У Петровича в жизни было много женщин, но ему хотелось Ещё. На двадцать втором этаже его нового монолитного дома на Парнасе в однокомнатной квартирке жила итальянка Анкора. Её имя переводилось на русский как "Ещё".
Работала она переводчицей в каком-то крутом учреждении на Невском, и была стройной смуглой брюнеткой на высоченных шпильках.
В первый раз Петровичу удалось с ней поговорить ранним утром в один из будних дней во дворе. Её "Фиат" фыркал и никак не хотел заводиться. Петрович с готовностью предложил даме свои услуги и поднял капот её авто.
То, что он увидел под капотом, перевернуло его мировоззрение. Он понял, что погорячился, и что итальянские инженеры последние полвека занимались чем-то не тем. А ведь его старый Жигулёнок, вроде как, тоже был их произведением.
По крайней мере, в странных штуках внутри "Фиата" Петрович не нашёл мест, где можно сделать "подсос", "притереть контакты" или "поискать искру". Мало того, он даже не смог определить, где находится аккумулятор.
Фиаско от Фиата было позорным и возмутительным. Анкора фыркнула: "Inutile uomo!" (бесполезный мужчина). Закинула сумочку Дольче энд Габбана на хрупкое плечико, и сердито зацокала своими шпильками к станции метро "Парнас", не оставляя Петровичу даже тени надежды.
Во второй раз Петрович решил брать "быка за рога", т.е. "кобылицу". Он пришёл к ней вечером домой "за солью" с литровой бутылкой "Мартини" под мышкой. Разговор завёл светский и многозначительный. Он говорил и о том, что на площади Сан Марко в конце концов должны прекратиться наводнения, и про кота Берлускони, и что он всю жизнь мечтал быть гондольером в Венеции, и что он сам, по сути, является Питерским гондольером, поскольку "бомбит" по ночному городу каждый день на своей старенькой "шестёрке", являющейся, по сути, "Фиатом" производства конца прошлого века.
У Анкоры-Ещё от разговора с Петровичем вроде бы начал загораться в огромных чёрных глазах какой-то огонёк, но опять произошла невезуха. Петрович элементарно не рассчитал своих сил, потому что пришёл в гости к итальянке на голодный желудок. А у той, естественно, холодильник оказался совершенно пустой (ну это с русской точки зрения). Закусывать было нечем, Ещё свои порции в бокалах обильно разбавляла апельсиновым соком, а Петрович был натурал. Он пил Мартини неразбавленным.
Поэтому через некоторое время Петровича совсем перестали слушаться руки. Они начали вытворять такое, что ему самому стало стыдно. И он опять потерпел фиаско.
Возмущённая невоспитанностью рук Петровича, итальянка Ещё с позором изгнала его из своей однушки приговаривая: "Dio mio! Бофэ мой! Пьетровьич! Вали отсюда несолоно хльебавши!" И держала при этом в руке работающий блендер "Бугатти".
В третий раз Петрович пришёл к Ещё за солью с шахматной доской под мышкой. Заинтригованная итальянка впустила его. Но и в этот раз старания Петровича были тщетны.
Несмотря на то, что у него был когда-то первый разряд, его "ферзевый гамбит" загнулся от её "сицилианской защиты" на двадцать восьмом ходу. Ему пришлось с позором сдаться при "потерянном качестве", потому что перспектива остаться на глазах итальянки совсем "голым королём" его не прельщала.
Казалось бы всё?! И Петровичу совсем не светило Ещё?!
Но однажды летним вечером он сидел перед своей парадной на скамеечке и писал на планшете очередной рассказ для сайта. Естественно про Петровича.
Раздалась знакомая барабанная дробь знакомых шпилек. И ох! И ах! Итальянка заинтересовалась тем, что пишет Петрович. "Ах это вы тот самый Пьетровьич? Il mio amore! Как я вас лублу! Как я лублу ваши рассказы! Приходите ко мне почаще за солью!"
И той же ночью Петрович засыпал в объятиях жаркой итальянки. Она часто повторяла своё имя по-русски: "Ещё! Ещё!"
А в его голове всё вертелась мысль: "Женская душа неисповедима, ё-моё..."
![[]](/img/n/nerlin_i_w/eshe/s66192193.jpg)