Я стал виртуальным. И понял, что я здесь не один такой, слегка привиртуаленный.
Я уже понял, что эти виртуальные ребята называют землю Инкубатором и как-то очень уж внимательно относятся ко всему, что там вытворяет человечество и отдельные человеки. А надо сказать, что человечество отнюдь не дает им скучать, то и дело подбрасывая такие образцы гениальной глупости, с которыми, как сказал бы Кум, гугон ангелов за гугон лет не разберется. С другой стороны, интерес этих мальчиков к земному бытию, как я понял, отнюдь не бескорыстен: судя по всему земные человеческие страсти дают почву, энергию, способность к развитию и репродуцированию целому виртуальному миру (называйте его, как хотите - Эдем, чистилище, четвертое измерение, параллельный мир, антимир...).
Ладно, стоп. Примем это за отправной пункт.
Теперь придется как-то приспособиться к новому телу, вернее, к его отсутствию. Вы слышали что-нибудь о фантомных ощущениях? Ну, это часто бывало, скажем, на фронте: ампутировали парню ногу до самого таза, а он еще месяц после этого вопил, что у него в этой ноге колено крутит к дождю, или там щиколотка чешется, или ступня онемела...Неприятное, доложу я вам, ощущение. По-моему, самая разрушающая человеческая эмоция - это бессильная ярость. Не просто ярость, а именно бессильная ярость. Это когда приходишь в бешенство от осознания факта, что ты абсолютно бессилен что-либо изменить. Всю прелесть фантомных ощущений я начал испытывать в
тот же миг, как черт меня дернул о них на секундочку вспомнить. Вернее, все произошло намного прозаичнее, как бы само собой. У меня зачесался нос, и я протянул руку, чтобы его почесать. Вот с этого весьма банального движения все и началось.
Во-первых, я не обнаружил носа.
Во-вторых, я не обнаружил руки, которой собирался почесать нос.
В третьих, я не обнаружил себя самого - вернее, своего материального тела.
В-четвертых, мое бессовестное, пришедшее в негодность и похороненное каких-нибудь сорок дней назад тело все еще не собиралось расставаться со мной. Как брошенная женщина, оно стремилось успеть устроить мне напоследок как можно больше пакостей на долгую, добрую память. Тело упорно делало вид, что оно все еще при мне. Я подряд, без всякого на то основания, испытывал все возможные естественные потребности, в которых теперь явно не было никакой нужды. Вначале мне, как я уже имел честь вам доложить, срочно захотелось почесать нос. Но это были только цветочки. Потом я вспомнил, что вот уже сорок дней ничего не жрал, и мне до смерти захотелось картошки, нарезанной соломкой, обжаренной до золотистого хруста в свином жиру, причем обязательно с луковым салатом и томатным соком. Потом мне захотелось в туалет - вначале по малой нужде, а потом сразу по большой. Потом я явственно ощутил, что слегка залежался в своем липовом гробу, и мне давно уже пора размять затекшие члены.
Потом я вспомнил, что вот уже почти полтора месяца (срок, совершенно немыслимый для меня!) я не занимался любовью с женщиной, и я понял, что если срочно не трахну какую-нибудь представительницу прекрасной половины головастиков из Инкубатора, то просто сойду с ума, и тогда Куму некого будет воспитывать для новой виртуальной жизни.
Трахнуть! Сейчас или никогда! Главное - поставить задачу. Находясь в материальном мире, я никогда не испытывал проблем с сексуальными партнершами. Не буду хвастаться, но по жизни как-то получалось так, что любая женщина, которую я вдруг начинал желать, в течение суток оказывалась со мной в постели. Как подающий большие надежды молодой философ я, безусловно, пытался анализировать этот факт, и сделал ряд объективных и субъективных выводов на этот счет. Во-первых, возможно, что я как-то автоматически испытывал желание именно к тем женщинам, которые сами были весьма заинтересованы в моей персоне. Во-вторых, возможно, наиболее притягательными для меня были именно энтузиастки поголовного секса, которые готовы были трахаться со всем, что движется. Ну, и в третьих, наконец - я был высок ростом, не уродлив, умел вешать лапшу на нежные ушки своих слушательниц - а что, скажите, еще надо нашим женщинам с их более чем скромными запросами? Однако все это - в прошлом; теперь же придется учиться принципиально по-новому заниматься любовью, а вот как? - Ерунда, что-нибудь придумаю.
Однако судьба распорядилась так, что и придумывать ничего особенно не пришлось. Пока я общался с Кумом, я так увлекся, что не заметил, куда нас с ним, собственно, занесло. Осмотревшись вокруг, я с удивлением обнаружил себя над какой-то латиноамериканской страной - то ли Никарагуа, то ли Эквадором - на более точное определение собственной дислокации моих географических познаний не хватило. Как обычно в глубинке Латинской Америки, потрясающая красота пейзажей была в полной дисгармонии с ужасающей нищетой трущоб. В одной из хижин на окраине деревни, над которой я оказался, происходило нечто неординарное. Сконцентрировав внимание на этом крошечном, словно игрушечном, домике, я вспыхнул от возмущения. Надо вам сказать, что я всегда был против насилия вообще, а особенно против насилия над женщиной. А тут на моих "глазах" (буду пока пользоваться этой, привычной, инкубаторской терминологией) происходила безобразная сцена: какой-то немытый и нечесанный "Педро", размахивая обнаженным к бою членом, увлеченно пытался вскарабкаться на нечто визжащее, кусающееся и брыкающееся. Силы были явно неравны, но насильника сопротивление только распаляло, а дама его сердца отнюдь не собиралась сдаваться, решив, очевидно, сражаться за свою честь до последней капли его спермы. Мне виден был клубок беспорядочно дрыгающихся рук и ног, в котором трудно было различить отдельные фрагменты конструкций мужского и женского организмов. Сказать, что я вскипел, значит - ничего не сказать. Я даже не обратил внимания на тот факт, что сцена происходила внутри хижины, и я в принципе не мог бы ее наблюдать в своем недавнем обычном, человеческом состоянии. Я легким усилием воли сосредоточился на происходящем и... Очевидно, я слегка промахнулся по неопытности. Вместо того, чтобы просто оказаться внутри хижины, я вдруг понял, что нахожусь...в башке разъяренного "Педро". На какой-то короткий миг я даже по инерции заразился его животной похотью и ощутил, как налиты кровью "мои" глаза, какая мощная эрекция напрягает "мой" член. Но долю мгновения спустя я уже овладел ситуацией, ослабил хватку и бережно опустил на постель истерзанную девушку. Меня потрясло одно неожиданное открытие: создавалось впечатление, что помимо "меня", то есть моего интеллекта, в черепной коробке у "Педро" не обнаружилось ничего похожего на разум. Ничего себе, homo sapiens! Впрочем, вероятно, у "Педро" при ближайшем рассмотрении и обнаружились бы какие-нибудь мозги, вполне достаточные для того, чтобы пить аперитив, тискать девушек и сворачивать челюсти себе подобным в ближайшем кабаке. Но при свете моего, надо скромно сказать, не самого великого разума, их свет потерялся примерно так же, как теряется свет карманного фонарика в луче прожектора. Я не встретил абсолютно никакого сопротивления своему вторжению: с тем же успехом дрозофила может помешать движению магистрального тепловоза. Отпущенная на волю девушка между тем никуда не торопилась убегать, и смотрела на "меня" с нескрываемым изумлением. Забыв на минуточку, где нахожусь, "я" беспечно сказал, стремясь разрядить атмосферу:
--
Прости, подружка, но ты сама меня завела. Черт возьми, нельзя же быть мужчиной и оставаться невозмутимым, глядя на твою фигурку!
Изумление на лице девушки достигло апогея: ее глаза округлились, челюсть отвисла, брови уползли куда-то на макушку. Мне захотелось хлопнуть ее легонько под подбородок и сказать: "Закрой рот, глупышка, ворона залетит!", но я вовремя вспомнил о своем новом ангельском амплуа, и, хотя и с большим трудом, но удержался от комментариев. Понял я и то, что мне теперь совсем не обязательно тратить время и энергию на изучение иностранных языков. Хотя я никогда в жизни не владел испанским, я безошибочно осознал, что в теле "Педро" свободно говорю по-испански, и моя визави великолепно меня понимает. А изумление ее было, очевидно, вызвано тем, что пресловутый "Педро" вдруг остановился на полпути (чего никогда прежде не делал), извинился (!) и даже совершил поползновение сделать комплимент, к чему девушка вообще не была приучена. В глубоких глазах смугляночки я прочитал вдруг вспыхнувший неподдельный интерес к "собственной" персоне, и даже ощутил нечто вроде укола совести: ведь я, по сути, обманывал ее, забравшись без спросу в шкуру ее обожаемого Педро. А надо вам сказать, что я терпеть не могу врать просто так, а более того - врать из корыстных побуждений. Мне это претит, хотя, признаюсь, в земной жизни без этого иногда мне не удавалось обойтись...
--
Хочешь вина? - спросила девушка, успокоившаяся и повеселевшая.
--
Хочу, котенок. Из твоих очаровательных ручек - хоть яд, - кокетливо сообщил ей я. Девушка оценила эту древнюю шутку так, как ее, вероятно, уже лет пятьсот никто не оценивал: как нечто свежее и оригинальное. Она подарила мне совершенно очаровательную улыбку с потрясающими ямочками на щеках. А когда она, двигаясь с молниеносным изяществом пантеры, начала собирать для меня нехитрую снедь на закусь, причем каждое движение ее безупречно стройного, гибкого тела было пронизано неосознанной, природной грацией. Черт подери, везет же всяким педрам!
--
Ты вправду хочешь меня? - вдруг спросила она. Я чуть не поперхнулся холодной телятиной, которую пережевывал в этот момент мощными педриными челюстями. Вот истинная женщина! Надо отдать должное ее проницательности. После того, как Педрило ее едва не изнасиловало, она сделала вывод, что оно, возможно, ее хочет. До сих пор не понимаю, как мне удалось тогда не расхохотаться? Меня удержало лишь то, что она, безусловно, неправильно истолковала бы мой смех и обиделась бы, а я этого совсем не хотел.
--
Мышка, не хотеть тебя может только полный импотент. Что такое импотент? Ну, как тебе сказать...Это такая разновидность счастливого человека. В общем - да, я хочу тебя, и хочу безумно, как дикий бизон во время брачных игр. Но я не хочу брать тебя силой. Я возьму тебя только, если ты сама этого захочешь. Ты хочешь этого?
Она промолчала, но ее ответ был красноречивее слов: она медленными, неуловимыми движениями тонкого тела выскользнула из простенького, легкого платьица, и предстала передо мной совершенно обнаженной. Мне понадобилась вся моя воля для того, чтобы не прыгнуть на нее, подобно неукротимому Педро! Я в жизни не видел столь совершенных форм, столь упругой, эластичной кожи, столь вызывающей, дерзкой груди, столь зовущих губ.
Я поймал себя на мысли, что теперь если и не оправдываю, то по крайней мере понимаю несчастного Педро, потерявшего из-за нее остатки и без того невеликих мозгов. И неужели вся эта прелесть, это совершенное произведение природы должно достаться насекомому, не способному оценить художественную композицию даже "Черного квадрата" Малевича? Какая жестокая несправедливость!
Я сидел неподвижно, не сводя с нее глаз. А она бесшумно подошла ко мне, опустилась передо мной на колени, расстегнула мне брюки и сделала попытку завладеть "моим" членом. Я воспротивился. Я хотел долгих, изобретательных взаимных ласк, а не примитивного миньета. Я заглянул в ее глаза. Четыреста поколений людей и еще четыреста тысяч поколений праобезьян вперились в меня из ее глазниц. Я вдруг забыл, что еще недавно конкретно искал, кого бы трахнуть. Мне показалось кощунством смешивать совершенство с примитивной физиологической потребностью. Я мягко остановил ее и опять взглянул в ее уже затуманенные от желания глаза. И мне стало грустно от ее отрешенного взгляда. Самка! Елки-палки, она всего лишь самка, которую природа ведет на заклание, уготованное полом. Ее задача - готовить своему Педре жрать, стирать ему вонючие носки, рожать ему детей, таких же безмозглых, как и он сам. И мне тут ничего не изменить.
Я вздохнул и покинул футляр могучего Педриного тела. Улетая, я затылком чувствовал, как они счастливы, бурно, по-звериному трахаясь до полного обалдения. Они стоят друг друга. Пусть остаются вместе!