Нигилле : другие произведения.

Час Четырёх Счетов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Фик по TES-III Morrowind. Начат в июне 2020, пока не закончен.
    Восемьдесят лет Сиродил и Данмерет ведут войну, которая станет началом обещанного когда-то Азурой упадка Трибунала - такою увидит и такою сделает её для Вивека сам Вивек. Что, кроме трюка, остаётся трикстеру в силках судьбы?

  
   ЧАС ЧЕТЫРЁХ СЧЕТОВ
  
   Часть первая
  
   ТКАЧИХА
  
   Вивек зовёт: Императрица.
  
   Я вижу имперский замок, единственная башня которого возвышается среди зарослей густого заболоченного леса. Затем -- комнату-камеру в эркере башни. Каменная кладка стен местами отсырела и покрылась плесенью. За забранным решёткой окном светятся завораживающим голубоватым сиянием блуждающие огоньки.
   Руки императрицы Тавии, украшенные тяжёлыми перстнями, передвигают гребёнку ткацкого станка. Императрица, из причёски которой выбились растрёпанные пряди седеющих волос, трудится над незаконченным гобеленом. Насыщенно-красные толстые нити утка, в отличие от нитей другого цвета, не заправлены, и неровной спутанной бахромой свисают с основы. В этом есть что-то пугающее, как и в ритмичном постукивании станка.
   У двери молча стоит Зуук, человек из племени котринги, в форменном доспехе личной охраны императора.
  
   Вивек зовёт: Императрица Тавия.
  
   В скромно обставленной комнате, типичной для балморских домов, он, скрестив ноги, парит в воздухе.
   Императрица быстро прикрывает ткань на станке сложенными предплечьями и оглядывается. Когда она говорит, в её голосе чувствуются неприязнь и скрытая страсть.
  
   Тавия: На что ты уставился, бог тёмных эльфов? Глумишься над моим несчастьем?
   Вивек: Нет, заточённая. Пишу поэму.
   Тавия: М-м. И о чём же?
   Вивек: О седеющей императрице, которая ткёт гобелен.
   Пауза.
   Тавия: Тебе не достаёт чутья. Это тема для осени, а сейчас зима.
   Вивек: Но я уже начал. В Чернотопье, в замке Джиовез, императрица вплетает в этот гобелен обиды, нанесённые простым людям теми, кто должен их защищать -- правителями и богами.
   Тавия: Престранное же у неё развлечение!
   Вивек: Она неспроста его выбрала.
   Тавия: Разве?
   Вивек: Нет, ведь обида гложет и её. Она ненавидит своего мужа-императора -- и хочет его смерти.
   Тавия, суживая глаза: Довольно этих шуточек. Что ты задумал?
   Вивек продолжает: Вскоре после рождения сына император заточил свою жену. Ему казалось, будто она хочет поднять восстание против него. Только её богатство и её союзники не позволили ему предать императрицу смерти. Семнадцать долгих лет, проведённых в неволе, она вынашивала месть.
   Тавия, властно: Скажи, чего хочешь!
   Вивек, прикоснувшись к подбородку: Империя Реманов ведёт с моей страной войну. Конфликту скоро век. Люди Кирода, идя в бой, выкрикивают имена своих прадедов. До сих пор ни одна из сторон не добилась преимущества в этой войне. Я должен понять, как завершить её. Императрица, дай мне взглянуть на твой гобелен.
   Тавия: Кто ты?
   Вивек: Ты знаешь.
   Тавия: О, я-то знаю. Отвечай.
  
   Над головой бога вспыхивает и сияет бело-голубое пламя. Он говорит негромко и не слишком интонируя.
  
   Вивек: Я бессмертный Воин-Поэт, защитник Данмерета, бриллиант Черных Рук, что учился у духов ещё до своего рождения. Однажды Провозвестник доставил в Морнхолд женщину с золотыми сухожилиями -- женщину из металлов, подобных плоти, созданную нашими врагами двемерами. Внутри неё была сокрыта тайна, которую нельзя определить -- я, Вивек.
   Тавия, нехорошо улыбаясь: Убирайся. Слёзы смертных в моём гобелене.
  
   Пламя над головой Вивека исчезает. Теперь он стоит на полу. Открытые ладони его опущенных рук развёрнуты к императрице.
  
   Вивек: Когда-то Неревар... Хортатор... привёл в Морнхолд женщину в тяжести. Кажется, это он сказал мне после, что отцом её ребёнка был простой нетчимен. Я этот ребёнок, Тавия. Позволишь мне взглянуть?..
   Тавия, убирая предплечья с ткани: Смотри.
  
   Вивек на мгновение закрывает глаза; потом, как бы решившись, делает шаг из своей комнаты в Балморе в камеру Тавии. Готовая часть гобелена, до этого уложенная плотными складками, взметнувшись, расстилается перед ним в воздухе.
   У работы императрицы есть любопытная особенность. В целом она отмечена тонким мастерством и вниманием к мелким деталям -- вытканных героев легко узнать, их позы и жесты предельно выразительны, композиция всегда подчиняется задаче как можно яснее передать сюжет, и вместе с тем декоративна. Но при этом Тавия как будто отчасти полагалась на воображение или отдавала дань традиции: например, сооружения и интерьеры в её исполнении обязательно имеют некоторые чисто имперские черты, а гуары Морровинда, иногда с четырьмя лапами, наклоном корпуса напоминают лошадей.
   Гобелен непомерно длинен, а комната невелика, и, по мере того, как Вивек рассматривает сцены на нём, ткань подворачивается, открывая новые.
   Императрица возвращается к своему занятию; снова слышно постукивание станка.
  
   Вивек: Реман Третий Киродиил. Ты выткала на гобелене мужа.
  
   То, о чём говорят императрица и Вивек, становится зримым.
   Император Реман Третий, во плоти, восседает на троне. Его породистое лицо делает непривлекательным выражение постоянной тревоги, взгляд тускл, руки то и дело подрагивают. Далеко не старик, он, тем не менее, кажется таковым. За троном стоит золотокожий акавирец с блестящими чёрными глазами и нечитаемым для человека выражением лица. Он наклоняется к императору и что-то говорит; стук станка не даёт его расслышать.
  
   Вивек: Он при регалиях, и Красный Алмаз на его шее. Однако я не вижу нём величия. А акавирский змей за его плечом, конечно, Версидью-Шайе?
   Тавия, кивая: Он, потентат. Ум государственного мужа -- и столько же коварства.
  
   Изображение Ремана Третьего на гобелене. Подле него выткан потентат, сжимающий горстью яблоко, а так же богато одетый коронованный хаджит.
  
   Вивек: Надо думать, что если у меня есть стоящий противник в войне, то это потентат, а не Реман... Насколько Версидью-Шайе амбициозен?
   Тавия: Он змей, и его мысли укрыты в завтрашнем дне. Но, видишь -- власть лежит в его руке, как спелый плод.
   Вивек: Который он, однако, не может съесть? Хм. Интересно... Кто этот хаджит рядом с Реманом?
   Тавия: Его будущий советник и самая подходящая компания -- тоже не в тесной дружбе с рассудком. Это король Дро'Зел из Сенчала. Он так расстроен из-за песни барда, что уничтожит его родной город.
   Вивек: Целый город?
   Тавия, согласно наклонив голову: Из-за него твоя возлюбленная Альмалексия посеет слёзы, которые взойдут огнём.
   Вивек: Что же за песня так задела Дро'Зела?
   Тавия: Помилуй боги, да любая -- его способно расстроить и облако! Перед тобой умалишённый, берущий жизнями за грусть, а ты спросил о песне? Сын нетчимена, тебя заботят пустяки.
   Вивек: Да, ведь в моей поэме не место случайности... А почему на гобелене у Ремана только один глаз?
   Тавия, оживляясь: Ах, ты заметил! Второго он лишится, когда его любовница, приговорённая без вины, ногтями раздерёт ему лицо.
  
   Императрица ткёт.
   На гобелене Реман, сидя на троне, прикрывается предплечьем, пытаясь уклониться. На него набрасывается исхудавшая женщина-редгард с цепями на руках. Растерявшиеся стражи не могут её удержать.
  
   Тавия: Видишь? Напоследок он вздумает поглумиться, и это будет стоить ему глаза.
   Вивек: Я вижу за спиной этой женщины вторую фигуру, тёмную тень. Они схожи.
   Тавия: Да. Полагаю, эти двое -- сёстры, ведь месть, как и несчастье, передаётся по наследству. А вон ещё одна любовница.
  
   Данмерка Турала изображена в весеннем саду с мужчиной. Их позы, одежды и окружение не оставляют сомнения в сюжете -- это изысканное эротическое ухаживание.
   Сама Турала -- молодая, приятно полная женщина -- улыбается рядом со своим изображением. Она выглядит счастливой и прикасается к своему животу.
  
   Вивек: Женщина Бриндизи-Дорума, Турала. Как она светится... а!.. Ей тесен пояс.
   Тавия: Верно. Она только что поняла, что беременна от вашего герцога Морнхолда. Глупая девочка надеется, что он разделит с ней это счастье. Вместо этого обречёт её на изгнание.
  
   Бриндизи-Дорум, герцог Морнхолда, подходит к Турале и страстно заключает в объятия. Она беззвучно говорит ему слова любовников.
   На гобелене герцог возвышается над вереницей рабов-аргониан, которую прогоняют перед ним.
  
   Вивек, вглядываясь: Из-за набегов Бриндизи-Дорума на Чернотопье аргониане теперь ненавидят нас больше, чем своих завоевателей-имперцев... Так значит, Турала будет мстить ему?.. Как много мстящих женщин.
   Тавия: Есть и мужчины. Этот затаит обиду на тебя.
  
   На гобелене Кассир, моложавый бретонец с волосами цвета песка, показан в имперском военном лагере. Он крадётся между палатками, прислушиваясь возле них.
  
   Вивек: Кассир. Мой добровольный шпион в имперской армии. Почему он здесь?
   Тавия: Когда он допустит ошибку, ты прогонишь его. Он не простит тебе насмешек, которыми за неудачу его осыплют на родине.
  
   Тот же лагерь въяве. Кассир садится к костру рядом с ещё одним мужчиной, имперским легионером Мирамором. Они хохочут над какой-то шуткой и распивают пиво из пузатого кувшина.
  
   Вивек: А с кем это он выпивает?
   Тавия: С будущим дезертиром по имени Мирамор. Его я найму для убийства мужа. Мой верный Зуук станет нам посредником.
  
   Гвардеец-аргонианин у двери камеры кланяется императрице в ответ на эти слова.
  
   Тавия, с тёмной страстью: Я поймала его, сын нетчимена -- я заманила Ремана! По узкому туманному ущелью, в высокой траве, почти скрывающей их, скачут всадники, высоко поднимая эмблему императора. Трава волнуется под полной Секундой, похожая на чёрную пучину, что поглотит их всех. Понукаемые кони кусают удила, с которых клочьями слетает пена. Всадники мчатся вперёд, прямо на колья, расставленные Мирамором, который в засаде держит наизготовку обнажённый кинжал...
   Вивек: Должно быть, это красивая сцена. Могу я взглянуть на неё?
   Тавия: О, кто же начинает пир со сладостей? Мой гобелен ещё не закончен.
   Вивек: Я вижу своего шпиона Кассира рядом с Туралой.
  
   Кассир и Турала, взявшись за руки, бредут сквозь вытканный на гобелене лес. Турала держит у груди свёрток, в котором можно распознать спелёнутого младенца.
  
   Тавия: Да. В тяжёлый для обоих час судьба сведёт его с ней. Как и с ещё одним человеком, которого отверг бог.
  
   Веллег, юный норд с простоватым выражением лица, стоит у причала, ожидая, когда подойдёт его очередь взойти на корабль. Он с тоской оглядывается через плечо.
   На гобелене он изображён рядом с Кассиром. Держа у рта ладонь, он что-то сообщает бретонцу.
  
   Вивек: Совсем ещё дитя. Кто тот бог, о котором ты говоришь?
   Тавия: Твой друг Сота Сил. Это его ученик по имени Веллег. Сота Сил отошлёт его с Артеума, поняв, что без толку учить его на псиджика.
   Вивек: Но это значит, что обида мальчика несправедлива.
   Тавия, фыркнув: В твоей поэме речь о справедливости?.. Веллег не мстителен и не желает никому зла, однако это он, мальчик, который боится обжечься, расскажет Кассиру, как можно вызвать князя даэдра. Это его печаль прикоснётся к ненависти -- и породит огонь.
  
   На гобелене -- город, объятый пламенем.
  
   Тавия: Знакомый город?
   Вивек, наполовину опуская веки: Да. Это Морнхолд, древняя столица моего Ресдайна.
  
   Станок стучит. Императрица ткёт. Её пальцы движутся лихорадочно, но сноровисто. Гребёнка станка, двигаясь, подбивает и выравнивает всё новые нити.
   Мелькают вытканные фигурки.
  
   Вивек: Я вижу гибель многих. Я вижу красную реку, застывшую от ужаса, горячую от крови, что пролилась в изобилии. Вижу знамя империи, вознесённое над нашей крепостью Чёрные Врата; Короля Насилия Молаг Бала и Разрушителя Дагона. Я вижу охотящегося за собственным хвостом дракона, чьё тело составляют ночи и дни, месяцы и времена года; их бесконечная череда неумолимо поглощает все жизни. Дракон питается из раненных сердец, и лица государств меняются. Из судеб смертных, определяемых богами, вырастает судьба самих богов... -- На мгновение он закрывает лицо ладонями. -- Моя вплетена в этот круг вместе с другими. Императрица, как его разомкнуть?
   Тавия: Никак. В моей работе нет изъяна. Неужели ты действительно надеялся найти лазейку, сын нетчимена?
  
   Вивек проводит рукой по незаправленным уточным нитям, свисающим с краёв гобелена и, пропустив несколько между пальцами, поднимает ладонь -- ту, что цвета пепла. Красные нити лежат на ней, как лавовые или кровавые ручьи.
   Стук станка прерывается и становится оглушительно тихо. Тавия осторожно кладёт руки на только что сотканную, натянутую на станке ткань, жестом как бы оберегая и обнимая изображение на ней.
  
   Вивек, подходя: Кто это, Тавия?
  
   Вытканная фигура принца Джуйлека, вознёсшего над головой два скрещенных меча. Сбоку от него виднеется ещё один силуэт, наполовину скрытый рукой императрицы.
  
   Тавия, с глубокой любовью: Принц Джуйлек. Мой прекрасный сын. Его слава восходит.
  
   Она целует изображение сына. Вивек бережно прикасается к её плечу. Тавия искоса, снизу вверх, смотрит ему в лицо.
  
   Вивек: Императрица. Порви свой гобелен.
   Тавия, качая головой: Нет. За семнадцать лет я их изорвала немало.
   Вивек: Прошу тебя. Силы, которые ты заклинаешь, разят без разбора.
   Тавия: Ах. Не ты ли уверял, что сам пишешь эту поэму? Попробуй, измени её по своему желанию.
   Вивек: Ты знаешь, что вмешательство поэта не остановит ни месть, ни войну.
   Тавия: И наслаждаюсь этим!
  
   Она сдвигает с ткани руку, и Вивек видит фигуру рядом с изображением Джуйлека. С виду фигура похожа на случайно выцветший участок ткани, неясное пятно, но воображение позволяет узнать в ней силуэт женщины, одной рукой поднимающей луну, а другой звезду.
  
   Тавия: Значит, ты хочешь, чтобы я порвала гобелен, проклятый бог?
   Вивек: Да.
   Тавия: Так сделай то, чего не могут ни мои союзники, ни мои деньги. Убей моего мужа. -- Её лицо искажается. Она кричит: -- Убей моего мужа!..
  
  
   ***
   ВИВЕК:
   Я не был рождён богом. Вместе с моим братом Сетом и моей сестрой Айем я стал им, прикоснувшись к сердцу Лорхана под Красной горой эпоху назад.
   Две долгих тысячи лет после того мы трое -- живые боги и правители -- оберегали нашу землю от любого вторжения извне. Без преувеличения, то были золотые дни благоденствия Данмерета.
   Война Четырёх Счетов стала началом упадка.
   И -- что то же самое -- нашей гибели.
   Тебе следует знать, что как поэт я связан. Мои слова разъединяют единство вселенной, устанавливают природу разъятых частей и соединяют их в новый порядок. Однако у силы такого свершения есть цена.
  
   Изображение Вивека на гобелене. Он коленопреклонён и бездоспешен. Его глаза завязаны лоскутом чёрной ткани.
  
   ВИВЕК:
   Я должен быть не только тем, кто создаёт поэму, то есть жертвует. Я, Век-и-Век, также должен быть одним из героев своей поэмы -- то есть жертв.
  
  
  
   АЛТАДОН ДАНМЕРИ
  
   Шелестит свежий сад. В спокойной глади искусственного пруда отражается женщина с ярко-жёлтыми глазами и кожей цвета светлого золота. Пышные, чёрные как ночь волосы, скреплённые тремя опасно острыми длинными шпильками, венчают её гордо посаженную голову. На её теле, которое она интуитивно, без усилий использует в качестве аргумента в спорах, клановые татуировки выглядят, словно роспись на драгоценной вазе. На шее женщина носит искусного плетения цепочку с небольшим чёрным камнем, лежащим в ложбинке между её грудей.
   Она садится на резной каменный бортик и проводит ладонью над водой. Теперь в пруду видна знакомая мне комната Вивека в балморском доме. Всё выглядит точно так же, как в тот момент, когда бог наблюдал за императрицей. Сам Вивек оборачивается, почувствовав чьё-то присутствие.
  
   Вивек: Айем!.. Как редко теперь я вижу тебя не в доспехах.
   Айем: А ты не снимаешь свой.
   Вивек: И правда, ох. Прости за этот вид. Мои мысли занимала война.
   Айем: И ты встревожен?
   Вивек: Очень.
   Айем: Тогда позволь мне успокоить тебя, Век. -- Склоняется к нему. -- Послушай. Я видела конец войны.
   Вивек: В видении? Поэтому ты здесь?
   Айем: Всё так.
   Вивек: И кто же победит?
   Айем: Если Сета не будет с нами, мы проиграем.
   Вивек: Ты говорила с ним?
   Айем: Да. В мыслях я нашла его на Артеуме. Но он отказывается вернуться. -- Вивек хочет что-то сказать, но Альмалексия прикладывает палец к губам. -- Поэтому я отправляюсь за ним сама. Он не откажет мне лицом к лицу.
  
   Вивек в задумчивости переплетает пальцы, поднеся их к губам.
  
   Вивек: Ты всегда чувствовала будущее лучше, чем настоящее, Айем. Но потому тебе и должно быть яснее, чем прочим: его нельзя узнать наверняка.
   Айем, выпрямляясь: Ты сомневаешься в моём видении?
   Вивек: Нет. Но по уверению разведки, империя нападёт уже ранней весной. Ты не успеешь вернуться в срок.
   Айем: К чему ты клонишь?
   Вивек: Ты говоришь, мы проиграли бы вдвоём -- но отправляешься на Артеум. Это оставляет меня с Киродом один на один, и, значит, будущее снова становится неопределённым.
   Айем, сдвигая брови: Это игра слов.
   Вивек: Толкований. Разве с видениями поступают не так?
   Айем: Моё было предельно ясным: мы сможем победить империю, только собравшись вместе. Но, Век, ты... я не понимаю. Неужели ты надеешься сделать это в одиночку?
   Вивек: А ты -- удержать меня от этого?
   Айем: Да, да -- и я прошу тебя об осторожности! Не делай опрометчивых шагов. Обороняйся, отступай, сохраняй силы и дожидайся нас.
   Пауза.
   Вивек: Это обещание, которое я не могу дать. Моя сестра-возлюбленная, я стал похож на перезревший плод, и, точно семечками, полон дурными предчувствиями. Войну больше нельзя затягивать.
   Айем: Наши ресурсы это позволяют, так в чём же причина, скажи?
   Вивек: Чем дольше она длится, тем сильнее меняет нас.
   Айем, сдвигая брови: Меняет нас?
   Вивек: Да, нас, Троих-в-Одном.
   Айем: Война?
   Вивек: И это не благие изменения.
   Айем, качая головой: Я будто вижу состоящий из нелепиц сон, который не могу прервать. Что за мысли! Откуда они?
   Вивек: Откуда? Восемьдесят лет мы раз за разом отбрасывали Кирод от своих границ. Наши люди сражались с беспримерным мужеством; ты, я и Сет неоднократно демонстрировали силу и превосходство над имперцами -- и всё-таки сейчас у нас нет даже значимого преимущества!
   Айем: Мы оба знаем, что вся империя работает на содержание армий, которые лучше организованы и лучше снабжаются, чем войска Домов. Земли завоёванных провинций бесконечно поставляют Реману припасы и новые войска. Мы оба знаем также, что наша стратегия не безупречна. Мы совершали ошибки.
   Вивек: Так этим объясняется весь парадокс?
   Айем: Век, оглянись. Ничто не изменилось! Храм крепок. Укрощённые духи Предтеч ходят в наших тенях, и вера, питающая нас, вера нашего народа всё так же сильна.
   Вивек: Как давно Сет на Артеуме? Ответы или утешение он ищет там? А ты и я? Когда-то мы были любовниками. Айем, между нами тремя больше нет былого согласия, и пребывающий в нас Данмерет теряет свою опору.
  
   Машинальным, но изысканно-мягким жестом Альмалексия прикасается к своей цепочке с чёрным камнем, придерживая его пальцами.
  
   Айем: Всё станет, как прежде, когда мы снова будем втроём. Это лишь волны, набегающие извне, а ты принимаешь эхо за крикуна. Ты будто старая мегера, решившая испортить праздник, Век -- но это оттого, что ты устал. Ты просто долго не купался в силе Сердца.
   Вивек: Мне кажется, или необходимость в этом возникает всё чаще?..
  
   Постукивает ткацкий станок. На гобелене изображены пять фигур, сроднённые тем, что собственных лиц у них нет. Три из них, в центре -- золотокожие подростки, один из которых, со взметнувшимися вверх бессчётными смоляно-чёрными косичками и выкрашенной в цвет пепла левой половиной лица, держит в руках ярко-красный светящийся камень, размером и формой похожий на сердце большого быка. Второй из подростков, мальчик, чьи черты скрывает металлическая, стилизованная под двемерскую маска, лишён конечностей и как бы подвешен в воздухе; третья, девочка, носит личину зверя, похожего на хаджитку с длинными бивнями. Все трое находят опору в распластанном под ними обнажённом теле, теле мужчины-кимера, с лица которого содрана кожа. В его изголовье сидит на коленях, ссутулившись и уткнувшись в свои ладони, ещё один кимер, несомненный мертвец с зияющими чёрными ранами.
  
   Вивек, негромко: Трое играющих детей однажды нашли волшебный камень в высокой башне, и захотели разделить его. Но тогда появился древний дух, Азура, тень, чей рот был полон проклятий и крови оттого, что она зубами терзала свои губы в бессильном бешенстве...
   Айем, тихо: Прекрати. Что ты делаешь?..
   Пауза.
   Вивек: Имперцы придут весной. Мне придётся ответить. Я знаю: с войной нужно покончить, покончить как можно скорее -- или все бедствия, которые она уже принесла, покажутся каплями, упавшими перед ливнем. Я сделаю всё, чтобы первый же мой удар стал решающим.
   Айем, поколебавшись: И всё же предостерегаю тебя. Не гонись за победой.
   Вивек: Но я вынужден стремиться к ней. Я -- оружие данмеров.
  
   Склонившись над водой, которая всё время остаётся неподвижной, как стекло, Альмалексия целует отражение Вивека.
  
   Айем: Ты совершенный воин.
  
   Вивек на несколько мгновений закрывает глаза, прикасаясь пальцами к своим губам.
  
   Вивек: Но не Хортатор?
   Айем, поднимаясь: Не говори так.
   Вивек: Мы говорили об этом всё время. Айем, я не проигрывал сражений.
   Айем: Я знаю это.
   Вивек: Но оставляешь мне лишь поражение, любовь моя. Стою ли я надежды?
   Айем: Дай её мне. Что за трюк у тебя для победы?
   Вивек: Союзник в армии Ремана.
   Айем: О ком ты? Это твой бретонец-шпион?
   Вивек: Нет, Айем, не шпион. Союзник. Потентат.
  
  
  
   КАРТЫ
  
   В небольшой, роскошно обставленной жилой комнате башни Белого Золота принц Джуйлек, красивый молодой человек с внимательным взглядом, составляет компанию Реману, занятому вином и раскладыванием никак не удающегося ему пасьянса.
   Входит потентат Версидью-Шайе, золотокожий акавирец со змеиными чертами. Его движения -- выверенные, округлые, неторопливые и изысканные -- придают всему, что он делает, оттенок церемониальной красоты, за которой стоит глубокая и древняя культура, чуждая людям империи. Оба Сиродила, отец и сын, рядом с потентатом невольно кажутся вчерашними варварами.
  
   Версидью-Шайе: Мой император, короли-вассалы прибыли. Мы получили поддержку короля Сторига из Фарруна, королевы Нагеи из Риверхолда и воеводы Улакта из Лилмота.
   Реман, отвлекаясь от карт: Да, да. Я прекрасно помню, с кем мы имеем дело твоими стараниями, потентат. Хаджиты... аргониане... Украшение нашей короны, побереги меня Восемь. Ты знаешь, Джуйлек, что в войске Сторига есть орки?
   Джуйлек: Знаю, отец. Из них выходят сильные и смелые бойцы.
   Реман: Блестящая рекомендация! Высокие эльфы, мой мальчик, дрессируют для этого гоблинов -- но никогда, в отличие от нашего союзника, не садятся с ними за стол! Надеюсь, Сториг сам не отрастил клыки -- с меня достаточно и двоих зверолюдей... Знаешь, Версидью-Шайе, что однажды сказал мне пленный тёмный эльф? Что кот и ящер поладят между собой, только оказавшись в одном супе. -- Пауза. -- Да слушаешь ли ты меня?
   Версидью-Шайе: Конечно, ваше величество. Это весьма забавно.
   Реман: Как думаешь, эльфы и вправду их едят?
   Версидью-Шайе: Сложно сказать, мой император. Об их обычаях известно мало.
   Реман: Гм, гм. Я видел, как они ели наших лошадей.
   Джуйлек: Это всего лишь лошади.
   Реман: Да, и они умнее многих, вместе с кем ты отправляешься на войну! Учти это. -- Потентату: -- Не нахожу себе места. Зверолюди беспокоят меня. В коварных болотах Чернотопья потонули целые армии Кастава и второго Ремана, а хаджиты... во время долгой осады они могут просто уйти в свои земли, сославшись на то, что заскучали! Этим дикарям нельзя верить.
   Версидью-Шайе: Я целиком согласен с вами, но и вы, ваше величество, должны понимать, как они ненавидят данмеров. Королеву Нагею и воеводу Улакта ведёт не только мысль о новых землях и богатствах, которые хлынут с покорённого востока.
  
   По коридору башни Белого Золота, минуя расставленных на постах стражников, идёт королева Нагея из Риверхолда, тигровой окраски хаджитка-сутай в расшитой по краям полосатой тунике и штанах простого удобного кроя, только искусностью отделки отличных от костюмов двоих сопровождающих её хаджитов из ближней дружины, кра'жуна. Сквозь её недлинную гриву поблёскивает золото тонкой диадемы. На ходу хаджиты говорят в пространство.
  
   Первый приближённый: Если доходит до драки, нет никого быстрей и опасней хаджита. Мы не раздумываем долго перед тем, как пустить в ход оружие, а безоружными не остаёмся -- ведь боги дали нам отличные зубы. Обнажив их в улыбке, мы злим врагов и показываем нашу отвагу. Мы знаем, смелость очень, очень хороша -- и наши сердца полны смелостью. Но также мы знаем, что бегство спасает -- и смеёмся над теми, кто не бежит. Гордящихся честным боем тупиц сбивает с толка наш Гоутфанг, бой без ритма. Уфр-р! Напади, и хаджит улизнёт; но отвернись лишь на миг, и он переломит тебе позвонки.
   Второй приближённый: Никто не знает хаджитов лучше Нагеи. Нагея щедро раздаёт нам золото и лунный сахар; Нагея защищает нас, говорит с нами сладко -- и мы отдаём сердца своей королеве. Поэтому мы следуем за нею на восток, в Морровинд, куда наш друг император позвал её сразиться с тёмными эльфами. Они враги. Они считают хаджитов зверями и надевают на нас цепи; все их подарки -- ошейник, кандалы и хлыст. Развращённые и слабые племена юга не могут противостоять им, но воинский дух Анеквины несокрушим! Нагея говорит нам: кости тёмных эльфов хрустнут; Нагея говорит: их кровь окрасит нам когти.
  
   С этими словами хаджиты доходят до дверей, возле которых несут караул двое из Драконьей стражи. Они распахивают створки перед хаджитской королевой, открывая вид на большой зал с длинным столом, во главе которого сидит император Реман; подле него я вижу принца Джуйлека и потентата. Нагея оборачивается к приближённым.
  
   Нагея: Нагея будет рада показать тёмным эльфам свою улыбку, когда глупый Сториг, не умеющий бежать, ослабит их, и когда Улакт, ящерица без смелости, покажет им хвост.
  
   В сопровождении двух воинов по коридору идёт лилмотский воевода Улакт. Его движения -- скользящие и гибкие; красновато-оранжевые пятна сливаются в полосы на хвосте и шее; одежда из плотной, рельефного плетения ткани с геометрическими узорами обточена кожей; тканые наручи и широкое оплечье украшены пластинами из черепаховых панцирей и нефрита.
  
   Первый воин: Для тех, кто слушает Хист, других путей не существует. Мы -- особый народ, и второго такого нет в Нирне. Извне на нашу родину, в Аргонию, приходят только враждебные чужаки. Случается, мы покоряемся их силе -- но никогда не становимся похожими на них. Когда империя Реманов вторглась к нам, то назвала Аргонию провинцией и частью своей цивилизации. Однако мудрым известно, что в основном наши топи служат имперцам тюрьмой, куда они отправляют самых жестоких головорезов, и что для народа Корня в этом нет никакого добра.
   Второй воин: Улакт это видит. Он ведёт своё войско на Морровинд не из верности императору и не потому, что разделяет взгляды или цели гладкокожих, а потому, что тёмные эльфы -- худшие из них. В трюмах своих кораблей их герцог-принц Бриндизи-Дорум увозит из Лилмота наших братьев, чтобы продать, как скот, на рабских рынках, лишив их права жить и умереть так, как велит обычай. Глядя на это, мы не находим покоя ни в тени, ни на солнце. Жить вдали от Хиста -- это меньше, чем жизнь, но умереть вдали от него, не возвратив ему душу -- несравнимо больше, чем просто смерть.
  
   Эта речь, так же, как было с хаджитами, завершается у охраняемых гвардейцами дверей. Прежде, чем войти в открывшийся большой зал, Улакт оборачивается к сопровождающим.
  
   Улакт: Вздорные люди или лживые кошки -- я приму любой союз, который позволит мне сделать тёмных эльфов своей добычей и растерзать поработителя Бриндизи-Дорума.
  
   В жилой комнате, наедине с императором и потентатом, принц Джуйлек постукивает пальцами по столу.
  
   Джуйлек: Свои преимущества есть и в тактике хаджитов, и в тактике аргониан. Если они будут действовать согласно, военное мастерство тёмных эльфов может сильно поблёкнуть на этом фоне.
   Реман, резко бросая игральную карту из колоды на стол: Взгляни в лицо правде! Мы можем надеяться только на то, что ненависть зверолюдей к эльфам сильнее их врождённой склонности к предательству.
   Джуйлек: Я не собираюсь доверяться им, отец. Я хочу использовать их сильные стороны против генерала Вивека.
   Реман: Да, Вивек... Вивек у меня в печёнках... но, всё же, эти бестии... -- С внезапной тревогой: -- А Сториг из Фарруна, потентат -- он не давал нам повода усомниться в своей верности?
   Версидью-Шайе: Нет, мой император.
   Реман: Ты, должно быть, хотел сказать "ещё нет"! Он король от меча, а не по крови и выковал себе корону из железа... Такие всегда непочтительны к власти законных правителей и норовят пристроить на их место свои задницы, пропахшие седлом и конским потом!
   Джуйлек: Не проявляй к нему презрения, отец. Покажи, что не считаешь его выскочкой, и завоюешь его дружбу.
   Реман: Чтобы он, приняв это за слабость, тут же вцепился мне в горло? Какая глупость! Потентат! Я ясно понял: Сториг неизбежно затеет мятеж, как это было с моей вероломной женой! Найди способ без лишнего шума отослать его обратно в Фаррун!
  
   Принц и потентат оба смотрят на Ремана -- первый с жалостью и затаённой болью, второй с великим презрением, -- но тот, объятый приступом паники, не замечает ничего, кроме теней в своих тусклых глазах. Джуйлек порывается что-то сказать, но, повинуясь едва заметному жесту потентата, сдерживается.
  
   Версидью-Шайе, мягко: Я разделяю ваше беспокойство, мой император. Но король Сториг одержим не рубиновым троном. Он упивается войной, как хаджит скуумой. Он ревнив к славе и хочет её. После нашей победы он сможет бряцать ею так громко, что задрожат столбы во всех медовых залах его родины.
  
   По коридору в сопровождении двоих хускарлов идёт Сториг. Это рослый мужчина, который кажется доспешным, хотя его одежда из шерсти, меха и кожи не предназначена для боя. Массивное ожерелье на его широких плечах тонко сработано, но исполнено не из драгоценных металлов, а из отливающей синевой стали, как и надетые поверх перчаток перстни. Он уже не юн, но в его светлых волосах и бороде ещё нет ни следа седины; он прям, как ясень; пронзительный взгляд серо-голубых глаз оживляет холодное, жёсткое лицо.
  
   Первый хускарл: Фаррун всегда был неспокойным краем. Разные расы вырывали его друг у друга, как мяч в игре и держали, пока он не выскальзывал из их ослабевших рук. Но Сториг -- норд, а руки норда не ослабнут. Железным кулаком он усмирил звероподобных орков и лёгких на измену бретонцев -- и ледяная крепость между Скайримом и Хай Роком склонилась перед ним. Он наш король. Его приказы непреложны. Его дыхание даёт нам силы стоять насмерть. Нет в его королевстве того, кто не пошёл бы за ним, первым в мужестве.
   Второй хускарл: По зову императора он поведёт нас в Морровинд, удел восточных красноглазых демонов, тысячелетних врагов его крови. Хоть Сториг и не видит чести в том, чтобы сражаться бок о бок с трусливыми котами и ящерами из зловонных топей, потентат Версидью-Шайе прельстил его обещанием, что он поведёт авангард, как это и подобает храбрейшему.
  
   Норды достигают дверей; гвардейцы распахивают их. Сториг оборачивается.
  
   Сториг: Когда Кирод привёл к покорности заснеженную землю моих отцов, и когда норды осаждали Драконью стражу в храме Небесной гавани, я ещё не был рождён, но пусть теперь Реман посмотрит, как ходит в грохоте оружия подлинный север. Я, Сториг, собственной рукой вырву язык демона Вивека.
  
   Он входит в зал, и двери закрываются за ним.
  
   На гобелене императрицы Сториг расположен между Нагеей и Улактом. Все трое изображены в доспехах и с обнажённым оружием в руках как короли из карточной колоды; Сторигу соответствует трефовая масть, Нагее червовая, а Улакту -- пики.
  
   В жилой комнате Реман кладёт на стол очередную игральную карту.
  
   Реман, бормоча над пасьянсом: Проклятье. -- Вслух: -- Авангард...
   Версидью-Шайе: Отдав его Сторигу, вашему величеству остаётся лишь спустить фаррунца с цепи. Он сполна удовлетворится львиной долей добычи и своим именем на всех устах.
   Реман: Нет. Дурное решение, это было дурное решение... Я поддался уговорам, Версидью-Шайе, твоим и Джуйлека, но теперь ясно вижу, что так мы лишь потакаем амбициям этого варвара. Львиная доля добычи, и люди, потентат, люди будут называть Сторига победителем! Авангард!.. Честь возглавить его подобает наследнику трона, а не вчерашней деревенщине.
   Джуйлек: Прошу, оставим честь в покое.
   Реман: Я император, сын, и я не потерплю ущерба!
   Версидью-Шайе: Ваше величество, прошу вас, вспомните, авангард всегда несёт самые большие потери. Кроме того, у короля Сторига есть все необходимые качества, чтобы вести его. -- Он на миг отводит взгляд и как будто случайно роняет: -- За исключением, быть может, сдержанности, присущей истинно мудрым полководцам.
   Реман: Как раз её в достатке у моего сына!
   Джуйлек: Раз так, то выслушай, отец: легиону нет равных в открытом поле, но на пересечённой местности или при штурме укреплений войско Сторига будет иметь преимущества, а преданность оставшихся в резерве войск станет критично важна -- ведь смятение, ведущее к бегству, всегда рождается в тылу. В вопросе расположения армий лучше руководствоваться обстоятельствами, а не соображениями чести.
  
   Он поднимается из кресла, в котором сидел.
  
   Джуйлек: Отец, я хочу ещё раз взглянуть на карту. Прошу тебя и потентата после выслушать меня.
  
   Поклонившись императору и потентату, Джуйлек идёт к двери. Реман в недоумении смотрит на пасьянс, сам собой сложившийся, как нужно, в тот момент, когда принц миновал столик.
   Версидью-Шайе улыбается вслед Джуйлеку -- странноватой улыбкой. Кажется, что в ней светится гордость за принца, и всё же это улыбка хищника.
   Чертыхнувшись, Реман нервно смешивает карты.
  
  
  
   МАТЬ
  
   На гобелене Тавии изображён выезжающий из городских ворот отряд, во главе которого, верхом на крупном гуаре, едет богиня Альмалексия. Это не торжественный выезд; видно, что снаряжённые для долгого пути всадники торопят животных. Перед ними, на дороге, стоит закутанная в поношенный плащ данмерка Турала, умоляюще протянувшая к богине руки. Её чрево показано как петля, внутри которой -- крохотный младенец.
   На следующей сцене вперёд выезжает офицер в плаще и индорильском доспехе со знаками различия, командующий воинами Альмалексии. Его лицо скрывает шлем, но всё расположение фигуры говорит о том, что он собирается обнажить меч.
  
   Когтистые тяжёлые лапы гуара глухо бьют по плотно утрамбованной каменистой дороге. Слышится сердитый окрик, и гуар немедленно останавливается. Его всадник, офицер, склоняет голову перед подъезжающей к нему вплотную Альмалексией.
  
   Айем: Что ты делаешь?
   Офицер: Намереваюсь прогнать с дороги эту женщину.
   Айем: Разве к тебе она обращается?
   Офицер: Леди, приглядись -- она изгнанница.
   Айем: Я вижу, что она изгнанница -- ведь свои заклеймённые руки она не скрывает и выставляет перед собой, точно щит. Она сделала оградой свою беспомощность, и никто здесь не причинит ей вреда. Ты услышал меня?
   Офицер: Да, моя леди.
   Айем: Ждите. Я поговорю с ней.
  
   Тронув гуара стременами, Альмалексия заставляет его подойти к отступившей на обочину Турале.
  
   Айем: Не бойся.
   Турала: Леди, я перед тобой.
   Айем: На тыльных сторонах твоих ладоней знак изгнанницы. За что твой Дом тебя отверг?
   Турала: Я оказалась недостойной дочерью для отца.
   Айем: Стыд вяжет тебе язык... Не каждый разглядит это, но мне ясно: ты в тягости. Не за это ли тебя осудили?
   Турала: Да, леди. Я понесла от мужчины из чужого Дома, и это посчитали неприемлемым... Я рассердила и тебя?
   Айем: Нет, вовсе нет. Ты воззвала ко мне; о чём же твоя просьба?
   Турала, опуская взгляд: О том, чьё дитя я ношу. Прошу тебя, верни мне его любовь.
  
   Гуар Альмалексии переступает с лапы на лапу.
  
   Айем: Вернуть?.. Боюсь, я не сумею это сделать. Можно вдохнуть новый жар в угасающие чувства -- такое случается и безо всякого вмешательства богов. Можно заронить любовь в чьё-то сердце впервые, хотя это плохой подарок и для того, кто просит, и для того, о ком. Но, девочка, никому не под силу вернуть тебе то, чего у тебя никогда не было.
   Турала: Не было? Но мне... я... -- Закрывает лицо руками. -- Леди, мне казалось, он так меня любит!..
   Айем, мягко: Кажется, что пьяница любит бутылку, но он бросает её, когда опустошит. Твой мужчина бросил тебя, когда наполнил.
  
   Турала отнимает ладони от лица. Протянув руку к морде гуара Альмалексии, она тихонечко почёсывает его возле ноздрей. Её глаза полны слёз, но голос очень спокоен.
  
   Турала: Моя жизнь разлетелась на осколки, которые я не могла собрать воедино. И вот всё то, что я не хотела замечать, всё, что я в гневе отметала, оказалось кусочками одной мозаики, которую теперь я вижу целиком. Благодарю тебя, Милость. Скажи мне кто-нибудь другой, что сказала ты -- и я бы не поверила, предпочтя и дальше утешаться ложью.
   Айем: Ты ещё хочешь, чтобы тот мужчина полюбил тебя?
   Турала: Нет. Ведь теперь в ответ я буду презирать его.
   Айем: Я напоила тебя горечью, открыв правду.
   Турала: Но это было лекарство, леди.
   Айем, с долей уважения: Ты удивительная женщина... Однако твой любовник, возможно, сумел бы защитить изгнанницу.
   Турала, качая головой: Моя мольба была глупой и самолюбивой. Я совсем не думала о своём ребёнке. Ему бы это принесло лишь беды.
   Айем: О ребёнке?..
  
   Богиня спешивается и, отбрасывая на дорогу длинную тень, приближается к данмерке.
  
   Айем: Лохмотья -- скверная оправа для твоей красоты, но, хотя ты и исхудала, я припоминаю её совсем в другом обрамлении. Ты зачала от знатного вельможи, и у него есть законный наследник, не так ли?
   Турала, с тревогой: Да, леди.
   Айем, ласково: Послушай. Судьба изгнанника тяжела. Ни один Дом не примет тебя, твоя жизнь больше ничего не стоит, и кто угодно может безнаказанно её отнять. Но братство Трибунала -- тоже Дом, и эти двери для тебя открыты. Стань ученицей в одном из моих храмов здесь, в провинции, и ты будешь одета, сыта и в безопасности.
   Турала, отступая: Мне больше не хочется быть среди данмеров, леди.
   Айем: Кипит война, дороги превратились в вотчину разбойников. Зачем подвергать себя опасностям, когда можно их избежать? Я оберегу и твою жизнь, и ту, что ты носишь.
   Турала: Прошу, позволь мне пойти своей дорогой.
   Айем: Да в чём же дело?
  
   Её тень растёт, становясь ненормально длинной.
   Альмалексия смотрит прямо в лицо Туралы пугающе неподвижным взглядом.
  
   Айем, не повышая голоса: Ты не доверяешь мне. Уж не пришло ли тебе в голову, что выбирая плохую участь, ты избегаешь ещё худшей?
   Турала, тихо: Мне незачем бояться тебя, Мать -- ведь я не демон.
   Айем: Хорошо. Один из моих людей тебя проводит.
  
   Альмалексия оглядывается на свой отряд, чтобы отдать распоряжение, но, приоткрыв уже губы, вдруг замирает, заметив свою тень. Не только её длина не ко времени суток, но и сама она не дневная, а двойная -- лунная, и если одна из теней, несомненно, тень Альмалексии, то по второй на какой-то миг словно проходят помехи, и женский силуэт становится мужским -- тенью воина с пучком волос на макушке и секирой в руке.
   Турала прикрывает руками живот под взглядом богини, когда та вновь поворачивается к ней. Однако Альмалексия всего лишь успокаивающе прикасается к лицу данмерки -- коротким и полным нежности жестом.
  
   Айем, тихо: Ступай свободно, дитя.
  
   Она садится в седло и, оставив Туралу, выезжает на середину дороги, продолжая прерванный встречей путь.
   Свита догоняет богиню; её офицер едет рядом, отставая всего на полкорпуса, что позволяет разговору между ним и Альмалексией быть приватным.
  
   Офицер: Я видел эту женщину раньше, и вспомнил её, моя леди. Она была Туралой из Дома Редоран. Герцог Бриндизи-Дорум... покровительствовал ей.
   Айем, с интересом: Герцог-принц Морнхолда Бриндизи-Дорум, который не всегда со мной ладит, глава твоего Дома.
   Офицер: Но он не королева Трёх в Одном.
   Айем: О. Так твоя верность не знает колебаний?
   Офицер: Нет, леди, с тех пор, как я служу тебе.
   Айем: И поэтому ты хочешь сказать мне, что Турала беременна. Удивительно, как ты догадался? Обычно мужчины слепы в таких вещах, а ты проявил такую... чуткость.
   Офицер: Только внимательность, леди Альмалексия, я... -- Он замолкает, смутившись.
   Айем, беззлобно засмеявшись: Да я вогнала тебя в краску!.. Послушай, как и ты, я вспомнила Туралу, и поняла, что покровительство герцога прошло не без следа. Молчи об этом.
   Офицер: Леди, она могла бы пригодиться тебе. Я догоню её.
   Айем: Индорил!.. Слово, супруга, попрошайка или ещё не рождённый ребёнок -- ты всё превращаешь в оружие.
   Офицер: Ведь я и сам твоё оружие. Это счастье -- быть им.
   Айем: Не тревожься, это был не упрёк -- а если и упрёк, то не тебе... Я ценю и твою преданность, и умение извлечь преимущество из случая -- но когда Турала встала перед нами на дороге, я сказала, что никто здесь не причинит ей вреда. Это было крепкое обещание, и не к добру пытаться обойти его. Ты служишь любящей матери данмеров, сэра -- так найди в своём сердце немного сострадания к бедной изгнаннице, которая ищет счастье не там, где ты, и оставь её в покое. -- Крепче берясь за поводья: -- Вспомни: в конце концов, я тоже Индорил, а знание -- тоже оружие.
  
   Ударив своего гуара стременем, Альмалексия пускает его бегом.
  
  
  
   СЛОВА ПОД ДЫМОХОДОМ
  
   В большом зале башни Белого Золота Нагея, Улакт и Сториг сидят за длинным столом подле Ремана и Джуйлека; потентат прохаживается за их спинами. На столе разложена карта участка гор Валус с окрестностями, которой говорящие при необходимости пользуются, чтоб пояснить свои слова и наглядно показать предполагаемые перемещения войск.
  
   Версидью-Шайе: ...Большая армия проедает себе путь, как жирный червь, и в сутках конного пути вокруг неё все знают, куда она движется. Должно полагать, как только мы соберём силы у Кейр Сувио, чтобы пойти оттуда на Морровинд, полководец тёмных эльфов, Вивек, узнает об этом и выйдет навстречу. Однако у нас есть все шансы первыми достичь поселения Бодрум в горах Валус и закрепиться в нём.
   Джуйлек: Бодрум расположен на высоком обрыве, под который спускается с гор бурная извилистая река. Это сильная позиция. Если эльфы опередят нас и займут её, то выбить их оттуда будет сложно.
   Нагея: Тёмные эльфы не успеют. Эльфам нужно много ночей, чтобы собрать маленькие войска кланов, которые они называют Домами, и бросить их к Бодруму.
   Джуйлек: Это правда, королева, но в противостоянии с Морровиндом за разницу между "невозможно" и "может быть" империя не раз платила дорого. В Бодруме мы в лучшем случае вежливо раскланяемся с местным сюзереном, принимая его капитуляцию, но в худшем нас будет ждать сам генерал Вивек. Вот что я предлагаю: на подходе к поселению мы вышлем вперёд небольшой отряд разведчиков. Если в Бодруме окажется враг, то мы отступим...
   Улакт: Отступим?
   Джуйлек: Да, мы отойдём и будем готовиться форсировать реку и штурмовать обрыв.
   Улакт: Хотя мой принц ещё так молод, в нём нет наивной горячности. Мои разведчики к твоим услугам. Никто не превзойдёт их в скрытности.
   Нагея, вполголоса: Хаджит прячется лучше.
   Улакт, негромко: Быстрее уплётывает.
   Нагея, сладко: Быстрее считает, быстрее возвращается и говорит, где враг.
   Улакт, вежливо: Только если не задержится, чтобы вылизать свои...
  
   Принц Джуйлек выразительно кашляет в кулак и, одновременно с этим, Реман, хохотнув, произносит: "В супе!".
  
   Версидью-Шайе: Ваше величество?
   Реман, Сторигу: Что скажет Фаррун?
   Сториг: Пустой спор! Не тронув, горячо ли, в котёл не лезут -- это верно. Пусть каждый вышлет собственных лазутчиков.
   Джуйлек: Это твоё право, король, и это в обычае союзников. Но четыре наших отряда в Бодруме...
   Сториг, откидываясь на спинку стула, с досадой: Сядут друг другу на шею. Мы выдадим себя.
   Джуйлек: Потому я и прошу тебя положиться на прославленных разведчиков воеводы Улакта, как положусь я сам. -- Он делает поклон головой Улакту.
  
   Император Реман с шумом выпускает изо рта в плевательницу струйку вина. Этот жест, хотя и обыденный, привлекает внимание, но Реман молчит.
  
   Сториг: Прославленных... Я слышал о них, как и все мы, но слава -- только пена на эле, а я не шёл ни с Лилмотом, ни против него. Что я знаю хорошо, так это то, что мне первому лезть на обрыв, что моим хускарлам я верю, как себе, и что они привычны как раз к горам, а не к болотам. Я вышлю их, если император не скажет иначе.
   Джуйлек: А если ты распробуешь эль под пеной, король? -- Отвечая на вопросительные взгляды: -- Споры о лучших решает состязание. Это один из старейших обычаев в Нирне. Вызов делается и принимается с должным уважением. С позволения его величества, -- он кланяется императору, -- я вызываю ваших разведчиков против своих, сиры. К нашему приходу в Кейр Сувио его лорд всё подготовит к испытанию, и оно не займёт много времени. Что скажете на это?
   Пауза.
   Улакт: Как и сказал принц, принять вызов почётно.
   Нагея: Согласно обычаю тот, кто делает ставку, не участвует в состязании. Хаджит сделает ставку.
   Сториг: Против Лилмота, так?
   Нагея, сверкнув глазами: Нет. Хаджит ставит на Лилмот.
   Сториг, с досадой: А. Я угодил в силок, и, отказавшись, повисну вверх тормашками как мишень для насмешек. Я принимаю вызов -- а после рассужу, сидеть ли моим хускарлам без дела. -- Ударяя указательным пальцем по карте: -- Так что со штурмом, принц?
   Джуйлек: Взгляните, сиры: окрестности Бодрума богаты лесом. Это позволит нам отчасти разгрузить армии и быстрее двигаться: осадные лестницы и части мостов мы построим прямо на месте.
   Сториг: Мосты? Ручей, который я вижу, можно перейти с сухой бородой.
   Версидью-Шайе: У реки Приай бурное течение, король, и весной она становится полноводнее. Отмеченные здесь броды будут ненадёжны.
   Джуйлек: Под прикрытием лучников и щитоносцев мы продвинемся к реке и наведём переправу. Воевода Улакт, аргониане умеют как никто подолгу оставаться под водой.
   Улакт: Я понимаю тебя, принц. У меня есть искусные строители.
   Джуйлек:Как только переправа будет готова, ты, король Сториг, бросишь авангард на приступ. Всё это время нашим самым уязвимым местом остаётся правый фланг: здесь, ниже по течению, недалеко от рощи обрыв спускается к реке. Обстрелом эльфы не дадут нам наступать отсюда всеми силами, в то время как сами могут устроить засаду или напасть с этого направления. Поэтому по правую руку я ставлю легион, способный отбросить даже гуарьих всадников Морровинда. Когда завяжется сражение, он должен будет продвинуться вниз по течению, обойти обрыв, атаковать эльфов с фланга, смять их порядки и отрезать путь к бегству. Королева Нагея, тебя я прошу пойти вслед за людьми Фарруна. Я слышал также, что твои лёгкие даги и даги-рат способны без труда вскарабкаться едва ли не по отвесной стене. Смогут ли они, повременив от начала штурма и поднявшись по склону между осадными лестницами, ударить врагам в спины?
   Нагея: Тёмные эльфы заняты схватками с Фарруном, и их спины беззащитны? Хаджит обдумает это, сладкий сахарный принц. Хаджит также обдумает возможность послать маленький отряд подняться в стороне от этих лестниц. Даги опрокинут котлы, подожгут катапульты, всюду посеют беспорядок и ускользнут.
   Джуйлек:Боги благословили тебя хитроумием, королева!-- Благодарит Нагею, коротко кланяясь головой.
   Улакт: Это бесчестно... -- Задумчиво взглянув на Нагею: -- ...и это может сильно облегчить дело для всех нас.
  
   Нагея откидывается на своём стуле и, едва слышно удовлетворённо мурлыкая хаджитское "Вар вар вар", поигрывает когтями.
  
   Улакт: Ты оставил моё войско в арьегарде, принц Джуйлек. Оно пойдёт по отбросам, оставленным передовыми армиями. Народ Корня устойчивее к болезням, чем люди или большие коты пустыни, и твоё решение сокращает потери в пути. Как охотникам нам не занимать терпения, и мне достанет его, чтобы следить за переправой на случай, если вам придётся отступать. Я не позволю эльфам повредить её. Мои целители окажут помощь раненым, а пловцы -- тонущим. Мои копейщики, лучники и мечники будут готовы поддержать штурм или пойти за легионом. Но сейчас, принц, я напоминаю тебе о герцоге Бриндизи-Доруме.
   Джуйлек: Слово императора не нуждается в ручательстве, но от себя я скажу то же, воевода: если герцога-принца пленишь не ты, а кто-то другой, корона выкупит его для Лилмота. Я буду только рад, что тюрьмы Чернотопья послужат справедливости.
  
   Лицо Улакта нечитаемо, но поклон выражает признательность.
  
   Сториг, неуловимо меняясь в лице: Так значит, принц, если Бодрум окажется занят, ты предлагаешь отступать и медлить. Я вижу в этом прок и, клянусь, ты дал мне почуять запах победы -- но ты оставил демонам свободу манёвра, а они вероломны. Выслушай-ка меня: надо связать их боем, связать сразу же, не давая опомниться.
   Джуйлек: Атака в лоб захлебнётся, король. Поставь себя на место эльфов: самыми малыми силами они могут удерживать обрыв, пока у них не закончатся стрелы -- то есть, сколько им будет угодно. Шанс на успех мал, цена же его непомерна. Я знаю, твои закалённые ветераны не дрожат за свои жизни, но также знаю, что Фаррун нуждается в них. План, который я предлагаю, многим даст уцелеть.
   Сториг: Планы -- это слова под дымоходом, но когда говорят топоры, то, верь мне, единственный план, который ведёт к победе -- не тот, что остался под крышей, а тот, что у тебя перед глазами и в дыхании. Твой ум стремительно парит над картой, но скажи, принц Джуйлек, сколько раз ты шёл в бой впереди войска?
   Джуйлек, спокойно: Ни разу, король. Но боги и тебе не положили опыт прямо в колыбель. Свой случай я не упущу, а там стыди меня хоть до смерти -- если будет, за что.
   Сториг: Ха. Ха.
  
   Его странное, мрачное веселье не похоже на издёвку, но император Реман, заслышав его смех, подбирается, как почуявший волка пёс. Видя это, Версидью-Шайе немедленно кланяется Джуйлеку.
  
   Версидью-Шайе, выразительно: Принц Джуйлек ещё не возглавлял армию, но его храбрость неоспорима.
   Реман, глядя прямо на Сторига: Моему наследнику пора проявить себя. Я поручил ему командование. Не сомневаешься ли ты, король, что он, учившийся у меня с младых ногтей, способен к этому?
  
   Джуйлек невольно морщится от досады.
  
   Сториг: Нет, император, мне нравится его дух! -- Джуйлеку, негромко и будто доверяя ему некий секрет: -- Не отстань от меня, молодой принц. Не дай красноглазым ублюдкам сбежать. Обещаю, Обливион треснет, когда они посыплются в него, как град.
   Реман: Я сказал, что моему наследнику пора проявить себя!
   Джуйлек: Ваше величество, прошу...
   Реман, поднимаясь и перебивая: Несомненно, лучшее место для этого -- в первых рядах. Наши славные предки и предшественники -- императоры Реман Первый, Кастав Первый и Реман Второй -- сами вели армии и служат для нас образчиком истинных правителей. Принц Джуйлек, в авангарде пойдёт легион -- и пусть никто не скажет, что наследник Рубинового трона отсиживался за чужими спинами.
   Сториг: Что? В авангарде?
  
   Его белая кожа медленно наливается краской. Он обращает полный ярости взор на потентата, а тот глазами указывает ему на императора.
  
   Реман, с нажимом: Такова моя воля!
  
  
  
   БАЛЛАДА О ВЛЮБЛЁННЫХ
  
   Среди зелени и белого камня Эльфийских садов ко дворцу Имперского города идёт бард, за плечом которого закреплена большая лютня. Его лицо скрыто глубоким капюшоном; в руке он бездумно вертит весеннюю ветку с почками и молодыми зелёными листьями. Внезапно он застывает, уставившись на нечто перед собой. Бог Вивек разглядывает его. Другие прохожие минуют обоих, не видя. В золотых радужках Вивека отражается только бард.
  
   Бард, со щёгольским поклоном обаятельных жуликов: Бог данмеров! К добру ли ты являешься певцам?
   Вивек: А ты собираешься петь?
   Бард: Да. -- Снова легко кланяется. -- Я подкупил стражников, и спою у дворца. Надеюсь, сиятельные господа с лихвой окупят мои расходы.
   Вивек: О чём же ты споёшь?
   Бард: Сегодня шестнадцатый день Восхода солнца, и во всей империи поют о влюблённых -- о Полидоре и Элоизе. Слышали о них в Морровинде?
   Вивек: Я знаю их историю. Она полна печали. Что, если она опечалит и кого-то из публики?
   Бард, с улыбкой: Но так и должно быть! Над ней проливают слёзы, и они омывают душу.
   Вивек: А если чья-нибудь душа захочет мести за свою печаль?
   Бард, все ещё посмеиваясь: Что, мести? Лишь бы не по пальцам! -- Пауза. -- Я знаю: дно у человеческого сердца тёмное, не зря у барда в закадычных дружках -- кинжал и кожаный нагрудник. Случалось, за песни меня били, случалось -- бросали в темницу. Однако есть ли на свете тот, кто хотя бы раз в жизни не был ранен словами? Или такой, кто ни разу не ранил бы ими другого? Если не петь из страха вызвать чью-то злобу и получить по шее, тогда, клянусь, все языки на свете должны навсегда онеметь!
   Вивек: Я имею в виду что-то хуже побоев. Если ты споёшь сегодня, слезливый безумец может разрушить целый город.
   Бард: Постой. Ты говоришь, что город -- целый город -- будет уничтожен из-за одной песни?
   Вивек: Мы в Нирне, бард. Я говорю "может быть".
   Бард: Но не наверняка?
   Вивек: Если бы боги знали будущее наверняка, разве они тянули бы его, как одеяло, каждый на себя?.. Так как быть с городом?
   Бард: Не барды разрушают их! Послушай. Когда-то бард вынул прямиком из сердца балладу о влюблённых, которых жестокость людей обрекла на гибель. Тысячи после него обогатили её вариациями, так что теперь её поют по-своему в каждой провинции, и везде находятся готовые внять ей. Я пою -- и госпожа, растрогавшись, прощает служанку, застуканную с конюхом; муж забывает о ссоре с женой; скаредные бросают милостыню нищим; тот, кто был камнем, становится медовым воском. Вот что делают барды и вот что делает баллада. Бог данмеров, в этом нет зла.
   Вивек: Где же оно тогда?
   Бард: Разумеется, там, где кончается моя власть над песней -- в ухе, которое слушает! Не взваливай на меня чужую ношу -- ступай к безумцу, о котором твердишь. Беда не в балладе и не во мне, а только в нём.
   Вивек: Ох, у тебя на всё готов ответ. Ты прав! Но если я скажу, что ты и сам можешь погибнуть?
   Бард: Я сам? Как сжалось моё сердце и как ослабли ноги. Я только что легко судил о мире, но в тени смерти это стало детским лепетом... Я сам! Но я так ладно скроен. Мои руки настолько искусны, что струны сами ласкаются к пальцам. Мой голос сладок, будто всю жизнь я пью нектар, а не кислое вино. Я молод и так мало повидал! Как быть? Я не храбрец, мне негде взять решимость; спасая свою жизнь, замолкали и люди сильнее меня. Стоит ли песня моего дыхания? Скажи мне ты, ведь говорят, ты сам -- поэт.
   Вивек: Я знаю то же, что и ты: баллада -- выдумка. Поэт рождается, чтобы соблазнять, и его слова -- не слова правды.
   Бард: Правда скрыта за ними. Старая песня о Полидоре и Элоизе живёт оттого, что создавший её знал любовь, как и я её знаю.
   Вивек: Так ты рискнёшь дыханием?
   Бард: Нет. Нет.
   Вивек: Но твоя смерть всего лишь вероятность -- такая же, как разрушение города.
   Бард: Нет, клянусь тебе, чем хочешь -- между ними пропасть! Меня мутит от ужаса. Душа умоляет меня не расставаться с ней. Я выберу другую песню, или просплю весь день в кабаке -- будь доволен. Ты этого хотел?
   Вивек: Совсем не этого. Видишь ли, есть сложность в том, чтобы быть богом: каждое моё деяние рискует стать правилом. Если сейчас я заставлю тебя замолчать, чтобы злое будущее не имело шанса -- уж не онемеют ли тогда, как ты сказал, все языки на свете?
   Бард: Ты, взваливший мне на плечи город и мою собственную смерть, что за козни ты строишь? Чего ты добиваешься?
   Вивек: Чтобы любовь, о которой сегодня поёт Тамриэль, осталась светильником, горящим в воде, то есть, запечатлённой в памяти мира. Для этого баллада должна прозвучать сегодня перед безумцем. Я не нахожу другого пути.
   Бард: Что? Я не верю ушам! Ты словно отрубил мне руки -- а теперь подстрекаешь на бой с противником, вооружённым до зубов!
   Вивек: Так и есть.
   Пауза.
   Бард, качая головой: Даже будь я твоим адептом, даже верь я в тебя -- я не пошёл бы на это.
   Вивек, мне: Может, поэтому мне кажется, что среди богов важность веры сильно преувеличена. Какого чуда от неё потребуешь? Хранить её можно всего лишь из покорности, страха -- и даже из равнодушия. Она подслеповата и недалека... Мне пригодилось бы зрячее сердце, сердце Полидора -- но, я знаю, проще принять от него поцелуй, чем стать им.
  
   Вивек берёт зелёную ветку из руки барда и, когда их пальцы соприкасаются, другой ладонью проводит по лицу. Рябь проходит по нему, как по потревоженной воде. Бард смотрит на свою совершенную копию, в той же одежде, с той же лютней за спиной. В испуге он отдёргивает руку.
  
   Вивек: Ступай прочь.
   Бард, колеблясь: Так я останусь жив?
   Вивек: Скажи мне сам.
   Бард: Да, мы ведь в Нирне. "Может быть". -- Хрипло: -- Ты не спросил моё имя.
   Вивек: Боюсь, больше оно не имеет значения.
  
   Он плотнее запахивает плащ и идёт в сторону дворца, в то время как бард бегом бросается в противоположную.
  
   Открывается вид на камеру императрицы. Тавия отрывается от работы и обращает встревоженный взгляд на стоящего рядом со станком Вивека.
  
   Тавия: Не помню, чтобы это было в замысле. Поверить не могу, ты... притворился бардом?
   Вивек: Поверь, я удивлён не меньше твоего.
   Тавия, поднявшись и меряя шагами камеру: Удивлён, вот как! "Моя поэма" -- так ты говорил?
   Вивек: И не лгал. Однако это тобою, императрица, я разделён. Что сын нетчимена может знать о делах бога Вивека?
   Тавия бормочет: Нет... нет... Его мотив лишь вплёлся в целое... Семнадцать лет в этих стенах!.. Даже настоящие боги теперь не могут помешать мне. И всё-таки его присутствие... он будто сор, попавший в глаз...
   Вивек: Порви его.
  
   Он мягко берёт руки на миг опешившей императрицы в свои и прижимает к губам.
  
   Вивек: Твой гобелен, Тавия -- прошу, порви его!..
   Тавия, отдёрнув руки: Я назвала тебе цену! Ты знаешь, зачем я впустила тебя и чего от тебя хочу! Убей Ремана!..
   Вивек: Выслушай. После того, как начавший вторжение в мои земли Реман Второй скончался на поле боя, в империи началась страшная неразбериха, и даже ты не сможешь уверенно назвать мне имя его преемника. Никто не ответит, правил Киродом один император или же сразу несколько.
   Тавия: На что ты намекаешь?
   Вивек: Скажем, на то, что мне пришлось смириться с фактом: империя -- не маленькое племя, которым может двигать воля одного человека. Ты полагала, Тавия, что у нас общий враг, но смерть твоего мужа не остановит войну. Прямо сейчас для Данмерета это только всё усугубит. Как его защитник я не могу такого допустить.
   Тавия, с ядом в голосе: Значит, у меня ещё много работы!
   Вивек: Императрица, императрица!..
  
   Отвернувшись, Тавия отходит к окну. Перед её взглядом открывается колышущееся море зарослей Чернотопья, кажущееся отсюда бескрайними. Тусклый свет падает на её лицо, бросая на него смутную тень от металлических прутьев в оконном проёме.
  
   Тавия, не глядя на Вивека: Я вижу мир через решётки, проклятый бог. Но не они и не эти стены так терзали меня семнадцать лет -- нет, только одно, разлука с моим сыном. Каждый миг я живу в страхе, что император решит, будто Джуйлек -- предатель, рвущийся к власти, и отравит его. Что за мука!.. Она сводит с ума... Все слёзы смертных, плачущих о мщении, я отдала бы тебе, бог тёмных эльфов, если бы только ты воздал за мои -- и предал смерти старого мерзавца!.. -- Оглядывается на бога. -- Считаешь, я чудовище?
   Вивек: Как я могу? -- Указывает на ткань: -- Я побуждаю Дро'Зела к ужасающему злодейству.
  
   Плотно сжавшая губы императрица рассматривает гобелен, прикасаясь к нему пальцами и, наконец, вздыхает.
  
   Тавия: А, так чудовище здесь ты? Не слишком задавайся. -- Потирает кончиком ногтя фигурку Дро'Зела. -- Худшие из нас, чудовищ -- наделённые властью безмозглые неженки... Не могу понять, как ни силюсь -- какой тебе прок от твоего маскарада?
   Вивек: Позволь взглянуть поближе... Вот оно что. Я мог бы сказать, что пытаюсь исправить зло, или взять на себя вину, или что сражаюсь с драконами за лучший мир и вынужден использовать для этого любые средства. Однако правда, похоже, в том, что я что-то украл.
   Тавия: Одно-то точно -- облик барда. Что за извращённый мотив тобой движет?
   Вивек: Я в затруднении. Ты ведь знаешь историю Лорхана?
   Тавия: М? Мой народ верит, что боги сотворили мир в приступе великодушия. Но, увы, из тюрьмы эти добрые сказки кажутся сплошным издевательством. Несомненно, мир был создан при помощи обмана и насилия -- Лорхан одурачил аэдра и предал их... И да, я слышала, сын нетчимена, что ты ходишь по той же дорожке.
   Вивек: Я склонен к притворству и использованию трюков.
   Тавия: И это доставляет тебе удовольствие?
   Вивек: Не могу отрицать, это так.
   Тавия: Великий лжец плохо закончил.
   Вивек: И я предчувствую свою расплату. Однако предчувствия не должны тяготеть надо мной.
   Тавия склоняется к своему станку, но бросает на Вивека ещё один взгляд искоса: Так это всё ради игры и надувательства?
   Вивек: Такова моя природа, Тавия. Я следую ей.
  
   Вивек в облике барда, сжимая зелёную ветку, идёт по Эльфийским садам ко дворцу. Он говорит, очень взволнованно, обращаясь ко мне.
  
   Вивек: Не перепутай меня со мной. Как воин-защитник Данмерета я вместе со всем сущим двигаюсь вперёд, но поэт творит, уходя от событий и глядя сквозь время с риском ослепнуть. Я встретил смерть. Я украл кости моих погибших возлюбленных Айем и Сета, чтобы дать им хотя бы достойное погребение. Я видел последний час своего собственного города, пока ещё не существующего прекрасного города из слов и мечей -- в огне и водах, взбесившихся от страшного удара. Ты можешь воспринять это как случай, как воздаяние за твою кровь, как мою месть последователям, забывшим, кто я, или как неизбежную кару за то, что я делаю здесь, уничтожая родину безымянного барда. Но подлинно одно: бог Вивек должен быть разрушен. Что значит также: баллада о влюблённых должна быть спасена. Заботясь о ней, я забочусь о пустяке -- так сказала Тавия, но послушай, вот что я узнал когда-то от духа Ат-Хатура: в видимом пустяке может скрываться смысл; вот что я сказал духу из гильдии Совпадений: случайностей нет.
  
   Вивек внезапно останавливается, коротко и резко втянув воздух сквозь зубы, и поднимает руку, в которой держит ветку. Оказывается, с силой стискивая кулак, он ногтем повредил кожу -- и теперь смотрит, как на его запястье стекает капля крови. Долю секунды бог улыбается, и сквозь накинутую личину проглядывает его собственное лицо.
   Пальцами Вивек размазывает кровь по ладони, пачкая ею ветку, и та оживает в его руке. Почки, что ещё не успели раскрыться, лопаются, выпуская на волю спешащие расправиться клейкие листики; на одном из побегов распускается цветок -- белый, как соль.
  
   Вивек, продолжая путь: Императрица полагает, что заманила меня, но, говорю, в её силке я по своей воле. Замкнутые круги имеют секрет: выйти из них нельзя, но можно войти. Только так они открываются для постижения. Затем я и связал себя -- я, Вивек, Вивек с чёрными руками, заносящими нож.
  
  
  
   ПЕСОК АРЕНЫ
  
   На площади вокруг башни Белого Золота царит разгорающийся праздник; собираются иждивенцы дворца и знатные горожане, которых развлекают всевозможные мастера увеселений: мимы, глотатели огня, акробаты, жонглёры, певцы.
   Изящно раскланиваясь на ходу с ноблями, потентат Версидью-Шайе идёт между ними, огибая башню. Возле спуска к району Эльфийских садов люди теснятся вокруг перебирающего струны барда. Среди слушателей -- Сториг, Улакт и Нагея. Потентат встаёт в стороне от них. К нему подходит молодой акавирец -- его сын, Савириен-Чорак.
  
   Бард поёт:
   Смотри-ка: темнеет, запахло кострами,
Но все ж, дорогая, не будем прощаться,
Давай, мы не станем домой возвращаться,
А уйдем мы с тобой далеко...
А, давай, далеко-далеко
Вместе уйдем.
   Первый шаг -- и вот покинут сад,
Голосами
Полнится ночь.
   [https://www.fullrest.ru/universes/elderscrolls/alchymia-m-oht-web-polydor-and-eloisa-8700]
  
   Версидью-Шайе: Скажи-ка мне, сын -- когда принц Джуйлек победил тебя на арене, каково тебе было лежать на песке?
   Савириен-Чорак: Перед тем я свалил его. Я почти выиграл.
   Версидью-Шайе: Так говорили бы могилы, когда бы мертвецы могли оправдываться. И этим-то ты утешался после боя?
   Савириен-Чорак: Нет... Я был тогда унижен даже тем, что не убит. Зачем ты настоял на этом поединке?
   Версидью-Шайе: Ты ещё дружен с принцем?
   Савириен-Чорак: Никто не приветствовал меня, когда он упал, но стоило ему меня опрокинуть, и крик уже не покидал трибун. Он оглушал меня. В тот миг я ясно осознал: любые мои качества и любые заслуги не стоят даже битой скорлупы в глазах людей. Их ненависть прижала меня к песку, и я уже не смог подняться... Дружен ли я с принцем? Как рыба с птицей: пока не окликнут сородичи.
   Версидью-Шайе: А до арены?
   Савириен-Чорак: Ты сам хотел, чтоб я с ним сблизился.
   Версидью-Шайе: И спрашиваю, полюбил ли ты его, Савириен-Чорак. Ответь.
   Савириен-Чорак, нехотя: Я был к нему по-своему привязан.
   Версидью-Шайе: Прекрасно. Не позволяй себе забыть эту привязанность. Принц Джуйлек прозорливее отца, и чтобы он доверял тебе, в твоих чувствах должно быть что-то подлинное.
   Савириен-Чорак: Хочешь, чтобы я стал его наперсником?
   Версидью-Шайе: Советником и другом.
   Савириен-Чорак: Ещё недавно я был бы этому рад.
   Версидью-Шайе: Да, а теперь убережён от этой глупости. Искренняя дружба -- добродетель собак, а не советников. Её может позволить себе палач при правителе, но такой человек никогда не взлетит выше виселицы, где, скорее всего, и окажется при смене власти. А для советника дружба с сюзереном -- верный путь к изгнанию, заточению или к посту в отдалённой провинции. И никогда не забывай, что за каждым владыкой стоит народ, которому он вынужден потакать в минуты слабости, и который не простит тебя дважды: как фаворита и как чужака. Поэтому будь принцу таким другом, как я -- друг императору. Ты встретился со слепой Катчикой?
   Савириен-Чорак, сбитый с толку внезапностью вопроса: Что?
   Версидью-Шайе: Ох, не давай себя легко подсечь! Ты слышал. Я спросил, встретился ли ты с Катчикой-отравительницей.
   Савириен-Чорак, мрачно: А. Несу за пазухой лекарство от всех бед. Кому оно предназначено?
   Версидью-Шайе, забирая у него флакон и пряча за отворот рукава: По счастью, принц не держит дегустаторов, как это делает его отец. Будь рядом с ним, когда он сляжет.
   Савириен-Чорак, со странным выражением: Так Джуйлек умрёт.
   Версидью-Шайе: Ни в коем случае. Но этот тонкий мастерский яд очень кстати надолго уложит его в постель. -- Положив руку на плечо сына, он рассматривает слушателей барда. -- Реман Третий Сиродил -- не тот правитель, о котором можно мечтать. Империя болеет им, словно трассианской чумой -- но скоро, наконец, излечится. Простолюдины и вельможи уже едва выносят его паранойю, а неудачи последних кампаний серьёзно пошатнули верность союзников и легионов. Одно большое поражение -- и он утратит их поддержку целиком. Этой весной Вивек разобьёт нас, и тогда к концу года нобли потребуют, чтоб император передал власть сыну.
   Савириен-Чорак: Что за странная ставка?
   Версидью-Шайе: Та, что сыграет. Взгляни на королей-вассалов -- мне стоило больших усилий собрать настолько злосчастную комбинацию. Улакт и Нагея под шкурой полны презрения и недоверия друг к другу, и Реман не смягчит, а лишь раздует эту вражду. За северным медведем Сторигом, расколовшим, как орех, твердыню Фарруна, идут бретонцы, орки и норды. Несомненно, он великий воин и прирождённый лидер, однако плохо знает аргониан и хаджитов и в свете личной славы видит их скорее как соперников, чем как соратников. Он крепко сторожит свою добытую топором честь, и оттого уязвим. Пообещав ему авангард, императору я исподволь внушал мысль поставить в первые ряды принца -- и теперь обделённый вассал грозится уйти к себе в Фаррун, торгуясь за себя с напором конокрада, уверенный, что император и принц обманули его. -- Тонко улыбается. -- И всё-таки, останься Джуйлек четвёртым в наборе королей, он сделал бы его выигрышным -- поэтому-то мне и нужно, чтобы принц надолго заболел.
   Савириен-Чорак: Тогда легион поведёт на Морровинд сам Реман, а Сториг...
   Версидью-Шайе: А Сторигу я брошу вожделенный авангард -- и он вылезет из кожи вон, доказывая, что первый там, куда попал вторым. Полководец эльфов Вивек родился не вчера. Зная слабости разобщённых армий, он воспользуется ими, как только почует. Мы будем разбиты -- а затем, когда взойдёт звезда Джуйлека, Совет вынудит Ремана отречься в его пользу.
  
   ...Вытканные на гобелене трибуны полны людьми, чьи жесты выражают ликование. Под трибунами распластан поверженный Савириен-Чорак. Над ним, занося меч, возвышается закованный в эбен рыцарь с красным алмазом Реманов на щите.
   Сцена меняется: рыцарь отбросил меч и, сняв шлем, протягивает руку побеждённому сопернику.
   Теперь я вижу эту руку так, как будто она у меня пред глазами -- настоящую руку настоящего рыцаря, принца Джуйлека; его выбившиеся из-под подшлемника короткие кудри; его глаза с побежавшими от внешних уголков лучами-морщинками; и, мельком, одно только мгновение -- его улыбку.
  
   Савириен-Чорак, моргнув, быстро: Избавься от него, отец. Избавься от Джуйлека, и власть будет твоей: смерть принца убьёт и императора.
   Версидью-Шайе: Что?
  
   Он с силой сжимает плечо Савириена-Чорака, и тот стискивает зубы, тихо шипя, чтоб подавить вскрик.
  
   Версидью-Шайе, с металлом в голосе: Ты уже не лежишь на арене, сын -- так окажи любезность, стряхни с себя её песок! Кто я, по-твоему -- ряженый злодей с подмостков? А Реман -- нежная голубка, что может зачахнуть от горя? Даже будь такой замысел выполним, сейчас он привёл бы только к одному -- к усобице! -- Ослабляет хватку. -- Пускай с расколом заигрывают худородные. Их риск оправдан тем, что они лишены другого способа заполучить кусок государства, которое представляется им огромным румяным пирогом. Такие люди поднимаются на смуте, как маленькое судёнышко на большой волне, но для меня их выигрыш -- это проигрыш, ведь я льщу себе надеждой, что вижу выше волн. Мой сын, империя Сиродил -- величайшее чудо этого мира. Сейчас, когда она полна сил расти и крепнуть, как живое тело, движимое общими для всех законами, я даже во сне не допущу, чтобы дальние наследники Ремана, соперничая из-за трона, порвали её на уделы размером с носовой платок. Нет, я сделаю всё, чтоб императором стал Джуйлек -- сын коловианки, за которым упрямый запад пойдёт без колебаний, молодой принц, который так популярен в легионах и которого так обожает ненавидящий нас народ.
   Савириен-Чорак, качая головой: Я был бы глупцом, не поверив, что ты заботишься об этом государстве, но только дважды глупец поверит тебе безоглядно. Реман, без сомнения, чума для империи, однако он стал ею не без твоей помощи. Для чего же ты хочешь заменить старого Сиродила на нового, который уже не будет тебе так послушен? Неужели ты надеешься править через меня?
   Версидью-Шайе, на языке цаэски: О, крики Белого Прохода!.. Долгое время обитая рядом с людьми, мыслями уподобляешься им. Двести шестьдесят лет назад мы остались на этой земле, призванные служить крови дракона, но кто сказал, что кровь дракона не может послужить нам? -- На тамриэлике: -- Ты, опрокинутый всего одним его ударом, ты, будучи так близко, мог бы заметить это! Савириен-Чорак, этот юноша -- превращённый в человека красный алмаз, он -- завоевание, а Реман -- кандалы на нём! Проживи император ещё тысячу лет, он сам не сломит тёмных эльфов и только помешает сделать это сыну. Поэтому Джуйлек взойдёт на рубиновый трон -- а когда его займу я, Морровинд уже будет частью Тамриэля. Моей империи!
  
   Мимо, задержавшись послушать балладу о влюблённых лишь на мгновение, идёт женщина-редгард, убранство которой выгодно подчёркивает её броскую, чувственную красоту. Это Риджа, любовница Ремана.
  
   Версидью-Шайе: Приветствую, леди Риджа! Ты не остановишься послушать балладу?
   Риджа: Нет, потентат. Император послал за мной.
   Версидью-Шайе: Будь осторожна, леди. Побереги себя. Сегодня его величеству всюду мерещатся змеи.
   Риджа: Тебе ли об этом не знать, потентат -- ведь ты одна из них.
   Версидью-Шайе, с тонкой улыбкой: Вот как! Тогда твой долг -- сказать об этом императору.
   Риджа: О чём же, кроме моей убеждённости и слухов? Он решит, что это я плету интриги и отошлёт меня. А это значит, что мой бедный Реман останется совсем один.
   Версидью-Шайе: Такая преданность сродни предательству.
   Риджа: Не мне судить. Я только знаю, что не оставлю императора, пока могу облегчить его сердце.
   Версидью-Шайе: В добрый час, леди Риджа. И всё же повторю: побереги себя. Поверь, говоря так, я желаю тебе только блага.
   Риджа: Как цаплям, спуская ястреба?
   Версидью-Шайе: У меня нет причин враждовать с тобой. Гнев нашего владыки способна укрощать только ты.
   Риджа: Уж не затем ли и твоя вражда, что я смягчаю гнев, расшатывающий трон?
   Версидью-Шайе: А это, леди, уже слова изменницы. Ты сомневаешься, что император способен удерживать власть?
  
   Риджа затравленно оглядывается. К ней обращены недоброжелательные взгляды нескольких придворных. Она закрывает лицо руками и быстрым шагом удаляется.
  
   Версидью-Шайе: Влюблённые!.. А ведь шлюшонка опаснее, чем думает сама. Стоит о ней позаботиться, пока принц не перерос свою злость на то, что Риджа заняла место его матери возле отца. Нельзя, чтоб он прислушался к её лепету... По счастью, сын мой, даже песни сообщают нам: любовь обречена.
  
   Окружённый пёстрой толпой бард берёт последние аккорды.
  
   Бард поёт:
Полидор. Полидор. Полидор...
И Элоиза...
Полидор. Полидор. Полидор...
Элоиза...
До самого-самого края Вселенной.
До самого-самого края
Вселенной.
  
   Слушатели вознаграждают его аплодисментами и деньгами, которые бросают ему под ноги. Хускарлы Сторига снимают с пальцев дорогие перстни; Нагея вынимает кольцо из уха, воевода Улакт стягивает массивный браслет. Один из присутствующих, король Дро'Зел, не сводит с барда полные слёз безумные глаза.
  
  
  
   МИЛОСТЬ
  
   По тропе, пролегающей в мангровых зарослях, движется недлинная вереница всадников, которую возглавляет Альмалексия. Гуары идут неспешным с виду шагом, уверенно покрывающим расстояния, непосильные для лошадей. Солнечные лучи, проникая сквозь лес, делают яркими то одни, то другие цвета гуарьей упряжи и снаряжения всадников, сверху похожих на нитку нарядных причудливых бус.
   Внезапно Альмалексия натягивает поводья и останавливает гуара. Как в трансе, она соскальзывает с седла, отходит к обочине и, опустившись на землю, подбирает что-то с неё. Немедленно со своего гуара, подав рукой знак воинам, соскакивает офицер; он поспешно идёт к богине. Всадники начинают рассредоточиваться вокруг, готовясь обороняться от возможной опасности и защищать слуг и целителей.
  
   Офицер, встревоженно: Моя леди?
  
   В прижатых к груди руках Айем -- несколько обломков обработанного резного камня; её веки трепещут, взгляд лихорадочно мечется, дыхание сбито. Воин поддерживает её, подхватив левой рукой под лопатки.
   Он без шлема, и теперь я могу разглядеть его.
   Это совсем ещё молодой данмер с гребнем волос посередине головы, сейчас перевитым и уложенным так, чтобы входить под шлем. На его выбритых висках оставлены две длинные пряди, украшенные узелками и бусинами; у него красивая лепка скул, чистый лоб, резко очерченные губы.
   Мечущийся взгляд Альмалексии замирает, останавливаясь на его лице. Она роняет обломки и обеими ладонями обхватывает скулы мужчины.
  
   Айем, тихо: Помоги. Почему ты бездействуешь? Помоги же им.
   Офицер: Леди, кому? Прикажи.
  
   Взгляд Альмалексии становится осмысленным. С коротким возгласом она отдёргивает ладони от лица офицера -- точно обознавшись или обжёгшись. Мужчина недоумённо сводит брови, но Айем, уже спокойно, делает шаг назад, освобождаясь от его объятия. Она прикасается к чёрному камню на своей груди, а затем, успокаивающе, к плечу мужчины.
  
   Айем, громко: Кувшин! Кувшин с моего камина.
  
   Из рук в руки её люди передают офицеру корзину; тот вынимает из неё, освободив от нескольких слоёв обворачивающей ткани, самый обычный, с простым геометрическим узором терракотовый кувшин, который и вручает Альмалексии.
   Богиня садится в седло и, держа кувшин у своего живота, жестом позвав за собой свиту, едет вперёд по тропе. Её сопровождающие восстанавливают строй. Альмалексия откупоривает кувшин и, высыпав оттуда на ладонь немного пепла в смеси с крошкой обсидиана, проводит ею по лицу, откинув со лба чёрные пряди своих волос.
  
   Айем: Cет, город Гильвердейл разрушен. Все его жители или мертвы, или искалечены и рассеяны по лесу -- и это сделал с ними Молаг Бал, Осквернитель, по зову короля Дро'Зела. Такое не должно повториться.
  
   Левым глазом я продолжаю видеть Айем, а перед правым открывается умиротворяюще-тихая роща в тени великой башни. Здесь Сота Сил стоит в окружении учеников.
   Он выглядит как беловолосый данмер, не старый и не молодой, безбородый и тонкогубый, и облачён в простую белую мантию с просторными рукавами, не мешающими мягким и точным движениям его рук с большеватыми кистями и узловатыми пальцами. Его босые ступни наполовину тонут в короткой мягкой траве.
   Жестом он велит ученикам отойти подальше и обводит себя стеной тишины, сразу же заглушающей шорох деревьев и перешёптывания взбудораженных происшествием юношей и девушек. Когда он заговаривает, становится ясно, что подвижна у него только правая часть лица -- улыбаться он может лишь одним краем губ и бровь приподнимает одну.
  
   Сет: О чём ты просишь, Айем?
   Айем: О том, чтобы до конца войны лорды даэдра не шли на зов простых людей. Сет, ты на Артеуме. Войди в пещеру Грёз. Найди князей Падхоума. Заключи с ними сделку.
   Сет: Сделку с даэдра? Айем!..
   Айем: Да, сделку с даэдра -- ведь речь о тысячах жизней! Муж мой, прямо сейчас я вижу города, сгорающие в пламени Обливиона. Падхоум кормится и жиреет на нашей войне с Киродом, его князья обретают чудовищную мощь -- а люди беззащитны перед ней. Разрушенной Дагоном Альд Сотой прошу тебя: не взвешивай, Сет.
   Сет: Я слышу твою боль. Но оплакиваемый тобою город, Гильвердейл, погиб по прихоти смертного, который не взвешивал.
   Айем: Он просто смертный!.. Весь свой короткий век они, как гуары, навьючены мелкими хлопотами, чья тяжесть не даёт им поднять голову. Колено за коленом не видят ничего, кроме грязи под своими ногами -- и завещают её своим детям, будто бесплодную вотчину! Неужели ты, Сет, больше не помнишь, каково жить под ножом неизбежного конца? Ты мог забыть и боль, и нужды обречённых -- но не я. Я дольше и тебя, и Вивека ходила среди людей. Я Милость. Я их заступница.
   Сет: Остановись: ты просишь меня защитить смертных не от даэдра, а от них самих.
   Айем: Ради любви к ним. Ради их спасения. Кто способен причинить им больше вреда, чем они сами?
   Сет: Мать, которая сдавливает дитя в объятиях, словно удав. Никто не назовёт это любовью.
   Айем: И это говоришь мне ты? Это ты, Сота Сил кимер, когда-то просил меня увидеть новый мир -- мир, в котором смертные защищены мудрыми опекунами, живущими вечно! Ответь, где этот мир теперь? Или восемьдесят лет кровопролития -- ничто для Артеума? Ответь, ради чего тогда солнце Ресдайна погасло в час рождения Храма?..
   Пауза.
   Сет: Я чту ту жертву.
   Айем: Ею тебя заклинаю. Сделай, о чём я прошу.
   Сет: Да, Айем. Я войду в Обливион. Помни лишь впредь, где осталась моя человечность.
  
   Артеум как бы схлопывается, исчезая из поля зрения.
   Альмалексия закупоривает кувшин и оборачивает тканью, но едва успевает убрать его в седельную сумку, как впереди на тропе вырастает бледная тень женщины с распущенными волосами и нагой грудью. По веренице всадников прокатывается вскрик.
   Альмалексия, смутившись лишь на какой-то миг, выхватывает Огонь Надежды и, жестом приказав свите оставаться на месте, бьёт гуара стременами и направляет его прямо на призрачную фигуру.
  
   Айем: Убирайся! Ты, кто питается объедками со стола моего брата Сета, я не дрожу перед тобой. Твой истощённый дух не в силах воплотиться в моём присутствии, твои угрозы -- стук пустого колокольчика. Ступай на Горький Берег и сгинь в болотах. Глодай там замшелые пни и гнилые коряги. Пусть кода прорастёт сквозь твои глазницы, пусть грязекрабы съедят твоё сердце!
  
   Бледная фигура исчезает, и у Альмалекси вырывается тихий вздох. Тень пробегает по её лицу, но когда она оборачивается к своей обнажившей оружие свите, в её голосе слышится только спокойная решимость.
  
   Айем: Мы в безопасности. Это была всего лишь игра рассудка -- а он, играя, порождает страхи. Они иллюзорны, и они хуже всего, что есть под лунами и солнцем на самом деле. Оставьте их. Не рассуждайте. Доверьтесь мне и следуйте за мной.
  
  
   ***
   ВИВЕК:
   Норды, наши соседи-враги, верят в Кин, грозную вдову их бога Шора, благословляющую воинов на битву и в милосердную любовь-Мару, которая тоже была Шору супругой.
   Но обе они, Мара и Кин, а также страстная Дибелла и все шестнадцать князей Падхоума дали что-то королеве Троих-в-Одном с её змеящимся ликом, когда она коснулась Барабана Рока.
   Всё лучшее, что только было в самом замысле данмеров, нашло своё воплощение в Айем, матери, сестре и спутнице, воительнице и основании престола. Поэтому, хотя её подобий так много, я говорю, что подобной ей не видел никто.
   И всё же в тот самый час -- золотой, затем проклятый -- моя Айем стала сосудом со скрытой трещиной, разделенная внутри себя действиями ревнивого Этоса. Уничтожив Гильвердейл, я дал раскрыться этой трещине; однажды Истинное Пламя запляшет на черепках.
   Не оставляй меня. Взгляни со мной на похоронное шествие звезды, некогда сиявшей ярче солнца, и сомкни веки: больно видеть, как она, кого эшлендеры назовут Безумной Женой, она, вставшая против богов, сама станет камнем спасения без мысли, спасения ради владения.
   Я должен также сказать: тот Храм, который ты застигнешь -- её дитя, ребёнок, выращенный ею без отвернувшихся отцов.
  
  
  
   РЕКА
  
   Вивек в сопровождении своего шпиона, бретонца Кассира, идёт между деревьями по краю обрыва, осматривая открывающиеся оттуда окрестности, ясно видные в прозрачном, дрожащем утреннем воздухе. Под обрывом, высоким и крутым, пенится и бьёт в пороги река Приай, красная от рассветного зарева. Кроме её шума где-то неподалёку слышны звуки, неизбежно сопровождающие обустройство военного лагеря -- только вместо лошадиного ржания в воздухе разносится глуховатое гуарье ворчание.
  
   Кассир: Войска императора теперь всего в дневном переходе отсюда.
   Вивек, щурясь на рассвет: У меня доминирующая позиция.
   Кассир: А у Сиродила четыре армии, данмерский бог. Ты успел собрать мало знамён -- хотя и сделал что-то хитрое, чтоб оказаться здесь так быстро.
   Вивек: Будь это четыре легиона, я бы уже держал знамя переговоров. Но четыре войска в руках Ремана хуже, чем даже один легион.
   Кассир: Гм, гм. Хотя доспехи имперских войск не настолько прочные, как у твоих всадников, да и оружие поплоше, всё же у Ремана нет воинов, идущих в бой без хоть какой-нибудь защиты. К тому же, я видел драки четверо на одного, и все они кончались одинаково.
   Вивек: Думаешь, победа мне не светит?
   Кассир: Шпион -- не та же профессия, что прорицатель.
   Вивек: И всё-таки?
   Кассир, осклабившись: В тех драках не участвовали боги. Я ставлю на тебя. По мне, конечно, будущее -- красотка капризная и вертится во все стороны, но если уж ты бог, то всегда сумеешь устроить так, чтобы она упала прямёхонько на твой... к тебе в объятия.
   Вивек, останавливаясь: "Всегда", ах ты, твоими бы устами!.. Ну а мне будущее напоминает вот эту извилистую реку. Ты бросаешь в неё камень, и по воде идут круги, однако река выравнивается и продолжает течь дальше. Это значит, что, даже подменив что-то в прошлом, будущее ты не изменишь.
   Кассир: Ты ведь шутишь, правда? Если бы у Алессии Королевы Рабов не было Пелинала, она не победила бы айлейдов.
   Вивек: Бретонец Кассир из Двиннена помнит Пелинала, ох. Ты говоришь о рыцаре с рукой из убивающего света и в броне из звёзд?
   Кассир, наклоняя голову к плечу: Я говорю про бич эльфов, который перебил королей-колдунов и выгнал из Нибена их армии.
   Вивек, немного уязвлённо: Ах да, и в одиночку штурмовал Белое Золото. Что ж, вот что я тебе скажу: империя айлейдов была и без того обречена. Любое государство отчасти похоже на канатного плясуна, который каждый миг и борется, и заключает союз с ветром, канатом, собственной тяжестью и всеми членами своего тела. Он колеблется, постоянно теряя и постоянно возвращая равновесие -- и, как ни странно, из колебаний извлекает силу быть устойчивым. Но в те дни айлейдская империя -- а вернее, десятки разрозненных городов-государств, которые так называют, была плясуном в полном разладе с ветром, канатом и самим собой -- раскачавшимся и готовым упасть.
   Кассир: Откуда такое сравнение?
   Вивек: О. Хозяйство айлейдов целиком зависело от рабов. Господа помыкали ими с безграничной жестокостью и умерщвляли просто ради наслаждения насилием, но при этом людей становилось всё больше и больше -- и, наконец, города-государства, не имевшие единой власти и погрязшие в вечной грызне друг с другом, не смогли удержать их гнев, отчаянье и голод. Некоторые айлейдские аристократы сами поддержали мятеж -- надо думать, не в последнюю очередь затем, чтобы насолить старым соперникам. Хозяйство рухнуло, когда рабы восстали. Соседи-норды не замедлили явиться -- ведь сильный зверь, ослабнув, делается поживой. Вот почему я говорю, что Пелинал -- это имя, которого могло и не быть.
   Кассир: Ревнивый данмерский бог! Ты принижаешь его, но он великий герой.
   Вивек: Это так, это так!.. Без него война рабов была бы несравнимо более кровавой и затяжной. И всё же, он именно тот великий герой, каким ты знаешь его, потому, что появился в пригодном месте и событиях -- как это называют, "вовремя".
   Кассир, пожав плечами: Говорю же, ты принижаешь его. По-твоему выходит, что он -- всего-навсего счастливая случайность.
   Вивек: Наоборот -- в будущем, ставшем таким, каким оно стало благодаря Пелиналу, его никак нельзя назвать случайностью. Его непредсказуемое появление было предопределено, поскольку вынудило все мыслимые условия сложиться так, что он неизбежно должен был появиться. Полагаю, он был неотъемлемой частью того порядка основных созвездий, который как бы притягивает прошлое, искривляет другие вероятные пути и съедает их.
   Кассир смеётся, потом вздыхает: Уф, нет -- это выше моих сил. Понятно, почему данмеры такие угрюмые: наверняка твоё учение и входит, и выходит со страшным скрипом!
   Вивек: И это он ещё не слышал моих каноников!.. -- Качает головой. -- Я становлюсь занудой, и данмеры следом?
  
   Кассир подбирает камень и, забросив его с обрыва в Приай, смотрит, как он исчезает в кипящем потоке. Ветерок треплет светлые волосы бретонца; утренний свет смягчает черты его лица -- лица плута.
  
   Кассир: Так по-твоему, будущее не изменишь?
   Вивек: Как ни крути.
   Кассир: И какой тогда интерес быть богом -- кроме того, чтобы жить вечно?
   Вивек: Ты сам сказал: я сделал что-то хитрое, и вот мы в Бодруме, а не в трёх сутках от него. Время богов необъятно, но у смертных на счету каждый час. Пелинал действительно был милостью для тех, кто увидел завтрашнее солнце и свободу -- вот почему он сохранён в памяти.
   Кассир: Да ну, поэтому? Таскать такую тяжесть в голове, так шею перекосит. Меня-то, если уж начистоту, и правда больше занимает его рука из света.
   Вивек: Так я и знал!.. Проклятая рука... Словом, примерно представляя, куда течёт река и догадываясь, где камней скопилось уже порядочно, я убираю несколько -- или, наоборот, добавляю парочку, заставляя воду изогнуться.
   Кассир: Изогнуться? Ну вот. Как хочешь, но это и значит менять будущее.
   Вивек, фыркнув: Нет. Однажды я знал женщину из нордов по имени Барфок. Она умела изменять грядущее пением -- тем не менее, её песня спета. Нет, река выровняется. Существуют вещи, ужасные вещи, которые могут разбить её на множество извилистых ручьёв, то пересекающихся, то разбегающихся вновь -- и всё же они снова сливаются в поток. Река выравнивается всегда.
   Кассир: Да скамп со всей рекой, если можно отвести чуток для своего огорода! Ты слишком далеко смотришь, данмерский бог, вот в чём беда.
   Вивек: Не то чтобы... Я бы сказал, что вижу слишком много вещей сразу. Это не всегда удобно, но с этим ничего не поделать.
   Кассир: Гм. Я понял, что твои трюки впечатляют нас, людей, но для тебя самого не играют особой роли. Всё это здорово отдаёт бессилием, и снова я в недоумении -- какой же интерес быть богом?
   Вивек, легко пожав плечами: Меня славят.
   Кассир: Это важно?
   Вивек: Да, очень, ведь от этого зависит, что я сделаю, а что нет.
   Пауза.
   Кассир: Сдаётся мне, что ты тщеславен и жуликоват.
   Вивек: Я ведь бог.
   Кассир: И впрямь!.. Так что скажешь насчёт моей ставки? Твоё большое будущее далеко, а завтра уже завтра, и как по мне, так в шею оно дышит куда ощутимей. Как ты собираешься победить Ремана? Бросая в реку камни?
   Вивек, бросая взгляд в небо: И ожидая сильного ночного ливня на западе... Приай -- моя река. Она на моей стороне, и я дам ей зубы. -- Кассиру: -- Один камень ты уже бросил сам -- когда принёс мне сведения о построении, численности и передвижении имперских армий.
  
   Кассир шутовски кланяется.
  
   Вивек: Года дарёного гуара не считают, и всё же почему ты предпочёл меня своему императору?
   Кассир поджимает нижнюю губу, и его короткая борода цвета песка воинственно встопорщивается под нею: Своему? Ты слышал присловье "непокорен, как бретонец"?
   Вивек: Никогда. Ты его только что выдумал?
   Кассир: Ах, да какая разница, если оно правдиво? Лорды приходят и уходят, но что до них скотоводам и хлебопашцам, с которых так и этак спустят три шкуры? Когда бы Реман гнал свою знать сражаться за простой люд, я бы просил богов благословить его зад на троне, но что-то я не видел в легионах ни графов, ни советников, ни богатых купцов, ни даже самых завалящих баронов. На кой мне такой господин?
   Вивек: Однако там, на подступах, твои друзья.
   Кассир: Вот как, все, кто светлей головёшки, для тебя на одно лицо! Мои друзья в Хай Роке, данмерский бог... Ты сильно потрепал Ремана в последние годы, а сейчас разобьёшь -- и твоя победа будет моей заслугой.
   Вивек: Так это я тщеславен и жуликоват?.. Упомяни когда-нибудь в таверне о том, как спас Вивека.
   Кассир: Не премину -- не каждый может похвастать, что шпионил для бога! А чтобы мой рассказ был красочней, я посмотрю на сражение с твоей стороны.
   Вивек: Тебя не хватятся?
   Кассир: Нет, я лежу в своём обозе и страшно болен. Две сердобольные маркитанки выхаживают меня. Камней они не любят, так что в них, точней, им в фартуки я бросил немного твоих золотых -- чтоб обе изогнулись, как мне угодно.
  
   Вивек смеётся. К ним с Кассиром подходит и приветствует бога поклоном герцог Бриндизи-Дорум.
  
   Бриндизи-Дорум: Мы встали, лорд Вивек. Люди утомлены маршем, но хорошо держатся.
   Вивек: Я утомлю их ещё больше -- впрочем, тем лучше они потом выспятся. Взгляни-ка со мною с обрыва, герцог-принц -- видишь ту рощу возле отмели? Прошу, укрой там часть своих всадников, а завтра, по сигналу, веди к ней оставшихся.
   Бриндизи-Дорум: Но это не удастся сделать скрытно. Прошу, господин, дай света моим мыслям.
   Вивек: Я не хочу, чтоб ты прятался -- наоборот, разверни знамёна, скачи во всей красе.
   Бриндизи-Дорум: А-а. На правом фланге у имперцев Лилмот. Воевода Улакт увидит меня всего с половиной всадников как на ладони.
   Вивек: Да, именно! Жители успели покинуть Бодрум?
   Бриндизи-Дорум: Последние ушли уже с час назад.
   Вивек: Остались ли там кошки?
   Бриндизи-Дорум: Я видел нескольких.
   Вивек: Отряди быстроногих юнцов поймать для меня с полдюжины. И, герцог, прикажи срубить эти деревья на обрыве.
   Бриндизи-Дорум: Они могли бы укрыть лучников.
   Вивек: Но их стволы пойдут на плотину -- я собираюсь запрудить Приай. Расшевели телекинетиков из Телванни, Бриндизи-Дорум, мне понадобится их помощь. Да, а из ветвей этих деревьев -- из крепких ветвей пусть изготовят колья с пирамидальными остриями.
   Бриндизи-Дорум: Колья? Верно ли я расслышал?
   Вивек: Да.
   Бриндизи-Дорум: Если такова твоя воля, плотники займутся ими, когда покончат с рубкой.
   Вивек: Нет, нет. Все, герцог, ими должны заняться все, кто сейчас окажется без дела. Целители. Оружейники. Погонщики гуаров. Благородные Кузены и Отцы Домов, обозные торговки, шлюхи и свирельщики. Все. Тот, кто собрал и выстроил имперские войска, уступает нам сражение, герцог, но мы должны сделать так, чтобы Реман проиграл не битву, а войну. Пусть каждый изготовит пирамидально заострённый кол во славу Воина-Поэта!
   Бриндизи-Дорум: Я прослежу за этим, лорд Вивек.
  
   Герцог кланяется и уходит в сторону лагеря.
  
   Кассир: Зачем это тебе понадобились кошки?
   Вивек: Я намерен умертвить их, поджечь и сбросить с обрыва на голову королеве Нагее.
   Кассир: Ох, нет! Не шути с этим!
   Вивек: Шутить я и не думал.
   Кассир: Прислушайся ко мне, данмерский бог! Кто попусту обидит кошку, у того девять лет в любом деле руки будут навыворот.
   Вивек: Навыворот? Что ж, поделом! Но я так поступаю совсем не из жестокости. Ты можешь не поверить, но даже одна кошка, вовремя брошенная в лицо великому полководцу, способна погубить его военную кампанию.
   Кассир: Вовремя?
   Вивек, щёлкнув пальцами: Как крошечный Пелинал. Завтра эти зверьки сохранят жизнь многим данмерам, которых я, признаться, ценю повыше кошек.
   Кассир: А ты казался славным парнем.
   Вивек: Так я должен пожертвовать своими людьми?
   Кассир: Ох, днище Забвения! Что тут скажешь?
   Вивек: Бретонец, а ты неплохой советник.
   Кассир: Не смейся надо мной.
   Вивек: Поверь уж мне, я ведь сам был советником. Он так и должен делать: усматривать дурную сторону в любом из решений. К несчастью, чтобы действовать, какое-то принять всё же придётся. Это дело командующего, и оно не оставляет места полутонам и двусмысленностям. Я выбрал кошек, колья и плотину.
  
  
  
   ГРЯЗЬ
  
   В императорском шатре оруженосцы помогают одеться Реману Третьему.
   На сервированном серебром столе рядом -- остатки императорского раннего завтрака: сырная смесь с зеленью, чесноком, маслом и пряностями; фрукты; жаренная во фритюре сдоба с начинкой; яйца; мёд; белая рыба под соусом; каплуны и финики -- несоизмеримо больше, чем может за присест съесть человек.
   Реман бросает на стол скомканную салфетку, едва не задев ею Версидью-Шайе.
  
   Реман: Версидью-Шайе, мои челюсти болят. Когда Сториг просил для своих хускарлов честь пойти в разведку, я, право, был рад её оказать, ведь у них нет хвостов, а это внушает доверие. И вот, сначала я едва не вывихнул челюсти, зевая от скуки в Кейр Сувио -- ведь состязание между лазутчиками стало излишним, -- а теперь -- теперь я так сжимаю зубы, что того гляди искрошу их в пыль. Где демоны Обливиона носят этих северян?
   Версидью-Шайе, беря со стола финик и осторожно поднося к носу: Прошу вас, каплю терпения, мой император. Несомненно, хускарлы короля вернутся уже с минуты на минуту.
   Реман: Мои челюсти болят, потентат! Я владыка всего Сиродила, и я не могу... положиться ни на кого, кроме себя! -- Даёт подзатыльник слишком сильно потянувшему шнуры оруженосцу. -- Как же не вовремя заболел Джуйлек! Готов поклясться, потентат, кто-то хотел добраться до меня, но вместо этого случайно отравил моего сына!
   Версидью-Шайе, прислушиваясь к звуку рога и щелчком отбрасывая финик: Разведка возвращается, ваше величество.
  
   Он и император выходят из шатра под высокое, едва брезжущее рассветом небо.
  
   Под этим же небом бежит, прихрамывая и тяжело дыша, бородатый человек с лицом в ссадинах. Его добротная поддоспешная одежда грязна, на грудь по бороде стекла кровь из разбитых носа и губ. Человек протягивает руку вперёд, словно пытаясь скорее дотянуться до цели своего бега, и становится фигурой на гобелене.
  
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Вернулся только один из хускарлов, мой император.
   РЕМАН: Должно быть, самый быстроногий.
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Боюсь, что самый... самый уцелевший.
  
   Вытканного Сторига окружают воины -- бретон, орк и норд; видные собой, они всё же показаны на голову уступающими в росте своему королю, перед которым окровавленный человек теперь преклоняет колено.
  
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Разведчик говорит, в Бодруме враг. Он говорит, их всех схватили на подступах к селению. Он говорит, генерал Вивек передаёт с ним слово: капитулируйте.
   РЕМАН: Да он смеется нам в лицо!
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Разведчик сообщает также, что Приай пересох, ваше величество. В русле почти нет воды, только грязь.
   РЕМАН: Горная река пересохла весной? Это знак!
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Знак, ваше величество?
   РЕМАН: Ты не понимаешь, потентат! Кровь Мары, я поистине защитник веры, и сами боги сегодня на моей стороне!
  
   Сториг вздевает к небу вытканный серебристой нитью обнажённый меч. Лица окружающих его воинов искажены яростью. Они безмолвно кричат, сжимая оружие.
  
   ВЕРСИДЬЮ-ШАЙЕ: Не дожидаясь военного совета, король Фарруна поднял своё войско, мой император. Последуем ли мы за ним?
  
   Войско Сторига перестраивается на марше: между шеренгами лучников и тяжеловооружённых воинов занимают место рослые люди и орки, несущие щиты, способные укрыть двоих.
   За воинами Фарруна идут ряды аргониан и хаджитов; как только позволяет ширина прохода в горах, они начинают огибать людей справа и слева, формируя фланги.
   В арьегарде император и потентат, теперь облачённые в доспехи, верхами едут впереди легиона. Доспех императора -- акавирского образца, того же, что у Драконьей Стражи, но из лучших материалов и отделанный с роскошью, доступной только его сану. Тени негромко и без спешки шагающих легионеров сливаются в одну -- тень огромного животного, ощетинившегося иглами копий и словно бы движимого мотивом "Чим-эль Адабал", который наигрывают свирельщики.
  
   Когда имперские армии оказываются в прямой видимости от вознесённого над руслом реки обрыва, на вершине последнего, будто разом возникнув из ниоткуда, показывается орава данмеров, вопящих и улюлюкающих, потрясая оружием. Над их головами пролетают в сторону остановившихся союзников и падают на землю округлые предметы.
  
   Реман: Да там целая тьма этих отродий! Что за снаряды они швыряют?
   Версидью-Шайе: Боюсь, мой император, что Вивек возвращает Сторигу его хускарлов.
   Реман: Что? Их... их головы? Невероятное зверство! Они ведь не чернь!
  
   Между горами прокатывается рёв, перекрывающий все звуки. Это кричит разъярённый Сториг. Его вид ужасен.
  
   Сториг: ТВОЙ. ЯЗЫК. МОЙ!
  
   На вершине обрыва бог Вивек, стоящий рядом с валуном, на который для лучшего обзора забрался Кассир, вытягивается, как струна и молниеносно складывает ладони в магическом жесте.
  
   Вивек: Кьяй! Это кьяй! Не может быть! -- Смеётся. -- О, все даэдра Падомая! Как я давно его не слышал! Конец балагану, назад, назад!
  
   Вопившие данмеры спешно отступают к растянутым цепью вдоль обрыва лучникам и поднимают с земли ростовые щиты, прикрывая их и себя.
   Треща, от края обрыва откалывается кусок горной породы с дёрном и, вместе с несколькими не успевшими отойти воинами, соскальзывает вниз. При виде этого крик Сторига подхватывает всё его войско, которое он немедленно бросает на штурм.
  
   Вивек: Да! Сториг наш! Телванни, где вы? Держите со мною обрыв, иначе этот зверь, клянусь, расколошматит его весь и погребёт нас под обломками. Готовность, лучники!
  
   Лучники кладут стрелы на тетиву, готовясь стрелять по знаку своих командиров.
   Вивека окружают телваннийские телекинетики, на которых Кассир смотрит с плохо скрываемым страхом. Полностью упрятанные во множество сочленённых деталей панцирей-кабин, напоминающих и насекомых, и ракообразных, снабжённых встроенными механизмами, время от времени отводящими пар из костяных трубок, маги передвигаются, скользя над землёй. За каждым из телваннийцев следуют трое рабов.
  
   Сториг кричит; защитники Бодрума отвечают на его кьяй градом стрел.
   Руки Ремана трясутся в приступе паники.
  
   Реман: Старое искусство нордов! Ты знал, что Сториг владеет им -- и молчал?
   Версидью-Шайе: Мой император, нет! Об этом нет свидетельств; ходили только сплетни, но мы полагали, он сам им потворствует, чтобы поддерживать дух в своём войске... Умоляю простить мою неосмотрительность, ваше величество!
   Реман: Коварно скрыть от нас дар дикой Кинарет!.. Какие ещё умыслы утаивает косматый медведь? Он может обратиться против трона в любой момент! Как уберечься от его вероломства? Потентат... -- задыхаясь: -- Версидью-Шайе, не ударить ли нам ему в спину?
   Версидью-Шайе: Вам стоит лишь приказать легиону, ваше величество.
   Реман: Да, да, слава Восьмерым, мой легион мне верен... Отдай приказ!
   Версидью-Шайе: Но этот вынужденный шаг может быть неверно истолкован другими вассальными королями, что надолго лишит нас их помощи. Мы окажемся с Морровиндом один на один, ваше величество.
   Реман: Проклятье, что за день! Фортуна отвернулась от меня!
   Версидью-Шайе: Мой император, прошу, взгляните на происходящее иначе. Сейчас северянин обращён против наших столетних врагов, и ваше величество сможет пожать плоды его атаки.
   Реман: Так он принесёт нам победу?
   Версидью-Шайе: Он бросился на приступ в великом гневе. Его ярость неудержима, его чудовищные крики вырывают из склона куски дёрна и камня. Похоже, он хочет использовать их и фашины, чтобы добраться до противника... Ваше величество, победа возможна, получи он немедля всю возможную поддержку.
  
   Кьяй раз за разом вспарывает край обрыва, занятый данмерской армией; трещины местами достигают позиций лучников. Обломки скрепляет, удерживая от обвала, розоватое свечение мистицизма -- маги Дома Телванни, один за другим, бесперебойно высвобождают ману, связывая её заклинаниями телекинеза, которые Вивек как единственный, кому доступно предвидение, собирает, усиливает и распределяет, направляя в нужные точки. Несмотря на их общие усилия -- или же согласно какому-то умыслу -- кое-где тяжёлые обломки скал и каменная крошка сползают и летят вниз.
  
   Вивек: Кассир, где знамя Бриндизи-Дорума?
   Кассир, глядя вдаль: Движется к роще у отмели.
  
   Бриндизи-Дорум возглавляет строй гуарьих всадников; по обе его руки подняты знамя Дома Индорил и личный штандарт герцога-принца Морнхолда. К топоту гуаров примешивается ещё один ритм, глуховатое постукивание. Это ударяют в землю хвосты людей Лилмота. Воевода Улакт, не мигая, схватывает и сжимает копьё. На гобелене он направляет его отточенное остриё в сторону своего врага.
  
   Взгляд императора Ремана знакомо стекленеет, обращаясь к образам в его голове.
  
   Реман: Рискнуть всеми армиями, поддерживая Фаррун? Нет, Фаррун с таким королём во главе -- это второй Морровинд на мою голову! Пускай Вивек собьёт со Сторига спесь, а когда тот запросит помощи, мы отправим ему на выручку хаджитов. Пошли к Нагее челове... Куда разворачивается фланг клятого ящера?!
   Версидью-Шайе: Я вижу на востоке, у рощи, знамёна Бриндизи-Дорума. Воевода Улакт, забыв обо всём, пытается его настичь.
   Реман: Теперь Лилмот в руках богов. Потентат, ты со мной?
   Версидью-Шайе: Я здесь, мой император. Под прикрытием больших щитов люди Сторига идут к пересохшему руслу. Они с неколебимым мужеством выдерживают залпы лучников, и сами отвечают стрелами, усеивающими небо, точно рои разъярённых ос... Ваше величество, Нагея разворачивает войско, чтоб отойти.
   Реман, скрипя зубами: О, мои челюсти! Мои бедные челюсти!
  
   Сториг кричит. Его кьяй взбудораживает легион, и люди начинают проявлять признаки нетерпения, которое охватывает даже самого императора Ремана.
  
   Реман: К даэдра всех зверолюдей! Мы выдвигаемся!
   Версидью-Шайе, поспешно: Мой император, не гневайтесь на меня за прямоту, но сейчас это будет безрассудным поступком. Я умоляю вас остаться на месте, пока картина боя не прояснится.
  
   Теперь становится очевидным, для чего телваннийцев сопровождают рабы: телекинетики понемногу подпитываются от них, восполняя растраченную магическую энергию.
  
   Вивек: Кассир, чем занят император?
   Кассир, глядя на выстроенный, но не двигающийся с места легион с нерасчехлёнными щитами: Эфес теребит, да всё попусту -- меч-то в ножнах.
   Вивек, с досадой цокнув языком: Потентат!.. А что Нагея?
   Кассир: Эта смазывает пятки.
   Вивек: Совсем некстати. Бедные кошки!
  
   Попарно пущенные друг за другом в сторону хаджитской армии пролетают десять комков, вспыхивающих на полпути магическим пламенем. Я вижу их в воздухе, а затем -- в жёлто-зелёном, с вертикальным узким зрачком глазу оглянувшейся королевы Нагеи, которую везёт на спине могучий сенче. Дрогнув, усатые щёки Нагеи приподнимаются, и обнажаются её зубы -- крепкие зубы с длинными острыми клыками. Такою -- оскаленной и разъярённой -- она запечатляется на гобелене.
  
   Рёв раненого Сторига разносится между гор.
  
   Сториг: Где ты, ссыкливая шкура?! Где ты?! Даже ящер ввязался в драку, а ты всё лижешь себе зад?!
  
   Вивек хохочет на обрыве.
  
   Вивек: Какой в нём дух! Кто не пошёл бы за ним? Ну, где она теперь?
   Кассир: Огромный сенче мчит Нагею вокруг её людей. Она зовёт их в битву.
   Вивек: Да! Да! Нагея наша! Лучники, десять шагов назад -- и берегитесь трещин! Дом Телванни, плотина!
  
   Под Реманом и потентатом беспокойно всхрапывают и переступают ногами лошади, встревоженные чем-то, ясным только для них.
  
   Реман, лихорадочно: Если Улакт сомнёт Бриндизи-Дорума, то сможет атаковать Вивека с фланга. Где же он? Я ничего не вижу за проклятой рощей. Мы побеждаем, потентат?
   Версидью-Шайе: Роща скрывает лилмотца и от меня, мой император. Однако обрыв сполз в нескольких местах от криков Сторига. Это хорошая возможность взобраться наверх по осыпям. Передние ряды фаррунцев уже преодолели русло. Под обстрелом, почти безвредным под этим углом, они сдвигают вместе обломки камня и бросают фашины, начиная подъём. Воинство Нагеи дышит им в спину и прорывается в обход к обрыву, растягиваясь вдоль него. Её огромные тигроподобные воины вспрыгивают на склон, ища, где могут вскарабкаться наверх.
  
   От крутого склона обрыва, почти по всей длине разом, отделяется целый пласт. Это расколотая криками короля порода, которую больше не удерживает телекинез. Гора глубоко и низко вздыхает; весь пласт рассыпается, и под страшным обвалом, в обломках скал, в клубах пыли и каменной крошке исчезают передние ряды штурмующих. Крики массы умирающих, изувеченных, перепуганных и раненых людей истязают слух.
   Реман в ужасе припадает к шее лошади, которая пляшет под ним; оруженосцы, сами охваченные страхом, едва удерживают её под уздцы.
  
   Версидью-Шайе: Я больше... больше не слышу Сторига, мой император.
   Реман, словно во сне: Хаджиты не бегут? Мы ещё можем... Кровь Мары, ох!.. Что за вспышка на западе? Почему у меня под ногами дрожит земля?
  
   На гобелене изображена дамба, в угоду композиции расположенная прямо возле обрыва; её разлетающиеся, как от взрыва, обломки подсвечены магической аурой, и бешеный, летящий по большой дуге поток вырывается между ними вспененной лавиной.
  
   Крохотные воины имперских армий внизу повернули лица в его сторону и вскинули руки, словно надеясь защитить себя от неизбежной смерти. За их спинами русло реки, будто легион -- копьями, щетинится наклонными заострёнными кольями.
  
   Грохот реки почти перекрывает крики людей, гибнущих в бурном потоке, который ломает их, сшибает и, крутя, несёт прямо на колья, целый лес кольев, ряд за рядом под углом вкопанных данмерами в дно Приая ниже по течению. Сквозь этот понемногу угасающий шум слышен ритмичный гул, становящийся всё более ясным, пока, наконец, не превращается в слова:
  
   КРИК СОТЕН: Вивек! Вивек! Алтадон данмери!..
  
  
   ***
   Среди деревьев рощи герцог Бриндизи-Дорум и его ближние воины склоняют колено перед приближающимся к ним во главе войск Вивеком, рядом с которым парит один из телекинетиков Телванни.
  
   Вивек: Бриндизи-Дорум, встань и поторопись. Вчера ты бахвалился, что подашь мне Ремана на блюде.
   Бриндизи-Дорум, поднимаясь сам, но не поднимая взгляда: Лорд Вивек, Киродиил разбит. Прошу тебя, дай нам отпраздновать победу.
   Вивек: Ты не пойдёшь со мной преследовать имперцев? Что происходит? Неужели ты так перегружен добычей? Говори.
   Бриндизи-Дорум: А. Рабов мы захватили меньше, чем могли бы -- звери Лилмота не жалели жизней -- а потому мои юнцы рванули вброд, чтобы пленить уцелевших фаррунцев и взять за них выкуп. Но берега Приая сильно размыло, и с полтора десятка всадников канули в реку, а другие увязли в грязи по обеим сторонам.
   Вивек: Увязли в грязи?
   Бриндизи-Дорум: Да, бог-король.
   Вивек: В грязи?
   Бриндизи-Дорум: Здесь теперь настоящие топи. Мы вызволяем остолопов, но большинство гуаров придётся бросить. Те же, кто отправился искать переправу ниже по течению, наткнулись на останки имперских войск, и не все...
   Вивек: Говори.
   Бриндизи-Дорум: Не все сочли, что верх над врагами одержан лучшим образом.
   Вивек: Что было сказано?
   Бриндизи-Дорум: Лорд Вивек...
   Вивек: Горячка после боя, герцог. Я не спрошу имён.
   Бриндизи-Дорум: Одни говорили, что в реке утонули несколько состояний, другие -- что они учились владеть копьями, а не кольями... Двое Отцов Дома с воинами без слов ушли в свои земли... Кровь шумела у меня в голове, я не вспомню всего. Лорд Вивек, я смогу собрать не больше четверти всадников.
   Вивек: Собери их. -- Телваннийцу: -- Реман поджёг обозы, снялся с места и с каждой минутой всё дальше. Медлить нельзя, нам нужен брод.
  
   Пластины доспеха телекинетика слегка пощёлкивают. Он втягивает обнажённые руки внутрь панциря.
  
   Телванниец: Сделано достаточно. Реман Третий Киродиил потерял три армии из четырёх, и будет вынужден бежать в свою башню. Крики ледяного короля истощили нас, а у Индорила осталось мало копий. Время для короткого броска упущено, а чтобы идти вглубь империи, у нас нет ни достаточных войск, ни достаточных запасов. Бог Вивек, мы не видим никакого смысла в преследовании легиона.
  
   Вивек горько смеётся, закрыв ладонью глаза.
  
   Бриндизи-Дорум: Лорд Вивек?
   Вивек, обрывая смех: Грязь. Грязь, которую я когда-то так хорошо знал и о которой должен был всегда помнить, схватила меня за пятки!.. О, Айем, я ещё чувствую твой поцелуй. Как совершенный воин посмотрит в твои глаза?
  
   Мгновение помедлив, он поднимается в воздух на полтора человеческих роста и с прекраснейшей улыбкой обращается к своим войскам.
  
   Вивек, так, что его слышат все: Реман разбит! Ликуйте! Сегодня мы одержали великую победу!
  
  
  
   ПОТЕРЯВШИЙСЯ В ТРОСТНИКАХ
  
   Я вижу реку, красную от крови. На кольях, вкопанных в её дно, висят, как сломанные куклы, искалеченные люди Ремана. По пояс в воде, между кольев бредёт Мирамор. Он обирает трупы -- без жадности, словно в каком-то трансе. Его лицо не выражает никаких эмоций даже когда он здесь же, между кольев, видит стоящего в воде Вивека.
  
   Вивек, окликнув его: Ты знаешь, кто я, Мирамор?
   Мирамор: Знаю, демон. Только посмотри, что ты натворил.
   Вивек: Ты обираешь тела соратников.
   Мирамор: Да. Мне-то деньги пригодятся.
   Вивек: Разве их семьям не нужно есть?
   Мирамор, равнодушно отправляя в сторону Вивека плевок: Как ты заботишься о тех, кого развесил помирать на кольях.
   Вивек: Мы враги.
   Мирамор: На такие-то песни и Реман горазд. Когда б вы оба сдохли!..
  
   Одно из тел, пронзённое кольями, конвульсивно шевелится.
  
   Мирамор: Бедолага.
  
   Он берётся за шлем умирающего и одним резким движением сворачивает тому шею.
  
   Мирамор: Зверолюд. А ведь не так давно мы их давили... Да скамп вонючий с этим всем. Подумаешь минуту, так рехнёшься. -- Трясёт головой. -- Нельзя думать, нельзя. Нельзя останавливаться. Один поход, другой. Руби, режь, коли. Когда надо, копьём, а под крышей пригодится меч. Солдат ли, девка, старуха ли со щенком -- всё едино, если приказ... Центурион-то знает. Он сам из нас, и с нами заодно, что бы мы там ни сотворили. Там всё дозволено. Нельзя по-другому. Умрёшь. -- Вивеку: -- Видел? Это тебе не фокусы с рекой, демон. Я всегда на них смотрю, на тех, кого убиваю. Я их вижу. Иногда даже глаза. Это важно. Единственный хороший момент -- только так понимаешь, что выжил... Когда б и ты, и Реман оба сдохли!..
  
   Обирает мёртвого аргонианина.
  
   Вивек: И что тогда?
   Мирамор: А? Как тут скажешь... Однажды встретил на рынке ветерана, с которым вместе воевал. Рядом дурёха трётся сдобная, а он покупает ей амулет -- стекляшечку... Увидел меня. И я-то знаю: это всё притворство. Он не тот человек, каким кажется -- он что-то другое. И он про меня знает. Страшно, демон.
  
   Переходит к следующему телу, шлем и часть доспеха с которого сорвала река.
  
   Мирамор: Один из нордов Сторига. Далеко же его смыло... -- Обшаривает норда. -- Кинжал! Вот это пригодится, сталь что надо... Я в арьегарде оказался в этот раз. Был даже рад, хоть и умаялся тащиться по дерьму передовых. Пусть, думал, зверолюди попотеют, когда дойдёт до боя, а там, глядишь, и я дорежу мразь. Ломило всё внутри, так ждал. А теперь они вон как орут над обрывом. Празднуют, дреморьи выродки. Понимаю. А я вот что делаю. -- Хохочет. Сжимает зубы. -- Что ж ты за бойню тут устроил! Презираю таких. Смотрел, как речка делает твою работу? Трусливая крыса. Как ты знаешь, что жив, раз убиваешь вот так?
   Вивек: Когда-то я был смертным. Но и тогда воевал.
   Мирамор с интересом: Ты? Ты был близко? Смотрел им в глаза, врагам?
   Вивек: Мне приходилось.
   Мирамор, разочарованно: Нет. Нет. Ты благородный, другая кость. У вас всё игры. Вас с пелёнок учат убивать. А я учился убивать овец. Представь, что они овцы, сказал центурион. Я смекнул и хорошо работал, как следует. Нельзя по-другому. Умрёшь. Как это ты стал богом?
   Вивек: Я был должен.
   Мирамор, с интересом: Должен?
   Вивек: Чтоб мой народ был в безопасности.
   Мирамор, разочарованно: Ну и обделался же ты. Я родился, была эта война. Помру, она всё ещё будет.
   Вивек: Ты прав, я обделался, и, видно, по уши... -- Смотрит на мёртвых. -- Войны наших Домов -- спорт вельмож, где вытоптанное поле или убитый ремесленник -- глупая растрата, никому не делающая чести. Но со вчерашнего вечера до глубокой ночи мои люди затачивали эти колья. -- Пауза. -- Данмерет празднует победу, но праздник короток. Не за горами день, когда нам снова придётся сражаться.
   Мирамор: Хоть бы вы сдохли, ты и Реман.
   Вивек: Мне нет прощения?
   Мирамор: Ещё бы.
   Вивек: Победи меня.
   Мирамор, глядя на него: Хорошая шутка, демон.
   Вивек: Нет, я не о победе в поединке. Мирамор, то, что я скажу тебе, я говорю против охоты -- ведь ты окажешь мне великую услугу, -- но однажды я решил, что удел смертного не должен зависеть от богов. Не становись опять чужим оружием. Взгляни: я устроил всё это, я один, и я говорю тебе: ты ещё можешь по-настоящему быть тем, кто делит тёплый хлеб между детьми в своём доме.
   Мирамор: Что это ты загундел, как капеллан?
   Вивек: Я был рядом с тобой, когда ты, отстав от арьегарда, прятался в тростниках. Ты ещё можешь вернуться. Я, Вивек, сделаю это для тебя.
  
   Мирамор медленно качает головой.
  
   Мирамор: Этот путь потерян, демон. Я шёл в тростниках. Вода вдруг схлынула, и всё застыло. Небо свалилось на меня без звука. Нельзя останавливаться, никогда. Но я остановился. Из тростника я смотрел на красную воду, на колья и на мертвецов. Я их отчётливо видел: красную воду, колья и трупы. -- Пауза. -- Я больше видел. Легионы, шедшие маршем по безвестным землям, глотающим их один ряд за другим; людей, оставленных умереть во имя императора, который их-то имён и не слыхал никогда. Сотни и сотни погибших не за свой край, не за свой дом, не за своё родство поднялись из земли, вязкой от крови, и звали меня. Увенчанные мясники возводили замки из их костей и сгнившей плоти -- и сами гнили под своими купеческими коронами. Если император и впрямь, как говорят, защитник веры, а Империя -- исполнение божественного провидения в этом мире, тогда, говорю тебе верно, князья Обливиона всего-то заигравшиеся дети. Вот что открылось мне в тростниках. -- Пауза. -- До тебя мне не добраться, демон. Но дело своё я знаю.
   Вивек: Куда же ты теперь пойдёшь?
   Мирамор: Для начала вниз по реке -- где-то эта вода снова станет прозрачной. Денег до Чернотопья мне теперь хватит. А там я посмотрю Реману прямо в глаза.
   Вивек: Война, которую ты видел, бесконечна, Мирамор. Её ты так не остановишь.
   Мирамор: Пусть, пусть. Зато передам привет вот от них. -- Указывает на трупы. -- Не всё же нам висеть на кольях? Когда-то и ваш черёд. Уйди с дороги, демон. Не мешай.
  
  
   ***
   На гобелене пересекаются две дуги -- малые части огромных окружностей; в центре похожей на глаз фигуры, образованной их пересечением, серебрится подобный зрачку Нирн, заключённый в планы аэдра и даэдра, окружённые Этериусом.
  
   ВИВЕК:
   Началом мира, который зовётся Ареной, была война богов. Сражаясь друг с другом, две изначальные сущности, которые ты знаешь как Вечный Невыразимый Свет и Разрушительное Неописуемое Действие, творили оружие в надежде одержать окончательную победу. Тем самым они и положили начало всем вещам.
   Таким оружием богов, как я сказал, были все эт'Ада. Таким оружием были созданные ими артефакты, как Бритва, или Кольцо Ветра, или Умбра. Таким оружием были и смертные -- а также всё то, что они создали в свою очередь.
   Взгляни на мир, как я, и ты увидишь поле боя, давным-давно покинутое, но усеянное забытыми, брошенными или потерянными вещами, которые всё ещё продолжают сражаться, уничтожая друг друга. Лишённые руководства и приказов, они преследуют всё ту же цель, с которой были созданы -- и которая на самом деле утратила всякий смысл.
   Трагично, что хотя их бесконечное сражение служит иллюзии, сами эти вещи остаются настоящими.
   Чтобы увидеть это, недостаточно просто стать богом, то есть, обрести бессмертие.
   Я, Вивек, тоже был оружием.
   Ты знаешь, что это значит: до самой своей смерти я жаждал победы. Я и вправду отчаянно хотел победить.
  
  
   ***
   Императрица смотрит на вытканную сцену, где Мирамор и Вивек стоят в окрасившейся кровью воде между убитыми.
  
   Тавия: Нибенийцы похожи на рассольный овечий сыр -- такие же белые, слезливые, мягкие и так же легко крошатся. Но только не этот кусок -- не Мирамор, дорогуша. Видишь: этим самым кинжалом, снятым с трупа, он перережет горло императору. Твоё время вышло. Больше в тебе нет нужды -- и больше я не позволю тебе вмешиваться. Хотел узнать, чем кончится война? Уйди теперь, хлебнув победы под Бодрумом, и понимая, что она лишь предвестие краха.
   Вивек: Так Мирамор убьёт Ремана?
   Тавия: Не сомневайся.
   Вивек, указав на складки гобелена на полу: Я помню женщину, редгардку, сестру императорской любовницы. Тавия, она убьёт Ремана?
   Тавия, мгновение поколебавшись: Я не промахнусь.
   Вивек: Поэт предчувствует рифмы. Императрица, твоя месть будет бедой тебе.
   Тавия, с кривой улыбкой: Стань эти слова костью в твоём горле! Коварство в помыслах и ложь на устах -- дай тебе волю, и ты заговоришь до потери рассудка даже старейших духов!
   Вивек, становясь на колено: Не только ради Вивека я просил отступиться.
   Тавия: Ох, милый! Как бы мне не зарыдать. -- Слегка склонившись к Вивеку, она кладёт ладонь на его щёку и говорит, взгляд во взгляд: -- Мы все отравлены властью. Она -- сама наша суть, или так въелась в нас, что стала ею. Мы готовы лгать себе, раз за разом оправдывая чужие страдания, лишь бы мир казался нам справедливым -- а между тем ни на минуту не перестаём поедать друг друга. Мать говорит дочери: мучайся, как я мучилась; отец говорит сыну: стань мной, чтобы я жил через тебя. Самые сочные куски достаются могущественным -- а потому нет и не будет ни императора, ни бога, который остановил бы бесконечный взаимный каннибализм. Кто не наступит на упавшего? Сын нетчимена, все мы -- короли насилия. Не сомневаясь, ты бы отнял у меня саму надежду на возмездие -- как и у каждого, кого вы обрекаете терять, терять последнее, само дыхание и жизнь, -- но сейчас ты в моих руках. Именами всех, от кого требуют покорности под ножом, я изгоняю тебя. Исчезни, бог руин!
   Вивек: Императрица, Вивек убьёт Ремана.
  
   Со щелчком он как бы складывается внутрь себя и исчезает.
   Тавия лихорадочно проводит ладонями по месту, где только что стоял бог, как будто ища, нет ли здесь подвоха.
  
   Тавия: Лжец. Лорханнит. Тысячекратно лжец. -- Подскакивает и зовёт. -- Зуук!.. Зуук, дай мне свечу.
  
   В комнату входит гвардеец Зуук. Он подаёт Тавии свечу в латунном подсвечнике; огонёк отражается в серебристой коже котринги. Взяв свечу в правую руку, левой Тавия хватает Зуука за кисть и тянет его за собой к гобелену.
  
   Тавия, указывая на фигурку Мирамора, глухо: Зуук, взгляни на него. Ты встретишь его в таверне. Ты направишь его руку!..
  
   Она сжимает кисть гвардейца, и тот почтительно прикасается губами к перстням на её пальцах. При помощи свечи Тавия прижигает фигуру Вивека рядом с Мирамором, так что на её месте остаётся только чёрное пятно. Затем, найдя в ворохе складок гобелена сцену, где Вивек принимает облик барда -- две фигуры в одинаковой одежде, соприкасаясь пальцами, стоят рядом, вполоборота к зрителю -- императрица выжигает Вивека и на ней.
  
   Тавия: Твоя поэма? -- Она фыркает с яростью и презрением и вдавливает свечу в выжженное пятно, гася пламя; на повреждённой ткани выступают слезинки горячего воска.
  
   Конец первой части.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"