Моя мама - чудо. Сколько же нужно душевных сил, чтобы воспитать такую, как я. Не читать морали, а неуловимо формировать что-то во мне. Вот я сейчас порю горячку из-за разрыва с Алешкой, а она уже десять лет живет одна... Можно, конечно, возразить, что в двадцать лет любовь ощущается по-иному, потребность в ней является слишком острой и одиночество - слишком трагичным. А в сорок - отсутствие верной руки, мужчины, каменной стенки - это каково? Особенно на фоне замужних подруг... Я никогда не видела с маминой стороны ни горечи, ни зависти. Вот бы и мне от них избавиться!.. Мама для меня - образец Женщины. Сдержанной и ласковой, строгой и обаятельной. Многое из того, что привлекает ко мне внимание мужчин - мамино.
Я мало знаю о маминой молодости. Наверняка у нее было много поклонников (именно поклонников). Я иногда представляю маму ровесницей. Все говорят, что мы похожи... Я не рассказываю ей о себе (читай - "о любви", потому что в конечном счете рассказы восемнадцати-девятнадцатилетней девчонки к этому и сводятся). Просто я свято верю в то, что, когда будет совсем нестерпимо, именно она - мое последнее прибежище. Мама это знает и со своим необыкновенным тактом ничего не требует. Да и... зачем ей мои горести? Нет ничего больнее для матери, чем однажды услышать от родного чада: "А знаешь, мам, жизнь-то, она, оказывается, жестокая штука..."
Ну да ладно, отвлеклась. Я ведь села писать не об этом. Только что я приехала от Эдика.
В первое время после смерти Анжелки он кидался ко мне с порога, как маленький мальчик ко взрослой и опытной маме. Именно так я себя и чувствовала. К тому же мне было необходимо сознавать себя взрослой и сильной, а главное, дорогой и нужной. Я ведь догадывалась, что потеряю Максима, раньше или позже - неважно...
Обычно мы с ним садились за шашки. Наигравшись, в сотый раз перечитывали Джанни Родари и даже сами пытались сочинять (вслух, не записывая) "Приключения хромого котенка Цоппино". У нас есть несколько игр - дорожных, которые мы приберегаем на дорогу домой (Эдик провожает меня): "ассоциации", "угадай произведение" и "почему?" Как-нибудь напишу их правила, не сейчас, а то снова увлекусь.
Когда я позвонила в квартиру, мне (такого еще не бывало) открыли через секунду. На пороге стоял Эдик в отутюженном костюме, при галстуке, очевидно, только что вернулся с какого-то торжества.
- Ну, Эдик! Ну, ты даешь! - восхищенно обмерла я у порога.
Он действительно был красив. Темные, тщательно расчесанные волосы, густые, волнистые, моя слабость еще с дошкольных времен; (неотразимый костюм - само собой, не о нем пока речь), застенчивые серые глаза под длинными ресницами, подбородок выбрит просто идеально! Но главное - в его лице появилось что-то новое. В первые минуты я не могла сообразить, что именно, догадалась только потом, когда мы сели на кресла под торшер и он собирался начать какой-то волнительный и приятный разговор. Изменилась линия губ: чуть приподнялись уголки, выдавая постоянную внутреннюю улыбку. Он теребил пальцы и не решался заговорить. Я помогла ему.
- Ну, сударь, - строго начала я. - В чем причина такой разительной перемены в вашем облике?
Должно быть, этот менторский тон никак в его представлении не вязался с Лизой Неволиной, и он полминуты не мог ничего выговорить от смеха. Потом успокоился, поднял на меня серые лучистые глаза, трогательно улыбнулся и почти прошептал:
- Лиз... Ты знаешь, у меня появилась девушка...
- Эдик! - я даже вскочила с кресла. Он поднял голову и... это было удивительно... наши глаза сияли навстречу друг другу, каждый впитывал сияние другого, губы безотчетно улыбались, и мы пили счастье, пили глазами, его - серыми и моими - карими, пили наспех и захлебывались...
- Эдик, - я немного опомнилась. - Ну?.. Я вся внимание, мой Цоппиныч! (Так я зову его, когда мы откровенничаем.)
Да не покажется вам нескромной моя просьба. Эдик - один из немногих, кто знал мою печальную историю с Максимом. Я была поверенной его любви к Анжеле, и сейчас он просто умирал от желания поделиться со мной своей новой радостью.
Он бережно усадил меня в кресло, сам перебрался на пол, к моим ногам, приковав взгляд к моему лицу. Я знала, что он меня не видит, только чувствует мою улыбку, а видит он что-то свое... Это был один из самых счастливых моих вечеров. За окнами смеркалось, уютно светил торшер, мягко поблескивал хрусталь в шкафу, а я расположилась в удобном кресле, посреди светло-желтого круга, являясь как бы центром полутемной гостиной. У ног сидел Эдик и смотрел на меня и не на меня...
- Ты не поверишь, Лизок, но я знаю ее всего неделю. Еще в прошлую нашу встречу перед тобой сидел другой человек. Я встретил ее у Сережки... Она пришли с подругой, Танькой, рыжей такой, ну, еще замуж недавно вышла, я тебе говорил...
Я кивнула головой и сделала ласковый жест ладонью: продолжай! Рыжей Таньки я, хоть убей, не помнила, но к чему сейчас это выяснять?
- Танька в кресле перебирала кассеты, а она стояла у окна,.. Она обернулась мне навстречу - такая хрупкая, маленькая... Лиз, я понял, что это - моё, родное... Ты понимаешь?.. Понимаешь, Лиз?..
Я снова кивнула, но он даже не заметил и не остановился, продолжая взахлеб:
- Ее зовут Марина, Ма-ри-на... (он словно приласкал это имя, произнося его второй раз). Мы пили чай, потом я пошел провожать их с Татьяной... Татьяна вышла на своей остановке, а мы поехали дальше. Я проводил ее до дома, мы долго стояли... Помню, она посмотрела вверх и сказала: "Вон мое окошко... Смотри: раз, два, три, четвертый этаж, два не горят, оно третье..." Лиз, я... у меня до сих пор перед глазами этот светлый квадрат - ее окно - светлое, вокруг - сверху и снизу - черные... Мы виделись на неделе, ходили по набережной... (маленькая иголочка кольнула меня напоминанием о Максиме, но я вовремя вытащила ее за ушко, пока она не впилась больнее. Я снова улыбнулась и кивнула Эдику. Он ничего не замечал.)... Лиз... Она меня пригласила на день рожденья... Завтра... Я вот меряю костюм, решил тебе показаться...
- И замечательно сделал, - с необидной, очень ласковой насмешкой в голосе перебила я. - Только придется тебе погладить брюки: ты слишком необдуманно перебрался с кресла на ковер!
- Ой! - Эдик вскочил. Мы засмеялись...
На прощание Эдик взял меня за руку и сказал прерывающимся голосом:
- Лиза... спасибо... сестричка моя...
Честное слово, будь я постарше лет на десять, я бы не постеснялась его расцеловать!
А дома... Я и не знала, что я такая мелочная, такая эгоистка... Я никак не могу прогнать одну мерзкую мысль: "Вот и Эдику теперь будет не до тебя... Он-то счастлив, а ты одна осталась. И (дальше приползло взрослое словцо сердобольных кумушек) перспектив-то никаких..." Естественно, я тут же прикрикнула на этого скользкого головастика: "А ну, шлепай отсюда и не мешай радоваться! Эдик так долго этого ждал..."