под навесом и приставили к ним, как сиделку, одного из солдат потолковей. Он должен был помогать им, кормить их, отгонять мух, укутывать ночью и жечь для них костер. Это было, к сожалению, всё, что можно было для них сделать после перевязки. Озабоченно посмотрев на одного из своих солдат, раненного в живот, десятник печально поцокал языком и лично принёс кувшин вина поближе к нему, отфильтровал его через мелкое сито в кувшин с широким горлом. В кувшин он вставил трубочку для питья. Нехти прекрасно понимал, что пить при таких ранах не стоит, как понимал и то, что шансов у его подчинённого почти нет. Вино хотя бы немного облегчит ему страдания. Правда, Нехти не сомневался, что часть вина облегчит страдания сиделки...
Ран у самого десятника было много, но всё мелкие и резаные, а не рваные или дроблёные. Бывалый Нехти сразу же, ещё до похорон погибших, сам промыл их несладким вином, зашил те, что побольше, вываренными в кипящем вине жилами и заклеил те, что поменьше, полотном, пропитанным снадобьем имереу*(на самом деле состав имереу неизвестен. Про мумиё это мои бредни). Основу для него Нехти сам собирал в тайных местах, где на него не могла попасть вода и солнце. Это было невзрачное и вонючее почти чёрное или бурое вещество. Он хорошо разбирался, где его лучше брать для ран, а где - для переломов, сам собирал, растворял, очищал и вываривал до нужного цвета и клейкости. Но добавления в имереу делали лекари, вместе со своими снадобьями и чарами. Затем он обложил раны свежим сырым мясом на один день. Поскольку командиров, кроме него, не было, а все спасшиеся были маджаями, он, не опасаясь, поступил по вере предков - мясо он вырезал у убитых им самим двоих врагов, похороненных налётчиками тут же. Он без церемоний разворошил их могилы и спокойно, как из антилоп, вырезал из них подходящие куски из бедер и ягодиц. Теперь и в посмертии они будут служить и подчиняться ему! Также Нехти отрезал им правые кисти, как трофей и доказательство подвига. Поскольку предъявлять их надо было в Кубане, он подвесил их сушиться на солнце, привязав верёвками за пальцы. Через некоторое время мясо с ран он выкинул грифам, завершая обряд, и обработал раны мёдом, маслом и корпией. Всё это у него было благодаря многолетней привычке ночевать, подложив под голову малый походный мешок, в котором были не только снадобья, но и еще с десяток мелких, но необходимых вещей. Вскочив по тревоге, он схватил не только оружие, но и закинул за спину свой кожаный мешок на ремне, за что теперь был благодарен себе и богам. Ещё его сильно беспокоила не проходящая боль в левой руке.
Но признательность богам нельзя откладывать на потом, иначе, обидевшись, они могут больше и не помочь. Поблагодарив цветными тряпочками духов места первыми, ибо здесь они сильнее всех, он вознёс молитву Апедемаку. Раскрасив лицевые ритуальные шрамы синим и красным, возлив ему последние капли вина в чашу и добавив туда же своей крови и мёда, он произнёс нараспев:
- Славься, Апедемак, властитель Наги; великий бог, властитель всех мест и земель, краёв и деревень наших; блистательный бог, главенствующий в Нубии! Лев юга, сильная рука! Великий бог, снисходящий к тому, кто взывает к нему! Тот, кто таит тайну, скрытую в его существовании, кто не различим взглядом. Кто собрат мужчинам и женщинам, кому нет преград ни на небе, ни на земле. Кто дает пропитание всем людям и носит поэтому имя 'Великий Бодрствующий'. Тот, кто направляет свое горячее дыхание на своих врагов и носит поэтому имя 'Великая Сила'. Кто поражает своих врагов... Тот, кто карает всех, творящих преступление против него. Кто готовит место для того, кто отдает себя ему. Кто дает тому, кто взывает к нему. Властитель жизни, великий в величии своем! Прими мои малые дары. Нечем мне выразить сейчас великую свою благодарность, кроме этих подношений. Но ты читаешь в сердце сына твоего, что, хоть приношеня малы, жар сердца моего тебе и признательность моя тебе велики и в надлежащее время я проявлю это подобающе. Славься, львиноголовый, славься, владыка Солнце! Ибо ты - всё и вся. Ты даровал твёрдость духу моему и силу рукам сына твоего. Повержены враги и плоть их едят твои птицы! И это - тоже мой дар к твоим ногам, убил я двух сильных во славу твою, и духи их служат тебе, как рабы! Славься, бог воинов и храбрых!
Как только он начал приготовления к молитве, трое его солдат деятельно присоединились к ритуалу. Один добыл откуда-то благовония, второй принёс фигурку льва из ляпис-лазури, третий - резные костяные бусины, и присоединили к дарам, после чего встали на колени позади Нехти и, напевая и покачиваясь из стороны в сторону, отбивали поклоны в те моменты, когда добровольный жрец возвышал свой голос, обращаясь к богу-льву.
Для них Монту, Амон, Ра и Хор - все были лишь проявлениями Апедемака, бога солнца и льва. Но Владычицу-Хатхор, которая слилась с Вайек, и Дедуна не благодарили - негоже их замешивать в дело, где пролилась кровь. Их почтили позже, во время обряда похорон погибших.
Нехти и трое молившихся были не маджаями по крови (хотя в войске египтяне всех их и называли маджаями), а нехсиу с севера Вавата. Они были темны, почти как негры, но лица их были более похожими на лица жителей Та-Кем, носы были орлиными и любому было видно, насколько они отличаются от остальных выживших, которые были истинными маджаями. Те тоже возносили свои молитвы своим богам и покровителям. Но вот и они покончили со своими обрядами.
Затем Нехти вновь обратился к духам места, уже от всех выживших, и принёс им другие жертвы, включая спасший его талисман, и талисманы-обереги всех уцелевших. Они впитали в себя зло, которое могло погубить их владельцев, и спасли их. Носить их теперь было нельзя, а вот отдать духам места - можно и нужно.
Теперь, наконец, можно было заняться погибшими. Конечно, Нехти, а тем более его солдаты, не были слугами Анубиса*(жрецы-исполнители погребальных обрядов) и тем более не было у них всех надлежащих снадобий и времени для пышных похорон, как у египетской знати. Да и обряд был бы для египтянина в диковинку... Всех погибших похоронили вместе в отработанной штольне, проведя над ними странную заупокойную службу из мешанины обрядов Куша и египтян, положив им в дорогу к полям забвения нехитрый скарб и припасы и засыпав вход. Никто не озаботился точным ритуалом отверзания уст, ибо не было ни одного жреца и волшебного жезла, да и погребальные пелены не были пропитаны смолой антиу и маслом хекену... Признаться, и сами саваны были условными - что на убитых было, то и стало заупокойной пеленой. Один из воинов изобразил из себя плакальщицу, и даже попытался станцевать положенную у дверей гробницы пляску Муу. Ещё двое помолились Дедуну и Матери-Хатхор и принесли им в дар самые красивые куски кварца да баранью ногу, оставшуюся от пиршества бандитов (которую уцелевшие сами потом и съели, ибо божеству довольно запаха, а живым этого маловато, особенно раненым). Осыпали покойных осколками аметиста и кварца - этого добра осталось много... Уста отверзли копьем десятника, надеясь, что так избавят души усопших от посмертной немоты. Поставили чаши с лучшим вином для великой матери.
Впопыхах и сразу десятник даже не разобрался, но теперь стало окончательно ясно, что у него треснула (или сломана) одна или две косточки в левой кисти - когда бил одного из напавших, плохо собранной в кулак рукой попал тому в лоб. Ладонь опухала всё заметней, делать ей уже к концу молитвы ничего не получалось. Нехти обработал имереу и её, приспособил две дощечки и обмотал тонкими полосками полотна, правда, пришлось просить помощи - одной рукой никак было не управиться. Повязки он поливал водой - чтоб хоть немного остудить руку.
Глава 6.
Следовало немедленно известить начальство о всём произошедшем. Но Нехти медлил. Начальник прииска был угнан в плен, главенствующий стражи и другие десятники погибли. Не понятно было, что случится, когда горестные вести дойдут до Великих. Его могут объявить виноватым во всём, а могут, в силу малости его звания, назвать героем. И куда слать гонца, в Кубан или Короско? Его военное начальство - в Кубане, но рудник находится в ведении начальника дома золота из Короско, и именно туда воинский отряд направили сначала, а не на рудник.
Поначалу десятник хотел отправить посланцами (он всё еще не мог решить, в Короско или Кубан - это и для хорошего ходока в добром здравии пять дней пути) не получивших ран, но, подумав, послал одного здорового и одного легкораненого, чтоб было видно наглядно, как они страшно бились и тяжко изранены. И отправил их всё же в Кубан.
Известия, доставленные гонцами, ошеломили правителя Кубана. Не взирая на всю значимость этой крепости и её склады, годные, чтоб прокормить в случае осады тысячу человек, гарнизон был всего лишь восемьдесят бойцов, да плюс ещё двадцать патрульных для окрестностей. Но потеря всего сбора хесемен и золота за сезон... Тут не отговоришься малостью сил... Буквально через час после того, как был заслушан доклад 'воинов достойных и отважных', все пять колесниц выкатились в сторону рудника, а за ними бежал отряд в два десятка пеших, лучших скороходов и следопытов. Нехти зря опасался, его во всех донесениях изобразили героем. Героев сейчас очень не хватало, в сложившихся бедственных условиях.
Одновременно в разные места по Реке отправились самые быстрые лодки с гонцами. Так уж вышло, что вся военная сила была выше и ниже по Хапи. В районе от Бухена и до Кермы было войско, судовые команды и ополчение, посланные на усмирение скверны. Выше, на острове Сенмут (Бигге) была ставка Начальника судовых команд Менчудидису, хитрого маджая, державшего под рукой лично ему преданных лучших бойцов, оставленных на всякий случай, сами же судовые команды размещались от Таххута до Пер-Птаха.
Была надежда зажать банду в клещи, но уж больно призрачная - они могли сойти с тропы в любом месте и растаять в пустыне мелкими группами, двигаясь от колодца к колодцу и от источника к источнику. Причём о многих из этих мест благословенной воды ни египтяне, ни даже их проводники не знали, а многие из этих источников были столь ничтожны, что после бандитов воды там невозможно было бы добыть несколько дней. А для того, чтобы добраться до окончания караванной тропы, нужно было одолеть три порога, враждебно-нейтральную Донголу, которая хоть и не разразилась мятежом, но до сих пор была на тонкой грани от него, и дружественную в данный момент Напату, которая появление солдат восприняла бы ещё болезненней. И при этом по поводу Мероэ и Нури и их реакции можно было только догадываться. Вообще вся эта история - и бунт, и налёт - была крайне не ко времени, и всё произошло с наибольшим возможным вредом.
Первый заместитель царского сына Куша Иуни, вельможа во главе людей, колесничий Его Величества и великий маджаев, едва получил вести о новой беде, прибыл из Анибы, где была его резиденция, в Кубан. Прежде, чем он разобрался в обстановке, огромная сеть уже пришла в движение и остановить её сразу не было никакой возможности. Получив сведения о банде из пяти сотен дикарей, движущихся вверх, к Абу, Иуни не медля ни секунды ещё из Анибы отправил самых толковых нарочных в Абу и на Сенмут. Маху было велено собрать всех, кого только возможно, вооружить, большую часть приготовить к защите укреплений вдоль первого порога, лучшую - отправить с частью судовой команды. Судовые команды было велено стянуть в кулак как последний резерв, но, без личного приказа самого Иуни не использовать в возможных боях.
Прочитав приказ и весть о полутысячной орде кровожадных дикарей, идущих к ним, Мах приуныл. Не выполнить приказ было никак невозможно, просто подобно смерти, выполнить - примерно то же самое... В городе практически не оставалось никого, из кого можно было бы собрать ополчение - все уже были наряжены либо на подавление бунта, либо на восстановление того, что бунт уничтожил, причем отрядами незначительными и раздробленными. Быстро собрать их не было шансов, более того, они сами теперь были под угрозой уничтожения. Но оставить без защиты Абу... Правда, можно было зацепиться за длинные стены укреплений, оберегавших тропу караванов вдоль порога, но их не мешало бы срочно подлатать.
Последним резервом были прошедшие только что, не смотря ни на какие бунты, годовой смотр молодые чиновники и назначенцы на работы - вчерашние школьники и отставные ветераны, по большей части увечные, да хему несут, люди списка. В этой бедственной ситуации даже ненавидящие Маха великие люди из местных, не говоря ни слова, выделяли отряды из своих людей списка, ибо что значило отдать сейчас из поместья десяток-другой работников с припасами, если есть риск потерять всех их да и само поместье тоже... Не время было думать об очерёдности призыва и правильных приказах из Дома Счёта людей - нужно было быстро спасать положение. В итоге, к весьма скорому прибытию отряда в две дюжины сорви-голов из судовой команды, грозное войско было собрано в Доме Счёта людей* (учреждение, заведовавшее переписями, призывами на работы и службу. Гибрид райкома, ЗАГСа и военкомата) и даже частично вооружено. Грустное это было зрелище. Полторы сотни почти стариков, лентяев, укрывшихся по щелям от походов, да пухлощёких маменькиных сынков, в одежде и полотняных доспехах с армейских складов и свежеобритыми головами под армейскими париками и платками. Несколько скрашивали картину ещё полторы сотни хему несут - людей в основном работящих и спокойных, но не воинственных. Посоветовавшись с Инебни, сыном Чехемау, наставником судовой команды (ибо тот был ещё и Маджаем Его Величества и разговор с ним был как полезен, так и не ронял достоинства), Мах разделил свое воинство на две части. Половина отправилась подновлять воинские укрепления, причём туда направили всех не привыкших еще к невзгодам и тяготам юных чиновников и самых свирепых ветеранов из прибывших с Инебни головорезов, равно как и половину людей списка. Работы было много, сделать её надо быстро, и хему несут будут основой стада, ветераны - его поводырями, а молодняк - он и будет молодняком, который проходит ускоренное обучение. Всех же начинающих чиновников из отставников приспособили к привычному делу - воинскому, и они составили охрану для строителей и разведку. Вооружили отряды просто - из дани (в основном, щиты из буйволиной кожи), снаряжение работы домов шнау и ремесленников юга, как Вавата, так и Та-Сети - армейские парики из растительных волокон, головные платки и стёганые передники - единственные доспехи, которые им достались. Собственно оружие было получено с гарнизонных складов - пращи, с пересохшей от времени кожей, и копья, отполированные временем и руками, чьи наконечники были наполовину уже съедены бесчисленными отковками края для остроты, да тяжеленные осадные щиты. С гарнизонных же складов получили армейские палатки. Хормени, как и многие другие анху из семей побогаче, взял оружие из дома, и проследил, чтобы это было записано в свитках. Из дома же он ещё прихватил, помимо того, что было выдано, широкий отцовский пояс из толстой кожи с медными бляхами, защищавший живот, от которого вверх шла перекрещивающаяся сбруя. В месте пересечения на груди тоже был медный диск, защищавший грудь. Это был отцовский трофей с давних времён, но ухоженный, кожа была смазана и не пересохла. Деди позволил бы ему взять этот доспех, не сомневался Хори. Ещё был взят кинжал, такой крупный, что Хори считал его мечом, праща и три копья - два лёгких метательных, и одно для боя на копьях. Ко всему оружию он был привычен, всё было по руке и знакомо. Свой лук - тугой, клееный из разных пород дерева и усиленный костяными накладками и жилами, Хори не стал брать. Лук был дорог и требовал ухода, и его было жалко, как и дорогие, тщательно сделанные стрелы к нему, и в пустыне он наверняка бы пересох.
Занятия с оружием и в строю были обязательны. После работ по ремонту. Скорее дотянуть новичков до уровня, когда их уже можно будет поставить в общий строй! И скорее привести в пригодное к обороне состояние стены караванной дороги! Борьба, соревнования между отрядами и строевая, строевая, строевая. Сначала без оружия, просто научиться ходить в ногу и на нужной дистанции, потом - то же самое, но трусцой. Потом - перестроения, сначала каждый учился выполнять команду сам, потом все вместе... Затем добавилось оружие, нелепое и неуклюжее в руках тех, кто его сроду не держал в руках, мешающее, задевающее и оставляющее на память о себе синяки, царапины и волдыри у хозяина и соседей по строю... И занятия с оружием уже вне строя и в строю, после чего шишек, синяков и ран прибавилось.
В первый же день их всех обрили наголо. Далеко не все из новобранцев могли себе позволить тщательно следить за внешностью. И теперь, в самый неподходящий момент руки новоявленных солдатиков сами ощупывали голову и уши, нарушая движение строя и выполнение команд и вызывая крики и наказания от их командиров.
Кормили их не то, чтобы впроголодь, но им постоянно хотелось есть. Да многие и не привыкли к такой еде - грубый хлеб, прокисшее пиво, сушеная рыба, лук, чеснок, горох... Хори удивлялся капризности и привередливости некоторых своих новых товарищей, да и их изнеженности, забыв, что сам ещё недавно был таким же. Правда, привередливость в еде исчезла очень быстро и у них...
Мерит-Хатор довольно спокойно пережила призыв Хори - ибо он был всеобщим. Хуже было то, что он вырвался из под её догляда и присмотра, и немедленно начал (о, она в том не сомневалась!) делать глупости. Она пыталась, пользуясь связями и влиянием, добраться до лагеря, в котором он жил и набирался воинских умений, но в этом ей помешал Мах, ибо разрешение на то, чтобы покинуть Абу и направиться в ту сторону необходимо было испрашивать непосредственно у него - город был закрыт. Правда, он пообещал немедленно по прояснению ситуации и уменьшении угрозы вернуть её мальчика в город, освободив от призыва. Несколько успокоенная, она вернулась домой, и в этот день работники удостоились милостивых кивков, а Руирести - даже похвалы за ужин.
У Хори же на ужин была работа и муштра. Адоб из поместий, известняковые и гранитные блоки из недальних каменоломен - всё пошло на ремонт длинных стен, сторожевых башен и караульных помещений. Тревожил водный путь - Хапи ещё только начинал съёживаться в ожидании сухого сезона, и был достаточно глубок для любых кораблей, способных пройти каналом Его Величества Тутмоса Великого. Поэтому в первую очередь латали укрепления в месте волоков, там же посадили самых метких стрелков и пращников и заготовили масляные факелы для освещения ночью. Одновременно продолжалась муштра и натаскивание, в первую очередь новичков.
Тем временем Иуни, конечно же, разобрался, что никаких пяти сотен мятежников, рвущихся к Абу, нет и в помине, а есть четыре-пять десятков (что тоже много, но уже не внушает ужасных опасений и колющих сердце предчувствий ) жадных и не особо сплочённых, но невероятно везучих грабителей. Непонятно такое покровительство к ним Хатхор, госпожи хесемена, и Хора-Хесемена, но - чего в мире не бывает? Он решил вернуться в свой дворец, в Анибу. Но надо было решить, как всё это преподнести выше и что повелеть ниже. Нет, открытая ложь недопустима, чати или любой другой семер или принц у трона тут же использует это против него - все готовы стать обоими глазами или ушами владыки... Да и у храмов было изрядное количество хранителей тайн*(официальный титул, между прочим) в любом месте, в том числе - в Нубии. Но вот как подать... С одной стороны, если представить это как часть мятежа, то потеря сбора даров Владычицы с рудника легко объяснима, и большие (либо ожидаемо большие) силы дикарей тут на руку. С другой - такие события могут стоить поста вельможному принцу, Владыке Южных стран, а он, являясь его заместителем и одним из старших Послушных призыву*(послушный призыву - люди совершенно разных социальных слоёв, но находящиеся в подчинении царского сына Куша или иного вельможи, нечто вроде вассалитета) царского сына может легко лишиться поста вместе с ним, и тут большие силы вторжения могут сыграть и на руку, и на погибель. Так ничего и не решив, он отправил уклончивый приказ Маху и Инебни, не менее уклончивую сводку Начальнику судовых команд, который формально ему не подчинялся и мог исполнять его приказы только в случае прямой угрозы, и отбыл назад, к великому облегчению Хуи, владыки Кубана, боявшегося промолчать, когда надо или сказать что-нибудь не во время, боявшегося отойти от высокого владыки и первого заместителя князя, в то же время - попасться ему на глаза и под руку в минуту его гнева. Формально он был почти равен ему чином, подчинялся лишь временно, пока по приказу князя замещал его, но явно боялся Иуни. Хуи не был повинен в случившихся на руднике Владыки Хесемен неприятностях, да и рудник ему не подчинялся административно, но своим поведением, и, как показалось Иуни, некомпетентностью и безволием вызвал у последнего не только раздражение, но и мысли о возможной замене его.
Менчудидису не зря получил свой пост. Он давно жил как египтянин, молился, как египтянин, одевался, как египтянин и был большим египтянином, чем многие уроженцы Двух Земель. В не менее расплывчатом и осторожном ответном письме, которое было образчиком верноподданического поведения, щедрой рукой рассыпал он намёки, расшифровать которые Иуни мог бы легко, но обвинить в чем либо обоих адресатов - было невозможно. Иуни всё понял верно. По сути, Начальник судовых команд предложил ему сделку и временный союз. Формально - он советовал отправить сильные отряды к старой плотине у Семны и к каналу от острова Сенмут, взяв под контроль с помощью Хнума*, владыки порогов, и первый, и второй пороги. Этим под наблюдение полностью ставился Хапи от первого до второго порога, а с ним - Вават, Иам и Ирчет. Ответственность за это возлагал на себя Иуни, а у Семны, как его заместитель - Менчудидису. На самом деле при ясности с силами грабителей это ничему не мешало, ничего не решало, но производило впечатление, да и входило в обязанности Хранителя врат*(один из титулов царского сына Куша), каковым являлся сам принц. То есть это можно было использовать при сохранении им своего поста как заслугу перед ним, а при его крушении - как мудрое и своевременное решение задачи, стоящей перед отлынивающим от дела опальным вельможей. Задача же преследования шайки, возврата похищенного и наведения порядка возлагалась на правителя Кубана, с которым у Иуни наметился разлад, а у Менчудидису были старые нелады. Для соблюдения приличий - поскольку в Кубане фактически не было сил, способных преследовать налётчиков полноценно и с реальным успехом - Маху предписывалось направить отряд для участия в поисках. С одной стороны, Мах давно был союзником Иуни и, при успехе поисков, победу можно было присвоить не себе, так хоть ближнику. А при неудаче - что ж, весь спрос с Хуи, правителя Кубана!
Иуни восхитился предложенным решением и, не меняя ни слова, переслал Маху папирус Менчудидису с пометкой от себя 'Нефер-неферу!', то есть - наипрекраснейшее! Мах всё понял как надо и немедля снял два отряда, один ветеранский с охраны, и один - молодёжный, Джаму Нефер, 'Прекрасный призванный на службу отряд'. Название словно пародировало название царской гвардии, и у Иуни удивлённо дрогнула бровь, когда он его услышал впервые, ну - имя дадено, ничего не попишешь... Редко, но такое случалось с отрядами джаму, правда это обычно значило, что их наставники были не особо свирепы и излишне снисходительны.
Стройка для выбранных отрядов прекратилась, а вот количество занятий, особенно для Джаму Нефер, с оружием и без, резко возросло. Теперь у них практически не было отдыха. Основное, чему теперь учили - действия строем в бою и действия группой вообще. Новички лучше знали теперь друг друга, отношения выстроились и вожаки обозначились, драк стало мало и они пресекались не только десятниками-наставниками из ветеранов, но и новоявленными вожаками, которых наставники пестовали и выделяли тем, что ставили ответственными перед собой за всю группу и наказывали, в случае чего, тоже за всю группу. Соперничество, которое поощрялось сначала, теперь наоборот, давилось в зародыше, и в первую очередь - самими вожаками молодняка. Но, конечно же, за столь краткий срок научить чему-то...Тем не менее, в один из ближайших дней новобранцев построили, назначили десятниками либо ветеранов из судовых команд, либо - некоторых из эьими же ветеранами намеченных новичков, и объявили набор в Кубан. Подоплёки всех этих событий не знали ни новобранцы, ни новоиспеченные десятники, чья стремительная карьера будоражила их честолюбие и усыпляла осторожность. Но задуматься времени уже не было... И отряды в Кубан были сформированы и назначены. Вопреки обыкновению, корабли пришли практически сразу с получением командирами этих отрядов предписаний от Маха, припасы, что удивительней, были уже погружены на них (из государственных закромов, за которые отвечал принц, а не Мах или Иуни) и уже через какой-то час после прибытия кораблей началась погрузка. В Джаму Нефер свежеиспечённым десятником числился Хори.
Мах выполнял свои обещания, данные Мерит-Хатор, и она на какое-то время выпустила мальчика из под контроля. В конце концов, у неё на шее дом, мастерская, поместье, хозяйство, слуги, бестолковые и не очень. И в конце концов, другие дети тоже нуждаются во внимании! Но кто же знал, что её сын проявит такое невероятное упрямство и такую же невероятную глупость! Он оказался одним из немногих новобранцев, заслуживших одобрение у наставников-ветеранов и одновременно - положение вожака у самих новобранцев. Правда, пришлось подраться, и не раз. Но когда происходил отбор отрядов в Кубан, сам мальчик и сбившаяся вокруг него ватага провернули дело так, что оказались в отряде Джаму Нефер. Несусветная, неимоверная глупость! Впрочем, чего ещё можно было ждать от такого ленивого мальчика!
И теперь весь гнев и возмущение Мерит-Хатор обрушились на виноватого во всём этом безобразии и безрассудстве - мужа, виновного хотя бы в том, что именно сейчас, когда он был нужен, он где-то шлялся и подавлял мятеж! Попутно полной мерой (хотя и заочно) воздалось и Иамунеджеху, да будут неровными его шаги и да порвутся его сандалии! Она словно позабыла об остальных своих детях, которыми только что собиралась заняться, и те вдруг ощутили вкус нечаянной свободы.
Мерит-Хатор направила знакомцам Деди в Кубане, к которым, она знала, можно обратиться и они не будут удивлены этому обращению, весточку с просьбой проследить за сыном, не дав ему потерять голову во всех смыслах, но так, чтоб он, избави боги, не понял и не заметил этого. Большего она сделать не могла, ей оставалось только ждать с лицом сфинкса и яростью в душе, мысленно обгрызая себе прекрасно отполированные ногти или запуская их (мысленно же) в физиономию то сына, то мужа. Дом притих, слуги мечтали стать невидимками, домашняя любимица - тощая кошка с загадочным взглядом Сехмет - временно съехала в неизвестном направлении. Себек-Эре и Котёнок пожалели об обретённой было на краткий миг свободе - она отлилась им дорогой ценой...
Вестей не было ни от мужа, ни от сына, и это злило ещё больше, так как приходилось довольствоваться слухами и додумывать их до немыслимых размеров. Она даже мечтала, чтобы пять сотен немирных дикарей, жалких негров, разрисованных красками войны, как можно скорее подошли к Абу. Её не беспокоила опасность - это пусть они опасаются, если окажутся между ней и сыном, зато он будет поближе! Хотя и Кубан недалеко - каких то два с небольшим шема*(шем равен 62,82 км) по реке вверх, правда, уже за порогом!
А Хори в это время впервые выполнял роль войскового командира. Десятника новобранцев-анху, но, тем не менее в ранге писца войска... Кто понимает - десятник может быть и старым служакой, заканчивающим карьеру, знающий об армии всё и вся, и начинающий чиновник, но вот писцом войска при этом стать сразу - это надо заслужить. Не помогали тут ни связи, ни богатство (хотя, в столицах - кто знает?). Тем более, не смотря на все слухи, ходившие по Абу о том, что Мерит-Хатор чуть ли не ириу хе-нисут - то есть входит в царский род, и Деди, и Хори считались неджесами* (нечто вроде шляхтича-однодворца, служивый человек, живущий только службой, первая ступенька в мир благородных). Тем не менее наставник анху, в чьём ведении был Хори, и которого полагалось называть при именовании 'почтенный человек, старший джаму, атакующий врага благодаря силе, любящий жизнь и ненавидящий смерть'* (Это всё реальный титул), и никак иначе, свирепый от своих шрамов на лице и по складу характера нехсиу Ментумес, описывая его при отборе отряда в Кубан своему командиру, Инебни, сыну Чехемау, дал ему характеристику: 'неджес доблестный, приятный, из города Абу, будет писец войска добрый, ловкий пальцами своими, смиренный, возвышенный любовью его величества, одетый среди джаму его; говорящий хорошо среди людей, пользующийся уважением меж друзей'.
Глава 7.
И вот они плывут на юг. Хори никогда не заезжал так далеко от дома. Это была ещё одна странность их семьи - они не ездили, как почти все, ни на праздники Бастет* (кошка, или богиня с кошачьей головой. Отвечает, среди прочего, за сексуальное наслаждение) в Бубастис, ни на великие мистерии Осириса, или на свадьбу Ра. Хотя в столицу приезжало, казалось, полстраны, опять таки - и посещение родственников дело святое. Они ж словно были отрезаны и заброшены в Абу, ни о какой родне и встречах с ней не было и речи (кроме того случая с дядей). Хотя родня наверняка была - появлялись письма, родители обсуждали что-то и кого-то, чьи-то семейные дела. Хори подозревал, что их собственные. Тайна щекотала, но, в свете осложнившихся отношений с родителями, не сильно.
Нет, конечно, он бывал неподалёку от Абу - на Филе, даже на Сехеле, поклонялся там с родителями по праздникам в храмах и приносил дары богам... Они бывали в гостях, и в городе, и в загородных домах и имениях. На охоте и рыбалке они объездили и черные и красные земли вокруг, и горы и реку. Но так далеко он всё же ещё не забирался. Самое дальнее место, до куда он с семьей добирался, был Небт* (Ком-Омбо) Старый храм, великий храм Хора, был построен ещё богом Имхотепом, но при Великом фараоне он был перестроен, ибо обветшал и пришёл в запустение, особенно за те годы, что правили чужеземцы. Храм вырос и был посвящен отныне Хору Великому, Хатхор и Себеку. Именно из-за последнего Деди-Себек и ездил сюда преклонить колени и принести потребные жертвы. Хори уже приносил жертвы Хору. Еще ему просто нравился сам храм. Нравились величественные ворота храма, возведённые по приказу царя-женщины и Великого царя. Еще ему нравилась стена Сета, на которой был изображен Великий, в руках у него были долото и мерная трость. Царь внимательно следил за стройкой, и тут, и южнее порогов, уже в Куше. Он считал, что храм и вера привязывают к Черной земле больше, чем солдаты и крепости. Ну, и торговля, конечно...
И хотя вражда жителей Небта к жителям Абу, а особенно Бехдета* (Эдфу), была велика (говорят, раньше доходило до настоящих сражений и даже человеческих жертвоприношений и поедания пленных), и Деди, истинно верующий и почитающий Себека, и Хори, как его сын, без боязни и преград посещали храм.
Филе оставался за порогом - юный десятник столько раз бывал там, что не жалел, хотя многие из его десятка сожалели о том, что они начинают свой путь за длинной стеной.
Хори испросил разрешения капитана и большую часть светлого времени в пути простоял на носовой площадке. Вдоль реки всегда мощно бурлила жизнь. Сначала - имения, загородные дома (включая и их собственный), деревни, городки... Они были густо нанизаны на реку, как бусины в ожерелье, украшены зеленью, не взирая на подкрадывающийся сезон засухи, шему, ибо 'рядом с Хапи всегда много воды'. К Хори подошёл старший их команды, посмотрел, хмыкнул, отправил на циновки - есть со всеми. Наскоро пожевав и запив, Хори вернулся на свой пост. Корабль шёл под парусом, но команда вовсе не бездельничала, и Хори разрывался между желанием посмотреть на работу матросов (он всегда любил корабли и ему было интересно на борту во время плавания всё), и любопытством к окружающему. Он едва не устроил охоту на бегемота, но у него не было гарпуна, по счастью. По счастью, ибо ему шепнули, что капитан почитает Таурт и поднять оружие на бегемота значило бы навлечь на себя его гнев. Помимо всего прочего, нужно было и следить за своим десятком - солдат без дела портится, как молоко на жаре. А занять их чем-то, да еще не мешая команде... Подумав, Хори вновь отправился к капитану в находящуюся в задней части корабля легкую надстройку из циновок. Посовещавшись, они устроили учения команды и джаму, в результате чего немало понервничали встречные лодки - откуда им было знать, что они учебная цель? Корабль лихо поворачивал, изображал таран или догонял лодки, а джаму учились держать строй на палубе во время манёвров, прикрывая щитами себя и команду, по возможности не мешая последней. Пришлось поучиться и вытаскивать людей из воды - во время резкого разворота, не удержавшись, за борт вылетел один из новичков, джаму по имени Тутмос. На этого лопоухого нескладного переростка (он был высок и неуклюж в своей длинной стати) вечно валились неприятности и несчастья. Однако он был старателен и исполнителен, почему и угодил в Джаму Нефер. Хори с удовольствием сменил бы его на кого-то менее исполнительного, но более удачливого, но, к досаде юноши, это было не в его власти. Повезло еще, что Тутмос, падая, обронил все оружие на палубе...
Ночью стало ещё интересней. Был месяц богини плодородия, Реннут, его пятый день. Видно, по берегам в этом месте жили переселенцы с севера, из Фив и Мемфиса, ибо они отмечали сегодня по северному календарю первый день месяца, псдженти *(календари в Абу и на севере не совпадали). Горели костры из ячменной соломы в честь богини, доносились голоса, песни и смех. Хори любил этот праздник дома, и грустно вздохнул. Они не приставали к берегу - Хори знал, что и не пристанут.
Он проверил свой десяток - сморенные речными битвами днем, все уже спали, даже караульный, казалось, спал с открытыми глазами. Ночь рухнула быстро, на небе высыпали звёзды, а воды Хапи словно светились изнутри. Было невероятно красиво и страшно. Никогда прежде, даже в храме, он не казался себе столь малым перед столь великим. Он чувствовал, что боги где-то рядом... Под плеск рыб (а может, и крокодилов), и лёгкий скрип снастей и дерева Хори заснул счастливым.
В Кубане ему не понравилось. Город умирал, и Хори это чувствовал, впрочем, спроси его - он, скорее всего, сказал бы (и это тоже была чистая правда), что после Абу он какой-то убогий, не взирая на то, что он был как бы не больше Абу.. Но всё как-то обветшало и ослабело. Даже Измеритель величия бога Хапи* (ну, то есть ниломер) был какой-то деревенский, что ли. Кубан при чужеземных владыках, о которых и не упоминают вовсе* (то бишь при гиксосских фараонах) не попал в лапы царя-Негра*(Во время гиксосской оккупации Куш стал независимым царством). Но теперь значение его слабело год от года - с возвращением в стране единой власти не то, что дождались старых порядков, но вот с переломом в борьбе с Девятью луками * (вообще все враги Египта) граница под тяжестью неутомимого напора новых владык двух земель проседала все дальше по реке - второй порог, затем третий...
Роль крепости Кубана, как щита Абу, давно упала, им даже правил теперь гражданский чиновник, а не комендант. Не смотря на то, что всё больше поселенцев появлялись здесь после побед Великого, и всё больше хозяйств появлялось в округе, город хирел, даже Храм Гора, владыки Кубана, давно не ремонтировали. А пустующие дома оседали и оплывали, никем не поддерживаемые, и служили жильём для одичавших котов и собак. Город находился между Абу и Анибой, столицей Миама, где построил свои палаты ещё принц Аменхотеп, царский сын Куша. Там нашли себе теперь место и сокровищницы домов серебра и золота, войсковые склады, хранилища товаров для торговли с нехсиу и маджаями и товаров от нехсиу, лабазы для дани и закрома для зерна и прочих запасов. Город Кубан просто оказался между - между городами, делящими власть и богатства, между временами когда он был нужен и когда стал лишним. Он просто стал МЕЖДУ, не нужный ни там, ни тут, с правителем, которого собираются затолкать, как и его самого, более удачливые и ловкие соперники. Впрочем, только ли с правителем города такое возможно?
Вот, например, сам предшественник нынешнего царского сына Куша, Меримоса - Аменхотеп. Он был вторым наместником стран юга, который носил титул Царского сына Куша, до того титул был попроще - просто царский сын. Был он обласкан и хорош при дворе, пережил даже смену владыки и остался, что было совсем непросто, на своем великом посту стража южных врат при новом живом боге, своём тёзке. Впрочем, после коронации нового царя именовать его следовало тронным именем - Неб-Маат-Ра...Однако мятеж пятого года* (то есть на пятом году правления Неб-Маат-Ра - Аменхотепа III) стоил принцу должности, титула, положения и состояния, он был низвергнут в прах и кончил дни в опале. Мятеж поднял один из местных царьков, ставленник Аменхотепа, некий Ихени, и, наверное, принцу не простили в первую очередь того, что он не разглядел крамолы и взлелеял предателя на груди своей и под рукой своей. Ведь этот презренный и враждебный негр начинал с полного ничтожества, ел с руки у принца и преданно глядел ему в глаза. Но постепенно он возвысился до того, что стал одним из заместителей Аменхотепа, собирал для него дань и возглавил соединённое туземное войско.
Царь, едва вышедший из детского возраста (ему только что минуло пятнадцать лет) не казался опасным, вся воинская сила в этих краях, все финансы и зерно были в руках Ихени, и, казалось, сами боги помогают ему. Все возможности сделать родину Ихени, страну Ибхат - сразу за вторым порогом - новым царством и отрезать от Двух земель всё до Абу были перед ним как главное блюдо перед именинником на пире. Но мятеж пришлось начать раньше того времени, когда он дозрел бы, как ядовито-сладкий плод. Меримос тоже был воспитан Аменхотепом, но дальше начал взрастать при дворе - он сумел понравиться царице-матери, ибо был пригож, свеж, из хорошего рода и с приятными манерами. Но, помимо этого, он был ещё и умён, многие уши и глаза остались для него в Вавате и Куше, и платил он своим приверженцам щедро, всегда защищая их, помогал им рукой и словом. Уже давно он тревожил царицу-регентшу и молодого бога рассказами о возможном бунте, попутно сделав всё, чтоб он приключился внезапно и для царя, и для Ихени, и так и вышло. В результате подавлял неподготовленный бунт царский сын Куша, только не Аменхотеп. Получив из рук молодого царя свои знаки - перо, золотые браслеты, посох и плащ, Меримос ретиво взялся за дело. Да по сути, у него многое уже было подготовлено и устроено на этот случай. Набрав к имеющимся у него царским гвардейцам полчища негров в Вавате, он их руками задавил и уничтожил мятеж, уничтожил в битве, которая произошла в 5-ю годовщину царствования молодого бога, что было воспринято тем очень благосклонно. Даже пошедшие за ним негры разбогатели, многие рядом с ним возвысились, и теперь у Меримоса было собственное, преданное и почитающее его войско и верные чновники на местах. Мятеж был назван Большим, или даже Великим, в честь его подавления. Были высечены изображения и изречения на стелах и построены храмы. Да и то сказать - ведь это, по сути, был единственный военный поход, в котором (ну, некоторое время) принимал участие сам царь... Но теперь, спустя ещё четыре года, злые языки - а, может быть, просто люди, знающие, куда дует ветер, ибо быть злым в отношении могущественного принца опасно - уже поговаривали о том, что нынешний бунт может и ему стоить многого, очень многого. Если не головы, то смены хранителя врат Юга... Правда, может то говорили торопливые глупцы... А может, слухи распускал сам принц - чтобы выявить маловерных и кривых на пути его под рукой его, кто знает? По крайней мере, пересуды эти доходили и до простых ополченцев. У походного костра не всякий знает, как правильно наточить свой клинок, но всякий уверен, как надо править страной и ведает тайную суть всего происходящего.
Впрочем, в Кубане Хори надолго не остался, так что наслушаться слухов и посплетничать не успел. Благодаря письму матери, о котором он не знал, и характеристике Ментумеса, о которой он догадывался, его назначили командиром отряда пехерет. Пехерет - это патрульные. Он и его десяток даже не успели получить тюфяки и место в саманных, давно не белёных и полупустых казармах Кубана, как его вызвали к военному начальнику, второму лицу после правителя Хуи. В случае осады в городе могло разместиться до тысячи солдат, но сейчас их было так мало, что они не могли даже уследить за казармами (а может, их начальник был слишком мягкосердечен к подчинённым, что значит - нерадив в своем долге). Хори вызвали, поставили задачу, выдали деревянные жетоны на получение снеди и пива, и отправили в дозор и патрулирование окрестностей в одну из старых сторожевых башен на караванном пути, по которому ушли налётчики. Так уж сложилось, что в отряд (не отправлять же одних несмышлёнышей анху!) вошли и уцелевшие охранники с рудника. Они же должны были стать и проводниками.
Глава 8.
Из семерых выживших при набеге и троих найденных после него выжило шестеро. Двое своих раненых и двое подобранных умерли, правда, в разное время - первый, из найдёнышей, потерял много крови. Он почти не приходил в себя, посерел, как пепел, мёрз, не смотря на жару, и тихо ушел на тростниковые поля Запада еще на руднике, пока посланцы в Кубан были в пути. Второй был свой. Он и сам про себя всё понял, уж больно это плохое дело - рана в живот. Бедняга сначала пил вино, всё больше и больше, но, похоже, это только усиливало его мучения. Он словно сгорел почти что в момент прибытия подмоги. Лицо страдальца словно стекло куда-то, как будто кроме черепа под кожей уже ничего не оставалось. Он так кричал, что десятник помог ему уйти к предкам, и это было правильно. Третий, снова найдёныш, не пережил дороги до крепости, хотя его и несли всю дорогу на носилках. Четвёртый уже благополучно попал к лекарям, они давали ему нужные сильные зелья, прикладывали к ране жир, мёд и корпию, творили заклинания и волшбу, и вроде он даже пошёл на поправку, но... Видать, не зря говорят, что нет сильней колдунов, чем в Нубии. Вечером он заснул весёлый, а утром не проснулся. Среди уцелевших и среди солдат гарнизона чёрной слизью пополз слух, что они - прокляты колдунами. Но тут уж десятник доказал, что не зря он командир. Жрец из храма Гора, владыки Кубана, херихеб - чтец списка и сам сильный чародей, прочёл молитвы, окурил и окропил их, и взяв при этом двойную плату за обряд. Именно это почему-то всех убедило, что теперь дела пойдут на лад. И действительно, больше не умер никто. Снадобья ли, молитвы ли, а может, заклинания и обряд снятия порчи делали своё дело, и раны начали заживать. Даже у тех, кому врачи сказали, определяя рану и лечение её не успокаивающую фразу 'эту болезнь я вылечу', а тревожное 'эту болезнь я буду лечить и постараюсь вылечить'* (фразы произносились в несомненных случаях успешного лечения первая и при возможных неприятностях вторая). Дольше всего выздоравливал сам десятник, по сути, спасший всех тем, что вовремя собрал под рукой всех сопротивлявшихся, и последний из спасённых, Иштек, как раз тот, которого стукнули по голове и который прятался среди мёртвых. Уже здесь, в Кубане, лекарь, осматривая Нехти, лишь одобрительно крякнул, налил ему вина и сделал алебастрово-полотняный лубок. Править кости, к счастью, не пришлось, молитвы и заклинания завершили дело. Раны же все заживали просто здорово, впрочем, у Нехти так было всегда. Кроме того, в городе было теперь две власти. Старшим воинским начальником, комендантом крепости, назначили, прислав из Бухена, тамошнего господина конюшен Пернефера. Никаких разъяснений - он ли подчиняется правителю города, или, наоборот, Хуи становится под его руку, дано не было ни тому, ни другому. Так что в Кубане было некоторое двоевластие. Кроме того, Пернефер хорошо знал и отличал Нехти, так что десятник, предъявивший порядком подвялившиеся кисти убитых им воров и бунтовщиков, получил награду, благодарность нового коменданта и отдыхал, наслаждаясь жизнью да еще тем, что, кроме отдыха и выздоровления, делать больше ничего не мог.
Хуже было с Иштеком. Видно, удар по голове немного повредил что-то в его сердце* (египтяне считали, что человек думает именно сердцем). А может, это лежание в обнимку с покойниками на припекающем солнце так подействовало... Ранее весёлый и озорной, тощий и долговязый молодой маджай стал немного... ну, странен, наверное, и больше всего походил на застывшего в поисках и ожидании добычи богомола. Если он и разговаривал с кем-то, то, в основном, с собой. В первые дни его тошнило, постоянно болела голова и хотелось пить, слабость не давала двигаться. На солнце удар по черепу напоминал о себе тем, что кружилась голова и подкашивались ноги. Но это постепенно уходило в прошлое. Остались же с ним запахи. Ему казалось, что сладкий смрад мертвечины въелся в него, в кожу, мышцы и кости. Он постоянно стирал свои вещи и мылся сам при первой возможности, и хорошо, что на руднике был обильный колодец, потому что, закончив стирать набедренную повязку, он мог начать делать это снова сразу же, немедленно... В привычку для Иштека вошло постоянно себя обнюхивать - он и сам не замечал, как, оборвав себя на полуслове, склонял голову к плечу и шумно вдыхал запах своей кожи, после чего мог, не закончив фразы, отправиться в очередной раз мыться и стирать свои тряпки. Парик он сменил, благо этого добра хватало, но и новый он постоянно срывал со своей небрежно обритой головы и обнюхивал порыжевшие от возраста и беспрестанного мытья растительные грубые локоны. Неприятней всего непривычному человеку было наблюдать, как Иштек нюхает себя под мышками или, сев на песке, обнюхивает собственные ступни и между пальцами ног. В полную луну он не мог спать, выходил из палатки и выбирал место для засады - нападения он теперь ждал всегда. Каждый жест он вымерял и соразмерял, от всех держался на дистанции, ибо подсознательно был готов, что напасть может любой и готовым надо быть ко всему и всегда. Даже когда он полностью обнажался для мытья и стирки, он всегда держал под рукой оружие. Несколько раз ночью он закапывался в песок, считая, что земля заберёт из него запах и укроет при нападении. К волосам на теле и голове он стал относиться небрежно. Про себя он думал, что застрял на полпути между миром живых и мертвых на полях блаженных, впрочем, может он и не думал ничего.
Порядком уже отдохнувшего и отъевшегося, отоспавшегося и разнежившегося Нехти тоже вызвали к старшему офицеру гарнизона вместе с Хори. Он был неприятно удивлён тому, что его подчинили какому-то ребёнку, но ничего не сказал. За недолгий путь к казармам он, однако, успел поменять свое мнение - у них с Хори состоялся очень короткий, но ёмкий обмен мнениями, из которого стало ясно, что Хори отдаёт себе отчёт в слабой выучке своего отряда, собственной неопытности, но, тем не менее, командир он и никак не иначе. Он уважает Нехти за опыт и отвагу и прислушивается к его советам. Наедине. И уважает как подчинённого, а не равного. Если завтра поступит приказ, меняющий их местами, он будет уважать Нехти как командира, и выполнит любой его приказ мгновенно, но до того ждёт подобного от десятника. Как ни странно, Нехти этот разговор не разозлил, а успокоил. Парнишка ему понравился, и видно было, что он не только в школе проводил время. А ершистость... Кто в его годы не торопится доказать себе и всем свою взрослость и значительность? В конце концов из такого может вырасти неплохой командир, пусть только вовремя совершит свои ошибки и набьёт свои шишки. Главное, чтобы рядом был толковый унтер - нянька при набирающемся опыта офицере. Видно, ему этой нянькой и быть. Что ж, места известные, и риска, видимо, никакого, наверняка дикие уже разбились на мелкие группы и с добычей разбежались по своим кочевьям и селениям.
Хори тоже приглядывался к нехсиу (хотя чаще называл его потом про себя маджаем, как называли части туземных войск, набранные в основном из маджаев. Так уж повелось, хотя разницу между этими народами Хори прекрасно знал и видел). Пожилой, уже далеко за 30. Высокий, жилистый, с мускулом мелким, но твёрже черной бронзы, и выделяющемся так, будто под кожей не было ни полдебена жира. Лицо правильной формы, удлинённое, некрасивое, но выдающее силу, испещрено ритуальными шрамами на щеках и морщинами везде. Нос орлиный, чуть крупноватый. Умные карие глаза с желтоватыми белками спокойным и рассеянным взглядом смотрят на мир. Голова бритая, на ней парик, рыжий от возраста - обычный армейский. Вместо набедренной повязки из льна - юбка из шкуры, и, сколько мог судить Хори - из львиной. Левая рука на перевязи. На каждой руке на предплечье - кольцо из меди за храбрость, на левой - явно только что полученное. Запястья широкие. Говорит правильно, но акцент иногда становится силён - налегает на 'А', некоторые гласные глотает, некоторые согласные тоже. Когда волнуется, фразы строит с повторениями и дополнениями, звучащими странновато. Именно благодаря разнице в говоре он не показался Хори похожим на Иаму, тот говорил как жрец-херихор, гладко, правильно и красиво.
Нехти направил посыльного за своими солдатами. Они же вместе с Хори отправились в третий крепостной двор, где, ожидая своего юного десятника, расположились его подчинённые. Все остальные солдаты, прибывшие из Абу на других кораблях, уже отправились размещаться в крепости. Кто-то из них усилит гарнизон, кто-то - тоже отправится в патрули... Но, насколько знал Хори (и Нехти), нигде больше десятника из анху не назначили начальником отряда.
Завидев Хори с незнакомым унтером, его солдатики оживились, те, кто сидел на корточках или развалясь, вскочили, и потянулись к нему, ожидая новостей и приказов. Хори скомандовал отряду построение. И вновь Нехти понравилось, как без панибратства, но и без излишней жёсткости Хори держит в руке своих мальчишек - а то, что почти все остальные были ещё резвящимися юнцами, сомнений не вызывало. Без разговоров, пререканий и напоминаний он собрал и построил всех, объявил, что Нехти - его заместитель, представил Нехти старших по тройкам и всех остальных, сам познакомился с его маджаями, слегка застыв при виде обнюхивающего себя Иштека. Объявил о месте назначения и задачах, которые они будут на этом месте выполнять. И, если мелюзге из Джаму Нефер это пока ни о чём не говорило, для солдат из неполного десятка Нехти сказанное с одной стороны означало, что отдых и приятные увеселения в городе закончены, с другой - шансов загреметь на тяжёлые и неприятные работы, подвернувшись под руку какой-нибудь мелкой штабной шишке, не будет. Проверив оружие и экипировку у новичков, Нехти недовольно забубнил что-то под нос. Но на этом он не остановился. Нубиец проверил, как они владеют пращёй и стреляют из лука, как сильны с метательной палицей, включая и самого командира, и остался крайне недоволен. Он отозвал в сторону Хормени и о чём-то пошептался, после чего отряд распустили на полчаса, а командиры вернулись к коменданту. Про себя десятник-ветеран уже начал думать, как и что подсказывать малолетнему командиру на постое в башне, хотя само место назначения опасения и не вызывало. Рука уже не болела, а ныла и чесалась, хотя с нападения прошло всего две недели, это раздражало и мешало думать, но не мешало ей пользоваться так сильно, как раньше. Кроме того, Нехти философски решил, что именно это позволило ему, опытному десятнику, бывалому маджаю смириться с верховенством малолетки, равного по чину и отставшего в опыте - неполноценность маджая как бойца и работника словно ставила их вровень.
Войдя к коменданту Пернеферу, Хори испросил разрешения присутствовать и для Нехти, после чего, произнеся нужные слова почтения, передал слово последнему.
- Отец мой, - обратился Нехти к Пернеферу (это прозвучало 'Атец м-й!), - прошу выслушать меня без гнева. Мой командир не служил пока в восточной пустыне, и не всё о ней пока знает. Это не беда, но беда то, что отряд его не оснащён должным образом, и не подготовлен правильно. Ты знаешь, отец мой, махар* (герой) и марьяну*(колесничий, в переносном смысле - знатный человек. Оба титула заимствованы от хатти и миттани, что становилось модным среди знати), что лишний вес оружия в Красной земле мешает, и знаешь, что воюют тут на расстоянии. Разве не ты прошёл страну Ибхат и далее, до самых высот Хуа? Ты ведаешь форму третьего колена Хапи и знаешь вкус бури той, что в песках. Ты заботишься о своём отряде, твои кони быстры, как шакалы, когда их пускают вскачь, они подобны ветру из Западных пустынь, ветру тому. Ты сжимаешь поводья и поднимаешь свой лук - тверда рука твоя. Ты отец своим воинам, князья и великие Вавата глядят в твою ладонь. Смилуйся же над своими детьми и вразуми их. Они должны быть подобны молнии, натёртой маслом, их же щиты излишне велики и тяжелы. У них нет добрых луков и всего два сносных лучника, считая молодого господина, неджеса доброго среди джаму его. Пращей неплохо владеют шестеро, и это радует, но пращи их стары и истрёпаны. Метательных дротиков нет ни у кого, кроме господина моего Хормени, и метательных палиц - тоже. Дозволь довооружить их из крепостного арсенала по своему разумению. И дозволь ещё взять припас для ремонта башни и ещё немного нужных добрых вещей - палатки, одеяла, жаровни для еды...
- А сладкого черного вина из подвалов чати* (премьер-министр) с печатью великого быка не надо? Или какую-нибудь из шепсет* (благородная дама) в поварихи? - смеясь, спросил комендант. Даже Хори было видно, что он в добром настроении и, кроме того, неплохо относится к маджаю.
- Отец мой, я не прошу излишнего, того-этого, как хлеб из Камха* (т.е., сирийский, один из лучших) или хлеб-келешет, как гвардейцам. Я прошу лишь потребное!
- Хорошо, я подтверждаю твою просьбу. Вызови сюда начальника кладовых, я дам ему распоряжение.
- Отец мой, зачем себя утруждать? Давай на черепке напишем приказ выдать мне желаемое, и ты подпишешь его?
- Угу, и узнаю, что ты вывез половину складов крепости? Нет уж, зови его сюда и сам приди с ним. А потом проводи десятника и его десяток в дом еды - молодые всегда голодны.
- Тогда я тоже молод, отец мой, и присоединюсь, с твоего позволения, к ним со своими людьми.
- Хитрец! Ладно, держи моё разрешение на это непотребство, - и он протянул особой формы деревянный жетон десятнику.
Глава 9.
Утро началось так рано, что было ещё поздно. Лишнего пива и вина вчера не было, потому все встали легко, вспоминая вчерашнее пиршество от щедрот коменданта крепости. Началась беготня с получением всех припасов и имущества, что заняло много времени. Нехти принимал всё придирчиво и старался - с запасом, запуская руку куда мог дотянуться.
- Если бы вторая была здорова - запустил бы обе, - ответил он Хори, сказавшему ему эту фразу, - нам всё это пригодится, вот увидишь!
Здоровенные пехотные осадные щиты сдали в арсенал. Хори с грустью смотрел на эти чудовища - сколько сил и масла потрачено на то, чтобы привести их в сносный вид! Длинные пики отправились туда же. Взамен были получены короткие копья, пригодные и для того, чтобы их метнуть, и для пехотного боя, и добрые луки на всех, не могучие луки марьяну, а маленькие, но достаточно тугие, склеенные для этого углом и усиленные жилами. Хотя и лучников, способных управиться с ними, было, как справедливо заметил десятник, только двое. А стрелять из лука враз не научишься. Но Нехти и Хори, совещаясь вчера, решили погонять новобранцев на месте - время, как они надеялись, будет. Пращи были обмятые, но крепкие. Пучки стрел, колчаны, нарукавники, запасные тетивы, точильные камни... Мечей или кинжалов получше добыть не удалось, но палицы, метательные из дерева и с каменным навершием для рукопашной, и стёганые пояса получили все. Кроме того, Нехти, посмотрев на их ноги, хмыкнул и добыл тройной набор прочных кожаных сандалий на толстой подметке. Тростниковые на пустынных камнях быстро истреплются в мочалку. Получили даже походные жаровни из известняка, палатки и одеяла, еду и еще тысячу нужных вещей. Все придирчиво проверили.
Караван был довольно велик - помимо десятка Хормени и семёрки Нехти, в последний момент в их отряд включили ещё десяток пастухов собак с псами. Они были без десятника, просто приданы отряду, и Хори назначил над ними старшим Нехти, поскольку совершенно не представлял, что с ними делать. Кроме того, с собой следовало взять запас продуктов на всю эту ораву людей и зверей, запас воды - в башне был колодец, из-за него-то она и стояла в этом месте, но никто не знал, сколько он сейчас воды даёт и какой. Помимо всего прочего, Хори держал в уме, что был и риск того, что дикари отравили источник - он не знал, что это маловероятно для жителей пустыни. Опять-таки, никто из них не знал, не потребует ли и сама башня ремонта, ибо заброшена она была давно. Поэтому в караване прибавился десяток вьючных ослов с мехами воды, глиняными сосудами с зерном, которые, как сказал Нехти, и пустые потом пригодятся, перемётными сумами с другой едой, а также драгоценными в пустыне досками и древесиной, а также инструментами. Ослов должны были вернуть в крепость трое погонщиков, тоже увеличивавшие их процессию. Нехсиу успокоил слегка оторопевшего Хори. Он сказал, что всегда так и бывает - чтобы довести десяток людей до места, приходится ещё два десятка задействовать. Как бы то ни было, Хормени ещё никогда не командовал такой толпой, и уже всерьёз начал опасаться за успех похода. Честно говоря, он запаниковал. До этого вполне справлявшийся, юноша стал суетиться, делать сам то, что должны были сделать другие и не делать того, что сделать был обязан. Хорошо, что Нехти это вовремя заметил, и сумел слегка привести его в чувство, да и просто взял на себя значительную долю руководства, сделав вид, что это ему приказано. Хори было стыдно, но, в отличие от матери в подобных ситуациях, темнокожий десятник с рукой на перевязи не вызывал раздражения. Вообще, мелькнула малодушная мысль свалить всё управление караваном на маджая, но Хори смог её победить.
Перед выходом Хори построил отряд и объявил, что скажет короткую речь. Нехти искоса глянул на него и слегка кивнул - то ли сомневаясь, то ли одобряя...
- Не все из вас привычны к Красной земле. Я думаю, пастухам собак и тем, кто давно здесь служит, это всё давно известно, но говорю для всех и спрашиваю всех. Кто ваш злейший враг в пустыне?
- Лев? - неуверенно спросил кто-то из анху.
Хори молчал.
- Пыльная буря, - утвердительно сказал один из старичков.
- Пересохший колодец, - а это уже один из пастухов собак.
- Вы. Вы сами, точнее, ваша глупость и самоуверенность. Не ленитесь думать. То, что было привычно в Абу, неприемлемо тут. Оценивайте, что будет после вашего каждого шага. Отходя от лагеря по нужде - возьми тыкву с водой на день. Уже справляя нужду - смотри, не наступишь ли ты на змею или скорпиона. Они не бросятся на вас сами, но Селкет*(богиня-скорпион) и Уаджет наделили своих детей способностью защищаться, если вы будете опасны для них. Ложась спать, окружи себя волосяной верёвкой. Устало плюхаясь на камень - глянь, не вышла ли погреться фаланга на тот же камень. Загребая песок сандалией, подумай - не скрылась ли там змея. Я думаю, что лучше вам скажет десятник Нехти.
Нехти, одобрительно слушавший молодого командира, хрюкнул и откашлялся.
- Ну, всё верно сказано. Короче, ты одной рукой рули, а второй смотри! Я в пути присмотрюсь ещё, чего вы стоите, и тогда подробно всё приподобъясню. И - ваше обучение продолжается, молодёжь! Вы еще не солдаты двери Великих Врат, и только делаете первые шаги в эту сторону! Вы пока - переодетые и бритые домашние детки, которые думают, что они знают и умеют всё о войне. А вот если некоторые думают, что я затылком не увидел, как они нагло улыбаются мне в лицо всеми своими мыслями при постной морде на лице, те прекрасные люди страшно просчитались, и по прибытии на место войдут в жестокий прогиб, как последняя завитушка на молодых усах гороха. И бегать эти кто-то будут как молодые куланы от льва и обратно взад-назад. Я понятно их донёс, мысли те? А то, если кто что недопонял своей головой - доучит ногами, - и он повернулся к вытянувшимся в струнку своим старым подчинённым, которые, казалось, даже дышали через раз в эту секунду. Чуть замедленно сообразив, молодёжь тоже подобралась и даже обошлась без гыгыканий.
- А ну разойтись грузиться и таскать! - рявкнул десятник, и все, включая собак, припустились выполнять, ещё даже не поняв что. Хори восхищенно его выслушал и вздохнул - ему до такого было ещё далековато. Постепенно метание стало осмысленным, и припасы живо стали распределяться между теми, кто их понесёт - ослами и людьми.
Помимо всего этого столпотворения, готовящегося в путь, с командирами стоял также какой-то писец из крепости - впрочем, Хори к нему не приглядывался. Правитель прислал папирус с приказом взять с собой писца 'чтобы оценить потребность в ремонте и его размер', и вот он шёл с отрядом. Как и жрец из храма Гора, владыки Кубана, Саи-Херу (впрочем, из младших по чину) - дабы снять возможные злые чары, обновить черепки проклятий, закопанные на дороге, и, заодно - проверить, не отравлена ли вода и не оставлено ли заклятий. Жрец был довольно велик годами (так казалось Хори), довольно мал для этих лет чином, но надут от гордости, тучен, чванлив и спесив. Он имел на всё своё мнение, рядом с которым ничьё другое в расчёт приниматься не могло. Он знал всё лучше всех и напрягял весь караван поголовно, включая даже ослов, которые его дружно невзлюбили и пытались или лягнуть, если он проходил сзади, или укусить крупными жёлтоватыми зубами, если он был впереди.
Никто и не ждал, что жрец будет что-либо делать по сборам отряда или потом - по обустройству лагеря, но того, что он затребует, чтобы его несли на носилках, тоже как-то не планировали. Хори, поймав беспомощный взгляд Нехти, понял, что это тот вопрос, который решать нужно именно ему. Ясно было, что маджай и должностью не вышел, да и портить отношения с жрецами ему было не след. Иное дело - приезжий свежеиспеченный офицерик - мальчишка явно не из простой семьи. Хори пригласил жреца в сторону и вежливо объяснил, что нести его получится только за счёт груза, так что возможным это не представляется. Если бы тот не начал кричать, никакого урона ничьей чести не было бы. Но - Хори был слишком юн, чтобы сдержаться, когда перед его носом размахивают руками, брызгая в лицо слюной и окатывая волнами тяжёлого нездорового дыхания изо рта. Он и не сдержался, громко сказав, что самое большее, что он может сделать для почтенного жреца - это позволить навьючить на осла его имущество. Хотя лично он, Хори, не видит, чем несчастное животное это заслужило, и чем один осёл хуже другого. Сказано было громко, хлёстко, и за глаза теперь никто жреца иначе, чем 'заслуженный осёл', не называл. Но Хори уже сам себя ругал в душе за эту резкость - как теперь солдаты будут верить в силу заклинаний, как они могут уважать жреца? Да и врага нажил, причём из жрецов, каким бы он ни был...
До сторожевой башни, до которой был всего неполный шем, добирались за два с лишним дневных перехода - груза было много, Хори не хотел изматывать недавно раненых ветеранов и, в то же время, старался побольше нагрузить свой десяток, компенсируя их неопытность тяготами и испытаниями. Тем не менее молодечество и жеребячество у анху из Джаму Нефер временами вырывалось в самое неожиданное время и по самым неожиданным поводам. Лишь во второй половине дня они выдохлись и понуро переставляли ноги.
Но вот порозовевшее-полиловевшее небо показало, что первый день похода близок к концу. Становилось прохладно, да и вообще следовало подумать о ночлеге и ужине, хотя прошли и меньше задуманного Хори. Еще в начале пути, как только они отошли от крепости, по тихому совету маджая, Хори выслал вперед и по флангам три дозора, в каждом было по два человека и собака. Время от времени они возвращались к процессии и докладывали свои наблюдения. При последнем возвращении головного дозора Хори отправил вместо них троих ветеранов из Кубана и Нехти за старшего - выбрать подходящее место для ночёвки и начать его готовить для стоянки.
На взгляд Хори, а уж тем более Нехти, ночёвка прошла спокойно. Было холодно, как бывает в пустыне ночью даже летом, в самую засуху, а сезон Шему все же еще не наступил. Все сбились в кучу и накрывались одеялами по двое - топлива было маловато и его надо было поберечь. Тявкали шакалы, плакали недалеко гиены - что тут такого? Лагерь был под защитой ночных дозорных, сменявших друг друга, ограды из ветвей колючего кустарника уйди-уйди и собак. Горели костры из сухих ветвей того же кустарника. Ближе к утру охотящийся лев навёл своим рыком панику на ослов. И на жреца, который вскочил и заметался по лагерю, ища убежища, дав лишнюю пищу шуткам и сравнениям. Лев был далеко, и до лагеря ему не было дела - чего ж кричать и биться раненой птицей?
Второй день и вторая ночь были похож на первые, как близнецы. Привыкшие к Хапи, не знающие пустыни, мальчишки притихли, а может - устали. Кроме того, рядом с Хапи ночью было теплее, а тут по ночам было холодно. Даже пар шёл изо рта под утро. В середине третьего дня, в самый разгар дня, впереди, в низине, среди красной глины и колючих камней, показалось тёмное пятно зелени вокруг колодца и ещё одно, большее - вокруг пруда. Их путь до места, где ближайшее время придётся служить, подходил к концу.
Башня была построена давно, но не это ей навредило. Она, когда-то ухоженная и обороняемая, была заброшена спустя пару лет после Большого мятежа - за, казалось тогда, ненадобностью. Во-первых, власть казалась прочной как никогда - бунт стёрт в пепел на ветру и развеян, новый князь ретиво взялся за дело, расставляя верных людей и проверяя всё и вся. Во-вторых, эта тропа была не торной - несколько источников на ней пересохли, и купцы, царёвы слуги и просто путники со временем освоили новую, западней - переходы между колодцами там получались меньше. Вода важна даже сейчас, в прохладу, а летом без неё смерть, быстрая и злая. Так что гарнизон из башни сняли, а саму башню на время словно забыли.
Это было трёхэтажное строение из камня и сырцового кирпича, круглое, плавно сужающееся к вершине от трёх человеческих ростов внизу до двух вверху. Потом она вновь расширялась и образовывала круглую смотровую площадку с глинобитными зубцами. В первом этаже, как знал десятник, был выкопан подвал для припасов, довольно глубокий и раздуввавшийся вниз подобно груше. Толстые, в половину человеческого роста стены выше подвала оберегали защитников башни и от возможных врагов, и от погоды, сохраняя подобие прохлады даже в самую жару, особенно если смочить стены водой изнутри, и тепло зимой. Правда, они не спасали от насекомых и ящериц. Здесь, помимо мух, докучали еще и мелкие злые комары. Вход был на третьем этаже, к нему раньше добирались по верёвочной лестнице, а теперь - никак не добирались. Окон и других отверстий не было - ни врагу шанса, ни песчаной буре. Когда-то единственный темневший на буро-розовой стене проём, наверное, закрывался дверью, но теперь ничего не мешало ветру пустыни ворваться внутрь. Между собой этажи должны были сообщаться деревянными или верёвочными лестницами, проходящими сквозь люки в настилах ярусов. Их зёвы были не ровно один под другим, а смещались по кругу - если кто-то упадёт, так хоть не до самого дна... Основанием для дощатых перекрытий между этажами служили вмурованные в стены брёвна. Некогда белёная - не по прихоти, просто так прохладней летом, ныне башня облупилась и по цвету не отличалась от окружающей пустыни. Но не это беспокоило десятника-маджая. Дерево в пустыне - великая ценность. Он заранее был уверен, что полов и лестниц в башне нет. Веревочные лестницы с запасом везли в одном из хурджинов. Небольшое, но достаточное количество досок (из драгоценного дерева ма-ма, привезённого с юга, другого просто не оказалось на складе!) тоже везли с собой. Но вот уцелели ли балки? Взять их было неоткуда, несколько чахлых деревьев у колодца проблему не решали, да и срубить их рука не поднимется. Так что если их нет, жить придётся в палатках вдоль местами каменной, местами саманной стены-ветролома, да глинобитных мазанках, прилепившихся к ним. Не так уж и здорово, тем более что большая часть мазанок уйдёт под склады. Почва была глинисто-каменистая, но пыли и песка хватало, кроме того, ни припасы сложить, ни укрыться от непогоды, пока мазанки не будут отремонтированы. О бунтарях Нехти и не думал - он не сомневался, что злодеев уж не сыскать. Две с половиной недели - достаточный срок, чтобы следы остыли. Ему жаль было их пленников и пленниц, но что толку горевать о невозможном? Если бы его спросили, хочет ли он отомстить, он бы лишь пожал плечами. Во всём произошедшем не было ничего такого, чего бы он не видел раньше. Он сам так же нападал на деревни врага. Или объявленных врагами. Война, малая война - часть жизни в пустыне. Борьба за колодцы, пастбища. Он не испытывал ненависти к врагам. Убивал - да, но без злости, а как необходимость. Война между кланами и племенами иногда затевалась по договору их старейшин и вождей - просто чтобы уменьшить число обитателей того или другого края пустыни до уровня, который она могла прокормить, и попутно - завоевать славу воинам. Он впитал эти наравы с молоком матери, но сейчас он давно служил в войске Та-Кем, и воевать из-за угрозы голода нужды не было. Его десяток пострадал меньше всех. Он жив и уже почти здоров. Попадутся ему эти презренные негры в бою - он сразится. Убьёт он их - так тому и быть. Убьют его - ну, это рано или поздно случится. Возьмет их в плен - так зачем их убивать, это добыча, и довольно ценная... При всём том он не считал их ни соплеменниками, ни ровней себе - дикие, они и есть дикие. Мимоходом он исправил ошибку молодого командира и назначил в охранение вокруг крепости три двойки - каждая из лучника и собачьего пастуха со своим питомцем.
Хори же жадно смотрел на оазис - ему было любопытно, где пройдут ближайшие его дни и недели? Наконец они приблизились настолько, что башня уже была отчётливо видна. Вернулся передовой дозор - в крепости никого нет. И ничего, включая кожаное ведро, которым черпали воду из колодца. Правда, на вопрос Хори, удалось ли проникнуть внутрь башни, выяснилось, что - нет. Нехти сообразил быстрее - все боялись проклятий диких колдунов. Запасное ведро было предусмотрено, его достать недолго, но проверить, что и как внутри башни нужно ещё срочнее.
На удивление хорошо проявил себя Саи-Херу - он, услышав, в чём дело, спокойно и ничего не боясь подошёл к башне, обошёл её, бормоча заклинания и молитвы, трижды посолонь, встал, достал из поясной сумы какой-то черепок и уложил его на камень. Призвав в свидетели Хора и Осириса, разбил черепок и провозгласил что так же, как и этот кусок обожжённой глины, с помощью Гора, владыки Кубана, сейчас треснули и разрушились все возможные злые чары и козни. Затем он величаво подошёл к Хори и сказал, что в ближайший же день надо проехать по тропам вокруг и закопать черепки с проклятьями всем, кто дерзнёт со злыми мыслями и нечестивыми намерениями по ним пройти или проехать. Все ритуалы и действия, все слова были проделаны и произнесены с таким спокойным достоинством, что Хори даже засомневался, когда жрец являл истинное лицо?
После обряда Саи-Херу поставил неподалёку малый жертвенник, сноровисто развёл в жаровне огонь с помощью принесённых в специальной клети углей, в которые он время от времени всю дорогу подбрасывал дрова. Принеся в жертву пиво, вино (по глотку - богу, по два - себе), зерно и сушёную рыбу, он бросил на угли какие-то травы и небольшие кусочки какого-то дерева. В воздухе приятно запахло пунтийскими благовониями.
Теперь уже никто не боялся лезть в башню, но Хори выбрал Иштека, к которому уже приклеилась новая кличка - Богомол, и в напарники ему - одного из своих молодцев-анху, знакомого ещё по школьным временам, Тури. По команде Хори анху построили что-то вроде живой пирамиды - трое в нижнем ряду лицом к стене и уперевшись в нее руками, двое у них на плечах, тоже лицом к стене, и двое, самых рослых - сзади, слегка пригнувшись и упёршись в переднюю тройку руками. Хори и последний из десятка анху (ещё один был в дозоре) стали лицом в обратную сторону, сложив руки в замок и слегка присев. Всё это они отрабатывали в лагере - придумали сами, как быстро влезть на стену, если нет ни лестниц, ни верёвок. Нехти крякнул - не то одобрительно, не то осуждая их торопливость. Богомол, достававший из хурджина верёвочную лестницу и добывавший моток верёвки из другого вьюка, только что повернулся и с слегка удивлённым спокойствием смотрел, как, встав на руки Хори и его соседа ногами и подброшенный ими, птицей взлетел Тури сперва на плечи двух высоких, затем, когда они разогнулись - на верхних. И вот он уже наверху, но - немного не достаёт до проёма. Богомол дожидался, нюхая свои подмышки и плечи, пока Тури слезет, а потом повторил его манёвр, правда, с меньшей ловкостью в силу отсутствия привычки и того, что пирамида чуть не распалась стихийно после того, как Тури спустился. Но оклик Хори остановил закопошившийся живой помост. Иштек вскарабкался, не забыв ни лестницу, ни верёвку, ни факел, который заткнул за пояс на спине. Неясно было только, как он его разожжёт. Ему вполне хватило роста и длины рук. Зацепившись за края проёма, он нырнул в темноту. Через несколько томительных минут из окна вылетела верёвочная лестница и показалась голова Богомола:
- Балки на месте, командир. Здесь никого нет, по крайней мере, на двух верхних этажах. Но есть что-то... Я слезаю...
И он живенько спустился по закреплённой лестнице.
На этот раз, не поняв из речи Богомола ничего толком, Нехти решил лезть сам, но, пока он высвобождал руку в лёгком лубке из подвеса, Тури уже взлетел вверх - приказа ему никто не отменял. И, не успел Нехти подняться, как Тури высунулся из проёма, морща нос, и помахивая перед ним рукой.
- Здесь нагажено, как... Даже не знаю где!
Нехти влез, оттеснив Тури из проёма, и осмотрелся. Третий этаж был высотой примерно в четыре локтя. Стены, некогда белёные, облупились и потрескались, кое-где закоптились от факелов дочерна. Поставцы для факелов были вылеплены из глины, обожжены и вмурованыв стены, вместе со стенами же они сохранились, и это было хорошо. Сохранились местами также и надписи, оставленные солдатами, и буро-ржавые пятна прихлопнутых комаров - здесь, в оазисе, они должны были донимать всерьез. Полов на балках не было, и следовало их немедленно сделать. А запах, и в самом деле, был сильным. Слишком сильным. И пахло не только дерьмом, что ему очень не понравилось...
- Зажги факел и спускайся наружу, - сказал он Тури и поднялся наверх. Осмотревшись вокруг со смотровой площадки башни, он скомандовал трём двойкам - из лучника и пастуха собак - занять позиции вокруг, наблюдая за подходами, двум молодым солдатам он приказал подать ещё одну верёвочную лестницу и тащить доски для настила. Хори поднялся к нему. Отмахнувшись от мух, он поморщился:
- Ну и запах...
- Самое плохое, что ему нет двух недель. Надо спускаться и смотреть.
- Ты хочешь копаться в дерьме?
- Не хочу. Но надо. Ты сможешь на охоте определить по помёту, когда орикс был на водопое?