Аннотация: Дорога - на ней можно оставить не только колесо в нежданной партизанской канаве. Но и что-то большее...
- Может я поведу?
- Не-а.
- Ну как хошь. Смотри, не засни.
Леха только хмыкнул.
- Ниссат. Еще порулю. Дай банку.
Я протянул ему сине-серебристую жестянку с двумя красными горбатыми тварями на боку. В окрыленном гуараной мозгу дизайнера они, видимо, изображали парочку быков. Прямо и не знаю, сколько тонизирующей отравы надо было вылакать, чтобы дойти до такой стадии измененного сознания... Воистину, хороший дизайнер по умолчанию псих. Трезвомыслящим людям красивые образы в голову не приходят.
Семнадцатый час в пути, и еще часов десять точно будем тыркаться. Вместо планируемых двадцати на всю дорогу.
Как же ты изменилась, наша родная сеть федеральных трасс. Много машин, еще больше идиотов за рулем, по милости которых каждые сто-двести километров грандиозная авария. Разумеется, не менее грандиозная пробка. Иномарки, нашемарки, большегрузные фуры - все еле ползут, пока очередное 'место Х' не останется за бортом. Потом шустрый разгон и полчаса свободы на пятой передаче. Осоловевшие от свободы водители, словно ужаленные в задницу зомби, не глядя по сторонам, утапливают педаль и... Потом или новое 'место Х', или другая хмарь: дорожные работы.
У нас же как, по классику? Две беды: дороги и дураки. Когда видишь чей-нибудь багажник, торчащий из кювета, значит две беды сошлись в третью: дурак на дороге. Ну а когда движение вдруг встает колом из-за ремонта - значит, четвертая пожаловала. Зовется что и третья, только дураки теперь не просто на дороге. Они ее ремонтируют, причем так, что дорога сужается раза в два-три. Конечно, причина номер три сразу же лезет по обочинам, пытаясь 'обштопать тормозных дебилов', в итоге эдакая пятая беда. Парой слов не назовешь, но суть понятна: из-за одних дураков на дороге и других на обочине, пробка лишь отращивает себе хвост.
Вот так и едем. Семнадцатый час. Меняясь каждые три-четыре, отпиваясь 'быкозином' в серебристо-синих жестянках.
- По ходу придется ночевать, - сказал я.
- Да не хотелось бы, - вяло ответил Леха. Влил в себя энергетик и просветленным взором присмотрелся к одометру, потом к часам.
Мне тоже не хотелось. Но 'Ред Булл' кончался, да и вообще Минздрав рекомендует одну банку в сутки. Мы выжрали по две, а Леха только что опрокинул третью. Бедная наша нервная система...
- Один хрен, до темна всего ничего, - заметил я, глядя в сторону подвешенного над горизонтом светила. - А ночью так развезет... никакими быками не окрылишься.
Взгляд водителя блуждал где-то далеко перед капотом машины, и я тоже посмотрел вперед. Посмотрел, вздохнул и согласился.
- Да, шиздец. Полный и, боюсь, уже окончательный.
Минуты через две мы снова уверенно встали в замершем потоке колесных железок. Народ повылезал из кабин, разминал ноги, курил, вяло перешучивался друг с другом. Движки работали только у самых-самых снобов в дорогих тачках. Которым кондиционированный и трижды очищенный воздух был милее запахов русской природы.
А запахов хватало. Ветерок доносил ароматы свежескошенной травы, приправленные благовониями недалекой фермы. Какой уж там, свино- или говяжье- сказать сложно. Я в сортах животного дерьма не разбираюсь, тем более на нюх. Пованивала гудроном обочина.
- Это даже не смешно, - заметил я, облокотившись о крышу машины. - Я понимаю, в Москве пробки, куда ни глянь. Но здесь-то! Федеральная, блин, трасса!
- Эт-ты не был на федеральной трассе 'Лена', - заметил Леха. Он тоже выбрался наружу, успел сбегать на встречку и вернулся весьма расстроенный. Видимо, конца пробки так и не разглядел. - Там вообще ехать можно только посуху. Как чуток ливанет... Ну, на недельку-другую, не больше. Так все. Сушите весла. Колесный транспорт в принципе не рассматривается.
- А гусеничный?
- Если селевым потоком с дороги не смоет, то проехать можно...
Я зевнул. В который уж раз - лучше не спрашивать. Нет таких значений в натуральном ряде чисел.
- О, смеркается, - сказал я, глядя куда-то на запад.
Леха оценил шутку. Улыбнулся. Но я-то был уверен, что просто замаскировал зевок. Ему ж надо поддерживать имидж окрыленного красными быками. Зевать нельзя.
- Километра два назад что-то мелькало, - сказал я, припоминая приземистое здание слева по трассе. Названия я не запомнил, но слово 'гостиница' светилось точно. - Какое-то прибежище усталого путника. Может отмотаем назад?
- Нунна..., - Леха скривился. - Ночевать в бомжатнике у трассы... Даже фурьё не рискует. А дальнобойщики ребята тертые.
- Зачем ночевать? - удивился я. - Переждем волну пробок хотя бы! Точняк там кафешка есть. Может, душ-ванна-сауна, или еще что. Все равно из графика вылетели, хоть отдохнем.
- Сауна? - усмехнулся мой компаньон. - Может, еще и финские женщины?
- Да хоть китайские! Поехали, а? Ну хрен ли отравой дышать? - я кивнул в сторону видавшего виды дизельного 'крузака', бурчащего темным выхлопом. - Все одно, стоять нам здесь еще часа четыре.
- Ну, поехали, - смилостивился Леха и нырнул в машину.
Я прыгнул рядом, и спустя полминуты мы уже мчались в обратном направлении. Ну да, крутанулись через сплошную, но встречка до горизонта как взлетно-посадочная полоса заброшенного аэродрома. Ровная и пустая. Если это и нарушение закона, то его буквы, а не духа. Впрочем, снова о запахах не надо...
Гостиница и в самом деле имела место. И действительно на ней красовались большие синие буквы. По всему фасаду тянулись три слова, но поскольку символы первого по какой-то причине не светились, отчетливо видны были только два последних: '... Гостиница Душ'. Присмотревшись, я прочитал и первое: 'Ресторан'. Интересная фантазия у оформителей.
Впрочем, хорошо хоть какая-то. Судя по зданию, строили его лет тридцать назад, а то и все пятьдесят. Старое строение светлого кирпича, то ли выжженного солнцем, то ли от природы такого. Стеклопакеты времен развитого социализма - даже с дороги видна облезлая краска, трещины в стеклах. Пара фрамуг чем-то заколочена. Это на втором этаже. А на первом все еще веселее: каждое окно глядит на мир подслеповатыми немытыми стеклами... через ржавую решетку. Уж неизвестно, на кой шут гостиничным номерам такая защита. Может, гостевые покои лишь на втором?
Леха, матерясь вполголоса, рисовал колесами по парковке сложную эпитрохоиду, выруливая меж дырок в асфальте. Я заглянул в одну, присвистнул. Полколеса, не меньше. А наш 'фордик' низенький, ему и четверти хватит на бампер сесть.
Наконец, двигатель замолчал и Леха смачно охарактеризовал окружающую обстановку.
- Тухлый совок.
- Скорее совковый тухляк, - заметил я, выходя из машины. - Похоже, тут время остановилось.
- Ага, - подтвердил спутник, кликая брелоком сигнализации. - Еще не все телеграммы Брежнева дошли.
Кисло перешучиваясь, мы пошли к центральному входу в здание. Убитый асфальт вынудил Леху оставить машину метрах в сорока. И никого, кроме нас, тут не было. И похоже, много лет - обильная грязь стоянки была девственно гладкой, ни одного следа от шин. Людские попадались, да. Но тоже немного.
- Здравствуйте, - сказал я в пустоту.
Разумеется, пустота не ответила. Она вообще крайне молчаливая особа.
Внутри более-менее светло, если можно назвать светом неверное мерцание газоразрядных люстр, где половина живых ламп - уже счастье. Большая часть светила одной 'палкой' из четырех, а несколько штук вообще не работали.
Убитая парковка, тусклый свет и общая атмосфера запустения отлично гармонировали с убранством фойе. Стойка регистрации такой вообще не являлась. Вернее, ее как таковой вообще не было. Роль стойки выполняли поваленные на бок жестяные ящики. Ну, такие, с дверцами, как в раздевалках на заводе или каком-нибудь физкультурном центре. На верхнем (третьем от пола) ящике коробка старого японского телевизора. Диагональ 37 см, трубка что твоя лампочка: выпуклая до невозможности. Агрегату лет тридцать, если не больше. Хваленая японская техника - работает, пока не хлопнется на пол метров с двух. Судя по побитому пластику корпуса, не исключено, что телеку в самом деле доводилось летать.
- Есть здесь кто? - крикнул я.
- Ты еще спроси энибади хоум? - хмыкнул Леха. - Тогда точняк начало триллера.
- Ты мне пошути, - пригрозил я. - Тебе еще два часа руль крутить по расписанию. Я тебя, можно сказать, от мук избавил.
- Да и покрутил бы.
- А чего тогда пилить в обратку согласился?
- Так ты ж предложил.
Где-то в коридоре, конец которого утопал уж совсем в полном мраке, зашумело. Мы синхронно захлопнули рты. Послышались шаги, и спустя минуту в 'фойе' образовалась фигура служащего. Или случайного прохожего. Или гостя, как мы. Или ужасного инопланетного захватчика-чужого. Или механизатора дяди Васи из соседнего совхоза.
Да кем угодно мог быть этот тип. Хотя б и незабвенным Леонидом Ильичем собственной персоной, автором отправленных в этот мухосранск телеграмм. Впрочем, нет, на Брежнева товарищ не похож. Едва скудный свет с потолка осветил мужскую фигуру, тут же блеснула мощная лысина. Знаменитых бровей на блеклом лице не наблюдалось. Иконостаса наград на пиджаке тоже. Как и самого пиджака.
Одет мужчина был в заношенный до безобразия красный свитер в зеленую широкую полоску и штаны неопределенного покроя. Джинсы не джинсы, брюки не брюки... Штаны - и есть штаны. Правый карман рваный, видна светлая подложка.
- Буквы читать умеешь? - спросил мужик. - Там сверху неонка горит. Гостиница написано.
- Там не только гостиница, - заметил я, а Леха хихикнул и вполголоса добавил:
- Еще и распрыскиватель из трех букв, посередине 'у'.
Мужик повернулся к моему спутнику:
- Умный, что ли?
- Нет, 'у' посередине, - продолжал потешаться Леха. - В начале слова другая буква.
- Короче, чо надо? - 'Фредди' снова повернулся ко мне.
- На... Нам бы посидеть до ночки, - ответил я. - Переждать пробку.
Мужик в свитере ужасов нахмурился.
- Тут гостиница, а не изба-ожидальня. Или платите за постой, или ждите наружи.
Я глянул на Леху. Тот пожал плечами и демонстративно отвернулся, потом так же демонстративно вышел на улицу и, вроде бы, закурил.
- А ресторан у вас тут где? - я вспомнил не горящие буквы первого слова на крыше здания.
- Закрыт, - буркнул 'Фредди'. - Потому и неонку отключили.
- А душ, значит, работает?
Мужик кивнул. Но тут же спохватился и спешно добавил:
- Только для постояльцев!
Если честно, я в тот момент думал не столько о душе, гостинице или неработающем ресторане, сколько о том, на кой черт вообще держать открытым подобное заведение с подобным персоналом. Я понимаю, есть придорожные мотели: минимум удобств, но недорого. Со своей работой справляются, да и чего б не справиться-то? Заплатить полштуки и отоспаться после полусуток за рулем - святое дело. Опять же, покушать чего-нибудь горячего, благо что в подобных заведениях и едальня есть. Да, рестораном ее никто не называет. Кафешка она и в Африке кафешка. Ну, может, 'трактиром' какой-нибудь оригинал окрестит. Или харчевней, если уж фантазия совсем разбуянится.
Но это что? Полудохлое здание с полудохлым 'Фредди' и с двумя третями своей функциональности. Это как называть? Воистину, совковый тухляк и тухлый совок в одном помойном ведре. Я было уже развернулся к выходу, тем более Леха успел выйти в подъезд, но 'Фредди' вдруг пошел навстречу. В смысле, не физически, а резко сменив тон.
- Эта... Стойте! Для вас уж чой-нить сделаем.
Я удивленно повернулся к 'стойке'.
- Чой-нить - это что?
- Можно оформить не на сутки. Тут с этим просто. Хотите на четыре часа - пожалуйста. Делим суточные на пять, платите и остаетесь сколько надо.
- На шесть.
- Что? - 'Фредди' непонимающе вскинул не брежневские брови.
- Говорю, на шесть делить надо, - пояснил я. - Двадцать четыре разделить на шесть. Получается четыре часа.
- Э-э, не-ет! - протянул мужик и разродился мудростью. - Оптом дешевле, в розницу дороже. Так оформлять вас? Четыре часа на двоих в двухместный номер. С душем.
Я задумался.
Останавливаться в этом клоповнике до ужаса не хотелось. Но еще больше не хотелось рулить по пробкам. И даже просто сидеть в машине. Сиденья моего фордика, понятное дело, не как в нашемарках - инженеры Святой Инквизиции к ним свои познания в анатомии не применяли. Но все равно спина требовала хотя бы минимального покоя. Например, вытянуться на диване. Хотя бы чуток. Вторил ей и кожный покров - кондей кондеем, но пока ехал, я конкретно припарился, и особенно спиной. У меня не хитропопый 'Лексус' с вентиляцией ануса и разве что не кофе в постель.
- Сколько с нас будет? - спросил я служителя. Тот задумался буквально на пару секунд, потом выдал калькуляцию:
- Двести двадцать рублей.
- За каждого?
- Нет, за обоих, - немного удивленно ответил 'Фредди'. - Номер на двоих. Цена тысячу сто за сутки. Делим на пять.
Я, не говоря больше ни слова, вынул деньги и отслюнявил четыре бумажки. Две по сто и две по десять. Точность - вежливость аптекарей. Мужик забрал наличность, неторопливо прошествовал к 'стойке' и нагнулся. Заскрипела дверца - верхний из ящиков был повернут ею в сторону стены, остальные два дверцами смотрели прямо на меня. Так и подмывало подойти к ним со своей стороны и открыть, посмотреть что внутри.
- Номер двести два, - служащий протянул мне ключ. Старый советский ключище от допотопного сувальдного замка. Такую громадину при всем желании не забудешь в кармане, но на него все равно повесили 'брелок'. Тот еще брелочек - линялый от времени пластмассовый кубик из старого советского конструктора для детей младшего дошкольного возраста. Тот самый, с облоем на ребрах и вдавленными гранями, из-за чего объяснить его геометрию в точности сможет только дипломированный магистр стереометрии.
Я забрал ключ и пошел за Лехой. Надо было обрадовать друга бесплатным душем за какие-то смешные две сотни. Ну и двухместным номером в придачу. Уже так, бонус с диваном, своего рода. Подарок для спины.
***
Разбудили меня взрывы хохота. Прямо за стеной. Тоненькое деревянное перекрытие с облезлой краской не в состоянии заглушить звуки веселья из соседнего номера. А веселились там знатно. Но совсем нетипично для современной действительности, правда. Никаких тебе 'бум-бум' на двухгерцовых частотах танцевальных ритмов. Никаких тебе пьяных матюгов: грубых, повторяющихся, однообразных и, по большому счету, даже не раздражающих. Ну не вызывает желания вмазать в харю лица дебилу, не научившемуся даже толком ругаться.
Но в соседнем номере и не ругались. Конечно, деревянная перегородка - это не гипсокартон в полмизинца толщиной. Это уже серьезная акустическая преграда, и разобрать отдельные слова не удавалось. Но там заряжали именно весельем, а не пьяным угаром, его-то я чувствовал, что называется, кожей. Благо что та старалась как могла: контрастный душ решает. Нет, я не любитель водных процедур со сменой температуры, ни в коем случае. Просто еще советских времен смеситель работал по двоичной логике: холодно или горячо. Промежуточных положений сантехнический мастодонт не признавал.
- А, очнулся, - это Леха. Спутника не видно, но это его голос из ванной.
- Не совсем, - признался я. Организм рывком, как это бывает после очень короткого сна, переключился в режим бодрствования, но сознание по-прежнему плавало где-то между реальностью и мирами товарища Морфеева. - Что там за гулянка?
- Гулянка? - Леха высунулся из двери ванной. - Да там не гулянка, а целый праздник. Массовые гуляния, а не гулянка.
- В смысле? - не понял я. Товарищ Морфеев по-прежнему не отпускал разум домой в черепную коробку.
- Там человек двадцать в коридоре, - сказал Леха и снова убрался в ванную. Послышалось жужжание электробритвы, и мой приятель, чуть повысив голос, продолжил: - Я минут десять назад встал. Слышу - шум. Народ какой-то в коридоре. Выглядываю - вавилонское столпотворение. Мужики, бабы, пара дедков каких-то... Бля! Что ж ты дергаешь, скотина? А немецкая еще... В общем, смотрю толпятся, по номерам расходятся. Кто-то, наоборот, вышел. Курят... ну, туда, ближе к лестнице. Болтают о чем-то.
- Погоди..., - я прервал Леху и сел на кровати. - Тут же никого не было, когда мы заселялись.
- А я знаю? - на этот раз Леха синтонировал еврейский выговор, который услышишь только ближе к Херсону и Одессе. - Я вниз ходил, к нашему лысику в полосатой пижаме.
Леха замолчал, лишь продолжал жужжание его 'Филипс', напоминающий с виду масштабную модель космического корабля. И по цене примерно такой же, то есть в аэрокосмических масштабах.
- И что? - не выдержал я.
Леха выключил бритву и спустя полминуты вернулся в комнату. Чисто выбритая физиономия сияла свежестью, чего нельзя было сказать о голосе.
- А то, что там какой-то шутник все перевернул кверху задницей.
- Не понял..., - Морфей Иванович уже угомонился, тут уж затупон пошел исключительно моими стараниями. Я никак не врубался, что хочет сказать Леха.
- Слуш, иди сам посмотри, а? - взмолился спутник. - У меня и так уже. Того... Непонимание. Мягко говоря.
Я послушался. Тем более, что спать расхотелось совершенно. Глянув на часы, я удостоверился, что продрых меньше двух часов. Учитывая время 'заселения' и душевые радости мазохиста-гидрофила, обеспеченные бинарным душем, получалось, что до выселения нам осталось минут сорок, не больше.
Одевшись, я вышел из номера. Никакого столпотворения не заметил, но живые души наличествовали. Слева из прохода на лестницу торчал чей-то локоть с прилагаемой рукой. Там шевелилась, регулярно стряхивая пепел с сигареты в большую жестяную банку, что стояла на полу. Эдакая своеобразная пепельница трехлитрового объема. Хоть обкуритесь, дорогие гости.
С другой стороны коридора слышалось приглушенное воркование, перемежаемое женским хихиканием. Темновато, и я не стал приглядываться. Но был готов поспорить на месячную зарплату, что там устроилась парочка возлюбленных, которым по какой-то причине не оказалось места в номере. То ли нравы тут серьезные, то ли соседи с соседками все койки заняли. То ли вообще что-то иное.
Но в любом случае это неважно. Куда интереснее, как фактически мертвая гостиница вдруг разом ожила, приняв за пару часов не двух-трех постояльцев, а с полдюжины точно. Словно подтверждение моих мыслей, из-за соседней двери снова грянул хохот. По прикидкам, сотрясали воздух три, а то и четыре глотки. Я двинулся в сторону лестницы, но вдруг 'смешная' дверь открылась, едва не двинув меня в лоб. Из номера показалась растрепанная голова парня лет двадцати.
- Эй, Ромео и Джульетта! - крикнул он, прежде чем заметил мою фигуру в слабо освещенном коридоре. - Ой, извините... Вы из соседнего, да?
- Да, из двести второго. Ничего страшного, веселитесь, - ответил я и обошел приоткрытую дверь.
- Эй! - парень снова было крикнул в темень коридора, но я его отвлек вопросом.
- Вы давно заехали?
- А, что? Э-э... - обладатель прически 'взрыв на макаронной фабрике' повернулся ко мне. - Извините?
- Я спрашиваю, давно заехали? Ну, сюда, в гостиницу?
- Позавчера, а что?
- Э-э... Позавчера? - теперь настала моя очередь экать.
- Ну да. Тут мы с Денисом, а Толян и Кузьмич из двести седьмого. Ой, простите... Мы слишком шумим, да?
Я помотал головой, все еще не в силах понять, что происходит. Если это коллективный розыгрыш, то слишком уж коллективный какой-то. И слишком розыгрыш. Да и странный. Кому надо дурачить двух заезжих путников, да еще в полуразвалившемся советском постоялом дворе?
Попрощавшись с господином Вермишель-Прическиным, я направился к лестнице. В конце коридора снова хихикнула девушка, и на этот раз ее поддержал мужской голос. Уже подходя к лестничному пролету, я услышал позади:
- Кто это?
- Сосед вроде как...
- Новый, что ли?
Ответа уже не услышал. Прошел мимо курильщика (здоровый дядька под два метра ростом, одет в строительную спецуху и почему-то футболку с логотипом футбольного клуба 'Динамо'), спустился на первый этаж. Добрался до фойе гостиницы и встал как вкопанный.
Леха назвал это 'кверху задницей'. Но он был не прав. Скорее, наоборот, с головы на ноги.
Во-первых, горел свет. Все лампы. Но не плоские коробки с газоразрядными палками, а восемь прижатых к потолку люстр о двух рожках каждая. В каждом рожке - по старой доброй лампочке Ильича, навскидку - ватт по сорок. Словом, неярко, но в любом случае шестнадцать живых ламп накаливания разгоняли тени куда лучше, чем полдюжины мерцающих цилиндров дневного света.
Во-вторых, стойка регистрации оказалась в другом углу помещения, и никаких железных ящиков. Аккуратная деревянная конструкция, столешница с полированным шпоном. Будь еще звоночек - можно было бы сказать, типичная гостиничная стойка. Но тут без каких-либо звонков. И первый же взгляд на восставшую из ниоткуда стойку говорил: так если и было, то очень давно. Совсем не в этой жизни, заполненной или кальками с забугорья, или российскими идиотизмами.
В-третьих, само помещение явно преобразилось. В сторону порядка. Почти нет пыли, окна, как и полагается, застеклены (когда мы приехали, две из четырех фрамуг щеголяли фанерой), а за стеклом никаких тебе решеток. Ни ржавых, ни свежепокрашенных. На противоположной от стойки стене массивная деревянная же рамка, застекленная, а под стеклом целая туча развешенных бумажек. От небольших, в ладонь, до газетных разворотов. Приглядевшись к одному из таких, я удивленно вытаращил глаза.
Газета 'Труд'. Со всеми регалиями типа правительственных наград перед первой буквой шапки. Я подошел поближе, присмотрелся, стараясь поймать угол, чтоб стекло не бликовало. Прочитал пару заголовков, вернулся к названию газеты и глянул на дату выхода. Кхм. 13 июня 1978 года. До моего рождения остается еще шесть месяцев и один день. А до сегодняшнего числа - почти тридцать пять лет. И кому пришла в голову замечательная идея вытащить из архивов этот фигов листочек формата А1?
Рядом с древним документом бумажки без четко обозначенной временной принадлежности. Вот объявление о продаже кипятильника. Почти новый, две заварки, черная ручка. В комплекте три стакана и чехол. Производство Чехии. Цена...
Мдя. Капустник продолжается. Цена - 3 рубля 75 копеек. В скобках допись: 'без стаканов отдам за трешник'.
- Интересуетесь? - раздался голос позади. Я резко (может быть, излишне резко) обернулся. Ага, тот самый курильщик с логотипом 'Динамо'.
- Что?
- Говорю, интересуетесь? - мужик кивнул на доску объявлений. - Если что, у меня такой же есть. Ненужный. Отдам за два с полтиной.
- Простите, что отдам? - я по-прежнему не мог въехать в происходящее.
'Динамо' в спецухе вышло на улицу. Хлопнула входная дверь, внутрь с потоком воздуха ворвалась изрядная доза свежего вечера. Разумеется, за окнами давно стемнело, и фигура здоровяка тут же растворилась в ночи. Я попытался глянуть, как там моя машина, но бесполезно. Что в негритянский задний проход смотреть.
Что здесь происходит? Какие к шутам кипятильники за два пятьдесят? Это что, элемент капустника 'О, старые добрые времена семидесятых'? Местные механизаторы решили вспомнить хорошо забытое прошлое, вывесили за стекло подозрительно хорошо сохранившуюся газету и поигрывают в советских тружеников? Бред какой-то. Ну ладно, я понимаю, ностальгия ударила бы в мочевой пузырь старым дедам, помнящим времена развитого социализма. Но здесь то фигней страдают вполне молодые ребята! Громила с кипятильником вряд ли старше меня. А та жертва физического эксперимента, что выглядывала из двери соседнего номера, вообще лет на пятнадцать моложе. И на строителя социализма совершенно не похожа. Или наоборот, очень похожа? Я-то родился в конце семидесятых, и по хорошему, времен союза не помню. Первое отчетливое 'политическое' воспоминание у меня датируется девяносто первым. Когда в ответ на подозрение в нечестных выборах один наделенный властью пропойца решил пострелять в белое здание на берегу Москвы-реки. Где засела другая сила, волею судьбы оказавшаяся в числе политических лузеров. Но лучше, чем от пропойцы, от нее все равно не воняло.
Может быть, здесь выездная сессия КВН? Ну, решили студенты провести подготовку к финалу в условиях, наиболее приближенных к изложенным в задании. Или вообще это не подготовка, а какой-нибудь новый проект 'Дом-33, КВН эдишн'. Не удивлюсь, если сейчас из-за угла коридора появится Масляков в своем извечном темно-сером костюме. А из-за угла напротив выкатится съемочная бандура.
Выкатилась симпатичная девочка лет семнадцати. Можно долго описывать ее внешность, акцентируя внимание на скромном бежевом платьице, тряпичных тапочках-шаркалках, забавной прическе с двумя хвостиками или тонких, не привыкших ни к чему, кроме авторучки, пальчиков на узких ладошках. А можно просто заявить: студентка-первогодка. И этим все будет сказано.
Версия о выездной сессии университетского КВН начала подтверждаться.
- Ага, - хмыкнул я. Мне было не особенно до ойкания, поскольку все события с момента моего вызволения из страны Морфина Опиумыча то и дело вызывали 'ой' в мозгу.
- Вы, наверное, из двести второго? - точно в цель предположила девушка и шмыгнула за стойку. - Я вот смотрю, ключа нет, запись в книге есть, а подписи постояльца нет. Распишетесь?
Студентка вытащила на свет божий немаленького размера книженцию. Приглядевшись, я узнал в ней обычную общую тетрадь в линейку. Вертикальные столбцы сделаны вручную, ярко-синими чернилами.
- Распишитесь вот здесь, - девушка ткнула пальцем в столбец 'Подпись заезжающего'. В соседнем уже был проставлен номер нашей комнаты, а чуть левее дата и время прибытия гостей. Я присмотрелся: '15 июн. 22:58'. И тут же допись чуть ниже строки: '2 чел.'.
- А почему год не ставите? - спросил я, чиркая автографом.
- Так у нас вся книга на один год, - объяснила она. - Обычно в начале января, после праздников, меняем на новую. И потом, никогда еще не удавалось исписать полностью.
- Давно здесь работаете?
- Да что вы, - девушка улыбнулась. - Я недавно и так, на полставки. На каникулах, пока дома сижу. В сентябре снова в Москву поеду.
- Учитесь?
- На юридическом, - кивнула студентка не без гордости. - В МГИМО.
- Ого! - вполне искренне удивился я. - Серьезный институт.
Девушка не ответила, лишь немного покраснела и убрала тетрадь. Прежде чем талмуд исчез под стойкой, я успел заметить наклейку на обложке: 'Книга учета посетителей. 1978'. Наклейка из обычной бумаги в клетку, прилеплена к обложке прозрачным скотчем.
Последние четыре цифры меня как-то огорчили. Капустник капустником, но всему надо меру знать. Между прочим, вовсе не факт, что случайные постояльцы разделяют прелесть розыгрыша в стиле далеких семидесятых.
- Скажите честно, - обратился я к девушке, - у международников принято вот так каждое лето веселиться?
- Простите?
- Ну, вот это все: капустники, газеты, - я махнул в сторону 'доски объявлений', - записи в книжку якобы семьдесят восьмого года, смена освещения.
Я задрал голову на люстры, да так и остался с поднятым хлебалом. На рожках светильника прямо надо мной было столько пыли, что вообще удивительно, как он под ее тяжестью не падает. И уж точно невозможно разом заменить лампы и не потревожить эти вековые отложения. Даже если очень стараться.
- Извините, я не понимаю, - сказала девушка. - Газету у нас да, забывают менять. Если это вас смущает, я завтра же сбегаю на почту и принесу вам в номер свежую, за сегодня. Может, даже завтрашняя с утра уже будет. А насчет света и капусты...
- Какое сегодня число? - я повернулся к студентке. Возможно, в глазах у меня застыла такая решимость, что девушка тут же, как на занятии, отрапортовала:
- Пятнадцатое июня.
- Год?
- Семьдесят восьмой, разумеется. Если хотите, одна тысяча девятьсот семьдесят восьмой.
- Еще добавьте от Рождества христова, - автоматически усмехнулся я. Тон, с которым портье объявила мне 'официальную' дату, затмил собственно саму дату. И лишь секунду спустя я понял, что капустник продолжается. Кому-то позарез нужно, чтобы атмосфера конца семидесятых оказалась как можно более цельной. Вот, и бедной студентке-международнице мозг заштопали фигней тридцатипятилетней давности.
- Уж нет, - улыбнулась девушка (ох, держите меня, ох уж эти ямочки на щечках!). - Не на работе. Если хотите послушать о роли православия в общественной жизни граждан, заходите в двести седьмой. Спросите Анатолия Клиновицкого, у него, вроде бы, дядька батюшка.
- Дядька или батюшка? - не понял я.
- Его дядя - батюшка, - терпеливо объяснила портье. - Толик себя поповским отребьем называет. В шутку, конечно.
- Спасибо.
Я окончательно перестал что-либо понимать. Какой еще Толик-попович? Какие еще одна тысяча девятьсот семидесятые года? Какие еще православные общественности?
Мотнув головой, я решил пойти проветриться. В дверях чуть не столкнулся с продавцом кипятильника. Я уже было приготовил 'извините' в шести вариантах, но гигант лишь вежливо пропустил меня, придержав дверь. Я машинально поблагодарил и выбрался, наконец, из этого дворца сумасшествия.
'Тиха украинская ночь', - сказал как-то классик. Сала нет, прятать нечего. Впрочем, вру. Можно сходить к машине, у нас там с Лехой осталось несколько бутербродов, да и термосы бы неплохо заново чайком заварить. Благо, ключи я у напарника забрал, а еще мы догадались прихватить с собой коробку с пакетиками 'Дилмы'. Я спустился по лесенке, ступил на асфальт автомобильной парковки. Попутно приметил, что трасса пустая в оба направления аж до горизонта, и направился к своему 'форду'. Одновременно удивляясь, как за такое короткое время перед гостиницей собралось так много тачек и моциков. Причем все двухколесники - классического вида, типа чоперы или как они там называются? Парочка даже с колясками.
А потом асфальт под ногой как-то внезапно кончился, и я полетел в гостеприимные объятия дорожного покрытия.
***
- Смотри, какое авто! - Вер-Мишель кивнул за окно. Мне было дико лень вставать с кресла, тем более тревожить Аньку - девушка замечательно устроилась рядом, закинув стройные ножки на боковой валик. Но лохматый сосед не унимался.
- Нет, ну ты глянь, глянь, а!
Я нехотя поднялся. В 'живых' в двести третьем номере оставались только непьющий Кирилл по прозвищу Вер-Мишешь (из-за прически, упорно не признающей гребешка) да я. Со мной история другая: я твердо знал, что скоро предстоит рулить. То ли завтра, то ли позже... Здесь рассудок уже пасовал перед этилосодержащими препаратами, которые упали в организм во время вечеринки.
- Ну и что? - я равнодушно осмотрел площадку перед гостиницей.
- Да ближе смотри, вон! - парень ткнул пальцем в стекло, я проследил взглядом.
И в самом деле, машина, плавно отруливающая от бордюрного камня, была диво как необычна. Небольшая, квадратненькая, но с удивительно гладкими переходами из плоскости в плоскость, ну точно твоя буханка за 18 копеек. И кузов странный - совсем нет багажника сзади. Вместо него вертикальная дверь с ручкой над номерным знаком. Чудовищно заваленное лобовое стекло словно переходило в капот, который украшали две удивленно выпученные фары-глазки. Насыщенный черный цвет переливался загадочными оттенками темно-синего под лучами утреннего солнца.
- Японская! - с восхищением в голосе сказал Вер-Мишель.
- Не, - я знал, что Кирилл не прав. - Американская. Вон, гляди, овальный значок синеется.
- И что?
Машина тем временем выехала с площадки, включила левый поворотник и нырнула на шоссе. Ведущие колеса шлифанули асфальт: передний привод, подумать только! Нет, ну американцы точно сумасшедшие, все у них через задницу. Поди, и движок в багажнике где-нибудь валяется. За той самой вертикальной дверью с овальным синим значком.
- Форд это, - сказал я и вернулся в кресло. Анька сползла с валика, поэтому минуты две я только укладывал ее поудобнее. Ну, как можно удобнее, но чтобы и самому уместиться. - Давай досыпать. Мне, может, скоро за руль. Надо отдохнуть.
Кирилл не возражал. Растолкал народ на полу (Кузьмич вяло хрюкнул, но не проснулся) и вклинился на свое место. Я пристроил Аню поудобнее у себя на животе и тоже попытался уснуть, стараясь не думать, чем закончится наше своевольное расселение по номерам. Вечно проблема с этими семейными парочками. Вечно им требуются отдельные номера, не предусмотренные командировочным расписанием!
- А все-таки японская, - пробурчал Вер-Мишель. - Косоглазая.
- Спи! Знаток автопрома, блин.
***
Очнулся я уже утром. Изрядно замерзший, в грязной одежде, с отлежанной наглухо правой рукой, что не пошевелить.
- Нифигово же ты погулял, - знакомый голос.
Я со стоном поднял голову. Леха сидел на корточках и участливо рассматривал мое жалкое положение.
- Я уж думал ментов вызывать, - хмыкнул мужчина. - Мы с администратором весь этот гадюшник облазили. Всю ночь с полосатым тебя искали.
- М-м-м?
- Вставай, давай, - Леха протянул руку. Я попытался поднять свою, но правая не слушалась. Пришлось цепляться за ладонь спутника левой.
- Где ты набраться-то успел?
- Что? - я помотал головой. Боли не было, но и ясности рассудка тоже. Почти так же я себя чувствовал, когда проснулся в номере.
- Говорю, с кем напиться-то успел? - повторил Леха. - Вроде, кроме нас никого в гостинице. Местные, что ли, подкатили? Эт-ты зря, дружок. Я ж тоже не железный. Часиков шесть еще порулю, а потом как хошь, но поведешь сам. С гайцами разруливай по факту.
Я, наконец, обрел способность двигаться самостоятельно. Леха с некоторым опасением отпустил мою руку, отошел на пару шагов и открыл рот, чтобы сказать очередную пакость. Но я не дал.
- Не пил я, - пришлось вложить в эту фразу как можно больше железобетонной уверенности. Это не сложно, я ж в самом деле не пил. Леха наклонил голову, присмотрелся к моему прикиду, всему в дорожной грязи.
- Извини, - голос спутника изменился. - Что, козлы какие-то уложили? Деньги целы?
Я поискал наличность. Тактический резерв в пару тысяч по-прежнему в заднем кармане. Вроде бы, денег не взяли. Ну а документы у меня в сумочке, сумочка в номере, номер в гостинице, та напротив, а я - вот он. Жив и даже относительно здоров.
- В общем, - подвел итог Леха. - Я дую наверх, забираю вещи. А ты давай в машину. Раз уж ничего не взяли, считай, повезло. Гопота местная, наверное...
Леха умчался, на ходу поинтересовавшись, все ли со мной в порядке. Я кивнул. Мол, беги-беги. Итак уже опаздываем просто кошмар как. Одна надежда, что по утру пробок на трассе не будет.
Добравшись до машины, я с минуту возился с ключами - одной левой рукой сложновато вынуть брелок из правого кармана штанов. Наконец, плюхнулся в пассажирское сиденье и откинулся на спинку. Рука понемногу начала приходить в себя. Еще пара минут - и миллионы булавок вонзятся в кожу, разгоняя кровь и возвращая чувствительность.
Леха вернулся, когда я тупо пересчитывал количество металлических прутьев на окнах первого этажа. Которые были вечером и которых не было ночью.
- Ты как? - спросил спутник.
- Да ништяк, - отозвался я. - Все нормально. Как будто заново родился.
Леха улыбнулся и завел мотор. Машина плавно тронулась, пробралась через лабиринт ям на парковке (в одну из них я и ухнул вечером) и выехала, наконец, на перекресток с шоссе. Мой напарник нажал на педаль и 'форд', пискнув покрышками, рванулся на федеральную трассу.
А я осознал, что оставил все же в гостинице что-то, чему никак не могу найти названия.