Как учёный, я всегда был готов признавать свои ошибки, но как молодой и смелый экспериментатор, регулярно лез совершать новые. Случилось это лет двадцать назад, в стране тогда сами знаете, что творилось. Такой плюрализм мнений и свобода исторического ревизионизма, что наша лаборатория теоретической истории не успевала выдавать экспертные оценки. Институт Теории Времени во времена застоя был очень привлекательной целью для молодого альтисторика с дипломом, и я был движим самыми светлыми надеждами, когда меня приняли на работу. События перестройки перевернули в институте всё с ног на голову, и я утратил всяческую веру в силу нашей науки. Вместо изучения и исправления недочётов, мы лезли в самую глубь времени, не обращая внимания на вопли хроноэкологов. Переписывание истории не ограничивалось банальными подлогами историков-традиционалистов, наш институт вкалывал, как мог. Мы проникали в прошлое зондами и руками, подглядывали и подслушивали, и готовились сделать намного больше, но не успели по чисто техническим проблемам.
Останавливало от активного вмешательства в прошлое наши власти только одно - бабло. Каждый эксперимент стоил бешеных денег, и расходовал прорву энергии. Денег в бюджете института не было, а спецпроекты по большей части ограничивались мелкими коррекциями биографий, подменой документов на подделки в прошлом (что автоматически делало любую подделку настоящей), и похищением уголовных дел. Перемещение мелких объектов в прошлое стоило не так дорого - несколько миллионов долларов за лист бумаги. Согласитесь, что для многих подобный размен был весьма выгоден. Я прекратил любые контакты с институтскими прохвостами, как только узнал о спецпроектах института, но идея масштабной хронокоррекции засела в моей голове прочно. Проделки нашего института, точнее неподконтрольность этих проделок властям, дошли до верхов, и его прикрыли. К тому моменту я успел вынести из института две лабораторные установки ХК-412. Признаю, что сам не без греха. В оправдание себе могу сказать только то, что они обе были горелые, а масштаб работ по их переделке превысил все мои ожидания. Зато через два года у меня на руках была установка дешёвого и неограниченного вмешательства, в просторечии именуемая "машиной времени".
В тот период мой рабочий день начинался с изучения календаря. Отрывной кусок мещанства показывал 4-е ноября, день заурядный, но достаточно подходящий для нового эксперимента. Я покопался в памяти, и смог выудить только события 1612-го года, как имевшие хоть какую-то важность исходя из хронолибертарианского подхода. Эксперименты в Орде к тому моменту я признал провальными, и готов понести всю ответственность перед коллегами за те необъяснимые артефакты, что я натворил. Но молодость не унывает долго, и я подготовился к новой серии экспериментов по улучшению российской истории. Оторванность России от Европы, непрерывный внутренний социальный конфликт, периферийность - всё это требовало моего внимания. Вынужден признать, что я находился под влиянием своих переменчивых коллег - традиционных историков. Поэтому причиной всех бед я считал "имперское мышление" России. Само по себе такое мышление складывается из двух элементов: дичайшего реваншизма народных масс, и воинствующего эгоизма властей. "Смутное время" положило основу реваншизма, так что я решил что-то сделать. Остановить подобное событие, готовившееся столетиями феодальной раздробленности, усобицы, борьбы за место у трона и генетического идиотизма, было не в моих силах. Но можно было сделать что-то с финалом.
Сначала я решил убрать из уравнения Дмитрия Михайловича Пожарского. Этот талантливейший полководец самим своим существованием помешал цивилизованной и культурной Речи Посполитой преобразить Россию. Через сто лет Петру I пришлось пойти на исключительные по своей жестокости меры, дабы привить России хотя-бы часть европейских черт. Должен объяснить, что альтернативная история не занимается изменениями в точке времени и пространства. Наоборот, альтистория подводит к текущему моменту волну изменений. Тогда меня не интересовали жертвы "хроноцунами", которых могло выбросить из континуума в лимб, тем более, что угасание изменений согласовалось с удалением по времени аж в пятой степени. Т.е. до нашего времени дошли бы только крохотные следы изменений. Я был вооружён одной из радикальнейших теорий времени и плевал на экологию. Косвенное исправление ошибок недавнего прошлого, через глубинный хроноразрыв виделось мне исключительно гуманным и экологичным.
Я собрался с мыслями и запустил машину времени. Дмитрий Михайлович Пожарский умер в 1611-м году после боёв в Москве от ранения и развившейся гангрены. В 1612-м году гетман Ходкевич без особого труда разгромил войска князя Трубецкого и деблокировал Китай-город. Второе ополчение погибло, а третье и вовсе не удалось собрать. Победа обрадовала Сигизмунда III, и он выслал дополнительные войска. В русско-польской войне наступил перелом, с каждым годом польские права на Россию только крепли. После нескольких махинаций на престоле в России утвердился сам Сигизмунд III Ваза. Я улыбнулся и выключил машину: наконец-то Россия присоединилась к европейской семье народов...
Нахлынули воспоминания. Этот идиот Сигизмунд III Ваза оказался не просто ярым католиком, но и полным дебилом. "Париж стоит мессы" - это не про него. Унаследовав от своего отца престол Швеции, он умудрился его потерять, из-за собственной глупости. Более того, он не смог даже установить прочный мир со Швецией во время крупных беспорядков в Польше. Одновременно с этим он влез в Россию, и поддержал союзников в борьбе с турками. Заполучив в свои руки Россию, он не смог отказать себе в удовольствии обращения в истинную веру огромной страны, наращивая её ограбление.
Сигизмунду требовались деньги на оплату наёмникам, для подкупа шляхты, и для создания сильнейшей армии. В ходе дальнейших военных походов он смог вернуть себе Швецию, и сохранить за собой Россию, поддерживая порядок скорее силами лисовчиков, чем законами. Лисовчики - это такая лёгкая польская кавалерия с замашками спецназа пополам с карательными войсками СС, эти бравые молодцы не щадили ни женщин, ни детей, ни случайных свидетелей вплоть до целых деревень. Россия стала разграбляемой колонией Балтийской империи. На поля тридцатилетней войны католики вышли единой силой под девизом: "Полякам - честь, казакам - волю, шведам - мзду, а русским - плеть!" Переменчивость интересов Балтийской империи сделала из неё ненадёжного союзника, так по результате вестфальского мира Австрия оказалась унижена сверх всякой меры, а в казне Балтийской империи организовалась дыра невиданных размеров.
Империя снова вспомнила о России. Крепостных превратили в совершеннейших рабов, ими стали оживлённо торговать на невольничьих рынках Амстердама и Лондона. Я поперхнулся от подобного прошлого, но дальше было не лучше. Развал Балтийской империи не принёс ничего хорошего России. Привычка к гнусному заработку не оставила страну, и ничто не могло изменить её периферийного положения. Прошло уже два столетия с момента освобождения России от балтийского ига, но нами по прежнему правят царьки, постоянно оглядывающиеся на бывших хозяев. Открытый колониализм балтийцев сменился на скрытый неоколониализм Соединённых Штатов Европы. Отношение к России в мире презрительное, и я это понимаю, как свою вину.
Увиденное столь шокировало меня, что я немедля решился на поступок в духе квасного патриота: вышвырнуть поляков из России как можно скорее. Подходящей возможностью обладало Первое Ополчение. В 1611-м году Прокопий Ляпунов и Иван Заруцкий собрали сто тысяч ополченцев, и с этой армией почти выбили поляков из Москвы. Немного уличной магии, и армия выкинет оккупантов из страны. Я схватился за рычажки и кнопки машины времени. Примирить властолюбцев было не так просто, но я нашёл подход, и против поляков действовали слаженно все: дворянство, казачество, ополчение. Даже наёмников удалось перекупить. Полюбовавшись на картину полного разгрома поляков, я вернулся, и выключил машину.
Вокруг было темно. Постепенно начали подкрадываться "воспоминания" этой временной линии. Такого бардака я даже представить себе не мог. Ляпунов и Заруцкий были худшим образчиком "народной демократии", и я помог украсить их неувядаемой славой. Эти жулики и предатели продолжили олигархическое правление семибоярщины, дополнив интриги прямой враждой. Усобица достигла невероятных масштабов, полнейшее наплевательство на интересы страны и народа дополнялось желанием сорвать банк. После Лжедмитрия Третьего был Четвёртый, и он даже успел залезть на трон перед тем, как ему отрубили голову. Потом боярские семьи по очереди проталкивали на престол своих кандидатов лишь для того, чтобы их головы подняли на пиках новые претенденты на власть. Закончился этот разгул свобод, как ни странно, Романовыми.
Пётр Первый стал первым в династии Романовых царём России. По результатам правления к нему приклеилось иное прозвище - Пётр Кровавый. Масштаб репрессий был несравним с тем, что было в нашей истории. Пётр Кровавый правил Россией шестьдесят лет, и оставил после себя тяжкое наследие. С одной стороны, он выстроил жёсткую пирамиду власти, выполов с корнями самоволие, с другой стороны, страна скатилась к худшим образчикам восточной деспотии. Правление Петра стало образцом для его наследников, и страна, которая летала в космос, продолжала публично рубить головы критикам режима, только теперь это транслировалось на весь мир. Династию свергли в 1991-м году, с тех пор у нас демократия, с незначительным налётом прежних порядков. Головы больше не рубят, а вот забить камнями за колдовство могут до сих пор. Весь мир нас боится, я тоже нас боюсь. И свет дают на три часа в день.
Я понял, что оккупация и Смута были подарком небес для страны. Усобица началась намного раньше падения Рюриковичей. Просто дворцовая грызня долгие годы не обретала форму прямой борьбы за власть. Когда власть и состояние давались из одних рук, вся борьба концентрировалась за внимание этих рук. Интриганы ластились к правителю, выслуживались, интриговали, но не имели возможности получить привилегии напрямую. С закатом Рюриковичей всё стало проще. И даже не важно было кто сидит на троне: Лжедмитрий Первый, Второй, Третий, или Четвёртый (до трона не добравшийся). Можно было выкрикнуть на царство старика Василия Шуйского, лишь бы он не мешал обделывать делишки. Иноземное вторжение и открытое разграбление страны показали кто и чего стоил.
Суровый урок был просто необходим. И если вспоминать дальнейшие попытки дворцовой борьбы, то его следовало сделать более жестоким, чем в нашей прежней истории. Главнокомандующий оккупантов Ян Пётр Сапега был талантливым негодяем, и сохранение его жизни могло бы серьёзно изменить расклад действий. По моей воле Сапега не умер в октябре 1611-го года, и смог командовать осаждёнными до Московской Битвы. Сапега был достаточно умён, и понимал, что удерживать Москву глупо, гораздо лучшим ходом было отступить. Русские тоже не горели желанием погибнуть, и поляков из Москвы выпустили, ускорив их бегство вялым преследованием. Угроза польского вторжения сохранялась, хотя и была более виртуальной, чем настоящей. Сегодня подобное называют ядерным сдерживанием. Я переместился назад и взглянул на дела рук своих.
Это был худший из всех вариантов. Сигизмунд III не оставил Россию в покое. Русско-польские войны шли с дичайшим ожесточением всё семнадцатое столетие, подтачивая силы обеих держав. Результатом подобного добрососедства стали вторжения Швеции и Турции, не имевшие себе равных в нашей истории. Измученные постоянными разорительными конфликтами обе страны пали. Партизанская война на этом не закончилась, и до момента развала Шведской и Османской империй Россия и Польша оставались на положении оккупированных территорий. В 1875-м году наши страны получили независимость, свободную нищету и часть территорий. Одно хорошо: русские с поляками более не враждуют, наши общие проблемы и общая беспомощность оказались сильнее древней вражды. Тем более, что ни единой Польши, ни единой России просто нет, как нет ни польского, ни русского народов. Сверхдержавы не решились на восоздание наших стран после Европейской Войны, вместо них существует два десятка государств со своими народами, говорами, обычаями, границами и таможнями.
Последним моим вмешательством, о котором я помню, была попытка слегка подыграть русским войскам. Князь Пожарский не получил в Москве никаких ран, и это позволило ему участвовать в войне более активно. Персональная защита сделала его неуязвимым, и это стали замечать. Личная отвага князя не привела к победе, но сделала его бесспорным военным лидером. Войска Ходкевича были разгромлены ещё на подходе, что существенно сократило желание гарнизона Кремля к сопротивлению. Пока ополчение зачищало Москву, Пожарский с войсками выдвинулся на осаду Смоленска. Я успокоенно выключил наблюдение, и синхронизировался с настоящим.
Дела были плохи. Россия увязла в конфликте со Швецией, Польшей и Османской Империей на сто лет раньше. Кое-как отбиваясь от агрессивных соседей Москва смогла защититься, но ни о какой экспансии речи не было. Россия не стала империей, продолжая отбиваться от захватчиков на своей территории, и будучи изолированной от рынков. Дружба с Англией переросла в полнейшую от неё зависимость, как от единственного источника новых технологий. Технологии шли даже не ручейком, а тоненькой струйкой. Маленькая европейская страна, которая была слишком бедной. В ней не было ресурсов Урала и Сибири: их давно забрали себе Русско-Английская Компания и Пантюркская Федерация. Всё в этой России было подёрнуто налётом вторичности и отсталости, дополненной вечными российскими проблемами: холодом и пространствами. Слабость и ограниченность России в ресурсах и территориях не защитили её от внешних агрессий, но дать того отпора, какой давала империя, европейская Россия не могла, и трижды за три столетия оказывалась под жестокой и длительной оккупацией. Сейчас в этой России дела вроде бы не плохи: отказавшись от имперского мышления, она строит свою жизнь, пока кто-нибудь из больших держав не бросит её в огонь ради своих каштанов.
Не помню, как я провёл следующие сутки. Я менял то и другое, но выходило плохо. Потом, я с величайшим трудом отменил все прежние вмешательства. Время легонько звякнуло, и успокоилось. Я рухнул на диван и проспал до вечера следующего дня. Ночью я разобрал машину. К утру я закончил, и взглянул на календарь. 7 ноября злобно щурилось на меня кумачовым цветом. Я застонал и потянулся к деталям, желая собрать машину заново, и поскорее убрать это трагическое недоразумение из календаря. Меня прервало чьё-то громкое и злобное сопение. В углу на стуле сидела небритая пародия на самого меня. Мой хроно-клон был одет в шинель, шапку с красной лентой и хромовые сапоги. В правой руке у него чернел маузер, а в левой светился огонёк папиросы. Сам я не курю, совсем не переношу запаха дыма, и не люблю оружие. Этот хам сплюнул окурок на пол, затоптал его сапожищами и злобно гаркнул в мою сторону:
- Даже не думай, контра, пристрелю!
После чего растаял в воздухе. В тот день я не стал собирать машину, вместо этого, я достал книги по хроноэкологии профессора Таля и перечитал. С тех пор я придерживаюсь принципов невмешательства в естественный ход времени без особой на то нужды.
Иванцев Пётр Кириллович, профессор альтернативной истории в отставке.