Аннотация: Зарисовка из жизни советского кулака во времена первой переписи населения в СССР.
Александр Никитин
Барин:
Рассказ очевидца
1.
В столовой мне подали на обед все как обычно: кашицу из пшена, печеную картошечку, чуть-чуть ячменя. Мясца малость тоже перепало, а за трапезой я обнаружила в кашице плавучие кукурузные вкрапления, что, конечно же, было неплохо - просто диковинно. Едой тут кормят сносно, а, главное, сытно, так что прилично народу за день набегает. Основной приток - часам к пяти пополудни, после сенокоса.
Лысоватый мужичок в полушубке, его святейшество барин, стоит у прилавка, где еврейская рожа торгует котлетами. Но мужичок не торопится, оглядывает весь прилавок, авось, и меня порадовать хочет.
Повар-толстяк настойчиво предлагает отведать кулебяку с курятиной, но барин качает лбом, дескать, подавай ему чего понежней. Не уважает он птичье мясо, сразу видно - голова.
- Вениамин Вениаминович, дорогой - начинает барин и косится на меня, мол, на месте ли еще. - Закрути мне телятины, как я люблю.
- Что ж Вас, Зинаида Марковна не кормит уже?
- Да померла...
Торгаш без слов отдал барину авоську, мясца накидал туда, зелье скорбное положил - все в поминальных целях, разумеется, хотя старушка Зиночка, которая варила супы барину, отошла в иной мир еще год назад, в те дни, когда яйца неслись и молодушкой я была.
Барин взял меня под руку, что было славно - я как раз закончила прием пищи и прогуливаться дальше самой мне нынче в тягость. Вот и двинулись вдоль по обочинам, восвояси. А что, тут все недалече. Правда, домики справа и слева точно прибитые стоят, неухоженные, так и просятся на временный ночлег, зато на периферии, где усадьба стоит, все как надо.
Деревня наша, Орлянка, спрятана глубоко в недрах бывшей Псковской губернии, куда не доехать даже на машине. Цены на транспорт солидный нынче шалые, а потому местные киснут со скуки. Слава Богу, мотоциклеты не вытащили, ибо гоняет порой здешняя молодежь, обновкам радуется, что им выдали в собесе. Ни стыда, ни совести не имеют - вон, мне Мурка рассказывала, у нее так свекровь почила, по невнимательности все. А барин сам прикупил себе "Союз", да ни разу не разнесся. Не, что ж это я поклеп возвожу, что ж это я оговариваю - один раз к лекарю по что-то, а сейчас упрятал на зиму в сарай к соседской бабушке Нине Дмитриевне.
Короче, шли мы до дому вдвоем, он в полушубке, а я - курица.
Он меня под боком держит, а сам шепчет что-то, выделывать такое привыкший. Мне-то ничего не попишешь, но вот сегодня утром почудилось, как в кладке черте что там шевелится. Весь день маюсь, все покоя не дает, но успокаиваюсь мыслей, что, может, пригрезилось.
Знаете ли, я курица непростая, у меня и функции есть, но вот сегодня все дворовые заладили, чего это несушка нынче ершистая какая-то. Вчера мне стукнуло сорок девять недель, не молодушка уже, в нос дать не смогу, а вешалки все трещат да охают. Вот если б клюнуть их как надо и куда надо - глядишь, и зажилось бы полегче. Много я не прошу - кормите раз в день, когда надо да попить не забывайте наливать.
Слушок тут прокатился, что наш петушок скоро на стол угодит, близится светлый праздник Пасхи. Блюдом будет основным - не много ли чести для окаянного? Все ходят теперь понурые, словом не обмолвятся лишний раз. Да и толком не посочувствуешь, ведь кому на яйцах сидеть надобно, кому и вовсе брюхо отпускать. Так, крохи хлеба оставим петушку, поделим меж собой. Уже потом Василий, хряк наш православный, мессу проведет, помянем кто чем горазд, и все. Сам Василий дни и ночи проводит в компании коровы Машки, пьют горькую да за жизнь беседуют - ну и я заодно, ибо кладка-то моя в хлеву. Как и все, я, бывало раньше, и в загулы уходила, и перепадало мне потом за блага мои. Случалось, что и по голове получала, и гоняли меня по двору.
Помню, Петька вступился за меня - а, может, потому что барин чуть лапу ему было не отхватил - так петушок как врежет ему со всей одури по темени клювом, что барин до сих пор чело себе обвязывает тряпкою, прежде чем явиться во двор. Петьку он тогда кинул в будку Каштану - так псина аж хвост поджала, перепугалась лютого нрава петушка. Но что ж, замирились они скоро, и вот Петька молится теперь на породистого фокстерьера.
Еще есть Мирон. Молвой окутан этот, как там, "генезис" имени его, де назван так в честь то ли грека какого, то ли чудотворца, иные считали - кто не с этих мест - что он из Галилеи далекой пришел. Сам гусак, хорохорясь, отвечал, что да, он из тамошних индивидуумов, и могилы пророков клювом колупал, и опорожнялся на дивные сады царя Навуходоносора. Да только правды в его словах ни на грамм не было, ибо гусака назвали так в честь геолога Миронова, не более и не менее.
Курки тоже временами доставляют хлопот, да попуще всех прочих. В апреле их, грешных, повезут на какое-то аграрное предприятие, где играет баян, а самим куркам там чешут клюв, сажают на какой-то заковыристый сосуд и бьют нещадно, порой и палками. В сплетни их я верить отказываюсь, но как вижу грустные глаза барина - аж дрожь берет.
Я же слышала, что скоро нас возьмет под крыло "государство", что создастся "коллективное хозяйство", в котором все животные станут частью "производственного кооператива" или же "унитарного предприятия", в зависимости от того как еще "постановят" и куда нас "определят".
Ничего плохого в этом я не вижу, а вот барин локти кусает - ну, ему видней. Тутошние обитатели порой приходят на лавчонку посидеть, в дурака порезаться, а барин им твердит, что пора все прятать, что придет зараза, да голод воцарится. Ему отвечают, что все утрясется, но барин языком цок-цок да глазищами по сторонам водит. Может, он и прав - Мирон вон говорит, что "самодержавной" Россия перестала быть только лет семь, может, десять назад.
О переменах все говорят. Даже наш двор нет-нет, да и затеет словесную перепалку, один только Мирон участия в ней не принимает, словно точно знает, что ничегошеньки не случится.
Тесновато нам всем живется на двенадцати сотках. Весь участок частоколом огорожен, есть калитка да врата из бронзы. Войдешь и мигом окажешься среди цветущих яблонь, сделаешь шаг - и все, ты уже стоишь на крыльце. Дом занимает треть площади участка, в нем два этажа. Верхний этаж, причем, отдан под всякую "сельскохозяйственную утварь" - даже "пишущая машинка"там стоит, ни к чему уже не пригодная.
Сразу же за домом есть дровяная кладка, где Каштанова будка ютится, чуть поодаль - хлев, где я делю "жилплощадь" с Машкой и Василием. Если бы барин слышал, какие проповеди толкает нам хряк ежедневно перед сном - мигом укатал бы в навоз, что как раз за сараем, или чего построже придумал бы. А говорила ли я, что у меня положение тут "привилегированное"? Мне газеты-подстилки со словами невнятными стелют, читаю порой, но хоть кормлюсь исправно, и на том благодарствую.
Еще дальше вырыт вручную пруд, это Миронова обитель. От него по левую сторону лавка стоит, где время от времени бездельничают мужики и бабы, да курятник, о жителях которого вспоминают только перед большими праздниками.
Каждое утро барин просыпается в спальной зале, выглядывает в окно, где видна калитка, после чего накидывает полушубок и спешит в баньку, помыться и заодно наведать баранов, которые там запираются до поздней весны. Нынче же, судя по всему, оттепель нескоро, потому-то хлев так пустует, ибо загона для овец барином не предусматривалось.
Вставши у калитки, барин опустил меня наземь, а сам стал всматриваться далече за горизонт, оттудова путь держит посыльный, весь черномазый да чудной, а в прошлом - футы-нуты - "революционер".
Я проскользнула меж бронзовых прутьев и оказалась на участке. Ко мне тут же подскочила пустомеля и давай щебетать, что, мол, уж середина марта на дворе, а значит, скоро придут, отнимут и перекривят. Мы-то жить не доживем до скорбных сих минут, но курку словеса мои не успокоили, она пуще прежнего разволновалась и давай кричать, что я изменщица, что мне еще воздастся, но я пообвыкла к такому.
У калитки, сверкая синеватой лысиной в заснеженном великолепии полушубка, стоял барин. Один локоть он укрепил на ограде, что придало ему вид знатного помещика, который вовсе не тревожится о грядущем. Подле него переминался с ноги на ногу дядька в тулупе и шапке с ушами - дядька смотрел на барина недобро. В руках он содержал тетрадные листы, а стучащими зубами удерживал от падения карандаш. Как он только умудрялся задавать вопросы, мне до сих пор неведомо.
- Хорошее местечко себе присмотрели, товарищ, - одобрительно кивнул он. - Не скажете, откуда оно у Вас?
- Мамка моя тут жила, хозяйство разводила, - признался барин простовато. - Батька как помер, так и я сюда. А чего мне в городе жить-то - всю жизнь при царе, а тут вон, не поймешь теперь, чей.
- Ясно, - ответил дядька, что-то чиркнув на листке. - И сколько уже тут живете?
Барин прикинул в уме и выдал:
- Годков этак десять, думается мне. С пятнадцатого года.
- Одиннадцать, - поправил дядька в тулупе и продолжил. - Скота много?
Почесав темя, барин пересчитал нас всех поголовно, чего юлить. Я обратила внимание, что тряпки на лбу его уже не осталось - видать, чиновник пожаловал. Померк мой интерес, хотя и продолжала слушать.
- Очень хорошо, - и чиновник опять что-то написал. - Вы тут один живете?
Барин улыбнулся.
- Один, никого у меня нету.
- А родственники у Вас есть? - не отставал дядька.
- Были когда-то, еще до революции, - барин внимательно следил глазами за листом. - Сейчас же один остался.
- Гражданскую войну где провели? - чиновник чмокнул замерзшими губами.
- Тут я был.
- Хорошо. Разрешите осмотреть дом?
Оба смолкли.
- Конечно, голубчик, проходите, - и, отворив калитку, пригласил гостя внутрь.
Вошедший придирчиво осмотрел яблоньки, словно ожидал увидать на них "имперский герб", после чего заглянул на сам участок, но, не найдя к чему придраться, вернулся к барину, каковой поджидал у крыльца, сославшись на поганое самочувствие.
- В хлеву скот какой? - поинтересовался дядька, шагнув в переднюю и забыв разуться.
Я хотела было рвануться следом, но барин ласково притворил за собой дверь. Оставшись ни с чем, я зашла в хлев и кратко пересказала малоречивой Машке все то, что только что довелось мне услышать. Та спокойно отозвалась, мол, сейчас начнутся "ежемесячные проверки", но бояться нечего. Хряк Василий лестно бормотал во сне.
Я вздохнула и, устроившись поудобнее на кладке, расправила крылышки. Увлекшись чисткой перьев, не сразу ощутила, как меня снизу что-то грубо пихнуло, так, что я аж подскочила. Что-то неладное содеялось, внизу зашумело подозрительно, и я рванула осматривать кладку.
Машка ж молча наблюдала за мной, никак не подвигаясь. Я действовала неуклюже, и пару яиц все-таки передавила, но звук сей обнаружила - среди осколков скорлупы, лоснясь в лужице того, что могло стать курочкой, лежало что-то до трепету крикливое - то был маленький человек.
2.
На шум прибежал весь двор.
"Триумфальное шествие" к растворенному хлеву замыкал Мирон, завидев которого я почувствовала, будто по спине пробегает холодок. Гусак был известен своим "презрительно снобистским" отношением ко всему, но сейчас он выглядел встревожено. Не дожидаясь, покуда животные перед ним расступятся, Мирон молча "продефилировал"ко мне.
- Что стряслось, Галя? - спросил он, скривившись от царившего в хлеву смрада.
То был Василий, выглянувший к нам своей заспанной мордой:
- Галочка, що вiдбувається? На що всi втупилися?
- Попрошу тишины, - гаркнул Мирон, и все стихли.
Ответом был писк.
Гусак лениво развернулся к кладке и, заглянув туда, пришел в ужас.
- Откуда это у тебя? - взревел он, размахивая непослушными крыльями. - Ты знаешь, что барин с тобой сделает?
- Не виновата, я не виновата, - начала оправдываться. - Утром почувствовала толчок, но значения не придала. Возвращаюсь назад, а тут вон оно.
- Хочешь сказать, это ты снесла его? - Мирон, что называется, "скептически"посмотрел туда, где лежало отрепье.
- Не знаю.
Поднялась шумиха, да такая, что споры не утихали ни на минуту, и запевалой выступил именно гусак, утверждавший, что курица "не способна выносить в себе человека, что он слишком большой для ее нутра". Однако, находились и противные мнения - Василий протестовал, говорил, что на все воля Божья, "и есть вечные вопросы, и никто не знает, кого сотворили первым - курицу или яйцо". Вдохновленного Василия дружно обхаяли, его версию подставил под сомнение даже скромно стоявший поодаль Петька - казалось, что это мистическое событие вывело его из депрессии.
- А если она его украла? - пробовал "воззвать к голосу разума"Мирон. - Если барин обнаружит, что у него в хлеву прописался незаконнорожденный субъект?
- Який вiн тобi "суб'єкт", - Василий негодующе хрюкнул. - Це людина, вiнець природи.
- Обождите, разве первыми были сотворены не куры? - вмешался в разговор цыпленок.
Василий тотчас же разинул пасть и стал цитировать свое "Писанье", в котором чеканно прописано, что "из праха земного создан человек по образу и подобию Божьему", и наречен он был "венцом творенья", т.е. концом оного. Цыпленок пришел в легкое замешательство и "элиминировался" из "религиозной полемики", но хряка это не застопорило ничуть - он взялся рисовать и то, как и почему люди утратили дарованный им рай, пустился в "абстрактные измышления о роли христианства в массах", поэтому заткнуть его было не по наши крылья.
Когда пыл "философской риторики" иссяк, Василию наскучило быть среди нас, и он опять засопел.
В свою очередь Мирон "опроверг двумя цитатами существование Бога", после чего возопил:
- Товарищи, решать вопрос надо сегодня же, - он ткнул носом землю.
- И что ты предлагаешь? - спросил Петька, который Ницше не читывал, но и без оного высшие силы ставил под сомнение, как и манку небесную.
- Я предлагаю, - Мирон хлопнул крылом себе по спине. - Надо убить человека.
- Подождите, - заверещала я.
- Это исключено, - петушок почесался и поскреб лапой землю. - Никого убивать не будем. Нужно выяснить, кто он и откуда.
- Какие вы все, - подала голос Машка. - Решайте быстрей, сегодня у барина гости.
- Опять прохиндеи? - всполошился гусак.
- Хуже, - ответила корова. - Из чиновничьей стаи. Проводят опрос.
Мирон удивленно воззрился на меня. Я кивнула, Машка была права. Это заставило гусака взять себя в лапы.
- Барин может заглянуть в любую минуту, - Мирон принимался за командование, и все чувствовали, что сейчас лучше будет его послушаться. - Надо спрятать человека с глаз долой.
Сказано - сделано. Гусак похвалил нас за исполнительность, а сам шагнул к выходу, но тут солнце вдруг померкло в его глазах - на порог взошел барин и тот самый дядька в тулупе. Вид у них был умиротворенный, опасений не внушал.
- Это вот мое хозяйство, - доложил барин, указывая то на мою кладку, то на Машку, то на вящего Василия. - Свинья, корова, курица-наседка.
- Так и запишу, - закивал дядька, склонившись над "манускриптом".
Барин шуганул гусака прочь и тот, вдавшись в ногу чиновнику, скрылся из виду. Тетрадный листок, выпав из рук, плавно опустился в кучу нечистого настила. Поднимать его чиновник не торопился. Он вздохнул безрадостно:
- Не возражаете, если мы все перепишем?
- Конечно, нет, - а глазища так и стреляют по хлеву, да на кладку нет-нет да посмотрит.
Они вышли.
Первым делом я подошла к листку, норовя что-то там прочитать. Однако чтение, как поговаривал гусак, "не числилось среди моих заслуг". Единственным "образованным" среди нас оставался Мирон, поэтому я высунулась наружу и дважды его кликнула.
Он примчался немедля. Почувствовав себя в безопасности, за ним подтянулся и остальной двор. Выяснилось, что вышеупомянутый листок является следствием какой-то там "подушной переписи", что там "записаны все биографические и географические данные о нашем селе и дворе в частности". Мирон присвистнул и, завладев вниманием сограждан, принялся вслух зачитывать содержимое листа, будто бы и не птицей был, а, что называется, "имел бенефис в драматическом театре".
Выходило, что барина зовут Сергей Сергеевич Ульянов, что "родился он в 1875 году в семье дворян Псковской губернии", что "в возрасте четырнадцати лет поступил в юнкерское училище при дворе императора Александра III". В эпоху правления Николая II Сергей Сергеевич "сделал головокружительную карьеру, дослужившись до чина ***". Отошел от дел "по личным мотивам (эту фразу Мирон отметил особо)". Приобрел участок "в двенадцать соток и занялся сельским хозяйством". В гражданской войне участия не принимал, "кормлению врагов народа не содействовал". С Ниной Дмитриевной Астафьевой и Любовью Ивановной Глушко поддерживает "добрососедские отношения". Не женат. Детей не имеет. В "порочащих его связях замечен не был". Само собой, более половины этих оборотов я не уразумела, но нашлись разумники, изъяснили.
- Это и называется "коммунизм"? - нарушил молчание Петька.
- Это называется "перепись", - мрачно заявила корова.
- "RИsumИ", - заключил Мирон, закапывая листок поглубже в настил. - Это французское слово.
- А что насчет маленького человека? - пропищал цыпленок.
- Ни слова, - помотал головой гусак. - Юридически он ничей. Можно выбросить.
- Как, как? - не поняла я.
- Юридически.
Тут Мирон повстречался с "проблемой взаимопонимания". Он поспешил "исправить оплошность, вызванную его непомерным самомнением".
Петька было собирался возразить, но его оборвали сердешные мужские возгласы, донесшиеся со двора. Мы расслышали, как чиновник желает барину доброго здоровьица, как затворяется калитка. Удаляющиеся шаги сменились шагами в наступлении.
Скотина бросилась врассыпную, но удрать из хлева успели немногие - нас настиг Сергей Сергеевич и, сделав всем ай-ай-ай, двинулся прямиком ко мне. Мирон обеспокоено защелкал языком.
- Галя, отойди, - попросил он, и мне не оставалось ничего иного, кроме как освободить место кладки.
Заглянув туда, Сергей Сергеевич мигом позеленел. Все переглянулись, думая, что это могло бы значить. Мирон отступил за коровью спину. Барин, поохав, извлек оттудова маленького человека, который в своих вздыбившихся тряпках выглядел сейчас не лучше цыпленка.
Я невольно усмехнулась.
У Сергея Сергеевича находка "вызвала обратную реакцию". Он опять страстно что-то зашептал, прижал к себе лысую макушку и, поднявшись, скрылся с человеком со двора.
3.
Утром субботнего дня Сергей Сергеевич рывком встал с койки, нацепил зимние шаровары и, выбежав из дома, бросился в сугроб. Для двора это означало, что сегодня его высочество барин чувствует себя двадцатью годами моложе, из чего стоит заключить, что вчерашняя находка произвела на него самое благотворное влияние.
Платонически поздоровавшись с проходившей у калитки Любовью Ивановной, барин взял из прихожей сапоги и поплелся за участок к бане. Бараны тут же были отпущены на волю - их блеяние докатилось до нас гудком проходящего поезда. Его высочество определенно готовился принять водные процедуры, о чем он во всеуслышание объявил двумя днями раннее, даже Любовь Ивановну позвал и старушку Нину Дмитриевну тоже, но что-то сомневаюсь, что она подойдет, как говорит, здоровье нынче уже не то.
В хлеву царило затишье.
Пощипывая травку, Машка ведала нам о печальной участи, что постигла какого-то императорского прихвостня, объявившего себя чудом Господним. Я отметила, что Василий, который в этих вопросах "собаку съел", слушал с не меньшим любопытством. По всему выходило, что этот недотепа творил всякие чудеса, а так, в будничной жизни, помогал по хозяйству царской семье, за что и приготовили дурака сначала к расстрелу в усадьбе, а потом и вовсе утопили черт-те где - чует сердце мое, что с десяток лет пройдет, и к истории еще чего только не подмешают.
Сейчас мы Петьку поджидали. Вступив "в преступный сговор" с Каштаном, он "вознамерился совершить кражу" в доме его высочества. Как он заявлял, дело верное и уже скоро он вернется с какими-то там "выдержками", которые запросил Мирон накануне.
Гусак же, казалось, был бодр, задирист, его птичье нутро, как он говорил, "жаждало истины", и мое жаждалоничутьне меньше. В первую очередь, конечно, осведомились, зачем Мирону понадобились эти "выдержки", на что гусак улыбнулся и ответил:
- Всему свое время.
Цыплята обступили меня со всех сторон и давай расспрашивать о том, каково это - получать ботинком. Не давало покоя им настроенье барина нашего.
- Куда-то барин запропастился? - Машка прервала рассказ. - И что это он так въелся?
- Ты бы лучше молока давала, чем спрашивать ересь, - мрачно ответила одна курица. - Ясно же, что человека девать куда-то надо.
- А чей он? - не унималась корова.
- Мой, - выпалила я. - Ну, как мой. Я его нашла в кладке.
- А свидетельство есть? - вяло поинтересовался Мирон.
- Какое-такое свидетельство?
- Если ребенок твой, у него должно быть свидетельство.
- Откуда же я его тебе возьму?
- Это надо в органы управления идти, - пояснил гусак, который оказался неплохо осведомлен на этот счет. - Только они ни слова по-нашему не разумеют, надо искать специализированные учреждения.
- Подожди, - оборвала я его. - Может, барин сходил за "свидетельством"?
- Сомневаюсь, - сказала Машка. - Человечек же твой, а не его. Ему не дадут.
- Почему это не его? - спросила я.
В мою сторону обратились десятки недоумевающих глаз. Я попробовала объясниться.
- Смотрите, - начала я. - Если мы его собственность, то и продукты нашей жизнедеятельности тоже принадлежат ему.
- Справедливо, - заметил Мирон.
- Получается, если человечек мой, то он имеет на него это, как его, "право собственности", - завершила я мысль и сама поразилась ей.
- Во-первых, - возразил Мирон, как оказалось после, вполне резонно. - Мы еще не ознакомились ни с какими документами по этому вопросу. Мы ничего не знаем о постановке на учет новорожденных, поэтому давайте дождемся информации.
- А во-вторых? - спросила Машка, проигнорировав предложение про какую-то там "информацию".
- А во-вторых, я не верю, что создать человека в наших силах.
Все призадумались. Не принимавший участия в беседе Василий подал голос:
- Що за документи Петька принесе?
- Как я сказал, это "выдержки", - успокоил хряка Мирон.
- Сироватка якась, чи що? - Василий проявлял чудеса эрудиции.
- Нет, не "сироватка", - раздраженно сказал гусак, а затем произнес по слогам. - "Выдержка". Или "статья" иначе.
Гадать о том, что за сывороткой угостит нас Петька, долго не пришлось - когда солнце только начало клониться к закату, в хлев протиснулся Каштан, к спине которого бечевкой был примотан какой-то увесистый том. Рядом скромно шагал сам петушок.
Мирон радостно похлопал крылом Петьку по туловищу, но взор его был прикован к собаке:
- Псину-то развяжите, - сказал Мирон с некоей долей раздражения, он-то на дух не переносил Каштана, который однажды увязался за ним следом и преследовал аж до конца деревни.
- Попрошу без антисемитских высказываний, - грозно сказал Каштан. - Я вам услугу оказываю, а вы...
Петька почти весело сунул в зубы собаке кость.
Одна из куриц, увидев это, схватилась за сердце - то были останки ее сестры, почившей в бульоне неделю назад. Каштан упоенно облизнулся и, сбросив с себя ненужный груз, был таков.
Мирон аккуратно распахнул первую страницу и важным голосом зачел:
- Декрет ВЦИК и СНК РСФСР от 20 июля 1923 года "Об удостоверении личности", - он перевернул страницу. - Интересно.
- Что там? - не выдержала я.
- Тут написано, что никаких документов требовать никто не вправе. Они все были отменены.
- В каком мире мы живем, - посетовала Машка. - То оно есть, то его нету.
Снаружи подтягивались гости. Первой явилась Любовь Ивановна, и не налегке, а с гостинцами - "слоеное печение с маринадом", кажется так. Барин был не чужд побаловать себя вкусностями всякими, а мадам Глушко это удовольствие доставляло колоссальное. Посмеявшись какому-то анекдоту, они взялись за руки и скрылись внутри дома. Баньки Сергей Сергеевич затопил недавно, требовалось настояться - его высочество не очень любил жару, сердечко пошаливало.
Временами они вылезали наружу, на руках Любовь Ивановна держала того маленького человека, который, как мне показалось, значительно сбавил в весе - он уже не выглядел упитанным, а пеленки висели на нем.
Бараны гуляли за участком, где росла трава, и сплетничали о судьбе старейшины Дмитрия, печальную участь которого они, как выяснилось, были не прочь и разделить.
Вечерело. Проштудировав весь кодекс и значительно обогатив мой "культурный багаж", Мирон выпросил час на раздумья и, извинившись, отбыл к пруду. Машка обеспокоено переворошила все сено в округе, после чего наклонилась ко мне:
- Галя, может, ты медиум? - она нервно хохотнула.
- Медiуми думки читають, - заметил осунувшийся за день хряк. - Ця дiвчинка не з їх числа.
- Много ты понимаешь, - обиделась корова.
- Ты ведь рожать больше их не будешь? - отстранено поинтересовался Петька. К нему возвращалась его куриная меланхолия (то бишь хандра).
- Рожать? - вскинулась я. - Он из яйца вылупленный!
- Ой, гвалт, - покачала головой старейшая курица на дворе. - Чего вы лаетесь на ровном месте!
- Мы? Да разве? - воспротивились мы обвинению.
Старейшина покачала головой и заявила еще раз, избрав "объектом коммуникации" почему-то Василия:
- Ну не может из курицы вылезти человек!
Петька улыбнулся, но промолчал.
- Не может и все тут. А то что тут коники выкидываете...
- Бабушка, - начала Машка. - Мы воочию убедились!
- Как же убедились? - старейшина недоверчиво обхватила нас всех взглядом.
- В кладке яйцо лежало! - коровий хвост при этом сделал многозначительный "пируэт".
- И что? - старушка подавилась смешком. - Мало ли кто туда мог положить.
- Какие глупости вы говорите, бабушка, - Машка повалилась на сено.
Василий осуждающе посмотрел на ссохшуюся курицу, а Петька заинтересованно выглянул во двор. Нам показалось, что там залаял Каштан.
Между тем, старейшина продолжала, стремясь пробудить в нас немного уважения к ее персоне:
- Это девочка или мальчик?
- Не знаю, - честно ответила я.
Мне и вправду в голову не пришло проверить, но что взять - мозг-то куриный.
Петька раззявил клюв и, выглянув из хлева, доложил, что Сергей Сергеевич направился закладывать в баню еще дров. Одно полено, правда, по дороге выскользнуло.
- Я слыхала, мальчуган у Зиночки родился, - старушка закатила глаза.
- Зинаида Марковна померла давно, - деликатно напомнила я. - Это, наверное, ее дочки. Она тут живет рядом.
- Да уж, наверное, дочь ее, ага.
Я прислушалась - Каштан залаял громче.
- Но дело в том, голубушка, что от мальчишки отказались, не прокормить его. Голодно стало, - старейшина уселась передо мной на сено. - Вот они и отдали его батюшке.
- Барину? - удивилась я. О существовании иной "мелкой живности", нежели нас, я не имела ни малейшего представления.
- Да. Точней, барин сам охотно взял, - и старушка взмахнула крыльями для пущего эффекта. - Кормил он дитятку, лелеял, а потом перепись пришла, какой-то черт в ушанке.
- Это-то мы видели, - заметил Петька, на секунду отвлекшись от созерцания двора.
- Барин и спрятал сюда малютку, - заключила старушка, поднимаясь на лапы. - Вот и вся история.
- Зачем же он это сделал? - спросила Машка, а я поразилась ее сегодняшней словоохотливости.
- Не знаю, - опустила клюв старейшина. - Может, не хотел, чтобы ребеночка нашли. Может, что-то особой ценности было в нем.
- Ценности? - переспросила я. - Сокровище?
- Дура, - решила старуха и покряхтела во двор. - Какие драгоценности у ребенка!
Курица ушла, а в нас загорелось желание "развить эту мысль". Василий оставался непреклонен - он все еще полагал, что маленький человек вышел из чрева моего, а старушонка, мол, "ограниченно мыслит". Я и Машка стали рассуждать, что может быть ценного в человеке.
- Мясо, - считала корова. - Телячья попа им наскучила, вот они и кушают друг друга.
- Бред, - возразила я. - Мясо тяжело "усваивается" организмом, мне Мирон рассказывал.
- Хорошо, волосы, - в коровьей голове возникла новая мысля.
- И много ты сострижешь с него?
- Монеты, - подал голос Петька.
Мы замерли.
- Монеты, - повторил петушок. - Барин сегодня перевязывал мне клюв, наверное, чтоб не клевался я больше. Так вот, а на столе у него сверкает что-то. Я вырвался, подошел, а там монета лежит.
Безрадостный вой Каштана проник сюда, превратившись в мелких букашек, которые сразу же заползали по нашим спинам. Даже Василий поежился. Мы заметили, что на улице уже темень стоит настоящая, ни зги не разглядеть - зато фонарик маленький горит, что на керосине, освещает путь четырех теней, медленно наползающих на хлев.
Тень, что находилась левее всех прочих, произнесла утробным голосом что-то вроде "Заходите в дом и тщательно все обыщите", после чего отделилась от остальных и зажила собственной жизнью.
Со двора выглядывать стали мы все, очень уж интересно было, откуда на земле вырисовывалось четыре человека. Завидев гостей, мы не смогли сдержать "возглас изумления". Голову одного из них - того, что сейчас садился на лавочку - покрывала темная фуражка, к могутной груди словно приставили какой-то там военный мундир с множеством наград. Неподалеку от него рыскал по курятнику в поисках чего-то наш вчерашний знакомый, дядечка в шапке-ушанке. Единственным отличием в нем стало то, что тетради с собой он больше не носил, а заместо чернильницы и пера бойко орудовал ножом. Судя по выражению его лица, цыплятки взъерепенились. Двое других опознать так и не удалось - послушавшись совета Фуражки, они мгновенно перенеслись в дом.
Я шепнула:
- Скольких созвал, ай да барин.
Петька не разделял слепого восторга на моей морде и, не издав ни звука, соскочил во двор, минуя две тени, оставшиеся на улице у курятника. Фуражка забил папироску и, предложив чиновнику угоститься, чиркнул спичкой, осветив изрядно помятое лицо. Оба гостя выглядели серьезно, здешним такой настрой никак не соответствовал. Любопытство погнала меня к петушку и я, спотыкаясь, на всех парах помчалась к дому. Очень уж интересовало меня то, почему чиновник хозяйничает в нашем курятнике.
Не успели мы донестись до передней, как нас наново разогнали ноги, да на сей раз их было ни много ни мало восемь. Паучьим "водевилем" нас выпихнуло с предбанника да прямо к скамейке, где сидели Фуражка с еще каким-то гоем. Барина нашего опосля вынесли под крылья, "деликатно" с лестницы спустили да поставили в чем мать родила пред Фуражкой. Тот, чья тень командирским напевом отдавала порученья, разметал Фуражку и гоя по сторонам, сам утвердившись на лавчонке дюжим гузном. Одну лапу на другую, клюв улыбкой сподобился - ясно, будет разговор.
- Что же Вы, Сергей Сергеевич, такую гримасу мне кажете, - заявил сей субъект. - Быть может, Вы не знаете, чего мы у Вас просить хотим?
- Нет, - скромно отозвался барин. - Не знаем.
- А просить мы хотим совсем немного, - командирский клюв исказила усмешка. - Просим отдать нам ребеночка-то вашего на попеченье. Кормить-то вам его нечем.
Барин промолчал.
- У вас, я погляжу, двор-то ого-гож, дай Бог каждому, помещик Вы знатный. А у нас, Сергей Сергеевич, декрет.
- Декрет? - барин опешил.
Тут гой как давай горланить:
- "Едят,дрожа от голода голого,вдыхают радостью душище едкий,а нищие молят:подайте головы.Дерясь, получают селедок объедки".
- А Вы как растить ребенка собрались? - командир осунулся. - Один?
- Один, один. Я всегда один, - сетует барин и дрожит, чай, морозно сталось.
- Это решать не вам, - командир кивнул Фуражке, и тот, подорвавшись, стремглав в дом побежал. - Ребеночка мы у вас забираем. Вы уж не обессудьте. Вы человек религиозный?
Барин снова промолчал.
- Так вот, читайте ваши книжки. В них терпеть учат. Вот и Вы когда-нибудь перетерпите, Сергей Сергеевич. Перетерпите.
4
В гостином зале нам открылась следующая картина - Любовь Ивановна в слезах теребит непослушный локон и смотрит в окно, где Фуражка с переписчиком затеяли маленький спор, касавшийся судьбы маленького человека. Что там они несли, я не слышала, но Петька в отчаянии цокнул языком.
Барин завернулся в простынку да так и стоял подле Любови Ивановны. С петушком мы примостились у краешка серванта, отрадно было, что никто и не думал нас прогонять - видать, в зале думы думались тяжелые.
- Сережа, - взмолилась Любовь Ивановна. - Сережа, почему они его забирают?
"Сережа", аккуратно копия маленького человека, но в облачении побольше, вздыхал и кашлял. Глядел он то под ноги свои голые, то украдкой взирал, как маленького человека сносят чрез калитку.
- Сережа, - Любовь Ивановна совсем пригорюнилась, но фразу не кончила. - Ведь они его вернут потом? Вдруг он хворый?
- Нет, - барин осторожно взял за локоток Любовь Ивановну, явно намереваясь помочь ей подняться. - Полно тебе, Люба. "Терпением вашим спасайте души ваши".
Жена отдернула руку и беззвучно залилась слезами.
- Люба, ну полно, полно, - барин съежился над нею, точно умоляя о прощении. - Не плачь. "Бог терпел и нам велел", ведь так?
И Бог в своей белоснежной простыне скрыл собою Любовь Ивановну.
Я тихонько отскочила в сторону и беззвучно похлопала крыльями по бокам - так мы обычно предупреждаем друг друга, если в поле зрения оказывается человек. И точно - коридорная дверь бухнула, и из предбанника на кухню грузно ступил дед Григорий. Увидал он все это безобразие на кухоньке да решил дальше не соваться - вдруг чего еще барин отчебучит, он по вечерам бывает сам не свой, даже прогнать может. Знавал Григорий нрав нашего барина, знавал хорошенько - бывает, сядут на лавчонке вечерком, дед что-то не то скажет, барин как гаркнет - вмиг все гости разбегутся. Только редко оно бывает - чаще сидят до полуночи, водку пьют, в дурака перекидываются, и никто ни сном, ни духом.
- Сергеич? - я углядела, что дед держал за спиной что-то мутноватое. - Сергеич, чего это у тебя животина по дому бродит, а? Ты это, скажи хоть, кто это захаживал к тебе.
Барин, укутав Любовь Ивановну простыней, предстал пред дедом в полном неглиже.
- Это, - говорит. - По мою душу приходили. Любоньку драгоценность изъять хотели.
- Да ну? - Григорий недоверчиво скривился. - И что ты им? Отослал?
- Отослал.
- А драгоценность? - не унимался дед.
Барин похлопал дедушку по плечу и ушел в спальню. Григорий, ничего не ведая, прошел на кухню и опустил мутноватый гостинец на стол.
- Ты, Любонька, не дрейфь. На вот, угощайся. Поправь здоровьице. Найдем мы эту твою драгоценность еще. Какие твои годы!
Наружу выбрались без помех, а во дворе царило уныние. Не то, чтобы совсем, но человек в мундире куда-то подевался. Только чиновник и гой-поэт еще сновали туда-сюда, собирали в мешки найденные под деревьями яблоки, авось, и своих гостинцами порадовать хотели. Кутерьма какая-то творилась, ей-богу.
Мы прошмыгнули в хлев, где нас встречали как героев.
- Ну, чего там? - устало спросила Машка, дожевывая сено. - Где вас так долго носило?
- Маленького человека забрали, - Петька коротко отчитался и, погрустнев, вышел.
- Вот и слава Богу, - протянула корова, сшибая с себя хвостом мошек. - А то я уже устала от этих ваших декретов и прочей белиберды.
Хряк удовлетворенно кивнул и засопел, православный.
- Значит, вопрос закрыт, - констатировал гусак. - Можно ложиться спать. Утро вечера мудренее.
Мы, не сговариваясь, заняли каждый свое лежбище. Я пожелала корове и гусаку спокойной ночи, но последний все же пересилил желание остаться ночевать у коровьего навоза, поэтому весьма солидно "ретировался" к пруду. В тот миг, когда я уже готова была, согнувшись в три погибели, распластаться над яйцами, вошел барин и, поставив перед коровой табурет, стал остервенело дергать ее за сиськи, попутно что-то приговаривая. Машка взвыла от боли, но барин не мог успокоиться до тех пор, пока железное ведро под его ногами не наполнилось до самых краев. Тогда он резко встал, опрокинув табурет и, пнув в довесок надоенное, принялся истошно колотить руками деревянную стену. Разбуженный Василий неодобрительно хрюкнул.
- Бог не вiдає сорому.
Наконец, малахольный барин успокоился. Схватившись за ушибленное запястье, он увидал и разлитое молоко, и опрокинутый табурет, но почему-то решил ничего с этим не делать.
Махнув на все рукой, Бог покинул хлев.
5
Дощатая церквушка, что ютится на периферии, принимала сегодня парад в честь светлого праздника Пасхи. Наклевавшись вдоволь дареных семечек, я выискивала на земле крохи хлеба, что зеваки расшвыривали по всей округе, покуда диакон с неаппетитным сизым сеном на лице бродил меж фигур с видом важным. Спереди шел поп, тряс на цепях яйцом златым перед оравой приходской да травил всех дымом.
Барин тоже был в гурьбе - тоже с яйцами, как все, с яйцами моими. Странный уж имели все окрас. Машка как увидела, что барин с красными яйцами вышел на порог, так давай мне лепетать, мол, чудотворная я - если надо, яйца цвета дивного снесу, надо - и человека высижу.
Еще был хлеб - оттого-то и носилась я взад-вперед у людских сапог, выискивала, что б еще склевать, пока не засекли. Главное, под ноги не попасться челяди, не то вмиг прыснут, плюнут да растоптать еще возьмутся. Нет, чего там, я на подвиги не мастак.
День стоял погожий, долго можно так перебежками кормиться, да только поп возьми да и замри. Стал, на церковь развернулся да трижды нарисовал рукою крест перед собой. И я гляжу - а все такие, даже Алешка, что с соседнего двора коров гоняет на водопой вне всяких черёдов, близ нас лицом к церквушке обернулся да давай себя "святить". Тут еще и эти покатили - одного признала, тот гой был наш недельной давности, на лавочке тогда сидел да уши барину мыл своею "пропагандой".
Верхом на автомашине гой недельной давности вслух зачитывал стихи: