Из окна машины я видел лес. Стволы сосен, посаженых, словно по линейке, мелькали со скоростью, на которую деревья обычно не способны.
Я перевел взгляд. Окно напротив тоже предлагало мне свой пейзаж. Жилые дома. Магазины. Тротуары. Прохожие. Всё так, как и должно быть на городской улице. У домов были свои номера, у квартир в них были свои номера, они были даже у фонарных столбов. Возможно, каждый прохожий тоже носил свой собственный порядковый номер, чтобы вдруг не случилось путаницы в этом обыденном спектакле. У рутины лучшая в мире постановка. У каждого в голове был свой сценарий происходящего, и каждый его строго придерживался. Всё шло как надо. Во всяком случае, люди не натыкались друг на друга, перепутав свою роль, не было слышно недовольных криков режиссера, никто не журил нерадивых актеров за несогласованные с администрацией отклонения от подписанного сценария. Всё было так, как и должно быть.
Но с другой стороны дороги стоял лес. На стволах деревьев не было видно номеров; тропинки, вилявшие то вправо, то влево не носили имен политиков, профессоров или народных достижений; редкие белки, скачущие по деревьям, двигались по совершенно непонятным траекториям; не было видно магазинов и ларьков с душными названиями, типа "Продуктовый магазин N123" или "Аптека N321".
Я живу в одном из домов напротив. У него есть номер, у квартиры есть номер, даже у меня, если покопаться в стопке пыльных бумаг с печатями и подписями общественно-значимых лиц, есть номер.
Я часто гуляю по этому лесу. Выхожу из своей трехкомнатной квартиры, на двери которой красуется номер: кусок почерневшей от времени меди с выгравированными на нем цифрами. Вызываю лифт. Очнувшись ото сна, он начинает отсчитывать этажи. Первый. Второй. Третий. На секунду лифт задумывается, стоит ли ему подниматься так высоко ради того, чтобы просто доставить очередного пассажира туда, куда ему самому спускаться лень. Но наваждение проходит так же быстро, как и пришло, и он продолжает свой путь ввысь. Четвертый. Пятый. И, наконец, шестой. Двери открываются, я захожу внутрь и на время поездки остаюсь наедине с окурками и плевками на полу, чьими-то невнятными автографами на стенах, гулом работающего мотора, доносящегося из шахты и собственными мыслями.
Лифт, вздохнув, останавливается и, поразмыслив некоторое время, стоит ли меня выпускать во внешний мир, открывает двери. Я выхожу из подъезда с порядковым номером 2, прикуриваю сигарету и, поздоровавшись с гербарием пенсионеров, расположившихся на лавочке, иду в сторону леса. Дорогу мне преграждает бурлящая река из автомобилей, но тут же на выручку приходит светофор. Подмигнув мне в знак приветствия, он протягивает шаткий канатный мостик, по которому я благополучно перебираюсь на противоположную сторону. Шумный поток замирает, рыча и скалясь смотрит на меня исподлобья, но не смея спорить с моим справедливым другом светофором. Постепенно шум и суета внешнего мира растворяется, уступая место тишине и спокойствию леса.
Я знаю этот лес наизусть. Каждую тропинку, каждую полянку. Каждое дерево я узнаю в лицо. Я помню все горки, с которых можно скатиться на лыжах-коротышках, санках или просто полиэтиленовых пакетах, набитых снегом для удобства. Могу с закрытыми глазами найти десятки мест, где можно скоротать вечер в приятной компании у костра, с гитарой и согревающими душу и тело разговорами и напитками.
Я в некотором роде своеобразный Маугли.
Задрав голову и пуская клубы пара и табачного дыма, я провожаю взглядом стаю птиц, пролетающих над лесом без названия и, хочется верить, без порядкового номера.