Владимир Никитин

Записки Воронцова или рукопись, найденная в Интернете

От публикатора:

Я нашел этот текст в своей электронной почте. К сожалению, мои попытки определить его источник остались безуспешными, не в последнюю очередь в силу моей относительно низкой квалификации как хакера. Обязательная сопроводительная информация была мною утеряна до того, как я сообразил, что она может помочь в этом. Конечно, предложенная авторами интерпретация мне кажется несколько ...(не могу найти точных слов). Потому я не стану ничего добавлять к тому, что написано героями этой книги, господами Новиковым, Воронцовым, Шульгиным и пр. и пр. (см. текст).

От Андрея Новикова:
Глубокоуважаемым господам читателям романа "Одиссей покидает Итаку"

Появившись в очередной раз в реальности, которую мы назвали "Итакой", я был весьма удивлен, купив очередное издание известной Вам книжки господина Звягинцева "Одиссей покидает Итаку" и не обнаружив там эпизода, очень важного, с точки зрения понимания многих последующих (а отчасти и предшествующих) событий. Речь идет о встрече Воронцова с молодым человеком, насвистывавшим в прифронтовом, или точнее, зафронтовом лесу сорок первого года известную всему нашему поколению мелодию из фильма "Мужчина и женщина". Встреча эта и в первом издании была описана как бы между прочим, без должного внимания к ее истинному значению. И тем более было странно, что она была изъята из последующего издания, вышедшего почти одновременно со следующими книгами серии, в которых господин Звягинцев, в силу своего понимания и старания, описывал те события, которые с нами имели место быть. Это было тем более странно, что в этих книгах господином Звягинцевым уже предпринимались попытки раскрыть другие стороны явления, с отголосками которого столкнулся Воронцов той ночью, когда выходил из немецкого окружения, пытаясь добраться до Берестина и через него до меня, чтобы вытащить нас из реальности, в которой мы очутились по воле существ (или явлений? - мы до сих пор разобраться не можем), именовавшихся аграми.

Удивленный этим изъятием, я во время следующего визита в Итаку попытался приобрести остальные книжки господина Звягинцева, но нашел на прилавках только одну из них (с дурацким названием "Право на смерть"), а остальные просто скачал из Интернета, воспользовавшись плодами героических усилий господина Мошкова, которому мы хотели бы выразить свою особенную благодарность. Ибо полноценное понимание состояния культуры приходит только через литературу.

Изучение всего написанного про нас господином Звягинцевым повергло меня в тяжкие раздумья. С одной стороны, он что было сил старался восстановить истинную картину событий, основываясь на том, что мы рассказывали ему во время нескольких наших кратких встреч. Поскольку встречи эти сопровождались обильными возлияниями, то трудно уже понять, чья вина в существенном искажении многих и многих событий. Не вдаваясь в остальные подробности написанного господином Звягинцевым, я хочу только, невзирая ни на какие мелочи, выразить ему нашу искреннюю благодарность за все его усилия, благодаря которым читатель и узнал о нашей эпопее. Сопереживания миллионов соотечественников и единомышленников - совсем не лишняя вещь в той ситуации, в которой оказались мы, волей случая выведенные на самый передний край борьбы Добра со Злом. (Увы, я не преувеличиваю, дело обстоит именно так, как бы не казалась такая патетика неуместной многим из уважамых читетелей.) Господин Звягинцев в своем изложении не дошел толком до того рубежа нашей эпопеи, на котором мы понемногу начали соображать, что ничего не сможем сделать, оставаясь в рамках одной реальности, и что придется вмешиваться во многие из них. Антон со своим бюрократическим гуманизмом также замутил воду (как обычно). Я имею в виду возврашение экипажа звездолета в его время. Пусть и Айер и Корнеев, Айер в особенности, имели некоторые шансы зачахнуть в нашей компании. Но я лично считаю, что все равно как-нибудь перетерлось бы в муку. Но то я, а вот сам персонаж наверняка будет ухмыляться, читая эти строчки. Теперь, правда, мы понимаем его много лучше. И Альба в конце концов опять оказалась с нами. Так что у меня теперь две жены, хотя сразу же хочу предупредить всех, кто завидует, что ничего в этом хорошего для меня лично нет, больно уж сложносовместимые натуры мы все трое. Может быть, страдай хотя бы у одна из них лесбийскими наклонностями, мне было бы легче, но увы, обе они женщины столь правильные, что мне иногда тошно настолько, что спасают только Сильвия или Лариса, если, конечно, находятся в пределах досягаемости.

Из моих слов Вы поняли уже, наверное, что отношения внутри нашей компании не столь просты и прямолинейны, как можно было бы подумать, исходя из всего написанного господином Звягинцевым, но многие из Вас об этом, видимо догадывались и раньше. Например празднование победы под Каховкой происходило совсем не так скучно, как было им описано, и если даже Наташа (а не только Лариса) танцевала на столе в неглиже, то что уж тут говорить про многоискушенную Сильвию, которая... Впрочем, всему свое время, а Сильвия - вообще особая статья. Сегодня она стала очевидным лидером женской половины нашего микроскопического сообщества и единственная из него, кто на равных участвует в негласно существующем Малом Совете. Это что-то вроде нашего Политбюро. В него входим кроме нее я, Воронцов, Гумилев (который Николай) и, конечно, Кирсанов. Остальные не то чтобы вращаются на периферии, а просто не имеют склонности к заумствованиям, на которое тратим иногда время мы. Хотя чаще всего в этих обсуждениях принимает участие и кто-то из остальных. Например Берестин, когда речь идет о делах военных, Лариса и(или) Левашов, когда в очередной раз заходит речь о проблемах мира и социализма, или Шульгин, когда возникает идея очередной авантюры. Так что Малый Совет - понятие не формальное, а скорее статистическое. Но так уж получилось, что то, что решается или планируется на Малом Совете, обычно претворяется в жизнь.

Уже давно мы начали поиски единомышленников в других Реальностях. Идея о том, что мы не одни, и что параллельно нам действуют еще несколько групп и одиночек, может быть хуже нас оснащенных, но не хуже нас понимающих что и к чему, была высказана Воронцовым еще в Замке,когда мы подробно обсуждали итоги нашего приключения в ипостасях Сталина и Маркова. Толчком послужила та самая встреча в лесу, о которой я упомянул чуть выше. Но длительное время она оставалась только идеей, и только недавно мы начали (точнее - научились) замечать следы этой деятельности в других реальностях (в обоих "наших" реальностях мы таких пока не встречали, дед Удолин вроде догадывается о причинах, но вся сила у него уходит в гудок, как в анекдоте о корабле под названием "Светлое будущее"). Вот почему так важна была эта встреча. Тем не менее, в поисках соратников мы достигли определенных успехов, и в этом книги, написанные господином Звягинцевым очень и очень нам помогли. Именно потому я и решился на то, чтобы обратиться к уважаемым читателям с этими строчками и заодно предложить их вниманию несколько другую редакцию пережитых нами приключений. Которая, увы, гораздо ближе к истине. Увы потому, что далеко не во всем мы оказывались столь же правы и безошибочны, как было изображено господином Звягинцевым, но правде надо смотреть в глаза. По той же причине я не ограничиваюсь здесь собственными воспоминаниями - как вы помните в нашей одиссее участвовали все мы понемногу. Поначалу вообще я планировал опубликовать только записки Воронцова, хотя как раз с ним я согласен далеко не во всем. Но в процессе работы над "Записками" они обросли таким количеством замечаний от всех нас, что решено было оставить то название, которое даст этому труду тот, кто возьмет на себя все беспокойства, связанные с его публикацией.

Что до господина Звягинцева, то мы прекрасно понимаем, в каком гадком положении находится в современной России писатель, который пытается жить литературным трудом. Исправить это положение может только действительно хороший издатель, но по нашим прикидкам, такие могут появиться у вас только лет через десять или около того. Причем "могут" отнюдь не значит, что обязательно появятся. Именно потому я надеюсь воспользоваться возможностями Интернета, который, по крайне мере в этой реальности, создает почти идеальную среду для поиска единомышленников, увеличение числа которых остается одной из наших главных задач.

Искренне Ваш

Андрей Новиков

 

Воронцов

Можно сказать, что я пишу эту часть вместо Новикова. Еще после того как он с Ириной в первый раз сбежал на своей яхте в Южные моря, как-то само собой получилось, что роль координатора нашей компании понемногу перешла ко мне. Я выбрал слово "координатор" вместо, например, слова "лидер" для того, чтобы подчеркнуть, что команда у нас дружная, личности мы все одного калибра и Новиков тоже был скорее координатором, чем выраженным лидером.

В том, что я оказался в этой роли главная заслуга же конечно не моя, а "Валгаллы" - мы с Наташей просто хозяева самого надежного из наших пристанищ, где рано или поздно появлялись все, вместе или по отдельности. И поскольку основные события, которые имели место быть, осмысливались и планировались именно здесь, по большей части в кают-компании или в моем кабинете, то и рассказывать про них придется мне. Невзирая на то, что лично я "в астрал" пока не выходил, как бы не утверждал дед Удолин, что мне это раз плюнуть. Но мне хватает дел и на грешной земле, причем "хватает" является сильным преуменьшением.

Звягинцевым описано, что основной причиной внимания Держателей к нашим скромным персонам было вызвано нашими потенциальными способностями в части превращения в Держателей. По мере ретроспективного анализа событий нам в конце концов стало ясно, что одно из различий между агграми и форзейлями заключалось в том, что если первым ставилась задача по возможности дольше сдерживать развитие потенциала Земли в целом, выхватывая из общества наиболее способных и переправляя их в "надзвездные сферы", то форзейли как раз старались их подобные действия нейтрализовать, все кандидаты в Держатели должны были оставаться и действовать в рамках общества, теряя при этом возможность присоединиться к Сети немедленно. Судя по всему, есть качественная разница в том, когда это присоединение происходит, до того, как человек "прошел свой жизненный путь" или после, причем труднее всего ответить на вопрос, что и для кого (или для чего) лучше. Но зато кандидаты в Держатели своей деятельностью не давали загнить собственно человечеству, которое сможет в далеком для нас будущем занять достойное место среди равных только в том случае, если будет развиваться как одно целое. В силу причин, понятных любому, кто читал детективы про разведчиков, все рядовые агенты, к которым в начале нашей эпопеи принадлежали и Сильвия и Ирина, ровно как Антон и даже его начальник, не были осведомлены об истинной цели своих действий вообще. В конце-концов в какой-то мере нам удалось соединить кусочки информации воедино, чтобы они создали непротиворечивую картину. Получилось нечто, в высшей степени интересное.

Параллельных реальностей, видимо, существует довольно много. Может быть, как молекул в стакане воды, может быть на порядки больше. Но в основном они мало отличаются одна от другой, образуя как бы протянутый через пространство из нескольких временных координат (что это такое и сколько может быть таких координат, спросите у Левашова, лично я просто этого не понимаю) канат, связанный из множества нитей (для тех, кого мучали статистикой, могу назвать более точный термин: ансамбль Гиббса). Не расходится этот канат потому, что реальности связаны воедино человеческими личностями, которые как бы существуют во многих (но не во всех!) реальностях одновременно.

Отрыв психоматрицы от ее носителя с помещением ее в другую реальность, ровно как и переход личности в ее "физическом" облике из одной реальности в другую (надеюсь, всем понятно, почему слово "физическом" взято в кавычки) создают очень сильный эффект отталкивания, ну вроде как между одноименными зарядами. Это, кстати, основная причина тому, что при переходе из одной реальности в другую нельзя встретить самого себя. Или наоборот - следствие запрета на такую встречу - на этот счет даже у Левашова нет никаких идей.

При таком переносе возникают реальности, которые в результате действий этих личностей теоретически могут довольно далеко отойти от исходных. Практически же это получается только тогда, когда эти личности в существенной мере воздействуют на новообретенную ими реальность. Такое может получиться и сдуру, но чаще, видимо, тогда, когда "карта ляжет". И если расхождение действительно велико, настолько, что его нельзя вписать в т.н. "естественные флуктуации", то происходит одно из двух.

Первая возможность. Если в какой-либо реальности существенно изменяются судьбы заметной доли населения Земли, такая реальность начинает тянуть за собой остальные. Процесс этот достаточно медленный, и я бы его сравнил с попыткой разогнать линкор, используя вместо стального буксирного троса рыболовную леску. Но теоретически это возможно, надо только иметь бездну терпения и осторожности. Как уважаемые читатели уже поняли, именно эти мы сейчас и занимаемся. Может быть не так примитивно, но ...

Вторая возможность очевидна: если дернуть чуть сильнее, леска обрывается. Соответственно, "оборвавшаяся" реальность не имеет будущего. Именно такие реальности и называл Антон "ловушками сознания", ибо они ведут себя как струна с незакрепленным концом: ее мотает как угодно. Такая реальность может как отходить от "главного пучка" достаточно далеко, так и пересекать его самым неожиданным образом, создавая временные "мостики" между реальностями. К таким "оборвавшимся" реальностям принадлежит и та, из которой мы все и в которой Вы, уважаемые читатели, имеете несчастье пребывать. К ним же принадлежала и та реальность, из которой попали к нам Альба, Панин и остальные.

Много позже мы поняли хитрость Антона, когда он вернул в свою реальность экипаж звездолета (точнее остатки экипажа). Этим он как бы закрепил "оборвавшуюся" (как позже выяснилось, вследствие его собственного неаккуратного вмешательства в нашу историю во время русско-японской войны) реальность, из которой они к нам появились, в будущем. Под словом "закрепил" следует понимать увеличение вероятности на пятнадцать - двадцать порядков. Так, по крайне мере объяснил это Левашов. Лично я опять-таки не понимаю, причем здесь вероятность, но точно также я не понимаю, что такое вероятностное состояние электрона на орбите вокруг атомного ядра. В переводе на нормальный язык это означает, что эта реальность стала как бы в меньшей степени фантомной. Возможно, именно это позволило Новикову привезти себе оттуда вторую жену. Но про это позже.

Этот шаг Антона можно назвать слишком уж авантюрным, но не менее авантюрной была и заброска нас в двадцатый год. Если нам удастся создать реальность более благоприятную для человечества, чем та, из которой мы вышли, этот шаг себя оправдает. Самое смешное было, когда мы попытались просчитать, что может получится из той реальности, в которой Новиков и Берестин побывали в шкурах Маркова и Сталина. Оказывается, она тоже стала работать "на нас", против той тенденции, развития которой добивались аггры. И совсем развеселила нас (правда не сразу, а через полтора года) Сильвия, когда рассказала, что она во время путешествия в Лондон с Новиковым оставила некую записку самой себе, каковое действие вместе с неудачной (с ее тогдашней точки зрения) попыткой запугать Шульгина привело к возникновению еще одной реальности, опять-таки работающей в нужном нам направлении. Похоже Антон здорово умеет играть в поддавки.

Политика аггров в общем была следующей: на протяжении тысячелетий мыслесфера Земли с их помощью лишалась наиболее сильных личностей, уводимых агграми в ряды Держателей, обычно в таком возрасте, когда они не успевали еще ничего почти сделать из того, что могли бы, на Земле. Причем делалось это как бы во всех реальностях сразу, потому что до начала двадцатого века влияние форзелей было более, чем слабым, и причина, как всегда состояла в том, что где-то там, "в надзвездных сферах" начальники обоих противоборствующих партий попросту сговорились между собой. (Такое, как мы знаем, часто происходит и на Земле. Воистину, если процитировать Мелвилла: "Весь мир - та же Лима".)

Для примера вспомним хотя бы раннюю смерть Лермонтова. Она вообще представляет собой классический случай. Он ведь не просто умер от пули Мартынова, а на протяжении нескольких лет вполне сознательно искал смерти, завороженный неизвестно чьим рассказом о том, что ждет его Там. Мы, к сожалению, не нашли следов той личности, которая настроила его на этот лад. Скорее всего, это была одна из встреченных им женщин, причем, возможно и видел-то он ее один только раз, где-нибудь на маскараде (вероятно, именно по этой причине тема маскарада столь сильна в его произведениях) и говорил с ней от силы несколько десятков минут. Ирина рассказала нам как-то, как она однажды получила через свой пресловутый шар совершенно непонятное ей тогда задание: поехать в Ростов-на-Дону, там сесть в какой-то местный поезд и провести разговор с описанным ей подробно молодым человеком. Только вместе мы догадались, зачем это было нужно: тот тоже был из числа потенциальных Держателей и его надо было настроить на будущий контакт с "вербовщиком", точнее с вербовщицей, потому что аггры в подавляющем большинстве случаев использовали в качестве агентов женщин. Собственно и на Новикова и на Берестина Ирина вышла с аналогичной целью. Вот только действовать стала не так, как было внушено или предписано.

Случай с Лермонтовым был нами достаточно точно просчитан. Не уйди он в мир иной, его ждала бы блистательная военная и затем гражданская карьера, и картина взаимоотношений между мусульманами и христианами на Кавказе могла бы быть совсем другой. Он ведь даже в своем относительно молодом возрасте, будучи человеком гениальным, прекрасно понимал все тонкости взаимопроникновения различных культур, которые там наблюдал. Вот только не успел использовать результаты своих наблюдений, а всего лишь написал пару книг и несколько стихотворений, которые донесли до нас неизгладимую печать его гениальности. И все.

Поскольку личность существует во многих реальностях сразу, то и ее безвозвратный уход "в астрал" обычно происходит одновременно во многих реальностях, иногда, правда, по совершенно разным причинам. Мы ощутили это здесь вполне конкретно. Осенью двадцатого года по Крыму прокатилась волна самоубийств. Нам тогда было здорово не до того, но позже мы выяснили, что с собой кончали те же самые люди, которые в нашей исходной реальности стрелялись на пирсах, либо были расстреляны большевиками. Мы смогли расследовать только несколько десятков самоубийств и нашли одну закономерность: во всех случаях самоубийство происходило в той же географической точке, из которой человек ушел из жизни в "исходной" реальности. Действовал как бы принцип "неопределенности наоборот". Чем ближе к роковой точке находился человек, тем вероятнее было, что в то же самое время он придет в такое душевное состояние, что попытается свести счеты с жизнью.

Наиболее характерным был следующий случай. Очень красивая дама, жена какого-то интенданта, проезжая на извозчике мимо Графской пристани, попросила остановить коляску, и, находясь в явно возбужденном и подавленном состоянии, прошествовала к краю пристани, постояла на нем с минуту и затем вдруг бросилась в воду. На счастье ее спас случившийся поблизости врач одного из флотских экипажей. Он бросился за ней, вытащил, вывел из обморока нашатырным спиртом и на том же извозчике отвез домой. Мы расследовали этот случай более, чем тщательно (настолько тщательно, что Шульгин даже дрался с вышеупомянутым коллегой на дуэли.) Впрочем, лучше предоставить слово самой даме.

Ирина Владимировна *** (урожденная Лисичкина, 1893 г.р.)

Все действительно было так, как рассказывает господин Воронцов. Впрочем, я с ним встречалась всего один раз, зато теперь очень хорошо знаю Александра Ивановича Шульгина и даже благодарна этой штуке, которую они почему-то называют "Реальностью", которая свела меня с ним и с Nicola. Точнее, наоборот, сначала с Nicola, а потом уже с Александром Ивановичем.

В тот день я с самого утра была в подавленном и тревожном состоянии. Я это приписывала намечающейся вечеринке в интимном кругу, как это принято было называть у нас в семье. Мой покойный муж, Michel, стал их устраивать тогда слишком уж часто. Он говорил мне, что это необходимо, чтобы мы смогли уехать в Париж, но чем все это кончилось ... И в тот день к нам должен был приехать в гости один военный господин (я не разбираюсь во всех этих званиях, но по моему он был чем-то ниже полковника, был бы полковником или генералом, я бы запомнила). У Michel'я были с ним, как всегда, торговые дела, в которых я разбираюсь еще меньше, чем в погонах. Хотя люблю военную форму. Nicola, например, очень идет его мундир. Я и тогда, увидев его на набережной, заметила его, наверное из-за мундира. Но только заметила, а думала совсем о другом. С самого утра я ходила по дому и не могла найти себе места. Michel'ю мое состояние очень не нравилось и он отправил меня прогуляться. Я взяла извозчика и, сама не знаю, зачем, сказала ему, чтобы он вез меня на Графскую пристань. Мне почему-то казалось, что там меня ждет пароход. Но никакого парохода не было, только маленький катер, в который несколько матросов что-то грузили. И там же был Nicola. Я обратила на него внимание, кажется даже улыбнулась ему, но была очень разочарована, что не было парохода. Мне казалось, что должен быть пароход, который увезет меня в Париж. Или хотя бы в Стамбул. А в Париж мы должны были поехать позже. Я подошла к краю пристани, постояла, и хотела было идти обратно, но вдруг на меня накатилось такое... Мне казалось, что мне очень тяжело, что сильно давит тяжелый пояс, я даже представила его, он был на мне под одеждой и очень тяжелый, в нем было золото, поэтому. И я вдруг явственно увидела борт парохода, хотя никакого парохода не было. И мне показалось, что я карабкаюсь вверх по скользкому узкому трапу и вдруг я сорвалась... Больше я ничего не помню, только холодную воду и потом руки Nicola, такие сильные и приятные... Но когда он меня вытаскивал наверх, мне все равно казалось, что я тону в холодной воде и на меня, уже под водой надвигается черный и грязный борт и мне не хватает воздуха... И больше ничего не помню.

Шульгин

Ирина Владимировна в той жизни стала жертвой то ли трагического случая, то ли своего дурака мужа, трудно судить. По воспоминаниям кого-то из писателей-эмигрантов, некая дама при посадке на один из пароходов во время эвакуации Севастополя сорвалась с трапа и мгновенно утонула. Ее пытался спасти безутешный муж, но бесполезно, ее тело даже не смогли достать. Если вспомнить ее слова про пояс, то, судя по всему, в нем было то золото, которое ее муж успел наворовать перед тем, как покинуть Севастополь. В этой Реальности он был с нашей подачи арестован контрразведкой флота за то, что продал большевикам десяток пулеметов ПК и три сотни винтовок СВТ из партии, выгруженной с "Валгаллы" сразу же после Каховской операции. Во время Одесской операции это вооружение было захвачено и кто-то из контрразведчиков вообразил, что мы снабжали большевиков. Однако довольно длительное расследование выявило истинный способ, которым это оружие к ним попало и в начале декабря "Michel" был арестован. При допросах и очных ставках выяснились имена двух офицеров, которые тоже были в этом замешаны, и поскольку никаких военных подвигов за ними не числилось, позже по нашему настоянию они были расстреляны. "Michel" тоже был приговорен к расстрелу, но благодаря своим связям был помилован лично Верховным с подачи одного из его старых сослуживцев (и, следует подчеркнуть, втайне от нас) и выпущен при условии немедленного выезда с территории Юга России. Но этого сделать он так и не успел, потому что застрелился возле какого-то оврага на окраине Севастополя. Мне удалось выяснить, что именно возле этого оврага большевики в той реальности расстреляли несколько тысяч человек. Он, видимо, был в их числе и с ним случилось почти то же самое, что и с его женой. Возвращаю ей слово.

Ирина Владимировна *** (продолжение)

Очнулась я уже на нашей квартире. Рядом стоял Nicola в совершенно мокром мундире. Я неожиданно быстро пришла в себя и распорядилась принести ему халат мужа, коньяку и полотенце. Заставила его переодеться, насухо вытерлась и переоделась сама и тоже выпила коньяку. Он так смотрел на меня... Впрочем я его понимаю. Мужчины всегда говорили мне, что мне очень идет неглиже. Поэтому я не очень его стеснялась и даже не стала застегивать свой халат, а выгнала Дашу и сказала ему, что очень хочу его отблагодарить. Он сначала не понял, тогда я стала перед ним на колени. Бедный... Он даже сопротивлялся поначалу. Но я ведь знаю, как очаровательно я делаю la minet, а ему я была очень и очень благодарна и превзошла самое себя. Так, по крайне мере, мне показалось. Потом... Нет, лучше прочтите какой-нибудь французский роман. Там все куда лучше описано. Когда пришел Michel, Nicola был уже совершенно без сил, но его мундир еще не высох и мы оставили его до утра. Michel, правда, очень возражал поначалу, но я настояла, а заодно заставила его отменить эту дурацкую вечеринку. Я тоже была без сил. А через полгода после смерти Michel'я меня разыскал Александр Иванович. Он меня долго расспрашивал, а потом рассказал мне страшную и восхитительную историю. Оказывается, в другой жизни я действительно утонула из-за пояса с золотом. Мне так стало себя жалко... И я долго плакала и совершенно перестала жалеть о смерти Michel'я. Ведь это он надел на меня этот дурацкий пояс. А в этой жизни он все, что у нас было, отдал для того, чтобы его вытащили из тюрьмы. И потом застрелился и у меня почти что ничего не осталось, а Nicola живет на жалование. Хорошо, что появился Александр Иванович. Он нам как-то помог, но Nicola на него страшно обиделся за это и даже вызвал его на дуэль. Конечно, дуэль - это так романтично, и я его почти не отговаривала. Мне было страшно интересно, но я надеялась, что все кончится хорошо. Я настояла, чтобы присутствовать, сказав Nicola, что мне приятно, что он будет драться за мою честь. И все действительно было очень красиво. Александр Иванович даже подмигнул мне перед тем, как Nicola ранил его в руку, а потом как-то неожиданно выбил у Nicola саблю и Nicola сразу стал таким растерянным... Но я не испугалась, я знала, что Александр Иванович ничего плохого ему не сделает. И точно, он бросил свою саблю рядом и подал Nicola руку. Я была так рада, так рада. Я бросилась и расцеловала их обоих по очереди и сказала, что мы обязательно должны вместе это отпраздновать. И потащила их в ресторан - в тот самый где покойный Michel так любил устраивать встречи со своими военными друзьями. Среди них попадались видные мужчины и потому с этим рестораном у меня связаны очень приятные воспоминания. Там есть такой уютный кабинет. Мы его и заняли. И было так прекрасно. Правда поначалу они слишком много говорили друг с другом. Я было обрадовалась, что они помирились, но потом мне стало обидно, что они совсем не обращают на меня внимания. От этого я выпила слишком много шампанского и мне стало очень весело, они оба были такие смешные... А потом, ... В общем,  у меня на платье очень много булавок и они имеют обыкновение расстегиваться. На самом деле это старый прием, меня научил ему Michel, но в тот раз я впервые делала все по собственному желанию и с вдохновением. Вы не представляете, как они оторопели, когда платье упало с меня совсем, а я продолжала вести себя как будто ничего не замечаю. А потом они как засмеялись... И так долго смеялись, что мне опять стало обидно, я перестала притворяться и стала их ругать... В общем, кончилось тем, что я приказала завязать мне глаза, и чтобы они после этого делали со мной все, что им угодно. Они опять стали смеяться, но глаза мне все-таки завязали и потом все было так восхитительно...

Воронцов

На этом повествование, мне кажется, можно прервать. Я рад за Сашку, что он иногда может отдохнуть в обществе этих прекрасных людей. Nicola - отличный врач и сейчас работает в госпитале имени Пирогова, который мы построили недалеко от Южной бухты и в котором лечатся все рейнджеры и прочие "блатные". Он единственный из "аборигенов", кому мы иногда доверяем браслет. Но я отвлекся.

Если же человек находился в момент своей смерти в другой реальности далеко от рокового места, например, как большинство офицеров действующей армии, которые в ноябре - декабре оказались кто под Курском, кто под Тулой, то никакой связи между его судьбой в обоих реальностях практически не наблюдалось. Впрочем, были исключения, но вполне объяснимые уже внутренним состоянием, сформировавшимся задолго до "расхождения" реальностей.

Мы замечали такие эффекты и позже и даже ввели в практику (пусть с очевидным запозданием) некую разновидность профилактики для тех лиц, которые были или дороги нам лично, или же были заметными личностями, с нашей точки зрения важными для нашей реальности. Хватило с нас того, что мы умудрились проворонить Блока, который в сентябре 20-го отказался выехать в Финляндию. Тогда была подготовлена эвакуация приблизительно трех тысяч жителей Петрограда. Эта спасательная операция проводилась под руководством генерала Маннергейма, переговоры с которым вел один из его бывших сослуживцев, специально для этого отправленный нами в Финляндию через Европу еще в августе. Но никто из нас не был в состоянии присутствовать там, и когда мы узнали, что Блока среди эвакуированных нет, уже поздно было чего-либо делать. Блок, как и в исходной Реальности, зачах от тоски. Как и со всем Петроградом. Сил на восстановление армии Юденича у нас просто не было и Петроград надолго остался одной из самых болезненных точек России. Конечно, когда мы позже начали строить в Ново-Николаевске крупный завод по производству кораблей и судов разных классов (об этом ниже) мы повторили эту операцию и вывезли из Петрограда всех, кто имел хоть какое-то отношение к судостроению, всего, по разным подсчетам Петрограл покинуло более 28 тысяч человек, из которых приблизительно 15 тысяч осело в степях Южной Украины. Но это всего лишь выжимки, а основная масса петроградцев до сих пор расплачивается за собственную глупость, ибо только благодаря их попустительству большевики и пришли к власти в октябре 17-го. Но Бог им судья.

Только когда мы осознали суть взаимоотношений между реальностями, нам стало ясно, сколь важно наличие хотя бы одной реальности, в которой мы могли бы, пусь частично, направлять события в "правильное" русло. В правильное, конечно с нашей точки зрения, но мы ни на что большее и не претендуем. И успех нашего дела совсем не был решен ни тогда, когда была достигнута победа в Каховской операции, ни позже, когда удалось остановить Гражданскую войну, доведя Ильича до удара и посадив на его место Иудушку Троцкого. Успех, судя по всему, будет достигнут совсем не скоро, и до той поры нам все равно придется работать не покладая рук, если мы вообще когда-нибудь узнаем, что его достигли. Хоть в каком-то смысле.

Кстати про Иудушку. В том разговоре с Новиковым я не объяснил Андрею главной причины, по какой мне был неприятен сей персонаж. Причиной было дело адмирала Щацкого. Напомню, что тот был расстрелян по личному приказу Троцкого за то, что спас Балтийский флот, выведя его из Гельсинфорса. Акция с любой стороны бессмысленно-жестокая и объяснить ее можно, на первый взгляд только одним: гипертрофированным самолюбием Иудушки, который мстил адмиралу за нарушение его, Троцкого воли, сколь бы не было идиотским желание отдать флот финнам и, в конечном счете, немцам. Однако не все так просто. Нами было в свое время найдено немало доказательств того, что один из главных тезисов антибольшевицкой пропаганды, о том, что большевики были просто платными агентами германского генерального штаба, представлял собой совершеннейшую правду. Особенно ценная подборка документов была передана нам лично сэром Уинстоном Черчиллем, но про него потом. Собственно всем нам это было в какой-то степени ясно и до того. И в свете этой простой истины мне лично очевидно то, что спасение Балтийского флота для Иудушки означало просто потерянные деньги, и немалые, которые немцы обещали заплатить лично ему, если флот будет интернирован в Финляндии. Ярость по поводу неполученных тугриков Иудушка вылил на адмирала и на весь Балтийский флот. Только убил, похоже, не каждого десятого, а много больше, пусть и не сразу отданными приказами. Немцев же понять можно. Через двадцать один год в нашей родной многострадальной реальности именно пушки спасенных вопреки приказу Иудушки линкоров и крейсеров остановили фрицев у стен Ленинграда.

Но тогда я не стал ничего говорить ни Новикову ни Берестину. Не хотелось огорчать ребят. К тому же для нас Иудушка действительно был лучше Ильича, просто потому, что после той сцены в кабинете стал в какой-то мере управляемым. Жить каждому хочется, и какая там мировая революция после пули в лоб или хотя бы в затылок. А очевидное недовольство наших офицеров приходится пока списывать в издержки. Ведь не все до конца верят в то, что большевиков надо уничтожать их собственными руками и тем спасти остальную Россию от кровавой бани и их самих от роли (или доли?!) палачей.

Но черед Иудушки, надеюсь, еще настанет. Пока же он не теряет надежды рано или поздно оказаться сверху и тогда уж показать нам кузькину мать. Тем более, что некоторые тенденции мировой политики до сих пор оставляют такую возможность хотя бы теоретически. Как говорит Левашов, мир что-то очень уж упорно не хочет выбираться из потенциальной ямы. Именно потому дел у нас хватает. Зато это дает надежду на то, что леска не спешит оборваться.

На сегодняшний день у нас до черта забот и несколько серьезных головных болей, в том числе и надвигающийся Великий кризис в США. Но про это много позже. Даже к сегодняшнему состоянию шаткого равновесия мы пришли ценой невероятных усилий и, оглядываясь на пройденный нами путь в девять с половиной лет, я вижу несколько важных моментов и достаточно интересных историй, в которых (в отличие от большинства, рассказанных господином Звягинцевым) я занимал ключевое место, или которые занимали ключевое место в моей жизни. Именно эти истории я и хочу рассказать уважаемым читателям, чтобы они, не дай Бог, не подумали, что у нас тут все настолько гладко и скучно, что про нас можно благополучно забыть. Заранее, правда, попрошу прощения, если я расскажу что-нибудь не столь подробно и красочно, как следовало бы. Я, в конце концов, не писатель, а простой моряк, и останусь им, надеюсь и дальше. Но сначала я верну перо Новикову, который начинал главную нашу работу здесь, то есть установление отношений с генералом Врангелем.

Новиков

Господину Звягинцеву о наших встречах с генералом было рассказано только вкратце и ему слишком многое пришлось додумывать самому. При этом он уклонился от истины настолько далеко, что возникла необходимость его поправить.

Закрепиться толком мы могли лишь в своей стране, историю которой мы хорошо знали и при этом волей неволей нам нужно было работать с теми людьми, которые там были. И если принять это во внимание, то одним из ключевых моментов нашей одиссеи после исхода из Замка было именно установление взаимоотношений с генералом Врангелем. Увы, это было не так легко, как изложил господин Звягинцев в своей великолепной книге "Разведка боем". (С моей, и не только моей, но и всех моих друзей, точки зрения эта книга одна из лучших в серии, но, может быть, потому, что всем нам особенно дороги воспоминания о первых месяцах жизни в реальности, которая теперь стала нам домом, надеюсь (!) окончательно.)

Во-первых, ни о каком внушении не могло быть и речи. Если попытка "закодировать" человека заканчивается успехом, он перестает существовать как полноценная личность и это проявляется во многих аспектах. В частности, на него нельзя рассчитывать вообще, или же необходимо просто контролировать каждый его шаг. Есть и второй аспект, более важный. Невзирая на то, что мы обладали знанием будущего, не стоило нам рассчитывать на собственную точку зрения как на абсолютно правильную, даже исходя из общих задач, нами же поставленных. В этих условиях следовало постоянно проверять правильность своих решений, исходя из мнения партнера и союзника, который при этом обязательно должен быть личностью самостоятельной. Именно это и объяснила Сильвия мне в ответ на мою наивную попытку решить вопрос столь примитивным способом. Так что все было намного сложнее.

Чтобы не вносить неопределенностей, я просто приведу дословно обе первых беседы между генералом Врангелем и мною. Я имею такую возможность, поскольку писал их на диктофон, дабы мы все вместе могли их потом анализировать. После каждой мы проводили тщательный "разбор полетов", с тем, чтобы в следующий раз действовать еще более продумано и точно.

Встреча первая

- Welcome, mister Newmen, I am glad to greet you in our long-suffering country.
- Я также рад видеть столь выдающегося полководца Русской армии. Если Вы не против, я предпочел бы говорить по-русски.
- С удовольствием. Присаживайтесь. Если желаете, можете курить. Вы великолепно владеете русским языком, и это приятно удивляет. Приходилось бывать у нас по торговым делам? (Пауза) Не поверите, перед вашим приходом я как раз смотрел на море и думал о Вашем пароходе. Меня удивило его появление. Нас, знаете ли, весь мир практически забыл, а тут появляется такое громадное судно. Какова цель Вашего прихода?
- Вы тоже вряд ли поверите, господин генерал, если я скажу, что мы пересекли океан, только чтобы встретится с Вами. Нас привели сюда дела, а скорее, планы. Я думаю, мы сможем обсудить это подробно, а пока позвольте выразить свои извинения, что не смог навестить Вас сразу же по прибытию. У Вас, знаете ли, такие строгие портовые власти.
- В самом деле?
- Для сравнения могу сказать, что прибыв в Неаполь, я сошел на берег через пятнадцать минут после того, как мы бросили якорь. У Вас, в Севастополе, только через сорок три часа. Разница впечатляет. Я, действительно, был в России, но очень давно, и, знаете ли, не только соскучился, но и отвык от Ваших темпов. Если бы Ваш чиновник сразу бы сказал, сколько ему надо, это обошлось бы нам дешевле, даже если бы он запросил в десять раз дороже. Время - деньги. В России до сих пор это не прижилось. Я правильно говорю? (Пауза)
- Прошу прощения, господин Ньюмен. Я отдам приказ разобраться...
- Полноте, господин генерал. Уберете этого, придет другой, и, скорее всего, еще хуже. Мы не в претензии, так что забудем. Прекрасное вино, не правда ли?
- Одно из лучших, что есть в России. Лично я предпочитаю его бургдунскому.
- И правильно. Тем более, что настоящего бургдунского скоро не будет вообще. Немцы вырубили виноградники в Бургдунии. Логичный шаг, они избавились от конкурентов, но жалко, знаете ли. Я любил бургдунское.
- Варвары.
- Несомненно. Но им далеко до Ваших противников. И очень обидно будет, если все это ... им достанется.
- Надеюсь нет, еще не все потеряно. Белая армия еще не исчерпала своего потенциала. А по степени варварства, боюсь, Вы правы. И очень обидно, что весь мир этого не понимает.
- Отнюдь не весь, господин генерал. И именно потому я здесь.
- Простите?
- О-Кей, господин генерал. Давайте перейдем к делу. Я представляю определенные круги Североамериканских Соединенных Штатов. Не знаю, известно ли Вам, но у нас, в САСШ, мы не церемонимся с бандитами, как бы они себя не называли. И истинная суть Ваших противников для нас не вызывает сомнений, какими бы именами и теориями они не прикрывались. С нашей точки зрения большевизм представляет несомненную опасность для  всего мира, включая САСШ. До последних месяцев мы имели надежду, что у русского народа хватит сил и здравого смысла, чтобы справиться с этой заразой, но настал момент, когда наша уверенность в этом сильно поколебалась. И сегодня я прибыл сюда, чтобы оказать Вам всемерную помощь. Но сразу должен предупредить. Большинство людей, от имени которых я действую, предпочли бы остаться инкогнито. То есть все, кроме меня и моих друзей, которые прибыли вместе со мной. Так что если Вы захотите узнать имена вкладчиков, увы, ничем не смогу помочь.
(Долгая пауза)
- Простите, мистер Ньюмен. Если им угодно... Бог все равно знает, кто сделал благое дело. Но Вы сказали: "Вкладчиков." Вкладчиков во что, позвольте узнать?
- В дело уничтожения заразы большевизма, господин генерал. (Пауза) Вас это в самом деле так удивляет, что Вы не можете найти слов?
- Честно говоря, да, господин Ньюмен. И прежде всего потому, что я слышал слишком много таких заявлений за последние месяцы.
- И не получили никакой реальной помощи?
- Практически нет, господин Ньюмен. Несмотря на имена весьма авторитетных лиц, которые назывались в качестве сочувствующих и визитеров от имени которых мне доводилось принимать.
- Что это были за лица, прошу прощения?
- Мне не хотелось бы их называть. Возможно они не были в курсе, как их имена использовались. Скажем так, это были видные государственные деятели.
- Вы знаете, господин генерал, я даже не буду спрашивать, были ли среди них государственные деятели САСШ. Наверняка были и результатов было не больше, чем от всех остальных.
- Вы правы, господин Ньюмен. Так какого рода вспомоществование можете предложить Вы или лица, которых Вы представляете?
- Господин генерал. Прежде всего мне хотелось бы заявить, что я лицо частное и представляю лиц частных и достаточно богатых. По российским понятиям, простите, неизмеримо богатых и совсем не принадлежащих к тому, опять-таки простите, весьма презираемому у меня на родине племени, которое Вы называете видными государственными деятелями.
- Господин Ньюмен ...
- Генерал, я имею в виду именно государственных деятелей САСШ, а с другими не имел дел и потому, Бога ради, не принимайте это на свой счет. Ничего не могу сказать насчет их коллег из Европы, но вот про своих могу сказать только одно: жалкие болтуны, которым я не доверил бы и цента. Ими, кстати, было истрачено довольно много денег на проведение операции на Севере России. Денег, заработанных такими как я, и отданных им в виде налогов. И, насколько я могу судить, истраченных без какого-то ни было результата. Впрочем, нет. Часть снаряжения попала к большевикам. А посылки Красного Креста выдавались в частях Красной Армии при наступлении на Польшу как поощрительные армейские пайки. Есть и другие факты, но они не меняют общей картины. Вы должны о них знать лучше меня.

Воронцов

Часть снаряжения американской армии, которое не было вывезено при эвакуации американских войск, действительно попала в руки большевикам. Что-то большевики подобрали на брошенных складах, а что-то было им самым натуральным образом продано под будущие поставки леса (каковых американская сторона не дождалась). А вот про посылки Красного Креста это была чистая выдумка, но которая позже подтвердилась! Об этом нам через несколько лет рассказал де Голль. Но тогда мы таких фактов не имели, но надо было придумать что-то, достаточно эффектное, чтобы показать, что мы не склонны никому доверять, в том числе и "своим".

Новиков

- Я про такие факты не знаю, хотя и охотно верю им. Это так похоже и на большевиков и на Ваших соотечественников. Вы, однако, довольно информированы, господин Ньюмен.
- Да, господин генерал. Итак, напоминаю, что я частное лицо и мультимиллионер. И представляю здесь интересы лиц, многие из которых не беднее меня. И эти люди не относятся к категории "видных государственных деятелей". Более того, они как раз не стремятся быть на виду. Некоторым, правда, без этого не обойтись, как господину Моргану например. Большинство остальных обходятся. Так что назови я даже их имена, они бы Вам ничего не сказали.
- Прошу прощения, господин Ньюмен, что означает "мультимиллионер"?
- У нас так называют людей, состояние которых превышает несколько десятков миллионов долларов. В последнее время, правда, речь идет уже о сотнях. Миллионов долларов, конечно.
- Вы называете фантастические суммы, господин Ньюмен. В это трудно поверить.
- Разве? Странно. Как Вы думаете, сколько стоит пароход, на котором мы прибыли?
- Мне трудно что-либо думать, я не знаком со сметами корабельного строительства. Меня занимают другие вопросы, господин Ньюмен. В каких размерах Вы, или лица, которых Вы представляете, можете помочь Белому движению? Или хотя бы семьям погибших офицеров. Простите, но Вы сами сказали о помощи.
- Семьям погибших офицеров мы уже помогли. Правда тем, которых смогли найти в Стамбуле. В Севастополе, увы, мы оказались на берегу всего лишь вчера.
- Честное слово, господин Ньюмен, я обязательно найду этого чиновника. Сколько он с Вас запросил?
- Я же сказал, не играет роли, господин генерал. Новый запросит еще больше. Прошу прощения, господин генерал, но мы не о том говорим. Мне хотелось бы, чтобы Вы сами сказали о той помощи, которую Вы хотели бы получить. У меня, правда, есть собственные оценки, но мне хотелось бы сначала услышать, что думаете Вы сами.
- Господин Ньюмен, я не думаю о вещах нереальных. Мне хотелось бы получить хотя бы десять миллионов патронов. А лучше тридцать. Кроме того, снаряды, хотя бы двадцать тысяч штук, а лучше бы сто, перевязочные материалы, полевые пайки. Господи, да тот же Красный Крест последние недели не дает ничего. Хотя бы пайки для раненых.
- С Красным Крестом я, кажется, знаю в чем дело. Виноват, генерал, но похоже именно мы купили тот груз Красного Креста, который был предназначен для Ваших раненых. Ваш уполномоченный или кто-то, кто себя за него выдавал, продавал его в Стамбуле. Мы поспешили выложить деньги и, наверное, даже переплатили. Но мы не могли допустить, чтобы этот груз не попал по назначению. Вчера мы сгрузили его на берег и передали в местное отделение Красного Креста. Там есть британские и бельгийские уполномоченные и потому, надеюсь, украсть этот груз еще раз будет довольно трудно. Так что пока за раненых можете в принципе не беспокоиться, хотя для порядка распорядитесь проследить. Нам не хотелось бы опять обнаружить эти посылки в красном пайке. (Пауза) Что-нибудь не так, господин генерал?
- Простите, господин Ньюмен. У нас, в России, действительно не все просто. Надеюсь посылки Вы сгрузили без проблем?
- Практически да, господин генерал. Поначалу, правда, с нас хотели взять пошлину, ведь мы не Красный Крест. Но потом все обошлось смешной суммой. По сравнению с пошлиной, конечно. Не стоит и говорить.
- Положительно, я его расстреляю!
- Кого, господин генерал? Таможенного чиновника? Не стоит, он потому и согласился на столь маленькие деньги, что ему нечем кормить семью, а мы сделали вид, что можем и подождать. Кстати, Вы можете сделать это без суда? Даже военно-полевого?
- Не думаю. Это Слащев может себе такое позволить, да и то на фронте. А я здесь не могу. Через тех же британских уполномоченных, о которых Вы упомянули, я месяц назад получил протест от большевиков. Нет, Вы представляете, господин Ньюмен? Большевики протестуют против казней без суда!
- Представляю, господин генерал. Это даже не верх лицемерия. Это верх наглости. Но мы опять не про то. Назовите сумму, которая, как Вам кажется, нужна Вам, чтобы Вы были в состоянии успешно воевать с большевиками. Подчеркиваю: успешно. А не...
- Договаривайте, господин Ньюмен, договаривайте.
- А не так, как господин Деникин, например, который просмотрел кучку бандитов у себя в тылу и катился потом до Новороссийска.
- Боюсь, "кучкой" армию Махно назвать нельзя. Хотя наступление на Москву с необеспеченным тылом действительно, привело к катастрофе. Но, знаете ли, у гражданской войны своя специфика.
- У гражданских войн, господин генерал. Например в Мексике была похожая специфика. Вот только пулеметов в таком количестве у бандитов там не было. Хотя это и не значило, что их можно было оставлять в тылу.
- Вы участвовали в гражданской войне в Мексике?
- Немного, господин генерал. Но об этом потом. Сейчас же мне кажется, вы просто не можете сказать, помощь в каких объемах на самом деле Вам необходима, чтобы покончить с большевиками.
- Действительно, сразу не могу. Все зависит от того, как будут развиваться события. А если я попрошу и получу помощь в больших масштабах, чем необходимо, то ведь за лишнее тоже придется платить. Боюсь, сегодня мне платить почти что и нечем. Золотой запас России исчез неизвестно куда, надеюсь Вы в курсе. Так что я попрошу минимум необходимого, а о большем и помышлять не буду.
- Хорошо, господин генерал. Тогда скажу я. Если я хоть что-то понимаю в военной экономике, а я, смею заверить Вас, господин генерал, в ней понимаю, то Вам нужно для начала что-то около миллиарда. Причем половина этой суммы нужна практически немедленно. Если, конечно, ставить цель до зимы занять Москву. Вы согласны, господин генерал? (Пауза)
- Миллиарда чего?
- Ну хотя бы долларов. Или золотых рублей. Разница невелика.
- Действительно невелика. Совсем даже несущественна, потому что невероятна сама сумма. Вот что, господин Ньюмен, если Вы прибыли сюда, чтобы шутить...
- Ни в коем случае, господин генерал. И чтобы у Вас не было сомнений, хочу попросить Вас об одолжении. Если Вы сможете сопровождать меня в Минную гавань, там я вручу Вам первый взнос. Золотые слитки на сумму около миллиона рублей. А чтобы Вы не считали, что я агент большевиков, который хочет заманить Вас в ловушку, то вот мой паспорт. (Долгая пауза)
- Оставьте. Пароход вроде Вашего стоит дороже, чем американский паспорт. Или американский авантюрист с паспортом. Среди большевиков всяких хватает. Но Вы не будете возражать, надеюсь, если я возьму с собой конвой? Это не потому, что я Вам не доверяю. Может быть Вам трудно поверить, но я не передвигаюсь по Севастополю без конвоя.
- В Мексике я тоже не передвигался без конвоя. Война, я понимаю. Так мы едем?
- Едем, господин Ньюмен. Адъютант проводит Вас к машине.

Окончание этого разговора, после возвращения из Минной гавани, было передано Звягинцевым местами дословно, но тоже не совсем верно по сути. Я приведу из него только короткий отрезок.

- Скажите, господин Ньюмен, а Вы, часом, не посланец князя тьмы? Посудите сами, такая сумма, чистым золотом, без всяких условий. Мне надо где-нибудь расписаться кровью? Не волнуйтесь, такую цену за за освобождение Родины я заплатить согласен, я ведь офицер, в конце концов...

- Да что Вы, господин генерал, зачем? Душу за презренный металл? Да еще макать перо в кровь ... Упомянутый Вами персонаж, действительно, имеет склонность к театральным жестам позапрошлого века. Со стороны это довольно смешно. К чему какие-то росписи, когда Вы уже взяли деньги?

- (Пауза) Что Вы хотите этим сказать, господин Ньюмен?

- Только то, что все в Ваших руках, господин генерал. Вы отвечаете перед Богом за все, что делаете, в том числе и за то, что сделаете с этими деньгами. Зная Вас, мы не очень беспокоимся за их судьбу. В частности и потому, что есть о чем беспокоиться и кроме них. Согласитесь, что на фоне сумм, которые я называл, это просто мелочь. А у меня есть более важные дела.

- Какие?

- Давайте отложим их на завтра. И Вы и я устали. А вообще-то я просто хотел сказать, что пути назад у Вас с этого момента нет. С теми средствами, какие у Вас были, Вы могли в случае неудачи просто сослаться на волю Бога и с чистой совестью сесть на пароход. Теперь Бог уже ни при чем. Все остальное зависит просто от Вас. Вас ждет или победа над большевиками или бесчестье, как человека, упустившего последний шанс, который у него был реально. Я подчеркиваю слово "реально". Причем, видит Бог, Вы вряд ли понимаете всю глубину этого бесчестья, поскольку не знаете, насколько страшно то будущее, которое уготовано большевиками всему миру, не только несчастной России. Увы, мы, я и мои друзья, в худшем положении. Мы это знаем и именно потому мы здесь. А за душу свою не беспокойтесь. Как там сказано, в каком-то из Евангелий: "Больше сея любви никто же не имать, да кто душу свою положит за други своя". Нет, для дъявола это была бы невыгодная сделка!

- Простите господин Ньюмен. Что Вы имеет в виду под словами "Мы знаем"? Не хотите ли Вы сказать, что можете видеть будущее? Честное слово, мне сегодня ничего не кажется странным, я даже в это могу поверить, хотя будущее не дано видеть никому, как мне до сих пор казалось...

- Вы знаете, генерал, не стану Вам врать. В какой-то мере да. Все, что происходит в будущем, определено прошлым. С моей, точнее с нашей, меня и моих друзей, точки зрения, семнадцатый год был предопределен после четырнадцатого. Когда Россия была предана Англией в Средиземном море, я имею в виду прорыв "Гебена", и ее собственными генералами в Пруссии, семнадцатый год было нетрудно предсказать, что нами, кстати и было сделано. Вот только Троцкого мы недооценили. Но, согласитесь, трудно видеть детали через половину земного шара.

- Детали? Детали действительно не важны. Честное слово, господин Ньюмен, я ничего не могу понять. Голова идет кругом.

- Вы знаете, и я устал. На сегодня хватит, а завтра продолжим наш разговор. Согласны , господин генерал?

- Согласен. Всего доброго. Адьютант Вас проводит.

Встреча вторая.

Гораздо важнее был, естественно, второй разговор, состоявшийся на следующий день. Именно во время него были заложены основы наших дальнейших взаимоотношений.

- Здравствуйте, господин Ньюмен.
- Здравствуйте, господин генерал. Вообще-то давайте совсем перейдем на русский. Можете звать меня господином Новиковым. А по имени-отчеству Андреем Дмитриевичем.
- О, да, я понимаю. Ньюмен - Новиков, Эндрю - Андрей. Простите, а как звали Вашего отца?
- Дмитрием. Он в Америке не жил, в отличие от меня, и его имя уродовать не пришлось. Он умер довольно рано, и я не успел вывезти его в САСШ.
- Простите, так Вы ...
- Совершенно верно, господин генерал. Природный русак, родился в имении под Ярославлем, учился в гимназии, затем в Петергбургском университете, а затем имел неосторожность, или, наоборот, счастье, отправиться на Бурскую войну вместе со своими товарищами. И вот теперь мы вернулись на Родину. Позже, чем господин Гучков, но, надеемся, не слишком поздно.
- Так вот оно что. (Пауза) Это меняет дело.
- Меняет, господин генерал? Простите, в какую сторону? (Пауза)
- Я, признаться, никак не мог понять, как Вам удалось так прекрасно выучить русский язык.
- И это все? Или дело сменилось еще в чем-то? (Пауза) Хорошо, я понимаю, насколько неожиданно было мое перевоплощение в русского.
- Перевоплощения не было, господин Нью... Простите, Новиков. Вы все равно не похожи на русского купца. А вот господин Гучков, кстати, авторитетом в войсках не пользуется, знаете ли... Возможно бурская война не совсем тому его научила. Приказ номер один настоящие офицеры ему никогда не простят. Лично с него, по моему мнению, и начался окончательный развал России.

- Совершенно с Вами согласен. Было идиотизмом рассчитывать на самосознание русского солдата. Патриотизм буров имел вполне материальные основания. Рабство было одной из основ сельского хозяйства Южной Африки, а в Англии рабство, как Вы знаете, запрещено. А в России все еще сложнее. Да Вы знаете это все лучше меня. Но давайте про это как-нибудь потом. Приказ номер один уже был и изменить что-либо в прошлом мы не можем. Но будущее еще остается. Не так ли?

- Надеюсь, господин Новиков. Но на русского Вы все-таки не совсем похожи.
- В том, что на русского купца не похож, нисколько не сомневаюсь. Если бы русские купцы были похожи на американских бизнесменов, в России не пришли бы к власти большевики. Что до господина Гучкова... Простите, но у нас с ним очень уж разные судьбы. Мы были довольно удачливы на бурской войне, он - нет. Он сразу почти вернулся в Россию, а мы еще тогда то понимали, то ли чувствовали, что Россию особенно ничего хорошего не ждет и как-то решили, что надо попробовать реализовать себя под другими небесами. Попробовали. И, как видите, удалось... А теперь давайте опять к делу, господин генерал. Могу только пояснить, что и я и мои друзья остаемся гражданами САСШ и весьма известны там... В узких кругах очень богатых людей. Большинство которых, как и мы, к громкой славе не стремится. А просто делает дело. Мы доказали свое умение достигать результата, и не только своими действиями в Южной Африке, но позже на Кубе и в Мексике, и вот теперь были избраны, практически единогласно, для той миссии, с которой и прибыли в Россию. В чем эта миссия состоит, я Вам уже объяснил. Предоставить Вам всяческую помощь.
- Но на каких условиях, господин Нью... Простите...Андрей Дмитриевич?
- Понимаю. А про условия... Во-первых, напоминаю, что люди, которые вкладывали свои деньги в это дело, прежде всего хотели бы уничтожения или, на худой конец, решительного ослабления большевизма. С их точки зрения Вы воюете за их интересы. Поэтому помощь бескорыстная, но условия, тем не менее, есть. Эти условия диктуются совершенно естественным требованием: все деньги, которые мы даем, все, до последнего цента должны быть истрачены на достижение результата. Мы ведь не государственные деятели, которые тратят не свои деньги. Наши вкладчики богаты и потому щедры, но в случае неудачи нам рано или поздно придется отчитываться перед ними если не за каждый цент, то за каждый миллион точно. Более того, нам придется отчитываться за эти деньги перед собственной совестью. (Пауза). Я понимаю, господин генерал, Вы можете улыбнуться насчет совести у бизнесмена. Но это в России бизнес по сути есть воровство, хотя и у Вас хватало истинных деловых людей. У нас, к счастью, этот фактор присутствует в гораздо меньшей мере. Иначе король Георг купил бы с потрохами еще господ Вашингтона и Франклина и САСШ не было бы вообще. Вы согласны хотя бы с этим?
ґ- (Пауза). Наверное согласен, господин Нью.., простите, Андрей Дмитриевич.
- Замечательно. Так вот: основная миссия моя и моих друзей состоит в том, чтобы контролировать как исполняется это требование, главное и единственное. С этой целью мы и будем ставить условия. Точно также, как Вы не можете сегодня назвать ту сумму, которая Вам необходима, я не могу сейчас назвать все условия, которые я поставлю. Но главное я вам сказал. Исходя из него некоторые условия я скажу сразу. Что-то может возникнуть по ходу дела.
- То есть Вы хотите меня, ... нас контролировать?
- Не совсем так, господин генерал. Не Вас, а то, как Вы тратите наши деньги. Боюсь, что без этого не обойтись. Простите, генерал, но мы платим хорошие деньги, и хотим, чтобы товар, который мы за это получили, был без гнили. Безо всяких там батек Махно, гуляющих по тылам и пайков, которые будут раздаваться в армии Ворошилова в качестве поощрения.
- И как же Вы собираетесь это делать?
- Во-первых, я получаю статус Вашего советника. Неофициального. Мы с Вами должны принимать согласованные решения по вопросам, касающимся траты наших денег. Думаю, иногда мы будем спорить, чаще, надеюсь, нет. Но решения должны быть согласованными. При этом я, как джентльмен, обязуюсь соблюдать сам следующие условия: никогда не отстаивать интересов САСШ в противовес интересам России и даже Вашим лично. Хотя на самом деле никаких интересов САСШ в России на сегодня практически нет, кроме уничтожения большевизма. Также, после тщательного анализа положения в России мы пришли к выводу, что одна из главных задач - добиться стабильности правления. Это означает, что мы будем всеми силами поддерживать Вас как политического деятеля. И наш первый взнос прежде всего служил именно этому. Простите, но мы почему-то уверены, что Вы не сбежите с этими деньгами в Париж. Как только Вы пустите их в дело, Ваше политическое положение, несомненно, укрепится.
- Вы считаете, что оно недостаточно устойчиво?
- По крайне мере оно более устойчиво, чем военное.
- А как Вы оцениваете наше военное положение?
- Простите, но не очень хорошо. Пока большевики сдуру увязли в Польше, у Вас есть какие-то шансы. Но как только поляки их разобьют, они остатки армии двинут на юг. А против пары миллионов штыков Вы пока не сможете сделать ничего. Вас сбросят в море не позже Нового года. Если все будет продолжаться по-прежнему, конечно.
- Боюсь, Вы не правы. Численное превосходство ничего не решает само по себе. Кстати, Вы уверены, что поляки их разобьют?
- Несомненно. Ставлю ящик виски против бутылки коньяка. А на счет численного превосходства я с Вами абсолютно согласен. Именно потому я и сижу здесь. На пустые шансы люди вроде меня никогда не ставят. Итак, Вы не возражаете против первого условия?
- Хорошо... Допустим. Деньги все-таки Ваши. Второе условие?
- Во-вторых, мой друг, генерал Берестин, назначается Вашим военным советником. Вот он уже совершенно официально. Я понимаю, как воспримут это другие Ваши генералы, но это требование тоже обязательное.
- Я не имею чести знать такого генерала, господин Ньюмен. В известных мне войнах он своего имени не прославил!
- Спокойно, господин генерал. Во-первых, все-таки Новиков, а не Ньюмен. Во вторых, за последние двадцать лет было достаточно малоизвестных Вам войн. А в-третьих, не все люди входят в историю под своими собственными именами. Как Вы понимаете, Берестиным он был только для нас. Что касается его квалификации как военного - Вы сможете это проверить лично. На ящике с песком, например. А лучше предоставьте это большевикам. Я уверен, что они сделают тот же самый вывод, что англичане, испанцы и мексиканцы. Те немногие, кто еще могут делать какие-то выводы.
- Однако, Вы самоуверенны, господин Ньюмен и это условие переходит всяческие границы. До сих пор никто из союзников не ставил нам условия на участие их офицеров в нашей войне. Даже когда оказывали военную помощь. А когда они руководили своими войсками, то, простите, показывали такую некомпетентность...
- Знаю. И , тем не менее, продолжаю настаивать на этом условии, как на обязательном. И считаю, что имею на это право, ибо главный наш вклад будет в средства ведения военных действий. Сейчас к выгрузке на берег у нас готовы, помимо тех припасов, о которых Вы говорили, двадцать грузовиков вроде того, что Вы уже видели, десять танков и десять броневиков, причем по боевым возможностям все это на голову выше того оружия, которое Вы знаете. Это экспериментальные образцы и они очень дороги. Они создавались не просто исходя из возможностей производства, как это, например делали французы и американцы, а для выполнения определенных функций на поле боя. Надеюсь, Вы, генерал, согласитесь с простой мыслью, что оружие определяет тактику и стратегию?

- В известной мере да, но именно в известной мере.

- На большем не настаиваю. Так вот, эти танки и броневики, а также другое оружие, о котором позже, предоставляют качественно новые возможности ведения боя. Мы не можем отдать все это под управление Вашим офицерам, которые очевидно этими возможностями не сумеют воспользоваться просто потому, что о них ничего не знают. Это будут выброшенные на ветер деньги. При этом учтите, что генерал Берестин такой же русский, как и я, вот только к войне показал значительно большие способности. И еще в бурскую войну в неполные двадцать лет дослужился до фельдкорнета. Этот чин - нечто среднее между полковником и генерал-майором в русской армии.
- Начитан, спасибо. Вы говорите, качественно новые танки? В чем их новизна?
- Противоснарядное бронирование, стомиллиметровая пушка плюс два пулемета и скорость свыше пятидесяти верст в час по пересеченной местности. Запас хода без дозаправки - не менее трехсот верст. А у броневиков и грузовиков - скорость верст семьдесят - девяносто в час. Запас хода еще больше. Броневики при необходимости плавают, то есть вопросов преодоления водных преград не стоит, и экипаж может вести огонь из десяти - двенадцати стволов автоматического оружия, включая крупнокалиберный пулемет. И не только, но подробности потом. Мы, кстати, имеем таких машин много больше, но подготовили для этой техники экипажи только в указанном мною количестве, увы. Мы также имеем около двухсот бойцов, вооруженных новейшим автоматическим оружием, подобного которому пока ни у кого нет, и обученных методам ведения войны, которых ни Вы, ни тем более противник, еще не знаете.

- Интересно. Каких, например?

- Например по части нарушения управления войсками противника. Для Вас не секрет, что дисциплина в армии большевиков держится в основном на страхе расстрела. И в этих условиях нарушение управления крайне отрицательно скажется на боеспособности армии противника в целом. Так вот, эти бойцы способны автономно вести операции против тылов противника, прежде всего узлов связи и штабов на глубину до ста - двухсот верст. Для этого они снабжены автомобилями, мотоциклами и портативными средствами связи, тоже никому пока не доступными, кроме как нам. И много чем еще. Кстати все - офицеры русской армии, прошедшие школу мировой и гражданской войн. Некоторых Вы даже знаете. Полковника Суворина, например. Он возглавляет наш штаб. А генерал Берестин этих людей непосредственно готовил, причем в расчете на их использование как для упомянутых операций, так и для дополнения возможностей обычных пехоты и конницы. Им и штабом разработана операция по ликвидации Каховского плацдарма с учетом применения наших возможностей. Но, естественно, главную силу должны составлять белые войска, причем объединенные под командованием лучшего Вашего генерала.
- И кого Вы считаете лучшим, если не секрет?
- Генерала Слащева, конечно.
- Господин Ньюмен, простите, Новиков, это все-таки переходит всякие границы. Вы мне, главнокомандующему, смеете диктовать, кого из моих офицеров ставить на руководство операцией.
- Смею, господин генерал, еще как смею. Потому что Вы принимаете меня не в Кремле, а в Крыму, на краю русской земли. И даже отсюда, если Вы это не сделаете, Вас через полгода выкинут. Но Вы-то уплывете в Стамбул, а оттуда в Париж, деньги у Вас были бы в любом случае. Да и я уплыву в Сан-Франциско на своем прекрасном пароходе, а вот полмиллиона тех, кому места на пароходах не хватит, большевики расстреляют. Как они это уже делали. Вы не хуже меня знаете, что Слащев - лучший из Ваших генералов. И Вам, кстати, не конкурент. Он военный, а не политик. Зато конкурент остальным, которые готовы при первом удобном случае на него накинуться все вместе как раз потому, что он лучший, и они это тоже прекрасно знают, хотя никогда этого не скажут. А с ним что случится - начнут друг друга грызть. Как всегда на Руси было. И прекратить это можете только Вы. Причем сегодня у Вас такая возможность есть. Потому, что теперь Вы можете заплатить жалование и закупить продовольствие, а завтра через вас же мы дадим войскам оружие и боеприпасы. И через того же генерала Берестина, кстати. Дело останется за победой. А вот для победы уже необходим Слащев.
- А как же Ваш хваленый Берестин?
- Вы знаете, никак. Да, на деле именно он оказал существенное влияние на исход гражданской войны в Мексике, но мы участвовали в этой войне только потому, что у нас были в Мексике собственные интересы, мало общего имевшие с политикой. Про сокровища древних атцеков слышали?
- Возможно. Но ничего определенного. А они разве там есть?
- Теперь уже их там нет. Они частично в сейфах нашего банка в Сан-Франциско, частично проданы, а мы все стали намного богаче, хотя и до того бедными не были. Мы ведь к тому времени владели и сейчас владеем парой золотых приисков в Южной Африке и малоизвестной, но зато самой продуктивной кимберлитовой трубкой там же. Алмазы - только чуть огранить и хоть сейчас в любую корону. А наши приключения в Мексике - это история, достойная хорошего романа. Да роман, кстати, и был написан. "Сердца трех" называется. Автор - некий Джек Лондон, в Америке довольно известный писатель. Только переврал он там все нещадно. Добро бы только имена изменил. Хотя и мы ему, понятное дело, всего не рассказывали. Так вот, воюя сначала на стороне правительственных войск, а затем на стороне повстанецев генерал Берестин эту нашу операцию прикрывал. Его участие в войне осталось неизвестным широкой публике и нас это вполне устраивало. Мексиканским генералам его слава тем более не нужна. Он также прекрасный теоретик. Его разработки по применению авиации и танков использовались в Мировой войне, прежде всего англичанами и французами, но, увы, весьма неграмотно. Но в российских войсках он авторитета, естественно, пока не имеет. Так что в качестве советника и генерала для поручений, ответственного за наиболее важную деталь операции, он пока сойдет, но не более. А вот Слащева Ваши войска знают. И знают, что он большевиков бил всегда. И на этот раз тоже побьет. В решающем сражении за Каховский плацдарм.

- Почему Вы придаете такое значение Каховскому плацдарму?
- По очень простой причине, господин генерал. Сегодня большевики не ожидают Вашего решающего успеха, ведь даже сейчас они имеют под Каховкой подавляющее численное превосходство. И такой успех, при его правильном использовании, приведет их к краху во всей южной России и даст нам шанс отбросить их далеко за Харьков. Желательно на линию Брянск - Калуга - Тула. Тогда у нас появятся мобилизационные возможности, промышленность. А то ведь сейчас на территории, контролируемой белой армией, ни одного патронного завода. Я прав?
- Правы. Работающего - ни одного.
- Вот видите. Причем решающего успеха надо достичь до того, как они вернут остатки своей армии из Польши. В противном же случае им до Крыма будет рукой подать и миллионная, а то и двухмиллионная армия проломится через Перекоп невзирая на все сопротивление Ваших бойцов. Зимы прошлого года даже Слащеву не повторить. И тогда будет потеряно все. Включая Дон, которому придаете такое значение Вы.
- Приблизительно то же самое говорит мне Слащев. Правда он не настолько уверен в успехе поляков. И не ставит в качестве отдаленной цели операции даже Харьков. Он, знаете ли, более реалистичен.
- Он не то чтобы поляков недооценивает, он переоценивает Красную Армию. Вот увидите, в Польше с большевиками будет то же самое, что было с Деникиным. Большевики увлеклись, их коммуникации уже повисли в воздухе и польская кавалерия не сегодня - завтра пойдет гулять по их тылам. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотя уничтожить армию большевиков сил у поляков просто не хватит. Оставшись без снабжения, красные основной массой все равно прорвутся назад, потом почистят перышки и будут тут как тут перед Вашими окопами. Что поляки заключат с ними мир, за это не волнуйтесь, продолжать войну ради того, чтобы поддержать Вас они никогда не будут. А что Слащев даже про Харьков пока не думает - так правильно делает, потому что расчитывает лишь на наличные ресурсы.
- Про поляков Вы, боюсь, правы. А батьку Махно куда Вы денете? Он, как бы не было это горько признавать, пока неуловим. Как и его армия. И как только наши войска выйдут хотя бы к Харькову, ждите его в тылах. Идеологически он союзник большевиков. И те и другие за экспроприацию всего и вся.
- Эта идеология нам знакома еще по Мексике. Там тоже хватало идейных анархистов, которые на проверку все до одного оказывались обычными бандитами, и во-первых, предпочитали грабить безоружных, а не воевать с регулярной армией, а во-вторых за золото могли продать мать родную, а не то что идейного вождя. Так что частично с ними можно временно договориться, а частично уничтожить, при первом же удобном случае. В открытом бою против регулярной армии они ничего не стоят. Согласен, эта задача просто не решается. Значит, надо будет решать ее не просто.

- А вы уверены, что сумеете? Тактика Махно, армия которого насыщена пулеметами на тачанках, весьма опасна.
- Но против артиллерии, наших броневиков и авиации он будет бессилен. Вопрос только в скрытном сосредоточении этих средств в том месте, где он развернет свою армию. А вот тут то можно и поиграть. Хотя это будет очень и очень трудная задача. Но это не значит, что ее не надо решать. Надо и другого выхода у нас в любом случае нет. Согласны?
- С этим согласен. А вот со всеми Вашими предложениями, боюсь, надо подумать. Простите меня, но я считаю себя трезвым человеком. Бывают ситуации, когда решения необходимо принимать сразу. Иногда мне это удавалось делать, иногда не очень. Видите, я с Вами откровенен, господин Новиков. Мне можно задать Вам несколько вопросов? Ряд вещей, которые Вы рассказали, мне не совсем ясен.
- Спрашивайте, Петр Николаевич и я отвечу настолько полно, насколько смогу. Искрене надеюсь, что нам еще долго работать вместе, а для этого необходимо доверие. Основа доверия - понимание. И если Вы до сих пор были для нас на виду и мы о Вас знаем достаточно много, чтобы сделать на Вас ставку и предложить Вам  помощь, а не предъявить ультиматум о передаче власти, то мы для Вас темные лошадки, свалились, как снег на голову.
- Интересные вещи Вы говорите, господин Новиков. Это как понимать насчет ультиматума? Вы хотите сказать, что Вы на это способны?
- Только не понимайте Бога ради, как угрозу. Способны ли мы? Вы имеете в виду физически или морально?
- Если честно, мне ответ на этот вопрос интересен в обоих смыслах.
- Ну что же, откровенность за откровенность. Давайте начнем с морали. Ответьте, пожалуйста, на вопрос. Если на одной стороне будет жизнь нескольких десятков миллионов человек, которые сочувствуют Белому делу, а на другой Ваша личная судьба, какой выбор Вы сделаете, Петр Николаевич?
- Я прежде всего офицер, Андрей Дмитриевич. Думаю, этим все сказано.
- Отлично. Теперь поверьте, пожалуйста, в следующее. У нас есть некоторые возможности предсказывать ход событий путем применения сложных математических рассчетов к событиям реальной жизни. Правда, для применения этих методов должно быть достаточно данных. Но это вопрос разведки. Она и сейчас у нас неплохо поставлена, в чем Вы сможете убедиться. Моя уверенность в победе поляков, например, базируется на точных данных, соответствующим образом учтенных. Боевые возможности и большевиков и Белой армии для нас тоже секрета не представляют. И мы это свое знание использовали и, надеюсь, сможем использовать и дальше. Благодаря этим методам мы в несколько раз увеличили свое состояние за время мировой войны. То же самое было и в Мексике. Там торговля оружием дала нам не меньше, чем те сокровища, о которых я говорил. Но сейчас мы не гонимся за деньгами. Деньги, знаете ли, всего лишь средство. Так вот, пока наши предсказания говорят нам, что если мы с Вами достигнем соглашения, успех весьма вероятен. Красная армия будет нами разбита. Хотя и на пределе возможностей. Я не хочу сказать, что смогу точно предсказать, когда белая армия займет Москву: к ноябрю этого или там к маю следующего года. Но что мы сломаем большевикам хребет, нет сомнений. Если же соглашения не будет, точно так же неизбежен прорыв большевиков через Перекоп в конце осени. Тогда мы вступим в дело в любом случае, вне зависимости от того, согласуем ли мы свои действия с Вами или с кем-то еще. Мы не допустим уничтожения большевиками такого количества людей. Так что простите за откровенность, Петр Николаевич.
- Гм. Вы говорите так, будто можете действовать здесь, в Крыму, полностью вне зависимости от того, что буду делать я. Вы как-то даже слишком откровенны, Андрей Дмитриевич. Вы не боитесь, что я могу Вас арестовать?
- Петр Николаевич, полноте. Арестовать нас после того, как мы первые оказали Вам серьезную помощь, и, заметьте, без всяких предварительных условий? Я поверил бы в это, будь на Вашем месте кто-либо другой, не буду называть имен. Но что на это способны Вы, не верю, простите. Конечно, я понимаю, что в чем-то выхожу за привычные Вам рамки, но, поверьте, делаю это по единственной причине. Слишком важны судьбы мира, забота о которых привела меня сюда. Заметьте, не России, но мира. Напоминаю, что я и мои друзья представляем здесь определенных лиц в САСШ, которые пустили шапку по кругу, чтобы покончить с большевиками, как с организованной силой. Если большевики захватят власть над Российской империей, будущее всего мира окажется под угрозой. Надеюсь Вы, зная потенциал русского народа, это понимаете? Есть, правда, еще одна причина этой щедрости.
- Какая, если не секрет?
- Вилите ли, Петр Николаевич, я и мои друзья стали за последнее время слишком сильны. Там, по ту сторону Атлантики. И нам как-бы предложили отступное под предлогом борьбы с большевизмом. Приблизительно половину вкладчиков интересовал именно наш уход с той доски. А куда и как, им было все равно. Выгнать нас они не в состоянии, они просто надеятся, что мы будем играть на другом поле и перестанем быть им конкурентами.
- Конкурентами в чем?
- О Господи. В торговых делах, в политике, в производстве тех же вооружений, да и не только вооружений. Наши секретные усилия по созданию новых образцов военной и транспортной техники кое для кого из них не такой уж и секрет. Никакую деятельность нельзя скрыть полностью. Мы переманивали их инженеров, например. И много чего еще. Несколько эпизодов войны в Мексике дают знающим людям все основания подозревать, что у нас в руках находятся средства ведения военных действий, которым просто нет аналогов.
- Те самые, о которых Вы говорили? Новые танки, Но я что-то не слышал, чтобы в Мексике применяли танки.
- Нет, что Вы, Петр Николаевич. Гораздо более страшные. По эффективности они превосходят газы, но принципиально отличаются по принципу действия и по этой причине не попадают под всякие там конвенции. Про них просто никто не знает. Пока. Причем, скажу честно, мне самому не хочется их применять. Даже против большевиков. Выпускать джина из бутылки, знаете ли, брать такой грех на душу. Да и на той стороне не все большевики, а по большей части простые русские парни, попавшие под мобилизацию. Не хочется мне их убивать так и в таком количестве.
- Но без этого невозможно.
- Конечно, невозможно. Вопрос в количестве. Надо сделать так, чтобы они побежали. Всего лишь внушить им ужас. И для этого у нас кое-что есть. Если мы договоримся, мы сможем Вам это продемонстрировать. Скажем, дня через три-четыре. Но только Вам и генералу Слащеву. Больше ни одна живая душа не должна знать в чем, собственно, дело. Вы, когда увидите, поймете.
- А если не договоримся?
- Тогда мы завтра или даже сегодня уйдем обратно в Стамбул или еще дальше. Ближайшее время нам здесь делать будет нечего. Вернемся, когда большевики перейдут Перекоп.
- Вы так в этом уверены?
- Не то, чтобы уверен... Но так мы опять пойдем по кругу. Вообще, Петр Николаевич, не пойму, что Вас беспокоит? Может быть я слишком уж серьезен. Тогда, если Вам не совсем понятно или, допускаю, просто не нравится то, что я уже рассказал, забудьте про это и начнем с другой стороны. Попытаемся увидеть всю эту историю как-нибудь по-другому. Например, мы платим Вам деньги, чтобы поиграть в войну.
- Что-то вроде охоты в заповеднике, эдакое сафари, хотите сказать?
- Да хотя бы так. Егерь находит зверя, охотник стреляет. Раньше так было в некоторых заповедниках в Европе, теперь начинают делать это в Африке. Тоже бизнес, знаете ли. Бедные львы и носороги.

- Ладно, Андрей Дмитриевич. Не то чтобы Вы меня уговорили, но... Будем считать, что предварительно я согласен. Многое из того, о чем Вы рассказывали еще вчера казалось бы мне настолько нереальным, что я бы тут же прекратил бы разговор. Но Ваш вчерашний жест меня не то чтобы убедил, а как-то заставляет совершенно не верить и всему моему жизненному опыту, и вообще здравому смыслу. Происходит что-то, чего я не понимаю. Такое впечатление, что Вы явились из другого мира. Сегодня, знаете ли мне еще больше чудится запах серы.
- Что Вы, Петр Николаевич. Это всего лишь гавана. Угощайтесь.
- Рискну. А, у Вас даже специальный приборчик.
- Ага, автор, если присмотритесь, весьма знаменит.

- Доктор Гиольтен?

- Конечно. (Пауза)
- Гм, действительно, гавана. Никакой серы. Придется Вам поверить. Хотя бы сегодня. Хотя в общем, у меня очень большие сомнения, господин Новиков. То, что Вы говорите, пока очень и очень неожиданно. И мне надо очень хорошо подумать и кое с кем посоветоваться. У вас есть другие категорические условия сегодня?
Да, есть, Петр Николаевич. Ваше здоровье. Вы вчера сказали, что у Вас пошаливает сердце после тифа, ноги отекают, да есть и другие неприятные детали, в которые не будем вдаваться. Мы хотели бы Вас вылечить.
- Про ноги я вчера не говорил. Как и про другие, как Вы выразились? Неприятные детали. Откуда Вам это известно?
- Я не хочу сказать, что в Стамбуле об этом можно услышать на базаре, но то, что знают три человека, знает весь мир.
- Понятно. Но чем Вы можете помочь? У меня очень хорошие врачи и они не могут ничего поделать! Длительное лечение на водах могло бы дать какой-то результат, но Вы понимаете, что это невозможно?
- Господи, Петр Николаевич! Неужели Вы не поняли, что мы очень тщательно подготовились, прежде чем я пришел сюда? Конечно, ни о каком длительном лечении речь идти не может. Но у нас есть возможности, не менее мощные и не менее секретные, чем новые танки и автоматические гранатометы. Как Вы думаете, сколько мне лет?
- На вид не более тридцати, максимум тридцати пяти. Хотя, судя по тому, что Вы мне рассказали, должно быть больше.
- Сорок семь, Петр Николаевич. Когда я попал в Южную Африку, мне было далеко за двадцать. И за плечами тот же тиф, малярия, неоднократная, простите, дизентерия и даже один раз холера, четыре достаточно тяжелых ранения, легких я не считал, и десять лет на разных войнах. И еще бизнес, который может убить человека не хуже войны. Большие деньги даются очень и очень непросто, поверьте мне.
- Так в чем же секрет? И чем вызвана такая категорическая забота о моем здоровье?
- Сначала второе, Петр Николаевич. Не скрою, у меня и моих друзей очень далеко идущие планы здесь, в России. После мировой войны очевидно, что верх возьмут те нации, которые в состоянии достичь наибольших успехов в массовом производстве техники. Автомобилей, самолетов, кораблей, станков, ровно как и танков и других видов оружия. И многих других вещей, о которых большинство людей еще не слышало. Например средств передачи изображений на расстояние, миниатюрных радиостанций, других приборов. У нас в руках уникальные разработки и мы их Вам покажем на днях вместе с танками. Но чтобы наладить производство всего этого и получить преимущество над конкурентами, нужно большое количество грамотных инженеров и ученых. Вот это как раз в России есть. Нужны еще деньги и деловая хватка. Это есть у нас. Но и этого недостаточно. Нужна еще и твердая власть. А вот этого в России пока нет. Сегодня мы делаем ставку на Вашу власть, Петр Николаевич. И потому мы должны обезопасить Вас и, следовательно, себя даже от всяких случайностей. Ваша власть нам нужна надолго. На десятки лет. А Ваше состояние здоровья нас категорически не устраивает. К счастью, возможности кардинально улучшить Ваше здоровье у нас имеются. Среди нас есть дама, которая владеет древними тайнами южноамериканской медицины. Именно тайнами, которые передавались из поколения в поколение и были предназначены совсем не для широкого пользования. Но мы, благодаря ей, ими пользуемся. И хотели бы, чтобы Вы тоже прошли сеанс лечения. Например, мы с этой дамой и с тем же генералом Берестиным можем навестить Вас прямо сегодня вечером. Зачем терять время? Мы, американцы, говорим: "Время - деньги". А для нас с Вами сейчас время больше, чем деньги. Это победа или поражение.
- Н-да. Как хочется Вам поверить. Если бы Вы еще не так льстили. Впрочем, это не лесть, если сопоставить с другими Вашими словами... Да, кстати, Вы кем себя считаете, Андрей Дмитриевич? Американцем или русским?
- Сам не могу сказать, Петр Николаевич. В Южной Африке и в Америке всегда считал себя русским. А здесь, понятно, вспоминаю про Америку. Но без ностальгии. Там, знаете ли, многое лучше, чем в России, но и многое поперек горла. Слишком все расчетливо, жестко, холодно. Не по-русски, словом. Ладно, поговорим про это потом. Так Вы согласны на сегодняшний сеанс?
- И одного сеанса будет достаточно?
- На первое время да. Причем Вы почувствуете результат сразу. Чтобы у Вас не было сомнений, пригласите присутствовать на сеансе своего личного врача и попросите его провести детальный медосмотр перед сеансом и сразу же после него. Уверяю Вас, он будет поражен больше Вашего. А тогда Вы, надеюсь, поверите и в другие вещи, которые пока кажутся Вам невероятными. Итак?
- Ваши аргументы и Ваша энергия, Андрей Дмитриевич, боюсь, не оставляют мне другого выхода. Часов в пять вечера Вас устроит?
- Конечно, Петр Николаевич. До вечера.
- До вечера. Поручик, проводите господина Ньюмена.

 

Собственно, это почти все. Сеанс прошел практически так, как описано у Звягинцева.

Воронцов

Перед тем, как писать эти строчки, я еще раз перечитал все, что смог привести из Итаки Новиков, благо время было. Мы с Наташей оставили "Валгаллу" на мичмана (как мы до сих пор за глаза называем Владимира Белли) и провели целых две недели в Геленджике. Я хотел забраться куда-нибудь подальше в леса, но моя Наталья на такое не согласилась: ей для нормального отдыха нужно было общество и я уступил. Берег южнее Геленджикской бухты приглянулся мне исключительно чистой водой и еще воспоминаниями: именно на эти галечные пляжи осенью двадцать второго года мы с Берестиным высаживали десант, когда встал вопрос о выдворении большевиков с Кавказа. Как раз благодаря стараниям исскусницы Ларисы в очередной раз обострились отношения с Троцким, у Левашова наступил очередной же запой, да такой сильный, что Троцкий к нему дня три достучаться не мог. Вот за эти три дня мы и разделались с ядром одиннадцатой армии, к тому времени более двух лет запертой на Кавказе, а заодно и с Тухачевским, который столько же сидел где-то в районе Вологды, формируя секретную (не для нас, конечно) армию. Формировал он ее как следует, как выяснилось уже потом, когда после вдумчивой работы с пленными мы стали ее переформировывать под наши знамена для использования в Средней Азии. Но с Тухачевским разделались Слащев и Колчак, взявший на себя командование Волжской флотилией. У последнего были к нему особенно старые счеты, и мы им обоим с удовольствием эту задачу уступили. Дуэт из них получился прекрасный: оба профессионалы, ревности друг к другу не испытывали и за трое с небольшим суток они разделали "Красавчика" (так прозвали Тухачевского наши офицеры) под орех, и в последнем сражении так красиво, что тот нашел-таки в себе мужество застрелиться. По крайне мере такой была официальная версия. Лично мне кажется, что его пристрелил какой-то офицер из его собственной свиты, у которого с Красавчиком были старые счеты. Или про которого Красавчик что-то лишнее знал. Ведь господа белые офицеры не очень-то жаловали пленных в больших чинах, а если за кем известны были случаи расстерела пленных или мирных обывателей, стенка была ему обеспечена. Мы пытались было ввести какой-то гуманизм, но без толку. Контрразведка вежливо извещала господина Кирсанова, что такой-то и такой-то согласно приговору военного трибунала будут расстереляны тогда-то и тогда-то, и если кто вам из них нужен - забирайте, но не навсегда. Кое-кого мы действительно забирали, но потом приходилось либо награждать их за сотрудничество переправкой обратно у большевикам (где их, скорее всего, тоже не ждало ничего хорошего), либо возвращать для приведения в исполнение отложенного приговора. Помилования Врангель подписывал крайне неохотно и в этом тоже был резон. Хотя нам это доставляло кучу хлопот: среди красных попадались толковые и грамотные командиры и мы их хотели бы видеть в Белой армии. Самый яркий пример - Фрунзе. Однажды он окончательно поссорился с Троцким, чудом выжил при покушении, затем был арестован, не без помощи Агранова сбежал из-под ареста, довольно квалифицированно перешел нашу границу и заявился лично к Берестину. Берестин и до того в частных беседах признавал, что Фрунзе природный вояка, каких мало и вообще отличается от всех большевитских вождей ясностью и непредвзятостью мышления. После общения с ним "тет-а-тет" его мнение о Фрунзе еще более укрепилось, но оставить Фрунзе в белой России не было ну никакой возможности. В конце концов мы снабдили его деньгами и переправили в Париж, где понемногу собиралась поссорившаяся с Троцким красная эмиграция (те, кого мы находили нужным подкармливать). В Париже Фрунзе не пропал и довольно быстро стал неформальным лидером этой самой эмиграции и позже Левашов и Лариса неоднократно с ним встречались. Сегодня мы его держим в качестве пугала для Троцкого. Причем подкармливать его приходится довольно щедро: он человек способный и если займется коммерцией, то, боюсь, через несколько лет место Троцкого не покажется ему особенно заманчивым.

Ну а операцию по освобождению Кавказа мы с Берестиным готовили к тому времени два года и из общестратегических соображений было ясно, что кавказскую армию красных и Тухачевского придется мочить одновременно. По поводу Кавказа у меня были свои соображения, и мне очень не хотелось сталкиваться лбом с Сашкой Колчаком. При всем моем к нему уважении отдавать ему сто раз обдуманную операцию не хотелось, да и было просто глупо. Я бы все равно сделал ее лучше. И сделал. Но про это как-нибудь в другой раз.

Мы с Натальей лежали на галечном пляже, пялились на редкие облака, ныряли с пирса, построенного как раз в те дни для завоза снабжения, а в перерывах я читал все три книжки, завернутые в газетную бумагу, чтобы скрыть непривычные пока в наше время яркие обложки. Листки с выходными данными были выдраны и сожжены, чтобы часом не прочел кто из охраны, в каком году они изданы. Остальные мне досталоись вообще в дрянных копиях на фотобумаге: фирмы Ксерокс в этом мире еще не существовало и даже гениям из "Зворыкин и Ко" до лазерного светодиода было еще оч-чень далеко. Пока они с трудом выдали "на-гора" портативный ламповый магнитофон. Как раз такой, что слушали рядом Наталья с Ларисой. Слушали они Розенбаума, у них как раз был приступ ностальгии. Розенбаума с Высоцким мы сдуру ввели в обращение еще в двадцатом, не думая о том, что рано или поздно народ начнет задаваться вопросом: а где же живут и как работают эти замечательные певцы. По этой как раз причине дамы не включали звук настолько громко, чтобы слышала охрана, дежурившая по высокому берегу и по сторонам пляжа.

Лариса увязалась с нами по той простой причине, что в этот момент времени она в очередной раз поссорилась практически со всеми, кроме Натальи, а отношения с Левашовым были у них настолько сложными, что я даже рассказывать об этом не хочу. Со временем сами поймете из отдельных подробностей. Меня она воспринимала как бесплатное проложение к Наталье и относилась в общем лояльно, хотя один раз... Но про это как-нибудь потом. Пока же я рассеяно перелистывал странички, отпечатанные на лазерном принтере, и вспоминал что происходило в эти сумасшедшие три года, которые кончились разгромом армии Тухачевского - последней надежды Троцкого и присоединением к Югу России Кавказа и всего Поволжья. Урал и Сибирь с двадцать второго года существовали самостоятельно и к двадцать девятому прочно были связаны с Югом промышленными и торговыми связями, хотя формально и там правили социал-демократы и левые эсеры во главе с Савинковым. И те и другие представляли собой все ту же бюрократическую рать, неспособную ни на какое творчество. Причем Савинков здорово нас беспокоил. Он понемногу превращался в вариант Йозеньки, последние два года начисто рассорился с Врангелем и неожиданно нашел общий язык с Троцким. Но это никак не влияло на торговые связи, поскольку промышленная мощь большевиков была величиной отрицательной, они до того времени толком не наладили производство даже винтовочных патронов, чего уж говорить о тракторах и автомобилях. Петербург же тихо вымирал, все, кто мог, бежал кружными путями на Юг. Мне все это с каждым годом нравилось все меньше, но я понимал, что главное мы делаем: строим промышленность Юга России, которая уже с двадцать пятого года задавала всему миру тон в электронике, кораблестроении и авиации.

Основная проблема Андреевского братства состояла в том, что с двадцать второго года мы практически прекратили использование всех наших "сверхестественных" технологий типа прямых внепространственных переходов и дубликатора. Начиная с конца двадцатого года был отмечен рост энергетических затрат на все эти технологии. Поначалу, кстати, не совсем заметный. Но затем, а именно после поражения Англии в проливах, затраты стали расти не по дням, а по часам, хотя в конце концов стабилизировались. Причины "энергетического кризиса", как мы назвали это явление, непонятны не то что мне, а даже и Левашову. Теперь эти небольшие возможности оставлены как НЗ на всякие критические случаи. Например для прямого дублирования ТВЭЛов для реакторов "Валгаллы" (кстати, именно по затратам на них удалось определить эффективность - на сегодня это одна десятая когда приблизится к единице, придется вообще завязывать). И хотя ТВЭЛов мы наделали впрок надолго (лет на сто пятьдесят), понятно, что жизнь после наступления "энергетического кризиса" стала у нас не совсем веселой.

 Звягинцева я в этот момент и перелистывал, изредка матерясь от возмущения: надо же было так все переврать и столько наплести. Сам я его встречал один только раз, когда в двадцать четвертом году нам с Шульгиным и Левашовым удалось воспользоваться очередным "мостиком", которые возникают иногда между реальностями, чтобы побывать в "родной Итаке". Там был кажется год девяносто пятый. (Время на концах преходов всегда разное, и все остальные реальности нашу как бы опережают. Это следствие вполне конкретных причин, но о них лучше спросите Левашова, он любит все объяснять.) Визиты такие необходимы по многим причинам и прежде всего по чисто теоретическим - за этим опять к Левашову. Но во время такого визита необходимо снижать напряженность психоматрицы и еще что-то в этом духе, что и приводит к очевидной рекомендации: трезвым лучше в родной реальности не пребывать. Тем более, что всем нам было там тошно до предела, так что и в тот раз мы выдержали всего-то дня три, пропьянствовав все из них в каком-то санатории в Пятигорске, куда и был привезен наш летописец. В перерывах между походами по бабам (что опять-таки, если верить Левашову, необходимо было из высших соображений стягивания реальностей) мы рассказали ему кто что хотел, справедливо полагая, что остальное он и без нас наврет. Так и получилось, но я что-то не понимаю, зачем ему было так искажать характеры. Например Колчак у него настолько на себя не похож, что ни в какие ворота не лезет. Плохо, что мы были без Новикова. Тот лучше нас всех соображает, что надо писателям говорить и, опять-таки, лучше всех нас знает Звягинцева. Ровно как и остальных: Лазарчука из той же реальности или Аллу Казакову из реальности, в которой Андрюша побывал Сталиным. Всего с нами их работает то ли девять, то ли восемь, то есть больше, чем по одному на реальность, но остальных я просто не помню. По той простой причине, что Звягинцев из нашей родной Итаки и, возможно поэтому лучший (после Лазарчука - но это чисто мое мнение, слишком уж мне понравилась "Желтая подводная лодка "Мордовский комсомолец"), а Аллочка по-своему оч-чень очаровательная женщина.

Так вот, лучший наш писатель много чего наплел, но лично я не знаю до сих пор, его ли надо в этом винить. И надо ли винить кого-то вообще. У него, в очевидных его обстоятельствах, есть право на художественный вымысел. И еще есть издатель, которому правда могла просто не понравиться. И теперь пусть они там сами разбираются, а мы пойдем своим путем, тем более, что довести правду до общественности в нашей именно реальности нам нужно не в меньшей мере, чем ходить в ней по бабам. За всеми обоснованиями - опять к главному теоретику Левашову, а я лучше про свое. И мне и вам так будет интереснее.

Атака на "Валгаллу".

Первая история, о которой я хотел бы рассказать "во исправление" того, что изложил Вам господин Звягинцев, касается той самой атаки на "Валагаллу". Вообще, склонность к мистике в чистом ее виде стала, похоже, весьма модной в России в последнее время. Ничего удивительного: в ситуации, когда от человека практически не зависит его будущее, а точнее зависит с точностью до наоборот: чем меньше он похож на человека, тем больше у него шансов выжить и разбогатеть. Однако дело, видимо, не в этом. Позже я выскажу свои предположения на предмет того, по какой причине Звягинцев стал плести про какие-то заговоры темных (и никому не известных) мировых сил вместо того, чтобы честно сказать, что корни у всей этой истории чисто российские.

Праздновать на берег я не пошел. И совсем не потому, чтобы не смущать Наталью, если ей вдруг опять захочется поплясать на столе (хотя ей так и сказал), а потому, у меня было нехорошо на душе и я не захотел бросать "Валгаллу" на "Антоновых дятлов", как их довольно метко обозвала Сильвия несколько позже и совсем по другому поводу (см. главу про "Чайку"). Все-таки "Валгалла" была, есть и до сих пор остается единственным нашим действительно надежным убежищем. А по причинам совсем не мистическим мне в тот момент стало ясно, что ей и, как следствие нам всем, грозит нешуточная опасность.

С самого начала нашего пребывания в Севастополе я принял все усилия, чтобы обрасти друзьями во флотской среде. Моряки слабо изменились за те полвека, что отделяли мою юность от времен гражданской войны. Как-никак это одна из древнейших профессий мира, может и не такая древняя как та, что у всех на устах, но за пять-десять тысяч лет многое стабилизировалось настолько, что дальше некуда. В Севастополе они образовали свой мирок, в те времена достаточно тесный и ограниченный. В сражениях на сухопутном фронте морские офицеры практически не участвовали, этим занимались только нижние чины и в основном по ту сторону линии фронта. По этим причинам особенно тесной дружбы между флотскими и армейскими офицерами не было, как впрочем, не наблюдалось ее еще со времен японской войны, а может и ранее. Зато морской бомонд был вполне интернационален. В Севастополе постоянно торчало не менее десятка кораблей бывших союзников, и их офицеры, не испытывая такой нужды, как российские коллеги, не теряли времени даром, распределяя свой досуг между тремя - пятью ресторанами в той части города, кторая примыкала к Графской пристани, и другими, как принято говорить, "более сомнительными" местами. Хотя никак не могу понять, чего уж там сомнительного. Все предельно ясно. Памятный мне по Севастополю советских времен "мясной ряд" отсутствовал, но зато достаточно бодро функционировал квартальчик "красных фонарей". Публичные дома располагались в основном в его пределах, а вне его существовало два более престижных заведения, в которых приблизительно поровну были перемешаны английские, французские и в меньшей степени греческие офицеры, российские моряки торгового флота и российские же итеданты флота военного. У нормальных военных моряков денег на такие развлечения не было и их изредка можно было встретить разве что в ресторанах, и чаще с женами, чем с девицами легкого поведения.

Так уж получилось, что в первый наш вечер в Севастополе я затащил Сашку с Лешей именно в один из этих ресторанов. Благо он был достаточно близко от резиденции генерала Врангеля, в которую отправился Новиков. Мы там просидели до трех ночи, пока короткий сигнал "маячка" Новикова не дал нам знать, что он освободился и мы со всех ног кинулись к своей "Испано-Сюизе". Нам, понятное дело, не терпелось узнать подробности первого разговора с генералом. Но истраченное время не прошло даром, и еще в этот первый вечер нам удалось завязать несколько очень интересных и по своему полезных знакомств. Про некоторые из них я расскажу позже.

Впоследствии Сашка и Лешка по большей части не имели времени для вечерних утех и мне пришлось отдуваться за всех них. Проводить вечера на "Валгалле" было бы более чем неразумно. Один раз в три - четыре дня я и Наталья ужинали в одном из вышеупомянутых ресторанов. Обычно к нам присоединялись Левашов с Ларисой и иногда Новиков с Ириной. Последние в основном вращались в куда более высоких сферах, куда я особенно не стремился.

Остальные же вечера я проводил в местах разной степени злачности, в которых общался с коллегами из Европы и, конечно, с российскими дамами. Дамами я совсем пренебрегать не мог, ибо флотская среда к мужикам не совсем правильной ориентации относится вполне однозначно. Ситуации случались разные и, возможно, это была одна из причин, по которой Наталья полезла на стол в тот памятный вечер. Хотя моя жена девушка оч-чень не простая, и в иллюстрацию этого факта могу вспомнить свое удивление, когда на второй уже вечер, во время первого похода в поисках полезных знакомств, я обнаружил в кармане упаковку презервативов. Я сам не озаботился, каюсь, а кроме Натальи положить мне это дело в карман было совершенно некому. Упаковка эта пришлась более чем кстати. Через пару часов мой коллега, капитан легкого французского крейсера, пожаловался мне на собственную забывчивость, которая не позволяет ему должным образом ответить на огненные взгляды вон той милой дамы. Обозрев даму, я понял, что коллега более чем прав. Я на его месте надел бы сразу два презерватива, дама была уж очень хороша, а капитану следовало бы меньше пить. Я молча полез в карман и выложил на столик сразу три пакетика. С этого мгновения капитан этот стал моим лучшим другом. Когда мы встретились через пару дней, он с полчаса пел славословия по поводу американского промышленного гения. Действительно, аналогичные изделия начала века особым изяществом не отличались. Гений, правда, был японским, и как капитан не смог заметить иероглифов на упаковке, мне неясно. Но не заметил и Слава Богу. А снабжать капитана презервативами мне пришлось еще пару месяцев, пока крейсер не отбыл в Тулон.  И не только его.

Вернувшись поутру на "Валгаллу" я сердечно поблагодарил любимую жену за этот подарок. Поскольку я к утру уже много чего насмотрелся на берегу (некоторые дамы были действительно хороши, и я чуть ли не жалел, что так щедро обошелся с коллегой), благодарность свою я выражал довольно долго, как до утреннего чая, так и после него, и когда я досыта наблагодарился, я смог-таки изобразить в лицах радость француза по поводу столь пикантного подарка и мы с Натальей еще минут пятнадцать хохотали до слез.

Впоследствии идея пикантных подарков прижилась и мне до сих пор кажется, что столь удачному исходу истории с попыткой торпедировать "Валгаллу" я в большей мере обязан именно своим карманам, набитым презервативами, а не морю разливанному виски и рома, которое вылакали мои коллеги за этот месяц с небольшим. Ведь и ром и виски можно было достать помимо меня, а вот презервативов такого качества ... Правда иероглифы с упаковки пришлось убрать, что оказалось совсем не просто. Хорошо, что к тому времени я уже достаточно хорошо управлялся с программируемым дупликатором сам и мне не пришлось просить Левашова. Мы ведь сдуру захватили с собой только самое лучшее и резинотехнических изделий без иероглифов на упаковке найти просто не удалось.

Я очень быстро стал популярен в местной морской среде не только из-за карманов, набитых презервативами. В этом мне в первый же вечер более чем помог какой-то пьяненький второй помошник с английского эсминца, который лакал свое пойло за соседним столиком аккурат тогда, когда я щедро одарил лягушатника. После того, как последний, лихо сдвинув фуражку набекрень, отправился очаровывать даму содержимым своего бумажника, я услышал, что на расстоянии пары метров от меня кто-то нарочито громко прошелся по адресу американского флота. Я оглянулся и увидел в меру пьяненького и на счастье достаточно внушительно выглядевшего лейтенанта Royal Navy, который продолжал свои изыски, нагло глядя мне прямо в глаза. Я аккуратно поставил на место бокал, сделал два шага, взял нахала левой рукой за ворот, выдернул его из-под сидящей у него на коленях дамы, заставив встать, и спросил, что он предпочтет: немедленно стреляться на улице по правилам американской дуэли или же не сходя с места получить в морду по правилам американского бокса. Поскольку я обошелся без принятой в таких случаях предварительной словесной атаки, лейтенант в первые полторы секунды не смог ничего вразумительного ответить, и мне этого было более, чем достаточно. Правой я от души врезал ему в челюсть, не особенно озаботившись тем, что разобью костяшки пальцев (Наталья не отпустила меня на берег без браслета). Но зато я тщательно рассчитал его будущую траекторию. Он сшиб по дороге пару пустых на этот момент столиков и надежно успокоился под третьим. Когда затих звон битого стекла, я демонстративно отряхнул руки, обвел взглядом троих его собутыльников, сильно уступающих не только ему, но и мне в весовой категории, и спросил не имеют ли джентльмены ко мне претензий. Джентльмены претензий не имели, я заказал бутылку "Катти Сарк" и шампанского для дам на их столик (по паре ящиков того и другого я перед этим передал тихонько владельцу кабака на условиях, что он будет отпускать этот дефицит только мне), и когда заказ принесли, произнес в качестве тоста известную мне из рекламы второй половины века фразу "They don't make clippers any more, but for goodness, they still make scotch". ("Клипера они больше не делают, но слава Богу, все еще гонят свое виски".)

Когда мы прикончили третью бутылку, половина кабака считала меня за лучшего друга, очнувшийся и успевший минимум три раза извиниться лейтенантик спал, уронив голову на стол (я с ним попеременно пил во славу английского, американского и русского флота, заставляя пить по русски до дна). Надо ли говорить, что через пару дней минимум половина офицеров как английских, так и французских кораблей, торчащих на рейде Севастополя, если о чем и мечтала, так только о том, чтобы стать под мое начало в качестве первого (второго, третьего, четвертого и далее до бесконечности) помошника, главного и прочих механиков и т.п. Апофеоз наступил, когда на следующей неделе я закупил на корню до двенадцати следующего дня публичный дом не из самых дешевых. Рядом случились два казачих офицера, которые были торжественно представлены господам морякам как доблестные русские воины, которым необходимо предоставить право первого выбора. Не особенно понимая что к чему, они, тем не менее, этот выбор сделали и тут началось такое, что и поручику Ржевскому скучно бы не было. Моего исчезновения в третьем часу утра никто уже не заметил. Каюсь, я хотел было продержаться до четырех, но где-то часа в два не в меру мудрый французский коллега привел специально для меня такую девушку, что посмотрев на нее, я понял, что ее общество мне противопоказано, поскольку грозит стать слишком приятным. По инерции я попросил ее подождать меня за столиком, а сам немедленно ринулся на Графскую пристань, к катеру, который за семь минут двадцать восемь секунд доставил меня на "Валгаллу", прямо в объятия Натальи. На следующий день я первый (и пока последний) раз пропустил церемонию подъема флага на "Валгалле". Я, правда проснулся в 7:58 с секундами, но идти куда-либо ну просто не было сил и в 8:01 я опять уснул.

Надо ли говорить, что за пару недель я стал совершенно своим в многонациональной среде морских офицеров Севастополя лета двадцатого года. Моряки - своеобразный народ. Море для всех одинаково и оно заставляет каждого сносить и тяжелейший труд и крайнюю опасность и более всего ценится у моряков умение хорошо и красиво оттянуться на берегу. Именно потому так популярны у моряков хорошие рассказчики и немногие, проникшие в литературу образцы морской "травли" (см., например, Виктора Конецкого "Петр Ниточкин к вопросу о матросском коварстве") оставляют в ней ни с чем не сравнимый след. И единственное, что сдерживает моряка на берегу, так это отсутствие тех самых тугриков, ибо как говорил великий Киплинг: "Но горек морской доход, и то, что досталось ценой зубов, за ту же цену идет". Моя не знавшая границ щедрость, которая сочеталась не с чванством, а с прямым и радушным отношением к каждому коллеге, и не только коллеге, принесла свои плоды. Через пару недель у меня не было недостатка в информации о том, что происходило под теми самыми коврами, о которых говорил господин Звягинцев. Ибо если российская политика в то время творилась Берестиным, Шульгиным и Слащевым в степях Южной Украины, то политика союзников не была тайной для морских офицеров, которые были единственными соотечественниками, доступными персоналу немногочисленных союзнических миссий в Севастополе.

Информаторам мне даже платить не приходилось, если только не считать астрономических сумм, переведенных мною на угощение в севастопольских кабаках и прочих заведениях. И об угрозе для "Валгаллы" я узнал задолго до того вечера.

Первым принес плохие вести наш соотечественник (на самом деле он был из немцев-колонистов, но не поволжских, а откуда-то с Кавказа, но национальность роли не играет). Это был сорокапятилетний артиллерист, командир одной из башен "Генерала Алексеева". Фамилия его была Гартман. Похоже, что именно по этой причине он пребывал в столь неподходящей для его звания (капитан второго ранга) должности. Его это, кажется не очень огорчало, за годы войны он насмотрелся всякого и давно уже привык честно тянуть лямку и радоваться тому, что жив, а жена и двадцатилетняя дочь имеют кусок хлеба. Все его хорошие воспоминания были связаны с кругосветным походом, который он проделал с какой-то российской эскадрой в 1909 - 1910 годах. Мы познакомились на третий день нашего пребывания в Севастополе в довольно приличном ресторане, где он отмечал двадцатилетие дочери, которую пригласил танцевать Берестин. Меня он в основном распрашивал, как изменился Сан-Франциско. Что-то я, помнится, красиво наврал, в основном же подливал ему "Генерала Гранта", к которому он пылал нешуточной любовью. В общем Иван Яковлевич Гартман был неплохой мужик и еще лучший артиллерист. В бою у мыса Сарыч он командовал артиллерией "Генерала Алексеева" и честно заработал обещанный мною ящик "Генерала Гранта" накрыв "Дьюка" со второго залпа.

Как ни странно, он был наиболее информирован, вот только я оказался не очень готов к тому, что услышал, а он, не встретив особого понимания, не стал много говорить. Он сам разыскал меня в городе и, поминутно оглядываясь, рассказал, что некто их близких Врангелю людей недавно его распрашивал, можно ли потопить "Валгаллу" артиллерией "Генерала Алексеева". И если да, то сколько залпов для этого потребуется. Поскольку Иван Яковлевич был, как и весь Севастополь, осведомлен о нашей роли в Каховской операции, он удивленно спросил собеседника, на хрена надо "Валгаллу" топить. Тот в ответ наплел про то, что может оказаться, что наши симпатии переменятся в пользу большевиков, упомянул про "лучи смерти", из-за которых мы представляет огромную потенциальную опасность и надо мол быть готовыми ко всему. Поскольку собеседник (имя которого Иван Яковлевич назвать отказался категорически) не был моряком, Иван Яковлевич ограничился простым замечанием, что зачем огород городить с артиллерией "Генерала", когда торпеды в борт будет достаточно. Вопрос только, на каком расстоянии действуют пресловутые "лучи смерти", в которые он, Гартман, будучи опытным артиллеристом, на самом деле не верит, невзирая на все рассказы о пяти (на самом деле трех) красных дивизиях, которые полегли в один миг под Каховкой. На том разговор и закончился. После некоторого размышления он, Гартман, счел необходимым предупредить меня о странных вопросах, которые задавал человек, близкий к Врангелю.

Следующий звоночек я опять-таки не услышал, хотя и по совсем другой причине. Исходил он от того самого англицкого лейтенанта, который после полета под третий стол и последующих излияний стал вполне лоялен к флоту САСШ в моем лице. Он появился в кабаке, в котором мы с ним накоротко познакомились и с которого я начинал свое путешествие по городу Севастополю каждый день, когда попадал на берег. Мне казалась очевидной мысль, что если уж я обзавелся столь обширной сетью неформальной агентуры, то должна же она знать, где меня найти, ежли что. Эта мысль оправдалась и большинство информаторов находило меня именно здесь. В их числе оказался и лейтенант.

Я не успел войти, как он кинулся ко мне от стойки, озираясь с видом крайней озабоченности и немедленно потащил меня в самый темный угол заведения, где принялся сбивчиво рассказывать о каком-то русском полковнике, который заявился к ним на миноносец и долго о чем-то разговаривал с их капитаном. К этому моменту он был уже здорово навеселе и слушать его рассказ, то и дело прерываемый замечаниями насчет того, какой я прекрасный парень, хоть и янки, мне было довольно неинтересно. Он так и не успел дойти до угроз "Валгалле", а я, каюсь, отделался от него под каким-то предлогом и единственное, что кольнуло меня в сердце, была его очевидная растерянность, с которой он смотрел мне вслед, когда я вместе с тремя другими собутыльниками покидал кабак. Лейтенантик даже не попросил за него заплатить и горестно взирал на меня из того же самого темного угла. Но мне в тот момент было не до того - надо было в очередной раз как-то отделаться от похода по девочкам, тем более, что прглашал на сей раз вполне приличный человек - капитан греческого крейсера. По его словам я здорово понравился одной из его соотечественниц.

Соотечественница оказалась вполне даже ничего, но про это как-то в другой раз и только утром я вспомнил про лейтенантика и почему-то связал его с рассказом Гартмана. Следующим вечером я попытался найти лейтенантика снова, но это не удалось. Кто-то сказал, что его посадили под домашний арест в его каюте за какую-то провинность. Исчез и Гартман. Он правда, всего лишь замещал командира "Генерала Алексеева", но поговорить с ним как следует было невозможно.

Но у меня уже проснулось какое-то нехорошее предчуствие и я стал гораздо внимательнее смотреть по сторонам. И кое-что увидел. Например то, что при виде меня бесследно исчез из кабака тот самый французик, которого я щедро одарил в первый свой вечер. И что его соотечественник, невысокий человечек с пышными усами и бегающим взором, которого я до сих пор не очень замечал и который впоследствии оказался вторым помошником с того самого (см. ниже) миноносца, как-то очень непонятно покосился на меня из-за своего столика. А когда я, как бы невзначай, попытался пристать к его столику с бутылкой все той же "Катти Сарк", он не прельстился дармовой выпивкой. Что-то тут явно было не так.

Не буду рассказывать про остальные признаки, которые все сгущались, а за день до того, как вся наша компания собралась праздновать победу на берегу, шли уже просто косяком.

Еще за несколько дней я попытался поделиться своими подозрениями с Новиковым. Но он как-то не был настроен меня слушать, его больше интересовало  обсуждение программы празднования. Наткнувшись на его непонимание, я окончательно решил, что останусь на "Валгалле". Мое твердое зачвление не встретило никакого особенного сопротивления даже со стороны Натальи, которая, видимо, облегченно вздохнула, когда я не стал ее уговаривать составить мне компанию. Я даже не стал предупреждать Сашку и Берестина (в чем потом себя клял), мне казалось, что опасность угрожает только "Валгалле". Как Вы уже знаете, в этом я ошибся, хотя и предложил разделить оставшийся на "Валгалле" полувзвод офицеров на две части. Но это мое предложение также было отклонено и я махнул рукой.

В пять вечера я проводил всю компанию, и когда катер отчалил и я помахал рукой в ответ на воздушные поцелуи расфуфыренных дам, до последнего момента пытавшихся утянуть меня с собой, я почувствовал некоторое облегчение и одновременно поднимавшийся изнутри боевой азарт. Я еще не знал, что и когда случится, но знал, что случится обязательно. Я дал приказ одному из моих долбоебов найти пару сотен черных мешков и несколько бухт полудюймового троса. Я понимал, что ежли что случится, лучше взять чем больше "языков", тем лучше. Трос я приказал разрезать на полутораметровые концы и упаковать вместе с мешками, по пять кусков на мешок. Через пару часов этот приказ был выполнен и мне оставалось только ждать. Я рассчитывал, что нападение состоится около трех ночи (в отечественной литературе достаточно много писалось про т.н. "час быка" или "час между волком и собакой" - см. Ефремова и Иванова, так что я не буду повторяться о преимуществах этого времени суток). Так оно и произошло. В два сорок пять я заметил миноносец, снявшийся с банки без ходовых огней, и мне осталось только поднять телефонную трубку и предупредить офицера, который командовал оставшимся на "Валгалле" полувзводом, чтобы привел своих ребят в состояние боевой готовности.

Готовность номер один по "Валгалле" объявлять не было никакой необходимости. Роботы - не живые матросы и могут находиться на вахте по двадцать четыре часа в сутки без ущерба для своей боеспособности. Их даже на профиллактику ставить не надо было, в отличие, кстати от половины остальной техники. Странно, что Звягинцев этого не сообразил. Так что когда я увидел вспышку вышибного заряда, мне и делать-то было особенно нечего: акустический пост через три секунды доложил о шуме винтов торпеды, которая шла точно в середину нашего борта. Установки управления бомбометами сразу же рассчитали момент залпа и только сами бомбометы оставались до поры до времени в походном положении: на доворот им нужно было всего несколько секунд.

Торпеда была пущена с дистанции в семь кабельтовых и со своим ходом в 30 узлов преодолела оную секунд за 80. Затем совершенно без моего участия отработала дежурная установка, залп из двенадцати глубинных бомбочек накрыл торпеду на расстоянии половины кабельтова от нашего борта (это было стандартное расстояние безопасной детонации торпед и мин, давно просчитанное). Мне наплевать было, что там видели и что нет на палубе и мостике миноносца, и после того, как у борта взметнулся выше мачт огненный султан взрыва, я выждал секунд пятнадцать, представляя, как наливаются недолгой радостью сердца тех ребят, которые хотели нас потопить, и только тогда не без злорадстава нажал ту самую тангету "Огонь".

Еще когда миноносец оторвался от банки, я начитал в систему управления огнем что и куда сажать. Мне экипаж этого миноносца нужен был живым и только живым. Чтобы было кого допрашивать. Звягинцев опять не прав был, когда написал, что миноносец с развороченным десятью стомиллиметровыми снарядами бортом вообще мог остаться на плаву. Снарядов, во-первых, было всего пять (но и этого хватило, чтобы бедняга через восемнадцать минут пошел ко дну), во-вторых я их лепил не в борт, а в переднюю часть корпуса, ну и в третьих снаряды были осколочно-фугасные с замедленными взрывателями и, разворотив весь полубак несчастного миноносца, они не должны были привести к особенным жертвам сами по себе.

Так оно и получилось. Когда на миноносце завыли сирены и вся его команда в панике ринулась от полубака, я включил прожекторы, дал малый ход и мигом (за три минуты сорок секунд) преодолел те пять кабельтовых, которые нас разделяли. При этом, конечно, на палубе горели дымовые шашки и "Валгалла" действительно приняла тонн двести воды через кингстоны, и налицо был крен, не помешавший, однако, спустить нам на воду пять шлюпок и два катера, которые немедленно приступили к вылавливанию из воды незадачливых инсургентов.

Я в этот момент французам ну совершенно не завидовал. Своих шлюпок они не смогли спустить ни одной (при дифференте на нос в тридцать, а в конце и более пятидесяти градусов этого сделать невозможно даже теоретически) и бедолагам приходилось прыгать в воду немедленно и половина даже не успела найти спасательных кругов. На их счастье вода в бухте была разве что бодрящей и никто по причине судорог не утонул. Но зато их во-всю слепили прожектора "Валгаллы", пулеметы с катеров вели беспокоящий огонь над их головами и в довершение всех бед левитановский голос через мегафон "Валгаллы" предупреждал (естественно, по французски), что всякая попытка сопротивления будет подавляться ну совершенно беспощадно. Господа офицеры со всей возможной жестокостью вытаскивали их из воды за волосы, давали каждому в морду не менее трех раз, затем надевали на головы мешки, опутывали по туловищу и ногам полудюймовым тросом и в таком виде швыряли на дно лодки или катера - кому из французов как везло. В несколько минут наша "спасательная операция" была закончена и все шлюпки и катера отошли в сторону, чтобы не мешать останкам миноносца отбывать на место своего последнего успокоения (прошло уже пять лет, но мои коллеги из Франции что-то не спешат сделать запрос в адрес нашего ЭПРОНа на его подъем, впрочем - это их дело). Я же почувствовал первое удовлетворение только тогда, когда его корма ушла под воду, оставив на поверхности обширное масляное пятно, по краям которого качались в дрейфе переполненные шлюпки и оба катера. И в этот момент заверещала рация связи с берегом.

Когда шлюпки и катера были подняты на шлюпбалки, я уже знал в подробностях, что имело место на берегу. Оставленные мною в резерве на борту "Валгаллы" шесть офицеров срочно грузились в малое десантное судно вместе с двумя "Доджами", чтобы мчаться на берег за ребятами, а остальным я выдал небольшую политинформацию в лучшем духе рекомендаций, полученных мною в свое время от преподавателей политпропаганды еще в Фрунзенке. Я естественно, не сообщил, что опасности для жизни наших людей уже нет, но обмолвился о том, что кто-то из девушек сильно посечен осколками гранат. Затем я объявил господам офицерам, что их главная задача - развязать языки всем и каждому из выловленных, но что действовать при этом надо совсем аккуратно и что я лично пристрелю того, кто без моей санкции причинит пленным повреждения хотя бы средней тяжести, пока не будет точно выяснено, кто нас заказал и прочие подробности.

Надо ли описывать то садистское воодушевление, которое овладело нашими доблестными воинами, когда они вытаскивали несчастных лягушатников из катеров и шлюпок и за ноги волокли их к местам предварительного заключения. Любой вопль француза, вне зависимости от степени нечленораздельности, пресекался точно отмеренным ударом по голове или в лучшем случае по заднице, ругаться по французски господа офицеры умели все поголовно, а более подробно знали язык через одного и в мгновение ока все имевшиеся в наличии члены экипажа миноносика были распиханы по свободным каютам третьей палубы и там основательно прикручены к спинкам коек в полусидячем положении. Мешки снимали только для того, чтобы задать каждому из них стандартные вопросы: фамилия, имя, звание и должность. Любые попытки сообщить дополнительную информацию (в основном это были панические крики типа: "Я совершенно ни при чем") немедленно пресекались дополнительними же побоями, после чего в глотку вгонялся стандартный кляп, на голову снова накидывали мешок и поверх него ложилась еще одна бухточка полудюймового манильского троса.

Судовая роль эсминца этого проекта по уставу французских ВМС была мною мгновенно извлечена из памяти компьютера. В ней, правда, числилось сто двадцать два члена экипажа, но я справедливо полагал, что кто-то окажется на берегу. Так что когда малое десантное судно с "отдохнувшими" на берегу оказалось на шлюпбалках, а от берега подошли для оказания помощи два буксира, у меня на столе уже лежала поименная судовая роль, из которой можно было доподлинно узнать, что на борту не было ни капитана, ни первого помошника, ни командира минно-торпедной части. Но зато все прочие вторые и третьи лица были на месте.

На месте в кают-компании оказались и все наши, кроме Левашова, Натальи и Ларисы. Наибольшее самообладание сохраняла, похоже, Сильвия. Она прошлась по судовой роли разве что мельком, но, как мне показалось, мгновенно запомнила ее наизусть. После чего посмотрела мне в глаза с явным одобрением и обернулась к Новикову:

- Железо надо ковать пока горячо. Я думаю, нам с тобой надо немедленно направляться к генералу с официальным протестом. А там уж выдавливать истину из этих надутых дураков, которые прибегут ругаться. - Затем, повернувшись ко мне, спросила:
- Посуда точно потонула?
- Да. Более того, мы приложили все усилия, чтобы эти идиоты не знали, кого выловили кроме каждого из них. Но минимум сутки нам нужны для настоящего допроса. Чтобы здесь не было всяческих помех со стороны их коллег, я немедленно снимаюсь с якоря и ухожу в открытое море. Якобы с перепугу. Пусть там меня ловят.
- Совсем хорошо. То есть каждому можно сказать, что он окажется в списке потонувших, если не будет полностью откровенен.
- Именно так. А время необходимо для того, чтобы сопоставить их показания.
- Прекрасно. Тогда я, Новиков и Берестин отбываем к Верховному.
- Я не с вами, но мне тоже нужно на берег. - Сашка выдвинулся вперед. - Надо найти первых лиц из этого списка - он кивнул в сторону стола.
- Решено. Времени не теряем.

Так что через двенадцать минут катер с Новиковым, Берестиным и Сильвией отправился к берегу в сопровождении одного из буксиров, а "Валгалла" в сопровождении второго, оба судна без ходовых огней, снялась с якоря и пошла к выходу из бухты. Сашка покинул ее несколько позже на резиновой шлюпке с мощным мотором в сопровождении трех офицеров. Забегая вперед, скажу, что он смог найти недостающих членов экипажа, за исключением капитана. Тот, судя по всем отзывам о нем, был человеком достаточно честным и, похоже, стал единственной жертвой этих событий. Что до первого помошника, начальника минно-торпедной части и радиста, то они оказались в состоянии глубокого запоя в одном из публичных домов. Хозяйка этого дома пыталась было сбежать, но не успела и именно от нее мы получили самые интересные и интригующие подробности о подготовке ночного нападения. Как на "Валгаллу", так и на нашу теплую компанию на берегу.

Звягинцев не написал в "разведке боем" истины, открывшейся нам уже на следующий день в результате всех допросов (хотя и доподлинно знал ее от Новикова): заказали нас соотечественники, группа лиц, близких Врангелю и смертельно завидовавших генералу Слащеву. Я не буду называть сейчас их фамилии, чтобы не стать объектом атаки со стороны их дальних потомков, проживающих кто во Франции, кто в Штатах. Исключение можно сделать разве что для генерала Скоблина, запятнавшего себя и в вашей реальности сотрудничеством с Чека и участием в похищении Кутепова и покушении на Миллера. В нашей реальности генерал Скоблин умер от сердечного приступа прямо на балу после торжественного приема у Врангеля, случившегося где-то через неделю после этой истории. Ровно как и два других деятеля (назовем их так). Дело было в том, что Врангель отказался, несмотря на очевидные доказательства, выдать нам столь известные фигуры белого движения. И пришлось Сильвии снова нарядиться в экзотические одежды и потанцевать с каждым из них по одному танцу. У нее правда, оспаривала это право Ирина, которая справилась бы, как я понял, не хуже, но когда вопрос обсуждался еще на "Валгалле" , Сильвия в упор посмотрела на подругу и соперницу, затем легонько чмокнула ее в щеку и Ирина как-то стихла. Скоблин скончался прямо на ступеньках дворца генерала Врангеля, когда ожидал машину. Двое других были найдены после окончания бала один на очке со спущенными штанами (и тем предвосхитил судьбу Брежнева), другой в каморке прислуги, где крутил любовь с одной из дам полусвета. Ему, похоже, повезло больше остальных, он умер во время оргазма. Причем сделано это было совершенно демонстративно: в самом начале бала Сильвия прошла через весь зал к генералу Скоблину и на него во время танца с завистью смотрели все остальные. На два следующих танца она пригласила одного за одним двух остальных участников заговора. Я наблюдал за всем этим, стоя в непосредственной близости от генерала Врангеля и Якова Слащева и увидел, как побледнел Врангель, когда Сильвия выбрала третью жертву. Он был неглупым человеком и за три дня до того до хрипоты спорил с Новиковым, отстаивая неприкосновенность всех троих. Закончив танец, Сильвия подошла к нему, сделала книксен и пригласила уже его, сказав при этом фразу, наверняка им понятую: "Теперь, генерал, я могу танцевать и с Вами: черные метки у меня кончились". Остаток вечера она не менее демонстративно провела в компании Слащева и его жены, которую совершенно очаровала. Остается только напомнить, что в данном случае она была в ипостаси "мисс Си", то есть жгучей брюнеткой в экзотической латиноамериканской одежде. Ничего общего с подтянутой и холодноватой, хотя и не менее очаровательной блондинкой Сильвией, за которой безуспешно волочился весь генералитет Севастополя, и которая на следующий день довела до инфаркта французского военного агента. (Догадайтесь с трех раз, каким таким образом ей это удалось. Нет-нет, ничего пошлого, потом Берестин вместе (то ли по очереди, не знаю) с Сашкой приводили в себя бедную девушку, кавалер которой не просто лишился чувств, но, как позже выяснилось, вообще помер, стоило ей слегка только раздеться...) У французского военного агента рыльце было в пушку: мы однозначно выяснили, что не без его санкции исчез командир эсминца, а второй помошник решился на выход в море с известной целью.

Но я забегаю вперед, хотя Вам и так, наверное, все почти ясно. В ее завершение следует только сказать, что в этой истории больше всех отличился Кирсанов, который с этого момента стал очевидным кандидатом на роль начальника нашей внутренней конрразведки. Никто из нас на эту роль по-просту не тянул прежде всего по своим личным качествам. Контрразведчику все-таки нужен некоторый артистизм в этом нелегком деле. У Кирсанова он был. Как раз тогда я впервые наблюдал его "в деле" и поразился, насколько легко он преобразовывался в азартного если не садиста, то по крайне мере человека без комплексов. В процессе допроса экипажа миноносика возникла ситуация, когда нам стало уже совсем ясно, кто командовал всей этой историей. Осталось только добиться признания от любого из тех, кто был задействован в нападении, а не спал мирно в кубрике, когда миноносец "случайно отвязался" от банки (как потом было заявлено, когда история с его гибелью заминалась совместными усилиями французов и русских). И именно Кирсанов был автором хотя и жестокой (один француз, виноватый не больше других, которые остались живы, был хладнокровно и демонстративно им застрелен), но абсолютно безупречной комбинации, в результате которой второй помошник забился в истерике и пополз на коленях к нему, поднимая связанные руки и захлебываясь криком: "Не надо, не надо, я все скажу, все, только не убивайте...". И я до глубины души восхитился Кирсановым, который дождался, пока тот доползет, а потом поднял лицо и с мгновенно появившимся на нем веселым выражением подмигнул мне, как бы говоря: "Готово, спекся". Большинству из вас, уважаемые читатели, будет, возможно, не совсем симпатичен человек, который в состоянии совершенно хладнокровно застрелить другого человека, но вам не приходилось бывать на войне, а там, уверяю Вас, такие вещи бывают совершенно необходимы и смотреть на это надо просто. Об этом мы с ним и говорили, когда допросы закончились и мы курили в моей каюте, наблюдая рассвет над бухтой и потягивая коньяк. Позже, правда, разговор перешел на другие вещи и Кирсанов стал первым из "аборигенов" (до сих пор в этом списке не наберется и пяти человек), кто узнал о нашем не совсем обычном происхождении.

Желая, видимо, отвлечься от не совсем приятной темы "горячего потрошения", он покосился на робота, принесшего поднос и, наклонившись ко мне, спросил:
- Дмитрий (к концу допроса мы уже были если не на "ты", то уже обходились без формального обращения по имени-отчеству), а чего все ваши матросы такие странные. Будто и не люди вообще.
- А они и не люди, - я пожал плечами. Мне после всех наших приключений до смерти надоело притворяться, тем более перед человеком, который был настолько тонко организован, что мог уловить малейшую фальшь. Да еще и в состоянии обостренного восприятия. Бывает предел, после которого врать уже бесполезно. Не получается, что не делай.
- Не люди? - Он не понял в первое мгновение и повернулся ко мне в недоумении. - Это в каком смысле?
- В самом что ни на есть прямом. - Я повернулся к матросу и приказал ему:
- Подойди.

Когда он выполнил приказание, я задрал его рубаху, спустил ему штаны и продемонстрировал обалдевшему Кирсанову полное отсутствие у матроса половых органов. Вместо, простите, хуя, у него красовался сложный разъем для подсоединения систем питания и диагностики. С байонетным соединением под откидной крышечкой такой формы, чтобы под плавками формировалось нечто похожее. Но то под плавками. В натуре же ничего общего уже не было. Я откинул крышечку и продемонстрировал разъем Кирсанову во всей его нехуевой красе (три группы электрических контактов и четыре шланга разного диаметра). В конструкции было достаточно металлических частей и даже человеку начала двадцатого века было ясно, что он имеет дело именно с машиной. После чего бросил матросу: - Приведи себя в порядок, - И повернулся к Кирсанову. Тот сидел со спокойным, но совершенно мертвым лицом. Такого он не ожидал в принципе. Я криво ухмыльнулся, налил его стакан до краев и столько же себе. Чокнулся с ним и сказал:
- Пей. И не волнуйся: страшнее этого ты уже ничего не увидишь. Может быть. А может быть и нет. Если честно, то я сам не знаю, чего нам еще придется увидеть.

С минуту Кирсанов сидел молча, потом опрокинул в себя стакан и застыл, словно прислушиваясь к тому, как коньяк проваливается в недра его организма. Потом крякнул и протянул мне стакан:
- Налей еще. Что-то даже закусывать не хочется. (С этого момента мы с ним прочно перешли на "ты". Совершенно автоматически и без всяких там "Выпьем на брудершафт". Когда такое увидишь, уже не до брудершафтов.)

Я налил, потом еще и еще и через полтора часа Наталья, которая благодаря браслету уже залечила все мелкие ранения, нанесенные ей осколками стекла,  постелила ему на диване в моей каюте. Я полуобнял ее и угрюмо пялился в пасмурный день, пока она вела меня вдоль борта к себе. Мне почему-то было страшно тошно от того, что пришлось посвящать в особенности нашей жизни человека "со стороны". Мне было невыносимо стыдно перед ним. Конечно, я рассказал ему далеко не все, но главное рассказал. И почувствовал, что не могу скрыть от него того, в чем не давал себе возможности признаться сам: нас используют. И кто, как и зачем, мы на самом деле не знаем. Или знаем, но не до конца.

К чести Кирсанова он все понял, что называется "до донышка". И впоследствии никогда не приставал с расспросами. Узнал со временем он практически все и стал почти полноценным членом нашего общества. Но "почти"... Он все-таки был из этого времени, а мы - неизвестно откуда.

Когда уже стало смеркаться, Наталья меня разбудила: к борту "Валгаллы" причаливала Сашкина шлюпка. Кирсанов был уже на ногах и, подтянутый, стоял с несколькими офицерами возле штормтрапа, готовясь принимать трех мужчин и женщину, которые лежали, связанные, на дне шлюпки. Начинался второй, завершающий, этап дознания. Чем он кончился, вы уже знаете.

В заключение этой истории мне хочется сказать несколько слов в оправдание господина Звягинцева. Да, он пошел на сознательное искажение этой истории (в отличие от многих других случаев, когда о сознательном искажении речь просто не могла идти, ему просто не все рассказали), но нельзя забывать, когда была написана "Разведка боем". Если вы откроете любое издание, то должны увидеть, что рукопись датирована первой половиной 1996 года. Тогда у многих в России наверняка еще сохранялись иллюзии, что все ее беды - от большевизма. Именно потому Звягинцеву не хотелось "марать" белое движение и рассказывать о истинной причине нападения на "Валгаллу". Увы, это не так. Большая часть российских бед была ортогональна ко всяким там политическим деталям. Они чисто российские и их истоки надо искать в конце первого тысячелетия, когда формировалась наша несчастная нация. Напомним, что это происходило на дороге из варяг в греки, а кто живет и процветает на торговой дороге? Торговцы и бандиты и разница между ними настолько микроскопическая, что не заслуживает внимания. Недаром еще Гете сказал: "Война, торговля и пиратство - три вида сущности одной". Увы. И мы начали осознавать это все именно тогда, когда выяснили, кто платил деньги плюгавенькому французскому лейтенантику, избежавшему всех опасностей первой мировой только для того, чтобы получить пулю в затылок на корме "Валгаллы".

Собственно, виноват в нашей негуманности, конечно же был генерал Врангель. Своим стремлением сохранить жизнь трем своим приближенным он поставил нас в совершенно безвыходное положение. Мы не могли (и не хотели) продолжать игру в ситуации, когда рядом существуют люди, только и ожидающие момента, чтобы всадить нож в спину. И если мы были защищены "Валгаллой", нашими тренированными офицерами и браслетами аггров, то генерал Слащев не был защищен ничем, кроме собственного конвоя, и в любой момент мог стать жертвой очередного покушения. А так как он, никто из нас воевать не мог. По причинам как объективным, так и субъективным. Именно потому и было принято решение убрать ядро заговора. Поначалу Шульгин даже предложил, не мудрствуя лукаво, пристрелить их через внепространственный канал, но этому категорически воспротивились Сильвия и, вслед за ней, Ирина.

Я даже не ожидал, что наша "русалочка" так яростно будет требовать крови генерала Скоблина и двух других заговорщиков, но когда мы сидели в кают-компании после неудачного визита Новикова к Врангелю и в третий раз прослушали запись яростной речи генерала, наступила тишина, в которой особенно явственно дошел до нас пропитанный сарказмом голос Сильвии, ответивший на обвинение Новикова в том, что виновата именно она, отказавшись подвергнуть генерала вульгарному внушению:
- Андрей, вы слишком долго работали с большевиками и насквозь пропитались идеей грубого насилия. (Сильвия, видимо намеренно, перешла с ним на "Вы".) Вам же потом с генералом работать и если я его сломаю, вам придется спать в его кабинете. И знаете, чем это кончится?
- Чем?
- Тем, что однажды Вы соскучитесь по Ирине и оставите его часа на три. А за это время кто-то другой внушит ему, что Вы, точнее все мы, свою роль уже сыграли и нас можно убрать.
- Но это же очевидная глупость и генерал это понимает, как никто иной.
- Это он сейчас понимает, поскольку остается личностью самостоятельной. А когда перестанет быть ей, забудет в два счета.
- Сомневаюсь.
- Не сомневайтесь. У него нет вашей школы жизни под большевиками. И не будет, к счастью.
- Но сейчас-то что делать?
- Наказать виновных. Избавиться от них раз и навсегда.
- Но это же чистое убийство.
- А что Вы ему предлагали?
- Но... - До Новикова наконец дошло, что он предлагал то же самое и он замолчал. После паузы добавил:
- Но о нормальном суде никакой речи идти не может.
- Кто бы спорил. Но кто из вас теперь скажет, что нам в этой ситуации нужен нормальный суд? - Сильвия встала и подошла к иллюминатору, за которым опускалось в воды Черного моря вечернее солнце. На ней было не вполне соответствующее обстановке полупрозрачное платье и я (в очередной раз) почуствовал, что лучше бы ей поменьше дефилировать перед нами в таком виде. Наталья уловила мое настроение и строго на меня посмотрела. Выдержав паузу, чтобы все мужики налюбовались на ее фигуру, очень соблазнительно просвечивавшую через платье, она обернулась и обратилась (впервые на моей памяти) к Ирине:
- Что ты скажешь, сестренка. - В ее голосе проскользнул сарказм, но было понятно, что направлен он не на Ирину.
- Что ты права. И мы все должны сделать сами. До нас они не дотянутся, а до Якова смогут.
- Вот и я о том. Похоже, что только мы с тобой понимаем, что к чему.
- Не только. Еще Дима. Так ведь? - И Ирина посмотрела на меня открытым и ясным взором.

Я молча кивнул в ответ. Мне, правда, казалось, что будь здесь Кирсанов, он бы меня тоже поддержал. Ранее я было хотел предложить передать это дело нашим офицерам, но, посмотрев на Сильвию, теперь отказался от этой мысли. Она была права: прямая агрессия против нас должны была получить прямой, демонстративный и жестокий отпор. Она тряхнула головой и вернулась за стол, сев рядом с Берестиным. Я был готов поспорить, что ее правая рука в этот момент оказалась у него в яйцах. Темперамент Сильвии не был для меня загадкой. Я пару раз встречал за свою жизнь подобных женщин. Хотя в смысле цельности характера до Сильвии им было далеко.

- Вот видишь, еще и Дима. Но мы сами справимся. Точнее я сама. - И она потянулась в кресле жестом ленивой кошки, явно демонстрируя всем и вся свою великолепную грудь, затем вынула руку из-под стола и оперлась на нее, мечтательно глядя в иллюминатор. - У Врангеля послезавтра прием, так ведь?
- Да. - Новиков недоуменно посмотрел на нее. - Но причем тут это?
- А после приема бал. Я, по крайне мере, приглашение получила. В качестве леди Спенсер. Но леди Спенсер будет плохо себя чувствовать. Недомогание, знаете ли. Обычное женское. А вот леди Си сможет прибыть на бал. Андрей - она повернулась к Новикову, - обеспечьте приглашение для леди Си, хорошо?
- Постараюсь.
- И стараться не надо. Вы только намекните генералу, что он снова сможет меня увидеть. Уверяю Вас, этого будет достаточно. И на сегодня тоже достаточно. - Она резко поднялась и взяла под руку Берестина. - Лично мне все ваши разговоры надоели. - Затем она повернулась ко мне:
- Дмитрий, а Вам придется позаботится о похоронах лейтенанта. Который второй помошник. Поручите это Кирсанову, он справится.

После чего повернулась, не отпуская Берестина и потянула его за собой. По дороге, правда, споткнулась о Сашку, будто бы случайно, и тоже взяла его под руку. Но тут ее остановила Ирина. Она что-то пошептала Сильвии на ухо, та выслушала, отодвинулась от Ирины и несколько секунд внимательно на нее смотрела. Потом отрицательно покачала головой, молча чмокнула Ирину в щеку и негромко, но так что я, по крайне мере, услышал, сказала:
- Спасибо. Может ты мне и поможешь, но в другой раз. Хорошо. - И снова несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, после чего молча разошлись. Но лично мне показалось, что с этого дня отношения между ними значительно улучшились.

Новиков недоуменно смотрел на все это, пока я не подешел к нему и не положил руку на плечо. Он повернулся ко мне с вопросом в глазах, но я пожал плечами и сказал:
- Черт с ней. Может действительно сама справится со Скоблиным. Яйца ему откусит, например.
- Да уж. Пойду, спрошу у Ирины, о чем это они шептались.

Я не мазохист, и когда остался один, я действительно вызвал Кирсанова и объяснил ему, что лейтенанту не повезло. Его показания уже никому не нужны. Кирсанов молча кивнул и спросил:
- Разрешите идти?
- Идите. - И он пошел, унося с собой жизнь маленького человечка с бегающими глазами. Помнится, глаза у него перестали бегать только после того, как Сильвия, стоя у него за спиной, положила руки на его шею. Тогда он замолк, несколько раз нервно дернул кадыком и заговорил. Говорил он долго и рассказал практически все. А потом Сильвия убрала свои руки и глаза его опять стали бегать. Но все это было еще до разговора с Врангелем. А сейчас Кирсанов помогал лейтенантику покинуть сей грешный мир. На мгновение мне стало его жалко, но тут я вспомнил, что он хладнокровно хотел нас всех убить. Я молча поежился и пошел к Наталье. Остальное вы уже знаете.

Шульгин

Как Вы прекрасно понимаете, писать я не очень люблю, да кто из нас любит, кроме, возможно, Новикова. Воронцов уж точно не больше моего. Пишет, тем не менее. Я же больше люблю читать. Например, с удовольствием прочел о собственных приключениях в эпоху поздних тридцатых ("Бои местного значения"). Мы, кстати, до сих пор не знаем, что там случилось с этим наркомом, и все, что написал господин Звягинцев на эту тему, я уже не раз перечитывал и с удовольствием. Тем более, что он умудрился дать вторую жизнь господину Литвину (от же Соболев-старший), который в нашей с Вами родной реальности застрелился после того, как подавил огонь Красной горки. Честное слово, лучше бы он сделал это до. Кстали, в той реальности, где мы живем сейчас, мы его вообще не нашли. Если он действительно работает бакенщиком на Селигере, меня это в высшей степени обрадует. И, заодно, это еще раз продемонстрирует гениальность господина Звягинцева (или даже товарища Звягинцева, если называть вещи теми именами, к которым мы привыкли еще во время оно, то самое, из которого мы все тут появились и в котором вы все продолжаете тянуть свою лямку).

Тем не менее, сколь ни люблю я писать, Димкино задание я постараюсь выполнить в меру скромных своих способностей. Я перед ним чувствую себя виноватым еще с того самого момента, когда я появился пред его светлые очи с просьбой: "Дай полетать". А что бы Вы сделали на моем месте, спросите пожалуйста? Лично мне ждо сих пор кажется, что любой нормальный мужик и больше половины нормальных девок с удовольствием покувыркались бы в воздухе, да еще на таком прекрасном аппарате, которым, с легких рук Димки и Сильвии стала наша "Чайка". Но про нее достаточно написал Димка, я не буду. Я вынужден написать про другое.

Новиков упомянул про достаточно непростые личные отношения внутри нашей компании, но это для вас всех не новость. В конце концов и к своему "контакту" с Лариской я шел с того самого момента, как первый раз танцевал с ней еще на Валгалле и, следуя то ли инстинкту, то ли дъяволу, который во всех нас сидит, прошелся пальцами по ее спине, невзначай как бы задев застежку лифчика, и в то самое мгновение все стало ясно и мне и ей. Вот только тот же черт не дал мне тогда отбить ее с ходу у Левашова, потому что она мне с первого мгновения понравилась и продолжает нравиться до сих пор больше, чем та же Анна, которой, между нами, я до черта принес бед, хотя Бог только знает, где можно отделить Жизнь от тех бед, которые ей сопутствуют. Я лично не могу провести этой чертовой грани. И вообще, думаю многие меня поймут, когда я скажу, что наши отношения с жизнью и с окружающими никогда не остаются до конца ясными нам самим. Бог с ним. Кто меня понял, тот понял, кто нет...

С Сильвией мы до сих пор расходимся в оценке моих действий в тот момент, когда мы с ней оказались в моем отельчике после всех тех прорывов через пространства и прочие препятствия, когда мы, оставив ее этого дуболома в том несчастном домике в Андах, оказались вдвоем посреди комнаты с окнами во двор и тогда я, также натерпевшийся страху во время всей этой истории, не нашел ничего лучшего, как рвануть ее за волосы и поставить на колени перед собой, а затем расстегнуть ширинку. Мне за эту историю стыдно до сих пор, не привык я кончать девушкам в рот, но она говорит (по крайне мере один раз сказала), что не считала бы меня за мужика, если бы я не сделал тогда того, что сделал. И умом я ее понимаю, но все равно стыдно и не это ли и есть причина, по которой мы в конце концов расстались и она перешла к Лешке? Настолько, конечно, насколько вообще про Сильвию можно сказать, что она к кому-то перешла. Сильвия принадлежит сама себе, как и каждый из нас. А кто там ее трахал... Или, точнее, кого она трахала - рояли ну никакой не играет. 

Сильвия

Вам, мужикам, не понять. Я хоть и суперагент, но все равно женщина. И голова у меня после переноса настолько кругом шла, что... И в тот момент ухватиться за что-то по-настоящему крепкое... Любая нормальная женщина меня поймет. Я ухватилась и до естественного конца уже не отпускала. А этот опять со своими комплексами, навеянными дурным социалистическим воспитанием. Ох уж эти русские мужчины...

Шульгин

Лешка, кстати, рассказал мне про их отношения в тот вечер перед боем за Каховский плацдарм. Когда мы с ним пили водку и не знали, что с нами будет завтра. И все на самом деле висело на волоске. Ведь не испугайся красные вороцовских "лучей смерти", был бы нам конец, это точно. Хотя Левашов бы вытащил, конечно.. Но все равно. Мы, по крайней мере, о возможностях Левашова не вспоминали, не по спортивному бы это было, на них надеяться, и всерьез воспринимали предстоящий бой как последний и решительный. Ставка была сделана и поставили мы все, что у нас было. Смогли бы мы жить дальше, проиграв? А если смогли бы, то как - до сих пор не знаю. Лично я, если в состоянии перепоя с глухой тоски иногда про это вспоминаю, думаю, что вернул бы Левашову портсигар и попросил бы забросить нас всех в меловой период. Чтобы Лариса уже там стриптиз показывала. Вместе с Натальей. У них, по моему, это в любой геологической эпохие получалось бы точно так же. Динозавры бы тоже балдели.

Так вот, когда мы сидели и закусывали огурцами, Лешка вдруг хмыкнул смущенно и, когда я обратил на него свой просветленный после огурца взор, сказал:
- Саш. Ты эт, знаешь. Прости, в общем. Завтра в бой идти и не хотелось бы мне врать, что ли. Хотя ...
- Врать? Леш, ты о чем?
- В общем я и Сильвия...
- Сильвия...(Пауза) Ты че, трахнул ее, что ли?
- Скорее она меня. Знаешь, так получилось...
- Леш, можешь не продолжать. Как у нее получается, я знаю. Ну и что?
- Да ничего, в общем. Я как-то думал, что лучше сказать. Мало ли что...
- Леш, да пошел ты, знаешь куда. Нашел вину. Если Сильвия захочет, она Новикова из-под носа у Ирины стащит. Или Левашова у Ларисы. А что она хочет, сие мне лично совсем неведомо. И всегда было неведомо. Так что в настоящий момент с учетом реальностей этого самого момента, я как раз имею в виду то, что на нас завтра свалится, ну ее ... На это самое место. Где ей место. Я не прав?

Прошу читателей понять, что моя косноязычность была во многом обусловлена количеством выпитого. Я полностью полагался на браслет, который с алкоголем расправлялся лихо и однозначно. Лешка тоже. Иначе и он бы вряд ли дошел бы до того состояния, в котором можно поделиться такой правдой с товарищем.

- Ты прав, Саш. В общем, ты на меня не в обиде?
- Леш. Да пошел ты... К Сильвии в пизду. Она вообще баба ничего, правда, и лично я думаю, что если мы вернемся, она нас обоих изнасилует, как бы не одновременно (и тут я оказался прав, дальше некуда). А нет - плакать не буду. Еще из-за бабы не хватало. Тут большевиков одних тысяч до хуя.
- Как бы не больше. Ладно, хватит. Давай еще по одной и поспим все-таки. Хоть чуть, но надо. Поверь хотя бы товарищу Маркову. Старому большевитскому солдату.
- Товарищу Маркову верю. И тебе тоже. И Сильвии. Раз она сочла за нужное тебя трахнуть, значит ты мужик. И на тебя можно положиться. Но положить... Как бы это сказать... Не стоит.
- Стоп. Хватит. Давай еще по одной и спать. Поехали.
- Поехали.

Остальное было почти также, как у Звягинцева, хотя и не совсем. Про американские шестиствольные пулеметы, которые у нас стали семиствольными, они же генераторы "лучей смерти", от которых большевики бежали, не оглядываясь до самой Тулы, Воронцов с Берестиным, надеюсь, сами расскажут в красочных подробностях. Лично мне совсем не хочется вспоминать то, что я увидел, проехав только по краю той небольшой долины, в которой нашли свой конец три красных дивизии. Поле, поле, кто тебя усеял... Слава Богу не я, хотя это и получалось у меня лучше, чем у кого-либо другого.

Но разговор пойдет не про это. Мне "вручили перо" для того, чтобы я рассказал про взаимоотношения Сильвии с мужской частью нашей компании. И хотя мне лично такое распределение ролей как-то не совсем по душе, но попробовав себя в роли литератора, я пришел к выводу, что чем меньше я буду писать ("меньше" в смысле физического объема написанного), тем лучше, по крайне мере для меня (и тем более для читателя). По этой причине я как-то отложил для себя область сексуальных отношений. Причем не оттого, что я в ней самый искушенный, как можно было бы судить по тому, что написано еще самим Звягинцевым. Скорее, наоборот. Просто остальные как-то не особенно распространяются о своих подвигах на личной почве. Скорее из-за того, что им есть на самом деле, что вспомнить. Возьмем, например, моего тезку Новикова. Как может догадаться любой читатель, сколь-нибудь искушенный во взаимоотношениях полов, все, что им написано про его отношения с Сильвией если и верно, то в части намерений - с точностью до наоборот. И прежде всего это ясно было Ирине - тому самому персонажу, ради которой он из кожи вон лез, расписывая свою невинность. Его, бедного, Сильвия чуть было не изнасиловала, а он сопротивлялся, как мог. Не знаю, может кто из особо наивных читателей в это и поверит, но лично я наблюдал, как хохотала, читая это все та же Ирина. При этом в соседнем помещении как раз случилась Сильвия, которая удивленно заглянула на несвойственные своей заклятой подруге звуки, после чего подошла, взглянула на обложку и понимающе протянула: "Ну-ну". Что на самом деле она имела в виду - не знаю, но вряд ли она таким возгласом хотела подтвердить пространные излияния Новикова на тему его собственного целомудрия.

Ладно. Лично я ничего ни от кого не скрываю и хотя господин Звягинцев и приписал мне совершенно несвойственную скромность при развитии взаимоотношений с Анной (на деле и она и я были не прочь сблизиться еще в Москве и не ее и не моя вина, что там у нас ничего с этим не получилось, - проклятые большевики помешали) но про Анну как-нибудь потом, пока моя задача написать про Сильвию.

То, что писал (или не писал) о своих с ней взаимоотношениях Новиков - это его дело. Я сам свечку не держал и не знаю, кто кого в той баньке на Валгалле соблазнял: она его своими манипуляциями с трусиками или он ее каким-либо образом - пусть сами разбираются. Что рано или поздно они этим займутся, это всем было ясно с самого начала. Ирина, помню, только горестно вздохнула, когда провожала Новикова в очередной раз в Англию (уж не помню в какой). Я же расскажу только про то, что наверняка знаю сам. То есть про взаимоотношения с Сильвией свои собственные и Берестина.

Еще в замке я понял, что на роль "постоянного кавалера" Сильвии мне рассчитывать не стоит. И, если честно, такого желания у меня не то чтобы не возникло, оно просто не успело возникнуть. Из написанного Звягинцевым еще в "Одиссее" ясно, что мои взаимоотношения с Антоном были не очень теплыми. Более скептически к нему относится разве что Воронцов. Именно по этой причине я практически сразу почувствовал как бы вину перед Сильвией, которую я (и никто другой) "привел на заклание" Антону. Я еще когда мы были в Замке, я попытался с ней на эту тему объясниться. Уж не помню (а точнее - просто не знаю), была ли эта попытка объяснения предпринята мною "до" или "после" той довольно унизительной для нее сцены, когда Антон вынуждал ее "дать показания", необходимые ему в его сложной (и до конца до сих пор не ясной ни мне, ни, по-моему, самому Антону) интриге против своего начальства. Скорее всего, это было все-таки "после". Хотя самой Сильвии все, что происходило между ними, было ясно чуть ли не сразу после того, как мы появились в Замке. Как сейчас помню, я завалился к ней без предупреждения после какого-то пикника и сразу же почувствовал, что попал "не в жилу". Она встретила меня слегка удивленным взором, как-то сразу дав понять, что невысказанные мною вслух претензии на "особые отношения" не имеют под собой никакой почвы. Однако, продолжалось это не более нескольких мгновений. Она практически сразу уловила мой настрой "зависти к друзьям" и мгновенно "сменила пластинку". И только через несколько часов, когда я уже лежал, "утомленный любовью" она, как-то сразу от меня отстранившись, накинула на себя что-то совсем не эротическое и устроилась напротив меня в глубоком кресле, глядя на меня слегка изучающим (и совсем не веселым) взором.

Я не сразу уловил смену ее настроения, а когда до меня дошло, что я тут совсем не в роли "хозяина", на которую сдуру претендовал, я было стал извиняться, но она прекратила эти мои излияния одним небрежным жестом руки, и когда я не отреагировал на этот жест  и попытался подняться, привстала и легонько толкнула меня обратно на постель:

- Лежи. И не бери в голову. Если бы я тебя не хотела, я бы и не пустила. На самом деле ты вполне вовремя. Мне надо с тобой поговорить. А терпеть твои похотливые взоры мне не совсем хочется. Мне проще с тобой переспать. Да и я сама не деревянная. Как ты уже должен был понять.
- Больше не с кем?
- Ну почему. Есть еще и Берестин. Например. Хотя на самом деле я в состоянии соблазнить здесь кого угодно. Кроме Воронцова.
- Почему кроме него?
- Он очень не хочет потерять свою Наталью. И она на самом деле достойная соперница. Теоретически. То есть физически я и его могу соблазнить - вопрос места и времени. Но чисто физически. Не более. А мне этого не надо. Я, в конце концов, знаю себе цену.
- ...
- Молчи. Не будем сотрясать воздух. Я хотела тебе сказать, что пока ты мне наиболее близок из всех мужчин, что здесь есть.
- А женщины. Та же Ирина. Вы ведь с ней в некотором роде коллеги.
- Во-первых, она все-таки женщина. А во-вторых у нас еще долго будут отношения соперничества. Они лечатся только общим делом. А с мужиками намного проще. Сблизиться с любым из вас естественно. С тобой мы уже близки. Потому с тобой мне говорить куда как проще. Ладно. Еще раз - не будем тратить время зря. Я знаешь чего понять не могу?
- Чего?
- На кой черт Антон нас тут всех собрал?
- А разве он нас тут специально собирал?
- Ты еще не понял?
- Пока все получалось как-то естественно. Причем не без участия противоположной стороны.
- Это внешне так. На самом деле все куда как сложнее. Противоположная сторона была представлена второстепенными персонажами. Это во-первых. Во-вторых ее как бы уже и нет.
- Я на эту тему ничего сказать не могу. А ты можешь?
- Я тоже нет. Однако некоторые общие соображения у меня есть. Я и хотела тебе их высказать.
- Я весь внимание.
- Во-первых. Поверь мне, ему доступно только прошлое. По очень простой причине: будущего еще нет. То есть оно в принципе есть, но его никто не знает. Ни Антон, ни его начальство. И мое не знало. Когда существовало в природе. А теперь даже я не уверена, что оно когда-то было. Может привиделось мне, как морок какой-нибудь.
- Насчет будущего ты не совсем права. Во-первых мы уже встречались с людьми из будущего. Экипаж звездолета на Валгалле. Ты что-то слышала, возможно. 
- Ну как-же. Слышала. Только вот такого будущего у вашего мира нет. Это какое-то параллельное пространство. Скорее всего из разряда тех, что ваш Антон называет "ловушками сознания".
- С этого места подробнее.
- А ничего подробнее я тебе не скажу. Потому что сама не знаю. То есть я догадываюсь, что там что-то есть. Но не более.
- А как же? Вам что не объясняли ничего?
- Почему же. Кое-что объясняли. Вот только теперь я точно не знаю, сколь это соответствовало действительности.
- И все же. Ты сама что-то помнишь?
- То что я делала - да. Более чем. С момента казни Карла I. И позже. Временами. Беда только в том, что я не знаю, что на самом деле было, а чего нет.
- Как так может быть? Ты когда ... родилась?
- А ваша Ирина знает, когда она родилась. И в какой стране?
- Скорее ваша.
- Теперь не знаю. И вообще "наша" и "ваша" с какого-то момента потеряло всякое значение. С того самого, как мы вышли из плоскости взаимоотношений агров с форзейлями.
- А мы из нее вышли?
- Мне кажется, да. Впрочем, не знаю. А родилась я достаточно поздно. В самом начале 17-го века. Причем во вполне нормальной английской семье. Но с самого начала я была как бы это сказать? Запрограммирована на свою функцию. Мои родители думали, что продали душу дьяволу. Видимо. Точнее не знаю. Я с ними практически не общалась.
- А что с ними сталось?
- Их взяли на небо. Или в ад - этого мне знать не дано.
- Ты так спокойно про это говоришь?
- А как бы ты на моем месте говорил про такое. С придыханием. Головой бы о стенку бился?
- Трудно сказать. По крайне мере про своих родителей я точно ничего узнать уже не смогу.
- Ну вот. А они были живы?
- На момент, когда мы увлеклись этой войной миров - да. А потом - тут не знаешь даже, что сказать. Давай не будем про это.
- Стой. А родители остальных?
- Достоверно знаю, что Воронцов - сирота. У Новикова тоже вроде бы никого нет. У Левашова вроде бы были отец и мать. Но где-то далеко, не в Москве. А про остальных - ничего.
- Вот именно. Ладно. Я в конце концов не про это, а про то, что нас ждет. Антону вы зачем-то нужны. И на самом деле существует только то настоящее, в котором живет каждый из нас. И все мы вместе. Что Антон, что мои бывшие коллеги - они все в стороне. И, кроме того, есть прошлое. Во множестве вариантов.
- Ты так хорошо говоришь про своих коллег: "Бывшие". Ты в этом уверена?
- Я почти уверена, что их больше нет. А сейчас даже не знаю, были ли они вообще. Но разговор не о том. У меня есть некоторые предположения относительно нашего будущего.
- Какие?
- Если честно, то они на самом деле не совсем определены. Но что-то я могу сказать. Во-первых, что нас переместят в прошлое относительно того времени, в котором мы все были на Земле. Но в прошлое именно Земли. В любом другом месте от вас и от меня толку нет. И не будет.
- Хорошо бы.
- В этом будь уверен. Я не хочу сказать, что знаю наверняка, но мне кажется, что других вариантов не существует.
- И что из этого следует?
- Во-первых, что мы попадем в прошлое относительно того времени, где мы были. И мне кажется, что это будет российское прошлое. Где-то перед мировой войной. Или сразу же после нее. Во всем 20-м веке это самая ключевая точка. По крайне мере если бы мне довелось пережить это все еще раз, я бы стремилась именно туда. Все, что было потом, было точно предопределено. А потом ничего хорошего не было. Я до сих пор не могу забыть эвакуацию Сингапура. Из моих подруг никто не выжил. Причем у большинства были дети. Они, знаешь ли, тоже не выжили.
- Н-да... А ты как спаслась?
- Со мной все просто. Меня вывез на своем самолете мой тогдашний любовник. Горючего, правда хватило не до самого конца, но про это как-то в другой раз. Позже он довольно глупо погиб. Но как сам понимаешь, я многих за свою жизнь похоронила. Практически всех, кто был. Это к слову, но чтобы ты знал. Я не знаю, что нас ждет дальше, но ...
- Но на всякий случай предупреждаешь.
- Совершенно верно. Правда это тоже было не просто так, но про это как-нибудь потом.
- Что не "просто так?"
- Мое долголетие. Но давай про это позже. Хорошо?
- Хозяин - барин. Хорошо. Но на чем мы остановились?
- На том, что нас всех Антон забросит в начало 20-го века. Где-нибудь до или сразу же после первой мировой. И обязательно в Россию.

Как Вы все понимаете, она оказалась совершенно права. Но про это пусть Новиков рассказывает. Мне же следует затронуть другое - наши довольно тесные взаимоотношения в составе "шведской семьи" (или японской?). В нее, как Вы уже поняли, входили Сильвия, Ваш покорный слуга и Лешка Берестин.

Я не буду опускаться до "технических подробностей", но на самом деле все, что выдавала Сильвия в качестве "главы семьи", заслуживает самого трепетного отношения. Никакого ощущения грязи ни у меня, ни у Лешки не оставалось никогда. Так уж получалось. Кстати, получалось довольно редко, причем, где-то через полгода после конца Каховской эпопеи мы с Сильвией как-то отдалились. Позже (приблизительно через полтора года) такая же участь постигла и Лешку. Но иногда Сильвия вспоминает былое и ... Ладно, про это уж точно лучше никому не знать.

Воронцов.

"Семерки"

Лично я был представлен Петру Николаевичу через три дня, когда мы демонстрировали ему своих ребят и технику на Херсонесском мысу. Именно там мы позже поставили ангары, в которых был собран первый "Муромец" и именно там через четыре месяца, в ноябре, стали испытывать "Чайки". Но про все это потом. Тогда же Врангель был поражен. Чем? Выучкой наших офицеров и техникой. И тут самое время рассказать про один из главных факторов нашей победы над большевиками, о котором господину Звягинцеву по какой-то причине не стало известно. Впрочем, понятно, по какой. Пить надо меньше. И нам и ему.

Звягинцев как-то ничего не говорит при то, чем занимался я в то самое время, когда Шульгин и Берестин готовили наших рейнджеров, а Новиков налаживал связи в кругах эмиграции и готовил политическую базу наших действий. Про Новикова, кстати, он тоже ничего не говорит. А зря. Но Новиков когда-нибудь про свои приключения расскажет сам, он это умеет. Я же занимался оружием.

Все эти "Уралы" и "САУ-100" не решали, с моей точки зрения главного. Точнее решали, но не до конца. Перед нами стояла задача максимально быстро склонить большевиков если не к капитуляции (к ней, по моему мнению, белые сами не были готовы), то к паническому бегству. При минимуме человеческих жертв. Лично для меня к тому времени разницы между белыми и красными не то чтобы не было никакой, была. Троцкий и Ленин - не Врангель, понятно. Но вот если сравнить конников Ворошилова и Барбовича, то не знаю, в чью пользу будет разница. И те и другие грабили население и еще неясно, кто больше. Но и те и другие были русскими людьми и убивать бессчетно мне их не хотелось. Нужен был какой-нибудь фактор морального воздействия, настолько сильный, чтобы сломить у Красной Армии волю к сопротивлению. Сразу и досыта. Найти его было непросто. Но удалось.

Началось все с разговора с Левашовым. Все, кто читал "Одиссей покидает Итаку" помнят тот несчастный эпизод, когда Левашов с помощью Иркиного портсигара хотел нас всех вместе с собой выкинуть то ли в палеозой, то ли к динозаврам в меловой период, я в палеонтологии не разбираюсь, но, в общем, подальше. Просто послать нас (точнее Новикова, Левашова и Берестина) на три буквы ему тогда казалось мало. И все помнят, что положение спас Шульгин, забравший этот несчастный портсигар у Левашова каким-то своим финтом, которых мы не понимаем и повторить не можем. Но Бог с ними, с финтами и с Шульгиным тоже. Я про Левашова.

Левашова надо знать. И я, смею надеяться, его знаю. Я длительное время был его начальником и другом одновременно. Для меня он не то, чтобы ребенок, но человек очень способный и настолько своими способностями замученный, что на обычные события у него сил к размышлению не всегда остается достаточно. Это не первый его взбрык в таком роде, уж я-то знаю. Чего стоит история с ремонтом локатора на "Капитане Конькове" во время тайфуна в Южно-Китайском море. Ну какая к этой самой матери разница была, будет этот несчастный локатор работать только со встроенным или с выносным индикатором тоже, когда видимости никакой, прогноз хуже некуда и из этого пролива надо смотаться чем быстрее, тем лучше, а без локатора определиться невозможно. При всем при том единственная радость состоит в том, что капитан в глубоком запое, ибо будь он трезв, он бы Левашова с отчаянья застрелил. А кроме Левашова собрать локатор было просто некому. На тот момент мне и меловой период раем бы показался. Как никак у нас на судне было две буфетчицы и Катька-штурман на двадцать пять мужиков. Выжили бы как-нибудь и даже стали бы размножаться. А с подходом тайфуна точно наступил бы тот самый вариант на букву "П", причем самый ни на есть полный. Как говорил еще не обремененный личностью Андрюшки Новикова товарищ Сталин: "Возведенная в квадрат отрицательная величина".

Ну так вот. В тот вечер я дал ему (Левашову, а не товарищу Сталину) ужраться, зато на следующий день устроил ему такую выволочку, что он до самой своей смерти, надеюсь, не забудет. Ибо если он перед этими тремя мудаками настолько в тот момент спасовал, что ему казалось, что лучше Юрского периода ничего быть не может, то какого он про меня забыл? Во-первых, мог бы сообразить, что я его не брошу, а во-вторых, прежде чем куда-то вести судно, надо хотя бы спросить капитана. Ну просто из элементарной вежливости. Про чувство самосохранения я не говорю, ибо оно, в отличие от вежливости, Левашову вообще не свойственно.

Короче, говорил я с ним минут двадцать восемь и только из жалости употребил в конце разговора пару выражений из русского морского лексикона - я не хотел, чтобы бедняга пошел топиться по концу разговора. Мат в свой адрес Левашова несколько взбодрил и мы смогли поговорить серьезно. И в результате этого серьезного разговора Левашов в конце концов вспомнил незадолго до того им прочитанное, что господа большевики по занятию Крыма без суда и следствия истребили в нем минимум полмиллиона беженцев. Я спросил его в лоб, хочет ли он повторения этой истории в той реальности, в которую мы уже волей случая попали, и если хочет, то не стоит ли ему попроситься к большевикам на гашетку нажимать. На гашетку нажимать он почему-то не захотел и я его заставил выпить еще стакан и отправил спать по второму разу, а сам сел думать. Я человек трезвый и понимал, что господам большевикам надо вставить сразу и досыта. Осталось только придумать, как.

Решение я нашел на второй после этого день, когда Сашка, видимо, копался со своим любимым ППС, а Сильвия охмуряла Берестина то ли в первый, то ли во второй раз. Я, Наталья, Лариса и Левашов загорали на открытой части мостика, рядом с моей каютой, и я вдруг почувствовал не то чтобы зуд, но нечто. Решение, очевидно, было готово и просилось наружу. Я встал и как был, в одних плавках, кинулся в библиотеку разыскивать что-то, что, не понимал тогда сам. И лишь когда увидел корешок "Охоты за Красным Октябрем" Тома Клэнси, сразу все вспомнил и все сообразил. А вспомнил я пару слов, прочитанных в другом романе того же плодовитого Клэнси во время нашего сидения в Замке в ожидании Шульгина, появившегося в обнимку со своим любимым пулеметом после начисто проиграной драки с аграми на Валгалле.

Это был, помниться какой-то роман о войне с колумбийской наркомафией, в которой лихой Джек Райан применил против супостата простой американский шестиствольный пулемет с вращающимися стволами. И дело даже не в пулемете и не в Джеке. Просто он употребил там термин, принадлежащий скорее началу века. Тому самому началу века, в котором мы оказались. И термин этот звучал совсем просто: "Лучи смерти". Именно в начале века от науки ждали всяческой гадости и про лучи смерти в бульварных романах писали бессчетно. "Гиперболоид Инженера Гарина" этой сталинской подстилки Толстого всего лишь один из вариантов и далеко не самый крутой.

С аналогом простого шестиствольного американского (семидесятых годов) пулемета я имел дело как раз во время лихого прорыва к Берестину-Маркову во время своего второго путешествия в Великую Отечественную. Звали этот аналог " ЗПУ-4" (зенитная пулеметная установка из четырех пулеметов), был он установлен в кузове дрянного отечественного грузовичка и в количестве двух штук вместе с командиром в звании младшего лейтенанта эти устройства присоединилось к нашему отряду аккурат на следующее утро после моей встречи с командиром батареи, который беззаботно насвистывал мелодию из фильма "Мужчина и женщина" в глубине немецкого тыла.

Основой этой счетверенной зенитной пулеметной установки был великий (а совсем не "пресловутый" по Звягинцеву) пулемет "Максим" с жидкостным охлаждением. Жидкостное охлаждение, кстати, обеспечивало стабильные температурные и, как следствие, размерные характеристики ствола и обеспечивало высокую точность длительного огня. И по этой части никакие более современные пулеметы с "Максимом" сравниться не могли. Недаром в конце века вернулись к идее жидкостного охлаждения скорострельных зенитных и авиационных пушек, чем намного повысили точность их огня и ресурс стволов. Созданный в начале века, "Максим", тем не менее, в количестве восьми штук на двух счетверенных установках мог обеспечить такую плотность огня, которая фрицам если и снилась, то совсем уж в страшных снах. Об этом мне и сообщил тот самый младший лейтенант, когда я коротко и энергично попытался ему приказать уничтожить это дерьмо на фиг и присоединяться к нам.

Слегка обескураженный его убежденностью в собственной правоте, я не нашел в себе силы возражать и, на счастье, следующие полтора дня те из нас, кто не очень мог обращаться с лошадьми (включая меня), ехали по проселочным дорогам в кузовах полуторок рядом с вышеупомянутыми "Максимами", поминая их на чем свет стоит в те частые моменты, когда прикладывались головой на ухабах к многочисленным выступающим частям. "Максимы" занимали практически весь объем невеликого кузова "полуторки". Еще больше доставалось и "Максимам" и полуторкам и лейтенанту, когда нам трижды приходилось их вытаскивать из болотной грязи.

Краткий, но упоительный миг вознаграждения за все эти муки наступил под вечер второго дня, когда мы выскочили прямиком на немцев в количестве около роты. Фрицы, рассыпавшись в две редкие цепи, наступали на какой-то хуторок, в котором, видимо, окопались окруженцы вроде нас. Третья цепь залегла на невысоком пригорке слева дальше от нас и ни в этом, ни в последующих мероприятиях не участвовала. Увидев, что произошло, они сочли за лучшее дать деру. Я надеюсь, что столь раннее начало тренировок в упражнении "драп нах вест" позволил хоть кому-нибудь из них дожить до конца войны. Опыт, он все-таки много значит.

Тем ребятам, которые наступали на хуторок, повезло меньше. Увидев на сцене новых действующих лиц, которые горохом сыпались на землю из седел и из кузовов "полуторок", они неторопливо развернули заднюю цепь к нам, видимо, собираясь прижать нас огнем автоматов к оврагу, по краю которого мы имели несчастье передвигаться. Совершавший перебежку по правому, ближнему к нам флангу пулеметный расчет образцово хлопнулся за ближайший бугорок и секунд через десять, после очередного лейтенантского выкрика, завалив пару лошадей уже без всадников, обозначил за нашей спиной полосу, куда нам соваться не стоило.

Под моим командованием было от силы двадцать человек, вооруженных в основном трехлинейками, путь к лесу, из которого мы беззаботно надеясь на сумерки и последующую темноту, выскочили, был огнем пулемета закрыт и вообще, я в тот момент не то чтобы растерялся, но как-то не сразу сообразил, что, собственно, надо делать при минимум трехкратном превосходстве супостата в людях и немерянном в огне. Слава Богу, что я в тот момент не стал еще думать над тем, как Антон собирается меня вытаскивать из этого дерьма. Про счетверенные "Максимы" в кузовах грузовичков я начисто забыл. Каюсь.

Антону вмешиваться не пришлось. Вышеупомянутый младший лейтенант, который одним из первых соскочил с кузова, рявкнул что-то нечленораздельное, грузовички неторопливо развернулись (ну какая могла быть прыть у несчастных "ГАЗ-АА"? Или мне казалось, что они разворачиваются неторопливо, потому что я уже начал входить в боевой азарт, в котором время, как сами знаете, течет совсем не линейно?) и младший лейтенант, картинно подняв бинокль на уровень глаз, закричал: "Расчеты, к бою! Наземная цель, удаление триста метров, прицел прямой, по немецко-фашистским захватчикам...".

На этом его крик оборвался. Немецкому пулеметчику не надо было объяснять, что самой важной целью является командный состав противника. Но и старшему сержанту, который в ту секунду, когда оборвался крик его незадачливого командира, нажал на гашетку, тоже объяснять ничего было не надо. Он прошел Халхин-Гол, в финскую был стрелком на СБ, там отморозил ноги и был временно переведен в зенитные войска, и, если ему верить, в первый день войны сбил аж два "Мессера". Вот только один раз оба были 109-е, а в другой раз оба же 110-е. Но кто на войне не врет? Лично мне после этого и последующих боев напомнать ему о такой мелочи, как разница между одномоторным 109-м и двухмоторным 110-м, вообще в голову не приходило. Это был один из лучших наших бойцов и пулеметчик от Бога. Соколиный глаз и пальцы музыканта. Он мог бы и десяток сбить, я бы поверил и перед начальством бы подтвердил. Мне супостата не жалко.

Первая короткая очередь сразу накрыла немецких пулеметчиков. Вторая, чуть длиннее, взметнула в воздух кустик выше по склону, за которым, как позже выяснилось, лежал комндир роты, седоволосый полноватый капитан возрастом лет за 40, а при нем связист с рацией. Похоже, капитан успел пройти и первую мировую, а не только первые блицкриги второй. А затем сержант стал бить точными, когда короткими, когда подлиннее, очередями, каждый раз вмолачивая в нашу русскую землю от двух до пяти любителей сала, сметаны и свежих яиц. Хоронить их мы не стали, только прошли по полю, в надежде найти кого-либо, пусть полуживого и хоть чуть-чуть допросить, но не нашли, а один как раз и был залит разбитыми яйцами. Штук сто у него их было, наверное, в нашем "сидоре", который был аккуратно приторочен к верху обычного немецкого ранца из телячьей кожи. "Сидор был рассечен сверху донизу и битые яйца залили всю заднюю часть несчастного мародера. Больше ничего о нем сказать не могу, головы у него не было вообще. Разрывных пуль в боекомплекте "Максима" не было, так что по капризу статистики в его недалекую голову попало минимум три - пять пуль.

Второй грузовичок при развороте заглох (водитель сильно нервничал) и его расчет в этой бойне участия не принимал. Да и необходимости не было. Покончив с первой цепью, старший сержант тут же взялся за вторую, которой деваться тоже было некуда: они как раз накапливались в небольшой лощине для броска к хуторку. Несколько человек стали карабкаться по склону вверх, но так и остались на середине, будто были пришпилены к склону, как бабочка булавкой к бумаге, один скатился на несколько метров вниз и остался там лежать, раскинув руки. И тут все кончилось. На часы я не смотрел и сколько длился бой, не знаю до сих пор, но когда наступила тишина, голос младшего лейтенанта все еще стоял у меня в ушах.

Несколько секунд мы все лежали, кто где упал, потом из кабины второго грузовичка послышался какой-то скрип и жалобный голос шофера сообщил: "Товарищ младший лейтенант, я же вам говорил, у меня заводную ручку украли...".

Отвечать было некому. Младший лейтенант лежал, нелепо уткнувшись лбом в колесо "полуторки". По его позе, не говоря уже о большой, в две ладони, дырке на левой лопатке все было ясно. Через полтора часа мы дали залп над его могилой и тронулись дальше, обремененные шкодовским грузовиком, тремя десятками "Шмайсеров", двумя пулеметами "МГ" и пятнадцатью ящиками патронов ко всему трофейному добру. Я также приказал свалить в кузов "Шкоды", которую мы нашли за бугорком вместо третьего взвода фрицев, все ранцы, снятые с убитых и в них оказалось достаточно того самого сала вместе со стандартными немецкими пайками, чтобы мы еще несколько дней не мерли с голоду.

Как продолжалась эта эпопея, и с каким радостным (и, каюсь, садистским) удовлетворением мы истратили однажды до конца боезапас обоих "ЗПУ-4", сейчас неинтересно. Интересно то, что превосходство противосамолетного оружия над противопехотным дало нам возможность сыграть первую нашу партию со счетом шестьдесят семь к одному, причем счет не стал сухим только потому, что младший лейтенант по молодости не слышал известного анекдота и не знал, что слова: "Привет балтийским девушкам от моряков Севастополя" могут поместиться далеко не на всяком предмете. В его слишком короткую жизнь не влезли слова про "немецко-фашистских захватчиков". Скомандовал бы просто: "Огонь" и одним хорошим командиром у меня осталось бы больше. Впрочем... Не подставься он так картинно со своим биноклем, тот немецкий пулеметчик вполне мог начать со старшего сержанта и тогда мы одним убитым вряд ли бы отделались. Ля гер, она, знаете ли, ком ля гер, как говорят французы.

Об этом я еще раз вспомнил тогда, когда сидел в своей каюте, продуваемый ветерком из распахнутых настежь иллюминаторов и слышал краем уха, не разбирая слов, щебет Натальи и Ларисы, который перемежался изредка легким всхрапыванием Левашова. Надо было идти его будить, чтобы он не обгорел. Девкам, видно, было не до него. Но я не шел, а продолжал сидеть с так и не раскрытой "Охотой за Красным Октябрем" на коленях и повторял про себя слова "Лучи смерти".

Для тех, кто не читал про эти похождения Джека Райана и не очень хорошо знает военную историю второй половины 20-го века, придется напомнить, о чем речь.

Самолеты, как всем известно, летают быстро. И чтобы в самолет попасть, просто метко стрелять недостаточно. Это только у Твардовского можно бронебойной пулей из винтовки сбить самолет. В реальности и такое, конечно, бывает, но настолько редко, что рассчитывать на такую удачу не стоит. По этой причине до появления ракет с автоматическим наведением (принцип не важен) или хотя бы радиолокационных взрывателей для зенитных снарядов среднего и большого калибра (США, 1943 год) от противосамолетного оружия, вне зависимости от места базирования (я имею в виду выбор между наземным, воздушным и морским), требовалось в первую очередь одно: высокая плотность огня. Иначе оно просто было бы бессмысленным. Именно потому и был разработан в СССР "ШКАС" (Середина тридцатых, 1800 выстрелов в минуту=30 выстрелов в секунду), именно потому американцы и англичане во время второй мировой ставили на свои истребители до двенадцати пудеметов, а "Летающие крепости" снабжали таким же количеством огневых точек и именно потому в авиации США произошел в начале шестидесятых переход к массовому применению оружия с вращающимися стволами. По скорострельности такие системы в три-пять раз превосходят одно- и двуствольные системы, а американцы в силу особенностей национального характера твердо усвоили принцип, что против лома прием найти невозможно.

Основным авиационным оружием этого типа стал "Вулкан" - шестиствольная пушка калибра 20 мм с достаточно мощным патроном, который обеспечивал скорость снаряда около 1000 м/сек, что давало хорошую настильность огня (в отличие от советстких и немецких авиационных систем второй мировой войны, которые все отличались настолько слабым патроном, что как наши, так и немецкие асы добивались результатов наверняка только при стрельбе на дистанции не более 100 метров. Причем дистанцию огня в воздушном бою заранее расчитать ох как трудно и часто лепили с 30 метров, кладя прибор на возможность поражения своего самолета осколками в случае взрыва мишени.) Но не о том речь.

Речь о том, что офицеры американских наземных войск достаточно быстро оценили эффективность высокой плотности огня и поскольку артиллерийских академий в США не было и некому было доказывать, что артиллерии для огневой поддержки войск более, чем достаточно, американская промышленность достаточно быстро предложила варианты "Вулкана" под патроны 12,7, 7,62 (несколько вариантов) и, что меня особенно заинтересовало, 5,56. В армии США шестиствольный пулемет такого калибра прижился только после Въетнама и применялся не особенно широко, ибо во времена войны во Въетнаме еще не было хороших патронов 5,56, они появились где-то в середине 80-х. Что интересно, но помимо меньшего веса боезапаса, такая игрушка обладала и очень высокой скорострельностью, что-то около 12 тысяч выстрелов в минуту (200 в секунду, если у кого тяжело с арифметикой). И именно что-то из таких игрушек и применил тогда Джек против колумбийской наркомафии.

Поток трассирующих пуль из пулемета высокой скорострельности действительно должен был выглядеть, как луч. Если использовать боекомплект, в котором все или хотя бы каждая вторая пуля трассирующая, то даже в яркий день луч этот будет хорошо виден. Отдельные выстрелы наверняка сливаются в единый сплошной звук. Рев или что там. Как ни называй, все равно громко. К тому же... На это месте я бросил "Охоту" на пол и помчался к компьютеру, копаться в архивах. Левашов, в результате, как Вы легко догадались, совершенно обгорел, ибо девки про него тоже начисто забыли. Слава богу, что претензии он предъявил Ларисе, а не мне. Она их, кстати, не приняла и тут у них такое началось, что он надолго забыл про гражданскую войну. Но это совсем другая история.

Я же, после десятиминутного копания в компьютере, нашел все, что мне было нужно и, по здравом размышлении, остановился в конце концов на последней разработке бывших супостатов, которая была как раз под калибр 5,56 и называлась "Миниминиган". В переводе на русский это означает "Миниминипушка", хотя проще было бы сказать "микропушка", ибо двойное "мини" у меня ассоциируется разве что с минитрусиками под миниюбкой. Впрочем, у авторов этого термина ассоциации, думаю, были те же самые.

Так что когда Шульгин гонял будущих рейнджеров по турецким камням, я с Левашовым доводил нашу шестистволку, которая в конце концов стала семистволкой. Заодно мы улучшили характеристики патрона 5,45, который является российским аналогом калибра 5,56 (к нашему отбытию в миры иные в России соответствующего патрона еще не было, а предложение переделать "Калашниковы" под патрон НАТО не прошло, причем не из-за патриотизма, а потому, что оружие для рейнджеров уже было надублировано в достаточно больших количествах). Скорострельность игрушки удалось довести до 22000 в минуту, а когда Левашов с целью улучшения охлаждения блока стволов еще чего-то там придумал, получилось совсем хорошо: звук работающего пулемета стал столь же непередаваем, сколь и невыносим.

Мы с Левашовым свои подвиги особенно не афишировали, тем более, что Левашов перед ребятами "держал марку" нейтралитета. Для испытаний мы отъезжали на катере минимум миль на пятнадцать, так что никто ничего не только не видел, но и не слышал.

Результаты превзошли все ожидания. Даже под ярким средиземноморским солнцем луч был явственно виден и в том случае, если трассирующей была каждая третья пуля. Любая мыслимая мишень превращалась в клочки за доли секунды. Я продемонстрировал все это Новикову и Берестину за пару дней перед выпуском рейнджеров, на следующий день, естественно, пришлось отдельно демонстрировать все это Сашке, но не без пользы, потому что он предложил довольно остроумную схему регулирования рассеивания в зависимости от дистанции стрельбы и характера мишени. (По-моему Сашка вообще лучше нас всех разбирается как в оружии, так и в особенностях его применения.) Осталось только разместить пару "семерок", как мы назвали продукт наших усилий, в стандартной башне плавающего бронетранспортера и обеспечить непрерывную подачу патронов. С этим я мучался все оставшиеся до Каховской операции дни. Левашов мне не помогал, поскольку на него опять накатило. Но я справился, и четыре бронетранспортера, участвовавших в Каховской операции в группе Берестина-Басманова, были вооружены "семерками".

Особое место следует отвести демонстрации, которая имела место быть на Херсонесском мысу в присутствии Слащева, Врангеля и их охраны. Поначалу я было хотел и охрану не пускать, но Яшка на меня, помнится, так посмотрел, что я быстро и безболезненно с этой идеей расстался. (Яшкой Слащев, как Вы все понимаете, стал для нас всех намного позже, но сегодня я привык его называть именно так. А вот зауважал его до глубины души я именно после этого взгляда. Словами такого не скажешь.)

Роль живой силы противника играли три с половиной сотни фанерных мишеней, снабженных приспособлением для опрокидывания мишени по попаданию хотя бы одной пули. Больше мы подготовить не успели. Но этого хватило.

Две "семерки" обеспечивают плотность огня более 700 пуль в секунду. Об индивидуальном прицеливании речи идти не может, понятно, что целится надо по групповой мишени и обеспечить достаточную плотность огня.  По нашим прикидкам достаточно было около 10-20 пуль на мишень, то есть несколько секунд непрерывного огня. На деле хватило пяти, хотя в этом и заслуга Шульгина, который исполнял в этот раз роль башенного стрелка. Лучшего стрелка, чем он, я, кстати, тоже не знаю.

 Эта демонстрация была в тот день последней. Врангель и свита уже успели насмотреться на самоходки, на имитацию атаки рейнджеров на армейский узел связи, и много чего еще, после чего Врангель со Слащевым сели вместе со мной и Берестиным в автомобиль и достаточно медленно, чтобы не отстала конвойная сотня, отправились в сторону Балаклавы, по дороге к которой и находился последний полигон.

Мишени были расположены на небольшом возвышении, как бы имитируя заранее пристелянный рубеж обороны. В полукилометре располагался капонир, вырытый, кстати, при помощи направленных взрывов, что тоже было частью предшествующей демонтрации. Тогда же в него въехал бронетранспортер с зачехленной башней. Мы уже намекнули генералу, что он как раз и несет наше секретное оружие. То, что мы сочли возможным применить в настоящий момент, с учетом соотношения сил. Все пояснения давал Берестин, я же был представлен в своем качестве капитана "Валгаллы" и технического консультанта.

Машина остановилась в сотне метров от капонира и генералы некоторое время смотрели в цейсы на мишени, расставленные так, чтобы имитировать атаку трех стрелковых цепей. Потом Берестин спросил, можно ли начинать, и когда Врангель, слегка уже обалдевший от всего увиденного, молча кивнул, проговорил в коробочку "Мотороллы": "Сашка, давай".

Стреляя выхлопом, бронетранспортер выполз из капонира, затормозил, повел башенкой с двумя торчащими из нее кургузыми огрызками, а затем...

Я уже говорил, что звук "семерок" совершенно непередаваем и совершенно непереносим. Врангель, тем не менее, не дрогнул, когда яркий (только трассирующие пули) луч протянулся к мишеням и опрокинул их все, словно струя из брандсбойта. Слащев же после того как стало тихо, икнул и еще крепче прижал к глазам окуляры. Потом опустил бинокль и обернулся к нам с Берестиным. Некоторое время все молчали. Потом Слащев прокашлялся и, слегка заикаясь спросил:

- Так мишени же ф-фанерные? Как же...

Врангель же не сказал ни слова, потом тоже опустил бинокль и молча продолжал смотреть прямо перед собой. Потом тоже прокашлялся и сказал, обращаясь к шоферу: "Поехали туда, посмотрим."

Машина мягко тронулась. Я оглянулся: кое-кто из казаков конвоя крестился, остальные же застыли в седлах полными истуканами и только спустя несколько секунд молодой сотник, командир конвоя, крикнул: "Сотня, рысью...". В этот момент Врангель оглянулся и знаком велел конвою оставаться на месте. Так что тайна "лучей смерти" осталась нераскрытой еще несколько дней, до собственно Каховской операции.

Прибыв на место, Вренгель со Слащевым молча вышли в открытую Берестиным дверцу и стали рассматривать мишени. Семь из них, кстати, уцелели. Показав в сторону одной из них, Берестин сказал:

- Около двух процентов уцелело, как видите. Но в реальности все они, скорее всего, сойдут с ума и не будут представлять никакой угрозы. Или побегут и будут способствовать общей панике. Которой, собственно, мы и добиваемся. Или же заградотряд расстреляет. Это уже все равно.

Никто ему не ответил. Врангель со Слащевым присели на корточки, рассматривая ближнюю к ним мишень. В нее, по капризу статистики, попало семь пуль. Попало довольно кучно: пять почти кругом и две чуть в стороне. Секунд десять они не говорили ни слова, затем Слашев поднял голову и сказал, показывая на пробоины:

- Тот же калибр, что и ваших автоматов. 5.45, верно? - Как всегда, он быстро сориентировался. - Какая скорострельность?

Я хотел было ответить, но Берестин жестом остановил меня:

- Башенная установка из двух пулеметов дает более 700 пуль в секунду. Приблизительно как 70 "Максимов". Или "Льюисов".  Мы планируем использовать в операции четыре таких машины на решающем направлении. Но это относится уже к плану операции, и лучше показывать на карте. Я думаю, здесь уже ничего интересного не осталось. Пойдемте, господа?

- Пойдемте. - Врангель поднялся во весь свой гвардейский рост. - Большевики наверняка подумают, что это какие-нибудь "Лучи смерти".  И паника у них начнется та еще.

Поскольку мы до сих пор никому из аборигенов ничего про "лучи смерти" не говорили, да и про необходимость внесения паники в ряды большевиков упоминалось разве что только в общих чертах, можно было констатировать полную удачу эксперимента. Что я с удовлетворением и отметил.

- И им в этом надо помочь. Лучше всего разбросать листовки над их плацдармом в ночь перед операцией. В листовках предупредить о применении "лучей смерти" и посоветовать немедленно пострелять комиссаров и переходить на нашу сторону. Прочтут, не поверят, конечно, но вот когда это увидят в деле - он кивнул в сторону БТРа, из башенного люка которого торчала голова Сашки, все сомнения у них кончатся. Правда самолетов у нас пока нет, но у вас, надеюсь, найдутся? - Берестин не терял времени.

- Найдутся, конечно найдутся. Если для этого не найдутся, я лично расстреляю начальника авиации. А потом каждого десятого в этом роду войск. - Врангель зло усмехнулся. До сих пор от них было толку чуть, так что если и этого не сделают...

- Сделают, думаю. - Слащев окончательно пришел в себя. Теперь он почти улыбался. - Это - сделают. Минимум трое пилотов есть даже в моем распоряжении. Разведку ведут, когда есть на чем летать, смогут и листовки разбросать. Осталось их только напечатать. А это уже не так трудно.

Вот, собственно, и вся история про "Лучи смерти". Листовки действительно, были разбросаны, правда всего с двух самолетов, что случилось с третьим, уже не помню. Но и двух хватило. Когда позже я отбирал среди пленных квалифицированных матросов (а их было немало и комплектация белогвардейского флота личным составом после Каховской операции существенно улучшилась), чуть ли не все они задавали вопрос, будут ли вооружены "лучами смерти" корабли Черноморского флота. Я (а чаще кто-либо из флотских офицелов) делал мертвое лицо и говорил, что эта информация секретна. Как результат до самой драки с англичанами по флоту циркулировали упорные слухи о лучах, способных обращать в трупы прислугу орудийных башен и командный состав на мостиках линкоров. Ну а после самого боя разговору и было только о "Чайках" и про "лучи смерти" все как-то забыли.

Но до той поры легенда о "лучах смерти" сыграла свою роль по обе стороны фронта на войне с красными. Паника в рядах красных войск принимала невообразимые размеры. И во всех следующих боях красные войска неизменно обращались в бегство, стоило только показаться из-за холма зеленой коробочке бронетранспортера с двумя кургузыми огрызками "семерок", торчащими из низкой башни. Совершенно пропорционально в этих случаях возрастал и дух белых войск. Причем с подачи Новикова, реально бронетранспортеры с "семерками" в боях и не участвовали. Мы все-таки очень боялись, что они могут попасть в руки людей, которых мы не сможем контролировать. Так что в действительности поставленные позже белым войскам БТРы были вооружены обычными "Максимами", которые были выбраны потому, что их водяные кожухи напоминали блоки стволов "семерок". Также было изготовлено несколько выкрашенных в зеленый цвет фанерных копий БТРов, которые одевались на обычные автомобили. Белым генералам были даны соответствующие инструкции и в нужный, переломный момент боя БТРы или фанерные копии просто появлялись на каком-нибудь видном месте, достаточно далеко, чтобы красные войска разбежались до момента их выхода на огневой рубеж. Именно так были выиграны битва за Смоленск и знаменитое сражение у деревни Товарково под Калугой, после которого сам Фрунзе уже смирился с мыслью о неизбежном поражении и стал самым горячим сторонником Троцкого, когда тот предложил начать переговоры о перемирии.

В действительности же "семерки" после Каховки применялись только один раз: во время боев с остатками армии Махно. Причем не с БТРов, а с борта "Муромца", который был специально зарезервирован для этой цели. Про Махно в связи с этой историей стоит упомянуть и еще в одном аспекте. Он оказался одним из самых грамотных теоретиков гражданской войны. В нашей родной реальности именно Махно в конце лета того же года сформировал пулеметный полк, в составе которого было около трехсот установленных на тачанки "Льюисов". По огневой мощи (если считать число пуль в секунду, не отвлекаясь на такие подробности, как трудности управления такой массой тачанок, длительность непрерывного огня и пр.) он даже превосходил нашу группу из четырех БТРов с "семерками" (3000 пуль в секунду против 2800).  В "старой" реальности именно пулеметный полк Махно сыграл решающую роль в разгроме конницы Барбовича и вообще во всей крымской операции большевиков, воюя на их стороне. Его даже не решились трогать красные, когда после разгрома белых войск приступили к истреблению махновцев. Мы же, прекрасно зная возможности этого полка, как раз против него и применили однажды тот самый "Муромец" в специсполнении, тем предвосхитив появление американских "Ganship"ов". Для тех, кто не очень интересовался историей Въетнамской войны, могу пояснить, что это имя американцы дали поначалу старому доброму "Дугласу-3", возле боковой двери которого устанавливалось несколько шестиствольных пулеметов (в те времена еще калибра 7,62) и, иногда, классический "Вулкан". Об эффективности их во Въетнамскую войну ходят легенды, причем оппоненты (в смысле отечественные вояки) возражают что-то несусветно-теоретическое, из чего можно сделать (по аналогии с другими отечественными историями), что янкесы даже не преувеличивают. Разве что в разумных мерках, то есть не более, чем на порядок, ибо кто на войне не врет (см. выше про пулеметчика и "Мессершмиты"). Позже "Дугласы" были заменены на С-130-е, но, как я понимаю, без особого успеха. Но про "Дуглас" и его отечественную историю - ниже, когда до него дойдут руки и очередь.

Поначалу мы предполагали, подражая американцам, поставить две "семерки" поперек корпуса для стрельбы через боковую дверь поперек оси полета. Но "Муромец" по своим летно-тактическим данным сильно уступает "дугласу", на котором впервые были установлены "Вулканы". В нашем случае это позволило в конце концов использовать в качестве "орудийной платформы" открытую площадку, оборудованную в верхней части корпуса. И этим сразу были решены несколько проблем. Как вы понимаете, резко облегчился маневр огнем. Простое, но остроумное приспособление позволило каждой из спаренных "семерок" вести огонь независимо в круговом секторе. То есть сам стрелок лежит на площадке, которая при помощи примитивного (ручного, что тоже важно) механизма легко вращается вокруг своей центральной оси, через которую подаются патроны. Таких блоков на "Муромец" поместилось два.

Первое (и единственное до сих пор) применение "Муромца" с "семерками" имело место где-то через месяц после Каховской опрерации, когда левый фланг Слащева стал испытывать заметное давление со стороны махновцев. Но это другая история, про нее чуть позже.

В завершение надо отметить, что батька Махно остался жив и наши с ним взаимоотношения были (и остаются) очень и очень непростыми. Ко мне, кстати, он испытывает даже нечто вроде симпатии, ибо в сентябре-октябре двадцатого года лечился на "Валгалле" (без помощи браслета, потому так долго). Что не мешает ему до сих пор оставаться неким аналогом Ясира Арафата. Переодически контрразведка вылавливает очередных диверсантов (или бандитов, кому как больше нравится), совершенно очевидно связанных с ним, но относительно самого батьки мы с Врангелем совместно решили, что лучше его не трогать. Причина проста до беса - сам по себе Махно остается до сих пор довольно предсказуемой личностью, само существование которой предотвращает возникновение в этой (хотите политической, хотите экологической) нише другого батьки, с которым не то чтобы справиться будет труднее, нет, но деятельность которого приведет к куда большим жертвам, прежде всего среди гражданского населения Украины, которое во время охоты за бандами страдает в первую очередь. А что до "бандитов", так и самому батьке несладко в окружении отпетых авантюристов, прошедших серьезную школу за два года гражданской войны. И периодическая посылка одного-двух таких "вундеркиндеров" на охоту за бароном Врангелем до сих пор (напомню, что я писал эти строки в конце двадцать третьего года) служит для "батьки" вполне приемлемым способом очищения от "особо способных" соратников.

Если же вернуться к предкаховской эпопее, то после демонстрации было небольшое совещание в развернутой нами штабной палатке, на котором Берестин представил свой план сражения за Каховский плацдарм и наметки последующих операций. Именно после этого совещания, надо полагать, Верховный решился довериться нам целиком и полностью. Не скажу, что всегда отношения с ним были гладкими, и в особенности он встал на дыбы, когда Сашка привез Колчака. Но все равно мы его уговорили. Безо всякого внушения, конечно. Было долгое совещание, на котором Новиков обрисовал наши печальные перспективы, если проливы останутся в руках англичан, а я доложил общий план операции по захвату проливов и высказал в конце свои соображения о том, что без Колчака операция, да и все развитие флота в будущем, будут поставлены под угрозу. Слава Богу, что никого из флотских офицеров на том совещании не было. Я прошелся по нашему многострадальному флоту от всей души и не могу сказать, что Врангелю это особенно не понравилось. И ему некуда было деться, потому что Колчак свои способности в управлении флотом к тому времени уже доказал. Но я забежал вперед. С адмиралом очень много связано и про него - тоже потом. Пока же можно сказать, что наши отношения с Врангелем с самого начала были обоюдовыгодными и потому становятся все более прочными (но не более простыми) год от года. Сказанные во время второй встречи Новиковым слова, что мы нуждаемся в прочной власти и потому будем его, генерала Врангеля, власть укреплять, слова, подтвержденные позже всеми нашими действиями, заложили для этого хорошую основу. Ну, конечно, не последнюю роль играет и элементарное отсутствие конкуренции.

Наше влияние настолько проникло во все щели действительности Югороссии, что иногда приходится буквально охотиться за журналистами, которые хотят эту нашу роль выпятить. Мы в свое время решили, что лучше всего, чтобы в печати про нас не было вообще ничего. Естественно, применять формальные запреты было как-то "не комельфо", поэтому Кирсанову пришлось создавать специальную службу для контроля за прессой. Со временем эта идея как-то прижилась, и хотя до сих пор они иногда цапаются с Врангелем по поводу границ и принципов, но на деле Врангель следует нашим правилам почти всегда.

"Илья Муромец"

С самого начала нашей крымской одиссеи мне пришлось заниматься не столько флотом, сколько авиацией. Кроме меня делать это было просто некому, а делать было необходимо. Вот я и пошел по стопам Можайского, который, как известно, тоже был флотским офицером. Лично для меня авиация представляла особый интерес прежде всего потому, что я вынес из военно-морской истории 20-го века простую истину: авиация стала главной ударной силой флота. Это стало ясно особо способным флотоводцам (и прежде всего адмиралу Ямамото) еще в 30-х и было окончательно подтверждено всей историей 2-й мировой войны, в том числе и нашими поражениями 41-го и 42-го годов на Черном море и на Балтике, и, в еще большей мере, почти анекдотической историей развития советского флота после Великой Отечественной войны. Игнорирование этого очевидного всему миру факта советским руководством и сделало наш флот самым бесполезным флотом в мире. Понятно, что я пойти по их стопам не мог. И хотя еще при проектировании "Валгаллы" я нацелился на "Чайку", как на основной палубный (и вообще боевой) самолет, первым моим опытом стал "Илья Муромец", с которым все было далеко не так просто, как, опять-таки, описал Звягинцев.

Начать с "Ильи Муромца" мне пришлось совсем не в приложении к флотским задачам и, надо сказать, от большой нужды. В июле - августе 20-го проект "Чайки" еще не был готов настолько, чтобы запускать дубликатор, а вот необходимость в авиации возникла острая.

Непосредственно перед Каховской операцией мы в разведданных особенно не нуждались по понятным причинам - до ее начала нам хватало "легальных источников" в виде исторических трудов и мемуаров. Но при рассмотрении ее перспектив в общем было ясно, что без авиации нам придется чем дальше, тем хуже. Тем не менее головы у нас на этот счет особенно не болела по той простой причине, что им хватало о чем болеть еще. Вначале надо было налаживать отношения с Врангелем, затем - готовить саму операцию. О том, что будет после этого, не хотелось даже думать: до этого надо было еще дожить. На последнем нашем совещании в ночь перед отбытием Алексея и Сашки на фронт мы вчетвером (Олега мы предпочитали не трогать) допоздна просидели над картами, ломая голову, с какой стороны может незаметно подобраться известный всем зверь на букву "П" и только когда собрались расходиться, я спросил Берестина;
- Леш, а коли все выйдет, что потом будете делать?

Берестин в этот момент стоял у иллюминатора и устало пялился в черную, как смола южную ночь, лишь слегка разбавленную редкими огнями на берегу Северной бухты. Он пожал плечами и даже не посмотрел на меня поначалу. Только через несколько секунд отвел взгляд от иллюминатора и переспросил:
- О чем ты, Дим? Предварительно я показал еще Врангелю, ты присутствовал, а точнее, сам понимаешь, не знаю и сам ничего.
- Что сам не знаешь, я понимаю. Я про то, что через пару дней после удачного для нас исхода операции всем мемуарам в качестве источников п...дец наступит, а тогда?  Разведка у Врангеля не знаю как поставлена, но вряд ли у него по Штирлицу в каждом красном штабу. И даже если есть кто, радисток при них, боюсь не значится. Тут хотя бы авиаразведку наладить. А то наших ребят придется бросать, как в прорубь. Ты думал про это?
- Как не думать, думал. Суворину трех человек я выделил. Специально их подбирал хоть с каким-то опытом штабной работы. Компьютер дает какой-то прогноз, но сам понимаешь...
- Понимаю. От ошибок экстраполяции никакой компьютер не спасет. Чудес не бывает и штабу над чем-то думать надо. Ты хоть договорился бы с Врангелем о проведении авиаразведки. Должны же у него самолеты быть. Хоть сколько-нибудь.
- Да есть. И из них аж семнадцать исправных. Ладно, хорошо, что напомнил, попробую. А как у тебя дела с "Чайкой".
- Да никак. Проект, как я его задумывал, еще доводить и доводить. Исходные чертежи отцифрованы только частично. В общем - еще минимум на месяц работы мне и Левашову.
- Боюсь два и только тебе. Сам понимаешь, что на Левашова полагаться в данной обстановке как-то не очень.
- Знаешь, я разберусь, наверное, на кого мне полагаться, а на кого - нет. Не забывай, что мы с Левашовым плавали вместе не один год, причем он был под моим началом. Я не хочу ничего плохого сказать в его отношении, но как-нибудь...

В ответ Новиков внимательно посмотрел на меня и пожал плечами:
- Тебе виднее. Ладно. Что делать-то? Ты у нас ближе к технике. Что тут у них вообще летает?
- Я думаю, "Илья Муромец". По крайне мере это единственная машина с чисто российскими корнями. Я не такой националист, чтобы вопить, что Россия - родина слонов и авиации, но технология как-то лучше идет там, где ее с самого начала делали. Так что я склоняюсь именно к этому варианту. Машина вроде надежная, на фронте летала почти без потерь.

- "Муромец", так "Муромец". Ты придумал, тебе и карты в руки. Надеюсь, хотя бы один экземпляр у них найдется. Короче - это на тебе.
- Договорились.

В Севастополе нашлось целых два экземпляра "Муромца", но оба были в таком "отличном" состоянии, что мне в последующие дни казалось, что лучше бы нашлись чертежи. Увы. Чертежей мы так и не нашли. Последующие несколько дней я, Левашов и трое офицеров спали по три часа в сутки, но через пару дней после окончания Каховской операции наш "Муромец" поднялся-таки в воздух. Слава Богу, нашлось целых два пилота, которые имели какой-то опыт полетов на этой "каракатице", как мы его окрестили. Причем один из них обладал и определенным даром конструктора и впоследствии именно он возглавлял все направление "Муромца", которое совсем не заглохло с появлением "Ли-2", на что нашлись свои причины, прежде всего технологического характера. И еще через день пилоты в сопровождении двух наших офицеров (и еще трех добровольцев из числа охраны Врангеля) отбыли на "Муромце" на фронт. Переделки "каракатицы" были кардинальными: например: вместо четырех моторов (которые давно просились в металлолом) поставили два М-17 (которым на деле послужили прототипами немецкие БМВ-6, мы же использовали оба источника, да простят нас националисты с той и с другой стороны). В результате летные данные "Муромца", как вы понимаете, хуже не стали. Нагрузка в шестнадцать человек оказалась для него вполне подъемной. И я вздохнул с облегчением, когда неуклюжая тень исчезла за горизонтом. 

На фронте "Муромец" показал себя более чем неплохо, и оставался на протяжении двух недель единственным самолетом, который летал почти по двадцать часов в сутки. Одновременно с ним эксплуатировалось около полудесятка других моделей: от "Ньюпоров" до "Вуазенов". Но "Муромец" остался единственным самолетом, который прошел всю компанию - до полета на Москву включительно, - и практически без поломок. Впрочем, большевикам на следующий день после Каховской операции было уже не до полетов. "Лучи смерти", понимаете ли.

Второй "Муромец" с самого начала готовился под две "семерки" на крыше салона и возни с ним было, сами понимаете сколько. К тому же он с самого начала отличался достаточно "хлипким" техническим состоянием и именно на нем я пережил несколько жутких мгновений, когда на взлете разом обрезало оба двигателя (двигатели были ни при чем, прервалась подача бензина из расходного бака). Браслета на мне в тот раз не было - все они разошлись по тем из нас, кто воевал и я здорово струхнул, наблюдая как надвигается на меня кривая липа, которая росла на краю аэродрома. Каким-то чудом мы хлопнули машину на землю, задев упомянутую липу только крылом, которое немедленно рассыпалось в прах. Следующие тридцать часов я не вылазил из компьютерной комнаты, пичкая дупликатор самопальными чертежами.

Но ве заканчивается и после того, как изготовленные в результате этой тридцатичасовой опупеи запчасти стали на место, "Муромец" таки-полетел (и летает, кстати, до сих пор, хотя именно на нем мы пробовали впоследствии множество нововведений. Впрочем, именно по этой причине он, скорее всего, и летает так долго и хорошо).

Но все по порядку. К тому моменту, когда мы с Сашкой (я за штурвалом, а Сашка за одной из "семерок") отстрелялись по всем мишеням и благополучно посадили "каракатицу", после чего Сашка спешно отбыл на фронт, а я поехал на Графскую пристань, как-раз поспела информация от Махно.

Естественно, мы заранее знали о том, что в степях Украины отечественные гении готовят массированное применение "Льюисов" с обычных тачанок. Именно по этой причине один из наших "нелегалов" и был заброшен в Гуляй-поле, благо он изначально был откуда-то из тех краев. Нельзя сказать, что ему сразу улыбнулась фортуна - подозрительный Лева Задов все-таки посадил его под замок, - но все кончилось благополучно и Левашову даже не пришлось применять прямой канал для спасения ценного сотрудника. Имя его я раскрывать не буду - он и в дальнейшем достаточно плодотворно работал (и до сих пор работает) на ведомство Кирсанова. Прямой канал он применил через две с небольшим недели для спасения самого Махно. Но это совсем другая история, и о ней - позже.

Пока же в связи с подходом к Александровску крупных сил белой кавалерии Махно форсировал формирование своего пулеметного полка. Его, как я уже упоминал, мы опасались в первую очередь. Полковник Суворин (позже, после истории с эсминцем, его на этом участке заменил Кирсанов) встретил меня на пирсе возле затребованного мною заранее катера и пока мы шли к "Валгалле", в двух словах сказал о полученном сообщении. Не могу сказать, что меня это сильно обрадовало, по понятным причинам мы далеко не всегда информировали "аборигенов" обо всех тонкостях операций по обеспечению "светлого капиталистического будущего" России и в данный момент садится за штурвал "Муромца" было ну совсем не вовремя. Но одновременно полученная из штаба Врангеля информация о продвижении белой конницы (по иронии судьбы того же Барабовича) не давала нам никаких шансов на уклонение. Достаточно быстро мы прикинули, что вылетать придется рано утром, и присутствовать на подъеме флага я уже не успевал (напоминаю, что без самых серьезных причин я старался эту процедуру не пропускать). Вернуть Сашку было уже практически невозможно, он улетел на фронт на самолете, не оборудованном рацией, (кажется, это был один из "Ньюпоров"). Я же в первый раз должен был покинуть "Валгаллу" более, чем на несколько часов с самого момента ее спуска на воду. Как все уже знают, я не особенно интересовался сухопутными делами, но столь важную операцию не стоило пускать на самотек, оставляя без пристального присмотра с нашей стороны. Да и посадить в кресло второго пилота на тот момент кроме меня было просто некого.

Первым пилотом был достаточно старый по меркам авиации начала столетия капитан Салтыков. Он летал на фронте, начиная с мая месяца 1915 года, поначалу на легких самолетах, потом на гидропланах, в самом начале января 17-го года потерпел аварию над Балтикой и после трехдневного скитания вдоль береговой полосы был взят в плен немецким патрулем. Тут как раз в России случилась революция, а поскольку он встретил у немцев своего старого, еще с довоенных лет знакомого и коллегу (он в пилоты попал из технического персонала), то он так и задержался в Германии до начала 18-го года. Затем вернулся в Россию и несколько месяцев, почти год, служил у красных. Именно там и сел на "Муромец". Поначалу служба у красных ему даже нравилась, вот только потом ему в качестве начальника поставили абсолютно неграмотного и злобного краскома, который писал на него доносы: не менее одного за полет. После трех полетов его предупредил начальник особого отдела, тоже бывший офицер, причем из числа латышских стрелков, что следующего доноса он проигнорировать уже не сможет, и они вдвоем угнали к белым случившийся на аэродроме "Вуазен". Старая перечница еще смогла взлететь, но через несколько десятков километров сдохла и до белых они добирались с приключениями, достойными отдельной книги. По дороге он похоронил своего уже друга-латыша, павшего как раз от руки махновцев, так что у него были с ними особые счеты.

При испытаниях (или облете, называйте это как хотите) первого "Муромца" он показал себя вполне грамотным пилотом и был мною утвержден в качестве боевого пилота для миссии к махновцам, которая планировалась с самого начала. Полетав на фронте около недели, он вернулся в Севастополь как раз вовремя, чтобы вместе со мной приступить к облету второго "Муромца". Именно с ним мы тянули изо всех сил штурвалы, чтобы уйти от злосчастной липы. Вообще не скажу, чтобы он пилотировал заметно лучше меня, но "Муромец" - машина тяжелая и дорогая и по этой причине пилотов должно быть двое. То, что я был вторым, а он первым, было не более, чем условностью, мы с ним прекрасно понимали, кто что умеет и драться за власть на летной палубе не собирались.

В качестве пулеметчиков были два офицера (фамилия одного, насколько я помню, была Мальцев, а вот про второго я помню только, что звали его "Лешей". Сашка наскоро обучил их, чему сам умел, хотя в случае с Лешкой трудно сказать, кто на самом деле учился. Ну а бортинженером с нами летел ни много ни мало, как сам Архангельский, бывший зам Сикорского по тяжелым самолетам. Кроме того, в состав экипажа входило еще двое боковых стрелков. Они со своими ПК должны были защищать нас от красных истребителей, буде такие появятся. В этом качестве были взяты два подпоручика из охраны Слащева. Стреляли они, я надеялся, неплохо, а больше от них ничего и не требовалось. В реальности они не понадобились, и это все, что я могу про них рассказать.

Утром (я проснулся по будильнику около четырех утра) я тихонько вылез из постели, оставив тихо сопящую Наталью и минут пять вертелся под душем. Естественно, когда я, кутаясь в халат, выполз из душевой, Наталья уже хлопотала на кухне. Я только усмехнулся: "Знала бы, куда отправляет", но, как выяснилось, зря усмехался. Наталья нюхом чувствовала все мои авантюры задолго до того, как они входили в активное состояние. Вот и в этот раз именно она в момент расставания у трапа достала из кармана халата и застегнула на моей руке браслет, после чего перекрестила (что делала далеко не всегда) и отвернулась, чтобы я, не дай Бог, не заметил блеска слез в ее глазах. Но я заметил, и кто знает, может именно это воспоминание остановило меня, когда через двадцать восемь часов я, полный боевого азарта, принимал решение, идти мне на последний, третий заход, или же двух будет достаточно. Еще через пару лет я, совершенно случайно, узнал, что результат как раз третьего захода был под очень большим вопросом. Чудом выживший после первых двух заходов мужичок, если верить ему, один из авторов коллективной идеи массированого применения "Льюисов", истекая кровью, ждал нашего прохода над своей головой. По сценарию боя такой проход был бы как раз необходим. Это еще не значит, что он бы обязательно попал, но... Так что опять спасибо Наталье.

Про собственно операцию рассказывать как-то не очень хочется. Во-первых, скучно, а во-вторых нет особой доблести в том, чтобы укладывать штабелями собственных соотечественников, в особенности за то, что кто-то из них оказался достаточно сообразителен, чтобы уловить очевидную ныне идею про значение высокой плотности огня.

 "Чайка"

Колчак оказался совершенно нормальным мужиком и не было у него ни следа от всех этих комплексов, о которых упоминал Звягинцев. В особенности после того, как Сильвия повторила с ним тот же фокус, что и генералом Врангелем. Провда надо отметить, что никакого программирования в стиле гипнотического внедрения в сознание кодированых фраз она не производила ни с Врангелем, ни, тем более с Колчаком. Это было бы крайне опасно, ибо при подобном воздействии происходит как бы надлом личности, начинают катастрофически быстро накапливаться внутренние противоречия и положиться на "закодированного" человека на самом деле нельзя уже ни в чем. Так что наши отношения с генералом были (и продолжают оставаться) очень и очень сложными: Врангель ох как не прост и наше громадное влияние на судьбы России до сих пор терпит с трудом, и в среднем раз в полгода возникает очередной конфликт, который Новикову и Сильвии приходится гасить титаническими усилиями и ценой многих жертв. Взять например строительство ДнепроГЭС или Новониколаевских верфей или судьбу Махно. Но про это в другой раз, всему свое время.

С Сашкой Колчаком мы на самом деле сразу же сошлись характерами, что было довольно просто сделать. Для меня с Фрунзенки он был одним из авторитетов, и мне не составило особого труда, цитируя ему его самого (но в меру!) представить себя эдаким его поклонником-учеником. Точнее не его самого, а той, начатой еще адмиралом Макаровым линии развития флота, которую и он и я продолжали и развивали, причем я еще и исходя из всего того, что знал к концу двадцатого века. Я при первой же нормальной встрече попросил его надписать с полдесятка дореволюционных изданий его трудов, потом мы пошли обсасывать последние операции первой мировой, о которых он имел мало сведений и, смею утверждать, я приятно поразил его, с опережением выдавая ему те самые оценки событий, которые ждал от него самого. Человек он был не только умный и интиллигентный, но также увлекающийся и азартный. Мы мгновенно стали понимать друг друга с полуслова, к тому же здорово напились и когда в этом состоянии я начал демонстрировать ему некоторые возможности "Валгаллы", восторгу его не было предела. Он с ходу, несмотря на подпитие, понял и оценил принцип действия и возможности радиолокатора, от этого чуть не протрезвел, пришлось добавить снова и закончили мы обсуждением перспектив развития российского военного и торгового флота, придя к общему выводу, что нам бы лет пять - семь, и равных нам на морях не будет. После этого Наталья постелила ему у меня в кабинете и с той встречи мы действительно стали друзьями. Так что ни о какой ревности с его стороны и речи быть не могло, а бинокль в конце драчки с англичанами он разбил просто от восторга.

И еще я должен быть благодарен Наталье. Лишенный семейной жизни Колчак очень к ней привязался, и, наблюдая наши отношения, завидовал нам той ровной и светлой завистью, которая давала надежду на то, что и сам он со временем найдет свое семейное счастье. Для этого прежде всего надо было обнаружить следы Анны Васильевны Тимиревой, о чем и он и я настоятельно просили Шульгина, а он, в свою очередь, выдал это задание Кирсанову. Но это оказалось ох непростым делом и растянулось на целых семь месяцев, а до той поры он стал почти членом семьи, тем более, что многие наши дела ним приходилось решать, пользуясь возможностями компьютеров "Валгаллы". Они его, естественно, тоже заинтересовали, но тут я сумел наврать что-то, пообещав, что нечто подобное запустим в производство в России лет эдак через десять - пятнадцать. Это его устроило, в особенности, когда он получил мои заверения в том, что у янкесов и британцев ничего похожего нет, а свою якобы созданную в Южной Африке технологическую базу нам пришлось уничтожить по понятным причинам: чтобы другим не досталась.

Позже к нашей компании присоединился Яшка Слащев, на которого Наталья воздействовала точно также, невзирая на то, что он был относительно удачно женат. Втроем мы и составили тот военно-технологический комитет, который к концу двадцатых годов позволил нам оставить далеко позади все мировые державы по уровню технического оснащения армии и флота. В особенности флота.

Идею о том, что авиация становится главной ударной силой флота Колчак воспринял сразу и прочно. Как раз во время того похода на двух эсминцах, когда я демонстрировал ему наши "Чайки" в действии. Так что никакого горестного обалдения он не пережил, наоборот наполнился ровной спокойной уверенностью в том, что у него в руках, как у флотоводца, сила, которой нет равных. Мне даже пришлось долго с ним воевать, пока он не отказался от планов размещения ударной авиации в Проливах. Слава Богу, он не хуже меня понимал, что главное - идеи, и по этой причине лучше держать "Чайки" и все то, что за ними последовало, в секрете от всех остальных игроков мировой политики. А возле Проливов достаточно развернуть аэродромную сеть и почаще посылать военных летчиков полетать в тех краях на гражданских самолетах. Именно тогда мы стали создавать в таврийских степях военно-промышленный центр, эдакий аналог Денвера в США после второй мировой войны. А в Николаеве в ноябре двадцать первого года были заложены первые отечественные авианосцы разных типов: ударный, легкий и сразу пять эскортных. Естественно, главное внимание оказывалось ударному "Адмиралу Макарову", но эскортные, будучи самыми простыми и дешевыми, вошли в строй первыми и мы даже смогли их использовать в операции по захвату Кавказа. Именно они сыграли главную роль в уничтожении турецкого корпуса, когда "великий Ататюрк" попытался, не уведомив нас, захватить часть Армении, изображая нашего союзника и пользуясь слабостью остатков одиннадцатой армии большевиков. "Чайки" с трех авианосцев сменяя друг друга в воздухе, за трое суток непрерывной штурмовки буквально смели своими ШКАСами с лица земли от двадцати пяти до сорока тысяч отборных турецких войск. Точнее их никто не считал - не до того было. Этот эпизод даже не вызвал дипломатического скандала: слишком страшной оказалась для турок одномоментная гибель лучших их войск. Ататюрк счел за лучшее просто промолчать, будто и не было ничего, а Новиков, которого я лично провез на "спарке" над ущельями, в которых нашли свои могилы турки, долго не мог прийти в себя от увиденного.

"Чайка" стала основным типом нашего самолета как в истребительном, так и в ударном варианте. Первые семнадцать штук были сделаны с помощью дупликатора "Валгаллы", но потом нам пришлось из кожи наизнанку выворачиваться, чтобы наладить обычную технологию их производства. Руководил проектом Поликарпов, не без усилий вытащеный из Совдепии, как мы называли удельное княжество Троцкого. В первую мировую он у Сикорского отвечал за истребительное направление, так что лучше настоящего автора "Чайки" мы найти не могли. Я лично наплел ему откуда взялись на "опытной" серии столь легкие и прочные материалы, и главное, чем ему пришлось заниматься, был подбор заменителей и налаживание их производства. Вместе с нами, конечно.

Чтобы вся история стала с "Чайкой" стала яснее и вы поняли, насколько она для нас была важна в свете всей нашей последующей деятельности, напомним, что представлял собой базовый вариант, выпускавшийся в СССР с 1938 по 1940 год (тогда было построено 3457 таких машин). Данные привожу по последним модификациям: И-153В, ТК, ГК. Двигатель М-63 развивал 930 л.с., а на взлетном режиме чуть более 1000 лошадиных сил и был расчитан на бензин с октановым числом около 70. Сухой вес составлял около полутора тонн, максимальный взлетный около двух. Вооружение состояло из 4-х пулеметов ШКАС (напомню, что ШКАС так и остался самым скорострельным пулеметом традиционной конструкции в мире, его скорострельность 1800 выстрелов в минуту была превышены только американскими моделями с вращающимися стволами). Большие патронные ящики вмещали почти четыре тысячи патронов, то есть по 1000 на ствол. Вместо ШКАСов на некоторых модификациях стояли 4 БС или две пушки ШВАК, но патронов было поменьше: около 300 на ствол для БС и 210 для ШВАК. Под крыльями были направляющие для РС и допускалась подвеска бомбы весом до 200 кг. Максимальная скорость у земли составляла 360, на высоте 440 км/час, размах крыльев 10 метров, длина самолета чуть более шести метров. Время виража около 14 секунд, что было не так плохо, но гораздо хуже, чем у предшественника И-15, который разворачивался на 360 градусов вообще за 8 секунд. Сказывалась гораздо большая нагрузка на крыло.

Еще в Замке я обратил на эту машину особое внимание, но тогда имел в виду прежде всего ее использование с борта "Валгаллы" в качестве легкого палубного штурмовика и разведчика. Как истребитель она могла действовать против вертолетов конца двадцатого века, а при оборудовании ракетами "воздух-воздух" и против более совершенных поршневых самолетов, но, конечно, в ограниченных масштабах. Тогда же я выполнил проработки по возможной модификации: уменьшение сухого веса за счет применения более прочных и легких материалов, сменные блоки бортового оружия, которые позволяли бы иметь 8 ШКАСов или БС в блоках по 2, конформные (то есть как бы "прилепляемые" к плоскости снизу и сверху) патронные ящики для сохранения цифры того же боезапаса в расчете на ствол, семь точек внешней подвески, из которых центральная допускала бы нагрузку в три тонны, что позволяло подвешивать авиационную торпеду или бомбу весом до тонны и иметь при этом возможность хотя бы разворотов с перегрузкой до 2 - 2.5 g. Остальные точки подвески использоваться для блоков по 7 80-мм НУРС (старые добрые C8) или более мелких бомб. Емкость бензобаков предполагалось увеличить до 430 кг, использовав пространство под полом кабины и за ней и введя подкачку бензина в расходный бак автоматическим насосом для сохранения центровки. Баки протектированные и заполнены пенопластом, Летчика защищала титановая бронеспинка сзади, титановые же пластины с боков. Двигатель защищал летчика спереди, а протектированный бензобак снизу. Для улучшения обзора кабина была сильно поднята и снабжена каплевидным фонарем. Взлет с полной нагрузкой должен был осуществляться с пороховым ускорителем. Было запроектировано катапультное кресло для летчика, рассчитанное на нулевые высоту и скорость - как в лучших разработках 70-х. Если даже в Германии то ли в 44-м, то ли уже в 45-м запретили принимать на вооружение новые самолеты без катапультных кресел, то мне сам Бог велел позаботиться о себе и ближайших товарищах: В то время я не знал, кому на "Чайке" придется летать и полагал, что скорее всего нам самим.

Двигатель был взят за основу тот же М-63, но достаточно сильно переделан. Во-первых, за счет увеличения диаметра поршней удалось увеличить его рабочий объем на 27%. Применение расчитанной на компьютере схемы оребрения и обтекания резко улучшило тепловой режим. Точный расчет камеры сгорания и непосредственный вспрыск топлива в цилиндры позволили "спрямить" тяговые характеристики по оборотам и нагрузке, а за счет применения бензина Б-100 и одноступенчатого нагнетателя (двухступенчатый было просто некуда ставить) удалось увеличить компрессию и довести его мощность до 1650 "лошадок" в максимальном и до 1830 в форсированном (взлетном) режиме. Винт поставил четырехлопастный, переменного шага, что позволило укоротить шасси и, использовав в его конструкции высокопрочные стали, довести его прочность до норм, позволяющих садится без выравнивания, что является стандартным требованием к палубным самолетам. Был предусмотрен убираемый тормозной гак. Но при использовании машины с береговых аэродромов его можно было демонтировать.

В результате всех этих модификаций сухой вес (он считался для машины, оборудованой 4 синхронными ШКАСами с боезапасом 4000 патронов - они не снимались, в отличие от другого вооружения) едва-едва получилось удержать в пределах 1750 кг, что было максимально допустимым при слегка уменьшенной, по сравнению с прототипом, площади нижней плоскости. И это несмотря на применение углепластика и титана для несущих и силовых элементов. Кевларовая обшивка крыльев, кстати, была однослойной и в смысле веса почти ничего не дала. Просто кевлар был для меня доступней и технологичнее полотна, пропитанного нитролаком.

Еще в Замке я потратил на все это до черта времени и был весьма огорчен, когда от полетной палубы на "Валгалле" пришлось отказаться по той простой причине, что не было времени: настала пора сматываться. Хотел было посчитать поплавковую модификацию и все, что к ней требуется (катапульта, подъемник и пр.), но тут же понял, что времени на это уйдет не меньше, чем на полетную палубу со всеми ее лифтами и тормозными тросами. И плюнул. Но в Крыму, когда задумывал драчку с англичанами, вспомнил и понемногу приступил к реализации проекта "в металле".

К слову, компьютеры "Валгаллы" совсем не так всемогущи. Используемые ими методы расчетов, как я понял, не совершеннее тех, что были придуманы к моменту нашего исхода с Земли, точнее просто те же самые, и только громадная вычислительная мощность позволяет что-то считать. Многое не расчитывается просто потому, что нет способов расчета. И многое считатся просто неправильно. И по этим причинам испытания и доводка первой "Чайки", которые проводились мною с октября по декабрь 20-го, отняли у меня много времени и сил. Но результат себя оправдал. Введение механизации крыла (закрылков и автоматических предкрылков) позволило довести время виража до 8,5 секунды, а посадочную скорость до 87 км/час. Максимальная у земли составила 435, что тоже было ох как хорошо. А на высоте 5 тыс метров аж 511 км/час. Я такого от биплана не ожидал. При пикировании удалось перевалить за 670, но это был уже предел и мы чуть было не лишились машины из-за флаттера хвостового оперения. Пришлось вводить тормозные щитки, как на МиГ-15. Ну а огонь 8 ШКАСов или БС - просто сказка. Спросите у англичан. Кто живы - ответят. Что касается турков, то и спрашивать не у кого.

Как ни странно, больше всего мы провозились с пороховыми ускорителями. Доводить их пришлось аж до апреля 21-го года. И самой радостной вестью для меня, когда я вернулся после той драки с английскими эсминцами, было сообщение Ирины, что "Чайки", наконец, стали взлетать с 800-килограмовыми бомбами или с торпедами при полном боезапасе для стрелкового оружия и полной заправке. Зато позже, когда было принято решение применять дупликатор только для размножения бумажных денег, брилиантов и ТВЭЛов для реакторов "Валгаллы", да и то, когда совсем припрет, наладить производство ускорителей удалось достаточно легко.

А англичане в бою у мыса Сарыч были приведены к сдаче совсем не "Экзосетами" и даже не торпедами, а топ-мачтовым бомбометанием. "Экзосеты" мы действительно имеем в количестве аж шестнадцати штук, но они так до сих пор и лежат в недрах "Валгаллы" и никогда их не покидали. А топ-мачтовое бомбометание я выбрал из сообжений не эффективности, но эффектности, да еще для того, чтобы задурить голову как англичанам, так и всему остальному миру и тем обезопасить российский флот от авиации еще лет на десять - двадцать. Дело в том, что топ-мачтовое бомбометание требует высокой скорости полета, не менее 300 км/час, иначе бомба не рикошетирует от воды. Также атакуещему самолету требуется мощное стрелковое вооружение, чтобы обрушить на противника такую лавину огня, которая сделает невозможной работу расчетов мелкокалиберной зенитной артилерии и пулеметов. Иначе слишком велика вероятность поражения атакующего самолета на боевом курсе. Торпедоносец может сбросить торпеду и с 30 кабельтовых, а вот топмачтовику умри, но надо пройти над палубой. И самое главное: если не принимать специальных мер, топмачтовое бомбометание не будет эффективным против тяжело бронированых кораблей. Ведь надводные борта у них защищены лучше всего, самым толстым слоем брони. И обычная бомба против нее неэффективна, даже при калибре в полтонны. Так что мы применили кумулятивные заряды, а чтобы бомба ударяла в борт точно носовой частью, использовались специальные тормозные парашюты, которые выбрасывались в момент удара о воду и после рикошета обеспечивали стабилизацию бомбы до удара о борт. Ну а без применения этих ухищрений, которые англичане рассмотреть вряд ли успели, применять топ-мачтовое бомбометание в аналогичной ситуации будет бесполезно. Но рано или поздно до чего-нибудь додумаются обязательно. Или просто перейдут на торпеды, что на самом деле куда эффективнее.

Так что последняя атака "Чаек" на английские линкоры была на самом деле куда более эффектной, хотя мертвых петель никто не описывал. На "Чайке", кстати, технически очень трудно выполнить петлю Нестерова не выходя за перегрузки, при которых ничего серьезного на самом мощном центральном пилоне не удержится. На деле это была атака двух звеньев четырехсамолетного состава с разных направлений. Все восемь машин вели непрерывный пулеметный огонь (32 ШКАСА + 32 БС) и у англичан на атакованных кораблях была выбита половина офицерского состава, если не считать трюмных специалистов и врачей. Остальные, как я понимаю, все в какие-нибудь щелочки, но смотрели. Что называется, любопытство сгубило кошку. Сдаваться надо было, а не смотреть. При третьей атаке, кстати, произошел очень интересный эпизод. Уже находясь на расстоянии метров в 400 - 500 от точки сбрасывания (при скорости сближения более 100 метров в секунду) и открыв огонь на подавление из ШКАСов, поручик Копылов увидел, что "Юнион Джек" уже спущен наполовину и принял решение от атаки отказаться, что топ-мачтовику, кстати, не так просто сделать. Если он не сбросит бомбу, он просто врежется в атакуемый корабль, так как с бомбой не сможет быстро набрать высоту. В тот раз поручик чудом этого избежал, поставив машину "на ножи" и избавившись от бомбы только после отворота в сторону градусов на 30. Сбросить ее немедленно он не посмел, так как высока была вероятность, что она выполнит не один рикошет, а несколько и все равно вмажет по уже сдавшимся англичанам. Парень чудом остался жив - его "Чайка" выровнялась на высоте метра полтора, но не уронил офицерскую честь, за что и получил вместе с "Георгием" личное оружие с надписью "Честь превыше всего" и автографом Колчака. Но я отвлекся. Про "Чайки" вообще и про тот бой в частности следует вести отдельный рассказ.

Вообще самое начало истории с "Чайками" вполне тянуло на анекдот, и если бы не Сильвия, боюсь их не было бы вообще. Именно тогда мы с ней и сдружились по настоящему.

В тот день, когда я вывез две первые "Чайки" на мыс Херсонес на испытания, это и произошло. Конечно, виноват в том, что первая "Чайка" хлопнулась, был я. По инерции думая, что достаточно накачать роботов "Валгаллы" инструкциями, я тщательно ввел в компьютер наставления по пилотированию и выдал роботу, севшему в кабину первой "Чайки" простую до беса инструкцию: взлететь, развернуться и сесть. Что называется, размечтался.

Робот действительно взлетел. Но на развороте "Чайка" завалилась на крыло и неторопливо врезалась в землю. Робота выкинуло, а "Чайка" даже не загорелась. Я обескураженно взирал на эту картину с контрольной вышки (наспех построенной за два дня), и как раз в этот момент за вышкой остановился "джип" с Сашкой и Сильвией. Я выматерился сквозь зубы и спустился вниз, причем, заметьте только для того, чтобы услышать Сашкино: "Дим, привет, дай полетать, а?"

То, что произошло потом, не стоит заносить в анналы, хотя жалко терять такие сокровища русского языка. Выслушав мою тираду, где упоминались, помимо Бога и его родственников также Антон, авторы инструкции по пилотированию "Чайки", сам Александр вместе с его ближними и дальними родственниками, а также много кто (и что) еще, Сашка молча повернулся, сел в "джип" и уехал. Про Сильвию, как я понял, он забыл. Я, кстати, в тот момент забыл про нее тоже.

Именно Сильвия, на самом деле, может считаться крестной матерью "Чайки" и, заодно, всей русской современной авиации. Я ее (Сильвию, а не авиацию) обнаружил только тогда. когда проводил Сашкин джип глазами, выдал вслед ему еще одну тираду, но уже меньшей кинетической энергии, и вернулся на вышку. Сильвия в бинокль смотрела на обломки первой "Чайки". Почувствовав мое приближение она опустила бинокль, искоса взглянула на меня и спросила: "Ты что, Антонова долбоеба в кабину посадил?".

Последовавшая немая сцена достойна пера Гоголя. Куда там "Ревизору". (Хотя,возможно, я и преувеличиваю. Сильвия, например, высоко ценит русскую классическую литературу и со мной в этом вопросе не согласна. С ее точки зрения Гоголь круче.) В общем, прошло не менее минуты, прежде чем я смог хоть что-то сказать. В основном потому, что лихорадочно пытался построить фразу, состоящую из допущенных к использованию в компании женщин слов. Как вы сами понимаете, ничего хорошего у меня не получилось. (Что именно получилось, я уже не помню. Спросите Сильвию, если хотите. У нее память, по моему, абсолютная.)

Сильвия

Пусть не врет. Память у меня действительно абсолютная. Во-первых, мои слова переданы не полностью. После первого вопросительного знака последовало: "Совсем охуел, что ли?". Ответ был в том же приблизительно стиле. К чести Воронцова могу сказать, что впоследствиии мы с ним при общении обходились литературным подмножеством русского языка. Если только не переходили по какой-либо причине на английский.

Воронцов

Ага, на англицком она материлась лучше меня на пару порядков. Родной язык, все-таки. Как я понимаю в этом и была причина. Говорит, что какой-то там из ее дедов был адмиралом. Небось врет, как я понимаю, речь идет не о предке, а о каком-то любовнике. Но Бог с ней. Я ее настолько уважаю, что отдал бы пальму первенства и по-русски. Но здесь, увы, не получится. Для меня русский язык родной.

Сильвия

Да уж!

Воронцов

Короче в следующую минуту выяснилось, что она в своих англиях была пилотом-любителем и даже одной из первых (женщин, конечно) перелетела через Атлантику (под чужим именем, естественно). И под чужим же именем провоевала половину войны в истребительной авиации, сбив шесть "Мессершмитов" и сколько-то там "Юнкерсов". Под конец опять-таки отличилась как первая женщина, завалившая "Фау-1", причем ночью. Налет у нее был какой-то совершенно астрономический: более пяти тысяч часов. Короче, она приехала предложить свои услуги в качестве испытателя. Мои возражения она не очень слушала, молча извлекла из сумочки объемом в кубометр, с которой приехала, меховой комбинезон и шлем, попросила меня застегнуть сзади "молнию" (кто знает, летные комбинезоны, пригодные, например, для того, чтобы справлять нужду, не вылезая, может сообразить, что это действие было не совсем приличным по сути) и отправилась ко второй "Чайке". Когда она по уже приставленной стремянке залезла в кабину, я, естественно, влез следом за ней и удержался от насильственных действий только потому, что услышал, как она, тихо бормоча себе под нос заранее заученную, как я понял,"молитву" (для тех, ко не знает: "молитвой" в авиации называют заранее расписанный порядок предполетной проверки оборудования кабины и состояния машины) принялась щелкать переключателями, будто всю предшествующую жизнь только этим и занималась. Когда речь зашла о состоянии рулей, она требовательно обратилась ко мне и я вынужден был бодро отвечать: "левые элероны в норме", "правые элероны в норме", "руль высоты в норме" и т.д., после чего махнул на все рукой и отработал последнюю команду: "Убрать стремянку". Затем последовало громкое: "От  винта!". А затем "Чайка" тронулась и побежала по траве. Но, вопреки моим ожиданиям, не взлетела, а затормозила на краю поля и побежала обратно. Согласно всем правилам, Сильвия начала с отработки рулежки и только на третий раз стала делать небольшие подлеты. Только тогда я по-настоящему успокоился. Убиваться Сильвия очевидно не собиралась. И первый взлет был произведен ей только через три с половиной часа, когда уже были убраны с поля обломки первой "Чайки".

Надо ли говорить, что именно Сильвия и была тем самым белобрысым парнем со светлыми усиками (наклеенными - пол она не меняла), который позже вывозил наших будущих асов. Я к тому времени тоже летал, однако до нее мне было (и сейчас остается) совсем далеко. Но вывозить Сашку она категорически отказалась и его в первый раз вывозил именно я. До сих пор не понимаю, почему она перед ним стеснялась, ведь ее участие и первая роль в испытаниях ни для кого из нашей компании тайной не были. Позже она что-то там ему демонстрировала в полете, какие-то особенно хитрые моменты или там приемы, но именно позже, когда у него уже появился свой "почерк". Впрочем, я опять забежал вперед.

Через несколько лет, когда пришла пора готовить серийное производство без дупликаторов "Валгаллы", проблемы пошли косяком. На счастье мы нашли в Днепропетровске и в Мариуполе несколько действительно хороших металлургов и сумели наладить выпуск высоколегированых сталей и, пусть сначала в небольших количествах, алюминиевых сплавов. (Вместо дюраля они здесь назваются "днепралем". Тот, кто не видел, с какой гордостью хохлы произносят это слово, ничего в жизни не понимает.) И весной двадцать второго года у нас вошла в строй первая эскадрилья настоящих "Чаек". Они, конечно, были чуть потяжелее, ибо углепластика для несущих полок и кевлара для обшивки не было, но сложные профили из высокопрочной стали и обычное полотно оказались немногим хуже. К тому же я удачно подкинул Поликарпову идею "геодезической" конструкции, которая при этих материалах оказалась наиболее эффективной. Недаром англичане использовали ее в "Велингтонах" аж во время второй мировой. Вооружение первой серии пришлось сделать похуже, но все равно оно было более мощным и разнообразным по сравнению с тем, что было на прототипе 39-го года выпуска: вместо четырех пулеметов "ШКАС" ставилось шесть. Два крыльевых и два синхронных могли меняться на БС, а крыльевые вообще сниматься при высоком весе подвески. Что там наплел Звягинцев про пушку, стреляющую через вал звездообразного движка воздушного охлаждения, не знаю. Такого, насколько я понимаю, быть не может. Через вал стреляли пушки на истребителях с V-образными двигателями жидкостного охлаждения. Что до пушек, то верно, они были, но только в подвесном варианте. Причем была это американская шестистволка "Вулкан" 60-х годов. Освоить его в производстве можно было вполне, и мы освоили, только это потребовало немножко больше времени, так что еще три года вся наша авиация обходилась теми восемью экземплярами, которые были сдублированы с оригинала еще в 20-м году. Но туркам и Тухачевскому вполне хватило "ШКАСов" с РС-ами, которые тоже ничего сложного в производстве не представляли.

Двигатель, в отличии от "опытной серии" пришлось форсировать без применения высокооктанового бензина. Это была та еще задача! Было введено охлаждение поршня снизу струей масла (отечественные разработки конца 40-х годов), добавлен вентилятор охлаждения под капотом, как на "Фокке-Вульфе-190" и для форсажных режимов применен вспрыск воды с метанолом, как на том же Фокке-Вульфе, ибо ОЧ бензина нам с трудом удалось поднять до 80, а лучшего в те времена и в Америке не было. Но на взлетном режиме он стал выдавать почти полторы тысячи "лошадок" и с ноября двадцать второго года мы стали его производить в том же Днепропетровске. Позже он (в нефорсированном варианте, с максимальной взлетной мощностью 1250 л.с.) стал основным двигателем для пассажирской авиации, Ли-2 и АН-2, но про них ниже.

Уже хотя бы по истории с "Чайкой" уважаемый читатель сможет понять, насколько насышеной была наша жизнь в те времена. Такой она оставалась и дальше. Причем именно мне и Левашову пришлось взять на себя основные трудности по внедрению необходимых технологий, ибо все остальные и хуже в этом разбирались и заняты были в основном своими "звездными войнами", оставив "земные" на наших плечах. Но мы не жаловались.

Воронцов

Единственно, кто вместе с нами сразу же стал в упряжку, так это Сильвия и Ирина. Сильвия с самого начала поняла, что нам необходимо лучшее, что может дать современная технология и именно она привезла в Крым весной двадцать второго года Генри Форда. Он был, конечно, одной из самых выдающихся личностей, с которыми я встречался. Встречу мы с Новиковым и Сикорским организовали ему на высшем уровне, и он уехал совершенно очарованый уже не столько Сильвией, сколько Ириной и Сикорским и озаренный планами использования производственной базы Юга России для завоевания рынков Средиземноморья и Средней Азии. Через два месяца были заложены и через полтора - два года построены (на его деньги!) целых пять заводов: Харьковский тракторный, Таганрогский автомобильный (производивший гениальную "Жестяную Лиззи", которую у нас прозвали, естественно, "Лизкой"), тяжелых грузовиков в Кременчуге, дорожных машин в Киеве и транспортного судостроения недалеко от Николаева. Последний был плодом наших с Сашкой Колчаком (к тому времени мы уже прочно были "на ты") усилий по превращению Югоросии в ведущую морскую державу. Форда восхитила идея строить суда на конвейере, он и сам об этом думал, но ему не хватало настоящих судостроителей. И мы ему их нашли! Население Петрограда уменьшилось еще на пятнадцать тысяч инженеров и квалифицированных рабочих, включая членов их семей, зато они нашли новую родину на Украине (которая в этой реальности, надеюсь, никогда не станет независимой), а сухогрузы, танкеры и балкеры для перевозки автомобилей и тракторов, которые в конце двадцать четвертого года стали по одному в неделю сходить со стапелей Новониколаевского завода были лишены присущих серии "Либерти" недостатков и, я думаю, еще полсотни лет будут лучшими в своем роде. Авиацией же Крокодил Гена (как мы между собой стали его называть, приняв во внимание не только его имя, но и характерную для него мертвую хватку), заниматься вообще не стал, так что "Форд-Тримотор" умер не родившись. Зато он вошел на паях в строительство трех авиационных заводов (Ростов-на-Дону, Воронеж и Симферополь) и обещал помощь в продаже и организации эксплуатации российской авиатехники в Европе и Северной и Южной Америке. И обещание свое естественно, сдержал, заработав этим, я думаю, больше, чем на "Тримоторе". Конечно, мне было не по себе, что под именем якобы безвестно погибшего в водах Атлантики некоего Лисовского будет выпускаться гениальный "ДС-3" (правда, с двигателями от "Чайки"), в нашей родной реальности созданный на фирме "Дуглас" десятком лет позже, но карты были сданы давно и нельзя же отказываться от знания того, что лежит в прикупе. Бог не простит. Но кроме Ли-2 (который, таким образом, из копии, переделанной на метрические стандарты, стал оригиналом) в производство были запущены чисто русские Ан-2 и По-2. С последним вообще был полный юмор - запускал его в производство тот же самый Поликарпов, что и в исходной реальности. И очень и очень хвалил автора такой гениально простой конструкции и жалел о его безвременной кончине в пучинах Атлантики. Пришлось специально заниматься тем, чтобы парень смог "прожить" собственной судьбой конструирование машины, подсунув ему только таблицу с техническими характеристиками, эскизы и часть чертежей, еще и подмоченных. Так что и в этой реальности он еще имеет шанс стать "королем истребителей", благо ведущим инженером при запуске "Чайки" в настоящее серийное производство был опять-таки он.

Ирина во всей этой суматошной деятельности играла самую важную роль. Они с Сильвией превосходно играли в паре. Сильвия, как истинная британская леди, не опускалась до технических деталей, всецело витая в облаках идей: в очередной раз пригласить в Крым Крокодила Гену (а также сэра Уинстона Черчиля и Герберта Уэлса, в первый раз посетивших Югороссию ее стараниями еще в двадцать первом), организовать сбыт "По-2" и "Ли-2" в США (за 1924 - 29 годы было продано 12 563 и 611 экземпляров, соответственно, тогда как Ан-2 там почему-то не очень пошел, зато здорово продавался в Канаде, Центральной и Южной Америке и много еще где - 2871 экземпляр на экспорт за то же самое время) или помочь Первому лорду Адмиралтейства сэру Уинстону купить двадцать русских танкеров. "Конечно, в Соединенном Королевстве суда делают лучше, но, увы, не так дешево, а флоту Ее Величества нужны суда снабжения в достаточном количестве, но вот бюджет флота Ее Величества, увы, ограничен..." И в результате она приносила деньги. Ирина же, как и положено природной русской аристократке, могла засучить рукава и неделями не вылазить из пыли стройплощадок, женским чутьем безошибочно определяла, на кого из мужиков на самом деле можно положиться, умела простой, но от того не менее очаровательной улыбкой этого мужика (а с ним и всех остальных) подбодрить и вдохновить, и в ее присутствии дела на заводах шли как по маслу. И в результате производственные планы выполнялись во-время, задержек в поставке обещанного Сильвией не было и на счета во-время приходили деньги, которыми надо было платить за станки и за материалы. Ибо станки мы пока делать не умели, а многие материалы негде было в Югороссии добывать или не на чем производить.

Новиков как раз в это время (году в двадцать пятом) из одного из своих путешествий "в иные миры" привез Альбу. Не знаю, как они там между собой договорились, до сих пор с полигамией в реальности не встречался, но по-моему, Ирина даже вздохнула от облегчения. При ее активной деятельности времени на создание семейного уюта для любимого мужа у нее точно не оставалось. Этим Альба и занялась. Лично мне пришлось однажды быть в гостях у этой сложносоставной семьи, когда я был наездом в Харькове и я вынес из этого весьма приятные и обнадеживающие, хотя и не совсем обычные впечатления. Мы с Новиковым и Альбой сидели на веранде их роскошной дачи, скорее даже виллы, и говорили о том, не обзавестись ли мне недвижимостью на берегу. Я отказывался, а они меня все уговаривали, находя все новые и новые аргументы и даже предложили выкупить и подарить мне не менее роскошную виллу по соседству. Я в шутку ответил тем, что, увы, не могу предложить им вторую "Валгаллу" вместо той малюсенькой яхты, на которой они пускаются в путешествия черт-те знает где. И тут же осекся, вспомнив, что Новиковым на яхте в основном плавала Ирина. Но никакой заминки в разговоре произойти не успело. Как раз в этот момент за окном раздался звук мотора подъехавшей машины. Альба тут же сорвалась с места и с радостным (без каких-либо фальшивых оттенков) возгласом: "Иришка приехала!" скатилась вниз по лестнице. Новиков как-то смущенно улыбнулся, а я чтобы не смущать его дальше, встал и подошел к оставшейся открытой двери. Альба как-раз помогла Ирине выбраться из машины, чмокнула ее в щеку и стала вместе с ней вынимать какие-то сумки, лежавшие за сиденьями "Испано-сюизы". Ирина сидела за рулем сама, сопровождавший ее джип с охраной остался у ворот. Вместе с Альбой они потащили эту ношу вверх. Я кинулся им помогать, и когда сумки были размещены, мы с Ириной расцеловались - не виделись уже около трех месяцев и расселись кто где. Как раз в этот момент Альба принесла Ирине какое-то питье, та судя по всему, страшно усталая, поблагодарила ее легким пожатием за запястье, взяла из ее рук стакан и в этот момент поймала мой внимательный (и как бы не сочувствующий) взгляд. В ответ она легко и беспомощно улыбнулась и пожала плечами: так вот мол получилось. Но мне показалось, что оттого, что так получилось она чуть ли не счастлива.

Позже, когда мы с Андреем основательно набрались, я кивнул головой в ту сторону, куда сбежали дамы, оставив нас напиваться в компании друг друга, и спросил: "Как справляешься?". При этом постарался выбрать дружески-сочувственный тон, чтобы, не дай Бог Андрей ничего непристойного в моем вопросе не нашел. Кажется, мне это удалось, он оглянулся туда же и, слегка понизив голос сказал: - Сам удивляюсь, как так могло получиться. Я к Альбе в реальность наведался Панина проводить, помнишь его?
- Ага. У него там дела были в дальнем космосе, с вампирами разобраться, кажется.
- Точно, с вампирами. И не только с ними. Ну да это другая история. И когда уже в космопорту посадил его на челнок, иду назад, и вдруг виснет у меня на шее что-то невообразимо длинное и светловолосое и прижимается так, что мурашки по коже. "Я, - говорит, думала, что так и умру, и тебя не увижу". Глаза поднимает, а в них слезы и такое... Словами не опишешь. И прижимается по-прежнему каждой клеточкой и впечатление такое - оторвать никаких сил нет, а оторвешь -  умрет тут же на месте. Ну что тут сделаешь? А у меня всего-то сорок минут оставалось, а там нужно было в темпе на лайнер до Новой Зеландии и быстрее на яхту, пока переход не закроется. Он там часов сорок еще должен был держаться, не больше. А следующий - через полгода. И я стою и думаю, что же мне делать. Плюнул и сказал ей все как есть. Она сразу врубилась и говорит: "Бежим быстрее, пока билеты не кончились.". В общем: лайнер, посадка и глазом моргнуть не успел, как мы на яхте оказались. После чего она меня немедленно изнасиловала, не хуже, чем Сильвия Левашова.

Здесь я вынужден сделать паузу и рассказать всем нам известную историю, с которой Сильвия начала воспитание совсем почти отбившейся от рук Ларисы. В первый раз мне ее рассказал Шульгин через месяц после того, как она имела место, но почему-то категорически отказался сказать, от кого он ее услышал сам. Подозреваю, что от моей жены, с которой стал иногда общаться после первой размолвки с Анной. Никто лучше Натальи не умел успокаивать его совесть, понесшую при этом чувствительный урон. Общались они, в чем я почти уверен, вполне платонически, Шульгину Наталья нужна была в качестве жилетки прежде всего. Впрочем - какое мне дело? Если любимой жене однажды захотелось, пусть ее. Я не ревнив. Ей же самой потом хуже будет. После того танца на столе вместе с Ларисой на пьянке по случаю Каховской победы она полгода, по-моему, в себя приходила. И пока не повторяла фокус, хотя не раз и не два мы всей компанией так же изрядно наклюкивались и танец Ларисы со стриптизом стал уже таким же общим местом в нашей компании, как и умение Левашова нализаться в стельку через десять минут после первого тоста.

Так вот, в тот раз Шульгин, уставший, как собака, прилетел из-под Херсона, где они вместе со Слащевым гоняли очередную партию спецназа перед их заброской в Среднюю Азию. Надо сказать, что летали мы понемногу все, кроме Натальи и Ларисы. Наталье это было неинтересно, а у Ларисы руки не доходили. Или боялась, не знаю. Начал эту славную традицию я еще при испытаниях первых "Чаек". При обучении губановских ребят я был как-бы старшим инструктором, тогда как роль собственно инструктора играла Сильвия, переодевшаяся по этому случаю мужчиной и наклеившая те самые пшеничные усы, о которых упоминал Звягинцев. Изредка к нам присоединялся Шульгин, который снова появился на аэродроме на второй день после моего самостоятельного вылета и снова стал канючить : "Дай полетать". И исчез только когда настала пора ехать за Колчаком. Но после победы над англичанами снова появился и не успокоился, пока в одном из учебных боев не укатал-таки Кота по всем правилам. Потом с удовольствием ему поддался, приземлился и на какое-то время интерес к полетам почти потерял, но часто использовал "Чайку" как ковбой лошадь. За ним на аэродром потянулись остальные, даже Левашов, который в конце концов улетел в Москву на спарке "Чайки" со снятым вооружениеми с неубирающимся шасси (специально для большевиков). В общем, остальное вам ясно. В конце концов наша "Чайка" была в пилотировании не сложнее любого спортивного самолета шестидесятых годов, на которых летали все, кому не лень. А по надежности, смею надеяться, превосходила все, что было тогда сделано. Сильвия же освоила не только "Чайку", но и модифицированный "Муромец", после чего один из экземпляров купила и летала на нем везде: в Харьков, Москву и даже в Англию и обратно.

Но я отвлекся. Шульгин и Слащев летели на сухопутной спарке "Чайки" над морем. Автопилота на спарке нет, им оборудуют только одноместные разведчики, и Сашка настолько устал, что не устоял перед просьбой Слащева и не только отдал ему управление, но и заснул. Яшка летать любит, но не очень умеет. Пару раз он ломал машину, а в третий раз его спас браслет, оказавшийся при Берестине. (Браслетов у нас, кстати, теперь пять. Четвертый Шульгин отнял у соратника Сильвии при ее похищении, а пятый Новиков снял с Дайяны на Валгалле. Сильвия в своей настоящей реальности оставила два запасных, но найти их мы так и не смогли.

Яшку мы все бережем как зеницу ока и после третьей аварии специальным указом Врангеля генералу Слащеву было запрещено самостоятельное управление самолетом. А всем пилотам, соответственно запрещено было ему самостоятельное управление давать. Сашка этот указ знает и выполняет, но в этот раз уснул. И чуть было не навсегда. Для Якова с его крайне нервной организацией организма характерна не только великолепная реакция, но и умение отключаться полностью от реальности, когда он о чем-то крепко задумается. Отчего приказ Врангеля и появился. Вот и в тот раз черт дернул его задуматься неизвестно о чем при подлете к высокому берегу к северу от Севастополя. До того из-за выработки горючего из заднего бака "Чайка" постепенно опускала нос и Слащев и не заметил, как вместо восьмисот метров оказался на тридцати или около того. Очнулся он в самый последний момент, успел дать газ и выдернуть машину вверх переходом в кабрирование, но, перевалив за вершину обрыва и потеряв скорость, "Чайка" стала опускать нос и заваливаться на крыло. Именно в этот момент Сашку и угораздило проснуться. Как он среагировал, он сам не знает до сих пор. Неизвестно каким движением ручки и педалей он парировал сваливание и стал задирать нос вверх, благо движок молотил на взлетном режиме и исправно обдувал элероны и рули высоты. Так они смогли потерять скорость километров до пятидесяти или даже меньше, после чего "Чайка" упала на хвост, сломала его и в конце концов успокоилась на брюхе.

Слащев при такой "посадке" сильно побился, Сашка, тоже помятый, надел на него браслет, потом на себя, потом опять на него, а потом они поплелись к Севастополю, до которого оказалось километров пятнадцать. По дороге их подобрала какая-то бричка и еще через два с лишним часа они поднялись по трапу "Валгаллы". Вид у них был, что надо и я сразу же послал вестового накрывать стол в капитанской каюте.

Отпоить их мне удалось не сразу, но когда удалось, уснули они мгновенно. Сашка еще пытался рассказать что-то, с его точки зрения очень смешное и все повторял: "Просыпаюсь: Летим косо.", после чего начинал жутко хохотать. Я не стал разбираться в тонкостях его воспоминаний и пошел спать сам. Наталья ждала меня в спальне и мы с ней слегка перемыли косточки и Сашке и Яшке, пока не нашли других занятий. Наутро же Яков отбыл в войска, а Сашка остался на "Валгалле" еще на пару дней. Наталья как раз уехала на пару дней по своим делам на завод радиолокационной аппаратуры в Симферополь, а мы с Сашкой эти два дня крепко гудели, как на "Валгалле", так и на берегу. Про приключения на берегу я как-нибудь расскажу (если расскажу) в другой главе, но следуя выработанным с самого начала нашей Севастопольской эпопеи принципам мы там никогда не оставались, а возвращались в конце концов на "Валгаллу", где и допивались до нужного состояния. Тогда-то Сашка и рассказал мне про соблазнение Левашова Сильвией. Так что к моменту разговора с Новиковым на эту тему я уже кое-что знал, но не стал высказывать свою осведомленность. И сейчас изложу все в его редакции, которая, по непонятным причинам, слегка отличается от той, в которой мне изложил ее Сашка. Я понимаю, что лучше всего было бы допросить саму Сильвию, но на это я никогда не решусь. Ладно.

у Ларисы как раз был загул, а у Левашова запой. Не пойму только что первично, а что вторично.
- По-моему у них синхронно. Муж да жена.
- Две сатаны, верно. Эти точно друг друга стоят. Так вот, появляется Сильвия в Москве, вытаскивать Левашова, который в очередной раз позарез нужен, как программист.
- Мне, кстати, был нужен. Для расчетов по "Дугласу". Я ее за ним и послал, больше некого было. Точнее она сама вызвалась. Сроки срывались, а перед Крокодилом Геной сам знаешь, как неудобно было бы.
- Наверное. Этого уже я не знаю, не вникал. Так вот, находит она Левашова в состоянии третьего дня в окружении груды бутылок и двух порученцев Троцкого, которые пытаются его уволочь на беседу с Хозяином. Тот каждый раз пытался его в этом состоянии заполучить в надежде, что наш программист расколется и чего-нибудь ему расскажет.
- Хозяин, как я понимаю с большой буквы.
- Точно. С большой. Как и нас с товарищем Сталиным величали. Но я отвлекся. Черт с ним, жидом пархатым, сам подохнет. И чует мое сердце, в том же самом году и от той же самой руки.
- Да Йозеньку же Савинков этой весной!
- Я как раз Савинкова в виду и имею.
- Да. Что имею, то и введу. Савинков нам еще точно бед устроит. Вот уж на кого я точно прямой канал потрачу, чтобы сразу шлепнуть. Как только в нашем направлении шевельнется.
- А успеем, Димка?
- Интересный вопрос. Ты думаешь, пора? Или мы его еще недостаточно уважаем как противника, чтобы сразу шлепнуть?
- Боюсь, что недостаточно. Ладно, про Савинкова завтра поговорим.
- Если успеем.
- Точно, если успеем. Хотя он нас пока не трогает. Не понимает и потому боится. А у себя террор понемногу разворачивает, но во вкус еще не вошел.
- Правильно понимаешь. Году к тридцать пятому точно войдет. Нам бы раньше успеть.
- Может и успеем. Но давай про него завтра. Больно разговор серьезный. А пока еще по одной?
- Какие вопросы? Мне вон той, зелененькой.
- А я мешать не буду. Я вот опять коньячку. Давай!
- Поехали. Чтобы они сдохли. Троцкие и Савинковы вместе с ними.
- Согласен. Вперед!

Когда мы закусили, Андрей вернулся к прерваной теме и рассказал, как полчаса Сильвия приводила Лувашова в пригодное к транспортировке состояние, выгнав предварительно порученцев Троцкого в шею. А когда привела,он наотрез отказался ехать без Ларисы. У Сильвии были свои источники информации в городе Москве и она-то прекрасно знала, что Лариса в тот момент устраивала оргию в одном из кабинетов "У Яра" в компании то ли трех то ли пяти офицеров из охраны. С красными, надо отдать ей должное, она никогда не трахалась. Как я понял, по идеологическим соображениям. Красные ей насто...ли еще в прошлой жизни. Если только не считать красным Левашова, который от своей коммунистической дури не то чтобы не отказался, а даже наоборот, как-то в ней закоренел. Но у каждого из нас свои недостатки, а я лично сам иногда не понимаю, чем отличается то общество, которое мы построили в Югоросии, от социализма в понимании некоторых его классиков. По крайне мере биржевые спекуляции в масштабах, создающих угрозу стабильности национальной валюты и хищения государственной собственности ведомством Кирсанова предотвращались тихо, но эффективно. Ровно как и попытки выпуска фальшивых банкнот, производства и распространения наркотиков, контрабанды и иже с ними.

Короче, когда Сильвия сообразила, что Левашов настаивает уже не на лимонных корочках, а на своем, она схватила его подмышку, швырнула в машину и помчалась к "Яру". Успела она во-время, когда Лариса еще только показывала стриптиз, но под стол еще не полезла. А может уже и вылезти успела, кто знает. Обычно за стриптизом следовала партия в покер по-крупному, во время которой Лариса, сидя под столом, сосала господам офицерам по очереди, обращая особенное внимание на тех, у кого на руках была хорошая комбинация или кто, наоборот, по-крупному блефовал. После первого хорошего выигрыша у всей компании кончалось терпение, Ларису извлекали из-под стола и приступали к ее совместному употреблению.

Когда Сильвия с энергией пантеры ворвалась в кабинет, сорвав к чертовой матери дверь, будто она была сделана из бумаги, Лариса вертела попкой, стоя на столе, но карты на нем почему-то тоже лежали. На Ларисе еще были некоторые остатки одежды, а именно пояс с чулками и спущенные на бедра панталоны. Так что непонятно было в какой стадии на самом деле находилось действо. Но Левашова это не интересовало по той простой причине, что он в легенду учений как-то не был посвящен. Он застыл с отвисшей челюстью, Сильвия же вмазала между глаз Рудникову, ходившему к тому времени в подполковниках. Вся вина беда бедняги была в том, что он, не успев толком обернуться, заорал: "Какая блядь...". Больше он ничего сказать не успел и откачали его только часа через полтора. Тем не менее на следующий день Басманов лично содрал погоны как с него, так и с остальных трех участников и позже Шульгин со Слащевым с трудом его уговорили сменить гнев на милость и ограничиться хотя бы понижением в звании. Все, кроме Рудникова, были восстановлены в званиях через пару месяцев после их участия в разборке с одним из соратников Савинкова, заброшенным тем в Среднюю Азию, хотя один об этом так и не успел узнать, напоровшись на пулеметную очередь из засады. Рудников же, хотя и получил за участие в той же разборке третий Георгий по представлению Басманова и имеет все шансы в следующую компанию стать полным кавалером, все же вряд ли станет снова подполковником или хотя бы майором, пока ходит под Басмановым. Тот почему-то считает, что Рудникову и в капитанах хорошо. Но его это, похоже, не очень огорчает, хотя материться он меньше не стал. Кстати, из-за неистребимого шовинизма мы таки подсунули Врангелю идею реорганизации системы званий в армии и на флоте. Та, которая установилась в СССР в 40-х годах, казалась нам наиболее удобной (а может такая и есть). Вот только названия частично сохранили старые, оставив сухопутным войскам поручиков и подпоручиков, а казакам есаулов, подъесаулов, хорунжих и подхорунжих. А прапорщик так и остался эквивалентом советского младшего лейтенанта.

История с Ларисой на этом, увы, только начиналась. Когда Сильвия сгребла ее со стола, Лариса начала отчаянно сопротивляться и вопить, что та мол сама... но что именно "сама", закончить не успела, поскольку Сильвия сделала у нее перед лицом какой-то пасс руками и посмотрела в глаза и речь у той сразу пропала, ровно как и воля к сопротивлению. После чего Сильвия спокойно приказала двум из господ офицеров завернуть ее в скатерть и нести за собой, что и было исполнено. Погрузив Ларису вместе с так и не вышедшим из состояния ступора Левашовым в авто, она ринулась на аэродром, где стоял в полной готовности к вылету ее личный "Илья Муромец". А после взлета, когда Сильвия передала управление второму пилоту и пришла в салон, все и произошло. Усадив сохранявшую полную пассивность Ларису в кресло в углу салона и пристегнув ее ремнями, Сильвия на ее глазах раздела все еще находящегося в ступоре Левашова, затем неторопливо, с достоинством разделась донага сама, легкими движениями пальцев привела Левашова в состояние полной боевой готовности и затем до самого Харькова выделывала с ним такое... По словам Ларисы Левашов то лежал, полностью покорный, пока Сильвия на нем прыгала, то вдруг приходил в совершеннейшую ярость и начинал драть Сильвию как Полкан Жучку, то... Но все это под очевидным контролем этой рыжей сучки, как выразилась Лариса, рассказывая эту историю моей жене, от которой ее узнала Ирина, Анна и остальные, за исключением меня.

Перед самым Харьковым Сильвия подняла в полный рост уже самого Левашова, подвела его к Ларисе и несколькими движениями пальцев довела процедуру до финала, вылив Ларисе в лицо все, что Левашов за эти два с лишним часа накопил. После чего оделась в летный комбинезон и вышла в кабину, бросив из дверей: "Это тебе подарок, раз сама не можешь." По словам пилота после этого она совершенно хладнокровно посадила "Муромец" с ходу, без "коробочки", и это несмотря на боковой ветер метров в шесть, что для "Муромца" уже на грани возможного, извлекла из салона счастливую парочку, одев, видимо на Левашова штаны, а Ларису так и вела закутанную в скатерть и вместе с ними сгинула. Лариса прожила на ее вилле две недели и вышла оттуда тише воды ниже травы и только через полгода пришла в себя настолько, чтобы поделиться пережитым с Натальей. В оргиях она больше не участвовала, хотя ее отношения с Левашовым ровнее не стали. Левашов же, как помнил уже я сам, дня через полтора самостоятельно добрался до Севастополя, где мы с ним те же две недели и доводили "Ли-2" до ума, упорно назвая его "Дугласом", как впрочем, иногда называем и сейчас. Слава Богу, что никто из аборигенов нас не понимает. Кроме, возможно, Кирсанова, который по определению знает все.

Вместо заключения

Воронцов

Мне почему-то кажется, что на этом можно спокойно ставить точку. Хотя бы промежуточную. Мы рассказали вам кое-что, уточняющее труды Звягинцева, но не стоит совсем уж наглеть. А не то вместо Звягинцева в России появится фамилия "Никитин". Судя по реакции спеллера программы "Word-2000" - более правильная, но и только. Может когда в другой раз? Когда очередная оказия к Мошкову найдется. Лично я не очень доволен результатами, например я хотел добиться от Шульгина более красочных подробностей относительно "шведской" семьи, возглавляемой Сильвией. Но что поделать... Тем не менее, надеюсь, Вы все поняли, что точку ставить на нас еще очень и очень рано.

Ладно. Удачи Вам всем... И нам тоже.