Она вошла в вагон в 'Автово'. Высокая и длинноногая, лет примерно двадцати пяти. На сидении напротив было два свободных места, и она присела с краю, у поручня, ближе к выходу.
Было около часу промозглого петербургского дня. Январь отсчитывал последние дни. Я читал 'Лес' Бибихина на планшете, и исподволь поглядывал на нее. Она же рассеяно блуждала глазами в недрах новенького 'айфона'.
Длинные прямые волосы она собрала в узел на затылке, у нее был правильный овал лица, высокий лоб, большие серые широко расставленные глаза с едва заметной монгольской раскосиной, длинные густые ресницы, тонкий нос с идеально очерченными ноздрями, полные, слегка тронутые помадой чувственные губы. В розовых мочках ушей искрили радужными бликами старинные серьги с крупными бриллиантами.
На ворсинках ее кремового длинного пальто таяли снежинки. Она обронила лайковую перчатку, нахмурилась, чуть склонилась, ища ее взглядом. Какой-то студент или клерк в зеленом китайском пуховике, стоявший у выхода, подскочил, поднял и услужливо протянул ей черную шкурку. Она поблагодарила с легкой привычной улыбкой, чуть кивнув.
Когда робот объявил, что следующая станция 'Технологический институт', она небрежно сунула айфон в изящную сумочку цвета 'какао с молоком', припудрила и без того безукоризненный нос, поднялась и встала у створок дверей. Когда она проходила мимо меня, пронесся легкий сладкий ветерок ее духов.
Вероятно я выглядел глупо, но она была настолько свежа молодостью, полна надеждой и предвкушением счастья, что я усилием воли заставлял себя пялиться в планшет.
Даже длинное пальто не смогло скрыть благородные очертания ее фигуры, которые принято называть 'песочные часы'.
Наконец двери разъехались в сторону и она упорхнула.
Вагон сразу наполнился. На ее место уселся смуглый усатый мужик в кожанной кепке. В ногах его стояла огромная картонная коробка, перемотанная скотчем. Людей становилось все больше. Они спотыкались о коробку. Негромко ругались.
Пахло сырой шерстью, сигаретным дымом, застарелым потом, перегаром, дешевой уличной едой. Раздвигая спины пассажиров, протискивалась сквозь толпу к выходу бабка, с перекошенным от напряжения сморщенным злым личиком. За собой она волокла объемный клеенчатый мешок с ручками.
Несовершеннолетний верзила в кожанной куртке с затычками в ушах, жестикулируя и кривляясь, что-то рассказывал низенькой прыщавой девице. Время от времени она игриво всхохатывала, и непроизвольно повиливала толстым джинсовым задом.
На 'Площади Восстания' меня должен был ждать старый приятель. Он запаздывал, и я вышел из вестибюля на улицу. С мышинных низких небес слетали липкие мокрые хлопья и быстро таяли. Я закурил. Горячий душистый дым насытил истосковавшийся по никотину мозг. Подумалось, вот она жизнь - в каждой затяжке, в каждой минуте наедине с самим собой. Когда никто и ничто не отвлекает, не заставляет как-то реагировать.
Чуть в стороне сбоку от меня, стояла молодая женщина восточного вида. Может быть цыганка. Нищенка. В красных растрескавшихся пальцах она держала пустую консервную банку с несколькими монетами. Мне было трудно определить ее возраст. Ей могло быть и двадцать, и двадцать пять и тридцать лет.
Кургузая, с вульгарными грубыми чертами лица, в поношенной мужской куртке, рваных черных полусапожках, она стояла неподвижно, как стоят вещи. Вероятное пьянство родителей, плохое питание в детстве, может быть побои и унижения, сделали ее такой, какой она стала.
И тут я вспомнил молодую красавицу, сидевшую напротив меня в вагоне метро. Природа ли, слепой рок, или безжалостная судьба, или бог сотворил их изначально настолько непоправимо разными?
Странные существа населяют эту планету. Они создали такой социальный порядок, где одни наслаждаются полнотой и счастьем жизни, а другим и вовсе нет места. Ведь ни одна, ни другая не могли выбрать себе ни родителей, ни место и время рождения. В то время как одну будут бить, продавать, насиловать, заставлять попрошайничать, другая с большой вероятностью проживет жизнь в богатстве и комфорте.
Сигарета дотлела до фильтра. Во рту от табака собралась горечь. Накрыло уныние.
Наконец подошел приятель, и мы двинулись к Невскому проспекту в поисках горячего кофе.
Прошло пол-года. Один мой коллега пригласил меня на вечеринку-новоселье. В новой пятикомнатной квартире собралось около сорока гостей. Устав от тостов и вежливых пустых разговоров, я заперся в туалете. Стены его украшал какой-то редкий сорт кафельной плитки - небесно-голубой с золотой искрой. Краны были позолоченные, по моде. Получилось богато и безвкусно.
На инкрустированном под мрамор столике, рядом с унитазом лежали глянцевые журналы. От нечего делать я взял один из них, и наугад открыл.
Это был один из последних выпусков журнала 'Playboy'. Со страницы на меня смотрела голая незнакомка, которую я видел однажды в вагоне метро. Пролистав журнальчик я узнал, что это известная в России и за границей модель и порноактриса.
Мне стало по-настоящему плохо. В дверь деликатно постучали. Я открыл. В дверях стоял мой коллега.
После того как я выпил пол-бутылки 'Абсолюта', мне немного полегчало. Но душевная боль не ушла. Коллега вызвал такси. По дороге водитель не проронил ни слова. У подъезда я расплатился. Вскарабкался в свою берлогу на четвертом этаже, скинул плащ и костюм и десять минут стоял под ледяным душем.
На следующий день утром я 'подлечился' пивом, и до вечера лежал в постели. Слушал симфонии Малера.
В понедельник я был уже почти здоров. Встревоженный коллега на обеденном перерыве поинтересовался о состоянии моего здоровья. Я поблагодарил, ответил что все в порядке.