Однажды в промозглый осенний день, подхватив простуду, я ехала подлечиться домой из под-шефного совхоза на дребезжащем полупустом автобусе. Развалюха - автобус спотыкался на каждой кочке, злил, а тут и вовсе встал, чтобы забрать пассажира, одиноко стоящего у обочины. Крепенький мужичок, в надвинутой на лоб кепке, снимая на ходу тяжёлый, кривобокий мешок, вежливо попро-сил водителя подбросить до аэропорта. Довольный, что не пришлось торчать под моросящим холод-ным дождём, какой-то весь просветлённый, он быстро устроился рядом. Не таясь, оглядел меня, спросил мягко:
- Чего пригорюнилась, молодёжь?
- Сам-то, какой старый? - огрызнулась я, - пятьдесят, не больше.
- Пятьдесят. Угадала, молодчина!
Я прикрыла хлюпающий нос платком, и скосила глаза в его сторону. Смешливый взгляд, откры-тое обветренное лицо и тёплый ко мне интерес располагали к разговору, и я развеселилась:
- Хочешь, и профессию твою угадаю? Ты электрик или плотник.
- Верно, - обрадовался собеседник, - я плотник. А ты, небось, в конторе сидишь?
- Ага, - согласилась я и спросила, куда едет попутчик.
- В Саратов, - отозвался мужчина и живо добавил, - еду домой. Билет на самолёт в кармане. Всё лето плотничал в районе, получил расчёт и, вот, буду к ночи на месте.
- В деньгах- то, не обидели?
- Слава Богу, нет. Знают, почтенные, с плотниками, которые избы рубят, надо обходиться чест-но, чтоб они не заговорили избу на голову хозяину.
- Так и заговорили. Ты что ли шабашничал? - вывела я и сразу перешла на 'ты'.
- Шабашничал? Обижаешь работника, - на минуту мужчина задумался и серьёзно добавил:
- Шабашники-халтурщики, а я калымщик и за хорошие деньги из дерева срублю картинку. За-любуешься. Ты, хоть, видела на наличниках да резных палисадах деревянные кружева многоярусные.
- Видела.
- А вот мои кружева непростые. С душой. Ясно? Здешние богачи знают, кто им баньку или дом может срубить. Руки такие на-рас-хват! В цене!
Он растопырил перед моими глазами длинные в колечках-волосиках пальцы, и я увидела в руб-цах и ссадинах крепкие ладони рабочего. Признаться, они показались мне обычными, и, видно, от безделья, я впала в нравоучение:
- Тоже, трудяга нашёлся. За деньги и поп пляшет. Только, что делать тому, у кого денег мало? Ты ему и баньку не срубишь, и забор не поправишь. Так ведь?
- Не совсем так, милая. Раньше помогал бедным, особо, одиноким бабам с ребятками малыми, а теперь всё не то, - и он склонил голову. После с хрипотцой в голосе продолжил:
- На инвалидности я по лёгким.
Потом достал из добротного ватника старый тугой бумажник, нашёл в нём сильно затёртое удо-стоверение, нервно развернул и, тыча пальцем в печать, признался:
- Вот он, документик. Вторая группа инвалидности. Эмфизема какая-то неизлечимая. На ЖБИ схлопотал. Работать мне за-пре-ще-но! В Саратове калымную работу не сыщешь, потому и приезжаю сюда, к пензякам, считай, пятое лето. Плотниковы заработки на стороне. Денег мне надо много.
- Куда тебе много? - спросила я с задором:
- Перво-наперво, на похороны хорошие. С оркестром. И чтобы гроб был в бархате, с золотыми рюшами. И чтобы поминки мне справили пышные. В ресторане.
- Чудной ты человек, - рассмеялась я, - ну, не всё ли равно, как тебя похоронят? Поверх земли никого не оставили, а про пышность всё равно не узнаешь.
- Не скажи, - разгорячился он, - люди не забудут. Вспомнят и скажут, - ну и отгрохали простому плотнику поминищи. К слову, своим деду и бабке по их сердешной просьбе я склеил, загодя, гроби-ки. Лежали они на чердаке лет десять. Лёгкими стали, будто берестяные. Не рассохлись. Схоронили стариков в них честь по чести. На одной неделе ушли. Послушай ещё. Дедок мой, Царство ему Небесное, умел зарабатывать. Шил туфельки и сапожки женские. Сапожный инструмент его - шарошку, урезник, как память храню. Башмаки своей работы возил он в Кимры на показ.
- Куда?
- Глухая, что ли? В Кимры, всё равно, что в сапожную столицу. Там давали башмакам оценку верную. Самую лучшую обувь оттуда, прям, за границу отправляли. Туфельки женские его работы иной раз не больше ста грамм выходили. У сапожников из разных краёв смотры были, чья обувь легше. Ого-го-деньги получали они в награду. Дедок 'холодным сапожником' не был.
- Каким холодным? - попросила я растолковать.
- 'Холодный' сапожник, - тоном знатока объяснил мужчина, - всё равно, что халтурщик. Са-пожники - халтурщики работали инструментом холодным, а у моего деда инструмент лежал завсегда на горячих углях. Он ещё в конце обувь воском пропитывал и до блеску доводил. В такие сапожки можно было глядеться, будто в стёклышко. Собеседник помолчал. Через минутку встрепенулся, посмотрел в окно, потом на людей в сало-не. Наклонился ко мне, заговорил тихо, зачем-то теребя мой рукав:
- Слушай, что ещё скажу. Женщина одна, Раиса ждёт меня в Саратове. Не жена. С женой давно развелись; забоялась, что я вечный инвалид. Бог с ней. Сын Алексей сейчас взрослый. Из квартиры я выписался. Куда деваться? Пошёл жить в общежитие. Понравилась там кастелянша Рая, полная, хо-рошая. Она нам постельное бельё выдавала. Стал ухаживать. Подарки дарил. Один раз купил ей кар-тину натюрморт, а рамку сам выточил и украсил под золото. Не гнала меня Раечка, встречала ласко-во, домой приглашала. Пролюбились мы годок. Посватался, - живёт-то она одна.
Всё бы ничего, но старые хрычи - её родители замучили меня. Сказал я им, хочу сойтись с Раей, так они - заразы глотку мне чуть не перегрызли. Орали, - жениться хочешь не на Райке, а на еённой квартире. Сам инвалид, и ей жизнь испортишь.
В ту зиму не повезло нам. Рая моя, возьми, и заболей. Чуть не умерла. Паралич её разбил. Ин-сульт прилипучий. Слегла моя Раюшка. Стал её выхаживать. Баба, ведь, не старая. Жалко. После больницы нанимал за деньги профессора. Лекарства из аптеки и разные фрукты приносил, покупал рыбу. Бывало и с ложечки кормил. Ну, и утку под одеяло совал.
Господь Бог помог. Встала Рая с постели. По квартире передвигается. Правда, правая рука пло-хая. Как и я, инвалидом она осталася. Старики говорят мне теперь:
- Сходитесь. Но, - поздно. Сам теперь в возрасте. Денежки даю Рае каждый месяц; тяжело ей бедной. И кто её пожалеет? Кто поможет? Родни немного, да и от стариков проку нет. Не знаю, что будет дальше... Во! - нахмурился он, раскашлялся.
Наверное, непростым было откровение, потому как мужчина раскраснелся, помолчал. Отдох-нул немного, невесело пошутил:
- Столяры да плотники от Бога прокляты, а за то их прокляли, что много леса перевели. Ничего! Дачу на Волге завёл. Домик на ней в ажуре. На такую бы дачу ноги резвые, да руки крепкие. Распы-лители понаставил. Включишь насос, фонтанчики так и запрыгают под каждым кустом. Поливать теперь - благодать!
- А кто же урожай собирает?
- Жена с Алексеем. Я по летам здесь, калымлю. Видишь, мешок?
- Конечно.
- Везу Раисе картошку. В Саратове её не укупишь. И подарки везу. Ждёт меня Раечка любимая, ждёт. Знаю. Мой добрый попутчик замолчал. Показался аэропорт. Он сошёл, а я, глядя ему в след, размечта-лась: 'Эх! Мне бы по жизни такого мужичка мастеровитого. Была бы за ним, как за каменной сте-ной'.