Этика и эстетика шествуют бок обок. Мы называем поступок прекрасным, а произведение аморальным. По мысли Соловьева, добро нуждается в красоте, которая есть воплощение добра и истины. По Канту, суждение о прекрасном публично, но формально, значит, равнодушно к добру; и судит без понятия, значит безразлично истине.
Свою статью о смысле искусства Владимир начинает словами:
"Дерево, прекрасно растущее в природе, и оно же, прекрасно написанное на полотне, производят однородное эстетическое впечатление, подлежат одинаковой эстетической оценке, недаром и слово для ее выражения потребляется в обоих случаях одно и то же".
Безапелляционная энергия этого высказывания заставляет предполагать, что Соловьев старается убедить самого себя в названном тождестве. Нас эта полемическая сила не убеждает. Отчего же?
Прежде оттого, что прекрасный рост дерева оценивает ботаник или лесозаготовитель. Да, он использует слово "прекрасный", но - в общем смысле совершенства, а вовсе не в русле эстетического переживания.
Затем оттого, что созерцатель живых картин природы тогда только получает впечатление сходное с восприятием живописного полотна, когда имеет уже навык рассматривания произведений искусства, - каковой навык он переносит и на рассматривание ландшафта.
У имярека, не получившего пред тем эстетическое воспитание в рамках искусства, едва ли совпадут указанные Соловьевым впечатления. Можно ли назвать эстетическим переживание путника, ищущего сени, при виде дерева, стоящего в поле? Думается, его переживание будет сложнее, - хотя в составе этого переживания найдется место и досужему любованию красотами природы, которое даст свой вклад в общий эмоциональный подъем. Возможно, он даже употребит слово "прекрасный" в разговоре с попутчиком, но, скорее, в словосочетании "прекрасный денек", чем в плане эстетической оценки.
Зачем вообще понадобилось Владимиру отождествлять сказанные впечатления? Не для того ли, чтобы утверждать, будто искусство обязано своим существованием природе, в плане общего тезиса о первичности природного человека, против культурного?
Надеюсь, мы выясним это в ходе дальнейшего знакомства со статьей. Владимир пишет:
"....Зачем это удвоение красоты? Не детская ли забава - повторять на картине то, что уже имеет прекрасное существование в природе?"
"... Эстетическая связь искусства и природы гораздо глубже и значительнее. Поистине она состоит не в повторении, а в продолжении того художественного дела, которое начато природой".
Очень странно слышать такие слова от религиозного философа. Он должен бы сказать - если есть красота в природе, то потому лишь, что природа есть прекрасное Творение Божье. А у Владимира получается, что сама Природа есть художник, коль скоро делает "художественное дело".
И что же творит этот художник? Неужто человека?! Представьте, так и есть. Владимир пишет далее:
"Результат природного процесса есть человек (....) как самое прекрасное (....) природное существо".
Хочется спросить, а жирафа разве не прекрасна? Природа сотворила множество существ, и все они прекрасны. Все мы любуемся животными, - той же кошкой! Однако человек прекрасен совсем иначе, чем жирафа. Потому о нем и говорится, что он есть творение Божие. Кто доказал, что природный процесс вылепил человека? В лучшем случае результатом явилась обезьяна - тоже прекрасное существо, но не человек!
Иначе как объяснить, что по словам того же Соловьева "человек сам становится из результата деятелем мирового процесса"? Что ж тогда другие результаты - пингвины, например, - не становятся мировыми деятелями?
Видимо потому, что, по мысли Соловьева, природа творила бессознательно, и только в человека Природа осознала себя, и из спонтанно растущего Древа Жизни превратилась в Миросозидателя. Процесс превратился в дело, как продолжение, и агент его - человек.
"Но почему же, могут спросить, весь мировой процесс, начатый природой и продолжаемый человеком, представляется нам именно с эстетической стороны, как разрешение какой-то художественной задачи?"
Да потому, говорит Соловьев, "что красота есть воплощение в чувственных формах того самого идеального содержания, которое до такого воплощения называется добром и истиною".
Таким образом, красота человека есть продолжение красоты дерева. Только человек красив не кроной широколистной, а своими поступками. И, тем менее возможно оторвать нравственную красоту от физической красоты, от красоты природы. Ведь "добро и истина" не воплотившиеся в красоте суть неорганичные (неживые) умственные конструкты. Здесь мы должны, видимо, ясно отличать красивого человека от правильного, Обломова от Штольца....
Владимир пишет:
"...Можно ли говорить о торжестве добра, когда на самых идеальных нравственных началах устроенное общество может сейчас же погибнуть вследствие какого-нибудь геологического или астрономического переворота? Безусловное отчуждение нравственного начала от материального бытия пагубно никак не для последнего, а для первого. Самое существование нравственного порядка в мире предполагает связь его с порядком материальным, некоторую координацию между ними".
Как видим, порядки координируются. Но для красоты недостаточно координации. Красота - это больше чем подчинение духу, это воплощение; больше чем порядок, это жизнь.
В этой перспективе следует воспринять следующее вопрошание Соловьева.
"Если так, то не следует ли искать этой связи (нравственного и материального порядков) помимо всякой эстетики, в прямом владычестве разума человеческого над слепыми силами природы, и безусловном господстве духа над веществом?".
По д этим "прямым владычеством разума" Владимир понимает науку:
"...когда благодаря успехам прикладных наук мы победим (...) не только пространство и время, но и самую смерть, тогда существование нравственной жизни в мире (на основе материальной) будет окончательно обеспечено, без всякого, однако, отношения к эстетическому интересу, так что и тогда останется в силе заявление, что добро не нуждается в красоте".
Ясно. Что Соловьев с таким заявлением не согласен. Он пишет:
"Если нравственный порядок для своей прочностидолжен опираться на материальную природу как на среду и средство своего существования, то для своей полноты и совершенства он должен включать в себя материальную основу бытия как самостоятельную часть этического действия, которое здесь превращается в эстетическое, ибо вещественное бытие может быть введено в нравственный порядок только чрез свое просветление, одухотворение, т.е. только в форме красоты. Итак, красота нужна для исполнения добра в материальном мире...".
Мы не бесплотные духи - говорит Соловьев - наши поступки не только идеальны, но и телесны; поэтому нравственный поступок должен быть не только добрым, но и красивым. Но почему "материальное" должно быть "самостоятельной частью этического действия", непонятно. Может быть, Соловьев следует здесь Кантову разделению логического и эстетического?
Природа, однако, красива до всякого нравственного порядка, в связи с чем Соловьев вопрошает: "Не совершено ли уже помимо нас это дело всемирного просветления? Природная красота уже облекла мир своим лучезарным покрывалом.... Не должно ли наше искусство заботиться только о том, чтобы облечь в красоту одни человеческие отношения, воплотить в ощутительных образах истинный смысл человеческой жизни?".
И отвечает - нет! Перекликаясь с известным русским философом Федоровым, Соловьев призывает к преображению природы искусством, потому что
"в природе темные силы только побеждены, а не убеждены всемирным смыслом, самая эта победа есть поверхностная и неполная, и красота природы есть именно только покрывало, наброшенное на злую жизнь, а не преображение этой жизни. Поэтому-то человек с его разумным сознанием должен быть не только целью природного процесса, но и средством для обратного, более глубокого и полного воздействия на природу со стороны идеального начала".
Нетрудно усмотреть в этом деятельную эстетику русского конструктивизма, представители которого вдохновлялись, в том числе, и философией Соловьева.
Наряду с красотой в природе наблюдается безобразие: это смерть во всех видах. И безобразие это обязано своим существованием "дурному началу", которое в человеке существует как нравственное зло. Вот что пишет Владимир:
"Если в неорганическом веществе дурное начало действует только как тяжесть и косность, то в мире органическом оно проявляется уже как смерть и разложение, а в человеке оно (...) выражает еще и свою глубочайшую сущность как нравственное зло".
Соловьев, вместе с Федоровым, находит возможным победить это зло не только в области морали, но во всей полноте бытия: "Но тут же и возможность окончательного над ним торжества и совершенного воплощения этого торжества в красоте нетленной и вечной".
Обоснованием этой возможности служит Соловьеву оправдание плоти. Опровергая классическую парадигму Нового Времени, он говорит:
"Весьма распространен ныне возобновленный старый взгляд, отождествляющий нравственное зло с темною, бессознательною жизнью физическою (плотскою), и нравственное добро - с разумным светом сознания, развивающимся в человеке. Что свет разума сам по себе добро, это несомненно; но нельзя назвать злом и свет физический. Значение того и другого в их соответственных сферах одинаково".
Соловьев полагает, что "всемирная идея (положительное всеединство, жизнь всех друг для друга в одном) реализуется только отраженно". Поэтому "свет разума не может ограничиться одним познанием, а должен осознанный смысл жизни художественно воплощать в новой, более ему соответствующей действительности".
Для этого недостаточно только знания. Следовательно, недостаточно одной науки и ученых для строительства совершенного мира. Нужно искусство, нужны художники!
Владимир пишет: "Разумеется, прежде чем это делать, прежде чем творить в красоте или претворять неидеальную действительность в идеальную, нужно знать различие между ними, - знать не только в отвлеченной рефлексии, но прежде всего в непосредственном чувстве, присущем художнику".
Вот вам идейные истоки русского авангарда!
На этом Владимир оканчивает первую часть статьи и переходит ко второй.
II
Здесь Владимир сводит в единой парадигме красоту добро и истину (соттветственно, безобразие, зло и ложь), раскрывая их единообразно как "то или иное отношение частных элементов мира друг к другу и к целому". Он пишет:
"Всякое зло может быть сведено к нарушению взаимной солидарности и равновесия частей и целого; и к тому же, в сущности, сводится всякая ложь и всякое безобразие. Когда частный или единичный элемент утверждает себя в своей особенности, стремясь исключить или подавить чужое бытие, когда частные или единичные элементы порознь или вместе хотят стать на место целого, исключают и отрицают его самостоятельное единство, а чрез то и общую связь между собою и когда, наоборот, во имя единства теснится и упраздняется свобода частного бытия, - все это: и исключительное самоутверждение (эгоизм), и анархический партикуляризм, и деспотическое объединение мы должны признать злом. Но, то же самое, перенесенное из практической сферы в теоретическую, есть ложь. Ложью называем мы такую мысль, которая берет исключительно одну какую-нибудь из частных сторон бытия и во имя ее отрицает все прочие; ложью называем мы и такое умственное состояние, которое дает место лишь неопределенной совокупности частных эмпирических положений, отрицая общий смысл или разумное единство вселенной; наконец, ложью должны мы признать отвлеченный монизм или пантеизм, отрицающий всякое частное существование во имя принципа безусловного единства. И те же самые существенные признаки, которыми определяется зло в сфере нравственной и ложь в сфере умственной, они же определяют безобразие в сфере эстетической. Безобразно всё, в чем одна часть безмерно разрастается и преобладает над другими, в чем нет единства и цельности и, наконец, в чем нет свободного разнообразия. Анархическая множественность так же противна добру, истине и красоте, как и мертвое подавляющее единство".
"Достойное, идеальное бытие требует одинакового простора для целого и для частей (...), чтобы все частные элементы находили себя друг в друге и в целом, каждое полагало себя в другом и другое в себе, ощущало в своей частности единство целого и в целом свою частность, - одним словом, абсолютная солидарность всего существующего".
И вот мы имеем, наконец, определение Красоты, с большой буквы:
"Полное чувственное осуществление этой всеобщей солидарности или положительного всеединства - совершенная красота...".
Красота не отдельного предмета, не отдельного поступка, а всей жизни в целом, - как в физической, так и в духовной ее части. Поскольку Красота эта есть "не отражение только идеи от материи, а действительное ее присутствие в материи". Оно "предполагает, прежде всего, глубочайшее и теснейшее взаимодействие между внутренним или духовным и внешним или вещественным бытием". Потому что
"Идеальное содержание, остающееся только внутреннею принадлежностью духа, его воли и мысли, лишено красоты, а отсутствие красоты есть бессилие идеи".
Сама природа не смогла осуществиться в совершенной красоте. "Недаром же она путем великих трудов и усилий, страшных катастроф и безобразных, но необходимых для окончательной цели порождений поднялась из этой нашей области в сферу сознательной жизни человеческой. Задача, не исполнимая средствами физической жизни, должна быть исполнима средствами человеческого творчества".
"Отсюда троякая задача искусства вообще: 1) прямая объективация тех глубочайших внутренних определений и качеств живой идеи, которые не могут быть выражены природой; 2) одухотворение природной красоты и чрез это 3) увековечение ее индивидуальных явлений".
Мы воспринимаем все это как манифест сотворения нового мира, в котором все должно быть прекрасно: и душа, и тело, и поступки, и мысли, и материальная среда обитания. Исторически этот манифест состоялся в русской революции, в искусстве русского авангарда, стремившегося стать жизнью.
Соловьев, впрочем, не дошел здесь до логического конца. Остановившись на полдороге, он лишает искусство непосредственного созидания новой жизни, оставляя за ним лишь пророчество такового созидания.
"Понимаемое таким образом искусство перестает быть пустою забавою и становится делом важным и назидательным, но отнюдь не в смысле дидактической проповеди, а лишь в смысле вдохновенного пророчества".
Отсюда, настоящее, или "действительное" искусство, по мнению Соловьева существует только в русле этого пророчества. Вот как определяет Владимир художественное произведение:
"Всякое ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления с точки зрения его окончательного состояния, или в свете будущего мира, есть художественное произведение".
Во времена Соловьева, русское искусство действительно было только пророчеством осуществления "всемирной идеи"; пророчеством, которому вскоре надлежало исполниться. Историческое исполнение его, в свою очередь предсказывает Владимир, завершая свое размышление об общем смысле искусства:
"Разумеется, это будущее развитие эстетического творчества зависит от общего хода истории, ибо художество вообще есть область воплощения идей, а не их первоначального зарождения и роста".
III
Свою статью о Красоте в Природе Владимир начинает напоминанием о смысле и задаче искусства, цитируя Федора Достоевского: "Красота спасет мир!".
Как она сделает это? Через сотворение новой прекрасной действительности. Теперь, несмотря на свою немощь, художник все же "производит некоторые новые предметы и состояния, некоторую новую прекрасную действительность, которой без него вовсе бы не было. Эта прекрасная действительность или эта осуществленная красота составляет лишь весьма незначительную и немощную часть всей нашей далеко не прекрасной действительности. В человеческой жизни художественная красота есть только символ лучшей надежды".
"Против этой-то недостаточности художественной красоты, против этого поверхностного ее характера и восстают противники чистого искусства. Они отвергают его не за то, что оно слишком возвышенно, а за то, что оно не довольно реально, т.е. не в состоянии овладеть всею нашею действительностью, преобразовать ее, сделать всецело прекрасною".
"Пускай сама красота неизменна; но объем и сила ее осуществления в виде прекрасной действительности имеют множество степеней, и нет никакого основания для мыслящего духа окончательно останавливаться на той ступени, которой мы успели достигнуть в настоящую историческую минуту, хотя бы эта минута и продолжалась уже тысячелетия".
С этим авангардным манифестом мы уже знакомы, и теперь нам интересно другое: определение красоты. И первое, что мы находим, это - "красота неизменна". Следовательно, это некая сущность. И далее Владимир объясняет, почему он обращается к Природе, чтобы ухватить эту сущность:
"Сущность красоты должна быть, прежде всего, понята в ее действительных наличных явлениях. Из двух областей прекрасных явлений, природы и искусства, мы начнем с той, которая шире по объему, проще по содержанию и естественно (в порядке бытия) предшествует другой. Эстетика природы даст нам необходимые основания для философии искусства".
И вот первые данные, которые Владимир получает из Природы:
"Из элементарных примеров (в числе прочего, сравнение пенья соловья и кошачьего концерта, А.Н.) уже явствует, что красота есть нечто формально-особенное, специфическое, от материальной основы явлений прямо не зависящее и на нее несводимое. Независимая от материальной подкладки предметов и явлений, красота не обусловлена также и их субъективною оценкою по той житейской пользе и той чувственной приятности, которую они могут нам доставлять. Что самые прекрасные предметы бывают совершенно бесполезны в смысле удовлетворения житейских нужд и что, наоборот, вещи наиболее полезные бывают вовсе некрасивы - это, конечно, не требует доказательства".
Похоже, здесь Соловьев практически буквально повторяет Канта, с его отделением красоты от объекта, от чувства приятного и от интереса, или полезности.
Сам Владимир, впрочем, не упоминает Канта, но отдает открытие бесполезности красоты древним эллинам, а возобновление понятия - Шопенгауэру:
"Это древнегреческое понятие о красоте как предмете бесстрастного, бескорыстного и безвольного созерцания, или, проще, как о чистой бесполезности, в недавнее время было возобновлено и распространено последним представителем великой германской философии". Имеется в виду Артур Шопенгауэр, в связи с философией которого Владимир вспоминает известное двустишие Гёте:
Die Sterne die begehrt man nicht:
Man freut sich ihrer Pracht.
Из сказанного должно быть ясно, что отрицательные определения красоты не могут удовлетворить Соловьева, ищущего воплощения всемирной идеи Всеединства. Он пишет:
"Как ни важно для мыслителя свойство безволия и бескорыстности, присущее всякой чисто эстетической оценке, но еще важнее и интереснее для него вопрос о собственной положительной сущности красоты; и недаром гениальный поэт к своему отрицательному указанию: die Sterne die begehrt man nicht - прибавил и положительное: man freut sich ihrer Pracht".
"В чем же, собственно, состоит эта Pracht во всяком прекрасном предмете - вот что главным образом должна решить философская эстетика".
Платон говорит, что это идея. Соловьев считает ответ Платона слишком общим. Он пишет:
"Намек, но только намек на истину находим мы в известном учении, по которому существенное содержание красоты составляют идеи (вечные типы вещей)".
Показав таким образом философско-эстетическую бесплодность метафизики, Соловьев возвращается к Природе: "оставляя в стороне отвлеченную метафизику, обратимся опять к действительным примерам прекрасного в природе"; и сравнивает между собою уголь и алмаз.
Приходя к выводу о том, что красота алмаза обусловлена светом, преломляемым в его гранях, Владимир пишет:
"Как бы кто ни философствовал о существе вещей, а равно и каких бы кто ни держался физических теорий об атомах, эфире и движении, для нашей эстетической задачи вполне достаточно той относительной и феноменальной противоположности, которая несомненно существует между светом и весомыми телами как таковыми. В этом смысле свет есть, во всяком случае, сверхматериальный, идеальный деятель. Итак, видя, что красота алмаза всецело зависит от просветления его вещества, задерживающего в себе и расчленяющего (развивающего) световые лучи, мы должны определить красоту как преображение материи чрез воплощение в ней другого, сверхматериального начала".
Несомненно, алмаз здесь служит лишь аналогической иллюстрацией к заранее сформулированной, заимствованной у богословия идеей красоты. Это красота святости, Христа, Мадонны, мучеников, etc.
"....Здесь идеальное начало овладевает вещественным фактом, воплощается в нем, и с своей стороны материальная стихия, воплощая в себе идеальное содержание, тем самым преображается и просветляется".
Одновременно, Соловьев признает это просветление естественным процессом природы:
"Красота есть действительный факт, произведение реальных естественных процессов, совершающихся в мире".
Это значит - Бог присутствует в Природе, и красота дает нам ощутить Его присутствие.
Свет такового Присутствия оттеняется тьмой, первозданным хаосом:
"...там, где свет и жизнь уже овладели материей, где всемирный смысл уже стал раскрывать свою внутреннюю полноту, там несдержанное проявление хаотического начала, снова разбивающего или подавляющего идеальную форму, естественно, должно производить резкое впечатление безобразия. И чем на высшей ступени мирового развития проявляется вновь обнаженность и неистовость материальной стихии, тем отвратительнее такие проявления".
"Тут-то и ясно, что красота в природе не есть выражения всякого содержания, а лишь содержания идеального, что она есть воплощение идеи".
"Определение красоты как идеи воплощенной первым своим словом (идея) устраняет тот взгляд, по которому красота может выражать всякое содержание, а вторым словом (воплощенная) исправляет и тот (еще более распространенный) взгляд, который хотя и требует для нее идеального содержания, но находит в красоте не действительное осуществление, а только видимость или призрак (Schein) идеи. В этом последнем воззрении прекрасное как субъективный психологический факт, т.е. ощущение красоты, ее явление или слияние в нашем духе, заслоняет собою саму красоту как объективную форму вещей в природе. Поистине же красота есть идея, действительно осуществляемая, воплощаемая в мире прежде человеческого духа, и это ее воплощение не менее реально и гораздо более значительно (в космогоническом смысле), нежели те материальные стихии, в которых она воплощается".
"Рассматриваемая преимущественно со стороны своей внутренней безусловности, как абсолютно желанное или изволяемое, идея есть добро; со стороны полноты обнимаемых ею частных определений, как мыслимое содержание для ума, идея есть истина; наконец, со стороны совершенства или законченности своего воплощения, как реально ощутимая в чувственном бытии, идея есть красота".
Как видим, по Соловьеву красота не может быть отделена от добра и истины. Значит, не может быть аморальной и лживой эстетики.
"Красота или воплощенная идея есть лучшая половина нашего реального мира, именно та его половина, которая не только существует, но и заслуживает существования".
"Безусловно говоря, достойно бытия только всесовершенное или абсолютное существо, вполне свободное от всяких ограничений и недостатков".
И это существо есть воплощение не любой идеи, но мировой идеи всеединства. Его воплощение есть весь мир в целом, притом мир совершенный, в котором осуществилось всеединство или царствие Божие.
С позиции воплощенного всеединства Соловьев и объясняет красоту Природы:
"Всеобъемлющее небо прекрасно, во-первых, как образ вселенского единства, как выражение спокойного торжества, вечной победы светлого начала над хаотическим смятением".
"Мировое всеединство и его физический выразитель - свет в своем собственном активном средоточии - солнце. Солнечный восход - образ деятельного торжества светлых сил. Отсюда особенная красота неба в эту минуту".
"Мировое всеединство и его выразитель, свет, в своем первоначальном расчленении на множественность самостоятельных средоточий, обнимаемых, однако, общею гармонией, - красота звездного неба". И так далее.
Однако небо - лишь первый акт Творения. "Вначале сотворил Бог небо...". Эстетика неотделима от последовательности актов Творения, подчиненных телеологии:
"Космический ум в явном противоборстве с первобытным хаосом и в тайном соглашении с раздираемою этим хаосом мировою душою или природою, которая все более и более поддается мысленным внушениям зиждительного начала, творит в ней и чрез нее сложное и великолепное тело нашей вселенной. Творение это есть процесс, имеющий две тесно между собою связанные цели, общую и особенную. Общая есть воплощение реальной идеи, т.е. света и жизни, в различных формах природной красоты; особенная же цель есть создание человека, т.е. той формы, которая вместе с наибольшею телесною красотою представляет и высшее внутреннее потенцирование света и жизни, называемое самосознанием".
Благодаря самосознанию, "человек уже не только участвует в действии космических начал, но способен знать цель этого действия и, следовательно, трудиться над ее достижением осмысленно и свободно".
Именно осознанность деяний человека лежит в основании отличия красоты искусства от красоты природы:
"Как человеческое самосознание относится к самочувствию животных, так красота в искусстве относится к природной красоте".
Но как все-таки? Ответ заключен в самом слове "искусство". Красота в природе творится как бы сама собою, а человек целенаправленно созидает ее.
Соловьев пишет:
"В мире животных общая космическая цель достигается при их собственном участии и содействии чрез возбуждение в них известных внутренних стремлений и чувств. (...) Человек уже не только участвует в действии космических начал, но способен знать цель этого действия и, следовательно, трудиться над ее достижением осмысленно и свободно".
На этом мы заканчиваем рассмотрение философской эстетики Владимира Соловьева.
