После всего ты уходишь в душ, а я лежу расслабленная, думаю о ерунде, например о том, как в слове "секс" тянется "эс" на выдохе. О местных винах, о мудром юморе стариков, которого так не хватает нам; о том, что многие люди ничего не делают, кроме денег, но нравы у них, как у панкующей школоты.
О завтрашнем дне я не думаю, говорю я себе. Нет. Завтра это завтра.
Ты снова в комнате, в простыне, как в тоге. Я говорю, что ты похож на римского поэта, на Горация, на Сенеку, или Сенека не поэт? Ты улыбаешься, часто и мелко дышишь. На самом деле ты похож на мальчика, на выдумщика, ты и есть мальчик, необычный и опасный мальчик, ты сам не знаешь об этом.
Я расскажу тебе, Марк. Завтра. Если всё получится.
А сейчас ты начнешь читать мне свои верлибры, пока не те, что мне нужны, но ничего не бывает сразу, Марк, ничего сразу, не надо спешить. У нас будет только один шанс.
И начинаешь. Тщательно, выверено; у тебя волшебный голос, невероятный, завораживающий тембр, и ты это знаешь. Интонируешь, расставляешь знаки препинания, вплоть до точки с запятой. Слушаю, полузакрыв глаза, шум легкомысленного пляжного лета смешивается с твоим голосом, я настраиваюсь, я должна быть правдивой в своей игре. Ты не слишком умен, ты наивен, но, как всякий демон, ты чувствуешь фальшь.
"Марк, ну ты чего, ну что за штампы, что за банальщина, чайки над пирсом, звенящее солнце, падающее вниз, но хоть бы вверх оно падало, что ли... И всё пепельное, заплатки облаков пепельные, волосы пепельные, у тебя что-то личное с этим пеплом, курить бросил? Ты же талантлив, ты невероятно талантлив, ты умеешь творить чудеса из слов, ладно бы я такое писала ..."
Сначала ты не обижаешься, еще катишься по инерции своего настроения, нашего утреннего буйства друг в друге, но обида уже внутри, она растет, ей никуда не деться. Все художники, все сочинители ненавидят критику, любые, любую, пусть и не признаются в этом даже себе; особенно - себе.
"Марк, не пиши о том, что видишь, выйди за пределы своего опыта, которого нет; придумай мир, разрушь мир, ты поэт, ты творец, ты это можешь. Не описать, а придумать, подумай об этом, подумай, придумай..."
Ты молчишь, брови смешно сдвигаются друг к другу. Молчишь правильным, хорошим, нужным мне молчанием.
*****
Привет, Ник. Спешу поделиться новостью - я решила тебя убить.
Это не эмоции, не истерика, не подумай. Не наспех принятое решение, не сразу пришла к этому. Дело не в ревности, не в твоей новой пассии, да уродятся финики в её садах.
Нет, Ник. Дело исключительно в моем эгоизме или эгоцентризме, я их путаю; в моей крепкой задним умом брезгливости.
Да, именно так. Я не простила себе свою слабость, что не смогла преодолеть твою носорожью настырность, что уступила, да еще и наивно полагала, что это я охотник, а ты добыча; плохо понимаю, чем я тогда думала. Не из-за денег же, хотя деньги имели значение - мне всегда казалось, что очень богатые люди незаурядны, и в чем-то я была права - ты выдающийся говнюк. Лицемерный лжец, фабрикант похоти, но это не важно; таких ублюдков много, а улучшать мир я перестала еще в ранней юности. Никто не является причиной моих неудач, сказала я себе однажды, и я не собираюсь обвинять тебя в лишних грехах - тебе довольно своих.
Дело не в тебе, дело во мне, прости мне эту пошлость. Мне просто не хочется, чтобы ты продолжал жить. Ты скажешь, что правильным решением было бы убить себя, но, отвечу тебе честно, всерьез такую мысль я даже не рассматривала.
Ты - пока еще живое свидетельство моего дурновкусия, надеюсь, кратковременного. Когда тебя не будет в списке живых, мысль об этой ошибке никуда не денется, но наверняка потускнеет, станет не такой навязчивой. Во всяком случае, мне хочется так думать.
До встречи в аду, Ник.
*****
С лоджии хорошо просматривается пляж. Когда начинается отлив, крошечный бугорок мыса увеличивается, превращаясь в золотистую полоску, море отступает, обнажая песок. Ты, смеясь, сказал мне об этом в первый день, "это же так эротично, любимая, это сводит с ума, это наотмашь".
Прости, Марк. Я тебя не люблю.
Смотрю в бинокль - купила его вчера в какой-то лавке, смотрю на затон с яхтами, катерами, рыбацкими шхунами.
Ты ждешь, стоишь, опять в своей тоге, ямки ключиц вздрагивают. Пора, Марк, я знаю, я чувствую твое нетерпение, но ты не чувствуешь мое. Вижу, как шевелятся губы, читаю еще не звучащее:
"Удиви меня смехом смерти, что льнет к другим, битым мрамором, брошенным перед Ним, удиви отмщением, как наградой, жизнь не взять обманом или осадой, только мертвыми пальцами тех, кто рядом, удиви меня и плыви Море зябшее в стылой простуде рек, скоро выбежит из себя раскаленной гущей, демон пригубит не поднимая век, их, других, некогда всемогущих, отберёт у них всё, а мы, мы уйдем, сорвем в побег, к покуда еще живущим..."
Останавливаешься, смотришь, втягиваешь в себя мой взгляд.
Бери, говорят твои глаза. Бери, ты же этого хотела?
Глаза уже не голубые, красновато-серые. Кровь, замешанная в пыли.
Марк, это здорово, шепчу я, это великолепно, Марк, у нас получилось...
Ты смеешься, смеешься радостно и жутко, ты никогда так не смеялся.
Мне не надо выходить на лоджию, не надо смотреть на горизонт, наливающийся пурпурно-темным, всё ясно и так, по гулу воздуха, тяжелому, как батискаф. Смех смерти, Марк, смех смерти, смерч это смех смерти.
А теперь надо уходить, Марк, слышишь, нам надо уходить.
*****
Представляю, как ты смеялся, читая мое письмо - если вообще удосужился его прочитать. Я с удовольствием смеюсь вместе с тобой, мне не трудно. Знаешь, Ник, ты был не первый, кто сравнял меня с землей, опустил в низины тьмы.Когда-то очень давно, в детстве, когда придумывают себе ангелов-хранителей, я тонула в бездонном ужасе, уже зная, что ангелов нет. Взрослая жизнь погружает людей в ад постепенно, дав им освоится, привыкнуть. Так лягушка варится в кастрюле на медленном огне, превращаясь к старости в кусок унылого мяса, не зная, не подозревая об этом.
К взрослой жизни можно подготовиться. Смириться с чем-то, найти у мира слабые места. И долбить по ним, пробивать насквозь, а там где жизнь уже вынесла твою защиту, просто терпеть. Помыкающие тобой имеют право сильного, взрослые умеют это принимать.
Детский ад проще и глубже - к нему подготовиться нельзя. Вот ты научилась как-то драться, терпеть равнодушное хамство взрослых, покрылась панцирем, убежала в книги... А потом мальчик, от звука голоса которого умираешь, смеется над тобой, и панциря нет, и тебя нет, ты уничтожена, и откуда тебе знать, что он такой же как и ты, плачет в подушку и умирает от взгляда той, другой, а она тоже...
Ангелов нет, Ник. Есть только демоны. И одного из них я нашла.
*****
Сладковатый запах преследует до сих пор. Так пахнут фрукты, говорю я себе, сжимая виски раскаленными ладонями, так пахнут фрукты, это фрукты, просто гнилье. Обрубки пальм, разломанное побережье, люди в респираторах. Горячий ветер таскает по грязному воздуху мусор, много мусора; черные пакеты, куски пластика, москитные сетки.
"Некому плакать", читал ты, "вода стала твердью, твердь превратилась в мякоть, незачем плакать, некому плакать".
Вокруг люди, спасатели, волонтеры; они что-то говорят, я им что-то отвечаю, выцарапывая слова из мертвого нутра.
Откуда-то хрипит радио: "обломки яхты миллиардера Никиаса Ципариса, находившейся в зоне бедствия, обнаружены в районе..."
Марк, я бросила тебя там, в душном пространстве номера, ты уже не принадлежал мне, возбужденный, радостный, жуткий. Демона можно найти, демона можно влюбить в себя, но демон всегда выигрывает.
У меня, у тех кто не верит в любовь не бывает и ненависти, Марк, мы не умеем ненавидеть, только забавляться, тормоша свое равнодушие.
Мне не хватило человеческого.
Это не ты демон, Марк, это я демон, точнее, убежище мелких демонов, которые с детства, которые навсегда.
А Ник выиграл. Он лежит теперь на дне и смеется. Он всё знает, знает, что я затеяла это не ради него. Приручи своих демонов, толклось в голове, приручи своих демонов, а я снова отдалась им, и ничего не изменить.
И ты выиграл, Марк, ты остался живым, орущим свои стихи в лицо смерти, которую сам и позвал. Мне никогда не забыть восторга на твоем лице, пьяного и всемогущего восторга, и твоего "удиви меня смехом смерти, что льнет к другим..."