В подвале было темно и холодно, как в заброшенном колодце. Замухрышкин сидел на потемневшем старом деревянном ящике из под вина и, стараясь согреться, нервно ежился. Его старая, изношенная фуфайка с торчащей из дыр серой ватой, едва удерживала тепло. Опухшее, заросшее щетиной, давно не мытое лицо Замухрышкина было неприятным, а узкие маленькие глаза смотрели в мир зло и настороженно.
Замухрышкин неторопливо встал и медленно, слегка покачиваясь, подошел к небольшому окошку в стене, через которое в подвал проникал неяркий вечерний свет. Когда-то это окошко было огорожено железной решеткой, но в последствии видимо при ремонте решетку сломали, и теперь сбоку в окне одиноко торчал погнутый металлический прут,- все что от нее осталось.
Замухрышкин настороженно выглянул в окошко. Ему хорошо виден был двор. Уже темнело, и во дворе почти никого не было. Где-то приглушенно играл магнитофон, слышался девичий смех, а с балкона, откуда-то прямо над ним, женщина громко звала сына ужинать.
Замухрышкину захотелось есть, а еще больше выпить, чтобы, как он сам выражался "заболдеть". Но не пить, ни есть у него не было, а выходить из подвала было лень, да и в эти часы еще опасно.
И вдруг неожиданно обида и злость на себя и на весь мир, таившаяся глубоко его душе, вырвалась наружу и поглатила Замухрышкина. Живущие где-то там, над подвалом, в ином недоступном ему мире, не понимающие и не замечающие его люди, стали ему ненавистны. Он завидывал им, втайне безотчетно тянулся к ним и, одновременно, боялся их. Среди этих людей для него места уже не было.
Замухрышкин поймал себя на мысли, что сейчас он получил бы удовольствие, если бы удалось нарушить этот размеренный ритм чужой ему, благопристойной жизни жителей дома, и внушить им, хотя бы на минуту, чувство неуверенности и страха.
- Побить бы им окна,- со злорадством подумал он и ясно представил себе, как звенят высаженные им из рам, разлетающиеся на мелкие осколки, острые и опасные кусочки стекла, как из пустых проемов окон выглядывают растерянные, удивленные, испуганные и злобные лица, несутся громкие ругательства и проклятия в адрес неведомого хулигана.
От этой воображаемой картины Замухрышкину стало веселее. Да, хорошо бы, - мечтательно тихо произнес он, хотя знал, что ничего подобного, по крайней мере сегодня, он не сделает.
- А, да ну их, -отмахнулся он от приятных, но угнетающих его мыслей, и отошел от окна. Делать было больше нечего. Вечер во дворе плавно перерастал в ночь.
Надо ложиться спать, - устало решил Замухрышкин. Он подошел к старой железной кровати, найденной им помойке и тайно принесенной в этот подвал, лег на жухлый, провонявший нечистотами грязный матрас, найденный им также недавно в подвале, и устало закрыл глаза.
Уже месяц Замухрышкин тайно жил в этом подвале, на малом пятачке, свободном от застроенных деревянных сараев.
Горький опыт ему подсказывал: если его жильцы заметят, то в лучшем случае на двери, ведущей в подвал, обязательно появится огромный замок, и тогда ему, как одинокому волку, надо будет искать новое пристанище, а в худшем, его задержит участковый инспектор милиции и, ругаясь на невесть откуда навалившуюся заботу, засадит, выдав за вора и бродягу года на два в колонию общего режима, с облегчением списав на него между делом десяток нераскрытых мелких подвальных краж продуктов из сараев, или же, но это если повезет и будут места, направит, как алкоголика, в ЛТП .
Замухрышкину этот убогий подвал нравился. Он даже им дорожил, рассчитывая в нем перезимовать и, может быть, если повезет, даже не одну зиму. Но перспективных планов Замухрышкин себе не строил. В этом не было нужды. Кроме того его пропитанный алкогольными суррогатами мозг, уже давно плохо соображал, реагируя на внешние раздражения, как правило, только на уровне примитывных инстинктов.
Замухрышкину было холодно, но он знал, что холодно будет только до начала отопительного сезона. Как только заработают котельные, на его пятачке будет вполне сносная температура, которой позавидывали бы даже жильцы в иных квартирах. И только сейчас, в конце сентября, когда ночи уже холодные, особенно после осеннего дождя, а трубы отопительной системы еще не подают признаков жизни, надо было крепиться и греться как-то самому.
Холод безжалостно прогонял сон, и Замухрышкин никак уснуть не мог. Как он не ежился, как не сворачивался калачиком, от холода спасения не было. Промучившись так до наступления полной темноты на улице, Замухрышкин решился разжечь костер, чтобы согреться.
При тусклых отблесках желтого света, исходившего от чудом уцелевшей во дворе на столбе электрической лампочки, Замухрышкин, ползая на корячках, механически стал собирать по подвалу все, что могло гореть: обрывки бумаги, картон, палки и доски. Много дров ему было не надо: костер он решил развести самый маленький, только для того, чтобы слегка обогреться.
Сложив все собранное в кучу, Замухрышкин достал спички и осторожно разжег огонь. Когда костер разгорелся и огонь окреп настолько, что стало ясно, что он не потухнет, Замухрышкин, тяжело дыша и ругаясь полушопотом матом, деловито подтащил к огню старый ящик, мешком свалился на него, и стал греть свои грубые руки, по детски с любопытством наблюдая, как огонь медленно, но неотступно поглащает в своей ненасытной пасти все что может гореть.
В мерцающихся и переливающихся загадочно языках беснующегося пламени, Замухрышкину увидилось что-то далекое и неясное, но щемящее дорогое и неудержимо манящее к себе. Он силился понять что это и откуда это чувство ему знакомо, но не мог.
Немного отогревшись и повеселев, Замухрышкин усилием воли заставил себя отойти от огня, стащил с кровати грязный матрас и, протащив его одним краем по земле, небрежно уложил около начавшего затухать костра.
Затем он, подбросил в костер все оставшиеся дрова и с облегчением уткнулся лицом в гнилую вонь матраса, и мгновенно уснул.
Погрузившись в сон, мозг Замухрышкин словно приобрел волшебную способность извлекать из самых далеких и подтаенных глубин миллиардов клеток забытые впечатления от пережитого, которые давно в его повседневно бездомной и бесцельной жизни были растворены алкоголем, грязью и безысходностью.
Листает сонный мозг Замухрышкина прошлое, которое всплывает то как яркие, то серые картинки, извлеченные из пыльного, давно невостребованного архива памяти.
Вот Замухрышкину пять лет. Он пухлый и подвижный мальчуган с кудрявыми волосами и большими любопытными глазами. Его отец, образ которого неясен и размыт, дает ему маленькую удочку. Они на песчаной косе речки Медведицы ловят рыбу. У него клюет, поплавок дергается и уходит в воду. - Тащи!,- кромко кричит ему отец. Он дергает удочку, и на леске отчаянно бьется маленькая рыбка пескарик. На берегу рыбка срывается с крючка и падает на песок. Он, испугавшись, что сейчас рыбка трепыхаясь уйдет в воду, бросается к ней, но спотыкается и падает. К нему спешит мама, такая стройная, яркая и красивая, но, в спешке, наступает ногой на его рыбку. Он отчаянно кричит, топает ногами. Отец и мама не понимают его, пытаются успокоить и утешить, но обида захлестывает его, он пытается за рыбку укусить мать, но ему это не удается и он захлебывается в бессильном плаче...
А мозг уже раскрывает новую страницу, выпуская из памяти, как из сейфа, новые и новые картинки жизни. Вот Замухрышкин школьник с умными, но слегка тусклыми и ленивыми глазами. Идет урок химии, самого противного и непонятного предмета из всей школьной программы. Он сидит на последней парте и играет со своим школьным другом Савиных, таким же долговязым троешником, в "морской бой". И ничего кроме этой примитивной игры их не интересует. Вдруг учительница обращается к нему и спрашивает что-то о миниралах. Замухрышкин встает, но не пытается ответить, понимая, что ничего не знает про минералы. Однако зачем ему эти минералы? И вообще зачем ему эта химия? Ученым он быть не желает, на следующий год станет простым рабочим, как его отец. Замухрышкин дерзко говорит об этом учительнице, гордясь своей смелостью. Учительница подходит к нему и смотрит ему в глаза. Ее острый колючий взгляд пронизывает его насквозь. Учительница его сажает и грозно нависая над ним, что-то ему говорит, а, затем, уже обращаясь ко всему классу даже читает какие-то стихи. Но Замухрышкину все ее слова безразличны, он ее не слушает, и в душе уже жалеет о своем поступке. Сегодня о его выходке на уроке химии расскажут отцу. У отца тяжелая рука, и ему страшно идти домой. Замухрышкин испытвает злобу к себе, к учительнице химии и, вообще, к школе...
А новые посланцы памяти вытесняют пережитые воспоминания, вызывая к жизни другие эпизоды прошлой жизни и с ними забытые чувства.
Вот Замухрышкин уже видит себя учеником токаря на заводе. Но работа на токарном станке ему не интересна. Он вместе с Савиных уходит из цеха, и они забираются по лестнице на крышу корпуса, где играют в крапленые карты и курят "Приму".
От работы лошади дохнут,- авторитетно говорит ему, не вынимая сигареты изо рта, и со вкусом скидывая карты, подстриженный под ерша Савиных. Замухрышкин согласно кивает. В это время на крыше неожиданно появляется мастер дядя Федор, редкие с просединами усы его гневно шевелятся. Савиных словно тень изчезает. Замухрышкин хочет последовать за ним, но не может. Ноги его не слушаются, и он со страхом смотрит на ругающегося мастера и чувствует боль от надранного опухшего уха...
Спит Замухрышкин. Спит беспокойно, елозя ногами по земляному полу подвала. А сонный мозг его нехотя листает картинки жизни, удивляясь то простым человеческим слабостям, то причудливым изворотам судьбы...
И вот застыла новая сцена. Исшарпанная и прокуренная двухкомнатная квартира Савиных. Идет пьяная игра в карты на деньги. Замухрышкину везет. Приходит ярко рыжая Нинка- Угловка, секс -бомба кампании. Начинается игра на любовь. Замухрышкин ставит все, что у него есть и выигрывает. Нинка презрительно осматривает кампанию, сплевывает сквозь зубы, небрежно забирает весь банк, и под пошлые едкие реплики пьяных ребят, утаскивает растерянного Замухрышкина в другую комнату. Там она медленно, слегка пританцовывая, стала красиво перед ним раздеваться, сладко и завлекательно улыбаясь и извиваясь, в предчувствии праздника похоти. Замухрышкину в лицо ударила кровь, но он стесняется околдовывающей красоты обнаженного женского тела и отворачивается. Но это еще больше распаляет Нинку- Угловку. Обвив гибкими руками его шею и, стаскивая с него одежду, она жарко и сладострастно ему шепчет: "Ах, ты мой теленочек, да ты еще совсем мальчик!"
И Замухрышкин, стыдливо закрыв глаза, охотно подчиняясь охватившему его желанию, неловко уткнулся в красивую упругую грудь молодой женщины...
Замухрышкин хочет задержаться в этом воспоминании, но вопреки его желанию оно неумолимо тает, а перед ним раскрывается из ниоткуда новая глава прожитой жизни.
Он служит в армии. Бесформенные расплывчатые тени друзей-солдат и отцов-командиров. Утомительные тренировки и сумашедшие маршброски, тошнотворные караулы и утомительные бессонные наряды. И ничего того, на чем память могла бы остановить свое стремительное скольжение на протяжении двух лет его жизни.
И снова гражданка. Тот же угрюмый завод, все тот же застывший во времени мастер дядя Федор. Заматеревший Савиных, отсидевший на зоне два года, Нинка- Угловка с мутными усталыми глазами и поблекшей красотой... Сизый сигаретный дым, молдавское теплое вино, и карточные долги.
- Долги отдавать надо!,- глаза Савиных впиваются в него как осиное жало,- а нет денег, отработаешь! На дело со мной пойдешь. Квартиру с рыжевом брать будем. Работа непыльная. Три часа, и каждый богат. И долг отдашь и свободен. Хочешь уйти -иди! Неволить не буду,- Савиных хрипло смеется, дружески бьет его по спине, но глаза его остаются холодными. Замухрышкину становится страшно. Он чувствует, как этот злобный взгляд сжимает его голову словно железным обручом. И Замухрышкин понимает, ему не вырваться...
Вдруг память его выдавливает огромные заплаканные и утомленные глаза матери. Слышиться громкий голос отца, жестко падающий на него вылитой водой из ведра,- Работать надо! Работать! Хватит сидеть на шее матери!
Замухрышкин видит, как он, развалившись на стуле, зло отвечает отцу, -От работы не будешь богат, а будешь горбат! А на бедность вашу, примите,- и он кидает под ноги задавленной нуждой матери незаработанные червонцы. И получает сильный удар отцовского кулака в лицо. Гнев захлестывает Замухрышкина, и он, с диким криком,- Убю!,-схватив дубовый табурет, замахивается на растерявшегося отца. Затем он видит на полу распластанное тело отца и его залитое кровью лицо, и слышишь тихий стон испуганной матери.
Ах,- вырывается тягостный стон из груди спящего Замухрышкина. Он мечется на грязном матрасе и елозит ногами у затухающего костра.
Беспокойный сон между тем продолжается. Одна картина прошлого в глубинах сонного мозга сменяется другой, не принося Замухрышкину душевного покоя.
И вдруг нежное и красивое лицо Наташи. Сердце Замухрышкина даже во сне сжимается от нахлынувшего на него тепла. Ты хороший,- слышит он ласковый и дорогой голос, - Просто тебе пока не везло в жизни. Хватит пить. Брось блатных дружков.
И неожиданно змеиной тенью вырастает над ним фигура Савиных,- нас, корешей, на бабу променял!? А не бросишь, мы и ее и тебя слегка покалечим. Живыми останетесь, но здоровье на таблетках держать будете.
Оставь меня и Наташу!,- с отчаянной решимостью кричит Замухрышкин и наносит кулаком сокрушительный удар прямо по пьяной роже Савиных, который через мгновениие корчится от боли на земле. Гад!- шепчет Замухрышкин и безжалостно пинает его в окровавленную физиономию тяжелыми кованными ботинками. И все проваливается куда-то в бездну памяти.
Но следом вырастает из небытия новая картина. Свадьба. Замухрышкин и Наташа счастливые и нарядные. Он в строгом черном костюме с бабочкой, она белом платье с красивой фатой. Горько, горько,- слаженно добродушно беснуются гости, и они , встав, целуются.
Широкое, довольное, усатое лицо мастера дяди Федора, хитро улыбающегося хмельными глазами. Ты, парень, - говорит он Замухрышкину, - держись за жинку сильнее чем за матку. Наташа твоя, чудо баба, из тебя человека сумела за короткий срок сделать. К жизни, так сказать, вернула.
И опять память Замухрышкина листает новые страницы прошлого. Вот комната в общежитии, где он живет с Наташей. Замухрышкин вернулся с работы и одиноко сидит, устало положив руки на стол. Появляется мастер дядя Федор, вышедший па пенсию и тоскующий по общению с людьми. Чего сидишь, - радостно тормошит он Замухрышкина, - с дочерью тебя! Дочь родилась. Это брат обмыть надо! Дядя Федор привычно и деловито достает бутылку водки и подвигает стаканы...
А вот уже Замухрышкин с мятым букетом цветов под мышкой, раздраженно вращая мутными глазами, пытается втиснуться в переполненный автобус, маршрут которого идет мимо роддома. Он хватается за платье полной женщины, платье трещит, женщина истошно кричит и больно впивается ему в лицо ногтями рук. Замухрышкин инстинктивно подается назад, и они оба падают из начавшего двигаться автобуса на землю. Вместо роддома Замухрышкин ночь проводит в медвытрезвителе, где милиционер с сухим и бесстрастным лицом спокойно выслушал историю Замухрышкина, а затем буднично забрал себе все заработанные деньги Замухрышкиным, оставив в карманах только один рубль сорок копеек мелочью. В довершение навалившегося на Змукхрышкина несчастья утром его, страдающего от похмелья головной болью, не отпустили домой, а доставили в суд, где не выспавшаяся, уставшая от бессонницы и одиночества женщина - судья, не дав Замухрышкину даже слова сказать в свое оправдание, равнодушно арестовывает его на десять суток. И в день, когда надо было забирать жену из роддома, он грузит кирпичи на селикатном заводе...
Из груди спящего Замухрышкина снова вырывается тихий стон. Вот он тот рубеж за которым жизнь Замухрышкина покатилась под откос. Замухрышкин, раздавленный неправедливостью запил.
И новая картина прошлого выплывает из воспаленного сонного сознания Замухрышкина. Большое заплаканное лицо Наташи:- Злыдень, не пей! Не хочешь думать о себе, подумай обо мне, подумай о дочери. Посмотри на себя, кем ты стал.
Но слова жены не успокаивают его, а раздражают. " Ах ты, змея!,- зло выговаривает он и бьет Наташу по лицу. Наташа охает и закрывает лицо руками. Замухрышкин , грубо оттолкнув трехлетнюю дочку беспомощно пытавшуюся заступиться за маму, не раздеваясь, валится в одежде на кровать и, под плачь дочери и упреки жены, засыпает...
И снова память Замухрышкина во сне листает незамысловатые , пропитанные самогоном страницы жизни. Зал судебного заседания. Наташа подала в суд иск на развод. Замухрышкин, никак не ожидавший этого, растерянно и виновато возражает, обещает раз и навсегда бросить пить. Ему и Наташе дают срок на примирение. Вечером Замухрышкин на радостях напивается и в его хмельной голове вплывают старые обиды к жене, он начинает оскорблять и даже угрожать Наташе. Бледная и выматавшаяся Наташа, забирает перепуганную дочь и молча уходит из дома...
И вот новая глава из летящей под откос жизни возникает в окутанном сном сознании Замухрышкина.
Его семя давно уже распалась, он позорно изгнан из комнаты и вышвырнут с работы за прогулы и пьянство. Замухрышкин бомжует и перебивается случайными заработками на городском базаре. Но местные бомжи Замухрышкина не принимают. То и дело возникают жестокие драки. Замухрышкин ведет безжалостную борьбу за место на базаре, но в очередной раз жестоко избитый, отступает и уходит с базара. Он замыкается, сторонится людей, медленно дичает и живет один, как бездомное животное, по подвалам, напиваясь до пьяна при первой же возможности. Вот он, пьяный, грязный и с неизменным синяком под глазом, бесцельно бредет по улице и вдруг прямо перед собой видит Наташу и свою семилетнюю дочку. Он растерянно остановливается, испытывая смешанное чувства страха и радости от нежданной встречи, но затем, все позабыв, бросается к своей дочери, тянет к ней руки и хочет поднять. Однако дочь ему не рада, она отчаянно отбивается от Замухрышкина, начав громко кричать. Замухрышкин испуганно отпускает дочь, на его глазах появляются слезы, и он, закрыв свое избитое лицо руками, быстро убегает от самих дорогих ему людей, слыша вслед злобный истеричный крик Наташи и нервный плач дочери.
И опять память его листает дни, недели и месяцы жизни. Замухрышкин уже давно окончательно нравственно опустился и внешне выглядит как забулдыга-алкоголик. Уже даже самые брошенные одинокие женщины равнодушно смотрят мимо, не останавливая на нем изголодавшийся по мужчине взгляд.
Но судьба снова улыбнулась ему, давая шанс. Это спасение е нему пришло в образе матери. Она своим материнским чутьем нашла его в каком-то подвале, взглянула сухими выплаканными глазами, молча взяла за руку и, как в далеком детстве, привела домой. Замухрышкин не сопротивлялся. Он, побрившись и помывшись в бане, с удивлением сладостно погружался в забытый уют, и механически надевал чистую одежду, спать ложился на чистые простыни и ел вкусную домашнюю пищу. На третий день мать заговорила с ним о работе. Замухрышкин слушал ее, но не мог себе представить, как это он будет ходить на работу, он боялся работы. Замухрышкин,по требованию матери устроился грузчиком в овощной магазин, но в первый же день вечером вместе с другими грузчиками напился. На утро он не пошел на работу, а взяв золотое обручальное кольцо матери, ушел из дому. Вечером он вернулся домой пьяный, без кольца и без денег.
Как тяжкий непрощенный грех наплывало на Замухрышкина во сне бледное измученное лицо матери, а в сознание вонзался ее отчаянный голос: Брось пить. Тебе, сынок, от водки лечиться надо. А сам не будешь лечиться сдам в ЛТП"
Под утро Замухрышкин тайком забирает обручальное кольцо умершего отца, все деньги матери и навсегда уходит из дома.
И снова память Замухрышкина листает случайные знакомства, частые выпивки, редкие заработки. Замухрышкин уже ничего от жизни не хочет, ему все безразлично, он ничего не стесняется, промышляя от случая к случаю мелким воровством. Наконец, как бродягу и тунеядца его осуждают к лишению свободы. В колонии Замухрышкин, подавленный однообразием, механически плетет сетки и как робот подметает территорию. Работы нет. Заработков нет. Приближается день освобождения, но этот день Замухрышкина не радует. Ему уже сообщили, что мать умерла, а в их квартире живут чужие люди. На свободе его никто не ждет.
Шуршат, шуршат страницы жизни в памяти Замухрышкина, приближая его к суровому настоящему. Всеми забытый и никому не нужный, Замухрышкин стремительно падает как смертельно раненная утка на самое дно социальной пропасти. Он вечно грязный, немытый и нетрезвый. Изъеденные запущенным кариесом желто зеленые зубы делают его улыбку неприятной и отталкивающей. Покрытые чесоткой руки давно отвыкли от работы. Замухрышкина презирают даже такие же, как и он, бомжи. И никто не предлагает ему ничего. Замухрышкин живет тем, что подворовывает или насобирает по помойкам пустые бутылки, да сдаст их. На врученные деньги он пьет дешовые спиртовые настойки, типа боярышника или жидкости для мытья окон.
И вдруг память Замухрышкина извлекает из своих недр новую картину недавнего прошлого. Он мечтающий о похмелье, с раскалывающейся больной головой, автоматически прибрел на пятачок у винного магазина, где с утра всегда тусовались местные алкаши, в надежде, что и ему может быть перепадет глоток вина. Замухрышкин безразлично сел прямо на землю около мусорной кучи и стал внимательно присматриваться к мужикам, стараясь выискать среди них того, кто не оттолкнул бы его.
И вдруг к нему подходит какая-то женщина и смотрит на него тяжелым уставшим взглядом, полным жалости и презрения. А шустрая девчонка- пацанка, стесняясь непонятного поступка матери, тянет ее за руку: пошли, мама, пошли!
Замухрышкин из под лобья искоса глядя на женщину и девчонку, демонстративно сплевывает и нарочито грязно и оскорбительно для женщины ругается. Девчонка отпускает мать, неловко подходит к нему и со всего размаха бьет его ладошкой по лицу.
Замухрышкин ошалел от неожиданности, но за тем вскочил и, матерно ругаясь, злобно безжалостно швыряет девчонку на землю, намереваясь за наглость растоптать ее ногами. Однако кто-то сильной рукой его останавливает. Замухрышкин поварачивается и видит сзади себя огромного русоволосого парня с повязкой дружинника. Парень добродушно смотрит ему в глаза и негромко беззлобно говорит,- Тихо, тихо. Успокоились.
-Ах, гад!- рычит ему Замухорышкин и наровит ударить кулаком прямо в лицо. Но удара не получается. Удар растворяется в воздухе, Замухрышкин неожиданно для себя мягко перегибается и пронзительно кричит от боли в вывернутой руке, после ловко проведенного приема. Замухрышкин падает на землю, а сверху его кто-то жестко придавливает коленкой. Лицо Замухрышкина упирается в фуфайку, он задыхается, пытается поднять или хотя бы повернуть голову, но не может...
И тут Замухрышкин просыпается. Но вместо чувства освобождения, его с пробуждением охватывает ужас. Подвал заполнен дымом, а по доскам деревянных сараев пляшут языки пламени. В сознании Замухрышкина мелькает короткая мысль, что причина пожара разметанные им во сне угли костра. Подчиняясь чувству самосохранения, Замукхрышкин безотчетно бросается мимо сараев к выходу из подвала. Но едкий дым и невыносимая жара, пахнувшие ему навстречу, останавливают его.
- Пропал!- отчаянно застучало в голове Замухрышкина, - сгорю заживо! И он, подчиняясь охватившему его чувству страха, громко и отчаянно закричал:- Спасите! Пожар! Пожар!
Прокричав, Замухрышкин напряженно прислушался. Отчетливо был слышен треск горящих досок. Дом спал, поглатив жильцов.
Меня не слышат! Все спят! Спасаться самому! - эта простая мысль зародившаяся в голове Замухрышкина, требовала немедленных действий,- окно! Вот где спасение!
Замухрышкин бросился к проему в стене. Уверенно и крепко вцепился он в кирпичи окна и рывком подтянулся и трудно просунул свое тело в проем. Прохладный ветерок нежно и ласково обметал его голову, маня к себе. Но как только стих ветерок из-за спины Замухрышкина резко потянуло темным едким дымом, удушливо забивая рот и нос, щипя слезящиеся глаза.
-Резина в сараях горит, - откашливаясь и бесполезно потирая руками глаза, догадался Замухрышкин, стараясь из всех сил увернуться головой от дыма.
Снова пахнувший ветерок, сбил четный столб дыма в сторону и назад в подвал.
Успею!- обрадовался Замухрышкин и изо всех сил рванулся наружу. Когда он уже наполовину вылез и в душе радовался близкой победе над жуткой опасностью, вдруг всем телом почувствовал, как его фуфайка за что-то зацепилась и удерживает его.
Выругавшись от души, Замухрышкин осел в окне, надеясь освободить фуфайку от зацепа или снять ее. В тот самый момент, когда его рука дотянулась до торчащего в стене крюка, впившегося в фуфайку из подвала снова потянул черный едовитый густой дым. Снова стало нечем дышатьи больно едовито заслезились глаза.
Замухрышкин изо всех сил рванул край фуфайки, но она не поддалась. Окутанный черным дымом Замухрышкин почувствовал дыхание смерти и оцепенел, а черный дым нестерпимо жег, свободно проникая в глаза, нос и рот, подавляя его волю, лишая способности ясно мыслить и принимать разумное решение.
Все, конец!- подсознательно понял Замухрышкин. Инстинктивно он сделал последнюю отчаянную, но уже беспослезную попытку вырваться во двор из дыма. Тело уже не слушалось, а сознание меркло. Жизнь уступала место агонии. И в этот последний момент угасающей жизни память по неведомому нам людям закону снова вернула Замухрышкина к винному магазину. Он заново ощутил на своей щеке пощечину девочки, увидел ее бледное взволнованное лицо и широко раскрытые глаза. И вдруг он понял: это была его дочь. Дочь! Дочь!!! Она его последнее и единственное спасение! И Замухрышкин широко и глубоко вздохнув, с надеждой закричал,- Дочька, спаси меня!. Но этот крик так и остался у него в горле, задохнувшись вместе с ним.
Пожарная машина остановилась около подьезда,. Пожарный расчет делал свое дело уверенно, четко и привычно. Один из пожарных неторопливо пошел вдоль дома, заглядывая через окошки в подвал, чтобы таким образом определить место нахождения основного очага пожара. Около одного из окошек он остановился и закричал,- здесь человек! К нему бросились двое пожарных и двое мужчин, жильцов дома, разбуженных пожаром. В четвером они обхватили еще теплое тело и с трудом вытянули из окна, положив на отмостку дома. Один из пожарных нагнулся над телом. Мертв, - сухо и буднично констатировал он, потом посмотрел в окошко и добавил, - вон за тот железный крюк зацепился, когда вылазил. Потому и задохнулся в дыме.
Тело обступили жильцы дома, в основном женщины.
- Молодой еще, - сказала одна из них, - не из нашего дома.
- Этот и поджег,- сердито произнесла маленькая сухонькая старушка, - лазают тут по подвалам всякие бродяги. Сколько добра из-за них погорело.
И она сокрушенно покачала головой.
- Как теперь узнаешь, кто он такой, - с сожалением проговорила другая женщина, -и хоронить-то его будет некому.
Собравшаяся около трупа толпа стала быстро редеть и скоро, кроме пожарных, никого не осталось.