Медленно напрягшийся вывод предстал перед ним во всей своей могучей и убедительной красе. Он был излишне глубок. Помнится, некоторые мыслители старательно убивали такие выводы в младенчестве, ибо возмужавшие, они способны на многое. Густав Романович поправил очки и всмотрелся в снежную поверхность листа еще внимательнее. Да, недаром он бессонно просидел за машинкой две ночи, в одну из которых растолстевшая красная от звездного жара луна всматривалась в его лоб - он вынужден был повернуться к ней затылком. Но она не унялась. Теперь она подглядывала за ним через зеркало. И хоть за это время она похудела, он был не склонен преуменьшать ее коварство.
Язвительные лучи луны падали на три фолианта, лежащие на письменном столе Густава Романовича Рема неровной стопкой. Жизнеописание Людвига Витгенштейна "Человек и мыслитель" лежало сверху, под ним покоился толстый том Е Лун-Ли "История государства киданей", основанием служил П.И.Карпов "Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники". Книги были чужими, когда-то Густав позаимствовал их и не спешил отдавать, уговаривая свою время от времени просыпающуюся совесть: "Пройдет нужда, отдам". Но нужда была непреходящей. Справа от стопки стояла пишущая машинка, перед ней тяжелое пресс-папье, с покоящимся на нем белым пером и огарком свечи. Слева от машинки был стакан в серебряном подстаканнике - гордость Густава, наследство далеких предков.
Луна источала цветочный аромат. Аромат орхидей с могилы Ли Бо струился с ее бледного лица. Злоба этой сестры не знала пощады. Она пристально, слишком пристально смотрелась в зеркало. Словно ждала живого откровения от мертвого стекла с амальгамой, ждала знания о себе, словно каждый раз пугалась постепенного своего усекновения и не верила в научные выводы о материальном существовании Раху, пожирающего ее плоть своим тонким, энергетическим телом.
Густав Романович Рем наклонился над выводом и почувствовал давление на затылок. Чья-то рука хотела, чтобы он уткнулся носом в собственные идеи и таким образом застыл для всего остального. Из Густава захотели сделать гербарный лист. Закладку в книге. Экзегезу в конце толстого тома. Вывод плясал перед отвердевшими зрачками Густава Романовича.
В наружную дверь постучались. Густав вздрогнул. Он никого не ждал. Да и в кругу его знакомых не принято было ходить в гости среди ночи. Он посмотрел на часы. Стрелка показывала, что только что наступила третья стража часа тигра.
- Именем Луны! Открывайтесь! - гулко закричали на лестнице. Услужливое эхо лестничной пустоты тотчас подхватило звук и умножило его.
Густав прислушался. Снаружи многоносо и многорото дышали.
- Именем Луны! - снова ввился в пространство квартиры тот же голос.
- Иду, иду! - забубнил Густав Романович и пошел к двери открывать.
2
В квартиру вломилось шумное и суетливое общество, мгновенно расползшееся по ней, подобно шаловливым детям, запущенным в музей. Густав смущался каждого предмета, найденного в нем дотошными сыщиками.
- А это что? - спросил самый толстый из них, скорее всего, нос Луны.
- Да, да, что это? Немедленно признавайтесь! - кричали губы Луны.
Густав краснел, как девственница на нудистском пляже. Перед ним вертели его недавний вывод.
- Я и сам толком не знаю, - признался он. Куски Луны разразились громовым смехом.
- Он не знает! - задыхаясь от толчками выходящего веселья воскликнуло правое ухо. - Глядите на этого наглеца!
- Вы обвиняетесь в укрывательстве мыслей! - прочитал нос Луны, глядя в развернутый наполовину свиток. - Также вы обвиняетесь в даче ложных показаний, относительно ваших побудительных мотивов...
- Я их и сам не знаю! - закричал Густав.
Нос Луны строго посмотрел на него, свернул бумагу и кивнул остальным. Густаву вывернули руки и поволокли к окну. С подоконника с истошным мявом сиганул одноглазый кот. Открыли окно и свесили Густава вниз головой как полковой штандарт.
- Ну что, так и будем молчать? - осведомился голос носа сверху.
- Да вы только скажите, что говорить нужно! - взмолился Густав. - Я все скажу!
Он смотрел на качающийся над ним открытый люк: "Попадут или промажут?"
- Отпустите его, - сказал нос. - Пусть идет.
Попали. Густав глубоко вдохнул воду и захлебнулся. У него выросли жабры, он вынырнул и осмотрелся. С потолка свисали гроздья чего-то непотребного. Они шевелились и, казалось, смотрели с жадностью на барахтающееся под ними тело.
- Не стоит трудов! - воскликнул Густав Романович и выполз на берег.
3
Густав Романович приставил лестницу к стене, покрытой рыбьей чешуей, и быстро перебирая руками-ногами полез вверх. Одна из ног Густава соскользнула с перекладины, он взмахнул руками и медленно полетел вниз. Рядом с ним случайно оказалась птица с женской головой.
- Поймите, вам нельзя лететь только вниз, - сказала эта обитательница воздушной стихии.
- Знаю, - с печалью в прерывающемся от гулких сердечных ударов голосе сказал Густав.
- А если, знаете, так зачем летите?
- Не могу по другому.
- Какая ерунда! - возмутилась птица и отстала в вышину.
Густав обнаружил, что у него в руках появилось гораздо больше сочленений и они теперь обладают большей свободой. Он сунул левую руку под жабры и дотянулся до пульсирующего сердца. У сердца оказался рот с мелкими острыми зубами. Оно укусило как одичавший кот. До костей. Густав выдернул руку из плеча и внимательно осмотрел ее. Она выглядела довольно-таки привлекательно, несмотря на перипетии, с ней приключившиеся. Он вставил руку на место. Женщина-птица догнала Густава.
- Ну, - сказала она. - Вы не передумали?
- Рыба - это Луна, - заявил Густав.
- Вы - идиот, - сообщила птица и снова упорхнула.
Густав в приступе раскаяния взмахнул своими изменившимися руками, но они только рубанули воздух, как дамасские мечи в охлаждающих потоках ущелья Харнум. Вниз полетели искры и зашипели в водах океана, дышащего свинцовой грудью с размеренностью маятника. Густав продолжал лететь вниз. Думая о том, что предстоит ему в глубинах под волнами, там, на морщинистом дне, где живут моллюски и иглокожие, он вспоминал свою жизнь.
4
Рем родился в Шанхае, небольшом украинском селе в низовьях Янцзы. Его отец всю жизнь ловил кайманов, а мать не разгибала спины на рисовом поле. В возрасте пяти лет Густав, тогда у него было имя Дождевой зонтик, а звали его Рем Третий, увидел покусанные ноги отца и испугался. Он сбежал к матери на рисовое поле, но по дороге споткнулся и разбил себе лоб о камень. Кожа лопнула вместе с черепом и только чудо-врачи из столичного города Мелитополя спасли мальцу жизнь. Главврача звали Роман Беркутов, и в соответствии с обычаями Мелитополя спасенному Третьему добавили патроним Романович. В деревне невзлюбили вернувшегося из столицы Третьего, особенно невзлюбил пан Чубай. Он сжил со свету неповинных отца и мать Третьего, взваливая на них самую тяжелую работу. До Третьего, который получал государственную пенсию по инвалидности, пану Чубаю было не добраться, зато он всячески издевался над его сестрами и братьями. И едва Третий получил от Старшего взрослое имя, он уехал из Шанхая за море, в островную область Ямато. Там его стали звать Сабуро. Он устроился на завод учеником младшего мастера по ремонту оборудования, но вскоре затосковал по Мелитополю и уехал на континент.
Густав поступил на работу в пяти минутах ходьбы от дома, но любил остановиться поболтать с офенями, нищими, музыкантами, поэтами, художниками и чудаками. Чудаков любил особенно. Нина-собачница, Синий Одуванчик, как ее за глаза называли, вызывала у него тайную половую симпатию. Да, конечно, бородавки, ела отвратительно - крошки со слюной изо рта, руки с дряблой сухой кожей, усы, и пахнет псиной. Но... Он и сам себе толком не мог объяснить в чем же заключается это "но". Хотелось унизиться, что ли. А может просто - необычных ощущений. Или - ему казалось, что она будет боготворить его, ползать перед ним на коленях. Наверное, все это было правдой. Он подходил к ней, жадно вдыхая песий дух. Нина вытаскивала из кармана очередного щенка-страдальца. "Смотрите, какой бедный, дрожит весь, купите его, он вам будем самым преданным другом, - говорила Нина. - Я за вас помолюсь". Но Рем не хотел, чтобы за него молились. "Женщина - это буква "о"", - обычно отвечал он, что страшно возмущало Синий Одуванчик, и она отворачивалась. В следующий раз она забывала о своих обидах и снова предлагала Густаву Романовичу щенка. "Он милый", - как-то заметил Рем. Нина преобразилась. "Белые сети любви опутывают девственниц", - с таинственным видом сообщила она, приблизив губы к губам Густава Романовича. "Я вся ваша", - услышал он то ли наяву, то ли в воображении - Нина, во всяком случае, не сказала ничего. Густав понял, что таким манером сработала его интуиция, он читал об этом у Юнга, но не смог тотчас же довериться ей и, наконец, достигнуть заветной цели. Нина успела отвернуться, прежде чем он пришел в себя. Больше он не подходил к ней.
Густав Романович работал в клинике уборщиком. Труд, приятный во многих отношениях. Например, подлечиться можно запросто, если что заболит. И уважали его. Всегда по имени-отчеству. Заходит он в операционную со шваброй, а ему сразу "Густав Романович, подождите, сейчас закончим, тогда и вы приступайте". Он поворчит немного: "Убираться не дают. То топчутся, то едят, то зашивают кого. Никакой возможности". Но это для виду, а сам уходит - работают люди, чего же мешать. У каждого свой труд. Всякий труд уважаем. Кто иголку с ниткой в руке держит, кто швабру. В качестве тряпки Густав Романович использовал красные флаги. Они лежали не нужные теперь в кладовой, ткань прочная. "Дайте один", - попросил Густав. "Да берите все, Густав Романович" Он и взял. Удобная вещь. И размер подходящий. К тому же на красном фоне и грязи не видно. А то противно тряпку в руки брать, когда у нее и вида-то никакого нет.
Густав встрепенулся, но вспомнил, что он давно уже не в Ямато и старше на двадцать лет. Он увидел, что кричало существо, более всего похожее на жабу, но у него имелись еще некоторые атрибуты женщины.
Губы снова приоткрылись и оно сказало:
- Неси чай, Сабуро!
- Не принесу, - смело ответил Густав Романович.
- Я же твой отец, - заявила жаба.
- Ты больше напоминаешь мне мать, - смело возразил Густав.
Лягушка поднялась на длинных ногах.
- Тогда ты, тем более, должен принести мне чай!
- Нет, - сказал Густав, глядя на существо. - Ты мне не мать!
Женщина-жаба открыла рот, Густав увидел фиолетовый язык. На языке сидел его второй отец Роман Дмитриевич.
- А теперь? - спросил главврач.
- Да где же можно на дне найти чай?
Роман Дмитриевич спрыгнул с языка, обнял Сабуро за плечи и показал на подводный холм.
- Там.
Густав пошел. Всю дорогу он думал, почему голос главного врача Беркутова напомнил ему голос его учителя, младшего мастера ремонтного цеха Ри Хакку.
Мастер любил после полудня принять чарку-другую саке, сесть у окна и, свесив голову, тихонько запеть "Сломанные ивы". Сабуро он всегда отсылал чистить котел на треножнике. Котел никак не хотел блестеть, как того требовал мастер, и Сабуро по ночам плакал в своей каморке.
6
Подножие холма было не сплошным. В нем зияло отверстие. Рем сунул туда голову и крикнул:
- Кто здесь?
- Мы-то знаем, кто мы здесь, - ответил хриплый голос с неприязнью. - А вот ты кто?
- Я - Третий сын ловца кайманов на реке Янцзы, ученик младшего мастера ремонта оборудования Ри Хакку, а имя моего отца-спасителя - Роман Дмитриевич Беркутов.
- А здесь ты кто? - не унимался голос.
- А здесь я чайный проситель.
- Вот именно. Входи.
Внутри пахло плесенью и светились стены. Зеленые лица участников чайной церемонии были обращены к посетителю. Самый главный из них, лицо которого напоминало медный таз, улыбнулся и кивнул.
- Садись, - шепнул худой и бледный юноша, находившийся к Рему ближе всех. Густав Романович сел, где стоял.
- Так на чем мы остановились? - спросил тазолицый.
Бледный юноша вытянул вверх руку, как ученик, вызубривший урок, и приподнялся:
- Тибетцы очень любят кумыс, но страдают без чая до такой степени, что могут заболеть.
- Верно, - сказал тазолицый. - Поэтому они выменивали чай на своих лошадей.
Он надолго уткнулся в свою чашку с чаем. Рем опустил взгляд и заметил, что перед ним, как и перед всеми другими, тоже стоит чашка с чаем. Напиток был густым, ароматным, зеленого цвета. Вкус оказался восхитительным. Что же мне сказать этим людям? - задумался Густав. Лошадей у него не имелось.
- А еще на что можно обменять чай? - решился он нарушить молчание.
Тазолицый поперхнулся и закашлялся. Сидящий рядом с ним высокий мужчина с обвислыми усами, похожий на пана Чубая, вскочил, схватил толстую витую палку и стал охаживать ею главного по спине. После первого удара тазолицый выронил чашку. Она покатилась к Густаву, становясь все больше и больше. На середине пути она была уже высотой с человека. Третий решил не терять времени. Он вскочил и бросился к выходу. Сразу заметил, что выходов три. Сюда! - отчаянно решил он и прыгнул в тот, который мерцал красным. Чашка тяжело грохнулась о стенку и разбилась. Мелкий осколок просвистел возле головы Рема, но он не обратил на это внимания, ибо все оно было занято другим. Рему приходилось уворачиваться от бешено мчащихся на него машин. Он заметил толпу наблюдателей и рванулся к ней, как тонущий к бакену. Взвизгнули тормоза, Густава обдало тяжелым потоком горячего воздуха.
- Придурок! - заявили сверху.
Густав выбрался на тротуар, с трудом втолкавшись в наблюдателей.
- Понаехали, - проворчала пожилая дама в газовом платке.
- Нет, слава Партии, - отозвался задыхающийся Густав Романович.
- Чего нет, чего нет, вижу же, что понаехали!
Рем посмотрел в серые глаза, обрамленные белым платком.
- Гражданин, документы! - приблизились двое в черном.
"Как им не жарко? - подумалось Рему. - Жарко ведь!"
Документов у него с собой не было. Его грубо подняли на ноги и повели. Расстреляют! - обреченно решил Густав Романович, и чтобы не подвергать свою жизнь большей опасности, выдернулся из собственных рук и снова кинулся в машинную гущу.
- Руки, руки держи, - закричали люди в черном, смеясь. Рем поймал кинутые ему руки, отпрыгнул от надвигающегося автобуса и провалился в открытый люк.
7
Сквозь ароматное облако, разорвав его скользкую тишину, он упал в чайную реку, подняв фонтан брызг, и немедленно поплыл к ее истокам, где и обнаружил заварщика. Большой человек с лицом, скрытым желтой маской, сыпал в полуразбитую чашу с кипящей водой тонны чая, опорожняя мешки с быстротой молнии. Из чаши заваривающийся чай попадал в закрытый настойник, откуда сквозь отверстие в пасти огненногривого льва бил чайный источник.
Чем ближе к нему подплывал Густав, тем горячее становилась река, чего и следовало ожидать. Он выбрался на берег из жженого сахара и сорвал с куста две пары очищенных орехов. "Фундук", - обрадовался Густав. Работая в клинике, Густав особенно пристрастился к фундуку.
Человек под желтой маской заметил бредущего по берегу Густава.
- Тебе что, Третий? - спросил он.
Густав Романович растерялся.
- Ты не узнаешь своего родного отца?
Человек снял маску. Лицо было сплошь покрыто следами крокодильих укусов.
- Но ты ведь умер! - воскликнул Густав.
- А ты видел как несли мое тело в семейный склеп в подножии Длинной Стены?
- Нет, но тебя утащил крокодил. Ты сгинул в мутной воде, выплыл только твой чубук, с которым ты никогда не расставался. Его и похоронили в могиле. Пан Чубай лично проследил, чтобы чубук отпели по всем правилам.
- Да, думаю, он с большой радостью провожал меня в последний путь, и готов был многое отдать, чтобы я никогда не вернулся. Он заставлял меня работать дни и ночи напролет, и держал впроголодь. Из-за хронического недоедания я не заметил крокодила, подкравшегося ко мне сзади. Он ухватил меня за ногу и потащил в свое логово. Держал он меня крепко, затянул в глубину и поместил между корягами на дне. Я вытащил чубук и попытался разжать рогатку, но тут на меня наплыли крокодильчики и стали кусать в лицо. От боли и неожиданности, я выпустил свой чубук. Вот почему вы нашли его потом. Сам же я передавил многих крокодильчиков, но при этом наглотался воды и, наверное, бы умер, если бы не знал искусства дыхания. Я замедлил биение своего сердца до четырех ударов в минуту, и таким образом впал в состояние медленной жизни. Я пробыл в воде до восхода луны, дождался прилива - корягу стало раскачивать, и я сумел освободиться. Но затем отлив унес меня вниз по течению к океану, и несколько дней меня носило по волнам, прежде чем я сумел ухватиться за канат, свисающий с пиратского корабля. На канате уже были чьи-то руки, они были откушены по локоть. "Глядите, глядите, - закричали пираты. - Там кто-то есть!" "Да это не Митяй!" "Конечно, не Митяй. Его еще вчера слопала акула!" Меня вытащили. Капитан в длинном камзоле, с люлькой во рту, похлопал меня по плечу. "Ты будешь нам вместо Митяя, - сказал он. - Надеюсь, ты не станешь воровать мои бананы?" Я отрицательно покрутил головой, вспомнив об отделенных от остального руках. Десять лет, десять долгих лет я провел на пиратском корабле. Я был очень смышленым учеником. Меня не в чем было упрекнуть. Я исправно кидал крюки и рубил мачете головы, когда мы брали торговые корабли на абордаж. Я пил ром, скармливал захваченных моряков акулам, играл в кости и травил канаты, когда нужно. А затем наше судно попало в ужасную бурю, мы рубили ванты и орали друг на друга, пока наш корабль не затонул. Я снова остался один на один с океаном. Тогда меня подобрал добрый человек. Он плыл один на своем утлом суденышке. "Ты будешь моей Субботой", - сказал он. Я опять согласился. Мне ничего не оставалось делать - с судьбой не поспоришь. Мы приплыли в его страну и он устроил меня работать сюда, заваривать чай.
- А где сейчас этот человек? - спросил Густав Романович. Отец погрустнел и снова надел маску.
Густав Романович простоял рядом с отцом восемь часов, но продолжения так и не дождался.
- Ладно, я пойду, - сказал он наконец. - Не дашь ли мне немного чаю?
Но и на этот вопрос ответа не последовало.
8
Сильно сомневаясь - отец ли это его, ведь настоящий отец не пожалел бы чая? - Густав Романович побрел дальше. Орешник вскоре кончился. Густав оказался в краю пампасов, над которыми стояло ослепительное солнце. "Интересно, - подумал он. - Как так получилось, что я оказался здесь? Неужели упав в люк я пролетел земной шар насквозь, да так быстро?" Он подумал, что в таких ситуациях возможны странные эффекты со временем.
Густав заметил вдалеке здание красного цвета с вывеской. Надпись отсюда было не разобрать. "Но текилы мне там, в любом случае, нальют, - решил Густав. - Иначе это не пампасы".
Густав приблизился. "Постигальная мастерская", - прочел он. Толкнул дверь в прохладное помещение с кадками, в которых росли карликовые березы и ягель. Прошел коридорчик с просиженным диваном и очутился в большой комнате с одуряющим ароматом бумаги и тысячами книг на полках. За бюро с выдвинутыми ящиками, наполненными карточками, стояла дева с льняными власами и грустным взглядом зеленых глаз.
- Двадцать лет назад вы взяли у нас три книги, - сказала она ровным голосом, пристально глядя на Густава, - и теперь должны заплатить штраф.
- Сколько я вам должен? - спросил Густав.
- Деньгами вы не отделаетесь. Ваше ухо.
Она вытащила бритву, больше похожую на сапожный нож, и щелчком раскрыла ее. Яростное мексиканское солнце вспыхнуло на изогнутом лезвии.
Зеленые глаза приблизились к носу Густава, правая рука девы схватила его за шею, а левая единым движением отрезала ухо.
- Больно же! - вскрикнул Густав. Дева сунула ухо в пластиковый пакет и скрылась за белой дверью.
Густав Романович приложил к голове платок и добрел до просиженного дивана. Платок пропитался кровью. Густав выбросил его в кадку с березой и достал другой. В карманах у него было семнадцать платков. Он использовал все. Вокруг березы вырос кровавый вал. Густав Романович ждал появления девы. Ему казалось, что отрезать ухо и уйти - это верх неприличия, но дева, очевидно, так не считала, или ей было наплевать на приличия.
Кровь свернулась. Густав Романович встал и пошел за девой. Он хотел сказать ей: "Ну так нельзя!" Сразу за белой дверью оказалась комната, выложенная кафелем - даже потолок. Плитки были синие, зеленые и черные, и составляли затейливый орнамент, пол на два-три сантиметра залит водой. Шлепая по воде, Густав перешел комнату и толкнул следующую дверь. Он очутился в темном сыром внутреннем дворе. Серые безоконные стены вздымались квадратом к голубому безоблачному небу. В стене справа был открытый вход. Перед ним громоздилась груда старых вещей - части кукол, велосипедный насос, разодранный пружинный матрас, пустой телевизионный ящик, битые лампы дневного света, куски кирпичей, перекрученные мотки проволоки и еще разное другое. Больших трудов стоило Густаву Романовичу перебраться по ту сторону. Спускаясь, он едва не поскользнулся на мертвой собаке.
Труп скалил зубы. "Бедняга!" - подумал Густав и перешагнул через тело. Бетонный пол был весь в трещинах, сквозь которые росла трава. Углубившись внутрь, Густав пропал в тени. Он вытянул перед собой руки и продолжал двигаться, надеясь нащупать стену. Но стены не было. "Должна быть стена", - считал Густав. Он все шел и шел, пока не покатился по лестнице. Спуск был коротким. Здесь Густав Романович, наконец, уткнулся лицом в стену. В стене была щель.
9
Густав заполз в щель и увидел по ту сторону ряды металлических ящиков. Он встал в полный рост. Потолок горел тысячами ламп дневного света. Холод проникал под одежду. От отсутствия запахов Густава мутило. Он сделал несколько шагов в одно из междурядий и заметил вдалеке открытую дверцу ящика. "Наверное, это морг". Он медленно двинулся по проходу. Любопытство завладело всем его существом.
Густав Романович приближался к открытому ящику. Он ожидал увидеть морщинистые пятки и привязанную непременно белой нитью картонную бирку к ноге, обломанные ногти на пальцах, или - если тело лежит наоборот - дряблую кожу в пигментных пятнах, редкие седые волосы, провалившиеся щеки и улыбку беззубого рта.
Но вместо этого ящик был доверху заполнен бумажными пакетиками с чаем. Сильно запахло рыбой. Густав с жадностью схватил несколько пакетиков и поспешил по проходу дальше. Неоновые лампы сменились обыкновенными - свисающими на шнурах. Металлические ящики - на деревянные. Густав зашлепал по воде. Рыбой пахло по-прежнему. Он заметил лестницу, вертикально уходящую вверх. Выбрался на дно. Отец сидел в той же позе, в которой Густав его оставил.
- О, я вижу, что ты хороший сын, - сказал Роман Дмитриевич и принялся заваривать чай. - Жаль, лимона нет, - заметил он, когда чайный аромат подавил рыбный.
- Вы любите лимоны, отец?
- Да, сын мой, я люблю чай с лимоном.
10
Густав вихрем помчался добывать лимоны, даже не спросив, где они могут быть. Он летел над дном и чувствовал, как позади него шарахаются рыбы, испугавшиеся человеческой стремительности.
- Где тут у вас можно взять лимонов? - спросил Густав, случайно уткнувшись в теплый дельфиний бок. Дельфин был толстым и слышал плохо.
- Что? - в недоумении обернувшись, уточнил он.
- Лимоны, - повторил Густав. - Мне нужны лимоны для моего любимого отца.
- Для любимого? - изумился дельфин. Густав закивал головой.
- Там, - указал плавником дельфин.
Густав увидел башню из пузырьков. Внутри нее был лимонный сад. Густав подплыл и ткнул пальцем в стену. Часть пузырьков лопнула, и Густава втянуло в отверстие.
Стоял воздух и сильный запах лимонов. Густав сорвал несколько плодов и вернулся к отцу.
- Вот! - сказал он.
Роман Дмитриевич схватил лимон и целиком выжал его в свою маленькую чашку.
- Люблю лимоны, - заявил он.
Да, главврач любил лимоны. Он выжимал из них сок на ручной соковыжималке для цитрусовых. Ежедневно перед сном выпивал сок одного лимона из красивой хрустальной рюмки. Он считал, что это необычайно полезно для здоровья. Потом, когда он оказался на дне, он не мог двигаться и предавался несбыточным, как ему казалось, мечтам о чае с лимоном. Но мечты сбылись. Сабуро сидел перед ним и улыбался своим тонким ртом. Роману Дмитриевичу хотелось сказать сыну что-то очень ласковое, но он только повторял "люблю лимоны", больше в голову ничего не приходило.
Густав Романович смотрел на отца и радовался. "Добрый он у меня, хороший", - думалось ему. Особенно нравились уши. Они были большими и оттопыривались от головы под углом приблизительно в сорок пять градусов. Сквозь мочки просвечивали кораллы: красные, белые, желтые и черные. Над кораллами парили в водяных потоках флегматичные рыбы. Дисциплина у них была жесткая - поворачивали все разом. Когда они обращались к Густаву Романовичу лицами, то сходили на нет - до того были тонкими, что в зеленоватой глубине переставали замечаться.