Я не выбираю героев для моего "Дневника". Они вокруг меня. Хоть каждого бери и пиши.
____________
Один из любимых афоризмов Максима Валерьевича Случевского звучит так: "Самое большое зло совершается не мерзавцами, а просто слабыми людьми". Раз уж я решилась писать "Дневник", Максима я обойти не могу.
Это было год назад. На конференции молодых специалистов, регулярно проводимой в нашем институте. Меня попросили сделать доклад, очередь выступать была вторая или третья. Ну, я и отчиталась в положенные пятнадцать минут, села на свое место и достала субботний английский язык. Ведущий объявил имя: "Максим Случевский". Мне безотчетно понравилось это сочетание: так могли бы звать, скажем, киногероя или молодого, но уже популярного писателя. Аспирант, с кафедры зарубежной литературы, в этом году защищает кандидатскую. Внешне в нем не было ничего от знаменитости. Среднего роста, светловолосый, в общем, приятный (на мой восемнадцатилетний вкус) мужчина (не парень) лет примерно двадцати пяти. Честно признаюсь, доклад Максима я практически не слушала. Я могу сказать по этому поводу только то, что докладчик не слишком мешал мне вызубривать лондонские достопримечательности. Меня ударило подстрочное замечание Максима, случайно услышав которое, я позабыла the capital of England и слушала, не отрываясь глазами от странно посветлевшего лица Максима Случевского. Он сказал, что его любимая книга - "Очарованная душа" Роллана. Это и моя любимая книга... Что он говорил дальше, я едва ли облеку в слова, но у меня было ощущение, что все это - для меня, что я всю жизнь хотела услышать именно это... Не помню, выступал ли кто после него. Я сидела, уткнувшись глазами в бессмысленные английские слова, и думала о том, что банальное определение "родство душ" - это не романтические бредни.
Я поняла, что восхищаюсь этим человеком. Робко, издали... Как не вспомнить еще один (на сей раз - авторский) афоризм Максима: "Любить - это стремиться стать совершеннее на радость любимому"... Не знаю, полюбила ли я его ещё тогда, ещё во время его выступления, но достичь чего-то ради его уважения захотелось безмерно. Стало ужасно стыдно за свой докладик, оттого что его слышал Максим и, естественно, преспокойно пропустил мимо ушей. В его душе ничего не зажглось от меня, ничего не стронулось с привычной колеи...
Через несколько дней я столкнулась с Максимом (ах, нет, тогда еще с Максимом Валерьевичем) в вестибюле нашего корпуса института. В душещипательных романах часто пишут: "Кровь отхлынула от ее щек, она едва переводила дыхание..." А ведь это, оказывается, все правда...
- Девушка, простите, пожалуйста, - пробормотал он сконфуженно (как я теперь уже анализирую, в тот момент было не до анализа), - это не вы - Елизавета Неволина?
Меня поразило его лицо: растерянное, как у мальчишки; голубые глаза (он был без хамелеонов), такие детские, такие удивленные... Мне он запомнился стремительным и вдохновенным. А сейчас передо мной стоял не ученый (без пяти минут кандидат), а... школьник, десятиклассник.
- Да, - и я поспешно кивнула головой.
- Я хотел поговорить с вами... Меня заинтересовал ваш доклад... Видите ли, проще было найти вас через деканат, но это вышло бы не так, не то... Официально, что ли... И я решил сам... Вы... свободны сейчас?
- Да, - и я снова кивнула...
Все это врезалось мне в память, осталось, как на пленке... Мне будет горько писать о Максиме, горько и порою стыдно, но я должна. "Дневник" - мое искупление. Я должна стать выше своего прошлого, и потому не стану щадить ни себя, ни других.
____________
Мы сидели в парке и никак не могли наговориться. О том, что Максим - человек энциклопедических знаний, даже упоминать не стоит, не это поразило, хотя и это тоже. Меня словно ослепил его подход к вещам, оригинальность мышления, умение видеть неожиданное в привычном.
Если бы все случилось не так, как случилось, если бы он не растратил свой ум, свою глубину, если бы не разменялся на мелочи, он был бы,.. как бы это сказать... Рыцарем мысли, Рыцарем науки. Именно Рыцарем, именно с большой буквы. Я ведь не случайно привела высказывание о слабых людях...
А пока... мы чувствовали удивительное соприкосновение наших миров. Для меня это посильнее, чем соприкосновение рук. Он увлекал, захватывал, звал за собой... Ум исследователя и сердце поэта - какая это редкость, какое чудо!.. Но, кажется, я ударяюсь в обычные девчоночьи восторги...
Одно из самых потрясающих для меня открытий: тургеневские девушки - мои ровесницы, и в любви мы - сестры...
____________
- Вы особенная, такая чистая, такая хорошая...
- Я думал, что никогда вас не встречу... Сейчас уже нет таких, как вы...
- Все, кому я нужен, приходят ко мне, а все, кто мне нужен...
- Ты всегда была и будешь королевой. Может быть, потому, что в тебе так мало королевского...
"Ты создана для нежности и веры," - это начало его стихотворения.
Вот и все, что я сумела вспомнить дословно через полтора года... Как быстро все выветривается из головы... А я-то обещала себе, что всю жизнь буду помнить такое-то число, такой-то день недели, такие-то жест и фразу... Остается только общее впечатление, которое я не могу описать словами. Могу сыграть на пианино (да и то не каждый день, а только настроясь на твою си-минорную волну в одинокой пасмурной комнате).
Примерно через месяц после начала нашего знакомства Максим привел меня к себе домой. Он живет с матерью, деловой дамой лет под шестьдесят, с труднопроизносимым именем - Роза Георгиевна. Перечитала последнее предложение: ведь не написала ничего особенного, а все равно проскальзывает неприязнь к этой женщине.
Я ей сразу пришлась не по вкусу. Максим (наивный мой мальчик!) передавал мне некоторые ее слова: "Не жена тебе эта красавица, не жена. Заморочит тебе голову и бросит, если только сам вперед ее не одумаешься". Тогда мы с Максимом не то досадовали, не то смеялись. А теперь я припоминаю все эти фразочки и думаю: а ведь, в сущности, права-то оказалась она, а не мы...
Иногда она при мне (обычно во время чаепития) начинала расхваливать хозяйственные способности Олечки. Олечка - это дочь ее школьной подруги. Двадцать четыре года. Не замужем. Чем не кандидатура для сыночка?! Да и не в этом только дело. Я чувствовала по ее походке, по ее красноречивому осмотру моей внешности, что мое знакомство с Максимом - подрыв всех ее жизненных устоев.
"Не волнуйся, мамуля просто ревнует, - улыбался Максим. - Я ведь у нее единственный-неповторимый".
Ах, в первые месяцы моей первой любви все это были такие мелочи! Я видела его глаза, говорила с ним... Кстати, и все. Мы даже за руки не держались. И мне было этого достаточно. И ломать себе голову над симпатиями-антипатиями Розы Георгиевны меня совершенно не тянуло. Я просто перестала бывать у Максима.
______________________
Я не помню, как это началось. Ведь просто так, за один вечер, нельзя отказаться от любимого и, тем более, от своей любви. Кажется, с одной его фразы:
- Лиз, моя мама считает, что я порвал с тобой. Так что... (Он улыбнулся. Очевидно, собирался продолжить что-то вроде "опасаться больше нечего").
Он не хотел и боялся идти на конфликт с матерью. Он не хотел ничего менять, а мне впервые стало за него стыдно.
Я думала, что свободна от этой черты влюбленных - прощать и оправдывать недостатки любимого. Оказалось, что нет. Он боялся ссориться с мамой, а я боялась (пока боялась) ссориться с ним... Я была не лучше его, да! Я ведь решила никого не щадить в своих "Дневниках"...
Есть у меня еще один грех на совести: из-за Максима я пропустила "папин день". И кто-то там свыше наказал меня - и наказал через папу.
Так вот, почему - "папин день", и что это такое.
Я, кажется, говорила уже, что живем мы вдвоем с мамой. Уже десять лет папу я вижу раз в неделю-две. Они разошлись, когда я ходила в третий класс. Кстати, без кровавых драм и ссор, по взаимному согласию, что бывает не часто. Удивительные люди. Поняли, что преступно быть камнем на шее друг у друга и цепляться за старое.
Я, конечно, в свои девятнадцать немногое понимаю в жизни, и теперь, через столько лет, мне трудно задумываться, а что же чувствовали эти люди, мои родители?
Уход папы не стал для меня трагедией. Мамино объяснение, что "папа переезжает, папа будет жить в другой квартире и навещать Лизу", я приняла без всяких истерик. Ну, надо, значит, надо. Не мне вмешиваться в их, взрослые, проблемы. К тому же не навек ведь расстаемся, а будем встречаться! Только в первые вечера было непривычно видеть маму, одну, перед телевизором (она не очень-то любила этот "радиоактивный ящик") и почему-то страшно закрывать ночью дверь в свою комнату. Зато я по-детски радовалась походам в кафе и городской парк (обычно воскресным) вместе с папой.
Да, денег он нам с мамой платит достаточно, чтобы я спокойно училась и не искала, где можно подработать.
Выходит суховато, зато я, кажется, предельно четко обрисовала ситуацию.
_________________
Итак, я пропустила "папин день". Накануне вечером в телефон извиняющимся голосом (от которого самой стало противно) сказала, что никак не смогу, есть спешное дело. "Ну, спешное так спешное," - спокойно ответил папа. Он не обиделся. Но продолжать разговор с ним и как ни в чем не бывало трещать о своих институтских делах я не могла.
Мы шли по набережной. Не то дождь, не то снег противно повисал в воздухе, мокрыми кляксами приставая к одежде. Максим держал над нами мой красный зонт. Максиму было неудобно, зонт все время переезжал то ко мне, то к нему, мой рукав постоянно задевал его куртку. Но взять меня под руку (а так было бы удобнее всего) по нашему неписаному кодексу не разрешалось.
Максим говорил мне что-то о том, как ноябрь давит на него, почти физически давит, как бы подчиняет себе мысли и творчество. И стихи у него рождались какие-то... плачущие, монотонные, что ли. Я слушала и не слушала. Ах, не все ли равно, что он пытается мне объяснить, если я иду с ним рядом! Часто я проговаривала про себя его имя: "Максим. Случевский. Максим". Для меня в этом сочетании звуков есть что-то особенное, уютное, завораживающее...
Сзади нас окликнул веселый голос.
- Здравствуйте, молодые люди.
Я радостно и немного смущенно обернулась.
- Папа!
Кажется, в эту минуту (если не раньше, во время того злосчастного звонка) умный мой папа понял, что "спешное дело" есть именно этот молодой человек.
- Виталий Федорович. Максим, - представила я их.
- Ну, что, молодые люди, - широко улыбнулся папа. - Чем бродить но такой погоде, не лучше ли нам посидеть в кафе?
- Еще бы! - засмеялась я.
Мы сели за уютный столик с синей клетчатой скатертью. Где-то в подсознании кольнуло, что угощение заказал папа, а мой Максим даже не протестовал.
Я смотрела на них и - сравнивала. Папа казался мне удивительно настоящим, а Максим... как же он потерялся перед ним... Не смутился, не растерялся, а как-то весь потускнел... В связи с папиными тратами на угощение невольно пролезла противная мыслишка: папа обеспечил нас с мамой, а Максим живет в основном на зарплату Розы Георгиевны, от которой он, между прочим, скрывает наши встречи!..
____________________
Следующая неприятная заметочка относится примерно к середине января. В это время меня уже серьезно настораживало то, что в отношениях Максима с его мамой и со мной ничего не изменилось.
Я встретила их в универмаге, они шествовали парами: впереди - Роза Георгиевна с какой-то матроной, утонувшей в рыжих мехах, сзади - мой Максим с молодой полноватой женщиной. Я оторвалась от прилавка и следила глазами за этой четверкой. Вдруг матрона затрубила на пол-универмага: "Оленька, мы в отдел парфюмерии!" Несколько человек на нее оглянулись, очевидно, усмехнувшись про себя: тебе, мол, никакая парфюмерия уже не поможет. А я почувствовала, как ноги сами сделали шаг вперед: Оленька... Дочь подруги Розы... Та самая Оленька, которую... в жены...
Стыдно, да, унизительно, да! Но я издалека последовала за ними, чтобы еще раз, получше ее рассмотреть.
"Выше меня, ростом почти с Максима, полновата, - злорадно отмечала я, - интеллектом, кажется, не блещет, несмотря на свой каракуль..." На этом, в общем-то, мое злорадство и кончилось. Лицо довольно приятное, естественный румянец, небольшие карие глаза, очень мягкие и спокойные. Я знаю, что вот этой мягкости и этого спокойствия не хватает мне. И уж если совсем честно, я не так и осуждаю Розу Георгиевну за то, что она выбрала для сына такую жену...
Кстати, она меня увидела. Посмотрела, как победитель на побежденного врага, даже не столько высокомерно, сколько равнодушно. Очевидно, я больше не представляла для нее опасности.
Максим меня так и не заметил.
Если наши отношения представить линией, то получится в начале резкий скачок вверх - очарование, а потом все вниз, вниз, вниз.
Кажется, с середины февраля он стал от меня бегать. Я все еще убеждала себя: "Подожди, он меняется, ему трудно..." Он не появлялся четыре дня. На пятый я сама позвонила ему. Трубка дрожала в руке, сердце колотилось так, что мне казалось, я не смогу заговорить. Я сидела на полу. Как сейчас помню: свободной рукой нервно теребила красные ворсинки. Я молилась: "Только бы не его мама! Только бы..." Подошел он.
- Алло.
- Алло, Максим, это Лиза, - на одном дыхании произнесла я.
- А-а, Лиз, привет, давно тебя не слышал. ("Можно подумать, это не от тебя зависело," - озлобленно подумала я. Но ссориться не стала.)
- Ну, вот, теперь слышишь, - улыбнулась я в трубку.
Он молчал. Впервые он не знал, о чем со мной говорить. И мне, честно скажу, поднимать сложные вопросы бытия не хотелось. А раньше он начинал с того, что договаривался о времени свидания. Я дала ему еще один шанс.
- Максим, я достала сборник, ты просил...
- Да? Я и не помню уже... Ну и как он тебе?
("Что - прямо тебя спрашивать, когда мы увидимся?!")
- Если он тебе не нужен, я сдам в библиотеку, - довольно равнодушно произнесла я.
- Ой, Лиз... Занят я сейчас... С мамой квартиру переклеиваем... В ближайшие две-три недели ну никак времени нет...
Мне осталось только попрощаться.
Прошло еще три недели (те самые, во время которых он был так занят оклейкой квартиры). Максим не появился. Не знаю, как у меня хватило сил и нервов на то, чтобы казаться спокойной. Как гласит один из афоризмов Максима Случевского, "боль проходит, стыд остается на всю жизнь". Мне было больно и стыдно в то время и просто стыдно будет всегда. Стыдно за свои отчаянные попытки вернуть и оправдать его.
____________
Да, я решила его найти. Я готовила фразы, которые скажу ему при встрече. Я скажу: "Если ты решил выбросить меня из своей жизни, имей мужество сказать мне это в лицо! Мужчина не должен прятаться", ну и что-то в этом роде. Представляю себе сейчас картинку: захожу я, с пылающим взглядом, и начинаю с порога... Слава Богу, судьба избавила меня от последнего унижения.
Второго апреля я пришла к нему на кафедру. Вошла. Помню, как несколько секунд стояла, оробевшая, возле двери и не смела подойти к нескольким дамам, обсуждавшим свои дела. Наконец одна из них освободилась и направилась из кабинета. Я шагнула к ней.
- Простите, пожалуйста. Вы не подскажете, как мне найти Случевского Максима Валерьевича?
(Как же дико произносить его имя полностью!)
- Максима? - женщина на секунду задумалась. - Его сегодня не было...
- А когда он будет? - пробормотала я и почувствовала дрожь в коленях и желание куда-нибудь опуститься. Неужели эта страшная дорога от дома и до кабинета Љ 339 была напрасной?!
- Девочки, когда Максим будет, вы не в курсе? - с улыбкой обернулась моя собеседница к болтающим женщинам.
- Кто - Максим? - звонко переспросила одна, черненькая такая, вертлявая, в зеленой юбке. - А вы что - не знаете, Валентин Андрейна?
- Нет. А что такое?
Грохнул звонок.
- Ну-ну, не томите, девочки, у меня пара, - поторопила она.
- Он позавчера женился, три дня гуляет, - солидно проговорила полная дама - непонятно, для меня или для нее, подходя к столу с печатной машинкой.
- Да быть того не может! - улыбнулась "моя". - Вот молодец! Вот удивил! - она покачала головой и вышла из кабинета.
- У него Вадим Петрович свидетелем был! - крикнула ей вслед черненькая. Я резко повернулась, почувствовав, как предательски шатнулся правый каблук, и вышла в коридор.
"Ты создана для нежности и веры," - так начиналось стихотворение Максима. А дальше было что-то про то, как мужчины будут влюбляться в меня - раз и на всю жизнь, петь серенады и оспаривать друг у друга мое сердце... Господи, господи! Откуда же возьмутся такие толпы преданных рыцарей, если даже автор этих строчек...
Я стояла у окна в институтском коридоре и с ужасом представляла, что сейчас смешаюсь на улице с массой людей, забьюсь в троллейбус, и меня будут окружать лица, лица, лица... Хоровод лиц, мужских и женских, старых и молодых, и женщины будут впиваться в меня любопытными глазами, а мужчины - догадываться о моей личной жизни, а потом я поплыву в этом потоке от остановки до дому, и кто-нибудь обязательно спросит у меня: "Сколько времени?"
Я никогда не прошу тебе эти пять минут возле окна, в течение которых я остро ненавидела людей.
А в мае мимо окна летали ласточки. Ласточки - это к счастью. Их пути перекрещивались прямо перед моим балконом. А внизу, под окнами, скользили вереницы машин со свадебными лентами и искусственными цветами. Проезжали от моего дома полквартала, сворачивали направо, останавливались, и белые невесты ступали каблучками на сухой асфальт, и одинаковые женихи в черных костюмах и белых рубашках торжественно брали их под руки... Вот так, наверно, и сходят с ума.