В подъезде грязно - застоявшийся слой пыли, разбросанный мусор, погнутый детский велосипед. Свой этаж, понятное дело, я убрал.
Шмель предлагал вынести и вымести все, когда варили дверь и решетки на окнах первого этажа, но я отказался. Пусть остается так.
Ключ повернулся и замок щелкнул. Я прислушался к тишине на лестничной площадке, к тишине по ту сторону двери, засунул ключ в карман, прижал пакет к груди и вошел.
Карабин, как обычно, положил в прихожей на трюмо. Разулся. Пакет отнес на кухню. С тех пор, как пропал свет, холодильник от шкафа отличается только способностью держать магнитики. И в кране воды нет, так как нет электричества для насосных станций, поэтому в ванной у меня пятилитровые пластиковые бутылки с колодезной водой. У всех теперь в ванных такие бутылки. Я закурил и уставился в окно. Никого. Всегда подъезжаю почти вплотную к двери подъезда, потому не могу отсюда видеть свою машину. Потому и приварил дверь с маленьким зарешеченным окошком.
Я смотрел на нее. На моего Чертенка. Она безмятежно спала и, мне кажется, улыбалась. На самом деле, она редко спит. И поэтому я ценю каждое мгновение ее сна, могу буквально часами сидеть и смотреть, как она спит, как она улыбается. Я верю - где-то там глубоко, она видит сны и ей хорошо, и меня никто не переубедит.
Мы хотели венчаться. Мы придумывали имена нашим будущим детям. Чертенок хотела мальчика, я - девочку. Иногда эта, по сути, наивная, милая и бессмысленная дискуссия доходила до ссор... А еще Чертенок пыталась поступить в театральное - у нее очень красивая внешность. А потом началось все это.
Когда она просыпается, она всегда удивленно оглядывает нашу спальню, потом видит меня, скалит зубы, иногда облизывается, и кидается, пока ошейник не дает ей понять, что до меня не добраться. У нее нет памяти. Ни у кого из них нет памяти. И Чертенок сидит в нашей спальне на цепи, прикованной к батарее, и в наручниках.
Я улыбаюсь, здороваюсь, спрашиваю, как она спала, хочет ли позавтракать... а она брызгает слюной и не сводит с меня своих глаз. У них у всех звериные глаза. Даже не звериные... чуждые. В них чистая ярость. Безупречная, дикая, первозданная.
Я иду на кухню и достаю из пакета сырое мясо. Сам я мяса не ем. Не лезет, с тех пор, как все это началось.
Иногда мне кажется, что Чертенок все-таки помнит. Она жалобно ноет, скулит и тогда я целую ее в лоб, обнимаю и глажу по спутанным волосам. В этот момент я не боюсь, что она захочет причинить мне вред. Когда я ошибусь, скорее всего, я пойду в коридор, возьму карабин с трюмо и высажу себе мозги. Не только потому, что я боюсь того, что со мной произойдет. Дело в том, что они часто жрут друг друга, а я намного сильнее Чертенка. Я вышвырну ее на улицу и вышибу себе мозги.
Шмель сказал, что я болен. Что, если я действительно люблю Чертенка, то есть только один способ это доказать. Тогда я ответил, что если кто-нибудь приблизится к ней, того я убью. Все знают, что я не шучу. С тех пор, как все это началось, я не шучу.
Я кормлю ее, разговариваю с ней, иногда читаю ей ее любимые книги. А потом закрываю дверь на замок и ухожу спать в зал на диван. По ночам она воет. И ублюдки на улице воют. Они все воют по ночам.