Серебро Господа моего, Серебро Господа... Ну разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе? Серебро Господа моего, Серебро Господа... Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской...
Б. Гребенщиков
Здешняя тьма лишена переливов и оттенков и совершенно непроницаема даже для таких чутких глаз, как его. Пока от запредельной боли они не начинают излучать свет и ронять искры из себя, сами по себе.
- Мы бережём вас от прямого попадания солнечных лучей, дорогой.
Наш дорогой приз, наша редкая добыча. Кто это - "мы"?
Невидимки скрываются в черноте, будто кукловоды японского театра дзёрури. Об их явлении свидетельствует лишь первое касание клинка, слишком, неправдоподобно острого, или сложенной втрое верёвки с вотканной по всей длине красно-кровавой (да неужели?) нитью, или плети, смоченной в нитрате серебра. Раны, порождённые сей троицей, бурлят и кипят, хоть и недолго.
Здешняя глушь давит, как в склепе, - нет, гораздо хуже, в гроб он привык ложиться каждое утро. Восход солнца, так хорошо убаюкивающий после пыток, он по-прежнему различает.
Тогда можно уснуть. Уснуть и видеть сны, быть может?
Но истинно человеческие видения давно к нему не приходят. Нечто туманно-млечное, тягучее.
Сон, который вспарывает видение наравне с темнотой, всегда одинаков:
- Как твое прозвище?
- Дон Саймон.
- Дворянин, скажите пожалуйста. Аристократия крови. Истый гот родом из Астурии. А ещё немного подумать?
Язвительный голос, едкий, словно тинктура солнца в холодной воде, сопровождается опоясывающей болью. Вот ведь, выскочил медицинский термин, память о прежних контактах, думает он, корчась под ударами ремня в металлической оплётке.
Прежнее чутьё давно ему отказало, но лёгкая, как бы задушевная сиплость, еле заметный аромат табака и ментоловых пастилок без ошибки выдают в его визави курильщика, который лет двадцать назад вернулся к праведной жизни.
- Природный идальго. Дон Саймон Хавьер Христиан, - он дважды кивает, упираясь подбородком в ошейник-рогатку, подбитый толстым слоем замши. Такие же браслеты с длинными шипами - на руках и ногах, серебром от них так и веет. Пленник распят не без удобства, только вот ни прильнуть к стене вплотную всем нагим телом, ни выкрутиться из жёсткого воротника, ни разбить оковы нельзя никак. Будь последние из чистого золота, как у людей королевского происхождения, тогда бы хоть не обжигали крутым кипятком при малейшей попытке. Впрочем, и в золото щедрой рукой добавляют лигатуру, и сил вырваться на волю не осталось, потому что его не соизволяют правильно кормить. "В йогурте или экстракте женьшеня содержится почти всё, что им необходимо", ну, разумеется. Лакай горькое молоко из подставленной к лицу миски.
- Хидальго. Христиан. Кретин, - насмешливо переводит, передразнивает собеседник. Он пытается определить этническую принадлежность мужской особи, но этот его английский ни на что не похож. Сплошные противоречия: лёгкое присвистывание, утробное гхэканье, преувеличенная жёсткость сонантов, грассирования нет и в помине...
- Симон Ксавер Кретьен Моруа де ля Кадено, - ему удаётся выпрямить стан, откинуть голову и даже как следует приложиться затылком о гранит - осклизлая, пружинящая мерзость, таким себя не убьёшь и даже оглушить на время невозможно.
- Никак проверяешь меня на знание французского?
Следует обжигающий разрез от ключицы почти до паха, причём расстояние от примысленной ладони, стискивающей рукоять ножа, до источника голоса равно длине всего зала. Немалого и с крутыми сводами: перекличка создаёт характерное эхо.
- Сплошная гордыня во плоти, - это звучит почти ласково. - Ты представился почти до конца. Теперь отдыхай. Завтра приду с огнём.
В слове "огонь" содержится множество смыслов. Говорят, что солнце вгоняет в смертельный ступор, но горишь потом безбольно и незаметно. А вот открытое пламя - не дай боги хоть одному языку тебя лизнуть. Страшней лондонского пожара в его жизни не случалось ничего, впрочем, он был тогда молод и хрупок. Но огнём называли и свечи, и масляные лампы, и мягкий свет газовых горелок, маскирующий природную бледность и пугающее мерцание в глуби зрачков. В его случае - худобу скелета, втянутые, иссеченные белыми шрамами щёки, запавшие глаза, плачевное уродство. Сокрытие такого пошло бы ему лишь ко благу.
Он роняет голову на грудь и погружается в живые картины.
... Крошечная рыжеволосая малышка держит на нитке воздушного змея, дракона с коробчатыми крыльями.
- Дэдди, мой Фальк так замечательно летает взад-вперёд по кругу, словно аэроплан, а с места вверх не может. Отчего так?
- Воздух давит книзу. Тяги не хватает.
- Так вниз он тоже не умеет. Даже падает не как камень.
- Воздушная струя держит. Вроде ветра.
- Всё одно и то же, надоело. Может быть, ему самому надо делать ветер?
- Кому - Фальку?
И тут же вспыхивает тысяча холодных солнц. Кто-то врубил электричество. Прежний голос:
- Нынче нас будет только двое. Ты сам и твой давешний кум. Доволен?
- А что - от меня ожидают восторгов?
- Дерзец, бить тебя некому.
Но ведь и в самом деле так.
Ибо свет широко раскрывает глаза, не готовые принять в себя зрелище.
Сплошной гранит, ни одной двери в стенах и ни одного зеркала на них.
То, кто говорит, вышел на середину. Нет, разумеется, не ночной охотник: иной запах. Но как бы не вполне человек.
Низкий рост, седые кудри войлоком, иссиня-смуглая кожа. На переносице мясистая складка, отчего кажется, что расплющенный на конце нос растёт прямо изо лба. Короткое туловище, тёмные глаза с явной сумасшедшинкой. Мавр? Очень похоже, но нет. Одет более чем странно: грубошёрстный "френчклифт" (вульгарное солдатское словцо) до колен, мешковатые брюки. Поверх них - высокие башмаки на толстой подошве, пальто по рукавам и стойке окаймлено...
Да, это снова серебро. Массивное, широкое плетение.
Не вампир, безусловно.
- Мало остерегаешься. Жилы у людей не только на шее, запястьях и щиколотках, - цедит он, почти ужасаясь своей безнаказанности.
- Ну да, ещё и в паху, там температуру у детей сбивают. И в животе. Кому знать, как не тебе: ты ж у нас, почитай, военврач. Как, говоришь, твоё имя и титул?
- Граф Нигель.
- Может быть, начнёшь прибавлять понемногу? К своему вранью.
- Nihil. Никто. Ноль.
- Я ему говорю - прикупи, а он сбрасывает. Что тут будешь делать!
Однако удара опять не следует.
- Ну что же, придётся сдать первому. Петр Павлович Шакиров. Назван в честь Петропавловской крепости.
- Я в ней?
- Господь упаси. Тебя же взяли в Верденской мясорубке от силы месяц назад. Это нижний этаж одного из лотарингских замков. Загерметизирован насмерть, понятное дело. Так что, дождусь я от тебя учтивости?
Две пары глаз встречаются: хищный янтарь с вкраплениями, блестящий карий агат.
- Испанский гранд. Неисправимый сноб. Стоит ему запачкать манжеты, питаясь подлой кровью, и он уже брезгает одеждой. Стоит оказаться голым - бери, считай, голыми же руками.
На указательном пальце левой руки - перстень-печатка, тускло-серебряный, с легко узнаваемыми родовыми знаками. На другой - широкое кольцо: чернь, тускло-красный камень.
- Egiptano. Хитано. Джипси-бой.
- Именно что. Кому знать о вас и ваших повадках, как не нам, вашим данникам. Без чистой сменки и на главную охоту не выйдете. Грубой плебейской пищей брезгуете. Рана от стали в вас затягивается на ходу, благородный металл трудно наточить, но вот если щёчки ножа сделать серебряными... И вплести в канат для ловли мелкие кристаллы прустита ... Это так называемое красное серебро, или красная серебряная обманка, если ты не сведущ в химической терминологии. Впрочем, опасность такого рода вы чувствуете раньше, чем она вас коснётся. Не так уж намного раньше, правда.
- Отчего ты не приказываешь меня истязать, как прежде? Некому?
- Ах, вот об этом и речь.
Без особого усилия пришелец вытягивает из пазов в камне все пять цепей, показывает: садись на пол. Сам опускается рядом на скрещённые ноги, достаёт из кармана куртки и протягивает плоскую флягу:
- Хлебни вон эликсира. Свежая, тёплая ещё. Правда, агонию, как ты любишь, мы в ней не растворяли.
Чужая кровь бежит по гортани, заполняет лёгкие, струится по артериям. Откровенно и без стеснения ударяет в мозг.
- Теперь можно и побеседовать. Догадываешься, кто тебя обрабатывал?
Молниеносное прозрение:
- Такие же, как я.
- Не совсем. Такие, каких ты разыскивал. Те, что получились иждивением профессоров Блейдона, Фэйрпорта и иже с ними. С помощью модификации исходного вируса проблему удалось доконать.
"Получается, что разыскал. Отрадно".
- Были когда-то младокельты. Сам ты, как говорят, сталкивался с младотурками. Теперь вот младовурды появились - так они себя именуют. Не боятся дневного света, серебра и зеркал, просто очень не любят. Безразличны к любой флоре типа лимонов и чеснока. Легки на ногу - и на редкость жадны до чужих страданий и крови.
- Мне казалось, признаний добиваются лишь от меня.
- Я всего-навсего представляю тебе моих компаньонов. И объясняю причину их временного отсутствия.
- Тогда, может быть, ты приоткроешь завесу ещё над каким-нибудь секретом?
- Пожалуй. Например, тем, из-за которого погиб твой человеческий друг Джейми. Ну да, Интеллиджент Сервис в очередной раз воззвала к его гражданской совести. Опытный агент и к тому же в теме. Куда ведь годится - кровопийцы воюют на всех фронтах, а Британия, с коей всё и началось, их не имеет.
- Ты Антанта или Тройственный Союз?
- Сегодня я далёк от политики как никогда, - собеседник ухмыльнулся, показав крупные зубы, неуловимо похожие на протез. - Так вот, есть две симпатичных детали обращения. Первая. Вирус протравливают радиоактивным изотопом серебра. Условное название - "серебро 1984", иначе тяжелое серебро, хотя для любого поклонника супругов Кюри цифра выглядит взятой наобум Лазаря.
- Не понял.
- Это фантастическая книга, которую ещё не написали. Ах, ты про Лазаря? Цыганская народная поговорка.
- А то, что стоит между цифрой и словом? Фантастика мало что значит.
- Слишком многого захотел. Разве обменять.
Когда с тихим хлопком гаснет свет, он сожалеет о своей торопливости. Хотя к чему знание, которое нельзя использовать, невозможно никому передать?
В который по счёту раз восходит солнце, и он проваливается в беспамятство - на сей раз цвета чистой крови.
Заря одевает румянцем странного летуна, что рокочет над самым горизонтом. Винты повсюду - перед кабиной, на сигаре корпуса, на обоих крыльях. Юная рыжекосая девушка машет пилоту платком, смеётся, указательным пальцем подбивает кверху очки, неуклюже оседлавшие нос. Винтокрыл на миг замирает в воздухе, словно стрекоза над кувшинкой, и рывком уходит ввысь.
Тихий скрип, мышиная возня за спиной. Методичное цоканье подковок на башмаках им навстречу. Пальцы, затянутые в лайку, приподнимают подбородок.
- Назови имя.
- Никто.
- В самом деле?
Удар тонкого бича ложится точно поверх рогатки, хлещет поперёк рёбер. Он мог бы разорвать горло и пересечь дыхание, если бы у вампира оно было.
- Нет. Не знаю.
- Не твоё. Девицы.
- Тебе легко догадаться об этом.
- Неужели? Глупо с твоей стороны так отвечать. Если солнце зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?
Солнце и впрямь приходит - свирепая бело-голубая звезда в мозгу раскаляет псевдоплоть, которая, плавясь, собирается у ног ртутным озерцом.
Это неправда - жутко обгоревший скелет к следующему вечеру или через неделю исправно нарастит кожу и мышцы. Это ложь: им проще простого взломать архивы и справиться об имени вдовы Джеймса - тем более что все трое не однажды сотрудничали. Ломают его самого. Вырабатывают условный рефлекс - по учению их доктора Павлова. Темнота - боль и опасность, свет - мирный разговор.
Только что им проку в его бодрствовании, если мучители внедряются в его сладостный кошмар и, похоже, им управляют?
С плавным рокотом поднимается движок реостата, бледное свечение ламп - их называют ртутными, вот ведь совпадение. Огонь, добытый из него самого.
Голыми руками, даже без колец, Пётр вытягивает цепи из гнёзд, бросает перед ногами вампира плоскую подушку:
- Садись. В ногах ведь правды нет, как нет её и выше. Больно ты на эти самые кругляши отощал. Так на чём мы остановились? Ах, на серебре. Видишь ли, наш русский академик Зильбер - фамилия-то какова! - догадался, как действует вирус канцера. Он только начинает игру, даёт ей толчок - а потом наследственное вещество оккупанта работает само. Он, собственно, и есть такое вещество, способное преобразовывать клетки в своё подобие. Как бы причастие навыворот.
- Интересное сопоставление.
- Увы, комплимент не в мою сторону. Автор - некая дама с отличным медицинским образованием, которая пошла в сёстры милосердия, потому что ей не весьма доверяли как врачу и даже как фельдшерице - ведь это значило подпустить её слишком близко к линии фронта. Горящие лавры леди Флоренс Найтингейл и всё в таком духе. Эксперименты на себе - она всегда была сверх меры любознательна.
- Может быть, прекратим беседу?
- А ты не заметил, что я выдаю тебе аванс? Ладно, как пожелаешь.
Кромешная тьма. Мышиное топотанье. Теперь его подкрепляют попеременно серебром и кровяной гущей с противным запахом мышьяка. От неё или единственно от растворённого в ней дурмана он не чувствует под собой ног, под ногами - пола. В его положении такое даже кстати - если бы только не сладкие мороки, которые - он знает - на него зачем-то наводят.
Величавый старец с волнистой бородой делает набросок на куске пергамента. Мужчина в седом парике с косицей и кафтане с обильными следами мела и рисовой пудры держит на привязи нечто, снабжённое по углам пропеллерами, и этот ящик поднимается сам. Леонардо. Михайло.
- Смотри, ведь так просто додуматься, - смеётся молодая женщина в чепце
. - Вертикальная тяга гораздо естественней горизонтальной. Месить воздух куда проще, чем рассекать. Был бы человек не тяжелей пера - летал бы и на этом. Куда угодно и откуда угодно.
- Какова она под чепчиком? - внедряется в его видение знакомый мерзкий баритон. - Пряди оттуда выбиваются? Кто это?
- Нет, - сил хватает на одно-единственное слово, от которого не больше проку, чем от "да". - Нет. Нет. Нет.
Рокот и лампы. Отчего-то они щёлкают, включаясь. Обострился его слух?
- Вот принёс тебе одежонку - прескверно выглядишь, - продолжая говорить, старый цыган ловко напяливает на него подобие халата, почти мгновенно размыкая и вновь застёгивая обручи. - Кормят сносно?
- Да, во всех смыслах. Благодарю.
- Не стоит благодарности. Так вот, прошлый раз я говорил насчёт обменяться.
- Ты знаешь имя - иначе бы не внушал мне иллюзий.
- Кто - я? Боже ж мой ласковый. Я ж не вампир - я здоровая особь без вредных привычек. Теперь о втором условии приобщения. Покупаешь или как?
- Лидия.
- О, - Пётр визгливо хихикает. - Ну конечно: имя так распространено в Соединённых Королевствах, что и коллега Орвелл утащил его в закрома. Славный ярлычок для возлюбленной отступника... будущего отступника.
- Не трать на меня лишних слов. Плати.
- Тем, что и раньше? Ты без страха, гачупин. Как ваши древние толедские клинки. Ладно. Без толку вкалывать вещество, эту смесь вакцины с сывороткой, человеку зрелому, кто желает сохранить себя любой ценой. Жажда жизни перевесит любовь к отеческим гробам. Это как старому кровопийце наподобие тебя создать птенца: или уйдёт в свободный поиск, примерно один на тысячу, - или родится бесформенное чудище с врождённой гангреной членов. Одна радость, что ненасытное и без моральных устоев. А вот приобщить сладкого юношу, молодое, безмозглое, патриотически настроенное мясо - удаётся в сорока случаях из ста. Желательно перед сражением, чтоб досыта набрался крови. Остальные шестьдесят - материал моментального использования. Белобрысые бестии. Однразовые кровососы. Супергерои на одну схватку.
- Ты хочешь сказать...
- Узнал кое-кого поближе? Эти из лучших. Жёсткие ребята. Идут в бой с осторожностью, но впитывать в себя чужую агонию, наслаждаться умиранием великие охотники. Как сказано у Сервантеса? "Смерть, повей своим дыханьем, Подойдя неслышным шагом, Чтобы жизнь не счел я благом, Наслаждаясь умираньем".
- Я не собираюсь плодить из себя чёрную кость.
- Кормить собой - лучше? Прощай.
Внешняя ночь в ночи внутренней и во тьме - ночная прохлада. Невысоко над землёй плывёт диковинная птица - тельце в кулачок, стрекочущее колесо над втянутой в плечи стеклянной головой, поникший хвост непомерной длины, чёрные с оранжевой искрой перья, свитые на конце в туманный шар, откуда отслаиваются и падают, раскручиваются вниз дурной бесконечностью хлопья и тяжи. Тяжи и хлопья. Живые искры. Ядовитый рой.
Бубнящий голос за кадром хроники:"Благодаря рациональной загрузке автожиров проблему быстрого десантирования в тыл удалось благополучно решить. Парк малых транспортов пополнился... Пеликан несёт в клювном мешке и пищеводе рыбу для птенцов и срыгивает перед ними, отсюда пошла легенда, будто он кормит их своей собственной... Операция с кодовым названием "Пеликан" близка к завершению".
Во время бюрократического кошмара, тягучего и монотонного, его не трогают. Не приходят вбивать дисциплину. Не утягивают оков, хотя и не расслабляют до конца. Не впихивают никакой мерзости. Дают набраться сил.
Пока в углу зала не поворачивается с натужным скрипом механизм, а в открытый проём не вбегает женщина в кожаном шлеме, коробчатых очках, сдвинутых на подбородок, и резко останавливается в шаге от скрюченной на полу рухляди.
- Дон Симон. Симон?
Тонкие и холодные, словно лёд, пальчики размыкают сбрую - чуть менее ловко, чем выходило у Петра, - и отбрасывают на пол.
- Фу, иголки словно у дикобраза - вся искололась. Дон Симон, только не падайте мне в объятия, это непристойно. Впрочем, в Европе давно уж нет ни манер, ни благородного общества, так вы говорили?
- Нет благородства...Госпожа Лидия. Что я вам причинил. Назвав ему ваше имя?
- Ничего страшного.
- Предал?
- Вернее, расставил приоритеты.
- Я ещё добавил тогда. "Если женщина... врывается в дом к спящему мужчине... стало быть, она в беде".
- Верно, - она рассмеялась, переливчатые блики запрыгали в глазах. - Она в беде.
Изысканно-чёткие, аскетические движения, особенно то, которым она заправляет рыжую прядь за воротник. Прохладный запах росы с оттенком металла - такие духи?
- Дон Симон, вы можете идти прямо сейчас? Расскажу по дороге.
- Вы здесь.
- Откуда, по-вашему, Пет Палыч набрался своих клинических терминов? После Джейми... после смерти Джейми он нанял меня на работу.
- Сам не биолог? Слушайте. Без объяснений никуда не пойду.
- Придётся, - она с неженской силой вцепилась в рукав его хламиды и поволокла к выходу. - Нехорошо, если нас застанут на рандеву.
- Можете шутить?
- Ничего больше не остаётся. Но и сам Пет Палыч великий шутник, так что с рук сходит. Всё говорит, что Россия сдала себе слишком много географических карт и это дело стоило бы перетасовать.
Глыба, снабжённая противовесами, ушла на место куда тише, чем открылась. Узкий коридор едва фосфоресцировал, но отчего-то Лидия вернула очки на обычное место.
- Неприятно для глаз. Такая естественная радиация, что можно ослепнуть. Нет, не биолог и не медик. Вот механик талантливый. Изобрёл малый геликоптер с большой подъёмной силой. Видите, я тоже кой-чего поднахваталась.
- Мне должно быть тяжелей, а не легче.
- Это вы пьянеете, - Лидия остановилась. - Лучевая эйфория. С людьми примерно то же самое.
- Вы хотели объяснить по дороге.
- Разве? Думала показать и уж тогда... Словом, военные решили, что в условиях войны на его разработках надо ставить крест. Больше двух человек "воздушный извозчик" не поднимет.
Двух. Человек.
Он стал истинным тупицей. Ничего удивительного - это ведь над его разумом издевались так долго и планомерно. Больше, чем над телом и волей.
- Поэтому летает ночной народ.
- Да. Такое вот нововведение. Пет Палыч о том говорит - убить всех зайцев в поле зрения.
- ...закрепившись сзади. Сами по себе мы хоть легки, но не летаем.
- Да. Гиропланов несколько, они стартуют из внутреннего двора.
- Вы собирались только продемонстрировать?
Она мотнула головой:
- Не только. Нет смысла бросать вас тут. Пет проник в мою голову куда глубже, чем я сама. Вывернул подсознание. Прочёл там, что я...
Лидия чуть прикусила губу. Странный отблеск на острых белых зубах.
- Что я хотела защитить Джейми, быть с Джейми до самого конца, но очаровали меня лишь вы.
Пол почти раскаляется под босыми ногами. Сколько они уже стоят друг напротив друга?
- Вурды почти рядом, - наконец, говорит Лидия, размыкая объятие и одновременно - створки широких дверей. Говорит:
- Только один борт. Не понимаю...
На середине залитой бетоном площадки - механизм, похожий на "Даймлер", только закрылки подняты вверх и сомкнуты, а из середины седла поднимается стержень, увенчанный поникшими лепестками. Крылатый мотоцикл.
- Идите за мной. Я вперёд, вы назад, управление простое, - Лидия подбирает юбки и бежит, цокая подкованными каблуками. Он делает шаг - и...
Из стены вырастают живые обручи, перепоясывают тело, ложатся на горло, и пока они не успели заглушить его вопль, Симон кричит:
- Лети без меня! Спасайся!
Крылья наверху распрямляются, мотор заводится с первого захода, курьёзное насекомое поднимается вверх, достигает уровня первого ряда окон, второго... почти выходит за пределы башен...
И с гулким хлопком распухает в клубок рыжего огня, откуда, перекувыркиваясь, летят мрачные клочки, осколки, угольно-чёрная кукла, - и когда всё это с невыносимым жаром и скрежетом грянулось оземь, он упал тоже.
- Прицельное бомбометание вместо кровососных банок? - слышится над ухом зловредный баритон. - Что-то в этом есть, доца моя. Немного расточительно, сомненья в этом нет. Зато можно вести гироплан без прицепа.
Симон аккуратно двигает конечностями. Чудо из чудес: он не виснет на цепях, не брошен кучей горелого тряпья - вполне цивилизованная кровать рядом с другой, чистые простыни. Тугие бинты поперёк всего тела, какие-то шланги, изнутри которых просвечивает красное.
- Очнулся, воздухоплаватель в кавычках, - смуглое лицо Петра наклоняется над ним.
- Лидия.
- Каков романтик. Едва оклемался - сразу подай ему Лидию. А если она врала? Как по-твоему, можно влюбиться в череп на ходулях? Отлично зная, что твоя хвалёная краса - всего лишь морок?
- Погибла?
- Хм. Как говаривал мой приятель граф Толстой, не жалей девку - она была к тебе подослана.
- Ты не увидел в ней ничего странного? Глаза - чисто живые самоцветы, брильянтовые клычки, лёгкость в движениях необыкновенная...
Цыган сделал паузу.
- Говори, не молчи.
- Третье условие обращения. Вампира можно не только передать по эстафете, но и подправить. Создав экстремальные условия. Это наряду с вливанием вируса и сыворотки. В считанные недели воспитать невосприимчивость к обычным агентам, я тебе исправно их перечислил. Натренировать в условиях, приближенных...хм... к боевым. Все получается не так уж и худо, кроме того, что никакой эфир с хлороформом не действуют. Только туманят мозги и на время отбивают нюх. И вы делаетесь очень склонны к самовозгоранию - в порыве страсти. Кумекаешь?
- Из меня сотворили подобие.
- Именно: ты ведь так стремился вскрыть главную тайну Великого мирового побоища. Вскрыл. Воспринял. Вот и носи в себе до упора, пока не надоест.
- Я не воюю.
- Представь себе, я тоже. Держусь над схваткой. Тот, кто любуется на пауков в банке и бульдогов под ковром, вряд ли захочет к ним спуститься.
- Ты убил. Вы её убили.
Его собеседник демонстративно снимает больничную обувь, халат, стягивает через голову длинную, до колен, кольчугу, остаётся полуголым - во всей мускульной красе и мощи. Одним махом сдёргивает с тела Симона все больничные ухищрения:
- Истина о себе познаётся в бою. Говорил тебе - я хоть и человек, но без дурных привычек. Живу долго и во всех временах сразу. Одолеешь меня - так и быть, заново приважу к тебе мою... моего лучшего птенца.