В чернильной темноте и в тишине, чуть разреженной глухим гулом из-под капота, приходит иллюзия неподвижности. Вибрации трений о внешний мир растворяются где-то во внутренностях мобиля, оставляя лишь комфорт, запах нового салона и пятно серого ночного света, которое он несёт перед собой и за пределами которого - космическая пустота.
Сам собой, как лента беговой дорожки, скользит назад асфальт, ловя мимолётный серый взгляд мобиля. Внутри не жарко и не холодно, не грустно и не радостно, только мертвенно тихо, безупречно безжизненно, как и там, где пять часов назад...
...продавец был холост и выхолен. Он распространял запах лосьона для бритья, томный флёр и надменные голосовые колебания, которые понижались на полтона, когда он начинал делиться интимными подробностями об устройстве мобиля.
- Солидно, надёжно, система безопасности шестого поколения. Если мобиль теряет управление, автоматика выкидывает крылья - вот тут, видите? - и берёт его под контроль.
Хищный чёрный зверь выдвигал и сворачивал свои блестящие бока, оттопыривал пластинчатые закрылки, красуясь передо мной.
"Пегас для вас" - гласила белая лента у его круглых шипастых лап.
- Пси-волновой модуль настраивается на ваше личное поле, и Пегас в буквальном смысле с вами на одной волне. Пси-волновой модуль...
...выглядит, как обычная магнитола. Под мерный, еле слышный гул двигателя, с которым уносились назад выхваченные бледно-серые ели, он неожиданно проснулся, откашлялся и хрипловато продекламировал в тишину кожаного салона:
И снова к черте загробной
Подлечу вблизь.
Порой за рулём особо
Дорога жизнь.
Он помолчал, шмыгнул носом и, похоже, задел гитарный гриф.
Заплыть не успею скверной
"Золотых" лет.
Один поворот неверный -
И меня нет.
Светоотражающий знак успел блеснуть красным, и в крутой поворот под уклон я вошёл гладко. Ели накренились и замельтешили чаще...
...как некогда и кафешки - чередой одинаковых пятен, которые одно за другим уходят из глаз, лишь только мелькнув книжкой меню и хлопнув книжкой счёта. Где-то между первой и самой последней из обложек затесалось слово "кукис", цена напротив которого давала понять, что это всё-таки не оскорбление, а товар.
"Кукис" - он один, он сам по себе кукис, а между тем на языке оригинала cookies - множественное число. Но вот что интересно, сказал я себе: если взять одинокий cookie и столь же уродским образом переложить на кириллицу, то получатся, наоборот, "куки", т.е. сообщество кук, группа, толпа, некое массовое скопление.
Выходит, верный перевод изначально неверен.
Туманная сущность парадокса оформилась, проявившись через негатив в привычную палитру, и предстала темнокожим кареглазым куком в шрамах от ржаных отрубей и оспинах кедровых орешков. Ноги его в хрустящих ботфортах упирались в палубу, от которой палисандровыми породами поднимались борта и мачты его кук-о-лёта, несущего на гребне три больших винта. Тенями явились, загустели и обрели плоть ещё десятка три загорелых куков в карамельных повязках на один глаз, а также нежная миндальная кука с волосами розовыми, как амарантов цвет, и цукатным амулетиком на сабельной рукояти.
Я пришёл в себя, когда официант, опасливо косясь на меня, ставил на стол серенькую чашку с дымком, исчезающим над ней...
...как шуршащие под колёсами метры невидимой и бесконечной дороги. И как один тихий вздох, растворённый в молчании Пегаса и без следа впитавшийся в его кожаные покровы.
Вспугнутым холодком в памяти мелькнул бесстрастный новостной голос, произнёсший по радио мой собственный адрес, а за ним - вид горящих руин под останками трёхвинтового вертолёта и чудом уцелевший при взрыве обгоревший локон тёмно-розового цвета.
Пегас неожиданно хмыкнул, пошуршал из магнитолы и неприятным женским голосом, с надрывом прочёл:
Выливаю солёную воду
В молчаливую реку печали,
Сотни пястей приносят по горсти.
Берега без конца и начала,
Ни моста через реку, ни брода.
Он утих, и некоторое время мы в тишине наблюдали проносившиеся мимо поредевшие ели. Потом потихоньку зашуршало, будто листали старую ломкую бумагу, и кто-то грустно вздохнул. Невнятно пробормотали несколько строк, и последние немного чётче:
И станет слишком ясно,
Что втуне пропадут
И твой порыв прекрасный,
И твой напрасный труд.
Как и твоя безвестная дорога, надо добавить. Она пропадёт в никуда, словно лёгкий завиток пара над чашкой молочного улуна...
...которую подали с небрежным звяканьем о стол. Чаинки взбаламутились и, немного покружившись и покачавшись в бледно-зелёных волнах, величаво опустились на дно. Поначалу скукоженные, они степенно расправляли лепестки, создавая две причудливые кучки, одна из которых бугрилась изумрудным валуном, а во второй оказался только один листик, который протягивал к валуну тонкие лапки и колыхался от малейшего касания подводных чайных течений.
В очередной раз качнувшись, он оперся на две ножки, окреп и вырос, и уже в полную силу принял на плечи тёмно-зелёную глыбу.
Худые ручки напряглись до дрожи, уперевшись в массивный, будто каменный, бок чайного комка и покатили его, с трудом толкая, вверх по стенке чашки. Дело шло медленно, и листик трепетал всеми прожилками, поднимая свой груз с каждым шагом на толику выше, вкладываясь в него всеми силами своего тонкого перекрученного тельца.
Не хватило мелочи, буквально полногтя до шершавого победного края, как слипшиеся разбухшие чаинки навалились на трудяжку всей массой и, сломив его, погнали вниз на самое дно.
Я пришёл в себя, когда официант, странно поглядывая в мою сторону, сметал со столика рассыпанный сахар.
А потом было радио, которое выморозило до самых костей, снова дав мой адрес и сообщив, что - редкое дело - упавший с неба метеорит точнёхонько разрушил стоявший на отшибе дом, и из-за необычных, в форме ладоней, отпечатков на каменной поверхности, его окрестили "дланью Сизифа".
На серых развалинах, расхристанных в угоду всем ветрам мира, оставалось разве что встречать...
Час преддверия черной ночи,
День до капли уже испит,
Час, что муза, до крови охоча,
Прямо в душу змеей шипит
Пегас мурлыкал вкрадчиво и тянул шипящие. Помолчав, он с наслаждением продолжил:
Я испью из тебя все соки,
До рассвета не дам уснуть,
Покажу тебе мир жестокий,
Что тебе незнаком ничуть.
Кафешки и дальше манили сладкими, терпкими, дурманящими зельями, и непросто было пройти мимо их отверстых пастей к безыскусным дверям салона, в котором пахло автошампунем и агрессия блистающих мобилей подчиняла твою волю.
Магнитола глухо засмеялась, но умолкла и немного повозилась, сворачивая сухие пергаментные свитки, а может, просто шумя помехами. Потом прочла угрюмо:
Прядью волос на горло,
Каплями льда на вены
и оборвалась.
Пройдя последний поворот, я нащупал рычажок дальнего света, и Пегас резко, бешено пробил прямую, как стрела, дорогу на много елей вперёд. И взревел, повинуясь втопленной в пол упругой педали. Деревья побежали всё быстрее, слились воедино и вскоре оборвались, захлебнувшись разреженным воздухом. Неровный каменистый склон сменил их справа, чёрная пустота - слева, а в белоснежных пятнах дорога птицей летела посредине, ведя к единственной недостижимой точке, бесконечно малой и всё же сверкающей ярче самых яростных ламп железного буйного зверя, который почти коснулся её, вытолкнутый асфальтовой оборвавшейся лентой, и на миг воспарил в невесомости...
Только так, только в непроглядные ночные скалы. Чтобы пегас раскрыл свои чёрные крылья.
Но не нашёл, куда лететь.
...
В моем мире весна,
И густой многоярусный сад
Раскрывает цветы.
Только я и луна
Среди склонов крутых,
Вдоль которых лечу наугад.
И дорога ясна.