О моем раннем детстве в глубоком тылу (Воспоминания друга)
Войну объявили в тот день, когда я в первый раз красиво и правильно нарисовал дом. Было мне шесть, а моему братику два годика. Наши родители только что закончили институт и приехали работать преподавателями ВУЗа в Куйбышев. Мы получили отдельную трехком-натную квартиру с общей кухней на лестничной площадке. Почему-то вся мебель в доме имела инвентарные номера. По-видимому, это была казенная мебель, выданная семье на время. Вскоре нас выселили из квартиры в комнату студенческого общежития, так как в на-шем доме разместили работников какого-то предприятия, эвакуированного из Ленинграда. В Куйбышеве обосновались многие иностранные дипломатические консульства, и лучшие здания города освободили для их сотрудников и приезжающих важных персон. Зда-ния срочно отремонтировали: подъезды и тротуары к ним от центральных улиц заасфальти-ровали и вымостили. Приближаться к зданиям простые люди не могли; не пускала охрана.
Вражеские силы рвались к Москве...
Напротив нашего общежития были представительства Великобритании и гоминда-новского правительства Китая. Даже маленькие мальчишки знали флаги многих государств, рисовали их и рядом писали печатными буквами названия этих государств. Но никто не мог нарисовать флаг Великобритании.
В это суровое время появилась у ребятни игра в "патронки"; это наподобие старинной игры в "бабки". Каждый приходил с гильзами ружейных патронов и с битой - специально подобранным по руке булыжником. Приходил играть с нами китайчонок. Языка друг друга мы не знали, но играли вместе прекрасно. Сначала прыгали в длину без разбега. По очереди бросали биты по ряду из гильз... Гильзы от патронов, лимонки, лопата-миномет и, случа-лось, сами мины ходили по рукам ребят из всех окрестных дворов. "Трофеи" добывали па-цаны постарше, пробиравшиеся тайком мимо часовых на открытые железнодорожные плат-формы с израненной техникой. Ходили слухи, что в одном из танков на трупе гитлеровца ребята нашли пистолет.
Мы очень старались быть полезными и помогали постам проверять тщательность за-темнения окон; собирали после тревоги осколки снарядов. Тревоги были учебные. Зенитная батарея стояла в соседнем дворе. Как-то над городом пролетел самолет с фашистскими кре-стами, который был сбит над пригородом.
Помню, как увидел близко китайского генерала, возможно, и Чанкайши. Из незнако-мой легковой машины проворно выскочил молодой офицер и услужливо открыл заднюю дверцу. Из салона медленно выбрался немощный старик, одетый как киношный белогварде-ец. Лицо показалось мне похожим на печеное яблоко, зато бахрома эполет, лента через пле-чо, звезда на груди со многими лучами и сабелька на боку, чуть ли не шпага, меня заворожи-ли.
Видел я и представительного польского генерала. Резкий ветер с Волги крутил пыль и раздувал полы его шикарного плаща с красной атласной подкладкой, срывал красивую фу-ражку-конфедератку. Все было в нем красиво, но лицо выдавало человека сурового.
Пока не появились карточки, в городе было голодно. Продукты в магазинах исчезли мгновенно. Их запасов в доме не было, денежных накоплений - тем более. С четвертого эта-жа нашего общежития было хорошо видно, как обедал британский атташе. На большой от-крытый балкон особняка с башенкой выносили стол и плетеные кресла. Стол накрывали бе-лой скатертью. Обедали обычно два-три офицера. Ввозили каталку с едой, уставленную множеством соусников и супниц с крышками. Соусники ставились на стол, супницы остав-ляли в каталке. Многие соусники были довольно большими. Каждый обедавший время от времени брал чайной ложкой из очередного соусника. Говорили, что публичные обеды уст-раивались специально против окон общежития в расчете на голодных студенток. Смотрели мы на обеды чванливых дипломатов не часто, поскольку делать это запрещали взрослые.
Зато любимой домашней забавой стала игра во вкусную пищу. Я садился в центре, братик и приятель - по обе стороны. На коленях у меня лежала раскрытая книга "О вкусной и здоровой пище". Я открывал очередную страницу. Сначала на неё ложились ладошки ма-лышей; на них я клал свои ладони. Потом мы убирали руки, и я читал, кому что досталось из блюд. Книга была богато иллюстрирована. И мы ее очень берегли.
Днем к нам прибегала с работы мама, торопливо кормила чем-нибудь и убегала. Ко-гда она не приходила, я пек лепешку в сковороде на углях, причем солить всегда забывал. Лишь сейчас я понял, как одиноко стало моим малышам, когда я пошел в школу. Печь дома мы топили сами. Воду носили с первого этажа, а то и из соседнего двора. Помню, как малы-ши боялись крыс. Дома я их не боялся. Они убегали всегда на кухню, когда я появлялся на пороге. Взбегали по крашеным доскам отгороженного в углу туалета и ловко прыгали, скры-ваясь в щели потолка, которую никто и не пытался заделать. Я боялся крыс только тогда, ко-гда один отпирал дровяной сарай общежития или коллективный погреб, куда ходил за дро-вами и за картошкой.
В сорок втором году приема в школы не было. Многие учебные заведения были заня-ты под госпитали. Я пошел в школу в сорок третьем; в ней долго стоял запах больницы. Учились мы в две смены, в третью учились взрослые. За партой сидели по трое. Парты были большие, и мы привставали, когда макали перо в чернильницу. Наши пальто висели на ве-шалке рядом, но в холод мы их не снимали. Школу посещали охотно. На одном из уроков нас кормили: подавали на клочке бумаги крошечную булочку, щепотку сахара, наливали в стакан кипяток. Нас не торопили, и мы ели, растягивая удовольствие: макали булку в сахар, запивали. Но все равно съедали очень быстро.
Лампочка в классе горела вполнакала. А дома вечерами мы и вовсе учили уроки при свете самодельных коптилок, сделанных из гильз. Керосиновые лампы были большой редко-стью. Отца не взяли на фронт по здоровью. Но я его все равно почти не видел. Он уходил на работу до моего пробуждения, а приходил домой, когда я уже спал. Маму тоже поутру видел не всегда.
В сорок третьем, весной после победы под Сталинградом под нашими окнами прове-ли длинные вереницы пленных немцев. Их привезли по Волге. Мы открыли окна и, молча, смотрели. Вся улица была ими запружена. Запомнился один офицер с крестом под стоячим воротником кителя с моноклем и тростью в руке. Он прихрамывал, шел с каким-то театраль-ным высокомерием; остальные шли, не выделяясь. В конце квартала был оборудован лагерь для военнопленных.
Мы - малышня, были в курсе всех военных событий, - радио не выключали. Оно по-могало нам в одиночестве. В школе я заболел узловатой эритемой. Сейчас этой болезни нет. Вылечить ее могло только хорошее питание. Я валялся в постели, бредил от высокой темпе-ратуры, был весь в красных шишках. Проболел несколько месяцев. Но мучительнее всего переносил то, что из моего рациона ни крошки не доставалось маленькому брату. После бо-лезни я стал много плавать. Плавать убедил вылечивший меня доктор. Нужно было развить легкие, чтобы после эритемы не заболеть туберкулезом. На следующее лето я уже проплывал по течению от Студеного оврага до Поляны Фрунзе (соседние остановки речного трамвая).
Весной сорок пятого я заболел малярией. Частенько приступы страшной лихорадки случались на уроках и тогда меня отпускали из школы. В один такой день вечером на улице вдруг стало многолюдно, шумно и весело. Люди пели, кричали, обнимались. Пришла желан-ная Победа. Веселье длилось всю ночь, и всю ночь никто не сомкнул глаз. Через день-два всеобщего ликования в витринах всех магазинов вывесили по два портрета: Сталина и Жу-кова.