В волостном Совете было душно и до тошноты накурено. Утопая в сизом ядовитом махорочном дыме, за дубовым, испачканным чернилами и изрезанным ножами, исколотым штыками и гвоздями, конфискованным у местного кулака резным, полированным дубовым столом, стоял секретарь местной комячейки крестьянин- фронтовик Трофим Озеров.
Его глубоко посаженные безжалостные глаза горели огнем борьбы. Скуловатое лицо с выступающим подбородком было ожесточено, а полузатянутый шрам на левой щеке, след пулевого ранения полученного в Голиции еще в мировую, придавал ему даже свирепый вид. Трофим Озеров делал доклад о текущем моменте. Хриплый голос Трофима швырял в головы собравшихся мужиков слова- камни.
Правая рука Озерова, сжатая в кулак с втиснутой между пальцами козьей ножкой, свернутой из обрывков газеты "Правда", время от времени поднималась над головой и резко, рассекая дым, опускалась на стол. И стол издавал при этом жалобный с глухим надрывом звук.
- Надо нам, товарищи, осознать текущий момент. Текущий момент в волости таков. Пошатнулась вера в Советску власть у мужиков из-за появившейся банды Иванова. Подняли головы кулаки и разный подкулацкий алемент. За текущую неделю сдача хлеба в волости, а также прочаго фуражу прекращена повсюду. И крестьяне наши, в забитой жизни несознательной своей, тот хлеб прячут и обрекают революционную Республику и героический пролетариат на голод и нехватки во всем.
Далее. На заготовку дров пришли только члены ячейки и сочувствующие, а прочие крестьяне и обыватели на трудовую повинность не вышли.
Далее. Евдоким Поспелов, кулак- мироед, враждебно настроенный до пролетариата алемент, в категорической форме путем складывания кукиша пальцами и произношения всяких подлых и иных слов в мой личный адрес и адрес мировой Революции, отказался подчиниться решению Совета о выделении подводы и хлеб по разверстке не сдает.
За этот злобный выпад на рабоче-крестьянску власть взят Евдоким под арест и посажен в бывший амбар расстрелянного в прошлом годе со всей семьей купца Филимонова.
В доме того Поспелова мной учинен обыск и реквизиция.
Далее. Из уезду сообщили, что лютый враг Советской власти Иванов, поднявший бунт со своим кавалеристским полком, двигаясь бешенной собакой по губернии по направлению на Царицын, совершил налет на село Ивантеевку и захватил почти всю Ивантеевскую ячейку и порубал всех коммунаров саблями, а секретаря ячейки Потапа Ярыгина, безжалостно замучив, бандиты закопали в землю живого на глазах мужиков и баб.
Далее. Сегодня рано утром мы с товарищем Ферапонтом Косым встретились в лесу с Григорьевым Савельевым, который подло пробирался в нашу волость за разведкой.
- Уж не сынок ли этот Григорий нашего попа Левонтия?- ахнул кто-то из мужиков.
- Он, гад, - подтвердил Трофим Озеров, и лицо его исказилось в жестокой радости.- так этот Григорий, Левонтьев сынок, вдарил по мне в лесу из винта и убил моего коня Серко, с которым я в славной героической коннице товарища Буденного рубил белую сволочь под Касторной. И, может быть, мне смертный час настал, да только спас меня мой боевой товарищ Ферапонт Косой. Вовремя вскинул он винтовку и ссадил бандита на землю, вогнав ему пулю в плечо. И теперя сидит этот бандит Григорий вместе с мироедом Евдокимом в тоем сарае.
- А что он гутарит?-подал голос все тот же мужик.
- Ничего он не говорит, - ответил сухо Трофим Озеров,- дело тут такое. Осерчал я за коня и угостил попова сынка прикладом, он чувства всего и лишился. Хлипок чуть. Ентеллигент. В себя придет, к вечеру допрос снимать буду. Всю правду из змеёныша по жиле вытяну.
Далее. Делаю я, товарищи, мое заключение. Банда Иванова имеет цель напасть и на наше село, ему, аккурат, нас не обойти, и Советскую нашу власть погубить окончательно. Памятуя горькой участи наших товарищей в Ивантеевке, должны мы держать себя на чеку и при оружии. Вооружить надо всех, членов ячейки, надежных сочувствующих и взрослых из членов семей. Бандиты придут, никого не помилуют. По домам отдельно не сидеть. А что до враждебного элемента, то следует его арестовать и до ликвидации банды Иванова изолировать. Таких же явных врагов Советской власти как Евдоким Поспелов, Григорий Савельев и наш поп Левонтий, что льет чистый яд-опиум в уши мужиков и баб, а через своего сына имел тайную связь с бандой Иванова, следует этой же ночью пустить в расход, и точка.
А теперь прошу высказаться согласно регламенту.
Мужики зашевелились, загудели, но выступать никто не спешил.
- Чего там, Трофим, балакать, как бабы,- поднялся со своего места Ферапонт Косой, председатель волостного Совета, невысокий плотный крестьянин, пользующийся у большинства ячейки и жителей особым расположением, - все тут говорено тобой сурьезно и на все наше согласие имеется. Только думается мне, что попа Левонтия не след нам рестовать и в расход, как прочую контру, пускать. Поп он, и на то мужики мнение свое гутарят, мирный, и сынка Григорья за службу у белых перед всем народом клял. Люди нас, Трофим, за попа не одобрят. Советская власть церковь не трогает и дозволяет каждому в тую церковь ходить молиться, ежели там нетути контрреволюции.
Мужики одобрительно загудели и закивали головами.
Озеров побледнел, лицо его нервно и злобно задергалось, шрам на щеке стал багровым. Он уставил на Косого свой полный огня взгляд и медленно, словно выдавливая из себя каждое слово, проговорил, - Странно мне, товарищ Ферапонт Косой, слышать от тебя такие вредные для нашего трудового дела речи. Кабы не знал я, что ты кровь свою проливал и ранения имеешь от подлой буржуазии за Мировую Революцию и всемирных вождей товарищей Ленина и Троцкого, то посчитал бы тебя чистой контрой. Но, принимая во внимание офицерскую пулю, что едва жизнь твою не лишила, отношу твои несознательные слова на ранение и затмение бдительности. Не о жизни попа Левонтия должны мы тут думать, а о жизни наших товарищей, которые героическую смерть от врагов мировой революции принимали и, должно быть, еще принимать будут в этой жестокой борьбе. И поэтому выношу я этот вопрос на общую резолюцию.
Однако большинством голосов поп Леонтий был помилован, и Трофим Озеров, скрепя сердце, вынужден был отступиться.
Надо сказать, что отец Леонтий, поп местной церкви, которого крестьяне в обиходе прозывали Левонтием, пользовался большим авторитетом среди жителей. Он являл собой тот редкий тип священников, для которых слова о всечеловеческой любви, о милосердии и прощении не были пустыми словами. Тихий, даже кроткий в общении, поп Леонтий жил этими представлениями и не было в его приходе человека, которого бы он не утешил в беде и не помог добрым бескорыстным советом. Кроме того, Ферапонт Косой и еще несколько мужиков из ячейки, а также большинство сочувствующих, были людьми далекими от религиозности, но еще до конца не определившими свое личное отношение к религии. Другие члены ячейки, убежденные атеисты, вынуждены были считаться с тем, что члены их семей, родители и жены, оставались верующими людьми и ссориться с ними, а тем более восстанавливать их против себя не хотели. В отношении остальных подозрительных лиц карательная линия Трофима Озерова была одобрена. Полуоборванные, голодные, озлобленные на весь мир, и, особенно, на бесконечную войну, мужики нутром чувствовали в словах своего железного секретаря глубокую, жуткую, им одним понятную кровавую правду.
Расходились торопливо, приглушенно гуторя между собой, сговорившись снова собраться через три часа, к пригону с пастьбы коров.
Оставшись в голом помещении Совета один, Трофим Озеров обстоятельно проверил наган, потом открыл железный ящик, достал документы и патроны. Патроны Трофим рассовал по карманам, тонкую папку с документами и печать завернул в портянку, перетянул бечевкой, и уже собрался было выйти и спрятать в палисаднике, как дверь открылась, и в дом вошел поп Леонтий. Трофим Озеров никак не ожидавший такого визита даже рот раскрыл от удивления и нервно схватился за наган.
- Мир этому дому, - тихим, но твердым голосом проговорил поп Леонтий, и склонил голову в приветствии.
Трофим Озеров молчал, не зная, что ответить, и в упор смотрел на попа.
-Ожесточились сердца людские, - не дождавшись ответа, снова негромко заговорил поп Леонтий, - забыли люди Бога, исчезли между ними любовь и доверие. Словно вода льется кровь, и конца не видно. Всяк о правде речи ведет, а людям несет зло и разбой. Устали мужики от войны, по добру и мирной жизни соскучились.
- Ты, поп, эти вредные агитации брось!- гневно прервал его Трофим Озеров, - Ты есть вредный до всемирного пролетарского дела и нашей революции субъект и натуральный опиум, и меня с партийной платформы этими словами не объешь. Говори прямо, зачем пришел?
Суровый враждебный ответ смутил попа Леонтия, он сбился и заговорил торопливо:
- Слышал я, гражданин Озеров, что за Кривой балкой отряд Иванова объявился. Говорят мужики, бой был. Людей побило... Молодые парни....,- тут голос его задрожал, глаза заслезились и по щекам потекли слезы, поп опустился на колени,- Не погуби, Трофим, сына моего Григория! Богом и всеми святыми заклинаю и молю. Молод мой Гриша и глуп по молодости своей. Способный он к наукам... Думал на пользу России служить будет ясный ум его, а тут революция... Отпусти его... Добрый он... Вот, возьми на нужды голодающих. Это все что лично у меня есть. Ничего не утаил.
Поп Леонтий достал откуда-то из рясы небольшой сверток, положил его на пол и развернул. На кусочке чистой белой тряпицы лежали золотые кольца, монеты царской чеканки и пачка николаевских денег.
Видевший десятки и даже сотни человеческих смертей, сам много раз убивавший и, казалось, забывший что такое чувство сострадания, Трофим Озеров видя это искреннее отцовское горе, на какое - то короткое мгновение дрогнул, почувствовав непривычную жалость к этому человеку, едва не забыв, что перед ним враг и пришел просить за врага, убивавшего его товарищей и пытавшегося убить и его, Трофима. Но это был случайный мимолетный порыв, Трофим без труда подавил его и нервно взвел курок нагана
Твой сын Григорий есть натуральный бандит, и разговор у меня с ним может быть только один - пуля. Вот так, поп! Смертельный он, выходит, враг Советской власти и отпустить его живым я не могу.
И тут Трофим Озеров сорвался, заходился в накатившем на него приступе гнева и, брызгая слюной, закричал:- Встать! - и ударил рукой по столу,- Ты меня отцовскими чувствами не жалоби. У меня тоже дети есть малые. Но за дело мировой революции я и родных детей не пожалею. И твоего сына жалеть не буду! И другим жалеть не позволю! И так как ты хотел меня, Трофима Озерова, коммунара, купить взяткой, и этим натурально нашу Советскую власть опорочить, как ту девку, в глазах трудового крестьянства, то я арестую тебя. И, стало быть, ты, поп, пойдешь в амбар к своему сыну. А ночью вас кончим. В Ивантеевке контра наших товарищей поубивала. Я, Трофим Озеров, клятву дал: за каждого убитого коммунара десять врагов Советской власти в землю вогнать. Трофим Озеров слово свое держать умеет!
- Бог с тобой, Трофим, я Советской власти не враг и даже сына осуждал...
- Хватит болтать! Подними свою взятку, а то я тебя сейчас на месте здесь и кончу. Революцию золотом не подкупишь! Пошли зараз до амбара.
Поп Леонтий трясущимися непослушными руками нервно собрал сверток и встал. Лицо его было бледным, глаза высохли и блестели, руки не находили себе места,- нет в тебе человечности, Трофим, ненавистью дышишь ты к людям. А ненавистью и кровью доброе дело не делается. Бог тебе судья. Веди меня.
Поп Леонтий и Трофим Озеров вышли на крыльцо и спустились на улицу. Тут поп Леонтий замешкался, Трофим толкнул его в спину наганом и сказал, - Пошел, гад, до смерти своей. Живо!
Поп Леонтий вздрогнул и поспешно, озираясь по сторонам, сделал шаг вперед. И тут к нему, откуда-то со стороны, бросилась маленькая женщина, одетая во все черное, в которой Трофим Озеров сразу же признал попадью Евдокию, и закричала на всю улицу:
-Люди добрые! Что же это делается!? Батюшку нашего арестовали! Помогите, люди добрые! Горе-то, горе какое!
- Брось, матушка, причитать. Люди смотрят, стыдно. Иди, матушка, домой,- ласково пытался освободиться от жены поп Леонтий.
- Прочь, старая!- гневно закричал Трофим Озеров, - и не веди вражеской агитации, а то я за себя не ручаюсь, - он прыжком оказался около Евдокии и схватил ее левой рукой, потрясая другой с наганом у ее лица.
- Не тронь, Трофим Озеров, матушку,- поп Леонтий вывернулся и смело закрыл собой жену, - не виновата она ни перед тобой, ни перед Советской властью. Иди, иди, матушка, домой. Ничего со мной не случится. Иди и ужин готовь. Курицу, что у нас осталась, отвари, как наш сын любил. И жди нас в гости. Мы с ним скоро придем.
- Это правда?- спросила недоверчиво Трофима Озерова попадья.
-Придут, - криво усмехнувшись, ответил Трофим, отводя глаза в сторону, и уже беззлобно добавил, - Иди, а то, вишь, людей смутила и взбаламутила.
Но дело было уже сделано. Растревоженные криками пападьи Евдокии из дворов выглядывали и выходили на улицу, еще не привыкшие к страху и равнодушию, мужики и бабы и постепенно окружали Трофима, попа Леонтия и пападью все уплотняющимся кольцом.
- Брось с народом баловаться, Трофим!
- Смотри, себе шею свернешь!
- Отпусти, Трофим, попа! Угомонись!
- Мало тебе, Трофим, крови, - неслось со всех сторон, - да эдак он весь народ переарестует и постреляет!
Враждебно настроенная толпа росла как снежный ком, и кольцо сжималось плотнее, Бледный растрепанный Трофим затравленно озирался вокруг.
- Граждане свободные крестьяне!- закричал он, - не подходи! Стрелять буду!
Толпа настороженно замерла.
- Граждане свободные крестьяне, - хрипло прокричал Трофим Озеров, - прошу соблюдать спокойствие и порядок. Гражданин Савельев, именуемый Вами как поп Левонтий, арестован мной как агент мировой буржуазии, хотящий золотом купить Советскую власть на ее погибель. Этот самый гражданин Савельев ведет враждебную агитацию в церкви против Советской власти. И вытекает такой случай, что надо нам всем расходиться мирно по домам и на мятеж против Советской власти не поддаваться и обострения натурально не допускать.
Толпа мгновенно сжалась перед рывком и, наверное, растерзала бы Трофима Озерова, но тут заговорил поп Леонтий
- Братья мои во Христе, дети мои! Успокойтесь и оставьте свои дурные мысли и злобные намерения. В трудное время живем мы. Все эти невзгоды посылаются нам Богом испытать веру за грехи наши тяжкие. Так не будем же увеличивать грехи наши отказом от смирения и тем самым губить свои бессмертные души. Идите, дети мои, по домам с миром.
И это время, пока толпа почтительно слушала попа Леонтия и находилась в нерешительности, оказалось спасительным для Трофима Озерова, так как со всех сторон села уже бежали с криками и размахивая оружием члены комячейки и сочувствующие, и, вклинившись в толпу, стали расталкивать мужиков и баб, угрожая применить оружие.
Толпа дрогнула, заметно поредела, но не распалась, а еще больше недовольно загудела.
- Ты что? Решение ячейки забыл? Мятежу хочешь?- яростно задышал в лицо Трофиму Озерову запыхавшийся председатель волостного Совета Ферапонт Косой,- немедленно надо освобождать попа.
- Не освобожу!- огрызнулся тот.
- Дурак!- зашипел Ферапонт и громко закричал, - Граждане крестьяне, поп Левонтий свободен. Его никто не арестовывал. Он может идти домой. Идите же домой, гражданин Савельев, видите, что творится.
Но поп Леонтий и матушка Евдокия, подавленные случившимся, стояли тесно прижавшись к друг другу и никак не могли понять, что надо делать.
-Да идите же домой, кому говорю, от греха подальше!- заревел на них Ферапонт, - разве не видите, что с народом делается? Нельзя допускать смертоубийства.
- Слава Богу!- пришел в себя поп Леонтий, - Спасибо вам, люди добрые. Поп Леонтий поклонился народу, и вместе с матушкой Евдокией, поддерживая друг друга, медленно и бережно пошли из толпы в сторону своего дома. Толпа расступилась, пропуская их. И еще долго стояли молча люди и смотрели им в след.
Уже отцвел кровавый закат на небе, и над затаившимся волостным селом опустился ночной мрак, выдавив из себя лунный полумесяц, когда в окно поповского дома постучали. В доме отца Леонтия свет не зажигали в этот вечер, но не спали. Ни слова не говоря, только крепко и нежно пожав руку своей жене, готовый ко всякой неожиданности, почерневший от дум и томительного пребывания в неизвестности о том, что с сыном, поп Леонтий пошел открывать дверь.
- Кто здесь?
- Свои, батюшка,- услышал он из темноты глухой, неприятный голос,- сынка твово, Григория, в часовню привезли. Там еще и дядька Евдоким с ним. Порешил их Трофим Озеров на выгоне самолично. Однако ночью этой, батюшка, никуда не ходи. Коммунию ночью кончать будем, кровя им пустим.
-Кто вы?- снова спросил в темноту побледневший, как мел, поп Леонтий, чувствуя холод и тиснение в груди.
- Друг твово Григория,- отозвался глухой неприятный голос и растворился с бесконечном сумраке ночи.
Поп Леонтий, шатаясь, вернулся в комнату, молча зажег керосиновую лампу, разлив при этом керосин по столу. Он ничего не сказал жене, но она то ли по его виду, то ли сердцем материнским беду почувствовала, воскликнула тихо, - Гришенька!- и повалилась без чувств на пол.
С трудом поднял ее поп Леонтий, осторожно перенес на кровать и, как мог, привел в чувство. Как только она открыла глаза, поп Леонтий наклонился над ней и сказал:- Пойду я, матушка, к нему. А ты, покуда, полежи.
-Иди, батюшка, иди,- согласно прошептала она, и крупные слезы потекли у нее по щеке, - а я полежу. Плохо мне что-то.
Ни слова больше не говоря, поп Леонтий поцеловал жену в лоб, взял спички, фонарь и вышел на улицу.
Из часовни, расположенной за церковью на погосте, пахнуло сыростью и тяжелым запахом гниющей мертвечины. Поп Леонтий зажег фонарь и настороженно вошел во внутрь. На деревянном низком столе в глубине часовни лежало два тела. Одеты они были только в грязные, порванные кальсоны. Огромные фиолетовые ступни ног свисали над полом.
Первый труп поп Леонтий опознал сразу. Это был его богатый прихожанин Евдоким Поспелов, мужик жадный и хитрый, и, как казалось попу Леонтию, злопамятный. По туловищу Евдокима от правого плеча через всю грудь до левого соска шла глубокая развороченная бороздка из почерневшего мяса, обнажая фиолетовые внутренности и серые пятна костей.
-Зарубили человека, -отчужденно холодно констатировал поп Леонтий, - не рассчитал чего-то мужик, а уж на что осторожен был. Он перевел взгляд на соседнее тело и вздрогнул. Голова этого трупа, особенно лицо, было сплошь залито густой с темными отливами коричневатой жидкостью и представляло собой одно сплошное месиво из мяса и крови.
- Господи! - ахнул поп Леонтий, с трудом заставляя себя поверить, что это тело его сына. Даже ему, повидавшему на веку сотни и сотни мертвых тел во всем их неприглядном разнообразии, жутко было смотреть на это изуродованное тело.
-Прикладом должно быть, - как о чем-то постороннем подумал он. Ему захотелось отвернуться и даже выйти на улицу, но усилием воли поп Леонтий заставлял себя вглядываться в то, что еще недавно было его сыном, в надежде обнаружить хоть какие-то знакомые ему нетронутые орудием смерти черты. Родинка,- ударило ему в голову, - у него родинка на правом плече. Медленно, словно оттягивая неизбежное, поп Леонтий подошел к ближе и фонарем осветил обнаженное, лишенное признаков жизни, правое плечо. Голова его закружилась. Господи, милосердный, - прошептал он, - Гришенька, сынок. Бессильно опустился отец Леонтий на грубый деревянный стол часовни, уткнувшись лицом в холодную, безжизненную и совершенно чужую грудь самого близкого ему человека. К горлу попа Леонтия подкатился комок, - какая жестокая смерть выпала тебе, сынок. Не уберег я тебя. Не остановил,- он захотел зарыдать, но силы оставили его и отец Леонтий потерял сознание.
Пришел поп Леонтий в себя из-за беспорядочной стрельбы, криков и казацкого улюлюканья, долетавших в часовню из села. Громко лаяли собаки, истошно голосила какая-то баба, потом вдруг резко замолчала.
Поп Леонтий поднялся, еще раз поглядел на неузнаваемое лицо сына, зачем-то провел по нему рукой, механически вытер испачканную ладонь о рясу и вышел на улицу, забыв в часовне фонарь. Медленно, не обращая внимания на выстрелы и крики, он шел домой.
-Только бы матушка не видела, только бы она не узнала, - стучало у него в висках, хотя он сам не понимал еще до конца, что она не должна увидеть и о чем она не должна узнать. Однако сознание уже возвращало ему жестокую действительность.
Мимо него с гиканьем проскакало несколько всадников. Один из них заворотил коня и подъехал к нему.
- Победа, батюшка! Победа!- закричал он, - Конец коммунии! Вытравим это поганое семя из нашей волости, как сорняк. Мужицкая власть будет. И за твово Григория сполна рассчитались. Сейчас его убийцу, главаря здешнего, этого бандита Трофима Озерова выкуривать из хаты будем. Ишь, с дружком своим Косым на выгоне засел и палит, гад. Двоих наших подстрелил уже. Ребята на это осерчали. Живьем эту нечисть в землю закопаем. Кожу с живого сдерем. Да, батюшка, кончим дело, молебен бы отслужить и причаститься к святому таинству. Да и исповедоваться надо. Держись, батюшка! Мы скоро!- и всадник рванулся с места и поскакал на звуки стрельбы, отчаянно махая над головой блестящим клинком сабли.
- Что он говорил? Зачем? - не понимая смысла сказанного, растерянно стоял поп Леонтий, - Он говорил о молебне? Ах, да, молебен! Да, да, непременно нужен молебен! И панихиду по сыну. Приготовить все надо,- облегченно подумал он и свернул в сторону церкви. Поп Леонтий своим ключом открыл тяжелый замок, отворил дверь и вошел в церковь. Не закрывая дверей, он прошел к алтарю, сел на ступеньку и задумался. Он слышал, как кто-то осторожно вошел в церковь и подошел к нему, но не повернул головы и не посмотрел на вошедшего.
-Это вы, батюшка?- узнал поп Леонтий голос старика Гаврилина, церковного сторожа, - А я то думаю, кто это церковь так рано открыл? Уж не разбойники ли лихие, нехристи?
Поп Леонтий сидел, не меняя позы, и молчал.
- Что в селе - то делается, - продолжал говорить Гаврилин, - У Трофима Озерова, нашего коммисара, казаки-то всю семью вырезали: и жинку и пятерых ребятишек. Не все ему кровь христианскую лить, безбожнику. А у второго коммиссара Ферапонта Косого, дом сожгли. Его старший сын, Федька, комсомолец, говорят, в том доме заживо сгорел, а к казакам не вышел. Вишь, дома коммунистов хотят пожеч. Кабы все село не запалилось. Мужики казаков отговорили. А прочие коммунисты и те, кто с ними, из села бежали. Да куда им убежать-то? Нагонят их казаки. О-о-ох, конец света пришел. Как есть наступило царство антихриста!
Поп Леонтий и на это ничего не ответил. В это время стрельба в селе смолкла, и жгучая тишина опустилась на растревоженное, лишенное сна село. Гаврилин осторожно выглянул из церкви и, повеселев, вернулся к алтарю.
- Видать, все кончилось. А по мне человеков жаль. Хотя они и безбожники, а все души живые. И уж, зачем детишек-то казнить? Грех-то какой, его-то и не замолить, если по совести. Давеча встретил младшего мальчонку Трофимова. С ребятишками бегал, веселый такой. Мать на него кричит, а он смеется... Да... Царство им небесное.
- А у меня сына убили вчера. Гришу, - проговорил поп Леонтий, не поворачивая головы, и плечи его затряслись, - Один он у меня ... был.
Старик Гаврилин на это ничего не ответил, только вздохнул глубоко.
- Гриша такие надежды подавал в университете. Думал, великим ученым станет, на весь мир прославится.... А как он играл на скрипке, - и поп Леонтий снова замолчал и впал в задумчивость.
В это время в открытую дверь церкви вбежало двое мужчин и быстро затворили дверь изнутри. В церкви сразу же потемнело, Гаврилин подошел к вошедшим и замахал руками, раздался его сердитый голос: Что вы делаете, это же храм Божий! Не богохульствуйте! Грех!
-Отошел отседова, дед!- отозвался ему сильный хриплый голос, и все у попа Леонтия сжалось в груди. Он узнал голос Трофима Озерова.
- Не трусь, Ферапонт, - говорил между тем Озеров, - Я за так им жизнь свою не отдам! Я им зубами глотки грызть буду!
- Давай, что ли, Трофим, простимся с друг другом. Кто знает, будет ли на это время потом.
-Давай, Ферапонт, ты на меня, если что, сердца не держи.
- Ты тоже, Трофим.
Попу Леонтию в темноте не было видно, но он всем существом своим почувствовал, как обнялись в последнем прощании два грубых сильных мужских тела.
- И эти скоро умрут, как мой Григорий,- с чувством радости отмщения подумалось попу Леонтию,- Они убийцы, и падет на их головы Божья кара. Нельзя их жалеть, ибо они кровожадные звери в облике человеческом, Бога забывшие суть слуги Дьявола. Пусть их убьют, - и вдруг смысл этих слов пронзил все существо попа Леонтия, - Их убьют, а за них другие мстить и убивать будут, как они убивали за убиенных в Ивантеевке. И так катится этот страшный кровавый клубок смертей, вбирая в себя все новые и новые жизни. Кто остановит его? Кто?!
- Батюшка, надо что-то делать, - услышал поп Леонтий жаркий шопот сторожа Гаврилина, - Убьют их здесь в храме, В алтаре прямо и убьют. Великий грех убивать в доме Божьем. И грех этот падет на нас, батюшка. Пусть они отсюда уйдут.
- Убийством осквернится храм Божий. Но уходить им некуда, да они и не уйдут,- тихо ответил поп Леонтий и встал. Тут он представил себе как брызгами падает кровь на святое распятие, как кровавые пятна покрывают на иконах лики святых и как содрогаются в предсмертных конвульсиях в алтаре Трофим и Ферапонт, кусая посиневшие губы и смотря под купол храма широко раскрытыми обезумевшими от ненависти и боли глазами. И попу Леонтию вдруг стало стыдно, что еще несколько минут назад он жаждал их смерти.
- Нет, не должно быть этого, - запротестовало все существо попа Леонтия, - Остановить, остановить убийство! О, человек, зачем ты рождаешься в муках? Зачем надеешься? Зачем ищешь себе земного счастья? Зачем растишь детей? Кто человек, вкладывает в твои руки оружие, а сердце лишает жалости и сострадания? Остановись, человек! Сказано в святом Писании: Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека, ибо человек создан по образу Божию. Зачем множить обиды и считаться кровью? Зачем умножать скорби и превращать пашни в пустыню? Чтобы примирить людей с Собой Господь сына своего единокровного обрек на мучительную смерть. Неужели же смерть собственного сына меня в добром деле остановит? Нет! Я, богомолец Леонтий, остановлю этот кровавый клубок смертей! Я переступлю через смерть сына и протяну руку примирения пролившим его кровь. Я сделаю все, чтобы сохранить им жизнь.
Глухо застонала церковь от ударов в окованную дверь.
-Эй, коммиссары, выходи! Добром выходи, хуже будет! Кожу сдерем заживо, а так просто убьем и все.
За дверью замолчали. Наступила короткая тишина.
- Коммуняки, Трофим и ты, Косой, мы знаем, что вы там. Выходь!
Поп Леонтий торопливо прошел за алтарь и скоро вышел оттуда в наброшенной поверх рясы ризе, держа в одной руке большой серебряный крест, а в другой икону, с образом Спасителя, гордость его церкви, и, полностью уповая на Бога, не сомневаясь в праведности того, что он намерен сделать, тихо, но твердо, с непостижимой силой духовного смирения, произнес,- Братья мои во Христе, Трофим и Ферапонт, встаньте под сень алтаря у распятия, и да возьмет вас Господь под защиту свою!
И произошло невозможное. Бледные, с трясущимися губами, ожидающие неминуемой смерти, но так и не сломленные в правде убивать ради торжества мировой революции и счастливого будущего бедного люда, коммунисты Трофим Озеров и Ферапонт Косой, мгновенно присмирев, словно невинные овцы, молча отошли от дверей к алтарю.
- Отвори мне дверь, - попросил поп Леонтий старика Гаврилина. Пока тот возился с запорами, поп успел подумать:- Боже, пусть воцарится мир на земле, пусть мужи из воинов станут пахарями. Да остановится кровавая гражданская война! Сделай так, милосердный Боже!
Яркий утренний свет ударил в лицо попу Леонтию, он на мгновение зажмурился, потом высоко поднял над головой серебряный крест и, громко читая молитву, вышел к стоящим у входа вооруженным, одичавшим от убийств и насилий, забывшем о добре людям.