Некрасов Юрий Валентинович. Между двух миров (Between Two Worlds by Upton Sinclair)

0x01 graphic

Именинник и Издатель / Переводчик

0x01 graphic

Именинник - успешный юрист в пятом поколении.
Юридическую династию учредил доктор, профессор, последний директор Ярославского Демидовского Юридического Лицея, один из родоначальников государственного права Владимир Георгиевич Щеглов, уроженец Тамбовской губернии.

Из самых больших свершений именинника - сын, дом и дерево. А, сколько впереди! И ещё, у именинника на книжной полке девять книг о Ланни Бэдде. Теперь будут десять. А со временем и все одиннадцать.

Издатель/переводчик - тоже из тамбовских. Встретил в тринадцатилетнем возрасте героя саги, своего ровесника, сына человека, занимавшегося внешнеэкономической деятельностью, как и родители издателя. Отсюда непреходящая привязанность к саге о Ланни Бэдде. Сейчас намерился перевести на русский язык и издать 11-томную эпопею о Ланни Бэдде Эптона Синклера, показывающую мировую историю с 1913 по 1949 гг.

0x01 graphic

Синклер, Эптон Билл

1878-1968

Эптон Билл Синклер-младший -- американский писатель, проживший 90 лет и выпустивший более 100 книг в различных жанрах, один из столпов разоблачительной литературы. Получил признание и популярность в первой половине XX века. В 1906 году направил свою книгу "Джунгли" с дарственной надписью Л.Н. Толстому, который с интересом ее прочитал, заметив: "Удивительная книга. Автор - социалист такой же ограниченный, как все, но знаток жизни рабочих. Выставляет недостатки всей этой американской жизни. Не знаешь, где хуже". Экземпляр книги Синклера с карандашными пометками Толстого хранится в библиотеке музея "Ясная Поляна ". Сам же Синклер не считал "Войну и мир" великим романом. Он, по его собственному признанию, никак не мог разобраться с множеством персонажей романа, их судьбами и чуждыми его американскому глазу и уху русскими именами. Не смог он дочитать до конца и какой-либо из романов Ф.М. Достоевского. В 1915 г. удостоился внимания В.И. Ленина, которое открыло его книгам дорогу к советскому читателю. В 1934 г. участвовал в Первом съезде советских писателей в Москве. Однако взаимоотношения Синклера с советскими властями стали портиться в связи с тем, что его книги издавались в СССР без разрешения автора и без выплаты ему авторского гонорара. С помощью А. Коллонтай добился выплаты ему Госиздатом гонорара в размере 2,5 тыс. долл. В 1949 г. его неприятие Стокгольмского воззвания закрыло ему дорогу к советскому читателю. Перевод его третьей книги о Ланни Бэдде, которая получила Пулитцеровскую премию, был рассыпан. О последующих книгах не могло быть и речи.

Всего между 1940 и 1953 гг. о Ланни Бэдде было написано 11 книг, давших возможность автору показать мировую историю и лидеров многих стран за период с 1913 по 1949 гг.

Сага о Ланни Бэдде включает:

Оригинальное название	Год издания	Период истории	Название и год русского издания
World's End	1940	1913-1919	Крушение мира 1947 и 2025
Between Two Worlds	1941	1920-1929	Между двух миров 1948 и 2024
Dragon's Teeth	1942	1929-1934	Зубы дракона 1943 2016
Wide Is the Gate	1943	1934-1937	Широки врата 2017
Presidential Agent	1944	1937-1938	Агент президента 2018
Dragon Harvest	1945	1939-1940	Жатва дракона 2019
A World to Win	1946	1940-1942	Приобретут весь мир 2020
Presidential Mission	1947	1942-1943	Поручение президента 2021
One Clear Call	1948	1934-1944	Призывный слышу глас 2022
O Shepherd Speak!	1949	11.1944-лето 1946	Пастырь молви! 2023
The Return of Lanny Budd	1953	1944-1949	Возвращение Ланни Бэдда 2026

Примечание переводчика

Издательство "Иностранная литература" перевело два тома Саги о Ланни Бэдде с большими купюрами. В частности купюры второго тома достигли пятидесяти процентов. Поэтому издатель и переводчик решили перевести тома заново полностью, сохранив неизменными все имена собственные, предложенные изданиями "Иностранной литературой" в 1947 и 1948 годах. Поэтому Ланни Бэдд останется Ланни Бэддом, несмотря на то, что автор назвал его иначе.

Читатели, желающие сравнить данное издание с изданием ИЛ могут найти последнее по адресу https://knigogid.ru/books/131285-mezhdu-dvuh-mirov/toread?update_page

Эптон Синклер помимо родного языка знал французский, немецкий и испанский языки. Для придания национального колорита он вставлял слова, а иногда и целые фразы на иностранных языках без перевода. В тех случаях, когда отсутствие перевода, по мнению переводчика, мешало восприятию текста, переводчик предлагал свой перевод в примечаниях.

Почти все названия томов, книг, глав и являются цитатами из классической литературы, Библии и мифологии. Все они являются своего рода эпиграфами. Такие цитаты часто попадаются и в тексте. Там, где переводчику удалось найти источники этих цитат, он приводит их в примечаниях.

Название второго тома автор взял из стихотворения Мэтью Арнольда (1822-1888) Стансы из Гранд Шартрез.

В основном цитаты из Библии приводятся по синодальному переводу или новому переводу, стихи классиков переведены русскими поэтами или профессиональными переводчиками. Все примечания сделаны переводчиком и находятся на его совести.

Все измерения переведены в метрическую систему.

Второй том Саги о Ланни Бэдде вышел в 1941 году. Он переносит читателя в одно из самых захватывающих и шумных десятилетий двадцатого века. Завораживающая смесь истории, приключений и романтики романа о Ланни Бэдда является свидетельством захватывающего дух видения Эптона Синклера и его исключительных талантов рассказчика.

В этом томе рассказывается о последствиях Первой мировой войны в Европе в 1920-е годы (Пивной путч в Германии, становление фашистского режима в Италии и некоторые важные конференция), а затем о Ревущих двадцатых.

После двух катастрофических романов с замужними женщинами Ланни женится на богатой наследнице из Нью-Йорка Ирме Барнс. В кульминационный момент Ланни покрывает потери своего отца на фондовом рынке в "Чёрный четверг" 24 октября 1929 года, а затем настаивает на том, чтобы его отец продал все свои акции на следующий рыночный день, таким образом избежав самоубийств "черного вторника". Его усилия по спасению богатства его жены были не столь успешными, и ее дядя был разорён.

Том состоит из восьми книг и сорока глав.

СОДЕРЖАНИЕ

КНИГА ПЕРВАЯ
Мы - суть Творцы мелодий

Глава первая.		Да будет мир в стенах твоих
Глава вторая.		Kennst du das Land? (Знаешь ли тот край?)
Глава третья.		С двойным упорством и трудом
Глава четвётая.		Воображение молодого человека
Глава пятая.		Оплачем мировое зло

КНИГА ВТОРАЯ
Та, за которой я бы побегал

Глава шестая.	Волненьем сладостным томим
Глава седьмая	Как сладко дрожат переливы, бог Пан
Глава восьмая	Привычек почти не меняя
Глава девятая	Подумайте о том, как растут лилии
Глава десятая	От прецедента к прецеденту

КНИГА ТРЕТЬЯ
Ступени истории

Глава одиннадцатая	Горе побеждённым
Глава двенадцатая	Неверен здесь ничей расчет
Глава тринадцатая	Пусть устрицей мне будет этот мир.
Глава четырнадцатая	Кровь мучеников
Глава пятнадцатая	Римские каникулы

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ
Деньги на деревьях ещё как растут

Глава шестнадцатая	Семь спорят городов о дедушке Гомере
Глава семнадцатая	Торговцы красотой
Глава восемнадцатая	В эту дикую бездну
Глава девятнадцатая	Широки врата
Глава двадцатая	Roma Beata Благословенный Рим
Глава двадцать первая.	Поток любви

КНИГА ПЯТАЯ
Долина грусти

Глава двадцать вторая	Как счастливо он родился
Глава двадцать третья	И оба были молодыми
Глава двадцать четвёртая	Высокий ум безумию сосед
Глава двадцать пятая	Назад в царство теней

КНИГА ШЕСТАЯ
Средства, дающие забвенье

Глава двадцать шестая	Гордость и предубеждение
Глава двадцать седьмая.	Neue Liebe, neues Leben (Новая любовь - новая жизнь)
Глава двадцать восьмая	Гори огонь, кипи котел
Глава двадцать девятая.	Пусть радость будет без границ
Глава тридцатая	Перелётные птицы

КНИГА СЕДЬМАЯ
Путь величия

Глава тридцать первая	Божий промысел
Глава тридцать вторая	В этом ослепительном свете
Глава тридцать третья	Тяжела ты шапка
Глава тридцать четвёртая	Кто имеет, тому дано будет
Глава тридцать пятая	Что Бог сочетал

КНИГА ВОСЬМАЯ
Ко гробу нас ведет

Глава тридцать шестая	Принц-консорт
Глава тридцать седьмая	Завсегдатаи модных клубов
Глава тридцать восьмая	Шалтай-Болтай сидел на стене
Глава тридцать девятая	Шалтай-Болтай оказался на дне
Глава сороковая	Завтра мы будем трезвы

___________________________________________________

КНИГА ПЕРВАЯ

Мы - суть Творцы мелодий¹

___________________________________________________

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Да будет мир в стенах твоих²

Человек, вернувшийся домой после более двух лет отсутствия и, повидав за это время Париж, Лондон и Нью-Йорк, вдруг обнаруживает, что его дом удивительно съёжился, и привлекательность дома здорово поблекла. Ланни Бэдд, обходя дом снаружи, заметил, как выцвела голубая краска на ставнях, и что злой морской воздух сделал с петлями. Внутри дома испачкались обои, уныло обвисли занавески, было расстроено пианино. Короче, заново всё надо отделывать. Только Восход солнца Ван Гога и Пруд с лилиями Моне не утратили своего великолепия. Ars (искусство) вместо aes perennis (стабильного дохода).

Ланни ещё не исполнилось двадцати лет, но он уже располагал всеми полномочиями и имел достаточно денег на своём счету в банке. Поэтому, гуляя, он размышлял о различных стилях, которые он наблюдал в своих путешествиях. Хотел ли он проживать во французском великолепии, к которому он привык в отеле Крийон и в министерстве иностранных дел на набережной Орсе. С огромными позолоченными люстрами, тяжелыми гобеленами, лепниной на потолке, шелковой обивкой на стульях? Или он предпочел бы строгую моду дома своего отца в Коннектикуте, изделия из дерева, окрашенные в белый цвет, и старую мебель, изготовленную по прямым линиям без орнамента? Будет ли Ван Гог и Моне хорошо глядеться на фоне темного дерева в достойной английской манере? Или Ланни должен стать жизнерадостным и современным и превратить гостиную в детскую в ярких цветах, с фризом, в котором гонятся друг за другом дикие животные, и драпировками эксцентричного дизайна? Его мысли перемещались с одной виллы к другой вдоль этого Лазурного берега. Он был в десятках из них. Но в основном, когда он был моложе, и его мысли не были поглощены внутренней отделкой.

В середине лета 1919 года Ланни только что стал свидетелем закрытия Парижской мирной конференции. У него была заветная мечта помочь переделать Европу, и в течение шести месяцев он усердно работал и все испортил. Так он посчитал, а его друзья с ним согласились. Теперь он взял на себя более простую работу - отремонтировать дом своей матери и добавить студию для нового члена их семьи. По крайней мере, эту работу можно сделать, как следует! Мысли Ланни избавились от мировой политики и сосредоточились на овладении искусством архитектуры.

В одном углу этого поместья находилось небольшое каменное здание. Оно стояло на краю рощи, обращенной к западу с видом на сине-золотое Средиземное море. У здания было всего пара окон, и оно в основном освещалось светом из люка на северной стороне. Зданию было меньше пяти лет, но в нём уже завелись привидения. И после двухлетнего отсутствия Ланни набрался смелости придти туда только после некоторого ожидания. Когда он отпер дверь и открыл ее, он постоял несколько секунд, глядя в нее, как будто он думал, что нельзя беспокоить саму пыль на этом полу.

Здесь ничего не трогали с того трагического дня, когда Марсель Дэтаз немногим более года назад положил свою палитру и кисть, написал записку своей жене и сбежал, чтобы броситься в пекло войны. Ланни тогда здесь не было, и он не думал, что стоит задавать вопросы матери об этом. Лучше, если она это быстро забудет. Но сам Ланни не собирался забывать своего отчима.

Он медленно вошел в комнату, оглядываясь. На мольберте было что-то, покрытое тканью. Палитра лежала на столе лицом вверх, краски уже засохли и затвердели. Маленькая синяя изношенная и выцветшая шапочка художника лежала рядом. Там же лежала газета с заголовками, рассказывающими о последнем немецком наступлении на Париж. Призрачный голос говорил Ланни: "Видишь, мне нужно было идти". Тихий голос, потому что Марселю никогда не приходилось спорить со своим пасынком.

Он ушел, Франция была спасена, и здесь осталась студия с закрытыми и запертыми ставнями. Сюда через закрытый люк в крыше свет не проникал, но сквозь щели окон и дверей мистраль нанёс пыль, которая годовым слоем лежала везде. Ланни открыл одну из ставен на ржавых скрипящих петлях и впустил туда яркий солнечный свет южного побережья Франции. Он увидел, что Марсель читал книгу по военной стратегии. Странный выбор для художника, но, конечно, он пытался понять, что происходило с la patrie (родиной) и нуждалась ли она в жизни одного из своих сыновей, уже искалеченного на её службе.

Ланни поднял ткань с мольберта. Там был карандашный набросок, который был для него как рукопожатие. Юноша сразу узнал на нём лицо крестьянина, старого водителя грузовика, обслуживающего цветоводов здесь, на мысе Антиб. Он научил Ланни водить машину. У Марселя был талант. Малейшее движение его карандаша, и под ним всё оживало и двигалось. Эти карандашные линии показывали, что сделала погода с лицом человека. В морщинах вокруг глаз был хитрый юмор, в колючих усах дух тех предков, которые прошли весь путь до Парижа, таща свою пушку с песней: "К оружию, к оружию, вы, храбрецы!" Ланни вынес набросок на свет, чтобы разглядеть его детали. Опять он. услышал призрачный голос: "Видишь, я оставил что-то от себя!"

В задней части студии была кладовая, и юноша открыл дверь. Вдоль стен стояли стеллажи, которые построила Бьюти, его мать, не жалея сил в ее тщетных попытках удержать мужа-француза дома, когда la patrie была в опасности. На этих стеллажах были полотна, каждое из которых было в деревянной раме и покрыто пылью. Работы Марселя Дэтаза не продавались в аукционных залах, цены на них не были предметом сплетен в газетах, поэтому взлом этого места не нужен был никому.

Ланни не нужно было снимать холсты. Он знал, на каких стеллажах хранятся батальные картины, а на каких - пейзажи Мыса, на каких - фьорды Норвегии, на каких - острова Греции и берега Африки. Стоя в этой темной и пыльной комнате, он почувствовал возвращение странного чувства, которое охватило его среди руин древних храмов, когда его отчим рассказывал о жизни тех давно исчезнувших влюблённых в красоту. Теперь Марсель пошел, чтобы присоединиться к ним. Собирались ли они в каком-то греческом святилище, делились секретами своей техники рисования или, возможно, снова сражались? Марсель, участвовавший во втором сражении на Марне, мог на равных встречаться с героями Фермопил. В голове Ланни было много предложений из книги греческой античной поэзии, которую они читали среди развалин. - "В мирное время сыновья хоронят своих отцов, во время войны отцы хоронят своих сыновей". Прошло двадцать два столетия, и Ланни видел, как это происходит во Франции, Англии и Америке.

III

На вилле осталась еще одна память от Марселя, которую Ланни увидел впервые. Малышке Марселине было столько же месяцев, сколько лет было Ланни. И она, как и он, была ребенком Южного побережья Франции. Играла в саду, каталась по траве под жарким солнцем в одних только трусиках, коричневая, как фундук. Старая собака, друг семьи, принесла щенят, и Марселина ковыляла, а они носились за ней, падая, и она падала на них. Это была очаровательная картина. И как приятно было бы отцу их рисовать! Еще раз Ланни подумал, что за странная вещь жизнь, и как она расточительна. Марсель так многому научился. И теперь, когда он ушел, и его дочери придётся начинать с самого начала. Учиться ходить, подниматься и начинать всё снова, когда она терпела неудачу.

У нее были милые и добрые черты лица своей матери, а также её естественная весёлость. А также, очевидно, стремление ее матери менять своё местопребывание. Ланни было интересно иметь сводную сестру, и он занялся изучением детского развития. Он быстро понял, что Марселина понимает, что он делает, и ему нравится быть в центре её внимания. Она получила это от своей матери? Ланни решил прочитать книгу и узнать, что было известно о наследственности. У Марселины было странное сочетание светлых бровей с более темными волосами ее отца. Унаследует ли она следы его трогательной печали? Когда щенки засыпали, ребенок смотрел на них, какие таинственные процессы происходили в этой подающей надежды душе?

Очевидно, она не помнила того прекрасного белокурого существа, которое привело ее в этот мир и совершило подвиг, почти забытый среди светских дам, кормить ее грудью. Прошло шесть месяцев с тех пор, как уехала Бьюти, и малышкой Марселиной занималась розовощёкая крестьянка, которая толстела неделя за неделей и отрастила мягкие коричневые усы. Лиз твердо верила, что быть толстой было правилом для всех женских существ. Она кормила любимую petite (кроху) в любое время и заставляла ее спать, ласкала и целовала ее, а также заставляла многих родственников делать то же самое. В нарушение основных правил, установленных педиатрами. Но это не беспокоило Ланни, потому что у него было такое же воспитание, и мягкий прованский язык был, как можно сказать, его вторым родным языком.

Одна вещь беспокоила его, пруд с небольшим фонтаном, который украшал центр внутреннего дворика. Марселина лежала и смотрела на золотых рыбок и пыталась поймать их. Лиз считала, что Марселина знала достаточно, чтобы не упасть, и, во всяком случае, вода не была глубокой. Но Ланни не рисковал, и поручил плотнику сделать небольшой забор в секциях, соединенных вместе. Чтобы ребенок мог наблюдать за рыбой, но не присоединиться к ним. Юноша написал матери, что все хорошо, и что она может наслаждаться своим третьим медовым месяцем с чистой совестью. Он улыбнулся, написав эти слова, потому что он побывал в Новой Англии и узнал, что люди расходятся в вопросах морали. Но он и Бьюти имели свои личные взгляды.

Мать писала длинные письма. Она и ее возлюбленный нашли коттедж на обрывистом берегу Бискайского залива. В коттедже поддерживала порядок приходящая местная женщина, а они вели la vie simple (простую жизнь), очаровательное приключение для уточённых личностей. Впервые мать не хотела встреч со светскими и важными людьми. На то были причины, которые никогда не упоминались в ее очень осторожных письмах. Почтовая военная цензура должна была прекратиться, но в этом нельзя быть уверенным.

В третий раз в своей жизни Мейбл Блэклесс, она же Бьюти Бэдд, она же Мадам Дэтаз, вдова, взяла на себя трудную роль посвятить себя всю мужчине. Она пыталась быть семьей, друзьями, страной. И даже всей немецкой армией. Она должна была заставить своего возлюбленного забыть поражение и стыд, нищету и разорение. В этой роли она была одной из миллионов. Поскольку Европа была полна мужчин, чьи жизни были разрушены и поломаны, и женщин, пытающихся утешить их и помочь им вернуться к нормальной жизни. Этих мужчин не надо ругать и к ним придираться. Не надо возмущаться тем, что они делают или говорят! Понять, что они живут в аду, что их легкие пропитаны зловониями тех пространств. Хорошо, что это не горчичный или хлорный отравляющий газ. Пусть они делают все, что им угодно с вами, и делайте вид, что вам это нравится. скажите им все, во что они хотят верить. Пойте им колыбельную, а когда у них будут кошмары, разбудите их и успокойте, как больных детей. Кормите их, играйте с ними и считайте своей победой, если время от времени вы заставляете их смеяться.

Испания разбогатела на войне, и её праздный класс стекался к её северному побережью. И это было похоже на зиму на Ривьере в старые времена. Там было много немцев, как торговцев, так и чиновников, и любой из них мог бы узнать Курта Мейснера. Бьюти сослалась на эту возможность, используя свой код, который понял Ланни. Курт был "нашим другом", а немцы были "его старыми партнерами". Цензор подумал бы, что это грабитель, которого она пытается перевоспитать, или, по крайней мере, пропойца. - "Я хочу, чтобы наш друг полностью оправился. Помоги мне убедить его, что он полностью исполнил свой долг и должен забыть прошлое".

Ланни, желавший выполнить просьбу матери, сочинял радостные письма о жизни в искусстве, об одарённости своего друга и о том счастье, которым они все будут наслаждаться. Первоначально у молодого человека была идея построить новую студию как сюрприз для своей матери и ее возлюбленного. Однажды они подъедут к воротам Бьенвеню, и Ланни отведёт их в новое здание и услышит их крики удовольствия. Но теперь он решил, что это рискованно. Курт может принять решение вернуться в свою страну, помочь восстановить ее или подготовиться к новой войне. Кто бы мог догадаться, что может придти в голову прусского артиллерийского офицера через месяц после того, как Версальский договор удушил его страну?

Итак, умный Ланни Бэдд не стал делать тайн из того, что он делал. Восхитительное приключение - создание студии для сочинения музыки, которая должна была вернуть времена Баха и Брамса и восстановить престиж тевтонской расы в самой благородной области человеческой деятельности. Каменщики закладывали прочный фундамент, и Ланни выдал им план участка. На участке работа велась теми родственниками Лиз, которых не убили или покалечили на войне. Ланни рассказывал причудливые истории о работниках Южного побережья Франции, понимающих классовые различия и недоверчивых, но раскрывающихся как цветы, когда с ними непринуждённо беседуют, особенно когда пытаются помочь в работе и позволяют им отпускать шутки над собеседником. У них проявился артистизм, когда выяснилось, что здесь будет жить и сочинять музыкант. Швейцарский джентльмен, так его назвали.

Ланни знал, что Курт оказался среди миллионов безработных мужчин. Потому что немецкая армия была практически уничтожена, а семья Курта не могла уберечь многого от войны. Поэтому Ланни отдался своей мечте стать молодым Лоренцо Медичи и собрать вокруг себя благородную компанию достойных художников. "Мой отец дает мне немного денег", - написал он. - "Я их не заработал, а может он их тоже не заработал!" Поскольку Ланни встречался с социалистами и другими неортодоксальными людьми на мирной конференции, его голова была полна их опасными фразами. - "Разве я не могу их лучше использовать, помогая людям, у которых есть таланты, которых мне не хватает? Разве мне не должно это доставлять удовольствие?"

Будь осторожен с каждым словом, Ланни! Курт Мейснер, несмотря на его представление о том, что он современный человек и художник, обладает инстинктами германского аристократа, и как он может отреагировать на мысль быть на содержании женщины, особенно той, которую он любит? У англичан есть название для такого человека, и Курт не собирается носить его. Когда Курт написал это, Ланни был глубоко ранен, и отстаивал право своей матери тоже быть счастливой. Деньги Ланни принадлежат ему, а не матери, и, если Курт настаивает, то это может быть кредит. Каждый франк будет тщательно записываться, так что великий музыкант может погасить его из доходов будущих выступлений, гонораров или зарплаты в качестве дирижера. Что бы это ни было. В жизни музыкантов были прецеденты. Заимствования, но не погашения!

Пришли маляры и принялись за внешнюю отделку виллы. А в гостиной клеили обои. Драпировщики забрали мебель, чтобы обить её мягкой коричневой тканью. Обои кремового цвета с ненавязчивым рисунком будут гармонировать с новой обивкой мебели. Ланни решил, что всё это будет соответствовать строгим вкусам его друга и изменившимся настроениям матери, превратившейся в домоседку.

Пришел настройщик и настроил пианино. А Ланни снова зажил той музыкой, к которой прибегал в последние пару лет, когда жизнь становилась слишком сложной. Секретарь-переводчик на мирной конференции был бессилен удержать итальянцев от захвата югославской территории или турок от убийства армян. Но когда он садился за пианино, он становился сам себе хозяином, и если ему не нравились тональности и модуляции композитора, он мог изменить их. Пальцы Ланни утратили скорость, когда готовили отчеты о распределении населения Европы. Но когда пальцам еще не исполнилось двадцати лет, они быстро возвращают утраченное. И Ланни вскоре обрел свободу в саду наслаждений, в котором он планировал провести остаток своих дней.

У въезда к Бьенвеню с подъездной дороги стояли тяжелые ворота, которые можно при желании запереть. А у входа на пешеходную дорожку была светлая деревянная калитка с высокими кустами алоэ, теперь цветущим с обеих сторон. Рядом находился колокольчик, в который нужно было позвонить. Внутри были пальмы и бананы, каскад пурпурной бугенвиллии, запах нарцисса и жужжание пчел. Там царили красота и мир, а Ланни считал, что там должна быть дружба и любовь. Прощай, гордый мир, я еду домой! Так он сказал, в тот день, когда неудовлетворительный договор был подписан. Каждый месяц Робби Бэдд отправлял Бьюти чек на тысячу долларов, и теперь Ланни должен был получить триста тысяч. Кроме того, у него была тысяча, которую он заработал сам, и которой он чрезмерно гордился. Эта тысяча был перепутана с остальными на его банковском счете в Каннах, но, по его мнению, он видел её отдельно, серией чеков, подписанных сотрудником Государственного департамента Соединенных Штатов, выдающим деньги.

Он хотел потратить эти суммы, чтобы дать немного счастья и порядка в мире. Вокруг него было бы несколько друзей, людей, которые любили искусство и были довольны, чтобы жить с ним. Тот факт, что его мать влюбилась в одного из его лучших друзей, был странным обстоятельством, которое помогло бы замкнуть маленький круг. Это решило бы проблему поломанной жизни немецкого армейского офицера, и в то же время вырвала бы Бьюти из тисок тех многих светских людей, которые злоупотребляли ее гостеприимством и выигрывали ее деньги в бридж. В то время как Ланни боролся со сложностями фуги Баха, он сказал себе, что серьезный настрой Курта изменит его так же, как и его мать, и защитит его от бесполезных любовных отношений и других эскапад, которые он хотел оставить позади.

Плотники строили новую студию. Дом рос с фантастической быстротой. В нём уже находились одна большая комната с маленькой спальней и ванной сзади. Ланни наблюдал за работой и для развлечения пытался помочь. Затем уходил попрактиковаться в игре с листа на фортепьяно. Когда он чувствовал необходимость в общении, он звонил Джерри Пендлтону, приглашая его пойти поплавать или, возможно, пойти на рыбалку с факелом ночью. Они сидели в лодке на стоячей воде и вспоминали австрийскую подводную лодку, которая всплыла в море рядом с ними. Бывший репетитор и ветеран Мёз-Аргоннской кампании были в том же настроении, что и его бывший ученик. Он тоже хотел уйти от всего этого. И какое необычное убежище он нашел для себя в пансионе Флавен в Каннах!

По его словам Ланни, он женился на всей французской нации. Кроме милой и ласковой Сериз была ещё её мать, которой принадлежала половина пансиона, затем тетка, владеющая второй половиной и помогавшая вести дело, и, наконец, постояльцы. В это лето не было туристов, а лишь постоянные жильцы - респектабельные французы, служащие банков и других учреждений, которые считали себя как бы членами семьи и интересовались всеми ее делами. Джерри был рад, что у него есть друг соотечественник-американец, перед которым можно было излить душу. А так как Ланни прожил большую часть жизни во Франции, он мог объяснить Джерри то, что было ему непонятно, и уладить многие недоразумения. Тоже своего рода мирная конференция!

Французские женщины среднего класса склонны быть экономными, а когда они занимаются бизнесом, они должны быть таковыми, чтобы выжить. И вот появился зять, который стал для них сложной проблемой. Крепкий, способный молодой американец, он ринулся в пекло войны и помог спасти la patrie. Американские солдаты пользовались огромным авторитетом среди французов в те дни. Их считали полубожественными существами. Они были на десяток сантиметров выше среднего poilu (французского солдата), экипированы и вооружены, как никакие войска, которых когда-либо видели в Европе, смеющиеся, наглые, готовые нырнуть рыбкой даже в печь. "Ah, comme ils sont beaux!" ("Ах, как они хороши!") - кричали мадемуазели в один голос.

Рыжеволосый красавец лейтенант Джерри Пендлтон стал теперь женатым человеком. Он должен кормить семью. Но как? У него не было денег, а в Каннах не было работы. Тысячи французов возвращаются с войны, и все ищут работу. А даже летом нет туристов, и нет уверенности, что они будут зимой. Джерри был готов пойти работать своими руками a l'americaine, но во Франции это было немыслимо. Ему подобало браться только за престижную работу, блюдя достоинство и авторитет пансиона, рассчитанного на самых почтенных буржуа. Две обеспокоенные дамы кормили его и боялись неосторожно обмолвиться и напомнить ему об его унизительном положении. Его отец владел парой аптек в отдаленном краю циклонов под названием Канзас, и если задеть достоинство Джерри, он может приказать своей жене собраться и следовать за ним за океан, лишив двух дам их мечты, одной покачать внука, а другой - внучатого племянника.

Но нашлось счастливое временное решение. Рыбалка. Возвращаясь с неё, корзина Джерри всегда была нагружена всякими диковинными тварями, которые в изобилии водятся у скалистых берегов Средиземного моря. Меру и Мостеле, длинная зеленая мурена, серый лангуст в твердой раковине, большая или маленькая каракатица, каждая со своими собственными чернилами, в которых они должны быть сварены. Дары моря очень нравились всем постояльцам, а занятие Джерри выглядело вполне респектабельным, будучи спортивным. Зять ходил на рыбалку со своим другом, который владел парусной лодкой, и жил в элегантной вилле на Мысу, общаясь с самыми богатыми и выдающимися личностями. В то время как Джерри рассказывал своему другу о пансионерах, его дамы рассказывали своим постояльцам о деталях новой студии в Бьенвеню, об отделке виллы и о печальной судьбе мадам Дэтаз, чей муж отдал свою жизнь за la patrie, и которая сейчас пребывала в трауре в Испании.

VII

В углу гаража в Бьенвеню были сложены около сорока деревянных ящиков, доставленных пароходом из Коннектикута в Марсель. В них пришла библиотека, завещанная Ланни его двоюродным прадедом Эли Бэддом. Юноша набрался решимости и привёл столяра в студию Марселя, заказав ему установить на стенах книжные полки. Ланни выбрал это место для себя, будучи уверенным, что если где-нибудь там, где обитают праведные души, за ним наблюдает Марсель, то он одобрил бы этот выбор. Эта студия значила для Ланни больше, чем для кого-либо еще, даже Бьюти. Она любила картины Марселя, потому что они были написаны им, а Ланни любил их, потому что они были произведениями искусства. Марсель понял эту разницу и шутил по этому поводу в своей манере, наполовину веселой и наполовину грустной.

После того, как полки были выкрашены и высушены, Ланни принёс за раз несколько ящиков. Джерри пришел помочь ему их распаковать. Бывший лейтенант не был грамотеем, несмотря на то, что почти закончил колледж. Но он был впечатлен физическим объемом двух тысячи томов, а также твердым заявлением Ланни, что он намеревается прочитать их все. Старый унитаристский проповедник был даже более образованным, чем его наследник, поскольку здесь была довольно полная коллекция лучших книг мира на шести языках. Немного по богословию, но много по философии, истории и биографиям, а также немного всякого рода художественной литературы. Ланни махнул рукой на книги на латыни и на греческом. Но он владел французским и немецким и мог освежить свой итальянский и вскоре выучить испанский, который сейчас изучали Бьюти и Курт. Классификация такого количества книг была настоящей работой. Сначала они ставили на полки книги просто пачками, а затем решили, что совершают ошибку. И тут пришел еще один помощник мсье Рошамбо, пожилой швейцарский дипломат, который проводил свои уходящие годы в этой деревне Жуан-ле-Пэн. Он жил в маленькой квартире с племянницей и скучал там во время летнего сезона. Он знал Марселя и восхищался его картинами до войны и находился рядом с ним в те ужасные дни, когда художник вернулся с войны с изуродованным лицом, покрытым шелковой маской. Читающий мсье Рошамбо со вкусом мог рассказать об этих книгах и о том, как следует разместить сомнительные книги. Временами он выражал интерес к содержанию той или иной книги, и Ланни предлагал ему взять книгу домой и прочитать её.

Друзья ушли и наступил вечер. Ланни уселся в студии, в дверь которой струился бледный лунный свет. Теперь эту студию могли посещать души двух уже ушедших людей, близких Ланни. Ланни представил душу Марселя душе своего прадедушки и вообразил, что это произошло там, где обитают праведные души, где они теперь проживали. Ланни слушал их изысканный разговор, который, естественно, начался с греческого искусства и цивилизации. Ланни рассказывал прадеду, как яхта Blueґbird доставила его и Марселя на греческие острова, и как они стояли среди разрушенных храмов, а Марсель читал вслух их описания из антологии. Ланни написал Марселю о комментариях прадеда. Эти два призрака не были чужими друг другу и свободно обменивались содержательными мнениями. Молодой призрак, который прибыл первым в место для праведных душ, приветствовал старого призрака. - "На том далеком берегу я жду тебя, о Каллимах, и готовлю для тебя торжественный обед, достойный твоих блистательных побед".

VIII

Так прошёл остаток лета. Рабочие неуклонно трудились, вилла сияла как новая, и студия приближалась к завершению. Ланни написал Курту, чтобы узнать, какой вид внутреннего убранства лучше подойдёт музыке Баха и Брамса. Курт тактично выразил одобрение вкусу Ланни, поэтому студия была обставлена так же, как и вилла. Шаг за шагом Ланни стремился заманить своего друга дальше. - "Ту тысячу долларов, которые я заработал, пытаясь добиться справедливого мира, я хочу потратить на лучшее пианино, которое можно найти в Париже, и я хочу, чтобы ты выбрал его, чтобы быть уверенным, что оно действительно самое лучшее".

Но соблазнить Курта было непростой задачей. Письма Бьюти говорили, что этот высокомерный размышлял о судьбе своей страны и думал о Бразилии или об Аргентине, где немцы еще могли зарабатывать на жизнь без британского или американского разрешения. Ланни пришлось углубиться в психологию побежденных артиллерийских офицеров, начинающих музыкальных гениев и любовников, зависящих от их дам. Деньги Бьюти и ее сына были получены из оружия и амуниции, используемых для того, чтобы разрушить надежды Фатерланда. И как теперь Курт мог стерпеть это? Ланни делал тактичные ссылки на моральные проблемы производителя оружия и его сына. - "Моего отца совесть не беспокоит, но он не может не знать, что у меня есть совесть. Ему приятно, когда он может дать мне деньги, потому что тогда ему не нужно думать о том, что я стою в стороне и осуждаю его. Мы с тобой не можем изменить того, что произошло, Курт. Но если ты веришь в музыку и в свой собственный дар, почему бы тебе не превратить часть наших денег в красоту и доброту?"

Курт, конечно, поделится этими письмами со своим компаньоном, и она сообщит Ланни, какой эффект они производят. Потратив более половины своих тридцати восьми лет на управление непокорными мужчинами, Бьюти обладала запасом мудрости. Она не будет слишком много умолять и никогда не будет искать ошибок, а просто займется любовью в Испании. Она раскроет свою слабость и свою потребность в моральной защите мужчины. Она будет осторожно говорить о потребностях Ланни. Он хороший мальчик, но на него легко влиять, и он был склонен переходить от одного искусства к другому. Ему нужен более взрослый и более устойчивый человек, чтобы помочь ему сосредоточиться. За такую услугу многие богачи были бы рады заплатить, но не могли купить такую услугу ни за какие деньги. У Ланни было много преподавателей немецкого и итальянского языков, фортепиано и танцев, а также изучения энциклопедии. Наименее компетентные из них получили больше, чем Курту стоило бы пребывание в Бьенвеню. То, что Курт сделал для матери Ланни, было бы чисто случайным, и наверняка самый глупый человек, пришедший в их дом, знал бы об этом!

Итак, в конце концов, сомнения молодого офицера были сломлены, и он написал своим родителям в Замок Штубендорф, теперь часть Польши благодаря злому договору, чтобы ему отправили ноты и инструменты, которые он собрал. Курт сказал им, что станет учителем того американского мальчика, который был гостем семьи почти шесть лет назад. Поскольку мать мальчика не была гостем, рассказывать о ней не нужно. Курт надеялся, что его родители простят ему проживание во Франции. Он не будет иметь ничего общего с этими ненавистными людьми. Он будет жить в уединении в поместье Бэддов и продолжать свои серьезные труды, как дома до войны.

Наступил двадцатый день рождения Ланни, и любящая его мать была опечалена, потому что ее не было с ним. Совесть ее была неспокойна, и она написала письмо, полное извинений и советов, которым она сама не всегда следовала. Не в первый и не в последний раз ее письма обращались к предмету любви и женщинам, которые будут преследовать ее драгоценного сына, и его осторожности в таких вопросах. Эти многочисленные хитрые существа, охотящиеся на него, обладают смертельным искусством, перед которым невозможно устоять! По оценке его матери, само собой разумеется, что ни одна женщина не могла быть действительно достойной Ланни Бэдда. И меньше всего из этих современных девчонок, пустых, наглых и своевольных продуктов войны, которых Бьюти считала глобальной чумой, отравившей мир. Она наблюдала за ними в Париже во время Мирной конференции и обвиняла их, что они жаждут удовольствия, сенсаций, не зная сдержанности и преданности. Требующие внимания, мирского успеха. Теперь их называли "охотницами за деньгами", и женщина старых взглядов созерцала их с ужасом, который был довольно комичным, если вспомнить, как далеко она сама была от эталона благоразумия.

Возможно, мучить Бьюти Бэдд возвращались её прошлые грехи. Не редкое явление нравственной жизни. Пока Курт работал над своей музыкой, Бьюти сидела на берегу Бискайского залива, и перед ее мысленным взором возникал образ юного стройного, грациозного сына, с карими глазами, всегда сияющими в ожидании новых удовольствий. С волнистыми каштановыми волосами, длинными по моде и стремящимися упасть на глаза. Улыбка быстрая, но добрая, сердечная, как у девушки. Ланни, находившийся там в Бьенвеню, приближался к возрасту, когда его отец, путешествуя по Парижу, встретил модель художника даже моложе его самого. Бьюти точно знала, что случилось с тем юношей, потому что она всё это спланировала. Даже в те моменты, когда казалось, что ее сердце бьется под ее горлом, она знала, что делает, почему, и как. Женщины всегда знают, и что бы ни случилось, это их вина. Так считала Бьюти!

Но она действительно любила Робби Бэдда. Не просто его деньги или его положение как отпрыска старой и гордой семьи Новой Англии. Она доказала это, когда наступило жестокое испытание, когда, приложив немного усилий, она могла выйти за него замуж и заставить его порвать со своим суровым старым отцом. Где бы сегодня найти женщину, которая принесла бы такую жертву? Мог ли Ланни встретиться с такой на Побережье Удовольствия, где уже начали вращаться колеса рулетки, а негритянские джаз-банды стучать и визжать? Когда Ланни в своих письмах упомянул черноглазую девицу в пансионе, дочь ювелира, которая носила слишком много изделий своего отца. Когда он упомянул об американских женщинах, которые приехали из Парижа, чтобы лежать не песке и забыть о выигранной войне и о потерянном мире. И как они слишком много пили и безумно водили автомобили. Да, Бьюти знала их, она посещала вечеринки после полуночи и знала, что эти голодные существа могут сделать с ее любимым, не по годам развитым, несравненным сыном! "Помни, Ланни", - предупреждало письмо на день рождения, - "чем привлекательнее ты будешь делать Бьенвеню, тем больше какая-то женщина захочет попасть туда раньше, чем я". Ланни усмехнулся; он мог бы назвать женщину, на самом деле несколько. Но он не мог не развеселиться, когда его легкомысленная мать превратилась в пуританку. О чём много раз шутили он и его отец.

Ланни вернулся к своей музыке. Он наизусть выучил много вещей Баха, отдавая должное вкусу Курта. Также он получил удовольствие от стремительно падающих нот из Сада под дождем Дебюсси, но не был уверен, сможет ли Курт одобрить какую-либо французскую музыку. Он наслаждался странными фантазиями из Картин с выставки Мусоргского. Посетив одну выставку с Куртом, а другие - со своим английским другом Риком и отчимом, Ланни взял с собой всех этих друзей на эту странную русскую выставку. Обычно он не обращал внимания на музыку, которая призвана вызывать образы или передавать впечатление от событий. Но когда музыка была юмористической и полна причудливых поворотов, у него пробудилось любопытство, и он пожелал, чтобы картины шли вместе с партитурой.

Малышка Марселина решила проблемы равновесия и уже могла ходить и даже бегать, не спотыкаясь. Она стояла в дверях, пока Ланни играл, и вскоре, наблюдая за ней, он увидел, что она покачивается в такт музыке. Он сыграл простую мелодию с четким ритмом, и ее ножки начали двигаться под музыку. Тогда он решил, что она сама должна открыть для себя искусство танца. Новая область изучения ребёнка. Так продолжалось в течение нескольких недель, пока крошечные ноги притоптывали тут и там, и смеющиеся карие глаза сияли от восторга. Внезапно она начала демонстрировать изумительные успехи, и Ланни собирался написать своей матери, что у них растёт вундеркинд в области танца. Но потом он узнал, что Лиз невольно испортила научный эксперимент. Она брала за ручки малышку и танцевала с ней во дворе. После этого Ланни поставил пластинку на патефон, и крошка Марселина начала проходить полный курс эвритмики Жака-Далькроза с вариациями свободной выразительности Айседоры Дункан.

В Бьенвеню или около него не было места, где бы ни танцевал Ланни. Лоджия перед домом очень подходила для танцев, и у Бьюти здесь были вечеринки на свежем воздухе. Музыканты приезжали из Канн, а модные дамы и господа брали всё, что им дали боги. Сначала это был вальс, потом аргентинское танго, а затем сумасшедшие изобретения из Нью-Йорка. К этой лоджии приходил мсьё Пинжон, жиголо, с которым Ланни завязал знакомство в Ницце. Он приносил свою флейту пикколо и играл на ней, пока Ланни танцевал фарандолу. Этот бедняга потерял одну ногу на войне и теперь вернулся со своим отцом крестьянином, а на столе в гостиной стоял маленький танцующий человек, вырезанный из дерева, который он послал своему другу в высший свет.

На этом старом пианино в гостиной Ланни выучил старые танцы, такие как менуэт и полонез, и выпрашивал свою мать и некоторых из ее друзей, чтобы танцевать с ним для практики. Здесь он также танцевал "Далькроза" с Куртом, когда два мальчика приехали из Геллерау. В печальные дни после начала войны, когда Марсель был призван в армию, Ланни ввёл танец со своей матерью в свой ежедневный режим, чтобы поддержать её дух и противостоять её embonpoint (полноте). Было мало таких пластинок, которые не будили такие воспоминания.

Теперь Ланни начинал новую танцевальную жизнь со своей сводной сестрой, с этой крошкой, подающей надежды, с этой коробкой чудес. Ее смех был похож на пузырьки от шампанского при открытии пробки. Ее ноги были всегда в движении, были ли они на земле или махали в воздухе. Ее большие карие глаза смотрели на Ланни, а ее руки и ноги пытались подражать тому, что он делал. Если он двигался медленно и часто повторял это движение, она следовала за ним, и он гордился, когда учил ее движениям Далькроза на три и четыре счёта. Он написал Бьюти, которая узнала все это от него, и узнала больше об этом у Курта, потому что чудовище embonpoint преследовало ее в Испании!

Школа Далькроза в Германии была закрыта во время войны, а высокий белый храм на ярком лугу был превращен в фабрику по производству отравляющих газов. Но семена радости и красоты были разбросаны повсюду, и здесь были две семьи, одна на Ривьере, а другая у Бискайского залива, где сохранилось прекрасное искусство эвритмики. На реке Темзе был еще один, потому что Ланни писал Рику, английскому другу, который был с ним и Куртом в той школе. Бедный Рик стал калекой и никогда уже не будет танцевать, но у него с Ниной был маленький мальчик, чуть-чуть старше Марселины, и Ланни писал о своём опыте по обучению детей, и Нина обещала его повторить.

Ланни постоянно думал о тех двух друзьях детства, которые сражались друг с другом на войне, и которых он решил снова собрать вместе. Курту об этом он не сообщил. Он просто пересылал письма Рика Бьюти, зная, что она прочтет их вслух. Идея Ланни состояла в том, чтобы поселить Курта в новой студии с новым пианино и всеми его другими инструментами и его музыкальными партитурами. Затем, после того, как дела пойдут хорошо, Рик и его маленькая семья приедут в гости и, возможно, найдут поблизости виллу или бунгало. Три мушкетера искусства поговорили бы о действительно важных вещах жизни, тщательно избегая мировой политики и других форм мошенничества. Таков был план Ланни. Он вспомнил Ньюкасл, штат Коннектикут, и своего старого пуританского дедушку, который изготавливал пулеметы и амуницию и вёл в воскресной школе уроки по Библии. В воскресенье после перемирия он толковал текст из сто двадцать второго псалма: "Да будет мир в стенах твоих, благоденствие - в чертогах твоих!". Внук узнал, что один из работавших у него столяров был опытным резчиком по дереву, и он привел этого человека в гостиную и попросил его вырезать первую половину этого текста старыми английскими буквами на каминной доске. После того, как работа была закончена, Ланни случайно прочитал одну из книг своего прапрадеда о древней Греции и узнал, что поэт Аристофан сказал: "Euphemia'sto", то есть "Миру здесь" или "Мир этому дому". Это был один момент, когда встретились греческий и еврейский духи. Это было тоска в сердцах всех порядочных людей во всем мире. Но из его шестимесячного вояжа в дипломатию Ланни пришел к убеждению, что порядочным людям еще далеко до того, что они хотят получить. Самое лучшее, что человек может сделать для настоящего, это построить не слишком дорогостоящий дом в какой-то части земли, где не было никакого золота, нефти, угля или других минеральных сокровищ, и который не был бы рядом с конфликтной границей или стратегической точкой земли или воды. Там, при разумной удаче, он может иметь мир в своих собственных стенах и, возможно, придти е некоторым мыслям, которые могли бы быть полезны для мира, измученного ненавистью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Kennst du das Land?
(Знаешь ли тот край?)³

НА РИВЬЕРЕ снова наступал "сезон". И по всей Европе и Америке люди и семьи поняли, что можно было снова получить паспорта и свободно путешествовать по-царски, если иметь деньги. Шведские лесоторговцы и норвежские владельцы китобойного флота, голландские торговцы кофе и каучуком и оловом, швейцарские держатели акций электрических компаний, британские обладатели угольных и железных рудников, французские производители оружия, которые волшебным образом избежали бомбардировок во время разрушительной войны. Эти счастливчики теперь слышали за семейном завтраком жалобы о влажном тумане и ледяных штормах, и им напомнили о земле, где в темной листве померанец горит золотистый, где с неба лазурного негою веет душистой, где скромно так мирты, где гордо так лавры растут? kennst du es wahl? (Ты край этот знаешь?)³.

Поэтому у маленьких гаваней Канн и Ниццы снова стали появляться белые яхты, а длинные голубые экспрессы из Парижа были заполнены пассажирами. Возможно, половина из них были американцами, которые в течение пяти и более лет два раза в день читали о Европе, но им было отказано в их традиционных культурных каникулах. Теперь снова появились роскошные пароходы, а подводные лодки уже не мешают им пересекать океан. Туристы ездили на экскурсионных автобусах в зоны военных действий, посещая те города, названия которых стали историческими, хотя их произносили неправильно. Экскурсанты бродили по полям сражений, чьи ужасные запахи еще не выветрились. Они вглядывались в взорванные окопы с оторванными человеческими руками и торчащими из мусора сапогами. Они собирали каски и гильзы для снарядов, чтобы забрать их домой и использовать в качестве книжных или зонтичных подставок.

А когда эти острые ощущения начали стихать, появился Лазурный берег, красивый, романтичный, не пострадавший от войны. Его скалистые берега, скалы и извилистые долины, вечно синее море и вечно сияющее солнце. Здесь носят спортивную одежду и прогуливаются по модным набережным, глядя на великих персонажей, о которых читали в газетах. На королей и их любовниц, азиатских владык и их мальчиков, русских великих князей, сбежавших от большевиков, и на смесь из государственных деятелей и профессиональных боксёров, журналистов и жокеев, промышленных магнатов и звезд сцены и экрана. А вечером можно нарядиться и потереться с этими знаменитостями в казино и даже помечтать познакомиться с ними в так называемых американских барах.

Это последнее учреждение переехало туда, что обещало стать их постоянным местом изгнания. Потому что внутри их страны появилось странное новое явление, возникшее в результате войны, - возврат к старому пуританству. Это началось как военная мера, чтобы экономить продукты питания, а теперь приковалось к их стране посредством конституционной поправки, которую никогда нельзя отменить, так все говорили. Когда ужасная реальность запрета на производство, транспортировку и продажу алкогольных напитков пришла в голову классам, ищущим удовольствия, у них был только одно желание. Купить билеты на пароход в страну вина, женщин и песен. Когда пароход преодолел пятикилометровую границу от берега, пробки начали хлопать, и потекла радость, и пассажиры первого класса давали торжественные клятвы, что никогда, никогда не вернутся в страну гордости пилигримов. Как часто они так говорили, это не имело никакого значения, потому что они всё забыли на следующее утро.

Конечно, не все посетители Ривьеры были такими. Люди с утончённым вкусом приезжали насладиться теплым климатом и прекрасными пейзажами. В холмах за Каннами находились виллы, принадлежащие англичанам и американцам, которые регулярно приезжали каждую зиму и вели поистине примерный образ жизни. К числу их принадлежала миссис Эмили Чэттерсворт, которая превратила свое поместье в дом для переобучения французских mutiles (инвалидов войны). Марсель ходил туда и развлекал их, делая зарисовки на доске. И после возвращения Ланни в Бьенвеню одной из его первых обязанностей было навестить этих бедняг. Его интересовали их успехи, а также он хотел увидеть портрет, который Марсель сделал с миссис Эмили.

Он занимал центральное положение в гостиной поместья Семь дубов и показывал высокую полную достоинства леди с совершенно седыми волосами, стоящую у небольшого стола, который можно было увидеть в этой комнате. Так она стояла в первые дни войны, когда она собрала вместе американских жителей и убедила их активно помогать беженцам и раненым. Лицо на портрете было серьезным, если не сказать суровым, а поза и ощущение картины были настолько реальными, что казалось, что губы уже должны были открыться и сказать, как Ланни слышал, как они не раз говорили: "Мои друзья, нас гостеприимно приняла Франция, и, если в мире есть такая вещь, как благодарность, мы теперь в долгу перед ее народом". Для Ланни это было так, как будто он услышал также голос Марселя, объявляющим, что долг хозяйке поместья оплачен la patrie (родиной) прекрасным портретом его работы.

Прошел год с тех пор, , как война увенчалась победой, и хозяйка почувствовала, что она выполнила свой долг. Инвалиды, которые получили новые профессии, были отправлены обратно в свои дома, а те, чьи дела были безнадежными, были переданы на попечение правительства. Сентябрь, как и ремонт в Бьенвеню, закончился, и хозяйка Бьенвеню собиралась провести там зиму. Когда Ланни услышал об этом, он пошел и рассказал знатной даме, как он восхищается тем портретом, а она, в свою очередь, рассказала ему, как репутация Марселя Дэтаза выросла среди любителей искусства. - "Что ты собираешься делать со всеми этими прекрасными картинами, Ланни?" Он ответил, что его мать собиралась организовать выставку, как только она вернется. И это подняло тему, которой был сильно заинтригован их друг. - "Что на самом деле делает Бьюти в Испании?"

Недаром молодой человек был в течение шести месяцев подающим надежды дипломатом. Он был готов к этому вопросу и слегка улыбнулся. - "Она скоро будет дома и расскажет вам об этом.

- То есть ты этого мне не скажешь?

Ланни продолжал улыбаться. - "Я думаю, что это удовольствие надо предоставить ей".

- Это что-то сенсационное?

- Почему вы так думаете?"

Он многое узнал о женской душе, а главная забота женской души были сердечные дела. Здесь была эта величественная дама, почти шестидесяти лет. Он знал её возраст, потому что его мать однажды сказала ему, что эта величественная дама родилась в Балтиморе под марш Шестого Массачусетского полка, идущего на гражданскую войну в Америке. За пятьдесят восемь и три четверти года юная Эмили Сибли стала тем, что французы называют grande dame. Быть salonniere, председательствовать в салоне и состязаться на равных с острословами и с самыми изощрёнными умами Франции. Она оттачивала свои навыки до совершенства, одевалась с тщательной заботой и обеспечивала себе полу-королевские связи. Но здесь она была одержима зудом любопытства, раскрывая Ланни душу ребенка, который просто не мог вынести того, чтобы оставаться в неведении о том, что случилось с ее близкой подругой Мейбл Блэклесс, она же Бьюти Бэдд, она же мадам Дэтаз, вдова.

Ланни рассказал ей о крошке Марселине и его собственных исследованиях по развитию музыкального чувства у детей. Он рассказал о Робби Бэдде и об успехах его нефтяного предприятия на юге Аравии. Это было связано с судьбой Эмира Фейсала, темнокожей копии Христа, которого Ланни встретил в городском доме миссис Эмили во время мирной конференции. Молодой эмир снова был в Париже, умоляя, чтобы ему разрешили править его родиной. Его друг Лоуренс скрывался из-за злоупотребления доверием. Миссис Эмили должна была быть глубоко заинтересована в них обоих. Но вместо этого она бесцеремонно спросила: "Скажи мне правду, Ланни - Бьюти снова вышла замуж?"

Он должен был возобновить свою веселую улыбку. - "Есть причина, почему она хочет сказать вам сама, и когда вы услышите это, вы поймете".

- Такая женщина! Такая женщина! Я никогда не знаю, чего от нее ожидать.

- Ну, по крайней мере, с ней вам не скучно, ответил Ланни, его улыбка расширилась до оскала зубов. Он знал, что далеко не все знакомые миссис Чэттерсворт заслуживают такого отношения.

III

С наступлением холодов Бьюти и Курт отправились на средиземноморское побережье Испании. Бьюти была вдали от своего ребенка и своего дома целый год, и не могла больше этого терпеть. Она все еще боялась привести Курта во Францию. Она устроила его с комфортом в другом коттедже, на этот раз с каталонской женщиной, которая готовила и убиралась. Затем она отправила телеграмму Ланни и села на поезд в Канны.

Выйдя из поезда, она выглядела так же прекрасно, как и в первый день, который Ланни мог вспомнить. На солнце ее волосы все еще блестели золотом, и это не было позолотой. На ней было светло-серое дорожное платье и маленькая шляпка, похожая на корзину с цветами, перевернутую вверх дном. Когда юноша видел ее в последний раз, она была худа, потому что была слишком напугана, чтобы есть. Но теперь ее естественное веселое настроение вернулось, и все ее цвета, а также и тот источник мучений всего женского рода, которую вежливо называли "полнотой". Ланни снова придется ее ругать и держать кувшин со сливками на своей стороне стола.

Бьюти увидела, что оба ее потомка были загорелыми и здоровыми. Застенчивому ребенку не нравилось, когда незнакомка хватает ее и покрывает поцелуями. Её название "Maman" не пробудило никаких воспоминаний и не доставило никакого удовольствия. Мать была взволнована. Потеряла ли она любовь своей любимой навсегда? Ланни велел ей поиграть с щенками во внутреннем дворике, и она и ребенок будут друзьями через полчаса. Что и было доказано.

Бьюти осмотрела новую архитектуру и отделку интерьера и всё одобрила. Нельзя было бы желать более красивого дома. Когда она сможет жить в нем? Она не могла писать о своих тревогах, и теперь она излила их. Может ли она рискнуть привести Курта сюда? Или ей следует отвезти его в Нью-Йорк или другое отдаленное место, пока его регистрационные данные не будут забыты?

Они заперлись в ее будуаре на долгий разговор. Ланни, по-мужски, был настроен минимизировать опасность. Война закончилась. Разведывательное управление французской армии должно быть демобилизовано вместе с остальными. Не было так много агентов, разыскивающих людей, путешествовавших по поддельным паспортам. И даже если бы их поймали, то это было бы уголовным, а не военным преступлением. А на чиновника можно воздействовать влиянием или, в крайнем случае, деньгами.

"Но как насчет Лиз?" - спорила мать. - "Она обязательно узнает Курта и она знает, что он немец".

"Я всё это исправил",- сказал опытный юноша. - "Я сказал ей, что строю новую студию для моего друга, швейцарского мальчика, который навещал нас до войны. Она помнила Курта? Она сказала, что думала, что он немец. Я объяснил, что он приехал из немецкой части Швейцарии. "La Suisse" и "La Silesie" для нее звучат почти одинаково, и у нее в голове хорошо отложилась эта новая версия". Далее Ланни рассказал об Эмили Чэттерсворт и о её чрезмерном любопытстве. Она также была знакома с Куртом, поэтому было бы необходимо добиться от неё доверия. Ланни отвез свою мать в Семь дубов и оставил пару вместе. А сам уселся на солнечной веранде, читая роман, который он выбрал из своей новой библиотеки. Книгу Готорна Blithedale Romance, о которой говорил его двоюродный дед. Стремление к социальному совершенству охватило молодых идеалистов Новой Англии до гражданской войны, и они пытались жить в коммуне. Это не сработало, но было забавно, во всяком случае, в книге. Некоторое время Ланни читал, а потом останавливался и удивлялся, как миссис Эмили воспринимала все еще незнакомый роман, который она слышала из уст своей героини.

"Об этом я и догадывалась", - сказала хозяйка Семи дубов. - " Тут замешан мужчина!"

"Кажется, я так уж устроена",- грустно ответила Бьюти. - "Честно, Эмили, у меня не было ни малейшего представления, что это может случиться со мной снова. Я думала, что собираюсь провести остаток своей жизни, скорбя о Марселе. Но мужчины так ужасно пострадали в этой войне..."

"А ты встретила того, кто не мог жить без тебя?" - В глазах salonniere была насмешка.

- Не дразни меня, Эмили. Это трагическая история, и ты увидишь, насколько я была беспомощна. Но сначала поклянись, что никому об этом не скажешь ни слова. Потому что это может быть вопросом жизни и смерти, не говоря уже о совершенно ужасном скандале. Этот человек был германским агентом.

"О, mon dieu!" - воскликнула Эмили.

- Мне нужна твоя дружба, как никогда раньше. Может, ты решишь не иметь ничего общего со мной, но, по крайней мере, будешь хранить мою тайну, пока я тебе не разрешу говорить.

"Вот тебе моё слово", - сказала пожилая женщина.

- Ты помнишь лето, когда Ланни был в Геллерау до войны. Одним из мальчиков, которых он встретил, был немец по имени Курт Мейснер. Его отец был генеральным управляющим крупного поместья Замок Штубендорф в Верхней Силезии. Теперь Верхняя Силезия является частью Польши. Я не знаю, помнишь ли ты, что Ланни уехал проводить Рождество с этой семьей.

"Полагаю, что припоминаю", - ответила Эмили и добавила: "Ты выкрала младенца из колыбели?"

- Нет, ты можешь сказать, что я выкрала мертвеца из могилы.

- Ну, я догадывалась, что будет что-то необычное. Продолжай.

- Этот мальчик был старше Ланни и имел на него большое влияние. Он был серьезным и трудолюбивым, по-немецки. Он учился на композитора, у него были разные инструменты, и он учился играть их. Он был порядочным парнем. Ланни смотрел на него как на своего рода выдающуюся личность и всегда говорил, что будет пытаться быть таким же хорошим, как Курт, и т. д. Они продолжали обмениваться письмами, и Ланни позволил мне прочитать их, так что я знал его довольно хорошо.

- И ты влюбилась в него?

- Я никогда не думала ни о каком мужчине, кроме Марселя. Курт был другом Ланни, и я думала, что он помогал Ланни быть хорошим мальчиком, и я использовала его в качестве примера. Потом пришла война, и Курт стал офицером в армии. Немецкой армии. Он и Ланни поддерживали связь, потому что у Ланни был друг в Голландии, а у Курта был в Швейцарии, и они отправляли им письма. После перемирия, когда Ланни и я встретились в Париже, он был несчастлив, потому что не имел известий от Курта и подумал, что его, должно быть убили в последнем бою, как Марселя. Ланни написал отцу Курта в Штубендорф, но ответа не последовало. Он продолжал беспокоиться и на Мирной конференции, а затем однажды, прогуливаясь по Rue de la Paix, он увидел, как его друг ехал на такси.

- Немецкий офицер?

- В гражданской одежде. Ланни знал, что он должен быть там по поддельному паспорту. Он последовал за ним и дал о себе знать. Курт пытался не узнавать его, но, наконец, признал, что он делает. Конечно, это означало бы расстрел, если бы его поймали. Ланни не рассказал мне об этом, он никому не рассказал. Он просто продолжал выполнять свою работу в Крийоне и хранил этот секрет в своем сердце.

- Это просто ужасно, Бьюти!

- Так продолжалось до тех пор, пока однажды ночью Курт не сообщил Ланни, что французская полиция совершила налёт на штаб-квартиру группы, в которой работал Курт. Бедняга ходил по улицам в течение двадцати четырех часов, прежде чем он позвонил Ланни. И они гуляли дождливой зимней ночью, пока Ланни пытался придумать какое-нибудь место, чтобы поместить его туда. Он подумал о тебе. Но у тебя было так много слуг, что они решили, что ты никого не можешь скрыть. Они подумали о моем брате Джессе, который был красным, как ты знаешь, но полиция следила за Джессом. Это было сразу после того, как застрелили Клемансо. Когда Курт совсем выбился из сил, Ланни решил, что ему нечего делать, кроме как привести его в мой отель. После полуночи я услышала стук в мою дверь, и там была эта пара, и что я могла поделать?

- И ты держала этого человека в своем жилище?

- Если бы я отправила его на улицу, это было бы точно так же, как убить. А я видела столько убийств. Я думала, что война окончена, и мы должны были заключить мир.

- Что он делал в Париже, Бьюти?

- Он пытался повлиять на мнение Франции и союзников по поводу снятия блокады с Германии. Ты помнишь, как мы так возмущались голодом немецких женщин и детей.

- Но что мог сделать немецкий агент в этом направлении?

- У него были большие суммы денег в его распоряжении. Он не стал говорить об этом, но из подсказок, которые я получила, я понимаю, что он совершил хорошую сделку. Ему удалось встретить некоторых влиятельных людей. Ты не догадываешься, Эмили?

Миссис Чэттерсворт выслушала проблемы безрассудной подруги. До нее не дошло, что эти проблемы могут иметь какое-то отношение к ней. Но теперь внезапно в ее голове вспыхнула молния. - "Бьюти Бэдд! Этот швейцарский музыкант?"

"Да, Эмили" -, сказала взволнованная преступница. - "Этим швейцарским музыкантом был Курт Мейснер".

Наступил момент, которого мать Ланни с нетерпением ждала в течение шести месяцев. Рано или поздно ей придется чистосердечно сознаться Эмили во всём этом. И она репетировала сцену с дурным предчувствием в сердце. Теперь, когда это действительно произошло с ней, и она увидела выражение ужаса на лице Эмили, она не могла позволить ей говорить. Она отчаянно взмолилась: "Ради Бога, Эмили, не думай, что я хотела сделать это тебе! Ни за что на земле я не могла сделать это. Я понятия не имела об этом, пока не вошла в твою гостиную и не увидела Курта, стоящего рядом с тобой. У меня никогда не было такого шока в моей жизни. Я была близка к обмороку и не представляю, как мне удалось его избежать.

- Как этот человек узнал обо мне?

- Как я уже говорила, Ланни обсуждал тебя вместе с другими. Он перечислил всех своих друзей. Курт написал письмо в Швейцарию и пообщался со своим начальством, и с их помощью он начал работать над именами, которые у него были.

- Но он написал мне, что он был двоюродным братом моего старого друга, который умер в Швейцарии. Откуда он мог узнать об этом?

- Он говорит мне, что немецкая разведывательная служба может узнать что угодно. Это все, что я знаю. Он молчал, и даже любовь не могла заставить его говорить.

- Но чего он мог ожидать в моем доме, Бьюти?

- Он хотел встретиться с влиятельными людьми, и он встретился. Предположительно, он получил то, что хотел, от одного из них, поэтому он больше не возвращался к тебе.

- Какой ужас, Бьюти!

- Уверяю тебя, я еще не пережила этот шок. Я дрожу каждый раз, когда вижу французскую военную форму.

- И ты никогда не давала мне понять, что со мной происходит!

- Ланни и я обсуждали эту проблему в глубоком душевном расстройстве. Мы решили, что ты не захочешь, чтобы его расстреляли. Это не соответствовало твоей природе. С другой стороны, если бы ты не сообщила о нём, то несла бы ответственность за то, что он мог сделать. Пока ты не знала, тебя нельзя обвинять. После того, как ты сказала мне, что полиция опрашивала тебя о Курте, я потеряла сон. Как мы вывезли его из страны, это длинная история, которой я не буду утомлять тебя сейчас.

"Я думаю, что мне никогда не было так увлекательно", - ответила Эмили. Она посмотрела на эти милые, нежные черты лица, теперь такие напряженные и взволнованные, и добавила: "Раньше я думала о тебе как о некоей помеси газели и бабочки. Теперь мне придется называть тебя одной из величайших в мире актрисой. Я никогда не была так полностью впечатлена".

- У тебя доброе сердце, прости меня. Я был захвачена вихрем. Понимаешь, я влюбилась в этого мужчину. Это звучит позорно, но позволь мне рассказать тебе, как это было.

- Я не очень удивлена. Как долго ты сидела с ним в твоём номере?

- Целую неделю. Но это было не только это, это была трагедия его положения. Ты знаешь, Эмили, как я относилась к войне с самого начала. Я ненавидела ее, и только когда я наблюдала за ужасными страданиями Марселя, я начинала ненавидеть немцев. До окончания войны я научился ненавидеть их всем сердцем. И мы с Куртом целый день и всю ночь - он не мог уйти - по крайней мере, я бы ему этого не позволила. Моё отношение к войне было вызовом для него. Мы спорили и ссорились, мы дрались за всю войну, пока, наконец, Курт не заставил меня увидеть немецкую сторону. У них действительно есть сторона, Эмили.

"Полагаю, что они так думают". - Голос миссис Чэттерсворт был холодным.

- Курт был дважды ранен. В последний раз ему отстрелили кусочки ребер, и пока он находился в больнице, за ним ухаживала молодая женщина, которая была школьной учительницей. Они полюбили друг друга и поженились, и она ожидала ребенка. Это было время к концу ужасной нехватки пищи, вызванной блокадой. Ребенок родился мертвым, а мать заболела туберкулезом, но она продолжала работать. Курт был на службе, и ничего не знал, пока она не умерла от кровоизлияния. Это история, которую он рассказал мне, и вот он - потеряв все, даже свой дом - он клянется, что никогда не будет жить в Польше. Немцы - гордый и обидчивый народ, Эмили, и они не собираются смиренно терпеть поражение. Это не просто территория, которую они потеряли, корабли и все материальные вещи. Это унижение и оскорбление. Их заставили признать вину, которую они не чувствуют. Я действительно думала, что, когда Версальский договор будет подписан, Курт может покончить с собой. И знаешь, я сама не была так счастлива. Мир после войны не выглядел для меня привлекательным. От того, как люди вели себя, меня тошнило. Я подумала, вот друг Ланни, которому я могу помочь. И я сделала это. Мне удалось вернуть его к чему-то хотя бы наполовину нормальному. Я знаю, что это кажется нелепым любовным романом, но если только мир оставит нас в покое и не будет больше войн, Ланни и я между нами сможем удержать Курта в его музыке. Я пришла просить у тебя прощения и твою помощь в этом деле.

Величественная миссис Эмили Чэттерсворт не всегда занимала такое устойчивое положение, которое было у нее во Франции. В далеком прошлом, которое всё еще живо в её памяти, были дни, когда она была женой крупного нью-йоркского банкира, чьи дела находились под следствием законодательного комитета. Тогда она знала, что значит читать страшные заголовки о бизнесе своего мужа и даже о его личной жизни. Знать, что твои телефоны прослушиваются, слуг подкупают, в твой дом незаконно проникают, а документы крадут. Теперь она ничего не сказала об этом, но вспомнила, что тоже была изгнанницей!

Не дело salonniere бросать камни из-за сексуальной беспорядочности молодой женщины. У Эмили была несчастливая семейная жизнь, и после смерти ее мужа во Франции она взяла на роль своего ami известного французского деятеля искусства, нежно отклонив его предложения о браке, потому что она не доверяла ни одному мужчине в их отношении к большому состоянию. Теперь ее волосы стали белыми, а полоска черного бархата, которую она носила на горле, была уже недостаточно широкой, чтобы скрыть морщины. Её сердце было грустным, потому что она потеряла человека, которого любила, и, боясь этого, перестала его любить. Теперь она столкнулась с проблемой. Собирается ли она бросить другого друга?

Эмили познакомилась с Бьюти во время непревзойденного очарования последней, и когда она была принята в качестве жены богатого и статного Робби Бэдда. Американцы приехали во Францию, чтобы поступать так, как им нравится, и не было правил спрашивать у них свидетельства о браке. Только позже Эмили Чэттерсворт узнала о старом пуританском отце в Коннектикуте, который угрожал отречься от своего сына - и собирался сделать это - если он женится на модели художника в Париже. К тому времени Эмили познакомилась с Бьюти и оценила ее природный приятный нрав. Кроме того, бездетная миссис Чэттерсворт полюбила энергичного и не по годам развитого парня, которого она была бы рада иметь сыном.

Одна половина её мыслей была занята деталями странного любовного помешательства, в то время как другая половина билась, какой курс она собиралась выбрать. Голос благоразумия говорил: "Немецкий агент всегда будет немецким агентом, независимо от того, кем он может притворяться. Во всяком случае, ручаться за него нельзя. С ним не оберешься неприятностей! Возможности неприятностей бесконечны, и будут продолжаться до тех пор, пока существуют Германия и Франция. Пока тебя обманывали, вина была не твоя, но теперь, когда ты знаешь, какое у тебя оправдание?"

Но голос сердца говорил: "Эта женщина в беде, и не по своей вине. Должна ли я сказать ей: 'Я больше не буду иметь дело с тобой или твоим сыном'?

Вслух хозяйка Семи дубов заметила: "Что же, ты ожидаешь от меня, Бьюти? Я представила твоего друга большой компании в моем доме, как мсьё Далькроза. Теперь, как я могу сказать им, что он герр Мейснер?"

- В настоящее время он путешествует как мой шофер, и в его паспорте проставлено имя 'Д. Арманд'. Мы посчитаем букву Д за Далькроз и назовем его Курт Далькроз-Арманд. Если кто-нибудь вспомнит о встрече с ним в Париже, ты можешь сказать, что он пришел к вам как незнакомец, и что ты представила его под неправильным именем.

- Ты, кажется, всё обдумала, Бьюти.

- Я провел недели в этом ужасном гостиничном номере, и мне ничего не оставалось, кроме как планировать какое-то будущее для Курта и меня.

В конце разговора Эмили сказала, что она поддержит своих друзей, пока Курт полностью посвятит себя музыке. Пусть швейцарский джентльмен с необычным именем Далькроз-Арманд прибудет в Бьенвеню как друг и учитель музыки Ланни, и останется в этом качестве и будет заниматься своим искусством. "Вскоре французы снова будут вести дела с немцами", - сказала Эмили, - "и я сомневаюсь, что у кого-то возникнет интерес к твоим гостям или обслуге. Если полиция обнаружит его, нам придется встретиться с некоторыми из наших друзей в правительстве".

Бьюти сидела, стиснув руки, и по её щекам текли слезы. - "О, спасибо, спасибо, Эмили! Ты увидишь, как я буду усердно трудиться, чтобы отплатить тебе за твою доброту!"

VII

Подкрепившись этой мощной поддержкой, Бьюти отправилась в Испанию, и ее высокий шофер с ярко-голубыми глазами и густыми соломенными волосами надел форму и перевез хозяйку к французской границе. Здесь была опасность, и во время подготовки к этому Бьюти надела самый красивый костюм, который когда-либо носили американские модницы в автомобильном туре. Не слишком откровенный, без драгоценностей, и только немного макияжа и духов, но с эффектом весны, наиболее приятным в декабре. Шляпка жардиньерка с прорастающими золотыми маками, розовое платье из крепа, намекающее на скрытые прелести, и шуба в полный рост из серебристой лисы, расстеленная на спинке сиденья, готовое к использованию, когда солнце сядет низко и наступит холод Ривьеры. Пограничники и таможенники поймут, что это должно быть любимица какого-то сказочного американского магната. И когда она представила свой паспорт и вышла из машины, чтобы заполнить свою декларацию, она одарила их милостивыми улыбками, дорогими духами и беглым французским языком. Каждый представил себя хозяином многомиллионов, обнимающим это видение радости, и никто не бросил даже взгляда на шофера, стоящего у машины, охраняющего шубу из серебристой лисы и другие сокровища.

Когда они были в безопасности во Франции, и их накрыла тьма, шофер выскользнул из своей униформы и надел хорошо сшитый костюм, подходящий для швейцарского пианиста виртуоза. Они провели ночь в гостинице в Сете и ехали весь следующий день и ночь, прибыв в Бьенвеню ранним утром. Ворота распахнулись, а затем заперлись за машиной, и протеже Бьюти был в безопасности в любовном гнезде, из которого он не собирался выходить в течение многих месяцев, если его amie смогла делать, что хотела.

Там была та новая студия, вся покрытая розовой штукатуркой с небесно-голубыми ставнями. И новый рояль. Ланни пришлось отказаться от мысли, что Курт сам выберет его, и он сам нашел его в Каннах. Эти два мальчика - так они все еще думали друг о друге - обменялись объятиями с пылом, порожденным тревогой с одной стороны и благодарностью с другой. Уставший и напряженный Курт после изнурительного путешествия уселся за звучный инструмент и вылил шум Посвящения Шумана. Ich liebe dich in Zeit und Ewigkeit. И Бьюти, и Ланни, и рояль, каждый мог воспринимать это как обращение к ней или к нему или к нему!

VIII

У этой розово-белой материнской курицы были три птенца под теплыми крыльями. И как она будет их охранять! Она видела столько жестокости и страданий, она чувствовала столько горя и ужаса, и она просила от сурового мира только оставить её в её тихом гнезде. Она могла обойтись без какой-либо славы или чего-то, чего жаждала "профессиональная красавица". Ее светская одежда висела в шкафах, где она быстро выходила из моды. Но неважно, сказала она, мода движется по спирали, и через десять лет вся одежда снова будет в моде. Когда ее светские друзья приглашали ее на танцы, она говорила им, что все еще оплакивает Марселя. Естественно, они задавались вопросом о том суровом и достойно выглядящем учителе музыки, которого они мельком увидели. Но если бы они заподозрили скандал, то скандал был бы сексуальным, а не военным.

Двое детей и возлюбленный были тремя детьми в глазах Бьюти, и она сделает все возможное, чтобы портить их. Если они чего-то хотели, то у них это должно было быть. И если они что-то делали, то это было чудесно. Она хотела, чтобы они приняли это отношение друг к другу. Она будет петь хвалы то одному, то другому и смотреть на них всех тревожными глазами. К счастью, и тени разлада не появилось. Курт нашел крошку Марселину очаровательным существом и присоединился к Ланни в процессе изучения детей. Курт не думал, что такая юная может воспринимать музыкальный ритм. И когда она пробиралась в его студию, он не обижался на заминку, а играл маленькие немецкие народные мелодии, чтобы она танцевала, а затем относил ее домой и укладывал ее в кроватку. Бьюти поняла, что думает о ребенке, на которого он надеялся и потерял.

Когда Курт посетил Бьенвеню в 1913 году, там было две служанки. Розин была теперь замужем и имела собственную семью; Лиз привела одну из своих племянниц в качестве служанки, а брата - разнорабочего. Конечно, эти слуги сплетничали о семье, как и слуги всех других семей на мысе Антиб. Очень скоро крестьяне и рыбаки узнали, что молодой учитель музыки был также любовником мадам. Но никто не возражал против этого - "C'est la nature". Они считали само собой разумеющимся, что он был швейцарцем, и знали, что он проводил свое время, заставляя громовые звуки эхом разноситься по сосновым лесам и по заливу. Проходя по дороге, они останавливались, чтобы послушать, и между уловами своих сетей рыбаки смотрели друг на друга и восклицали: "Sapristi!"

У Курта были все его инструменты и большой запас нот. У Ланни также был запас, и они носили охапку туда-сюда и вскоре безнадежно смешали их. Ланни с облегчением обнаружил, что Курт не переносит своего национального озлобления в сферу искусства. Он был готов слушать английскую, французскую и даже итальянскую музыку. Но у него были строгие стандарты. Он любил музыку, которая была хорошо структурирована, и ненавидел то, что было безвкусным. В настоящее время Ланни начал замечать, что именно великие немецкие композиторы обладали желаемыми качествами, а у иностранных - их не хватало. Ланни ничего не сказал об этом, потому что он так старался угодить своему другу.

Ланни был всего на год с небольшим моложе Курта, но это имело большое значение, когда они были мальчиками. Но почтительное отношение Ланни к нему все еще сохранялось. По своей природе Ланни всегда восхищался другими людьми и находил их замечательными. Его мать часто возражала против такого отношения, но в случае с Куртом она этого не делала. Поэтому все вещи работали вместе, чтобы сделать Курта хозяином этого дома. Его гениальность не оспаривалась. Его вкус устанавливал стандарты. Бьюти действительно ничего не понимала в музыке, кроме танцевальной. Ей нравились красивые мелодии, но она не знала, почему все стало таким сложным и таким шумным. Но Курту это нравилось, и значит так надо.

Первый мужчина Бьюти хотел, чтобы она была самой привлекательной женщиной в бальном зале, и поэтому она тратила его деньги на туалеты. Он любил сидеть большую часть ночи, играя в покер, и поэтому она играла вместе с ним и проигрывала много его денег ему. Второй мужчина Бьюти любил сидеть на скалах и наблюдать за цветами закатов и разбивающихся волн. Он был в восторге от того, как некоторые люди наносили на холст маленькие мазки свинца, растворенного в масле. Хорошо, Бьюти устраивала чаепития для художников, выслушивала их жаргон и научилась различать Мане от Моне, Редона от Родена и Писсарро от Пикассо. Теперь здесь был другой вид гения, другое странное и изумительное искусство. Бьюти слушала, и ей показалось, что это хаос звуков, начинающийся и заканчивающийся без видимой причины. Но Ланни будет настоятельно утверждать, что это великолепно, он всегда знал, что у Курта всё великолепно. Бьюти решила, что она тоже это знает.

Была такая вещь, как "концерт", над которым Курт работал во всё время своего пребывания в Испании. Время от времени новый отрывок завершался, и тогда исполнялось все произведение вплоть до этого отрывка. Бьюти слышала это, читая популярные журналы, ставя ужин на стол, сидя на скалистом берегу Бискайского залива. Если бы ее пальцы были физически способны к выполнению этой задачи, она могла бы сыграть каждую ноту этого. Это для нее означало: "Слава Богу, Курт занят! Курт держится подальше от опасности! Курт не убивает других людей, и они не убивают его!"

Им удалось достать только маленькое пианино в Испании, но он все же смог извлечь из него оглушительный грохот. Не столько слушая, сколько глядя на него, Бьюти поняла, что он пытается найти что-то, чтобы занять место войны. Пытается излить свой гнев и отчаяние, свою любовь к своим людям, свое горе от их унижения и поражения. Наблюдая за его лицом во время игры, Бьюти переживала свои муки с Марселем, а затем с Куртом, качаясь между немецкой и французами душой.

Теперь у Курта был настоящий рояль, и он действительно мог услышать свой концерт, а Ланни мог обхватить его и обнять, ведя себя так, как ведут себя любители музыки на концертах, и что Бьюти считала экстравагантным. Композиция должна была иметь оркестровое сопровождение. Ланни мог читать это своими быстрыми глазами, сидеть с партитурой и представлять это, пока Курт играл партию фортепиано. Затем Ланни продолжил партию Курта, и пока он играл, Курт сидел с несколькими инструментами вокруг него и вводил их один за другим, исполняя партии на скрипке, гобое или флейте. Что ж, Ланни учился играть оркестровую партию на своем рояле. И на финальной стадии пришел садовник со своим тремя крепкими сыновьями. Они взяли старый рояль из гостиной. Пыхтя и ворча, с потом, стекающим с их лиц, они притащили его в студию Курта и поставили рядом с новым инструментом. Теперь два маэстро могли сыграть обе партии, и тогда прохожие на дороге услышали нечто. Его грохот сотряс недра скал Мыса. Но с Бьюти все было в порядке. Если бы они попросили ее, она согласилась бы проложить рельсовую дорогу, чтобы они могли катать рояль по всему имению. Что угодно, только удержать дома своих мужчин!

Первым делом Ланни отвёл Курта в студию Марселя. Он положил тяжелый мольберт на пол так, чтобы на него упало необходимое количество северного света. На мольберте была большая картина, покрытая тканью, и Ланни поставил перед мольбертом Курта, сказав: "Это собьет тебя с ног".

Так почти и случилось. Когда Ланни снял ткань, Курт обнаружил себя лицом к портрету своей возлюбленной в возрасте семнадцати лет, когда она была моделью знаменитых художников в Париже. Художник изобразил ее в обнаженном виде, сидящей на роскошной софе, слегка опираясь на одну руку и с голубой вуалью, наполовину пересекающей ее колени. Поток золотых волос падал на одно плечо, и яркий солнечный свет струился по нему и по кремово-белой коже, изящно окрашенной в розовый цвет. Художник был любителем плоти и изучал все изгибы и тени, создавая что-то роскошное и соблазнительное, заставляя каждое существо мужского пола затаить дыхание. "О, Ланни!" - воскликнул его друг. - "Какая великолепная вещь!"

"Мне повезло найти этот портрет", - сказал Ланни.

- Это Марсель?

- Марсель тогда не рисовал. Это Оскар Деруле. Он был модным художником fin de siecle. Робби говорит, что такие портреты они помещают в американские бары высокого класса.

"Можно поместить такой портрет в баре или в церкви, в зависимости от взгляда на жизнь помещающего", - сказал Курт.

После тщательного осмотра этой работы, Ланни сказал: "Я покажу тебе портрет Бьюти, подходящей для церкви". Он взял ткань в кладовую, положил её поверх другой картины и вынес ее. Он положил картину на мольберт и с чувством благоговения снял покров. Это была Сестра Милосердия, которую Марсель сделал из своей жены во время долгой агонии битвы при Вердене. Бьюти носила костюм медсестры, и на ее лице были все страдания и жалость, которые Марсель видел, когда она возвращала его к жизни. Курт, у которого был такой же опыт, радовался, что художник увековечил душу этой женщины, которую они оба любили.

Одну за другой Ланни выносил лучшие работы своего отчима. Его военную картину poilu (французский пехотинец ПМВ) и ужасную, которую он назвал Страхом. Марсель сказал, что никто её не увидит, пока немцы тоже не увидят. Теперь немец видел это и знал то, что он выстрадал в своей тайной душе. А это было таким же, что выстрадал француз.

Зачем один из них хотел навязать это другому? Так что Марсель, казалось, сказал, и Курт почувствовал себя в единстве со своим покойным противником.

Ланни достал образцы более ранних работ. Виды Мыса, которые Курт мог сравнить с реальностью в разное время суток и при разной погоде. Виды Норвегии и островов Греции и берегов Африки. Всё было нарисовано во время плавания на яхте Синяя птица. После того как Курт увидел десяток или около того подобных работ, он почувствовал, что знает Марселя и как художника, и как человека, и ему было не стыдно быть его преемником в любви.

Раз в двадцать четыре часа за Мысом возникало зарево и разливалось по небу, а ослепительный солнечный свет падал на цветы, листву и дома с красными крышами в Бьенвеню. Огромный шар прошёл свой назначенный путь через синее Средиземное море и погрузился в буйство красок позади тусклых Эстерельских гор. Затем темная половина небесного колеса двигалась по своему неизменному курсу, и потоки мерцающих звезд падали в пропасть за горами. Каждые четыре недели луна появлялась в виде сверкающего полумесяца над теми же горами, и ночь за ночью становилась все больше, пока не превращалась в огромный серебряный шар, при свете которого леса и сады приобретали новую и мистическую красоту, тревожащую душу. Цветы изливали свои крошечные струи запахов в тихий ночной воздух, и два молодых музыканта сидели на берегу, наблюдая огни города через залив и слушая звуки далекой музыки, испытывая странное благоговение, которое они тщетно пытались выразить в своем искусстве.

Здесь было все, что мог просить любитель природы, и больше, чем любой философ мог понять в самой длинной жизни. Цветы в трещинах стен хранили все тайны Бога и человека. Подобно солнцу, луне и звездам, они тоже следовали назначенным курсом, они расцветали, цвели, умирали и обновлялись в соответствии с вековыми образцами. Был мир насекомых, живущий на растениях и на себе, и мир птиц, живущий на них обоих. Если заглянуть под поверхность моря, то обнаружишь множество фантастических форм, каждая из которых неизменно выполняет свою роль хищника. Кому или чему было интересно придумать эти сложные структуры и вдохновить их решимостью бороться и искать в течение миллионов веков? И те более могущественные существа, у которых был мозг, которые могли изучать и понимать других и использовать их в своих целях. Они не знали, почему они это делали или думали, что должны так делать! "Так жарко, маленький сэр?" - звезды сказали Эмерсону. И Ланни передал Курту эссе этого великого человека, познакомив его с трансцендентализмом Новой Англии, падчерицей немецкого идеализма Курта.

Два подающих надежды философа совершали долгие прогулки ночью, когда никто не обращал на них внимания. Они бродили по береговым тропам, которые радовали их в детстве. При лунном свете они посещали руины давно умерших цивилизаций и рассуждали о том, что привело их в упадок, и действовали ли те же силы в их собственном безрассудном мире, но не настолько уверенных в себе, как это было несколько лет назад! Курт хотел рассказать, что он пережил во время войны, а Ланни - во время своего участия в миротворчестве. Через залив лежал остров Сент-Маргерит, где тетя Курта, фрау Доктор Гофрат фон унд Небенальтенберг, в течение пяти лет была интернирована в качестве вражеского чужестранца. Теперь она снова дома, ненавидит французов. Курт рассказал о ней и других членах своей семьи, причем все они были значительно ослаблены обстоятельствами, но не их гордость.

Со временем страхи Бьюти уменьшились, и она захотела, чтобы они гуляли днем, если держаться за пределами городов и никогда не говорить по-немецки. Туристов было много, и вид высокого человека со светлыми волосами и голубыми глазами больше не привлекал внимания. Два друга прыгали со скал, ходили под парусом в заливе и за его пределами, они взбирались на далекие холмы, покрытые тимьяном и лавандой, и глядели на оранжевые и оливковые виноградники и мраморные дворцы светской публики. Они снова сидели перед этим древним монастырем Нотр-Дам-де-Бон-Порт и смотрели на прекрасную перспективу синей и зеленой воды, блестящие города Ривьеры и итальянские Альпы со своими снежными вершинами. Отсюда Эстерельские горы были цветом темно-красного порфира, а горизонт был размыт голубыми горами, где он не был кольцом синего моря.

Здесь шестью годами ранее сидели два мальчика, разговаривая с неестественной торжественностью об их жизни и о том, что они собираются с ней делать. Ланни был более глубоко впечатлен и вспомнил, что его старший друг сказал о миссии искусства и их обязанности как носителей факела культуры. Курт вспомнил об этом и заявил, что он все еще придерживается этой веры. Совершенно верно, что движения человеческого духа были первыми, и что события истории были их последствиями. Ланни очень тактично стремился поддержать это настроение в своем друге. Потому что история была тяжелой для Курта и его народа, и остальной мир желал, чтобы они вернулись в себя и пережили новое рождение духа.

В раннем детском разговоре Ланни зачислил себя в ученики немецкого идеализма, а теперь он сказал своему другу, что ждет подтверждения своей веры. Все три великих Б немецкой музыки, Бах, Бетховен и Брамс, призывали Курта Мейснера продолжить их традицию. Ланни говорил о них с таким чувством, что немец был глубоко тронут. Новый Курт политической горечи, казалось, исчезал и растворялся, а старый Курт с моральным пылом и преданностью возвращался к жизни. Когда в сумерках они спустились по склону, Ланни казалось, что война действительно закончилась, и духовная жизнь в Европе началась снова.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С двойным упорством и трудом⁴

ЭРИК Вивиан Помрой-Нилсон планировал посвятить свою жизнь изучению того, что он назвал "театром". Он выбрал эту карьеру, после того, как увидел в возрасте шести лет первую детскую пьесу. С тех пор он начал изучать все материалы, какие мог, о драматургии и актерском мастерстве, декорациях, музыке, поэзии и танцах. Но чтобы заниматься этим многообразным искусством, надо было тратить много энергии. Нужно было бы ходить, вставать и показывать другим, что делать, ночи напролет торчать на репетициях. И вот Рик в возрасте двадцати двух лет остался на всю жизнь инвалидом войны. У него была удалена часть коленного сустава, и нога поддерживалась стальной шиной. Он был женат, у него был ребенок. Его отцу пришлось продать часть семейного имущества, чтобы уплатить недоимки по военным налогам. И все же Рик не собирался отказываться от избранной им карьеры!

"Только упрямому это под силу", - гласит английская поговорка, и Рик рассчитывал на долгую кампанию. И начал её с тех действий, которые были самыми легкими. Ему не мешало больное колено, чтобы работать на пишущей машинке, поэтому он учился печатать на ней и в то же время практиковался в литературной работе. Он заработает немного денег и, если возможно, репутацию. Тогда он напишет пьесу, а его отец поможет ему найти продюсера, и он сможет жить сам по себе, сидеть в кресле и наблюдать за репетициями, и если его пьеса будет успешной, то к Магомету придет целая цепь гор.

Все это Рик написал своему другу Ланни Бэдду со многими опечатками. Он сообщил, что это была его первая работа на пишущей машинке, и Ланни положил письмо в стол, уверенный, что оно когда-нибудь найдет место в музее. Ланни знал, что Марсель Дэтаз будет признан художником, а Курт - композитором, и он знал, что Эрик Вивиан Помрой-Нилсон станет известным именем английского театра. Почти сразу суждение Ланни начало оправдываться, потому что, как только Рик научился печатать рукописи без ошибок, он написал набросок из своих военных приключений, простую историю о летчике, который вылетал на рассвете, и какие мысли приходили ему в голову, когда он летел в Германию. Это было подлинно и трогательно, и было принято и оплачено первой газетой, которой эту историю предложил Рик. Ланни был так доволен, он скупил все номера газеты, которые он мог найти в Каннах, и отправил один отцу в Коннектикут, а другие друзьям, которые знали Рика.

Сын баронета, блестящий и разносторонний, также пробовал свои силы в поэзии. Сам себе самый суровый критик, он не стал отправлять свои стихи Ланни. Никто не будет публиковать их, заявил он, слишком много в них горечи. Он был одним из тех героев, которые не были удовлетворены тем, чего они достигли своими жертвами, и задавали вопросы всей вселенной, чтобы узнать, кто виноват. Неужели это были глупые старики, которые сидели в залах совета и отправляли молодых людей тонуть в грязи и крови? Было ли это все человечество, которое могло изобретать и создавать машины, но не управлять ими? Был ли это Бог, который сделал людей неправильными - и почему? Рик процитировал четыре строки из стихотворения, которое он назвал После войны:

Народы схожи ли с людьми?

Иль человека создал бог?

О, бог, что глину к жизни пробудил

И захотел вернуться к спящей глине!

Ланни был впечатлен этими строками и попросил остальные, и Рик с внезапным порывом послал ему большую партию стихов. Он оценил их, как безнадежно сырые, и могущими вызвать только скуку. Тем не менее, Ланни отказался скучать. Он думал, что Рик высказывал то, что было в сердцах миллионов людей, включая его самого. Случилось так, что в Лондоне, в доме леди Эвершем-Уотсон, Ланни встретил редактора журнала и, не сказав Рику, отправил редактору стихотворение После войны и был в восторге, когда редактор предложил опубликовать его и заплатить две гинеи.

Курт согласился, что стихи были хорошими. А Джерри Пендлтон, саркастичный парень, заметил - не в присутствии Курта - что любой немец будет рад услышать, что англичанин сожалеет, что расколотил его. Джерри был одним из тех, кто не скорбел по поводу Версальского договора, и заявил, что "Старым усам", так он непочтительно называл кайзера Вильгельма, гораздо лучше пилить древесину в Доорне. Бывший наставник Ланни много слышал о Курте Мейснере, поэтому было необходимо ему раскрыть его секрет. Но, конечно, он не знал, что Курт был секретным агентом. Если он угадал ситуацию между Куртом и Бьюти, то был достаточно скромен, чтобы никогда не ссылаться на это.

Сближение взглядов Рика и Курта на последние события облегчило проект Ланни по примирению Англии и Германии. Курт сказал, что Рик, очевидно, заматерел и превратился в человека со здравым смыслом, и что было бы приятно снова встретиться с ним. Поэтому письма Ланни Рику и Нине стали полны чудес Лазурного берега. Прекрасные цветы в их саду, мягкий белый песок пляжа в Жуане, прелести хождения под парусом в заливе, полезные для здоровья качества озона и солнечного света. Когда Рик простудился, давление усилилось. От гриппа умерло больше людей, чем было убито на войне. А Англия уже потеряла слишком много своей молодёжи!

Ланни повторил аргументы, которые были успешны с Куртом. Какая польза от того, что у парня есть деньги, если он не может потратить их на своих друзей? Робби Бэдд знал Рика и восхищался им, и передавал предложения о помощи, когда узнал о травме Рика. Теперь этот добрый отец сидел дома, несчастный, потому что Ланни не стал тратить его деньги. Это могло означать только то, что Ланни был соблазнен пропагандой красных и оскорблен запахом прибыли от оружия! Но если Ланни сообщит, что хочет арендовать виллу для Рика и его семьи, Робби сразу же взбодрится. Ланни написал об этом. А затем, опасаясь, что антивоенный поэт это может понять это неправильно, он разорвал это письмо. В другом письме несколько сомнительного этического качества он предложил потратить на Рика ту тысячу долларов, которые он получил от Государственного департамента Соединенных Штатов и которые он уже потратил на фортепиано для Курта! Гениальная схема. Ланни всегда будет держать эту тысячу долларов в своей памяти и будет тратить ее снова и снова на любого, кого коробит прибыль от оружия!

У Софи, баронессы де ля Туретт, была небольшая приятная вилла на другой стороне Мыса, недалеко от Антиба, где она жила в течение многих лет. Теперь она отправилась навестить своих родственников в Цинциннати и написала Бьюти, что она останется там, чтобы получить развод. "Производство скобяных товаров было полностью разрушено", - - пояснила она, - "и я считаю, что не могу позволить себе содержать титул". Ланни послал ей телеграмму с предложением сдать в аренду дом для Рика, и она согласилась. И после того, как он это сделал, Рик должен был прибыть.

Ланни встретил маленькую семью на вокзале. Он увидел, что Рик похудел. Он много работал и заставлял себя делать упражнения. В его лице было больше старого огня, и Ланни понял, что плакать о том, что мир неправ, - это одно, а писать о нем стихи - другое. Рик всегда был более зрелым, чем люди его возраста. Он шутил по-старому и говорил с привычным презрением о тех, чьи художественные стандарты были ниже его собственных. В его волнистых черных волосах появились оттенки седины. Похоже, это было ещё одним из воздействий артиллерийского огня на организм человека. Нина выглядела симпатичной и была похожа на птицу. Только она была птицей-матерью, а ее муж и сын были ее птенцами. Маленького Альфи, так его называли. Он носил имя своего деда, но это была миниатюра Рика. К железнодорожным поездам и автомобилям он относился отрицательно, но пытался освободиться и начать исследовать удивительный новый мир. Он родился в разгар войны и ужасов, но ничего об этом не знал. Было ли это благословением природы или предательством? Его отец задал этот вопрос в сонете.

Сначала они поехали в Бьенвеню, чтобы пообедать, и по дороге Ланни рассказал о душевном состоянии Курта и попросил, чтобы его друзья были помягче в обсуждении событий последних пяти лет. Он рассказал о концерте, который сейчас закончен. Он, кстати, совершенно случайно заметил: "Курт стал любовником Бьюти". Таков был правильный тон среди молодых утончённых. Говорить мимоходом, как если бы это было так: "Бьюти и Курт отправились под парусом этим утром". А в ответ услышать: "Ничего себе!" или "Клёво!" и вот и всё.

III

Рик не видел ни Бьюти, ни Курта с начала войны, а их Нина никогда не встречала. Так что нужно было обменяться поздравлениями и удовлетворить любопытство. Маленького Альфи поставили перед крошкой Марселиной, которая смотрела на него широко раскрытыми карими глазами и одним пальцем во рту. Он, как всегда, принял командование на себя. Увидев собак, он бросился к ним, а Марселина последовала за ними. Он собирался стать баронетом и членом английских правящих классов, а Марселина собиралась получить половину доли Бьенвеню, ценной собственности. А также того, что могли принести картины ее отца. Как только они родились, Ланни написал двум матерям, предлагая им начать сватовство, и, по их мнению, они сделали это. Теперь, когда их взгляды встретились, оценка была не только друг друга, но и будущего двух семей.

Ланни, Рик и Курт в Геллерау окрестили себя тремя мушкетерами искусств. "Когда нам вновь сойтись втроем В дождь, под молнию иль гром?⁵" - Так они спросили, и вот был ответ. Было много грома и молний, но теперь буря отшумела, в небе была радуга, и в воздухе витала небесная мелодия, как в увертюре Вильгельма Телля. Или, предпочтительно, в Пасторальной симфонии Бетховена, так как Курт Мейснер скажет вам, что музыка Россини несколько странная. Именно к музыке высшего качества эти три мушкетера решительно продвигаются вперед, несмотря на поражения и разочарования. Когда Рик услышит судьбу, стучащую в дверь в четырех громовых нотах, она не скажет ему, что он глохнет, но что он калека на всю жизнь. И с помощью искусства он научится принимать удары судьбы и делать из них скерцо, а в конце концов, возможно, и триумфальный марш. После обеда Ланни отвез новую семью в их временный дом, который снабдил консервами, достаточными для африканского сафари. Лиз прислала родственницу в качестве прислуги за всё. Одной из ее обязанностей было каждое утро в хорошую погоду выносить пишущую машинку Рика на стол в саду. Там он сидел один, и его ярость против человеческой глупости раскалялась добела, и из машинки текли расплавленные слова, почти сжигая страницы. Как ни странно, чем больше он избивал чертову человеческую расу, тем больше им это нравилось. Таково было настроение времени. Все думающие люди согласились, что народы Европы сделали себя дураками, и это было доказательством того, что они осуждают "стариков", "вояк", "шовинистов", "торговцев смертью".

Это было так, как будто прошлой ночью вы были ужасной "летучей мышью", ссорились с вашим лучшим другом и поставили синяки на оба его глаза. На следующее утро вы извинялись и готовы дать ему лучшие доводы. Так Ланни и Рик имели дело со своим немецким другом. Англичанин говорил так, как будто на самом деле было довольно неловко выигрывать войну, и, конечно, то, что он писал о нелепице в Великобритании, доставляло Курту полное удовольствие. Только ему было трудно понять, почему британские редакторы готовы платить за это деньги!

С приездом Рика мировая политика стала темой семейных разговоров. Ланни сознательно выбросил эту тему из головы и тактично попытался заставить Курта сделать то же самое. Курт не получал газет из дома, и когда члены его семьи писали ему письмо, они вкладывали конверт во второй конверт, адресованный Ланни Бэдду, чтобы не привлекать внимания. Но теперь появился Рик и привез с собой обычай, который царил в доме его отца, обсуждать общественные дела в любое время дня и ночи. Рик брал пару газет и полдюжины еженедельников и, лежа в кровати, читал и делал заметки. Война, чего бы она ни совершала, привела к тому, что британская политика стала французской политикой, немецкой политикой, русской политикой и американской политикой. Все народы земли были брошены в одну кастрюлю, чтобы медленно вариться на медленном огне. С двойным упорством и трудом Гори огонь, кипи котел!⁴

Итак, Ланнинг Прескотт Бэдд спустился по ступеням своей башни из слоновой кости, пинком открыл ее двери с золотым тиснением и высунул свой изысканно точеный нос. Мгновенно в нос ударили запахи склепа, воронки от снаряда, размером с кратер вулкана, заполненные изуродованной плотью и костями миллионов людей. Его уши, привыкшие к изысканной музыке, были оглушены криками умирающих народов, воплями голодающих детей, проклятиями разочарованных, стонами безнадежных. Перед его глазами простиралась перспектива запустения. Изрытые снарядами поля, стволы деревьев без листьев, здания с закопченными стенами, их пустые окна, похожие на человеческие лица с глазами, выклеванными хищными птицами.

Турки все еще убивали армянских крестьян. В России все еще бушевала гражданская война, и теперь белых теснили повсюду. В Сибири товарный поезд, загруженный красными, бесцельно бродил по дороге длиной в восемь тысяч километров, запертые заключенные гибли от голода и болезней. Польские войска, вторгаясь в Россию, все еще мечтали о мировой империи. Белые финны убивали десятки тысяч красных финнов. Румыны убивали красных венгров. В Германии были мятежи и массовые забастовки, во Франции и Великобритании происходили рабочие беспорядки, миллионы безработных во всех крупных странах, голод во всей Европе, грипп на западе и тиф на востоке.

Когда в середине 1919 года президент Вильсон и его сотрудники покинули Мирную конференцию, она осталась для урегулирования разногласий Австрии и Венгрии, Болгарии и Турции. Там все еще проводились сессии с отчаявшимися народами, ждущими её решений. Когда они были объявлены, они вообще устарели, потому что события вышли за их пределы. Британские и французские государственные деятели решили, что в Италии не должно быть Фиуме, но итальянский поэт с комплексом славы поднял восстание и захватил город. Все государственные деятели согласились с тем, что большевистское безумие должно быть подавлено, но тем временем оно росло и ширилось, и горы военного снаряжения, которые союзники предоставили Белым генералам, были захвачены и использованы красными. Государственные деятели решили, что Турция должна потерять большую часть своей империи, но турки не согласились и удалились в свои горы, а у кого была армия, чтобы их преследовать? Французы захватили землю бедного эмира Фейсала. Всю, кроме тех частей, где была нефть. Нефть захватили англичане, и шёл горячий спор, и казалось, что союз, который выиграл войну, распадется, прежде чем он закончит делить добычу.

Британские государственные деятели пообещали создать мир, подходящий для жизни героев. Но теперь по версии Рика они создали мир, в котором могли выжить только герои. На столе в кабинете Ланни лежала одна из книг Эли Бэдда, поэзия старого обитателя Новой Англии, который был одним из небесных покровителей бабушек Рика, но для Рика он был не более чем именем. Из-за любопытства Рик заглянул в эту книгу и наткнулся на Псалом жизни, который можно было найти в школьных хрестоматиях. Травмированный авиатор заявил, что этот псалом "пробрал его до печёнок". Любой может написать такие вирши, и чтобы доказать это, он написал тут же пересмотренную версию:

Не говорите мне, мыслители,

Что царит высший дух,

И человек надеется в исполнение

Настоящей мечты смертного.

Современный псалмопевец продолжил рассказывать миру, как он "видел эту скотину в действии", и он сделал следующий вывод:

Я проснулся от кошмара

Постоянного ожидания смерти;

Все мои мечты свелись к подсчёту цены моей надежды,

Что я должен заплатить.

Первого числа каждого месяца, если оно не выпадало на воскресенье, практичный Роберт Бэдд диктовал письмо своему сыну. Хорошее, убедительное письмо, рассказывающее о семье и бизнесе. Оно никогда не отказывало в совете мальчику, как заботиться о себе и как тратить деньги с умом, и как не позволять женщинам слишком брать над собою верх. Ланни сохранил эти письма за несколько лет, и если бы он опубликовал их с разумными купюрами, они могли бы стать в Новой Англии эквивалентом писем лорда Честерфилда.

Семья в Коннектикуте, как всегда, процветала и собиралась это делать дальше. Они были крепкими людьми. Два сводных брата Ланни учились в Академии Сент-Томас. Они могли поступить туда моложе, чем Ланни, потому что они имели правильную систематическую подготовку. Сводная сестра Ланни Бесс, обожавшая его, читала книгу, которую он ей порекомендовал, и изо всех сил пыталась сыграть пьесу для фортепиано, которую он упомянул. Эстер Бэдд, его мачеха, собирала дам Ньюкасла для помощи жертвам войны в Армении и Польше. Президент Оружейных заводов Бэдд уже был в преклонном возрасте, но никоим образом не собирался ослабить контроль над делами. Он унаследовал большое предприятие и был полон решимости передать его своим наследникам в лучшем состоянии, чем он получил.

Они собирались спасти бизнес, заверил Робби своего сына. Они совершали опасную трансформацию своей деятельности, и вместо пулеметов, карабинов и автоматических револьверов, патронов, ручных гранат и дистанционных взрывателей производили большое разнообразие мирных устройств. Не легко найти рынки для новых продуктов, но они преуспели бы в бум, который, несомненно, был на подходе. Но какая трагедия для Америки, и как она когда-нибудь пожалеет о ликвидации своей жизненно важной военной промышленности! Ланни понимал, что для его отца была потеря достоинства и престижа, даже личное унижение, от необходимости переходить от создания красивых, блестящих, смертоносных пулеметов к монотонному умножению сковородок, отбойных молотков и грузовых лифтов. Можно было чувствовать себя романтично в отношении пистолета Бэдда, который был лучшим в мире и доказал это в усыпанных камнем зарослях Маас-Аргонна. Но кто, черт возьми, хотел слушать о скобяных изделиях?

Тем не менее, отличный завод должен продолжать работать. И надо было заработать денег на выплаты рабочим и служащим, на уплату налогов и на обслуживание и ремонт. И если возможно то и на дивиденды. В мире было достаточно оружия, чтобы продержаться десятилетие, и пацифисты были в седле в Америке. Крикуны аллилуйя провозглашали, что война, чтобы положить конец войнам, была выиграна, и мир стал безопасным для демократии. Не было филантропов, которые могли бы субсидировать и спасти американскую военную промышленность, созданную с головокружительной скоростью героическими трудами. Не желая ценить эту услугу, народ набросился на своих благодетелей, называя их барышниками и торговцами смертью. Робби Бэдд был глубоко оскорбленным продавцом оружия, и тем более, что его самый старший и любимый сын увлекся этими критиками и больше не хотел идти по стопам отца. Робби никогда не упоминал об этом, но Ланни знал, что у него на сердце.

Однако Робби был бизнесменом, а клиент всегда прав. Потребителю не нужны пулеметы, ему нужны автомобильные запчасти, велосипеды и устройства тысячи видов, и клиент получит всё это от Бэддов по ценам массового производства. Кроме того, клиент хотел получить нефть, и Робби, имеющий много связей в Европе, подобрал хорошую вещь в этой области. И привлёк туда своих друзей и неисчислимых двоюродных братьев, а теперь был заинтересован в том, чтобы проявить себя в своем бизнесе самостоятельно, а не просто как сын Бэдда. Осенью и зимой он дважды приезжал в Лондон и был слишком занят, чтобы заехать в Жуан. Ланни протестовал и умолял, и поэтому в марте месяце Робби телеграфировал, что он едет в Париж, и что ничто не должно помешать его каникулам. Такая телеграмма всегда отмечала день красной буквой в молодой жизни Ланни. Моралисты могут брюзжать насчет крови и прибыли, но никто из них не может отрицать, что Робби Бэдд был хорошей компанией.

Представитель Оружейных заводов Бэдд за рубежом знал, что у него появилась странная дополнительная семья, и ему было любопытно посмотреть, что с ней происходит в последнее время. Невозможно представить себе более невероятную связь, чем бабочка Бьюти и серьёзный и педантичный артиллерийский офицер, ставший шпионом! Добавьте к этому Ланни, продукт сексуальной ошибки, который не возражал против своей судьбы, но, похоже, решил, что моралисты с ним не сочетаются. Много семей распадаются и воссоединяются. Разве не было разумнее оставить всех свободно передвигаться без уведомления?

Как обычно отец и сын пошли на долгую прогулку. Робби было за сорок, и он всю зиму вел сидячий образ жизни. Впервые в памяти Ланни он немного запыхался на холмах, но он не хотел это признавать и продолжал говорить. Он был общительным, крепким человеком с карими глазами и волосами. Когда он плавал, можно было видеть волосы, растущие по всей его груди. Ему нравилось хорошо проводить время, но внутри он очень беспокоился о мире, который был, по его мнению, в ужасном беспорядке. Люди в Европе воевали так долго, что, казалось, забыли, что такое производительный труд. Ланни знал, что в сознании его отца были водонепроницаемые отсеки, и было бесполезно упоминать о трудностях сочетания мирной промышленности с массовым производством и продажей орудий убийства. Ланни должен был позволить своему отцу говорить, а когда он не мог согласиться, то молчать. На протяжении всей войны, как во Франции, так и в Новой Англии, Ланни должен был упражняться в искусстве держать свои мысли при себе, и на Мирной конференции он усовершенствовал это искусство.

Он описал жизнь Бьюти и Курта, живших на удивление хорошо. Бьюти очень любила своего мужчину и уже излечилась от смущения по этому поводу. Курт оказывал на неё хорошее влияние, потому что он держал ее дома и не позволял ей тратить деньги на него, поэтому она не тратила их на себя. Ланни сказал, что Курт, как музыкант, значительно вырос. Робби слушал вежливо, но без особого энтузиазма. Робби был в Йельском университете и там получил культурную прививку, но она не сработала. Он знал много студенческих песен и популярных вещей, но оставил высокопарную музыку тем, кто притворился, что понимает её. Возможно, Ланни понимал её. В любом случае, его отец был удовлетворен этим, если эта музыка делала его счастливым и удерживала его от шалостей.

Один важный вопрос: было ли у Курта много общего с немцами? Ланни ответил: "Нет. Что он вообще может сделать?" Отец не знал, но он сказал, что война того или иного сорта между Францией и Германией будет продолжаться, пока существуют эти две нации. И уж точно Бьенвеню не должен стать секретным штабом немцев.

Они вернулись и поплавали вместе с семьей. Там была лодка со ступеньками, и на нижней ступеньке у Ланни были две стальные шины Рика. Когда не было незнакомых людей, которые могли бы смущать его, Рик снимал шины с ноги, и на двух руках и одной здоровой ноге мог спуститься в воду, где он мог плавать вокруг на руках. Никто не должен предлагать ему помощь или замечать его проблемы, просто оставьте его в покое, и он по-своему решит их. Тем временем наблюдайте за голубым небом и разноцветными домами, серыми скалами и зелеными холмами Залива Жуан. Робби, который видел Рика в Париже незадолго до его травмы, восхищался его выдержкой и восхищался ею сейчас. Он сказал Ланни, что это тот парень, которому будет оказана помощь всякий раз, когда он будет в ней нуждаться.

Также Робби увидел Бьюти в ее узком купальнике и хорошо провел время, описывая гиперболизированным языком разрушительное действие embonpoint на ее чары. Бьюти и кувшин со сливками был настоящей шуткой в этой семье. Можно подумать, что это шутка с сомнительным вкусом, в то время как миллионы детей гибли от медленного недоедания. Если бы у Бьюти был один из тех малышей, то она накормила бы его, даже если ей пришлось голодать самой. Но малыши были в газетах, в то время как кувшин со сливками был на столе четыре раза в день, включая чаепитие. Также была Лиз, чье искусство было постоянным заговором против фигур женщин, которые приходили в Бьенвеню. Bouillabaisse (Буйабес) с маслом, плавающим сверху, rissoles (котлеты), обжаренные на оливковом масле, сладкие фруктовые pates (паштеты) с завитками из взбитых сливок - так оно и было, и Бьюти говорила себе, что просто дегустирует то или иное, и будет продолжать дегустировать, пока всё не исчезнет с её тарелки.

VII

Вечером семья сидела перед камином, потому что ночи были холодными. Миссис Эмили пригласили присоединиться к ним, и они рассказали о состоянии мира, о котором у различных членов группы была особая информация.

Робби рассказал об Америке. Президент Вильсон прибыл домой после своего миротворчества и обнаружил, что страна совершенно не готова ратифицировать взятые им обязательства. Он потратил свои последние запасы здоровья на тур по стране. Затем паралитический инсульт сделал его беспомощным инвалидом. Если верить Робби Бэдду, то исполнительная власть в правительстве Соединенных Штатов теперь состояла из трёх человек. Элегантной леди, которая владела ювелирным бизнесом, и которую Ланни видел в Париже в великолепном фиолетовом платье и в фиолетовой шляпе с перьями. Военно-морского врача, которого президент повысил до звания адмирала. И секретаря, которого Робби описал термином "ирландский католик". Этот термин правящие классы Новой Англии использовали для умаления достоинства. Президент никого не видел, и этот триумвират диллетантов решал, какие документы ему разрешено читать и подписывать. Конституция Соединенных Штатов, возможно, является самым совершенным инструментом, который когда-либо исходил из мозга человека, но и у неё были свои упущения. И одно из них было неспособность представить то, что должно было случиться, когда у президента случился паралич.

Однако это был год выборов. Через три месяца республиканская партия назовёт своего кандидата. Не президента колледжа, а того, кто понимал американский бизнес и его потребности. Деньги на его избрание будут получены. Робби знал, откуда они возьмутся. И чуть менее чем через год Америка столкнется с миром как новорожденная нация, с которой больше не будут шутить в международных делах. Робби так не думал, Робби так говорил, а остальные слушали с уважением.

Разговор перешел к состоянию Франции, и здесь они услышали salonniere, которая числила среди своих друзей людей дела. Клемансо, Тигр, выиграл войну, но потерял мир (по крайней мере, по оценке Робби Бэдда во Франции), - и он был отстранён. Был новый премьер, Милльеран, и теперь оказалось, что он тоже поддался уговорам Ллойда Джорджа. Вероятно, скоро у них появится Пуанкаре, что означало, что война с Германией будет возобновлена в той или иной форме. Никто в Европе не был настроен думать о милосердии, кроме только немцев! Это была очень грустная картина, которую нарисовала Эмили Чэттерсворт.

Упоминание о Ллойд Джордже заставило Рика вступить в разговор. Отец Рика знал ключевых людей своей страны и сообщал, что они говорили в клубах. Ллойд Джордж был единственным из руководителей военных времён, который все еще удерживал власть, и ему это удалось, потому что у него не было никаких принципов, но он мог со страстным жаром сказать противоположное тому, что он сказал днем ранее. Ничтожный уэльский адвокат разрушил свою собственную партию, получив власть, и теперь был узником консерваторов. Он был полезен для них, потому что мог говорить либерально, а это было необходимо с крайне недовольным электоратом.

Ланни рассказал историю о своем английском друге Фессендене, одном из секретарей, прикрепленных к британскому персоналу на Мирной конференции. Фессенден заметил, что после долгой и утомительной дискуссии Ллойд Джордж что-то машинально рисовал на листе бумаги, а в конце скомкал его и бросил на пол. Молодой Фессенден поднял его, думая, что это может быть чем-то, что будет выгодно противникам его страны. Он обнаружил, что британский премьер-министр покрыл весь лист повторениями одного слова: "Голоса. Голоса. Голоса".

VIII

Семеро друзей сидели в мягких креслах, глядя друг на друга при свете затененных ламп и красно-золотого пламени горящих кипарисовых бревен. На удобных столиках стояли пепельницы для сигарет и стаканы для напитков. На стенах вокруг них были прекрасные картины и полки с книгами на любой вкус. В одном из уголков комнаты стоял рояль, и когда Курта попросили сыграть, он сыграл тихое музыкальное произведение, превратившее время в красоту и прославившее человеческий дух.

Все в мире, казалось, принадлежало им, и все же их разговор был беспокойным. Казалось, что земля, на которой был построен этот прекрасный дом, превратилась в песок и может сползти в море. На центральном столе лежали газеты с потрясающими заголовками, которые говорили о том, что французские и британские армии оккупировали Константинополь, которому угрожает революция, и она может ввергнуть мир в другую войну. Когда кто-то говорил "другая война", то не считал дюжину или около того маленьких войн, которые продолжались все время и которые стали принимать как должное. Другая война означала войну с участием собственной страны. Она означала - ужас ужасов - войну, в которой бывшие союзники могут сражаться друг с другом!

Робби Бэдд, новоиспеченный нефтяник, мог рассказать им, что означали новости дня. Старая Турецкая империя рухнула, и должна была родиться новая Турция со всеми благами современной цивилизации, такими как нефтяные скважины, резервуары и трубопроводы, не говоря уже о медных рудниках в Армении и калийных заводах на Мертвом море. Единственный вопрос заключался в том, какая доброжелательная нация получит удовольствие от того, чтобы дать эти блага туркам? (Это была не фраза Робби, а перефразировка Рика.) Британцы завладели всей нефтью, но французы получили Сирию и Хиджаз и пытались контролировать маршруты трубопроводов. За кулисами шла яростная ссора с криками и названием имен на французском языке с носовым прононсом.

Теперь неожиданно произошел этот coup d'etat (государственный переворот) в Константинополе. Обездоленные турки не хотели получать блага ни от Британии, ни от Франции, но хотели бурить свои собственные нефтяные скважины и добывать нефть. Таким образом, ссорившиеся друзья были вынуждены действовать вместе, несмотря на их желания. Ллойд Джордж говорил о священной войне, в которой греческие христиане задавят языческих турок. Но какое влияние это окажет на несколько сотен миллионов мусульман, которые жили под флагом Юнион Джек или в его окрестностях?

Робби указал, что некий греческий торговец по имени Бэзил Захаров только что был произведён в Рыцаря-командора ордена Бани в Англии, такая высокая честь редко предоставлялась иностранцам. Захаров контролировал Викерс, крупный военно-промышленный концерн Великобритании, и спас Империю, получив чистую прибыль, которая, по словам людей, составляла четверть миллиарда долларов, хотя Робби Бэдд считал эту цифру преувеличенной. Захаров был другом Ллойда Джорджа и, как сообщалось, был одним из его финансовых покровителей, что было вполне естественно, учитывая, сколько денег должен иметь политик и сколько правительственной поддержки должен иметь международный финансист. Ненависть Захарова к туркам была одной страстью его жизни, которую он не скрывал.

"Итак",- сказал Робби, - "вы можете понять, почему британские войска высадились на берег в Константинополе, и почему французские войска должны были за ними последовать, даже если французское правительство поддерживает турок за кулисами. Кроме того Константинополь восемнадцать месяцев назад был немецким городом, и немецкие агенты остались там, чтобы доставить все возможные неприятности британцам и французам. Естественно, там будет революция молодых турецких патриотов".

Робби сказал слишком много, а затем замолчал, понимая, что он находится в присутствии агента, которого немцы оставили в Париже. Курт не стал комментировать. Из всех присутствующих в этой комнате он умел держать свои мысли при себе. Но Ланни мог представить эти мысли без проблем. Всего пару дней назад Курт получил письмо от генерального управляющего Замка Штубендорф и прочитал отрывки для своего друга. Там также британские и французские войска сочли необходимым вмешаться не в самом Штубендорфе, а в близлежащих районах, известных как "плебисцитарные", жители которых имели право решать, хотят ли они быть немцами или поляками. Происходила ожесточенная пропагандистская кампания, и фанатичный польский патриот организовывал молодых поляков, чтобы запугать немцев и попытаться их выгнать до проведения голосования. Во всяком случае, именно так отец Курта описывал события. Ланни вспомнил имя Корфанты, которое он часто слышал в течение следующего года или двух.

Когда парень не видел своего отца в течение восьми или девяти месяцев и не может быть уверен, что увидит его снова, он, естественно, хочет максимально использовать удобный случай. Поэтому Ланни был доволен на следующее утро, когда Робби сказал: "У меня есть кое-какие дела, которые тебя заинтересуют. Ты не хотел бы меня отвезти?"

"Конечно!" - сказал юноша. Он знал, что это важно, потому что Робби ничего не говорил об этом в присутствии других. Что не знает Бьюти, она не расскажет!

Когда машина выехала из ворот и направилась к деревне, Ланни спросил: "Куда?" Отец ответил: "В Монте", и сын получил острые ощущения.

"Одно предположение!" - сказал он и рассмеялся. - "Захаров?"

"Ты выиграл", - был ответ.

Как метод обучения, Робби сделал правилом рассказывать сыну о своих делах. Он всегда серьезно говорил, что никто другой не должен был знать об этом, и никогда в жизни мальчик не позволил себе что-нибудь упустить. Он должен быть особенно осторожным, предупредил отец, поскольку один из его приятелей был начинающим журналистом, а другой - немцем.

Робби рассказал, что он взял оружейного короля Европы в свою New England-Arabian Oil Company. Старый греческий дьявол узнал об этом. Он узнаёт обо всем в разных сферах своих интересов - и послал за американцем и сделал предложение, которое, по-видимому, по свободному выбору надо принять. - "Мы находимся на британской подмандатной территории, и мы не можем действовать без их защиты; поэтому мы должны отдать часть некоторым британским инсайдерам".

"У того, кто ужинает с дьяволом, должна быть длинная ложка",- мудро процитировал юноша.

"Мы измерили ложку", - улыбнулся отец. - "У него двадцать пять процентов".

- Но разве он не может купить других акционеров?

- У меня есть обещания наших американских инвесторов, и я думаю, что они будут держаться. Более тридцати процентов у Бэддов.

Робби рассказал о нефтяном бизнесе, который ведется на юге Аравии в дикой и пустынной стране, где живут фанатичные племена, в основном кочевники. Можно заплатить одному вождю за концессию, но не знаешь, когда его могут выгнать. Тем не менее, они нашли промышленные запасы нефти, и прибыль будет быстрой. Робби изобразил одетых в хаки молодых американских инженеров и одетых в кожу бурильщиков из Техаса, потеющих на выжженном солнцем побережье, усыпанном песком и камнями, и живущих за оградой со сторожевой башней и пулеметами, установленными на стенах. "Хотел бы увидеть это?" - спросил отец, и Ланни ответил: "Когда-нибудь, когда ты поедешь".

Юноша прекрасно понимал, что его отец пытается сделать нефтяной бизнес романтичным. Робби Бэдд не мог отказаться от надежды на ответ, который он получал в прошлые годы, когда нетерпеливый парень ловил каждое слово о продаже пулеметов и прыгал от радости, когда верил, что он помогает. Но теперь, увы, разум Ланни подвергся полной трансформации. Его мысли были полны идей о нефти как о причине войны. Когда он узнал, что его отец впустил Захарова на равных в долю с учредителями для того, чтобы британская канонерская лодка стояла в маленькой бухте возле его нефтяных скважин, Ланни не был удивлен и не стал никого обвинять. Но просто предпочел остаться в Жуане и играть на рояле.

"Тебе нравится то, что ты делаешь?" - спросил отец позже в их поездке.

- Конечно, Робби. Ты не представляешь, сколько прекрасных книг в этой библиотеке. Кажется, что каждый раз, когда я открываю новую книгу, я получаю новый взгляд на жизнь. Надеюсь, ты не думаешь, что я зря трачу свое время.

- Вовсе нет. Ты знаешь, чего хочешь, и хорошо, если это получаешь.

- Я хочу, чтобы ты понял, что я не буду жить на твоей шее до конца своей жизни, Робби. Я найду способ использовать то, что я изучил.

"Забудь об этом", - был ответ. - "Пока у меня есть деньги, можешь ими пользоваться. Робби сказал это и так считал. Но Ланни знал, что это означает отказ от давней мечты о том, что эти двое могут работать вместе и что сын унаследует то, что построил отец.

Восемнадцать месяцев - слишком малый срок, чтобы восстановить транспорт во Франции, и по главному шоссе, тянувшемуся вдоль Средиземного моря, не было такого движения, какое они помнили в старые времена. Они пролетели мимо знаменитой вереницы холмов и долин, синего моря и скалистого берега и прибыли в Монте-Карло на высоком мысе. Захаров все еще оставался в отеле, где маленький мальчик смог украсть его корреспонденцию. У Захарова там были громадные апартаменты, подходящие его статусу Высшего офицера Ордена Почётного Легиона и Рыцаря-командора ордена Бани. Робби сказал, что он владел отелем и был крупным акционером казино в "Монте", которое, как известно, является одной из золотоносных жил Европы.

Оружейный король выглядел бледнее и еще более уставшим, чем когда Ланни видел его в последний раз в его дворце на авеню Гош в Париже. Там было светское мероприятие, но это был деловой случай, и знатная герцогиня и ее две дочери не появились. Робби прибыл с портфелем документов, чтобы сообщить информацию и получить совет от бывшего константинопольского пожарного, который доверил ему пару миллионов долларов.

Никакие манеры не могли быть более вежливыми, чем у Захарова, ни один голос не был бы более мягким и убедительным. Тем не менее, юноше казалось, что в отношениях этих двух людей произошли неуловимые изменения. Теперь его отец был подчиненным, а другой - хозяином. Возможно, это было только потому, что Ланни так отчетливо помнил случай, когда левантийский торговец предлагал от имени Виккерса выкупить Бэдда, а Робби убедительно ответил, что Бэдд может предпочесть рассмотреть возможность выкупа Виккерса. Время прошло, и суждение Захарова оправдалось. Прекрасная мечта Робби о величайшей в мире военной промышленности на реке Ньюкасл оказалась мертвой навсегда. Бэддам пришлось в значительной степени покинуть эту отрасль, в то время как Виккерсe, как сказал Робби и как признался старик, тоже пришлось туго, но Британия и Франция собирались сохранить свои военные предприятия. Все под контролем этого мускулистого грека с носом ястреба, белой эспаньолкой, которая покачивалась во время разговора, и со сталисто-голубыми глазами, которые никогда не улыбались, даже когда губы складывались в притворную улыбку.

Ланни ничего не оставалось, кроме как слушать, пока его отец показывал документы и объяснял их. Если Ланни когда-нибудь захочет пробурить пару дюжин нефтяных скважин, он будет знать, сколько это будет стоить. Кроме того, он понимал, что арабские шейхи, столь романтичные на киноэкране, были хищными и разжигающими рознь между нефтяными компаниями. Захаров знал, что имеет дело с талантливым бизнесменом, и то, что он хотел сказать, было выражено в форме предложений. Он показал свое недоверие ко всем мусульманским народам, совершенно лишенным коммерческой порядочности и уважения к инвестированному капиталу. С той откровенностью, которая всегда удивляла сына Робби Бэдда, он обсуждал попытку революции в Константинополе, в городе его юношеских трудов. Он защищал право греческих народов вернуть земли, захваченные давно турками, и заявил, что настаивает на том, чтобы союзники навсегда изгнали турок из Европы. Ланни снова сидел за кулисами мирового кукольного представления и видел, куда ведут нити, и кто их тянет.

Он узнал, что нити достигли даже той далекой страны свободы, которую его учили считать своей. Оружейный король хотел знать о перспективах выборов республиканского президента Соединенных Штатов. Он знал имена выдающихся претендентов и внимательно слушал, пока Робби описывал их личности и связи. Когда Захаров узнал, что клан Бэддов собирался принять участие в выборе надежного человека, он заметил: "Вам понадобятся средства, и вы можете попросить у меня мою долю". Робби не ожидал такого и сказал об этом, после чего хозяин Европы ответил: "Когда я вкладываю свои деньги в американскую компанию, я становлюсь американцем, не так ли?" Эту ремарку Ланни никогда не забудет.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Воображение молодого человека⁶

РОББИ отплывал домой через Марсель, и Ланни вёз его к пароходу, поэтому у них была возможность еще раз поговорить по душам. Робби хотел знать, что его сын делает с проблемой, которая мучает множество мужчин, как у него обстоят дела с женщинами. Ланни сказал, что у него с этим хорошо. В мире было так много интересных вещей, и он придерживается предложения молодого идеалиста учителя в Академии Сент-Томас, что разумнее жить безбрачной жизнью, пока не встретишь женщину, которая должна была стать постоянным спутником жизни. Робби с этим согласился, если ты сможешь это сделать. Ланни рассказал, что иногда он сталкивался с дрожью при мысли о женщине, но он смотрел на тех, кто открыто предлагал себя в общественных местах на Ривьере, и решал, что не будет ими удовлетворен. Потом он приходил домой и играл на рояле лёгкую сентиментальную музыку, пока у него не выступали слезы на глаза, и после этого он чувствовал себя хорошо. Отец и сын посмеялись вместе.

Робби также обсуждал эту проблему с матерью Ланни, и немного рассказал о ее отношении. Для Бьюти жизнь общества теперь представлялась заговором матерей и дочерей, чтобы поймать в ловушку её сокровище. Везде, куда бы он ни пошел, на него пялились жеманные барышни, а издали за ним наблюдали ястребиные глаза их мамаш с хищными носами. Бьюти знала, потому что она слышала, как они строили козни против других жертв. Недавно вступившие в брачный возраст девицы проходили обучение перед выходом на ярмарку невест. Их учили одеваться, ходить, говорить, танцевать и флиртовать. Перед столь высоким искусством несчастное мужское существо было так же беспомощно, как мотылек в пламени свечи.

"Тебе будет трудно найти ту, кто порадует Бьюти", - сказал Робби с улыбкой. - "но все равно слушайся ее советов, потому что это по её ведомству".

"Я хочу", - сказал Ланни, - "научиться чему-то стоящему и встретить женщину, которая интересуется теми же вещами".

"Такое может случиться", - сказал Робби. - "Но в большинстве случаев женщина думает о том, как заставить тебя думать, что она заинтересована. И если тебя одурачат, то это может превратить твою жизнь в ад".

"Я знаю", - сказал юноша. - "Я держу глаза открытыми". Он чувствовал себя старше своего возраста.

"Я не хочу тебя волновать", - добавил Робби. - "Когда придет время, спроси себя, чего ты действительно хочешь и можешь ли ты это получить". На этом разговор прервался. Ланни проводил своего отца на борт парохода, передал ему пожелания и весточки для многих Бэддов, крепко обнял его, а затем встал на набережной и наблюдал, как пароход вывели буксиром в гавань. Помахав удаляющейся фигуре на палубе, он подумал: какой чудесный мир, какое благословенное состояние, когда можно увидеть отца в комфортабельном морском отеле и знать, что ни в Средиземном море, ни в океане не будет никаких подводных лодок, желающих отправить его на дно!

Три месяца прошло с тех пор, как Бьюти и Курт вернулись из Испании, и никто не проявил ни малейшего подозрения или враждебности к швейцарскому учителю музыки. Так сердце женщины постепенно успокоилось, и начался проявляться интерес к окружающему её человеческому обществу. Что за польза от красоты, если время от времени не позволять наслаждаться ею другим? Какой смысл иметь красивого, энергичного и подходящего сына, если держать его в саду? Боясь огня, как его боялась Бьюти, оказалось, что она должна играть с ним.

Герцогиня де Мёз-Монтиньи устраивала грандиозный приём в саду. И так как костюмы Бьюти безнадежно устарели, она поехала в Ниццу и попросила мсье Клэра подобрать ей что-нибудь достойное этого случая. Ланни подобрали легкий камвольный костюм этого сезона. Конечно, Курт не мог ходить на приёмы и не хотел. Он работал над испанской сюитой для струнных. Итак, Ланни объявился на гладкой зеленой лужайке с японским персиковым деревом на заднем плане. А вокруг него хищные существа выставляли напоказ костюмы, ярко окрашенные недавно открытыми углеводородными красками, а также щеки и волосы, окрашенные такими же красками. Улыбаясь застенчиво или бессмысленно, они старались изо всех сил сказать что-то оригинальное и блестящее, чтобы порадовать молодого человека, имеющего репутацию равнодушного и недоступного. Это было сразу после разрушительной войны, когда молодых мужчин было мало, а молодые женщины изголодались. Внутри белого мраморного дворца гремел негритянский джаз, и Ланни обнимал потенциальных невест одну за другой, символически пробуя их прелести, а Бьюти краем глаза смотрела на них и задавала вопросы о той в розовой кисее или той, что в белом тюле с желтыми наплечниками. Бьюти редко была удовлетворена тем, что узнала.

Чего она ожидала? Ну, очевидно, любая женщина, которая стремилась выйти замуж за Ланни Бэдда, должна была быть красивой. Как иначе он мог выдержать её в своём доме? Она должна была быть богатой. Не просто с достатком, а с чем-то первоклассным и солидным, а не с состоянием, полученным от спекуляций. Повсюду были наследницы, и почему бы их не окучить? Ланни рассказал Бьюти о поэме Теннисона Северный фермер, и она одобрила его формулу: "Не женись на деньгах, но бери жену с деньгами!" Кроме того, было бы безопаснее, если бы избранница принадлежала бы к известной семье и могла доказать это публикацией о себе в ежегодном справочнике Debrett. Наконец, она должна быть умной, чуть ли не синим чулком, иначе как она сможет не быть скучной для Ланни? Даже его собственная мать не могла этого сделать!

Найти всё это в одной упаковке было нелегко. Бьюти разбиралась во многих социальных делах и проверила всё лучшее, что могли предложить Париж, Лондон и Ривьера, но она все еще продолжала искать. Ее подруга Эмили участвовала в заговоре, и на этом приёме в саду пара проверила новых кандидаток и обсудила их вкратце. Дочь калифорнийского судоходного магната переросток и безвкусна, как плод из ее родного штата. Французская девушка была настоящей Сен-Жермен, но выглядела анемично; кроме того, родовое имение было заложено. Та, чей отец входил в Кабинет министров, стреляла глазками как экранная актриса, и, во всяком случае, французские политики были в основном мусором. Английская девушка, несомненно, была умнее и лучше воспитана, чем любая из них, но взгляните на эту неуклюжую фигуру! Неизбежная русская принцесса, сбежавшая от большевиков. Её титул звучал так впечатляюще, но это означало лишь дочь сельского помещика в России, и даже если она когда-то и была богата, то у нее, вероятно, сейчас не было ничего, кроме драгоценных камней, которые она могла спрятать в подвязки или в каблуки своих туфель. Кроме того, она может быть неразборчивой.

Таковы были мысли матери на приёме в саду. Но тем временем Ланни очень хорошо проводил время. Он любил танцевать, и если для этой цели были доступны молодые существа в изящных нарядах и надушенные, он брал их в свои руки. Воспоминания об этом он унёс домой. Он попытался воплотить эти острые ощущения в музыку, подобно Курту, или в стихи, как Рик, и когда он не был удовлетворен своими собственными попытками, он обратился к мастерам. The dansant, выставка цветов или танцевальный ужин придавали крылья музыке Шопена и озаряли страницы Шелли. Солнечный свет окутал землю, и лунные лучи целовали море, и все эти поцелуи чего-то стоили Ланни, хотя они и целовали не его.

III

В гавань Канн входила большая белая яхта. Её флаг указывал, что её владелец находился на борту, а через некоторое время он показал, что его там не было. Владельца звали Иеремия Вагстафф, и он был филадельфийским банкиром, который был вовлечен в скандал с мужем Эмили. Но, поскольку он действовал через подставных лиц, ему не пришлось переезжать во Францию. Его состояние было унаследовано в третьем поколении, и в Америке за это время можно выстроить огромную башню гордыни. Башня мистера Вагстаффа была его женой, которая держалась как сержант на плацу и смотрела на остальное человечество через лорнет.

Они только что завершили круиз по Средиземному морю, и вместе с ними была их племянница мисс Нелли Вагстафф. Она была на год старше Ланни, что было не так хорошо, но она была сиротой и имела большое состояние сама по себе. У нее были бледно-голубые глаза и прекрасная белая кожа, спокойная манера, мягкий нрав. Это было то, что предпочитал довольно разговорчивый и уверенный в себе молодой человек. Она не носила с собой свои деньги и не сидела сверху, как ее тетя. Эмили Чэттерсворт позвонила в Бьенвеню и сказала Бьюти, что эти старые друзья должны были быть на обеде в Семи дубах, и что Ланни должен прийти один, так как романтика цветет лучше в отсутствие матерей. Ланни догадался, о чем речь. Такое случилось и раньше.

Мистер Вагстафф был невысоким, полным джентльменом в белом яхтенном костюме и с белыми усами, украшавшими огненно-красное лицо; Ланни по собственному опыту знал, что люди хорошо обедают на яхтах и что в апреле солнце в Африке бывает жарким. Также он знал, как быть под наблюдением через золотой лорнет, но это его не пугало. Он знал, что когда сидишь рядом с молодой женщиной, у которой было несколько миллионов долларов в обороте и в банковских акциях на ее собственное имя, надо быть бодрым и придумать какую-нибудь поразительную историю. Трудности этому создавали истории мистера Вагстаффа. У него была их куча, и они не были плохими историями, но он их рассказывал все подряд и не оставлял места для другого разговора за маленьким обеденным столом.

Случилось так, что на этот день ранее была приглашена еще одна гостья. Ее звали мадам де Брюин, а хозяйка звала ее Мари. Ланни вспомнил, что встречал ее не раз в загородном поместье миссис Эмили Буковый лес недалеко от Парижа. Но это было до войны, когда Ланни был подростком, и он не мог вспомнить, что когда-либо говорил с ней. Она была француженкой, стройной, с темно-карими глазами и волосами; у нее были тонкое, бледное лицо, и то выражение скорби, которое он когда-либо встречал у женщины. Он видел свою мать в великом горе. Но это было своего рода постоянная, непреходящая скорбь. Она слабо улыбылась историям, понимала ли она их или нет. Она говорила мало. У нее тогда не было шансов, кроме случаев, когда у мистера Вагстаффа рот был забит спаржей и майонезом. Ее поместили через стол от Ланни, и, конечно, их глаза должны были встречаться время от времени. У женщины было понимание, как будто она знала, что он прожил большую часть своей жизни во Франции, и будет думать: "Que les Americains sont droles!" (И чудаки же эти американцы!)

После еды Ланни следовало пригласить наследницу осмотреть сады и пейзажи. Он так и сделал, и они поболтали. Она была в местах, которые посещала яхта Синяя птица. Ланни рассказал о своей поездке, и она оказалась хорошей слушательницей. Чтобы испытать ее, он описал, как древние руины заставили его почувствовать грусть. Она прокомментировала это отсутствием необходимости беспокоиться о тех, кто был так далек, когда в этом мире сейчас так много неприятностей. Потом они говорили о войне. У нее был брат, который был в то время в санитарной службе во Франции, и Ланни рассказал ей об Эдди Паттерсоне, который был убит во время этой службы, и она сказала, что спросит своего брата, встречался ли он с ним.

Она была достаточно приятной девушкой, и Ланни мог представить, как он энергично берётся за это дело и делает себя приятным и, возможно, завоёвывает ее. Тогда он становится обеспеченным на всю жизнь, и ему никогда не придется работать. Но это не казалось ему привлекательным. Девушка имела право на удачу, хотя, вероятно, у нее ее не будет. Сколько было мужчин, которые могли бы получить несколько миллионов долларов одним куском и не думать о цене? Такие вещи подвергали человеческую природу слишком большим нагрузкам!

Пара встала, и тетя сказала, что они должны идти, у них были другие друзья, которых надо посетить. Эмили, которая не знала, как продвигался заговор, спросила Нелли, не хотела бы она остаться. Эмили была бы рада доставить ее на яхту. Это была ставка. Но наследница сказала, что ей лучше пойти со своей тетей. Это был момент, когда Ланни мог спросить: "Могу ли я иметь удовольствие снова увидеть вас перед вашим отплытием?" Но он просто не хотелось почувствовать на себе взгляд этой золотой лорнетки ещё раз. Он вежливо пожелал путешественникам bon voyage (доброго пути) и поблагодарил миссис Эмили за приятный случай.

Мадам де Брюин сказала, что ей жаль, что ей придётся побеспокоить подругу, чтобы отправить ее домой. Поэтому, конечно, Ланни должен был предложить ей отвезти ее домой. "О, но я живу далеко к западу от Канн", - сказала француженка с грустными карими глазами.

"А я люблю водить", - ответил Ланни. Это было любезно с его стороны, и миссис Эмили знала, что он всегда был добр. Это объясняло, почему она пытается найти ему богатую жену.

По дороге Ланни посмеялся над шумливым старым джентльменом, который не оставлял времени для разговора, а также наследницей, которая без огорчения смотрела на руины Парфенона. Мадам де Брюин сказала, что та ещё очень молода и узнает больше о скорби, когда проживёт подольше. Нужно страдать, чтобы оценить любой вид искусства. "Но не слишком много", - добавила она. - "Это притупляет чувства".

Они говорили по-французски, и Ланни перевел слова Гете о том, как ешь хлеб со слезами. "Да", - сказала женщина, - "и Гейне дает то же самое свидетельство в своих стихах".

"Так она ещё и читает!" - подумал Ланни и добавил из своего собственного чтения: "Люди, чувствительные к красоте, ожидают слишком много от жизни, а она не оправдывает их надежд".

- Я задаюсь вопросом об этой проблеме с моими собственными детьми. Если я скажу им, что ждет впереди, я могу наполнить их страхами и испортить их детство. С другой стороны, позволила бы я им войти в горящий дом, не предупредив их?

"Я думаю, что это зависит от детей", - сказал Ланни. - "У меня было много предупреждений всех видов, но я не помню, чтобы они взволновали меня. Обычно они не были для меня реальностью. Мы должны чувствовать тепло, прежде чем мы узнаем, что такое огонь".

Они продолжали обмениваться идеями о жизни, и когда они подъехали к маленькой вилле, где жила мадам де Брюин, она спросила: "Не хотели бы вы зайти на некоторое время?"

Ланни подумал, что зайдёт, и уселся в скромной гостиной. Это дом ее тети, объяснила она. Она предложила ему что-нибудь выпить, но он сказал, что не пьёт, и она с улыбкой спросила: "Кто-то вас предупреждал?" Он объяснил, что его отец сделал это. Также он наблюдал за людьми, которые пили. Ему не нужны были стимуляторы, потому что он все равно был счастлив.

"Я всегда отмечала это в вас", - сказала женщина. "Я удивился, когда узнал, что вы меня заметили", - ответил он.

- О, женщины замечают личные данные. Я подумала, что хотела бы, чтобы у моих двух мальчиков была такая же солнечная природа, как и у вас. Как вам удалось остаться таким на протяжении всех шести ужасных лет?

Он рассказал ей разные вещи о своей жизни. Он упомянул двух своих знакомых, которые учились танцевать "Далькроза", один - английский мальчик, а другой - швейцарец. "Вам повезло, что вы сохранили своих друзей", - сказала она. - "мой брат был убит и двое двоюродных братьев, мои детские приятели".

Он говорил о Марселе. Она знала эту историю. Она знала Бьюти и видела картину Сестра милосердия в парижском салоне. Как будто она сидела где-то на облаке, наблюдая за жизнью Ланни. Он рассказал ей о своем странном опыте в доме своего отца в Коннектикуте, когда на рассвете в его спальне появился призрак или что-то вроде Рика, когда Рик потерпел крушение и лежал на грани смерти в Пикардии. Эта история сильно повлияла на нее. Её губы задрожали, и она сказала: "У меня был такой же опыт с моим братом. Но он умер. Я никогда не рассказывала об этом, потому что это было так страшно, и я не знала, что с этим делать".

Ланни сказал: "Мой прадед в Коннектикуте, унитарианский проповедник, верил, что существует универсальное сознание, и что мы являемся его частью, в некотором роде, которого мы еще не понимаем".

Они говорили о самых глубоких свойствах души. Верил ли Ланни, что мёртвые все еще живут? Он сказал ей, что не знает, во что он верит. Его никогда не учили ничему о религии, и он не мог решить это для себя.

"Меня воспитали в католической вере", - сказала мадам де Брюин. - "Я была набожной, когда была девочкой, но в течение нескольких лет меня охватило убеждение, что я действительно не верю в то, чему меня учили. Сначала я испугался этого осознания. Оно казалось мне злым, и я думала, что Бог накажет меня. Но теперь я, кажется, отошла от этой идеи. Я не могу верить в то, что мне кажется необоснованным, даже если я буду проклята за это".

"Что-то, что дало нам наш разум, несомненно, намеревалось использовать его", - сказал Ланни.

"Я никогда никому не говорила этого", - заявила женщина. Это звучало наивно, и Ланни был польщен тем, что его воспринимают как духовного советника для столь зрелого человека. Он рассказал ей об Эмерсоне, который помог дать ему концепцию духовной свободы. Она ответила, что Эмерсон был для нее просто именем, и это понравилось Ланни. Он встречал дам общества, которые притворялись, что читали любую книгу, которую им упомянут. Но когда она чего-то не знала, она спросила об этом и выслушала то, что ей сказали.

Ланни увидел, что в комнате есть пианино, и спросил, играет ли она. Он рассказал ей, как усердно он над этим работал, и она пригласила его поиграть для неё. Он сыграл несколько вещей, и она знала, чем они были. Её комментарии понравились ему. Казалось, что он никогда не встречал никого, с кем он так быстро нашёл понимание. Их мысли соединились как гайки и болты в хорошо сделанном устройстве. Когда он играл веселую музыку, она забыла о своем горе, и их дух танцевал вместе по усеянным цветами лугам. Когда он играл Мак-Доуэлла Старое место свиданий, ее глаза затуманились, и ей не нужно было говорить. Ланни подумал: "Я нашел друга!"

Они совсем забыли о времени, и он все еще играл, когда вошла ее тетя. Ланни представили сухонькой приятной старой даме, которая настойчиво предложила напоить их чаем. Во время церемонии мадам де Брюин рассказала о капиталисте из Филадельфии и его историях. "Что было смешного в скачках?" - спросила она, и Ланни попытался объяснить американский юмор. Он не упомянул, что собирался жениться на бледноглазой наследнице, но мадам де Брюин, несомненно, догадалась. Перед тем как уйти, он спросил: "Могу ли я навестить вас снова?" Она ответила: "Мы, две старухи, часто одиноки".

Когда Ланни вернулся домой, еще одна "старуха" с нетерпением ждала, чтобы узнать, что произошло. Она была уверена, что он, должно быть, совершил завоевание, пробыв так долго. Бьюти в ее воображении уже обитала в мраморных залах за океаном, и она требовала полной истории. При таких обстоятельствах мужчины часто ведут себя неудовлетворительно. Они пренебрегают тем, что хотят знать женщины, и им приходится задавать вопросы, которые их утомляют: "Какая она была? " и "что она сказала?" и "Это было все, что ты мог сказать?" "Что ты делал весь день?"

"Я немного поговорил с миссис Эмили", - сказал он, и, строго говоря, это было правдой, хотя "немного" было коротким.

"Был ли ещё кто-нибудь там?" - упорно продолжала Бьюти.

- Мадам де Брюин.

- Мари де Брюин? Что Эмили хотела от неё?

- Я думаю, что она была приглашена ранее.

- И что она говорила?

- Она мало говорила. Она одна из самых грустных женщин, которых я когда-либо видел. Она скорбит по брату, которого потеряла на войне.

- Ей есть о чём беспокоиться, - отметила Бьюти.

- О чём еще?

- Эмили говорит, что ее муж - один из тех пожилых мужчин, которым нужны девственницы.

"Ой!" - воскликнул Ланни в шоке.

"И она не девственница", - добавила Бьюти с ненужным ударением.

- Она сказала мне, что у нее два мальчика в школе.

- Ты разговаривал с ней?

- Я отвез ее домой и играл на пианино для нее. Я встретил ее тетю, мадам Селль.

- Она вдова профессора в Сорбонне.

"Я знал, что они культурные люди", - сказал Ланни. - "У них очень утонченные манеры".

"Ради всего святого, будь осторожен!" воскликнула мать. - "Нет ничего более опасного, чем несчастная в замужестве женщина. Помни, что она такого же возраста, как твоя мать".

Ланни усмехнулся. - "Такого же возраста, какой соглашается признать моя мать!"

Ланни сказал, что молодые люди не следуют советам. И он сразу решил доказать это. Он поискал в книжных магазинах и нашел экземпляр своего любимого Эмерсона и отправил его мадам де Брюин посыльным. Пару дней спустя он зашёл на чаепитие и нашел своего нового друга дома. Также он обнаружил, что она прочитала книгу. Вполне вероятно, что в мире существует много женщин, которые, получая книгу в подарок, садятся и читают ее от корки до корки. Но у Ланни был первый такой случай, и он показался ему необычным. Они обсуждали заумные и возвышенные идеи философа из города Конкорда. Они обсудили высокое провидение, предвидение, волю и судьбу, предопределённую судьбу, свободную волю и абсолютное предвидение. И не нашли выхода, затерявшись в блужданиях по лабиринту.

Ланни играл на пианино, и вдова профессора Сорбонны пришла и послушала, и ее комментарии показали, что у нее также был вкус. Они пригласили его на ужин. Скромную и немодная еду старая леди сама поставила на стол. Служанка приходила к ним только утром. Постепенно Ланни начал выяснять ситуацию в этом доме. Мадам де Брюин оставила богатого мужа, который должен был иметь девственниц, и долгое время оставалась с сестрой своей матери. Они интересовались школой, где заботились о сиротах французских солдат, и иногда приходили туда помогать. Мадам де Брюин избегала общественной жизни и проводила большую часть времени дома. Но она всегда была бы рада видеть Ланни, и очень скоро он почувствовал себя как дома в этом доме и оставался на обед или ужин, как они называли их неформальную еду.

Беспокойная ситуация для Бьюти Бэдд! Ее дорогой, ее достойный отпрыск пропадал в неурочные часы и отделывался словами: "Я был у мадам де Брюин". Если бы она спросила: "Что ты там делал?" он отвечал: "Играл Дебюсси" Или, может быть, это был бы Шабриер, или Сезар Франк, или де Фалья. Все они были неясны для Бьюти. Или, возможно, он скажет: "Мы читали Расина". Или это будет Роллан или Метерлинк. Она была уверена, что так не может продолжаться. Рано или поздно произойдет взрыв, о котором страшно думать. Но что она могла сказать. Она, кто держала молодого любовника в доме, который Ланни построил для этой цели! Была ли это самая изобретательная форма наказания, разработанная неким злым богом или дьяволом, который шпионил за сексуальной жизнью социальной элиты? Насколько отличаются наши собственные действия, когда мы видим, что их совершают другие. Особенно тот, для кого мы планировали грандиозную свадьбу сезона, с полдюжиной подружек невесты в розовых атласных платьях и белых шляпах и с охапкой роз для соответствия атласу!

VII

Она не могла отказаться от разговора. Она вошла в его комнату, закрыла дверь, и села рядом с ним и посмотрела ему в глаза. - "Ланни, скажи мне честно!"

- Что, дорогая?

- Ты влюбился в Мари де Брюин?

"О, ради всего святого!" - воскликнул он. - Она молодчина и самая умная женщина. Мне нравится с ней разговаривать.

- Но, Ланни, это игра с огнем! Мужчина и женщина не могут...

"Забудь об этом", - сказал он. - "Она для меня вторая мать".

- Тебе не достаточно одной?

- Ты самая дорогая из всех, кто когда-либо был в мире. Но ты не читаешь книги, которые читаю я, и ты не играешь музыку, которую я играю...

- Я могла бы, Ланни, если бы ты действительно захотел, чтобы я это делала.

- Благослови твое сердце! Это будет тяжелая работа, и это заставит тебя нервничать и, возможно, испортит твой цвет лица. Позволь мне иметь вспомогательную мать, и не ревнуй.

- Это не ревность, Ланни! Я думаю о твоём будущем.

"Уверяю тебя, тебе не о чем беспокоиться", - настаивал он. - "Она действительно честная женщина, а их, как ты знаешь, мало".

- Но, Ланни, это не естественно. Ты увидишь, что закрутишь с ней отношения.

"Я не думал об этом, старая девочка". Но если ты настаиваешь, я спрошу ее об этом". - На его лице была улыбка.

Но Бьюти не могла видеть никакого веселья. "Ради бога, нет!" - воскликнула она.

Она бросила эту тему. Но как же она ненавидела это существо, такое проницательное, замышляющее множество хитростей! "Честная", действительно! Всех женщин сделал дьявол! Эта знала, что Ланни был наивен и отзывчив, поэтому она притворялась наполненной "печалью!" Бьюти думала. -"Ад! Как будто у меня не было достаточно печали! Но я улыбаюсь, я делаю себя приятной. Я не хожу в задумчивости и не вздыхаю, не читаю книги стихов и не цитирую их, пока у меня дрожат веки! Боже, что за глупые мужчины!"

VIII

Встревоженная мать, хотя и действуя с наилучшими намерениями, заронила искру в пороховой погреб. Ланни задумался над ее словами. Может ли он влюбиться в Мари де Брюин? Каково это, любить ее? Природа не замедлила ответить. Горячее чувство наполнило сердце Ланни, в котором теперь всегда присутствовал ее образ - ее доброта и приветливость, ее красота, не сразу замеченная, но постепенно им завладевшая. Он решил, что если еще не любит ее, то легко может полюбить. Да почему бы и нет?

Это была такая интригующая идея, что он не мог удержаться от разговора с ней. Ее реакция на это была бы захватывающей. Он это знал. Он ждал часа, когда старая леди обычно была в школе. Мари ходила туда не так часто. Возможно, потому, что предпочитала компанию Ланни компании детей-сирот.

Они сидели одни в маленькой гостиной. Ланни в большом мягком кресле, согнувшись и упираясь локтями в колени. "Послушайте, Мари", - сказал он. - "Меня интересует одна мысль. Я хотел бы знать, можем ли мы полюбить друг друга?"

"О, Ланни!" - воскликнула она. Он увидел, что она была в шоке.

- Разве вы не думали об этом?

Она потупила глаза. "Да", - прошептала она. - "Я думала об этом, но я надеялась, что вы не думаете".

- Почему?

- У нас такая приятная дружба.

- Конечно. Но разве мы не можем быть друзьями и влюбленными? Это может быть приятнее вдвойне.

- Так не будет, Ланни - это все разрушит.

- Ради всего святого, почему?

- Вы не сможете понять- -"

- Я хотел бы попробовать. Вы ответите мне на несколько вопросов, честно и открыто?

"Хорошо". - Ее голос был слабым, как будто она знала, что вопросы будут болезненными.

- Вы хоть немного любите своего мужа?

- Нет.

- Вы жили с ним как его жена?

- Недолго.

- Чувствуете вы какие-нибудь моральные обязательства по отношению к нему?

- Это не так, Ланни.

- Тогда что это может быть?

- Это трудно объяснить.

- Постарайтесь.

- Я доверилась человеку и родила ему двух сыновей. Потом постепенно я обнаружила, что он отвратителен в своих привычках.

- И вы решили, что всякая любовь отвратительна?

- Нет, не так. Я решил, что не опущусь до его уровня. Я выполню свой долг, даже если он не справится со своим.

- Конечно, вы хотите выполнять свой долг. Вы такой человек. Вопрос в том, каков ваш долг? Потому что один мужчина оказался не тем, кем он должен быть, не значит, что все мужчины таковы. Разве мои привычки так отвратительны?

- Нет, Ланни, конечно нет.

- Если одна любовь терпит неудачу, значит ли это, что надо давить всю любовь? Вы вроде индийской вдовы, которая всходит на костер, когда сжигают тело ее мужа?

Она снова сказала - "Нет", но ее голос был слабым. Его аналогия была довольно жестокой.

"Что еще?" - упорно настаивал он. И когда она замешкалась, он продолжил: - "Вас воспитали католичкой, и вы поняли, что не верите всему этому. Как насчет их идей по поводу сексуальной жизни? Суеверия все еще гнездятся в вашем уме? Они отделяют любовь тела от любви души, и поэтому они унижают и то и другое. Только любовь к телу - позор, а любовь одной души - невроз. Вы понимаете, что я имею в виду?"

"Полагаю, что да, Ланни". - она в основном поняла.

Он очень тщательно продумал, что он хотел ей сказать. Он не хотел брать её штурмом, он обращался к ее разуму. Теперь он говорил медленно и точно, как будто это была речь, которую он заучил. - "Если бы я полюбил вас, то любил бы всей душой, всем существом. Это была бы чистая и честная любовь, которой вам не пришлось бы стыдиться. Я был бы добрым и нежным. и вы могли бы не бояться горестных сюрпризов. У меня были связи с женщинами, но прошло полтора года с тех пор, как я держал их в своих руках. Это не так уж плохо для этой части мира. И для этих послевоенных дней. Я научился контролировать себя и понимать, что я делаю. поэтому я имею право просить женщину доверять мне. Разве это не кажется разумным?"

"Да, Ланни." - Ее голос стал еще слабее.

Для своих лет Ланни Бэдд приобрел значительный запас знаний о женском сердце. В возрасте тринадцати лет он обнаружил, что его мать была amie французского художника, и обсудил с ней эту ситуацию. В результате своей тактичности он получил приглашение принять участие в приятном путешествии на яхте Синяя птица. Там он слышал разговоры и наблюдал за поведением группы леди и джентльменов, похожих на тех из Декамерона Боккаччо. Сразу после этого он взял на себя ответственность помочь своей матери разобраться в её чувствах. Остаться со своим бедным художником или выйти замуж за производителя зеркального стекла и миллионера из Питсбурга. Во время войны Ланни и Бьюти вместе читали романы Стендаля и Анатоля Франса и обсуждали взгляды этих двух авторитетов на любовь. После того, как Марселя привезли домой с обгоревшим лицом, Ланни помог своей матери вернуть его к жизни, и он почти ничего нового не узнал об этих двоих.

Его собственный опыт, как на Лазурном берегу, так и на берегу Лонг-Айленда, многому научил его. А в период своего труда на Мирной конференции он узнал о своей матери и своем друге. Он построил им любовное гнездо и наблюдал за этой парой, которая никогда не хотела расставаться. Кроме того, его голова была полна фраз любовных поэтов Англии, Франции и Германии, а также переводов древних греков. Все эти знания он теперь отдавал Мари де Брюин, которая сказала себе, что ее сердце - пустыня, где не могут цвести цветы или петь птицы.

Она сказала что-то очевидное, но болезненное: "Ланни, я слишком старая женщина для вас!"

Он ответил: "Есть мало вещей, которые вы можете позволить мне, и это одна. Я встречал бесконечное количество молодых девушек. С ними весело танцевать и даже получать острые ощущения. Но когда они пытаются вести интеллектуальный разговор, то у них это не срабатывает. Всю свою жизнь я проводил время со людьми старшего возраста, моими матерью и отцом и их друзьями. Возможно, это было ошибкой, но, во всяком случае, это заставило меня так полюбить говорить с вами. Когда я говорю что-то о книге, вы понимаете, что я имею в виду, и если вы отвечаете, я узнаю что-то новое, и это делает наш разговор приятным. Разве вы не думаете, что это часть любви, которую стоит рассмотреть?"

- Да, дорогой, но так может быть не всегда.

- Слово всегда слишком велико для повседневного использования. Никто из нас не знает, каким он будет через десять лет. Но если у нас есть чувство, мы знаем, кто мы есть сейчас и что нам нужно. Я уверен, что вы могли бы сделать меня счастливым, и у меня был бы шанс сделать счастливым вас. Чем больше я думаю об этом, тем лучше знаю, что было бы здорово взять вас на руки. Я мог бы вытащить вас из тех ужасных воспоминаний, которые мучают вас. Я мог бы сделать любовь чем-то другим, чтобы на вашем лице больше не было маски скорби.

"Так я выгляжу?" - спросила она, как будто в шоке.

- Эту фразу я использовал для себя в тот день, когда увидел вас у миссис Эмили. Но магия любви уже на работе. Ведь ты меня немного любишь, не так ли?

"Да, Ланни", - прошептала она.

- Ну, тогда ты должна выбрать - великое счастье или великие муки. Притворная стыдливость или монашество, или как вы там это называете, отречение и одиночество. А здравый смысл говорит: дружеское общение и мир. Что ты хочешь?

- Если бы все было так просто, дорогой! Но мы живем в мире!

- О, да, у нас есть законы и условности, и родственники, и друзья, и сплетни, и скандалы, и суеверия, которые отравляют жизнь и душат счастье. Что еще?

- Ты действительно думаешь, что мы имеем право делать то, что нам нравится?

- Я думаю, что то, что ты и я делаем в частной жизнь, касается только нас и никого другого на этой земле.

- У меня двое детей.

- Я не отниму у тебя твоих дети. Но я не хочу отнимать у них твою любовь. Я уверен, что в твоём сердце любви хватит на всех нас.

- Но они узнают о нас, Ланни!

- Когда мне было тринадцать лет, и я обнаружил, что моя мать влюблена в Марселя Дэтаза, я сказал ей, что не буду препятствовать ее счастью. Марсель стал для меня ещё одним отцом, и у нас в жизни никогда не было разногласий.

- Но это так необычно, Ланни.

- Это может показаться тому, кто воспитан верить в то, что любовь - это грех. Но я воспитан, чтобы верить в свой разум. Конечно, я понимаю, что должен любить тебя и быть добрым с тобой, и делай все, что в моих силах, чтобы сделать тебя счастливой. При условии, что ты не позволишь священнику в черной одежде сказать, что я заманил тебя в смертный грех.

- Нет, Ланни, это не так. Но твоя мать ненавидит меня ужасно!

- Моя мать мечтает, чтобы я женился на какой-то божественно красивой и сказочно богатой дочери аристократии, предпочтительно англичанке. Когда мне было шестнадцать, у меня был первый любовный роман с внучкой графа, но она отказала мне ради внука другого графа, и с тех пор я более скромен в своих устремлениях. Ты бы мне идеально подошла, и когда моя мама поймет, что вопрос решен, она приспособится к этому и, возможно, утомит тебя своей избыточной добротой.

- Но ты должен жениться и иметь детей!

- У меня нет денег, чтобы жениться, и у меня, похоже, нет никакого желания воспроизводить себя. У меня дома есть восхитительная маленькая сводная сестра, и Бьюти настаивает, чтобы ее баловали, поэтому я должен занять место Марселя на всё время. Я знаю, что он сказал бы, и я говорю это, и поэтому мой отцовский инстинкт удовлетворен. Сейчас мне нужен не ребенок, а дружба и счастье, и это та часть даров любви, которые стоит иметь и лелеять.

Ее веки опустились, и он увидел, что ее губы дрожат. Он подошел к дивану рядом с ней и сказал: "Я хотел бы поцеловать тебя". И когда она не сказала нет, он обнял ее и нежно коснулся губами ее щеки. Через некоторое время он откинул голову и посмотрел на нее. - "Что скажешь?"

"Ланни", - прошептала она, - "я не должна спешить с такими вещами. Мне нужно подумать об этом".

"Это справедливо", - ответил он. Он отпустил ее и взял её за руку. - "Если ты собираешься быть счастливой, ты не должна делать ничего, что не одобрит твой разум и совесть".

"О, спасибо!" - воскликнула она. - "Это способ быть добрым!"

- Сколько времени тебе потребуется?

- Я не знаю. Я позову тебя. Все это так поразительно для меня, настолько отличается от того, что меня учили чувствовать. Сыграй мне что-нибудь нежное и ласковое, как ты. Он медленно и тихо заиграл Колыбельную Брамса, и пока он играл, он представлял, что она в его руках.

Молодой блудный сын вернулся домой, и его мать с тревогой ждала его. Ему было трудно скрыть сияние своих глаз. Он никогда не лгал ей о вопросах любви или о чем угодно, кроме мировой дипломатии, когда дипломатия была его работой. Теперь он сказал: "Ну, старая девочка, я последовал твоему предложению и поговорил с Мари о любви с ней".

"Боже мой!" - воскликнула мать. А когда он подразнил её улыбкой, она вскрикнула: "Ну? Что случилось?"

- Она хотела время на обдумывание, и я дал его. Но я не уверен, что это было разумно. А что ты думаешь?

Бьюти много думала и говорила это. Он позволил ей излить свои чувства и испортить несколько носовых платков.

"Гляди", - сказал он, наконец. - "Ты знаешь, что я сделал для тебя и Марселя, и что я делаю сейчас для тебя и Курта. Ты у меня в долгу, и ты должна его погасить. Вот и все по этому вопросу, и, как молодчина, ты можешь полностью со мной расплатиться".

"О, Ланни!" - рыдала она. - "Я так старалась найти тебе подходящую женщину!"

- Я знаю, дорогая, но ты помнишь, что сказал мне доктор Бауэр-Симанс, когда я был ребенком. Он сказал, что мне не надо знать, какого рода мужчина нужен моей матери. Теперь все наоборот. Ты представляла меня различным молодым леди, которые должны были сделать меня счастливым, но они этого не сделали. Я вышел и нашел её сам для себя, и, поверь мне, я не позволю ей уйти от меня.

- Женщина достаточно стара, чтобы быть твоей матерью. Ланни!

Он ожидал этого от Мари, но не от Бьюти. "Старая гусыня!" - рассмеялся он. - "Не говори слишком громко, иначе Курт может тебя услышать!"

- Да, Ланни, но ...

- Но это была ты, а это какая-то другая женщина! Если соус подходит для одного гуся, то этот соус подойдёт для любого другого.

Аргумент был настолько безнадежным, что ей пришлось только разразиться смехом, даже когда она продолжала рыдать. Он подошел к ящику ее туалетного столика и принес ей горсть крошечных, тонких mouchoirs (платок), которыми пользуются дамы. Он бросил их ей на колени и сказал: "Успокойся, старая дорогая. Я не вышел и не подобрал пирог на бульваре. У меня одна из самых милых женщин, которых ты когда-либо знала, и когда ты решишь оценить ее, у тебя будет сестра. Я знаю, что это сделает наш дом безнадежно странным ..."

"О, Ланни!" - ахнула она. - Ты думаешь привести ее сюда?

- Я не могу из-за ее мужа. Мы не должны рисковать, чтобы привлечь внимание к Курту. Мы с Мари решим вопросы сами.

"О, дорогой, о дорогой!" - запричитала Бьюти. - "Я надеялась сделать нашу жизнь более респектабельной!"

Бедняжка, он знал, что это было глубочайшее желание ее сердца. Но он ничего не мог сделать, кроме как продолжать смеяться. "Ты сама начала это!" - сказал он.

- Я знаю! Я никогда больше никого не виню.

"Твои цыплята вернулись домой в курятник!" Ланни был молод, и ему казалось, что лучше всего наслаждаться жизнью, пока он живёт. - "Они уселись на насест по всему голубому будуару, и вы с Куртом слышите, как они щебечут на изголовье кровати!"

ГЛАВА ПЯТАЯ

Оплачем мировое зло⁷

ЭРИК Вивиан Помрой-Нилсон со своим британским упорством продолжал обучение литературному ремеслу. У него было несколько редакторов, заинтересованных в его усилиях, и время от времени он получал новую идею и яростно работал над ней. Когда у него это выходило, Ланни находил это превосходным, но Рик часто объявлял это "отвратительным" и хотел это разорвать. Между разбросанными рукописями и беспорядком ребенка было трудно поддерживать порядок на маленькой вилле, но Нина работала весело, заявляя, что после всего, что они пережили, было просто счастье быть живым. Время от времени Бьюти решала, что они одиноки, и устраивала пикник или парусную прогулку, которая на самом деле их не особо волновала. Но волновала Бьюти.

Однажды утром, ближе к концу апреля, Рик позвонил Ланни и прочитал телеграмму от редактора либерального еженедельника в Лондоне. В Сан-Ремо, в городе на итальянской Ривьере, открывается конференция премьер-министров союзников, и редактор предположил, что Рик, возможно, хотел бы попытать счастья со статьей об этом. Редактор не мог обещать взять то, что он напишет. Но он сказал, что на этой конференции будет интересно, и юноша должен постараться собрать факты и приемлемо их представить. Рик посчитал это отличным шансом, и он предложил сесть на поезд во второй половине дня. Не хочет ли Ланни отправиться вместе?

Ланни не колебался. "Я отвезу тебя", - сказал он. - Может быть, я смогу помочь тебе пробраться за кулисы.

Меньше года прошло с тех пор, как Ланни дал клятву, что он порвал с международной политикой и помпезными шишками и торжественными чучелами, которые появлялись в заголовках газет, пишущих о конференциях. Но время лечит все раны, и боевой конь, отдыхающий на пастбище, вдыхает запах битвы, команды капитанов и боевые клики. Ланни не признался бы себе, что хотел бы еще раз взглянуть на лицо ангелоподобного Дэвида Ллойда Джорджа или посмотреть, как выглядят француз Мильеран или итальянец Нитти. Но когда речь шла о том, чтобы помочь Рику придумать историю и, возможно, создать себе репутацию, преданный друг пошел в свою гардеробную и начал складывать свои вещи в пару сумок.

Между тем, конечно, он думал о Мари. Если бы только она была разумной, какой восхитительный праздник они могли бы сделать из этого! Действительно новые впечатления для нее! Он не преминет дать ей шанс. Он положил свои сумки в машину, обнял Бьюти и пообещал ехать осторожно. На прошлой неделе с одним из ее друзей произошел ужасный несчастный случай. - "Хорошо, да, я буду держать глаза открытыми". Он пожал руку Курту и сказал ему включить эту фиесту в испанскую сюиту. Ланни не мог сказать, как долго он будет в отлучке. Никто не мог бы предположить, сколько продлится говорильня политиков. Он поддержит Рика и поможет ему добиваться успеха. Удачи и удачи.

"Ланни, скажи мне!" - воскликнула Бьюти. - "Ты собираешься взять с собой эту женщину?"

"Не задавай мне вопросов, и я не буду тебе врать!" - усмехнулся он.

Мари была одна в доме, за исключением служанки. Он повел ее в сад, где никто не мог их подслушать. Прошло три дня с тех пор, как он оставил ее, и он надеялся, что этого времени будет достаточно, чтобы всё обдумать. Он посмотрел ей в глаза, чтобы найти ответ, но вместо этого, казалось, что там было одно беспокойство.

"Произошло нечто захватывающее", - сказал он.

- Что, Ланни?

- В Италии в двадцати километрах от границы есть старый город, называемый Сан-Ремо. Он выходит на наше море, но он старше и в нём есть большой старый построенный в романском стиле собор. (Ланни ухмылялся, потому что не думал, что она захочет смотреть на соборы.) Там есть хорошие отели, и, без сомнения, хороший респектабельный пансион, где тебе подадут равиоли, когда откажешься от спагетти.

- Я была в Сан-Ремо, Ланни.

- Очаровательное место для отдыха, разве ты не согласна? Рик и я выедем туда, как только ты сможешь собрать свои вещи. Там должна быть международная конференция - колоссальная большая - весь дипломатический мир. У Рика есть задание написать об этом, и это может создать ему профессиональную репутацию.

- Что за идея, Ланни, отвезти меня в такое заметное место! Я не могу не встретиться с людьми, которые меня знают.

- Представь это братской и сестринской группой. Оставайся в самом респектабельном месте города. Поезжай на поезде, если хочешь, и встреть меня случайно.

- Но в это никто бы не поверил.

- Разумеется, но у тебя есть право интересоваться международными делами! Разве тебе не любопытно посмотреть на хозяев умов, которые делают мир безопасным для демократии? Ты можешь остановиться в каком-нибудь соседнем городе, если ты предпочтешь, и ты и я сможем временами исчезать-cosi fan tutti! (как все влюблённые)

- Ланни, это мило с твоей стороны. Но я только что получила письмо с тревожными новостями. Мой маленький Шарло заболел этим ужасным гриппом, и мне, возможно, придется забрать его из школы.

"Ой, прости!" - воскликнул он.

- Видишь ли, дорогой, я просто не принадлежу самой себе. Ты не можешь думать обо мне, как о дебютантке.

- Я бы не подумал о дебютантке. Куда ты возьмешь мальчика?

- В наше загородное имение в Сене и Уазе

- Означает ли это возврат к твоему мужу?

- В качестве его жены - никогда, Ланни. Мы можем жить в одном доме и быть вежливыми друг с другом, как мы делали это в прошлом. Он имеет право видеть детей, и я не хочу с ним разводиться и устроить скандал, который причинил бы им вред. Эти вопросы у нас отличаются от того, что есть у вас, американцев.

- Каково будет отношение вашего мужа к нашему роману? Будет ли он ревновать или будет рад, что его оставят в покое?

- Я не знаю, Ланни. Я изо всех сил пыталась придумать, что делать. Есть много болезненных вариантов. Я боюсь навредить жизни моих детей, и твоей тоже.

"Послушай, дорогая", - сказал он. - "беспокоиться о своих детях это правильно, но, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Ты не можешь нанести мне никакого вреда. Я знаю, чего хочу, и я хочу это получить. Цена не помеха. Я с радостью скажу миру, что люблю тебя. Я помещу объявление в газетах для прочтения всеми скандалистами. Я повешу на спину плакат и буду ходить перед твоим домом с ним: 'J'aime Marie de Bruyne!'

Она не могла удержаться от смеха. "Пожалуйста, дорогой", - умоляла она, - "дай мне время. Поезжай с Риком и позволь ему сделать свою статью. Я жду телеграмму о моем сыне и напишу тебе позже".

"Это все очень хорошо", - ответил Ланни. - "Но ты упускаешь из виду тот факт, что я влюблен. Мужчине не нравится уходить и оставлять свою женщину, не зная, как к нему относятся".

- Ты можешь быть уверен, что в моем сердце нет никого, кроме тебя, Ланни.

- Хотел бы я поверить твоим словам, но я знаю, что в твоём сердце есть много других предметов. Есть огромное нечто, называемое "большой свет", которое ты боишься изгнать. Почему это нечто так злобно и ненавистно, почему я никогда не был в состоянии понять, но это так. Оно любит разрушать счастье других людей. А теперь он хочет влиять на твою и мою жизнь, и говорить: 'Verboten! Табу! Прочь! Defense d'aimer!' У него есть слова на каждом языке.

- Я сдала ему заложников, Ланни. Оно накажет моих двух сыновей.

- Подумай об этих сыновьях и о том, как ты хочешь их воспитать. Ты хочешь превратить их в приспособленцев и конформистов? Будут ли они иметь любовь в спальнях трущоб и в стогах сена? Если нет, то лучше рассказать им правду о любви и начать рано, до того, как другие мальчики их развратят. Для начала можно сказать: 'У меня есть возлюбленный, и вы можете видеть, что он честный, порядочный и добрый, и вам и мне не за что стыдиться'.

Они вошли в дом, и он закрыл дверь гостиной и взял ее в свои объятия. Она цеплялась за него, так что он знал, что она не собирается держаться вечно.

"Мари, я люблю тебя", - заявил он, - и я не собираюсь отказываться от тебя - не ради римского папы и всей иерархии, святых на небесах и бесов в аду. Я иду за тобой, и я хочу знать, что я буду с тобой".

"Хорошо, Ланни", - ответила она. - "Я найду способ".

III

Маленький городок Сан-Ремо находится в защищенной бухте. Его гавань ограждал серповидный волнорез. А от северных сильных порывистых ветров залив, бухту и город ограждали цепи гор, возвышающиеся друг за другом. На холмы повсюду, где только можно, лезли узкие улочки Старого города. А против землетрясений достаточную устойчивость домам придавали тройные контрфорсы. На главных улицах галереи, крытые арками, соединяли вместе все дома. Ни один дом не смел стоять отдельно. Когда Рик увидел это, он сказал, что это был урок для народов Европы, пусть они научатся строить свои государства так же, как они строят свои дома!

Высоко на одном из склонов, по которому шла обнесенная стеной дорога, стояла вычурная двухэтажная вилла с полукруглым портиком с высокими узкими колоннами. Она называлась Вилла Девахан. Когда-то у теософов она носила имя Второй Парадиз, а теперь это место принимало премьер-министров союзников и их советников. Ланни Бэдд видел столько европейского великолепия, что знал, что найдет внутри, еще до того, как у него появилась возможность туда войти. Большие комнаты с огромными люстрами, свисающими с потолка. Как бы ему не хотелось оказаться под одной из них, когда разразится следующее землетрясение! Тяжелые плюшевые шторы, защищающие обитателей от смертельной возможности смены воздуха. Позолоченные стулья с шелковой или атласной обивкой цветов, которые быстро покрываются пятнами при контакте с человеком. Столы с инкрустированными столешницами и резными ножками, их изгибы стандартизированы как бороды египетских фараонов. Ланни догадался, что теософское внутреннее убранство ничем не отличается от псевдо-христианского, и он обнаружил, что был прав.

Каждый премьер привёз с собой свой тщательно подобранный персонал. У каждого был свой отель или особняк. Из каждой страны приехала также свора журналистов, которые были каждый сам за себя, и которые горько ворчали по поводу редкости официальной информации. Там также присутствовали делегации от малых народов и угнетенных меньшинств. Эстонцы, латыши и литовцы. Украинцы, венгры и кавказцы. Армяне, арабы и ассиро-халдеи. Им сказали, что наступила "Новая свобода", и это было "самоопределение для всех народов". И они верили этому или говорили, что верили, в угоду политике. Некоторые прибыли с мандатами, а другие пользовались только моральным правом. Они разместились в пансионах или в бедных помещениях и усердно трудились, но по большей части тщетно, чтобы заставить кого-то их слушать. Когда у них заканчивались средства, они одалживали их друг у друга или у любого, кто выглядел так, как будто он верит в людское братство.

Все это было так знакомо Ланни Бэдду, как будто ему заново вернулся навязчивый кошмар. Когда он рассказал об этом журналисту из Америки, тот посоветовал ему привыкать к такого рода кошмарам, потому что теперь они будут душить его по нескольку раз в год, а сколько лет - одному богу известно. Дипломаты будут спорить и пререкаться из-за Версальского договора до тех пор, пока не разгорится новая война. Как известно, газетчики народ циничный.

Сенат Соединенных Штатов отказался ратифицировать договор и вступить в Лигу Наций, поэтому страна Ланни не имела своего представителя в Сан-Ремо и даже неофициального наблюдателя. Но, конечно, американская пресса была представлена большой делегацией, и среди них были люди, которых Ланни знал в Париже, где он служил своего рода секретным каналом, через который допускались утечки. Эти люди были обязаны ему, сердечно приветствовали его и взяли его и его друга летчика в свою компанию. Ланни посоветовал Рику ничего не говорить о своей предлагаемой статье, а иметь дело с американцами, как бывший военный лётчик, а со своими соотечественниками, как сын сэра Альфреда Помрой-Нилсона, баронета. Рик не нарушил бы никаких правил, потому что эти корреспонденты передавали горячие новости, имеющие ценность только ограниченное время, и к тому времени, когда могла появиться эта статья в журнале, они будут на каком-то другом задании.

Англичанин, экономя свои деньги, хотел жить в пансионе, но Ланни, привыкший жить по-королевски, настоял, чтобы Рик был его гостем. Было бы фатально останавливаться где-нибудь кроме самого дорогого отеля, потому что только там можно встретить людей, имеющих вес и обладающих информацией. Отель был переполнен, и пара должна была ютиться в одной маленькой комнате без ванной, а только с одной умывальной раковиной. Но они надели смокинги и отправились в ресторан, и первым, на кого обратил внимание американец, был высокий, молодой человек с песочными волосами Фессенден, который был членом британского секретариата в Париже. В прошлый раз, когда они встретились, этот парень был решительно холоден, потому что Ланни подал в отставку в знак протеста против уступок, сделанных Американской делегацией, а Фессенден, человек, делающий карьеру, опасался за свое будущее. Но это было почти год назад, и мир сильно изменился.

Теперь секретарь вскочил и поприветствовал Ланни. Его представили Рику, и когда он услышал его акцент и увидел, что он их круга, он пригласил пару к своему столу, где сидели два других молодых сотрудника. Все трое были на военной службе, и у них с Риком, казалось, были секретные пароли или знаки, потому что они стали говорить о семьях и друзьях друг друга, старых школьных галстуках, гонках на лодках, матчах по крикету и других о понятных лишь посвящённым делах. Ланни, будучи американцем, не был в числе посвящённых и не понимал этот разговор.

Вскоре они начали говорить о деле, которым они занимались, и это было лучше, чем слушать журналистов, которых сознательно держали в неведении. Эти парни имели дело с конфиденциальными меморандумами, и один из них только что провел разговор с начальником отдела в его переносной ванне. Рик отметил, какое приятное место государственные деятели выбрали для себя. После чего вмешался Фессенден: "Вы слышали, что Ллойд Джордж сказал премьер-министрам? - 'Ну, господа, мы в Эдемском саду, и мне интересно, кто сыграет роль змия!' "

Конференция в Сан-Ремо собралась на фоне мрачных предчувствий. Между бывшими союзниками возникло множество ожесточенных споров. По поводу останков Турецкой империи - Константинополя и Армении, Сирии и Палестины, Хиджаса и особенно Месопотамии с ее сокровищем нефти, жизненно важной для британских, французских и итальянских военно-морских сил. По поводу России и ее большевистского правительства и войны против нее, которая провалилась. По поводу санитарного кордона и одновременного вторжения Польши в Россию и одновременно в большинство ее соседей. По поводу немецких репараций и как они должны были делиться. И прежде всего, по поводу нового французского вторжения в Рейнскую область и риска, что Франция пошла на то, чтобы втянуть Европу в еще одну войну.

Недавно была предпринята попытка восстания немецких реакционеров, известная как "Капповский путч". Он был подавлен всеобщей забастовкой немецких рабочих, и за этим последовало восстание коммунистов в Руре, и социалистическое правительство Германии направило войска, чтобы подавить это восстание. Этот шаг был техническим нарушением Версальского договора, и французская армия быстро захватила пару немецких городов на противоположной стороне Рейна. Собираются ли они снова победить своего древнего врага и рассчитывают ли получить на это британскую санкцию? Это был вопрос, который эти начинающие дипломаты обсуждали с торжественными лицами. Они говорили о твердой решимости своих вождей, что французы должны отступить и позволить возобновить торговлю и спасти немецкий народ от голода и хаоса.

Ланни показалось странным услышать, как эти официальные лица говорят то, за что либералов в американских кругах называли розовыми, а также нарушителями спокойствия. Так быстро изменилось мнение под давлением событий! Британцы теперь прилагали все усилия, чтобы попытаться снять блокаду и начать торговлю. Но французы все еще жили под тенью ужасного страха. Можно ли было разрешить немецкому милитаризму вернуться? И если это так, получит ли Франция снова помощь Британии? У французов был только один выбор, господствовать или подчиняться. Но как только они начинали господствовать, англичане начали помогать немцам, поднимая их в качестве противодействия Франции. Как Робби Бэдд неоднократно говорил своему сыну, что по всей Европе каждый был сам за себя, и когда Ланни увидел это сам, ему хотелось вернуться в Бьенвеню и играть на рояле!

Фессенден сказал: "Вы должны встретиться с миссис Плумер. Туда ходят все. Миссис Плумер была членом английской колонии, у которой была красивая вилла на улице Бериго-роуд. Где бы ни жили англичане, у них есть такие места, куда можно обратиться, если у вас есть рекомендация. Кроме того, всегда есть английский клуб, где мужчины пьют виски с содовой, играют в бильярд и говорят о фондовом рынке, торговле и политике на языке, которой вам нужно научиться понимать. Ланни и Рик были приглашены на чай миссис Плумер и получили гостевые карточки в клуб, и они услышали, что было сказано в тот день в зале заседаний на Вилле Девахан. Рик воскликнул своему другу: "Если бы не ты, Ланни, я был бы рыбой, брошенной на сушу!"

"Я получаю свою долю удовольствия", - ответил Ланни. - "Только не пытайся сделать слишком много за один день". Весь день и большую часть ночи велись непрерывные мероприятия, и человеку со стальными шинами на ноге было тяжело садиться в машины и подниматься по лестнице. Ланни убедил его вернуться в отель во второй половине дня для сиесты. Даже в конце апреля в этой солнечной чаше Сан-Ремо было жарко.

Пока Рик лежал на кровати, делая записи о том, что он слышал, Ланни выходил и бродил по узким улочкам, где старые пираты из Африки нападали на холмы, убивая жителей или таща их в цепях. Он прогуливался по тропинкам, затененным пальмами или перечными деревьями, полными белых цветов. Он поднялся на высоту, где дикие цветы цвели пурпурным, золотым и розовым цветом. Он смотрел вниз на дома с красной крышей и синее и зеленое море, которое каждый средиземноморский народ считает своим. Mare nostrum. Сколько людей называло его так на протяжении веков, и их кровь стекла в море, а их прах развеялся по холмам, а сами названия их племен были потеряны для истории!

Ланни всегда хотелось знать, что думают и говорят простые люди, а также великие и важные люди, которые попадают в заголовки. Он и Рик будут присутствовать на заседании журналистов, на котором новый премьер-министр Италии расскажет об острой потребности своего народа в угле и пшенице, а также о необходимости возобновления торговли с русскими через их черноморские порты. Оттуда Ланни отвезет своего друга в тратторию на невзрачной улице, где большая часть разговоров ведется на лигурийском диалекте. Ланни немного говорил на нём, точно так же, как он знал провансальское наречие, потому что в детстве он играл с детьми рыбаков, многие из которых жили на Лазурном берегу с тех пор, как он был частью Италии. За пару лир можно вкусно поесть в такой траттории, хотя и подавали еду на простом дощатом столе, стоящем на полу, усыпанном опилками. Ланни начинал болтать, наполовину по-французски, наполовину по-итальянски, с темнокожим рабочим в потной рубашке, и сообщал Рику, как декларации либерального Франческо Нитти звучали для жителей затхлых старых домов с трещинами стен и пещерной темнотой внутри.

Они узнали, что рабочие Италии были в опасном брожении. Они презирали и не доверяли своим политическим лидерам, называя их обманщиками и лжецами, наемными агентами капиталистического класса. Эти cattivi (негодники) без толку втянули свою страну в войну, и теперь они оставили людей голодать, в то время как они жрали богатую пищу и пили марочные вина. Здесь, в Сан-Ремо, рабочие выбрали мэра Социалиста, и кем он оказался? Банкиром! И что он сделал? Жест сердитого докера поставил под угрозу стеклянную посуду на столе.

Возможно, чинному молодому англичанину, воспитанному в традициях привилегированных частных школ, было бы трудно заслужить доверие такого человека. Но Ланни сделал это легко для него. Он купил дополнительную бутылку, и когда другие поняли, что есть бесплатное вино и, они подошли послушать и принять участие. Загрубевшие темные кулаки были сжаты, и хриплые голоса объявили, что в Италии скоро произойдут перемены. То, что делали рабочие в России, было не так плохо, как это пишут le gazzette capitaliste. Многие фабрики в Милане, Турине и других городах были уже в руках рабочих, которые будут управлять ими для себя, а не для padroni.

Когда это исследование жизни на местах закончилось, и Ланни и Рик направлялись в отель, Рик сказал: "Я думаю, что здесь в Италии есть еще одна тема для статьи - рост социализма".

"Займёмся и этой", - сказал его друг.

- Прекрасно, как ты понимаешь этих людей, Ланни.

- Когда я был ребенком, я обычно таскал невод с ребятами рыбаками, которые говорили на этом диалекте, и они брали меня с собой к себе в хижину, где их мать кормила нас салатом из одуванчиков и креветками, жаренными в масле. Они всегда думали, что это смешно, если кто-нибудь не знал их слов.

"У нас в Беркшире что-то подобное не прошло бы", - прокомментировал Рик. - "Но если я собираюсь стать журналистом, мне придется учиться. После того, как я сделаю статью о Сан-Ремо, я хочу сделать ещё одну о настроениях итальянских трудящихся. Давайте теперь питаться в таких местах".

"Такая пища мне по вкусу", - сказал Ланни.

Обедали они уже в несколько лучшем месте, часто посещаемом как интеллектуалами, так и рабочими. Они наблюдали разные типажи, и Ланни размышлял, этот может быть учителем accademia, а другой - музыкантом оркестра Театра Принца Умберто, третьий может быть редактором местной рабочей газеты. Рик спросил, может ли этот крупный джентльмен с черной бородой и в пенсне быть мэром социалистом? "Нет", - сказал Ланни, - "он пришел бы сюда, когда проводил избирательную кампанию, но сейчас он стал слишком важен. С кем бы ты хотел поговорить?"

- Ты можешь просто пойти и поговорить с любым в этом месте?"

- Итальянцы всегда готовы к разговору. Они примут нас за туристов.

- Но они сейчас злы на американцев. Рику рассказали, что в предыдущий день городской совет Сан-Ремо проголосовал за изменение названия Аллея Вильсона на Аллею Фиуме, что, безусловно, было демонстративным жестом.

- Они расскажут нам свои обиды, конечно, ответил Ланни. Но говорить они будут.

Их внимание было привлечено к столу через проход, где несколько человек задержались за своим кофе. Очевидно, там шла политическая дискуссия, и время от времени голос повышался. Они не раз слышали слово Americani и замолкали, слушая.

Во главе стола, лицом к ним, сидел темноглазый итальянец с маленькими черными усиками. Маленький человек с бледным, почти одутловатым лицом и грустным выражением, когда он успокаивался. Но сейчас он волновался и махал руками, произнося пронзительно напряженным голосом. - "Porca Madonna!" Рик услышал и прошептал своему другу: - "Что такое Porca Madonna?"

"Это ругательство", - объяснил Ланни. - "Это ругательство очень оскорбительно. Это значит, что Святая Дева - свинья". Он снова выслушал и добавил: "Они говорят об Италии и о том, как ее ограбили союзники. Этот темноглазый парень говорит грязным английским ублюдкам, что итальянцы собираются остаться во Фиуме, и если Нитти осмелится уступить этот город, они перережут ему горло на ступеньках Виллы Девачан".

"Ну, такие разговоры нам, ни к чему", - поспешно сказал Рик.

VII

Дверь траттории открылась, и вошли два человека, мужчина и женщина. Случилось так, что Ланни сидел лицом к двери, и когда женщина подошла к проходу между столами, он внимательно посмотрел на нее. Она была хрупкой и седой с прекрасными аскетическими чертами лица, и ему сразу же показалось, что он видел это лицо раньше. Он пытался вспомнить где.

Пара была рядом с ним, когда сопровождающий женщины заметил оратора, сидящего за столом. Он остановился, повернулся к мужчине, поднял сжатую руку и в ярости закричал: "Ehvia, pub! Furfante! Traditore dei lavoratori!"

Мгновенно в зале возник шум. Оскорбленный вскочил на ноги. Толи он хотел сражаться, толи бежать. Ланни не понял, потому что другие с каждой стороны вскочили, чтобы удержать его. Он начал осыпать проклятиями вошедшего, а тот кричал ему в ответ. Женщина, сильно обеспокоенная, схватила руку своего сопровождающего и начала умолять его: "No, no, compagno! Сдерживай себя. Негодяй не стоит волнения!"

"Я не буду есть с этим porco!" - воскликнул человек.

"Su! Via!" - воскликнула женщина. - "Пошли". Под насмешки тех, кто сидел за столом, нарушитель позволил себя уговорить, и они ушли.

Волнение медленно стихло. Посетители говорили, что и кем было сказано. Темноглазый человек с маленькими черными усиками считал, что он был героем. Он потрясал кулаком и с воодушевлением рассказал, что он сделал бы с проклятым врагом la patria. В воинственном настроении он бросил вызов всем врагам Италии, чтобы они пришли со всех концов света, и он будет бороться с ними в одиночку. По природе итальянцы много говорят о том, что они намерены делать, а по характеру англичане смотрят на них с отчужденным выражением, которое, кажется, говорит: "Какие неприятные насекомые!" Оба эти типа забавили Ланни.

Он объяснил своему другу, что это был политический спор. Новоприбывший назвал оратора изменником и предателем рабочего класса. Вероятно, этот оратор принадлежал крайне левым, но стал патриотом во время войны. Что было обычным явлением.

"Я пытался вспомнить, где я видел эту женщину", - заметил Ланни. - "И теперь я припоминаю. Ты помнишь, я говорил тебе, что у меня есть дядя, который является красным. И однажды, когда я был маленьким, он взял меня в путешествие по трущобам. Мы навестили его коллегу в многоквартирном доме в Каннах, и там была эта женщина. Ее зовут Барбара, я забыл её фамилию. Мой отец был зол и поднял шум, и я должен был пообещать, что больше не буду иметь ничего общего с моим дядей Джессом".

"Твой отец ведёт себя таким же образом сейчас?" - спросил Рик.

- Да, в тот день, когда был подписан договор, мой отец и мой дядя страшно поскандалили. У Робби регулярно возникает фобия на тему красных и того, что они могут сделать со мной. Ты знаешь, на их стороне у них есть много фактов, и они чертовски искусно могут их использовать.

- Послушай, Ланни; я не хочу, чтобы ты делал что-то, чего не должен делать, но мне очень надо поговорить с этой женщиной. Она могла бы рассказать мне все, что мне нужно. И местный колорит, человеческий интерес - я бы почувствовал людей через нее.

Ланни опешил. - "Полагаю, если это профессиональный вопрос...", - тут он остановился, и на его лице появилась улыбка. - "Именно так и произошло на Мирной конференции. Мне пришлось пойти и увидеться с моим дядей, потому что полковник Хаус хотел связаться с большевистскими агентами!"

Рик рассмеялся в сою очередь. - "Но, в конце концов, Ланни, ты будешь жить в другом мире, чем твой отец. Ты должен верить тому, во что веришь, а не тому, что он говорит тебе".

Ланни увидел, что его друг всерьез относился к этой женщине, поэтому он сказал: "Интересно, сможем ли мы найти ее".

- Они будут искать место, где можно поесть. Вероятно, они далеко не уйдут.

- Хорошо. Ты сидишь здесь и заканчиваешь свой обед, а я разведаю вокруг и посмотрю, смогу ли я их обнаружить.

VIII

Это оказалось легким заданием. Уже в третьей траттории Ланни увидел пару, сидящую за столом. Пока они ели, он их не беспокоил, а вернулся и взял Рика, и они вместе подошли к столу. "Интересно, помните ли вы меня, Синьора", - сказал Ланни по-французски. Он знал, что женщина по-французски говорит. - "Вы, я полагаю, друг моего дяди Джесса Блэклесса".

"Конечно!" - воскликнула она. Она встала, посмотрела на улыбающееся лицо Ланни и вспомнила. - "Вы тот маленький мальчик, который приходил ко мне в Каннах!"

"Уже не такой маленький", - ответил он. - "Я никогда не забывал вас. Вас зовут Барбара..." Он остановился на секунду, но в нужный момент её фамилия всплыла у него в голове. "Пульезе", - закончил он.

"У вас замечательная память!" - засвидетельствовала она.

- Когда я видел вас, вы были больны. Я рад, что вам, кажется, лучше.

- Нас, бедняков, трудно убить. Мы должны выживать.

- Вы произвели на меня большое впечатление, синьора. Я думал, что у вас самое святое лицо, которое я когда-либо видел. Но, возможно, вы не хотели бы, чтобы вас так описывали.

Женщина была удивлена и перевела это замечание своему спутнику, чей французский был явно не так хорош.

- Меня зовут Ланни Бэдд, и это мой друг, английский летчик, который был ранен на войне. У него длинное английское имя, которое трудно написать или запомнить, поэтому считайте, что он еще один маленький мальчик, и зовите его Рик.

- Я сделаю это, если вы будете меня звать Барбарой. Ваш дядя - человек, к которому я отношусь с большим уважением. Он умеет постоять за свои убеждения. Где он сейчас?

- Думаю, что у себя дома недалеко от Сен-Тропе. Вы знаете, что он рисует картины, когда не бунтует.

Барбара улыбнулась. Ее лицо было грустным и могло быть очень строгим, но оно было освещено умом и добротой, и молодой человек Ланни подтвердил оценку Ланни, мальчика, что она была редким и хорошим человеком, несмотря на свою дурную репутацию.

Она представила своего спутника по имени Джулио, и все четверо уселись. Рик заказал кофе, а Ланни заказал десерт, который не успел съесть вовремя обеда. Затем эти двое обменялись взглядами, и Ланни понял, что член английских правящих классов испытывает волнение, общаясь с двумя опасными итальянскими красными, называя их по имени. Теперь он действительно был журналистом, получая местный колорит в огромных количествах!

Ланни упомянул, что они были свидетелями недавнего скандала, и лицо Барбары утратило всю свою мягкость. "Это самый отвратительный маленький негодяй, которого я встречала на этой земле!" - сказала она им. - "Я впервые узнала его в Милане, где была на выборной должности в социалистической партии. Тогда он был бедняком, который приходил на собрания, больным нищим и вымогал подачки у членов партии. Время от времени кто-то давал ему еду. Только потому, что невозможно есть с каким-то удовольствием, пока голодный пёс скулит под столом. Вы не можете представить себе страдания этого оборванного и бездомного, оплакивающего безнадежность своей судьбы, бесполезность самого себя, страдания, которые он испытывал от сифилиса. Это, я полагаю, не будет считаться довольно хорошим вкусом в Англии?"

"Скорее нет", - сказал Рик, которому этот вопрос был адресован.

- Мы, члены партии, конечно, не должны допускать деградацию рабочих. Наш долг - поднять их и научить их, поэтому мы помогли этому бедному Бенито. Это имя по-испански означает 'Благословенный' и его часто давали своим детям благочестивые матери. Так мы научили этого любимца небес философии братства и солидарности, и он доказал, что быстро выучил фразы и использовал их в речах. Вскоре он обращался к рабочим, обличая всех капиталистов и призывая перерезать им горло. Был только один человек в мире, которому он не мог придать смелости, и это было его скорбное я. Есть каламбур, который я обычно делаю из его фамилии Муссолини. Я пропускала одно s. Итальянское слово muso означает - я не могу вспомнить французское слово, но это когда ребенку причиняют боль, и он не играет, но делает лицо очень уродливым ... "

Boudant (Важничающий), - назвал французское слово Ланни, а для Рика английское: - Pouting.

"Вот и все", сказала Барбара. - И поэтому Бенито Мусолини означает Благословенный маленький надутый человечек. Так я попыталась вывести его из его самоуважения - и вы видите, как, в конце концов, мне это удалось. Его бедные худые щеки пополнели, он носит хорошо сшитую одежду и ораторствует в траттории".

"Как ему это удается?" - спросил Рик, думая о своём "человеческом интересе".

- Он стал редактором социалистической газеты в Милане. И когда к нему пришли британские агенты или французские, он взял у них золото. Газета за ночь перекрасилась. А когда его выгнали из партии, он получил больше золота и начал издавать свою собственную газету. В ней он осуждает своих бывших товарищей как предателей la patria. Теперь он здесь, чтобы получить материал для статей о конференции. Он стоит за sacro egoismo, он проповедует голодающим работникам славу удержания Фиуме и захвата далматинского побережья, и это их высшее предназначение - помочь заполнить море кровью, на которой итальянский флот сможет плыть к мировой империи. Никогда еще в человеке не происходило такого перевоплощения. Его надо видеть на трибуне, как он научился выпячивать подбородок и надувать грудь - наш Благословенный надутый человечек".

"У вас получился лучший каламбур, чем вы думаете", - вставил Ланни. - "Существует разновидность голубя, который таким образом раздувает свою грудь, и по странной случайности его называют так же (по русски Дутыш)".

Женщина была в восторге и рассказала об этом своему спутнику - uno colombo! Он радостно засмеялся и научился говорить по-английски: Бенито Мусолини - Благословенный маленький воинственный голубь!

Рик расспросил свою новую знакомую о настроениях итальянских рабочих, и она рассказала о трагических годах резни и голода. Для нее война была борьбой конкурирующих империалистических государств, и как всегда за это люди платили своей кровью и слезами. Но теперь они усвоили урок и вскоре собирались взять дела в свои руки.

"Вы не думаете, что поджигатели войны могут ввести их в заблуждение?" - спросил Рик, чтобы вызвать ее на откровенность.

"Mai piu!" (Никогда!) - воскликнула Барбара. - Наши люди дисциплинированы. У них есть свои профсоюзы, своя сеть кооперативов, своя пресса, свои школы для детей. Они сознательны и умственно вооружены.

- Да, но вооружены ли они оружием?

- Солдаты тот же народ. Разве они направят свое оружие на себя? Вы знаете, что рабочие уже захватили много заводов и держат их.

- Но смогут ли они привести их в действие?

- Наша большая слабость в Италии заключается в том, что у нас нет угля. Мы зависим от ваших британских капиталистов, которые не предоставят кредит революционным рабочим. Но русские рабочие копают уголь, и вскоре он придет к нам. Вот почему торговля через Черное море так важна для нас

- Я вижу, что Нитти выступил за снятие блокады.

- Нитти - политик, брат-близнец вашего Ллойд Джорджа. Он произносит смелые речи, но то, что он делает за закрытыми дверями зала заседаний, - это другое дело.

- Вы полагаете, что он не думает то, говорит?

- Социалисты только что показали ему, что у них есть голоса. Если он не хочет уйти в частную жизнь, то должен заставить французов позволить нам торговать с нашими русскими товарищами.

"Вы действительно верите", - продолжил интервьюер, - "что профсоюзы могут управлять фабриками и производить товары?"

- Почему они не могут? Кто сегодня делает эту работу?

- Они делают ручную работу, но руководство...

- Это делают технические специалисты, нанятые капиталистами. Почему их не могут нанять рабочие?

Они обсуждали теории синдикализма или профсоюзного контроля над промышленностью. Барбара ненавидела все формы правления. Она не доверяла политикам, какие ярлыки они не себя ни навешивали бы. Рик отметил, что в России у рабочих было сильное правительство. Синдикализм, по-видимому, слился с большевизмом, который отдал всё в руки государства. Барбара приписала это гражданской войне, которая была по сути вторжением в Россию капиталистических государств. Государственный контроль над промышленностью может быть временной необходимостью, но ей это не нравилось. Рик рискнул предположить, что, если она поедет в Россию, она может не найти то, что она ожидала.

У мятежной женщины был один аргумент, к которому она возвращалась. Разве рабочие могут устроить мир хуже, чем это сделали их хозяева? Посмотрите, что они сделали из Европы! Ещё одна такая бойня, и континент станет пустыней, населенной дикарями, носящими шкуры и прячущимися в пещерах. "Капитализм - это война", - заявила Барбара Пульезе. - "мир капитализма - не что иное, как перемирие. Если рабочие владеют орудиями производства, они производят не ради прибыли, а для собственного использования, и торговля становится свободным обменом, а не войной за рынки".

"Я должен признать", - сказал интервьюер, - "что наше британское рабочее движение, похоже, в настоящее время имеет самую разумную программу". Ланни нашел такую точку зрения смелой для сына баронета. Эрик Вивиан Помрой-Нилсон превращается в Розового? А если это так, то что скажет Робби по этому поводу?

Конференция в Сан-Ремо прекратила свою работу через десять дней, и к тому времени Рик уже подготовил свою статью. Он заперся в душном гостиничном номере, пока Ланни играл в теннис с Фессенденом и его друзьями или осматривал дворец шестнадцатого века и чудотворную часовню с восковыми изображениями частей человеческого тела, которые были исцелены, включая некоторые, обычно не подлежащие демонстрации публике. Когда Рик работал, то он работал, как одержимый, а Ланни читал рукопись страницу за страницей и подбадривал своего друга восторженными похвалами.

На самом деле это была первоклассная статья, написанная человеком, который был за кулисами и не был одурачен официальной пропагандой. Рик описал прелесть фона конференции. Был ли это регион, упомянутый автором гимнов, где "все в природе мило, И только люди злы⁸"? Здесь были покрытые цветами холмы, дороги, обрамлённые пальмами, живыми изгородями из роз и олеандров, садами кактусов и высоких алоэ. И здесь же находились пожилые политики, чьи запутанные мысли были полны ловушек даже для их друзей и союзников. Рик процитировал официальные заявления, которые облетели весь земной шар, но резко расходились с фактами. Он показывал, как достопочтенные старцы подменивали факты словами и, в конце концов, ради собственного душевного спокойствия, начинали сами верить в свою пропаганду.

Французы хотели ослабить Германию, в то время как англичане хотели её укрепить, чтобы они могли с ней торговать. В этом одном предложении заключалось всё, о чем говорилось на этой конференции. Они достигли компромисса, с помощью которого они собирались достичь обе цели одновременно. В частном порядке они признали, что Версальский договор был неосуществим, но они торжественно заявили миру, что его не следует пересматривать. Они будут его "толковать". Это было совершенно другое слово. Они будут обманывать и игнорировать тот факт, что никто не обращает внимания на их обман. Они объявили, что не будут обсуждать вопрос о России, и на следующий день приступили к его обсуждению. Они осудили Германию за то, что она не поставляла уголь во Францию, но в то же время они попросили Францию не предпринимать никаких действий по этому поводу. Французы помогали изгнать турок из Константинополя, но в то же время они вооружали турок против англичан. По всему арабскому побережью шла контрабанда оружия и просто контрабанда, и везде, где торговцы видели шанс получить прибыль.

Миру было сказано, что у него есть Лига Наций, которая собирается решить все его проблемы. Но какую власть имела эта Лига, спросил Рик, и кто позаботился о том, чтобы дать ей власть? Вместо того, чтобы рассматривать эти вопросы Лигой, три премьера собрались в закрытом месте и решали их в соответствии с интересами своих трех политических партий. Таким, казалось, должно было стать новое правительство Европы. Они должны были встретиться снова в Спа, в Бельгии, и немцы должны были быть вызваны для участия. "Большая тройка" снова станет "Большой четверкой". "Absit omen!" (Да не будет так) - написал Рик для читателей, которые получили образование в английских привилегированных частных школах, и чьи головы начинили всевозможными латинскими изречениями.

Ланни не мог найти слов для похвалы за эту откровенную статью, но ему действительно было трудно поверить, что любой редактор ее опубликует. Рик сказал, что у него был шанс. Он сказал бы правду, и если редакторы не могли с ней смириться, то это была неудача их читателей. "Я полагаю, что какой-нибудь левый листок напечатал бы её", - добавил он; - "но они, вероятно, не смогут заплатить".

Ценный документ был передан на почту, и после того, как они попрощались с друзьями, с которыми они здесь познакомились, Ланни и Рик отправились обратно в Жуан. Пару дней спустя они прочитали в своей газете, что Ллойд Джордж вернулся в Англию и выступил в парламенте с докладом об итогах конференции. Рик прочитал его вслух, комментируя его словами "абсурд", "чушь" и "хвастливая болтовня". Все было прекрасно, в сердцах всех союзников царит гармония, и британская публика может быть уверена, что ничто не сможет ослабить солидарность победителей в позднем конфликте. Германия разоружается, и, несмотря на все ее отговорки, эта необходимая работа будет продолжена. "Самолеты мы заберем", - заявил херувим с розовыми щечками и снежно-белой копной волос. - "Мы не можем допустить, чтобы эти страшные орудия войны оставались в руках немцев, и никто не имел полномочий следить за ним".

- Лучше бы он этим не занимался! - сказал молодой англичанин, который столько раз был в воздухе и смотрел свысока на маленькие человеческие дела с высоты трёх километров.

___________________________________________________

КНИГА ВТОРАЯ

Та, за которой я бы побегал⁹

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Волненьем сладостным томим¹⁰

Ланни пришел домой, несколько утомлённый государственными деятелями, и решил заняться сугубо личными делами. Он нашел письмо, которое открыл с большим нетерпением. В нём говорилось:

УВАЖАЕМЫЙ ЛАННИ:

Я должна остаться с моим маленьким сыном. Я надеюсь, что у вас с Риком был приятный отпуск, и что его усилия увенчаются успехом. Я много думала о вашем проекте по продаже картин. Я одобряю его и надеюсь, что позже смогу оказать вам помощь. В то же время, верьте мне, со всеми добрыми пожеланиями,

МАРИ.

Ланни не пришлось ломать голову над её словами. Он однажды сказал ей, что планирует выставить картины Марселя на рынок. Конечно, он не просил ее о помощи, но она решила использовать это как камуфляж, который он не мог не понять. Ее страхи были очень реальны для нее. Он задавался вопросом, позволят ли они ей быть когда-нибудь счастливой.

Она дала свой адрес, и он написал тщательно продуманное письмо, похожее на её. По его словам, проект по продаже картин постоянно находился в его мыслях. Он с нетерпением ждёт ее совета, потому что доверяет ее мнению об искусстве больше, чем кому любому. Он надеется, что ее пациент поправляется. Он отправил письмо и попытался сосредоточиться на игре на рояле, но это оказалось нелегко. Вся музыка теперь превратилась в Мари. Когда он танцевал, он танцевал с ней, когда ему было грустно, он грустил о ней, а когда это прекратилось, он остался один. В тревоге и недовольный.

Он начал бродить по ночам, размышляя над проблемой их любви и о том, что они собираются с ней делать. Бьюти, с тревогой наблюдая за своим ненаглядным, стремилась вызвать его на откровенность, и он не мог ей отказать. Как обычно, рассказ о своих проблемах снимал напряжение, и он рассказал о том, что его подруга рассказала о себе и о своем муже. Под непрекращающимся расспросом Бьюти он повторял разговоры с Мари, и из этого его мать смогла понять суть этого затруднительного положения. Ланни всегда был не по годам развитым ребенком. У него всегда были запросы за пределами его возраста. Теперь молодые девушки были ему скучны, и он хотел зрелую женщину. Любовь для него не означала лунный свет и розы, это означало то, что он называл "беседой".

Трудно добиться понимания от женщины юноше, который сам не очень хорошо понимал ее. Но Бьюти продолжала пытаться, потому что любовь была ее областью, и ее любопытство было неисчерпаемым. Ей было трудно принять простое объяснение, что Мари де Брюин была добродетельной. Бьюти было легче поверить, что у каждой женщины была какая-то тщательно скрытая цель. Удовлетворяет ли ее тщеславие посещение красивых и привлекательных молодежных танцев? Или она, возможно, пытается контролировать своего мужа, давая ему повод для ревности? Или, может быть, она была интриганкой и уже имела другого любовника? Такие предположения держала мать при себе, но она старалась тактично донести до его сведения, что светские женщины редко бывают простыми и понятными. Даже лучшие из них имеют более одной цели, более одной грани в своём характере.

Тем временем Бьюти поделилась секретом со своей подругой Эмили Чэттерсворт. Эмили несла часть ответственности, ведь именно она представила восприимчивого юношу этой роковой женщине. Эмили знала месье де Брюина, будучи когда-то объектом его внимания, поэтому она могла пролить свет на проблему. Она описала его как мужчину лет шестидесяти или более, крепкого телосложения, явно красивого и очень привлекательного для женщин. У него был, как она сообщила, "бродячий глаз". Он выбирал самую красивую женщину в компании, и раздевал ее в своем воображении. Это была форма психического заболевания, и он должен был пройти курс лечения у психиатра. Но трудно было предложить это седому человеку из хорошей семьи и имеющему положение в обществе. Этот брак, сказала Эмили, был одним из тех французских дел, устроенных семьей. Иногда у них получалось хорошо, а иногда - плохо, но о какой системе брака можно сказать больше?

В семье Помрой-Нилсонов вызвало большое волнение письмо от лондонского редактора, в котором говорилось, что он публикует статью Рика в своем следующем номере. "Статья убедительна и информативна", - писал он, - "и я верю, что она произведет впечатление. Если вы сможете продолжать писать о международных делах с таким пониманием, то сможете заработать себе репутацию"

Рик искренне считал, что в этом успехе значительная доля принадлежит Ланни. Он считал то же самое и о второй статье, которую он теперь был готов послать редактору. Вторая статья была сделана на основе информации, полученной от товарища Барбары, докера и других, которую Ланни умело выкачал для своего друга. Рик квалифицированно подал материал, что можно было подумать, что он долгое время жил среди трудящихся масс Италии, которые делились с ним своими политическими секретами. Автор не отказался от своих собственных убеждений, но оставил своих читателей с мыслью, что государственные деятели и другие авторитетные люди должны без промедления доставить еду в страну, если только они не хотят увидеть то, что они уже видели в России, Венгрии и Баварии. Позже редактор написал, что ему понравилась и эта статья. Он заплатил по десять фунтов за каждую, и Рик гордился этими чеками так же, как Ланни когда-то гордился своим первым заработком.

Этот счастливый результат позволил американцу лучше понять английский народ и его специфические особенности. Ему просто казалось невозможным, чтобы английский журнал опубликовал такое обвинение в адрес английской политики и её методов. То, что они заплатили за это и дали обещание сделать карьеру человеку, который это написал, было чем-то, что нужно сберечь в своей памяти. Можно сколько угодно чернить преступления Британской империи, но никогда нельзя сделать ничего хуже, чем сами британцы сами напечатают и выскажут на публичных собраниях. Мало-помалу мнения об этом проникнут в зацементированные мозги старших государственных деятелей, и британская политика будет приведена в соответствие с совестью человечества. Наблюдая за подающей надежды карьерой Рика и помогая ему различными способами, Ланни снова начал интересоваться мировыми делами и чаще спускаться из своей башни из слоновой кости.

Наступила жаркая погода, и Рик и его маленькая семья собирались вернуться домой. Рик написал своему редактору, предлагая, что по пути он может принять участие в конференции в Спа, в Бельгии, недалеко от немецкой границы. Это мероприятие будет иметь большое значение, потому что оно будет началом консультаций между союзниками и их бывшими противниками. Редактор согласился зарезервировать эту тему для Рика, и снова Ланни вызвался выступить в роли шофера и чичероне. По его словам, это очень хорошо вписывается в его собственные цели. Они достали карты и спланировали свой автопробег, в ходе которого Нина и ребенок будут доставлены на паром через Ламанш в Кале, а затем Рик отправится в Спа и будет представлен дипломатам и журналистам. После этого Ланни на крыльях голубя помчится в Сену и Уазу, район к западу от Парижа, который благополучно избежал разрушительного действия войны. Он написал своей любимой женщине, сообщив, что собирается быть в ее районе, и привезёт в своей машине произведения искусства, о которых он надеется получить ее мудрый совет.

III

Небольшой городок Спа находится в бельгийских Арденнах и славится минеральными источниками, которые уже семь столетий приносят больным, по их мнению, чудесное исцеление. На этом лесном и горном курорте можно посетить скачки, пострелять по голубям, а также испытать счастье в казино, которое предоставит множество азартных игр. В местных отелях можно найти ласковый уют, как его нашли три престарелых джентльмена, которые считали себя правительством Европы. Комфорт очень важен для людей преклонного возраста, поэтому в зимнее время их встречи будут проходить на Ривьере, а в летнюю жару на каком-нибудь приятном месте на севере. Простодушные толпы будут приветствовать их перемещения из одной страны в другую, и множество газетчиков последует за ними и вылавливали капли информации, просочившиеся с их встреч.

В этом древнем центре исцеления начинался новый этап восстановления мира, поскольку сюда приезжали представители нового социалистического правительства Германии. Следует признать, что они были очень похожи на старых пруссаков, и они издавали те же гортанные звуки. Но они представляли республику и заявляли о своем желании служить всему немецкому народу, а не только военной касте. Они не ожидали сердечного приёма, и их ожидания оправдались. Но, по крайней мере, их не посадили за колючую проволоку, как немецкую мирную делегацию в Париже. Либерально настроенные люди надеялись, что при тактичном поведении им удастся успокоить своих бывших врагов и постепенно вернуть дни, когда их считали "хорошими европейцами". Заседания конференции проходили в большой белой вилле, которая была ставкой кайзера во время войны.

Ланни и Рик увидели здесь большинство американских репортеров, которых они встречали в Сан-Ремо. Некоторые прочитали статьи Рика, поэтому он стал личностью, членом их братства. Они разговаривали с ним свободно, потому что срок окончания его работы наступал намного позже, чем их. Фессенден и его друзья тоже были здесь, а также там была английская колония и английский клуб. Так что для Рика всё шло хорошо. Он и его друг обнаружили, что целебные источники, которые били из этих бельгийских холмов, не подействовали на сердца дипломатов. Из этих сердец исходили ядовитые пары жадности, ненависти и страха. Ланни сделал это замечание, и его друг сразу же достал блокнот, который постоянно носил в кармане. Ланни, в свою очередь, заметил психологию профессионального писателя, человека с раздвоением личности. Одна половина его разума мыслит ясно и чутко, а другая половина следит, не попадется ли интересный материал.

Самый неотложный вопрос, который беспокоил собравшихся, - это задержка поставок угля из Рура. Немцы бессмысленно уничтожили французские шахты, и кому-то придётся обходиться без угля. Будут ли это невинные французы или виновные немцы? Напрасно делегаты из новой республики умоляли, что, если они не смогут запустить свои заводы, то не смогут удовлетворить требования репараций. Французы хотели запустить свою собственную промышленность, чтобы вернуть свою долю в мировой торговле. Их смутила мысль о том, что германские товары будут поступать во Францию, даже в счёт репараций. В этой ситуации возникла своеобразная странность, которую Рику объяснил английский экономист, находящейся в штате делегации его страны. Германия не могла платить золотом, потому что в мире его не хватало, и она не могла платить товарами, не разрушая французскую промышленность и не выбрасывая французских рабочих на улицу. Однако политическая жизнь как французских, так и британских государственных деятелей состояла в том, что они повторяли день и ночь: "Немцы заплатят до последнего су!" Или "до последнего фартинга!" в зависимости от обстоятельств.

Рик, будучи "либералом", хотел услышать, что говорят немцы. И это было несложно, так как под рукой была большая делегация, все стремились поговорить с журналистами. Крупный и румяный член городского совета Берлина горячо говорил с двумя молодыми людьми о последствиях голодной блокады, но, к сожалению, он не был убедительной иллюстрацией его собственных доводов. Основное недовольство заключалось в том, что союзников нельзя было убедить установить сумму выплат, и поэтому немцы не могли ничего планировать. Рик был готов признать это, но официальный представитель продолжил утверждать, что Версальский договор был настолько плох, что оправдывал отказы немцев выполнить любое из его условий, которые казались им несправедливыми. Терпение молодого англичанина иссякло, и он спросил: "Что же вы хотите от союзников, чтобы они снова начали войну?" Ланни казалось, что метод "конференции" не всегда работает так, как ожидали либералы!

Еще одним поводом для ожесточенных споров было провал сдачи союзникам немцами военных материалов, как это предусмотрено договором. Ведь по этому поводу не может быть никаких споров, по крайней мере, с точки зрения союзников. Зачем Германии нужны тяжелые орудия и бомбардировщики, если только они не собираются снова воевать? Напрасно, обходительные тайные агенты шептали в уши персоналу делегаций союзников, что немецкие армии могут понадобиться для подавления бесчеловечного большевистского сговора, который зарождается в Восточной Европе. Французы хотели подавления большевиков, но их собственными союзниками, поляками и другими пограничными народами. Они не позволили бы немцам оккупировать какие-либо русские территории. Французский санитарный кордон был двойным, чтобы не дать немцам пойти на восток, а русским на запад.

Ланни и Рик взглянули изнутри на эту особую проблему разоружения Германии, когда столкнулись с британским офицером капитаном Финчли, который был начальником Рика в тренировочном лагере, и с которым Ланни познакомился на Выставке военных самолетов в Солсбери Плейн за несколько дней до начала войны. Финчли был рад видеть их обоих и рассказать о своей необычной задаче, которую он выполнял в течение последних полутора лет. Его отправили к неприятелю контролировать вывоз сдаваемых орудий убийства. Капитан Финчли находился здесь, чтобы доложить штабам союзников о проделанной работе и сообщить им, среди прочего, что он насчитал четыреста семьдесят три миллиона патронов и тридцать восемь миллионов семьсот пятьдесят тысяч осколочных снарядов!

Такие астрономические цифры произвели на Ланни удручающее впечатление безнадежности будущего его отца как торговца оружием в Европе. Сколько времени потребуется, чтобы отстрелять столько боеприпасов? Он спросил, и капитан, который имел дело с Робби Бэддом и хорошо его знал, бодро ответил: "Не волнуйтесь! Их быстро используют. Они продаются дешево, а ими некоторые бедняги убьют некоторых других бедняг".

"Кто, например?" - поинтересовался юноша.

- Китайские военные правители покупают их, чтобы сражаться со своими соперниками. Революционеры Южной Америки используют их против своих правительств. Торговцы контрабандой доставляют их большевикам, в то время как французы поставляют их полякам для борьбы с большевиками. Французы продают их туркам, чтобы сражаться с нами, и я полагаю, что наши торговцы продают их арабам, чтобы сражаться с французами.

Все это звучало довольно цинично, но нельзя винить офицера британской армии. Его руки были заняты тем, что он раскопал тайные военные склады хитрых немцев и заставил их загружать свое оружие в грузовые вагоны. Нельзя требовать, чтобы он отвечал за весь дальнейший путь патронов и снарядов. Британская империя управлялась древней и благородной системой, известной как "свободная торговля", и любой, у кого были деньги, имел право покупать оружие, загружать его на корабль и исчезать из поля зрения правительств

После нескольких дней изучения обстановки Рик сказал: "Я в порядке, Ланни, и я вижу, что ты рвёшься уехать".

- Но как ты справишься, Рик?

- Я возьму фиакр, если придётся ехать далеко. Я справлюсь.

Итак, Ланни положил свои сумки в машину и отправился в Париж. Его маршрут пролегал его через самое сердце зоны военных действий. О нём он читал и слышал бесчисленное количество раз. Но ничто не могло заменить реальный вид и запах, который теперь, спустя двадцать месяцев после перемирия, все еще витал над этой местностью ужаса. От леса осталось несколько разбитых стволов деревьев, тянувшихся к небу, часто с вороной или сарычом на вершине. От деревень, когда-то густонаселенных, остались обгорелые стены с зияющими дырами на месте окон. Траншеи медленно осыпались, а вместе с ними осыпались пустые банки и тряпки и кости, которые когда-то были солдатами, носившими военную форму и евшими консервы. Воронки от снарядов все еще заставляли думать, что эта земля была поражена оспой. Кроме того, теперь казалось, что на этой земле шевелятся паразиты, принявшие облик туристов, припаркованных на обочинах дорог и ковыряющихся в руинах.

Один из них пересек огромные линии траншей и проволочных заграждений, которые раньше были линией Гинденбурга. Отсюда признаков разрушения становились все меньше, и чувствовались результаты ремонтных работ. Так он добрался до Шато Буковый лес, летнего обиталища Эмили Чэттерсворт, где "гунны" пробыли всего несколько дней, и американские деньги заставили множество людей работать, убирая свидетельства разрушительного пребывания "гуннов". Их трупы были похоронены в буковых лесах, в которых бродил мальчиком Ланни. Сейчас заботливые руки восстанавливали красивые зеленые газоны, на которых он слушал Анатоля Франса, рассказывавшего о грехах старых королей и королев,

Ланни провел здесь ночь. В просторной гостиной, из которой были украдены ценные картины и гобелены, его хороший друг рассказал ему, что она знает секрет его авто-поездки. Она была мудрой женщиной и за более чем двадцать лет многое узнала о жизни Европы. Она рассказала Ланни о французских женщинах, об их страстных увлечениях и о жестких традициях, которые их связывают. Не ожидайте, что они уйдут слишком далеко от этих условностей и сохранят какое-либо счастье для нас, тех, что сделали нас социальные силы, и мы не можем сбросить эту шкуру, как змеи и ящерицы. Garde a vous (Беригись), Ланни Бэдд! Потому что, когда погрузившись в сердце женщины, ты отправился в долгое путешествие. И если думаешь, что сможешь вернуться, то обнаружишь, что позади тебя возникли острые баррикады.

Однако опытная миссис Эмили не пыталась отговорить его от его предприятия. Она понимала его пристрастие к зрелым женщинам, и не предполагалось, что он будет вести безбрачную жизнь на Ривьере или где-либо еще на европейском континенте, если только он не будет находиться в монастыре с тяжелыми каменными стенами и железными воротами. Она рассказала ему, что она знала о женщине, которую он выбрал, и о мужчине, который должен был стать его партнером в la vie a trois. Дени де Брюин, владелец огромного парка такси и других предприятий, вероятно, смирился бы с ситуацией, когда узнал об этом, но в этом вопросе нельзя быть уверенным. Самец под влиянием сексуальной ревности опасен и непредсказуем, будь то обитатель трущоб или хозяин денег, привыкший командовать тем, что он хочет. Эмили Чэттерсворт, которая жила среди таких хозяев в Ньюпорте и Нью-Йорке, а также в Париже и на Побережье Удовольствий, могла рассказывать странные истории о том, что она видела и слышала. Она рассказала об этом своему молодому другу, не щадя его, потому что он вышел на неизведанный путь, и со следующего дня его участь может быть изменой, хитростью и добычей.

Ланни Бэдд двигался по одному из гладких прямых шоссе Франции. Выдалось приятное июльское утро, с легкой дымкой, смягчающей блики солнца и придающей пейзажу оттенки пастели. Обогнув Париж с севера, чтобы избежать дорог со слишком оживленным движением, он очутился в департаменте Сены и Уазы. Это было своего рода разбросанное предместье большого города с небольшими фруктовыми и овощными фермами вперемежку с виллами и загородными резиденциями богачей и представителей средних классов. Живописный приветливый край, наслаждавшийся миром на протяжении многих поколений. Край, где старина своеобразно переплелась с современностью. Вот старая церковь, а к ней жмутся дома, будто в страхе отступая перед новейшим автомобильной автострадой, срезавшей угол прежней улицы. Край уюта и досуга. Здесь даже реки имеют время петлять, играть водоворотами и волнами, скользя мимо садов, где ивы склоняются к самой воде, мимо вилл и летних домиков с маленькими пристанями для лодок. То здесь, то там сидит мужчина или мальчик с удочкой. И взрослые и дети в сельских районах Франции одержимы одной мечтой, которая, по-видимому, никогда не покидает их. Целыми часами сидит такой рыболов в приятном и волнующем ожидании. И если когда-нибудь его мечта сбудется, он со всех ног кинется домой и обведет красным кружком число на календаре. В этот день он поймал рыбу. Un poisson!

У Ланни была другая мечта, не менее важная для него. Его сердце сладко билось, и каждый вид постоянно меняющегося пейзажа подсказывал строки из книг стихов, которые он выучил почти наизусть. Каждый ручей может протекать мимо ее двери. Каждая вилла может напоминать ее. Каждый огороженный сад, наверняка у нее будет огороженный сад, в котором будут расти старые груши и абрикосовые деревья, а их плоды под жарким солнцем превратятся в тихое чудо. Теперь она гуляет в саду, ожидая его звонка. Его мысли доходят, как песни счастья. У ворот с вьюнов стекают капли росы. Она приходит, его голубка, его ненаглядная. Она грядет, его жизнь, его судьба!

Он прибыл в деревню, которую она дала в качестве своего почтового адреса. Не желая привлекать к себе внимание, он не останавливался, а медленно двигался, наблюдая за пейзажем, направлением дорог, названиями гостиниц и другими достопримечательностями. Он не мог ожидать, что ему повезет встретить ее на шоссе. А узнать ее дом он не мог, т.к. телепатией не владел. Но у него был план, и он казался ему романтичным. L'Enlevement au Serail (Похищение из сераля) он думал об опере Моцарта под ее французским названием, и веселая музыка звонко зазвучала в его голове. Он спел бы ей кое-что из этой музыки. Он будет Бельмонте, бесшабашным спасителем.

Он держал в памяти карту этого района и отправился в соседнюю деревню, где нашел телефон. Он назвал ее номер, и когда слуга ответил, он попросил "Мадам". Её имя не услышат никакие посторонние уши! Услышав ее голос, он произнес деловым тоном: "Мадам, я прибыл, чтобы показать вам те картины, о которых я вам писал".

Она была не из тех, кто ошибается. Тоном, столь же естественным, как его собственный, она ответила: "Мне будет интересно увидеть их. Где мы можем это устроить?"

- Я к вашим услугам, мадам. Они у меня в машине.

"Я собиралась пойти погулять", - ответила она сметливо! - "Вы можете забрать меня и отвезти в деревню".

- Будьте добры, укажите место, мадам.

"Вы знаете, где находится Quatre Chats (Четыре кота)?" Это была маленькая гостиница с веселой вывеской в современном стиле. Он её запомнил, и она сказала: "Оттуда идет дорога на запад. Я скоро буду на ней".

VII

Он видел, как она идет в темно-синем летнем платье и в шляпе от солнца. Вероятно, она работала в саду. С этого дня синие платья будут вызывать у него чувства очарования! Каждое движение ее стройной фигуры радовало его. Вся она излучала то, что он больше всего ценил. Когда она приблизилась, он увидел, что на ее щеках светилось волнение, или это было просто вызвано быстрым шагом? Её шаг был упруг. И в ней было очарование. Glucklich allein ist die Seele die liebt!¹¹

Он завел двигатель и развернул машину. Она села в машину, и они быстро оставили это место. L'Enlevement au Serail!

Он не обнял ее и даже не коснуться ее руки. Он прошептал: "Дорогая!" Этого было достаточно.

"Куда ты едешь, Ланни?" - спросила она.

- Туда, где тебя никто не заметит.

"Первый поворот направо", - сказала она. Он повернул и оказался на проселочной дороге, идущей по берегу небольшого ручья. Деревья затеняли его, а домов было мало.

"Теперь, дорогая", - сказал он, - "послушай меня. Я ждал три месяца, и, они мне показались годами. У меня было время подумать и понять, что я люблю тебя. Я люблю тебя телом, разумом и душой. У меня нет никаких сомнений и никаких страхов ни перед кем, и ни перед чем. Я пришел, чтобы сказать тебе это и получить тебя. Все зависит от одного ответа на один вопрос. Ты меня любишь?"

- Да, Ланни.

- Ты любишь так, как я только что сказал, как я люблю тебя?

- Да, Ланни, но ...

- Ответь мне еще на несколько вопросов. Мальчики в порядке?

- Да.

- Кто за ними смотрит?

- Гувернантка.

- Где они сейчас?

- Они пошли на рыбалку с ней.

"Восхитительно!" - он сказал. - "Возможно, я их видел. Где твой муж?"

- В Париже.

- Когда ты ожидаешь его дома?

- Он приезжает крайне не регулярно.

- Тогда и тебе нечего ждать. Вот что я предлагаю. Мы едем по дорогам la belle France. Когда мадемуазель гувернантка вернется в дом, ты ей позвонишь. И вот, что ты ей скажешь. Твоя подруга заболела и попросила тебя срочно приехать. Ты напишешь гувернантке или позвонишь как-нибудь потом. А мы поедем по длинным дорогам la belle France и увидим страну, которой никогда нельзя налюбоваться. Мы будем избегать всех курортов и мест, где ты можешь встретить знакомых. Мы будем останавливаться в загородных гостиницах. У нас будет неделя счастья, и в конце концов ни у кого не будет возможности узнать, где ты была.

- Но, Ланни, это безумие!

- Я безумец, любовь безумна, и очень скоро ты сойдешь с ума. Но это будет осознанное безумие, контролируемое твоим мудрым умом и твоей чистой совестью. У тебя было время подумать. У тебя есть право на радость, которую я могу тебе дать, и я имею право на радость, которую ты можешь дать мне.

"Но, Ланни, у меня нет вещей!" - Ее фраза была французской, articles de voyage.

"Articles?" - он повторил, смеясь. - Articles продаются в бутиках. А бутики находятся в больших или маленьких городах. Я принял меры предосторожности и взял с собой немного денег. И через некоторое время мы докажем, что во Франции ещё можно найти robe de nuit (ночную сорочку) и peigne (гребень) и brosse (щетку) и несколько moucboirs (носовых платков), и portemanteau (чемодан), куда всё уложить, и, возможно, даже флакончик rouge vinaigre (румян). Хотя я думаю, что, судя по твоему теперешнему цвету лица, румяна тебе не понадобятся!"

VIII

Она долго пыталась его разубедить, и он не мешал ей делать это. У него была древняя хорошо обоснованная формула: "Je vous aime". Он знал, что стоит каждый час говорить это женщине. А во время стресса, подобного этому, его заклинание более эффективно, если его повторять каждые две минуты. Он ехал очень медленно, следуя изгибам дороги и правя одной рукой, в то время как другой держал её за руку и изливал свое сердце.

"Cherie, рано или поздно мы должны сделать первый шаг". - Он говорил по-французски - "c'est le premier pas qui coute. Я не верю, что ты когда-либо знала, что значит быть счастливой в любви. Я действительно считаю, что ты родила двух детей, не зная, что такое любовь. Это случается со многими женщинами, и их нужно учить. Тогда все становится просто, все проблемы становятся решаемыми, потому что они полны решимости их решить, тогда как теперь ты не уверена".

Она поднимала одну проблему за другой, но он продолжал откладывать их в сторону. - "Все будет просто, когда ты узнаешь, что такое любовь. Это наш медовый месяц и наше время счастья. Позволь себе быть счастливой, я умоляю тебя. Скажи мне, что ты любишь меня, и не говори мне больше ничего".

"Ты пытаешься сбить меня с ног, Ланни!" - Ее голос стал слабым.

- Конечно, дорогая! Это именно это я и делаю. Если бы я пытался научить тебя плавать, мне бы пришлось погрузить тебя в воду. Ты наверняка знаешь, что я не соблазнитель. Я не испытываю удовольствия от осквернения девственниц или нарушения брачных клятв. Я предлагаю тебе свою верность, я обещаю все, что у меня есть. Я увлекаю тебя, потому что я знаю, что нет другого способа сделать это, и потому что я знаю, что прежде, чем кончится эта ночь, ты поблагодаришь меня. У тебя больше не будет никаких сомнений, а будешь вместе со мной устранять барьеры на пути нашей любви.

"О, Ланни! Ланни, дорогой!" - Она начала тихо рыдать про себя, и он знал, что все в порядке, потому что любовь часто рождается среди слез.

Машина ехала километр за километром мимо летних пейзажей Франции, и Мари не требовала повернуть назад. Позже она позвонила домой и рассказала мадемуазель о том, что предложил Ланни, добавив много запретов, о которых он не подумал. Еще одна поездка, и они остановились в маленьком городке, где нашли возможность приобрести все articles de voyage. Она не позволила ему войти с ней в магазин, потому что боялась, что не сможет скрыть свою волну эмоций, и ей было стыдно показаться любовницей того, кто был достаточно молод, чтобы стать ее сыном.

"Почти, но не совсем!" - улыбнулся Ланни. - "Возможно, в южных морях или в некоторых теплых местах, где женщинами становятся необычно рано!"

Они продолжали ехать на запад, в край плоских равнин и каналов, обрамлённых тополями, и с наступлением темноты остановились в маленькой таверне. Официант в красно-белой полосатой куртке проводил их со свечами в две соединенные комнаты, снабженные избытком занавесок и древними резными дубовыми кроватями, на которых было зачато по меньшей мере десять поколений крепких нормандцев. Человек принес им хорошо приготовленный ужин и не проявил любопытства к их делам. Летом по этому краю путешествует множество разных туристов, и его заботой было получить как можно больше чаевых от каждого.

В этом безопасном убежище Ланни выполнил свое обещание сделать Мари счастливой, и она не оставила ему никаких сомнений в том, что он сделал это. Она приняла его как свою судьбу, и больше не было необходимости её убеждать. Утром официант появился как камердинер, чтобы открыть ставни и впустить утреннее солнце и рассказать им об ожидаемой погоде. Он принес им в постель dejeuner, и это позволило им почувствовать себя в домашней обстановке. Бог был на Своих небесах, и с миром было все в порядке. Постоянный румянец покрыл щеки amie Ланни, и её смех напоминал о целительных источниках, которые он недавно покинул.

Они направились на запад в Бретань. В край гранитных скал всех размеров, из которых построены стены, тротуары и дома. Здесь росли целые леса дубов, которые люди превращают в балюстрады, огромные шкафы и сабо, которые гремят по тротуарам. Тут нередки ветра и туманы и серое небо, что достаточно приятно в июле. Крестьянки носят жесткие белые чепцы и пышные юбки с белыми передниками. Из своих яблоневых садов они получают горький и убийственный сидр. Над дверью каждого дома они ставят небольшую нишу для своего святого. Поскольку морские ветры не уважают святость, люди покрывают ниши стеклом, с которого им приходится часто стирать соль. Это суровый роялистский край, и на небесах у них есть покровительница.

Беглецы из сераля поехали в Сен-Мало, который никогда раньше не посещали. Они поднимались по улицам, похожие на длинные лестницы, такие узкие, что можно было почти дотронуться до стен домов с обеих сторон улицы. Они шли по широкой городской стене и смотрели вниз на тесно стоящие высокие здания и гавань, окруженную крутыми скалами и покрытую белыми пятнами маленьких лодок. На этих лодках очень странные паруса были разделены горизонтально на несколько секций. За ними повсюду следовали уличные мальчишки, непрестанно просящие "пейни", и даже если им дать одну, то это от них избавляло. Ланни сказал, что это особенность всех католических стран. Мари сказала: "И других тоже!"

Они провели ночь, или, вернее, ее часть, в старой гостинице, построенной асимметрично в старинном стиле с кроватями с закрытыми ставнями. Они прервали свое пребывание из-за болезненного открытия, что крошечное круглое плоское насекомое - самый агрессивный враг романтики в мире. Ланни сказал, что этого тоже следовало ожидать в католических землях. Очевидно, что Святая Анна не одобряла того, что они делали, поэтому они покинули ее владения в утренние часы, отмахивались от неприятностей смехом и увидели, как на широком устье реки Ранс резко наступает рассвет.

Они направились на юг в район нижней Луары. И пока они смотрели на пейзажи, они говорили друг о друге. Их мысли были открыты так же как их сердца, и у них было все общее. Она рассказала ему о своем девичестве, которое было счастливым. Ее отец был адвокатом в городе Реймсе. Немцы прошли по этим местам, а мать умерла во время войны. Отец теперь жил со старшей дочерью в Париже. Мари получила образование в монастыре. Она не была полностью успешной, с сожалением отметила она. Ланни объяснил зло суеверия, которое он считал черным облаком, закрывающим солнечный свет знания от разума и солнечный свет радости от сердца.

Она задавала ему вопросы о его собственной жизни. Она никогда не могла услышать достаточно об этом юноше, который пришел в сияющих доспехах, чтобы вывести ее из состояния депрессии. Как так получилось, что тот, кто еще не достиг совершеннолетия, может думать и говорить так же, как зрелый человек? Он объяснил, какими необычными возможностями он обладал. Его отец водил важных людей в их дом, его мать обхаживала их, а единственный ребенок слушал и узнал, как живёт grand monde. При нём светские дамы разговаривали свободно. Они никогда не думали, что он понимал те ужасные вещи, которые они говорили. Также были книги. Он начал изучать мир по картинкам еще до того, как начал читать. Он путешествовал по всей Европе. Он посетил загородные дома, он был в круизе на яхте.

"Да, Ланни", - сказала она, - "но других богатых детей таскают по Европе, но на них это не действует. Ты учишь все, ничего не забываешь, и все же умудряешься не зазнаваться своим развитием!

- Мне было интересно и приятно, когда пожилые люди удивлялись моему не по годам дельному замечанию. А я его услышал, как один из них произносил совсем недавно. Но мне всегда было интереснее узнавать что-то новое, например, о тебе и о любви, и о том, смогу ли я сделать тебя счастливой. Яне позволю тебе снова погрузиться в эту депрессию.

"Дорогой!" - воскликнула она. - "Я уже вышла из этого кошмара Темных веков!"

- А придя домой, не начнешь ли ты вспоминать молитвы, которые выучила, и беспокоиться о своей бессмертной душе на пути в ад?

- Если я и произнесу какие-нибудь молитвы, Ланни, то они будут обращены к тебе. Я думаю о нашей любви, и её теплое сияние распространяется на мое существо. Начинают звонить маленькие колокольчики, легкий трепет охватывает меня, как лунный свет. Я боюсь вернуться домой, потому что я выгляжу такой счастливой. Я не понимаю, как можно будет скрыть мой секрет.

"Тебе придется следить за своей диетой, как моя мама", - сказал он ей. - "Одним из следствий этого счастья является то, что твой обмен веществ будет увеличен".

"Вот что я имела в виду о твоём развитии!" - воскликнула она. - "Где ты получил эту информацию?"

"Это слишком просто!" - он смеялся. - "Рик пишет для английского еженедельника, и в последнем выпуске я прочитал статью английского хирурга на тему женского организма. Он говорит, что женщина - 'это- придаток к матке' ".

"Mon Dieu!" - воскликнула Мари. - "'Так вот в чем дело со мной!"

Они попали в "страну замков". Там они совершали длительные пешие прогулки, а между объятиями и поцелуями осматривали огромные замки возрастом от трех до десяти веков. Им показали сводчатые залы, где пировали могущественные лорды, и подземные темницы, где незадачливых бедняг пытали с дьявольскими ухищрениями. Их потрясло от осознания того, что такая жестокость была и может быть в сердцах людей. Женщина воскликнула: "О, Ланни! Как ты думаешь, когда-нибудь в мире возобладает любовь? Когда мы сможем доверять друг другу?"

"Боюсь, до этого еще далеко", - сказал он. - "Лучшее, что мы можем сделать, - это создать для себя маленький островок безопасности". Он прочитал несколько строк от Мэтью Арнольда, которые глубоко проникли в его душу в ужасные годы войны:

Любимая, так будем же верны

Друг другу! В этот мир, что мнится нам

Прекрасной сказкой, преданной мечтам,

Созданьем обновленья и весны,

Не входят ни любовь, ни свет, ничьи

Надежды, ни покой, ни боли облегченье.

Мы здесь как на темнеющей арене,

Где всё смешалось: жертвы, палачи,

Где армии невежд гремят в ночи.¹²

XII

В промежутках между этими серьезными размышлениями они обсуждали проблему Дени де Брюина, невольного участника их близости. Мари сказала, что, как только она вернется в свой дом, она скажет ему, что в качестве альтернативы разводу у нее должно быть понимание, что она свободна жить своей собственной жизнью. Он, конечно, поймёт, что это означало любовника. Но она откажется обсуждать этот вопрос, считая, что ее дела принадлежат ей.

"Предположим, он не согласится?" - спросил Ланни.

- Он согласится, дорогой!

- Хотя мы сами по себе, и у нас есть время, чтобы говорить откровенно, мы не боимся рассмотреть все возможности. Когда мы расстанемся, ты будешь писать мне о торговле картинами?

- Нет, Ланни, я собираюсь быть свободной!

"Хорошо, но предположим, твой муж скажет решительное нет?" - Ланни уже обсуждал этот практический вопрос с миссис Эмили. - "Возможно, он следил за тобой и собирал улики против тебя, и поэтому мог бы развестись с тобой и отнять у тебя детей. Каков будет твой ответ?"

- Мне в голову не может придти такая мысль, Ланни!

- Я пытаюсь защитить твое счастье. У моего отца есть компетентный адвокат в Париже. Если я пойду к нему, обрисую ему эту ситуацию и оплачу все необходимые расходы, мы сначала сможем получить наши доказательства, и у тебя будет что-то определенное, чтобы ответить твоему мужу.

- О, нет, Ланни! Это не было бы в соответствии с моими правилами. Дени - отец моих детей, и я не могу поверить, что он способен на подлость! У него есть свои слабости, но у него тоже есть достоинства. Я не могу сделать первый шаг в таком конфликте.

Он удостоверился, что ее сомнения были глубоко обоснованы. Ей придется подвергнуться нападению, прежде чем она решится дать отпор. "Это станет соревнованием в воздержании", - сказал он. - "Если он противится тебе, тебе придется доказать, что ты можешь жить безбрачной жизнью дольше, чем он".

- Я считаю, что с твоей помощью я должна победить.

Они оставили это дело на этом. Он сразу же вернется в Жуан, и она напишет, как только у нее появятся новости. В сентябре мальчики пойдут в школу, а потом она приедет к тете в Канны.

"А эта добродетельная старая леди примет нашу любовь?" - спросил он.

- Я верю, что она это сделает, когда я ей объясню. В любом случае, я приеду к тебе в сентябре. Сможешь ли ты так долго ждать?

- Я могу ждать столько, сколько нужно. Но это не значит, что мне это нравится.

- Тебе придется взять то, что я могу дать, дорогой. Я верю, что все будет проще, когда мой муж проникнется идеей, что женщины тоже имеют свои потребности. Ты знаешь, что мне самой понадобилось некоторое время, чтобы проникнутся этой идеей.

"Я не забыл этого ожидания", - улыбнулся он. - "Скажи мне еще раз, я сдержал свои обещания?"

- Ты наполнил чашу моего полного счастья. Ты дал мне новую жизнь и смелость жить ею.

Когда они продвигались в восточном направлении по направлению к ее дому, им попадалось больше пейзажей и старых замков. Она не позволила бы ему высадить ее рядом с её домом. Он высадил ее на окраине города, откуда общественный транспорт ходил в ее район. Когда пришло время расставаться, она сказала:

"Я хочу, чтобы ты знал, дорогой, и никогда не забывал. Придет время, когда ты захочешь жениться. И почему тебе не жениться, какая-то женщина может дать тебе детей и быть с тобой до конца. Я хочу, чтобы ты знал, что когда придет время, я уйду с твоего пути".

"Забудь об этом, дорогая!" - властно сказал он. - "Кажется, у меня слабо развитая чадолюбивость". Он не знал по-французски этого длинного слова, но сказал по-английски и добавил: "Возможно, ты еще раз удивишься, узнав, насколько я учусь, поэтому позволь мне прояснить это. В этой замечательной библиотеке, накопленной моим двоюродным прадедом, я наткнулся на работу по науке френология, содержащую карту всех изгибов человеческого черепа. Я с большим интересом осмотрел свой собственный. И мне было больно обнаружить, что у меня есть плоские поверхности и даже впадины в тех местах, где расположены самые желательные качества".

Я" никогда не буду доверять этой так называемой науке", - подчеркнула Мари де Брюин с придыханием.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Как сладко дрожат переливы, бог Пан¹³

ЛАННИ спокойно ждал дома в своей башне из слоновой кости, и обещанное письмо пришло вовремя:

CHERI:

Намеченный разговор с моим другом состоялся, и я рада сообщить, что все в порядке. Это странная история, которую я с удовольствием как-нибудь расскажу тебе. Как ты знаешь, мне было очень плохо, но я свои чувства никому не показывала. Кажется, для моего друга это не прошло бесследно. Он почувствовал угрызения совести и был глубоко тронут новостью, которую я сообщила ему. Это была странная и трогательная сцена. Есть миры в мирах внутри человеческого сердца, и можно провести целую жизнь, изучая хоть один мир. Я может доживу, чтобы получить это удовольствие! Достаточно сказать, что будущее не дает нам повода для беспокойства. Мой друг признает мое право быть счастливой. Я признаю его право, но сомневаюсь, что это ему поможет. Это история имеет только косвенный интерес для тебя, поэтому я не буду вдаваться в подробности. Всё идёт так, как ты хотел.

Твоя преданная Мари.

Ланни много раз перечитал это письмо и выучил все его слова. Там говорилось только то, что ему нужно было знать, но с большой сдержанностью. Он увидел, что в характере Мари глубоко укоренилась осторожность. Может она боялась, что ее письма могут быть открыты другим человеком? Он рассказал ей о своих откровенных беседах с матерью. Но все-таки Мари сохранит свою любовь в себе и никогда не распространит ее на бумаге. На бумаге это для поэтов и писателей рыцарских романов!

Он рассказал Бьюти о событиях их медового месяца и ответил на град ее вопросов. Она имела какое-то отношение к их будущему счастью, и Ланни был полон решимости добиться понимания с ней. Мария де Брюин была его выбором и была достойна уважения. Её надо принять точно так, как если бы была пышная свадьба с украшенными цветами подружками невесты. Он сказал: "Я прошу тебя относиться к ней так же, как я относился к Марселю". Такой удар трудно парировать! Мать могла лишь слабо ответить: "Если она так же хороша для тебя, как был Марсель для меня, Ланни".

- Я позволил тебе оценивать твои отношения с Марселем, и теперь я сам буду оценивать свои отношения. Пока она делает меня счастливой, моя мать должна быть благодарна ей и принять ее как дочь.

"Или как сестру, Ланни?" - Бьюти не могла устоять перед искушением. Кошки всегда выпускают когти, и с неохотой отказываются от них. Ланни решил, что его любовь лучше всего будет проходить в доме вдовы профессора Сорбонны.

С разрешения Мари он обратился за помощью к старушке, которая жила в своём доме на курорте круглый год, как это делают люди со скромным достатком. Ланни рассказал ей историю своей любви. Он признался в любви к Мари заочно, по доверенности, и, в саду сердца пожилой вдовы расцвела пустыня, запели птицы. Мадам Целль была почтенной пожилой леди, но она была французской пожилой леди и знала обычаи своей страны. Она согласилась помогать этой любви и примет Ланни как своего сына.

Также послушный юноша написал своему отцу в Коннектикут. Он не назвал имен, но рассказал, что влюбился в несчастно замужнюю француженку и только что совершил восхитительную поездку с ней. Зная своего отца, Ланни добавил, что его возлюбленной нравится играть на пианино, и что они вместе читают классическую французскую литературу. Она носит немного драгоценностей, и эти драгоценности её семейная реликвия. И в качестве приемлемого подарка она может принять одну из книг двоюродного прадеда Эли. Осторожный отец может чувствовать себя уверенно, зная, что его сын нашел решение самых серьезных проблем молодого человека, которое не привело его к каким-либо скандалам, излишествам или мотовству. - "Но разорви это письмо и в Ньюкасле никому не говори ни слова!"

Как ни странно показалось бы постороннему, но Курт Мейснер также, похоже, нашел решение своей сексуальной проблемы. Он оставался прямо там, в стенах Бьенвеню, редко выходя на улицу, за исключением долгой прогулки. Какое бы недовольство он ни испытывал, он выражал его в своих композициях. Внешний мир может быть сумасшедшим домом, неподвластным власти любого человека, но часть незамерзшей архитектуры может быть изменена, пока что-то не сделает это правильно. И это что-то было искусство, и это была также наука. Если миру это не нравилось, тем хуже для всего мира.

Бьюти испытывала беспредельное благоговение к этому высокому бодрому молодому солдату с гладкими волосами соломенного цвета и бледно-голубыми глазами, которые так легко могли превратиться в сталь. Ланни следил за их отношениями и был удивлен развитием событий. Бьюти разрешала Курту то, что она никогда не разрешила бы другому мужчине. Эта беспечная дочь веселья была готова поставить все свое будущее на прихоть, часто ссорилась с Марселем из-за его попыток не дать ей играть в покер всю ночь. Но никто никогда не слышал ничего подобного сейчас. Курт дал бы понять, что он ожидает компанию Бьюти ночью, и ему не было бы отказа. Курт смотрел на нее через стол за завтраком и тихо говорил: "Я думал, ты говорила, что не будешь больше есть сливки с фруктами". И Бьюти будет есть простые фрукты. Курт мог спросить: "Тебе действительно нужно идти в ногу с модой, пока половина детей в Европе плачет от голода?" Поэтому Бьюти надевала костюм прошлого сезона и отправляла чек Американской администрации помощи, которая теперь помогала кормить детей Германии.

Пара прожила вместе больше года, и первый год самый тяжелый для не подходящих друг другу людей, которым предстоит притереться. Ланни, всегда интересовавшийся любовными историями, узнал много вещей, которые могли бы быть полезными для него в его собственном деле. Его мать была очень влюблена, а также страдала от горя и страха. Ей было почти сорок, а это известно как "опасный возраст". Это должен быть последний шанс женщины. Если она не получит мужчину и не сумеет удержать его, она будет одинокой в старости. Бьюти старалась изо всех сил удержать Курта. Она будет скрывать свои слабости, она будет морить себя голодом, пытаясь сохранить его уважение. Оба мужчины в доме ополчились против этой бедной души. Потому что Ланни сказал ей, что Курт был великим человеком и имел больше мозгов, чем она когда-либо сможет их понять.

Результатом было удаление ее все больше и больше от того, что называется "светской жизнью". Если бы она могла носить Курта как украшение, сияющую жемчужину на тиаре, она бы прекрасно провела время в Каннах, Ницце и Париже. Она добилась бы приглашения своего протеже в самые изящные дома и заманила музыкальную элиту прослушать, как он исполняет свои произведения. Но Курт должен был скрываться. Он должен был быть учителем музыки Ланни. И как можно добиться признания наемного работника? Так что Бьюти осталась дома, носила платья, которые Курт считал подходящими, и вместо того, чтобы повторять модную болтовню, она слушала, как Курт и Ланни обсуждали Вариации Брамса на тему Гайдна.

Курт очень привязался к крошке Марселине, которая больше не спотыкалась, а танцевала под музыку со спонтанной грацией. Она больше не запиналась, а болтала весь день и была маленькой феей в доме. Воспитание ребенка, согласно представлением её матери, заключалось в предоставлении ей всего, что ребёнок просит. И здесь мать снова столкнулась с немецким Порядком. Бьюти говорила: "нет", и малютка начинала умильно просить, и когда Бьюти собиралась уступить, то Курт говорил: "Ты сказала нет", и Бьюти решала не уступать. И при этом она не смела обманывать и тайно уступать, потому что, когда Курт узнал об этом, он очень разозлился. По его словам, для ребенка не может быть ничего хуже, чем обнаружить несогласие в семье и сыграть одного из своих старших против другого и добиться своего хитростью. Курт привлекал Ланни к этим спорам, и, конечно, Ланни соглашался с ним, как он всегда это делал. Поэтому Бьюти пришлось отказаться от удовольствия испортить свою любимую, и эти два агрессивных молодых самца забирали все большую власть в доме.

III

Большая часть времени Ланни была посвящена музыке, новой и старой. Он всегда делал вид, что занимается музыкой для своего удовольствия. Он и Курт музицировали, Курт использовал любой из своих различных инструментов. Ланни где-то читал, что Лист совершил чудовищный подвиг, взяв новую оперную партитуру, и переложил ее с первого взгляда для фортепьяно. Вот с такой же звездой музицировал Ланни. Но так же, как в делах его отца была гонка между создателями щитов и производителями мечей, так и в музыкальном мире, казалось, была гонка между исполнителями и композиторами. Как только первые достигли некоторого успеха, последние приступают к установлению нового стандарта быстроты пальцев.

Ланни не нужно было покупать книги, потому что там была эта библиотека, и Курт придерживался убеждения, что старые книги являются лучшими. Курт странным образом открыл Америку, благодаря литературе трансцендентализма Новой Англии. По его словам, эта литература была бледной копией немецкого философского идеализма, но ему было интересно наблюдать, как провинциальные люди нащупывают свой путь в области умозрительной мысли и окрашивают ее своими особыми качествами первооткрывателей. Курт сказал, что американцы рассматривали метафизическую деятельность так же, как они охотились на диких индейцев в своих лесах, каждый из которых выбирал свое дерево или камень и нацеливал свое собственное ружьё. Ланни сказал: "Я полагаю, что немецкие философы ходят строем, думая в унисон, и вооруженные правительственными субсидиями". Курт засмеялся, но все же он подумал, что это способ начать любое начинание, военное или метафизическое.

Курт прочитал книгу Херндона о жизни Авраама Линкольна, и был очень впечатлен жизнью дровосека из лачуги первопоселенца, ставшего лидером нации в кризисный период. Но у него вызывали отвращение детали демократических политических манипуляций, которые необходимы, чтобы стать "народным избранником" в стране, где не было традиций и дисциплины, как их понимал Курт. "Такая карьера была бы немыслима в любой точке Европы", - заявил он.

"Ты уверен?" - спросил Ланни. - "Разве ты не забыл, что у вас сейчас управляет твоей страной шорник?"

Этому привередливому немецкому эстету никогда не приходило в голову таким образом думать о Фрице Эберте. Он видел только отвратительную сторону немецкой социал-демократии, и у него были сильны предубеждения против нее. Но он должен был признать, что движение спасло Германию от большевизма в течение последних нескольких месяцев, и с его точки зрения это была самая важная услуга. Также Курт был впечатлен заявлением Рика о том, что программа британских лейбористов была самой конструктивной на сегодняшний день в стране. В эти отчаянные времена нужно было быть готовым пересмотреть свое мышление, и Курт читал английские журналы, полные странных и тревожных идей.

Он получал письма от своей семьи, от которых он впадал в состояние депрессии на несколько дней. Ситуация в Германии была ужасной. Казалось, что почти полностью отсутствовали предметы первой необходимости, и не было возможности начать промышленное производство или торговлю. Правительство могло существовать, только печатая бумажные деньги, и в результате розничные цены были в шесть или восемь раз больше, чем они были до войны. В Штубендорфе было не так уж и плохо, потому что это был сельскохозяйственный район, и на земле был урожай, который убирали. Поэтому у Мейснеров была еда. Но рабочие в городах голодали, и в большей части Верхней Силезии был хаос, Поляки и немцы, которые должны были работать, спорили и боролись за предстоящий плебисцит. Предполагалось, что "избирательная полиция", наполовину немецкая и наполовину польская, следила за порядком, но большую часть времени поляки и немцы дрались между собой. Там был тот ужасный Корфанты, наполовину патриот и наполовину бандит, который разжигал поляков. В августе он пытался силой захватить всю Верхнюю Силезию, и в течение нескольких недель там были беспорядки. Для герра Мейснера, генерального управляющего Замка Штубендорф, порядок был дыханием жизни, а сыну герра Мейснера было неприятно читать о том, что его отец и его семья страдают от рук людей, которых они считают недочеловеками.

Однажды утром Ланни позвали с урока музыки к телефону, и в трубке он услышал мужской голос, говорящий по-английски с иностранным акцентом. - "На этот раз вы узнаёте меня?" На этот раз Ланни узнал и закричал: "Мистер Робин! Где вы?"

- На вокзале в Каннах. Я был в Милане по делам и еду в Париж. Я пообещал ребятам, что не проеду мимо вас, если вы позволите.

- Конечно, позволю! Мне приехать за вами?

- Я возьму такси.

- Будьте готовы остаться на обед и рассказать мне все новости.

Ланни пошел к своей матери. Она никогда не встречала Йоханнеса Робина, но понимала, что он участвовал в различных деловых сделках с Робби Бэддом. А она восприняла как закон природы, что друзей Робби нужно развлекать. Ланни рассказал Курту о еврейском продавце электрических устройств, который на протяжении всей войны служил каналом для писем Ланни Курту, получая их в Голландии и пересылая в Германию. Курт знал, как мальчиком Ланни Бэдд встретил Робина в поезде, и как этот человек с тех пор стал очень богатым, продавая магнето и другие военные материалы в Германию. Курт сказал, что у него нет предубеждений против евреев, когда они были великими философами-моралистами, такими как Спиноза, или приносящими радость музыкантами, такими как Мендельсон. Но это не относится к тем, кто высасывает деньги из его народа. Однако необходимо было посвятить посетителя в тайну личности Курта, потому что, конечно, он запомнил имя и едва ли смог поверить маскировке швейцарского учителя музыки. Когда такси прибыло к воротам, Ланни ждал, чтобы поприветствовать своего гостя. Темноглазый и красивый еврейский джентльмен с каждым годом становился всё более уверенным в себе. Но он никогда не перестанет быть застенчивым с семьей Бэдд и жаждать их одобрения и чувствовать себя счастливым, когда он его получит. Ланни объяснил, как он укрывал своего старого немецкого друга, чей дом был передан врагу, а чья семья была почти разорена. Мистер Робин ответил, что и как бизнесмен, и как еврей он не имеет национальных предрассудков. Многие из его лучших друзей были немцами. Кроме того, он был любителем искусства и был бы горд встретить композитора, которому, как он был уверен, светит большое будущее. "Скажите ему это!" - сказал Ланни с улыбкой.

Они сели за обед, на котором Лиз блеснула своим талантом, и гость сразу же начал рассказывать, как счастлив был его старший сын от короткой скрипичной композиции Курта, которую Ланни скопировал и отправил в Роттердам. Ганси сыграл её на концерте в консерватории, где многие спрашивали автора композиции. Тогда Курт понял, что он имеет дело не с обычным стяжателем, и он слушал, как мистер Робин рассказывал о своем замечательном первенце. Первенцу сейчас шестнадцать лет, и он обладает таким огненным темпераментом, что в состоянии извлечь из кусочков мертвого дерева и полоски свиных кишок самые яркие выражения человеческой души.

Этот дорогой Ганси, о котором Ланни слышал в течение семи лет, вырос, но был очень худым, потому что работал так усердно, что было трудно усадить за обеденный стол. У него были большие одухотворенные глаза и волнистые черные волосы, короче говоря, сама картина вдохновенного молодого музыканта. - "О, мсьё Далькроз, (так Курта называли в этом доме) как я хотел бы, чтобы вы могли услышать его и поиграть с ним! И с Ланни".

"Послушайте, мистер Робин", - сказал Ланни, повинуясь мгновенному порыву, - "почему бы вам не позволить этим двум мальчикам приехать к нам?"

"О, я был бы в восторге!" - ответил отец.

- Что они делают сейчас?

- Теперь они в сельской местности, где у нас есть прекрасное место. Но Ганси упражняется каждый день. В сентябре они возвращаются в школу.

"В сентябре у меня тоже дела", - сказал Ланни. - "Но почему бы не позволить им приехать и провести неделю или две с нами?"

"Вы действительно хотели бы нринять их?" - Еврейский джентльмен переводил взгляд с Ланни на мать Ланни, и каждый мог видеть удовлетворение в его темных глазах.

"Я уверена, что это доставит нам всем огромное удовольствие", - сказала Бьюти, для которой "компания" была как летний дождь в засохшем саду.

"У нас много нот скрипичной музыки, которую мы хотели бы узнать лучше", - добавил Курт. - Я их играю на фортепьяно, но это совсем не то, что я слышу.

- Если я им телеграфирую, они двинулись бы завтра.

"Чем скорее, тем лучше", - сказал Ланни. - "Скажите им, чтобы они летели".

Отец побледнел от этой мысли. - "Никогда бы я не воспользовался таким шансом с двумя самыми драгоценными для меня существами! Я не могу вам сказать, мадам Бэдд, что эти два парня значат для меня и моей жены. За то, что я делаю в этом мире, я оправдываюсь тем, что Ганси и Фредди сделает так, чтобы я жил". Бьюти дружески улыбнулась и сказала ему, что хорошо знает это чувство. Он был очень хорошим человеком, решила она, несмотря на одну неприятность, в которой он не мог быть обвинен.

Курт вернулся к своей работе, а Ланни отвёл гостя в свою студию спокойно побеседовать. Время от времени Робби упоминал в своих письмах, как хорошо работает Йоханнес, и Ланни всегда гордился этим, потому что этот еврейский партнер был его находкой. Фирма Робби и Робин была вовлечена в серию сложных сделок, в которые аристократ Новой Англии вкладывал деньги, а беженец из гетто в русской Польше - свою проницательность и тяжкий труд. Они были активной парой коммерсантов, и ничто не доставляло Йоханнесу большего удовольствия, чем рассказывать об их успехах.

Он рассказал о результатах их первого предприятия - о сотнях тысяч ручных гранат, которые были превращены в детские копилки для рождественской торговли. Те, что не были проданы в прошлом году, теперь ожидают снова этот сезон радости и братства, который наступает один раз в год и, к сожалению, не длится до следующего рождества. Они закупили удивительный ассортимент товаров, которые американские экспедиционные силы привезли во Францию, и от которых хотели избавиться любой ценой: консервированный тунец, деревянные протезы и будильники, тридцать семь тысяч навесных замков с двумя ключами каждый, четырнадцать тысяч упаковок карандашей с прикрепленными ластиками ...

"Вы не можете себе представить, сколько невероятных вещей требуется армии", - объяснил Йоханнес Робин. - "Можете ли вы предложить мне какую-нибудь патриотическую организацию, которая могла бы купить двадцать пять тысяч экземпляров биографии бывшего президента Уильяма МакКинли?"

"К сожалению, ничего не могу придумать в данный момент", - серьезно ответил Ланни.

- Он был самым красивым государственным деятелем, которого только можно вообразить, но по секрету признаю, что мои попытки прочитать его речи были неудачными. Я боюсь, что это окажется наименее прибыльным из всех моих спекуляций, даже если я буду предлагать только четверть цента за экземпляр. Необходимо будет снять переплёты и продать бумагу на макулатуру, и я должен выяснить, можно ли сделать новое тиснение на переплётах и вложить в них другие книги, возможно, жизнеописание Папы Римского Бенедикта XV или биографию товарища Ленина".

Далее мистер Робин объяснил, что он планирует переехать в Германию. Он ждёт, пока все уладится, чтобы было легче приезжать и уезжать. Сейчас он скупает всевозможную недвижимость на Фатерланде. - "Не думайте, что я тщеславен, если скажу, что стану чрезвычайно богатым человеком. У меня есть информация о предстоящих событиях, и было бы глупо не использовать мои возможности. Если кто-то занимается бизнесом, то покупает то, что, по его мнению, будет увеличиваться в цене, и продает то, что, по его мнению, будет терять в стоимости".

Ланни согласился, что это соответствует его пониманию игры.

"Скажите своему отцу, чтобы он мне доверял немного больше, Ланни", - убеждал другой. - "Мне не удалось увидеться с ним в его последний приезд, и мне очень жаль, потому что нельзя судить о событиях издалека. Ваш отец обеспокоен тем, что я настаиваю на продаже немецких марок. В Америке он ослеплён немецкой пропагандой. Вы понимаете ситуацию?"

- Я не наблюдаю за денежным рынком, мистер Робин.

- Вы не наблюдаете, являясь поклонником искусства, и за это я вас чту. Но я объясняю, что во всем мире есть люди немецкой расы, которые имеют деньги и любят Фатерланд, а Фатерланд нуждается в помощи, но как помочь? Если этих немцев можно убедить вкладывать деньги в бумажные деньги Фатерланда, дома может продолжиться жизнь. Таким образом, правительство сообщает, что начинается процветание, что Германия возвращается обратно, там больше не будет бумажных марок, что эта марка достигла своей самой низкой отметки. И поэтому они продают намного больше марок. Но они не продают их Йоханнесу Робину - напротив, я сам продаю миллионы и миллионы немцам для доставки через три месяца, и когда придет время, я куплю их за половину того, что я должен получить. Это беспокоит твоего отца, потому что он считает это риском. Скажите ему, чтобы он доверял мне, и я сделаю его по-настоящему богатым человеком, не просто одним из средних!

"Я передам ему, что вы говорите, мистер Робин", - сказал Ланни. - "Но я знаю, что мой отец всегда предпочитает вкладывать деньги в реальные вещи".

- Он мудр в том, что хранит свои деньги в долларах, и когда марка действительно упадет, мы поедем в Германию и купим большие производственные концерны за несколько тысяч каждый. Я возьму вас, Ланни, и мы купим старые шедевры живописи по цене хорошего ужина.

"Я бы не знал, что с ними делать", - сказал Ланни. - "У меня кладовая полна картинами Марселя Дэтаза, которые мы должны продать".

"О, последуйте моему совету и пока ничего не делайте!" - воскликнул проницательный бизнесмен. - "Сейчас все резко падает, но через короткое время все начнется снова, и будет такой бум, о котором никто никогда не мечтал. Тогда мы с вашим отцом окажемся на вершине волны".

Ланни отправился встретить юных путешественников из Роттердама. Он узнал бы их где угодно, имея так много снимков двух темных глаз мечтательных сынов древней Иудеи, чьи плечи какой-то пророк покрывал своей мантией, чьи головы он помазал святым маслом. Ланни Бэдд в классе воскресной школы строгого старого пуританского промышленника, его деда, узнал о мальчике-пастухе по имени Давид, который играл на арфе, слушал голос Иеговы и вступил в общение со Всемогущим Господом Богом Саваофом. Если подсчитать количество потомков человека за сотню поколений, то можно быть уверенным, что в каждом еврее в мире течет капля крови этого менестреля и будущего короля. И вот двое вышли из Голубого экспресса. Один с чемоданом и футляром для скрипки, другой с чемоданом и футляром для кларнета.

Они оба нетерпеливы, оба с темными блестящими глазами и с улыбающимися красными губами. Семилетняя мечта сбылась. Они встречали чудесного Ланни Бэдда! Приятно иметь возможность сделать кого-либо таким счастливым, и Ланни приложит все усилия, чтобы проявить доброту и веселье, чтобы оправдать их ожидания. Он понимал ситуацию, потому что давным-давно мистер Робин показал, что Ланни Бэдд был образцом всех вещей для этих мальчиков. Он был культурным, он путешествовал и принадлежал к правящей касте современного мира, для которой создавалось искусство и перед которой выступали артисты.

Ланни вспомнил, как он был взволнован, как вся земля приобрела все краски обаяния, когда он направился к дому Курта Мейснера и увидел огромный замок с заснеженными башенками, сверкающими ранним утренним солнцем. Теперь пришел черёд маленького Фредди Робина в том же четырнадцатилетнем возрасте. Он и его брат впервые увидели Лазурный берег, и полутропические пейзажи были для них такими же волшебными, как снег для Ланни. Деревья, усыпанные апельсинами и лимонами, кусты роз и каскады пурпурной бугенвиллии, каменистые берега с синей водой, зеленеющей на мелководье, вызвали удивительные возгласы. А затем пришло беспокойство по поводу того, был ли кто-то слишком демонстративным в присутствии англосаксонской сдержанности. Они сразу понравились всем в Бьенвеню. Невозможно не понравиться, они были такими добрыми, такими приятными и жаждущими понравиться. Они говорили на приемлемом английском, французском и немецком языках, а также на своем родном голландском. Их искренняя честность была очевидна, и люди, которые знали суровый мир, были тронуты мыслью о том, что эти мальчики могут пострадать.

VII

Так долго Ганси Робин с нетерпением ждал того дня, когда он сыграет дуэт с Ланни Бэддом. И теперь в этой просторной гостиной виллы он достал свою скрипку и настроил ее на пианино Ланни. Из своих нот он достал партитуру Сонаты Цезаря Франка ля мажор, которую исполнение Изаи сделало популярной. Он положил партию пианино на пюпитр перед своим другом и ждал, чтобы дать ему время ознакомиться с ключом и темпом и отогнуть угол первой страницы, чтобы потом быстрее ее перевернуть. Он поставил свою скрипку на место и поднял смычок. Затем он снова положил его и сказал тихим голосом: "Простите, что я так нервничаю. Я так сильно хотел сделать это. Теперь я боюсь, что могу споткнуться".

"Скорее всего, споткнусь я, чем я", - успокаивающе сказал Ланни. - "Я слышал эту сонату, но никогда не видел партитуры. Давайте договоримся быть снисходительными друг к другу".

Маленький Фредди крепко сжал руки и губы, и он не мог никого успокоить. Но Курт и Бьюти, которые сидели рядом, говорили ободряющие слова, и Ганси собрался духом. Он поднял смычок и кивнул, и Ланни начал. Когда вступила скрипка, в воздухе всплыла нежная и расспрашивающая мелодия, и Курт, настоящий музыкант семьи, встрепенулся, потому что он понимал тон, когда слышал, он понимал чувства и стремительность. Эта музыка была беспокойной и быстро меняющейся, она радовала, а потом становилась страстной. Ее мимолетные формы были вечным чудом жизни, открывалось что-то новое, делались открытия, виделись новые пути. Хрупкий парень забыл свои тревоги и играл так, как будто он и его скрипка были одним существом. Когда соната достигла своего апогея в долгой и хорошо выполненной трели, Курт воскликнул: "О, как хорошо!" А в его устах это было огромной похвалой. Ланни, который вырос во Франции, вскочил, схватил Ганси и обнял его. У парня были слезы на глазах. Это был такой момент, который происходит не часто даже с эмоциональным племенем музыкантов.

Курт попросил сыграть что-то еще, и Ганси вытащил аранжировку для скрипки и фортепиано Второго концерта Венявского. Ланни знал, что Курту не нравятся поляки больше всех других племен людей. Но художник выше предрассудков, и Ганси выполнил эти фейерверки с большим блеском. Romance плакал и стенал, и когда они пришли к allegro con fuoco и molto appassionato, то Ланни действительно, как говорится, должен был обуздать его. Он пропустил несколько нот, но не пропускал первые ноты в каждом такте, и ему удалось добраться до финиша. Бодрящая гонка, и они закончили все в мыле, с красными лицами и гордыми собой.

Вежливость требовала, чтобы они также услышали Фредди. Он настаивал на том, что он ничто по сравнению со своим братом, но они хотели, чтобы он сыграл на своем кларнете, и Ганси поставил партитуру Цыганского рондо Гайдна, входящего в трио. На этот раз Курт сел за пианино, а Ланни слушал веселую музыку из восемнадцатого века, когда казалось, что было легче довольствоваться своей судьбой. Ланни гордился этими двумя очаровательными парнями и был уверен, что их полюбят все хорошие люди. Он увидел, что его мать была ими довольна. Когда-нибудь она возьмет их, чтобы они сыграли для миссис Эмили, и они будут приглашены дать сольный концерт в поместье Семь дубов, где их услышат все богатые и знаменитые люди на Ривьере. Таков путь к славе.

VIII

С этих пор за высокой садовой стеной в студии стоял грохот и звон, гул и стук! Ланни доблестно стучал по новому роялю, ничего не боясь. Ганси был рядом со своей скрипкой и головой, полной миллионов нот. Маленький Фредди - со своим сладко стенающим кларнетом. Курт выступал иногда с виолончелью, иногда с флейтой, иногда с валторной. Он мог бы сыграть и на литаврах, если бы они у него были. Еда была забыта, сон забыт - время было таким коротким, а искусство - таким длинным! Теперь, действительно, прохожие на шоссе останавливаются и сидят в тени стены, слушая бесплатный концерт. Как сладко дрожат переливы, бог Пан! Солнце на холмах забывало гаснуть, оживали лилии и стрекозы грезили над прудом. Для этой цели служил пруд во внутреннем дворике, и всё в Бьенвеню было счастливым и желало, чтобы два менестреля из древней Иудеи оставались с ними и помогли изгнать печаль.

Бьюти, однако, не забывала посылать за музыкантами горничную звать их к столу. Также она будет настаивать на том, что растущим ребятам нужно заниматься спортом. "Какого им еще движения!" - восклицал Ланни, исходя потом после тяжкого труда, пытаясь играть оркестровое сопровождение на фортепиано. Однако она заставляла их ходить под парусом и плавать. И, конечно, Ланни должен взять их с собой на рыбную ловлю с факелом и совершить с ними, по крайней мере, одну поездку на автомобиле по этому всемирно известному побережью!

Однажды днем, когда они были в разгаре музыкальных беспорядков, пришла горничная и сообщила, что кто-то по телефону спрашивает "месье Рика". Женщина сказала, что ее зовут "Барбара". Ланни подошел к телефону, так как он был обязан быть вежливым с этой женщиной, которая оказала его другу такую большую помощь. Рик взял ее адрес и отправил ей копию своей опубликованной статьи, а также получил в ответ дружеское письмо, поздравлявшее его с успехом.

Теперь Ланни объяснил по телефону, что Рик вернулся в Англию. Барбара сказала ему, что она была в Каннах, и он не захотел внезапно прощаться и вешать трубку. У него всегда было желание быть дружелюбным с людьми, и он сказал ей, что он и его друзья-музыканты получают удовольствие от музицирования, и не хотела бы она прийти на чай и услышать их? Только после того, как она приняла приглашение, ему пришла в голову мысль о том, что, возможно, итальянский агитатор-синдикалист может показаться не столь приемлемым знакомством для его матери, как для английского журналиста, который охотился за материалом!

Он решил проявить осмотрительность и сказать Бьюти не больше, чем был должен. Это была итальянская женщина, которую он встретил в Сан-Ремо, необычайно хорошо осведомленная о международной ситуации. Она дала Рику много данных, поэтому Ланни подумал, что он должен быть вежливым. "Тебе не нужно беспокоиться о ней", - добавил он. - "Отправь чай в студию, и мы позаботимся о ней". Был очень жаркий день, и компания хотела раздеться. Бьюти решила предаться сиесте, и Ланни вздохнул с облегчением.

Предполагалось, что лица, приезжающие в Бьенвеню, пользуются транспортом. Ланни просто забыл, что некоторые люди были бедными. Это так легко забыть, когда живёшь в башне из слоновой кости! Барбара Пульезе шла пешком из деревни и пришла грязной и потной. Привлекательно она не выглядела. Ланни смутился перед своими друзьями. Но она тихо сидела, слушала музыку и выражала свою признательность хорошо подобранными словами. Он решил, что он сноб, и что два еврейских мальчика, чей отец родился в хижине с грязным полом, не должны смотреть свысока на культурную женщину, которая отказалась от своего социального положения, чтобы помочь угнетенным.

Как оказалось, два музыкальных Робина были далеки от таких мыслей. Они были рады щебетать для всех, кто хотел их слушать. И когда принесли чай, они устремили свои пытливые темные глаза на странную итальянку с грустным худым лицом и не отводили их до конца дня. Ланни рассказал им, как его дядя однажды отвез его в трущобы в Каннах и как он встретил там больную даму, которая жила не для себя, а для бедных и угнетенных, которых она считала своими друзьями.

Это было приглашение для Барбары объяснить, как она пришла к этому необычному образу жизни. Она рассказала о своем девичестве в маленькой итальянской деревне, где ее отец был врачом, и поэтому она выросла в ежедневных контактах с горькой нищетой крестьян. Ее отец был одним из солдат Гарибальди, вольного масона и мятежника, так что в раннем возрасте Барбара была осведомлена о власти над людьми помещиков и монополистов. Она рассказывала ужасные истории о страданиях и угнетении, и как и когда она пыталась просветить жертв. Священники осуждали ее и подстрекали толпы против нее. Но она упорствовала, и ее слава распространилась среди крестьян. И когда она приходила в их деревни, женщины в черных шалях с факелами провожали ее к месту, где она должна была говорить.

Она рассказала также о многолюдных городах Италии, в которые стекались туристы, и о которых поэты сочиняли романтические вещи. Этим людям редко приходило в голову осесть в трущобах, где на балконах сидели кружевницы, чтобы не наслаждаться закатами, а ловить последние проблески света в последний момент, чтобы заработать корку хлеба для детей. Ланни подумал хорошо, что его мать здесь не присутствует, потому что она любила кружева и не хотела бы иметь такие печальные сведения о них. Кроме того, она курила сигареты и предпочитала итальянский бренд. И ей не понравилось бы узнать, что эти сигареты сделаны маленькими детьми, которые травились никотином и умирали. Но Барбара Пульезе не убегала от таких вещей. Она сделала этих людей своими друзьями и помогла им создать кооперативы, рабочие школы и библиотеки, народные дома, все средства для их образования и организации.

Возможно, ей было не тактично говорить так долго. После чая она должна была сказать: "Не хотите продолжить музыку". Но перед ней сидели два наследника древнееврейской экзальтации, выпивая ее слова, как жаждущие толпы в пустыне пили воду, которая потекла, когда Моисей ударил по скале. "Как олень дышит над ручьями воды, так и душа моя дышит у Тебя, Боже!"1⁴ Барбара была пропагандисткой, и здесь должны были быть заполнены два пустых сосуда, две сухие губки, готовые поглотить ее учение.

Ланни мог понять, что происходит, потому что он сам испытал то же самое почти семь лет назад. Теперь он был разочарован и устал от всего мира, или так ему хотелось думать. Он был за кулисами и узнал о тщетности усилий по спасению человечества от его собственных глупостей и жадности. Но для этих наивных детей с кровью пророков в их жилах это был тот самый голос Всемогущего, который говорил с горы Синай. Женщина, которая произнесла это, была святой, ее благородный облик, красивое лицо, даже несмотря на то, что ветер разметал ее волосы, а высохший пот блестел на её носу!

"А вы не думаете, что большевики злы?" - воскликнул Ганси Робин.

- Большевики пытаются положить конец бедности и войне, двум величайшим проклятиям человечества. Как это может быть злом?

- Но они убивают так много людей!

- В истории случались восстания рабов, и их сопровождали ужасные бойни. Но любое убийство, совершаемое рабами, мало по сравнению с тем, что делают их хозяева. Капиталистическая система, которая является причиной современной войны, уничтожила тридцать миллионов человек в битвах, голоде и болезнях. Какие у этой системы могут быть моральные претензии после этого?"

"Но нельзя ли убедить людей быть добрыми друг к другу?" - Этот вопрос последовал от доброго Фредди.

- Никто не может сказать, что мы, трудящиеся, не пытались это делать. Мы умоляли и объясняли, мы пытались обучить весь народ. Мы построили отличную систему кооперативов и рабочих школ, за которые платили самой нашей жизнью. Но хозяева, которые боятся нас и ненавидят нас, делают все возможное, чтобы уничтожить все это. Так продолжалось, пока Ланни не подумал: "Мистеру Робину это не понравится не больше, чем моему отцу!" Он понял, что должен все прекратить, и сказал: "Ганси, ты не сыграешь что-нибудь для товарища Барбары до того, как она покинет нас?"

Ганси очнулся как бы ото сна. "Конечно!" - ответил он и обратился к женщине: "Мы, евреи, долгое время были угнетенной расой. Я сыграю вам кое-что из нашей современной музыки". Он взял свою скрипку, а его брат, который также играл на пианино, сел за фортепьяно для аккомпанемента. Два мальчика-пастуха заняли позицию у Стены Плача своего Священного Города и играли музыку, новую для своих друзей. Это был Кадиш Равеля, музыка скорби, музыка бурного горя, гнева, отчаяния. Музыка людей, когда-то избранных их Господом, но забытых на протяжении долгих веков, и которые взывали к Нему в муках тела и изумлении души. Барбара Пульезе была глубоко тронута и воскликнула: "О, вы должны прийти и сыграть такую музыку для наших рабочих групп!"

"Мы сыграем", - объявила пара.

Когда революционерка уходила, она мимоходом сказала Ланни: "У нас нечто вроде конференции в Каннах. Ваш дядя Джесс здесь".

"Неужели?" - сказал Ланни, вежливо. - "Как он?"

- У него измученный вид, я думаю.

"Я думал, что дядя Джесс сделан из железа", - улыбнулся он.

"Вы сильно ошибаетесь", - был ответ. - "Он мучается из-за войны с Россией".

"Я сообщу маме", - сказал Ланни. Он не хотел добавлять, что ему самому не разрешили встречаться с этим художником-революционером. Конечно, было возможно, что дядя Джесс рассказал об этом Барбаре. Он ведь не сын, чтобы хранить семейные тайны.

Ланни упомянул об этом Бьюти, которая ответила: "Да, я получила от него записку. Полагаю, мне следует его найти". Она собиралась совершить несколько покупок, а Ланни хотел купить ноты, о которых просили его друзья. Поэтому он предложил отвезти ее в город на следующее утро.

По воле судьбы Джесс Блэклесс выбрал то же время, чтобы навестить свою сестру. Он шел пешком, потому что он любил ходить. Он пришел коротким путём, поэтому он пропустил их автомобиль. Когда он позвонил в дверь, служанка сказала ему, что семья уехала в Канны, поэтому он ответил: "Я подожду". Когда он шел по дороге, он услышал громкую музыку из недавно построенного здания и спросил: "Кто это?" Горничная сказала ему: "Месье Курт и двое молодых джентльменов, гости семьи".

"Месье Курт?" - спросил Джесс. - "Кто он?"

- Швейцарский джентльмен, мсьё Курт Арманд-Далькроз, учитель музыки мсьё Ланни.

"Ну", - сказал Джесс. - "Я пойду и послушаю их". Он подошел и сел на ступеньки студии, в то время как Курт и Ганси играли скрипичный концерте Мендельсона, страстное выступление, получившее хорошую оценку Джесса.

Отношения между Джессом Блэклессом и Куртом Мейснером были самыми странными. Каждый много слышал о другом от Ланни. Но единственные встречи происходили в темноте за пределами жилой комнаты Джесса. Курт появлялся два раза и передавал художнику очень большие суммы денег, которые нужно было использовать для разжигания выступлений рабочего класса в Париже во время мирной конференции. В этих двух случаях Курт знал, кому он давал деньги, но Джесс не знал, от кого он их получал. Впоследствии Джессу сказали, кто это был, но Курту никогда не говорили, что Джессу об этом сказали. Вот так всё запутано.

Художник знал, что его сестра долгое время находилась в Испании, и считал само собой разумеющимся, что это означает мужчину. Но ему было всё равно, что это за мужчина. Теперь он сидел на ступеньках новой студии, наблюдая, как высокий и красивый белокурый представитель нордической расы играет на дорогом новом рояле, и ему не понадобилось больше минуты, чтобы проникнуть в камуфляж фальшивого имени и национальности. Конечно, это был друг детства Ланни из Силезии. Должно быть, он встретил Бьюти в Париже и стал ее любовником, а теперь скрывается в Бьенвеню! Всё сошлось.

Джесс Блэклесс присутствовал на секретном собрании десятка или около того левых рабочих лидеров Италии и Франции. Он слушал истории о массовом голоде и репрессиях, арестах и заключениях в тюрьму рабочих, о создании и вооружения сил реакции, призванных искоренить народные движения обеих стран. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, большая часть которой была подпольной. Левая пресса была полна рассказов о ней, но широкая публика не читала левую прессу, и обычные газеты никогда не упоминали об этом, как если бы события происходили на Марсе.

Что касается лидеров, они отчаянно нуждались в деньгах. Безработные и полуголодные рабочие не могли даже заплатить профсоюзные взносы, не говоря уже о поддержке газет. И здесь перед Джессом Блэклессом оказался человек, который сыграл роль Аладдина с его чудесной лампой, потирая ее и производя толстые пачки свежих новых банкнот! Джесс Блэклесс еще не пережил шок от этого опыта и никогда не мог избавиться от надежды, что этот опыт может повториться. Поэтому, когда концерт был завершен, он вошел, представился и был представлен двум гостям.

Он никогда не слышал о семье Робин из Роттердама, и бросил лишь краткий взгляд на ребят. Не будучи романтичным или сентиментальным человеком, он видел их не пастушками из древней Иудеи, а просто молодыми людьми, которые мешали важному разговору. Сначала он пытался выяснить, как избавиться от них, но затем он решил использовать их. Вместо прямого подхода к немецкому агенту, он расскажет этим детям, что происходит в Европе, и пусть Курт услышит это случайно.

Похоже, пара уже имела представление об этом и хотела задавать вопросы. Хорошо, пусть спросят, и Джесс ответит. Таким образом, в течение двух полных часов озлобленный революционер излил свою душу двум чувствительным парням. Никто не знал больше об интригах и подлости в мире правящего класса, и никто не видел более ясного понимания благополучия, из которого вытекало все это зло. Жадность высоких финансов и крупного бизнеса, их решимость подавить движение класса сознательных рабочих, чтобы связать это движение, покалечить его, сломать ему шею. Ганси и Фредди сидели, глядя в удивлении с открытыми глазами на этого странно выглядящего джентльмена, лысого, худого и с морщинистой кожей, говорившего ужасные вещи довольно резким голосом, с искривленной улыбкой. Эта улыбка заставляла сомневаться, говорил ли он, что думал, или жестоко шутил.

Джесс не знал, каковы были политические взгляды Курта, но видел в нём немецкого аристократа. Поэтому художник объяснил, что Германия теперь числится среди неудачников. Британская и Французская империи видели ее в этом качестве и намеревались удержать ее там. В течение долгого времени рабочий интернационал будет естественным союзником Фатерланда. Для немецкого народа единственная надежда на свободу была в левом рабочем движении по всей Европе. Джесс объяснил ребятам, что Версальский мирный договор означал для его жертв, и почему Комиссия по репарациям все еще отказывалась установить размер компенсаций. Это должно означать и будет означать банкротство Германии, потерю ее внешней торговли и медленное, неизбежное голодание для народных масс.

В начале разговора Курт верил, что Джесс не знает, кто принес ему деньги. Но все, что сказал художник, было настолько непосредственным, что Курт решил, что, должно быть, он догадался. Курт много слышал об этой Красной овце из семьи его любимой женщины и был рад услышать, что он хотел сказать. Не было даже необходимости задавать вопросы, чтобы продолжать разговор. Два нетерпеливых парня предоставили все подсказки. Они пили каждое слово говорящего, и то, что он делал с ними, он не успевал рассмотреть. Джесс изложил мрачные факты, которые совершали революции во многих частях Европы, и объяснил их в соответствии с системой мышления, которую он назвал "диалектическим материализмом".

XII

Разговор продолжался, пока Ланни не вернулся из города и не пришел в студию. Он был вежлив со своим дядей, как всегда. Но, сдерживая обещание отцу, только его поприветствовав. Курт сообщил Джессу, что теперь он полностью вне политики и посвящает свое время музыке. После чего Джесс, несколько удрученный, пошел на виллу, чтобы повидать свою сестру.

Сразу два парня напали на своего хозяина. - "О, Ланни, сколько времени мы слушали твоего дядю! Какой чудесный человек!"

Они излили хор возбужденной похвалы. И Ланни, конечно, должен был дать ответ. - "Он очень хорошо информирован".

"Я никогда не встречал никого, похожего на него!" - Объявил Ганси. - "Он объясняет все, что происходит в Европе. Он делает все так ясно - это все равно, что глянуть на географическую карту".

"У него своя очень определенная точка зрения", - ответил Ланни. Он не хотел остужать их пыл, но в то же время он должен был дать какое-то противоядие от двойной дозы Красного лекарства, которое они проглотили. - "Вы должны понимать, что есть и другие точки зрения, Ганси. Истина никогда не бывает только на одной стороне".

Отставной артиллерийский офицер пришел на помощь своему другу. Два умудрённых опытом, утомленных миром обитателя башни из слоновой кости пытались не допустить двух неофитов спуститься на ту темную равнину, где ночью сражаются невежественные армии! Курт сказал: "Никогда не позволяйте никому заставить вас забыть, что вы артисты. Ваша функция - дать духовное просвещение человечеству, а не тратить свои способности на шум и ссоры в политике. Если вы хорошие артисты, то это весь мир имеет право ожидать вас".

"Но", - утверждал Ганси, - "как наша музыка может иметь настоящую жизненную силу, если мы ожесточим наши сердца к крикам страдающих людей?"

"Бедный мистер Робин!" - подумал Ланни. Какая боль в доме военного спекулянта и его жены, если эти милые дети вернутся в Роттердам и начнут сыпать формулы красных! И что хуже всего, в том, что говорили эти фанатики, было так много правды. И нельзя им полностью возразить, и поэтому ваша совесть всегда была в брожении. Вы пожелали грешникам ад и тут же вам стало стыдно за это желание!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Привычек почти не меняя¹⁵

В ЭТО лето 1920 года новое несчастье обрушилось на встревоженный мир. Несчастье сначала пришло в Соединенные Штаты Америки, самую благополучную из всех стран. Суровое явление "трудные времена" загадочно появлялось каждые несколько лет. И ему, казалось, никто не мог дать четкого объяснения. Робби изложил свою точку зрения, что фермеры в военное время, пользуясь большим спросом, распахали много новой земли и значительно увеличили урожай в стране. А теперь уже не было рынка для такого количества еды. Тот факт, что люди голодают, не имел значения, если у них нет денег. Фермеры, которые залезли в большие долги, чтобы купить дорогостоящие земли, теперь очутились на мели, и половина из них потеряет свои фермы за долги в банках.

И, конечно, когда фермеры не могли покупать, производители не могли продавать. Предприятия Бэддов, которые были так заняты превращением своих мечей в орала, теперь обнаружили, что никто не может заплатить даже за лопату. А в Аравии, где новая компания Робби добралась до богатых нефтеносных слоёв, нужно было законсервировать скважины, потому что заводы стояли, а фермеры сидели дома, а не за рулём своих автомобилей. Для всех настало время страданий и напряжения, и Робби прекратил свои поездки в Европу и просто оставался дома и помогал своему отцу и братьям пережить финансовые неурядицы. Ланни забеспокоился и написал предложение пожить некоторое время без денежного содержания. Но Робби сказал, что это денежное содержание для него просто мелочь. Во всяком случае, оно шло из доходов "Р и Р". А этот умный коммерсант в Роттердаме был единственным, кто зарабатывал реальные деньги, потому что он продолжал делать ставки на всеобщем разорении и выигрывать их.

Тем не менее, Робби был уверен, что очень скоро все станет "тип-топ", потому что он занимается политическими делами своей страны. Республиканская конвенция собралась и выдвинула правильного парня, некоего сенатора Гардинга из Огайо, который был известен всем бизнесменам, и которому можно было доверять. Они собирались провести его в президенты с оркестром, и с этих пор Америка будет уважать свой собственный бизнес, и процветание вернется и останется. Так что Ланни не нужно беспокоиться о финансах или других проблемах. Просто продолжать заниматься фортепьяно и оставить остальной мир своему старику! Ланни не упомянул, как два красных змея недавно проникли в его Эдем, и убедили его еще раз откусить запретный плод с дерева познания.

Это было то, о чем Ланни не упомянул даже Курту Мейснеру, что все три раза в его жизни, когда он слушал Барбару Пульезе, его разум становился смущенным, а его совесть - беспокойной.

Неужели правда, что бедность была вызвана системой прибыли? Из-за того, что владельцы земли и капитала держали свои продукты с целью получения прибыли, и что больше товаров нельзя было производить, пока владельцы не получили свою цену? Конечно, Ланни знал, что его отец ответит на такой аргумент. - "Посмотри на производителей, которые сейчас обанкротились и вынуждены продавать по более низкой цене! Если они несут свои нынешние убытки, не имеют ли они право на свою будущую прибыль?" Это было очень сложно, и всякий раз, когда Ланни пытался думать об этом, он оказывался в лабиринте и не знал, в какую сторону повернуть. Раньше в своей жизни он был рад сказать: "Мой отец хочет, чтобы я верил тому и этому". Но теперь он понял, что это никого не удовлетворит, и ему было стыдно сказать это. Имел ли он моральное право верить в то, что его отец хотел, чтобы он верил, а не в то, что казалось правдой?

Срывайте розы поскорей, Подвластно всё старенью, Цветы, что ныне всех милей, Назавтра станут тенью. Мари де Брюин назначила свидание, и мысль о ней выбила все другие мысли из сознания Ланни. Он видел ее днем и мечтал о ней ночью. Он считал дни, а затем часы. Его музыка танцевала с ней, или она шла по проселочной дороге, одетая в шляпу от солнца и голубое летнее платье. Он написал ей: "Надень это платье!" Долгожданным утром он вместе со старой дамой поехал на вокзал. Конечно, когда Мари вышла из поезда, она была одета в платье, которое она носила в их медовый месяц! Приличия ради он чинно пожал ей руку, и когда ее сумки были надежно уложены, он отвез мадам Целль в приют, где она заботилась о своих сиротах. Она сказала, что ей придётся здесь немало потрудиться, поэтому она не придёт домой на обед. Она тактично проследила за тем, чтобы в доме не было слуг, а Ланни сказал своей матери, чтобы его не ждали.

Так что в тот день в разрушенной войной Франции было, по крайней мере, два счастливых человека. Они требовали от мира немного, только чтобы их оставили наедине. Между ними было то совершенное понимание, которое является гарантией и печатью любви. Его любовь была воплощением нежности и доброты, а ее - радостным молчаливым согласием. Они делились и будут делиться всем, что имели. Они могли часами лежать в объятиях друг друга в блаженстве, и едва ли было счастьем просто держать руки друг друга. Это распространяется на всю их действия. Если ему пришла в голову идея, его величайшим удовольствием было бы поделиться ею с ней. Если он пережил приключение, его первой мыслью было рассказать ей об этом. Они могли молчать в течение долгого времени. Просто быть вместе было достаточно. Им не нужно было приносить извинения за потраченное время или испытывать какие-то сомнения или сомнения относительно избытка страсти. Она была для него реальностью мечты поэта о той,

Кого бы я мог полюбить,

Привычек почти не меняя,

Чтоб разума мощь сохранить,

Фантазии флаг развевая.

Когда прошли их первые порывы чувств, Мари рассказала ему странную историю о том, что с ней происходило в течение последних нескольких недель. После шестнадцати лет совместной жизни она представила, что знает своего мужа, но обнаружила, что она знала его только снаружи, и что глубоко внизу были пещеры, населенные странными существами. Мужчина был шокирован ее откровениями. В результате этого они впервые в своей жизни поговорили откровенно, и она получила новое понимание сложности человеческой личности. Дени де Брюин, энергичный и активный бизнесмен, стал жертвой тяги, которую он не понимал и которую с юности он не мог контролировать. Он был одним из тех сексуально замученных существ, которых католическая религия производит в большом количестве. Его учили, что секс был чем-то запретным и отвратительным, и поэтому он делал это. Он хотел получить от него то, что не смел позволить себе получить, и поэтому то, что могло стать основой экстаза, стало причиной стыда и страха.

Теперь пришло это внезапное и для него печальное откровение о том, что его жена, которую он представлял равнодушной и "чистой", упала в ту же выгребную яму, что и он сам. "У него есть несколько реакций, запутанные все вместе", - объяснила она. - "У него есть определенное облегчение, потому что тяжесть осуждения снята с его души. Мое единственное преступление извиняет многие его, и он чувствует, что мы партнеры по греху. На этом основании мы можем говорить прямо, а до этого было почти, как будто я была девственницей".

"Полагаю, все в порядке", - прокомментировал Ланни, - "при условии, что он не попытается заставить тебя покаяться!"

- Но это именно то, что он сделал! Я думаю, он был бы рад вернуться со мной на пути добродетели.

"О Боже!" - воскликнул юноша.

- Я пыталась заставить его понять, что я действительно влюблена, но это трудно для него. Человек не может легко преодолеть те отношения, которые запечатлелись в его душе с детства. Дени может простить меня за грех, он знает, что я могу пойти на исповедь и начать с чистого листа. Но чтобы я поверила в свой грех и назвала его добродетелью, это акт неповиновения, восстание против самого престола Божьего.

- Ты рассказала ему обо мне?

- Он попросил меня, но я сказала ему, что не имею права делать это без твоего согласия. Я обещала попытаться получить его.

- Какая польза от этого?

- Он искренне обеспокоен моим счастьем. Его основная идея заключается в том, что именно женщина соблазняется и предается. Он не может поверить в то, что у женщины есть что-то хорошее, я имею в виду, когда мужчина хочет ее сексуально.

- Он рассчитывает реформировать меня тоже?

- Не смейся, дорогой! Это католическая земля, и я рассказываю тебе, что происходит в душах мужчин и женщин здесь.

"Господи!", - сказал он, - "Нужно сделать так, чтобы не нужно было плакать. Природа сделала жизнь простой, а счастье легким. Какой дьявол проникает в наши сердца и создает табу и суеверия? Моя мама рассказала мне, что когда она была девочкой, ее мать отложила давно запланированную экскурсию, потому что внезапно обнаружилось, что дата была пятница, тринадцатое число месяца".

- Да, дорогой, но это другое, это его религия.

- Какое это имеет значение, какое имя ему даётся, если оно сумасшедшее? Католик не будет есть бифштекс в пятницу, индус не будет его есть каждый день, еврей не будет есть его из той же тарелки с маслом. И каждый говорит: 'Это моя религия, это то, что Бог сказал мне'. Но я говорю, что это понятие застряло в растерянном мозгу какого-то бедного дикаря, сидящего в пещере, грызущей то ли кость зубра, то ли кость врага, которого он только что убил в бою.

Они улыбнулись вместе, и она сказала: "Не позволяй этому беспокоить тебя, дорогой. Это никогда не изменит нашей любви".

- Скажи своему мужу, что твой возлюбленный фавн. У него нет морали.

"Я ему сказала", - серьезно ответила она, - "что у тебя самые лучшая мораль среди всех мужчин, которых я когда-либо знала. Я сказала ему, что ты веришь в любовь, и что ты даешь мне все мои права в любви, и думаешь о моем счастье наравне со своим собственным". Он снова взял ее на руки и много раз поцеловал, чтобы доказать ей, что это правда, и что любовь прекрасна, а не смертный грех.

III

Так начался для этих двоих долгий период незапятнанного счастья. Теплое сияние распространялось через все действия их жизни. Любовь стала музыкой, она стала поэзией и искусством, танцами и плаванием, прогулками пешком и поездками на автомобиле, едой и сном, и, прежде всего, тем "беседой", которую Ланни, будучи жителем Франции, научился так высоко ценить. Все, что они делали, было тронуто романтикой, вдвойне восхитительной, потому что они могли находить больше удовольствия в удовольствии друг друга, чем в своем собственном.

Увидев, как ее сын гуляет по облакам, Бьюти должна была сдаться. В конце концов, Мари была леди, и она не эксплуатировала Ланни и не тратила его деньги на драгоценности, меха и дорогие развлечения. Он привел ее в Бьенвеню, и Бьюти оглядела ее и не могла отрицать, что она прекрасна, с золотым светом медового месяца на ней. Две женщины объявили перемирие. Если они не могли стать матерью и дочерью или сестрами, они могли бы, по крайней мере, сотрудничать в трудной задаче, чтобы мужчины были довольны дома. Кошачьи когти были спрятаны, осиное жало убрано, змеиные зубы не источали яда. Они не делали вредных намеков на слабости или недостатки друг друга, но помогали друг другу, давая подсказки относительно прихотей и эксцентричности опасного мужского существа. От женщин в мире высокой конкуренции нельзя ожидать большего.

Они не ошиблись, позволив друг другу увидеть признаки своей страстной влюбленности, поскольку они редко бывают приятными для кого-либо, кроме влюбленных. Ланни привёз Мари в свою студию. Там была библиотека, обеспечивающая приличное оправдание долгому пребыванию в студии. Также там были картины Марселя. И Мари было интересно услышать рассказ о каждой, которую Ланни знал. Она была впечатлена этими работами, и это был один из способов завоевать дружбу Бьюти. Хвалить их - значит не просто поддержать ее вкус в искусстве и мужьях, но и пропагандировать мирские аспекты ее вдовства. Бьюти была уверена, и все ее друзья согласились, что она когда-нибудь заработает много денег на этом наследстве.

Другим фактором в ситуации был крошка Марселина. Будучи мальчиком, Ланни всегда замечал, что он может завоевать сердце любой крестьянки, проявив интерес к ее детям, и Мари не нужно было рассказывать об этом древнем приёме. Марселину легко полюбить. Ласковая и жаждущая, она сразу пришла к Мари, как к старому другу. Также Мари высоко оценила Курта, который был достоин и сдержан в своем отношении к ней. Так что все было хорошо в доме. У светских друзей Бьюти был повод без конца шутить, когда они поняли эту странную ситуацию. Но любовь перевешивает сплетни, и эти две - "совратительницы малолеток", как их называли, сказали себе, что не одна из остроумных шуток не сможет помешать их любви.

Выборы в Соединенных Штатах были проведены в ноябре, и привели к полной победе на выборах кандидата Робби. Это было настолько важное событие, что он написал специальное письмо своему сыну, своего рода военный танец над телом пораженного идеалиста в Белом доме. Никогда не было более полного отказа от его личности и набора его идей. Инвалид Вудро Вильсон по-прежнему был президентом. Но никто не обращал на него ни малейшего внимания, за исключением того, что Сенат с удовольствием отклонял все, что он делал, и каждую просьбу, исходящую от "детской хунты", как ее называли. Четвёртого марта бизнесмены Соединенных Штатов возьмут на себя ответственность и покажут, как должна управляться современная страна. "Знай наших!" - сказал Робби Бэдд.

Деловой человек не спросил, что его сын думает по этому поводу. Он это говорил ему, и считал само собой разумеющимся, что сын согласится. И по большей части Ланни это делал, потому что он не очень хорошо знал о делах в стране, где умерли его праотцы. Робби присылал ему Literary Digest, скучный еженедельник, который давал разные точки зрения на происходящее. Но, как правило, Ланни считал более приятным сыграть новую музыкальную вещь с Куртом. Большинство его идей о мировых событиях приходило из английских еженедельников, в которых печатался Рик, и которые он никогда не забывал присылать.

Рик не приехал на Ривьеру той зимой по ряду причин. С одной стороны, Ланни не приглашал его из-за трудных времен. Во-вторых, у Нины, согласно плану, родился второй ребенок, и ей требовался уход, который она получила в доме семьи Рика. В-третьих, здоровье Рика улучшалось. Возможно, это было потому, что он стал счастливее. Его работа была успешной, и его мужество одержало победу над его недугом. Он все еще бушевал из-за своего открытия относительно небольшого разума, который управлял миром, но теперь он смог получить больше удовольствия от отхода от буйства. Ланни снова заметил своеобразную двойственность художественного темперамента, который склоняется перед горем, ужасом или другими трагическими эмоциями, затем находит фразу, чтобы выразить это, и хлопает себя по колену, восклицая: "Боже, какой мастерский удар!"

Рик все еще увлекался театром. Он ездил в Лондон, посещал спектакли, а потом шел домой, чтобы написать статью об этом и предложить ее различным еженедельникам. Это было трудное поле для проникновения, но у Рика было преимущество в том, что его отец был одним из тех любителей, которых допускают в артистические уборные, и которые знают всех. Он был кладезем той информации, которая требуется журналисту. Сэр Альфред мог представить своего сына важным людям, и все были бы добры к Рику, потому что он был летчиком короля и страны. Рик не претендовал на особый талант, он написал Ланни: "Сотни ребят с таким же талантом, как и у меня, сейчас торгуют вразнос спичками на Риджент-стрит". Такие замечания придали письмам сына баронета решительно розоватый оттенок. Все друзья Ланни, казалось, двигались влево. Делал ли это весь мир? Если так, то это будет одинокое место для сына продавца вооружений!

Пришли письма от Ганси и Фредди Робинов, рассказывающие об их учебе. Старший брат писал: "Один из моих учителей дал мне статью из социалистической газеты, рассказывающую о прогрессе рабочего движения в Италии, и в нем упоминается Барбара Пульезе как один из лидеров. Мой учитель также дал мне книгу о кооперативах, и это замечательное движение, о котором я с удовольствием узнаю. Я никогда не перестану быть вам благодарным за то, что вы познакомили меня с этим движением".

Итак, Красная чума вошла в Роттердам! Ланни задумался, будет ли мистер Робин расстроен и суетиться также, как Робби? И как отреагирует преданный Ганси, когда в некоторых из этих красных публикаций он натолкнётся на осуждение спекулянтов, нажившихся на войне? Ланни никогда не забудет, какие жестокие слова были написаны в афишах, призывающих на митинг, в которые Курт вложил деньги, а Джесс Блэклесс огненное содержание.

Мари отправилась на Рождество домой к своей семье и оставила Ланни в какой-то полярной ночи. Его мать стремилась отвлечь его рождественским деревом, покрытым мишурой и освещенным цепочкой разноцветных электрических лампочек. Это был подарок Робби Бэдда, который был отличным парнем для продвижения новых устройств и пения им похвал. Он сказал, что эти лампочки избавят Рождество от пожаров, что было важно для Жуана, чье пожарное отделение не отвечала стандартам Робби. Огни от лампочек доставляли удовольствие крошке Марселине, Лиз и служанкам, а также другим детям, родственникам слуг, крестьян и рыбаков, их соседям, которые пришли за конфетами и игрушками. Все они заметили, как глубоко эти сцены тронули Курта Мейснера, и Ланни сочувствовал, потому что все его воспоминания о замке Штубендорф были связаны с Рождеством. Он знал, что Курт все еще получал грустные и болезненные письма от своей семьи. Это было третье Рождество после перемирия, но как далеко мир был от духа мира на земле, доброй воли к людям!

Мари вернулась в Канны, и их близость возобновилась. Она сообщила, что с ее детьми все в порядке и что ее отношения с мужем стабилизировались. С согласия Ланни она описала примерного молодого человека, которому передавалось ее будущее. Музыкант, студент, опытный и осмотрительный человек, выходящий далеко за пределы своих лет. Дени почувствовал облегчение от новостей и выразил надежду, что он может иметь удовольствие встретить этого достойного человека и заверить его в своем уважении. Правила приличия требовали, чтобы Ланни выразил свою признательность за это внимательное отношение.

Это было все по обычаю. Если бы Ланни и Мари жили в сладкой стране свободы, то она отправилась бы в город Рино, штат Невада. Там выдвинула несколько более или менее ложных обвинений против своего вежливого мужа. Тогда она вышла бы замуж за Ланни Бэдда, и их друзья сочли бы это странным, но моральным браком. Мари, однако, была француженкой и матерью, и если бы она пошла по такому пути, ее бы сочли жестокой и безответственной. Она разрушила бы дом и опозорила бы две старые и уважаемые семьи, своего мужа и отца. Она никогда не была бы прощена ни одной семьей, а ее дети были бы лишены возможности вступать в брак в соответствии с действующим обычаем.

Французский обычай подходит французам. Он осторожен и держит дела важных лиц в секрете, за исключением тех, кто имеет право знать о них. Ланни был гостем в нескольких таких домах, как во Франции, так и в Англии. Например, он знал, что величайший из ныне живущих французских писателей имеет amie, очень уважаемую леди мадам де Кайя. Этот писатель большую часть времени проводил в доме этой леди и ее мужа, богатого банкира. Ланни встречался с Анатолем Франсом и его подругой у Эмили Чэттерсворт и знал, что все считают мадам де Кайя музой, которая привела ленивого писателя к вершинам его творчества и прославила его в мире литературы. Между прочим, все считали, что пожилой джентльмен плохо с ней обращается. Ланни хотел относиться к жене Дени де Брюин так, чтобы никто не смог его критиковать.

Кризис распространился по всему миру, и государственные деятели были в тупике. Те деятели из победивших стран говорили своим народам, что скоро наступят хорошие времена, потому что немцы заплатят за всё. Так что теперь, когда все было не так, очевидным объяснением было, что немцы отказывались платить. Дешевый и простой выход. Политически легкий, эмоционально легкий, потому что все привыкли обвинять немцев во всех бедах.

В Париже прошла очередная конференция глав правительств, для которых жизнь превратилась в постоянную ссору из-за репараций. После конференции в Спа их эксперты встречались с немецкими экспертами и обсуждали, сколько может заплатить Германия. Там они пришли к соглашению, но союзные правительства не были удовлетворены суммами и настаивали на большем. Немцы сказали, что они не могут заплатить больше. Союзники настаивали, что немцы могут, но не хотят.

Бесконечная конференция была перенесена в Лондон, где у Рика был внутренний доступ к информации, которую он передавал своему другу. Рик присылал газеты и статьи в журналах, которые Ланни внимательно прочитывал. Он жил с этими проблемами в течение шести самых захватывающих месяцев своей жизни. Он волновался за них и спорил о них. Теперь было грустное удовлетворение от того, что он был прав, и мир шел к дьяволу именно так, как он предсказывал.

На бедной измученной планете просто не хватало ума. Не хватало государственности, не хватало обычной порядочности. Люди не могли контролировать силы, которые создал современный индустриализм. У них даже не было возможности узнавать факты. Было несколько честных газет, но они доходили только до небольшого количества публики. Большая пресса была в руках больших интересов и рассказывала людям обо всем, что отвечало целям хозяев стали, вооружений и нефти.

Например, тот вопрос о Турции и Греции, одна из проблем, о которой государственные деятели спорили в Лондоне в начале 1921 года. Робби Бэдд знал об этом. Он должен был это знать, потому что его собственный бизнес был поставлен на карту, и внезапно он ступил на пароход и прибыл в Лондон, телеграфируя Ланни, чтобы тот присоединился к нему, если захочет. Ланни не присоединился, потому что он был так счастлив с Мари, и он ничего не мог делать в нефтяном бизнесе. Робби написал ему несколько предложений, набранных на его маленькой переносной пишущей машинке. Их он не доверил бы ни одной стенографистке. - "З здесь, как обычно, скрыт из виду, но дергает за все нити". Ланни знал, кто такой "З", и он знал, кто такой "ЛД". - "ЛД в его руках, и он руководит политикой. Ты удивился бы, услышав, как З рассказывает мне о своем сентиментальном интересе к своей родине, когда я знаю об обещанных ему концессиях. Он уже сформировал компании. Ничего не рассказывай об этом, конечно".

Ланни чувствовал себя смущенным, потому что он рассказал Рику некоторое время назад об отношениях между оружейным королем Европы и британским премьер-министром, и прямо сейчас Рик был на пути к истории о происках Греции и ее захвате турецкой территории. Ланни рассказал отцу, что делает Рик, чтобы он мог остановить его, если посчитает это необходимым. Но Робби ответил, что Рик не может получить реальные факты, и если бы он это сделал, они были настолько поразительны, что никто не осмелился бы их опубликовать.

Так все и получилось. Рик получил то, что он думал, было историей, и его редакторы журнала сказали, что их печатники отказались бы это набирать. Законы о клевете были строгими в Англии, и не было никакой защиты, чтобы доказать, что то, что вы сказали, было правдой. "Тем не менее, они говорят, что у них есть свобода слова!" - написал Робби. - "Каждое воскресенье они устраивают шоу в Гайд-парке. Любой может встать и говорить что угодно, проклясть короля и королевскую семью в присутствии нескольких сотен бедняг и одного или двух американских туристов. И это служит, чтобы убедить мир в том, что это свободная страна!" Робби Бэдду никогда не нравился британский правящий класс. Даже когда он отправлял арабскую нефть под защитой одного из их военных кораблей!

VII

Пасхальные праздники важны во Франции. Мальчики вернутся домой из школы, и обязанностью их матери было быть с ними. Разве Ланни не воспользуется этим случаем, чтобы познакомиться с ними? Ланни понимал, что так же, как он сам хотел поделиться своим опытом и идеями с Мари, так и она хотела, чтобы он любил ее дорогих мальчиков и, по крайней мере, понимал благодарность и сочувствие, которые она испытывала к своему мужу. Прошел год с тех пор, как они с Ланни объявили о своей любви, и теперь её можно считать устоявшейся.

Ланни сказал, хорошо. Они поедут на автомобиле и вернутся на нём обратно. Во всем мире были известны лучшие марки французских автомобилей, и щедрость Робби позволила Ланни иметь такую. По своему капризу он мог наблюдать за великими историческими сценами, проходившими мимо него, пока он сидел в комфорте и безопасности. Он мог остановиться в любой гостинице, которую посчитал подходящей, и слуги поспешили бы удовлетворить его нужды. Он мог стоять с чистыми руками и смотреть, как механики с грязными руками обслуживают его автомобиль.

Пользуясь этими привилегиями, ему никогда не будет трудно убедить любую женщину поехать с ним и развлечь его веселым разговором. Ланни процитировал своему отцу стих поэта Клафа: "Как приятно иметь деньги, хай-хо!" Каков был дефект в мыслях или характере Ланни, который заставлял его всегда немного беспокоиться о своих удовольствиях, немного колебаться и извиняться? Это озадачивало его мать и отца, а также некоторых его друзей. Это потому, что он прочитал слишком много книг, и его разум был полон изображений скелетов на древних праздниках, надписей на стенах дворцов? Так совесть делает всех нас трусами!

Но у Ланни не было проблем с совестью относительно Мари де Брюин, и поездка с ней была бы повторением их счастливой первой недели. Они следовали по меняющемуся побережью Ривьеры. К Тулону, где французский флот охранял Средиземное море, и к громадной гавани Марселя, где Ланни бывал с детства, встречая своего отца или друзей, прибывающих по южному маршруту. Мимо широкой дельты великой реки Роны пара прибыла в Арль, и Ланни рассказал странную историю о полубезумном художнике, который отрезал себе ухо и отправил его проститутке. Дальше на север был Авиньон, место пап в дни их изгнания. Путешественники остановились, чтобы осмотреть громадный дворец, который эти могущественные строили тридцать лет. Затем появился промышленный город Лион, а затем Шалон-сюр-Сон, где их путеводитель рассказал им, что они могут увидеть гробницу Абеляра. Но они не стали этого делать. Достаточно было рассказать об этой старой истории несчастной любви и поблагодарить богов, какими бы они ни были, что они родились в день, когда любить можно было свободно.

Они пересекли горный хребет и, пройдя по бургундскому каналу и долине реки Йонна, прибыли в Париж. Ланни доставляло удовольствие ездить по этим великолепным бульварам под теплым солнцем ранней весны и рассказывать своей возлюбленной о своих приключениях в бурные военные дни. Некоторые из них все еще были под секретом. Он не мог сказать, что Курт был немецким агентом, и что он и его мать жили в страхе от того, что их друга поймают и расстреляют. Но Ланни мог рассказать, как полиция схватила его за то, что он владел какой-то зажигательной литературой своего красного дяди. Ланни никогда не читал Цицерона и не знал замечаний этого старого государственного деятеля о том, что нам приятно вспоминать прошлые неприятности. Но, сидя за столом в кафе на тротуаре, наслаждаясь вкусным обедом, он знал, что ему нравится рассказывать самой милой женщине на свете, каково это слышать стук дверцы вашей камеры и размышлять, когда вас выведут на расстрел!

VIII

Замок де Брюин носил свое внушительное название оттого, что в течение нескольких столетий принадлежал аристократическому семейству. Как и предполагал Ланни, здесь на южном фасаде располагался прекрасный сад со стеной рядом росли грушевые и абрикосовые деревья. Теперь деревья цвели, как и тюльпаны и лилии, гиацинты, крокусы и нарциссы. Все было наряжено для влюбленных, это место было предоставлено только им на два или три благословенных часа, хозяин дома находился в городе, а мальчиков ждали только завтра.

Старый дом был построен из красноватого камня и был не лишен современных удобств. Мари объяснила, что семья ее мужа разорилась в дни Панамской аферы и потеряла этот дом. Дени разбогател сам, выкупил его и привел его в порядок для своей невесты. Лучше слишком много не думать об этом. Лучше подняться наверх и осмотреть комнату, назначенную Ланни, в которой была дверь, соединяющая с комнатой Мари. Стол будет находиться перед дверью, которой не пользуются. Это должно было обмануть слуг. Но, конечно, слуг не обмануть. Они расскажут об этом другим слугам по соседству, а те скажут своим любовницам. Но это не вредило, потому что affaire оставалось тайной, пока участники делали вид, что верят в это. И это не станет скандалом, пока не позволят этому попасть в суд или в газеты.

Все это подходило Ланни. Но он был вынужден испытать дрожь, когда машина Дени де Брюин подкатила к воротам. Одно дело читать о la vie a trois, но это нечто другое, когда в этом участвуешь. Мсьё де Брюину было чуть за шестьдесят, поэтому Ланни мог утешить себя мыслью, что если он слишком молод для Мари, а ее муж был старше её на двадцать лет. Это был крепкий, симпатичный мужчина, седой, с темными, грустными глазами и довольно бледными, аристократическими чертами лица. Он был скрупулезно вежлив с Ланни, рассматривая его как почетного гостя, а не как наказание за свои грехи.

Пара применила французское искусство разговора. А это означало, что никто не пытался навязать свои идеи, но каждый проявлял отпущенную ему меру остроумия или житейской мудрости, а другой слушал и в ответ получал равную долю внимания. Они говорили о состоянии мира и положении Франции по отношению к своим друзьям и противникам. Они говорили о нестабильном состоянии бизнеса, а также о новом салоне, опере и нынешней драме. Тот факт, что Дени де Брюин управлял большим парком такси, не мешал ему быть осведомленным в этих вопросах. Если Ланни что-то знал до такой степени, он говорил это, а если нет, то слушал, и поэтому хозяин смог убедиться, что женщина, носящая его фамилию, выбрала юношу по своему усмотрению и вкусу.

Кроме того, у Ланни была еще одна задача - завоевать уважение двух парней, с которыми он должен был выступить в роли родителя. Это оказалось совсем не сложно, потому что они были дружелюбны и хорошо воспитаны. Дени сыну было пятнадцать, а Шарло на год моложе. Они были с темными глазами и красивы, как их отец, и имели приятный нрав своей матери. По образцу французских мальчиков они носили чулки, которые доставали намного ниже их колен, и штаны, которые доставали намного выше их, поэтому на длинных оголенных участках жадно питались комары.

Большинство молодых американцев, с которыми Ланни встречался в Европе, казались ему недисциплинированными и безрассудными. Эти два французских парня были серьезны и считали тяжелую работу своей судьбой. Даже во время каникул каждый из них час занимался игрой на пианино, а еще час уделял чтению стоящей книги. Так что им было о чем поговорить. И когда Ланни показал им танцы Далькроза, они нашли его восхитительным компаньоном. Они играли с ним в теннис и однажды взяли его на рыбалку, и его идеи, касающиеся этого аспекта жизни французов, были полностью революционизированы. Они поймали не менее пяти маленьких рыбёшек.

Мари отвергла ужасную идею Ланни рассказать этим детям правду о ее возлюбленном. Они приняли его в качестве друга семьи, и на этом основании он провел неделю в приятной домашней обстановке. Затем Мари сказала ему, что ее муж получил известие о том, что его овдовевшая сестра прибывает в Париж на следующий день, и необходимо будет пригласить ее к себе домой. Дени еще не был готов поделиться своим секретом с этой леди, которая была набожной и в то же время наблюдательной. Поэтому Ланни попросили провести несколько дней в Париже, после чего мальчики вернутся в школу, а Мари вернется в Канны. Конечно, всегда можно приятно провести время в La Ville lumiere, особенно в восхитительном апреле месяце. Там был салон, который нужно посетить, и пьесы, о которых Ланни мог рассказать Рику. Мир искусства возрождался, и любители искусства Европы возобновляют свое космополитическое отношение, перебираясь из одной крупной столицы в другую, чтобы увидеть там демонстрацию новых чудес.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Подумайте о том, как растут лилии¹⁶

Представьте себе, что теперь в отель Крийон можно войти свободно. Это уже не священная территория, охраняемая американскими военно-морскими йоменами в белых головных уборах! Ланни вошел туда просто для удовольствия, но там не поселился, потому что сказал себе, что в эти трудные времена нужно экономить. Он отправился в отель подешевле, где останавливалась его мать, и где его знали и были рады его видеть. Опять же, зачем слушать Цицерона говорящего, как приятно сидеть в фойе и не дрожать при мысли о том, что Surete Generale скрывается за колоннами.

Париж не мог позволить себе принарядиться, но дамы на бульварах могли. Вернулись туристы, и все старались выглядеть бодрыми и восприимчивыми. Неубранные руины войны можно обнаружить только в пригороде. Только там можно заметить огромное количество молодых женщин в черном и чрезмерную долю пожилых мужчин и калек. Все согласились с тем, что победа была славной, что мода была смелой, а салоны более яркими, чем когда-либо. Кафе и театры были переполнены каждую ночь, и если дамы на сцене не были более обнаженными, то только потому, что природа наготы не определялась понятиями много или мало.

К счастью, не были полностью проигнорированы интеллектуальные развлечения. Все светские люди говорили о Chauve Souris (Летучей мыши), группе беженцев из Московского Художественного Театра. Об этой своего рода чересчур интеллектуальной эстрадной программе, умной и хорошо сыгранной. Зрители сидели в зале, выкрашенном в зеленый цвет, украшенном гроздьями розовых роз и окруженным желтыми колоннами с белыми чайниками. Официант в белом наряде разносил ледяные напитки и варенье, а забавный человечек по имени Балиев представлял действия на сцене. Сначала показывали русский эпизод с танцами, а затем - Вольтера, а затем немецкого кайзера.

Между действиями Ланни огляделся и увидел молодого атташе Министерства иностранных дел Франции, с которым он познакомился во время конференции. Ланни присоединился к нему, и они поговорили о старых и новых временах. Внимание Ланни обратили на моду, которая была tres snob. Что по-французски звучало похвалой. Некоторые дамы носили своего рода искусно вышитые фартуки. Только они носили такие фартуки сзади, а не спереди! Они носили красные шляпы самых ярких оттенков, или же они носили черные шляпы из меха обезьяны. Необычайно сильное влечение к обезьяньему меху охватило женщин в сезоне 1921 года. Накидки, воротники, муфты, рукава, сумки. Во всех тропических землях племена обезьян были близки к истреблению. Но их меха все еще не хватало, поэтому в жертву приносились племена коз. Ланни сказал, что некоторые из мехов выглядели так, как будто они были обрезками бороды жителей Латинского квартала. Но его собеседник отрицал, что там так стригли бороды.

Ланни пригласили провести ночь в месте, где они найдут шикарных дам. Но он объяснил, что у него назначена встреча с очень важным лицом, и вернулся в свой отель. На следующий день он отправился в Grand Palais, чтобы осмотреть недавно открытый Салон Независимых, и провел там много часов, отмечая жесткие, яркие краски, в которых французские художники видели мир. Разные странности предоставили темы для разговоров. Обнаженную женщину, которую изобразили между рогами большого коричневого быка на зеленом фоне, называли Похищение Европы. А розовый треугольник на оранжевом фоне, покрытый зелеными и красными пятнами носил название Выражение простого счастья.

После того, как Ланни насладился своим счастьем, он захотел кому-нибудь об этом рассказать. Поэтому он позвонил своему другу Эмили Чэттерсворт, которая только что вернулась в своё поместье Буковый лес. Когда он объяснил, почему он был в городе, эта гостеприимная хозяйка предложила: "Почему бы тебе не побыть на природе и не остаться у меня? Завтра здесь будет Айседора".

"О Боже!" - воскликнул он. - "Вы уверены, что я не буду мешать?"

- Ни в коем случае. Ты можешь играть для нее, и она будет в восторге.

- Вам не придется повторять это дважды!

На следующее утро, когда он прибыл в замок, там уже разместилась дива и очень любезно сказала, что она помнит его с довоенных времен. Возможно, так оно и было, но на руках у нее была куча детей, а он был еще одним. Айседоре Дункан в это время было сорок три года, и ее прелесть стала материнской. Её благородные черты лица показали опустошение горя и боли. "Бедняжка ужасно расстроена", - сказала Эмили Чэттерсворт. - "Постарайся не дать ей пить".

"Я, конечно, не введу ее в искушение", - ответил Ланни, а его друг сказала: "Это одна из причин, почему я хотела тебя".

Айседора только что вернулась из Греции и носила костюм этой страны во времена её славы. Её искусство основывалось на греческом духе, как и ее жизнь. В длинном белом столе, схваченном и задрапированном на талии, она выглядела как благородная и добрая кариатида. У нее были правильные и милые черты лица с прекрасными карими глазами и каштановыми волосами, свернутыми в свободный узел на затылке.

Она рассказала о своих приключениях при правительстве Венизелоса, которое превратило ее в национальную достопримечательность. Всего за несколько дней до начала войны Ланни наблюдал за ее тренировками с группой детей. Она привезла эту труппу в Соединенные Штаты, а затем обратно во Францию и так в Грецию. Они танцевали среди великолепных руин, которые Ланни никогда не забудет. Он рассказал, как он и Марсель Дэтаз стояли среди этих руин и наблюдали за умиранием солнца и размышляли об умирании миров. Айседора поняла, что здесь родственная душа, и она блистательно говорила о своей жизни и труде.

Она была самым откровенным человеком, которого Ланни когда-либо встречал. Она ничего не скрывала ни от кого и говорила, что она думает обо всем. Она так и не смогла пережить трагическую смерть двух своих прекрасных детей, за которой последовала потеря новорожденного в тот день, когда французские войска были призваны на войну. Все это нагромождение бедствий приблизило разрушение рассудка чувствительного артиста. Мир был ужасным и жестоким местом! Отель в Бельвю, который она планировала сделать храмом нового искусства, служил госпиталем для раненых и в настоящее время превращался в фабрику для отравляющих газов. Греция, которой она надеялась восстановить её древнюю славу, стала жертвой прогерманского короля Константина, который загнал покровителя Айседоры в изгнание и бросил её и её школу на произвол судьбы. Теперь она приехала в Париж и почти разрушила себя со всеми покровителями, провозгласив Советскую Россию последней надеждой человечества. Во время своих танцев она размахивала пылающим красным шарфом, поэтому ее не часто приглашали танцевать.

III

Айседора захотела, чтобы этот приятный молодой человек играл для неё. Он так и сделал, и она была довольна. Она сняла свои греческие сандалии и надела одну из своих легких танцевальных туник. Слуга сдвинул мебель гостиной к стенам так, чтобы хозяйка могла насладиться танцем, но не бесплатным, нет, поскольку Айседора была самой безденежной из когда-либо живших людей. Всю свою жизнь она тратила все свои заработки на школу, и теперь кто-то, мужчина или женщина, должен был вкладывать средства для нее, ее искусства и ее учеников, где бы они ни находились. Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут¹⁸.

Танцовщица не была духом, обитающим в воздухе, и, казалось, была лучше подготовлена для исполнения Осенних листьев, чем Весенней песни Мендельсона или Грига. Но жизнь, которая жестоко избила и помяла ее, не укротила ее пыл. Она танцевала все, и когда дух овладел ею, она поднялась над ограничениями плоти. Ланни никогда не видел ее танца, и теперь почти ничего не видел, потому что ему приходилось сидеть за пианино и усердно работать. Она была требовательной надзирательницей. Превосходное было для нее не достаточно хорошо, и она никогда не опускалась до лести. Через плечо он мельком увидел самые изящные движения, которые он когда-либо видел, совершенные человеческим телом. И когда танец закончился, и наваждение развеялось, осталась упитанная женщина средних лет. Она громко пыхтела и лежала, прикрываясь халатом, но все еще пытаясь передать свое видение, рассказывая Ланни, что означает музыка, и что означали эти движения, и как они были объединены в нечто совершенно новое в мире. Айседора Дункан не была скромной в своей одарённости и не нуждалась в этом, потому что она доказала это в каждой крупной столице мира. Так неизвестная девушка из Сан-Франциско создала свое искусство, и огромная аудитория приняла его с одобрением, редко встречающимся в театре.

Свобода была ее лозунгом. Свобода в ее мышлении, в ее личной жизни, в ее представлениях. Она ненавидела все цепи человеческого разума и духа. Она ненавидела несправедливость и глупость, и когда эти вещи были доведены до ее внимания, она злилась на них. Она презирала обычный балет. Танец на пальце ноги был для нее простым идиотизмом, и такие формы, как менуэт, были выражением условности, основанной на господстве класса. Англосаксонские народы были длинноногими и свободными, и она дала им такую же форму искусства.

Ланни был поражен, встретив другого защитника революционных потрясений в России. Он расспросил ее об этом и обнаружил, что она на самом деле мало что знала о том, что там происходит. Не больше, чем он сам узнал от Линкольна Стеффенса, Билла Буллита и своего дяди Джесса. Айседора приняла это на веру, потому что ей нужно было во что-то верить, и потому что так называемый "капиталистический мир" ужаснул ее своими слепыми и кровавыми бойнями. Она описала Ланни один из величайших моментов в ее жизни, ее первый визит в Санкт-Петербург в 1905 году. Ее поезд опоздал, и она приехала одна в арктическом холоде и темноте, и когда ее привезли в гостиницу, увидела длинную процессию темных фигур, шатающихся под тяжелым грузом. Это были похороны рабочих, которые были убиты царскими войсками в предыдущий день. На фоне этого векового притеснения в ее сердце отразилась клятва ненависти, и то же самое сердце подпрыгнуло от радости, когда крестьяне и рабочие сбросили свои оковы. "Мир, Земля и Хлеб" - как мог свободный дух не провозгласить этот лозунг? Разумеется, это была Айседора, которая до революции надевала алую тунику и танцевала Марсельезу в Метрополитен-опера, к великому смятению богатых покровителей этого великого нью-йоркского учреждения.

"О, Ланни", - сказала она, - "оставайся здесь ещё! Ты так хорошо понимаешь мою работу, а я должна тренироваться, чтобы поддерживать свою форму".

"Я останусь так долго, как смогу", - пообещал он. Он играл все, что знал, и все, что было у миссис Эмили. В Айседору вселились все её демоны, или музы, или все вместе. Она мельком показала ему свои танцы Омара Хайяма, первое творение ее юности. К его бесконечному восторгу она показала ему танец, который она сделала во время своего первого визита в Грецию, хор сторонников Эсхила. Она танцевала прелюдию Шопена и полонез, а также военный марш Шуберта. Она танцевала отрывки из Седьмой симфонии Бетховена и Патетической - Чайковского. Они оба потрудились и вспотели. Для нее не было чем-то необычным потерять более двух кило за одну утреннюю тренировку. Ланни много лет работал, чтобы набрать скорость в чтении нот, и теперь он знал, для чего он это сделал.

0x01 graphic

Хозяйке пришлось поехать в город, и они дали ей список музыкальных партитур, которые она обещала привезти. Они были одни в освобождённой от мебели гостиной, Ланни играл Вторую Венгерскую Рапсодию Листа. "Это великий музыкант и великая душа", - сказала Айседора, - "мир не оценил его достаточно высоко". Она оценила его в бурном танце, который закончился дикой кульминацией. Когда она закончила, она подбежала к Ланни и упала на колени, обхватив его руками и цепляясь за него, дыша так, как будто воздуха в большой гостиной было для неё недостаточно. Она была гением и физически мощной машиной, самой волнующей, с которой когда-либо сталкивался Ланни. Он знал, что артисты и люди театра были необузданны в манерах поведения, поэтому он положил руки ей на плечи и ждал, когда она оправится от своих огромных усилий.

Постепенно он понял, что она собирается остаться прямо там. После того, как ее дыхание стало нормальным, она все еще крепко обнимала его, и ее голова лежала на нем. "Ланни", - прошептала она, - "ты не хочешь прокатить меня в автомобиле?"

"Прокачу, если хотите", - сказал он.

- Я без ума от езды на автомобиле. Ничто так не волнует меня, как быстрая езда - очень быстрая - под двести километров в час!

Когда этот юноша получил в подарок автомобиль, он дал отцу обещания по поводу скорости. Но он не считал необходимым сейчас вдаваться в подробности. Если Айседоре нужна поездка, она её получит, и достаточно быструю. - "Куда вы хотите поехать?"

- В любое место. Мне все равно, если это далеко. Давайте ехать и ехать, и не возвращаться какое-то время, возможно, никогда. Я давно не встречала мужчину, который мог так много значить для меня, как ты". Ланни был поражен и немножко встревожен. Он был сделан из плоти и крови, и здесь была женщина, которая была одной из самых красивых в мире, и до сих пор была одной из величайших артисток мира. Он знал, что она провозгласила "свободную любовь" как часть своей религии. Но он считал, что Эмили рассказала ей о Мари, и поэтому он сможет играть на пианино и относиться к ней как к музе Терпсихоре.

Его руки дрожали, когда они покоились на ней. Но этого было недостаточно. "Что случилось, Ланни?" - прошептала она. - "Разве ты не хочешь любить меня?"

"Послушай, дорогая", - сказал он, как можно сердечно, - "должен сказать вам..."

Он почувствовал ее движение назад. - "О, ты собираешься отказать мне!"

- Пожалуйста-

Но ей это ни в малейшей степени не понравилась. Она не хотела слышать аргументы. "О, Ланни!" - воскликнула она. - "Мы могли бы быть так счастливы! Действительно, мы созданы друг для друга!"

"Но я уже влюблен!" - выпалил он.

"О, я знаю, но так быть не может. Я Айседора!" - Она сказала это тоном благоговения, каким он должен был говорить, как будто это было: "Я богиня Диана!" - или, возможно, Венера, pro tem (ВРИО).

- Я знаю, дорогая--

- Ланни, это было бы так чудесно! Я потеряла надежду, что когда-нибудь смогу быть такой счастливой с таким мужчиной, как ты. Ты взволновал меня до глубины души!

- Для меня большая честь, но я действительно очень влюблен, и я обязан быть честным.

- Кто эта женщина?"

- Боюсь, я не должен говорить.

- Замужняя женщина?

- Да.

- О, дорогой, о дорогой, это сильно раздражает! Она из тех, кто будет ревновать?

- Я никогда не пробовал, и я не должен.

"О, но это унизительно! Ни один человек никогда не отвергал меня, кроме Станиславского!" - Там была история, он догадался, но она не остановилась, чтобы рассказать ее. - "Подумай, что ты делаешь, Ланни! У меня есть так много предложить тебе!"

- Я знаю, Айседора, не думайте, что я неблагодарен...

- Разве я не привлекательна для тебя?

- Вы - одно из самых прекрасных существ, которых я когда-либо знал.

"О, я теряю свое очарование!" - В прекрасных карих глазах было горе. - "Я становлюсь старухой!"

- Вы ангел, а они не имеют возраста и бессмертны, я полагаю.

- Ты пытаешься сделать это проще для меня, но ты отказываешься любить меня!

Слезы выступили в ее глазах, и он знал, что жалость побуждает душу любить. Послушайте, дорогая", - сказал он быстро. - "Вы знали настоящую любовь, я уверен. Разве вы не любили так, что просто не могли думать ни о ком другом - даже о более великом и, возможно, более желанном человеке? Любовь не совсем рациональна, вы знаете". Он делал все возможное в этой щекотливой ситуации.

"Я знаю, я знаю", - сказала она. Возможно, он всколыхнул память в ее душе. - "Любовь слепа, любовь часто сумасшедшая".

- Да, это так! Так было со мной.

- Но, о, Ланни, это так жаль! Я думала, что мы собираемся провести восхитительное время вместе! Ты прекрасно меня понимаешь, и хотя твоя игра далека от совершенства, но она полезна для тренировки.

"Спасибо", - сказал он смиренно. - "Позвольте мне идти и играть для вас сейчас".

- Но это теперь не то же самое, этого уже не может быть! Когда ты играл, и я танцевала, наши души сливались воедино, они становились единым целым. Ты вдохновлял меня, а я делала то же самое для тебя. Но когда я буду думать: 'Он не любит меня. Он не будет любить меня. Он любит кого-то другого', - тогда весь огонь исходит из меня, и я думаю: 'Я старая, уставшая и обескураженная женщина, и время пришло, чего я боялась, когда ни один человек не заинтересуется мной, и я буду одна до конца своих дней' ".

Находясь в такой тяжелой печали, Айседора Дункан накинула на плечи свою вышитую китайскую мантию и повела его к лоджии, с которой открывался вид на сады и парк сзади серого каменного замка. Там было искусственное озеро и ступени, ведущие вниз к набережной, которая напоминала причал для кораблей и имела две башни, похожие на маяки, которые ночью освещали озеро. По обе стороны были сады, а за ними стояли буковые деревья, обширные леса, именем которых было названо это место. Было грустно думать о всех неизвестных солдатах, которые были похоронены среди этих деревьев. И Айседора была в печальном настроении.

Она хотела, чтобы этот симпатичный юноша понял потребность души, которая заставила ее попытаться похитить его. И всё еще заставляла ее, потому что она не могла поверить, что он не передумает и внезапно не вскрикнет: "Давайте отправимся в эту автомобильную поездку!" Она рассказала ему о музыканте - "намного лучшем, чем ты, Ланни!" - который был ее аккомпаниатором в течение многих лет. Он был высокий и стройный, с высоким лбом, с волосами, как полированная медь. Она встретила его в Париже во время войны, и во время обстрелов из Больших Берт он играл Листа Мысли Бога в пустыне, когда Святой Франциск говорил с птицами. "Я сочиняла новые танцы, делала все из молитвы, сладости и света. Мой дух вернулся к жизни, и мы стали любовниками, пылкими и страстными любовниками..." - Она рассказала об этом Ланни, надеясь привлечь его своими яркими образами, но только заставила его думать о Мари.

Айседора всегда давала романтические имена своим любовникам. Производитель швейных машин, который много лет финансировал ее школу и купил для нее гостиницу Бельвю был "Лоэнгрином". А тот пианист стал "Архангелом". Они переехали в Кап-Ферра, недалеко от дома Ланни, и в дни, когда Ланни посещал семью Бэдд в Коннектикуте, Айседора танцевала перед ранеными или в их пользу.

После войны она вывезла своих учеников из их убежища в Нью-Йорке. "Возможно, я допустила ошибку", - сказала она. - "Они были детьми, когда я отправила их туда, и я забыла, что они вернутся молодыми женщинами. Я взяла их с собой в Афины, и правительство предоставило нам для нашей школы Zeppeion. Там Архангел играл, а я учила их новым танцам. Весь день мы усердно работали, а вечером мы надевали венки из белых цветов жасмина и медленно шли вниз, чтобы поужинать у моря".

Но затем в этот Эдем вполз ужасный змей. Айседора начала замечать, что между ее Архангелом и одной из ее прекрасных учениц были обмены многозначительными взглядами. Она думала, что интеллект и душа были доминирующими в его любви к ней, но теперь она поняла, что это не так, и имела болезненный опыт наблюдения за развитием его близости с молодой девушкой. Ярость ревности охватила ее, и она целую ночь бродила по холмам.

"Страшная ситуация!" - воскликнула она. - "Я не могла выгнать эту девушку из школы, которая была ее домом. Я должна была продолжать учить ее и притворяться безмятежной, преданной духу гармонии, когда у меня внутри сидело такое жестокое существо, которое грызло мои жизненно важные органы".

Эпизод закончился странной случайностью. Молодой король Греции был укушен любимой обезьяной и умер от инфекции. По крайней мере, так рассказывает история, но все задавались вопросом, был ли он отравлен? Страна была ввергнута в политическую распрю, Венизелос пал, и школе Айседоры пришёл конец. Она вернулась в Париж и поссорилась со своей ученицей, которая забрала Архангела и обвинила учителя в том, что она не следует учению, которое преподавала.

"Может быть, она была права", - грустно сказала Айседора. - "Мы не всегда достаточно сильны, чтобы следовать своим собственным идеалам. Во всяком случае, я здесь, опустошенна, с разбитым сердцем. Многие женщины скажут, что это моя глупость - мечтать о том, чтобы удержать мужскую любовь в моем возрасте, но я так не вижу. Есть весенние цветы, и есть осенние цветы, и у обоих есть своя красота. Я знаю, что я могу многое дать. Но, О, Ланни, почему я так и не смогла найти любовь, которая будет длиться долго? Какое проклятие лежит на мне. Я, кто может дать счастье миллионам других людей, но не может найти его для себя?"

Глубокий вопрос, заданный тому, кто провел такое короткое время на земле. Половину времени Айседоры. Ланни мог сказать только то, что наблюдал. Артисты не казались ему счастливым племенем. Возможно, они должны были страдать, чтобы показать красоту. Возможно, правильно было сказать, что страдали не артисты, а страдали люди и таким образом становились артистами. Только какая-то отчаянная потребность заставляла кого-то стараться изо всех сил, чтобы добиться успеха. "Вот так обстоит дело со мной", - сказал молодой философ. - "Мне никогда не приходилось что-нибудь делать, поэтому я остаюсь любителем".

"О, не позволяй никому изменить тебя!" - воскликнула дочь муз. - "Продолжай и будь счастлив! Кто-то должен быть счастлив, если мы не имеем такую возможность!"

Их хозяйка вернулась с грузом недавно купленных партитур. Ланни играл, а Айседора танцевала. Но это было так, как она сказала. Огонь погас у нее, и то, что было игрой, стало теперь тяжким трудом. Все они почувствовали это, и Ланни почувствовал облегчение, когда пришла телеграмма и изменила атмосферу в поместье Буковый лес. Самая изумительная телеграмма, которую кто-либо когда-либо получал, провозгласила артисткой даму с разбитым сердцем. Телеграмма была из Москвы, подписанная именем Луначарского, комиссара просвещения в Советском правительстве. В ней говорилось: "Только русское правительство может понять вас. Приезжайте к нам. Мы сделаем вашу школу".

Айседоре понадобилось около двух минут, чтобы написать ответ на это сообщение: "Да, я приеду в Россию, и я научу ваших детей, при одном условии, что вы дадите мне студию и необходимые средства для работы¹⁹".

Ланни никогда не видел таких быстрых изменений в человеке. Грозовые облака развеялись, засеяли радуги и раздались песни птиц в Пасторальной симфонии. Она начала танцевать. Она танцевала все весенние песни, которые знал Ланни. Всю музыку птиц, музыку ветра и музыку огня. Она была уверена, каким будет ответ, и она собиралась в Россию, чтобы переделать жизнь сто сорока миллионов человек. Или какую-то их часть, оставшуюся после войны и революции.

Она хотела, чтобы Ланни сыграл революционную музыку, но он мало что знал о ней, а в Шато-ле-Форе её было отчаянно мало. Ланни даже не знал Интернационал. О, стыд, стыд, не знать Интернационал! Айседора спела его, и он последовал за ней, и быстро его выучил. Он играл Интернационал с грохочущими аккордами, и их хозяйка, настоящая salonniere, смотрела очарованно и, возможно, немного испугано, в то время как Айседора со своим блистающим красным шарфом репетировала поступь пробужденного и торжествующего пролетариата. Она создаст эту поступь с десятью тысячами мальчиков и девочек в красных туниках на большой площади перед Кремлем. Поэтому она заявила, пока Ланни играл пророчество о том, что с интернационалом воспрянет род людской - "О, Ланни, ты не хочешь поехать со мной в Россию?"

К счастью, тогда зазвонил телефон. Это была Мари де Брюин, которая сказала ему, что она уезжает в Париж со своим мужем и встретится с ним в его отеле через пару часов. Он сказал, что будет там, и повесил трубку. Желая не оставлять сомнений у своего друга Эмили, Ланни заметил в присутствии обеих дам: "Это был звонок от женщины, которую я люблю, поэтому я должен ехать".

Он поцеловал теплую вспотевшую руку новой Терпсихоры и заверил ее, что память об их работе будет всегда сиять как драгоценный камень в его сердце. Он сказал ей, что она была первой среди всех женских гениев этого или иного времени, и что он был уверен, что она будет счастлива в рабочей республике, создавая новую культуру, не испорченную злом капитализма. И так "Au revoir".

VII

После полета такого орла дама сердца Ланни казалась простым беспомощным воробышком. Но она была спокойна, и он был готов отдохнуть! На долгом пути на юг он рассказал, каково это быть так высоко в облаках и двигаться так быстро. Он рассказал всю историю. Это не было предательством по отношению к Айседоре, потому что она расскажет Эмили все об этом, так же, как она рассказала Ланни о страданиях и восторге со своим Архангелом. Она найдет романтическое имя для сына американского производителя вооружений: "Сэр Галахад²⁰" или, может быть, "Молодой Иосиф" или "Мой анахорет". По законам своего бытия она увидит это в каком-то поэтическом аспекте. Это останется грустной маленькой любовью, которая умерла до того, как она родилась. И она будет танцевать ее в Pavane pour une Infante Defunte Равеля.

Юноша был удивлен реакцией Мари на свой рассказ. - "О, Ланни, какая ужасная женщина! Если что-нибудь подобное случится с тобой снова, не говори мне, потому что мне стыдно за мой пол!"

- Но это не так плохо, дорогая!

- Это кажется мне просто ужасным. Такая женщина говорит о любви, но что она знает об этом? Что она действительно знала о тебе. О твоем характере, твоей душе, даже твоем разуме?

Он увидел, что шагает по опасной территории, и стал осторожнее. - "Может, у нее интуиция? Она ведь гений".

- Она - женщина, которая меняет свою любовь так же, как и свои туфли. И никакие громкие имена не могут сделать это менее отвратительным для меня. Ты действительно думаешь, что великое искусство может появиться из такого поведения?

Он хотел сказать: "Но это так!" Вместо этого он спросил: "Ты когда-нибудь видела ее танец?"

- Видела несколько лет назад. И я думала, что она прекрасна. Но то, что я слышала о ее дикости, оттолкнуло меня, и я не хотела снова ее видеть.

"Кажется, это не изменило ее искусство", - утверждал Ланни. - "По крайней мере, с этим согласны все. Она танцует весной и на природе, в горе и бунте, но никто никогда не видел, чтобы она исполняла какие-либо сексуальные танцы".

Было ясно, что он никуда не денется, защищая фаворитов. Это был первый крошечный конфликт между Мари и ним, и он поспешил закрыть его. Он положил руку ей на плечо и сказал: "Не забывай, дорогая, что я везу именно тебя, а не Айседору!"

Она ответила на его улыбку. - "Я благодарю тебя за это. Но я не благодарю её!"

Они долго молчали, и когда она снова начала говорить, ее голос дрожал. - "Ланни, это была женщина старше меня. Но однажды будет женщина моложе!"

- Это не будет иметь никакого значения, дорогая.

- Однажды мне придётся увидеть, что Айседора увидела в Греции.

- Не глупи, дорогая!

- Позволь мне сказать то, что я пытаюсь сказать. Я хочу, чтобы ты знал, что бы ни случилось, всю свою жизнь, я буду думать о том, что будет лучше для тебя, а не для себя. Независимо от того, насколько это может причинить боль, это объяснит почему я буду так действовать.

"Хорошо, дорогая", - ответил он. - Ты думаешь, что лучше для меня, и я буду думать, что лучше для тебя, и все будет хорошо". Так как целоваться за рулем небезопасно, он на несколько минут остановился на обочине.

VIII

Вернувшись домой, он рассказал обе эти истории своей матери. Историю души артиста, чья страстные желания никогда не будут удовлетворены, и историю души матери, которая думала о том, что она может дать мужчине вместо того, что она могла бы получить сама. Бьюти сказала: да, есть эти два вида женщин, и между ними идёт вечная смертельная война. Бьюти не давала им причудливых имен. Она сказала, что женщина, которая действительно любит мужчину, сливает свою жизнь с его и пытается помочь ему сделать что-то из себя самого. Она хочет выразить себя через него и через своих детей. Она отдает свою молодость и, возможно, свое здоровье и свою внешность, все, что у нее есть, браку и материнству. И затем, когда она достигает среднего возраста, и у нее ничего нет, кроме этого мужчины и этой семьи. И нет никаких шансов получить что-либо другое. И тогда появляется какая-то свежая маленькая девчонка, думающая ни о чем, кроме удовольствия от своего тщеславия, развлекая себя, уводя с собой мужчину и разбивая дом и семью....

Ланни не мог удержаться от смеха. "Айседора не совсем девчонка!"

"Есть два периода, когда они совершают набеги", - ответила опытная женщина, - "когда они молодые кобылки, впервые почувствовавших их овес, и когда их скачки закончились, и они готовы отправиться в отставку на пастбище. Трудно сказать, какой период является более опасным, но каждая жена ненавидит их оба. И нет ничего лучше, чем передать их индейцам апачам для обжарки на медленном огне".

"Ты смешиваешь свои метафоры", - улыбнулся юноша. - "Апачи не мучили лошадей!"

"Я не смешиваю женщин!" - объявил Бьюти, угрюмо. - "Прими мой совет и не позволяй никому обманывать тебя высокими словами - родственными душами и эмоциональным родством, экстазом, тоской и романтическим восторгом. Кража со взломом остаётся кражей со взломом, и жена испытывает муки даже думая об этом. И когда женщина говорит тебе, что не будет или не делала, она уже - это делает. Страдание в ее жизни состоит в том, что она никогда не может быть уверена, что случится с ее мужчиной в следующий раз, когда он выйдет из дома".

Бьюти казалась необычайно страстной в теме неуправляемых мужчин, и Ланни начал задумываться над этим. Это объяснилось очень скоро. Её голос понизился, и она сказала: "Кажется, в этом нашем мире нет места для любви, но мой не такой как у других".

"В чем дело?" - На мгновение он подумал, что она имела в виду, что Курт интересуется какой-то другой женщиной, и был шокирован.

- Это старая, старая история. Я не верю, что смогу удержать Курта от неприятностей. Он получает письма от своей семьи, а затем у него припадки депрессии. Он пытается скрыть их от меня, но, конечно, у него не получается.

- Но что сейчас не так? Я думал, что он был так счастлив, потому что Германия выиграла плебисцит.

- Он не думает, что поляки подчинятся результатам. И он не думает, что союзники заставят их. Поговори с ним, Ланни. Я не могу этого сделать, не выставляя себя мегерой и ведьмой!

Выборы в Верхней Силезии были проведены в марте, в результате чего большинство округов проголосовало за то, чтобы остаться с Германией. Выборы не затронули Штубендорф, который был предоставлен Польше по договору. Но выборы спасли большую часть промышленных регионов, а также угольные и железные рудники, в которых Германия отчаянно нуждалась, чтобы стать промышленным государством. Курт почувствовал, что огромный груз свалился с его плеч. Но тут явился этот ужасный Корфанты, который организовывал молодых польских патриотов, вооружал их и муштровал их по всей Польше и даже в Штубендорфе. Было ясно, что они хотели захватить плебисцитарные провинции.

Ланни пошел к Курту, и тот показал ему полученные им письма и выписки из газет с сообщениями о господствующих беспорядках. Это было несомненно ужасно, организованные банды совершали набеги на дома немецких патриотов в ночное время, вывозили людей прочь и жестоко их избивали. Поляки и немцы просто не могли и не будут жить вместе. Курт рисовал страшные картины суеверия и грязи, в которых жили польские крестьяне. Поэтому, конечно, они стали жертвами демагогов и агитаторов, особенно когда они тайно обеспечивались оружием и деньгами польским правительством. То, что должно было быть восстанием силезских крестьян, было явно нападением Варшавы и вызовом неуклюжим и нерешительным союзникам.

Ланни не мог сказать: "Курт, у тебя есть обязательства перед моей матерью, и ты не имеешь права уходить и оставлять ее". Нет. Но он мог сказать: "Курт, ты всегда настаивал на том, что искусство стоит над политикой, Идея над Вещью. На самом деле, именно ты научил меня этому, и я определил в этом свою жизнь. Я тоже видел жестокость и неправоту. И у меня есть порывы прыгнуть и остановить это, но я подумал: нет, Курт прав, я собираюсь помочь создать красоту в мире и подготовить умы людей к чему-то более мудрому, чем сражаться и грабить".

Курт не мог этого отрицать. Он вспомнил их разговоры в Геллерау и на холме перед церковью Нотр-Дам-де-Бон-Порт. Да, он сказал это, и он все ещё верил этому, по крайней мере, с половиной своего разума, лучшей половиной. Но другая половина ненавидела польских узурпаторов и захватчиков, проповедников воинствующего национализма - неправильной нации. Эта половина Курта была обученным артиллерийским офицером и хотела пойти и служить в батарее полевых орудий, чтобы защитить свою родину.

Ланни излил свою душу своему другу. - "Возможно, ты думаешь, что я просто плейбой, и что для меня естественно быть счастливым и жить в музыке. Но позволь мне сказать тебе, что во мне тоже идёт моральная борьба, мне тоже интересно, имею ли я право быть счастливым в то время, как так много детей голодают, а половина Европы находится в хаосе. Я не знаю, что я могу с этим поделать. Но у меня есть сумасшедшие побуждения бросить все и попробовать жить в трущобах, и встречаться с бедными, и помогать им выбраться из ямы. Я знаю, каким ужасно несчастным я бы сделал Робби, но, в конце концов, Робби принадлежит к более раннему поколению, и ему не придется жить в мире, который он создает. Тогда я думаю о тебе, Курт, я говорю, что ты мудр и самодостаточен. По крайней мере, таким ты мне кажешься. Теперь я спрашиваю, если ты не можешь выжить как артист, то кто во всей Европе может?"

Так они спорили. И поклонник Баха был убежден против своей воли. Они возобновили свои обещания и вернулись к своей музыке, в то время как Корфанты продолжал организовывать националистическую молодежь Польши!

Счастье царило Бьенвеню, счастье для всех обитавших там существ. Птицы строили гнезда в виноградных лозах и высоких кустах, выращивали и кормили своих птенцов, а если они выпадали, то их клали на место дружелюбные люди. Собаки лаяли на птиц, но это было просто выражением радости жизни. Крошка Марселина с каждым днем бегала чуть быстрее, болтала чуть свободнее, мгновенно схватывала новые идеи. Бьюти, любящая мать, опекала всех своих питомцев и детей разных сортов и размеров. Изучала их, и в пределах ее понимания делала все возможное, чтобы удовлетворить их потребности.

Ланни привез из Парижа добрые вести о том, что посол Германии наконец был официально принят французским правительством, поэтому Германия снова стала дружественной страной, и ее граждане могли свободно приезжать во Францию. Они могли продавать продукты своей страны, учиться в Сорбонне или Консерватории, или греть свои толстые спины на пляжах в Жуане. И хотя люди могли смотреть на них косо, но никто не вызывал полицию. Это означало, что Курт может выйти из своего укрытия и носить подобающую одежду. Также он мог посетить музыкальный магазин и выбрать подходящие композиции. Следующей зимой миссис Эмили могла организовать для него сольный концерт в сентябре. Чего Бьюти с нетерпением ожидала, как ребёнок ждёт Рождества.

Счастливое решение семейной проблемы Мари позволило ей приехать и остаться в Бьенвеню. Она поселилась в одной из комнат для гостей и объединила силы с хозяйкой виллы. Зрелой женщине достаточно сложно удержать молодого человека. Но если таких женщин две, то, безусловно, из этого необходимо сделать совместное предприятие. Таким образом, Мари выяснила все секреты, которые мать ее мужчины знала о нем. И у Бьюти было преимущество. Она сформировала мнение о своем сыне у его подруги. Это звучит сложно, но потом Герберт Спенсер учил, что прогресс - это развитие от простого к сложному.

Таким образом, Ланни Бэдд пользовался самым благосклонным вниманием и самым романтическим отношением. Мари де Брюин смеялась и пела с ним, она танцевала и играла с ним, она взбиралась на холмы и купалась с ним в море, она ходила с ним на рыбалку, играла его музыку и читала его книги, она обожала его и хвалила все, что он делал, и в то же время подталкивала его к новым успехам. Она дарила ему здравые идеи. Короче говоря, она была возлюбленной, женой, матерью, гидом и другом, и нигде на горизонте их жизни не было ни малейшего облачка. Его нельзя обвинить в том, что он думает, что французские обычаи о браке и после него не так уж и плохи, как они представлены в тех англосаксонских странах, где преобладают добрачное целомудрие и послебрачная верность?

Мари и Ланни по доброте душевной испытывали чувство вины по отношению к мадам Целль, которая так преданно помогала им и теперь видела их всё меньше и меньше. Они решили посвятить день ее развлечениям. Поэтому они загрузили машину, усадили старую даму и поехали по одной из долин, где растут пробковые деревья, и прекрасно провели время. Днем они навестили ее друзей в местечке под названием Симье, играли в теннис и пили чай. Затем, так как старая леди все еще играла, они поехали в Монте-Карло и роскошно поужинали у Сиро, и дали своей званой гостье двадцать франков, чтобы проиграть их в казино и почувствовать себя озорной.

После полуночи, когда Ланни вернулся домой, и он увидел тревожную картину. Его мать ходила по своему будуару, ее глаза были красными от долгих слез, на ее лице читалось явное раздражение. "Все кончено", - сказала она. - "Курт ушел".

- Ушел? Куда?

- Драться с поляками.

- Боже мой! Что случилось?"

- Вот письмо, он оставил его. От его отца.

Она указала на открытую крышку секретера, и Ланни посмотрел, но не сразу взял письмо. - "О чем оно?"

- Один из друзей Курта был убит. Там длинный рассказ о том, как Корфанты силой отменяет результаты плебисцита. Он объявил себя диктатором.

- И союзники это позволяют?

- Так говорит отец Курта. И немцы защищаются, Курт по этому поводу сходит с ума, и я ничего не могу с ним поделать. Мы потратили часы на споры.

- Ты не могла его заставить подождать, пока я не вернусь домой?

- Я и не пыталась. Если он не мог остаться ради меня, то я об этом могла бы узнать сейчас или позже.

"Бедняжка!" - воскликнул Ланни. Лицо его матери было серым от боли, и он увидел, что она долго и тягостный переживала. Он обнял ее, подвел к кровати и сел рядом с ней. - "Не принимай это слишком близко к сердцу. Этот силезский вопрос обязательно разрешится в ближайшее время, и он вернется".

- Никогда! Я сказала ему, что если он уйдет, это будет конец. Это то же самое, что я пережила с Марселем, и я не буду жить такой жизнью.

- Многие женщины должны, Бьюти.

- Я та, кто не хочет. Если мужчины не могут найти ничего, кроме как убивать друг друга, я не буду с ними до конца своих дней.

"В любом случае, позволь мне остаться с тобой", - сказал Ланни. - "Я не хочу никого убивать".

Он решил, что лучше не спорить с ней. Он не мог сказать ничего хорошего о мужчинах. Кроме того, что они любили свою родную землю и свои семьи, но у них не было достаточно коллективного разума, чтобы справиться с созданной ими новой промышленной мощью. Возможно, позже они смогли бы. Но Бьюти выбрала плохое время для рождения на земле, и не было никакого способа спасти ее от последствий этой ошибки. Он сказал всё, что могло утешить ее. Они были такими, какими они были до того, как Курт пришел в их дом, за исключением того, что у Бьюти теперь была крошка Марселина, очень хорошая компания, и все время становящаяся всё краше. Они бы как-нибудь поладят.

XII

Он уложил ее в постель и дал ей кое-что, чтобы она заснула. Сам он никогда не беспокоился о том, чего не мог сделать сам, поэтому он не нуждался в снотворном. Утром его разбудила горничная, стучащая в его дверь "мсьё Курт по телефону", - сообщила она. Ланни накинул халат и ответил.

"Алло", - услышал он голос своего друга. - "Я на вокзале в Ницце. Я хочу сказать, что я передумал и вернусь".

- О, слава Богу, Курт!

- Ты хочешь, чтобы я вернулся?

- Что за вопрос! Конечно!

- А Бьюти хочет?

- Я дал ей снотворное, так что она сейчас ничего не хочет. Но когда она проснется, она забьет для тебя откормленного тельца. Где ты был?

- Я часами ходил по платформе в Каннах, ожидая утреннего поезда. Здесь, в Ницце, я увидел газету и прочитал, что британское правительство отправило шесть батальонов в Силезию, чтобы навести порядок. Поэтому я предполагаю, что мучения моего народа закончатся.

"Я надеюсь на это, Курт. Но ты должен что-то решить и придерживаться этого. Ты не имеешь права постоянно держать Бьюти на иголках". - Ланни, молодой моралист, проявил твердость!

"Ты прав", - сказал другой. - "Я уже сам с собой разобрался, и я даю тебе свое слово".

"Ура!" - воскликнул Ланни. - "Теперь откормленного тельца обязательно забьют". Когда Бьюти проснулась, она сказала, что сама была тельцом и умерла, и не интересовалась новостями, которые он ей сообщил. Он принялся за работу, чтобы соблазнить ее вернуться к жизни. Первым делом он послал за чашкой кофе. - "Ты победила, старушка. Он сдался".

- Мне все равно, Ланни. Я больше не могу терпеть. Я никогда не хочу видеть другого мужчину.

- Нас мужчин так много, и ты не можешь постоянно носить шоры. Так что взбодрись и не будь гусыней. Это не преступление, что Курт любит свой Фатерланд, и ему было трудно выбирать между двумя целями. Вспомни, как ты решала, остаться ли с Марселем или сбежать, чтобы стать королевой зеркального стекла Питтсбурга!

Он начал уговаривать ее и хотел пробудить в ней интерес к карьере музыкального артиста. После недавней встречи с Айседорой он смог объяснить ей этих нестабильных существ. Курт выдержал огромный мозговой штурм, и, как только он успокоился, он продолжал видеть всё sub specie artis (с точки зрения художника) и превратит это в превосходную оркестровую сюиту или, по крайней мере, в фортепианную сонату. Бурное первое движение, allegro molto, в котором мир врывается в душу художника, а мощная тема войны вступает в противоречие с темой милой женщины и попирает ее! Второе движение, andante, женщина оплакивает усопшего мужчину! Третье движение, scherzo, душа художника торжествует над миром! Финал, alla marcia, темы первого движения сочетаются в триумфальном хоровом гимне, победе любви над всеми остальными силами мира! - "Разве ты не слышишь это, Бьюти?"

Он предложил пойти и поиграть для нее, и поэтому заставил ее смеяться. Затем он привел ее к туалетному столику и позволил ей увидеть, каким совершенным пугалом она выглядела. Она автоматически начала приводить себя в порядок. И он убедил ее, что, когда появится Курт, она станет самой милой, она поцелует его и сделает его счастливым, и не скажет ни слова о ссоре.

"Я позабочусь об остальном", - сказал решительный юноша, и он это сделал. Потому что, когда Курт услышал этот набросок сонаты для фортепиано, он сказал: "Но, Ланни, это очень интересно! Ты не возражаешь, если я это когда-нибудь использую?"

"Я буду хвастаться этим до конца своей жизни", - сказал верный друг. - "Но я думал, что ты не любишь программную музыку".

"Я бы не стал вдаваться в подробности", - сказал поклонник Баха, - "но намек не повредит".

"Так в дверь стучит судьба!" - сказал Ланни, улыбаясь.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

От прецедента к прецеденту²¹

В середине июня мальчики должны были вернуться домой из школы, и Дени де Брюин очень вежливо пригласил Ланни провести лето там. Без Мари они не будут чувствовать себя дома, сказал он, и Ланни смог ему поверить. В то время как пара влюбленных обсуждала свои планы, пришло письмо от Рика, в котором говорилось, что у него есть задание от его редактора посетить Женеву и сообщить о разворачивающейся деятельности новой Лиги Наций, на которую многие либералы теперь сосредотачивают свои надежды. "Возможно, скоро произойдут большие события", - писал сын баронета. - "Я должен разобраться с людьми, с которыми считаются. Ты знаешь многих из них, и я полагаюсь на тебя".

Ланни вспомнил, что многие сотрудники американской делегации в Париже перешли на работу в Лигу наций в Женеве. Там же проживал доктор Геррон, с которым Ланни обменялся парой писем. Было бы интересно поговорить с ним через два года. "Мари", - сказал он, под влиянием момента, - "ты не хотела бы поехать в Швейцарию?"

Идея захватила ее дух. Она пропустила конференцию в Сан-Ремо, потому что не смела рисковать скандалом. Но теперь, как признанная amie Ланни, она могла путешествовать с ним и быть принятой должным образом. "Мы могли бы поехать туда через пару дней", - сказал он, - "и провести там неделю или около того, и вовремя добраться до твоего дома и встретить мальчиков. Я уверен, что тебе будет интересно познакомиться с Риком.

- О, Ланни, я с удовольствием!

- Хорошо, собирай вещи!

Вот как всегда бывает с представителями праздного класса. По любому капризу можно бросить всё, работу, занятия, и куда-нибудь мчаться. Не нужно беспокоиться о деньгах, кучу дорожных чеков можно обналичить в любом месте. Не нужно думать об автомобиле, его все это время содержат в порядке. Просто "запрыгивай" и "дави на газ". Эти дежурные американские фразы стали использоваться по всей Европе, в основном потому, что американские фильмы сделали эту страну популярной. Во Франции занимались le sport, затевали le flirt, обменивались le handshake (рукопожатием), пили le coqtail, танцевали le jazz и стремились быть и были tres snob.

Теперь Ланни телеграфировал Рику, рассказал Бьюти и Курту о своих планах и заехал к мадам Целль и сообщил ей, что уезжают. Затем, выполнив свой последний долг, они снова устремились в широкую долину Роны. Но на этот раз они не свернули на запад. Они последовали вверх по течению реки через холмы, петляя, но неуклонно поднимаясь в страну, где росли высокие сосны, а в июне воздух был свежим и холодным. Река сужалась и становилась все более быстрой, пока они не оказались среди высоких гор со снежными вершинами, белевшими на расстоянии. Перед ними была большая плотина, над которой река стекала потоками с зеленой пеной. И когда их машина оказалась на уровне этой плотины, им открылось длинное голубое озеро, на противоположной стороне которого возвышался могучий пик Монблана, а вдоль обоих берегов стояли высокие дома сверкающего белого города часовщиков, менял и туристов.

Широкий проспект вдоль берега озера был усеян отелями с зелеными ставнями, террасными лужайками в тени конских каштанов и кафе со стеклянными стенами и крышами. Летом кафе выходили на тротуары, а в концертных залах было много гостей. По голубому озеру плавали лебеди, утки и чайки. А двухпалубные пароходы, выкрашенные в белый и золотой цвета, и крошечные парусники с красными треугольными парусами скользили по искрящейся солнцем воде. Но не верьте никакому альпийскому озеру, потому что внезапный сильный ветер, здесь называемый биз, прыгает с гор и сбивает всё. Все меломаны знают об этом из увертюры к William Tell!

Женева - старый город, который немного поблек. Город протестантский, все еще протестующий против того же, что и четыре века назад. В городе было много памятников Жану Кальвину, и Ланни мог бы стоять и разглядывать их, понимая, откуда пришла религия его сурового старого деда. Там было очень много церквей, и в большинстве из них Ланни мог бы послушать пастора, похожего на преподобного мистера Сэддлбека из Первой Конгрегационалистской Церкви в Ньюкасле, Коннектикут. Но Ланни этого делать не стал. Он узнал о городе от американских журналистов, которые были аккредитованы здесь. Они называли этот город узким и затхлым местом, управляемым бизнесменами и банкирами, которые исповедовали благочестивую ортодоксальность, но допускали старорежимную коррупцию на благо туристов. Женева косо смотрела на Лигу, полагая, что она привела в город нежелательных персонажей, в том числе американских журналистов, которые распространяли по проводам неортодоксальные идеи и раздували свои счета расходов на благо boites de nuit (ночных заведений).

Эрик Вивиан Помрой-Нилсон здесь уже работал и приветствовал их с чувством собственного достоинства. Мари так много слышала о нем, и вот он здесь, высокий парень с тонкими чертами лица, и волнистыми темными волосами, которые сопротивлялись попыткам их пригладить. Мари он сразу понравился, потому что она почувствовала гордый дух, борющийся с физическим недугом. Она хотела помочь ему, но Ланни сказал ей ничего не делать, просто поговорить о работе, в которую все начинающие журналисты были глубоко погружены. Рик встретил пару коллег, которые были в Спа, поэтому он уже был в курсе дел. Он был впечатлен тем, что он здесь нашел. Лига, казалось, действительно ожила, но пресса уделяла ей слишком мало внимания.

Рик поселился в скромном отеле, и Ланни и Мари решили разделить его компанию. Отель предоставил им смежные номера и не задавал вопросов, несмотря на статуи очень суровых кальвинистов по всему городу. Первое, что сделал Ланни, - это расспросил молодого человека, когда-то работавшего в американской делегации в Париже, а теперь ставшим второстепенным чиновником Лиги. Друзья Ланни были резко настроены против этого парня Армстронга, считая, что он продал свои убеждения за тёплое место. Но тот мягко воспринял это обвинение, сказав, что эту работу всё равно кто-то будет делать, а она была ему интересна.

У Сидни Армстронга были светлые, как песок, волосы и круглое приветливое лицо в очках в роговой оправе. Он выглядел как хороший секретарь "Ассоциации христианской молодежи", и делал много такого рода работы, имея дело с международными проблемами благополучия детей. Он пришел на ужин и был рад рассказать о происходящем и встретиться с английским журналистом, который написал статью о результатах конференций в Сан-Ремо и Спа. Между должностными лицами этой юной Лиги Наций и теми более важными лицами, которые присутствовали на конференциях премьер-министров союзников и Высшего экономического совета, происходило тихое перетягивание каната. Люди Лиги думали, что они должны заменить эти два органа, и намеревались, в конечном счете, это сделать.

Версальский договор поставил перед Лигой ряд различных проблем, Саарский округ, Данциг и все "мандаты" - новое название метода управления первобытными народами на земле, который, как надеялись, не будет таким плохим, как старый колониальный метод миссионеров с Библиями и торговцев ромом и сифилисом. Высший совет союзников определил другие проблемы, в которых союзники не имели подавляющего интереса и которые были признаны трудными и опасными. Литва и Армения должны были быть защищены. Голод должен быть утолён, беженцы должны быть накормлены, и все пленные в России, Турции и других странах должны быть репатриированы. Также стояли вопросы здоровья и транзита, интеллектуальных отношений и благополучия детей, а также торговли наркотиками и женщинами.

Ланни поднял тему Верхней Силезии, и Армстронг сказал, что эта тема иллюстрирует ошибки, допущенной союзными державами в попытке решить проблемы, которые должны принадлежать Лиге. Люди поверили бы в незаинтересованность всемирного органа, но кто мог бы поверить в незаинтересованность Франции в отношении Польши? В этой стране было плохое, реакционное правительство, с которым трудно справиться. Они захватили Вильну у Литвы. Ещё один вопрос, который Лига пыталась решить. В Силезии поляки требовали все более богатые районы. И это была сложная ситуация, потому что, каким бы ни было разделение, всё равно слишком много немцев оказывалось у поляков и поляков у немцев. А также были ещё экономические интересы. Где бы ни проводили границу, разбивались отрасли и разорялось множество людей. Жаль, что их нельзя было переставить через границы, как шахматные фигуры. Всех немцев в Германию и всех поляков в Польшу!

"Как вы думаете, каким будет результат?" - спросил Ланни.

- Если союзников удастся убедить передать этот вопрос нам, мы назначим комиссию, и она выработает наилучшее решение, какое только может. У нас, конечно, нет средств для принудительного выполнения решений. Но великие державы могут поддержать нас.

"Тогда", - спросил Рик, - "можно сказать, что Лига будет работать только до тех пор, пока она служит целям Британии и Франции?"

Молодой чиновник не ответил бы на этот прямой вопрос. - "Мы просто попытаемся показать, что мы можем сделать, и народы поддержат нас, если мы сделаем это достойно".

III

Этот серьезный и трудолюбивый парень познакомил их с такими же людьми, и вскоре они жили, так сказать, en famille с Лигой Наций. Странная колония дипломатов и секретарей, собранных из множества стран, поселилась в этом древнем городе с его окостеневшей буржуазией, занимающейся зарабатыванием денег и спасением своих собственных душ, методом неуклонного соответствия религиозным доктринам. Лига приобрела одну из самых больших женевских гостиниц Националь вместе с окружающими её газонами и конскими каштанами и статуей негритянской девушки. Из гостиницы были убраны кровати и туалетные столики, а её комнаты заполнили шкафами для хранения документов. пишущими машинками и копировальными аппаратами. Чиновники и секретари обедали в городских ресторанах и прогуливались по аллеям, затененным платанами, но их редко приглашали в дома горожан. Армстронг сказал: "Из того, что я слышал, мы не сильно скучаем".

0x01 graphic

Главной нянькой этого гадкого утенка был шотландский джентльмен по имени сэр Эрик Драммонд, мечта карикатуристов, желающих изобразить британского бюрократа. Высокий, худой, со светлыми волосами, длинной шеей и выдающимся адамовым яблоком. Он носил, конечно, короткий черный пиджак, цепочку для часов и брюки в темную полоску, а также черный зонтик, аккуратно скрученный. Вначале у него было ужасное время, потому что никто ему денег не посылал. Но он терпеливо шел вперед, выбирая с необычайной проницательностью именно тех людей, которые могли бы управлять тем, что может когда-нибудь стать величайшим предприятием в истории человечества.

Невозможно не сочувствовать таким усилиям и не уважать людей, которые их совершали. Ланни думал о том жалком инвалиде, теперь частном лице в Вашингтоне, по чьей задумке возникла эта Лига. Ланни видел его фотографию, когда он ехал на инаугурационную церемонию со своим безликим и упитанным преемником. Лицо Вильсона было вытянуто и измождено, маска человека, страдающего не от собственного мученичества, а от надежд и мечтаний. Здесь, в Женеве, он посадил маленький желудь, который стал сильным ростком. Будет ли это жить, чтобы быть могучим дубом? Если это произойдет, имя Вудро Вильсона будет жить, а имена его соперников будут похоронены в энциклопедиях.

Таковы были вопросы, которые Ланни и его друзья обсуждали в промежутках между деловыми свиданиями и собиранием материалов. Ланни помнил, какое горькое презрение испытывали его отец и его дядя к Лиге Наций. Робби Бэдд и Джесс Блэклесс были едины в своей уверенности в том, что Лига должна развалиться, и что борьба за рынки и сырье, коммерческое соперничество великих государств приведет к ее краху. Джесс ненавидел эту слепую жадность и людей, которые ее воплощали. Робби, сам принадлежавший к их числу, считал это основным законом природы, на котором зиждилась жизнь. Возможно, ни один из них не был полностью прав. Но могла ли жадность людей постепенно быть утолена и подчиняться верховенству закона? И могла ли свобода постепенно расширяться от прецедента к прецеденту?²¹

Ланни читал историю своей страны, выбранную из нескольких книг в библиотеке Эли Бэдда. Он свежо помнил свободную Конфедерацию, которую создали тринадцать колоний, когда они боролись за свою свободу. Это служило временной цели, удерживая их вместе, пока общественное мнение не успело сформироваться в пользу прочного союза. Может быть, здесь происходит что-то подобное? Пусть народы оправятся от своего военного психоза и поймут, насколько лучше было бы рассуждать вместе, чем сражаться, насколько проще производить товары с помощью современного оборудования, чем брать товары друг у друга силой. Тогда можно увидеть настоящую Федерацию Мира, какую воспели Теннисон и другие поэты.

Ланни позвонил Джорджу Д. Геррону и был приглашен привести своих друзей на чай. Социалистический изгнанник жил в прекрасной вилле под названием Le Retour (Возвращение), но он был одним из самых несчастных и больных людей. Его лицо было белым, как мрамор, а черная борода и усы поседели. Он редко проводил час без боли, но больше всего его беспокоила агония цивилизации. Геррон буквально умирал от горя из-за трагедии человечества, свидетелем которой он стал в Париже. Он вылил свою боль в книгу под названием Поражение в победе, которая вскоре должна была появиться в английском издательстве. Эту книгу было невозможно опубликовать на его родине, там все были сыты по горло Европой на веки веков, аминь.

Геррон был добрым и приветливым хозяином. Он питал своего рода отцовскую привязанность к Ланни, несомненно, все еще думая о нем как о возможном новообращенном. Поскольку он жил в Женеве с начала войны, он был кладезем информации о городе и его жизни. Он читал лучшую в мире литературу на пяти-шести языках, и поэтому в своих беседах он проявлял себя не только пророком, но и ученым.

Ланни рассказал, зачем пришел его английский друг, поэтому Геррон рассказал о Лиге. Это была Лига правительств, а не народов, и ни от одного из существующих правительств нельзя было ожидать ничего хорошего. Он сказал, что надежда мира теперь лежит на его молодёжи, задача которой заключается в создании нового духовного и интеллектуального меча для преодоления тех жадных сил, которые правят нашим обществом. Пока он говорил это, пророк-социалист посмотрел в глаза двум представителям этой молодежи и, казалось, спрашивал: "Как вы готовы к выполнению своей задачи?"

Ланни упомянул проблему Верхней Силезии и то, как эта проблема озаботила его из-за его немецкого друга. И Геррон стал рассказывать о своих контактах с немцами на протяжении всей войны. Было известно, что он имел связь с президентом Вильсоном и отправлял ему доклады через Государственный департамент. Поэтому немцы предполагали, что он уполномочен вести с ними переговоры. Но это было не так. Сначала социалисты и пацифисты, а затем, когда ситуация в Германии ухудшилась, представители правительства хлынули в Le Retour непрерывным потоком.

"Эта публика представляла", - сказал Геррон, - "настоящую клинику для наблюдения за немецким умственным здоровьем. Я пришел к выводу, что там есть что-то неправильное по своей сути. Немец на своей нынешней стадии развития не может мыслить беспристрастно и поэтому морально. Его психика, если брать немцев в целом, как будто остановилась на какой-то дочеловеческой ступени. Немец обычно полагает, что все, что служит его цели как представителя или гражданина государства, мистически и научно оправдано. Каким предосудительным средством не было для достижения этой цели, оно допустимо".

"Вы думаете, что это сознательное кредо каждого немца?" - Это был вопрос Рика.

- Я полагаю, что подоплекой всех его побуждений является его психика, проявляемая будь то сознательно или бессознательно. Голая сила, если она помогает достичь цели, для него становится его высшим благом. Вы понимаете, что я говорю о том потоке посетителей, продолжавшемся в течение трех или четырех лет. Каждое обсуждение, независимо от интеллектуальной репутации каждого их них или его высокого или низкого официального положения, начиналось с того, что, мол, Германия была неправильно понята и обижена, что она даже безвинная жертва. Если когда-либо было какое-то неохотное признание, что Германия возможно ошибалась, то это было из-за обмана завистливых соседей в отношении этого слишком по-детски доверчивого народа. И всегда следует избегать осуждать Германию за её ответственность. Как, например, выдающийся немецкий деятель с высоким интеллектом - немец, которым я долго и искренне восхищался, - постоянно стремился показать мне, что война должна быть прекращена, чтобы спасти Германию от унижения признания своей вины. Для него на первом плане в поисках путей к лучшему будущему для своей родины было сохранение национальной гордости Германии, а не открытие правды ее народу. Этот неплохой человек отлично понимал историческую ненормальность своего народа, признавая ее достаточно откровенно в наших дискуссиях, и в то же время он был настолько немцем, что не мог придумать никакого мира, кроме того, который спасет Германию от самообвинения.

Все время, пока Ланни Бэдд слушал этого измученного болью человека, у него в глубине души возникал вопрос, который его отец задал после встречи с ним на обеде в отеле Крийон: "Ради бога, кто этот псих?" Теперь Ланни попытался составить собственное мнение. - "Что такое 'псих'? И почему это он?" Конечно, Геррон обладал массой информации, которую он привёл в определенную систему. Он был абсолютистом. Он сформировал определенные стандарты справедливости и правдивости, которые он получил от пророков и святых прошлого, особенно Иисуса, и попытался применить эти стандарты в мире, где правят сила и хитрость. Возможно, эти стандарты не относились к этому миру и никогда не могли быть применены. Робби заявил, что они и не могут. И, возможно, это был способ прожить. Но Геррон отказывался сдаваться. Он говорил, как сказал Иисус: "Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный²²". Никто не обращал внимания на этого современного пророка, не больше, чем на старого. Очевидно, что у нового и старого пророков не было способа ладить и быть счастливыми в этом мире.

Ничего не было сделано или должно было быть сделано в соответствии со стандартами праведности этого пророка. Он сам сказал это словами, в которых было кольцо Исаии и Иеремии. Когда он узнал, что Ланни и Рик посетили конференцию в Сан-Ремо, он прочитал отрывок своей книги о происходящем там: "В своей азартной игре Верховный совет держав Антанты бросает Армению курдским псам и готовится пожертвовать судьбой трех континентов ради захвата новых источников нефти. Поляки, вымирающие от голода и тифа, рискуя полной гибелью своей страны, маршируют под музыку этих шантажистов и наносят Советской России удар в спину, в то время как английский премьер-министр ведет с этой же самой Россией переговоры о торговом соглашении".

Страшно слышать такие слова и не иметь возможности им противоречить! Каким жалким казался труд серьезных и терпеливых функционеров, наложить здесь кусочек гипса и повязку на теле страдающего мира, когда слушаешь роковое заявление Геррона в отношении четырех договоров, положивших конец мировой войне: "Это не мир, а скорее безжалостная подготовка к созданию военного и хищного правительства мира. Эти четыре договора беременны войнами, более разрушительными, как физически, так и духовно, чем история знала до сих пор, и результатом этих новых войн будут адские муки для всего человеческого рода на целое поколение, если не на столетие".

Трое друзей покинули эту беседу в задумчивом настроении и обсудили вопросы, поднятые Герроном. Рик, с его практическим английским здравым смыслом, сказал, что было достаточно легко осудить то, что сделала Мирная конференция, но это ни к чему не привело. Необходимо попытаться понять, что нужно делать дальше и какие силы можно использовать. Мари с ее логическим французским умом обнаружила несоответствия в пылких речах пророка. Никто никогда не представлял более ясного обвинения в тех немецких качествах, которые делали этот народ угрозой для мира в Европе. Сам Геррон призывал к военному поражению германизма. Но он упустил из виду тот факт, что для достижения такого поражения необходимо вызвать гнев и решимость в других народах, и эти чувства просто не могут быть отключены с помощью крана в день подписания перемирия.

"В течение пятидесяти лет", - сказала Мари, - "у нас, французов, был страх перед немецким вторжением, и кто собирается избавить нас от этого? Как мы будем защищены? Доктор Геррон хочет, чтобы мы простили, и пусть все будет так, как будто не было никакой войны. Но как мы можем быть уверены, что это будет работать? Предположим, немцы воспримут это как признак слабости? Предположим, они сочтут это доверчивостью? Есть вещи, за которые они пошли на войну, и которые они все еще хотят иметь. Предположим, они заберут их?" Действительно, сложные вопросы, на которые нельзя ответить ни в этот день, ни в туманном будущем! Ланни отвез Рика на другое свидание, и двое влюбленных пошли гулять по берегу озера. Они видели на другой стороне темной воды вершину Монблана, цвет которой менялся от белоснежного до бледно-розового, а затем до фиолетового. Они продолжали говорить о Джордже Д. Герроне, и когда Ланни выразил ему сочувствие, его подруга спросила с некоторой тревогой: "Ты позволишь втянуть себя в такого рода экстремизм?"

Он улыбнулся и успокоил ее. - "Довольно скоро я встречу ещё кого-нибудь, кто будет утверждать обратное, и я пойму, что согласен с ним хотя бы частично. Я полагаю, что для того, чтобы быть человеком действия, нужно уметь видеть только одну сторону, и быть абсолютно уверенным, что это вся правда".

Внутри себя Ланни был удивлен, увидев, как его amie охраняет его, не давая ему попасть в беду, как это делала Бьюти с Куртом. Все ли женщины всегда стараются сохранить своих мужчин для себя? Его мысли вернулись к историям, которые он прочитал. Сколько женатых героев он мог вспомнить?

VII

Настал день их отъезда. Рик сказал, что у него есть материал более чем для одной статьи, поэтому они посадили его в вечерний поезд, а затем при свете большой золотой луны отправились вдоль реки Роны. Они провели ночь в Бурге, и на следующий вечер почти без остановок добрались до Шато де Брюин. Там Ланни возобновил ту приятную жизнь, которую уже вкусил. Мальчики вернулись на следующий день, и были рады узнать, что у них будет приятный компаньон, дружелюбный молодой человек. Этот молодой человек представит им музыку более живой, научит их различным видам танцев и расскажет им занимательные истории о Германии, Англии и Греции, а также о семье пуританских производителей оружия, которые помогли la belle France выиграть войну.

Ланни все еще убеждал Мари рассказать мальчикам правду об их отношениях или позволить ему сделать это. Но Дени был шокирован этим предложением, и он имел право сказать нет. Мальчики должны быть хорошими католиками. То есть их нужно было научить смотреть на секс как на нечто постыдное и нечистое. Но также секс был чем-то неотразимо захватывающим - природа позаботится об этом - и поэтому они узнают об этом в тайне. Рано или поздно, по слухам, исходящим от слуг или от других мальчиков, они узнают о Ланни и их матери и будут вынуждены выбирать между тем, что им думать о своей матери или о религии, которой их учили. Тогда Мари пришлось бы бороться за себя. Но она не могла сделать это сейчас, и Ланни не мог убедить её, не вызвав трещины в лютне, которая производила для него такую приятную музыку. Внешне они жили самой правильной жизнью. Они установили правило, что никогда не будут касаться руками друг друга, за исключением случаев, когда они находятся в своих комнатах с закрытыми дверями. Повсюду Ланни был другом семьи, и когда приходили посетители, он встречал их, если хотел, или оставался в углу сада и читал свои книги. Он приобрел пачку нот и играл часами, а Мари не уставала его слушать. Они бывали в Париже на художественных выставках, в театрах и опере, и иногда к ним присоединялся Дени. Он был ненавязчив, и они делали все возможное, чтобы он не почувствовал, что он de trop (лишний).

Робби Бэдд снова отправился в Лондон, и Ланни предложил нанести ему визит, но Робби сообщил, что через пару дней он будет в Париже. Ланни был рад, потому что, конечно, он хотел, чтобы его отец познакомился с его amie. Amie с нетерпением ждала этого события. Её любопытство и трепет были примерно одинаково сбалансированы. Дени, самый совершенный из джентльменов, сказал, что он слышал о мсьё Бэдде, очень солидном бизнесмене, и не хотел бы ничего лучше, чем пригласить его в качестве гостя на выходные в шато.

"Черт побери", - воскликнул Робби, когда услышал это предложение, - "это для меня что-то новое!" Но он был игрой. Если бы турки пригласили бы его есть пальцами вареную баранину и рис, он бы так и делал. Ланни жил во Франции, и если он нашел француженку, которая радовала его, то с его отцом все было бы хорошо. Ведь он дал своему сыну неортодоксальное начало и вряд ли мог обвинить его в том, что он следовал по его стопам.

Ланни вошел и встретил утренний поезд и возил своего родителя, пока тот занимался своими делами, а затем в прохладе вечера отвез его в замок. Робби заранее все тщательно объяснил ему, и, если он почувствует хоть немного раздражения, то, конечно, этого не покажет. Он сразу увидел, что Ланни нашел очаровательную женщину, и ему не пришлось долго разговаривать с ней, чтобы увидеть, что у нее есть культура и характер. "Я не против иметь такую женщину!" - сказал он, считая это комплиментом. Что касается Дени, то он принадлежал к тем людям, которые нравились Робби. Разумный человек, который сделал себя в этом мире, и знал, что в нём происходит, и мог об этом обмениваться идеями. Короче говоря, приятная семья и восхитительно оригинальный способ для молодых провести летние каникулы.

"Но ничего не говори об этом в Ньюкасле", - посоветовал Ланни. Отец ответил: "Бог Всемогущий!"

VIII

Прислушиваясь к разговору двух деловых людей, Ланни получил представление о реалиях французской политики. Дени был "Националистом", а это означало, что он думал, что французское правительство должно заботиться об интересах Франции, и особенно о французских бизнесменах, людей, которые будут трудоустраивать французских рабочих. Это была идея Республиканской партии Робби в отношении Соединенных Штатов, так что эти двое прекрасно понимали друг друга. Когда Дени осудил нынешнего французского премьера, это было похоже, как Робби высказывал свое мнение о некоем ученом в области политики, который покинул Белый дом пять месяцев назад.

Премьер-министром Франции был человек по имени Аристид Бриан, и он был, как говорят французы, "сыном народа". Его отец владел гостиницей в той сельской местности Луары, где Ланни и Мари провели свой медовый месяц. Возможно, они останавливались в той самой гостинице. Как и большинство французских политиков, Бриан начинал как крайний социалист, но, получив власть, он парализовал забастовку железнодорожников, призвав их всех на военную службу. Однако этого было недостаточно, чтобы заставить Дени де Брюина доверять ему, потому что Бриана называли "человеком мира", что означало, по сути, что он был еще одним французом, поддавшимся уговорам Дэвида Ллойд Джорджа, этого мастера искусств политического соблазнения.

Дени объяснил ситуацию. Британия имела свою обширную заморскую империю и свою мировую торговлю. Она скоро снова станет богатой, и это было то, о чем она думала. Но самые продуктивные провинции Франции лежат в руинах. Её люди без работы. А её наследный враг отказываются сдавать оружие, говоря, по сути: "Приди и отбери!" Отказ от выполнения закона о репарациях, умышленное уничтожение своей финансовой системы с целью разорения ее конкурента и повторение того предложения, которое приводило французских бизнесменов в бешенство - платить товарами. В то время как французские рабочие останутся без дела, а французские бизнесмены не получат никакой прибыли!

Раз за разом Францию приглашали на конференции, где "валлийский чародей" применял свои ораторские обольщения. Он вставал на сторону немцев и убеждал французов отказаться от того и отказаться от этого. Позволить величайшему грабителю истории уйти невредимым, а большую часть его добычи можно использовать для его укрепления. "Honteux!(позор)" - воскликнул Дени де Брюин и ударил кулаком по подлокотнику кресла, перечисляя эти конференции бесчестия в Сан-Ремо, Хайте, Спа, Брюсселе, Париже, Лондоне. "Il faut en finir!(Надо положить этому конец)" - восклицал "Националист".

Пока Робби был там, в начале августа в Париже была созвана еще одна конференция, чрезвычайная, поскольку все они были чрезвычайными. Представьте себе, если можно, маленького херувима с львиной гривой, со всеми его сотрудниками в отеле Крийон, который кормит и поит сына хозяина гостиницы, рассматривает его как социального равного. При этом убеждает его, что это единственный способ решить вопрос Верхней Силезии это передать её в Лигу Наций! Играя на этих чувствах, вежливо называемых "гуманитарными", хотя Дени де Брюин считал их самыми дешевыми и самыми отвратительными инструментами демагога. Что говорить о "правах" Германии на эту территорию, которая, как знает каждый историк, была захвачена Фридрихом прусским, и которая теперь была абсолютно необходима для Польши и для Франции. Франция хотела иметь союзника на восточном фронте, чтобы контролировать беспощадных пруссаков. Но, конечно, Англия не хотела, чтобы Франция была сильной на континенте. И она настраивала Германию в качестве конкурента. Политика "баланса сил"!

Ланни слушал все это и думал о себе. Он не сказал своему хозяину, что у него есть близкий друг из Верхней Силезии, и насколько эти вопросы выглядят иначе с точки зрения этого друга. Ланни пришел к неохотному заключению, что политические убеждения его отца были обусловлены его деловыми интересами, и теперь он решил, что этот французский джентльмен был таким же. Но Ланни был там не для того, чтобы учить его. Его заботило только замечание, о котором сообщил ему его отец. Замечание, которое Дени сделал, как говорят французы, a propos de bottes, означающее без всякого повода:

"Вы знаете, мсьё Бэдд, настоящее положение отлично подходит для всех сторон. Когда женщина не удовлетворена, она может уйти, и я не хотел бы, чтобы мать моих детей попала в лапы какого-то авантюриста".

На что Робби сердечно ответил: "Мне также кажется, что настоящее положение устраивает все стороны, и я надеюсь, что оно может сохраниться.

Робби Бэдд прибыл в Париж из-за нефтяного предприятия, которое он затеял. Да, несмотря на тяжелые времена, а точнее из-за них. У кого-то еще были проблемы, в то время как Робби, дальновидный парень, имел деньги в нескольких банках, а не в тех, которые закрылись! Робби мало что рассказывал об этом. Он боялся, что очень влюбленный юноша может слишком свободно разговаривать с француженкой? Или он просто осознал, что его сыну не нравится запах нефти?

Зато он охотно рассказывал ему об Йоханнесе Робине. Этот парень загребает деньгу лучше любого голландца! Он переехал в Берлин, чтобы быть ближе к своим источникам информации, и только что поехал в Лондон, чтобы встретиться со своим партнером. Шесть месяцев назад он втянул Робби в спекуляцию немецкими марками. Он не брал никаких комиссий, это была чистая дружба или благодарность. "И я полагаю, что он гордится связями с нами", - добавил отец. - "Он хочет, чтобы ты играл дуэты с Ганси!"

- "Он, конечно, не должен платить нам за это", - ответил Ланни.

- Ну, я согласился продолжать с ним, и время от времени я получаю телеграмму, сообщающую мне, что у меня есть еще один депозит в нью-йоркском банке. У нас есть код, и он сообщает: 'Мафусаилу исполнится семьдесят в ноябре' Это означает, что через три месяца доллар будет равен семидесяти маркам. Видишь ли, он давно предсказал, что когда-нибудь один доллар будет стоить столько марок, сколько лет Мафусаилу! Ты смотришь котировки? "

- Смотрю время от времени, потому что я знаю, что тебе это интересно.

- Кажется, что у Робина действительно есть внутренние источники информации. До войны доллар стоил четыре марки, а сегодня он идёт за шестьдесят три. Он настаивает, что обратного хода нет.

- Я полагаю, что немцы ничего не могут сделать, кроме как продолжать печатать деньги.

"То, что они делают", - сказал Робби, - "это сокращение государственного долга. Легкий выход для социалистического правительства".

"У меня было письмо от мальчиков", - заметил Ланни. - "Они счастливы, что находятся в Берлине, это такой замечательный город, и у Ганси будут отличные учителя в консерватории".

- Если так пойдут дела, как говорит этот чёртов еврей, он завладеет половиной города.

"Боюсь, немцам это не понравится", - с сомнением заметил Ланни. - "Они называют таких людей Schieber".

- Что ж, если недвижимость выставлена на продажу, он, безусловно, имеет право купить ее. И, конечно, если станет слишком жарко, он может вернуться в Голландию.

Ланни рассказал о своем визите в Женеву и о том, что он там узнал. Робби сказал, что у него нет разногласий с Лигой, где Европа пытается решить свои собственные проблемы. Он не думает, что это продлится долго, потому что, как только возникнет какая-то серьезная проблема, державы из-за неё начнут драться. Они никогда не откажутся от своего права на это. Робби делал всё возможное, чтобы США не ввязывались в это дело. И из-за этого он пребывал в крайнем недовольстве, потому что новый президент, на которого он возлагал такие большие надежды, уже сдался любителям совать нос в чужие дела и пацифистам. Он только что решил созвать в Вашингтоне в следующий день перемирия международную конференцию по ограничению военно-морских сил.

Для главного импортёра продукции фирмы Бэдд, который так щедро вложил средства в предвыборную кампанию, это было предательством. Робби Бэдд был слишком тактичным человеком, чтобы говорить кому-либо, даже своему сыну: "Это на долгие годы лишит меня прибыли". Нет, вместо этого он сказал: "Это лишит Америку шансов получить адекватную военную промышленность. Британия и Франция обведут нас вокруг пальца, они заключат между собой соглашение, чтобы сделать нас слабыми именно там, где мы должны быть особенно сильны. Мы будем свято блюсти свои обязательства, а потом, когда уже будет поздно, убедимся, что они от своих обязательств увиливают".

"Как ты думаешь, что заставило Гардинга сделать это?" - спросил сын.

- Это предложение пришло из Лондона. Оно пользуется популярностью, потому что так много людей устали от войны, и эти люди настаивают, чтобы что-то сделали в этом направлении. Это происходит в самых неожиданных местах. Преподобный Седлбэк выступил с почти пацифистской проповедью. Я не слышал её, но все об этом говорят.

- Для деда это должно быть настоящим ударом!

- Мы пережили так много землетрясений, что больше не замечаем ударов. Ты не представляешь, как обстоят дела дома. Этот кошмар в России сводит наших агитаторов с ума. В Нью-Йорке слышно, как они кричат на каждом углу.

- А в Ньюкасле?

- Мы не позволяем им зайти так далеко, но они работают подпольно, сотни из них. Отец говорит, что когда-нибудь у нас может быть забастовка, но это вряд ли, когда работы так мало.

Ланни не рассказал, как он сам общался с такими врагами общественного благосостояния. Он задался вопросом, а не заметил ли Йоханнес Робин интерес своих сыновей к красным идеям и, возможно, упомянул Робби, как мальчики встретили Красного брата Бьюти? Видимо, он этого не сделал, и Ланни не поднял эту тему, потому что он точно знал, что скажет его отец. А когда слышишь одни и те же слова определенное количество раз, то теряешь к ним интерес, особенно если это касается запретов делать то, что тебе могло захотеться сделать!

Отбросив щекотливую тему политики, Ланни спросил, что нового случилось в этой большой и эксцентричной семье дома. Старые уходят, а новые приходят, но не так быстро, как в старые времена. Старший брат Робби, Лоуфорд, продолжает придираться и ссориться с Робби, когда это возможно. Дедушка Сэмюэл чувствует свой возраст, но все же настроен на управление бизнесом и семьей. Эстер, мачеха Ланни, помогает собирать средства для нуждающихся, которых теперь ей больше не нужно искать в Европе, их было в изобилии прямо в Ньюкасле. Робби дал ей большое пособие на бывших работников Оружейных заводов Бэдд и их семей. "Знаешь, - объяснил он, - "люди говорят, что когда даешь кусок бродяге, он помечает твои ворота, чтобы другие бродяги знали, что ты - простак. Это примерно так же, как с нашими бывшими работниками, они пишут своим родственникам, и вся банда приезжает в город автостопом!"

Ланни спросил о детях. Два мальчика были здоровы и собирались стать крепкими парнями. Бесс, которой сейчас тринадцать лет, была настоящим сгустком энергии и поручила отцу отругать Ланни, потому что он пишет ей недостаточно часто. "Я должен послать ей подарок", - сказал сводный брат, и Робби ответил: "Отправь что-нибудь всем".

Трудно было придумать, что подарить людям, чьи пожелания всегда так тщательно выполняются. Ланни спросил: "Как ты думаешь, им может понравиться картина?" Он бы предложил картины Марселя, но понимал, что Эстер может смутить авторство отчима ее пасынка. Это звучит странно и наводит на мысль о двойной непристойности. - "Я погляжу в магазинах и посмотрю, смогу ли я найти что-нибудь французское, которое будет отличаться от того, к чему они привыкли".

"Ничего сексуального", - предупредил Робби.

- О, конечно, нет. Я имею в виду что-то веселое, что-то с небольшим чувством юмора.

XII

После того, как он привез своего отца в Париж на встречу с нефтяными магнатами, Ланни отправился на прогулку по бульвару Монпарнас. Можно подумать, что каждый человек во Франции стремится стать художником. Там были не просто бесчисленные торговцы произведениями искусства, но на окнах маленьких магазинов, таких как бакалейные лавки, весели для продажи картины. Ланни умел быстро смотреть по сторонам и любил ходить пешком. Поэтому тем утром он успел просмотреть тысячу картин, прежде чем нашел то, что хотел. Это были несколько очень живых маленьких акварелей парижских уличных сцен, полных характерных образов.

Прожив во Франции большую часть своей жизни, он знал, как покупать вещи. Он знал, что существует одна цена для француза, чуть выше для испанца, и еще выше для немца, и тройная или четырехкратная цена для того, в ком проглядываются слабые признаки американизма. Это была игра, и существовал правильный способ играть в нее. Сначала надо оценить другие вещи и сказать, что все цены слишком высоки. Потом лишь случайно взглянуть на то, что действительно хочешь, и равнодушно спросить его цену, а затем начать смеяться, отметив, что половина той цены будет правильной. Как правило, ваше предложение будет принято до того, как вы дойдете до двери.

Ланни предложил сто франков за четыре акварели с правом сделать свой выбор. Он выбрал маленького веселого Пьеро для Бесс и двух уличных беспризорников для мальчиков. А для мачехи - крепкую рыночную торговку, стоящую у своей маленькой тележки, полной фруктов, подбоченясь, и с выражением, которое говорило, как она будет ругаться, если кто-то попытается тронуть одну из ее драгоценных груш, чтобы посмотреть, зрела ли она. Акварели были работой неизвестного художника, и когда делаешь такую покупку, то получаешь возможность выиграть в лотерею. Существует вероятность того, что ваши правнуки могут обнаружить их в каком-то пыльном сундуке, распознать знаменитую подпись и продать их коллекционеру по несколько тысяч долларов за штуку.

Для семьи Бэдд акварели были бы дружеским напоминанием о том, кто был опасным и беспокойным гостем, но был романтичен, пока жил за границей. Робби пообещал поместить их в рамы и не забыть, кому они предназначаются. Затем он предложил Ланни совершить еще одну прогулку, на этот раз по рю де ля Пэ, посмотреть в окна ювелирных магазинов и найти подарок для своей amie. Но Ланни подумал и сказал нет, он не думал, что Мари захочет этого. Он делал ее счастливой день ото дня, и этого было достаточно.

Робби подумал и сказал: "Может ты и прав. Если начнешь делать подарки, то не сможешь понять, где это остановится". Осторожный бизнесмен добавил: "Лучше не говори Бьюти, что я зарабатываю столько денег. Для нее хороши трудные времена!"

_____________

КНИГА ТРЕТЬЯ.

Ступени истории²³

_____________

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Горе побеждённым²⁴

ДОЛГОЕ время жизни Ланни было суждено руководствоваться календарем французской школы-интерната для мальчиков. Когда школа закрывалась, он приезжал в департамент Сена и Уаза, а когда она снова открывалась, он мог свободно ехать на южное побережье Франции или в любые другие части мира, которые нравились ему и его amie. В сентябре влюбленные вернулись в Бьенвеню, и Ланни принялся за работу, которую он обсуждал со своим отцом. Возведение в поместье еще одной виллы. На Ривьере становилось тесно, и в "сезон" было сложно найти что-нибудь для аренды. Ланни надеялся пригласить Рика и Нину на предстоящую зиму, и, во всяком случае, казалось разумным иметь дом для гостей. Робби, который верил в недвижимость, был рад инвестировать в неё деньги, которые он получал от Йоханнеса Робина. Он посоветовал поставить дом в одном углу поместья, чтобы его можно было продать отдельно, если они захотят.

Ланни всё обсудил со своей матерью и нанял подрядчика. Конечно, он написал об этом Рику и сказал, что чувства семьи могут пострадать, если он и Нина не соберутся приехать на новоселье зимой.

В разгар этих действий должен был появиться их старый друг, бывшая баронесса де ля Туретт, которая потеряла свой титул в результате американского развода, а теперь была просто Софи Тиммонс из Цинциннати, штат Огайо. И если кому это не понравится, тот может идти лесом, так сказала дочь производителя скобяных изделий. Софи покончила как с аристократией, так и с мужчинами, заявила она. Она хотела бы, чтобы большевики уничтожили всех первых, в то время как ученые сделали бы лишними последних с помощью искусственного партеногенеза²⁵. Бьюти никогда не слышала этого труднопроизносимого слова, но когда Софи объяснила его смысл, Бьюти от всей души его одобрила. Мужчины были в основном ненадежными, а когда у вас в доме все время их было двое, они становились просто невыносимы. Сказав это, Бьюти начала обдумывать всех подходящих мужчин, которых она знала, чтобы решить, какой из них лучше подойдёт для Софи Тиммонс.

Конечно, отставная баронесса слышала о странных внебрачных махинациях этой семейки и умирала от любопытства. Ланни был ее любимчиком с детства, а Мари она знала в обществе. Всё это казалась ей самой странной шуткой, которую когда-либо играл Купидон, и это говорило о многом. Она никогда не встречала четвертого члена этой семьи и немного трепетала перед серьезным голубоглазым артиллерийским офицером, который, насколько Софи могла знать, мог сам выпустить снаряд, убивший её собственного ami, бедного Эдди Паттерсона. за рулем машины скорой помощи на фронте Марны в последние дни войны.

Софи обосновалась на своей вилле с горничной и парой слуг, сказав, что ей нужно восстановить своё здоровье после пребывания со своей семьей в Огайо. Ей нравилось играть в бридж, поэтому по вечерам она ездила в Бьенвеню, подбирая старого мсьё Рошамбо и его племянницу. Они будут играть, делая небольшие ставки, потому что пожилой бывший дипломат не мог позволить себе много проигрывать. Если эта пара была недоступна, они звонили Джерри Пендлтону и вызывали в помощь Мари. Ланни предпочитал читать, но считалось пренебрежением, если женщина занимала такую позу.

Бывший наставник Ланни был наготове для любого пикника, похода под парусом, плавания. Зимой он занимал должность в туристическом офисе, а теперь Ланни организовал для него надзор за строительными работами в качестве предлога для оказания ему помощи. У Джерри было двое детей дома, и его маленькая французская жена была полностью этим занята. Если бы у нее были социальные устремления, их можно было бы удовлетворить, пригласив ее на вечеринку на газоне или на что-нибудь не слишком интимное. Женщины были товаром, не пользующимся спросом на рынке в послевоенной Франции, но желанных мужчин было мало, особенно в межсезонье в этой малоизвестной деревне Жуан-ле-Пен.

В ноябре Ланни исполнилось двадцать два, и его мать решила устроить ему праздник. Два с половиной года она пряталась как бы в пещере из-за Курта. Теперь под видом празднования Ланни она собиралась представить миру его "учителя музыки". Это будет теннисная вечеринка и ужин на свежем воздухе с музыкой и танцами вечером. Курт Мейснер будет играть, и он будет представлен под своим именем. Тем немногим друзьям, которые знали его как мсьё Далькроз, скажут, что это его второе имя, которое он использовал в профессиональных целях.

Одной из причин всего этого было желание Курта вернуться и навестить своих родственников во время наступающего Рождества. После перемирия прошло три года, и этого было достаточно для безопасности. Поскольку в Версальском договоре были решены все вопросы, Курт стал гражданином Польши, и эта страна была союзником Франции, и ему было бы легко вернуться. Это был способ избавиться от поддельного паспорта, по которому он путешествовал в качестве немецкого агента.

В Силезии дела уладились, потому что Лига Наций достигла компромисса, разделив промышленные районы между Германией и Польшей, но при условии, что в течение пятнадцати лет не должно быть никаких таможенных барьеров между этими частями. Совместная польско-германская комиссия прорабатывала детали, чтобы больше не было боевых действий. Бьюти волновалась, но она не могла отрицать правильности желания Курта увидеть своих родственников через столь долгое время, и она была достаточно мудрой, чтобы не дать ему почувствовать, что она надевает на него цепи. Ланни поедет с ним, чтобы держать его в тонусе, так он сказал с улыбкой. Прошло восемь лет с тех пор, как Ланни видел Замок Штубендорф. И что какие-то восемь лет в истории человечества!

Ланни упомянул о планируемой поездке в письме двум молодым Робинам, и тут же пришла телеграмма - о, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, они заплатили за три дополнительных слова, приезжайте в Берлин и оставайтесь с ними, и послушайте, как Ганси играет концерт Бруха! Курт и Ланни обсудили это. Старший брат Курта, армейский офицер, находился в Потсдаме и, и, возможно, не сможет убыть на Рождество. Большинство из них должны были дежурить все время, удерживая красных. Курт не планировал его видеть, потому что он не мог позволить себе дополнительное путешествие. Но Ланни сказал, что это ерунда, и он заплатит за всю поездку. Они заедут в Берлин до Рождества, и Курт увидится со своим братом. Он сказал, что он никогда не скажет ничего, что могло бы ранить чувства Робинов. Но он не заставит себя потворствовать действиям Schieber, войдя в его дом.

Ланни знал, что по этому поводу лучше не спорить. Он не сказал Курту, что Робби тоже Schieber, и что деньги на поездку будут получены из его нечестной прибыли! В месяц дня рождения Ланни Мафусаилу исполнилось двести. То есть, за один американский медный цент можно купить в Германии что угодно за две марки. И за это вас смиренно поблагодарят.

III

Ланни и Курт вышли из спального вагона на Потсдамском вокзале. Их встречал старший брат Курта, Эмиль, которого Ланни никогда раньше не видел. Элегантный высокий парень с рыжими усами с навощенными кончиками, с моноклем и в длинном сером военном плаще почти до лодыжек. Он щелкал каблуками, кланяясь от талии, оказывая все почести для друга Курта, который также был его работодателем. Так о нём говорили в семье. Длинное тонкое лицо этого прусского офицера, с которым не расслабишься, и его бледные стальные глаза заставили Ланни подумать об орле. Не то чтобы Ланни когда-либо видел глаза орла, но он представлял, какими они будут. У прусского орла были две головы, и Курт был другой головой этого орла.

Эмиль сделал все возможное, чтобы сохранить свою гордость, но Ланни заметил, что его плащ был сильно потёрт и выцвел, а внизу была видна предательская заплата, скрывавшая, возможно, пулевое отверстие. Правда заключалась в том, что Эмилю повезло, что он вообще имел работу, поскольку там было около миллиона офицеров всех рангов, которые были уволены по Версальскому договору. Все трое шли по платформе, и Ланни заметил много признаков бедности. Упитанное лицо было редкостью, и толпа выглядела так, как будто они получили свою одежду в магазинах подержанных вещей. Немцы всегда будут чисты, даже если им придется мыться с содой вместо мыла. Но у них не было никакого способа отремонтировать или покрасить свои дома или починить вещи, сломанные в гражданской войне. Повсюду были рваные нищие, женщины с измученными лицами и жалкими нарядами. Даже в Париже не было так много проституток. Тела самоубийц вылавливали каждый день в реке и каналах Берлина, и ни у одного из них не было нижнего белья. Ланни и Курту было стыдно быть так хорошо одетыми. Они радовались, что не позволили Бьюти нарядить их в свежую экипировку.

Там был военный автомобиль с шофером в форме, ожидающий брата Курта. Еще щелкнув каблуками и кланяясь, Ланни проводил их и взял такси до гнезда Робинов. Такси выглядело так, как будто оно пережило несколько войн. У него было рваное сиденье и пулевое отверстие в окне. Но жилой дом, в котором проживал Schieber, был самым элегантным. В нём даже имелся привратник в яркой цветной униформе, открывающий двери. Если иметь иностранные деньги, можно получить всё лучшее. Надо хранить их в банке и менять каждый день по мере необходимости, потому что они размножаются быстрее, чем кролики.

Ланни заметил в квартире Робинов стальную дверь с тяжелыми петлями и болтами. Её установили предыдущие арендаторы в период коммунистических восстаний. Странная, ненадежная жизнь в этом мире безудержной инфляции! Владелец фешенебельного многоквартирного дома только что вызвал своих жильцов и сообщил им, что он больше не в состоянии покупать уголь, и что им придется собраться вместе и выработать какой-то совместный способ согреться.

Никогда еще Ланни так не встречали, как эта еврейская семья. Когда распахнулась стальная дверь, все они закричали от восторга и стали собираться вокруг него. Фредди взял шляпу и сумки, а Ганси - пальто. Мама Робин, с которой Ланни познакомился впервые, была сердечной, активной маленькой женщиной, у которой в немецком чувствовался сильный идишский акцент. Доброта источалась из каждой ее клеточки, и она так хотела, чтобы ее гостю было комфортно, что она сделала это наоборот. Он привык к английской форме гостеприимства, которая считала само собой разумеющимся, что все в доме было твоим и позволяло тебе обходиться без комментариев. Но когда сели ужинать с мамой Робин, она настояла, чтобы Ланни ел это, наслаждался этим и имел больше всего другого. Она суетилась, пока Ганси мягко не сказал: "Мама, ты беспокоишь Ланни". Затем состоялась дискуссия о том, беспокоила ли она или нет, и Ланни должен был есть больше, чем хотел, чтобы не задеть чувства этой еврейской матери, в чьем гостеприимство отсутствовало чувства безопасности.

Но весь дискомфорт исчез, когда Ланни сел за пианино и Ганси взял свою скрипку. Тогда все замолчали, и таинственность вошла в обставленную с показным великолепием комнату. Пришла богиня в белой одежде с широкими бровями и звездной пылью в волосах. Пришла Радость, дочь Элизиума. Пришла жалость с затуманенными слезами глазами, и Горе с опущенной головой и темными одеждами. Жизнь преобразилась, и человеческие насекомые, раскачиваясь в первобытной слизи, неожиданно обнаружили себя провидцами видений, членами мистического братства, союзниками божества. Гений появился на земле, и его чудеса были достоянием всех верующих в храме Искусства.

Но никто не мог играть или слушать музыку все время в этом мире. Йоханнесу Робину пришлось уйти зарабатывать деньги для своей семьи и удовлетворять свои амбиции. Мать должна была выполнять свои домашние обязанности, а трое молодых людей должны были есть и спать, и увидеть что-то в этом великом городе Берлин. Это был первый визит Ланни. На земле лежал снег, и часть времени дули холодные ветры. Но наступил один солнечный день. Они наняли кучера с костлявым носом, осмотрели здание Рейхстага и проехали по Аллее Победы, которая знаменовала предыдущую войну до последней. Там стоял двойной ряд огромных тевтонских героев из белого мрамора. Нельзя было смеяться над ними, потому что это были опасные времена, и дрожащий старый кучер мог быть одним из гвардейцев Кайзера. Сейчас в Берлине был порядок, но уличные бои шли уже пару лет, и никто не мог сказать, когда они могут снова вспыхнуть. Хорошо одетые люди не осмеливались идти в рабочие районы, но их ругали, потому что рабочие получали больше обесцененных марок, чем люди, которые имели доходы. Голодные бедняки стояли в очередях за хлебом, а спекулянты танцевали и пили в ночных клубах.

Когда Ланни вернулся из поездки, он нашел "Маму", так она сказала её называть, в страшной растерянности, потому что раздался телефонный звонок из американского посольства, что, конечно, звучало для нее потрясающе. Ланни там никого не знал и не мог представить, что это может быть. Но он позвонил и был соединён с поверенным в делах. Посла пока не назначили. Оказалось, что это был однокурсник Робби Бэдда, и у него была телеграмма, в которой говорилось, что Ланни должен был навестить Робина.

Чиновник хотел показать ему город, и пригласил его пообедать в Kaiserliche Automobil Klub на следующий день. Ланни согласился, и машина посольства заехала за ним и привезла его в довольно роскошное здание с лакеями в розовых бриджах, белых шелковых чулках и перчатках. Ланни решил, что он снимается в фильме, за исключением того, что современный американский карьерист, его хозяин, здесь не подходил ни к одной роли. "Вы всегда так гордитесь своими гостями?" - спросил юноша, и поверенный сказал: "Они подарили нашим сотрудникам членские билеты. Сейчас мы самые важные люди в мире - у нас есть вся пшеница и свинина!"

Очевидно, у Германии все еще были оленина и рябчики, и слуги в бархате принесли им огромные порции. Ланни задавался вопросом, какие мысли будут в головах этих лакеев. Они могут быть юнкерами или социалистами, но в любом случае они не будут думать ничего хорошего об американских буржуа. Ланни рассказал старому другу своего отца новости о Робби и его бизнесе, а также о его семье в Коннектикуте. Они говорили о европейской ситуации с осторожностью, потому что, конечно, каждый официант может быть шпионом, а дипломатический чиновник не должен выдавать секреты и давать повод для обиды.

Поверенный в делах сказал, что привел Ланни сюда, думая, что ему интересно было бы увидеть кое-каких важных людей Берлина. В этот величественный обеденный зал приходят члены правящих классов. Не политики, социалисты и выскочки популярной партии, которых можно выгнать в любой день. А финансисты и бизнесмены, чья власть будет длиться долго. Это были крупные мужчины с бычьими шеями, красными лицами, щетинистыми усами или бородами. Блокада повлияла на их объем не более, чем на белые мраморные статуи на Аллее Победы. Они были одеты в короткие черные пиджаки, называемые "визитками", которые пришли на смену длинным сюртукам старых дней. Те, кто проходил мимо, кланялись американскому чиновнику, а некоторые останавливались и были представлены его гостю.

Поверенный в делах указал на короткого, но широкого и громоздкого парня, смуглого, как житель средиземноморья, с густой черной бородой и в выцветшей одежде, которая ему подходила, как сказал Ланни, - "как носки петуху". Это был Гуго Стиннес, угольный магнат, а юноша заметил: "Я видел его в Спа. Мне сказали, что он предложил закон и заставил немецкую делегацию принять угольное соглашение. Французы должны оплатить стоимость надшахтных сооружений и фрахт, плюс пять марок за тонну, чтобы накормить шахтеров".

"Можете быть уверены, что Стиннес получит свою долю", - прокомментировал чиновник. - "Он скупил большинство газет в Германии, поэтому политики должны танцевать под его дудку".

Вошел статный, элегантно одетый мужчина с маленькими серыми усами и козлиной бородкой и почти лысой головой. Проходя мимо их стола, он остановился для приветствия. "Доктор Ратенау", - представил его поверенный в делах. Ланни знал это имя, потому что его отец хвалил его и считал символом немецкой организованности. Он был главой большого электрического треста страны, и во время войны отвечал за поставки сырья. Именно благодаря ему Фатерланд смог продержаться так долго, и теперь он был министром реконструкции с еще более тяжелой задачей.

"Сын Роберта Бэдда Оружейные заводы Бэдд", - сказал поверенный в делах, и, когда министр выразил свое удовольствие, американец добавил: "Вы не присоединитесь к нам?"

Ратенау объяснил, что он ждет друга, но он присел, пока этот человек не приедет. У Ланни была возможность изучить его, и он решил, что его лицо было добрым и вдумчивым. Его манера была учтивой, а английский язык - безупречным. Он произносил длинные и отточенные фразы, как классический оратор, но в то же время с уверенностью того, кто рожден командовать.

Вальтер Ратенау только что вернулся из Лондона, где он пытался убедить англичан в том, что Германия не сможет выплатить репарации, которые должна была выплатить в течение нескольких дней. Как они могли на это отреагировать? Они могли продавать только марки, и результаты этого видели все мировые денежные рынки. Жители Лондона уже высказали свое мнение по этому вопросу, отказавшись предоставить какие-либо кредиты Германии и назвав в качестве причины непомерное бремя репараций!

"Они решили созвать очередную конференцию", - сказал Ратенау. - "Она пройдёт в начале следующего месяца, и я думаю, что в Каннах".

"На самом деле?" сказал поверенный в делах. - "Тогда вы будете прямо у черного входа Бэддов. Его дом - Жуан-ле-Пен.

"Надеюсь, я буду рад видеть вас там", - добавил юноша, и министр вежливо согласился возобновить знакомство.

"Необыкновенная личность", - сказал американец после того, как Ратенау покинул стол. - "Он действительно понимает нынешнюю ситуацию, и было бы хорошо, если бы следовали его советам. Имущие классы Германии призваны приносить жертвы, которые им причиняют боль. И тот факт, что Ратенау является евреем, еще усиливает их желание избавиться от его управления".

"Он не похож на еврея", - прокомментировал Ланни.

- Это случается со многими из этой расы. Но юнкеры знают его и никогда не простят его, потому что он работает с социал-демократами. Хотя он пытается спасти их и их страну.

Ланни и Курт сели на ночной поезд в Верхнюю Силезию, а утром были на польской границе. Для Курта было унизительно проходить проверку иностранными таможенниками и пограничной полицией, чтобы добраться до своего собственного дома. Таможенники были небрежны, но паспорта тщательно изучались. Ланни подозревал, что чиновники не умеют хорошо читать. Они плохо говорили по-немецки, когда были вынуждены. Впоследствии Курт процитировал своему другу высказывание, что, при отправлении из Германии на восток, попадаешь почти в Азию. Признаками этого были изрезанные колеями дороги, полуразрушенные дома, паразиты и суеверия.

Штубендорф был преимущественно немецким районом, и война сюда не дошла, поэтому все было в порядке, а снег делал сельскую местность свежей и чистой. Только изношенная и залатанная одежда говорила о крайней нищете. Маленький поезд, который шел по железнодорожной ветке, перевозил, по-видимому, войска и был в значительной степени разбит, сидения были порваны, а разбитые окна заколочены. Фермер из поместья Замка узнал Курта и дотронулся до своей шляпы. Он уступил им место у целого окна, чтобы они могли взглянуть на пейзаж, который глубоко взволновал их обоих. Ланни, потому что его предыдущий визит в "замок с рождественской открытки" сиял в его память как снежные кристаллы на солнце.

Сани встретили их, и их потянули по склонам две довольно слабые лошадки, потому что после войны осталось мало хороших лошадей. На высоком горном хребте крохотный городок находился у подножия главного здания, фасадная часть которого была современной, шестиэтажной и построенной из серого камня. Дом Мейснера был одним из отдельных домов, и кто-то, должно быть, наблюдал, что творится за окном, поскольку все они подошли к двери, прежде чем два путешественника сошли с саней. Были крики восторга, и у женщин были слезы на глазах.

Ланни задавался вопросом, каким будет отношение немцев к американцу, который был их врагом всего три года назад. Конечно, члены этой семьи знали, что он лично не принимал участия в войне, но, тем не менее, его народ вырвал победу из рук их людей. Уже в Берлине Ланни обнаружил странный факт, и здесь он нашел этому подтверждение. Немцы, кажется, не обвиняли американцев, они любили их и восхищались ими, и были уверены, что они вступили в войну из-за недопонимания, благодаря коварной британской пропаганде. Теперь американцы осознали свою ошибку и пытались ее исправить, а немцы помогли бы им, объяснив, насколько они были правы.

Но это придет позже. Был канун Рождества, и каждый хороший немец относился к этому сентиментально, и, если он кого-то ненавидел, он на неделю убирал это чувство на заднюю полку. Здесь был герр Мейснер, уже не толстый и не розоватый, с частично лысой головой и мешками под подбородком, щеками и глазами. И die gute verstandige Mutter. Ланни всегда думал о поэме Гете в связи с фрау Мейснер. Её потомство уменьшилось. Поскольку один сын находился в больнице для неизлечимых. Никто не сказал, что случилось, но Ланни догадался, что это был случай шокового удара. Еще одного сына похоронили в Восточной Пруссии, а на его месте осталась молодая вдова с тремя детьми. Также была дочь Мейснеров, которую Ланни помнил, как она пела рождественские колядки, и на каждом плече у неё висела длинная золотая коса. Теперь она тоже была вдовой с двумя детьми, и эти дети сделали дом весёлым, потому что они не знали войны и никаких туч над своей годовой. После того, как их уложили спать, Курт играл для старших произведения, над которыми он так долго работал. Они восхищенно слушали и никогда не могли насытиться за всё время его пребывания.

На елке было всего несколько огней, и подарки были простыми, состоящими из еды или старых вещей довоенных дней. Дичь в лесах была сильно истощена, и теперь тщательно охранялась, но на Рождество её немного попало. Также там было изобилие пшеницы и репы с их полей, но сахар считался драгоценностью, а кофе - отвар из неназванных веществ. Оставшееся нижнее белье стиралось с осторожностью, потому что, дырку будет нечем починить. Ланни и Курт привезли из Франции бесценную коробку изюма, инжира и конфет, и они помогли сделать чудесное Рождество.

В эту эпоху безудержной инфляции было два вида богатых людей: спекулянты и крестьяне. Последние производили то, что каждый должен был иметь, и за которое каждый платил каждый день более высокую цену. Поэтому они копили свои продукты и время от времени приносили домой большую пачку бумажных денег. Польская марка упала раньше немецкой. Рассказывали историю о польском крестьянине в соседнем районе, чья хата сгорела во время его отсутствия, и он рвал волосы и плакал, что все его состояние было уничтожено. Когда они спросили его, что это было, он ответил: "Сорок миллионов марок!"

VII

Граф Штубендорф, которого видел Ланни, умер после войны, а вместо него правил его старший сын. Жесткий прусский генерал, о котором все говорили, что у него очень высокое чувство долга, но никто не говорил, что любит его. Как и его отец, он поприветствовал и пожал руку всем арендаторам и слугам, собравшимся в большом зале замка. Ему не хватало доброты отца, но, возможно, это можно было оправдать, потому что времена были такими опасными, а необходимость дисциплины - такой очевидной. Действительно, армейскому офицеру, чей дом был передан презираемым людям, было трудно говорить о любви к ним хотя бы на одну неделю.

Как и прежде, герр Мейснер свободно говорил в кругу своей семьи о делах Штубендорфа и о том, что граф сообщил ему о политических делах. Ланни думал, что это не повредит после стольких лет. Он рассказал, как по дороге домой после предыдущего визита к нему на железнодорожной станции обратился редактор социал-демократической газеты, который заманил его в неосторожную беседу о том, что он слышал в замке. Ланни сказал, что он часто задавался вопросом, опубликовал ли этот человек что-либо, и Генеральный управляющий ответил, что он помнит статью, опубликованную в Arbeiterzeitung, которая озадачила их всех, хотя им никогда не приходило в голову связать своего американского гостя с этой статьёй. Ланни заверил своего хозяина, что теперь он достиг совершеннолетия, и поэтому не повторит такую ошибку.

Герр Мейснер несколько изменил свои взгляды. Социалисты были теперь сравнительно респектабельными людьми, с которыми приходится, хотя и неохотно, вести дела. Их место в качестве общественных врагов заняли коммунисты, которые замышляли революцию по русской модели и поэтому должны были рассматриваться как дикие звери. Социалисты, какими бы несостоятельными ни были их идеи, по крайней мере верили в закон и порядок и были готовы ждать, пока не сагитируют большинство людей голосовать за их программу. Между тем срочно нужна была их помощь против большевистской угрозы.

Восемь лет назад Ланни, молча, сидел и слушал то, что генеральный управляющий рассказал своей семье. Но теперь он знал много, что представляло интерес для всех них, и герр Мейснер спросил его о мирной конференции и о решениях, принятых относительно его родины. Ланни рассказал о некоторых дискуссиях, где он присутствовал. Взамен хозяин объяснил отношение людей здесь и не пытался скрыть тот факт, что ни один немец не примет существующее соглашение как нечто большее, чем передышку.

"Французы выиграли войну", - сказал Мейснер, - "и мы готовы принять это, и простить, и забыть. Это уже случалось и может случиться снова. Но никогда не случится, чтобы нация была повержена. Каждый ребенок знает, что это не настоящая претензия, а попытка лишить нас возможности вернуть себе торговлю и процветание. Сопротивление этому - это борьба за выживание и люди, которые вынуждают нас это делать, будут нашими постоянными врагами".

Ланни был там, чтобы учиться, а не спорить. Он не рассказал своему хозяину, что слышал, что Дени де Брюин говорил его отцу, и не процитировал анализ Джорджа Д. Геррона о немецком сознании. Он выслушал подробный рассказ о том, как французы планировали провалить цели Высшего союзного совета в Верхней Силезии. Их армия не просто не смогла честно выполнить решения плебисцита. Они открыто поощряли Корфанты и его sokols, банды польских патриотов. Они позволили примерно четырем сотням польских офицеров прибыть и присоединиться к этим отрядам, и они разрешили стрелять по всей стране. Здесь, в Штубендорфе, были свободно завербованы польские крестьяне, и если информация об этом была передана властям французской армии, они ничего не делали. Мейснер сказал: "У них был тот же план, что и в Рейнской области, что, если революция совершится, то Верховный Совет будет вынужден признать ее".

Генеральный управляющий объяснил, что с тех пор, как пришли британские войска, дела стали более терпимыми. - "У нас есть земля, и поляки не могут нам навредить своими налогами, потому что их деньги падают так быстро, что к тому времени, когда налоги подлежат уплате, они уже не так велики, как должны были быть. И они становятся еще меньше, когда правительство их тратит!" Выступающий довольно хитро улыбнулся и добавил, что правительство Берлина приняло соглашение, потому что оно должно было, но ни один немец в Штубендорфе не успокоится, пока он и его имущество не вернутся под защиту Фатерланда. "В противном случае для нас жизнь ничего не значит", - сказал он и уполномочил Ланни рассказать об этом всем французам и британцам, которых он встретит.

VIII

Курт был обязан навестить своего больного брата, который находился в частной больнице. Он сказал, что не приглашает Ланни, потому что это, вероятно, будет болезненным опытом. Брат был на попечении врача, старого друга семьи. Когда Ланни узнал, что это место находится в самой Польше, то предложил поехать и осмотреть город, пока Курт навещает брата. Курт ответил, что смотреть там особо нечего, но он был бы рад компании в утомительной поездке.

Они ехали по железнодорожной ветке до пересечения с другой веткой, а затем по другой ветке в другом ветхом сидячем вагоне. Город попал в зону военных действий, и многие его руины еще не были разобраны. В больнице было разрушено одно крыло, и началось его восстановление. Ланни оставил своего друга у ворот и отправился на свидание с Польшей. На очень немногих улиц было какое-то мощение. У некоторых были тротуары из досок, но многие доски отсутствовали. Хотя все было покрыто слоем свежего снега, были видны глубокие колеи и впадины, и можно было предположить, каким трудным путешествие станет весной.

Центром города была рыночная площадь с магазинами и барами вокруг. Ланни заглянул в витрины и понял, что в продаже было мало товаров. Две стороны площади были заставлены крестьянскими повозками. На них была выставлена сельскохозяйственная продукция, и вокруг блуждали голодные бродяги, останавливаясь время от времени, чтобы поторговаться. Многие из этих людей были так называемыми "водяными поляками" словацкого происхождения, они привыкли ездить в Германию в качестве сезонных рабочих, поэтому они говорили на смеси немецкого и польского языков, и Ланни мог понять часть их разговора. Крестьяне носили рваные дубленки и тяжелые шапки, которые можно было надеть на уши; они топали ногами и били руками, чтобы согреться. Ланни судил, что в отношении нижнего белья они напоминали самоубийц берлинских каналов. Можно почувствовать запах одного крестьянина, находящегося на расстоянии нескольких метров в неподвижном воздухе, и когда их было много, слизистые оболочки носа подвергались воздействию постоянной бомбардировки столь сильно летучими молекулами аммиака.

Ланни некоторое время бродил, глядя и слушая, пытаясь представить, каково это, быть польским крестьянином, обменивающим капусту и репу на жирные кусочки бумаги с польскими орлами и арабскими цифрами на них. Все были вежливы с величественным Fremder (чужеземцем) в элегантном шерстяном пальто, но мало кто смотрел на него. Они слишком замёрзли для любопытства. Время от времени скулил нищий, но Ланни боялся, что, если он подаст одному, он будет сразу осажден. Без сомнения, у крестьян был такой же страх, потому что они никому не подавали. В целом впечатления Ланни о новой польской республике были неблагоприятными, и ему казалось, что Падеревскому лучше было бы остаться на концертной сцене, а ему самому остаться в доме Мейснеров и играть старые немецкие песни для двух благородных молодых светловолосых нордических вдов.

Два или три раза Ланни проходил мимо отеля, где его должен был встретить Курт. Это место выглядело уныло, поэтому он решил, что они на некоторое время останутся голодными. Курт оставался дольше, чем планировал, и Ланни тщетно искал что-то, что можно было бы назвать колоритным. Ничего такого видно не было, и он пожалел, что не взял с собой книгу.

Он начал ходить по площади, чтобы согреться, когда увидел, как с одной из улиц вошли три солдата, одетые в выцветшие и потертые шинели и с ружьями с примкнутыми штыками. Они вели перед собой человека со связанными за спиной руками. Ланни остановился, чтобы посмотреть, и увидел, как один из солдат вошел в магазин, а двое других повели пленника под большое дерево с голыми ветвями, которое росло на площади. Они стояли там в ожидании, и вскоре из магазина вышел третий человек с длинной и довольно толстой веревкой. Он присоединился к остальным и бросил один конец веревки на ветку дерева. "О Господи!" - подумал Ланни. - "Они собираются повесить его!"

У потомка владельцев Оружейных заводов Бэдд было много странных переживаний в течение двадцати двух лет его жизни в приводящем в замешательство мире, но это был первый раз, когда он присутствовал при казни. Он огляделся и заметил, что крестьяне и горожане видели, что происходит, а затем быстро вернулись к своим собственным делам. Может быть, они уже видели много повешенных людей, и это было менее важно, чем продажа капусты и репы? Или они по какой-то причине боялись показать какой-либо интерес или чувство?

Ланни не пришло в голову испугаться. Он был уверен, что польские солдаты не вешают обитателей сладкой земли свободы. И он еще не встречал людей в мире, с которыми он не мог ужиться. Поняв, что эта работа будет выполнена быстро, он пошёл в этом направлении. Когда он приблизился к группе, он заметил, что пленник был всего лишь молодым пареньком, и что он был рваным, бледным и выглядящим подавленным, точно так же, как сотни других, которых Ланни наблюдал и нюхал. Солдаты также, по-видимому, пропустили мытьё и бритье в течение многих дней.

К тому времени, когда Ланни достиг места происшествия, на шее заключенного появилась петля, и трое мужчин держались за другой конец. "Guten Tag", - сказал Ланни с приятной улыбкой и добавил волшебное слово: "Amerikaner". По польски это было - "Amerykanin", что звучало похоже.

Лица солдат проявили интерес, и лидер, который мог быть капралом, сказал: "Guten Tag, Herrschaft".

Это было многообещающе. Он был "водяным поляком". Возможно, он мог работать в Америке, поэтому Ланни спросил: "Sprechen Sie Englisch?"

"Nein, nein" -, был ответ.

Ланни никогда не курил, но обнаружил, что табачные изделия дают отличный повод к дружбе на всем этом раздираемом войной континенте, поэтому во время путешествия он держал в кармане пачку сигарет. Теперь он вытащил пачку, разорвал её и протянул солдатам. Три солдата, которые приставили оружие к дереву, теперь повесили веревку на свои руки и протянули грязные пальцы к милым маленьким белым цилиндрам, которые предлагал Amerykanin. Улыбки удовольствия расплывались на их лицах, и когда Ланни зажёг спичку и начинал подносить её к каждой сигарете по очереди, они были уверены, что он был королевским персонажем.

Казалось разумным предположение, что никакие военные правила не будут нарушены, если пленник ещё проживет какое-то время и посмотрит, как его пленители выкуривают сигарету. Но у Herrschaft было даже больше оригинальных идей, чем это. "Er, auch", - сказал он и указал сигаретой на пленника. Затем он указал на верёвки, связывающие руки пленника. - "Los machen? Soll rauchen".

Восхитительная человечность знатного лорда из страны безграничных возможностей! Это было то, чего можно было ожидать от людей, которые посылали горы еды и добрых милых дам, чтобы распределить её среди голодающих женщин и детей. Американский миллионер желал, чтобы бедняга выкурил сигарету, чтобы подбодрить его перед повешением! Солдаты весело улыбались. Почему нет?

До сих пор юный пленник не проявлял интереса к происходящему. Он стоял, угрюмо глядя перед собой. Ланни увидел, что у него темные глаза и впалые щеки, и от чего он дрожит, от холода или испуга, нельзя было угадать. Конечно, самый жалкий человеческий образец, и, возможно, положить ему конец будет величайшей добротой. Но, увидев собачьи глаза, уставившиеся на него, Ланни отдал дань уважения их общей человечности, спросив: "Wollen Sie rauchen?"

Видимо, человек не знал немецкого языка. Но то, что произошло, было ясно на любом языке. Солдаты развязали ему руки, хотя держали веревку на одном запястье. Ланни протянул сигарету, и пленник взял ее и сунул в рот. Ланни зажег спичку и зажёг сигарету. Таким образом, было четыре курильщика, что означало сейчас это были четыре довольных мужчины. Они курили и глубоко вдыхали, давая понять, что давно у них не было такого шанса.

Этот повод вызвал разговор, и Ланни сказал: "Was hat der Kerl getan?" Он указал на пленника и снова попытался: "Was ist los?"

"Kommunist", - объяснил капрал. "Ach, so!" - Ланни был должным образом шокирован. "Ja, Bolschewist", - сказал другой.

"Aber," - сказал Ланни, - "was hat er getan?" Он повторил это в нескольких вариациях, но это было слишком трудно для словаря солдата или, возможно, для его разума. Зачем спрашивать, что сделал большевик? Чтобы быть повешенным, ему не нужно было ничего делать, он просто должен был им быть. Конечно, любой Herrschaft в мире поймет это! "Aber!" - Продолжал упрямый американец. Он хотел узнать, судили ли этого человека. Но это тоже было трудно спросить. Ланни испробовал все немецкие слова, которые мог придумать: Gericht, Richter, Untersuchung. Опять же, он не мог быть уверен, что поляки, которые уезжали в Германию на работу по несколько пфеннигов в день, никогда не слышали о таких вещах, или капрал не мог придумать, чтобы применить их к коммунисту. По-видимому, если встретили бы одного из них, просто связали ему руки за спиной, одолжили или арендовали веревку и поволокли его к ближайшему дереву для урока другим. Из фильмов Ланни узнал, что такой обычай существовал с конокрадами на диком западе, и оказалось, что он теперь на диком востоке.

Он наткнулся на одно слово, которое, очевидно, было хорошо известно: "Polizeiamt". Слово, казалось, обеспокоило солдат. Их авторитет подвергался сомнению, и тот, кто, возможно, сам имеет отношение к полиции. Ланни не хотел их сильно беспокоить, поэтому он раздал еще четыре сигареты, и бессвязный тягостный разговор продолжился.

Впервые пленник в нём принял участие. Возможно, его разбудил дым, или, возможно, в его душе появилась надежда. Он быстро заговорил по-польски, а Ланни внимательно слушал, потому что в приграничных странах проскакивают иностранные слова, и часто одно слово говорит о предмете разговора. Ланни был уверен, что услышал слово "Америка", а затем, не раз, знакомая, но неожиданная пара слогов: "Брук лин!"

Капрал повернулся к Ланни, и на своем ломаном немецком языке ясно дал понять, о чем идет речь. - "Он говорит, что знает Herrschaft. В Америке. Город Бруклин".

Ланни посмотрел на юношу. Несомненно, в его глазах был свет надежды, и на мгновение он был скрыт в одном из них слабым следом подмигивания. Ланни, который не упустил этот знак, повернулся к капралу. - "Ja, gewiss. Ich kenn' ihn".

Это привело солдат в замешательство. Они начали быстро говорить между собой, и пленник присоединился к ним. Главный снова повернулся к Ланни. - "Он говорит, что он не коммунист. Он говорит, что Herrschaft знает, что он не коммунист".

" Ja, gewiss!" - повторил Ланни. - "Я знал его в Бруклине, Америка. Guter Kerl. Хороший парень. Kein Kommunist. Kein Bolschewist".

Почему Ланни сказал все это? Если бы ему тогда задали вопрос, он не смог бы ответить. Что-то накрыло его быстро, необъяснимо. Неужели он не мог видеть этого беднягу повешенным? Неужели он не верил в повешение кого-либо без суда? Или в его сердце была какая-то тайная симпатия к коммунистам? Пришел ли он к убеждению, что, как бы они ни ошибались в своей тактике, в их деле была доля справедливости? Поскольку человеческие мотивы редко бывают простыми, возможно, в голове Ланни было несколько таких причин.

Так или иначе, у него все еще было две сигареты в его драгоценной упаковке, и он предложил их, пачку и все, капралу. "Guter Kerl" - повторил он. Все еще сохраняя свою любезную улыбку на лице, он полез в карман и вытащил несколько талисманов еще более мощной магии. Предметы, о существовании которых почти забыли в почти Азии, - четыре серебряные монеты, немецкие марки размером с четвертак Соединенных Штатов и имеющие двуглавого прусского орла на одной стороне. С этими чудесными маленькими дисками можно купить практически все что угодно на земле! Ланни вручил по одному каждому солдату и собирался отдать четвертый пленнику. Но подумал, что они могут повесить его, чтобы получить монету, поэтому он удвоил гонорар старшего. "Guter Kerl! Mach' los!" - сказал он.

Не может быть никаких дальнейших аргументов. Веревка была снята с другой руки, и пленник был свободен. Принц американской плутократии пожал холодные грязные руки своих трех друзей и сказал: "Danke schon," "Leben Sie wohl," "Adieu," и все другие приятные слова, которые он мог придумать.

"Die Herrschaft nehm' mit?" - спросил капрал, указывая на пленника. И Ланни сказал Ja, что он - "возьмет с собой", но куда он возьмет, он понятия не имел. Возможно, в Бруклин, Америка!

Однако эта проблема была быстро решена. Ланни шёл по площади со своим пленником, за которым следило много любопытных глаз. Когда они вышли на боковую улицу, все еще дрожащий юноша воскликнул: "Dzieki tobie, panie", что по-польски означает "Спасибо, сэр", и, не дожидаясь серебряной монеты или даже рукопожатия, бросился за дом и исчез. Ланни не был удивлен или недоволен, потому что он понимал, что алиби Бруклина может длиться не очень долго, и у него больше не было сигарет.

Когда Ланни рассказал своему другу об этом приключении, Курт не мог удержаться от удивления, но в то же время он был потрясен до глубины своей прусской души. "Как ты мог придумать это?" - воскликнул он.

"Но я не думал об этом", - усмехнулся американец - "об этом думал пленник".

- Ты ничего не знал об этом парне! Он мог быть самым опасным преступником.

- Может быть. С другой стороны, он может быть беднягой, который сказал какому-то крестьянину, что помещики были грабителями, а они, несомненно, такими и являются.

- Ты думаешь, что за это человека приговорят к повешению?

- Я не думаю, что кто-то приговорил его. Я думаю, что эти солдаты просто схватили его и начали его вешать, потому что им не понравилось то, что он говорил.

- Но это абсурд, Ланни! Правительства так не работают!

- А я считал, что ты не так хорошо думаешь о польском правительстве.

Этот довод остался без ответа. Ничего не поделаешь, ведь американцы были безответственными людьми, а иногда просто сумасшедшими. Курт с тревогой огляделся, думая, что в любой момент может прибыть рота солдат, чтобы задержать их обоих. "Мы должны выбраться из этого города", - сказал он. Но это было нелегко, потому что поезда не было пару часов. Oни нашел сани, которые можно было взять напрокат, и им было холодно и неудобно ехать в соседний город, стоящий на железной дороге. Там снова Курт беспокоился. Он даже думал, что польская полиция или армия могут проследить их до Штубендорфа, Польским властям очень понравится предъявить серьезное обвинение семье генерального управляющего Замка.

Нет, Курт не мог принять красную угрозу с весёлой непримиримостью американского плейбоя. Для немцев высших классов большевизм был настоящим новорожденным детищем сатаны. Красные захватили Баварию и подошли очень близко к Берлину. Они грабили и убивали, и все еще кишели, как термиты, внутри фундаментов и стен немецкого государственного устройства. Здесь, в Верхней Силезии, в момент вывода французских и немецких войск будет предпринята попытка восстания шахтеров и фабричных рабочих. Немецкие красные ненавидели правительство Германии, а польские красные ненавидели правительство Польши, и в любое время они были готовы объединиться против обоих правительств. Такова была их идея, как положить конец войне, но для Курта это было бы хуже, чем все войны, которые когда-либо велись в мире.

Короче говоря, Ланни заставили осознать, что то, что он сделал, было не шуткой, а чем-то очень серьезным, о котором ни при каких обстоятельствах нельзя упоминать в Штубендорфе. Предположим, что в Польше произойдёт революция, и он возьмёт газету и увидет фотографию польского Троцкого или польского Бела Куна и признает в них того человека, кому он зажег две сигареты!

"Это может быть удобно для вас", - сказал неисправимый американец.

- Это может позволить мне спасти твою жизнь!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Неверен здесь ничей расчет²⁶

ЛАННИ написал своей матери о своей встрече с Вальтером Ратенау. И, в результате этого, когда он и Курт вернулись в Жуан, они обнаружили Бьюти в состоянии радостного возбуждения. Она передала письмо Эмили Чэттерсворт, которая указала на их долг, а также на благоприятную возможность, которую им предоставило это обстоятельство. Предполагается, что миром управляют великие государственные деятели, которые выступают на сцене и произносят громкие речи под вспышки магния. Но все знают, что этим действительно управляют умные женщины, которые остаются за сценой и дёргают за верёвочки. Государственные марионетки делают то, что им тонко предлагают, большую часть времени, не знают, что ими руководят.

Вот уже три года правители Британии, Франции и Германии оказались втянуты в перетягивание каната, и все три страны изматывали себя без каких-либо выгод. И теперь, по иронии судьбы, они приехали в Канны, прямо на порог Эмили, прямо под стену сада Бьюти! Французский министр иностранных дел был в течение многих лет завсегдатаем салона Эмили. Бьюти знала, что секретарь Ллойд Джорджа, Филипп Керр, произносится это как Карр, скоро станет маркизом Лотиан, произносится это словно слово лузер. И теперь Ланни встретил Ратенау, который должен был возглавить немецкую делегацию! Несомненно, рука Провидения указала двум американо-французским леди, что они должны взять на себя ответственность за Каннскую конференцию и привести дела Европы в некоторый порядок!

Заседания были запланированы в Cercle Nautique, одноэтажном клубном здании с великолепным фасадом и очень элегантными высокими комнатами. Там прозвучат громкие речи, люди с черными ящиками будут их фотографировать, журналисты будут высматривать, вынюхивать и выпрашивать крошки новостей. Но если кто думает, что настоящая работа будет проделана в этом месте, то он действительно не знает ничего о haut monde. После того, как ажиотаж спадёт, и толпа рассеется, государственные деятели ускользнут в какой-нибудь тихий уголок, где любезная хозяйка предложит им чай и крошечные бутерброды, и ее присутствие успокоит их взволнованные чувства. В настоящее время они будут дружелюбно разговаривать друг с другом об оппозиции внутри страны и невозможности сохранить свой пост, если они пойдут на слишком много уступок. Так что будь хорошим парнем сейчас, и пусть у нас будет этот участок пустыни или лишние тысячи миллионов со счетов репараций!

Бьюти и Эмили потратили всю свою жизнь на подготовку для такого рода деятельности. Они знали тщеславие и недостатки каждого из пожилых джентльменов. Они слышали, как эти проблемы бесконечно обсуждались, и если они не понимали их, то, по крайней мере, они могли бы говорить так, как если бы они их понимали. Каждая дополняла другую, потому что Эмили могла справиться с культурными, высокопоставленными, в то время как Бьюти понимала нефтяников, оружейников и финансистов. Курт и Ланни только что были в Германии и могли многое рассказать о Германии и помочь в достижении труднейшей цели, которая могла бы побудить англичан и французов, особенно последних, вступить в личные отношения со своими бывшими врагами.

Мари де Брюин было предложено участие в заговоре. Мари была не так заинтересована во встрече с немцами, как американские леди, но она видела, что они были увлечены этим приключением и что в него втянут уступчивый Ланни. Она была достаточно проницательной и достаточно влюбленной, чтобы разбивать мечты его матери. А потом прибыли Рик и Нина, согласно обещанию, которое они дали некоторое время назад. Самое счастливое обстоятельство для Рика - оказаться в центре большой истории без каких-либо транспортных расходов! Нина мало занималась политикой, но у нее было двое детей, которых она наверняка не хотела воспитывать солдатами, и какой бы престиж ни принадлежал жене будущего баронета, с которым она будет помогать убеждать британских дипломатов. убедить французских дипломатов посещать чаепития с немецкими дипломатами.

Новая вилла под названием Приют вовремя не была готова. Какой подрядчик держит свое слово? Когда прибыли Помрой-Нилсоны, хромой муж, энергичная маленькая жена, двое малюток и горничная, их нужно было на пару дней разместить в отеле, пока в доме не выветрится краска. Затем пришлось повесить занавески, а мебель привезти из Канн и расставить на место. Ремонт дома - веселое занятие. Две женщины никогда не смогут договориться, куда поставить мебель. А есть и такие женщины, которые не могут согласиться с собой и постоянно не могут решить, где должен стоять стол, у стены или в центре комнаты. Если муж - писатель, ему все равно, куда вы положите эту чертову вещь. Только она должна быть в том же месте, когда он в следующий раз войдёт в комнату. И он хочет, чтобы слуги поняли, что если они наведут порядок на его столе, то они лишат его возможности что-нибудь найти.

Бьюти оставила все эти вопросы на Ланни, потому что большую часть времени она была в поместье Семь дубов, помогая Эмили планировать умиротворение Европы. Она отправляла письма и телеграммы ключевым лицам, призывая Софи Тиммонс и других доверенных друзей и объясняя им роли, которые они должны были сыграть в великом мировом урегулировании. Ланни пришлось отправить тщательно сформулированную телеграмму министру реконструкции Германии, напоминая ему об их встрече и сообщая ему, что в доме матери Ланни на Мысе Антиб он всегда найдёт тихое и безопасное убежище.

Это действительно был критический случай. Модные леди не преувеличивали. Правительство Германии практически обанкротилось, не имея возможности получить иностранный кредит, который позволил бы осуществить просроченные репарационные выплаты. Что предпримет Франция? Пуанкаре и его националисты требовали оккупации городов Рейнской области, в то время как англичане прилагали все усилия, чтобы убедить французское правительство в том, что этот курс принесет им всем крах. В Британии было два миллиона безработных и почти никакой торговли. А риск новой войны может привести большую часть Европы к большевизму.

Так обстояли дела, когда длинные экстренные поезда въезжали на станцию в Каннах, высаживая государственных деятелей и экспертов. Они прибыли из городов тумана, где снег стал черным от сажи из миллионов печных труб. А они высадились в ослепительный солнечный свет и ароматный воздух и проехали по аллеям с пальмами, мимо домов, покрытой белой или розовой штукатуркой, со ставнями, окрашенными в ярко-синий цвет. Они смотрели на скалистые берега, на которые сине-зеленое Средиземное море выплёскивало длинные белые полосы пены. Восхитительное место для отдыха. Шикарные отели и спокойные, беззаботные люди. Театры, опера и казино, где звучала музыка, а танцы и азартные игры продолжались всю ночь. Полуголодные, полузамерзшие жители северных городов читали об этом в газетах и воспринимали это не слишком дружелюбно. Почему эти политики не могут проводить свои конференции дома и не тратить деньги на места отдыха для паразитов?

Член британской делегации объяснил Ланни, что желание провести отпуск не имеет к этому никакого отношения. Государственные деятели получают от этого места очень мало удовольствия. Но полиция и военные власти опасаются проводить такие конференции в больших городах в теперешние отчаянные времена. Невозможно отслеживать анархистов и нарушителей спокойствия и знать, в какой момент и из какого окна выпустит ленту пулемет, или с какой крыши дома сбросят бомбу. Но в небольших местах, таких как Сан-Ремо, Спа и Канны, полиция могла знать, кто был в городе, и у них была возможность защитить своих важных подопечных. Франция не хотела, чтобы на её территории были убиты иностранные государственные деятели. Трудно сказать, что будет более грубо. Если какой-нибудь красный фанатик застрелит консервативного государственного деятеля или какой-то заблудший патриот бросит бомбу в немца?

III

Ланни увидел изнутри эту проблему и узнал о методах ее решения. Он пошёл за покупками в деревню Жуан. И кого он увидел на скамейке у края песчаной полосы? Это была его красная Святая Барбара! Он увидел ее первым и остановился. Она отличалась от праздничной публики на морском курорте, и сидела, уставившись на воду, как будто она была совсем одна. В слишком ярком солнечном свете ее лицо приобрело желтушный вид, но ничто не изменило печального достоинства её лица. Романтичный Ланни еще раз решил, что видит все страдания человечества на этом лице, и пожелал, чтобы Марсель ожил и нарисовал это лицо.

Будучи теперь осмотрительным, Ланни должен был продолжить свое дело. Но Барбара случайно повернулась и увидела его, и, конечно, он должен был поздороваться с ней. Для него было естественно спросить: "Что ты делаете в этой деревне?"

"Я остановилась в Каннах", - ответила она, - "но полиция только что выставила меня оттуда".

"Как?" - воскликнул он.

- Они боятся, что я подложу адскую машину под их воровскую конференцию.

- Вы действительно имеете в виду, что они приказали вам покинуть город?

- Они дали мне всего около десяти минут, чтобы собрать вещи. Хуже того, они выгнали рабочую семью, где я остановилась. Человеку, у которого была работа, теперь нужно идти искать другое место.

"Ну, будь я проклят!" - сказал Ланни.

"И будешь, если останешься говорить со мной", - мрачно ответила женщина. Ланни немного взопрел под воротником из серой оксфордской ткани.

Он хотел было сказать: "Не сможете ли вы ненадолго остаться в Бьенвеню?" но он, конечно, знал, что это порежет планы Бьюти, как острый нож. Вместо этого он сел рядом с женщиной и сказал, слегка смутившись: "Послушайте, возможно, вам не хватает средств. Не правда ли?"

Она покраснела от смущения. - "О, я не могу позволить вам сделать это!"

- Почему бы и нет? Вы работаете на свое дело, не так ли?

- Но вы не верите в мое дело!

- Не будьте слишком уверены в этом. По крайней мере, я верю в вашу честность и, как вы знаете, мне не нужно много работать за свои деньги. Опасная вещь для Ланни и опасный путь для него. Как только начнешь субсидировать святых, не узнаешь, где остановиться. Святые редко имеют средства и, что еще хуже, они склонны иметь друзей в таком же положении. Их биографии представляют собой серию историй о неудачах. Работа по уходу за ними должна быть предоставлена Господу, который для этой цели создал саранчу и дикий мед, а в крайних случаях пошлет воронов или манну, или чудеса из хлеба и рыб. Но Ланни был молод, и в этом отношении никогда не повзрослеет. Он вынул свой кошелек и вложил триста франков в руку Барбары Пульезе. Франк потерял две трети своей покупательной способности, которую имел до войны, так что это был не такой роскошный подарок, как казалось. Но для бедной женщине это было целое состояние, и она заикалась от благодарности и смущения, о которых Ланни велел ей забыть.

"Вы знаете, куда идти?" - спросил он.

- Я не строила никаких планов, потому что, честно говоря, я оказалась в затруднительном положении. Я хочу вернуться в Италию и продолжить свою работу, но мои друзья просят меня отложить из-за большой опасности.

"Какая опасность?" - спросил он.

- Разве вы не слышали о том, что происходит в Италии? Работодатели нанимают банды хулиганов, чтобы избивать друзей народа и часто убивать их. Сотни наших преданных рабочих стали жертвами этих brawi.

"Как ужасно!" - воскликнул Ланни.

- Это является следствием трагического разделения в рядах рабочих. Когда они владели сталелитейными заводами, и речь шла об их удержании и управлении ими, лидеры социалистов колебались и отказывались от их поддержки.

- Но как они могли управлять сталелитейными заводами без большого капитала?

- Им должен был быть предоставлен весь кредит кооперативного движения, и они могли бы начать работать на полную мощность. Но нет, наши социалисты являются рабами идеи 'законности'. Они надеются завладеть Промышленностью через государство, путем выбора политиков. Наши рабочие время от времени видели, что политики теряют весь свой пыл рабочего класса, как только они избраны, и начинают брать в свои карманы взятки у буржуазии. Вы видите, как хозяева заботятся о 'законности', они не останавливаются на организованном убийстве тех, кто осмеливается противостоять их воле. У них теперь есть новый способ. Их наемники заставляют жертв глотать большое количество касторового масла, смешанного с бензином или йодом, который причиняет ужасные страдания и оставляет их физически неполноценными на всю оставшуюся жизнь. Это то, что сейчас происходит по всей Италии. Я считаю, что ваши капиталистические газеты не рассказали вам об этом много.

"Очень мало", - признался молодой человек.

- Эти бандиты называют себя 'Fascisti'. Они взяли символ древнеримских ликторов - пучки прутьев и топор. Они считают себя патриотами, и именно во имя священного эгоизма Италии они подстрекают молодежь вести уличные войны и разрушать помещения кооперативов и рабочих газет. Помните того черномазого негодяя, которого видели в траттории в Сан-Ремо?

"Благословенный маленький Дутыш?" - спросил Ланни с улыбкой.

- Он. Ну, теперь он член Палаты депутатов и один из этих благородных патриотов, которые будут восстанавливать древнюю славу la patria. Он называет свою мерзкую газету Il Popolo d'ltalia, и каждый ее номер измазан кровью мучеников. Но это не мешает ему быть персоной грата для полицейских властей Канн.

- Вы имеете в виду, что он здесь?

- Он проходит в качестве журналиста, чтобы наблюдать и писать о конференции. Но он взял с собой группу своих хулиганов, у каждого из которых на бедре есть револьвер. Это, конечно, должно защитить его от итальянцев. Французская полиция знает, что он их человек, он служит той же капиталистической infamia, как и они сами. Вы видите, мой друг, классовая борьба с каждым часом становится все более отчаянной, и каждый вынужден принимать сторону даже против своей воли. Вот почему вы должны спросить себя, так ли это для вас, члена привилегированных классов, мудро сидеть на общественной скамейке в компании печально известного агитатора. Если вы решите, что совершили ошибку, будьте уверены, что я вас пойму и не буду винить вас.

Участники конференции открыли свои заседания в приемной зала Cercle Nautique, и главный администратор Вальтер Ратенау выступил с обращением, полным цифр, объясняющих трудности, в которых работает молодая немецкая республика. Это было настолько убедительно, что представители союзников были раздражены, и в середину выступления ворвался Ллойд Джордж: "Если мы будем слушать вас гораздо дольше, мы придем к выводу, что именно мы должны вам деньги!" Это, конечно, было для протокола. Текст будет передан журналистам снаружи, и члены лондонских клубов тори будут знать, что их премьер-министр использует правильный язык для непокорного врага.

Союзники предлагали принять 720 000 000 золотых марок в течение года и товаров того или иного вида на сумму 1 450 000 000 золотых марок, товары в основном для французов. Британцы шептали немцам, умоляя их немедленно принять это предложение, так как правительство Бриана держится на волоске. Но упрямый Ратенау продолжал упорно произносить свою речь, и пытался сократить денежные выплаты до 500 000 000 золотых марок. Был обычный тупик в переговорах.

Тем временем за кулисами усердно работали умиротворители. Мистер Керр, произносится как Карр, спешно поехал в Семь дубов с парой своих сотрудников, чтобы обсудить вопросы с хозяйкой широко известного на Ривьере салона. В Каннах была большая английская колония. Это место так понравилось одному английскому аристократу, что он стал советовать его правильным людям для правильного отдыха. В этом месте было много хозяек, которые стремились послужить своей стране. Они были недовольны, если бы предпочтение было отдано американкам. Но это был тот случай, когда должны были быть принесены патриотические жертвы, и казалось очевидным, что французы будут более свободно приходить на чаепитие к американкам, где встречи с британцами могут казаться случайными.

Эти договоренности в сущности были заговором против этого сына народа, этого искусного оратора с торчащими черными усами и заметным брюшком Аристида Бриана. Они собирались окружить его, льстить ему, играть на его гуманитарных чувствах, и убедить его согласиться на временный мораторий, а не отправлять свои армии в обанкротившуюся немецкую республику. Кульминация их интриги была раскрыта Эмили Чэттерсворт с восторженным смешком. Они собирались заманить французского премьера в игру в гольф с британским премьер-министром! Именно так на зеленом и приятном острове через Ла-Манш сохраняют политический мир. Там ораторы рвут друг в друга через длинный стол, который разделяет передние скамьи соперников, а затем они уходят и играют в гольф двумя парами вместе, а затем выпивают, и, таким образом, находят компромиссы и предотвращаются гражданские войны.

После ораторских усилий немецкий министр реконструкции нуждался в передышке. И двое его помощников посадили его в машину и отвезли к месту, где, может быть, его усталые морщины на лбу метафорически разгладит опытный мастер. Он приехал в Бьенвеню, где встретил очаровательную хозяйку и ее смышлёного и симпатичного сына, также молодого немецкого музыканта, который был дважды ранен на войне и, таким образом, ручался за этих американцев и их дом. Никто другой не побеспокоит посетителя, никакая глупая попытка сделать из него льва и показать его праздным болтунам. Если бы все путешествующие дипломаты, авторы, лекторы и другие люди могли найти такое убежище в каждом городе!

Министр потягивал чай и покусывал свои бутерброды, а затем Курт сыграл первую часть сонаты Бетховена Лунный свет, которая не имеет ничего общего с лунным светом, но является выражением глубокой и горькой печали, подходящей для настроения немецких членов кабинета в эти тяжелые дни. Утомленный мужчина положил свою почти лысую голову на мягкое кресло и слушал. Когда он попросил сыграть ещё и сказал, что он действительно этого хочет, Курт сыграл пару нежных маленьких Песен без Слов Мендельсона. Говорил ли он, что евреи занимают свое место в немецкой культуре и что их различные виды заслуг были оценены Фатерландом? Во всяком случае, это был признак понимания того, что перегруженного делом человека не просили слушать шумную и тревожную музыку.

Министр и его друзья были приглашены приезжать снова и сказали, что с удовольствием это сделают. Их прекрасная хозяйка объяснила, что она и ее сын не любят войну и не допустят ее, и у нее были здесь друзья, которые поддерживают их усилия по объединению бывших врагов. Если доктор Ратенау или кто-либо из его сотрудников захотел бы использовать Бьенвеню как место для неприметных встреч, то эта вилла будет в их распоряжении. Естественно, это заинтересовало их, и Бьюти рассказала им о миссис Чэттерсворт и других ее друзьях, а также о различных британцах и французах, которых они знали и могли пригласить в это место, если будет надо. Немецкий министр, который знал, как устроен мир, понимал, что все это значит. В этом кризисе это не имело цены, и никакой цены не спросят. Но позже, когда германская республика встанет на ноги, он может получить записку на пахнущей дорогими духами почтовой бумаге с рельефными инициалами или гербом этой грациозной леди, напоминая ему об их приятных встречах в Каннах и предлагая ему принять своего старого друга и отца ее сына, европейского представителя Оружейных заводов Бэдд.

Ланни рассказал Рику о своём разговоре с Барбарой и обо всем, что она ему рассказала. После чего Рик, охотник за сенсациями, насторожился и сказал: "Если это движение в Италии распространяется так быстро, как она говорит, то об это надо писать".

"Ужасная вещь!" - воскликнул Ланни.

- Я знаю, но это важно. Это ответ работодателей на коммунизм. И если распространился коммунизм, то ответ на него обязательно распространится. Я должен изучить это.

- Хочешь, чтобы я отвез тебя в Италию после конференции?

- Зачем беспокоиться, если основатель этого движения уже у нас? Как ты думаешь, мы могли бы найти этого парня Муссолини?

- Думаю, что итальянцы в Каннах знают о нем. Довольно мерзкий тип, Рик.

- Нам не нужно беспокоиться об этом. Если он начинает движение, он будет приветствовать рекламу, можешь быть уверен.

На следующее утро Ланни отвез своего друга в Старый город Канн, где была значительная итальянская колония, и сообщил владельцу траттории, что он пытается найти человека по имени Бенито Муссолини. Владелец выглядел неловко и не знал, говорить или нет. Но Ланни объяснил, что английский журналист хотел взять у него интервью, и владелец траттории, наконец, решился сказать, что Муссолини остановился в некоем Casa della rosa неподалеку.

Место не заслуживало своего названия. Оно было грязно и решительно третьего класса. Когда Ланни вышел из своей дорогой машины и вошел в дом, все обрати на это внимание. Когда Ланни спросил у дежурной горничной синьора Муссолини, она внимательно осмотрела его, ушла и вернулась со зловещим молодым парнем в черной рубашке с выпуклостью на бедре именно в том месте, где Ланни ожидал его увидеть. На своем убогом итальянском Ланни объяснил, что его друг хотел написать статью о движении синьора Муссолини для ведущего английского журнала.

"Где твой друг?" - с подозрением спросил парень, и Ланни объяснил, что раненному на войне летчику было трудно выходить из машины, и он ждёт, чтобы убедиться, что синьор его примет. Молодой человек подошел к двери и осмотрел машину и ее пассажира. Затем он сказал: "Я посмотрю".

Вскоре чернорубашечник вернулся и велел двум посетителям следовать за ним. Они прошли по коридору в заднюю комнату, в которой было только одно окно. Человек, которого они встретили, уселся в кресло в углу с одной стороны окна. Он поставил стулья, на которых его посетители должны были сидеть напротив света окна, чтобы за ними можно было наблюдать, а самому оставаться в тени. Рядом с окном стоял вооруженный чернорубашечник, другой у стены позади двух незнакомцев. Тот, кто сопровождал их, остался на страже у двери. Очевидно, доверие к своим собратьям не было частью кредо нового движения под названием Fascismo!

Бенито Муссолини было в то время чуть меньше сорока. Это был человек среднего роста, который делал все возможное, чтобы выглядеть высоким. У него была голова с выпуклым лбом, частично лысая, и тоскливые черные, навыкате, глаза, наводящие на мысль, что ему надо обратиться к врачу с жалобой о зобе. Когда он хотел выглядеть суровым и впечатляющим, он сидел совершенно неподвижно и прямо и ещё выпячивал свою нижняя челюсть. Но иногда он забывал и расслаблялся, и тогда было видно, что у него безвольное лицо. Он не поднялся, чтобы поприветствовать посетителей, но сохранил свою позу пребывания на троне. Eh b'en, mousseurs?" - сказал он. Его французский был плох, но он, казалось, не знал этого, или, возможно, держал себя выше таких мелочей.

Английский журналист, говорящий медленно и осторожно по-французски, объяснил, что, он, как и редактор Il Popolo d'ltalia, освещает Каннскую конференцию. Он назвал газеты, для которых он писал, и представил свои рекомендации. Один из охранников отнес их к великому человеку.

"Где вы узнали о моем движении?" - спросил великий человек.

"Оно привлекло большое внимание в моей стране", - тактично ответил Рик. - "Многие люди думают, что оно может предложить решение проблемы красных".

- Вы преуспеете, если будете изучать его с этой точки зрения.

- Я здесь в надежде, что вы сделаете это возможным, синьор Муссолини.

Ланни планировал не участвовать в разговоре, а посвятить себя изучению этого итальянца, даже находящегося в тени. Казалось, что его эго расширилось от мысли, что его слава распространилась так далеко. Но затем он решил, что это ниже достоинства избранника судьбы. Англичанин из высшего общества пытался льстить основателю Fascismo, чтобы получить интервью! Основатель заметил холодным голосом: "Сомнительно, чтобы вы, англичане, могли бы усвоить уроки нашего движения, потому что ваш демократический капитализм представляет собой стадию социального вырождения".

"Это может быть," - вежливо сказал Рик. - "Конечно, если бы это было так, то я бы вряд ли понял это".

"Это так", - признал другой. - "Но что я могу с этим поделать?"

Тому, кому нечего было делать, кроме как слушать и смотреть, стало ясно, что этот человек играет роль, которая ему трудна. Человек с сильным комплексом неполноценности, он пыжился изо всех сил. Его грубость выдавала неуверенность в себе. Его жестокость была продуктом страха. "Он невежа и хам!" - подумал Ланни. Рик продолжал невозмутимо. - "Я слышу противоречивые заявления о вашем движении, синьор. Они говорят, что оно антикапиталистическое, и все же я нахожу многих из класса капиталистов, которые горячо его поддерживают. Как вы мне это объясните?"

- Они поняли, что будущее в наших руках, потому что мы представляем жизненно важные элементы новой, пробуждающейся Италии. Мы - молодежь или те, кто не удовлетворен устаревшими словами и формулами, но верит в действие и в новые рубежи, которые будут достигнуты.

Основатель Fascismo запустил одну из своих речей. Он печатал их раз в неделю в своей газете еще со времен войны. Он выступал с ними перед своими squadristi, молодыми людьми Италии, которые прошли войну, кому обещали богатство и славу, но не получили их, и теперь были организованы, чтобы получить это самим. Идеи их лидера представляли собой странную смесь революционного синдикалистского анархизма, формулы которого были пищей для ума его юности, и нового национализма, который он узнал от поэта-авиатора д'Аннунцио и его сподвижников захвата Фиуме. Если верить Барбаре, сын кузнеца собрал большие суммы денег для поддержки поэта и использовал их для своего собственного движения. Эго Бенито Муссолини не потерпит соперника у своего трона.

VII

Французский язык основателя был неадекватен для объяснения таких сложных идей, и он использовал итальянские слова, а затем забывал и переходил на итальянский. Ланни рискнул остановить его, сказав: "Простите, синьор, мой друг не понимает вашего языка, а мой, к сожалению, плох. Однако, если вы будете говорить медленно, я постараюсь перевести".

Оратор не мог признать, что его французский был плохим, и продолжил говорить на нем. Он объяснил свою веру в то, что насилие является признаком мужественности, и что любое общество, в котором оно не применяется, обязательно выродится. "Я вижу, что вы читали Сореля", - рискнул Рик.

"Мне не нужно обращаться за идеям к Сорелю", - ответил Муссолини, выпятив челюсть. - "Я был учеником Парето в Лозанне".

Рик спросил его о постоянном применении насилия к итальянским рабочим, и основатель без капли сомнения признал, что он и его fasci di combattimento практикуют его постоянно. - "Красные три года держали Италию в хаосе, и мы лечим их их собственным лекарством".

- А когда вы победите их, что тогда?

- Мы не просто движение репрессий, а движение пробуждения тех элементов, которые одни способны восстановить la patria.

- И какой вы её видите?

- Государством, в котором все различные социальные группы занимают свои места и выполняют свои функции под руководством своего лидера.

- То есть, под вашим?

"А кто ещё им может быть?" - Это ещё с одним выпячиванием челюсти и выпрямлением плеч. - "Вы не верите, что я могу им быть?"

Рик сказал: "Вам вряд ли будет интересно мнение представителя вырождающегося общества".

Это был своего рода ответ, которым редактор обменивался в те дни, когда он был социалистическим интеллектуалом, потягивая свое красное вино в траттории. На несколько минут он забыл, что он избранник судьбы, у которого берут интервью для последующих поколений. Он расслабился на троне и скрестил ноги, споря с двумя яркими молодыми парнями, которых можно превратить в учеников. "Вам придется учиться у нас", - объявил он. - "Наш Fascismo не предназначен для экспорта, но вам придется придумать какое-то собственное средство от противоречий, которые развивает буржуазная демократия".

"Si, Signor", - сказал Рик. - "Но что, если амбиции вашего итальянского фашизма столкнутся с такими же амбициями французского империализма или немецкого, например? "

- Хватит чем удовлетворить всех.

"Хватит чего, точно?" Это был вопрос с ловушкой. Может ли быть так, что сын этого кузнеца из Романьи имел в виду разделить колониальные владения вырождающейся Британской империи?

"Мир велик", - сказал лидер, улыбаясь, - "и будущее не так легко предвидеть. Скажите, вы собираетесь снова лгать обо мне, как это сделали многие другие журналисты?" Это была явная попытка уклониться от ответа, и она удалась.

- Я не такой журналист, синьор. Я сообщу именно то, что видел и слышал.

- Вы не выражаете свое мнение?

- Иногда, но всегда ясно давая понять, что это моё мнение и ничего больше.

- И что вы скажете, каково ваше мнение о Fascismo?

Это было снисходительно. Эго прошлого пролетарского голодания не могло подавить желание аплодисментов сына неудачной британской аристократии! "Могу ли я говорить откровенно?" - спросил Рик.

- Что еще будет интересно для меня?

- Что ж, меня поразило сходство ваших методов с методами большевизма, который вы так презираете. Во многих отношениях вы говорите, как ученик Ленина, а не Парето.

- Вы проницательный молодой человек. Но почему я не должен учиться у Ленина тому, как сражаться с Лениным? Если я отниму оружие у врага, я что воздержусь от его использования, потому что это изобретение врага?

"Понятно", - сказал Рик. - "Будет ли правильно сказать, что ваше движение принадлежит молодежи среднего класса, а большевизм - пролетарской молодежи?"

- Мы привлекаем всю молодежь в наше движение и направляем её.

"По правде говоря",, - ответил англичанин. - "это то же самое, что также говорят русские. У вас разные цели, но ваши средства одинаковы. Нам, англичанам, кажется, что ваши средства определят ваши цели в долгосрочной перспективе".

"Вы смотрите на нас", - сказал основатель Fascismo. - "Мы покажем вам кое-что о долгосрочной перспективе. Мой преемник еще не родился".

Когда они вышли к своей машине и ехали назад, Ланни сказал: "Этот парень мне кажется довольно дешевым актером".

- Да, но в нём есть кое-что, как вы, американцы, говорите.

- Ты думаешь, что у него из этого что-нибудь получится?

- В Италии получится. Они - буйные ребята, и их легко обмануть. Если, конечно, какой-нибудь другой выскочка не обскачет его через несколько месяцев.

VIII

В разгар этих событий Ланни получил письмо от отца. В Вашингтоне в течение двух месяцев проходила другая международная конференция, и для Робби Бэдда это было похоже на постоянную зубную боль. И что хуже всего, эту боль причинял тот, кому он помог получить должность президента. Конференция по военно-морским ограничениям, так её официально называли. Американский государственный секретарь своим выступлением наэлектризовал весь мир, и это электричество чуть не убило Робби. А выступление содержало предложение Соединенных Штатов прекратить свою программу по строительству флота, которая включала шестнадцать крупных боевых кораблей и исключить из строя почти столько же старых, взамен на подобные уступки со стороны других стран и соглашение для каждой страны поддерживать определенное соотношение военно-морской мощи.

Для Робби это было похоже на лишение его частей собственного тела. Он действительно любил эти прекрасные корабли - и особенно он любил смертоносные скорострельные пулеметы, которыми Бэдд был готов оснастить их и все их вспомогательные суда. Это означало, что контракты, тщательно и терпеливо согласованные, никогда не будут подписаны. Это означало, что рабочие заводов Бздд будут бездействовать, а их семьи будут жить без еды или, во всяком случае, без шелковых чулок и новых машин. Это означало, что глупые политики и пацифисты с головой в облаках приведут страну в ловушку, из которой она никогда не сможет вырваться. "Формулировка была предоставлена Хьюзу англичанами", - писал Робби, - "и эта ловушка приготовлена ими. Когда-нибудь нам понадобятся эти корабли, они будут нужны нам срочно и обязательно, а потом мы будем оплакивать их, как оплакивает бесплодная женщина детей, которых она не родила". Впервые за двадцать два года Ланни узнал, что его отец обладает поэтическим даром.

Преступление вот-вот совершится, и его не остановить. Робби уехал в Вашингтон и удостоверился. Его никто не слушал, потому что он продавал оружие, и они считали само собой разумеющимся, что он думал только о деньгах. Как будто человек не любил свою работу. Как будто он не любил те замечательные вещи, которые он произвёл. Как будто он не думал о стране, которую эти замечательные вещи были призваны защищать! - "У нас самая богатая страна в мире, и у нас должен быть самый большой флот, чтобы защитить нас. Мы заслужили это право, и мы должны его отстоять. Но Британия сломлена, а Япония бедна, и мы позволяем им мошеннически заманить нас в ловушку и убедить нас сократить наш флот до уровня, который они могут себе позволить!"

Ланни заметил, что удовлетворять патриотов было нелегко. Здесь, в Каннах, и даже в своем собственном доме, он слышал точки зрения англичан и французов о конференции в Вашингтоне и обнаружил, что они были так же огорчены, как и его отец. Для французов это было еще одно надувательство, еще одно объединение Британии и Америки против la patrie. Конференция предложила ограничить количество подводных лодок, оружие бедной страны! Если Франция откажется от них, Британия будет править - и, конечно, использовать свою власть, как она её использует сейчас, чтобы заставить Францию быть обманутой Германией! Бриан был в Вашингтоне и там слышал критику французского "милитаризма". Они фактически предложили Франции согласиться на сокращение ее армии! Какую защиту они оставят ей? Франция убедила президента Вильсона дать ей гарантию от нападения, Но Сенат Соединенных Штатов не ратифицировал это соглашение. И теперь они хотели лишить страну ее последних средств безопасности!

Так сказал член делегации Бриана в гостиной Бьенвеню. Он сидел в том же кресле, которое занимал Ратенау, хотя он этого не знал. Он говорил с мсьё Рошамбо, добрым и хорошо информированным дипломатом. И Мари слушала, глубоко впечатленная тем, что говорил государственный деятель ее страны. В течение нескольких дней Ланни понимала, что она все меньше и меньше довольна тем, что делали другие дамы. То, что они считали триумфом, казалось ей поражением. После этого разговора она подошла к нему и сказала: "Думаю, было бы лучше, если бы я уехала и побыла несколько дней со своей тетей. Я уверена, что ты поймёшь".

- Всё так плохо, дорогая?

- Я просто не могу притворяться, что я согласна с твоей матерью и ее друзьями. И когда я молчу, я задаюсь вопросом, не слишком ли я плотно сжимаю губы и заставляю себя выглядеть неестественно. Я не умелая актриса, и я не могу быть счастливой, притворяясь. Позволь мне сказать, что тёте Джульетте нехорошо.

Небольшое облако, не больше мужской руки. И Ланни быстро отмахнулся. Конечно, это было бы совершенно нормально. Проклятая конференция закончится, и все они смогут забыть о политике и снова быть счастливыми. Они будут жить в искусстве, а оно было одинаковым для англичан, французов, немцев и американцев, сад наслаждений, и все его вкусные фрукты можно есть.

Поэтому Мари извинилась и, конечно, ни на секунду не обманула хозяйку Бьенвеню. "Она французская патриотка", - подумала Бьюти. - "Националистка, как и её муж".

Когда Ланни вернулся, она сказала это ему, и он ответил: "Конечно, но не такая уж истая!"

"Такая же истая, как Пуанкаре!" - настояла мать. - "Они все готовятся к вторжению в Германию. Вот увидишь!"

Всё шло, как задмано. В Бьенвеню прибыли сотрудники Ратенау, и так случилось, что сюда чисто случайно попала "преважная перзона самого Керзона". Также прибыл американский посол в Лондоне полковник Харви. Чин такой же кентуккийский, как и у полковника Хауса, но новый посол воспринял его всерьез и мог сравниться по значимости с любым британским виконтом. Он был нью-йоркским редактором и хвастался тем, что первым предложил президента Принстонского университета на пост президента Соединенных Штатов. Но когда началась предвыборная кампания, Вильсона начали беспокоить связи Харви с непопулярным Домом Моргана, и Харви попросили уйти со сцены. Так что теперь полковник с Уолл-стрита был республиканцем, и Гардинг дал ему самый ценный из всех дипломатических призов. Он должен был находиться в Каннах только как "наблюдатель", но он делал все возможное, чтобы начать торговлю с Европой.

Тем временем французские государственные деятели избрали местом своего отдыха поместье Семь дубов, куда также заглядывали британцы, чисто случайно. Там Ллойд Джордж объяснил, что на самом деле все те суровые слова, которые он произнёс, ничего для него не значили, а предназначались только для газеты Таймс. В время ланча, который Эмили Чэттерсворт давала для Бриана и Ллойд Джорджа, последний пригласил своего французского коллегу сыграть в гольф. Эмили нелегко было сохранить невозмутимым свое выражение лица, когда французский премьер принял это приглашение на тот же день! На самом деле игра сорвалась и сделалась посмешищем для всей Ривьеры на нескольких часов, то есть до тех пор, пока о ней не услышали в Париже! Можно легко поверить, что сын хозяина гостиницы выглядел совсем не грациозно с клюшкой для гольфа в руках. Он понятия не имел, как её держать, и это было отчетливо видно на фотографиях, которыми были полны все газеты.

Но Бриан наслаждался этим. Он был чем-то вроде веселого пса, и ему нравилось быть в центре внимания, а отсутствие у него проницательности не позволяло ему понять, смеются ли люди с ним или над ним. Он был переутомлен и рад выйти на солнце. За ним последовала толпа любопытных зрителей, которых детективы держали на почтительном расстоянии, но яркие костюмы любопытствующих сделали сцену приятной. Когда он и жизнерадостный премьер-министр сели отдохнуть между лунок, Ллойд Джордж сказал, что он только что перебросился словами с Ратенау, который был действительно порядочным парнем и незаурядным писателем. Почему бы Бриану и ему не встретиться и хотя бы попытаться понять точку зрения друг друга? Было ли это солнце, или личное обаяние валлийского чародея, или, возможно, невыразимый престиж британского правящего класса? Во всяком случае, по доброте душевной Бриан согласился, но где на Ривьере они могли встретиться без скандала? Ллойд Джордж сказал, что возьмет всё на себя, и предварительная дата была назначена на пять часов следующего дня.

После чего в Бьенвеню началась величайшая суматоха за свою её двадцатилетнюю историю. Наехали британские эмиссары, французские и немецкие секретари, агенты полиции, сотрудники спецслужб, все шепчутся и беседуют с хозяйкой и ее смышлёным сыном, которого никто из них, по счастью, не видел с итальянской синдикалисткой на пляже в Жуан-ле-Пэн! Ланни взял их на экскурсию по усадьбе и показал им задние ворота, которые выходили на другую дорогу. Он предложил, чтобы немецкий министр и его сотрудники подъехали по этой дороге, остановились у ворот и незаметно вошли в калитку, а машина поедет дальше. Им придется немного пройтись пешком, но доктор Ратенау не неженка, - сказал его секретарь. Французского премьера подвезут к парадным воротам, и затем эти ворота будут заперты, а стены будут патрулироваться изнутри. И ни анархисты, ни журналисты не смогут пройти.

Ланни никогда не видел свою мать в таком волнении. Эмили и Софи Тиммонс должны были прийти и посоветовать ей, что надеть, какие бутерброды подать, и какие цветы должны стоять гостиной. Она не могла пригласить их на это мероприятие. По уговору, в доме не должно быть никого, кроме нее, ее сына и ее слуг. Нет, даже Курта. На этот раз было не до музыки. Решались судьбы Европы, и между Францией и Германией наконец-то будет достигнут мир, настоящий мир. Бьюти всегда хотела покоя, даже когда она хотела продавать оружие! "Ланни", - воскликнула она рано утром, - "Бьенвеню попадёт в учебники истории!"

Верно! Они закажут сделать латунную табличку и установят ее у входной двери: "В этом доме 11 января 1922 года премьер-министр Франции Аристид Бриан встретился с Вальтером Ратенау, министром реконструкции Германии, и договорился об условиях примирения между этими двумя странами". "Как это так?" - спросил Ланни. И его взволнованная мать обняла его с восторженным возгласом: "О, сокровище мое!"

Но, увы, неверен здесь ничей расчет! Как раз тогда, когда последние бутерброды были сделаны и обернуты в масляную бумагу, чтобы сохранить их свежими. Когда вино было упаковано в лед и завершены цветочные композиции в разных комнатах. Когда парикмахер принялся за прическу Бьюти, а горничная в тот момент выкладывала правильное платье на кровать, прямо в этот момент пришло самое печальное из всех сообщений, которые когда-либо прозвучали по телефонному проводу. Секретарь мсьё Бриана, опечаленный горем, объявил, что Премьер был вынужден немедленно выехать в Париж, где произошел кризис в кабинете министров, который требовал без промедления его присутствия.

Все из-за этой жалкой игры в гольф. Или, во всяком случае, так будет думать Бьюти Бэдд до самой смерти. Когда фотографии достигли Парижа, полыхнул взрыв ярости. Молодые и старые, богатые и бедные, мужчины и женщины, все с унижением и стыдом признавали, что британцы делают обезьяну из их национального лидера . Гольф не французская игра. Да и в какую французскую игру можно играть в то время, как французские вдовы оплакивают миллионы своих мужей, и над страной нависла трагедия. Как решать судьбы la patrie? Между двумя играми в гольф или между игрой в гольф и чашкой чая, журналисты, похоже, не сошлись во мнении, как надо.

Виновного государственного деятеля вызвали домой. Ривьера на самом деле не была Францией, она была местом развлечений, арендованная или проданная международным бездельникам. Виновный государственный деятель встал в палате и защищался в длинной речи, которая показалась всем защитой Германии, а не Франции. Речь была полна неприятными цифрами, а это означало, что люди были обмануты еще со времен войны, что их врагам всё сошло с рук, и не было никакой возможности вернуть или спасти la patrie. Они выиграли войну, но проиграли мир, и теперь они должны были решить, переделывать ли это снова и снова!

Как гром среди ясного неба, ударившему по крыше Бьенвеню, пришло известие, что Бриана уже нет. Ушел в отставку, либо в приступе досады, либо потому, что увидел, что его враги его съели! И все эти интриги и все те умиротворения, которые устроили Бьюти, Эмили, Софи и Нина - всё сдуло, как карточный домик ураганом!

Эта новость дошла до конференции в Каннах как раз в тот момент, когда Вальтер Ратенау произносил свои элегантно отточенные речи. Но их едва ли стоило произносить. Теперь все кончено, Пуанкаре станет следующим премьер-министром Франции, и конференций больше не будет, потому что он сказал, что не будет их посещать! Немцы могли убираться домой и найти какой-нибудь способ собрать деньги, иначе будут "санкции", французские войска войдут маршем в немецкие города, и мы увидим, кто выиграет мир! И никакой медной таблички у дверей Бьенвеню, и никто не будет восхищаться цветочными композициями, никто не съест бутерброды, кроме детей школы мадам Целль для французских сирот. А сэндвичи не хранятся, как все знают, а Бьюти было больно в душе, и она навсегда покончила с гостеприимством, как она поклялась!

Во второй раз в своей молодой жизни Ланни Бэдд сделал попытку вразумить народы, но народы упорно оставались тем, кем они были. Еще раз он должен был уйти в свою башню из слоновой кости, где он мог иметь вещи, какие он хотел. Ещё раз он напомнил себе, что великие мастера искусства всегда были его слугами по вызову. Его немецкий друг имел такую же реакцию. Кратко посмотрев на людей, которые управляли миром, он решил, что предпочитает три музыкальных буквы. Французская amie Ланни была скромной и извиняющейся.Она была рада, что заговор в Каннах провалился, но пыталась скрыть этот факт и сочувствием и добротой восполнить ее политическую непримиримость.

Рик был единственным, кто получил что-то реальное из Канн. Он написал холодно ироничную статью о конференции, и она была опубликована. Он также написал очерк о Fascismo и интервью с его основателем, но редактор это отверг. Он сообщил, что всё было хорошо написано, но итальянский невежа не выглядел достаточно важным, чтобы оправдать место в еженедельнике.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Пусть устрицей мне будет этот мир²⁷

В феврале месяце Вашингтонская конференция по разоружению завершила свою работу. Робби написал о ней сыну, приложив текст письма, которое он написал в одну из нью-йоркских газет. Представитель Оружейных заводов Бэдд написал: "Нормальному человеку трудно осознать, что в мире есть люди, которые верят, что неподготовленность к войне может уберечь страну от войны". Он был так обеспокоен уничтожением американского флота - так ему показалось - что он провел неделю в Вашингтоне, умоляя сенаторов не ратифицировать соглашения, но все тщетно. "У дураков есть голоса", - сказал он. - "И они их обычно получают".

На этой конференции выступил юрист с Уолл-стрита по имени Хьюз, который стал судьей Верховного суда, а теперь был государственным секретарем Гардинга. Он был упрямцем с баптистским складом ума. "Спроси о баптистах у Бьюти",- писал Робби, - "её отец один из них". Хьюз добился своего, и даже могущественная семья Бэддов оказалась бессильной. Он наполовину сократил крупнейшие флоты мира, и в своем заключительном слове он, не колеблясь, сделал категорическое заявление: "Эта конференция полностью прекращает гонку военно-морских вооружений".

Робби отметил эту фразу в газетной вырезке и написал на полях слово: "Осёл". Его письмо, приложенное к этой вырезке, было плачем в тоне ветхозаветных пророков. - "В доктрине Монро мы предъявляем притязания, которые требуют оружия для их поддержания, а затем мы лишаем себя оружия. Если это не способ поставить под сомнение наши притязания и вызвать бедствие, назовите меня сумасшедшим". Ланни прочитал это и вернулся к изучению фортепианных сонат Бетховена, которые по его мнению не соответствовали стандарту великого мастера.

Малышке Марселине было четыре года, а внук и тезка сэра Альфреда был на месяц или два старше. Это возраст, когда дети задают вопросы, и не было никакого спасения для взрослых обеих семей, кроме как во время сиесты и по вечерам. Стало обычаем отпускать каждого в другую семью, чтобы Альфи мог отвечать на вопросы Марселины и наоборот. Ланни играл на пианино для них или ставил грампластинки и танцевал с ними, так что теперь у него была миниатюрная школа Айседоры. Он слушал их болтовню и начинал жизнь заново, удивляясь ее странности. Эти маленькие центры расширения сознания, как бутоны весеннего солнца, раскрывающиеся от нетерпения и решимости. Полные таким доверием к жизни, не подозревая о трагедиях, которые могут предстать перед ними! Путешествие в темноте, по невидимому морю, из одного неизвестного порта в другой!

Молодой философ заметил, что дети богатых в этом возрасте кажутся идеальными. С их первого часа у них было опытное руководство и лучшая еда и уход. Природа и искусство объединились, чтобы сделать для них все возможное. Но с этого возраста начнутся перемены. Потребности разума труднее удовлетворить, чем потребности тела. Обслуживание слугами не приносит ничего хорошего детям. Вседозволенность была злом. Наблюдать потворство своих родителей было нехорошо. К пятнадцати годам многие из них стали невыносимыми. Ланни оглянулся и решил, что сам он не так хорош. Он знал, что его жизнь была слишком легкой, и она по-прежнему была такой. Но как он мог сделать её трудной? Он читал рассказы о великом божестве Будде, а также о святом Франциске Ассизском и других, которые родились в богатстве и отказались от него. Он решил, что может осмелиться сделать тоже самое, если только это серьёзно не повредит его родителям и друзьям!

Марселину Дэтаз не баловали, пока в доме жил этот строгий немецкий надзиратель. С той страшной ночи, когда он сбежал, Бьюти боялась его больше, чем когда-либо. У нее больше не было мысли, что он оставит ее ради какой-то другой женщины. Но она была уверена, что он уйдет в то же мгновение, когда его совесть направит его. Если она не сможет соответствовать его стандартам и жить такой жизнью, какую он считает достойной. Это была одна из причин, почему она так много работала во время конференции. Если бы она могла оказать реальную услугу Германии, Курт запомнил бы это на всю жизнь. Он не обвинял ее в неудаче, но ей было трудно, потому что он замкнулся в своей музыке и был как никогда безразличен к светскому обществу.

Бьюти могла так долго оставаться домохозяйкой и матерью, а потом ей нужно было стать бабочкой и трепетать над социальным садом. Она должна была сделать что-то, чтобы привести толпу людей в Бьенвеню и дало предлог, чтобы купить довольно новое платье и вызвать парикмахера и фирму, обслуживающую крупные мероприятия. Она пригласила бы людей послушать игру Курта, но некоторые из них предпочли бы свою собственную болтовню, и реакция Курта была бы такой же, как у его кумира Бетховена: "Ich spiele nicht fur solcbe Schweinen!" (Я не играю для таких свиней!)

Эмили Чэттерсворт в этом прекрасном поместье Семь дубов была готова организовать сольный концерт и предоставить всю свою социальная власть в распоряжении музыканта, которым она восхищалась. Но она скоро отправится на север, так надо было делать это сейчас или никогда, и Бьюти начала агитировать Курта выступить. Курт спросил, что хорошего в этом? Французы никогда не оценят его музыку, равно как и американцы, которые приехали сюда играть в казино, а также в теннис и гольф. Его интересовало, могло ли издательство в Лейпциге выпустить его Испанскую сюиту. Это было бы признаком возрождения надежды в Германии. Но как, Господи, кто-нибудь мог знать, сколько стоит напечатать музыкальную пьесу, когда марка падала ниже каждый день?

Бьюти не сдастся. Предположим, что только один человек будет наслаждаться игрой Курта? Предположим, что только один критик придёт и напишет о нем. Разве это не стоило бы того? Это был тот же самый спор, который она вела с Марселем, постоянно, год за годом. Что случилось с художниками, что они хотели писать картины в чулан и сочинять музыку в сундук? Курт сказал: "Почему бы тебе не начать продвигать Марселя?" Что было довольно жестоко с его стороны, поскольку ее колебания были вызваны отчасти опасением, что самому Курту это может не понравиться. Марсель был Францией, а Курт - Германией, а война все еще продолжалась, хотя она называлась "репарациями".

III

Что касается сольного концерта, то Ланни принял сторону своей матери, и, наконец, Курт согласился. Он придёт и сыграет, когда его попросят сыграть. Он сыграет им всё лучшее, что у него будет. Это означало, что он должен был поехать в Канны и надеть на себя тяжелую черную вечернюю одежду последнего кроя с черной шелковой тесьмой на брюках. Именно так одевали виртуозного пианиста, не имея ни малейшего представления о гимнастических подвигах, которые он собирался совершить, ни о потоках пота, которые его зальют. Но не берите в голову, он был молод, и когда он вернётся домой, он примет ванну, а если костюм при этом пострадает, то Бьюти с радостью заплатит за такую славу.

Миссис Эмили разослала свои приглашения, и она никогда не тратила столько времени на составление списка приглашённых. В тот сезон на Лазурном берегу зимовали всевозможные знаменитости. Долговязый король Швеции играл в теннис каждый день, а Ага Хан, один из самых богатых людей в Индии, катался на поло-пони. В изгнании было несколько русских великих князей, которые ездили туда, где были красивые женщины. Был английский лорд Дерби, который выглядел как карикатура на Джона Булля, и король Испании Альфонсо, который выглядел как карикатура на своих предков Габсбургов. Там были сказочно богатые аргентинцы и североамериканцы, румынские бояре и турецкие паши, и даже король Дагомеи, чьи черные войска помогли сделать мир безопасным для демократии.

Бьюти знала множество таких людей, обхаживая их для бизнеса Робби. Но трудно было быть уверенным, как они поведут себя на музыкальном вечере. Они могут подумать, что это коктейльная вечеринка, скучать и показывать это. Курт желал собрания меломанов, и проблема заключалась в том, чтобы найти знаменитостей, которые могли бы пройти квалификацию в этой области. Дорогой старый Анатоль Франс, конечно, придет, сядет и кивнет своей длинной лошадиной головой, увенчанной одной из своих сотен ярко окрашенных шелковых тюбетеек. Метерлинк был в Ницце, но он был довольно старомоден, не так ли? Кроме того, бельгиец, возможно, еще не простил немцев. Испанец Бласко Ибанез жил в Ментоне в изгнании, и его военные романы имели потрясающий успех в Соединенных Штатах, но Эмили поклялась, что она никогда не пригласит его снова, потому что он плюнул на один из ее ковров.

Приглашения в Семь дубов обычно принимались, так что там их было около ста самых выдающихся персон в Европе, и Курт играл свои собственные композиции. Не слишком длинные, его друзья предупредили его. Это была музыка в старой традиции, но ее содержание было новым. Если кто-то был в состоянии понять, что пытался сказать бывший артиллерийский офицер. Они узнали, что жизнь принесла ему горе и несчастье, и что он боролся с ними в муках души и пытался навести в них порядок и красоту. Большинство присутствующих услышали потрясающий грохот, и он представил им очень мало мелодий, которые они могли бы запомнить и насвистеть. Тем не менее, было ясно, что человек упорно трудился, чтобы извлечь все это из пианино, не говоря уже о том, чтобы это сочинить. Возможно, он был действительно гением, и не стоит думать иначе. Поэтому они бурно аплодировали, и вечер прошел успешно.

Бьюти Бэдд, которая, как говорили, была его возлюбленной, никогда не была более прекрасной или более счастливой. После того, как все почести были оказаны, она завернула его в теплое пальто и плед и отвезла его домой в закрытой машине, и там он снял свои холодные липкие вещи и погрузился в горячую ванну. И пока он лежал там, она собрала сведения обо всех известных лицах, которые там присутствовали, и что этот и тот сказал ей, а также Эмили и Нине, Мари и Софи. Возлюбленной Курта понадобится целая неделя, чтобы собрать все сплетни и пересказать их семье.

Перед своим закрытием Каннская конференция созвала еще одну конференцию в Генуе в начале апреля. И Рик сказал, что ему придется на ней присутствовать. Так случилось, что конференция совпала с Пасхой, и Мари собиралась отправиться на север со своими мальчиками. Она решила, что ей не нужны конференции, ей не нравятся люди, с которыми она там встречается, и то, что они говорят о Франции. Но она знала, что они нравятся Ланни, и чувствовала, что он обязан помочь своему другу. Поэтому она сказала ему, что он из-за неё не должен был пропустить эту конференцию. Ланни заколебался и был в каком-то затруднительном положении. Но эту проблему разрешила телеграмма от Робби, в которой говорилось, что он едет в Геную и через несколько дней будет в Жуане. Свидания с Робби имели приоритет над всем остальным, потому что их было очень мало.

Робби Бэдд стал набирать вес и приближался к пятидесяти. Он больше не играл в поло или в любую такую же резкую игру. Он сказал, что этой зимой заменил большую часть упражнений массажем. Когда он прибыл в Жуан, он по-мальчишески очень захотел попасть в воду, и Ланни снова увидел его крепкую волосатую фигуру, которая так восхищала его на протяжении всего его детства и юности. Послевоенные купальники с каждым сезоном становились все открытее, и можно было любоваться открытым телом Бьюти, которая гордились своей стройностью. Ланни дразнил ее, сказав Робби, что вся заслуга в этом принадлежит Курту. Виртуоз пианист также мог показать хорошую фигуру в купальном костюме, но Курт никогда не открывал верхнюю часть из-за шрамов на месте отсутствующих кусков рёбер.

Ланни было любопытно, почему его отец решил участвовать в одном из этих международных дипломатических дел. Они вместе отправились в долгую прогулку под парусом и, таким образом, избежали посторонних ушей. Там Робби разъяснил любопытную ситуацию. Он становился большевиком! Конечно, строго прилично и по-деловому, но даже с такой оговоркой это было чрезвычайным снисхождением для него и его "синдиката", т.е. тех друзей, которые вкладывали через него деньги в нефть и теперь получали хороший доход, несмотря на депрессию. Эту Генуэзскую конференцию отличала от предыдущих одна особенность, которая, заключалась в том, что немцы и русские были приглашены принять в ней участие на равных с союзниками. Это была мечта Ллойда Джорджа о всеобщем и полном умиротворении Европы. Конференция, которая завершит все конференции. Русские возвращались в семью деловых наций, а это означало богатые уловы для тех, кто будет первым и сумеет прорваться через барьеры.

"Итак", - сказал оружейник и нефтяник, - "твои красные друзья могут тоже поживиться, если знают, с какой стороны мазать хлеб маслом. Знаешь ли ты, будет ли Линкольн Стеффенс в Генуе?"

"Я получил письмо от него", - признался Ланни. - "Но там ничего об этом не сказано. Он в Штатах".

- Я видел его на конференции в Вашингтоне, чудаковатый парень. Если он приедет в Геную, я бы хотел встретиться с ним.

Ланни был смущен. Он был совершенно уверен, что "Стеф" не захочет быть чьей-то картой в нефтяной игре. Но это трудно объяснить Робби, который, вероятно, думал, что это было просто для его сына. Ланни решил задавать вопросы и пытаться проникнуть внутрь этого поразительного развития событий.

Согласно информации Робби, русские были в отчаянном положении. Их промышленность была разрушена во время гражданской войны, и как они могли запустить ее заново? Миллионы людей умерли от прямого голода в течение прошедшей зимы, и как крестьяне без плугов и лошадей собирали зерно этой весной? На Кавказе у них было огромное нефтяное месторождение, одно из самых богатых в мире. Оно было в значительной степени в плохом состоянии, и очевидно, что большевики могли получить бурильное оборудование, трубы и цистерны только из тех индустриальных стран, которые их производили. Была запланирована своего рода крупная сделка. Месторождение должно было быть передано международному консорциуму, а русские получали долю в добыче нефти. Робби не знал деталей. Там был Стандарт Ойл, за которым стоял Государственный департамент. Но Робби собирался во всём разобраться, для этого ему надо быть в Генуе, где, он считал, можно найти какую-нибудь заднюю дверь, которую можно открыть отмычкой, или какую-нибудь дыру, достаточно большую, чтобы маленький мальчик мог пролезть через нее.

Эти фразы принадлежали Робби и указали его сыну, что они едут в древний итальянский город в грабительскую экспедицию, и сыну отводилась роль "карманника" или кого-то в этом роде. В настоящее время в Соединенных Штатах действует "сухой закон", что означает, что джентльменам, таким как Робби Бэдд, приходится покупать спиртные напитки у бутлегеров, и последние становятся богатыми и влиятельными, а также развивают собственную культуру и язык. Ланни никогда не встречал никого из них, но существовал механизм, с помощью которого их жаргон распространялся по всему цивилизованному миру с необычайной скоростью. В Каннах был кинотеатр, в котором показывали американские фильмы, и каждый вечер, когда Ланни чувствовал потребность в отдыхе, он мог войти за пару франков и получить из "титров" самые последние самые свежие фразы с Бродвея и Сорок второй стрит. Итак, теперь он понял, что его отец собирался в Геную, чтобы "во всём разобраться right dope" и "силой влезть muscle in" в "дело racket" "большого туза big shot", которого в этой конкретной мелодраме зовут Стандарт Ойл.

Экспедиция стартовала, Ланни вёз отца на переднем сиденье, а Рика сзади с багажом. Они собирались заехать в Монте-Карло на встречу с Захаровым, и Ланни думал, как тактичнее довести до Рика, что Робби не может пригласить его на встречу. Но щепетильный до мелочей англичанин сам решил его проблему: "Надеюсь, вы не возражаете, если я не пойду с вами. Потому что однажды я могу захотеть написать о Захарове. А если я познакомлюсь с ним через вас, то мои руки будут связаны". Так, Рик остался в машине и прочитал английский журнал. Когда ему это надоело, он подошел к краю набережной, посмотрел на ярусы крыш домов и бухту и послушал звуки стрельбы по голубям внизу.

В прошлом году старый греческий торговец надел белый атласный камзол и средневековые короткие штаны, шляпу с перьями и белые сапоги с красными отворотами и малиновый бархатный кафтан с белой подкладкой, и формально был произведён в рыцаря-командора ордена Бани. Так что теперь к нему надо обращаться как "сэр Бэзиль". Робби сказал, что они найдут старого заслуженного банщика в сильной тревоге, потому что Вашингтонская конференция лишила привлекательности оружейные акции, и Виккерс пострадал больше всех. Теперь они производят лифты, грузовые вагоны, нефтяные трубы и тысячи других вещей, как и заводы Бэдд. Но где можно найти кого-нибудь с деньгами, чтобы купить всё это? Хозяева мира пришли в такое отчаянное положение, что даже подумали одалживать деньги большевикам. Конечно, при их обещании забыть свои злые учения!

Секретарь, отставной офицер, ввел их в кабинет сэра Бэзиля, где снаружи на подоконнике размещался ящик с землёй, в котором росли тюльпаны герцогини, цветущие в разные времена года, каждый согласно законам своего бытия и не обращая внимания на все остальные законы. Их хозяин, о существовании которого они ничего не знали, действовал в соответствии с законами своего бытия, которые требовали от него днем и ночью построения и составления планов распространения обширных сетей интриг, чтобы приобретать кусочки гравированной бумаги, подтверждающие его право собственности во многих частях света. Странная и таинственная вещь, называемая "властью", в результате которой сотни тысяч, возможно, миллионы людей повиновались его воле, хотя немногие из них когда-либо видели его, а большинство никогда не слышали его имени.

Делало ли это его счастливым? Сделало ли счастливым тюльпан, если бы он выбрал определенные химические вещества из богатой садовой почвы и создал цвет чистого белого цвета с великолепными фиолетовыми прожилками? Молодой философ решил, что в тюльпане должно быть что-то, что приносило бы удовлетворение, когда он достигал абсолютно правильного оттенка. И что-то должно было быть в старом греческом торговце, что с удовольствием шевельнулось, когда он положил еще один гравированный сертификат в сейф. Но, конечно, это не повлияло на его выражение лица, которое показывало сильное напряжение, или на его голос, который, хотя всегда был мягким, был полон жалоб на то, что происходило с его интересами во всём мире. Он был рад видеть Робби Бэдда и его сына, в котором он все еще видел подающего надежды маленького мальчика, который украл у него письмо и затем так смело извинился. Но не успел он их усадить и предложить им напитки, как стал оплакивать ужасное положение своих соотечественников, которые сами начали военную авантюру в самом сердце анатолийских холмов, и ни один живой человек не мог предсказать, каким окажется её результат.

Можно принять любую точку зрения на ту греко-турецкую войну, которая продолжается уже почти два года. Можно назвать турок дикарями и указать на их омерзительную резню армян и греков, попавших в их руки. Можно считать греков эмиссарами цивилизации. Так можно считать, если вы один из них и самый богатый человек в Европе с огромными оружейными заводами в десятках разных мест. Если вы можете потратить десятки миллионов долларов и снабжать свои армии в самом сердце Турции, даже после того, как они проиграли решающую битву. Но Робби заявил, что знает о концессиях, которые были обещаны Захарову взамен на все греческие облигации, которые он покупал. Так что для американца это было всего лишь еще одно деловое предприятие, которое сорвалось. Разве старый дьявол не начал свою карьеру торговца оружием, обратившись к своему греческому правительству и убедив его купить подводную лодку Норденфельда, а затем отправившись к турецкому правительству и убедив его приобрести две такие подводные лодки, чтобы быть в безопасности от греков?

Но, конечно, Робби не дал намека на все это на этой встрече. Он слушал с сочувствием, пока Захаров сетовал на раскол между англичанами и французами по греко-турецкой проблеме. Захаров был кавалером французского ордена Почетного легиона, а также рыцарем-командором британского ордена Бани, и он желал дружбы между двумя великими союзниками, столпами христианской цивилизации, как он их называл. Но правительство Пуанкаре продолжало вооружать турок, и, несмотря на обещания Ллойда Джорджа, британское правительство проявило лишь нерешительный интерес. Короче говоря, они оставили завоевание Турции своему рыцарю-командору, который потратил добрую половину своего состояния на эту частную войну. И, если она велась не из-за его нефтяных интересов, то теперь на самом деле на неё будет трудно получить деньги.

Все это, по-видимому, объясняло, почему Захаров хотел получить как можно больше нефти. У Робби были свои причины хотеть того же, и поэтому двое мужчин сразу взялись за дело. Захаров, как и в предыдущих случаях, не упомянул, что сын Робби должен быть осторожным и не говорить о делах своего отца. Это само собой подразумевалось. Ведь Ланни теперь достиг своего полного совершеннолетия и, по-видимому, находится здесь в качестве помощника отца. Захаров говорил о различных интересах, которые будут представлены в Генуе. Можно было подумать, что это будет нефтяная конференция, а не политическая. Там будут люди Детердинга, и Захаров назвал их и объяснил свои отношения с Детердингом, который был Ройял датч-шелл и которому можно было доверять в определенной степени, но не больше. Англо-Персидская нефтяная компания будет там, и Детердинг пытается завладеть её акциями, которые принадлежат британскому правительству, но Захаров имел ясное понимание с Ллойд Джорджем и Керзоном, министром иностранных дел Великобритании, что голландец их не получит. Стандарт Ойл будет там в лице А. К. Бедфорда. Робби, вероятно, знает эту публику лучше, чем Захаров. Но оказалось, что Захаров был тем, кто знал всех лучше.

Короче говоря, старый греческий торговец имел все данные и избавил Робби от необходимости делать заметки, вручив ему все данные, отпечатанные на машинке. Он показал документы, которые он не мог бы получить честно, и это было само собой разумеющимся между ними, когда они разговаривали. В Генуе надо было бы больше приобрести документов, подкупая слуг и и т.п.. Ланни узнал кое-что, что его отец забыл упомянуть, что там будет бывший ковбой Боб Смит, которого Робби использовал для демонстрации оружия заводов Бэдд, и который был его секретным агентом, наблюдавшим за компаниями Захарова во время войны. Знал ли об этом Захаров, об этом не говорилось, и, видимо, это не имело значения. Боб был надежным человеком и проследит за очень хитрыми в Генуе.

Среди очень хитрых, как понял Ланни, был американский посол в Италии. Его звали Чайлд, и он был писателем, Ланни вспоминал, что прочитал несколько его коротких рассказов в журналах. Почему президент Гардинг назначил легкомысленного литературного деятеля на этот высокий дипломатический пост? Должна быть какая-то причина, и Робби узнает об этом, потому что у него есть письма к нему. "Но не дайте ему получить даже какой-либо намек на меня", - сказал сэр Бэзиль, и Робби сказал: "Конечно, нет". Посол, официально выступая в качестве "наблюдателя", несомненно, будет иметь штат, и Робби найдет способ добраться до кого-нибудь из его сотрудников. Ланни стало несколько неловко из-за этого долгого разговора. Он понял, что его отец стал "человеком" Захарова, и что последний не стеснялся отдавать ему приказы. Какая разница с тем временем, восемь или девять лет назад, когда оружейный король предложил Виккерсу выкупить Бэдда, а Робби любезно ответил, что Бэдд может предпочесть выкупить Виккерса! Что случилось, чтобы так изменилась ситуация? Были ли это тяжелые времена, которые так сильно ударили по Бэдду и сделали его доходы более скудными? Неужели Захаров посулил такие выгоды, что Робби и его партнеры не смогли устоять? Нырнул ли Робби глубже, чем предполагал, и теперь он попался в паутину этого паука? Робби казался совершенно спокойным и довольным тем, что делал, но Ланни знал, что он горд, и не станет раскрывать свои проблемы, если у него таковые будут. Что бы ни случилось, Робби хочет оставаться в глазах Ланни великим дельцом, всегда играющим первую скрипку!

Захаров прояснил первостепенное значение того, что должно было быть сделано в Генуе. Два года назад, в Сан-Ремо, Великобритания и Франция договорились о разделе мосульской нефти. И Захаров получил от обеих сторон. Но позже, после прихода президента Гардинга, Америка, в лице Стандарт Ойл, "силой влезла" и захватила долю. Это, безусловно, не должно повториться! Захаров и Детердинг и их партнеры, включая синдикат Робби Бэдда, собирались получить все, что можно было получить, от нефти Баку и Батума, а Захаров собирался сидеть прямо здесь, дергая за ниточки и следя за тем, чтобы они ничего не пропустили. Каждый день к нему будет приходить курьер, чтобы приносить ему новости, и должен был быть код, который Робби должен был держать при себе. Очевидно, старый паук придумал этот код, глядя на ящик для цветов герцогини. Голландец Детердинг будет "Библоем", и Ллойд Джордж "Бизаром", оба сортами тюльпана. У старого негодяя тоже было чувство юмора, потому что виконт Керзон из Кедлстона должен был стать "Невыразимым", а Ричард Уошберн Чайлд, Чрезвычайный посланник США и Полномочный министр в Королевстве Италия, - "Колыбелью"!

VII

Сплетники рассказали историю о том, как эта конференция оказалась в итальянском городе. Кто-то предложил Геную, назвав ее по-французски Genes, а Ллойд Джордж решил, что это означает Женеву, и согласился. Ведь нейтральный город, дом Лиги Наций. Только после того, как были достигнуты договоренности, он обнаружил, что Женева - это Женева, и что его конференция должна была проходить в стране, народ которой весьма далек от интернационализма, и к тому же в густонаселенном городе, лишенном комфорта, необходимого для престарелых государственных деятелей!

Генуя - действительно старый средиземноморский город. Там есть прекрасная гавань, которой люди с незапамятных времен находили практическое применение. Но под Генуей очень мало земли, потому что Лигурийские Альпы спускаются к морю, и улицы и переулки города шли вверх по крутым лестницам и по мостам, через овраги. Поэтому здания там высокие, даже старые, и прижаты друг к другу. И к многим районам города нельзя добраться ни на автомобиле, ни на коляске с лошадью. К счастью для Рика, Палаццо ди Сан-Джорджо, где проходила конференция, находился рядом с гаванью. Темное, мрачное готическое здание возрастом в шесть или семь веков, которое долгое время было домом гильдии банкиров города.

Двадцать девять стран Европы были приглашены на эту встречу. Итальянское правительство взяло на себя ответственность за это событие и экспроприировало все отели, но Робби послал своего секретаря вперед, чтобы всё организовать, так что маленькая компания была устроена с комфортом. Прибыл Боб, забавно выглядящий парень со сломанным носом, который он никогда не пытался выпрямить. Он был полон важных новостей, которые обсуждал со своим боссом, пока Ланни отвозил Рика в Casa della Stampa, клуб, предназначенный для журналистов. Рик должен был только представить свои документы, и он и его друг были приняты. Там собралась вся старая банда и было много новичков. Так что обмен приветствиями, знакомствами и сплетнями шёл полным ходом.

Международные конференции уже стали непременным атрибутом. Эта шла за номером семь в списке Ланни, если учесть две в Париже и одну в Женеве. Для него это было восхитительное зрелище, изысканный вид праздника по случаю боя гладиаторов, в котором не было зрелища битвы и запаха крови, хотя все знали, что она льётся в большом количестве. Для журналиста это была тяжелая работа, но также и спорт, охота, в которой каждый мечтал забить существо с бесценной шкурой, известной как сенсационная новость, опубликованная в газете до её появления в других газетах. Каждый охотник за новостями пытался получить как можно больше от других и дать как можно меньше. Но поскольку единственный способ получить это дать, то шёл непрерывный поток разговоров.

Манера поведения должна была быть "крутой". Мир не мог быть хуже, чем думали эти люди, конференции не могли быть более бесполезными, делегаты - более глупыми или хитрыми. Журналисты всегда предсказывали худшее - и до сих пор их пророчества были оправданы. Ланни и Рик предпочли американцев, потому что их точка зрения была более отчужденной, они говорили то, что думали, как в личных разговорах, так и по трансатлантическому телефону. Время от времени, однако, Рик решал, что они слишком легко и цинично относятся к проблемам Европы, и он будет искать компанию какого-то сдержанного и осторожного англичанина. Французы и итальянцы встречались менее свободно, потому что их точки зрения были склонны быть официальными.

Ллойд-Джордж и Пуанкаре встретились в Булони до этой конференции, и Пуанкаре был вынужден согласиться с тем, что там вопрос о репарациях подниматься не должен. Все говорили, что это все равно что играть Гамлета без призрака. Французский премьер отказался присутствовать, но послал своего министра иностранных дел и так боялся, что этот Барту может попасть под чары уэльского чародея, что посылал ему дюжину телеграмм с инструкциями каждый день. На самом деле он отправил их более тысячи за всё время конференции!

Когда Ланни был переполнен множеством международных интриг, он отправлялся гулять по забавным мощеным улицам этого полу-средневекового города. Главные улицы были украшены флагами для этого случая, и таксисты носили ленты, свисающие с их шляп. Ланни не знал, был ли это общий обычай или особая честь. Ночью все было ярко освещено, и улицы были переполнены праздничной толпой. Девушки, солдаты и карабинеры повсюду. Каждую ночь была опера, и до утра танцевали в кафе и boНtes de nuit. Ланни осмотрел церкви шестнадцатого века с фасадами в полосах из черного и белого мрамора. Он ходил по дворцам, в которых джентльмены пьес Шекспира могли прожить свои запутанные сюжеты. Теперь сцена была больше, а сюжеты намного сложнее. Как драматургу удастся вставить двадцать девять наций в драму? Весь мир был сценой в том смысле, в каком не мог мечтать ни один драматург шестнадцатого века!

VIII

Три года прошло с тех пор, как Ланни видел Линкольна Стеффенса, но тот не постарел. Его маленькие серые усы и козлиная бородка, казалось, были подстрижены тем же парикмахером, а его неброский деловой костюм был сшит тем же портным. Он по-прежнему был любознательным философом, забавляясь растерянностью в головах других людей. Они столкнулись друг с другом в Casa della Stampa, и Стеф отвел его на ланч, потому что ему нравился этот дружелюбный плейбой, и Стеф хотел выяснить, что жизнь сделала с ним. "Вы уже решили, куда направить свои стопы?" - спросил он, и Ланни, зная правила игры, ответил: "А вы?" Тот ответил: "А мне не нужно. Я философ". Ланни среагировал: "Я решил, быть, кем я есть".

В неиссякаемой библиотеке своего двоюродного прадеда Ланни натолкнулся на Диалоги Платона, и ему показалось, что Стеф, должно быть, принял их как образец своего разговора. Можно подумать, что это Сократ задает вам вопросы, всегда дружелюбный, но проникающий в ваши мысли, заставляя вас понять, что вы не понимаете, о чем говорите. Но он никогда не скажет вам этого. Вы сами поймёте это. Никогда он не сказал бы: "Разве вы не понимаете, что противоречите самому себе?" Придет время, когда вы начнете заикаться и извиниться за свои противоречивые высказывания.

Здесь, в Генуе, Ланни находился в тяжелом положении, ему приходилось скрывать одну часть своих мыслей от Робби, а другую часть от Рика. Он очень хотел быть честным, и вдруг выпалил: "Послушайте, Стеф, вы позволите мне сказать вам кое-что откровенно?"

"Конечно", - согласился тот. Глядя на этого красивого юношу со всеми признаками благополучия, он спросил: "Вы влюблены?"

"Да", - сказал Ланни, - "но проблема не в этом. Проблема в моём отце и в нашем пребывании здесь, в Генуе. Только, пожалуйста, не распространяйтесь об этом".

"Давайте!" - сказал Стеф.

- Ну, вы всё знаете о компании Бэдд. А теперь мой отец занялся нефтью, и он здесь по этим делам.

- В городе полно нефтяников. Что говорит Библия: 'Где будет труп, туда соберутся и стервятники'²⁸.

- Вы знаете, Робби всегда учил меня ненавидеть красных. Он устроил мне такую головомойку в Париже, потому что я встречался с вами и моим дядей Джессом. Я попал в историю с парижской полицией, о которой у меня не было возможности рассказать вам. Результатом стало то, что мне пришлось поклясться, что не буду больше встречаться с большевиками.

- И вы нарушаете своё слово сейчас?

- Нет, это просто другое дело. У большевиков есть нефть.

"О, я понимаю!" - Воскликнул старательный разоблачитель, очень удивившись.

- Теперь мой отец хочет встретиться с ними. Он даже хочет встретиться с вами.

- Ну, почему бы и нет, Ланни? Я был бы рад встретиться с ним.

- Но он не будет абсолютно интересоваться вашими идеями.

- Как вы можете знать?

- Потому что я знаю Робби. Он здесь по делам.

"Погодите", - сказал старательный разоблачитель. - "Вы никогда не читали ни одной моей книги, не так ли?"

- Мне стыдно сказать, что я не читал.

- Их уже трудно найти. Но поищите. Если сможете достать Позор городов, то увидите, как двадцать лет назад я путешествовал и брал интервью у самых крутых парней, политических боссов и бизнесменов, которые платили им и использовали их. Были случаи, когда мне не разрешали цитировать их, но я не могу вспомнить ни одного случая, когда они отказывались говорить со мной откровенно и рассказывать мне, что они делают. А некоторые даже о самых неприятных вещах. Система, как я ее назвал, и они применяли её всю свою жизнь, но они этого не знали, и когда я указал на это, они были поражены громом и подумали, что я был своего рода кудесником.

- Я не думаю, что вы найдете Робби таким наивным, как они. Он знает, что делает, и верит в это.

- Может быть и так. Но я обнаружил, что честное признание является величайшей роскошью, которой может наслаждаться человеческая душа. В мире мало кто из богатейших людей, которые считают, что могут себе это позволить.

"Все, что я могу сказать", - заявил Ланни, - "если вы сможете прорваться через кольчугу моего отца, вы получите от меня аттестат настоящего волшебника.

- Вы организуйте нам обед только для двоих. И держитесь подальше. Если бы вы были с нами, он будет играть роль перед вами.

- Ведь он хочет, Стеф, чтобы вы представили его советским представителям.

- Ну, почему бы и нет? Он же не будет стрелять в них, не так ли?

- Он хочет получить нефтяные концессии.

- Возможно, у них есть нефть для продажи. Почему бы им не встретиться с ним?

- Все в порядке, только я хотел, чтобы вы знали, что мы делаем.

Старательный разоблачитель воспринял это с хорошим настроением. - "Господи, ведь я не вчера родился, и русские тоже. Мне нужно только сказать: 'это американский нефтяник' и подмигнуть одним глазом, и они будут во всеоружии. А они о себе могут позаботиться, поверьте мне!"

Обед состоялся на следующий день в отдельном кабинете этого особенного "гранд-отеля", в котором остановились Бэдды. И то, что там произошло, останется тайной, которую эти два столь разных бойца унесут с собой в могилу. Робби сказал: "Он умница".

"Кто бы спорил!" - подтвердил Ланни.

"Конечно", - поспешил другой. - "Легко сидеть в сторонке и критиковать, и не занимать ничью сторону. Ведь если ему придется действовать, то ему придётся демонстрировать, во что он действительно верит".

"Я не знаю", - сказал Ланни. - "Мне кажется, у него есть очень твердые убеждения".

- Какие, например?

- Он верит в то, надо смотреть фактам в глаза и нельзя позволять обманывать себя ни самому себе, ни другим. Мне кажется, это основное.

- Ну, это как пистолет, или пишущая машинка, или любой другой инструмент. Всё зависит от того, как его использовать.

Робби ничего не рассказал о своих исповедях. Вместо этого он заметил со спокойным удовлетворением: "Я получил то, что мне было нужно. Он дал мне письмо одному из этих советских представителей, человеку по имени Красин, который, по его словам, является их экспертом по внешней торговле. Ты знаешь что-нибудь о нём?"

- Он для меня просто имя. Но я посмотрю, смогу ли я что-нибудь узнать. Многие журналисты встречаются с большевиками, и они охотно говорят о них. Ланни, конечно, поспешил увидеться со Стефом, чтобы узнать, что случилось. Но был разочарован, потому что старательный разоблачитель сказал: "Он такой же, как и все остальные. Человек, который недоволен тем, как движется мир, но не может заставить себя понять, что сам несёт ответственность за это".

- Вы можете рассказать мне об этом?

- Боюсь, что не все. Ваш отец довольно надменный человек, я бы даже сказал, самонадеянный. И, конечно, он не может делать всё по-своему, и это доставляет ему безмерные страдания.

"Я знаю это", - согласился Ланни. - "Я знал это с начала войны. Он ненавидел эту мясорубку, но все же не мог в душе не признать, что сам в какой-то мере способствовал этому".

- Я рассказал ему об охоте на слонов в Сиаме. Он напомнил мне мощного боевого слона, попавшего в западню. Слон бьётся о препятствия, пока не сломает себе шею.

- И Робби понял это?

- Я полагаю, понял, потому что считает, что никогда не увидит меня снова. Я надеюсь, вы ему об этом не расскажете.

- Думаю, что нет!

"Я скажу вам одну вещь, которая важна для вас", - сказал Стеф. - "Я заставил его признать, что он не имеет права навязывать вам свои взгляды. Я указал ему, то, что он делает, говорит, что он не уважает вашу личность. Я уговорил его отказаться от этого".

- О, Стеф, я не могу сказать вам, что это будет значить для меня! Я жил в какой-то тюрьме. Как вы думаете, он действительно откажется?

- Он сказал, что откажется. Что будет на деле - это, конечно, другой вопрос.

На одной из празднично украшенных улиц Генуи Ланни столкнулся с тремя кавказцами в высоких черных сапогах и больших черных каракулевых шапках. Теми самыми, кто на Парижской конференции рассказывал ему на ужасном французском языке, придвинув вплотную свои разгоряченные лица и обдавая его брызгами слюны, о страданиях своей страны под пятой большевизма. Теперь они были здесь, уже не как официальные представители, а как изгнанники и изгои. С ними всё было кончено, и тот, кто получит нефть с их родной земли, не заплатит им ни полушки. Они снова окружили дружелюбного Ланни Бэдда и излили ему все свои беды. Ему было трудно объяснить им, что он больше не занимает официального поста, и не может служить ни источником информации, ни распространителем пропаганды.

Все малые народы были здесь. Их пригласили официально, и их прибытие было отмечено. Но кто теперь должен был обращать на них внимание? Их разорённым и обанкротившимся народам были нужны стальные рельсы и грузовые вагоны, плуги и семена, нефть для ламп и иголки, чтобы починить штаны. Короче, деньги, деньги, деньги, и кто собирался их дать или одолжить? Они осаждали гостиницы и виллы государственных деятелей и делали жизнь их секретарей несчастной. Они сидели в кафе, пили от грусти и были готовы поплакаться в жилетку любого незнакомца, который бы их выслушал. Особенно они хотели заполучить американцев, потому что у Америки были все деньги, которые остались в мире. У Ллойд Джорджа был чудесный новый план международного займа в два миллиарда долларов на реконструкцию Европы. Америка должна была предоставить половину. Ланни десятки раз спрашивали, что он знает об этом? Когда заём будет доступен? Как его разделят? И где получить свою долю?

Идеалистическому юноше было больно признаться себе, что он не пытается помочь миру избавиться от всех этих неприятностей! Больно было слышать свой собственный голос, говорящий в его душе: "Я один из тех волков, бродящих у стада, и ищу отбившихся от стада или слабых, молодых или старых, которых я могу поймать! Я сын волка, и нет смысла говорить себе, что мне не нравится то, что делает мой отец волк, потому что я живу тем, что он лишает жизни".

Одним словом, в душе Ланни Бэдда моральный кризис. Генуэзская конференция была для него не праздником, а временем внутренних раздоров и глубокого несчастья. За исключением его краткого разговора со Стефом, он никогда не упоминал об этом. И, конечно, его отец не делал ничего, чтобы ему было легче. Потому что мысли Робби были направлены на добычу, и у него не было времени на глупости. Если бы он знал, что его сын страдает от того, что помогает ему получить нефтяную концессию, то он, должно быть, отмахнулся, как от чего-то фантастического, что юноше пришлось бы быстро смириться. И не было времени, чтобы сидеть без дела и слушать радикальную болтовню, называемую "идеями". Но прямо сейчас можно было выиграть или проиграть большие деньги. И если Робби были нужны новые знакомства, он их заводил, если ему нужна была информация, то он просил Ланни пойти и получить ее, не спрашивая его, имеет ли он что-нибудь против или соответствует ли это его представлениям о деликатности и хорошем вкусе.

Так что Ланни бродил по улицам этого древнего города, пожираемый огнем недовольства внутри себя. Нужно ли ему было так много денег? Кому-нибудь они были нужны? Даже учитывая, что они были нужны, кто имел право разрушать мир, чтобы их получить? И после того, как вы разрушили мир, имели ли вы право называть себя "практичным человеком", а всех остальных - "мечтателями"? Эти вопросы формировались в сознании Ланни в течение восьми лет, если быть точным, с 31 июля 1914 года.

Да, это был кризис. До сих пор Ланни было приказано думать то, что он не хотел думать, и этого было достаточно. Теперь ему приказали говорить то, что он не хотел говорить, и делать то, что он не хотел делать, и это было намного хуже. Он внезапно обнаружил, что думает, что этот замечательный отец, который был идеалом его детства и юности, был чем-то вроде упрямого и бесчувственного человека. Ланни все еще любил его, конечно. Но это делало его таким несчастным, и так разрушало его душевный мир. Можно было любить своего отца и все же мучить себя такими предательскими мыслями о нем!

Мысли принимали форму воображаемых диалогов, в которых Ланни говорил: "Послушай, Робби, ты забыл, что твой отец сделал с тобой? Он разрушил всю твою жизнь. Так ты много раз говорил мне. Он сделал для тебя невозможным будь счастливым. А теперь ты собираешься сделать то же самое со мной? "

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Кровь мучеников²⁹

ЛЛОЙД ДЖОРДЖ выступил на Генуэзской конференции с одним из своих красноречивых и убедительных выступлений. Там, где все остальные были обеспокоены и напуганы, он был остроумным и веселым. В своих словесных полетах он проявил как решительность, так и щедрость. Здесь самое большое собрание в истории Европы, сказал он, и континент будет восстановлен. Это были такие хорошие новости, что делегаты из двадцати девяти стран полюбили его и поддержали его. Затем, по окончании церемонии, британская делегация удалилась в свою виллу д'Альбертис и начала спорить с французами и бельгийцами по поводу условий, на которых может быть предоставлен заем России. Они продолжали этот процесс в течение шести недель, пока конференция закончилась ничем. На первой встрече с русскими Ллойд Джордж предъявил британский иск их стране за повреждение или конфискацию британского имущества. Сумма составила две тысячи шестьсот миллионов фунтов стерлингов. Довольно порядочная сумма, которую русские должны любезно признать в качестве долга. Чичерин, советский комиссар иностранных дел и глава их делегации, вежливо ответил, что они будут рады сбалансировать претензии России с претензиями британского правительства за ущерб, нанесенный России британскими армиями в Архангельске и Мурманске и финансируемыми Великобританией армиями Врангеля, Колчака и Юденича, общая сумма которого составила пять тысяч миллионов фунтов. После этого обмена счетами британцы удалились на чай, и вопрос был исчерпан.

У французов, конечно, были огромные претензии к России. Они хотели деньги, которые их банкиры одолжили царю. Советские представители заявили, что эти деньги были использованы для вооружения России на благо Франции, и долг был оплачен десятью миллионами жизней. Кроме того, они выдвинули против французов требование, аналогичное иску против Британии. Белые русские армии Деникина вооружались Францией, и французские офицеры ими руководили, и они в течение трех ужасных лет опустошали Украину. И так большевистская Россия против буржуазной Франции, и как они могли урегулировать такой спор? Ллойд Джордж, практический парень, сказал: "Давайте забудем старые претензии, которые русские явно не в состоянии удовлетворить. Давайте получим что-то реальное. Например, нефть! У русских она есть, и мы можем ее бурить и выкачивать. Давайте получим в аренду район на девяносто лет и оплатим аренду частью нефти". Но упрямый Пуанкаре сидел в своем парижском офисе, день и ночь рассматривая свои документы. Он был въедливым адвокатом с лицом пирожком, и написанные слова были для него священными, старые сделки должны выполняться, а прецеденты соблюдаться. Для него было вопросом чести заставить большевиков признать свои долги. Робби Бэдд заявил с присущей ему едкой иронией: "Им следовало бы сделать то, что делают с нами французы, - признать, а затем не платить!"

Русские были изолированы в маленьком местечке под названием Санта-Маргерита в километрах тридцати от побережья. Их разместили в комфортабельном отеле, но добраться до него можно было или на медленном поезде, или автомобилем по пыльной дороге. Робби послал свои рекомендательные письма большевистскому делегату Красину, и встреча была назначена. Ланни привёз своего отца. Их проводили в служебное помещение русских. И Робби был потрясён, потому что он ожидал встретить пролетария, и вместо этого здесь был высокий европейский аристократ с тонкими чертами лица, холодно вежливый и сдержанный, говорящий лучше по-английски, чем Робби говорил по-французски. Леонид Красин был инженером, который до войны управлял крупным Путиловским оружейным заводом в Санкт-Петербурге. Он знал все, что нужно было знать о Бакинском нефтяном месторождении, потому что в прежние дни он был в этом городе управляющим AEG (Allgemeine Elektrizitats-Gesellschaft), немецкой электрической компанией, руководителем которой был Вальтер Ратенау.

Этот Красный эксперт по внешней торговле обошёлся с бизнесменом из далекой Новой Англии, как с дошкольником. Он объяснил точку зрения своего правительства относительно разницы между царскими обязательствами и теми, которые сами большевики могут взять на себя для восстановления своей страны. Нефть Кавказа они считали наследием, которое сохранялось и работало на благо страны. Если иностранные концерны готовы помочь в добыче этой нефти, концессии будут предоставляться на разумные сроки, и все соглашения будут строго соблюдаться. Иностранные инженеры и квалифицированные рабочие приветствовались бы, но поскольку с ними будут работать и русские рабочие, там будет соблюдаться Советское трудовое законодательство. Советы отчаянно нуждались в нефти, но они также нуждались в удовлетворении и других насущных потребностей и в просвещении своего народа, так долго находившегося под угнетением.

Робби привел в действие те искусства, на приобретение которых он потратил столько лет. Он объяснил, что он является "независимым", не контролируемым ни одним из крупных нефтяных трестов. Он считал само собой разумеющимся, что это будет говорить в его пользу. Но этот русский вежливо объяснил, что Робби неправильно представляет советскую позицию. Советы не возражали против больших организаций и предпочитали иметь дело с ними, потому что те в целом были более ответственными. - "То, что вы, американцы, называете независимостью, мистер Бэдд, мы, коммунисты, называем анархией. Мы думаем, что чем быстрее промышленность интегрируется и рационализируется, тем быстрее она будет готова к обобществлению".

Поэтому Робби пришлось поторопиться и придумать новую линию коммерческих разговоров. Он заверил мистера Красина в том, что он представляет ответственных людей с большим капиталом. Русский спросил, какой срок аренды, они ожидают, и сообщил, что идея Ллойда Джорджа о девяноста годах вряд ли понравится Москве. Двадцать лет было бы лучше. Когда Робби сказал, что вряд ли будет достаточно времени, чтобы получить полную выгоду от разработок, русский сообщил, что их правительство оплатит величину инвестиций или их часть в конце срока аренды. У них пошла дискуссия о том, будут ли они оплачивать стоимость месторождения или только вложенные деньги. Робби сказал, что, согласно американским идеям, они приобретают право собственности на нефть, которая находится в земле. Но русская идея заключалась в том, что эта нефть принадлежит народу, и арендодатели могут рассчитывать только на стоимость скважин и оборудования.

Для Робби Бэдда жизнь вряд ли стоила того, чтобы жить на таких условиях. Когда он и его сын ехали домой, он сказал: "Сущее наказание - слушать о народе, владеющем нефтью. Люди никогда не прикоснутся к ней. Кучка политиков получила контроль и хочет его удержать".

У Ланни было побуждение сказать: "Ты веришь в правительство, Робби; а каким правительством может быть любое правительство, кроме политиков?" Но это было своего рода замечание, которое молодой человек научился не делать. Оно вызовет только утомительный спор и ничего хорошего. Скажу что-нибудь вежливое, и пусть Робби останется при своих.

III

Через Стефенса Ланни познакомился с несколькими левыми интеллектуалами. Они тоже были здесь в качестве "наблюдателей". Они писали о международных отношениях для газет и журналов различных враждующих между собой коммунистических, социалистических и рабочих групп. Они сидели в кафе и спорили часами, обмениваясь идеями и информацией с сочувствующими журналистами разных стран. Некоторые побывали в России, и расценивали этот эксперимент как действительно самую важную вещь в мире. Первым, кого Ланни встретил, был большой, дружелюбный бывший священник Альберт Рис Вильямс, у которого были приключения, которые не часто выпадают на долю божьего человека. Он рассказал о них в двух своих книгах под названиями В когтях немецкого орла и Путешествие в русскую революцию. Он дружил с советскими делегатами и с обслуживающим их персоналом, давал им советы и пытался объяснить их тем "буржуазным" журналистам, которые хотели его слушать.

Среди этих интеллектуалов был высокий, невероятно привлекательный, похожий на молодого оленя человек с мягким, ласковым голосом и преждевременно седыми волосами. Макс Истман, редактор нью-йоркского журнала Liberator. Прежде журнал назывался Masses (Массы), но во время войны правительство запретило его и обвинило и осудило его редакторов. Макс безумно влюбился в молодую весёлую девушку в русской делегации и угрожал последовать за ней в Россию. В число новых знакомых входил либеральный и пацифистский редактор по имени Виллард, который не мог найти ничего интересного во всем, что происходило здесь. Ещё был английский редактор, Фрэнк Харрис. По крайней мере, Ланни думал, что он англичанин, но узнал, что он был жителем Центральной Европы, который утверждал, что родился в Ирландии и работал ковбоем на Дальнем Западе Америки. Человек с огненным темпераментом и с тяжелыми черными усами. Златоуст, и когда он говорил о Шекспире или об Иисусе, можно подумать, что слушаете лично этих великих людей. Но когда разговор переходил к кому-то, на кого был обижен Харрис, то он изливал такое злорадство, что можно было придти в смятение. Присутствовал также американо-еврейский скульптор по имени Джо Дэвидсон. Низкий, широкий парень с раскидистой черной бородой, быстрыми темными глазами и ловкими пальцами. Он отправлялся туда, где можно было найти выдающихся личностей, и сделать из них портретные бюсты. Русские были озабочены, очень волновались, и Дэвидсон должен был заставить их делать то, что они должны были делать, принимать посетителей, обедать, бриться. Они не знали, что он понимает по-русски, и откровенно общались между собой. Джо делал их бюсты и хранил их секреты.

Ланни сделал открытие, что у "знаменитостей" очень развиты эго. Они не пробились бы в мир и не стали бы тем, кем были, будучи вежливыми. У них были острые и хорошо развитые колючки, когти и жала. Они были убеждены в своей важности, ожидали и получали почтительное отношение от простых людей, с которыми они встречались. Сын богатого человека был для них никем, и ради чести знакомства с собой, они разрешили ему платить за свои еду и напитки. Фрэнк Харрис даже пытался одолжить у него большую сумму денег, которой, к счастью, у Ланни не было. На вопрос, не может ли он получить эту сумму у своего отца, и он нашелся, что ответить, заявив, что его отец не одобряет компанию, в которой он вращается.

Эти интеллектуальные бойцы почти всегда расходились во мнениях, но в одном они были единодушны, что это нефть вредно влияет на международные дела. Где бы ни чувствовался её запах, там было предательство, коррупция и насилие. При обсуждении этого вопроса ни один из левых не счел необходимым пощадить чувства сына Робби Бэдда. Если он не согласен с ними, то что он делает в их обществе? Если он не мог вынести правду, пусть останется наедине со своей! Ланни попытался сделать это, но обнаружил, что предпочитает суровую и безобразную правду вежливым отговоркам, с которыми он встречался среди "респектабельных" людей.

Вальтер Ратенау стал министром иностранных дел германской республики. В Генуе он столкнулся с трудной проблемой, поскольку в конце мая наступал срок огромного репарационного платежа, а мораторий предоставлен не был. Напротив, Пуанкаре заявил, что в обязательном порядке будут применены "санкции". Немцы пытались убедить британцев заступиться, но даже не смогли до них добраться. Все были заняты ссорой из-за Баку и Батума. Русские тоже ничего не смогли сделать, поэтому естественно, что два изгоя конференции объединили свои силы. На шестой день над всей Генуей взорвалась бомба, и сообщение об этом было слышно везде, куда шли провода или где действовала беспроводная связь. Немцы и русские собрались в соседнем городе Рапалло и подписали договор о дружбе. Они согласились отменить все требования о возмещении убытков друг против друга и разрешить все будущие споры путем арбитража.

Этот договор казался достаточно безобидным на первый взгляд. Но тогда никто в Генуе не посчитал опубликованный текст договора настоящим. Общее мнение заключалось в том, что в договоре должны быть секретные военные пункты, и это приводило в ярость дипломатов союзников. У России были природные ресурсы, а у Германии - производственные мощности, и если этих двоих объединить, то они могли доминировать в Европе. Это было то, о чем немецкие дипломаты всегда делали намеки, и немецкий генеральный штаб, как полагали, готовил это. Разве германское правительство не привезло Ленина и остальных красных агентов в Россию в опечатанном поезде и не позволило им разрушить царское правительство и вывести Россию из войны? Этим маневром кайзер почти выиграл войну, и вот - еще один трюк того же рода!

Реакционеры ожесточили свои сердца, а либералы были недовольны, видя провал всех усилий по примирению. Какая трагедия! оплакивал Виллард. Немецкое самодержавие умерло, а здесь была республика, угнетенный народ, пытающийся научиться самоуправлению, но никто не помог им и не дал им шанса выжить! На это левые ответили насмешкой. Разве капитализм заботился о республике? Капитализм был самодержавием в промышленности. И это было его сущностью. Он не хотел помогать выжить кому-либо, он хотел получать прибыль от человеческих потребностей. Нефтяники руководили этой конференцией, и для них республика или королевство были одинаковыми до тех пор, пока они могли идти на уступки и защищать свои монополии по всему миру.

Цинично и жестоко звучит, но отец Ланни Бэдда доказал, что циники всё правильно поняли. "Только между нами", - сказал Робби, - "я думаю, что в этой сделке в Рапалло есть гораздо больше, чем кто-либо признает. Эта сделка означает, что немцы собираются добывать нефть".

- Но, Робби, у немцев недостаточно капитала, чтобы управлять собственной промышленностью!

- Не обманывай себя, у этих парней есть деньги. Ты думаешь, что у Ратенау их нет?

Ланни не мог ничего сказать. Он мог только удивляться, пока его отец продолжал изливать то, что у него было на душе. Он хотел, чтобы Ланни немедленно пошел к немецкому министру и объяснил ему, что его отец представляет большой американский синдикат, и, возможно, сможет сделать некоторые полезные предложения немецкой делегации.

Ланни не хотел этого делать. Он пытался быть молодым идеалистом, а теперь Ратенау подумает, что он стал ещё одним интриганом. Но Ланни не мог этого сказать. Это сделало бы его отца еще одним интриганом. Он слабо пытался объяснить, что Ратенау был измотанным и измученным человеком. Ланни видел его и знал, что это так.

Отец сказал: "Не будь ребёнком! Его мучает невозможность добыть нефть для Германии. Теперь у него есть связь с этими русскими, и ничто не должно доставить ему больше удовольствия, чем заключать сделку, чтобы американский капитал стал доступным для них обоих".

Поэтому Ланни позвонил одному из секретарей, с которым он познакомился в Бьенвеню, и назначил встречу. Он снова встретился с этим измученным государственным деятелем. О, такое трагическое лицо! Казалось, что евреи рождены страдать, и это стало их отличительной чертой. Во всяком случае, страдание делало их похожими на евреев. Этот человек, которого презирали прусские аристократы, нес за них все их бремя, искупая их грехи, умоляя об их пощаде врагов, которых они так бесцельно унижали. Он был козлом отпущения для другого народа. Евреям не позволяли даже такую роскошь для себя!

Но оказалось, что Робби был прав. Ратенау был бизнесменом, привыкшим разговаривать с бизнесменами. Он сказал, что будет очень рад услышать, что скажет мистер Бэдд. Он назначил встречу на тот же самый день, и они с Робби провели час в разговорах. Должно быть, это было важно, потому что Робби мало рассказал об этом своему сыну, но его секретарь, который нанял другую машину, сразу же отвез его в Монте-Карло. Ланни остался на месте, потому что у него была обязанность отвезти Рика на пресс-конференцию во Дворце Сан-Джорджо, где Ллойд Джордж собирался ответить на вопросы журналистов, касающиеся Рапалло, и что это значит, и каково будет отношение британского правительства к сближению немецких социалистов и русских коммунистов.

Неожиданной обязанностью Ланни стало несколько раз отвозить отца в отца в отель советской делегации в Санта-Маргерита. Велись сложные переговоры, и до того, как они закончились, Ланни познакомился со всеми руководителями делегации и со многими их подчинёнными. Он слушал истории о революции, которую они совершили, и они ему объясняли свои надежды и страхи. Он с удивлением наблюдал за растущим удивлением своего отца в отношении качеств, которые он продолжал открывать в большевистских лидерах. Замечательные люди, Робби был вынужден признать это. Их ум обострился в ходе ожесточенной борьбы и страданий. Американец не ожидал найти подлинный идеализм в сочетании с мирской хитростью. Фактически он не думал, что такая комбинация может существовать в людях. Меньше всего он ожидал встретить образованных людей, с которыми ему было интересно участвовать в теоретических дискуссиях.

Чичерин, советский комиссар иностранных дел, был бывшим аристократом, который обучался дипломатии в царской школе. У него было много качеств, которые можно найти у англичан этого класса. Он был высоким и сутулым, чувствительным и застенчивым, небрежным в своем платье и рассеянным, как какой-то забавный старый профессор колледжа. Он жил своей работой, ненавидя беспокоить кого-либо и пытаясь выполнить всю работу, даже до заточки своих карандашей. Он превратил ночь в день, и встречи с ним назначались на два или три часа ночи. Несмотря на это, он неизбежно опаздывал и извинялся.

Тем временем Робби и его сын болтали с Раковским, революционером болгарином по национальности, и его женой, которая была русской принцессой и теперь была коммунисткой, которая пользовалась лорнетом! Оба они были талантливыми ораторами, и Робби сказал, что он не понимает, почему Россия не стала промышленной державой, когда у нее было так много таких. Раковский, обнаружив туман невежества в отношении Советского Союза, охватившего Геную, отправился в университет и воспользовался большим лекционным залом, и там каждый день он объяснял большевистские идеи истории всем, кто захочет придти. Он прекрасно говорил по-французски, будучи выпускником парижской медицинской школы и написав книгу о французской культуре. Журналисты этой страны были раздражены, услышав, что он обсуждает их историю. И они встали и грубыми выкриками хотели заставить его замолчать, но быстро обнаружили, что он знал о французской революции то, чего они раньше не слышали. Это был один из тех европейских залов, в котором лектор находится внизу, а места для аудитории расположены ярусами впереди и по обе стороны от него. И скоро зал был забит до отказа. Журналисты всех стран покидали конференцию и приходили послушать Раковского.

Все это было либеральным образованием для Ланни, и он надеялся, что оно может стать таким же для его отца. Но эти надежды не оправдались. Робби думал о своей ожидаемой концессии, о длинных отчетах, которые он посылал Захарову, и о своих кодовых сообщениях заинтересованным сторонам в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Робби только хотел знать об этих большевиках, сдержат ли они свое слово и, что не менее важно, сохранят ли они власть. Именно об этом бизнесмены и думали. В течение четырех с половиной лет они держали пари, что эти фанатики, наполовину идеалисты и наполовину преступники, будут сметены. Но почему-то, как ни странно, им удавалось держаться. Это наложило на американского бизнесмена непростую задачу понимания новой философии, новой экономической системы, нового этического кодекса. В этом Робби был полезен его сын, и, возможно, был бы более полезен, если бы только сын мог сохранить голову и довести линию к нужной точке. Но молодой идиот продолжал относиться к этим парням серьезно, и это расстроило Робби и мешало ему сосредоточиться на работе.

В этой группе был коротышка, толстяк еврей, известный как "Папа" Литвинов. Круглолицый, румяный, любитель хорошей жизни, сердечный, бесцеремонный парень, который мог быть начальником строительного лагеря на Дальнем Западе. Робби нанимал таких людей и знал, как смеяться и веселиться вместе с ними. Если бы он мог заставить Литвинова управлять нефтяным месторождением Кавказа, он был бы уверен в том, что ему удастся получить нефть. Этот человек должен был объяснить потенциальному концессионеру трудовой кодекс Советского Союза. Это было очень важно для Робби, поэтому он внимательно выслушал и задал много вопросов, все с точки зрения бизнесмена, думая: "Смогу ли я получить какую-либо работу от них на этой основе?" Но Ланни думал: "Как хорошо для рабочих! Они могут быть уважающими себя людьми по такому кодексу!" Он скажет что-то подобное русским, и те с удовольствием рассмеются и начнут долгий разговор, связанный с психологией труда, а не с затратами на добычу сырой нефти на конце трубопровода. Робби будет чувствовать себя в положении Алисы в Зазеркалье.

Ланни присутствовал на завтраке, который его отец дал американскому послу мистеру Чайлду, которого они между собой называли "Колыбелью". Мистер Чайлд был чисто выбрит, похож на мальчишку и разговорчив. По его мнению, американские бизнесмены получили свой кусок того, что раздавалось в Генуе, благодаря его службе своей стране. Обед состоялся в отдельном кабинете отеля Робби. Там присутствовал адмирал, назначенный в помощь мистеру Чайлду в его работе в качестве "наблюдателя". Этот пожилой джентльмен, несомненно, был хорошо подготовлен для наблюдения за вражескими кораблями в море, но он вообще ничего не понимал в нефтяном бизнесе и, конечно, не мог компетентно наблюдать за махинациями Робби Бэдда.

Отец предупредил Ланни, чтобы тот ни при каких обстоятельствах не проговорился о связях Робби. Робби - только "независимый представитель американского синдиката". Посол, автор популярной беллетристики, которой легко жонглировал словами, рассказал, что он знал о конференции, что она делает с нефтью и что американцы хотели от нее. Его высказывания включали многое, что А. К. Бедфорд, крупная фигура из Стандарт Ойл, определенно не хотел, чтобы дошло до Высшего офицера Ордена Почётного Легиона и Рыцаря-командора ордена Бани.

Снова развеялись иллюзии Ланни. Для него всегда бизнес считался вопросом патриотизма. Когда Робби говорил о своей деятельности, он всегда увеличивал богатство Америки и предоставлял рабочие места американским рабочим.

Бэдд был американским заводом по производству вооружения, и, строя его, Робби обеспечивал американскую безопасность. Теперь Америка должна иметь нефть для своих судов за границей, куда бы они ни направлялись, и так далее. Но здесь был этот "независимый" тайный союз с голландским англичанином Детердингом и с Захаровым, греческим гражданином всех стран, где размещались его оружейные заводы. А Робби Бэдд как можно сильнее старался помешать усилиям американского посла и компаний, которые тот поддерживал! Несмотря на то, что Стандарт Ойл может не нравится, это был американский концерн, и к тому же он находился в частной собственности. Ни американский народ, ни правительство не собирались владеть концессией Робби. Концессией собирались владеть партнёры и покровители Робби, а сам Робби собирался управлять концессией.

Так что действительно оказалось, что патриотизм - это просто ширма, за которой действуют корыстные интересы. Старый доктор Сэмюэл Джонсон был прав в своем горьком утверждении, что патриотизм - последнее прибежище негодяев. Ланни не хотел думать так о своем отце. Ланни сидел там, ничего не делая, только слушал. И, конечно, он не мог не видеть, как Робби ловко управлял человеком, который был простофилей, рассказывая, какие инструкции он получил от Государственного департамента в отношении поддержки, которую он должен был оказать Стандарт Ойл и его агентам в Генуе.

Посол был яростным ненавистником большевиков и презрительно говорил о таких государственных деятелях, как Ллойд Джордж, которые были готовы пойти на компромисс с ними. "Обмен рукопожатием с убийцей", - была крылатая фраза. Конечно, мистер Чайлд не знал, чем занимался Робби, а Робби об этом не упомянул. Он выслушал и узнал, как мистер Чайлд работал с Барту, министром иностранных дел Франции, против британцев в их усилиях по достижению компромисса с русскими. Французы хотели приостановить все торговые договоры с большевиками и вернуться к политике блокады, санитарного кордона. Такова была идея госсекретаря Хьюза о государственном управлении, и как мог "Колыбель", его подчинённый, догадаться, что Робби Бэдд будет на британской стороне в борьбе за права собственности против красной революции?

VII

Посол рассказал, что он видел в Италии в течение года с момента своего назначения. Он считал, что страна находится в плачевном положении, в неминуемой опасности революции по большевистской модели. Стоимость жизни была в десять раз больше, чем до войны, и везде были нищие, выпрашивающие сольдо. Люди были голодны, заводы простаивали, сталелитейные заводы работали неполный день. На фабриках уже появились советы, а полиция и армия были совершенно ненадежны. Правительство было настолько доброжелательным, что взяло всех на оплачиваемую службу, и оно было настолько либеральным, что не могло навести порядок.

"Вы не можете себе представить, как это, если вы не живете здесь", - сказал мистер Чайлд. - "Вы хотите ехать на трамвае, а там забастовка. Вам говорят, что карабинер ударил работника трамвая, поэтому они все оскорблены. На следующий день - Вот! - карабинер извинился перед работником, и трамваи снова пошли!"

Далее посол рассказал историю, которая, по его мнению, позабавит мистера Бэдда, приехавшего из Новой Англии. Пара итальянских анархистов в Массачусетсе недавно были осуждены за вооруженное ограбление кассы предприятия и убийство и приговорены к смертной казни. Мистер Чайлд порылся в памяти и вспомнил имена Сакко и Ванцетти. Мистер Бэдд когда-нибудь слышал о них? Робби сказал, что нет. Что ж, оказалось, что анархисты в Риме слышали о них, и в американское посольство прибыла группа из пяти молодых людей, чтобы потребовать справедливости для своих товарищей и соотечественников. Мистер Чайлд провел с ними приятную беседу и отослал их, довольный своим обещанием провести расследование. Впоследствии один из этих молодых людей вернулся и попросил работу! Так шли дела в этой стране, в которой в течение шестидесяти лет было шестьдесят восемь правительств.

Посол смог найти только одну обнадеживающую вещь в Италии, и это было новое движение под названием Fascismo, о котором он много говорил. Здесь был дух единства и решимости. Возможно, это всегда происходит в человеческих обществах, сказал он. Когда ситуация становится безнадёжной, организм вырабатывает лекарство. Фашисты организовали молодых людей Италии и обучили их программе действий. Их лидером был бывший солдат по имени Муссолини. Мистер Чайлд никогда не встречал его, но много о нем слышал, прочитал некоторые его статьи и восхищался им.

Ланни сказал, что встречал его. Чайлд заинтересовался и спросил Ланни о впечатлениях от этого человека. Мистер Чайлд подтвердил заявления Муссолини о характере его движения. - "Повсюду, где я вижу, как маршируют эти молодые люди в черных рубашках, у меня появляется ощущение чистой, энергичной молодежи, осознающей свою реформаторскую миссию".

"Разве они не довольно жестоки?" - спросил Ланни.

- Хорошо, но вы должны принять во внимание провокации. Мне кажется, что нам понадобится подобное движение дома, если красные продолжат расширять свою деятельность так, как они это делают. Вы так не считаете, мистер Бэдд?

"Да, конечно," - сердечно ответил Робби. Так что они стали лучшими друзьями, чем когда-либо, и мистер Чайлд рассказал восхитительные истории о своих приключениях в странной роли посла. Он восхищался королем Италии, энергичным маленьким человечком - действительно либеральным и довольно демократичным в своих вкусах. Он стоял на площади, разговаривал с Чайлдом, и это был холодный день. Король приказал послу, чтобы тот надел шляпу на голову. Разве это не тактично? Робби снова согласился, но Ланни не мог сдержать свои мятежные мысли. Если вы собираетесь сделать своего короля столь демократическим, зачем его вообще иметь? И почему посол из республики должен так восхищаться королями?

VIII

Ланни рассказал Рику об этом разговоре. Ту часть о Муссолини. И Рик согласился, что американский посол плохо разбирается в итальянском характере и итальянских общественных силах. Время от времени они видели Бенито Муссолини в Casa della Stampa и каждый раз думали о нем всё хуже и хуже. Находясь сейчас на родине, он был еще более хвастливым и позером. Он предложил Рику написать о прогрессе его Fascismo за последние два года. Он утверждал, что теперь под его знамёнами было зарегистрировано четыреста тысяч юношей Италии. Рик хотел сказать: "В ваших глазах!" но вспомнил, что он был джентльменом, даже если Муссолини таковым не был.

Разговор о Дутыше и его движении заставил Ланни вспомнить Барбару Пульезе. Он получил от нее письмо, в котором она благодарила его за доброту и дала свой адрес в Турине. Так как из-за ее работы агитатором она много путешествовала, Ланни пришло в голову, что она может приехать на конференцию, поэтому он написал ей на адрес в Турине с указанием названия своего отеля. Тогда он забыл об этом, потому что в этот момент над конференцией разорвалась очередная бомба. Прошла публикация о том, что советское правительство заключило сделку со Стандард Ойл, предоставив им эксклюзивную аренду Бакинского месторождения.

Некий антибольшевистский делегат вручил нью-йоркскому журналисту машинописный лист, содержащий содержание предполагаемого соглашения. Журналист попытался проверить его, но над ним только посмеялись. В течение двух или трех дней он ходил с этой возможной большой сенсацией, прожигавшей дыру в его кармане. Его газета World не любила ни Стандард Ойл, ни большевиков, поэтому он рискнул и передал историю по телеграфу. Она была опубликована, и через час или два вернулась в Геную, где никто, кроме русских и сотрудников Стандард Ойл, не мог знать, правда это или нет, и никто не поверил бы чему-либо, что могла бы сказать любая из этих групп. Был большой шум, и Робби должен был прыгнуть в свою машину и поспешить к Монте-Карло, чтобы успокоить обезумевшего сэра Бэзиля. Робби был совершенно уверен, что это утка, потому что его человек, Боб, был в близких отношениях с молодой леди секретарем одного из агентов Стандард Ойл.

Суета утихла через два-три дня, но она привела к неприятному эффекту. Внимание всего мира было сосредоточено на проблеме нефти в Генуе и заставило газетчиков задавать любопытные вопросы. Большевики называли себя "пролетариями", причудливым словом, которое американские газеты всегда брали в кавычки. Теперь их репортеры начали писать о "петролетариях"в Генуе, и это было не так смешно, как звучало. Простые люди устали от войны и голода и не хотели больше рисковать, чтобы помочь частным интересам добыть немного российской нефти.

Однажды вечером Ланни пошел в оперу, но разочаровавшись в исполнении, рано пришел домой. Рик был на приеме в одной из английских вилл, и Робби был на встрече с людьми Захарова. Ланни только начал раздеваться и собирался почитать в пижаме, когда в дверь постучал посыльный и сообщил ему, что внизу в вестибюле uno ragazzo просит встречи с ним. Ланни не знал ни одного из них в Генуе, но посыльный продолжал настаивать на том, что ragazzo был molto stracciato. У Ланни никогда не говорил и не слышал в Италии слово "оборванец", хотя видел их в изобилии. Он спустился в вестибюль и встретил уличного мальчишку с большими темными глазами и острым лицом, держащего в руке конверт, который он протянул хорошо одетому американцу. Ланни сразу увидел, что это было письмо, которое он написал Барбаре Пульезе в Турин.

"La signora ammalata", - сказал мальчик, и Ланни знал, что это значит. Он видел ее больной раньше. Мальчик был явно испуган и начал быстро говорить. Ланни не знал всех слов, но понял, что la signora была избита, что она тяжело ранена, возможно, умирает, они нашли ее на улице, у нее было это письмо с собой. В письме было название отеля и имя Ланни как отправителя, поэтому мальчик поспешил к нему.

Возможно, для Ланни было не совсем разумно отправляться в неизвестном направлении с незнакомцем, тем более что у него в кармане был кошелек со значительной суммой денег. Но он думал только об одном. Эта женщина, которая так покорила его и вызывала его восхищение, пала жертвой хулиганов Дутыша. Она нуждалась в помощи, и Ланни поспешил в гараж, где стояла его машина. Оттуда он отправился под руководством парня. Они прибыли в один из тех районов трущоб, которые представляют собой ужас в каждом средиземноморском городе. Извилистые улицы, по которым едва ли можно было проехать автомобилем, запах отбросов с прошлой недели не давал нормально дышать. Они вышли перед высоким многоквартирным домом, и Ланни запер машину и последовал за парнем через темный холл в комнату, освещенную одной закопчённой керосиновой лампой. Там, должно быть, собрался десяток человек, все взволнованно болтали. Но они замолчали, когда появился незнакомец, и отошли назад, чтобы дать ему доступ к кровати, на которой лежала темная фигура.

Ланни не мог видеть очень хорошо, поэтому он взял лампу, а затем чуть не бросил ее, потому что зрелище было самым ужасным. Он не видел ничего ужаснее с того дня, когда он, его мать и Джерри Пендлтон везли Марселя в Париж с его раздавленным телом и обожженным лицом. Лицо Барбары Пульезе, которое рисовало в воображении Ланни так много романтических вещей, было избито так, что превратилось в кусок сырого мяса. Один глаз был закрыт, а в глазнице была такая масса крови, что не было никакой возможности узнать, был ли цел глаз. Рваное покрывало на кровати было пропитано кровью, как и платье Барбары.

"Она жива?" - спросил Ланни. И это заставило всех говорить. Они, казалось, не были уверены, поэтому Ланни положил руку ей на сердце и обнаружил, что оно слабо бьется.

Ему удалось понять, что люди в этом доме не знали Барбару, никогда не слышали о ней. Они услышали крики, выбежали и увидели, как группа молодых людей избивает женщину дубинками. Репутация фашистов была такова, что свидетели не смели сделать шаг. Они просто стояли и ждали, пока нападавшие не закончили свою работу, и пошли, распевая свой гимн Giovinezza. Тогда люди внесли ее внутрь. Они не осмелились уведомить полицию, опасаясь быть замешанным в связях с красными. Это была уже знакомая история в трущобах итальянских городов. Они заглянули в сумочку женщины и нашли письмо. Никто из них не смог прочитать содержание на французском языке, но один смог прочитать название отеля на конверте и имя Ланни над ним.

Теперь у них была только одна мысль - сбыть с рук povera signora, прежде чем черные рубашки вернутся, чтобы закончить свою работу и, возможно, дать урок ее предполагаемым друзьям. Люди были в панике по этому поводу и ясно заявили, что если синьор не позаботится о своем друге, они вынесут ее на улицу и оставят перед каким-нибудь другим домом. Ланни сказал, что все в порядке, но они должны помочь ему. Он взял ноги женщины, и двое мужчин взяли ее за плечи, и они понесли ее к машине и положили ее на заднее сиденье. Она была без сознания и даже не стонала. Не было времени думать о защите автомобильных сидений. Они просто положили ее всю в крови. Ланни, боясь заблудиться на этих запутанных улицах, пообещал мальчику лиру, чтобы тот поехал рядом с ним и показал ему дорогу к одной из главных улиц.

Пока он ехал, он пытался думать, что делать дальше. Обращаться в полицию было бы бесполезно, потому что он слышал, как Муссолини хвастался, как полиция находится в союзе с его черными рубашками или во всяком случае бояться мешать им. Доставить жертву в больницу было бы рискованно, потому что там тоже могли быть фашисты. То же самое относится и к любому врачу, к которому он может обратиться. Итальянцы готовили омлет, и теперь у Ланни в его руках было одно из яиц. Он решил, что вывезет Барбару из Италии. Он сделает это только с одной задержкой, даст знать отцу, что он задумал.

Добрый самаритянин припарковал свою машину и поспешил в отель. Больше нечего делать. Он не был врачом и очень мало знал о первой помощи пострадавшим. Робби все еще был на своей конференции в приемной их люкса, но Ланни прервал его и отвел в другую комнату, где он рассказал печальные новости.

"Боже мой, сын!" - воскликнул испуганный человек. - "Что эта женщина для тебя?"

- Это будет трудно объяснить, Робби. Тебе просто придется поверить мне на слово, что она произвела на меня впечатление благородной личности, возможно, самой великой, которую я когда-либо встречал. Однажды я расскажу тебе все о ней, но она лежит там, возможно, умирает. Я должен спасти ее, если смогу, и я не знаю никого в Италии, кому можно доверять".

- Разве ты не можешь найти ее друзей?

- Я не могу ездить с полумертвой женщиной в машине и спрашивать адрес штаб-квартиры Социалистической партии, которая, вероятно, давно разбита или сожжена.

- Ты думал, что эти черные рубашки могут напасть на тебя самого?

- Это шанс, который я должен попытать. Если я не попытаю его, я никогда больше не буду уважать себя, пока живу.

- Что ты планируешь делать с ней, когда доберёшься до Франции?

- Помещу ее в maison de sante и организую надлежащий уход за ней. После я свяжусь с дядей Джессом. Я не сомневаюсь, что он приедет или даст мне адрес ее друзей. Они есть везде, потому что она оратор, известный человек в своем движении.

- Предположим, женщина умрет до того, как ты доставишь ее в больницу?

- Это еще один шанс, который я должен попытать. Все, что я могу сделать, это рассказать правду о том, что произошло.

- Но разве ты не видишь, что выйдет из этого? Ты будешь заклеймён как сочувствующий Красным. Газеты будут полны этим.

- Я знаю, Робби, и мне жаль; но что я могу сделать?

- Ты можешь позволить мне позвонить в больницу здесь, чтобы они пришли и забрали женщину из твоих рук.

- Разве полиция не захочет узнать, как она оказалась со мной? Разве мне не придется показать письмо, которое я ей написал? Я буду здесь, в Генуе, в руках этой банды. И что скажет мистер Чайлд, чей Великий герой Муссолини?

"Это ад!" - воскликнул Робби. - "С самого начала я предупреждал тебя о том, как нужно общаться с этими людьми и писать им письма. Бог знает, я старался изо всех сил, чтобы ты не попал в руки Джесса Блэклесса и всей его команды".

- Ты старался, Робби, и чертовски несправедливо, что я втянул тебя в такую неприятность.

"Ну, и что ты предлагаешь с этим делать?" - Отец был сильно взбешён и не пытался скрыть это.

- Я много думал об этом, Робби. Я не согласен с твоими идеями, и я хочу быть свободным и думать то, что считаю правильным. Поэтому, возможно, я должен отказаться от имени Бэддов. Да. я не совсем имею право на него, это просто обман. Я должен носить имя моей матери, и я совершенно готов взять его и освободить тебя от этого постоянного дискомфорта. Я уже совершеннолетний, и должен нести ответственность за себя, и не тащить твою семью в скандалы.

Ланни искренне так считал, и его отец это видел, поэтому он быстро изменил свой тон. - "Я не прошу тебя делать что-то подобное, Ланни. Я извинюсь перед гостями и поеду с вами во Францию".

- В этом нет необходимости, на самом деле. Я не нахожусь в какой-либо серьезной опасности. Ни одна полиция не остановит мою машину в движении. Я поеду осторожно, и женщина может просто лежать там. Когда я доберусь до границы и скажу французским чиновникам - ну, это не преступление - найти раненого и пытаться помочь ей.

Робби сказал: "Я отправлю с тобой Боба Смита. Он может вернуться назад поездом. Не думаю, что тебе следует возвращаться в Италию".

"Хорошо", - согласился Ланни. - "Я нагляделся достаточно на эту конференцию, Бог свидетель".

- И еще одно, сынок. Если ты чувствуешь стремление изменить мир, разве ты, ради Христа, не сумеешь разработать какую-то мирную и упорядоченную программу?

"Действительно, я так хочу, Робби!" - Ланни сказал это с глубоким чувством.

- Ну, сделай так. Ничто так не порадует меня!

Добрый самаритянин не стал тратить время на сбор своих вещей. Их отправят вдогонку позже. Он стремительно влетел в номер крайне удивленного Боба Смита, который готовился ко сну, и скомандовал. - "Едем прямо сейчас со мной во Францию. Возьмите с собой свой паспорт и пистолет. Не задерживайтесь - это срочно". Когда они садились в машину, добавил: "На заднем сиденье женщина. Я расскажу вам о ней, когда мы двинемся. Возможно, она уже мертва". У бывшего ковбоя бывали и такие приключения, и его эта фраза совершенно не потрясла. Он надеялся, что сын его работодателя не совершил никакого серьезного преступления. А если и совершил, то всё равно это была его работа.

Ланни слышал о людях, пострадавших в автомобильных авариях, и знал, что когда кто-то получил сотрясение мозга, то важно сохранять его покой. Поэтому он ехал осторожно, избегая толчков и резких поворотов. Время от времени Боб оглядывался назад, чтобы убедиться, что тело лежало на сиденье. Незадолго до того, как они достигли границы, бывший ковбой пересел на заднее сиденье, поднял женщину в сидячее положение и обнял ее. Не очень приятно, но это часть работы.

Пограничнику Ланни сказал: "У меня больная женщина. Я везу ее в maison de sante. Где находится ближайший?

Причин для задержки не было. Ведь он был американцем за рулем дорогой машины без багажа, и документы его были в порядке. Ему указали дорогу, и вскоре Барбара была в частной французской клинике с лечащим врачом. Этот человек слышал об ужасных черных рубашках на той стороне границы и, к счастью, не был их сторонником. Он осмотрел женщину и сделал свое заключение. Очевидно, squadristi не торопились и тщательно дисциплинировали ее. Они исколотили всю переднюю часть ее тела, а затем перевернули ее и поработали сзади. Едва ли квадратный сантиметр остался не тронутым. Было несколько трещин в черепе, одна из них в основании, так что оперировать не было возможности, ничего не оставалось, кроме как оставить всё природе. В ней была небольшая искорка жизни, и она могла выжить. Ей дали стимуляторы для работы сердца.

Ланни позвонил отцу рано утром и отправил телеграмму своему дяде Джессу домой. Боб сел на утренний поезд обратно в Геную, пообещав прислать одежду Ланни. Юноша написал своей матери и Мари, рассказав, что случилось, а затем принялся ждать. Больше ничего не оставалось. Он спал, а затем некоторое время гулял, думая о своей жизни и о том, что этот новый кризис значил для него. Он удостоверился, что в мире есть силы, которые он ненавидел всем сердцем и хотел с ними сражаться. Но для того, чтобы понять какими они были, и как их выявить, потребуется время для изучения.

Он решил, что хочет поговорить с Риком, и позвонил своему другу. Тот сказал, что получил все, что ему нужно в Генуе, и приехал на поезде и присоединился к Ланни в тот же вечер. Дядя Джесс прибыл с другого направления. Так что собрались три социальных философа, которым ничего не оставалось, как спорить, потому что бедная седая старая женщина все еще лежала без сознания. И ни ей и ни им не принесло ничего хорошего, если бы они сидели и смотрели на её разбитое лицо.

Дяди Джесс видел всю проблему целиком, как на ладони. Он сказал, что фашизм был ответом капитализма на попытку рабочих добиться свободы. Муссолини был прав, говоря, что фашизм распространится на другие страны, поскольку капитализм одинаков во всех странах и будет защищать себя теми же методами. То есть, субсидировать бандитов и действовать под маркой патриотизма, который является самым дешевым и самым удобным из всех ярлыков.

Рик, с другой стороны, настаивал на том, что фашизм является реакцией среднего класса, оказавшегося между двумя жерновами капитализма и коммунизма. Белые воротнички страдали от всех последствий социального срыва, безработицы, высокой стоимости жизни, потери надежды. И они обратились бы за помощью к любому демагогу, который обещал облегчение. Эти двое спорили друг с другом, как молот с наковальней, а Ланни сидел и слушал и пытался понять, во что он верит. Он решил, как обычно, как дилетант. Он поверил обоим одновременно.

Это был первый раз, когда он смог понять идеи своего запретного дяди. Он снова решил, что дядя ему не нравится, но это не имеет никакого отношения к сути дела. Лысый, морщинистый и резкий, Джесс Блэклесс был похож на какого-то старого лесного медведя, который дрался со своими врагами, его шкура летела клочьями, уши оторваны, а зубы выбиты, но он все еще продолжает драться. У Джесс Блэклесса было дело, в которое он верил, и Ланни знал мало таких людей и не мог не восхищаться его стойкостью. Кроме того, как только горькие сарказмы дяди попали в его голову, он обнаружил, что было трудно вытащить их оттуда. Они застряли, как колючки в шерсти.

Ланни упомянул предложение своего отца, найти какой-то мирный и упорядоченный способ изменить мир. Джесс сказал, что это была приятная фраза, с помощью которой можно уклониться от действий. Робби, несомненно, уже забыл её. Когда Ланни сказал, что он напомнит ему и попытается обратить его, на что дядя сказал: "Тогда будет два разочарованных идеалиста вместо одного!" Когда Ланни указал, что несколько большевиков в Генуе были выходцами из класса капиталистов, Джесс сказал: "Конечно, некоторые люди переходят к рабочим. Но отменяет ли это классовую борьбу? Когда один богатый человек становится предателем, остальные богачи не следуют за ним. Они ненавидят его".

XII

Два дня прошло в спорах в гостиничном номере Ланни, и когда спор был в самом разгаре, пришло сообщение из клиники, что Барбара Пульезе умерла. Они должны были организовать похороны. Торжественные и многолюдные, с точки зрения пропаганды, демонстрацию протеста рабочего класса. Известие о судьбе Барбары было опубликовано в профсоюзных газетах, прибыли несколько журналистов и профсоюзных лидеров. Тело привезли в Ниццу, и гроб был установлен на грузовик, усыпанный цветами, и тысячи рабочих и работниц прошли за ним с транспарантами и плакатами, осуждающими злой Fascismo. Дядя Джесс сумел скрыть участие своего племянника, и никто не обратил никакого внимания на молодого американца в хорошей одежде и английского журналиста, который мучительно хромал в шествии.

На могиле толпа стояла с обнаженными головами и слушала красноречивых выступавших. Лысый американский художник рассказал историю жизни, посвященной делу униженных и угнетенных. Никогда эта героическая женщина не отступала от обязанностей или жертв. У нее была храбрость льва с добродушием ребенка. Слезы выступили в глазах оратора, когда он рассказывал о своей давней дружбе, а затем в голосе появилась ярость, когда он осудил итальянских чернорубашечников. Его племянник слушал и соглашался с каждым произнесенным им словом. И в то же время ему было неловко оказаться в такой компании и в таком настроении. Он смотрел на этих темных, мрачных людей, плохо одетых, лица которых были искажены жестокими страстями. Они не были его людьми, и он их боялся. Но что-то привлекло его к ним! "У рабочего класса появился еще один мученик в списке, который так же долог как человеческая история". - Так оратор объявил и процитировал высказывание о первых христианах: "Кровь мучеников была семенем Церкви". Это звучало странно у того, кто ненавидел религию, как это делал Джесс Блэклесс, но Ланни понял, что эти красные основали религию другого типа. Им не нравилось это слышать, но так было, и чем больше их преследовали, тем больше распространялась их вера на земле. Это был трудный путь для обучения истине, но, возможно, дядя Джесс был прав в своем убеждении, что люди не были готовы ни к чему другому. Неудобный и иррациональный мир, в котором родился Ланни Бэдд! В очередной раз этот мир вытащил молодого любителя искусства из его башни из слоновой кости и задал ему хорошую трёпку, не соответствующую его желанию покоя и его чувству собственного достоинства.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Римские каникулы³⁰

ЛАННИ и Рик вернулись в Жуан-ле-Пэн, а Мари присоединилась к своему другу. Она знала, что его душа была в смятении, и она была нежна и мила с ним. Сочувственно выслушала историю Барбары Пульезе, никогда не пытался с ним спорить, не намекала на то, что он сделал что-то не так. Но между собой дамы с тревогой советовались. Мари и Бьюти, Нина и Софи, и Эмили, когда им доводилось собраться вместе. Как можно было удержать этого впечатлительного юношу от попадания в руки агитаторов, фанатиков и врагов общественного благосостояния? Они были единодушны в убеждении, что им едва удалось избежать неприятной огласки. Бьюти испугалась, когда она услышала, что Ланни сказал отцу об изменении своей фамилии. Она поняла, какие сильные эмоции могли вызвать эти слова. В прошлом она глубоко и навсегда похоронила фамилию Блэклесс и не получала удовольствия от мысли об её воскресении.

Робби, не получив в Генуе того, что хотел, вернулся домой, чтобы посоветоваться со своими партнёрами. Он пробыл там всего несколько дней, а затем вернулся, поскольку конференция передала проблему России и ее нефти на рассмотрение в Высший экономический совет, созываемый в Гааге в июне. Рик, который прочно завоевал репутацию журналиста, получил задание от ежедневной газеты рассказать об этом мероприятии, и для Ланни естественно было бы отвезти его туда, как и в Женеву. Но Мари сказала: "Ланни, не надо больше никаких конференций! Я так по тебе скучала!" И ее возлюбленному было легко отказаться от идеи поехать, потому что его тошнило от запаха нефти. "Давай останемся дома и почитаем хорошие книги", - умоляла женщина, не понимая, что они могут по-разному считать книги "хорошими".

Перед тем, как отправиться на лето на север, Ланни обыскал библиотеку Эли Бэдда. Старый джентльмен не особо интересовался экономикой, и то, что у него было, было старой школы. Но были две книги писателя по имени Беллами, о котором Ланни никогда не слышал. Он прочитал Взгляд назад, и ему показалось удивительным, что об этой книге больше не говорят. Он попытался найти кого-нибудь из друзей, кто её читал, но никого не нашёл. Он не мог понять, как кто-то может не хотеть жить в таком мире. В мире, в котором люди помогают друг другу вместо того, чтобы тратить свои усилия на то, чтобы помешать другим добиться успеха. Ланни прочитал еще менее известную работу Равенство, которая дала ему научное изложение того, как можно организовать и управлять кооперативной экономикой. Ему казалось, что это лучшее, что вышло из Америки, талант практичного народа, примененный к важнейшей проблеме, стоящей перед человечеством.

Но, увы, как мало американцев слушали своего великого социального пророка! Была другая Америка, не сильно отличающаяся от Европы, в которой жил Ланни. Страна бедности и безработицы, отчаянных забастовок и рабочих восстаний. Все эти явления той "классовой борьбы", о которой постоянно говорил Джесс Блэклесс, которую он сделал стержнем всего своего социального мышления. Пока Робби пытался добыть нефть у русских, другие "петролетарии" дома занимались присвоением резервов военно-морского флота своей страны с помощью купленных членов кабинета президента Гардинга. Это была собственная администрация Робби, которую он помог подобрать и избрать. Он защищал ее упорно, отказываясь верить в эту историю. Пока результаты её сенатского расследования не попали в газеты. Тогда Робби приуменьшил эту историю, угрюмо назвав её работой агитаторов, сторонников красных, врагов частного бизнеса. Ланни не спорил, но он ясно видел, что в нефтяную игру играли одинаково в Вашингтоне и Калифорнии или в Италии и Голландии.

Ланни отвез свою amie на автомобиле в департамент Сены и Уазы, а Рик на поезде доставил свою семью во Флиссинген, посадил их на пакетбот, а затем отправился в Гаагу. Ланни подписался на газету, для которой писал Рик. Теперь он мог читать там то же самое, что и в длинных письмах своего друга. Также он получал новости от Робби, который приехал в Париж, чтобы пообщаться с Захаровым в его доме на авеню Гош. Робби рассказал о скоплении нефтяников в Гааге и об их борьбе между собой, с русскими и с Высшим экономическим советом. Действия по распределению мировых запасов нефти можно было сравнить только с постройкой Вавилонской башни.

Русские хотели получить ссуду для восстановления своей страны, и они использовали нефть в качестве приманки, говоря, что без ссуды они сами предпочли бы преодолевать трудности и восстанавливать свои собственные месторождения. Британцы хотели предоставить ссуду, но французы, бельгийцы и многие американцы настаивали на том, что большевизм надо уморить голодом и заставить его с голоду умереть. Что стало бы с интеллектуальной защитой частной собственности, если бы каждый уличный оратор мог утверждать, что коммунисты восстанавливают свою страну? Нефтяники соберутся вместе и пообещают действовать сообща и не делать отдельных предложений. Затем они будут ждать, кто первым нарушит соглашение, и каждый будет бояться оказаться последним.

Йоханнес Робин был в Гааге. Он должен был знать, что будет решено не только по нефти, но и по Германии. Будущее немецкой марки зависело от исхода этих переговоров. И, конечно, спекулянт должен был быть на месте и держать свои каналы получения информации наготове. У государственных деятелей, которые принимали решение, были секретари и клерки, у которых такая информация была, и они давали советы надежному человеку. У самих государственных деятелей были влиятельные друзья, которые знали, как использовать их возможности, и проявили щедрость и осторожность, следя за тем, чтобы государственные служащие в старости не остались в нищете.

Итак, Ланни, читая творческие сказки об идеальном мире, жил в мире другом, трагически другом. Поселившись в комфортабельном доме в Шато де Брюин, читая, играя на фортепиано, играя в теннис с двумя весёлыми юношами, наслаждаясь обществом прекрасной и любящей женщины, Ланни знал, что он был одним из самых удачливых мужчин. Он попытался сохранить безоблачное настроение, но 25 июня 1922 года он взял утреннюю газету и прочитал. Вальтер Ратенау, министр иностранных дел Германской Республики, ехал на работу в большой открытой машине. Её догнала машина поменьше с двумя мужчинами в кожаных куртках и шлемах. Один из них достал пистолет и выпустил пять пуль в тело министра, а сразу после этого другой бросил в машину ручную гранату.

Они сделали это, потому что министр был евреем и осмелился управлять делами Германии и искать умиротворения как с Францией, так и с Россией. Они сделали это, потому что это был жестокий и безжалостный мир, в котором люди предпочли бы ненавидеть друг друга, чем понимать друг друга, и скорее совершили бы убийство, чем позволили бы оппоненту поступить по-своему. Ланни это событие показалось самым ужасным из того, что когда-либо происходило в мире, и он закрыл своё лицо руками, чтобы скрыть слезы. Он никогда не забудет этого доброго и благородного человека, мудрейшего среди государственных деятелей, с лучшим сердцем и лучшим умом, которые были у Германии в этом кризисе. Для Ланни это было так, как если бы он услышал звон колокола судьбы. В этой продажной и несчастной цивилизации лучшие шли вниз, а худшие поднимались наверх.

III

Джесс Блэклесс снова взялся за кисть, возможно, отчаявшись по поводу рода человеческого. Он приехал в Париж и начал вести совместную жизнь с молодой женщиной, которая работала в коммунистической газете L'Humanite. Так он казался счастливее, и это устраивало его друзей, потому что теперь у них были стулья, на которые можно было сесть, а сковорода не украшала центр стола. Фактически, художник и его amie устроили своего рода салон для красных, которые приходили в любое время, пили его вино и курили его сигареты, рассказывая ему новости о подпольном движении в различных частях Европы.

Ланни провозгласил свою независимость, и её форма выразилась в посещении своего коммунистического дядю и встрече с некоторыми опасными и в то же время очаровательными личностями. Это была форма "шалости" Ланни. Была ли "шалость" порочной или нет, зависит от точки зрения. Но Ланни сказал себе, что хочет понять мир, в котором живет, и услышать все мнения о нем. Возможно, он обманывал себя, и это было просто поиском ощущений, игрой с огнем, тем, что японские полицейские власти называют "опасными мыслями". Конечно, было бы ошибкой, если бы он хотел остаться обитателем башни из слоновой кости, потому что бык в посудной лавке не сможет нанести больший вред, чем одна идея в человеческой душе.

В Париже были книжные магазины, в которых продавалась красная литература. Ланни посетил один из них и взял несколько брошюр, в том числе английский перевод книги Ленина Государство и революция. Он взял их домой и контрабандно пронёс их в свою комнату, держа их вне поля зрения окружающих и читая их незаметно, как если бы они были порнографией. Он знал, что и Мари, и Дени были бы шокированы этим, и это привело в смятение двух невинных парней, если бы они узнали о существовании таких печатных материалов.

Советский лидер стал еще одной жертвой столь широко распространенного в Европе обычая стрелять в любого с отличными и неприятными политическими взглядами. С момента стрельбы советский лидер стал инвалидом и вскоре умер. Но вот его могущественный разум был недоступен для пули любого убийцы. По мнению Ланни, это был математический анализ сил, которые разрушали капиталистическую систему и заставляли организованных рабочих взять контроль над обществом. Русский тезис состоял в том, что это изменение могло быть осуществлено только путем ниспровержения и разрушения того буржуазного государства, которое служило жандармом эксплуататорских классов. Этот тезис, очевидно, относился к такой стране, как Россия, народ которой никогда не знал свободных выборов. Но применимо ли это в равной степени к Франции, Великобритании и Америке, которые пользовались избирательным правом в течение длительного времени? Это был важный вопрос, потому что, если применить русский способ в странах, где он не подходил, можно совершить дорогостоящую ошибку.

Когда Ланни высказал это друзьям дяди Джесс, они посмеялись над ним и сказали, что у него буржуазный склад ума. Но он хотел услышать все стороны и начал читать Le Populaire, печатный орган социалистов. Они категорически не соглашались с коммунистами и называли друг друга дурными словами, что казалось Ланни большой трагедией рабочего движения. Он думал, что у рабочего движения достаточно врагов среди капиталистического класса, и без драки между собой. Тем не менее, он был вынужден понять, что, если считать необходимым революционное насилие, то это оправдание насилия. А если верить только в мирные методы, то, очевидно, насильники заставили бы оппонентов защищаться и применить насилие против них!

Робби Бэдд не получил концессий, на что он потратил столько сил. Все нефтяники и все правительства были недовольны. Мечта буржуазного мира решить свои проблемы за счет России не сбылась. Большевикам грозила опасность потерять временный статус приятных собеседников и вновь стать дьявольскими монстрами. Робби вернулся домой, не увидев сына снова и не пожурив его за его поведение. Может быть, отец все обдумал и действительно собирался дать ему свободу, как предлагал Линкольн Стеффенс?

В августе месяце греческая армия в самом сердце анатолийских холмов потерпела ужасное поражение и обратилась в бегство в Смирну на побережье, куда за ними последовала турецкая кавалерия. Турки загнали греков в море и вырезали десятки тысяч человек. "Наш друг с авеню Хош потерял свои концессии", - написал Робби и объяснил, что Стандарт Ойл, вероятно, получит их от турок. - "Также акции его Banque de la Seine упали с 500 до 225". Рик, находясь дома в Англии, сообщил о небывалой политической катастрофе. Впервые публично был задан вопрос, какова связь между премьер-министром и загадочным греческим торговцем, ставшим королем Европы по вооружению. Теперь его задали в Палате общин, а это означало, что газеты могли этот вопрос повторить. Это было все равно, что схватить сэра Бэзиля за шиворот его малинового бархатного кафтана и вытащить на всеобщее обозрение, что, как понимал Ланни, вызовет у него сильнейшее недовольство.

Эта турецкая победа нанесла серьезный удар по престижу Великобритании. Самая слабая из центральных держав, потерпевшая сокрушительное поражение менее четырех лет назад, теперь публично разрывала договор, навязанный ей. Триумфальные турецкие армии, захватившие большое количество моторизованной артиллерии Виккерса и танки, все произведенные Захаровым, подошли к воротам Константинополя и не вошли в него только из-за страха перед британскими морскими орудиями, также произведенными Захаровым. Какое-то время казалось, что Британия на пороге новой войны, и без всякой помощи со стороны французов. Плохим утешением было, что Франция явно направлялась к новой войне с Германией без какой-либо помощи со стороны англичан. В результате в октябре был вынужден уйти в отставку Ллойд Джордж - последний из "Большой четверки" версальских государственных деятелей, которые с таким авторитетом взяли курс на решение мировых проблем!

Ланни и Мари вернулись в Бьенвеню, когда это случилось. Они были счастливы, потому что Ланни вел себя в соответствии со стандартами дам его семьи и их друзей. Худшее из своей красной литературы он хранил среди респектабельных книг проповедника Новой Англии, который уже не мог протестовать против такого обращения. Ланни хранил свои красные идеи в своей голове и ничего не делал с ними, кроме циничных замечаний в адрес государственных деятелей. Это никого не шокировало. Ведь в светском обществе стало модным обвинять политических деятелей в продажности и глупости. Была даже часть богатых, тех, у кого были продвинутые идеи, которые начинали находить хорошие слова для красных. Красные смогли выжить пять лет, несмотря на гражданские войны и голод, и это казалось чудом. Также их поддерживали такие популярные писатели, как Барбюс, Роллан и Анатоль Франс. Последний приехал в отель на Мысе Антиб, и Ланни пошел к нему. Старик сильно сдал, но его мозг был как никогда ясен, а язык острым. То, что он говорил о ситуации в Европе, мало чем отличалось от того, что Ланни слышал в доме своего красного дяди.

Ланни был настолько счастлив, насколько можно было ожидать от чувствительного человека в те смутные дни. Его подруга была всем, что ему было нужно, и он никогда не смотрел второй раз ни на одну из светских дам, замужних или незамужних, которые выставляли перед ним свои прелести. Он покорно надевал надлежащую одежду и присутствовал на общественных мероприятиях, которые проводила его мать, а также на некоторых мероприятиях Эмили и Софи, когда они специально приглашали его. Он гордился успехами двух своих лучших друзей. Той осенью Рик работал над пьесой о войне. Сцены, прочитанные Ланни, заинтересовали его, и он внёс свои предложения и был горд, когда некоторые из них были приняты. Курт закончил еще одну сюиту, на этот раз относящуюся к солдатской жизни, и Ланни наблюдал за рождением произведения искусства, наслаждаясь всеми удовольствиями этого события и не испытывая никаких мук творчества. А ещё была пятилетняя Марселина, которая быстро росла. К тому времени она была самой грациозной маленькой танцовщицей, которую когда-либо видели, и знала в танцах почти все, чему Ланни мог ее научить. Она была в воде маленькой утёнком и повсюду маленькой феей. Очень забавно наблюдать, как она строит свои глазки и пробует свои чары на каждом новом человеке. Курт мог быть очень суровым отчимом, но это был фундаментальный инстинкт женского организма, и он с таким же успехом мог бы попытаться помешать бугенвиллии во внутреннем дворике цвести пурпурным цветом.

Этой осенью произошло событие, важность которого в истории Европы осознавалась постепенно. Рабочие Италии объявили всеобщую забастовку в знак протеста против разрешенной властями жестокости чернорубашечников. Забастовка провалилась, потому что у рабочих не было оружия, и они были бессильны против безнаказанного насилия. В этот час неразберихи Fascisti воспользовались случаем и начали собирать свои силы. Редактор их газеты, этот Благословенный Дутыш, над которым смеялись Ланни и Рик, озвучил свои лозунги славы и призвал свою молодёжь к строительству новой Римской империи.

Американский посол "Колыбель" сыграл важную роль в этих событиях и был так горд этим, что вернулся домой и хвастался этим в печати. Муссолини пришел в посольство, выпил с ним чаю и настолько очаровал его, что с тех пор посол защищал диктатора и все его действия. Новое правительство, чтобы добиться успеха, должно иметь средства, и редактор искал поддержки движения на восстановление законности и порядка в своей охваченной забастовкой стране. Несомненно, Италия без профсоюзов, без кооперативов, лишающих бизнесменов их прибыли, должна быть разумным вложением средств! Посол так подумал и убедил великий Дом Морганов пообещать ссуду в двести миллионов долларов правительству, которое планировал Муссолини. Пусть никто не говорит, что Америка не участвовала в построении защиты от красных!

Считалось, что в Италии насчитывается сто шестьдесят тысяч бывших армейских офицеров, большинство из которых не имеют работы и нуждаются в средствах. Многие присоединились к Fascisti, и теперь они возглавили "Марш на Рим", который искусная пропаганда превратила бы в героический эпизод. Их основатель с ними не маршировал, а путешествовал быстрее и безопаснее в спальном вагоне. Восемь тысяч запыленных и измазанных молодых людей, конечно, ничего не смогли бы добиться без согласия полиции и армии. Королю коротышке с демократическими симпатиями сказали, что его кузен присоединился к Fascisti и готов занять его трон, если он не подчинится приказам. Поэтому он отказался подписать приказ об объявлении осадного положения, и чернорубашечники без сопротивления вошли в столицу.

Тот "дешевый актер", у которого Ланни и Рик брали интервью в Каннах, теперь предстал перед своим сувереном в черной рубашке, в офицерской портупее и лентой цветов Фиуме, и ему было поручено сформировать правительство. Позже он предстал перед парламентом и сказал им, что теперь он хозяин. Для него больше не было трудностей играть в дутыша, потому что он уже несколько лет тренировался в выпячивании челюсти и держать грудь колесом. Имя Бенито Муссолини разлетелось по всему миру, и то интервью, которое Рик тщетно продавал британским редакторам, теперь внезапно стало свежей новостью. Рик выкопал его из своего архива, добавил свежих деталей. И эту работу его редактор с радостью оплатил.

Основатель Fascismo доказал свой тезис о благотворности насилия. У американцев была фраза "вскочить на подножку вагона победителя", и Ланни мог представить себе всех приспособленцев, мелких чиновников и буржуазных "интеллектуалов", которые поспешили воздать должное новому римскому императору и купать его в лучах собственной славы. К настоящему моменту он добился вершин актерского мастерства, он служил сначала левым, а затем и правым, и тщательно отобрал для них лучшие фразы. Каждый день он создавал новые трюки, чтобы радовать римскую чернь. Он прыгал через барьеры, чтобы показать, насколько он динамичен, и фотографировался в клетке с беззубым львёнком, чтобы показать, насколько он бесстрашен.

Но горе тем, кто боролся с ним и научил его ненавидеть их! Нет никого, кто ненавидит так страстно, как ренегат. Вероотступник должен поддерживать пламя ненависти яростным, чтобы рев пламени мог бы заглушить голос его совести. Социалистов, пацифистов и даже безобидных кооператоров расстреливали в постелях или охотились за ними в горах. А тем временем новый правитель, в честь которого отмечался этот римский праздник, предстал перед Палатой депутатов и торжественно объявил: "Репрессий не будет". Таков был образец этого нового общества, как его узнал Ланни. Безграничная жестокость в сочетании с мягкой и набожной ложью. Фашисты превратят ложь в новую науку и новое искусство. Они будут учить этому одного диктатора за другим, пока половина человечества не сможет отличать правду от лжи.

Ланни знал, что происходит в Италии, потому что постоянно встречал жертв оттуда. Это было наследие, которое оставила ему его подруга Барбара Пульезе. Она рассказала своим друзьям об этом великодушном американском юноше, и теперь у них был его адрес. Ланни вспомнил, как его отец рассказывал об обычае бродяг в Соединенных Штатах. И теперь у него на воротах появилась отметина, и стереть ее невозможно! Первым пришел тот молодой Джулио, который был с Барбарой в Сан-Ремо и выкрикивал свое неуважение Муссолини в траттории. Squadristi не упустили из виду такого человека. Они влили ему дозу касторового масла, и Ланни с трудом узнал останки человека, который однажды утром появился у ворот Бьенвеню. Его поместили в больницу на несколько недель, но ничто не могло ему сильно помочь, так как его пищеварительный тракт был разрушен. Джулио был студентом-медиком, поэтому знал о своем случае. Он был первым из многих, кто пришел, и у каждого из них была более мучительная история. И, конечно, это не понравилось дамам с виллы на Мысу Антиб. Они жалели этих несчастных, но также боялись их. Потому что кто бы мог поступить с ними так, если бы они не совершили чего-то очень ужасного? Как бы то ни было, это держало этот дом в озабоченности, и они не могли понять, какое отношение к этому имеет Ланни и как он рассчитывал в одиночку выступить против новой Римской империи.

Ланни смог скрыть свою красную литературу, но он тщетно пытался скрыть своих красных беженцев. Дошло до того, что Бьюти и Мари волновались каждый раз, когда он уезжал в Канны, из страха, что он встретит там злых товарищей. Вряд ли могло быть хуже, если бы у него заподозрили другую любовницу! Об этом говорили жители деревни, и Бьюти боялась, что полицейские власти обратят на это внимание. Франция была свободной республикой и гордилась своей репутацией дома для угнетенных других стран. Тем не менее, никакой полиции не нравится, когда толпы красных хлынут в страну через все горные перевалы и даже на гребных лодках. Бьюти никогда не могла забыть, что она сама была под подозрением, живущей с немцем, прошлое которого не прошло расследование.

VII

Проходила еще одна конференция, на этот раз в Лозанне, на другой стороне прекрасного Женевского озера. Британцам пришлось заключить новый договор с турками. И, конечно, французы должны были быть там, чтобы получить свою долю. Новый итальянский премьер тоже должен был быть там, потому что настал его день славы, и больше никто не решит ни один вопрос о Средиземном море, не посоветовавшись с ним. Новый император возродил название старых императоров - Mare Nostrum, "Наше море". Чтобы мир не упустил своё новое устройство, он держал длинноносого британского аристократа, "неописуемого" графа Керзона, а с ним и премьер-министра Франции, которые, как пара посыльных, ждали возможности увидеть его и узнать, что он хочет. Революция в конференциях!

На карту были поставлены турецкие сокровища, в том числе Мосул, еще более волшебное название, чем Баку. Так что туда снова прибыл Робби Бэдд и все остальные нефтяники. Чтобы наказать французов за помощь туркам, британцы признали эмира Фейсала правителем Сирии. Наконец-то обещание было частично выполнено, и эта смуглолицая копия Христа, которого Ланни встретил и которым восхищался во время Мирной конференции, получит часть своих владений, но не ту часть, где была нефть! Том Лоуренс, голубоглазый молодой британский агент с песочными волосами, сменил имя и стал летчиком Шоу, чистив дома ботинки какого-то младшего офицера. Вернется ли он теперь в пустыню и вернется на свое место в качестве спутника того, кто считал неприемлемым, чтобы его называли королём, потому что он был потомком Пророка? Этот мир, в котором родился Ланни Бэдд, был полон странных историй, и путешественников из средиземноморских стран с интересом слушали в его доме.

Ланни не планировал ехать в Лозанну; но конференция закрылась на рождественские каникулы, и Робби и Рик были свободны. У первого были дела в Берлине. Кроме того, Курт планировал провести еще одно Рождество в Штубендорфе, а Мари собиралась на север, чтобы побыть со своими мальчиками. Итак, Ланни с бездонным кошельком своего отца составил план путешествия для себя и своих друзей. Он и Курт сопроводят Мари в Париж, а затем поедут в Лозанну, заберут Робби и Рика и отвезут их в Берлин, где Ланни и Рик навестят Робинов, а Курт - своего брата. Затем Курт, Ланни и Рик отправятся в Штубендорф. Рик там будет первый раз. Потом они вернутся в Лозанну и оставят Рика на второй этап конференции, а Ланни и Курт отправятся в Париж, чтобы снова забрать Мари.

Приятно планировать путешествия с помощью бездонного кошелька! Будешь с друзьями перемещаться из страны в страну, разговаривать с людьми, собирать новости, посещать оперные спектакли, театры и художественные выставки. Ездить в быстрых и комфортабельных поездах, останавливаться в отелях класса люкс, питаться новыми блюдами в самых элегантных ресторанах, расплачиваться за всё из бездонного кошелька, принявшего вид бумажника, набитого бумажными деньгами, и смотреть, как все улыбаются, подобострастно и восхищенно. Но не обращать внимания на признаки крайней нищеты на своем пути. На полуголодных детей, просящих хлеба, на женщин, за хлеб продающих своё тело. И на то, как вешают или избивают до бесчувствия красных!

VIII

Еще одна из тех крупных международных встреч, на которых присутствуют дипломаты из десятков стран и вдвое больше журналистов. Ланни знал многих из них, что это было похоже на большую подвижную семью друзей с постоянно меняющимся составом. Никогда не знаешь, кто будет, но вот они. Затем вскоре те убыли и прибыли другие. Жизнь состояла из разговоров и слушания того, что говорят другие. В современном мире техники можно эти разговоры вколотить по маленьким клавишам пишущей машинки, и на следующее утро они оказывались на миллионах столов для завтрака, а может, и на десятках миллионв. Двигаясь в этом мире, журналисты были близки к очагам власти, и то, что они говорили или делали, могло "войти в историю".

Мистер Чайлд был там с большим штатом сотрудников. Америка вернулась в дела Европы после трех лет обета "Больше никогда!" Мистер Чайлд объявил о политике "открытых дверей" Америки на Ближнем Востоке. Был ли это деликатный и тактичный способ отстоять претензии Стандарт Ойл на двадцать пять процентов нефти Мосула? Русские были там, все еще пытались получить ссуду и раскачивали пустую канистру перед носом Робби Бэдда и других. Детердинг и остальные нефтяные воротилы договорились о бойкоте. Они создали организацию под названием Groupement, пообещав не покупать российскую нефть, и теперь ждали, кто первым нарушит уговор. Робби предсказал, что это будет сам Детердинг. И действительно, в течение двух или трех месяцев он купил семьдесят тысяч тонн керосина и принял опцион еще на сто тысяч. Он так наивно подумал, что соглашение распространяется только на сырую нефть!

В этом году в Берлине будет плохое Рождество. За доллар давали почти тысячу марок, и все, кроме очень богатых, были бедными. Все были охвачены страхом, потому что ссора с Францией переросла в кризис. Репарационные выплаты были давно просрочены, поставки угля были не оплачены, и ещё был этот толстый с лицом пирожком Пуанкаре со сжатыми челюстями, решивший вторгнуться и захватить Рур, промышленное сердце Рейха, без которого половина немцев будет голодать. Рик, энергичный журналист, хотел взять интервью у людей всех классов и написать статью после того, как вернётся. Он нашел, что они рады поговорить с ним, потому что гимн ненависти был забыт, и они считали британцев друзьями и защитниками от французской алчности.

Ланни и Рик уехали к Робинам. Комфорт и безопасность в этом теплом гнезде, а Папа Робин - кладезь информации обо всем, что происходило в политике и экономике. Можно ли доверять Schieber? Трудолюбивого делового человека беспокоила эта дурная кличка, которую ему дали люди, и он яростно защищался. Это не он собирался вторгнуться в Рур и понизить стоимость марки еще ниже. Его можно обвинить только в знании того, что должно произойти. Люди, которые считали, что этого не произойдет, закупали марки впрок. И если бы Йоханнес их не продавал бы, то продавали бы другие, и какая разница?

Но Робины не тратили все свое время на разговоры о деньгах. Отнюдь нет. Там были скрипка Ганси и кларнет Фредди, а также огромная стопка нот для аккомпанемента, которые Ланни играл или собирался. Ганси год учился у лучшего учителя Германии, и было поразительно, как он вырос. Он играл с чувством собственного достоинства, и Ланни был очень доволен, а остальные были в восторге от его восторга. Трогательно видеть, как они все хвалили друг друга, обожали друг друга, составляя сплоченную семейную фалангу. Отец покорит мир финансов, а сын - мир искусства, и будет два способа уменьшить помехи, которые чинились работе евреев в этой части мира.

Ланни писал мальчикам о Барбаре, и теперь он рассказал им подробности этой ужасной истории и увидел ужас на их лицах и слезы на глазах. Они инстинктивно испытывали отвращение к чернорубашечникам и полностью сочувствовали восставшим беженцам. В них не было того внутреннего конфликта, который Ланни ощущал в себе. Было ли это потому, что они принадлежали к преследуемой расе, и в их душах глубоко укоренились древние воспоминания об изгнании? Или они были более полноценными артистами, чем Ланни? Артист по натуре, можно сказать по определению, анархист. Он живет в свободе своего воображения и представляет подопытный элемент жизни. Если власть вмешается и скажет ему, что думать или чувствовать, эксперимент не будет проведен, замысел родится мертвым.

Сыновьям Йоханнеса Робина казалось самым естественным в мире принять те идеи, которые так сильно беспокоили сына Робби Бэдда. Конечно, было неправильно, что одни рождаются для жизни с привилегиями, в то время как другим не хватает еды. Конечно, было правильно, что обездоленные протестуют и пытаются изменить древние пороки мира. Кто не потребовал бы еды, когда голодал? Кто не стал бы бороться за свободу, когда его угнетали? Кто мог не ненавидеть жестокость и несправедливость и требовать их прекращения? Так спросил Ганси, и Фредди понял, что его обожаемый старший брат, должно быть, прав.

Они спросили, что думает Ланни, и ему было стыдно рассказать им о своих колебаниях и недоумении. Казалось трусливым не поверить в то, что так очевидно было правдой. Казалось слабостью рассматривать такие вопросы, как то, что могло бы обидеть вашего отца или поставить под угрозу социальное положение вашей матери. Встретив красного дядю Ланни, еврейские парни считали его не опасным, а удивительно понимающим человеком, и они хотели знать, где он, что он делает и что он сказал о нынешнем состоянии жизни в Германии, Франции и России. Ланни упомянул книги, которые он читал, и Ганси заявил, что, когда наступит лето и у него появится свободное время, он собирается понять разницу между коммунистами и социалистами и действительно попытаться понять измученный мир, в котором он живет.

Ланни подумал, что папа Робин собирается с этим делать? Он тактично задал вопрос и узнал, что в семье его никогда не поднимали. И Ганси, и Фредди считали само собой разумеющимся, что их отец разрешит им верить в то, что было правильным. Ланни не сказал этого вслух, но подумал: "Предположим, вы начнете общаться с такими красными, как я? Предположим, вы начнете спасать их от фашистов, а беженцы придут в этот дом со стальной дверью и со стальными решетками. Как тогда будет?"

Во время своего предыдущего визита Ланни мало разговаривал со старшим братом Курта Эмилем, но на этот раз у Эмиля был отпуск на Рождество, и они вчетвером вместе отправились в Штубендорф. Ланни сидел и слушал, как ему нравилось делать, пока серьезный прусский офицер обсуждал состояние своей страны, а английский журналист засыпал его вопросами. Сам Ланни был довольно спокойным, но любил смотреть, как Рик активно работает. Он подбадривал себя и решал поступать так же, но он не всегда следовал своим решениям. Однако, когда у Рика были готовы несколько страниц статьи, Ланни читал их и делал комментарии и предложения, которые Рик находил полезными. Возможно, это была работа, хотя другие получили за неё признание.

Эмиля можно было бы назвать копией Курта, но он был лишен чуткости и воображения, которые делали Курта художником. Старший брат был полностью погружён в свои профессиональные обязанности, и когда он размышлял о политике и мировых событиях, это становилось частью проблемы обороны Германии. Он был встревожен, если не сказать, истерзан, нынешней ситуацией, потому что Германия была лишена обороны, а французские армии собрались на границе, готовые двинуться в любую минуту. С точки зрения военного, это была худшая из возможных ситуаций. Страх Эмиля перед тем, что сделают французы, был обусловлен тем, что его самого учили делать так при аналогичных обстоятельствах.

Они говорили об Италии, и точка зрения прусского офицера на происходящие там события вызвала оживленный спор. Эмиль говорил о фашистской "революции", и когда Рик возразил против этого термина, он сказал: "Назовите это контрреволюцией, если хотите, но названия не меняют того факта, что это естественная реакция на тщетность так называемой демократии. Люди пытаются выполнить задачу, которая им не по силам, - управлять современным государством. И они попадают в тяжелое положение, в котором они рады иметь сильного человека, который вытащит их из этого. Сильный человек изучает людей , понимает их лучше, чем они понимают самих себя, и обещает им все, что они хотят. Он строит программу с призывом, которому они бессильны сопротивляться. Если хотите, скажите, что он их 'обманывает'. Но даже в этом случае он получает контроль, и, однажды получив его, он сохраняет его. Потому что современное оружие настолько эффективно, что те, у кого оно есть, становятся хозяевами, при условии, что они не боятся его использовать. Пулемет и авиационная бомба с ядовитым газом обещают человечеству долгую эру твердого правительства".

Такова была интерпретация фашизма Эмилем Мейснером. И он раскрыл интересный факт, что движение, похожее на него, развивалось в Германии с момента окончания войны. Это был местный продукт. Никогда не услышишь, чтобы прусский штабной офицер признал, что мужественные и искусные немцы могут чему-нибудь научиться у вырождающихся и простоватых итальянцев! Движение называлось Национал-социалистической партией немецких рабочих, и её центр находился в Мюнхене. Одним из ее лидеров был генерал Людендорф, который наряду с Гинденбургом считался величайшим военным лидером страны. Эта новая партия обещала немецкому народу избавление от унижений, и эта партия быстро росла. Если бы этот рост принял форму нового противостояния с Францией и Британией, этим народам придется винить только глупость своих государственных деятелей. Так заявил этот высокомерный, но вспыльчивый прусский офицер.

Рождество в замке Штубендорф отмечалось еще более скудно, чем в прошлом году. С таким низким курсом марки было невозможно что-либо импортировать. Поэтому в таком сельском районе, как этот, жили, как в первобытные времена, тем, что получили из земли или сделали своими руками. А ещё у там может быть храбрость и преданность, deutsche Treu und Werde. На настроения участников Weihnachtsfest не повлияла инфляция немецкой валюты. У Мейснеров звучала музыка, и они пели все старые рождественские песни. Все были любезны к гостям иностранцам, а обе молодые вдовы, потерявшие мужей на войне, то бледнели, то заливались краской в присутствии подходящего молодого американца. Объяснить им, что у него есть amie, он не мог, поэтому, аккомпанируя одной, он неизменно приглашал и другую.

Рика, конечно, глубоко интересовало все, что он здесь видел, и все, с кем встречался. Верхняя Силезия после раздела так сформировалась тема в его профессиональном сознании. Совместная польско-германская комиссия разработала подробный протокол, состоящий из шестисот шести секций, и, похоже, он работал довольно хорошо. Но если Франция вторгнется в Рур, не примется ли за дело возмутитель спокойствия Корфанты? Герр Мейснер и его сыновья подробно обсуждали эти вопросы. Конечно, ничто не радовало их больше, чем мысль о том, чтобы симпатичный английский журналист сообщил их точку зрения внешнему миру.

Среди друзей Курта в деревне был парень по имени Генрих Юнг, сын того Oberforster, который сопровождал их, когда они хотели отправиться на охоту. Генрих, как выяснилось, изучал лесное хозяйство в Мюнхене и вступил в Национал-социалистическую партию немецких рабочих, о которой говорил Эмиль. Поскольку Рик был так заинтересован, Курт привел парня в дом и попросил его всё рассказать. Это было несложно, поскольку его движение искало новых членов, и он знал формулы партии наизусть. Ему было девятнадцать, и он был крепкого телосложения. Война и голод не причинили ему вреда, потому что он получал еду и обучение в Штубендорфе. У него были необычайно яркие голубые глаза, румяные щеки и светлые волосы, по которым парикмахер запускал машинку для стрижки раз в месяц. Генрих добросовестно выполнял все свои обязанности перед Фатерландом, включая объяснение нового вероучения двум иностранцам арийской крови, таким как он сам. Он и его единомышленники были известны как "нацисты", потому что это было немецкое произношение первых двух слогов слова "национальный".

Ланни решил, что коммунизм - это новая религия. И вот еще одна, на этот раз немецкая вместо русской. Она внушила молодежи мысль, что им суждено восстановить Фатерланд и превратить его во что-то новое и прекрасное. Это наполнило их пылом веры. Вера учила их маршировать и тренироваться ради дела, петь песни об этом, быть готовыми умереть за неё. Программа этих "нацистов" звучала настолько ярко, что поначалу было трудно понять, как какой-либо армейский офицер мог ей сочувствовать. Программа давала все мыслимые обещания, чтобы соблазнить бедных и несчастных. Все граждане Германии должны были иметь равные права. Все должны были работать, а нетрудовые доходы должны были быть аннулированы. Оковы "процентного рабства" должны были быть разорваны, доходы от войны конфискованы, тресты национализированы, универмаги обобществлены, спекуляции землей предотвращены, а земля для общих целей конфискована без компенсации. Ростовщики и спекулянты должны быть подвергнуты смертной казни, оплачиваемая армия должна быть упразднена, а лживые газеты - запрещены. С другой стороны, для всех хороших немцев должно было быть высшее образование, а для молодежи - все преимущества и выгоды, которые они только могли себе представить. Голубые глаза Генриха Юнга сияли, как у молодого архангела, когда он приглашал двух иностранцев-арийцев поддержать это искупительное предприятие.

"Это похоже на семя новой революции", - сказал впечатлительный Ланни своему английскому другу, когда они остались одни в своей комнате.

"Может быть", - ответил более критически настроенный журналист, - "но для меня это звучит как старый пангерманизм, одетый в новые сценические одежды".

- Но, Рик, могут ли они воспитать молодых людей, как Генрих, а затем не делать ничего из того, что они обещали?

- Политические лозунги подобны зерну, рассыпанному, чтобы заманить птиц в ловушку. Узнай, кто вкладывает деньги в эту политическую партию, и тогда узнаешь, что она сделает.

Ланни сам был полон энтузиазма и не мог цинично относиться к энтузиазму других молодых людей. - "Они действительно явили этому парню множество высоких идеалов, Рик. Я имею в виду верность, самопожертвование, преданность долгу".

- Но разве не этого хочет каждый господин от своих слуг? Кайзер проповедовал это задолго до войны. Что тебе нужно, Ланни, - это изучить пангерманизм. Они говорят о превосходстве арийской расы, преобразовании мира и все такое, но в сущности это не более чем железная дорога Берлин-Багдад, чтобы Германия могла получить нефть Мосула. Это означает колонии в Африке, которые не принесут никакой экономической пользы для Германии, но имеют гавани, которые можно укрепить и которые служат укрытиями для подводных лодок, чтобы перерезать жизненные пути Британии.

"Может быть, ты прав", - признал Ланни, - "но не говори ничего из этого в присутствии Курта, потому что он не очень хорошо это воспримет". Ланни, все еще работал над своей самопровозглашенной задачей по поддержанию мира между Великобританией и Германией!

XII

По пути в Швейцарию троим друзьям придётся проехать через Мюнхен, поэтому Генрих, возвращаясь в школу, поехал с ними. Они разговаривали с ним всё о том же, и Рик хотел разобраться в нём. Генрих, рассказав о своём движении, мог только повторять, и это вскоре стало скучным. Они обнаружили, что парень мало знает о внешнем мире и, похоже, не заинтересован в его изучении. Он собирался изменить этот мир настолько кардинально, что существующий мир его не интересовал. Если рассказать ему что-то об Англии, Франции или Америке, что не соответствовало формуле национал-социализма, то он был слишком вежлив, чтобы сказать, что сомневается. Он просто пропустит это мимо своих ушей.

Рик, опытный журналист, был полной противоположностью этого. Несмотря на то, что его отталкивал пангерманизм, будь то в его новом или старом обличии, он считал своим делом его изучать. Он вспомнил своё ошибочное суждение о Муссолини, и не хотел попасть впросак с генералом Людендорфом или кем-то еще, кто мог бы стать грядущим спасителем фатерланда. - "Давай остановимся на день в Мюнхене, и позволь мне почувствовать запах этого движения". Ланни, у которого было любопытство оленя к любому новому феномену леса, сказал: "Хорошо". Генрих, конечно же, обрадовался и предложил отвезти их в штаб и представить их должным образом.

Штабом был Kaffeehaus на Корнелиусштрассе в рабочем районе. Это была большая комната с несколькими столами и стульями и брошюрами на подоконниках. Был прилавок, где участники платили взносы, и сзади была пара небольших частных комнат. Это место называлось Коричневым домом, потому что все, что было у нацистов, должно было быть коричневым, а у фашистов - черным. Пусть никто не говорит, что немцы кому-то подражают! Вместо фасций ликторов нацисты носили восточную свастику, или крючковатый крест, на нарукавных повязках. Свастики были и на их знаменах. Но знамен было немного, потому что стоял текстильный голод. Практически все нацисты были молодыми бывшими солдатами, и многие носили свою перелицованную старую форму.

Молодой партийный чиновник ответил на вопросы посетителей и рассказал им об условиях в Баварии, где бои между красными и католиками шли почти ежедневно. Члены новой партии накапливали оружие и занимались муштрой в близлежащих лесах, чтобы положить всему этому конец. Их заявленной целью был захват власти сначала в Баварии, а затем и во всей республике. Они представляли собой своеобразное сочетание заговорщиков и пропагандистов. Они говорили открыто, что именно собираются делать, и действительно все, кроме даты восстания.

"И это", - сказал молодой партийный чиновник, - "потому что мы сами этого не знаем".

Посетителям посчастливилось прибыть в Мюнхен в день большого собрания в Burgerbraukeller, и там они могли бы узнать все о движении и услышать речь самого "Ади". Это было сокращение от Адольфа, великого оратора партии. Его фамилия была Шикльгрубер, но её редко упоминали, поскольку она звучала не слишком достойно.

Ланни отвёз Рика и Курта в отель Аден и, следуя манере, которой его научил Робби, разместил их в надлежащем стиле. Остаток дня они провели, рассматривая картины в галерее Шака. После ужина они поехали на такси в пивной зал на Розенхаймерштрассе. Термин "пивной зал" в Мюнхене означает нечто действительно большое. Этот был один из самых больших, со столиками и сиденьями на пару тысяч человек. Мюнхенцы сидят на этих сиденьях, медленно потягивая, они могут смаковать одну кружку весь вечер. Конечно, если они могут себе это позволить, они берут гораздо больше, так что удачливые получают большие круглые животы, жирные щеки и массивные шеи.

Там было многолюдно, но хрустящие бумажки позволили получить трём незнакомцам передние места. Они огляделись вокруг закопченной комнаты и пожалели немцев. Ведь даже в Польше Ланни не видел более жалкой одежды. Очевидно, что простой народ пришёл услышать своего любимого оратора. За столом с Ланни и его друзьями сидел человек, который сказал им, что он партийный журналист; маленький хромой парень с кривым лицом и пронзительным голосом. Когда он познакомился с посетителями, он много рассказывал им об Ади, и не только благоприятного.

Громко трубил большой оркестр, и когда он заиграл Deutschland uber alles, все встали и отдавали нацистский салют правой рукой, вытянутой вверх и вперед. Затем они снова сели, и пронзительный голос партийного журналиста рассказал им о несчастном детстве Адольфа Гитлера Шикльгрубера, о том, как он ушел из дома, тщетно боролся, чтобы стать художником, и стал жалким бездельником, живущим в ночлежках, зарабатывая несколько пфеннигов, раскрашивая открытки, а иногда штукатуря дома. На войне он был младшим капралом и был отравлен газом. После войны его армейское начальство отправило его на секретное собрание мюнхенских рабочих, чтобы шпионить за ними и сообщать о том, что они делают и планируют. Ади узнал об этом, и в следующий раз он пришел не как шпион, а как новообращённый. Теперь он стал одним из лидеров того движения, которое вдохновляло немецкий народ и готовилось распространить его по всему миру.

Оркестр заиграл, и на сцену вышел Чарли Чаплин. По крайней мере, Ланни и Рик думали, что это имитация того маленького комика, картины которого вызывали восторг в то время во всей Америке и Европе. Даже интеллектуальные критики восхищались им и называли его гением. Его можно было узнать по широким штанам и огромным туфлям, взлохмаченным волосам и крошечным темным усикам, бледному лицу и простодушному виду. Все это было у человека, который поспешил на сцену, а также очень грязный старый плащ. Ланни и Рик действительно думали, что он собирается выдать комический номер, подражая маленькому голливудскому комику. Но потом они поняли, что это был тот человек, речь которого они хотели услышать.

XIII

Музыка и аплодисменты прекратились, и оратор начал. Он говорил на диалекте австрийского округа, в котором родился, и сначала Ланни было трудно его понять. Он говорил, возбужденно жестикулируя, из-за чего его слишком большая одежда крутилась вокруг него. У него был ревущий голос, и когда он приходил в возбуждение, это напомнило Ланни кулдыкание индюка, которое он слышал в Коннектикуте. Вскоре оратор пришел в ярость, а потом казалось, что то, что он говорил, больше не имело смысла. Но толпа, казалось, что-то находила в этом, потому что, когда голос оратора садился и речь превращалась в невнятное бормотание, они заглушили его бурными аплодисментами.

Суть выступления заключалась в том, что Германия пострадала при жизни Адольфа Гитлера Шикльгрубера. Услышав историю его разочарованной жизни, не нужно было быть большим психологом, чем Ланни Бэдд, чтобы понять, как он пришел к отождествлению себя со своим фатерландом и его бедами. Недостаток ресурсов у Германии перед войной заставил Адольфа Гитлера Шикльгрубера ночевать в ночлежках. Версальский мир не дал Адольфу Гитлеру Шикльгруберу пожинать славу и трофеи войны. Крики взволнованной публики в Burgerbraukeller укрепили решимость Адольфа Гитлера Шикльгрубера подняться в мире, несмотря на все усилия его врагов удержать его.

Этих врагов было много, и оратор ненавидел и проклинал их по очереди и вместе. Это были Великобритания, Франция и Польша. Враги были красными внутри Германии и за её пределами. Врагами были международные банкиры. Они были евреями, той проклятой расой, которая отравляла кровь всех арийских народов, заражая немецкую душу пессимизмом, цинизмом и неверием в свою судьбу. Казалось, Ади смешал своих врагов вместе, потому что красные были евреями, а международные банкиры были евреями, и именно евреи контролировали Уолл-стрит, Лондон-Сити и парижскую биржу. Очевидно, он думал, что те же евреи принесли большевизм в Россию. Они контролировали мировые финансы и в то же время морили немецкий народ голодом с целью заставить его попасть в лапы красных!

Эти разглагольствования длились более двух часов, снова и снова возвращаясь к одним и тем же недовольствам и угрозам. Ланни думал, что никогда в жизни не слышал ничего более фантастического. Но в этом было что-то ужасающее, особенно, как это воздействовало на эту огромную толпу. Это было похоже на то, как снова вспыхнула война, какой Ланни видел ее в Париже ужасным летом 1914 года. Как будто слышишь топот войск, грохот пушек на дорогах, рев толпы, жаждущий крови.

Когда они вышли и оказались наедине в своем такси, Ланни спросил: "Ну, это немецкий Муссолини?"

Рик ответил: "Нет, не думаю, что мне когда-нибудь придется писать о герре Шикльгрубере!"

Он продолжил в том же ключе, но когда он закончил, Курт тихо сказал: "Ты делаешь ошибку. Ты мог бы написать очень важную статью об этом человеке и этой речи. Он сбит с толку, но и немцы тоже. Он в отчаянии - и они тоже. Поверь мне, его нельзя упускать из виду ".

___________________________

КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ.

Деньги на деревьях
ещё как растут³¹

___________________________

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Семь спорят городов о дедушке Гомере³²

НЕ РАЗ Ланни увещевал свою мать: "Я думаю, мы должны что-то делать с картинами Марселя". Сын заявил: "Я не хочу жить за счёт Робби до конца своей жизни, и я думаю, он будет уважать меня больше, если я покажу ему, что могу заработать немного денег". Между ними была достигнута договоренность, что после продажи какой-либо из работ Марселя выручка будет разделена на три части, а третья останется на приданное Марселины.

Однажды Эмили Чэттерсворт позвонила и пригласила Ланни на завтрак в поместье Семь дубов. - "Будет один человек. Я думаю, с ним вам будет интересно познакомиться. Он искусствовед, и он слышал о работах Марселя. Я не буду больше никого приглашать, так что вы сможете познакомиться поближе.

Так появился Золтан Кертежи, венгр средних лет, которого в детстве привезли в Нью-Йорк, и с тех пор он часто менял место жительства по всему миру. Его отец был гравером, а семья была музыкальной, поэтому Кертежи вырос в мире искусства. Он был прекрасным скрипачом, и когда Ланни рассказал ему о Курте и его творчестве, он так сильно заинтересовался, что на время забыл о Марселе. Это был человек с добрым и благородным лицом, светлыми волосами и усами. Его обходительность казалась несколько забавной. Он двигался с такой легкостью, что она сначала могла показаться неестественной, но потом обнаружилось, что это было выражением его индивидуальности. Он любил изящные и изысканные вещи и всю жизнь искал и изучал их, и наслаждался ими.

Профессия искусствоведа была для Ланни в новинку, и он с интересом слушал, как эту деятельность обстоятельно и живо описывал этот занимательный и неутомимый рассказчик. Он делал это с юмором и без хвастовства. Он описывал себя как своего рода опытную прислугу высшего ранга для богатых, новых или старых, наставника по культуре для взрослых детей, гида и телохранителя для начинающих исследователей мест, где для их ног было больше ловушек, чем когда-либо существовало на оборонительных линиях Маас-Аргонна. Для Ланни это был новый взгляд на мир искусства. Он считал, что на картину можно только смотреть и наслаждаться. Но Кертежи сказал, что это было очень наивное представление. Картина прежде всего ценность, которую можно продать торговцу свининой или вдовствующей императрице системы универсальных магазинов, людям, которые приобрели огромные суммы денег за короткое время и искали способ отличиться от себе подобных. Преступлений, совершенных в ходе продажи этим людям произведений искусства, было совершенно больше, чем когда-либо могло бы быть зафиксировано Surete Generale. Кертежи не сказал, что он был одним из немногих честных экспертов в Европе. Но именно такое впечатление произвел его рассказ. Он был прост, быстр и точен в своих суждениях, и Ланни с удовольствием следил за тем, к чему приводил его разговор. А разговор пришёл к Гватемале, Тибету и Центральной Африке, куда Кертежи отправлялся в поисках произведений коренных народов для музеев. Он забирался в монастыри в высоких горах и обнаруживал давно захороненные дворцы в джунглях и пустынях. У него были странные приключения, и он любил о них рассказывать. Он любил все прекрасные вещи, которые он когда-либо покупал или продал, и описывал каждую вещь восторженными словами, и живо жестикулируя руками. Он так увлекся рассказами о том, как он нашел великого Давида или Blessed Damozel Россетти, и по какой необычайной удаче ему удалось их купить, что забывал о стоявшем перед ним изысканном блюде под странным названием mostele a l'anglaise. А деликатный дворецкий миссис Эмили не убирал его тарелки до последней минуты, надеясь, что гость вспомнит, зачем он здесь.

Ланни решил, что хочет поближе узнать этого человека, поэтому после завтрака он отвез его в Бьенвеню и познакомил с Бьюти и Куртом. Потом он отвёл его в свою студию и открыл кладовую с картинами. И тут пришлось пережить приключение, потому что магией искусства Марсель Дэтаз, сгоревший в пламени войны, вернулся, сел с ними и рассказал им сокровенные тайны своей души. У Марселя появился новый друг, и для Ланни это стало большей радостью, чем самому подружиться со своим гостем.

Знакомство с картинами проходило в хронологическом порядке. Во-первых, были показаны эти прекрасные изображения Мыса Антиб. На них сын холодного севера выразил свое восхищение солнечным светом и цветом. На них синее и зеленое море мощно вздымается, превращаясь в изгибы белой пены или ливни сапфирового пламени. "Как он это ему нравится!" - воскликнул Кертежи. - "Вы видите, как страстно он рисует. Он пытается выразить то, чего не может сказать словами. Возможно, он никогда не найдёт таких слов. Но у этого человека есть талант, необычайный талант. Вся Ривьера здесь. Как люди могли пропустить такую работу?"

"Он был очень застенчивым человеком", - ответил Ланни; - "он не знал, как рекламировать свою работу, и его больше интересовало, как сделать свою работу лучше".

"Мы должны найти способ сделать его известным", - сказал другой. - "У вас здесь сокровище".

Ланни вытащил виды Норвегии. Теперь художник попал в чужой мир и был потрясён им. Норвежские воды были холодными, а скалы - темными, а жившим там людям было тяжело. Просто выжить в норвежском фьорде было подвигом. "Это все летние сцены", - сказал Кертежи. - "Но вы чувствуете, что он думал о зиме".

- Он написал многие из них зимой, после того, как вернулся.

- Его манера письма изменилась. Он нащупывает новую технику. Это не та вода, которую он наблюдал с Мыса Антиб, или не та краска, которая ее изображает.

Потом пошли Греция и Африка. Ланни рассказал о круизе яхты Синяя птица, о том, что они с Марселем чувствовали, и о чем они говорили. Гость знал все эти места и глубоко прочувствовал эти работы. Печаль Греции и суровую, безжалостную жестокость земель, откуда промышляли корсары, откуда работорговцы совершали набеги через пустыни в джунгли с тех пор, куда мог дотянуться глаз истории. Марсель жил один в своем маленьком коттедже на мысе, рисовал эти картины, пока ждал, когда к нему вернется прекрасная светловолосая возлюбленная, и, возможно, все это время над ним висел страх великой печали.

Потом война и ужасные увечья художника. Это был другой человек, которого нужно было понимать по-новому. Возможно, покупатель произведений искусства слышал кое-что из этой истории от Эмили Чэттерсворт. Ланни принес эскизы. Их ему удалось отстоять от уничтожения отчимом. Он одну за другой ставил на мольберт те военные произведения, в которые Марсель вложил весь свой ужас, горе и любовь к родине. В работе Солдат и боль, солдата мучили маленькие немецкие дьяволята. Художник считал эту работу всего лишь карикатурой. Но Кертежи сказал, что она достойна Домье. Такого страха, который, по словам критика, не мог сотворить никто, кроме Уильяма Блейка в своих лучших проявлениях. А вот портрет Бьюти под названием Сестра милосердия, который, по словам Ланни, она никогда не продаст, будет востребован выставками по всему миру, если бы они узнали о нем. Так предсказал Кертежи.

"Я полагаю, мистер Бэдд", - сказал гость, - "что было бы ошибкой не познакомить публику с этими работами. Я не думаю, что вам нужны деньги, но я считаю, что с чисто деловой точки зрения, если вы выпустите на рынок часть этих сокровищ, то эта часть поднимет цены на все остальное. Если вы продадите все, кроме небольшой части, то, что у вас останется, со временем станет дороже, чем всё, если вы будете скрывать это".

"Мы часто говорили о выпуске некоторых картин на рынок", - согласился Ланни. - "Как бы вы предложили это сделать?"

- Начните с эксперимента. Возьмите один из этих морских пейзажей Ривьеры, всего лишь средний, и выставьте его в лондонском аукционном зале, скажем, Кристис, но немного позже, когда там будет больше иностранцев. Я потихоньку подтолкну это дело, найду несколько достойных людей, чтобы они посмотрели на картину, и, возможно, я найду какого-нибудь богатого американского друга, который предложит цену за картину. На аукционе никогда нельзя предсказать, что может случиться. Дилеры начнут шептаться между собой: 'Золтан Кертежи заинтересован в этом Дэтазе, он говорит, что у него есть будущее' и так далее - так ведется игра, и в этом нет ничего плохого, потому что я действительно заинтересован. Вы можете указать минимальную цену за картину, если хотите, и если никто её не предложит, это сделаю я, и в этом случае вы потеряете только комиссию аукционного зала.

- Сколько вы берете за такую услугу, мистер Кертежи?

- Твёрдые десять процентов, независимо от того, действую ли я от имени покупателя или продавца. Многие дилеры взимают плату с обеих сторон, но я никогда этого не делал. Если вы хотите, чтобы я представлял вас и пытался заинтересовать покупателей, вы можете заплатить мне. Если вы предпочитаете, чтобы я рискнул и попробовал найти кого-нибудь из моих клиентов, который поручит мне купить картину по определенной цене, я тоже сделаю это.

Ланни заметил: "Будет странно заработать много денег на работах Марселя, когда он за всю свою жизнь зарабатывал так мало".

На что гость ответил, процитировав куплет о споре о родине древнего поэта:

Семь спорят городов о дедушке Гомере,
В них милостыню он просил у каждой двери.³²

III

Той зимой Рик не привез свою семью на Ривьеру, потому что его пьеса была принята одним из театральных обществ, и он должен был быть под рукой, чтобы помочь в постановке. Это было что-то захватывающее, и Ланни хотел это увидеть. Теперь у него было двойное оправдание из-за этого предложения Золтана Кертежи, которое Бьюти решила принять. Они выбрали картину, которую они считали хорошим образцом морских пейзажей Марселя - Море и скалы, так они назвали картину. Они договорились выставить Море и скалы на аукцион сразу после Пасхи. Это был период, когда Мари уезжала на север, Ланни отвез ее, а затем поехал в Лондон. Услужливый паром перевез и машину, так что можно говорить о поездке в Лондон на автомобиле, как будто Ла-Манша там не было.

Пьесу Рика как раз репетировали, поэтому он был в городе и был очень занят. Ланни ходил с ним в театр и снова жил в те дни, как в Коннектикуте, когда играл в одной пьесе и помогал ставить другую. Воспоминания захлестнули его, и они многократно усилились, когда он случайно просмотрел список пьес, шедших на сценах в Лондоне. Ланни увидел объявление: "Филлис Грейсин в пьесе, имевшей сенсационный успех в Нью-Йорке, Всё для любви.

"Так так!" - подумал он. - "Она преуспела!" Действительно, это была высота для американской актрисы - быть звездой в лондонской постановке!

Ланни решил, что хочет увидеть ее выступление, и убедил Рика пойти с ним. Конечно, он рассказал своему другу о старой любви, и Рику было любопытно взглянуть на эту леди. Что до Ланни, ну, если вы собираетесь быть брошенным с разбитым сердцем, пусть это будет кто-то, кто есть кто-то!

Они сошлись во мнении, что спектакль не заслуживал особенного внимания. Светская драма, обычный "треугольник", в которой Грейсин играла роль молодой студентки - музыкантши, которая связывается с женатым мужчиной и бросает его, когда понимает, что он больше заботится о репутации своей семьи и социальном положении, чем о любви. Сама "звезда" была душой спектакля. Та же хрупкая мальчишеская фигура, казалось, не на день старше, чем когда Ланни держал ее в руках почти пять лет назад. Она приобрела уравновешенность и умение выражать свою личность. Нет ничего более непринуждённого, чем ее веселость, а ее обаяние контролировалось, как вода из крана.

"Неудивительно, что ты на это попался", - сказал Рик. - "Она все еще вызывает у тебя грустные чувства?"

"Мне гораздо больше нравится то, что у меня есть", - заявил Ланни. - "Что за жизнь в окружении королевы сцены?"

"Считай, тебе повезло", - согласился Рик. - "У меня только сейчас проблемы с королевой сцены".

Через несколько дней Ланни увидел, как его старая возлюбленная завтракает в отеле, где он остановился. Она была с модно одетым мужчиной, и Ланни не хотел прервать ее завтрак, но она увидела его и послала за ним официанта, поэтому он подошел к ее столику. Мужчина, с которым она его познакомила, был ее продюсером, и Ланни подумал, не играет ли она в ту же старую игру? Не Всё для любви, а Роль для любви! Она показывала своего старого друга новому, как Ланни показывал ее Рику. Казалось, она обрадовалась встрече с ним, но он задавался вопросом, можно ли когда-нибудь доверять актрисе? Они учатся делать это на сцене, и могут ли они воздержаться от тех же занятий вне её? Это был случай, когда обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду.

Он не поскупился на обычные комплименты ее выступлению и был готов уйти, но она не хотела этого. Она заставила его сесть - нельзя так легко расстаться со старыми друзьями. Она хотела, чтобы он знал, что успех не вскружил ей голову. Она рассказала другому мужчине, как Ланни помог ей в ее трудные дни, в то горькое, одинокое время, когда она была старшеклассницей, тосковала по выходу на сцену, но не знала, как это сделать. Это были жемчужные врата рая, которые она хотела разбить.

"Как ты, Ланни, и что ты делаешь в Лондоне?" Он рассказал ей, что у него здесь друг с новой пьесой. Также на аукционе должна была быть продана картина отчима. - "О, у них есть аукционы картин? Могу я прийти и посмотреть? Я могу купить одну, просто чтобы показать, что я постигаю культуру!"

"Многие люди покупают их по этой причине", - улыбнулся молодой светский человек. - "Естественно, я был бы рад, если бы ты побывала там". Золтан Кертежи объяснил, что важно, чтобы люди смотрели на картину и задавали о ней вопросы, особенно известные личности, а кто может служить лучше, чем звезда нынешнего сценического хита?

Робби Бэдд всегда настаивал, что во время своих путешествий надо обязательно останавливаться в самом дорогом отеле города, потому что так там можно встретить людей, которые понадобятся вам в вашем бизнесе. Теперь, занимаясь бизнесом, Ланни понял, насколько мудрым было это наставление. Прогуливаясь по вестибюлю, украшенному тщательно продуманной отделкой из мрамора, латуни, позолоты и плюша, Ланни увидел Гарри Мерчисона, производителя зеркального стекла. Того самого, который совсем уже только что не похитил Бьюти Бэдд и ее сына и не увёз их в свою долину дыма и стали! Прошло почти девять лет с тех пор, как это случилось или, скорее, не случилось, и молодой бизнесмен из Питтсбурга возмужал и стал серьезнее, чем когда-либо. Но Ланни сразу узнал его, а Гарри пришлось пристально смотреть на него всего пару мгновений. Он сердечно поприветствовал своего почти пасынка и задал вежливые вопросы, как его мать, и была ли она с ним, и что он делает. Когда Ланни ответил ему почти в том же духе, что и Грейсин, Гарри спросил: "Мне было бы интересно увидеть картину твоего отчима. Могу я прийти и привести мою жену?" Конечно, Ланни сказал, что будет рад познакомиться с миссис Мерчисон.

Он не понимал, что Гарри знал о Марселе Дэтазе. Он знал, что у Бьюти есть любовник на Мысе Антиб, но понимал ли он, что это был за мужчина? Рассказывал ли он жене о своем приключении или злоключении в те далекие передвоенные дни? Это был один из их семейных секретов, и Ланни не собирался вникать в него.

Адела Мерчисон была высокой, красивой, молодой брюнеткой, которая была секретарем своего мужа и до сих пор выполняла для него многие из вещей, которые делают секретари. Дома у них было трое детей, и Ланни знал, что они поженились вскоре после возвращения Гарри в Штаты. В своем воображении он придумал из этого историю. Наследник состояния потерял свою великую любовь и был одинок, а служащая, как говорится, "поймала его на его подавленном состоянии". Ланни она понравилась, потому что она была прямолинейной и неприхотливой. Она сказала, что мало что знает о живописи, но хотела бы научиться, и он рассказал ей о живописи столько, сколько позволяло время.

Помещения аукциона Кристис находятся в очень старом здании на Кинг-стрит, недалеко от Сент-Джеймсского дворца. Они необычайно потрепаны, что говорит о том, что они настолько аристократичны, что им не нужно беспокоиться о внешнем облике. Они предназначены для людей настолько важных, что их одежда выглядит так, как будто в ней спали, и которые носят скрученные зонтики, которые начали зеленеть с возрастом. У дверей стоит человек, готовый принять королевскую семью. Вы поднимаетесь наверх и находите четыре или пять комнат, где выставлены картины, и торговый зал со скамейками без спинок, на которых вы сидите, если приходите рано. (Аукцион начинается в час дня, что не дает вам возможности пообедать.) Сюда сходятся самые светские люди. Те, кто любит дорогое искусство, критики, которые пишут о нем, и дилеры, которые покупают и перепродают его. А также любознательная публика, которая любит наблюдать за действиями знаменитостей.

Вид помещения очень английский, то есть величавый, торжественный, даже помпезный. Вы ходите по комнатам и осматриваете то, что вам предлагают. Если вы "кто-то", то вас знают "все", они наблюдают за вами и пытаются угадать, для чего вы здесь. Денежная стоимость произведения искусства - одна из самых спекулятивных вещей в мире, - сказал Золтан Кертежи, - почти такая же, как и денежная стоимость женщины. Стоимость можно изменить в лучшую или в худшую сторону простой фразой, поднятием брови, иронической улыбкой. У одних взяты слова, у других - деньги, и у этих двух сил может быть бесконечное множество тонких комбинаций и оттенков.

Ланни объяснил своему агенту, что приведёт мультимиллионера из Питтсбурга, места, название которого вызывало мысль о деньгах. И Гарри, и его жена были похожи на деньги, вульгарные, американские деньги, которые проявились в новой одежде. Пришла также очаровательная Филлис Грейсин, одетая еще более изысканно, и вскоре стало известно, что красивый молодой человек, показывающий ей работу Дэтаза - номер 37 в каталоге, - был отпрыском собственников американского оружейного завода Бэдд. Он был владельцем картины и пасынком живописца. Подобные вещи вызывают вежливый ропот у посетителей арт-распродаж.

Когда важный Золтан Кертежи пришел вместе с немецким химиком, который фигурировал на финансовых страницах газет, это тоже стало поводом для шепота. Говорят, что немцы вкладывают деньги в картины и бриллианты, потому что они больше не могут доверять марке. В газетах есть репортеры на этих распродажах, которые отмечают, кто делает ставки и какие цены выплачиваются, и это один из способов создания репутации для художников, как живых, так и мертвых. Санди таймс удостоила похвалы Море и скалы, и присутствовавшие там французские дилеры, конечно же, заметили это. Теперь они увидели, как Золтан Кертежи ведет своего человека к этой картине и указывает на ее достоинства. Все вдруг заговорили о Дэтазе. О да, этот французский художник, лицо которого сгорело на войне, и который много лет носил маску. Произведение искусства, о котором можно рассказать такую историю своим друзьям, очевидно, намного интереснее, чем произведение художника, о котором можно сказать только, что он родился в такой день и умер в такую дату.

Когда началась распродажа, помещение было забито до дверей. Те, кто рассчитывал сделать ставку, сидели вплотную под кафедрой аукциониста. Он знал большинство из них и их привычки и требовал от них лишь незаметного жеста. Служащий ставил картину на высокий мольберт. Аукционист назовет её каталожный номер и скажет о ней несколько слов. Сдержанных английских слов, никаких прилагательных для цирковых афиш и никаких выражений из кинофильмов. Это правильный маленький тесный островок, где мы понимаем себя и не терпим глупостей. Сообщите нам факты, имя художника, его национальность и дату, и, возможно, из какой коллекции была взята работа. А мы поймём, с кем имеем дело. И если мы захотим эту вещь, мы кивнём головой на сантиметр, достаточно для аукциониста и недостаточно для парня рядом, потому что его не касается, сделали мы ставку или нет.

Но дилеры, конечно, отличаются. Эти ребята хотят зарабатывать деньги. Вы знаете, довольно пошлые парни, полные сплетен и бесцельных разговоров. Они хотят знать будущее Дэтаза. Они следят за жестами и другими сигналами и пытаются выяснить, кто предлагает цену и кого представляет. Все они играют в игру друг против друга и бегают туда-сюда, как стадо сбитых с толку животных - не физически, конечно, но эмоционально. Они судят об искусстве примитивно, что будет расти в цене, а что нет. Они разыгрывают друг с другом тысячу маленьких шуток. У каждого есть свой фаворит, которого пытается продвигать. Конечно, он не может сделать это в одиночку. Он должен убедить других, что у художника есть будущее. Он должен к нему привлечь внимание газет и заставить богатых клиентов думать, что он лучший, не только сейчас, но и в будущем. Покупка картины - одна из самых увлекательных лотерей цивилизации.

Золтан Кертежи отлично справился с этим Дэтазом. Кто-то начал с двадцати гиней, а затем торги стали азартными. Американская актриса, Питтсбургский магнат, немецкий химик - все смешались. Они загнали цену до пятисот семидесяти пяти гиней, что было огромной суммой для небольшой работы. Первой работы её создателя, поступившей в открытую продажу. Завершение тоже было поразительным, потому что в последний момент вмешался совершенно неизвестный человек и назвал сумму пятьсот восемьдесят, а все остальные молчали. Это был спокойный решительный старый джентльмен с аккуратно подстриженной белой бородой и золотым пенсне. Он назвал себя Джон Смит, должно быть, псевдоним. Он отсчитал стопку свежих хрустящих банкнот, получил квитанцию, сунул картину под мышку и направился к такси. И это был конец этой картины Дэтаза. Картина просто исчезла с лица земли, и никто больше о ней не слышал.

У этой сенсационной продажи были и другие последствия. Немецкий химик решил, что он хочет Дэтаза, и заплатит цену, которую он предложил при продаже, пятьсот шестьдесят гиней, если Кертежи найдет ему такую же хорошую, как Море и Скалы. Затем Гарри Мерчисон позвонил Ланни, просил этот разговор хранить в секрете. Он хотел, чтобы такой же морской пейзаж висел в его доме, когда его жена снова войдет в него. Он тоже заплатил бы то, что он предложил, пятьсот пятьдесят гиней, и доверил бы Ланни подобрать ему хорошую замену. Ланни стеснялся продавать картины другу, но Гарри сказал чушь, ведь картины выставлены на продажу, не так ли, и у него не было бы приступа застенчивости, если бы Ланни попытался купить у него зеркальное стекло.

Ланни написал матери об этом хорошем результате. Но до того, как письмо дошло, она отправила ему телеграмму, в которой говорилось, что неизвестный ей человек приехал в Бьенвеню и попросил показать образцы работ Марселя. Увидев их, он предложил купить все, что у них было двести семнадцать картин, по твёрдой цене в два миллиона франков. Он отправит деньги в банк Бьюти в Каннах в течение нескольких часов, если она примет его предложение. Ланни был в панике из-за страха, что Бьюти соблазнится, и он отправил ей срочную телеграмму: "Ради всего святого не продавай, мы получим в несколько раз больше, немедленно отвечай, что поняла.

Ланни сказал это по указанию Золтана Кертежи, и Бьюти телеграфировала, что она подчинится, но это было ужаснейшее искушение. Через несколько часов она телеграфировала, что таинственный посетитель предлагает триста тысяч франков за право выбрать двенадцать пейзажей и видов на море. Кертежи сказал, что это больше похоже на дело, и посоветовал принять это предложение. - "Очевидно, какой-то дилер думает, что может заработать на них, а это значит, что он будет рекламировать Дэтаза и укреплять его. Он будет работать на нас, и ему за это нормально платить".

Поэтому Ланни телеграфировал: "Прими предложение, но укажи в письменной форме, что картины военного времени исключены". В то же время он телеграфировал Джерри Пендлтону, чтобы тот немедленно отправился в Бьенвеню и проследил за сделкой. Этот рыжий был хорошим бойцом и не постесняется проверить, какие именно картины таинственный незнакомец уносит из помещения.

Интерес к картинам не угасал. На следующее утро позвонила миссис Мерчисон и сообщила, что ее муж обедает с деловым партнером, и не хочет ли Ланни пообедать с ней. Ей нужно сказать ему что-то конфиденциальное. Ланни сказал: "Конечно", и выразил надежду, что это не флирт. У него такое случалось не раз, но он считал бывшую секретаршу откровенной и разумной женщиной, а сам он был не готов к интрижке.

Когда они устроились в столовой отеля, она спросила, может ли она рассказать ему немного о жизни в Питтсбурге, и он хотел было ответить: "Я когда-то думал, что буду там жить". Вместо этого он осторожно ответил, что ему было бы интересно узнать об этом все.

Некоторое время она говорила о городе, который очень много работал и теперь имел больше денег, чем понимал, что с ними делать. Особенно женщины, у которых были и время, и деньги. Она говорила о социальной группе, члены которой были выбраны на основании того, что у них примерно одинаковые финансовые возможности. Темные глаза Аделы Мерчисон озорно искрились, когда она описывала "молодых матрон", которые играли в гольф и бридж, сплетничали друг о друге, обсуждали своих детей, своих слуг и свои недуги.

"Это не так уж отличается от нашего дома", - сказал Ланни, задавшись вопросом, что из этого выйдет.

"Я не могу позволить себе быть наравне с друзьями моего мужа", - продолжила женщина. - "Они уже были его друзьями, когда я просто у него работала по найму". Поэтому я сказала ему: "У нас одна рутина, Гарри. Давай вырвемся на некоторое время и посмотрим на мир. Давай получим удовольствие от наших денег. Итак, я привезла его сюда, и я хочу кое-что сделать, прежде чем мы вернемся. Я уже понимаю, что он начинает беспокоиться.

"Что вы хотите?" - спросил молодой человек, пытаясь вести себя по-деловому.

- Я хочу набраться немного культуры! Я слушала, как вы разговаривали с мистером Кертежи, и это было похоже на другой мир. Конечно, я знаю, что он говорил отчасти для меня. Я работала в бизнес-офисах и понимаю разговоры для покупателя, когда я их слышу, но в то же время он любит красивые вещи''.

- Никаких сомнений насчет этого.

- Вы помните, как он рассказывал о крупном производителе колбасы из Канзас-Сити, который купил картину Греко и привёз её с собой домой. Он сразу стал знаменитым, и все люди, которые никогда не подходили к нему, теперь хотели увидеть его Греко? C нами не так уж плохо, но я подумала, что если бы у нас было что-то действительно первоклассное, интересные люди могли бы попросить это посмотреть и поговорить об этом, и это было бы лучше, чем играть в бридж или танцевать под джаз музыку по радио. Вы же знаете, как 'светские' люди проводят время.

"Я живу на Ривьере", - сказал Ланни.

- Я полагаю, что именно сюда отправляются все скучающие люди в Европе. В любом случае, я решила последовать совету мистера Кертежи и купить Греко. Скажу вам откровенно, я не знала, что это было. Если бы это не говорил искусствовед, я бы подумала, что это что-то вроде ящерицы.

"Кажется, это геккон", - отважился другой, и они засмеялись.

"Я приобрела книгу по искусству", - продолжила "юная матрона". - "Я заглянула в указатель, и теперь я знаю об Эль Греко достаточно, чтобы поговорить. В книге есть изображение старика, предположительно самого Эль Греко".

- Боюсь, вы не сможете его получить. Я видел его в музее Метрополитен в Нью-Йорке.

- Я полагаю, есть и другие картины?

- Одна может быть найдётся. Но это будет дорого стоить.

- Сколько, вы думаете?

- Один или два миллиона франков за по-настоящему хорошую.

- Я никогда не смогу разобраться в этом курсовом бизнесе.

- Пятьдесят или сто тысяч долларов, а может, и меньше, с учетом того, что франк сейчас падает.

- Думаю, я смогу уговорить Гарри потратить такие деньги. Он был впечатлен идеей, что картины - это инвестиция.

"В этом нет сомнений", - заверил ее Ланни. - "Расскажите ему о Юсупове, молодом двоюродном брате царя, убившем Распутина. Он едва спасся от большевиков, но сумел вытащить двух своих Рембрандтов, свернутых в рулон. Он может жить в роскоши всю остальную свою жизнь на сумму, которую Джозеф Уайденер заплатил ему за них. Если вы устроите революцию в Питтсбурге, сейчас ..." Они рассмеялись, как всегда делают богатые над революциями - перед ними.

VII

Адела Мерчисон еще немного рассказала о своих культурных устремлениях, а затем перешла к той части вопроса, которая, по ее словам, была немного деликатной. - "Какую комиссию мистер Кертежи берёт за покупку картины или за совет при покупке?"

- Десять процентов.

- Это большие деньги за очень небольшую работу.

- Вы платите за его экспертные знания, приобретение которых заняло много времени. Вы должны быть уверены в том, что покупаете.

- Я думаю, что его можно убедить разделить с вами комиссию, потому что нам также нужен ваш совет.

- О, но я не эксперт, миссис Мерчисон!

- Я слушала, как вы разговариваете, и сказала себе: 'Вот молодой человек, который действительно любит искусство, как я хотела бы его любить. Я хочу, чтобы картина, которую я получу, была той, которую, по вашему мнению, стоит приобрести. Я хочу услышать, как вы скажете мне, почему она того стоит. Я хочу, чтобы вы показали мне все тонкости. Короче говоря, расскажите мне всё о достоинствах этой картины. Я хочу забрать полученные знания вместе с картиной обратно в задымленный город, где мне приходится дважды в неделю менять шторы на окнах, а моему мужу приходится иметь запас чистых рубашек в офисе.

- Вы слишком высоко оцениваете меня, миссис Мерчисон, и, конечно же, я буду рад помочь вам и Гарри и рассказать вам все, что я знаю. Но вам не нужно мне за это платить.

- Я знала, что вы так скажете. Но в Питтсбурге мы думаем, что молодой парень должен заработать немного денег. Действительно, мы не думаем о нем хорошо, если он этого не делает. Я уверена, что Гарри так думает. А что думает ваш отец?

Она улыбалась, и Ланни улыбался ей. Он понимал, что она хотела ему добра.

- И Гарри, и я чувствовали бы себя плохо, если бы нам пришлось заплатить мистеру Кертежи пять или десять тысяч долларов, в то время как мы знали, что наш друг сделал половину работы бесплатно. Я лучше рискну и положусь на ваше мастерство и найму вас найти нам картину. Должны быть способы узнать, действительно ли Греко является настоящим Греко, без уплаты такой большой платы.

"Вообще-то", - сказал Ланни, - "я знаю, где на Ривьере есть подлинный, несомненно настоящий Греко. Он принадлежит герцогине Сантанджело, родственнице короля Альфонсо, и находится у неё в доме с тех пор, как картина была нарисована".

- Ну, это упрощает дело. Если вы знаете, что она действительно та, за кого она себя выдаёт.

- В этом нет никаких сомнений. Её семья хорошо известна.

- Как вы думаете, она продаст его?

- Можно спросить.

- Вы картину видели?

- Нет, но могу увидеть, потому что наша знакомая, миссис Эмили Чэттерсворт, знает ее.

- Ну, вот и вы. А зачем нам эксперт?

- Во-первых, у вас наверняка выйдет дешевле, если вызовете Кертежи. Он знает, как покупать, а я - нет.

- Может быть, но, конечно, он должен разделить гонорар с вами.

- Я поговорю с ним, если вы настаиваете.

- Главное для Гарри, чтобы картина была подлинной, вне всяких сомнений. Что касается меня, я надеюсь, что это будет похоже на то, что я могу узнать.

- Это будет портрет, вероятно, одного из предков герцогини.

- И я смогу узнать, что это человек? Некоторые из новых произведений искусства, которые я видела, трудно описать!

Ланни засмеялся. - "Эль Греко был реалистическим художником, хотя он был одним из самых странных. Скажите мне, вы абсолютно уверены, что хотите именно его?"

- Я могу изменить свой мнение после того, как прочитаю еще кое-что в этой книге. Но Эль Греко звучит романтично. Если бы кто-нибудь сказал: 'Грек', я бы подумала, что это был бутлегер или, может быть, продавец устриц напротив нашего стекольного завода. Но Эль Греко - это имя, которое будит воображение. И если у меня будет висеть старый мастер на входе с моей парадной лестницы, я узнаю все о человеке, которого он изобразил, и прочитаю о его времени. И главное, я стану авторитетом, и профессора в университете будут просить привести свои классы, чтобы посмотреть на старого мастера и послушать, как я расскажу об этом.

"Если это то, что вы хотите", - усмехнулся сотрапезник, - "можете быть уверенной, что Греко привлечёт их толпами!

VIII

Ланни Бэдд и Золтан Кертежи очень подружились. Они вместе сыграли много музыкальных произведений, и Ланни часами слушал рассказы Кертежи о "старых мастерах", о том, где они были и как он заставил их оказаться в другом месте. От своего нового друга Ланни узнал многое об арт-бизнесе, поэтому он решил взять проблему миссис Мерчисон на себя. Кертежи выслушал и сказал, что эта леди была права насчет разделения комиссии. Это была обычная практика дилеров, когда кто-то приводил им покупателя или помогал им найти или получить работу, которая удовлетворяла бы требованиям покупателей.

"Но в данном случае", - добавил венгр, - "вы нашли и заказчика, и картину, так зачем я вам вообще нужен?"

- Но я не в состоянии справиться с этим, Золтан.

"Послушайте", - сказал искусствовед. - "Разве вы никогда в своей жизни не собираетесь зарабатывать деньги?"

- Я очень хочу, но я не искусствовед.

- Почему бы не подумать о том, чтобы им стать? Эта профессия соответствует вашим интересам, и в ней есть много легких денег.

- Но у меня нет достаточных знаний!

- Почему бы не учиться? Воспользуйтесь современным образовательным методом и учитесь на практике. Я буду рад помочь вам.

- Ну, это ужасно мило, но я не мог позволить вам сделать это без вашей доли.

"Послушайте, мой дорогой мальчик; я заработал все деньги, которые мне нужны, если я доживу до ста лет. Я добился этого тяжелым трудом и пристальным вниманием к прихотям богатых. Некоторое время назад я сказал себе, что я теперь мог позволить себе делать то, что мне заблагорассудится. Что, по моему мнению, является величайшей роскошью, которой может наслаждаться человек на этой земле. Я сказал себе: 'Отныне любитель искусства на первом месте, а торговец произведениями искусства - на втором. Я говорю только то, что думаю'. Одному из самых богатых людей Америки я недавно сказал: 'У вас очень плохой вкус к искусству, и если вы собираетесь купить такую-то вещь, вам придется попросить кого-то другого сделать это для вас. Я могу помогать вашей коллекции только при условии, что вы позволите мне указать вам на разницу между великим искусством и мусором. Это было революционное восстание, похожее на восстание большевиков'.

- И оно удалось?

- Пока что да. Но, конечно, нельзя сказать, когда может произойти контрреволюция.

Ланни это позабавило, и он подумал, что на этой основе было бы весело заниматься искусством. Но Золтан сказал ему, что нельзя ожидать к себе такого отношения, пока репутация Ланни не будет установлена. Более того, некоторые из богатых обладают настоящим вкусом и собирают необычные коллекции, которые они намеревались передать потомкам. У каждого человека есть индивидуальная проблема, и нужно было изучить своего постоянного покупателя, а также тех, у кого вы рассчитываете купить. Все, что вы делаете, будет тяжелой работой, если вы хотите делать это хорошо. Золтан рассказывал анекдоты, иллюстрирующие терпеливую осаду, которой необходимо подвергнуть коллекционеров и потенциальных коллекционеров, чтобы сначала встретить их, а затем удовлетворить их желания.

По его словам, от этой предложенной сделки дилер хотел получить друга. Ему нравилось встречаться с людьми, которые ценят то, что вы для них делаете, и вернут всё с лихвой, потому что они так устроены. Он не стал бы беспокоиться о деньгах, потому что это было так просто, когда знаешь нужных людей. Важно было иметь к ним доступ. И это было одинаково верно, независимо от того, хотели ли вы продать картину жене миллионера из Питтсбурга или узнать, нуждается ли испанская герцогиня, живущая в изгнании, в средствах, и ее можно было бы убедить расстаться с одним из ее семейных сокровищ.

"Возможно", - сказал Золтан, - "вы никогда не стремились выяснить, как война скажется на этом бизнесе. Европа была вынуждена отдать большую часть своего золота Америке и до сих пор должна ей Бог знает сколько миллиардов. Один из способов выплаты долга - это старые мастера. Американские миллионеры толпами приезжают сюда, чтобы купить произведения искусства, и буквально тысячи негодяев и паразитов работают день и ночь, чтобы убедить их купить мусор. Разве вы не видите, что в этой области находится многооюещающая карьера для человека с инстинктивным вкусом, а также с тактом или социальным престижем, или как вы хотите это называть. Надо, чтобы этот человек знал, как убедить других в своей честности?"

Итак, Ланни нанес еще один секретный визит леди из Питтсбурга и сказал ей, что попытается ей найти работу Греко или еще что-нибудь. Золтан Кертежи собирался советовать ему и направлять его. И эти двое тратили много времени, пытаясь убедить другого получить комиссию. Миссис Мерчисон назвала это "поступком Альфонса и Гастона", а затем, обнаружив, что Ланни никогда не читал американских "анекдотов", она объяснила, что у двух французов всегда были проблемы, потому что в чрезвычайных ситуациях они останавливались, чтобы поклониться друг другу, говоря: "После тебя, мой дорогой Альфонс.... Нет, после тебя, мой дорогой Гастон". Ланни пообещал, что они будут кланяться в одиночестве, и не будут беспокоить этим миссис Мерчисон.

У пьесы Рика была премьера. И Ланни, имея все деньги, которые он собирался заработать в своей новой профессии, пригласил своих друзей на роскошный званый обед перед представлением. Пьеса причиняла боль и не предназначалась для развлечения праздных богачей. Пьеса была психологической, в ней британский летный командир на авиабазе отправлял на смерть простых мальчиков, зная, что они прошли лишь скудную подготовку. Он был несчастным командиром, и все они много пили, и война казалась отвратительным и грязным делом, к которому все в Англии торжественно решили никогда больше не прибегать. Эта пьеса Рика была из тех, которые у широкой публики не имели успеха, зато имели успех у критиков, и была очень хорошим началом для столь молодого писателя.

Ланни отвез Рика обратно в Плёс, так назывался дом Помрой-Нилсонов, и снова увидел этот зеленый и красивый край и встретил эту дружелюбную и приятную семью. Четыре года прошло с тех пор, как он был там, но казалось, что он возвратился после четырех дней в городе. Там никто не суетился, но гостям предоставляли дом в их распоряжение, а хорошо обученные слуги исполняли все их пожелания. Гости плавали на лодке и играли в теннис, а также играли на рояле для тех, кто хотел их слушать. Затем в сумерках сидели на открытом воздухе, или, если весенний вечер был прохладным, сидели перед камином и слушали разговоры о проблемах мира людей, которые участвовали в управлении им.

В тот момент это был очень тревожный и несчастный мир, и любого, кто мог представить дельное предложение или изложить квалифицированное мнение, внимательно выслушивали. Французы вторглись в Рур, и началась новая война, странная и загадочная, никогда ранее не предпринимавшаяся. Один из крупнейших промышленных районов мира подвергся блокаде и медленному удушению. Немцы, в отсутствии военной силы, пытались придерживаться политики отказа от сотрудничества. Рабочие просто сложили инструменты и ничего не делали. И что мог сделать враг? Они не могли ввести французских рабочих на угольные шахты, потому что там техника была сложной. И, кроме того, шахты были одними из самых опасных производств, а контроль за рудничным газом требовал особые приборы и квалификацию, которую немцы приобретали на протяжении веков.

Так что все находилось в состоянии паралича. Немцы привозили продукты, которых едва хватало на жизнь своим рабочим, и печатали горы бумажных денег, чтобы расплачиваться за них. Робби Бэдд узнал от своего партнера в Берлине, что правительство разрешало Стиннесу и другим рурским магнатам самим печатать деньги для оплаты своих рабочих, что являлось абсолютно беспрецедентным действием. Конечно, это могло иметь только один эффект. Теперь немецкая марка обвалилась полностью. Фирма Р и Р, которая предвидела это, зарабатывала деньги быстрее, чем если бы они сами владели печатными станками. Британское руководство, самое консервативное в мире, смотрело на все это с ужасом. Даунинг-стрит категорически не одобрял французское вторжение, и казалось, что альянс вот-вот издохнет. Франция была изолирована на континенте. Если не считать Польшу, которую сэр Альфред Помрой-Нилсон и его друзья в большинстве в расчёт не принимали. Они думали, что Пуанкаре ведет страну прямо к разорению. У Франции просто не было ни людей, ни ресурсов, чтобы доминировать в Европе. Старая проблема, против которой выступал Клемансо. Факт, что немцев было на двадцать миллионов больше, никуда не делся, и захват Рура его не изменит. Даже самый бешеный французский патриот не предложил бы заморить всех этих рабочих голодом, и посадить Круппа и его директоров в тюрьму. А французы это сделали, хотя ни одного немца не убили.

Для Ланни было странно покинуть эту Англию, это место, где все было так спокойно и рассудительно, и через несколько часов оказаться в департаменте Сена и Уаза в обществе одного из сторонников Пуанкаре, одного из столпов Националистической партии. Дени де Брюин победно торжествовал, потому что он верил, что Германия наконец-то будет поставлена на колени. Мир, который был проигран союзниками, выиграет только la patrie в одиночку. Традиционный противник должен был быть разоружен, контрибуция должна быть им выплачена, Версальский договор должен быть исполнен. Ланни обнаружил, что этот договор был воспринят французским бизнесменом как своего рода священное писание. Текст, подобный законам мидян и персов, которые не подлежат отмене³³.

Понимая, насколько бесполезно спорить, Ланни старался изо всех сил сдерживаться. Но Дени знал, что его молодой гость недавно побывал в Германии, и не мог удержаться от вопросов. Разве не правда, что немцы спрятали большое количество оружия и что они оскорбляли, а иногда даже нападали на уполномоченных союзников, которые должны были найти и уничтожить это оружие? Да, Ланни должен был признать, что это правда. Он слышал о тысячах винтовок, замурованных в хранилищах монастырей католического Мюнхена. Но он был вынужден добавить, что он не понимает, как французы могли когда-либо получить это оружие, если только не вторгнувшись в страну. И найдётся ли у сорока миллионов человек военная сила для оккупации и сдерживания шестидесяти миллионов? А если бы они попытались это сделать, смогли бы они выдержать расходы или обанкротились бы? Можно ли с помощью силы управлять современной промышленностью в Руре или где-либо еще?

Эти вопросы волновали любого капиталиста. И только человек может раздражаться человеком, который навязывает его вниманию такие нежелательные факты. Ланни был рад, что провел всего одну ночь в Шато де Брюин. И, возможно, его хозяин был так же рад. Что он чувствовал, когда этот высокомерный и самоуверенный молодой человек увозил с собой главное сокровище замка? Дени расплачивался за свои грехи. Но редко случается так, что мы любим бичующий нас жезл, как бы сильно мы этого ни заслуживали.

Ланни, увозя свою возлюбленную в Жуан-ле-Пэн, болезненно осознавал, что она тоже националистка. Она верила всему, что ее муж рассказал ей о Франции и внешнем мире. Она считала Курта Мейснера одним из немногих хороших представителей жестокой расы, стремящейся к порабощению la patrie. Она считала Эрика Вивиана Помрой-Нилсона одним из немногих культурных представителей нации лавочников, которые были готовы снова поставить прусского монстра на ноги в качестве противодействия Франции, чтобы она не стала процветающей и могущественной. Она верила в эти вещи, потому что её учили им с детства, и потому что они были во всех газетах, которые она читала.

Было бесполезно пытаться изменить ее мнение по таким вопросам. Ланни попробовал это и обнаружил, что он причиняет ей боль. Она считала, что ее возлюбленный был легковерным из-за его щедрого темперамента, его стремления верить, что другие люди так же хороши, как и он. Она считала, что его вводила в заблуждение немецкая и британская пропаганда и его вера в своих друзей. Что еще хуже, его симпатия к бедным и страждущим привела его в ловушку красных, и это было чем-то, что наполняло Мари ужасом. Она старалась не озвучивать это, но хранила в своем сердце. Она наблюдала за своим возлюбленным и замечала небольшие признаки того, что он чувствовал и думал, и часто образ его, который она создавала в своем воображении, был более тревожным, чем реальность. Ничто не могло этого изменить, потому что она была осторожной француженкой среднего возраста, а он был молодым человеком с богатым воображением, происходившим от предков, которые пересекли бурный океан, чтобы найти свой собственный дом в стране, где ни один белый человек никогда раньше не жил.

Ланни рассказал ей о своих приключениях в Лондоне. И здесь его энтузиазм снова натолкнулся на ее страхи. Что за женщина, которая пригласила красивого молодого человека тайно встретиться с ней и сделала вид, что хочет купить картину по немыслимой цене? Напрасно Ланни уверял свою подругу, что Адела Мерчисон - прямолинейная американка. Мари никогда не встречала женщин такого типа, и ее нельзя было обмануть. Эта женщина была хитрой интриганкой, и чем дольше она откладывала раскрытие своей истинной цели, тем опаснее она была. Хотя Мари заявила о своей готовности бросить своего возлюбленного, когда он будет готов к браку, но это была замужняя женщина, мать детей, как и Мари. И по отношению к такому человеку у нее не было желания самопожертвования, а наоборот, ощущение настороженной тигрицы.

Однако стремление к деньгам - мощная сила французов. И Ланни был твердо убежден, что эти американцы действительно могут послать ему миллион франков, чтобы купить картину, и заплатить ему еще сто тысяч за услугу. Конечно, хорошо известно, что богатые американцы фантастичны, и шанс на такое нельзя было упускать. Мари не хотела денег для себя, но она хотела, чтобы они были нужны Ланни. Это был бы способ смягчить его и сделать из него осторожного консервативного гражданина. Она сообщила ему, что познакомилась с герцогиней Сантанджело и подумала, что может устроить Ланни просмотр картины. В своей тайной душе Мари решила круглосуточно наблюдать за этой странной женщиной из долины стали и дыма. О, как француженка была готова ненавидеть ее, если она осмелилась пошевелить хотя бы ресницей в направлении Ланни Бэдда!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Торговцы красотой³⁴

ВОЙНА за Рур продолжалась. Война голодной смерти, медленного угасания. Война, которая ведется в бесчисленных клетках миллионов человеческих организмов. Как долго они смогут выдержать неуклонное ослабление, угасание своих сил? Приходит время, когда изголодавшийся человек больше не может работать, время, когда он больше не может ходить, больше не может стоять, больше не может двигать руками, языком. Женщины рожают своих детей мертвыми. А у уже рожденных появляются вздутые животы и искривленные кости. Они перестают бегать и играть. Они сидят, вяло глядя перед собой, или уползают в какой-нибудь темный угол, где их не накажут за их плач. Природа, более милосердная, чем государственные деятели, обычно вмешивается на одном из этих этапов и посылает жертве микробы пневмонии или гриппа и кладет конец ее страданиям.

Это была также война идей, пропаганды. Крики боли смешанные с криками ненависти. Для придирчивого Ланни Бэдда это казалось дракой между двумя рыбачками на рынке, кричащими, сквернословящими, рвущими друг другу волосы. Это было что-то, что вряд ли можно назвать политикой. Просто ссора из-за больших сумм денег и способов заработать ещё больше. Ланни по праву рождения имел честь знать об этом. Его отец объяснил, что с одной стороны были Стиннес, Тиссен и Крупп, крупные рурские магнаты, а с другой - де Вендели и другие французские сталелитейщики, которые получили железную руду Лотарингии и теперь хотели рурский уголь и кокс для дешевой обработки этой руды.

Робби Бэдд снова был в Лозанне. Он мотался туда и обратно между Лозанной, Лондоном и Нью-Йорком. Великая конференция все еще продолжалась. И там была еще одна драка из-за собственности, нефти и других природных ресурсов, находившихся на турецкой земле. Робби с помощью Захарова и своих новых компаньонов удалось "впереться" в Мосул и получить большую концессию. Он был в восторге от этого. Но его сына это немало беспокоило. Зачем отцу нужно так много денег, тот не мог ответить, и лучше не смущать его повторением вопроса.

Турки вернули Константинополь и многое из того, что они потеряли в Мировой войне. Французы были на высоте, а британцы были унижены, но они держались за нефть и за Палестину, по которой трубопровод доставлял драгоценную жидкость к морю. Русские присутствовали на конференции, поскольку они защищали свои права в Черном море и все еще надеялись на займы. Одним из их делегатов был Воровский, с которым Ланни и его отец разговаривали в Генуе и которого Ланни очень хорошо помнил, худощавого аскетичного интеллектуала с задумчивыми серыми глазами, мягкой каштановой бородой и нежными, чувствительными руками любителя искусства, как и сам Ланни. Теперь его застрелили в кафе. И со временем жюри из добродетельных бизнесменов оправдает убийцу, таким образом. информируя других белых в Швейцарии, что на большевистских дипломатов открыт сезон охоты.

Именно в разгар таких мировых событий Ланни Бэдд, узнав, что в произведениях искусства есть деньги, приступил к науке их извлекать. Мари позвонила герцогине, которая любезно согласилась разрешить молодому американскому знатоку осмотреть ее семейные сокровища. Она оказалась маленькой, сморщенной, смуглой старушкой, зубные пластины которой, казалось, не очень ей подходили. По внешнему виду она была настолько далека от аристократии, насколько это можно представить, но Ланни знал, что такое бывало часто, и он рассыпался в любезностях, которых ожидала знатная дама. Герцогиня была одета в черное из-за мужа, погибшего в марокканских войнах два десятилетия или более назад.

Она сама показала ему картины и рассказала их истории. Он внимательно выслушал все, что она говорила. Он запомнил всё, и хвалил картины - ибо скрывать свою любовь к великому искусству не входило в его правила. Греко оказался портретом священнослужителя из семьи герцогини. Странная фигура человека, искаженная, как многие изображения этого художника. Ненормально высокий и худой, а пальцы у него длиннее и тоньше, чем природа когда-либо считала подходящим для человека. Мрачная картина, довольно зловещая, и Ланни не мог представить, что Адела Мерчисон захочет её в свой дом.

Но был Гойя. Что за Гойя для долины из стали и дыма! Фигура солдата, великолепная, но декадентская, с ноткой сатиры художника. Костюм всех цветов, который должен был надеть воин, когда он шел сообщить о победе королю Карлу IV. Это была грандиозная композиция, в которой все было устроено так, чтобы приковать взгляд к высокой фигуре с лицом воина и глазами хищной птицы. Да, если жена производителя зеркального стекла хотела, чтобы что-то взволновало ее воображение и воображение профессоров своего университета, вот оно!

Также был двойной портрет Веласкеса. Ланни читал, что многие картины, приписываемые Веласкесу, на самом деле были написаны его зятем. Но внешне их едва ли можно было отличить от подлинных, и они стоили очень дорого, как если бы мастер мог нанести на них свою кисть. Находясь сейчас в процессе обучения, Ланни спросил об этом герцогиню и сразу увидел, что он обидел ее чувства. Ему было жаль, но он все же знал, что снизил цену, если бы цену назначали.

Только когда он был готов к отъезду, он рискнул робко спросить, не задумывалась ли когда-нибудь его хозяйка о возможности расстаться с каким-либо из этих сокровищ. Она гордо ответила, что никогда не собиралась. И это соответствовало предсказанию Золтана Кертежи. Повинуясь инструкциям, Ланни тактично сказал, что, если когда-нибудь случится так, что она будет распложена обсудить продажу, то он надеется, что она не преминет дать ему знать, так как у него есть друзья, которым это может быть интересно. Маленькая старушка заколебалась, с минуту выглядела обеспокоенной, а затем сказала, что, возможно, захочет расстаться с одним или двумя работами. Но цена должна быть очень и очень высокой. Итак, Ланни знал, что торговля началась.

Золтан сказал: "Никогда и ни при каких обстоятельствах не делайте предложения, но попросите владельца самого установить цену". Он так и сделал, и дама сказала ему, что цена Греко будет не менее полутора миллионов франков, а цена Веласкеса - не менее двух миллионов - поскольку герцогиня не принимает во внимание теорию дель Мазо. Нет-нет, это был подлинный Веласкес, один из лучших, воспроизведенный в различных книгах по искусству. Затем Ланни спросил о Гойе, и ему сказали, что старуха не может расстаться с ним ни на один франк меньше, чем миллион. Это тоже было чудесно. Ланни записал названия книг, в которых можно было найти репродукции этих картин. Он был уверен, что они будут в Британском музее, так что ему не пришлось бы их фотографировать. Он снова и снова благодарил хозяйку и ушёл.

III

Ланни отправил своей клиентке письмо, в котором рассказал ей подробности своей беседы, цены на картины и места, где можно увидеть репродукции. Он посоветовал ей выбрать Гойю и разрешить ему заплатить за картину миллион франков. Конечно, он постарается получить картину дешевле. Согласно совету Золтана, наличные деньги следует отправлять в банк Ланни в Каннах, поскольку банковский перевод или чек будут иметь слабый эффект по сравнению с физическим присутствием большой пачки свежих новых банкнот. Ланни отправил это письмо по новой системе авиапочты и ждал ответа с немалым трепетом. Замечательные люди эти питтсбургцы! Через два дня пришла телеграмма: "Принимаю ваш совет и отправляю деньги, спасибо, удачи. Адела Мерчисон". Вот так просто. Она сунула ему миллион франков, как будто это была цена двух билетов в театр! Ланни никогда в жизни не видел столько наличных денег, но Золтан заверил его, что любой банк может выдать их, если заранее сообщить им об этом. Ланни позвонил своему старому другу Джерри Пендлтону и договорился взять его в качестве телохранителя, Бьюти настояла на этой предосторожности. Она заставила Ланни зарядить один из пистолетов Бэдд и заставила Джерри пообещать держать ее прямо на сиденье машины.

Когда деньги были в банке, Ланни позвонил герцогине и попросил разрешения встретиться с ней по делу. Он привез Джерри в банк, где их проводили в отдельную комнату, и не менее трех официальных лиц пришли засвидетельствовать такую сенсационную сделку. Банкноты самого высокого достоинства, выпущенные французским правительством, составляли тысячу франков, и деньги были уложены в пачки по пятьдесят штук каждая. Если бы Ланни был по-настоящему осторожным деловым человеком, он пересчитал бы все банкноты, но он был удовлетворен подсчетом пачек и их содержимого. Он подписал квитанцию в трех экземплярах и положил драгоценные пачки в сумку, и они с Джерри пошли к своей машине, чувствуя себя решительно неловко и ища вокруг кого-нибудь, похожего на гангстеров из американских фильмов.

Они поднялись на холм над Сан-Рафаэлем, где находился замок герцогини. Ланни оставил пять из этих ценных пачек на попечение Джерри, а оставшиеся пятнадцать в сумке внёс в дом маленькой старушки. Сидя в ее гостиной, он произнес тщательно продуманную речь: "Герцогиня, я заинтересовал друга в покупке вашего Гойи и уполномочен предложить вам за картину семьсот пятьдесят тысяч франков наличными. Это лучшее, что я смог сделать. Это большая сумма денег, и я считаю, что если вы обдумаете ее, то поймете, что было бы разумно ее принять". Чтобы помочь мыслительному процессу, Ланни открыл сумку и начал пересчитывать пачки девственных банкнот на столе перед хозяйкой. Последнюю из пятнадцати он вложил ей в руки, чтобы она могла почувствовать её вес и убедиться, что она действительно содержит банкноты, имеющих гарантию Banque de France.

Следующие полчаса Ланни наблюдал не самое красивое зрелище. Рот старухи открылся одновременно с сумкой. Её черные глаза засияли нечестивым светом, и ее пальцы дрожали, когда она сжимала эту необычную пачку. Казалось, что она пыталась оторваться от неё, но не смогла. Она начала торговаться за большую сумму. Картина была одной из самых красивых в мире - на самом деле, она пыталась говорить о красоте! Это было семейное наследие - она даже пыталась поговорить о том, имеет ли она моральное право расстаться с наследием! Но все время ее глаза то и дело блуждали по другим пачкам, и ее рука едва удерживалась, чтобы не протянуться к ним.

По разным признакам Ланни был уверен, что она не выпустит эти деньги из дома. Поэтому он взял твердый тон. Он изо всех сил старался получить от друга больше, но это было абсолютно все, что можно было получить. Он собирался встать и приготовиться к отъезду, если понадобится, но в этом не было необходимости. "Bien!" - воскликнула испанская леди, внезапно. И Ланни предъявил ей квитанции, чтобы она подписала две копии, потому что он намеревался оставить одну на память о приключении, которое могло никогда с ним больше не повториться! Он оставил пустое место для суммы, и теперь он заполнил его и положил документы и свою авторучку перед герцогиней.

Но так быстро это не могло произойти. Старая аристократка не собиралась довольствоваться подсчетом пачек. Она собиралась пересчитать все семьсот пятьдесят банкнот и убедиться, что на каждой напечатано слово тысяча франков. Трясущимися тощими старыми пальцами она разорвала ленты на одной пачке и своим дрожащим старым голосом громко считала от одного до пятидесяти, время от времени останавливаясь, чтобы смочить пальцы языком. Пересчитала одну пачку, отложила её и принялась за следующую. Ланни сидел и терпеливо ждал, пока это представление не повторится пятнадцать раз. К счастью, банк не допустил ошибок, и наконец, работа была выполнена. Не имея возможности больше задерживать, герцогиня посмотрела на стопку пачек, на две квитанции, а затем на Ланни. Неужели она в последний момент пыталась собраться с духом для продолжения битвы за деньги?

Она дрожала, и Ланни дрожал. Битва за деньги всегда тяжело действует на нервы, когда речь идёт о крупных суммах денег. Но наконец, она взяла авторучку и медленными неуверенными движениями написала свое имя на одном листе бумаги, затем на другом, и позволила Ланни взять их и положить в карман вместе со своей авторучкой. Он поблагодарил ее и пожал ей руку. В заключение она приказала слуге отнести тяжелую картину к машине. Она могла потребовать раму, и Ланни был готов ее отдать. Но она, вероятно, никогда не видела картину без рамы и, возможно, думала, что они были одним целым. Картина в раме была настолько большой, что едва влезала в машину.

Они поехали в банк, где Ланни положил остаток денег на депозит. Затем в столярную мастерскую, где драгоценный предмет надежно упаковали в ящики. Упакованную картину грузовик доставил в контору международной экспресс-доставки посылок и грузов. Там они убедились, что ценный груз, застрахованный на полную покупную цену, был отправлен миссис Мерчисон в Лондон. Ланни послал новой владелице телеграмму, в которой рассказал ей о том, что он сделал. Квитанция и банковский чек на оставшуюся сумму за вычетом его комиссии и различных расходов был отправлен ей заказным письмом. Только по прошествии времени он осознал, какое впечатление произвел на фабриканта зеркальных стекол и его супругу возврат примерно ста семидесяти трех тысяч франков. Эту историю расскажут в Питтсбурге, и слава о ней разлетится во многих направлениях. Годы спустя будут приходить люди, представившись друзьями Мерчисонов, и говорить: "Я понимаю, что вы покупаете картины и возвращаете часть денег, если вам удалась не истратить их все".

Вот Ланни заработал реальные деньги, легкие деньги. Они росли для него на деревьях. Он обнаружил, что вырос на несколько десятков сантиметров в глазах своей семьи и друзей. Он отважился на "поступок Альфонса и Гастона" с Золтаном. Эксперт согласился взять себе одну треть комиссии. Кроме того, Ланни передал своему телохранителю одну из тех гладких девственных банкнот. Этот рыжий из Канзаса заработал самую большую сумму за столь короткое время. В результате у начинающего торговца произведениями искусства осталась чистая сумма в сорок девять тысяч франков или, по преобладающему обменному курсу, несколько меньше двух с половиной тысяч долларов. Но обменивать их он не собирался, а собирался потратить их во Франции. А цифра сорок девять звучит гораздо более убедительно, чем два с половиной.

Ланни оглянулся назад на то время, которое было всего четыре года назад, когда он был так счастлив получать двести долларов в месяц в кассе государственного департамента правительства Соединенных Штатов. За пять месяцев кропотливого труда днем и ночью он заработал тысячу долларов. Но теперь он проработал всего несколько часов, в целом не более одного рабочего дня, и посмотрите, что у него есть! С этих пор Ланни не стал рассматривать с некоторой снисходительностью систему, известную как "индивидуализм". Кроме того, теперь он будет смотреть на всех государственных чиновников, от почтальонов до премьер-министров, как на плохо оплачиваемых самых жалких наемных рабов.

И он обнаружил, что то, что он получил, было только началом. Мерчисоны получили свой ценный груз, распаковали его в своем гостиничном номере и повесили на стене напротив дивана, где они могли сесть и изучить его. Так они впервые открыли, что искусство было и остается тем, чем оно является, semper eadem³⁵. Ars longa, vita brevis!³⁶ В мыслях Аделы этот блестящий, вселяющий страх старый воин занял почетное положение в её гостиной. Она достала книги о том времени и придворном художнике, жившем в то время. Она начала готовить и репетировать свой продолжительный монолог. Вскоре ей пришло в голову, что наверху широкой лестницы ее дома есть место, где, казалось, требовалось нечто великолепное. Она взяла фотографию сомнительного Веласкеса и увидела из книг, что работы этого художника были почти недоступны. Она решила, что никто в Питтсбурге никогда не слышал о дель Мазо, по крайней мере, никто из ее друзей. Она принялась за работу и убедила своего мужа, а затем отправила телеграмму в Жуан-ле-Пэн, спрашивая, сколько может стоить двойной портрет.

Ланни ответил, что, по его мнению, Золтан должен прийти посмотреть на работу и высказать свое экспертное мнение, был ли это настоящий Веласкес. А ненастоящий мог бы воздействовать на нервы старой герцогине. Он предполагал, что этот трюк сможет снизить цену до миллиона франков, но, возможно, было бы неплохо послать полтора миллиона. Теперь Ланни легко оперировал таким цифрами!

Всё шло по графику. Пришел эксперт и высказал свое потрясающее мнение, а пожилая аристократка пришла в ярость и сочла себя лично оскорбленной. Золтан сказал, что он к этому привык. Эти люди следуют своим представлениям, а истина и реальность не были для них жизненно важными понятиями. А миллион франков был. Так что дайте старому человеку подумать о миллионе. Ланни привел своего друга в Бьенвеню, где все дамы обращались с ним, как если бы он был архангелом, посланным с небес, чтобы возложить золотую корону на голову Ланни. У Золтана была скрипка, и два дня Ланни и Курт играли с ним сонаты, и у них был грандиозные каникулы, не менее приятные из-за мысли о герцогине в ее замке, который они превратили в горячую сковородку, где она поджаривалась!

Деньги прибыли в банк, и на третье утро Ланни и Джерри пошли и получили их. Золтан настоял на том, чтобы его ученик сам разобрался с этим вопросом, а учитель удовольствовался более скромной ролью. Поскольку картина была слишком большой, то она не поместилась бы в машину Ланни, Золтан нанял небольшой грузовик и припарковался в гостинице рядом с замком, куда Ланни мог позвонить в случае победы. Ланни оставил десять пачек банкнот на попечение Джерри, взял двадцать и разложил их на столе. Он сидел и слушал ругань, нытье, почти плач. Он подумал, как странно, что герцогиня не может быть "леди". Эта noblesse проявляло так мало желания oblige! Это было все равно, что снова вырвать старухе все её отсутствующие зубы, чтобы заставить ее взять миллион франков за этого сомнительного Веласкеса. Ланни пришлось притвориться, что его достоинство оскорблено, положить деньги обратно в сумку и начать уходить. Когда он был почти у входной двери, владелица замка крикнула ему: "Eh bien! Revenez!"

Это была игра, и он выиграл. Лицо герцогини успокоилось, и она занялась серьезным делом - пересчитывать тысячу банкнот. Ланни пришлось подождать, пока она не примет деньги и не подпишет квитанции, а сам он не положит их в карман. Потом он позвонил, и герцогиня вызвала своего слугу. Теперь она была довольно веселой - было не так уж и сложно сделать все возможное, чтобы стать миллионершей. Большая картина была настолько тяжелой, что Ланни пришлось помочь слуге спуститься с ней по ступеням. И вот прибыл Золтан, водитель грузовика, с множеством покрывал, одно из них непромокаемое, для упаковки драгоценного сокровища. Они триумфально поехали, Ланни последовал за грузовиком, а Джерри с пистолетом сидел рядом с ним.

На этот раз они приехали в Бьенвеню, так как было решено, что Джерри должен довезти этот драгоценный груз до Лондона, а Ланни и Мари поедут на своей машине. Был июнь, время их поездки в Сену и Уаза. Они совершат небольшую экскурсию в Лондон, где Мари встретит ту бывшею секретаршу, которая разбрасывает деньги своего мужа, как пьяный моряк. Ту прямолинейную американку, в которую она все еще не могла поверить. Но ей пришлось признать, что если Адела Мерчисон и расставляла ловушку для Ланни, то она определенно щедро присыпала её приманкой!

Странные каникулы! Грузовик сломался, и его пришлось ремонтировать, а тем временем сокровище отнесли в номер гостиницы, где Ланни или Джерри не покидали его ни на минуту. Во время своей ночевки они позаботились о том, чтобы Джерри получил комнату с хорошим крепким засовом, и он спал с пистолетом под подушкой. Они переправили на паром грузовик и легковой автомобиль и доставили свой груз его владельцам. А также банковский перевод на полмиллиона франков за вычетом расходов. Адела встретила Мари и вела себя как светская женщина, не подавая никаких признаков шока, обнаружив, что этот образцовый молодой любитель искусства также был любовником жены другого мужчины. Большую часть времени она слушала рассказ Ланни о покупках и задавала ему вопросы о картинах. Она не сделала никаких знаков своими ресницами или чем-либо еще, и поэтому amie Ланни пришлось сдаться и признать, что это действительно был "американский типаж".

Комиссию по этой второй сделке два эксперта разделили пополам, так что у Ланни было почти сто тысяч франков. Это было новостью для Шато де Брюин, и придало привлекательность la vie a trois.

Невозможно бизнесмену не уважать юношу, совершившего такой подвиг! С тех пор Ланни Бэдд стал не плейбоем, а серьезным деловым человеком. Когда он войдет в богатый дом, он не будет думать, как раньше: "Неужели мне здесь будет скучно?" А будет думать: "Интересно, покупают ли они картины или есть ли у них те, которые они хотели бы продать". Когда он увидит красивое произведение, он будет наслаждаться его красотой, но его мысли будут: "Интересно, что это принесет", а затем: "А кому это будет интересно". Он перебирал в уме разных людей, которых знал, и коллекции произведений искусства, которые он видел или слышал, - не те, что в музеях и галереях, а картины в частных домах, где они находились долгое время, так что владелец имел шанс устать от них.

Аналогичная трансформация произошла в сознании женщин, которые играли роль в жизни Ланни. Для них искусство было дорогостоящей формой удовольствия - заметной тратой, выражаясь словами Веблена. Но теперь искусство стало источником дохода, это была дичь, на которую нужно было охотиться. Бьюти Бэдд начала думать обо всех людях, которых она знала в Париже или его окрестностях. Все богатые дома, в которые она могла бы устроить доступ Ланни, и разрабатывала планы грабежа. Это было то, что Бьюти делала для Робби около двадцати лет, и не было уловки, которую бы она не применила. Теперь, конечно, это было двойное удовольствие, потому что Ланни был молод, и ее материнские инстинкты вступили в игру. Софи, бывшая баронесса, бездетная женщина, разделяла эти чувства; а также Эмили, salonniere, которая считала Ланни как своего рода приемным сыном. Она даже начала думать о некоторых своих картинах, которые было бы забавно заменить другими, имеющими более яркие цвета.

Но самым горячим и активным другом была Мари де Брюин. Вот способ превратить ее возлюбленного в нечто существенное и полезное! Мари не хотела его денег, но она хотела, чтобы у него были деньги. Её ум, одновременно бескорыстный и материалистический, хотел, чтобы он овладел жизнью и занял в ней место. Прежде всего, вот способ вытащить его из лап этих опасных красных! Зарабатывая деньги, он узнает их ценность. Он станет человеком среди людей, соревнуясь с ними, завоевывая их уважение и задействуя все свои способности. Мари сама любила искусство и хотела, чтобы Ланни любил его. Она не хотела, чтобы он управлял армией такси, как Дени, или продавал нефть, как его отец. Нет, она понимала его прекрасную талантливость и хотела её развивать, и ей казалось очень счастливым развитием, что он смог совместить свою любовь к искусству с легким получением денег, которые ему понадобились для удовлетворения всех своих пристрастий.

Посоветовавшись с Дени, она пригласила Золтана Кертежи к себе домой, и в течение недели они играли на различных инструментах и говорили об искусстве, и это было замечательно как для двух мальчиков Мари, так и для ее возлюбленного. Сама женщина слушала и училась, потому что она должна знать все фразы, все подсказки, чтобы направить разговор в нужное русло и помочь начать сделку или довести ее до конца. Золтан знал тысячи историй о художниках и картинах, и вряд ли можно было упомянуть о предмете, который не мог иметь отношения к покупке или продаже произведений искусства. Как мы все знаем, одно ведет к другому.

Да, Золтан был замечательным парнем, и по своей сути он действительно был тем архангелом, которого послали с небес, чтобы вырвать Ланни Бэдда из рук опасных и позорных красных и сделать его авторитетом в области искусства. Мари посвятила целую неделю, угождая этому венгерскому джентльмену, предоставляя ему комфорт, восхваляя его, впитывая его рассказы. Всегда, конечно, в присутствии Ланни, а Ланни светился радостью и грелся у очага жизни. Также двое начинающих взрослеть парнишек, которые до этого почти не знали искусства, слушали рассказы об огромных суммах, заплаченных за картины самыми богатыми и знаменитыми людьми. Они тоже загорелись интересом, и хотели, чтобы Ланни отвел их в Лувр и Люксембург, и позволил им увидеть такие чудесные творения, и попытаться понять, почему у небольшой картины Яна ван Эйка, изображавшей мадонну с младенцем, каждый квадратный сантиметр стоил десять тысяч франков!

Когда Золтан уехал, Мари начала водить Ланни по соседним богатым домам, чтобы показать ему сокровища, которые в них есть, и дать ему возможность упомянуть, что он знает многих американцев, которые охотились за такими вещами. Большинство знакомых Мари были продавцами, а не покупателями, поэтому, когда она рассказала, что ее молодой фокусник смог сделать для испанской герцогини, она изменила эту историю в пользу продавца. Американские миллионеры были изображены как одержимые люди, разбрасывающие свои деньги, как Сеятель Милле из мешка с семенами. С другой стороны, когда на выходные Дени привел к себе крупного банкира, человека, который мог бы быть покупателем, безымянная герцогиня превратилась в немного нелепого человека, у которого Ланни за счет необычайной ловкости сумел добиться очень низких цен. Mutatis mutandis ³⁷- латинская фраза. И Золтан сказал, что латынь - замечательный язык, хорошо подходящий для изречений и надписей, так как он говорит очень много в нескольких словах.

VII

Это событие произошло в удачный момент в жизни Ланни и Мари. Прошло три года с тех пор, как началась их близость, и этого времени достаточно для влюбленных, чтобы обнаружить, что не так друг с другом. Их физическое счастье было таким же полным, как и всегда, но в интеллектуальном плане их интересы не всегда совпадали. Мари не интересовалась политикой и старалась избегать этой темы. Но Ланни не мог или не хотел этого делать. Он продолжал встречаться с людьми, которые были ему интересны, с людьми, которых его amie ненавидела и боялась. Он знал это и воздерживался от упоминания этих людей. Но почему-то всегда становилось известно то место, где он был, и даже если он не говорил, о чем думал, Мари догадалась, и это делало ее несчастной, а его раздражало.

Они могли оставить идеи друг друга в покое. Но мир и события не оставляли никого из них в покое, они продолжали привлекать их внимание. В Руре происходил этот ужасный процесс удушения, и его крики доходили до ушей каждого мыслящего человека в Европе. Германия погибала, а Франция схватила ее за горло. И либо вы сочувствовали Франции, либо были другом Бошей и, следовательно, подозрительной личностью. Дени де Брюин приходил домой с совещаний с членами своей партии и рассказывал, что он видел и слышал, что делал Пуанкаре, и что его сторонники ожидали от этого. Ланни это казалось ужасным, почти безумным. Он знал, что его возлюбленная согласна с этими идеями, а Мари знала, что Ланни их ненавидел. Единственный способ избежать ссор - полностью отгородить части своей души друг от друга.

Робби приехал в Париж после закрытия конференции в Лозанне в середине лета и провел воскресенье в замке. Он выслушал всё, что говорил Дени. Они говорили как два бизнесмена, которые понимают друг друга. Но Ланни понимал, что его отец не говорил всего, что думал. Когда они остались одни, Робби заметил, что Франция запуталась окончательно, и что такие люди, как Дени, не обращали внимания на ее бедственное положение. Он сказал, что Пуанкаре в действительности был очень робким и некомпетентным бюрократом, рабом рутины и бюрократии. Он обещал французам то, чего не мог выполнить, и теперь он был до смерти напуган тем, что начал, и не знал, как закончить.

"Франция может довести Германию голодом до банкротства", - сказал Робби, - "но Франция ничего от этого не получит и только нанесет вред обеим странам. Истина в том, что у Франции нет экономических ресурсов для выполнения той военной роли, которую она из гордости берёт на себя. С ее стороны благоразумнее было бы смириться с положением второстепенной державы и связать свою судьбу с судьбой Британской империи. Но Франция откладывает это решение, пока не станет слишком поздно, а британцы могут и не продлить предложение союза".

В этом случае было очевидно, что ярый националист и его жена в ближайшие годы не станут очень счастливыми людьми. Их страна пострадает, и они будут искать виноватых. Они обвинят немцев в невыплате контрибуции. Они будут обвинять англичан в поощрении немцев. Они обвинят американцев в том, что они не ратифицировали союзнический договор президента Вильсона и пытаются взыскать долги, которые Франция не может заплатить и довольно скоро не захочет платить. В целом всё будет плохо. И как Ланни будет счастлив в доме, где люди настроены против американцев, как Мари будет счастлива в доме, где людям по доброте сердца жалко французов?

В этот критический момент пришел бизнес торговли картинами. Что-то новое, что-то волнующее для обоих влюбленных, что-то, что они могут делать в гармонии. Это дело давало повод для путешествий и посещения новых мест, встреч с важными людьми. Это дело обеспечивало изобилие, даже роскошь, для них обоих. И это печальный факт для большинства людей, что, когда у них есть изобилие и роскошь, то легче откладывать какие-то действия по поводу проблем других людей. Это новое занятие Ланни вызвало аплодисменты почти всех, кого он знал. Даже его красный дядя снисходительно улыбнулся и назвал это безобидным способом для плейбоя скоротать время. - "Безусловно, не имеет значения, кому из двух раздутых паразитов принадлежит картина, и если в процессе обмена вы получите часть их наличных денег - это хорошо!" Дядя Джесс не добавил, что он и его друзья придут и попытаются получить свою долю, чтобы оплатить вечный дефицит партийной прессы.

Робби Бэдд, конечно, был доволен таким развитием событий. Для него не имело никакого значения, как его первенец зарабатывал деньги. Любой способ послужит формированию здоровых привычек и научит юношу заботиться о себе. Робби пообещал рассказать в Ньюкасле, что Ланни стал одним из ведущих искусствоведов на континенте. Он назвал старых мастеров формой инвестиций, уступающей только нефти. Он доставит ему множество клиентов и заказов - возможно, мачеха Ланни будет первой! Может ли Ланни предложить какие-нибудь картины, которые смягчили бы суровую наготу стен в доме Эстер?

А ещё был Йоханнес Робин - Ланни написал мальчикам о своей удаче? Да, Ланни сделал это, и они ответили, умоляя его отправиться в Берлин и начать там бизнес. Многие представители аристократии и других депрессивных классов продавали свои произведения искусства. А многие Schieber покупали. - "Дайте мне знать, если у вас есть что-нибудь хорошее", - нацарапал еврейский торговец в конце письма.

"Он купит все, что ты предложишь, просто для того, чтобы доставить тебе удовольствие", - считал Робби. Но Ланни не хотел заниматься бизнесом на этой основе.

VIII

Начинающий специалист решил серьезно отнестись к своей новой профессии и добиться в ней успеха. Он изучал книги по искусству и делал подробные записи. Он ездил в Париж, смотрел, что предлагают дилеры, и знакомился с текущими ценами. Он держал в кармане небольшую записную книжку и делал в ней различные заметки. Следуя совету своего делового отца, он начал составлять картотеку различных художников, мест, где можно было найти их работы и цены. А также картотеку знакомых людей, которые могут стать покупателями или продавцами. Их имена и адреса, интересы и вкусы. Всё о них, что может быть полезно в определенный момент. Со временем эти картотеки вырастут до значительных размеров и будут ценимы их владельцем на вес бриллиантов.

И дилеры, и художники были рады встрече с Ланни Бэддом и профессиональным разговорам с ним. Он выглядел человеком, имеющим деньги, и было очевидно, что он знал богатых людей. Ходили слухи, что он был пасынком Марселя Дэтаза, довоенного художника, в творчестве которого наблюдался настоящий бум. Критики упоминали об этом, а дилеры задавали вопросы и не знали, что сказать. Они спросят Ланни, и он скажет, что Дэтазом занимается Золтан Кертежи. Ланни и его мать решили, что это разумный способ решить их проблему. Золтан действительно понимал работу Марселя, он положил начало буму. И его постоянное давление, заставляющее продолжать бум, будет стоить больше, чем комиссионные, которые они ему заплатят. Всем потенциальным клиентам, которые писали или приходили в Бьенвеню, говорили, что Золтан Кертежи был единственным уполномоченным агентом.

В то лето венгр часто бывал в замке Брюин, и в его гостиной слышались счастливые звуки его скрипки. Он принял Ланни в ученики, снабжал его информацией и мудрыми советами и подбрасывал благоприятные возможности. В одном из аристократических французских домов, куда Мари отвела Ланни, был Друэ, идеальная жемчужина Друэ, портрет ярко одетой изысканной благородной леди с круглым лицом и ямочками на красивых розовых щеках и забавным огоньком в ее ярко-карих глазах. Картина полная жизни, что чувствуешь, что сидишь с ней в комнате, и можешь поцеловать кончики ее маленьких розовых пальчиков. Золтан продал несколько работ этого французского мастера, но эту даже ему не удалось увидеть. Восторга Ланни не было предела, и Золтан написал клиенту в Бостон, который собирал большую коллекцию. В свое время пришла телеграмма, в которой говорилось, что шестьсот тысяч франков находятся в его распоряжении в парижском банке Morgan, Harjes et Cie.

Итак, Ланни и Золтан пошли вместе и купили картину за пятьсот пятьдесят тысяч франков и разделили комиссию. У Ланни было еще одно небольшое состояние, и двое приятелей вернулись домой и сыграли Крейцерову сонату, чтобы рассказать миру, как хорошо они себя чувствуют. Ланни понял, что он собирается делать со всеми этими деньгами. Он сказал Золтану: "Я выйду на старого мастера, это будет действительно выгодная сделка, и я куплю его себе, без комиссии!" На что Золтан дал совет: "Найдите какого-нибудь нового художника, грядущего гения, купите его и положите в кладовую вместе с Марселем, и вы сможете прожить на нем до конца своих дней".

"И толстеть, как месье Фор!" - добавил Ланни, - имея в виду импортера вин и оливкового масла, который приходил посмотреть на картину и сидел в кресле и изучал долго эту работу, и постепенно его веки опускались, и он смог немного вздремнуть, просыпаясь, вздрагивая. Этого нельзя замечать, потому что иногда он покупал картину, и все было хорошо. Он был очень добрым старым джентльменом и приятным клиентом. Ему нравились сцены с выпивкой и обнаженными дамами. И это позволяло легко доставить ему удовольствие.

Золтан сказал, что у него было несколько клиентов с теми или иными особенностями. Одна старая еврейская леди, подруга его матери, вырастила полдюжины детей и теперь имела дюжину или больше внуков и покупала картины с младенцами. И ничего больше. Золтан продал ей красивого шотландца кисти Ребёрна, думая соблазнить ее воображение. Но нет, какой-то другой торговец пришел с парой младенцев кисти Ромни и уговорил ее обменять картину стоимостью в тысячи фунтов на картину, стоящую вдвое меньше. Ланни никогда не слышал столько забавных историй, сколько рассказывал Золтан.

Это лето стало кульминацией агонии Германии. Пытаясь поддержать пассивное сопротивление Рура, она напечатала и потратила около трех с половиной триллионов марок. И по странному закону процесса инфляции, следствие во много раз превысило причину. К концу мая того же года за один американский цент можно было бы купить полторы тысячи марок, а к концу июля - десять тысяч. За границей этот процесс получил название "махинация с маркой", и было подсчитано, что Германия вывезла более миллиарда долларов только из Америки. Но спекулянты получили большую часть этого, и фирма Р и Р была в числе успешных. В сентябре Германия сдалась. Невозможно больше прокормить ее население. Горняки и металлурги Рура вернутся к работе под контролем Франции. Это было время триумфа Пуанкаре и его сторонников. Они провозгласили это как оправдание своей политики и, наконец, гарантию мира. Ланни не был в этом уверен, но он был рад любой возможности примирения и вежливо принял заверения мужа Мари. Когда он отвез Мари на Ривьеру, он верил, что их счастье снова в безопасности.

Но сразу же в Бьенвеню начало появляться одно из тех маленьких облаков размером не больше человеческой ладони. Бьюти написала своему сыну, что Курт ужасно взволнован происходящим на его родине, и что она снова боится за него. Ланни надеялся, что капитуляция решит эту проблему, но он обнаружил, что Курт был одним из тех немцев, которые не собирались сдаваться. Из дома Курта приходили ужасные письма. Он не хотел показывать их своему другу, он не хотел говорить на эту тему, он просто хотел эту тему запереть в своем сердце и размышлять над ней. Его музыка становилась все мрачнее, и сердце Бьюти непрестанно грыз червь страха. Когда-нибудь ее возлюбленный решит, что музыки недостаточно, и вернется воевать за освобождение фатерланда!

Прошло пять с половиной лет с тех пор, как силы природы и человеческие случайности бросили Бьюти и Курта в объятия друг друга. Несомненно, это была одна из самых странных связей, но все же она неожиданно увенчалась успехом. Пока Курту ничего не хотелось, кроме как уйти в себя и изобретать новые комбинации музыкальных звуков, Бьенвеню и его хозяйка предлагали почти идеальное решение жизненных проблем. Бьюти нужно было бегать по дому и воспитывать ребенка, а когда ее социальные порывы становились непреодолимыми, она могла одеваться и ходить на вечеринки с не худшим наказанием, чем какие-нибудь игривые поддразнивания со стороны любовника. Стало общепринятой практикой, что один раз в течение зимы Эмили Чэттерсворт устраивала концерт и приглашала самых выдающихся людей, которые были бы впечатлены должным образом, и, таким образом, сохранялась респектабельность связи. Возлюбленный Бьюти Бэдд был великим артистом. Будущая знаменитость скрывала свою могучую юность. Гости, приходившие в дом, видели его редко. Он будет занят своей работой, и они должны воспринять это правильно. Когда они видели его, он всегда был чисто выбрит, волосы подстрижены, а манеры безупречны. Многим богатым женщинам хотелось иметь такого красивого и работоспособного мужчину, который оставался бы дома и "вел себя прилично", то есть не пялил глаза на женщин помоложе.

Но время идет, все меняется, и, видимо, нет счастья без неприятностей. После трех лет проживания в одном доме по несколько месяцев вместе любовник Бьюти и подруга Ланни поняли, что могут вынести это, только если никогда не будут открывать рот в присутствии друг друга. Они уважали друг друга и не хотели ссориться. Но это были Франция и Германия, а те готовы перегрызть друг другу глотки. За столом стало правилом, что никогда не затрагиваются никакие политические темы, даже отдаленно. Ничего из того, что кто-либо прочитал в газете, ничего из того, что написали Робби или Рик. Несколько близких друзей понимали это и соблюдали это правило. Затем они уходили и размышляли, как долго может продолжаться это странное напряжённое состояние. Постепенно они начали замечать, что, когда Мари сидела за столом, Курт обычно отсутствовал, и наоборот. Мари находила новые оправдания, чтобы побыть с тетей, и Ланни уедет туда, чтобы навестить ее.

Затем в этот Эдем вползла еще одна змея. Этой змеёй восторгались Бьюти, Мари и все друзья Ланни. Ею была открытая им новая замечательная профессия, доставляющая легкие деньги. Но эта замечательная профессия не удовлетворяла этическое чувство возлюбленного его матери. Это была коммерциализация искусства, которая для сурового немецкого художника была профанацией святая святых. Совершенно определенно Курт не коммерциализировал свое искусство. Он и не мог бы, если бы захотел, потому что как мог музыкальный издатель установить цену на музыкальные произведения и, продав их, обнаружить, что на вырученные деньги не будет куплено питание для его сотрудников, не говоря уже о покупке бумаги? Курт, создававший оригинальные работы, не имел никаких шансов получить за них какую-либо награду, в то время как Ланни, который ничего не создавал, неожиданно получал фантастические суммы денег. Эта ситуация отражала экономический и моральный упадок Европы конца 1923 года. Проблема не была решена и тем фактом, что Ланни по доброте сердца продолжал требовать, чтобы ему разрешили вложить деньги в публикацию работ своего друга. Это была благотворительность, но Курт думал о справедливости. Для него эта ситуация была символом угнетения фатерланда, подавления духовных порывов великого народа тремя плутократическими империями, которые называли себя демократиями и овладели современным миром. Ланни, его мать и отец представляли одну из этих империй, Рик - другую, Мари - третью, и Курт не хотел жить на благотворительность ни одной из них. Он не хотел говорить об этом ни с кем из них, и делал это только тогда, когда Ланни расспрашивал его и пытался утешить его или спорить с ним. Ланни настаивал, что это всего лишь временное состояние, и что время исправит его. Но Курт не верил во время, он верил в человеческие усилия и сказал: "Если немецкая душа когда-либо будет освобождена, это произойдет потому, что немцы освободят ее".

Ланни должен был пойти и объяснить все это своей матери, и им пришлось установить новые правила, чтобы сохранять мир в своем безопасном теплом гнезде. Они не должны слишком много говорить о получении денег на искусстве. Они не должны радоваться "сделкам" или цене, которую принесла новая работа Дэтаза. Кроме того, они не должны навязывать Курту Золтана Кертежи, потому что Курт сказал, что его не интересуют торговцы красотой. Только после того, как он сказал это, Курт понял, что это звучит не очень хорошо для его покровителя и друга Ланни Бэдда.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В эту дикую бездну³⁸

Два мальчика Робин всё время думали, как быть полезными своему Ланни Бэдду в его новой профессии. Они видели его нечасто, потому что в то время, когда он был в Бьенвеню, они были заняты учёбой, а во время их каникул, он был в Шато де Брюин. Туда он не мог их пригласить, поскольку они были в том уязвимом возрасте, когда им было рано знать о специфических сексуальных отношениях. Но вот произошло это новое событие, Ланни стал бизнесменом, как и Папа Робин. В ходе своей деятельности в качестве ростовщика Папа приобрел много информации о делах важных лиц. Он был рад помочь таким людям, потому что был добросердечным парнем. Но он взимал с них десять процентов, преобладающую ставку в Германии, и, конечно, заставлял их предоставлять соответствующее обеспечение.

Так получилось, что заёмщики иногда владели ценными картинами и предлагали их в качестве залога. И как бизнесмену убедиться, сколько они действительно стоят? Мальчики написали, что папе Робину нужен совет специалиста. Действительно ли это было ему нужно, или он просто притворился, что это ему нужно, чтобы оказать услугу красивому и известному в обществе сыну Робби Бэдда, который так восхитительно аккомпанировал любимым мальчикам Папы? Ланни никогда об этом не узнает. Это были просто легкие деньги, которые так и падали в его руки.

Сначала он сказал, что слишком занят для поездки в Берлин, что выглядело, как вежливо сообщение, что такое предложение не заслуживает его внимания. Папа выступил с дешевым предложением, и получил должный выговор. Естественно, его попросили исправиться. Два мальчика снова написали, что один из немецких аристократов находится в серьезном финансовом затруднении. Он владеет дворцом под Берлином и еще одним в Мюнхене, и оба были полны художественных сокровищ, многие из которых придётся продать. Конечно, это должно было быть сделано в строгом секрете, так как такие люди не позволяют афишировать свои проблемы. Папа ссудил этому джентльмену много денег, так что папе было что сказать об этих продажах, и если Ланни и его друг мистер Кертежи приедут и уделят время этому делу, это будет большим одолжением для папы, а для всех заинтересованных были бы действительно большие суммы денег.

Ланни переслал это письмо Золтану, который тогда находился в Лондоне, и Золтан написал деловое письмо Йоханнесу Робину, изложив очень жесткие условия. Он и Ланни будут полностью контролировать все продажи и будут получать десять процентов комиссионных со всех продаж, которые они смогут организовать. Предложение было принято, и соглашение было подписано Йоханнесом Робином и принцем Гогенштауффен цу Зинзенбург, который ничего не мог поделать, поскольку это был вежливый и изысканный вид потери права выкупа закладной. Золтан телеграфировал Ланни, чтобы тот встретился с ним в Мюнхене, чтобы помочь общипать пышные перья с немецкого гуся, спускающегося вниз по лестнице истории. Он телеграфировал такие слова, и не был арестован за оскорбление величества!

Было начало ноября, восхитительное время года в Баварии. Почему бы не провести семейные каникулы? Если мы собираемся заработать столько денег, давайте повеселимся! Бьюти давно не путешествовала, а Мари нигде не была, кроме поездок туда и обратно между Ривьерой и Сеной и Уазой. Если ехали две пары влюбленных, они не могли помешать друг другу. Курт мог посещать концерты и оперу, разговаривать с музыкальными издателями, а Бьюти и Мари могли пить чай с принцессой Гогенштауффен цу Зинзенбург. Они поедут в Берлин и посмотрят достопримечательности. Несомненно, сейчас это было не совсем приятно в Германии, но определенно служило образованию, о чем можно рассказать своим детям и внукам. Возможно, больше никогда не случится, чтобы валюта великой нации полностью обесценилась, и можно за один французский франк купить бриллиантовое кольцо. Ланни сказал это Мари, и когда Курта не было в комнате.

Весь этот год Курт получал литературу Немецкой национал-социалистической рабочей партии, присланную Генрихом Юнгом, сыном главного лесничего замка Штубендорф. Этот молодой энтузиаст мечтал обратить в веру человека, которого в его родной общине считали будущим музыкальным гением. И как раз в этот момент Генрих написал письмо, полное знаменательных намеков: "Через несколько дней должны произойти великие события. Мне не разрешено рассказывать об этом, но будет твориться история. Из ваших газет вы узнаете, что наши труды были не напрасны".

Конечно, и Ланни, и Курт могли догадаться, что это означало. Нацисты собирались предпринять попытку своего давно спланированного восстания. Смогут ли они добиться успеха, как это сделал Муссолини, или потерпят неудачу, как Капп? Курт решил, что он хотел бы быть на месте событий. А Бьюти сразу же решила, что пойдет с ним, чтобы уберечь его от беды. Мари пришла к такому же решению. Было ли это просто для того, чтобы наблюдать за Ланни, или она действительно старалась заинтересоваться его идеями? Сможет ли она вынести вид немцев? Сможет ли она пожалеть их в их ужасном положении? Человеческое сердце - это комплекс мотивов, и Мари де Брюин, разрываемая между страстной любовью и страстной ненавистью, возможно, не смогла бы разобраться в различных силах, которые привели ее в страну ее наследственного врага.

Ланни отправил Рику письмо авиапочтой, рассказав ему о своей программе и пригласив его помочь потратить часть денег, которые так обильно росли на деревьях. Ланни процитировал слова Генриха и интерпретировал их. Если будет попытка государственного переворота, то это должно быть прекрасной темой для статьи. Статья Рика Верхняя Силезия после раздела произвела хорошее впечатление, особенно в Штубендорфе, где она был переведена и опубликована в местной газете. Ланни написал: "Приезжай и помоги нам удержать Курта. Эти нацисты будут кишеть вокруг него, и Бьюти захочет снять скальп с каждого из них".

Семья купила билеты и проверила лозунг, прославивший фашизм в Европе и Америке: "В Италии поезда теперь ходят по расписанию!" Но в равной степени это было справедливо и для Германской Народной Республики³⁹, по крайней мере, где это касалось быстрых международных экспрессов. Они предназначались для богатых, которых нужно было обслуживать и обустраивать, поскольку они приносили иностранную валюту, самое ценное в фатерланде. В этот момент иностранная валюта росла со скоростью, напоминавшей бобовый стебель Джека в сказке. Тот, кто имел хотя бы один круглый красный медный цент с головой американского индейца, мог лечь спать, зная, что он миллионер и что проснётся мультимиллионером. Цифры были фантастическими, казалось, принадлежали царству кошмаров. В тот день, когда Ланни и его друг приехали в Мюнхен, за один доллар можно было купить 62 5 000 000 марок, а на следующий день - полтора миллиарда. Ни разу цена доллара не падала, а когда они покидали Германию, доллар стоил семь триллионов марок.

Невозможно не пожалеть обезумевших людей, которым пришлось жить в эпицентре такого урагана. Работодатели платили своим работникам за полдня в полдень, чтобы они могли выбежать и купить немного еды, прежде чем она окажется вне их досягаемости. Люди покупали все, что могли найти в магазинах, независимо от того, использовали ли они это. Пока оно имело ценность, оно могло быть продано позже. Посреди такого смятения иностранец двигался, как заколдованное существо. Его статус был таким, каким его описывали сказки всех стран и времен. Он был обладателем лампы Аладдина, кошелька Фортунатуса, прикосновения Мидаса, шапки невидимки, так он мог войти в любой магазин и взять что бы он ни захотел. Всемогущество ложится тяжелым бременем на человеческий характер, и не все посетители фатерланда мудро использовали свою магию. Короче говоря, многие зарекомендовали себя стервятниками, как их немцы называли за их спинами.

III

Золтан Кертежи прибыл в тот же день, что и Ланни, и двое деловых людей сразу же направились во дворец своего аристократического клиента. Они обнаружили, что никакого светского общения не будет. Управляющий Их светлости принял их и сопроводил в большой зал, где были развешены все картины, и предоставил им возможность провести такой осмотр, какой они хотели. Они могут организовать посещения салона в разумные часы и приводить клиентов для ознакомления с предложениями. Но это, как оказалось, не входило в их программу, поскольку Робин предоставил ссуду в фунтах стерлингов, и ссуду нужно было погасить в той же валюте, а это означало, что покупателями должны были быть обязательно иностранцы.

Странная и разноплановая коллекция с большим количеством банальных немецких вещей, которые, по словам Золтана, позже могут быть проданы с аукциона в Германии. Но может случиться так, что сумма кредита может быть реализована только за счет "хороших вещей". Здесь были несколько рисунков Гольбейна и один небольшой портрет. Кроме больших и менее ценных полотен его учеников были два Гоббема и очень роскошный Рубенс. Современная Франция была представлена двумя яркими лилиями в Живерни Моне в том стиле пуантилистов, который он разработал и который заставил Сарджента заметить, что старик стал дальтоником. Он не видел ничего, кроме цвета. Современную Германию представляли превосходный Менцель, романтик Фейербах, голова крестьянина Мункачи и группа мифологических сюжетов Арнольда Бёклина, чьим покровителем был отец их светлости, как сказал им управляющий.

Они составили список картин, которые, по мнению Золтана, можно было продать без промедления, а затем он подверг своего молодого помощника проверке. Пусть каждый возьмет копию списка и укажет, что считает подходящей ценой для каждого предмета. От этого предложения по спине Ланни пробежал холодок, но он признал, что это будет полезно. Когда они сравнили списки, Золтан любезно сказал, что у Ланни все было не так уж плохо. Они обсуждали каждую картину и называли свои соображения, и Ланни подумал, что Бёклины должны быть выше в цене, потому что художник был хорошо известен американцам. Они ценили то, что Ланни называл "философским содержанием". Но Золтан сказал, что философское содержание редко признается в продажах. Эти картины вышли из моды.

Предложенные цены должны были быть одобрены как кредитором, так и должником, поэтому был подготовлен список, и две копии были переданы управляющему. Их светлость не мог ничего сделать, кроме как просмотреть его, поскольку копия с его подписью и одобрением была возвращена в течение часа, а одобрение Робина пришло телеграфом на следующий день. Золтан отправил несколько телеграмм клиентам в Америку. Все, что ему нужно было сделать, это описать один предмет в нескольких словах, указав имя художника и цену, и в следующие три дня он продал Гольбейна, одного из Гоббемов и одного из Моне. Надо знать, как и что делать, сказал он со счастливой улыбкой.

Ланни решил попробовать тот же метод. Он телеграфировал своему отцу о двух Бёклинах, "философское содержание" которых, по его мнению, могло понравиться Эстер Бэдд. Также он телеграфировал Мерчисонам о Рубенсе, обнаженной женщине, которая, как он думал, могла бы встряхнуть Питтсбург. У него было несколько радостных писем от Аделы, в которые были вложены пачки газетных вырезок, в которых были воспроизведены Гойя и Веласкес и рассказана вся история. Леди с заводами по производству зеркального стекла призналась: "Мои мечты о культурном престиже полностью осуществились!" Ланни сказал ей, что Золтан считает, что Рубенс будет продан в течение недели, и ответ Аделы пришел в течение суток. Послание Ланни было передано известному производителю стали преклонного возраста, который собирал прекрасных дам во имя искусства, а его деньги через два дня оказались в мюнхенском банке.

Мачеха Ланни, естественно, была более осторожной. Она могла бы поехать в публичную библиотеку Нью-Йорка или Бостона, чтобы узнать о Бёклине все, что можно. Она потребовала отложить продажу до тех пор, пока она не получит фотографии картин. Но Ланни должен был ответить в стиле кто первый встал, того и тапки. А Золтан был почти уверен, что один из его британских клиентов телеграфирует о принятии предложения после получения письма. Ланни улыбнулся, осознавая душевное напряжение своей осторожной пуританской мачехи, которую попросили заплатить по одиннадцать тысяч долларов за две картины, которые она никогда не видела. Вероятно, дело решил Робби. Во всяком случае, он перевёл деньги телеграфом и включил комиссию для Ланни, хотя Ланни сказал, что её не примет.

Был подготовлен список и описание всех картин, некоторые из них сопроводили фотографиями. Копии этого списка были отправлены с сопроводительными письмами нескольким лицам, включая тех, которых предложил Ланни. Золтан считал, что большая часть коллекции будет продана таким образом, а оставшуюся часть он увезет в Лондон под залог. Где бы и как бы они ни продавались, Ланни получит половину комиссии. На этот раз он мог не задавать никаких вопросов, потому что Йоханнес Робин несомненно был его клиентом. Так что Ланни мог позволить себе мотовство в Германии. Если ему нужны были какие-то картины, он мог купить их, и то же самое относилось к любой из девушек, которых он видел на улицах или в кафе. Золтан сказал это с грустью, потому что он был добросердечным парнем и жалел этих жалких созданий с раскрашенными впалыми щеками и лихорадочно яркими глазами, которые пойдут с любым иностранцем за кусок хлеба.

Тем временем прибыл Рик, и они с Куртом отправились исследовать деятельность Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Они быстро обнаружили, что Генрих Юнг не переоценивал ситуацию, поскольку вся Бавария была в смятении. Капитуляция французам не дала ожидаемый эффект остановки бегства от марки. "Безудержная инфляция" победила всех, кто пытался ее остановить, включая правительства. Обезумевшие люди были готовы слушать любого агитатора с правдоподобной программой, а мрачный штаб нацистов был подобен улью во время роения. Сотни молодых бывших солдат с нарукавными повязками со свастикой хлынули из близлежащих городов, приветствуя и маршируя повсюду.

Это было то же самое странное сочетание заговора и пропаганды, которое приезжие отметили почти год назад. Никто не испытывал ни малейшего смущения, говоря, что они собираются делать. Сначала захватить Мюнхен, а потом идти маршем на Берлин. Никто не хотел признать какое-либо подражание Муссолини, но информация о Марше на Рим, не оставляла сомнения в подражании. Великий военачальник генерал Людендорф публично заявил о своей приверженности делу этой партии, так что успех предстоящего переворота был обеспечен. Необычайно яркие голубые глаза Генриха Юнга сияли от возбуждения, когда он нашептывал самые святая тайны будущему музыкальному гению и представителю английской газеты.

"Сотня" Генриха, так называли группы Гитлера, собиралась выступить в семь часов следующего утра. Генрих не мог сказать, куда, потому что это знали только лидеры, но Курт и Рик могут прийти и посмотреть. Там будет твориться настоящая история, сказал молодой человек. Он часто употреблял эту фразу, и было очевидно, что эта мысль его вдохновляла. Он войдет в историю! В одной стране за другой, сначала в России, затем в Венгрии, Греции, Турции и Италии, было показано, что энергичные, целеустремленные люди могут захватить власть и последователи этих людей могут стать должностными лицами, людьми важными и известными. Это показали здесь, в Мюнхене, красные. И теперь новая группа собиралась попробовать это с новейшими лозунгами, самыми своевременными и мощными: Deutschland erwache! Германия проснись!

Так это показалось приехавшему британскому журналисту. Но, конечно, для двадцатилетнего Генриха Юнга это означало избавление Германии от пяты угнетателя, изгнание менял из храма, освобождение честного немецкого труда - доктрины молодого нациста казались розовыми, как его щеки, и Рик засмеялся и сказал, что чем дольше он говорил, тем краснее становились обе.

В тот вечер в том же Burgerbraukeller проходило массовое собрание, где они в январе слышали выступление Ади. На этот раз это была встреча баварских монархистов, которые также планировали восстание против Берлина. Генрих Юнг горячо настаивал на том, чтобы приезжие присутствовали на этой встрече. Он практически сказал им, что нацисты намеревались совершить своего рода переворот. Итак, четверо друзей пошли, и они увидели много истории. Ровно секунда в секунду в половине восьмого в зал ворвался Адольф Гитлер в сопровождении людей в стальных шлемах, некоторые из них толкали пулемёты Максима. Гитлер бросился к трибуне и завладел ею, произнеся одну из своих диких тирад и рассказав аудитории, что национал-социалистический режим установлен. С помощью револьвера он заставил монархических лидеров присягнуть на верность его революции и приказать своим войскам подчиняться ему.

Встреча прервалась в дикой неразберихе. Судя по всему, "творить историю" означало носиться беспорядочными толпами по улицам, поэтому приезжие иностранцы вернулись в свой отель. Они снова вышли из отеля до рассвета, что было безбожной процедурой для двух светских дам, но Бьюти не отпускала Курта одного, а Мари считала, что будет неблагородно не сопровождать мать Ланни. Когда Курт решил пройти рядом с "сотней", Бьюти настояла на том, чтобы пойти с ним. Дама в модном платье, держащая его за руку, будут скорее походить на прогуливающихся туристов, чем на военную экспедицию. Оказалось, что и другие мюнхенские женщины придерживались той же идеи, поскольку у многих молодых нацистов на повязке со свастикой висела возлюбленная. Рик, будучи не в состоянии идти пешком, следовал за отрядом на такси, а Мари ехала с ним, радуясь, что находится под защитой его удостоверения журналиста. Ланни и Золтан были заняты своей работой с картинами.

Особых приветствий не было, потому что, очевидно, рабочие на улицах в тот час не знали, что происходит. Отряд направился к монастырю капуцинов, под полутораметровыми стенами которого были зарыты огромные запасы винтовок. Всю ночь монахи держали в руках факелы, пока выносили оружие и раздавали штурмовикам. Боеприпасы хранились в хранилищах одного из больших банков города. Обстоятельство своеобразное, если вспомнить партийную программу по менялам. Но никто не остановился и подумал об этом, кроме скептически настроенного британца. Нетерпеливые молодые нацисты были заняты получением патронов из внезапно появившегося грузовика. Их винтовки были заряжены, и теперь уже была настоящая война.

Они двинулись в путь, распевая Deutschland uber alles, пока не подошли к одному из городских мостов, где остановились. Потянулось бесконечное ожидание. Никто не знал, для чего это было. Предположительно, они должны были удерживать мост от врага, но враг не появился, и постепенно выяснилось, что творение истории так же утомительно, как создание кинофильмов. Четыре иностранца, наконец, решили отправиться в ближайшее кафе на завтрак, и дали несколько марок уличному мальчишке, чтобы тот следил за отрядом, пообещав ему еще большее состояние, если он прибежит в кафе и скажет им, когда Sturmabteilung двинется с места. Одним из преимуществ творения истории в большом городе является то, что можно взять такси и поспеть за событиями.

Они отлично позавтракали и долго сидели с сигаретами и кофе, соглашаясь, что Ланни и Золтан были более разумными, занимаясь своей работы с картинами. Но Курт и Рик не сдались и не пошли домой, Бьюти не оставила Курта, а Мари не оставила Бьюти. Вскоре Курт и Рик поспорили о том, было ли это нацистское движение простым "рэкетом" или у него были какие-то идеи, которые могли бы быть полезными для будущего фатерланда. Был ли Адольф Гитлер Шикльгрубер простым психом или он был выражением духа народа? Курт настаивал на том, что для такого избитого и подавленного народа, каким были немцы, было важно восстановить свое мужество и надежды, заставить поверить в то, что они раса с мировым предназначением. Рик ответил, что все эти разговоры о расовом превосходстве - чушь. Полубезумный англичанин по имени Хаустон Стюарт Чемберлен нашептал эту чушь в ухо кайзера. Кайзер, сам полупомешанный, распространил его книгу по всей Германии, и эта книга породила целую библиотеку мусора, часть которого эти бедняги вроде Шикльгрубера подобрали.

Рик настаивал на том, что знает именно этот тип. В любое воскресенье днем в Гайд-парке можно услышать множество таких разглагольствований. Один кричал, что Британия разоряется из-за содержания королевской семьи, другой кричал, что вера в Бога разрушает цивилизацию. Один говорит, что деньги должны быть отменены, а другой, что эсперанто является единственным способом понимания между народами. Многие из этих бедняг спали в ночлежках и в домах престарелых, в точности как Ади, изнашивая свои голосовые связки и барабанные перепонки своих сожителей.

Курт и Рик могли прямо здесь развязать небольшую гражданскую войну, но ворвался мальчишка и доложил, что Sturmabteilung тронулся с места. Они заплатили ему обещанное состояние, взяли такси и последовали за отрядом. Курт хотел идти пешком, возможно, чтобы возродить свой энтузиазм в отношении нацистского дела. Но Бьюти не позволила бы ему сделать шаг, не взяв его за руку. Он не мог поднять вопрос об этикете, потому что рядом шли другие женщины и девушки, каждая со своим мужчиной. Станет ли это одним из военных обычаев новой гитлеровской Германии?

К ним присоединились тысячи других солдат, и со знаменем Hakenkreuz в голове колонны они двинулись на Мариенплац, дальше была Людвигштрассе. А там, очевидно, к удивлению участников марша, выстроились силы Reichswehr, регулярной армии. Затем из-за Фельдхермхалле появилась баварская государственная полиция. Это выглядело так, как будто носители свастики попали в засаду. По мере того, как они продолжали наступать, прозвучали приказы и раздались выстрелы. Десяток или более нацистов упали, и женщины начали кричать и разбегаться. Не было более громкого крика и более быстрого убегания, чем у Бьюти Бэдд! Она волей-неволей тащила за собой Курта с достоинством или без достоинства. Такси прибавило скорости, они обогнули один из углов, солдаты пропустили их без помех. И это все, что говорят о "Пивном путче", насмешливом названии истории, которая творилась в те два дня ноября 1923 года. Генерал Людендорф был посажен, Адольф Гитлер Шикльгрубер сбежал с вывихом плеча, а Эрик Вивиан Помрой-Нилсон заперся в номере отеля Vier Jahreszeiten, набирая на своей портативной пишущей машинке историю, чтобы отправить её телеграфом в лондонскую газету.

VII

Гости закончили свои дела и развлечения в Мюнхене и прочитали, что герр Шикльгрубер находится в тюрьме, а его движение объявлено вне закона, принадлежность к этому движению каралось суровым наказанием. Они были рады узнать, что им больше никогда не придется думать об этом опасном и неприятном психе. Рик, объясняя эту историю своей британской публике, писал, что в Германии голод радость не доставляет, и что эти события показали, что гуманные и мыслящие элементы в Великобритании и Франции должны объединиться с такими же в Германии, и найти способ примирения. Двадцатипятилетний социальный философ задумал пьесу, в которой эти вопросы будут решаться между группой персонажей. Это была знаком того времени, и даже французские националисты начали признавать, что политика в Руре не имела успеха.

Во время этого визита в Мюнхен Ланни отпраздновал свой двадцать четвертый день рождения. Золтан попросил разрешения Бьюти устроить ему вечеринку-сюрприз и пригласить нескольких любителей музыки и искусства, которых он знал в этом городе. Это были "добрые европейцы", те люди, которых три мушкетера от искусства встречали в Геллерау перед войной, когда можно было поверить, что в Европе наступил золотой век мира, что Орфей со своей лютней очаровывал фурий жадности и ненависти, чтобы они больше не мучили человечество. Какая перемена за десять лет! Теперь многие любители искусства были мертвы, а другие их оплакивали или сломлены здоровьем и духом. Если их пригласили на званый обед в роскошном отеле, они достали бы старинные наряды из сундука, почистили их и заделали дыры от моли. Они приходили робко, словно не зная, как себя вести. За пару этих баснословных американских долларов самые выдающиеся артисты Мюнхена были бы счастливы петь и играть для удовольствия молодого Креза, молодого Фортунатуса, молодого Гарун-аль-Рашида.

Группа переехала в Берлин, где нужно было провести еще одну работу с картинами. На этот раз Ланни оценивал достоинства картин более точно. Он быстро учился и обретал уверенность. Часть его сознания была отведена для каталога произведений искусства. В этом каталоге несколько тысяч имен художников, и как только он услышит имя художника и дату картины, он сможет сказать: "Тысяча долларов", "десять тысяч или "сто тысяч". С меньшими цифрами связываться не стоило. Но здесь было одно из искушений, от которого он никогда не будет полностью защищен. Его внимание будет обращено на какого-нибудь способного беднягу, и у него возникнет побуждение продвинуть его, даже если комиссия с продаж не окупит бензин, который он использовал в поездках.

Но это не относилось к дворцу аристократа в пригороде Берлина. Здесь была дюжина старых мастеров, и Золтан Кертежи решал их судьбу, как хозяйка, пишущая карточки для рассадки гостей на званом ужине. Этот Франс Халс должен быть в коллекции Тафта в Цинциннати, а этот сэр Джошуа - в коллекции Хантингтона в южной Калифорнии. Золтан "отобьёт" телеграмму, и сделка состоится. Эти американские миллионеры любят вести бизнес таким быстрым способом - да или нет. Очевидно, они знали цену каждой минуте своего времени, и Ланни дивился, что они делают с тем временем, что у них остаётся. Гуляют или смотрят на что-нибудь столь дешевое, как цветок. Такое времяпровождение должно казаться невыносимо экстравагантным. Золтан сказал, что поэтому у них появились орхидеи.

Йоханнес Робин был в восторге от того, что было сделано. Он получал свои деньги обратно в кратчайшие сроки, не вызывая неприязни аристократа, у которого было много влиятельных друзей. Он начал превозносить эту группу Бэдда и Кертежи. И пара получила запросы от другого Schieber. Тот хотел вложить часть своей прибыли во что-то, что можно было бы свернуть в небольшой рулон и быстро вывезти из Германии. Одно вело к другому, и Ланни мог бы все свое время посвятить этому захватывающему новому делу.

Но они тоже должны получать удовольствие. Золтан принес свою скрипку, и с двумя скрипками, кларнетом и фортепиано, они могли играть практически любую камерную музыку. Они делали это часами подряд. Они даже взялись за более поздние квартеты Бетховена, потерялись в своих поисках и вынуждены были признать, что не понимают, к чему стремился великий мастер. Может быть, правда была том, что говорили критики того времени, что, будучи глухим, Бетховен больше не понимал, что писал? Или он пытался говорить такие тонкие вещи, что только метафизический ум мог следовать за ним? Ланни не понимал и хотел спросить Курта. Но бывший артиллерийский офицер был тверд в своем отказе посетить дом еврейского спекулянта марками, который нес такую большую долю ответственности за несчастья фатерланда.

VIII

Курт останавливался у своего брата. И Ланни был приглашен на званый обед, устроенный группой молодых офицеров, друзей Эмиля. Ланни встречался с британскими и французскими военными, но это было его первое знакомство с немецкими. Они производили впечатление людей, которые относились к своей профессии гораздо серьезнее. Они гляделись высококвалифицированными техническими специалистами, как инженеры. Но это не делало их разговор очень интересным на званом обеде. Все мужчины говорили на профессиональном жаргоне. Но когда профессия убивать других людей, то это угнетает человека, любящего гуманность. Эти офицеры были молоды по годам, но стары по трагическому опыту, и им пришлось выпить слишком много вина, прежде чем их языки развязались. Их интересовало, что Ланни и Курт рассказывают о событиях в Мюнхене. И из их комментариев было ясно, что они плохо относятся к нацистским безрассудствам. Они поддерживали нынешнюю республику как временное устройство, но без сомнения они были убеждены, что единственным постоянным правительством Германии должна быть монархия, и когда придёт время, они намеревались добиться этой цели.

Во время их визита в Берлин Ланни и его мать осадили Курта, чтобы убедить его позволить им ссудить ему деньги на публикацию его музыкальных композиций. Это была исключительная ситуация, на то, сколько Бьюти тратила на пару танцевальных туфель, все композиции Курта могли быть напечатаны добросовестными немецкими мастерами, которые были бы рады возможности заработать на хлеб насущный. Комиссия Ланни за продажу одной посредственной картины должна была оплатить бумагу и печать, и у всех друзей Курта могли быть копии полдюжины опер в первых изданиях.

Это было слишком большим искушением для любого человека, который верил, что его работа заслуживает внимания. Курт уступил, понимая, что деньги будут ссудой, оплата которой произойдёт после получении денег за исполнение его работ. Ланни пошел с ним в один из старых музыкальных домов, там был подписан контракт. Ланни выписал чек на несколько фунтов стерлингов, хранившихся у него в одном из берлинских банков. Ничто из того, что он когда-либо делал с деньгами, не доставило ему большего удовольствия. А Бьюти была еще более счастлива, потому что она знала, что Курт в это время находился в серьезном кризисе, и что внимание, уделяемое его музыке, будет мощной силой, которая заставит его работать. Бьюти любила музыку Курта по одной веской и практической причине. Она держала его взаперти в своем убежище, подальше от Шикльгруберов и пулемётов Максим!

Приближалось Рождество, поэтому группа распалась. Бьюти и Мари ночным поездом отправились в Париж, последняя - чтобы вернуться к себе домой, первая - провести пару дней с Эмили Чэттерсворт в поместье Буковый лес, а затем отправиться вместе с ней на Ривьеру. Золтану пришлось мотаться между Берлином и Мюнхеном, чтобы наблюдать за продажей и доставкой картин. Это было нелегкое дело в наше время беспорядков, когда люди голодали, а любой слуга или служащий мог украсть картину и заменить ее на более дешёвую. Рик возвратился в Плёс, чтобы написать статью об инфляции и её влиянии на повседневную жизнь. После Рождества он планировал привезти свою семью в Бьенвеню.

Ланни и Курт отправились в Штубендорф, который теперь стал своего рода третьим домом для странствующего молодого американца. И снова старые лошади с трудом взбирались по склону к замку на холме. И снова на звон лошадиных колокольчиков, выбежала семья. В очередной раз сердца двух белокурых молодых арийских вдов растерялись при виде молодого американца, чья темная тайна любви никогда бы им не открылась. Они спели старые рождественские песни и несколько новых, которые Ланни подобрал у издателей. Они обрадовались известию о том, что Курту повезло, и приложили все усилия, чтобы вознаградить его благодетеля и ученика. Как они все еще думали о своем госте. Еще раз мудрый герр Мейснер обсудил дела Германии, и Ланни изложил некоторые из своих мнений, которые Рик использовал в своей статье.

В Верхней Силезии когда-то жили зажиточные семьи, имевшие художественные сокровища, которые они с радостью обменяли на иностранные деньги. Ланни проехал по округе и осмотрел эти сокровища, делая пометки относительно ожидаемых цен. Он узнал, что у графа Штубендорфа есть двоюродный брат в Вене со знаменитой коллекцией, и что этот джентльмен разделяет невзгоды своей расчлененной страны. Итак, по пути домой Ланни и Курт остановились на пару дней в городе, который был известен вином, женщинами и песнями, и который теперь был приговорен к медленным страданиям и упадку. Красивый голубой Дунай стал мутно-желтым, небо над ним стало серым, а люди в своих поблекших нарядах были подавлены и жалки.

Двое друзей осмотрели другие картины, и Ланни поделился некоторыми своими знаниями, но ничего не говорил о ценах! Он отправил Курта на концерт, пока обсуждал эту деликатную тему с пожилым аристократом, который, казалось, слишком устал, чтобы заботиться о том, что случится с его сокровищами. Ланни сделал записи и пообещал сделать все, что в его силах. Он отправил Золтану полный список, а когда добрался до Бьенвеню, вызвал стенографистку и написал письма, адресовав их потенциальным клиентам, находившимся в его постоянно растущем списке. Ланни вычислил, что после вычета всех расходов на поездку для себя и своих друзей он получил более двадцати тысяч долларов, а ему было всего двадцать четыре года!

Так что до конца своих дней он может быть уверен в том, что сможет получить все, что ему нужно. И ему не будет нужно спрашивать разрешения у кого-либо, и ему никто не будет говорить, что делать или говорить. Единственное, что доставляло ему неприятности, - это проблемы всех людей вокруг него, мира мучений, чьи крики доходили до него, как в бреду. Было неразумно прислушиваться к этим крикам, потому что с ними ничего нельзя было поделать. Но как можно помочь, желая этого, при этом зная о своих ограниченных возможностях. Странная участь для любителей искусства, которые научились быть восприимчивыми, а затем не осмеливались использовать свои способности, кроме как для воображаемых вещей! Раздели свое сознание пополам непроницаемой перегородкой. Будь чувствительным к искусству и нечувствительным к жизни. Научись следовать примеру той русской графини, которая оплакивала горе тенора в опере, в то время как ее кучер замерз на облучке её кареты снаружи!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Широки врата⁴⁰

Путешественники вернулись во Францию, находившуюся в жестокой депрессии. Франк падал на протяжении всего вторжения в Рур. Репарации оказались мифом, а выпущенные по ним облигации теряли стоимость. Преувеличенные суммы были выплачены в качестве реституции за поврежденное войной имущество. Это был способ вознаграждения политических сторонников, не слишком отличавшийся от того, что в Штатах называется взяткой. Все убытки пришлись на тех, у кого были фиксированные доходы и зарплаты. Единственными получателями прибыли были спекулянты и те немногие удачливые, чьи доходы были в долларах.

Приятно было обнаружить, что можно получить в полтора раза больше франков за свои денежные переводы из дома! Американские туристы сообщали об этом в своих письмах или телеграммах, и пароходы были переполнены беженцами от сухого закона и пуританства. С каждым годом бум на Ривьере становился все сильнее. Отели и пансионаты были переполнены, всю ночь гремел джаз, в казино было полно игроков и танцующих. Купальные костюмы, которые носили на пляжах, становились все более откровенными, пока не стало казаться, что больше нечего прикрывать. Больше не стало предела ничему. Можно делать то, что хотел, при условии, что можете заплатить или за вас может заплатить кто-то другой.

Каждый сезон возвращались все знакомые фигуры. Короли, играющие в теннис и баккара, махараджи, играющие в поло или девятку, русские аристократы, управляющие чайными в качестве прикрытия для сводничества. "Королевы красоты", "ласковые ящерицы", "сахарные папочки" со своими "теплыми младенцами", "горячие мамочки" со своими "танцующими мальчиками" - типы были старые, но язык был свежим из Нью-Йорка или Голливуда. Приезжали кинозвезды и ходили, как боги, среди обожавших их людей. Звёзды сошли с экрана, а теперь стояли и смотрели на публику, гладкие и гибкие в обтягивающих купальных костюмах, ныряли с трамплина под Гранд отелем дю Кап или прогуливались по набережной Круазетт в костюмах, достойных обладателей миллиона долларов.

Выберите любое известное имя из заголовков газет, и наверняка его или её носителей встретите на Лазурном берегу в период с января по март. Деньги, которые они тратили, пополняли кошельки торговцев едой и вином, а деньги, которыми они владели, стали предметом трепетных сплетен. Если бы гигантская рука могла спуститься на Ривьеру и поднять несколько сотен из них и пропустить через финансовый выжиматель, то она бы собрала большинство сокровищ земли. Короли скотоводства из Аргентины, шерстяные короли из Австралии, алмазные короли из Южной Африки, медные короли из Монтаны - обозначали места, где производилось богатство, а сюда прибыли их владельцы.

Сэр Бэзиль Захаров, утомленный la haute politique и финансированием войн, нашел для себя приятное занятие, игрушку, чтобы тешиться ею на старости лет, а также средство пополнить убытки, понесенные им в Турции. Он приобрел за миллион фунтов акции Societe Anonyme des Bains de Mer et du Cercle des Etrangers de Monaco (Акционерное общество морских ванн и клуб для иностранцев в Монако (франц.).) и теперь был его президентом и управляющим. Рыцарь-командор ордена Бани стал еще одним банщиком, но не думайте, что он сам пошел в море или что он сдал эту привилегию в аренду другим. Нет, название этой компании в течение шестидесяти лет было приличной вывеской для самого роскошного и богато украшенного игорного дома в мире, настолько важного, что его месторасположение было отдельной страной, а ее владелец - сувереном по праву покупки. Казино Монте-Карло было переделано и стало более модным, чем когда-либо. Раньше вход был бесплатным, но это не соответствовало моральному кодексу старого греческого торговца. Теперь надо платить за вход и заплатить еще больше, прежде чем оттуда выйти. Тысячи умов в Европе и Америке были сосредоточены на разработке "системы", с помощью которой они могли бы сорвать банк. Можно было наблюдать, как сам сэр Бэзиль каждый день совершает свой обычный моцион, как Ланни и его отец наблюдали за ним десять лет назад. Но у него было твердое правило, никогда не заходить в казино. Рассказывали анекдот о том, как одна дама, проиграв много денег, обратилась к великому человеку с просьбой совета, как избегнуть нового проигрыша. "Есть верное средство, мадам", - посоветовал он. - "Не играть".

В этом мире удовольствий жизнь принимала ещё более разнообразные и странные формы. И немногие могли наблюдать за ними с лучших позиций, чем молодой человек с приятной улыбкой, хорошо набитым кошельком и репутацией человека, умеющего распоряжаться произведениями искусства. Поразительно, сколько людей унаследовали такие произведения от своих предков и лелеяли их как бесценные сокровища. А также сколько схем они придумали, чтобы познакомиться с Ланни Бэддом с тем, чтобы показать ему это имущество и продать его почти по любой цене. Ширма Коромандел, золотая японская кваннон - откуда Ланни знать, подлинны ли такие вещи? Он никогда не забудет зрелище, которое он увидел еще мальчиком, мастерскую в безвестном квартале Флоренции, где оптом производились копии мраморных скульптур. Устройство, изобретенное в Америке, состояло из полдюжины стальных сверл, прикрепленных через определенные промежутки к длинному стержню и приводимых во вращение механизмами. Перед каждым из этих вращающихся сверл был закреплен кусок мрамора. Оператор сидел перед статуей, которую нужно было воспроизвести, он водил стальной наконечник, прикрепленный к его концу стержня, по статуе, а остальные шесть сверл двигались в унисон, разъедая мрамор с других шести кусков и постепенно создавая шесть копий оригинала. В других частях этого цеха на продукты распыляли химикаты и обрабатывали иным образом, чтобы сделать их "настоящими произведениями старых мастеров" для продажи в Америке. Garde a vous, Ланни Бэдд, этот арт-бизнес - не только забавы и развлечения!

Молодая и энергичная румынская графиня сбежала сюда из своей страны в разгар войны, прихватив на своей машине старую мать и несколько сокровищ искусства. Она была трогательна, почти плакала из-за разграбления ее замка. Замок действительно у нее был, а Ланни приучили уважать настоящие титулы. Дама отвела его к себе в квартиру и показала бесценную вазу из перегородчатой эмали, по крайней мере, она так ее назвала, и с трудом ее удалось урезонить предложить стоимость в сто тысяч франков. Ланни сказал, что не знает никого, кто покупал бы вазы, и сам он не был торговцем, он действовал только как агент для клиентов. В результате графиня не выдержала и заплакала, признав, что находится в отчаянном финансовом положении. Возможно, Ланни был бы тронут, если бы она не пыталась пролить на него слезы. Он вежливо держался вне досягаемости и сказал, что попытается заинтересовать кого-нибудь вазой, в результате чего цена упала до десяти тысяч франков за раз, и в конце концов он заплатил за нее две тысячи, просто чтобы избежать болезненной сцены.

Он тщательно упаковал предмет и отправил его Золтану, который в то время находился в Париже, и в должное время пришло письмо от его друга, в котором говорилось, что это очень красивая ваза для всех, кто хочет поставить в неё цветы. И если Ланни хочет купить такую же, то Золтан знает магазин в Париже, где её можно было купить за сотню франков. Две тысячи тогда были меньше девяноста долларов, это был не слишком дорогой урок. Но когда эта история была рассказана семье, было предложено, чтобы в будущем Ланни брал с собой Джерри Пендлтона или кого-нибудь еще, когда он будет осматривать предметы искусства в квартирах чужих дам. Бьюти предложила это, но Ланни догадывался, что она консультировалась с Мари!

III

Художники также начали интересоваться этим юношей с хорошими связями. Все они знали его, потому что он был пасынком Дэтаза и племянником Блэклесса, не говоря уже о сыне розово-золотой бабочки, которая появилась из куколки модели художника в Париже. Некоторые из тех, кто рисовал ее и влюбился в нее, теперь жили на Ривьере или приезжали туда рисовать. Когда они услышали об удаче Ланни, все они принесли свои работы и предложили ему заработать для них такие же состояния. Дошло до того, что слугам сказали, что всякий раз, когда кто-нибудь подходит к воротам Бьенвеню с портфелем, говорить, что Ланни отсутствует на неопределенное время. Это не очень хорошо сочеталось с названием места, означающим "Добро пожаловать". Но как часто в этом мире бывает, что люди не в состоянии осуществить свои добрые намерения!

Американские художники часто приезжали на Лазурный берег. Среди них был великий Джон Сарджент, человек, с которым трудно познакомиться, но Золтан знал его и передал Ланни письмо. Сарджент был старым, но все еще прямым, широкоплечим красивым мужчиной с румяным лицом и небольшой белой бородкой. Он писал портреты богатых и влиятельных людей и делал их такими благородными, какими они хотели быть, но теперь он устал от них и больше не желал их богатства. Одним из последних его заказчиков был старый Джон Д. Рокфеллер, который заплатил ему пятьдесят тысяч долларов за портрет, а художник передал эти деньги Красному Кресту. Ланни принес ему предложение от одной из самых богатых дам Канн. Он мог назвать свою цену, но посмотрев на ее фотографию, он заметил, что сразу же нарисует кусок мыла.

Вместо этого он сказал: "Пойдем со мной на эскизы". Итак, Ланни, любивший это побережье с детства, водил его по малоизвестным красотам и наблюдал за тем, как Сарджент делает акварельные наброски. Одна из самых интересных вещей в мире - наблюдать за гениальным человеком, работающим в безумной сосредоточенности, и как что-то прекрасное вырастает под его руками. Ланни молчал, как мышь, отвечая только тогда, когда его спрашивали, и после нескольких таких экспедиций художник дал ему эскизы, которые можно было продать за тысячу долларов.

На этом прекрасном берегу есть самые разные люди и рождаются всевозможные произведения искусства! Однажды Ланни отправился с матерью на обед в дом разведенной из Нью-Йорка, которая привезла с собой значительное состояние. На стенах ее столовой он увидел четыре панели, которые попались ему на глаза. Они были написаны на шелке, обшитым деревом, и он подумал, что никогда не видел такого великолепия цвета. Павлины и другие диковинные тропические птицы, великолепные стилизованные рисунки в пурпурном, золотом, алом и черном цветах. Ланни не мог есть, глядя на них, и хозяйка сказала: "О, разве вы не знаете Дика Окснарда? Он проводит здесь зиму".

Ланни слушал историю о гении, который происходил из одной из старейших и самых аристократических семей Нью-Йорка и унаследовал собственное состояние. Он был божественно красив, весел, любимец дам. Он жил здесь из-за какой-то передряги, в которую он попал дома. "Он немного сумасшедший", - признала хозяйка, - "но это самая восхитительная компания. Вам действительно стоит его узнать". Бьюти, которая так внимательно следила за своим любимцем, когда дело касалось красных и румынских графинь, не видела ничего страшного в светском художнике, и позже хозяйка пошла к телефону и рассказала Дику Окснарду о своем знакомом. Ответ был: "Пусть приходит завтра на ланч". Итак, ровно в назначенный час, спортивный автомобиль Ланни подъехал к элегантной вилле в одной из долин Ривьеры.

Казалось, что вокруг никого нет, и, возможно, звонок вышел из строя. Но дверь была настежь, что казалось приглашением. Заглянув внутрь, Ланни увидел несколько этих великолепных декоративных панелей и ширм в холле, и, поскольку они были тем, за чем он пришел, он рискнул войти. Вскоре появился пожилой слуга-китаец в белом хлопчатом костюме, дружелюбно улыбаясь. - "Утро. Ты идешь, блэкфас?"

"Ланч", - ответил гость.

"Блекфас, ланч, всё такая же, может быть, бланч. Иди наверх, весь свет, аллей тот же дом". - Нет ничего более такого сердечного приглашения. Поэтому Ланни поднялся по широкой лестнице, остановившись на полпути, чтобы взглянуть на захватывающий дух образ рыночной девушки из Теуантепека, одетой в искусно вышитое платье и сидящей под деревом с множеством фруктов, сложенных в огромные расписные тыквы. В коридоре наверху было несколько дверей, все открыты, и Ланни не знал, куда идти. Но он не спешил, потому что на стене был черный китайский дракон на фоне золотого и алого пламени. Ланни был бы так же доволен, если бы на вилле Дика Окснарда никого не было дома.

Но, оказалось, что дом был полон. Через открытую дверь большой комнаты гость увидел огромную кровать с балдахином с четырьмя столбами из черного дерева с резьбой и портьерами из золотой ткани. Это была такая кровать, на которой могла бы спать Мария-Антуанетта. Ланни никогда не видел такой большой кровати ни в одном замке. Но даже в этом случае кровать была едва ли достаточно большой для множества спящих на ней девушек, и их руки и ноги свисали по бокам. Они были одеты в разные скудные костюмы столь же разнообразных оттенков, как стеновые панели Окснарда, и, казалось, бессознательным искусством обрамления вокруг центральной фигуры мужчины.

Ланни подумал, что с таким же успехом стоит изучить это искусство вместе со всем остальным. Это был жанр, известный как "натюрморт", потому что вся группа крепко спала, и их совместное дыхание было похоже на звук летнего зефира в сосновой роще. Но внезапно Ланни подпрыгнул, потому что за его спиной воздух сотрясся от ужаснейшего грохота. На лестничной площадке стоял большой китайский гонг, и кто-то, должно быть, стучал по нему молотком, потому что грохот прокатился по холлу, как прибой по берегу. Звуки мчались вверх и вниз и сталкивались друг с другом, пока не стало казаться, что в доме нет ничего, кроме звука.

В результате одна или две девушки открыли глаза и протянули руки. Наконец, наполовину закопанный мужчина ожил и, увидев Ланни, сел. "Привет!" - сказал он без всякого удивления. - "Мы знакомы?"

"Ланни Бэдд", - сказал гость.

"Ну, хорошо! Чувствуй себя как дома, Бэдд". - говоривший ловко выбрался из клубка девушек и соскользнул через них на пол. Его костюм состоял из зеленой и серебряной набедренной повязки, привезенной с Цейлона, Сиама или других тропических земель. Это был величественный мужчина лет тридцати или около того, сложенный как статуя Гермеса, с волнистыми золотыми волосами и такими же усами. Видимо, так он жил и не извинялся. Он схватил одну из девушек за палец и резко дернул, и она вскрикнула от боли. Должно быть, это была знакомая процедура, потому что все остальные вскочили и повалились на кровать, как будто их ударили электрическим током.

Некоторые из них были одеты в костюмы Бали, а некоторые - Гавайев. Другие были в купальных костюмах или в чём мать родила. Они текли потоком из других комнат - в доме было более двадцати красивых молодых девушек, красивых и величественных с севера и темных, томных с юга. Ланни так и не узнал обо всех, но он узнал, что некоторые из них последовали за юным богом из Америки, а другие просто пришли сюда и остались. Двери виллы никогда не запирались, приходить и уходить было одинаково легко и свободно. Хозяин, такой веселый и гостеприимный, сердился по малейшему капризу, и тогда он был невероятно жесток со своими сопровождающими нимфами. Он обращался к ним на языке, который нельзя использовать в печати, и того, кто вызывал у него неудовольствие, продвигала через парадную дверь красивая белая нога Гермеса, посланника богов.

Это пришло позже. Пока все было весело. "Это девушки", - сказал художник; - "Угощайтесь". Это было все, что требовалось для знакомства. Очевидно, девушкам понравилась внешность посетителя, потому что некоторые присоединились к нему, назвали свои имена и при первом же случае попытались сесть к нему на колени.

Гость пришел на ланч, но хозяин сообщил, что они закончили ужин не так давно. Ланни сказал, что сразу же посмотрит на картины, но художник заявил, что они всегда готовы есть. Стая нимф, танцуя и болтая, перешла в столовую, в которой было больше ярких панно, на этот раз с изображением тропических рыб и длинных колышущихся морских водорослей. Старый китаец принес тарелки с яичницей и тостами с маслом, а когда раздал их, принес полдюжины бутылок шампанского и начал открывать и наполнять бокалы вокруг стола. К счастью, это был теплый день полный солнечного света, и когда ты молод, ты можешь сидеть полуголым и пить шампанское со льдом.

Присутствовал еще один мужчина, англичанин, которого представили как "капитан Абернети", зовите его Нити. Это он ударил в гонг в честь прибытия Ланни. Он тоже был красив, с кирпично-красными, апоплексическими щеками. Он был несколько старше Окснарда и, очевидно, действовал как его опекун, обеспечивая то немногое здравомыслие, которое было в этом заведении. Но он не всегда был таким. Дик со смехом рассказывал, как Эбби был в кавалерии в те дни, когда там была настоящая кавалерия, и пока его братья-офицеры устраивали вечеринку в столовой, он проехал на своей лошади через дверь и перепрыгнул на ней через стол. Эбби и Дик объехали весь мир вместе, а в Мексике кавалерист на спор прыгнул на арену и сел на спину быка. Он тоже там застрял. "Но вы знаете", - сказал хозяин, - "эти чумазые напали на нас. Они восприняли это как оскорбление своего быка!"

В один из немногих рациональных моментов во время этого визита Ланни выразил восхищение работой американца и спросил его, продавал ли он когда-нибудь что-нибудь из своих работ. Окснард сказал, что он ненавидел это делать, потому что это было очень беспокойно. Но если Ланни нравятся эти вещи, он был бы счастлив подарить ему одну, потому что они загромождают место. Ланни сказал, что не может подумать о таком подарке. Он сказал то же самое красивой блондинке-нимфе, которая предложила провести его в одну из спален, и результат в обоих случаях был одинаковым. Уезжая, он обнаружил, что в его машину поместили большого черно-золотого тигра в зелено-алых джунглях. Также он нашел нимфу - не картину, а из плоти и крови, одетую в спортивный костюм из розового шелка, ожидающую на сиденье рядом с водительским. Она была полна решимости остаться, и, поскольку Ланни не желал использовать ногу, потребовалось много споров. Он со всей мягкостью объяснил, что он предан французской даме и что его нельзя отвлечь от нее. Милая блондинка, которой было не больше восемнадцати лет, нежно плакала у него на плече, заявляя, что мечта всей ее жизни - найти мужчину, которому можно было бы быть верной. Ланни сказал, что был бы счастлив быть этим человеком, если бы она, к сожалению, не ждала так долго, прежде чем представиться ему.

Рик привез свою семью в Бьенвеню, и его настроение было более оптимистическим, чем Ланни мог вспомнить со времен войны. В Британии прошли всеобщие выборы, ужасные тори ушли, и в Империи появилось первое лейбористское правительство. Премьер-министр был социалистом, бывшим школьным учителем из Шотландии. Высокий статный мужчина и элегантный оратор. Рамсей Макдональд занял мужественную позицию против войны, и все дальновидные люди теперь предсказывали режим мира и согласия. Министр иностранных дел Германии Штреземан также был поборником восстановления дружественных отношений, и все, что требовалось сейчас, - это избавиться от тупого Пуанкаре. Выборы во Франции должны были состояться в мае, и все согласились с тем, что общее направление событий идет против партии, ответственной за фиаско в Рурской области и падение франка. Левые силы работали над соглашением не выступать против кандидатов друг друга, и Рик был так увлечен этим, как если бы он был французом. Ланни, как всегда, был с ним согласен, но ни слова об этом в присутствии Мари!

Проблема репараций, наконец, стала решаться на рациональной основе. Была назначена комиссия экспертов, чтобы определить, сколько на самом деле Германия может заплатить. Это после пяти лет попыток заставить ее платить то, что она не могла сделать. Во главе комиссии стоял чикагский банкир, и эта так называемая комиссия Дауэса выработала договоренность. Путем уменьшения количества притязаний каждые несколько месяцев - всегда на фоне криков тревоги французов - они постепенно достигли цели, позволив Германии встать на ноги.

Когда приближались пасхальные каникулы, Робби был в Лондоне и намеревался приехать в Париж. Итак, Ланни повез на север Мари, и еще раз в гостиной Шато-де-Брюин он слушал, как Дени и его отец обсуждают дела Европы. Ещё раз в своей неудобной манере он начинал задаваться вопросом, можно ли в конце концов верить всем выводам, к которым привел его английский друг. Действительно ли было безопасно позволить Германии встать на ноги? Можно ли доверять той штуке в Берлине, которая называла себя "республикой"? Сколько времени пройдет до того, как Гинденбург или кто-то вроде него придет к власти и над Францией нависнет старая страшная угроза?

Дени де Брюин указал на то, что Ланни слышал в Германии, но значение чего ему не было ясно. На протяжении всей "махинацией с маркой" крупные немецкие промышленные предприятия были обязаны сохранять за своими рабочими места и получали для этого государственные кредиты. Они заставили рабочих восстанавливать и расширять заводы. Итак, теперь, расплатившись с ее внутренними и внешними долгами, немцы начали заново с самой современной производственной техникой в мире. Какие шансы были бы у французов в международной торговле с их все еще разрушенными фабриками, мельницами и шахтами? Действительно казалось, что немцы были сильнее своих врагов. Можно было сказать, как это сделал Дени, что это произошло потому, что у них не было ни моральных, ни деловых сомнений. Это еще больше увеличивало ненависть, но не уменьшило опасность!

Дени считал, что Соединенные Штаты должны признать эту ситуацию и предоставить свою моральную и финансовую мощь Франции. Но Робби пришлось сказать ему о том болезненном факте, что об этом не может быть и речи. Любой американский государственный деятель, который выступал за это, быстро ушел бы в частную жизнь. Это был мир, в котором надо заботиться о себе, и само слово "идеализм" теперь доставляло американцам то, что они грубо называли "сущим наказанием". Европе нужно будет найти способ выплатить свои долги Америке, прежде чем она попросит о каких-либо других услугах.

Судьба подарила Робби Бэдду нового руководителя его страны. Бедный старый Гардинг умер, возможно, от разбитого сердца - во всяком случае, как раз вовремя, чтобы избежать грандиозного скандала, обрушившегося на его голову. Человек, который правил вместо него, еще более удовлетворял Робби и его друзей. Отец описал его как очень странную фигуру, сына сельского лавочника с именно таким складом ума. Вермонт, его родной штат, холодный, горный штат, где люди упорно трудятся, чтобы заработать себе на жизнь на каменистой почве. Они откладывают каждый цент и крепко держат его, и молчат о своих делах. "Осторожный Кэл" - так звали нового президента, и с помощью простого метода молчания он позволил газетам превратить себя в "сильного молчаливого государственного деятеля". На самом деле, сказал Робби, ему нравилось спускаться в подвал Белого дома и следить за использованием там продовольственных запасов. Это устраивало Робби и его друзей по большому бизнесу, потому что он позволял им управлять страной и не вмешивался в то, чего не понимал.

Успешный финансист улыбался, когда его сын, доверчивый идеалист, рассказывал о Рамсее Макдональде и французских социалистах с их мечтой о мире в Европе. Робби раскрыл один действительно важный факт, возрождение военной промышленности! На протяжении всей послевоенной депрессии Робби спорил со своим отцом против полного преобразования заводов Бэдд. Старший брат Робби, Лоуфорд, хотел отказаться от оружейного дела, но теперь, как обычно, Робби оказался прав! Он уже получал небольшие заказы на различные виды оружия. Голландские торговцы покупали их и переправляли контрабандой в Германию через сеть каналов, ведущих в эту страну. Кроме того, Франция предоставляла новые ссуды на вооружение Польше и Малой Антанте, новой коалиции, чтобы сдерживать русских на востоке и атаковать Германию, если она нападет на Францию. "Как только бизнес наберет обороты, обязательно наступит бум", - сказал Робби, - "и мы получим свою долю, поверь мне".

"Но", - возражал сын, - "а как насчет тех огромных запасов, которые остались после войны?"

Отец улыбнулся. - "У нас инженеры и техники работают в течение пяти лет, как и Виккерс, Шнайдер, все остальные. У нас есть новый пулемет, который делает на две сотни выстрелов в минуту больше, чем старый, и стреляет на тысячу метров дальше. Старое оружие подойдёт для Южной Америки или Китая, но не для современной войны. То же самое относится к гранатам, взрывателям, бомбовым прицелам. Всему, что Америка собирается использовать в следующей войне, нужно будет сделать новым. И надо успеть до войны!"

VII

Ланни получил эту информацию прямо из первоисточника и был впечатлен осведомленностью своего компетентного родителя. Робби Бэдд набирал авторитет вместе с деньгами, и пройдёт много времени, прежде чем деликатный и любящий сын наберётся храбрости сразиться с ним в интеллектуальном поединке. Ланни отвозил занятого человека по делам в Париж, а затем отправлялся бродить по улицам, заглядывая к продавцам картин в поисках новых. Там им овладевало искушение, которому он бессилен противостоять. Он должен был пойти навестить своего красного дядю! Он обманывал себя, что ему просто хочется послушать сплетни о художниках, об их работах, о буме Детаза и, что об этом говорят продавцы картин - всё тот же разговор на профессиональные темы, к которому художники испытывают такую же слабость, как и оружейники. Но рано или поздно заглянет один из левых друзей Джесса или, возможно, его подруга устроит обед и разговор перейдёт к политике, и запрещенные "опасные мысли" будут летать по комнате, поражая Ланни Бэдда в жизненно важные части его психической анатомии.

Его снова поразит любопытный момент. Насколько полностью сходятся мысли его революционного дяди и его реакционного отца о современном мире. Оба говорят, что дела заставляют двигаться деньги, и согласятся со скоростью и направлением движения. Они даже соглашались относительно того, что лежит за следующим холмом. Их спор начинался только за пределами далекого горизонта. Действительно, два таких геодезиста должны были объединить силы и составлять свои карты совместно. Ланни, великий примиритель, смог объединить Великобританию, Францию и Германию в одном доме, так почему бы ему не помечтать о соединении капитализма и коммунизма?

Джесс Блэклесс был человеком, который направил свои чувства в соответствии с набором социальных теорий. Согласно его формуле, эксплуатируемые рабочие собирались свергнуть своих угнетателей, взять мир под контроль и превратить его в нечто гораздо более рациональное. Поэтому Джесс искал в рабочих все достоинства и находил их. Он весь день сидел в мало обставленной комнатушке и рисовал какого-нибудь бедного беспризорника с парижских улиц, делая трогательный и умилительный портрет. И когда этот портрет не вызвал интереса у продавцов картин, он понимал, что это потому, что их покупатели хотели картины богатых и элегантных вещей. Гуляющих в парках детей богатых людей в их красивой одежде и на их нянек, которые наблюдали за ними, художник рисовать не будет, потому что то, что у них было, было взято у того бедного ребенка, которого он уже нарисовал.

Таким же образом дядя Джесс решал все проблемы, возникавшие в разговоре. Все капиталисты, все капиталистические группы и страны стремились к прибыли. Они были подобны свиньям, бросающимся к кормушке, топчущим все на своем пути. По той же формуле все политики-социалисты были "обманщиками трудящихся", давая обещания людям и продавая их интересам крупного бизнеса. Сюда входил Рамсей Макдональд, на которого Рик возлагал такие большие надежды. А также Леон Блюм и Жан Лонге, и другие, которые сейчас вели такую энергичную избирательную кампанию во Франции. Джесс Блэклесс назвал их "желтыми социалистами" и ненавидел их за то, что они уводили рабочих от их истинной цели революции. Ланни сказал: "Дядя Джесс, вы похожи на грампластинку. Я опускаю иглу и точно знаю, что вы собираетесь сказать".

Художник был молодчина и отвечал ударом на удар. "Может быть, и так", - отозвался он. - "но если запись хороша, зачем ее менять?"

Ланни уйдет и подумает об этом. Если оба Робби и Джесс согласились с тем, что это правда, что конкуренция за сырье и рынки готовит мир к новой великой войне, то, безусловно, было бы желательно, чтобы простые люди всех стран знали об этом и пытались остановить ее. Но что они могли сделать? Дядя Джесс сказал, что капиталисты никогда не отступят перед парламентским большинством. Правда это или нет? Если да, то очевидно, что разумнее было использовать бюллетени. Но если они этого не сделают, то придется приготовить другие средства. Но можно было утверждать, что угроза использования других средств, то есть насилия, испугает имущие классы и заставит их первыми применить насилие.

Они так использовали Муссолини и его чернорубашечников в Италии - это был один из моментов, по которым Робби Бэдд и его красный шурин были в своем странном состоянии согласия. Фашизм был ответом капитализма на угрозу коммунизма! Но зачем угрожать, если дальше этого не продвинуться? Сложный мир, в котором родился Ланни Бэдд, и не следует его слишком сильно винить, если ему потребовалось много времени, чтобы принять решение. по какой дороге он хотел из него выбраться!

VIII

Золтан Кертежи приехал в Париж. Он продал большую часть берлинских и мюнхенских картин, а также был в Вене и изучил те, которые нашел Ланни, и провел с ними кое-какие операции. Он предъявил бухгалтерию и крупный чек и сказал, что будет больше. Если он хотел провести время с Ланни и его друзьями, то он выбрал правильный путь, потому что Мари пригласила его в замок. Там она и мальчики часами слушали, как он и Ланни музицировали и как они разговаривали. об искусстве. Мари одобрила "старых мастеров" точно так же, как Бьюти Бэдд одобрила Баха, Бетховена и Брамса. Не зная о них очень многого, но заметив, что они уберегли её ami от неприятностей. День за днем она ходила с двумя мужчинами в салон в Париже, в аукционный дом Drouot и на различные выставки продавцов картин. Она выслушивала их профессиональные разговоры и, когда дело касалось цен, не считала это профанацией, а чем-то очень важным.

Золтан собирался в Лондон для участия в аукционах. Почему бы не поехать вместе? Мари слышала о лондонских аукционах, и они казались ей интересными. Итак, Ланни посадил двух своих друзей в свою удобную машину. Золтан сидел на заднем сиденье, наклонившись вперед и все время разговаривая. Он никогда не уставал рассказывать истории о картинах, художниках и ценах на них. Ланни слушал, и Мари никогда не перебивала. Это было получение знаний, не менее хорошее, чем учеба в колледже. Фактически, в двух колледжах - в художественном училище и коммерческой и финансовой школе. Когда они останавливались, чтобы поесть или заправиться топливом, Ланни записывал то, что хотел запомнить. В этой школе никогда не знали, в какой момент могут быть назначены экзамены. Золтан может спросить: "Как ты думаешь, сколько я могу получить за особенно красивую работу Энгра?"

Лондон всегда был восхитителен весной. Все и вся были счастливы выйти из тумана и холода и обнаружить, что солнце все еще существует. Мари была там впервые с тех пор, как любовь разбудила ее сердце. Они вместе гуляли на воздухе и делали те восхитительные вещи, которые люди могут себе позволить, когда у них есть деньги, и немного культуры, чтобы получать от этого удовольствие. Они посетили галерею Тейт, упиваясь работами Тёрнера, и Ланни объяснил, чему его отчим учил его об "атмосфере". Золтан рассказывал истории о разных известных произведениях. Если кто-то был отретуширован, он знал это и показал, как именно он это узнал. Он был ожесточен против ведущих торговцев картинами, таких как "Джо" Дювин. Эти деятели покупали какого-нибудь старого мастера, который потускнел, и "освежали" его. Это удваивало цену при продаже в Америку, но в результате больше не было старого мастера, и тот факт, что "Джо" стал "сэром Джозефом" за его заслуги перед искусством, не уменьшал неодобрения нетитулованного венгра.

Рик привез свою семью обратно в Плёс и пригласил всех троих гостей на выходные. Мари стеснялась идти в дом респектабельной английской семьи в компании своего любовника, но Ланни заверил ее, что они люди современные, и гордятся этим. Этой liaison исполнилось четыре года, и этого, конечно, было достаточно для респектабельности. Все трое весело провели время, и сэр Альфред рассказал им о картинах по соседству, которые можно было купить. Но Мари должна была выслушать откровенный разговор о результатах французских выборов, поскольку это было английским обычаем. Можно говорить то, что думаешь, и, если другой человек не согласен, то он скажет то, что думал. Странно, как люди могли придерживаться столь противоположных мнений. Для Мари и ее мужа победа левой коалиции грозила концом Франции, в то время как для всех в Плёсе это было началом новой, лучшей эры.

После середины мая Золтану пришлось вернуться в Германию для продолжения работы. И как раз тогда он получил письмо от одного из своих американских клиентов, который высказал мнение, что в его коллекции должны быть итальянцы cinquecento. Случилось так, что Софи Тиммонс, бывшая баронесса, только что приехала в Рим, и Ланни сказал, что она знает всех, и он заставит ее познакомить Золтана с некоторыми из старых римских семей. Золтан сказал, что было бы разумно действовать быстро, потому что ходили слухи о пошлинах на произведения искусства, ввозимые в Соединенные Штаты. В Италии уже существовал закон, запрещающий вывоз произведений искусства, но его можно было обойти, заплатив так называемое regalo, вежливое слово для взятки.

В результате Золтан спросил Ланни, не хочет ли он пробежаться в Италию, когда вернется домой, и, если он сможет найти что-нибудь стоящее, Золтан приедет и взглянет на это, и Ланни получит половину того, что он помог заработать. Цены, несомненно, будут высокими, а награда - соответственно. Ланни спросил Мари, и она сказала, что ей понравится такая поездка, но при одном важном условии, что ее сопровождающий больше не будет вмешиваться в какие-либо политические дела. Ланни без колебаний обещал это, потому что он был в одном из тех настроений, которые охватывали его всякий раз, когда он слушал своего реакционного отца и своего революционного дядю, и мысли его тянулись между ними. Подальше от всего этого!

Они вернулись в Париж и остались там на день, потому что Мари хотела сменить одежду. Ланни пошел в город и в кафе Ротонда встретил американского журналиста, с которым познакомился на нескольких конференциях - их было так много, что они затуманивали память. Ланни упомянул, что собирается в Рим и зачем, а журналист назвал имена людей, которые могли знать, где прячутся старые мастера. В ответ Ланни рассказал ему несколько забавных историй об "Осторожном Кэле", которые рассказывал ему его отец, а также кое-что о том, как французские националисты переживают свое поражение на избирательных участках.

Люди, обладающие такой информацией, были очень полезны, поэтому вскоре этот журналист заметил: "Кстати, сегодня вечером я устраиваю званый ужин для некоторых французских левых. Я подумал, что было бы хорошо собрать их неформально, и позволить им сгладить свои разногласия, пока они чувствуют себя сытыми и довольными. Не хочешь ли присоединиться к нам?" Ланни понимал, какое место уготовлено на таком собрании молодому моднику. Ему придётся надеть всё лучшее и предоставить свои уши, в которые каждый важный человек мог влить все, что ему заблагорассудится. Ланни уже участвовал в таких делах и сказал, что будет рад прийти.

В далекие дни перед войной Ланни встретил на одной из вечеринок на лужайке миссис Эмили высокого стройного еврея средних лет, который в то время был драматическим критиком одной из парижских газет. Любитель искусства и друг поэтов, юрист, который мало занимался практикой, сын богатого человека, который мог позволить себе жить играючи, и делал это изящно и деликатно, как и сам Ланни. Американец забыл о нем, и если бы кто-нибудь спросил его, встречал ли он когда-нибудь Леона Блюма, он бы ответил отрицательно. И вот Блюм здесь. Невозможно не узнать довольно густые каштановые усы, высокий голос и манеру эстета. Блюм много путешествовал за последние десять лет. После убийства Жореса он стал редактором газеты Социалистической партии и лидером ее группы в палате депутатов. Ланни читал его научные и энергичные передовые статьи, которые казались ему убедительными, пока на его глаза не попадались статьи другой стороны, представленные с такой же убедительностью. Теперь Блюм выступил с красноречивой речью, касаясь трагических лет, через которые прошла Европа, и надежды на то, что новые режимы Франции и Великобритании соберутся вместе, чтобы Changer tout cela.

Рядом с Ланни сидел другой юрист-редактор, молодой человек, добрый и любезный. У него были тонкие резкие черты лица, тонкий нос с пенсне, русые усы и довольно непослушные волосы. Это был Жан Лонге, внук Карла Маркса. Во время войны у него были те же проблемы, что и у Рамсея Макдональда, поскольку он был одним из тех, кто стоял на стороне программы Социалистического Интернационала. Ланни, который пережил все это мысленно, хотел бы поговорить об этом с этим человеком, но званый ужин вряд ли подходил для этого.

Он упомянул, что едет в Италию, и они обсудили трагедию, постигшую эту страну. Так случилось, что Лонге написал статью о недавних выборах в Италии, которые фашисты провели в условиях террора. Статья должна была появиться в Le Populaire на следующее утро, и Ланни обещал прочитать её. Депутаты-социалисты в Италии отчаянно боролись с усиливающейся тиранией, и Лонге сказал, что Даниил в львином рву был ничем по сравнению с ними, потому что Даниил мог уповать на Господа, а Маттеотти и его товарищи только на моральную поддержку их полузадушенного народа. Юрист-редактор сказал: "В каждом из нас есть что-то такое, что заставляет нас скорее умереть, чем согласиться со злом. Что бы это ни было, оно поднимает нас над животными и дает возможность надеяться на человечество". Ланни сказал, что если это был социализм, он был бы готов записаться.

После этого он вернулся в Шато де Брюин и не стал много говорить по этому поводу, зная, что Мари не различает оттенки красного. По пути в Жуан они говорили о картинах и бизнесе в Риме. О пьесе, которую писал Рик, и о музыке, которую издавал Курт. О двух мальчиках Мари и о том, что они делали и думали. О своей любви - короче говоря, обо всем на свете, кроме того факта, что Ланни любил встречаться с агитаторами-социалистами и позволял им убеждать его, что бизнес-система Франции была полностью неправильной, и что отец, братья, муж Мари, их родственники и друзья несли коллективную ответственность за падение франка и накопление долгов и опасностей для la patrie!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Roma Beata
(Благословенный Рим)

Ланни и Мари остались в Бьенвеню на пару дней, чтобы отдохнуть и рассказать Бьюти сплетни и послушать, какие сплетни собрала она. Ланни нужно было читать и писать письма. Он стал настоящим бизнесменом, вызывал секретаря и говорил: "Записывайте письмо", как если бы он был сам европейским представителем Оружейных заводов Бэдд. Софи передала ему письма к своим друзьям в Риме, Эмили Чэттерсворт и месье Рошамбо тоже. После этих приготовлений они отправились в семисоткилометровую поездку в Вечный город. Они ехали неторопливо, попутно глядя на природу и искусство.

Последний раз Ланни совершал такое путешествие десятью годами ранее в компании со старым мистером Хэккебери, создателем и владельцем мыла Синяя птица. Поэтому теперь этот весьма оригинальный персонаж путешествовал вместе с ними, и его забавные замечания были доведены до Мари. В Сан-Ремо они остановились, чтобы навестить Линкольна Стефенса, у которого теперь были молодая жена и ребенок, и он очень гордился обоими. Стеф на время ушел из политики в том же настроении, что и Ланни. Он пытался изменить мир и не смог, так что давайте подождем и посмотрим, что это упрямое создание собирается сделать для себя!

Добравшись до долины реки Арно, они поднялись по ней до Флоренции и нанесли еще один визит - на этот раз Джорджу Д. Геррону. Он переехал в Италию, потому что не мог вынести наплыва гостей, которые приезжали к нему в Женеву, особенно немцев. Все хотели узнать, как он мог так жестоко обмануться в Вудро Вильсоне! Отец Лиги Наций только что умер, сломленный телом и духом, и бедный Геррон был почти в таком же состоянии. Двое приезжих согласились, что долго он не протянет. Печально видеть, что мир делает с теми идеалистами, которые пытались его улучшить. Предостережение Ланни, на которое его подруга тактично намекнула.

В Риме "сезон" подходил к концу, и отели все еще были переполнены. Но всегда были "королевские апартаменты" или "апартаменты посла" или что-то в этом роде, которые можно всегда получить, если были готовы заплатить. И, конечно, надо было неплохо заплатить, если приехали производить впечатление на аристократию. В таких эксклюзивных домах не говорят о деньгах, но есть секретный код из тысячи мелких деталей, с помощью которого можно дать понять, что деньги у вас есть и всегда были. Мари понимала этот код, но не знала, как старые римские семьи примут французскую amie. Поскольку это была деловая поездка, она была вполне готова пойти и посмотреть на церкви, гробницы и картины, в то время как ее спутник шёл ощупью по лабиринтам мира, в котором было столько "кругов", сколько периодов в его архитектуре.

Было непросто найти картины четырехсотлетней давности и убедить их владельцев продать их по хоть сколько-нибудь разумной цене. Ланни следовало представить свои письма сразу, прежде чем люди уедут на берег моря или на горные озера. Но его разговор с Лонге и прочитанная им статья об итальянских социалистах произвели на него глубокое впечатление. Он знал, что новый парламент только что открылся, и он мог читать по-итальянски достаточно, чтобы узнать из газет, что в стране в настоящее время царит политическая лихорадка. Еще со времен Парижской мирной конференции Ланни страстно желал наблюдать за историей изнутри, и он сам подумал, кто в Риме может вести его за кулисы этого политического шоу. Первое, что он сделал после того, как комфортно устроился со своей подругой, он позвонил одному журналисту. Приняв меры предосторожности, он сделал это из вестибюля отеля, чтобы не беспокоить свою подругу, - так сказал он себе. Она хотела отдохнуть после поездки и подождать вечерней прохлады перед выходом в город.

Этим человеком был Пьетро Корсатти, итальянец, родившийся в Америке, корреспондент одной из нью-йоркских газет. Ланни встречался с ним в Сан-Ремо, а затем в Генуе, и знал, что он широких взглядов и прямой. Самому Ланни было что ему предложить, потому что он только что приехал из Лондона и Парижа, где разговаривал с людьми, которые были "в курсе". Он упомянул, что недавно обедал с Блюмом и Лонге, и попросил журналиста пообедать с ним. Корсатти сказал: "Конечно. Мы отлично проведем время, поболтаем". У Корсатти был оливковый цвет лица, блестящие черные глаза и черные волнистые волосы. Он был неаполитанцем и в то же время - нью-йоркским парнем. Забавно, как одна культура могла накладываться на другую. Преобладала более сильная и более поздняя. Корсатти говорил по-английски с акцентом Ист-Сайда и употреблял последний сленг. Он считал себя полностью американцем и смотрел на этот мертвый старый город с жалостью и снисходительностью. Он рассказал об этом Ланни, но, разумеется, скрывал это от итальянцев и не должен был показывать это в своих корреспонденциях, потому что цензура следила за ним, как ястреб за жертвой. Совсем недавно они подняли шум за то, что он упомянул, что премьер-министр Муссолини появился на каком-то публичном мероприятии, "нуждаясь во втором бритье".

Ланни был другом Рика, Стефа и Билла Буллита, так что он был своим, "правильным парнем". Его можно было представить "банде", ему можно было бы доверять, и, если в ходе его охоты за картинами он наткнется на какие-либо политические новости, он не забудет своего друга. Сидя за бутылкой хорошего кьянти в небольшой траттории, которую часто посещают иностранные журналисты, Корсатти продолжил описывать Италию и ее новое политическое движение. Оказалось, что американские газетчики разделились пополам во мнениях по Муссолини. Одни считали его человеком судьбы, другие были в равной степени уверены, что он шарлатан и ничтожество. Обсуждая его в таком публичном месте никогда не использовали ни его имя, ни титул. Он был "мистером Смитом" - возможно, потому, что это была профессия его отца. Спутник Ланни предупредил его, что в этом старом городке шпионов столько же, сколько и статуй святых, и даже в постели с любовницей нельзя свободно разговаривать.

В прошлом месяце прошли всеобщие выборы членов парламента, и сторонники мистера Смита получили большинство. Корсатти заявил, что они получили это с помощью самых жестоких репрессий. Лидеров оппозиции избивали, а многие из их сторонников были убиты. Полиция и фашистская Militia, некоторые из которых называли себя "Беспощадными", превратили избирательную кампанию в фарс. Мистер Смит только что явился перед новым парламентом в костюме, который, по словам журналиста, подходил адмиралу из музыкальных произведений Гилберта и Салливана⁴¹

. В своем выступлении мистер Смит заметил: "Вы, оппозиционеры, жалуетесь, что вам не разрешают проводить свободные избирательные митинги. Что из этого? В любом случае такие митинги бесполезны".

Программа заключалась в том, чтобы Парламент подтвердил эти мошенничества, триста двадцать из них все сразу. "Контрольный комитет по мандатам" представил такое предложение в Палату, и оно должно было быть обсуждено во второй половине дня. "Лонге убедил меня послушать Маттеотти", - сказал приезжий. - "Как ты думаешь, он выступит?"

"Выступит, если ему не помешают", - ответил журналист, и Ланни спросил: "Как ты думаешь, я смогу присутствовать?"

"Я посмотрю, смогу ли я провести тебя в галерею для прессы. Можешь ли ты назваться корреспондентом какой-нибудь газеты?"

- Я полагаю, Лонге был бы рад, если я пришлю ему статью.

- Это было бы не так уж хорошо - социалистическая газета. Не стоит наклеивать на себя ярлык. Но пять лир в Риме сделают много.

"Все, что ты заплатишь, это на мне", - сказал потомок владельцев Оружейных заводов Бэдд.

"Слишком много платить тоже не годится", - объяснил журналист. - "Только напугаешь и вызовешь подозрение".

III

На такси они доехали до Палаццо ди Монтечиторио, перед которым стоял обелиск и где собирается Палата депутатов. У дверей корреспондент взял своего юного друга за руку и сказал швейцару: "Il mio assistente". В то же время он сунул ему пять лир, и они вошли, как выразился Корсатти, "по смазанному маслом проходу". Ланни устроился впереди, чтобы наблюдать за созданием истории в сцене ожесточенной и яростной борьбы.

Джакомо Маттеотти был секретарем Социалистической партии и лидером ее фракции в парламенте. Ему тогда было около сорока, но он был стройным и молодым с настороженным, довольно печальным лицом. Корсатти сказал, что часто у него была искренняя мальчишеская улыбка, но в тот день у него не было возможности показать ее. Ланни согласился с замечанием Лонге о том, что храбрость Даниила в логове со львами была ничем по сравнению с тем, что делал этот итальянский идеалист. Он не говорил слишком возбужденно и не оскорблял, а говорил тихим, твердым голосом, сообщая своему народу факты о том, что происходило в их стране за последние два года. Все обещания трудящимся были нарушены, а налоги на наследство были отменены по велению богатых. Финансовая отчетность страны была преднамеренно фальсифицирована. Не было сокращения расходов, а напротив - вакханалия воровства. Ближайшие соратники главы государства контрабандой ввозили оружие в Югославию и были на содержании нефтяных воротил. Они были террористами, которые зверски жестоко украли результаты выборов и теперь явились в Палату, чтобы официально получить одобрение своих преступлений. Такова была суть речи Маттеотти. Он не довольствовался расплывчатыми обвинениями. Каждое его обвинение было подкреплено указанием мест, дат и денежных сумм. Очевидно, он глубоко погрузился в это дело, и перед ним лежала куча бумаг, указывающих на то, что он в состоянии продержаться на трибуне несколько часов. Предполагаемые преступники сидели перед ним, и их реакция была самой ужасающей демонстрацией массового гнева, которую Ланни когда-либо слышал. Фашистские депутаты, составлявшие около двух третей палаты, вскочили со своих мест, потрясали сжатыми кулаками и буквально вопили от ярости. Весь их внешний вид выражал желание убить докладчика, а в их криках слышалась неприкрытая угроза убийства. Болезненный оратор побледнел перед этим взрывом, но не сдался и, как только его могли снова услышать, продолжил свои неопровержимые обвинения. То, что было сказано в этом зале, станет предметом записи в протокол, и рано или поздно это станет известно людям.

Так продолжалось часа два, пока не стало казаться, что фашистский режим рушится на глазах у всех. Последователи Муссолини выкрикивали оскорбления и проклятия, а один из их ораторов бросился в сторону оппозиции и заорал им в лицо: "Masnada!"-- то есть банда негодяев. Почему-то глаза Ланни не могли уследить за событиями. Началась драка, и в мгновение ока она превратилась во всеобщую потасовку, в которой все набросились на того, кого не одобряли. Это было последнее, что Ланни разглядел в итальянском Parlamento, потому что его друг прошептал: "Я должен немедленно передать эту историю!" и он пошел на выход, его assistente последовал за ним.

Ланни отправил рекомендательные письма и ждал ответов. Было одно или два, которые он мог бы представить лично и неформально, таким образом сэкономив время. Но он задумал кое-что еще. Он хотел пожать руку Маттеотти. Он хотел выразить своё восхищение подвигом великолепного мужества и хотел это высказать лично. Ведь каждый день в жизни не встретишь героя лицом к лицу.

"Конечно, вы можете встретиться с ним", - сказал Корсатти. - "Просто пойдите к нему в офис. Он партийный работник, к нему идут все со своими неприятностями и разногласиями. Он будет там, если militi тем временем не схватит его. Итак, Ланни отправился в штаб социалистов, который ничем не отличался от штаб-квартиры нацистов, которую он посетил в Мюнхене.

Ланни пришлось усвоить важный урок. Герои редко выглядят героическими, особенно за кулисами. Новый премьер-министр Италии выдвигал челюсть и выпячивал грудь, облачившись в костюм опереточного адмирала, но у этого друга трудящихся не было ни времени, ни мысли о спектаклях. Он сидел за своим столом, заваленный бумагами, и выглядел как перегруженный работой городской редактор газеты, приближающейся ко времени выхода в печать. Люди приходили и уходили, звонил телефон, и через несколько минут должно было состояться совещание партийных лидеров. На совещании надо определить, должны ли депутаты социалисты выйти из Палаты. Но партийный секретарь нашёл время для молодого американца, который только что приехал от Жана Лонге и принес текст его недавней статьи. Маттеотти взглянул на нее и спросил, нельзя ли сделать копию, чтобы ее можно было перепечатать в партийной газете.

Ланни излил то, что было на его сердце. За его пылким восхищением скрывалось чувство вины, потому что он тоже должен был быть человеком с железной решимостью, вместо того, чтобы метаться из стороны в сторону и менять свои взгляды всякий раз, когда он слышал новые аргументы. У этого добродушного итальянца были все оправдания, как у Ланни, поскольку он был сыном зажиточного землевладельца, юристом и культурным человеком. Несомненно, он тоже любил музыку и искусство и, возможно, мог бы использовать свободное время для игры на музыкальных инструментах. Герои создают грандиозное впечатление в учебниках истории, но быть одним из них чертовски неудобно, и Ланни был бы одним из них в своём воображении, но когда дело дошло бы до реальности, он просто не смог бы этого вынести. Джакомо Маттеотти, конечно, всего этого не знал. Он увидел красивого, пылкого юношу с деньгами, с румянцем энтузиазма на щеках и светом восхищения в глазах. Время от времени случается, что какая-то щедрая душа из привилегированных слоев тронута совестью, и у вас есть новообращенный, и у вас появляются финансовые ресурсы, чтобы помочь партии, которая всегда в долгах, всегда сталкивающаяся с какой-то чрезвычайной ситуацией. Так что партийный секретарь взял перерыв, чтобы объяснить ситуацию в Италии этому отпрыску Оружейных заводов Бэдд.

Да, это был трагический кризис, с которым столкнулись организованные рабочие. Они были полностью безоружны, обладая только моральным и интеллектуальным оружием, и столкнулись с врагами, которые дали себе такие имена, как "Дикари", "Проклятые" и "Отчаянные". При всем своем контроле над правительством враги смогли добиться распространения только 400 000 экземпляров своих газет, в то время как у оппозиции был в десять раз больше. Как долго люди насилия будут позволять такому положению вещей продолжаться? Как долго преступники будут позволять общественности разоблачать свои преступления? Было страшно думать о том, что могло случиться. Просыпаешься рано утром с этим и не знаешь, что делать, весь день.

Ланни рассказал о своем опыте общения с Барбарой Пульезе. "Бедная душа!" - воскликнул социалист. - "Я хорошо ее знал. У нас было много конфликтов в партийных спорах. Нельзя не посочувствовать людям, доведенным до отчаяния своими страданиями, но размахивать пустым ружьем - это трагическая ошибка. Теперь мы сталкиваемся с последствиями неразумных действий. Тактика этих экстремистов. Передо мной стоит мучительная задача - убедить наш народ опустить руки, выдержать побои, умирать без сопротивления, если и когда нашим противникам будет угодно убить их. Такова была судьба рабов заработной платы на протяжении веков, и список наших мучеников далек от завершения".

Кто-то пришел напомнить партийному секретарю о важном совещании. Он пожал руку своему посетителю и сказал: "Чуть позже, когда эта чрезвычайная ситуация пройдет, окажете ли вы мне честь прийти ко мне домой и встретиться с моей преданной женой и детьми". Ланни сказал, что ничто не доставит ему большего удовольствия.

"Вы понимаете",- продолжал другой, - "в следующие несколько дней я должен произвести свою незаконченную речь. Если они помешают мне сделать это, мы должны попытаться найти какой-то другой способ, чтобы донести эти факты до внешнего мира". Он дал посетителю изданную им книгу Год фашистского господства, в которой перечислил более двух тысяч убийств и других насильственных преступлений, совершенных сторонниками Муссолини. "Мы будем рады любой помощи, которую вы можете оказать нам в распространении этих вещей", - сказал Маттеотти, и Ланни пообещал сделать все, что в его силах.

"Помните это, что бы ни случилось", - продолжал Маттеотти, - "они не могут убить наше дело. Рабочие узнают то, чему мы пытались их научить, и появится новое поколение, обладающее большей мудростью и мужеством, чем наше".

"Конечно, больше смелости!" - воскликнул Ланни и добавил: "Да поможет вам Бог!" Он не мог определиться с мыслями о Боге, но он должен был сказать несколько слов этой изнуренной душе.

Приезжий занялся своими делами - поисками картин шестнадцатого века. Он изучал психологию членов старых римских семей, которые такие картины хранили в своих дворцах, пока не уставали от их вида. Они не верили в символику религиозных картин, а в картинах светского содержания нарисованным красавицам предпочитали женщин из плоти и крови и старинным костюмам - современные. Их мысли были сосредоточены на покупке новой машины и оплате своих карточных долгов. Лира упала до четырех центов, а само слово "доллар" приобрело магическую силу. Единственный вопрос был в том, сколько долларов можно получить? Будьте осторожны, не проявляйте излишнего интереса и постарайтесь разобраться в этом красивом, добродушном молодом эстете. Был ли он миллионером или просто блефовал, как это делают американцы в их известной карточной игре? Почему бы ему не прийти и сказать, сколько он готов заплатить, вместо того, чтобы настаивать на том, чтобы вы сами установили цену. Это разрывало вашу душу пополам, потому что независимо от того, сколько вы получили, вы будете думать, что должны были попросить вдвое больше.

Джерри Пендлтон рассказал о поездке, которую он и его друг совершили по Италии перед войной. Они подобрали полдюжины слов на этом языке, в том числе Quanta costa? Сколько стоит? Они заходили в деревенскую гостиницу и ели, а когда заканчивали, раскладывали мелкие монеты на столе и произносили свою фразу. Трактирщик откладывал то, что, по его мнению, у него должно было быть, и они делили это на три части и давали ему одну из них. Это была обычная разница между ценой для американца и ценой для туземца, и владелец ухмылялся и принимал то, что предлагалось. Ланни рассказал эту историю Золтану, который сказал, что попробует использовать это в своей торговле. Ланни выяснит цену за картину, а Золтан прибудет и осмотрит её, и, если картина подлинна, то он выдаст одну треть суммы наличными. Всегда в лирах, потому что и пачек куда больше и цифра куда выше!

Ланни сосредоточился на этих делах, потому что он приехал в Рим ради них и не мог продолжать уклоняться и обманывать Мари. Но он его голова только наполовину была занята этой работой, а другой половиной он читал газеты и поддерживал связь со своим другом Корсатти. В газете Муссолини Popolo d'Italia, которую Муссолини не мог заставить читать народ Италии, несмотря на то, что он был их премьер-министром, Ланни заметил довольно широкие намеки на насилие против оппозиции. Как заявил глава государства: "Маттеотти выступил с возмутительно провокационной речью, которая заслуживает более конкретного ответа, чем эпитет masnada, который ему бросил синьор Джунта". Корсатти сказал, что это был обычный приём Муссолини. Он призывал к насилию, давал секретные инструкции о насилии, а затем, когда это приводило к насилию, он выражал возмущение и говорил, что не может контролировать пыл своих последователей.

Секретарь-социалист снова выступил в палате и вступил в прямой конфликт с премьер-министром. Это продолжалось день за днем. Социалист Дженнари сказал: "Мы только что вышли из тюрьмы, и мы готовы вернуться туда ради того, во что мы верим". Муссолини заявил среди криков и шума: "Как бы вы не получили заряд свинца в спину. У нас нет недостатка в смелости, и мы вам её покажем. Еще есть время, и мы покажем вам это раньше, чем вы думаете".

Такие дебаты были захватывающими для иностранных журналистов, и Ланни заглядывал в небольшую тратторию, где они собирались. Корсатти представил его "братии", и они рассказали ему последние слухи и сплетни. Они делали ставки, сколько еще осталось жить Джакомо Маттеотти. Это выглядело довольно цинично, но газетчикам нужно жить, и они не получат ничего хорошего, если они позволят себе принять чью-то сторону в вопросах, о которых они должны сообщить. Немногочисленные социалистические газеты в Соединенных Штатах не могли позволить себе роскошь иметь корреспондентов в Риме.

Десятого июня после обеда у Ланни была назначена важная встреча с главой одного из знатнейших княжеских семейств итальянского королевства. Он уже осмотрел несколько ценных картин этого аристократа, и теперь ему намекнули, что можно поговорить о ценах. Если сделка состоится, то она станет самым большим достижением в художественной карьере Ланни, сейчас на втором году. Он как раз заканчивал обед со своей amie, когда его позвали к телефону. Он услышал голос, дрожащий, прерываемый мучительными рыданиями. Это была молодая жена Джакомо Маттеотти, и она пыталась сказать на неуверенном английском языке, что ее муж был похищен с улицы Виа Антонио Шалоя несколько минут назад и увезен мужчинами на машине, и не мог бы мистер Бэдд что-нибудь сделать для его спасения? Испуганный Ланни спросил, что он может сделать, а обезумевшая жена сказала, что нужно сказать журналистам, рассказать внешнему миру. Сдержать жестокого врага могло бы только мнения Европы и Америки. "Это Думини!" - воскликнула она и повторила имя. "Думини, который останавливался в отеле Драгони. Джакомо , знал, что ему приказали покончить с ним. О, ради Бога!..." - голос оборвался, женщина не могла сдержать рыданий.

Ланни повесил трубку и помчался обратно в столовую, чтобы сообщить ужасные новости. "Но, мой дорогой Ланни!" - воскликнула Мари. - "При чём тут ты?"

- Я знаком с ним лично, и я должен попытаться помочь ему.

"Но как, Ланни, ради бога?" - То же обращение, что и жена. Богу придется выбирать между ними!

"Я не могу остановиться сейчас!" - воскликнул Ланни. - "Я должен увидеть газетчиков и узнать, что можно сделать".

- Но твоя встреча!

- Я не могу пойти туда. Позвони принцу и извинись, скажи ему, что я болен - что угодно.

- Ланни, я пойду с тобой.

- Нет, пожалуйста, оставайся здесь, я тебе позвоню. Он не стал ждать ее согласия, а выскочил из комнаты. Он не стал ждать, чтобы ему подали машину из гаража, а сел в такси и поехал в тратторию, где, как он знал, будут Корсатти и другие, если они еще не узнали об этом.

Журналистов было трое, они мирно потягивали вино rosso и обсуждали молодого американского плейбоя, который баловался искусством и политикой. И что ему было больше по душе? Когда он ворвался к ним, они забыли и свое вино, и свои вопросы. "Иисус Христос, я проиграл пари!" - воскликнул тот, кто делал ставку на продолжительность жизни Маттеотти.

Они задали ему множество вопросов, на большинство из которых он не мог ответить. Но они узнали одно слово: Думини! О да, они знали о нем. Один из самых известных соратников Муссолини. За несколько дней до марша в Риме он ударил по лицу девушку, которая носила красную гвоздику, символ социализма, и когда ее мать и брат вступились, он застрелил их обоих. "И это он похитил Маццолани!" - воскликнул Корсатти. - "Утащили его на машине и заставили пить касторовое масло".

"И Форни!" - добавили остальные. Это было преступлением недавней избирательной кампании, жертвой которой был кандидат в парламент. Именно это имел в виду Муссолини, когда признал, что свободные избирательные собрания были предотвращены.

"Что мы можем сделать?" - с болью спросил Ланни.

"Немного", - ответил Корсатти. - "Боюсь, с твоим другом все кончено".

"Мы должны подать эту историю в газеты", - сказал один из журналистов. - "Если мы сообщим об этом внешнему миру, это будет иметь последствия, и это может принести пользу".

- Но тогда будет слишком поздно!

- Наверное, так. Чтобы убить человека дубинкой, не понадобится много времени, особенно если сначала выстрелить в него.

Корреспондентам пришлось спешить. Для них все это было обычным делом, независимо от их личных чувств. Ланни поехал с Корсатти в правительственный офис, где он мог получить официальный отклик на эту историю. Правительство, конечно, будет в полном неведении и будет сожалеть о преступлении. Корсатти сказал своему другу, что в случае, если Маттеотти все еще жив, Ланни может принести пользу, общаясь с людьми, находящимися за рубежом и которые имеют возможность воздействовать на публику. "Например, Лонге", - сказал он. - "Расскажите ему, что говорил вам Маттеотти. Личные впечатления, которые пробудят человеческий интерес к истории о социалистическом мученике".

VII

Ланни последовал этому совету, потому что не мог придумать, чем еще заняться. После некоторой задержки он позвонил Лонге по междугороднему телефону и выразил свое горе и негодование. Затем он отправился на телеграф и написал Рику длинную депешу. Он был уверен, что Рик найдёт, что делать с этой информацией. Но длинная депеша так и не была отправлена, поскольку, когда Ланни собирался передать её телеграфисту, на телеграф вошли двое мужчин в форме фашистской милиции, посмотрели на Ланни, спросили, как его зовут, забрали у него телеграмму и сообщили ему, что ему необходимо будет отравиться с ними в их штаб.

Уже второй раз такое случалось с сыном Робби Бэдда в его юной жизни. Во время мирной конференции в Париже это были flics. Но французские полицейские были джентльменами и грамотеями по сравнению с этими самозваными Отчаянными, и Ланни пришлось думать быстро. Было ли это похищение, и должен ли он разделить судьбу Маттеотти? Если да, то не лучше ли подраться за это здесь, публично? Это были жесткие парни, у которых на поясе висели в кобурах пистолеты. Но, по крайней мере, он мог привлечь внимание, сообщить людям, что происходит.

"Куда вы собираетесь меня отвезти?" - потребовал он ответа на своем лучшем итальянском, который был не очень хорош.

"В штаб",- был ответ.

"Я гражданин Америки". - формально это могло быть не так, но они не смогли этого доказать.

"Скажи это Generalissimo", - был ответ.

- Я требую права позвонить американскому послу.

- Пойдёшь с нами без промедления.

"Я личный друг американского посла". - Это тоже было небольшим преувеличением, но ему это могло сойти с рук. Он пытался найти время подумать.

- Нам до этого нет дела.

- А если я откажусь идти?

"Тебе не придётся отказываться очень долго". - Говоривший поднес руку к кобуре, и Ланни решил, что спорить бесполезно. Он вышел на улицу в сопровождении мужчин с обеих сторон и увидел, что у них есть автомобиль с шофером в форме. Это его немного успокоило, и он сел в машину, и его быстро отвезли в генеральный штаб Национальной милиции. Он слышал ужасные истории о том, что происходило в этих местах. В его коленях появилась дрожь, и ему было трудно удержать, чтобы не лязгать зубами. Внутри он не чувствовал ни капли героизма, но знал, что должен вести себя так, как если бы он это чувствовал. Он старался держать лицо неподвижным и голову прямо, как он видел, как это делают герои на сцене и экране.

Они повели его не в камеру, а прямо в кабинет Generalissimo, которого звали Итало Бальбо. Ланни, который многое узнал о фашистских делах за двенадцать дней, знал, что он был одним из приближенных Муссолини, и вёл вооруженный squadre в марше на Рим. Он был рас Феррары. Рас - это слово они заимствовали у своих абиссинских врагов, и оно означало вождь. Среди историй, рассказанных Корсатти, было письмо, которое Бальбо написал секретарю своего fascio, приказывая обработать дубинками некоторых социалистов, но не до крайности, но хорошо. Журналист объяснил, что хорошая bastonatura - это техническая фашистская фраза. Пусть никто не говорит, что они не обогатили итальянский язык, фраза означает не бить жертву по черепу, что может убить его, а ударить по нижней части лица и сломать челюсть, из-за чего жертва будет прикована к постели на месяцы. Для этой цели был создан особый вид дубинки, известный как manganello.

VIII

Generalissimo Бальбо был дородным мужчиной с военной выправкой с острыми черными усами и остриженной черной бородой. В комнате с ним был еще один человек в фашистской форме и секретарь с записной книжкой. Всё было готово для ведения протокола допроса. Двое militi отдали фашистское приветствие и подвели Ланни к столу чиновника. Телеграмма была представлена, и Бальбо ее прочитал. Затем, устремив на преступника пару злых темных глаз, он начал задавать ему вопросы: имя, место жительства и национальность. Имя, место жительства и род занятий его отца. "Фабрикант оружия может помочь", - подумал Ланни. но агрессивный тон допроса не изменился.

"Чем вы занимаетесь в Риме?" Ланни ответил, что он прибыл для того, чтобы купить несколько картин шестнадцатого века для американской коллекции.

- Вы заходили в офис Социалистической партии 31 мая?

"А!" - подумал пленник. Это многое объяснило! Он ответил без колебаний: "Я хотел встретиться с синьором Маттеотти".

- О чем вы хотели с ним поговорить?

- Я хотел сказать ему, что слышал его речь в Палате, и насколько я восхищен его храбростью.

- Вы социалист?

- Я не социалист.

- Тогда почему вы так восхищаетесь социалистической речью?

- Я восхищался смелым человеком, говорящим правду.

- Вы совершенно уверены, что то, что сказал Маттеотти, было правдой?

- Вполне.

- Какие у вас есть источники информации об итальянских делах, по которым вы можете судить по такому вопросу?

Это был вопрос, к которому Ланни подготовился в Париже, и он быстро ответил: "Я не буду делать никаких заявлений относительно любого источника информации, который у меня есть".

- Ах, вот, значит, какой линии вы намерены держаться!

- Да, именно такой.

- Возможно, вы знаете, что у нас есть способы убедить людей говорить, когда мы этого очень хотим.

- У вас нет способа убедить меня говорить ни о ком, кроме как о себе. Что-то странное произошло в тот момент с отпрыском Оружейных заводов Бэдд, что удивило его самого. В нем поднялся прилив чувств, говорящий ему, что он выдержит все, что эти животные могут с ним сделать. Просто ради удовольствия не дать им добиться своего! Конечно, он не мог знать, действительно ли инквизитор имел в виду эти угрозы или просто пытался напугать его; в любом случае потребность в решимости была велика.

- Вы общались с некоторыми газетчиками в Риме?

- Я сказал вам, что я не буду отвечать на такие вопросы.

- Вы знаете Пьетро Корсатти?

- Простите меня. Я больше не буду говорить, пока вы будете задавать такие вопросы. Наступила пауза.

- Вы говорите, что восхищаетесь храбростью, молодой человек. Вы думаете, что у вас её достаточно, чтобы пройти через то, что мы будем делать с вами?

- Я как гражданин Америки официально требую разрешения на общение с моим послом.

- Вам не будет разрешено ни с кем общаться, пока вы не ответите на мои вопросы. И я предупреждаю вас, что, если вы не ответите на них, вы, возможно, больше никогда не будете общаться с кем-либо.

Ланни знал, что посол Чайлд недавно вернулся в Америку. Но даже в этом случае он может оказаться полезным. - Я предупреждаю вас, что бывший посол знает меня лично, и скоро он будет осведомляться обо мне.

- Как вы узнали бывшего посла?

- Два года назад он был в гостях у меня и моего отца на обеде во время конференции в Генуе. Так случилось, что мой отец был личным другом покойного президента Гардинга, который назначил мистера Чайлда на этот пост. Ланни подумал, что с таким же успехом можно нагромоздить это. Потому что, хотя можно вытерпеть пытки, но нет смысла делать это без надобности. - Мой отец является одним из ведущих сторонников Республиканской партии в Соединенных Штатах, и когда журналисты узнают, что его сын находится в руках итальянских властей, посольство непременно предпримет решительные действия.

Ланни выстрелил, и ему оставалось только ждать, чтобы узнать, достиг ли он к цели.

"Выведите этого человека в коридор и подождите", - сказал Бальбо. - "Наблюдайте за ним внимательно".

Ланни сидел на скамейке у каменной стены, к которой можно было прислониться, а по бокам в полном безмолвии сидели два его похитителя. Ланни старался вникнуть в свое положение и решил, что Generalissimo пытался запугать его и что, потерпев неудачу, он сейчас начнёт звонить по телефону. У Ланни было много свободного времени, и он попытался представить себе эти телефонные разговоры. Знает ли новый посол о Бэддах? И что бы он сделал? Ланни знал, что мистер Чайлд наполнял американские журналы восторженными похвалами Муссолини и его режиму. Придерживался новый посол тех же взглялов? Бросит ли он Ланни на съедение римским волкам? Мысль отнюдь не приятная!

Во второй раз Ланни использовал имя и влияние своего отца, чтобы выбраться из серьезного затруднительного положения. Это было унизительно, но разве у него были шансы, если бы он называл себя Блэклессом, племянником печально известного красного агитатора? Нет, конечно. И Робби хотел бы, чтобы он был Бэддом в этой ситуации и использовал имя Бэдда до конца!

Что происходило на самом деле, Ланни узнал позже. Мари не только позвонила принцу, а взяла такси до американского посольства. Посла не было, но она говорила с временным поверенным в делах, которому не нужно было говорить, что в Коннектикуте существует оружейная фирма, известная как Оружейные заводы Бэдд, или что Роберт Бэдд был сторонником республиканской партии. Будучи светской женщиной, Мари знала, как представить случай чересчур эмоционального молодого любителя искусства, который увлёкся речами красноречивого оратора и посчитал его героем. Поверенный улыбнулся и сказал, что когда-то он сам был молод. Он пообещал, что, если у Ланни возникнут какие-либо проблемы из-за его слишком увлекающегося характера, посольство заверит итальянское правительство, что у него хорошие связи и что он безобиден. Поверенный не слышал новостей о Маттеотти; он сказал, что это прискорбно, но, конечно, как дипломатический представитель он был вынужден сохранять позицию невмешательства в итальянские дела.

Поэтому, когда Ланни вернули в кабинет генералиссимо Бальбо, грубостей больше не было. Чиновник ограничился тем, что сказал: "Мистер Бэдд, итальянское правительство вынуждено потребовать от вас немедленно покинуть эту страну".

Сказал Ланни: "Я полностью готов выполнить эту просьбу".

- Куда вы хотите отправиться?

- Домой на Французскую Ривьеру.

- Сегодня есть вечерний поезд, и вы отправитесь на нём.

- Возможно, вы упустили из виду тот факт, что я езжу на автомобиле.

- О, у вас есть машина?

- У меня есть. Еще у меня есть друг.

- Думаю, подруга?

"Si".. - Ланни подумал, не придется ли ему отказываться отвечать на вопросы о Мари. Но этого не понадобилось.

Генералиссимо национальной милиции сказал: "Вы и ваша подруга отправитесь в путь сегодня днем. Какого размера ваша машина?"

- Он вмещает пять пассажиров.

- Эти двое militi сядут на заднее сиденье и проводят вас до границы. Они не спустят с вас глаз, пока вы её не пересечёте.

- Будет довольно тесно, потому что у нас большой багаж.

- Вам нужно будет найти способ перепаковать багаж или отправить его другим транспортом. Эти люди поедут с вами.

- Они не могли бы ехать в отдельной машине?

- Я не вижу причин, по которым итальянское правительство должно оплачивать такие расходы.

- Если это проблема, вы можете разрешить мне оплатить стоимость дополнительной машины.

Generalissimo на мгновение задумался. Боялся ли он, что быстрый водитель может оставить милицию позади? Во всяком случае, он холодно ответил: "Так не пойдёт. Вы отвезете этих людей к границе на своей машине. И сразу же уедете".

Шофер в мундире фашистской милиции отвез Ланни и двух его сопровождающих в гараж, где хранилась машина Ланни. Ланни вывел машину и отвез двоих в отель, где они вместе с ним поднялись наверх. Мари мерила шагами пол в ужасе. И когда она увидела, что он вошел в комнату, ей пришлось опуститься в кресло, чтобы не потерять сознание. Когда он объяснил ситуацию, она не особо успокоилась. Вид двух смуглых мужчин в форме с мрачными лицами показался ей еще одним делом Маттеотти, и, не сказав, что она делает, она поспешила к телефону, чтобы позвонить в посольство и объяснить ситуацию поверенному. Последний сказал ей, что разговаривал с Generalissimo и получил его заверения в том, что неблагоразумному молодому американцу не будет причинен вред. Они просто хотели выдворить его из страны, прежде чем он создаст себе еще какие-то проблемы.

Служащие отеля вынесли багаж, и кое-как уложили его в машине. Большая сенсация в этом роскошном заведении, скандал, о котором будут долго шептаться. Но открыто никто не решился проявить любопытство в присутствии двух militi. Ланни понял, что это феномен диктатуры. Никто не смел задавать вопросы или даже пялиться. У всех была только одна мысль - быть где-то подальше от власти.

Было еще два или три часа светового дня, когда все четверо отправились в свое странное путешествие. Все представители посольства в мире не могли дать Мари полной уверенности. И, пока эти два фашиста были в машине, ее сердце не могло биться ровно. В самом Риме фашисты еще вынуждены были до известной степени сдерживаться, там были посольства и корреспонденты газет со всего мира. Но в деревнях, в отдаленных сельских районах, вооруженная сила не знала удержу. Дорога на север, по которой двигались двое путешественников, пересекала множество одиноких пустошей и петляла через горные перевалы, где время от времени они видели только крестьянскую хижину или пастуха, наблюдающего за своим стадом. А ведь скоро наступит ночь!

Фашизм стал революционным движением. Он озвучивал лозунги бедных и обездоленных, обещая им господство над своими угнетателями. Разумеется, было неясно, кто эти угнетатели, и еще неясно, что с ними делать. Но эмоциональное содержание движения было ниспровергательным, его последователи маршировали, пели и кричали о своей радостной жажде мести. Эти два солдата были крестьянскими парнями, которые мерзли в окопах Адидже и позорно бежали из Капоретто. Они были вынуждены подчиняться всю свою жизнь, и теперь они впервые получили власть над самыми ненавистными из всех типов, праздными богатыми иностранцами, которые сумели обмануть Италию в ее военных приобретениях и которые в роскошном облачении прибыли в страну, чтобы господствовать над бедными и жить в великолепии.

Сказал ли кто-нибудь этой паре, что они вправе напугать этих stranieri и научить их уважению Пресвятой Богородицы и Папы, древним римским фасциям и новой Римской империи? Или было ли это их собственным побуждением, их родным народным юмором, спонтанным вкладом в эволюцию фашизма? Не успела машина выехать за пределы пригорода благословенного Рима - как они начали рассказывать друг другу, что думают об этих двух кровососущих пиявках и что с ними произойдет, прежде чем они сбегут с земли la patria. Они использовали самые резкие слова на своем родном диалекте, и ни Мари, ни Ланни не понимали всех их слов, но ядовитого тона было достаточно.

Иностранцы понимали, что их мучают намеренно. Но как они могли быть уверены, что слова не будут воплощены в дела? Полученная ими охранная грамота была чисто устной, и вероятность жалоб властям в пути была небольшой. Они могли только одно - вести машину. Мари не знала, как это делать, поэтому это делал Ланни. Он сидел, положив руки на руль, устремив свои глаза на правый край извилистого шоссе, не глядя по сторонам, не видя быстро меняющегося ландшафта Италии, сосредоточив все внимание на одной цели, отмахать поскорее все пятьсот или шестьсот километров пути, стараясь не слушать этих Дикарей, Проклятых или Отчаянных, кто бы они ни были. Попытайтесь понять этих бедняг, пожалейте их как жертв извращенной культуры, порождения сил, которые всегда были за пределами их понимания. Применяйте мудрое древнее изречение, ненавидеть грех и любить грешника!

Мари не могла держаться за его руку из страха помешать ему управлять автомобилем. Она держалась только за край его пиджака и шептала слова любви и утешения. Всё будет хорошо, поездка закончится, они будут в безопасности дома. Эти бедные дурни не имеют над ними реальной власти, они ничего не смогут делать, кроме как разговаривать. Это шептала Мари по-английски на случай, если эти бедные дурни знают какие-нибудь французские слова, и, конечно, она не должна делать ничего, чтобы спровоцировать их.

Не сумев получить никакой реакции от этих stranieri, изобретательные крестьяне придумали себе новую линию разговора. Те, кто живет рядом с землёй в тесном контакте с животными, хорошо осведомлены о природных процессах. Они не верят, что младенцев приносят аисты, и когда они обсуждают факты жизни, они не говорят о пчелах и цветах. Они знали, что этот дерзкий молодой americano путешествует с красивой francese, которая не была его женой, и догадались, что они делают, когда остаются одни в спальне. Это развлекало их воображение, и они подробно рассказывали об этом. И снова Ланни и Мари не знали всех слов, но они поняли суть. Francese имеют всемирную репутацию сексуально страстных; и, возможно, было бы весело остановить машину на ночь и показать ей что такое настоящий итальянский virilita. Возможно, favorita francese это так понравится, что она решит вернуться с ними в Рим. Вот такая шутка над американским миллионером - и, конечно же, Generalissimo поощрил бы их за такой подвиг!

Мари почувствовала, как ее сопровождающий дрожит, и это заставило ее дрожать. Она начала быстро шептать ему на ухо, чтобы он не слышал, что говорят эти звери. - "Ланни, не разговаривай с ними! Они бедные деревенские болваны. То, что они говорят, ничего не значит. Они не осмелятся причинить вред ни мне, ни тебе. Скоро все закончится, и мы будем в безопасности. Обещай мне, что ты не скажешь им ни слова, что бы они ни говорили! Ты нарушил одно обещание, данное мне. Не нарушай другого! Они хотят спровоцировать тебя, они хотели бы иметь шанс избить тебя, возможно, убить тебя. Обещай мне, что ты будешь молчать!"

"Обещаю", - пробормотал Ланни. Он знал, что она права. Он будет молодым философом и будет наблюдать человеческую природу в проявлении внезапно обретенной силы. Он будет размышлять. о состоянии нации, которая приучила свою молодежь придерживаться идей, раскрытых этой парой. Этому стоит научиться, это поможет понять будущее. Эти люди были хуже, чем Дикари, которыми они себя называли. Они были варварами, вооруженными современным оружием, наукой и ее методами, не только промышленными, но и политическими и психологическими. Какой будет Италия, если поколение таких людей вырастет и займётся ее делами? Что станет с историей, музыкой, литературой и искусством? Что бы они сделают с остальной Европой?

XII

У Ланни был один способ наказать эту пару. Когда он понял это, то страшно развеселился. По мере того, как солнце садилось за холмы, и опускались сумерки, пикантные разговоры постепенно теряли свою прелесть. Они проехали деревню, где горела огнями гостиница, из которой шёл запах жареного мяса. Но они проехали мимо, не останавливаясь с точно разрешенной скоростью пятнадцать километров в час, так что ни у кого не было причин, чтобы их остановить. Когда они здорово отъехали Ланни услышал первые вежливые слова, которые он услышал из уст Fascismo. Это была итальянская версия известной американской фразы: "Когда мы поедим?"

Депортированный быстро ответил на самом лучшем итальянском, который он мог придумать: "Мы не едим, мы едем".

Оцепенение на заднем сиденье. - "Но, синьор, надо поесть!"

- Generalissimo ничего не сказал о еде. Он приказал мне как можно скорее покинуть Италию. Осмелюсь ли я его ослушаться?

Со стороны Fascismo последовала долгая консультация. Она велась тихим шепотом, и Ланни мог только попытаться её представить. Неужели они придумают ткнуть его пистолетом в спину и приказать остановиться у следующей таверны? А не подумают ли они, что в этом случае им придется платить за свой ужин? Может ли случиться так, что правительство, испытывающее жесткие финансовые затруднения, не возместит своим служащим еду? Знают ли они о репутации американских миллионеров как щедрых людей? И есть ли у них на их языке какой-либо аналог американской поговорки: на мёд поймаешь больше мух, чем на уксус?

Возможно, так и было. Ибо, когда капрал стражи снова повысил голос, в нем была сладость, сравнимая со сладостью самого густого новоорлеанского рома, смешанного с патокой. - "Синьор, если вы будете так любезны, остановитесь и дадите нам поесть, мы будем вежливы до конца пути".

"Разрешено ли милиции быть вежливыми?" - холодно спросил Ланни.

- Мы будем вежливыми, синьор. Onestamente!

Так что американскому миллионеру пришло время показать свою лучшую натуру. - "Когда мы доедем до следующей таверны, вы можете поесть, и я заплачу". Эта волшебная фраза изменила всю атмосферу путешествия.

Они вошли в маленький albergo, и два Дикаря, обещавшие быть вежливыми, сели за отдельный стол. Мари ничего не ела, только выпила чашку того, что называлось кофе. Ланни немного поел, потому что не хотел ослабеть. Не слишком много, потому что он не хотел впасть в сонливость. Он сказал militi, чтобы те взяли то, что они хотят, включая бутылку вина, и без слов оплатил счёт. Ланни заправил бензин, и, как только они оказались на природе, двое крестьян заснули. Они храпели всю ночь, и Мари было не о чем беспокоиться, кроме того, что Ланни может задремать за рулем.

Он был полон решимости ехать до конца. Солдаты совершали такие подвиги в военное время, и он совершит этот подвиг сейчас. В машине с этими людьми он чувствовал себя в большей безопасности, чем в любом гостиничном номере с кроватью. Он попросил свою подругу поспать, и она немного уснула, положив голову на его плечо. Но большую часть времени она наблюдала за дорогой, петляющей через бескрайние горы Италии, и, если она видела малейший признак того, что машина рыскает, она шептала Ланни, чтобы убедиться, что он не спит.

XIII

Они выехали на Ривьера ди Леванте, и там было знакомое синее море. Также был завтрак с еще одной бутылкой вина для militi. Ланни все еще вел машину, изможденный и небритый, но молчаливый и решительный. Теперь два итальянца уважали его, как сильного человека и богатого. Они совершили большую ошибку. Если бы они были вежливы с самого начала, он мог бы сделать им сказочный подарок.

Здесь был знакомый пейзаж; туннели через холмы и проблески ярко-голубых заливов с маленькими лодками с красными парусами. Мысы, заросшие кипарисами, пестрые сады. Но Ланни ничего этого не видел. Он не спускал глаз с правого края извилистого шоссе. К счастью, на внутренней колее, а не на той, что у скал! Довольно скоро появилось Рапалло, и он подумал о русских, двое из которых за это время были там застрелены. Потом были людные улицы Генуи и темное средневековое здание, где проходила конференция, и гостиница, которую он в последний раз видел, когда в машине лежало тело умирающей Барбары Пульезе. После этого уже не двух militi, а одну sindicalista в спешке везли к французской границе.

Возможно, Ланни слегка бредил, просидев двадцать четыре часа за рулем машины, имея всего два перерыва на еду. У него болели плечи и руки, а в месте чуть выше первого позвонка позвоночника, когда движения машины заставляли его покачиваться, казалось, будто один из итальянцев воткнул туда свой фашистский кинжал и давил. Но все было нормально; скоро они будут во Франции, и ему больше не придется сидеть. Он поймал себя на том, что повторяет Песню косаря Эндрю Лэнга: "Тише и молчи, ибо все проходит!"

В Сан-Ремо компания остановилась на обед в той же маленькой траттории, где Ланни и Рик наблюдали, как малоизвестный итальянский редактор, по прозванию Благословенный Маленький Голубь, пожирал свои макароны, и видел, как его глаза чуть не вылезли от ярости от оскорблений бывшего красного друга. Ланни позабавило посадить свою подругу на то же самое место, а затем рассказать ей об этом, конечно, называя Муссолини мистером Смитом. Какую сенсацию он мог бы вызвать, если бы рассказал это обоим охранникам! Но он не произносил лишних слов, пока не покинул фашистские владения.

Он подъехал к границе, и когда двое мужчин вышли из машины, он поблагодарил их за то, что они были вежливы, но чаевых им не дал, а занялся формальностями французской таможни. Пара стояла на своей стороне границы, печально это наблюдая. После того, как багаж и паспорта были проверены, и машина собиралась отправиться в путь во Францию, представитель пары скромно заметил: "Мы бедные люди, синьор".

Ланни улыбнулся своей самой любезной улыбкой. - "Ваш синьор Муссолини все это исправит. Очень скоро вы станете богаче нас!"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Поток любви⁴²

ЧТО случилось с Джакомо Маттеотти? Ланни достал все газеты, которые смог найти, и прочитал в них отчеты об этом деле. Итальянское правительство сделало заявление о том, что депутату-социалисту был выдан паспорт в Австрию и что он, вероятно, тайно направился в Вену. Также в утренних газетах была история о сыне известного американского фабриканта оружия, который был выдворен из Рима за деятельность, которая считалась враждебной правительству, и который, как полагали, выехал на автомобиле во Францию вместе со своей спутницей мадам де Брюин.

Конечно, это заставило Ланни немедленно позвонить Бьюти, чтобы сообщить ей, что с ним все в порядке, а также послать телеграмму отцу. В этой истории был один неприятный аспект, о котором он не подозревал, пока Мари не обратила на него его внимание. Её нужно было поселить в отеле, отличном от того, в котором он собирался остановиться. Он вовлек ее в публичный "скандал". Их любовь, которая до сих пор была тайной и доставляли им столько радости, теперь стала предметом огласки и сплетен. Поэтому она стала чем-то болезненной, опасной и морально неправильной. Если бы Мари была красной или даже розовой, как Ланни, она могла бы пойти напролом и сказать, что она была его любовницей последние четыре года - и что? Но Мари была обычной француженкой. Её друзья были бы шокированы, семья ее мужа была бы несказанно потрясена, а потому была шокирована и сама Мари.

Короче говоря, это было своего рода извержение вулкана в их личной жизни. Когда Ланни попытался спорить с ней по этому поводу, она воскликнула: "Тебя будут искать газетные репортеры. И что ты им скажешь?"

- Я, конечно, расскажу им о Маттеотти.

- Но они найдут меня в том же отеле?

Он ничего не мог сделать, чтобы изменить мировой кодекс приличия, поэтому он отвёз ее в один отель в Ментоне, а себя - в другой. Это была мера переворота в его собственной душе. Вместо того, чтобы горевать о страданиях, которые он причинил своей подруге, первое, что он сделал в своей комнате, он снова написал длинную телеграмму Рику. Затем он написал ещё одну Золтану, а потом позвонил Лонге в Париж, сказав ему не обращать внимания на истории о том, что Маттеотти бежал в Вену, не было ни малейшего сомнения в том, что его похитили.

К тому времени репортеры уже нашли депортированного американца. Они ждали его на границе, но они не думали, что он сможет прибыть так быстро. Ему осталось только умыться и сбрить двухдневную бороду, прежде чем пригласить их в свою комнату. Он говорил с ними о достоинстве души Джакомо Маттеотти и об ужасах режима, который Бенито Муссолини установил в Италии. Нет, он не был социалистом, он не знал достаточно, чтобы сказать, кем он был, но он понимал человеческую порядочность, когда её встречал, и он узнал, что значит для современного государства быть захваченным гангстерами и использоваться ими, чтобы извращать разум и нравственные чувства человечества.

Короче говоря, это было объявление войны Италии. И это было серьезным делом для Ланни, но не для Италии. Это означало, что он навсегда исключил из своего списка одно из величайших хранилищ искусства Европы. Также это означало, что он заклеймил себя перед множеством людей, которые могли быть или могли стать его будущими клиентами. Многие из этих людей были похожи на Мари де Брюин. У них было плохое зрение, когда нужно было различать различные оттенки красного и розового. Они слышали о Муссолини две вещи: он подавил рабочих агитаторов и заставлял поезда в Италии ходить вовремя. За аперитивами или чашками чая они говорили: "Нам надо найти поскорее кого-то вроде этого во Франции.

Ланни заснул долгим сном, который он заслужил. Когда он открыл глаза, было утро. Его первая мысль была о Маттеотти, и он позвонил с просьбой принести ему газеты. Мальчик, который принес их в его номер, принес также записку от Мари. Он вскрыл ее и прочел:

ДОРОГОЙ,

Мое сердце разрывается от решения, которое я должна принять. Я знаю, что у тебя есть свои взгляды, и что ты должен и будешь следовать им, и мне невозможно держать тебя на цепи. Мужчины должны выбирать свою собственную жизнь, и мне было ясно, каким будет твой выбор. Я в своем сердце не виню тебя. Я склоняю голову перед ударом судьбы. Было бы глупо надеяться, что наша любовь продолжится при таких обстоятельствах. Сейчас в любом случае я не могу путешествовать с тобой, поэтому уезжаю ночным поездом в Париж. Я полагаюсь на доброту моего мужа и надеюсь, что он не закроет передо мной двери своего дома. Будь уверен в моей вечной благодарности за преданность, которую ты мне доказал. Мое сердце всегда будет с тобой.

Да поможет тебе Бог обрести счастье в избранном вами пути.

Преданная тебе

МАРИ.

Ланни был шокирован. Но не настолько, чтобы не обратиться к газетам и узнать, что они сообщают из Рима. Маттеотти по-прежнему отсутствовал, и правительство все еще утверждало, что он, должно быть, сбежал в Вену. В Италии было большое волнение, слухи о восстаниях против режима и так далее. Местные газеты сообщили о благополучном прибытии Ланни Бэдда во Францию вместе со своей спутницей мадам де Брюин. Они процитировали живописные подробности его высылки и долгой поездки, но ничего не сообщили о его осуждении правительства соседнего и дружественного государства. Это предоставлялось таким газетам, как Le Populaire, L 'Humanite и другим левым листкам. И, конечно, любой, кого они цитировали, получал клеймо красного.

Домой к своей матери приехал грустный и смеренный плейбой. Мать была готова прижать его к своей теплой мягкой груди, на которой он мог пролить свои слёзы. Но он этого не сделал. Он был слишком занят покупкой газет, которые привозили в Канны разные поезда из Парижа, Лондона и Рима, и написанием длинных писем Рику, Лонге и своему дяде Джессу. Ланни не давала покоя мысль, жив ли еще Маттеотти, и что если во внешнем мире будет достаточно шума, эти бандиты могут испугаться и сохранить ему жизнь. Разве Ланни не пообещал депутату-социалисту сделать все возможное, чтобы раскрыть правду? Это было обещание почти у смертного одра, которое нельзя было забыть. У него была масса фактов, которые он почерпнул из разговоров газетчиков, и он считал себя морально обязанным опубликовать эти факты везде, где это возможно. Конечно, чем больше он это делал, тем больше пятнал свое имя и имя своего отца.

Ему пришлось написать Робби длинное письмо с объяснениями и извинениями. Он написал Золтану в надежде оправдать свое плохое поведение. Он написал письмо с извинениями благородному джентльмену в Риме, с которым он сорвал деловую встречу. Золтану он отправил список найденных им картин с их описанием и предположением о ценах. Золтан, политически незапятнанный человек, мог поехать в Рим в удобное для него время и продолжить переговоры с того места, на котором их бросил Ланни. Чтобы наказать себя, Ланни сказал, что не возьмет себе комиссию с этих римских продаж. Так между партнерами началась еще одна серия состязаний в благородстве.

Молодой нарушитель правил написал своей подруге любовное письмо. Он не пытался оправдать свое поведение и ничего не писал о Маттеотти. Во время последней части их долгой поездки он рассказал ей об этом случае и надеялся, что она ему сочувствует. Теперь он понял, что она держала свои мысли при себе, чтобы не волновать и не беспокоить его, пока он находился в таком тяжелом напряжении. Он не мог догадаться, простит ли она ему когда-нибудь его нарушенные обещания, но он написал, что любит ее, и довольно скоро он приедет и скажет ей об этом сам. "А пока", - писал он, - "помни, что скандалы имеют свойство заканчиваться. Появляются так много свежих, о которых публике можно судачить".

III

История Джакомо Маттеотти не сходила со страниц газет. Несчастного депутата живым не видели, а в парламенте раздались крики: "Правительство - соучастник!" Муссолини был вынужден отказаться от версии о том, что его противник сбежал в Вену, и заявил в Палате, что Маттеотти, очевидно, был похищен, но никто не знает, где он находится. Однако автомобиль похитителей был отслежен по его номеру, и стали известны имена Думини и еще четырех преступников. Публичные шумные протесты вынудили их арестовать, и они должны были понести наказание как джентльмены, но они джентльменами не были. Трое признались, что совершили преступление по приказу Муссолини. Дрожь ужаса охватила режим, и волнение в Палате было таким, что в течение нескольких дней казалось возможным, что Фашизм может пасть.

Пятеро хулиганов увезли свою жертву в густой лес в нескольких километрах от Рима. Они сказали, что могли бы оставить ему жизнь, если бы он умолял их об этом, но он был "дерзким". Он сказал: "Вы не можете убить мое дело. Мои дети будут гордиться своим отцом. Пролетариат поддержит мое дело". Поэтому они забили его до смерти, изувечили его труп и оставили его незахороненным. Его предсмертными словами были: "Да здравствует социализм!"

Таковы были истории, пришедшие из Рима в течение следующих двух недель. Позже убийцы скрылись, за исключением Думини, приговоренного к семи годам лишения свободы. Он отсидел около двух лет, а потом его выпустили. Слышали, как он заметил: "Если бы они дали мне семь лет, они должны были бы дать президенту тридцать". Поэтому они снова арестовали его. Он отрицал, что под "президентом" он имел в виду Муссолини, но судьи не поверили ему и приговорили его дерзкий язык к четырнадцати месяцам и двадцати дням дополнительно.

Все это требовало времени. Ланни должен был каким-то образом выжить и понять, что он не может ниспровергнуть фашизм, а может только сделать жизнь неудобной для себя и для тех, кто его любит. Посол Чайлд по прозвищу "Колыбель", оставив свой пост и вернувшись в Соединенные Штаты, использовал свой престиж, чтобы сказать народу своей страны, что Муссолини был величайшим человеком современности. Он писал статью за статьей, восхваляя достижения "строителя империи", и их публиковали в еженедельном журнале тиражом два или три миллиона экземпляров. Что мог сделать слабый голос одного безвестного плейбоя перед лицом такой реклама? Ланни плевал против ветра.

"Успокойся, сынок!" - снисходительно писал Робби. - "Мир - крепкий старый орешек, и бесчисленные миллионы людей сломали о него свои зубы". Отец далее указал, что деспотизм существовал на европейском континенте гораздо раньше, чем любой археолог мог бы раскопать; и, несомненно, никогда еще не было тирана, который не смог бы обеспечить удовлетворительные для себя моральные санкции. - "Они построили крепости с толстыми стенами", - писал продавец оружия - "и несомненно, идеалисты всегда бились головой об эти стены, но история не нашла времени, чтобы составить список их имен".

Бьюти была очень внимательна к Мари де Брюин в течение последних четырех лет. Они заключили негласный договор о союзе. Но тем не менее в материнское сердце не хотело ему следовать, и сейчас, казалось, у нее появилась возможность. Она очень тонко стала намекать своему любимцу, что, возможно, не так уж и плохо, что Мари вернулась в дом своего мужа. Туда, где действительно место сорокалетней женщине. Ланни достиг того возраста, когда он должен серьезно задуматься о своих обязанностях перед обществом. Ему пора было осмотреться и найти подходящую девушку, на которой он мог бы жениться. Чтобы избавить его от лишних хлопот, Бьюти сама взялась за поиски.

Берег Удовольствия до сих пор не был летним курортом, но уже некоторым он понравился, и по соседству проживало множество молодых женщин, владеющих собственностью. Бьюти надевала свою самую лучшую одежду, посещала вечеринки и задавала такие вопросы, которые задают матери, по причинам, понятным всем мамам. Через несколько дней у нее была необходимая информация, и она устроила теннисную вечеринку, пригласив нескольких баловней судьбы, которые все пришли. Ланни принадлежал к тому полу, которому не вредят скандалы, а наоборот, который приобретает некоторую пикантность, привкус романтики. Наблюдая за своим сыном ястребиными глазами, Бьюти увидела, что его внимание, кажется, привлекла одна юная особа восхитительного возраста дебютантки. Та, у кого были отличные финансовые перспективы - не большое состояние, но разумное, плюс исключительная внешность и живой характер. С некоторой поддержкой со стороны обеих матерей Ланни пригласил ее отправиться на прогулку под парусом на следующий день, и когда Бьюти увидела их в Заливе Жуан, она сочла это большим дипломатическим триумфом.

Молодые люди знали, что с ними делают, и воспринимали это весело, играя с идеей любви безобидными деликатными способами. Шутили, дразнили друг друга, выясняли мнение друг друга. Это одно из удовольствий молодости. Один из способов получить удовольствие от обязанностей. Эта девушка хотела влюбиться, но не хотела влюбляться слишком сильно. Она хотела сохранить свою гордость и независимость, которую ей давало её состояние. Но в то же время ей хотелось захватывающего и страстного любовника. Короче говоря, она хотела многого за свои деньги. Она осознавала значение денег, но понимала, что этого нельзя показывать, потому что это было бы вульгарно. Она хотела, чтобы ее любили только за неё саму. Но ей сказали, что это трудно устроить во Франции. У нее была идея, что юноша, способный заработать большие суммы денег на такой простой вещи, как продажа картин, не опустится до охоты за состояниями. С другой стороны, ее пугала мысль, что, возможно, это сделает его слишком независимым и слишком желанным для других женщин. Она немного кокетливо подходила, а затем отпрянула. Она довела разговор до интимности, затем быстро превратила его в шутку, и они стали смеяться друг над другом.

Она была хорошей компанией, и Ланни не возражал бы заниматься с ней любовью, если бы обстоятельства были другими. Она пробудила в нем яркие чувства, которые политика на время изгнала из его головы. Он поймал себя на том, что думает о Мари и задается вопросом, что она делает. Он хотел, чтобы в его объятиях была Мари, а не какая-нибудь трепещущая молодая особь, которая не понимала его и, возможно, никогда не поймёт. Итогом дневного плавания стало то, что он отправил телеграмму: "Je viens", упаковал пару сумок и поцеловал Бьюти в каждую из ее все еще покрытых ямочками щёк, а также в мягкую теплую шею, которая, как он ей сказал, снова накапливала embonpoint. Такой исход был разочарованием для матери, но она ничего не могла поделать, кроме как умолять его вести машину осторожно.

По прибытии в Париж он принял меры предосторожности и позвонил Мари, которая сказала, что предпочла бы приехать в город, чтобы встретиться с ним. Он назвал отель, и она пришла к нему в номер. Мари всегда охватывало ощущение счастья, когда она видела его. Однако он видел, что она стала бледнее и похудела по сравнению с тем, чем когда он видел ее в последний раз, и почувствовал угрызения совести. Он был жесток с ней, он причинил ей боль сильнее, чем представлял себе.

Она сказала: "Нет, дорогой. Ты ни в чем не виноват. Это судьба протянула руку между нами. Боги завидуют, и они не позволят такому счастью, как наше, продлиться слишком долго".

Она не хотела говорить о скандале, о несчастьях своей семьи и своего мужа. Она знала, что для него это было чепухой и скукой. Она сказала: "Я буду всегда с тобой, когда ты просишь меня. Но я не могу больше путешествовать с тобой. Ты должен это понять".

- Так и будет, если ты так говоришь, дорогая. Ты не хочешь, чтобы я приехал в замок?

- Я не думаю, что это будет хорошо по отношению к мальчикам, Ланни. Они обязательно об этом узнают.

- Они об этом, наверное, знали в течение многих лет. Почему бы не проявить здравый смысл и не поговорить с ними?

- Я не могу этого сделать, Ланни. Они сыновья Дени, и он имеет право слова. В конце концов, это его дом, и он был очень терпелив и снисходителен.

Ланни казалось, что это глупее всего на свете. Они большие рослые ребята. Дени-сыну сейчас восемнадцать, а Шарло - семнадцать. Они были почти такого же роста, как Ланни, и их школьные товарищи, без сомнения, рассказали им все, что нужно было знать о сексе, и, возможно, водили их в те места, которые Париж предоставил молодежи для экспериментов. Но их воспитывали как хороших католических мальчиков, и они должны были верить, что то, что они делали, было безнравственным. Также что их мать была чистой и доброй и никогда не делала ничего подобного.

Спорить об этом было бесполезно. Мари решила этот вопрос, сказав, что дом принадлежит не ей, а ее мужу. У Ланни будет этот номер в отеле, и она будет приходить туда всякий раз, когда он ее пригласит. Но их любовь должна быть тайной. Мари не хотела встречаться с кем-либо из друзей Ланни, потому что это напомнило бы им и ей о том, что именно она была женщиной, которую в газетах назвали его спутницей. Как бы то ни было, ей было наплевать на его друзей, потому что они говорили о политике не того сорта, а она была препятствием и человеком, отравляющим другим удовольствие в разговоре. Единственное исключение, которое она сделала, был Золтан Кертежи. Он не интересовался политикой, и он был сдержанным, добрым другом для Мари, а также полезным влиянием на ее возлюбленного.

Отлично. Ланни приспособился к этой новой жизни. Было приятно сидеть в саду замка и читать книгу. Было бы не менее приятно сидеть в креслах в Буа по цене нескольких су, которые надо платить старушке-контролёру. На тротуарах было множество кафе, где можно было найти все, что только можно было поесть. Были театры, концерты и бесконечное количество картин. Ланни мог продолжать изучать цены и вести деловую переписку. Он мог бы иметь пианино в своем номере и получать свежие ноты. Да, Париж может быть восхитительным летом.

Мари оставалась с ним на два или три дня, а затем возвращалась домой и оставалась с мальчиками. Пока кота не было, мышка играла, то есть мышка Ланни пускалась в политическую гулянку. Он наносил визиты Лонге или Блюму и, возможно, послушает, как кто-нибудь из них произнесет речь. Он навещал своего красного дядю, у которого свободные брачные отношения складывались успешно. Он встречался с Альбертом Рисом Вильямсом, только что вернувшимся из России - Советского Союза, они предпочитали, чтобы Россию называли так - с поистине чудесными рассказами о прогрессе на этой огромной территории. Им фактически удалось пробурить несколько нефтяных скважин без какой-либо помощи Робби Бэдда, Генри Детердинга или Базиля Захарова! Ланни обедал или ужинал с Джорджем Слокомбом или Джоном Гюнтером, только что вернувшимся из одной из столиц Европы, и слышал о последних событиях в мировой борьбе за нефть и сталь. Это дало Ланни невероятное чувство приключений. Он сильно упивался опасными мыслями, а когда высыпался, то звонил своей возлюбленной, и она снова приезжала к нему. Она могла предположить, что он вел себя плохо, но не задавала ему вопросов, и ему не приходилось ей лгать.

Пуанкаре ушел, и появился новый премьер Франции по имени Эррио. Он был "радикалом", словом, имевшим особое значение в этой стране. Это не означало врага системы собственности, как в Штатах. Дядя Джесс сказал, что это означает, что Франция больше не управляется Comite des Forges, а находится под контролем тех самых разных капиталистов, которые решили купить политиков. Конечно, дядю Джесса нельзя было понимать буквально. Он просто пытался найти самое худшее, что можно сказать о капиталистической системе. Но приехал Робби Бэдд и говорил практически то же самое, и им обоим было труднее не поверить.

Как бы то ни было, Эррио был человеком мира. Он хотел уйти из Рура, и он хотел каким-то образом убедиться, что Германия выплатит свои долги и останется безоружной, как она обещала. Он поехал в Лондон со своими сотрудниками, и они провели серию бесед с командой Рамсея Макдональда. Государственные деятели метались между Лондоном, Парижем и Берлином, и в воздухе витали планы больших событий. Рик написал об этом и возлагал большие надежды на результаты. Впервые после войны государственные деятели думали о благополучии Европы в целом. Впервые возникла перспектива настоящего восстановления истерзанного континента. Как только наступит мир, можно будет подумать о постепенной эволюции от системы частной промышленности к системе, в которой общественное благосостояние будет конечной целью и итогом. Рик написал на этот счет статью, и она звучала довольно "радикально" в американском, но не французском смысле. Ланни думал, что статья понравится его красному дяде. Но, увы, оказалось, что этому дяде никто не может угодить, кроме самого дяди. Когда он прочитал статью, он сказал: "Тигр согласится на удаление зубов, по одному в год, и эти зубы будут извлекать ягнята".

Лондонская конференция решила передать весь комплекс проблем Лиге Наций. Все пришли к выводу, что отдельные нации не могут справиться с этими вопросами, и Антанта не могла выдержать напряжения. Пусть все народы согласятся уважать территорию друг друга, пусть все объединятся, чтобы наказать любого нарушителя. Пятое заседание Ассамблеи Лиги должно было состояться в сентябре, и Рик собирался туда, чтобы сообщить о развитии событий. Услышав это, Ланни начал вспоминать, как приятно они с Мари провели время в Женеве три года назад. Почему они не могли сделать это снова? Увы, ужасная, непоправимая вещь под названием "скандал"! Мари не нравилось находиться в Женеве. Она даже не была уверена, что сможет вернуться в Бьенвеню. Даже под присмотром матери Ланни пара запятнанных любовников не могла снова стать респектабельной. Ланни пытался спорить об этом, но это не помогло. Он бился головой о социальный кодекс Франции.

VII

Время от времени пара влюбленных снова обсуждала свои проблемы. Мари продолжала опасаться, что пренебрегает своими мальчиками, хотя сами мальчики предпочитали находиться вдали от дома со своими товарищами-мальчиками. Кроме того, она прекрасно понимала, что Бьюти не хочет, чтобы она была в Бьенвеню. Бьюти была ангелом, но в душе она, должно быть, ненавидела людей, которые вмешиваются в чужие дела. Преданная мать хотела найти для сына подходящую жену. И Мари, также мать сыновей, считала, что Бьюти права, и даже дошла до того, что сказала Ланни, что если ее любовь к нему будет достаточно глубокой и сильной, она откажется от него и поможет найти для него подходящую жену.

Плейбой никогда не позволял себе раздражаться из-за решимости всех его знакомых дам видеть его навсегда без пары. Он воспринимал это как комплимент и развлекался изучением их представлений о его требованиях. Кто, по мнению Мари, мог бы стать для него подходящим спутником жизни? Она ответила, что ей стало ясно, что Ланни никогда не удовлетворится женой, которой не интересны общественные вопросы, которая не будет ездить с ним на конференции и соглашаться с тем, что он думает о них.

"Но я никогда не могу согласиться с собой!" - возразил молодой социальный философ. - "Не думаешь ли ты, что я должен сначала разобраться с собой, прежде чем со своей женой?"

"Думаю, что я очень хорошо знаю, во что ты веришь", - настаивала Мари. Она не сказала ему, что это было, потому что это могло превратиться в спор. - "Я думаю, что именно англичанки вступают в отношения, которые тебе нравятся".

- "Что ж, я мог бы вернуться к Розмари", - сказал он. Он рассказал ей все об этой ранней любви. Но теперь Розмари была графиней Сэндхейвен, и у нее было трое детей - на одного больше, чем у Мари!

Мари не позволила ему отделаться шутками. Это была настоящая проблема, с которой им рано или поздно придется столкнуться. Если бы она была эгоистичной женщиной, она бы взяла все, что могла, и позволила бы всему идти своим чередом. Но она была добра - и именно поэтому Ланни любил ее, поэтому сложность росла, и чем больше они барахтались в сети, тем больше они запутывались.

"Ты предлагаешь мне жениться на девушке с социалистическими взглядами", - сказал распутный волокита. - "Я встречался с некоторыми из них, и они дали понять, что они меня хотят".

Он вдался в подробности. Недавно он присутствовал на собрании социалистов и был представлен дочери одного из выступающих. "Она не новая смелая женщина, как ты могли ожидать от социалистки, а очень простая старомодная девушка, и у меня сложилось впечатление, что она думала, что я романтик - из-за того, что произошло в Италии, ты понимаешь. Может быть, ее легко выиграть. Как ты думаешь, это понравится Бьюти?"

Мари не могла быть уверена, шутит он или нет, но она видела, что он был полон решимости, чтобы она вернулась в Бьенвеню, а она хотела жить с тётей. Конечно, последнее слово будет за Бьюти, и Ланни просил ее пригласить Мари, а Бьюти всё ещё этого не делала. Теперь, улыбаясь про себя, этот негодяй решил, что он воспользуется этой старомодной девушкой социалисткой, чтобы уладить дело. Он написал матери о ней длинное и довольно серьезное письмо и, конечно, поверг Бьюти в панику. Она цеплялась за надежду, что эта стадия развития ее сына была формой интеллектуальной кори, которую он скоро переживет. Но если он вступит в брак с красным движением, это свяжет его навсегда. Творящее существо могло втянуть его глубже в ее сети. Бьюти не могла точно сказать, что это за "сети", но они звучали ужасно, и даже сорокалетняя amie будет лучше. Обеспокоенная мать написала Мари, что она оказывает лучшее влияние, которое когда-либо оказывалось на Ланни в его жизни, и, пожалуйста, приезжайте и будьте нашем гостем этой зимой.

VIII

Мари не хотела ехать с Ланни в Женеву, но его уговорила поехать в одиночку, и он поехал. Он остановился на ночь в замке Буковый лес и имел долгий разговор со своей мудрой подругой миссис Эмили. Один из тех разговоров, которые всегда позволяли ему лучше понять каждый предмет, который они обсуждали. У владелицы замка было много друзей, но мало близких. Она сказала, что слишком хорошо понимает человеческую природу, и от этого ей становится довольно одиноко. Эта слишком богатая женщина представила миру облик гордой безмятежности, но в глубине своего сердца она жаждала любви, и в течение многих лет, что она знала Ланни Бэдда, она наблюдала за ним с материнской нежностью. Она никогда не рассказывала об этом, но всегда была рада его видеть и оказывала ему любую благосклонность, какую только могла. С ловкостью женщины широкого кругозора она могла вести разговор так, чтобы привнести в него все, что, по ее мнению, он должен был знать.

Либо через Бьюти, либо через самого Ланни она знала секреты его любовных похождений и не нашла в них никаких недостатков. Она думала, что теперешняя amie Ланни не причиняет ему вреда, но приносит ему много пользы. Она сказала об этом Бьюти и имела какое-то отношение к миру, установившемуся в одном доме на Мысу Антиб. Она считала, что для Ланни гораздо лучше зарабатывать деньги, чем жениться на них. Она могла припомнить только несколько случаев, когда последний процесс пошел на пользу мужчине, особенно молодому. Многие хотели жениться на деньгах Эмили Чэттерсворт, но она не думала, что это принесет им пользу!

Ланни рассказал о своем злоключении в Италии. Эмили не думала, что люди могут изменить мировую экономическую систему, которая возникла из-за чрезмерной жадности в их сердцах. Но, возможно, это была старомодная идея, и она не настаивала на этом. Она признала естественным то, что добросердечный молодой человек пытается бороться с несправедливостью. Но она предупредила его о том печальном открытии, которое он сделает, что многие люди, которые делали вид, что борются с несправедливостью, просто ищут успеха для себя самих. Они будут использовать всех, кого смогут, и когда они получат власть, им будут не нужны ни свои старые идеалы, ни те, кто помог им подняться.

Ланни сказал: "Я знаю такого. Его зовут Муссолини".

"Мне жаль говорить, что его зовут легион", - ответила Эмили.

Она рассказала об Айседоре, которая три года назад уехала в Россию с такими большими надеждами. Несомненно, она ожидала слишком многого. Она всегда так делала. Россия была местом голода и ужасных страданий. Небольшая горстка фанатиков обнаружила, что они слишком много испытали. "Я не знаю, идеалисты они или дьяволы", - оценила их владелица замка. - "вероятно, всего пополам".

Ланни процитировал то, на чем настаивал его дядя Джесс, что они восстанавливают страну из своей плоти и крови. Они проводят индустриализацию современного государства за счет собственных ресурсов впервые в истории. Все остальные государства сделали это за счет иностранных займов.

"Это может быть правдой", - признала слишком богатая женщина. - "Но нельзя ожидать, что те, у кого есть деньги для займов, дадут их для отмены займов".

"Дядя Джесс называет это классовой борьбой", - сказал Ланни, улыбаясь. - "Он бы сказал, что вы хороший специалист по экономическим вопросам". Эмили никогда не встречалась с красным братом Бьюти, но слышала о нем. Она была довольна получением информации из вторых рук.

Как бы то ни было, Айседоре пришлось нелегко. Она танцевала и говорила о революции, у нее были захватывающие приемы, но она не смогла получить то, что ей было нужно для школы. Она попала под чары безумного русского поэта, который пытался понять, как быстро он сможет спиться до смерти. Совсем недавно она развелась с ним, и власти арестовали его за "хулиганство".

Эмили показала Ланни растерянные небрежно нацарапанные письма несчастной танцовщицы. Конечно, она хотела денег. Она всегда хотела и будет, пока она жила. Эмили прислала ей немного, что в России должно быть много. "Тебе повезло", - сказала она восприимчивому юноше, - "что ты не вмешался. Я полагаю, это одна из вещей, которой ты обязан Мари".

Ассамблея Лиги Наций была величайшим международным событием, свидетелем которого Ланни стал после Парижской мирной конференции. Здесь были дипломаты примерно пятидесяти стран, многие из которых были убеждены, что теперь, наконец, они собираются что-то сделать для мира во всем мире. Здесь были журналисты, многие из которых были уверены, что произойдет что-то грандиозное, и они собирались написать что войдёт в историю их жизни. Здесь были пропагандисты, идейные люди, которые выбрали это собрание в качестве трибуны, с которой обратятся к миру. Здесь были люди с заблуждениями, соблазнившиеся тщетными надеждами их исправить,. Здесь были наблюдатели, искатели курьезов, туристы, которые предпочитали смотреть на живых государственных деятелей, а не на статуи мертвых. Старый город часовщиков и менял был переполнен, и Ланни, молодой принц на личной машине, отвозил своего английского друга в гостиницу, расположенную дальше по озеру, и каждый день привозил его на интервью и отвозил обратно в гостиницу писать статьи. Ланни любил присутствовать на интервью, и ничто не радовало его больше, чем заплатить за обед дипломата. Корреспондентами здесь была "старая братия", с которой пара встречалась год за годом. Сан-Ремо, Спа, Лондон, Париж, Брюссель, Канны, Генуя, Рапалло, Лозанна. Это все равно, что пытаться вспомнить всех королей Англии, которых зубрил Рик, или президентов Соединенных Штатов, которых Ланни так и не вызубрил. Эта пишущая братия помнила, где они были, и государственных деятелей, с которыми они беседовали, и даже о том, что они ели. Они вспоминали то или иное событие, что сказал Такой-то, как Кто-то напился, девушку, с которой Кто-то путался. Ланни обнаружил, что его приключение в Риме превратило его в личность. Он попал в заголовки газет и больше не был юнцом. Люди не обязаны соглашаться с его идеями. Они могут сказать ему, что он D.F. и вообразить, что он может противостоять фашистам. Но все же у него были идеи, и он отстаивал их, поэтому они его уважали.

Молодой человек, со своей стороны, не уставал слушать людей, которые путешествовали по всему миру и рассказывали новые истории каждый раз, когда сталкивались с ними. Он наивно относился к их мудрости. Впитал её с радостью и был озадачен, когда мудрость следующего противоречила мудрости первого. На Рика произвел огромное впечатление Рамсей Макдональд. Рик писал читателям, для которой премьер-министр лейборист был знаменосцем новой возрождающей силы в британской политической жизни. Ланни принял идею Рика как нечто само собой разумеющееся. Но обнаружил, что она противоречива, встретившись с корреспондентом одной из консервативных газет и услышав, как он заявил, что знал Рамсея большую часть своей жизни, и что в нем было столько же смысла, сколько воздуха в детском красном шарике. Рамсей использовал красивые фразы, которые не имели отношения к реальности, а только вызвали аплодисменты аудитории из рабочего класса, к которой он всю свою жизнь обращался.

Государственные деятели работали над тем, что должно было быть названо "Женевским протоколом". Настоящим инициатором этого протокола была Франция, и её целью было уйти из Рура, не слишком явно признав свою неудачу. Робби написал своему сыну, что Марианна схватила быка за хвост - тяжелое положение для женщины. Ей нужны были гарантии, что бык не развернёт к ней слишком быстро свои рога, когда она отпустит хвост. Согласно Протоколу, все страны соглашались применять "санкции" против любой страны, напавшей на соседа. Это была еще одна попытка исправить положение, на которое жаловался Клемансо, немцев в Европе было больше на двадцать миллионов, а это слишком много. Между прочим, старый Тигр был еще жив в маленькой берлоге, которую он построил для себя на берегу Вандеи. Время от времени туда приезжал какой-нибудь журналист, просто чтобы послушать, как он ворчит на государственных деятелей, которые игнорируют с трудом завоеванную безопасность la belle France.

Версальский договор учредил ряд небольших государств между Россией и Германией, состоящих из территорий, отобранных у обеих этих стран. Пока существовали маленькие государства, Франция была в относительной безопасности. Но кто собирается их защищать? Франция не могла сделать это в одиночку, а британский флот не смог туда добраться. Но британские деньги могли вооружить их, а у Захарова были заводы для производства оружия. Конечно, Робби Бэдд не преминул указать на это своему сыну, и Ланни показал письмо Рику. Не это ли имел в виду Эррио, когда требовал "безопасности", а также "арбитража"? Макдональд настаивал на том, что арбитража было достаточно, и нарисовал картину "величия Лиги Наций не потому, что ее сила велика, а потому, что ее разум спокоен, а природа справедлива". Было ли это образцом фраз, которые премьер-министр лейборист использовал потому, что они вызвали аплодисменты, но которые он не знал, как соотнести их с реальностью? Предположим, что пришел кто-то, кто не был спокойным или справедливым и не уважал эти качества?

Золтан Кертежи был в Риме и остановился по пути в Лондон, чтобы увидеть Ланни. Он так скакал по миру, и ему всегда было что рассказать. Он продал Морони, который нашел Ланни, и собирался продать Лоренцо Лото, когда позже поедет в Нью-Йорк. Он больше занимался бизнесом в Берлине и Мюнхене и положил на банковский счет Ланни около пятнадцати тысяч долларов. Дело не только в том, чтобы деньги росли на деревьях, а в том, чтобы они падали вам в карман. Фактически, эти лёгкие и здравые деньги открывали ваш кошелек и врывались внутрь. Золтан не хотел слушать бессмысленную идею, что Ланни не заработал своей доли в Риме. Если бы они начали вот так вдаваться в тонкости, у них не было бы прочной основы для сотрудничества. Ланни не знал, что он будет делать со всеми этими деньгами, но надеялся, что кто-нибудь придет и предложит, как их использовать.

Он и Золтан были двумя людьми, которые знали, как радоваться жизни. Ланни возил его по берегу этого невероятно синего озера. В воздухе витал запах осени, листья падали с платанов и выстилали улицы городов и деревень. Солнце светило ослепительно ярко, и вершины гор сверкали, как драгоценности в сказке. Спустя долгое время после того, как солнце исчезло, снежные шапки меняли цвет с бледно-розового на сиреневый, а затем на темно-фиолетовый. Остановитесь и понаблюдайте за ними. Ведь нехорошо быть настолько погруженным в картины, чтобы не суметь наслаждаться реальностью, которую они пытаются изобразить!

Они поднялись в Старый город Женевы и посмотрели на старинные серые здания и памятники. Они вместе прошли через Musee d'Art, и Золтан сказал: "Почему бы не поискать здесь несколько картин?"

"Швейцарцы заработали слишком много денег на войне", - ответил Ланни. Но его друг сказал, что найдет много немецких швейцарцев, которые спекулировали марками, и будут рады получить немного денег.

Поэтому, когда Ланни уставал выслушивать споры государственных деятелей о деталях "санкций" и о том, кто должен решать, что такое агрессор, он развлекался поисками частных коллекций произведений искусства. Среди его друзей в Женеве был Сидни Армстронг, который познакомил его и Рика с Лигой более трех лет назад. Молодой американец получил повышение, и теперь он стал важным чиновником, чрезвычайно гордым своей работой в этом кризисе истории. Он знал городского адвоката, любившего картины. И пригласив его на обед, Ланни получил от этого джентльмена имена нескольких владельцев ценных работ. Почти всегда вежливая записка позволяла получить разрешение на осмотр одной из этих коллекций, и после этого тактичное зондирование стало обычным делом. Перед отъездом из Женевы Ланни смог отправить Золтану список, а когда вернулся домой, то расширил свою картотеку и отправил больше описаний и фотографий возможным клиентам.

К тому же, за день до отъезда Ланни пережил приключение. Его подруга говорила ему, чтобы он нашел девушку, которая сочувствовала его идеям, так что Ланни вряд ли можно было обвинить в том, что он счёл эту мысль за свою. Случилось так, что у Армстронга была секретарша, американка на год или два старше Ланни, что было не так плохо, как сорок лет. Она была тихой и ненавязчивой, очень хорошо информированной, изысканной в манерах - словом, именно такой, какой полагается быть секретарю. Кроме того, у нее были качества, не столь необходимые для ее профессии. Она была стройной и грациозной, у нее были выразительные карие глаза и пушистые каштановые волосы, а также кремовый свитер из мягкой вязаной шерсти, который подчеркивал ее фигуру. Когда Ланни задавал вопросы о людях в Женеве, которые разбирались в искусстве, именно мисс Слоан отыскала их адреса, и Армстронг заметил, что мисс Слоан знает обо всем больше, чем он, и что он будет делать без нее? Что, конечно же, заставило мисс Слоан покраснеть и заставило Ланни решить, что она привлекательная молодая женщина. Он всегда выбирал кого-нибудь из таких.

Когда он был готов уехать, он зашёл к Армстронгу поблагодарить его и попрощаться. Чиновник должен был скоро вернуться, поэтому Ланни сидел в его офисе, и, поскольку мисс Слоан оказалась там, он рассказал ей об удовлетворительном результате его художественных изысканий. Он обнаружил, что она очень хорошо знала Musee d'Art, но у нее сложилось впечатление, что все значительные произведения искусства находятся в таких общественных местах, и она не знала, что многие из них находятся в частной собственности. Покупка и продажа их казалось ей занятием в высшей степени романтичным.

Она собиралась на ланч. Конечно, это было случайно, что они покинули старое здание Лиги Наций примерно в одно и то же время. Было естественно, что он спросил, собирается ли она поесть, а затем может ли он ее пригласить. Для нее было естественным опешить и спросить, должна ли она позволить ему. Ланни сказал: "Почему бы и нет?" и она, казалось, не знала причины отказа, поэтому они поехали вместе. Поскольку он требовательно относился к своей еде, он поехал в хорошее место, где их обслужат по первому классу. Это потребует времени и, возможно, отвлечет внимание секретаря. Ланни, проработавший секретарем шесть месяцев, должен был знать это лучше.

Мисс Слоан слышала о его злоключении в Италии. Слышала ли она о его спутнице? Если так, то она о ней не упоминала. Она сказала, что итальянцы были наименее интернационально мыслящими из всех, кто приезжал в Женеву. Фашисты были невыносимы. Отношение многих итальянских мужчин к женщинам вызывала у американской девушки желание их убить. Она не говорила, что они делали, но Ланни знал, как иногда они выражали свое восхищение. Подойдя сзади к женщине на улице, они сильно щипали ее сзади. Он сказал, что понимает чувства мисс Слоан.

Фактически он обнаружил, что понимает в ней почти все. Он говорил о Маттеотти, и ему не пришлось извиняться за свое поведение. Она не понимала, как он мог поступить иначе. Он обнаружил себя героем, сияющим в глазах этой прекрасной молодой женщины, и, конечно, это приятное ощущение для любого мужчины, молодого или старого. Выяснилось, что она умела четко различать разные оттенки красного и розового, и что эти различия были важны для нее. Она сказала: "Мы находим, что у социалистов самая широкая точка зрения из всех групп, с которыми нам приходится иметь дело". Под словом "мы" она имела в виду не только своего работодателя и себя, но и весь секретариат Лиги, который руководил Лигой. Короче говоря, Джанет Слоан широко смотрела на себя и свою деятельность, и Ланни мог понять такую позицию, заняв её весной 1919 года, когда он думал, что он переделывает мир.

Приятно разговаривать с тем, от кого не нужно скрывать свои мысли. Мари потеряла это место в жизни Ланни. Его мать и его отец также фактически лишились этого места, только Эрик Помрой-Нилсон был единственным другом, с которым он мог свободно говорить с полной откровенностью. Он рассказал мисс Слоан о борьбе, которая происходила в его душе, о том, как трудно было понять, во что он на самом деле верит. Она сказала, что это делает ему честь, потому что мир сейчас чертовски сложен, и лучше не идти проторенным путём. Это согревало сердце Ланни, он много говорил и удерживал эту молодую женщину от работы дольше, чем он имел на это право.

Когда он отвез ее обратно в офис, он сказал, как ему понравилось разговаривать с ней, и она заметила: "Жаль, что вам нужно так быстро уезжать". Это определенно дало ему возможность, и он сказал, что не уедет до утра, и не занята ли она этим вечером? Если нет, может ли он взять ее на прогулку и поужинать в одном из нескольких известных ему приятных мест? Как говорится в старой песне мюзик-холла, сначала она сказала, что не будет, потом сказала, что не может, потом ответила: ну, я посмотрю. Так она и сделала.

XII

Ланни посоветовал этой милой новой подруге надеть теплое пальто, положил в машину теплый плед и повез ее вокруг озера Леман, расстояние около ста пятидесяти километров. Никто не предпринимает таких действий, если действительно не хочет познакомиться со своей спутницей. Они любовались прекрасными видами сквозь смену сумерек и вечера и очень быстро познакомились. Они говорили о природе, искусстве и жизни, но не о любви, потому что не осмеливались.

То, что происходило, стало совершенно очевидно для обоих, когда они сели в тихую нишу в кафе, и между ними был лишь небольшой столик.

Мисс Слоан поднимала свои выразительные карие глаза на своего спутника, и румянец заливал ее шею и щеки, и ей приходилось опускать глаза, она просто не могла выносить его взгляда. Он знал это и боялся смотреть на нее, потому что это ее так сильно смущало, и он не хотел быть одним из тех итальянцев, которые прямо пялятся в лицо женщине. Они будут продолжать пытаться есть свою пищу и говорить о проблемах Европы. Но к черту Европу!

Такое случалось с Ланни несколько раз, и он не знал, что с этим делать. В мире было слишком много желанных женщин, и всех их нельзя было любить. У него было достаточно опыта, чтобы быть уверенным в том, что, независимо от того, что может сказать любая женщина, или даже во что она может поверить, если она хочет мужчину, она хочет его себе и хочет его навсегда. Любое временное удовольствие, которое он мог ей доставить, было бы более чем уравновешено болью, которую она перенесет, когда он уйдет. Любите их и бросайте их, может быть, хороший девиз для черствых сердец, но Ланни был добр и действительно заботился о женщинах, которых встречал.

Прямо сейчас была особенно печальная ситуация. Он месяцами трудился, чтобы убедить Мари приехать в Бьенвеню. Теперь он сказал ей, что заедет за ней, и она собирала вещи для путешествия на юг. Он планировал ехать весь следующий день и прибыть в Париж поздно вечером; Мари будет ждать в его отеле, и краска заиграет у нее на щеках, она раскроет ему свои нежные объятия. Теперь ее образ встал между ним и Джанет Слоан и расплылся завесой между ними.

Нет, он не должен этого делать! Он продолжал говорить о проблемах войны и мира, а когда они вернулись к машине, он тепло укутал ее пледом, но не согрел её теплом своих рук. Но его любопытство к ней было трудно сдержать. Была ли она одной из тех современных женщин, которые брали то, что хотели? Большинство женщин всех народов, приехавших в Европу, приехали не потому, что хотели оставаться девственницами. Пока она говорила о проблемах "санкций" и о плачевных последствиях отказа Америки пообещать поддержать любой бойкот агрессора. "Это настоящее штрейкбрехерство!" - сказала она. Но мысли Ланни были далеки от этого разговора. Он думал: "Интересно, права ли Бьюти и стоит ли мне найти жену. Интересно, сможет ли эта девушка сделаться мне хорошей женой? Может, мне стоит остаться и узнать о ней. И как я узнаю, если я сбегаю от них?"

Было поздно, когда они подъехали к пансиону, где она жила. Луны не было, а уличный фонарь был на некотором расстоянии. Ланни вышел и взял ее за руку, чтобы помочь ей выйти из машины, и ее рука осталась в его руке. Возможно, это было естественно, поскольку при расставании пожимаешь руку другу. Он сказал: "Мне очень жаль, что я должен уехать". Тогда он должен был быстро уехать. Но он чувствовал, как дрожала ее рука, и, несомненно, дрожала и его рука. Вдруг он услышал слабый шепот: "Я хочу, чтобы ты знал, Ланни, я думаю, что ты самый приятный человек, которого я когда-либо встречала".

"О нет!" - воскликнул он. В ее голосе была боль, и он не хотел причинять ей столько боли.

"О да!" - ответила она, а затем: "Поцелуй меня хоть раз".

Конечно, он не мог сказать: "нет". Он обнял ее, и это был один из тех долгих поцелуев, которые не хотят заканчиваться. Такие кадры японские цензоры вырезают из фильмов, которые приходят в их страну. Они складывают вырезанные кадры вместе и делают один огромный фильм о большом разнообразии англосаксонских губ, прижимающихся к другим губам, и показывают это своим друзьям с веселым ликованием. Ланни все еще не знал, была ли Джанет девственницей, но он знал, что если бы он затащил ее обратно в машину, она позволила бы ему отвезти ее, куда он пожелает.

Но как бы они ни были вместе, между ними все еще оставался образ Мари. Итак, Ланни сказал: "Прости, дорогая. Я хотел бы быть свободным". Этого было достаточно, и она прошептала быстрое до свидания и побежала к двери своего пансиона. Ланни стоял у машины, склонив голову, и мысленно браня себя. Чем бы ни обернулось это приключение, он бы всё равно бранил бы себя.

___________________________

КНИГА ПЯТАЯ.

Долина грусти⁴³

___________________________

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Как счастливо он родился ⁴⁴

ДЛЯ Ланни Бэдда жизнь вернулась к своему прежнему распорядку. Он занимался музыкой и танцевал со своей маленькой сводной сестрой, которой сейчас было семь, волшебным существом, источником непрерывно бурлящего веселья. Он занимался своим растущим бизнесом. Кто-то всегда указывал ему, где были сокровища искусства, или знакомил с кем-то, кто любил картины и мог бы купить что-нибудь особенное, если бы это привлекло его внимание. Золтан давал ему советы, и его многочисленные знакомые женщины были полезны. Это занятие было идеальным с точки зрения этой порхающей бабочки, его матери, которая позволяла себе покупать обновы, ходить на вечеринки и приемы и встречаться с самыми богатыми и элегантными людьми. Повсюду она рассказывала чудесные истории об успехах своего сына, при этом она не забывала своего бывшего мужа и удивительное распространение его славы. Итак, Ланни продвигал Дэтаза, а Дэтаз продвигал Ланни, а вдова и мать нежились в лучах теплого солнца знаменитости.

Это был способ развлечь Ланни и вырвать его из лап ужасных красных. Конечно, тактичные Бьюти, Мари и Эмили этого не говорили. Они никогда не будут придираться к своему любимцу, никогда не позволят ему почувствовать, что они оказывают на него давление. Они просто стимулировали у него другие интересы, льстили ему, восхищались его достижениями, заставляли его чувствовать, что большая сделка с картиной - это самое захватывающее дело в мире. Ланни знал, что они делают. Он знал, что, когда он уезжал в Канны, чтобы дать денег жалкому итальянскому беженцу или встретиться с каким-то другом Линкольна Стеффенса, только что вернувшимся из Красной России, они догадывались об этом и за его спиной шептались о своих страхах. Поскольку он был добрым и не мог все время держать их в тревоге, он делал то, что они хотели, и по большей части воздерживался от чего-либо еще. Так управляют мужчинами, и это одна из причин, почему мир меняется так медленно.

Еще нужно было охранять Курта Мейснера. И в этот заговор привлекли Ланни. Они знали, что Курт всегда размышлял о статусе Фатерланда, который, по его словам, был в залоге у Англии и Франции и больше не мог двинуть ни рукой, ни ногой без их согласия. Курта, жившего во вражеской стране, нужно было убедить видеть в Бьенвеню островок нейтралитета, святыню, обособленную для поклонения священным девяти музам. Бьюти, которая действительно очень мало разбиралась в музыке, пришлось попытаться понять возлюбленного. Она спрашивала об этом Ланни, чтобы сказать что-нибудь, что не звучало бы глупо.

Она изобретала тщательно продуманные интриги, чтобы привлечь внимание беспечной публики к новому Komponist. Спустя много задержек, отчасти благодаря его тщательному чтению корректур, были опубликованы Spanish Suite, Opus 1, и Piano Concerto, Opus 2. Бьюти рассылала копии нот друзьям с просьбой обратить на них внимание критиков и дирижёров. Если в ответ было получено письмо или напечатан комментарий, она передавала их Курту, не упоминая о своей роли в этом вопросе. Она вела мысленную картотеку людей, разбирающихся в музыке, которые приезжали на Ривьеру, и если она слышала, что кто-то заметил композиции Курта, она умудрялась пригласить этого человека на чай и познакомиться с ним. Иногда это надоедало Курту, и тогда чувства Бьюти были задеты, потому что это было ее представление о том, как создается репутация, и она была готова многочисленными примерами доказать это.

В декабре Курт и Ланни совершили ежегодное паломничество. В Берлине Курт пошел навестить своего брата, также своего издателя, и погрузился в чтение дополнительных корректур, а Ланни отправился жить в гнездо Робинов. Курт по-прежнему твердо решил не иметь дела с ними, и, конечно, Робины знали причину, и это ранило их чувства. Но Йоханнес не отказывался от своего дела, и мальчики ничего не имели против него. Они по-прежнему жили довольно просто в своей квартире с двумя старыми слугами. Йоханнесу нравилось доводить дело до конца, и он, несомненно, этим занимался, поскольку у него были офисы в центре города, которые занимали пару этажей большого здания. Никто, кроме него самого и пары доверенных сотрудников, не знал, сколько собственности он приобрел в Германии, но в газетах он упоминался как один из "королей" новых финансов. Как и большинство "королей", которых Ланни встречал в своей жизни, он выглядел измученным и усталым. Старая марка была списана, и появилась новая валюта, названная "рентной маркой". Её держали в стабильном состоянии, что было большим облегчением для всех в этой измученной и уставшей стране.

Удивительно, как выросла молодежь! Вот Ганси, которому сейчас двадцать, был уже на пару сантиметров выше Ланни. Он так быстро рос, что не успел пополнеть. Он выглядел хилым, но на самом деле таким не был, потому что игра на скрипке требует серьезной физической нагрузки. Не то чтобы Ганси был одним из тех исполнителей, которые мечутся и ведут себя так, как если бы они дирижировали оркестром. Он стоял так неподвижно, как только мог, и позволял своей музыке говорить. Он сказал, что времена длинноволосого и театрального музыканта прошли. Его с хорошо подстриженными черными волосами можно было бы принять за серьезного молодого ученика школы раввинов. У него были красивые большие темные глаза и тихий голос, и все больше и больше он, казалось, олицетворял все благородное и вдохновляющее в традициях евреев.

Никто не продвигал и не раскручивал Ганси Робина. Он знал, как это делается, но не хотел этого. Имея счастье иметь богатого отца, он помогал нескольким бедным студентам консерватории. Он только хотел как можно лучше играть лучшую музыку. И он говорил, что, когда он сможет это делать, он появится на публике и не будет нуждаться в каком-либо продвижении. Он разучил великий венгерский концерт Йозефа Иоахима, который, по его словам, понравился бы Золтану. Он играл в сложные вещи, такие как Moto Perpetuo Паганини, но он не любил технику как таковую. Он с презрением говорил о "гимнастике для пальцев". Они с Ланни играли сонаты Моцарта, и он извлекал из них очарование так же старательно, как если бы его слушало несколько тысяч человек. Ланни не мог быть уверен, насколько там было много Моцарта и сколько было Ганси, но он был уверен, что когда-нибудь публика соберется, чтобы послушать эту игру. И, конечно, он это заявил только для того, чтобы вознести всех Робинов в их еврейское небо. Ланни не знал, что у них было на небесах, но он знал, что Илия - или это был Елисей? - был доставлен туда на огненной колеснице. Он был также уверен, что местные жители сыграют Каддиш Равеля и Шеломо Эрнеста Блоха, которые Ганси переписал для скрипки.

Одно интересное открытие для Ланни: этот молодой виртуоз превратился в полноценного социалиста. Он выполнил свое обещание изучить это движение и объявил о своей убежденности в том, что в нем есть надежды на будущее. Он не собирался навешивать себе партийный ярлык. Но он будет играть свою музыку для людей по ценам, которые они могут заплатить, и он будет играть их музыку, если сможет ее найти. Ланни спросил, что об этом думает папа Робин, и Ганси сказал, что папа хочет, чтобы его мальчик верил тому, что ему нравится. Сохранится ли это, если Ганси когда-нибудь бросит учебу и вступит в конфликт, скажем, с генералиссимо Бальбо. Ланни рискнул в этом усомниться. Но он не высказал этого вслух, не желая беспокоить душу чуткого и благородного юноши.

III

Ланни и Курт отправились в Штубендорф вместе с Эмилем. Красных окончательно разогнали, поэтому армейские офицеры могли отправиться рождественские каникулы. В замке все было так же. Хотя, одна из двух молодых вдов, сестра Курта, вышла замуж за соседского чиновника средних лет. Не по любви, но мужчин ее ровесников было мало, а это был хорошо воспитанный джентльмен, который будет добр к ее детям. Ланни любил немецкую музыку, немецкое настроение и Gemutlichkeit (дружелюбие). Как ему хотелось каким-то образом извлечь и устранить из этих людей те агрессивные качества, которые заставляли остальную Европу так сильно их бояться!

Среди тех, кого они встретили, был Генрих Юнг. Он тоже вырос почти на десять сантиметров и был большим и крепким лесником. Он еще два года учился в школе, чтобы стать настоящим экспертом. Германия подавала миру пример сохранения своих лесных сокровищ, а светловолосый и голубоглазый Генрих учился с чувством преданности Фатерланду. Он горячо говорил о национал-социалистическом движении, которому он все еще был предан, несмотря на фиаско, которое оно пережило годом ранее. Все лидеры этого путча были осуждены, и Ади, их любимый оратор, продемонстрировал в суде своё ораторское искусство. Он и его сообщники были приговорены к нескольким годам заключения в крепости Ландсберг, но несколько дней назад все они были освобождены условно-досрочно.

Во время их заточения Генрих ездил в крепость, чтобы передать пленникам подарки, и он был полон энтузиазма от этого визита. Он сообщил, что с заключенными обращались хорошо, признавая, что их мотивы были патриотическими. У них была лучшая еда, чем у большинства из них когда-либо раньше. Молодой лесничий был серьезным последователь, у которого не было и тени чувства юмора, когда дело касалось его дела. Он понятия не имел, что забавляет Ланни, когда объяснял, что ораторское искусство Ади приспособлено для публики в больших залах, а не для заключения в камере, поэтому его товарищи предложили написать ему свои мемуары, чтобы занять его. Генрих сообщил, что Ади создал огромную рукопись, и что некоторые другие помогали ее отредактировать. Ланни сказал, что это должна быть необычная книга, и Генрих пообещал прислать ему экземпляр, когда она будет опубликована

История этих мучеников привела Курта Мейснера в то состояние меланхолии, которым известна немецкая душа. Это состояние заставило его излить свои чувства Ланни способом, которым он не пользовался долгое время. Бывшему офицеру было больно видеть, как его Фатерланд разграблен, расчленен и беспомощен в руках врагов. Все финансовые дела страны и большая часть ее экономических дел теперь находятся под контролем Комиссии по репарациям, и Курт сказал, что было очевидно, что враги никогда не собирались отпускать свою мертвую хватку. Германия была повержена. И как могла раскрыться немецкая душа, когда немецкое тело лежало связанным и с кляпом во рту?

Ланни подумал: "Разумеется, не с кляпом во рту, потому что оно производит ужасный шум". Но он этого не сказал. Он указал Курту, что повороты судьбы не новость в Европе. Немногим более века назад Наполеон контролировал большую часть Германии и Австрии. Чуть более полувека назад Германия завоевала Францию. - "Надо дать немного времени остыть страстям войны, и равновесие восстановится само".

Курт утверждал, что равновесие само не восстановится. Его должны восстановить люди. - "Немцы должны приложить усилия. они должны бороться против угнетения и порабощения. Интеллектуальные и духовные лидеры должны дать мужество и преданность стране".

Короче говоря, Курт был в настроении мученичества, и Ланни знал, что это значило. Совесть бывшего офицера его тревожила, потому что он жил в мире и комфорте с любовницей, красивой блондинкой, во вражеской стране. Он был слишком вежлив, чтобы сказать это сыну той любовницы. Он даже не сказал бы это символически, имея в виду Самсона и Далилу, Антония и Клеопатру. Но он говорил об Оде долгу Вордсворта, а Ланни в ответ напомнил своему другу о том факте, что на протяжении всей борьбы с Наполеоном безмятежный Гёте продолжал свои труды как мыслитель и художник.

"Но он был намного старше", - возражал немец. - "Он не мог драться".

- Он мог бы вступить в политическую борьбу и попытаться вдохновить немцев на сопротивление. Но он действительно верил в важность искусства и оставил нам результаты своего гения, которые все еще работают, когда политические проблемы того времени забыты.

"Я знаю, знаю", - сказал Курт, потому что Ланни говорил здесь на своем родном языке. - "Но страдания настолько ужасны, что всякий раз, когда я думаю о них, я впадаю в состояние отчаяния".

- Осмелюсь сказать, что это случилось и с Гёте. Твоя задача как художника - найти способ воплотить эти чувства в выбранном тобою искусстве. Ланни уже не в первый раз цитировал стихи Гёте о том, что тот, кто никогда не ел хлеба со слезами на глазах, кто никогда не сидел у постели и не плакал, не знал небесных сил. Не в первый раз в борьбе со своим другом Ланни благодарил Бога за Гёте! Он даже рассказывал Бьюти об августейшем олимпийце Веймара и о дамах, которые его утешали, чтобы она смогла представить себя в более достойном обличье, чем Далила или Клеопатра.

Они вернулись в Жуан, и через несколько дней туда прибыли Рик и его семья. Рик планировал написать пьесу и намеревался этому посвятить всю зиму, и ничто не могло помешать ему. Впечатлительному Ланни было приятно осознавать, что в одном углу его поместья сочиняется шедевр музыки, а в другом - шедевр драмы. Молодого лорда поместья никогда не беспокоило, что у него нет собственных шедевров. Возможно, можно было бы сказать, что он создаёт шедевры дружбы, давая двум художникам место, где они могли бы работать беспрепятственно, и обеспечивая им сочувствие и восхищение, которые так важны для их работы.

В поместье находились три пары влюбленных и четыре несертифицированные плода любви. Ланни подходил к обеим классификациям. Здесь только у Рика и Нины было свидетельство о браке, а снаружи были люди, которые крутили носом у Бьенвеню и говорили, как тетка Курта, фрау доктор Гофрат фон унд цу Небенальтенберг: "Unschicklich! (непристойно)" Но на самом деле такие люди не принадлежали Берегу Удовольствия. Те, кто жил здесь постоянно, осознавали, что мораль - это вопрос географии, и что любовь и доброта в сердце имеют большее значение, чем любой юридический документ, спрятанный на дне сундука. Так, по крайней мере, казалось Ланни, и он был доволен тем, что выбрал своих друзей среди тех, кто с ним соглашался. На самом деле он едва ли знал о существовании других.

Февраль был месяцем для ежегодного концерта Курта в поместье Семь дубов. Это было настоящим покровительством Эмили Чэттерсворт, кроме того она отправила ему чек на две тысячи франков, который обеспечивал все его карманные расходы на год и тем самым помогал сохранить его самоуважение. Практика игры на фортепиано на этом мероприятии всегда сопровождалась гамом и грохотом, потому что Курт был самым привередливым виртуозом, и каждая фраза одного из его сочинений была для него священна. Примерно за неделю до мероприятия он начинал беспокоиться, выбрал ли он самый лучший набор своих произведений. Он спросил совета у Ланни, и Ланни указал на опасность того, что, так сильно любя свою музыку, Курт был склонен дать своей аудитории больше, чем она могла вынести. Для самых светских людей музыкальный вечер был поводом продемонстрировать свои наряды и поболтать с другими выдающимися людьми. Они хотели, чтобы музыка была веселой и краткой.

У Курта точно не было ни того, ни другого. Он вкладывал в свою работу печаль и бунт, причем больше, чем могло быть в классических формах, которые он предпочитал. Очень скоро люди назовут его "модернистом", и это его огорчит. Он уходил в себя и замыкался настойчивее, чем когда-либо. Курт хотел рассказать миру, что немецкая душа скована цепями. А мир хотел есть, пить и веселиться, а не вспоминать о том, что где-то есть страдания. Одетый во фрак и свежий белый галстук, Курт заметил по дороге в Семь дубов, что чувствует себя Вагнером, играющим Тангейзера перед членами Жокей-клуба Парижа.

Он исполнил новую собственную композицию, которой он дал старое название Внутренняя жизнь. Большинство присутствующих сводили свою внутреннюю жизнь к минимуму, и им не нравилась идея, что они открыты даже самим себе. Но они не могли уйти от осознания того, что здесь происходит что-то грандиозное, и некоторые из них разразились бурными аплодисментами, и это стало настоящим событием. В результате дирижер оркестра в одном из казино Ривьеры пригласил Курта дать свой фортепианный концерт и фактически предложил заплатить ему пятьсот франков, что составило по преобладающему обменному курсу около двадцати долларов. Поскольку оркестру пришлось бы скопировать все партии для различных инструментов, они действительно оказали неизвестному человеку и немцу большую честь.

Конечно, это был не первоклассный оркестр, но все же для Курта это был шанс впервые в жизни услышать собственную оркестровку. Он был так впечатлен, насколько Бьюти могла бы этого пожелать. Музыкантов, которым приходилось регулярно играть для развлечения игроков казино и танцоров, просили приходить сверхурочно и репетировать с неизвестным гением. И, как ни странно, многие из них уловили его энтузиазм и попытались стать хорошим оркестром. Ланни привозил Курта, а иногда и Рик уходил с ним, пренебрегая собственным chef-d'œuvre. Огонь исходил откуда-то. Греки говорили, что с небес и проникал в сердца людей. А он приходил неожиданно и в неожиданные места. Возможно, после того, как вы потеряли надежду на него и даже забыли о его существовании. Он преодолел ревность и подозрения людей, и они начали бегать туда-сюда и возбужденно перешептываться. Слышался шелест и ропот, словно ветер шевелил мириады листьев священной для муз рощи.

Робби Бэдд приехал в одну из своих командировок. Он пробыл с Ланни несколько дней в его студии и сказал Бьюти устроить самый грандиозный приём. Она предложила устроить ужин на свежем воздухе на лужайке в Бьенвеню. Поставщики провизии привезут необходимое из Канн, и там будет оркестр и танцы, или теннис, или бридж - все, что люди захотят. Погода оказалась благоприятной, и это был восхитительное событие. Друзья Бьюти пришли встретиться с ее бывшим мужем, так его здесь называли, и посплетничать о том, встречается ли она с ним снова. Так как предполагаемый "учитель музыки" из Германии был под рукой, они этого не предполагали, но надеялись на худшее.

Робби всегда привозил что-нибудь из Америки, обычно какое-нибудь новое устройство, которым славились янки: электрические щипцы для завивки женских волос или устройство, которое можно было поставить на стол для завтрака, чтобы приготовить себе тост. Какое устройство будет следующим? В прошлом году он привез вещь под названием радиоприемник. Необычайное изобретение всё вокруг было наполняла музыкой, там была трубка с двумя штырями, вставлявшиеся в уши, и можно ясно слышать целый оркестр. На этот раз путешественник принес более крупный и лучший радиоприемник с рупором, похожим на фонограф, чтобы можно слышать музыку в любом месте комнаты и танцевать под нее. Можно даже слушать, как человек произносит речь в Париже! Робби сказал, что это изобретение может предоставить новый метод управления общественным мнением. Можно было говорить людям все, что угодно, а у них нет возможности ответить! Он купил патент и основал компанию по производству этого устройства, в котором не обязательно должны быть батарейки, но его можно было подключить к электрической цепи освещения, и можно сделать его настолько громким, насколько захочешь. Представьте себе тысячи людей, сидящих в зале, и громкий голос, говорящий им об опасности голосования за другого кандидата!

Робби оценил эту идею, потому что его родина только что пережила раскаленную до красна президентскую кампанию. Робби называл демагога по имени Лафоллет, который едва не сместил президента Робби, "сильного молчаливого государственного деятеля". Робби получил удовольствие от этой фразы, потому что он встретил "Осторожного Кэла" во время кампании и вложил много денег, чтобы избрать его, и мог бы стать послом во Франции, если бы был готов отказаться от своего прибыльного контракта с Оружейными заводами Бэдд. Робби сказал, что Кэл был самым забавным человечком, который когда-либо выходил из Зеленых гор. Он был настолько осторожен, что не разговаривал даже с женой. Она рассказала историю о том, как он ходил в церковь, и когда он пришел домой, она спросила его, была ли проповедь хорошей, и он сказал: "да", а затем она спросила, о чем проповедовал проповедник, и он сказал: "О грехе". Жена спросила: "Что он сказал по этому поводу?" и ответ был: "Он был против".

Противоположностью молчаливому Кулиджу был шотландец, говоривший очень много, Рамсей Макдональд. Примерно в то же время, когда был избран Кэл, Рамсей проиграл, и снова премьер-министром Великобритании был тори. Робби сказал, что это все к лучшему, поскольку теперь две страны могут вести свои дела на коммерческой основе. Робби вежливо выслушал "либеральные" идеи английского приятеля Ланни и не стал с ним спорить, но когда он остался наедине со своим сыном, он сказал, что британские "либералы" и все остальные будут разочарованы поведением Соединенных Штатов. Первое, что нужно было сделать Британии, если она рассчитывала на какое-либо сотрудничество в будущем, - это взяться за дело и выплатить долги, которые она задолжала. Робби говорил с президентом на эту тему, и сын деревенского кладовщика резюмировал свое отношение шестью простыми словами янки: "Они заняли деньги, не так ли?"

Ланни много слышал об этих военных долгах в Женеве и спросил, какими средствами они могут быть оплачены. Робби был готов ответить. Он всегда был готов. Он сказал, что британские граждане владеют американскими акциями и облигациями на миллиарды долларов, и, если Британия пожелает, она может обложить налогом этих граждан и выкупить эти ценные бумаги для передачи правительству Соединенных Штатов. Причина, по которой британцы этого не сделали, была достаточно очевидна. Они опасались за свое положение в мире перед лицом усилившейся конкуренции, и если они сохранят свои права на американские промышленные предприятия, то в любом случае будут уверены, что получат какой-то доход!

VII

Одной из целей, ради которых Робби приехал на юг, было увидеть Захарова, поэтому Ланни возил его в Монте-Карло и присутствовал на одной из их встреч. Король вооружений Европы наконец получил ту награду, которую не могло купить ему все его богатство, - жену, которую ему пришлось ждать тридцать четыре года. Безумец в испанском приюте скончался. И незадолго до того, как Ланни отправился в Женеву, семидесятипятилетний Рыцарь-командор ордена Бани сопроводил свою возлюбленную, герцогиню Марию дель Пилар Антонию Анжелу Патрочино Симону де Мугиро и Беруте, герцогиню де Маркени и Виллафранка де лос Кабаллерос в мэрию небольшого городка Арронвиль, недалеко от большого поместья Шато де Балинкур, которым владел Захаров. Там герцогиня, которой было за шестьдесят, превратилась в леди Захаров на строго приватной церемонии. Толпы любопытных держались на расстоянии, а ставни мэрии были закрыты, чтобы люди с театральными биноклями ничего не могли увидеть. Ланни прочитал в парижской газете Temps статью об этом событии, несколько игривую, но все же уважительную без малейшего намека на то, что пожилая пара жила вместе по всему европейскому континенту уже более поколения.

Ланни слушал, как два бизнесмена обсуждали отчеты нефтяных компаний, выпуски облигаций, планы расширения, личности руководителей и государственных деятелей. Этих они считали несколько сложно контролировать. Ланни снова был удивлен, осознав, насколько глубоко его отец был вовлечен в денежные операции с этим человеком, которого раньше он называл такими именами, как "старый паук" и "одинокий серый волк". Pecunia non olet (Деньги не пахнут) было одним из немногих латинских выражений, которые Робби вынес из Йельского университета. Возможно, потому, что оно было связано с непристойной историей, полюбившейся студенту. Разумеется, деньги сэра Базиля теперь пахли для янки из Коннектикута свежестью, и запах нефти, которая пронизывала весь их разговор, не оскорблял его эстетического чутья.

Ланни слушал много вещей, за знание которых мир заплатил бы высокую цену. Среди них финансовые трудности, которые испытывало огромное учреждение Виккерс. Старый греческий торговец покидал эту компанию и намекнул, что вывел оттуда много своих ценных бумаг, но не назвал никаких цифр. Он был напуган всеми этими мирными разговорами и видел, что будет с военной промышленностью в мире, который списал свои боевые корабли и заговорил о бойкоте государств-агрессоров. Он и Робби подробно обсудили эту тему и разошлись во мнениях, потому что Робби получил несколько небольших контрактов для Оружейных заводов Бэдд и надеялся получить ещё больше в этой поездке. Захаров сказал, что такие контракты могут помочь такой небольшой компании, как Оружейные заводы Бэдд, но не Виккерс.

Ланни никогда не слышал, чтобы эти двое крупных бизнесмена говорили, что они надеются на распространение недоверия между народами, чтобы их собственный бизнес мог процветать. Он никогда не слышал, чтобы они говорили, что ненавидят пацифистов и государственных деятелей - умиротворителей, потому что они приносили Бэддам и Виккерсу убытки. Но к этому они автоматически приходили. Это было основной предпосылкой их разговора. Ланни знал, что многие люди их ненавидят и писали книги, яростно нападая на них. Он прочитал одну из них, и она сделала его несчастным. Он знал, что "торговцы смертью" были порождением сил, находящихся вне их контроля. Это была игра, в которую они играли, и они потерялись в ее азарте. Он сказал себе, что это не так уж отличается от азарта продажи картин. Он получал тысячи, а его отец получал сотни тысяч, а Захаров - миллионы. Но ощущения оставались теми же.

VIII

Робби сказал своему сыну, что Эстер собирается привезти семью в Европу на лето. Европа была частью культурного достояния каждого молодого человека, конечно, тех, кому это по средствам. Мачеха Ланни не одобряла Европу или живущих там американцев, но она знала, что Европа - это история, Европа - это искусство, и она не могла отказать своим детям в их доли в этом достоянии. Поэтому они приедут вместе с миллионом других туристов, как только закончатся занятия в школе. Каюта была забронирована и билеты оплачены.

Прибыл Золтан. Он высказал свое мнение, что пришло время позволить нетерпеливому миру увидеть работы Марселя Дэтаза. В Париже будет арендована первоклассная галерея, и там будет устроена персональная выставка без допуска к ней никаких дилеров. На все работы будут установлены заоблачные цены, не с целью получения больше денег, а с целью привлечь к ним всем внимание. Последняя часть сезона была бы лучше всего. Золтан предложил июнь, и Робби сказал: "Не закрывайте выставку до первых чисел июля, чтобы её могли увидеть все наши, а они расскажут о ней в Америке".

Вскоре после этого пришло письмо от Робинов. Они тоже интересовались культурой. Они тоже усердно учились и заслужили каникулы. Папа обещал отпустить их в Париж и дать им возможность широко ознакомиться с французской музыкой. Они знали, что Ланни привык проводить лето в Париже или его окрестностях. Могут ли они увидеться с ним и, возможно, посетить с ним художественные галереи? Не сможет ли добрая миссис Чэттерсворт послушать, как Ганси играет на скрипке? И так далее. Эти два девственных юноши никогда не понимали истинной причины, по которой Ланни проводил лето в Париже или его окрестностях, и понятия не имели, что они могут смутить его. Ланни не беспокоился об этом, потому что пара была достаточно взрослой, чтобы разобраться в себе. Он сказал бы им довольно просто: "Мадам де Брюин была моей подругой последние несколько лет. Вот и все".

Грейсин Филлипсон, она же Пиллвиггл, появилась на Мысу в разгар сезона. Прибыла ли сюда она из-за восхитительного Ланни Бэдда или слишком стремилась к культуре? Пиллвиггл, конечно, не было каким-то именем, это просто бессмыслица, которую Робби придумал для школьницы, решившей сыграть в спектакле в его загородном клубе. С тех пор она сделала себе имя, которое запомнил даже легкомысленный вооруженец. Ее шоу шло в Лондоне большую часть года, после чего она вернулась в Нью-Йорк и сыграла в пьесе о любовном треугольнике, которая не очень удалась. Но все согласились, что это не вина Филлис Грейсин, игравшей блестяще. Ее продюсер поставил её в довольно отталкивающую пьесу, в которой она намеревалась похитить мужа у другой женщины, и этот мужчина был таким тупицей, что никого особо не волновало, кто его достал или что с ним сделали.

Конечно, звезда могла поехать отдыхать во Флориду. Во Флориде тоже был сезон. Там были аллигаторы, пальмы и игорные дома, но не было культуры; за исключением святого Августина, но у него не было истории, никаких романтических имен, о которых говорили интеллектуалы. Итак, амбициозная молодая актриса выбрала теплый средиземноморский маршрут, который пролегал через Гибралтар, Алжир, Неаполь и Геную. В этом последнем порту она рассталась с богатым молодым человеком, которого очаровывала в течение одиннадцати дней, села на поезд до Антиба и поселилась в дорогом отеле на Мысе. Оттуда она написала записку Ланни. Её друзья теперь называли ее "Фил", но для него она всегда останется "благодарной и восхищающейся Грейсин".

Естественно, он навестил её. Он нашел ее хорошую компанию в Лондоне, и она помогла поднять цену на Дэтаза. Она задавала много вопросов о Лазурном берегу, и он сказал: "Приезжай и увидишь". Теперь он решил, исходя из обширных познаний женского сердца, которые он приобрел в возрасте двадцати пяти лет, что расскажет Мари, куда он идет, и все о бродвейской знаменитости, которую обожали многие люди, но не он. Грейсин могла бы быть настолько опытной в создании любовных треугольников на сцене, но она не стала бы делать Ланни частью одного из них, и Мари может не волноваться, потому что он был вежлив с ней. Мари пообещала, и Ланни поцеловал ее, чтобы запечатать договор.

На Мысу были и другие знаменитости. Этот пункт становился местом их встреч, и они предпочитали компанию друг друга, глядя свысока на не знаменитостей, как на не стоящих внимания. В отеле уже было несколько человек, которые назвали Грейсин "Фил", но когда появился Ланни, она избавилась от них всех и ушла с ним в тихое место в одном из укромных уголков, тщательно предусмотренных на этой территории. Она была всего на год или около того старше его, но повзрослела с удивительной быстротой и не походила на незрелую девушку из маленького городка, которая была так взволнована, играя роль Пука в постановке Сон в летнюю ночь. Она была тем же маленьким сильфоподобным существом, наделенным чарами. Но теперь она изучила их, как на сцене, так и за ее пределами, и могла упражняться ими, когда и где ей заблагорассудится. Точно так же, как Ганси Робин мог взять скрипку и смычок и извлечь из них меланхолию или восторг. Не имело значения, кем была Грейсин в прошлом, равно как и то, что на смычок натянут конский волос, а струны сделаны из кишок свиньи.

Она хотела очаровать Ланни, как его старая приятельница, с которой было приятно быть простым и откровенным. Он, как старый знакомый, мог зайти к ней в гримерку и увидеть ее уже без грима и с париком на туалетном столике. Не буквально, конечно, потому что на ней сейчас был эффектный весенний костюм из белой тонкой кисеи и широкая шляпа с розовыми маками, и если весь этот румянец на ее щеках был настоящим, то морское путешествие, безусловно, пошло ей на пользу. Она болтала о старых временах и о том, какими забавными молодыми они были, и как мало они догадывались, что их ждет. Он рассказал ей о бизнесе с картинами и о своем друге, который сочинял музыку, и о том, как Рик пишет необычную пьесу. "О, в ней есть роль для инженю?" - спросила она.

Ланни, который сам кое-что знал, как вести беседу, хотел, чтобы она задала этот вопрос. И он ответил, что, конечно, есть. "Я очень хочу хорошую пьесу! " - воскликнула актриса. - "Могу ли я её прочитать?"

"Я не знаю", - сказал собеседник. - "Рик всегда старался закончить свою работу до того, как ее увидят. Он говорит, что первое впечатление остаётся навсегда".

- Ты помнишь, как было с нами в прежние времена. Мы работали над пьесой, и все мы помогли сделать ее правильно.

- Я знаю, но у Рика есть свои представления о литературе. Он хочет написать что-то, что будет опубликовано в форме книги и будет постоянным. А затем он хочет, чтобы это было поставлено именно так, как он это написал.

"Так сделать будет очень трудно", - ответила актриса; - "но в любом случае, приведи его ко мне?"

- Моя мама хочет, чтобы ты посетила наш дом, и он будет там. Также там ты встретишь мою amie.

"О, у тебя есть amie?" На сцене светские леди встречали неожиданные ситуации с безупречным мастерством, и Грейсин выучила это слово и его значение.

Ланни объяснил, что он много лет был влюблен в замужнюю женщину, которая не живёт со своим мужем. Грейсин нашла это романтичным, хотя и разочаровывающим. Она сказала, что будет чувствовать себя, как на сцене. Ланни засмеялся и сказал: "Не веди себя так, как в прошлой пьесе!" Он прочитал отзывы об этом и сказал ей, что всегда будет следить за ее карьерой. Дружба доставляла удовольствие, память доставляла удовольствие, и с помощью искусства и то, и другое можно было продлить.

"О, Ланни, дорогой, ты действительно говоришь такие прекрасные вещи!" - воскликнула звезда. - "Почему я не осталась с тобой, когда ты был у меня?"

"Потому что ты хотела выйти на сцену",- серьезно ответил он. "Не говори, что ты недовольна!"

- Кто когда-нибудь был доволен, Ланни? Вот ты, например?

"Я доволен!" - ответил он.

Филлис Грейсин пришла к чаю, и там были три готовых к бою леди Бьенвеню, каждая из которых была готова охранять себя. Но актриса вошла в роль скромной девушки из захолустья, благодарной за возможность понаблюдать за жизнью на вилле на Ривьере, о которой так много слышала. Она хотела познакомиться с натурщицей, которая вышла замуж за оружейного короля и родила ему сына. А также с французской дамой, которая не любила своего мужа, но любила блестящего искусствоведа. И с молодой женой английского летчика-инвалида, ставшего драматургом. Прусский артиллерийский офицер, ставший музыкантом, нечасто появлялся на чаепитиях, но Грейсин слышала о нем, и она думала, что если она докажет себя идеальной леди, внимательной, тактичной и никоим образом не опасной, она могла бы изучить все эти увлекательные типы. Это было то, что французы назвали haut monde, и, как выяснила актриса, к своему великому недоумению, звучало как "О Мод!" Это была светская жизнь!

Какие эмоции испытывает мать, которая впервые встречает женщину, соблазнившую ее сына в возрасте восемнадцати лет? Ну, это зависит от матери, а также от сына. Ланни посмеялся над представлением Бьюти об этом эпизоде, настаивая на том, что Грейсин не причинила ему никакого вреда, а научила его заботиться о себе. Прошло семь лет, и прошлое ушло далеко, так что будь светской женщиной, и, может быть, Грейсин заинтересуется пьесой Рика и сделает состояние как для автора, так и для звезды. Нина не осталась равнодушной к этому аргументу и была совершенно уверена, что никто не собирается сбегать с Риком. Что касается Мари, то если у нее были какие-то тревоги, она была слишком горда, чтобы их раскрыть.

Грейсин было трудно поддерживать разговор с хромым драматургом. Он не уделил достаточного внимания известной ведущей актрисе. Он сказал ей, что если когда-нибудь напишет пьесу, которая, по его мнению, понравится широкой публике, он будет счастлив позволить ей ее посмотреть, но та, над которой он работает, является попыткой изобразить духовные проблемы молодежи его поколения, и он думает, что лишь некоторые из них еще не осознали их. История была связана с молодым писателем, добившимся успеха и чья социально амбициозная жена с нетерпением ждала нового успеха. Но писателя беспокоила проблема бедности и богатства. Сцены пьесы разворачивались в Англии. Вопросы писателя были воплощены в девушке из правящего класса, которая не ценила своего высокого социального положения, но хотела помочь рабочим разрушить её собственный класс.

Когда Рик рассказал об этой истории, Грейсин выглядела встревоженной. - "Похоже, это будет радикальный спектакль".

"Глупые люди назовут его так", - ответил драматург; что могло или не могло быть невежливо.

Грейсин отметила, что это будет еще один "треугольник", тема, которая была тщательно опробована на сцене. Она умоляла Рика прочитать ей первый акт, и он его прочитал, пока Ланни слушал, а потом они обсуждали, Ланни все еще слушал. Это вернуло его к тем старым временам, которые Грейсин называл "забавными". Тогда он вёз настоящую инженю по дорогам Коннектикута, а она задавала ему наивные вопросы о мире светского общества, на который она смотрела так, словно это были небеса. Теперь ей удалось забраться туда. С какими жертвами, она никогда не скажет. А здесь был молодой человек, который родился на этих небесах. Он уверял ее, что это место "фальшивое", и эти декорации из папье-маше, а слава этого места - мишура и позолота, его обитатели избалованные и глупые дети, играющие на арфах немелодичную музыку, которая им досталась от деградировавших дикарей из африканских джунглей!

Для Грейсин все это казалось безумием. Но если это была такой вещью, конечно, она её хотела. Рик процитировал фразу американского философа: "поклонение богине - суке Успеху". Но что это значило? Разве не все хотели добиться успеха? А что плохого в успехе? Вы усердно работали и оказались на вершине, а потом кто-то сказал вам, что все это ноль. Но как Рик узнал? Если все и все было плохо, кто будет судить? И любимица Бродвея молвила: "Как мне кажется, вы с Ланни всю жизнь добивались успеха, и вам это надоело. Но у меня только мой успех, и, поверьте, мне он нравится".

Разборчивый молодой англичанин был удивлен и несколько тронут. Это было заявление выскочки. Оно казалось типично американским. Потому что в этой "стране неограниченных возможностей" классы находились в постоянном движении, и девушка, которую воспитывали в комнатах над ремонтной мастерской, могла оказаться в двадцатишестилетнем возрасте в роскошном отеле, ныряя с трамплина в одну воду с сыновьями немецких баронов, румынскими боярами и членами старой французской знати.

Ланни, который наблюдал за рождением этой танцующей звезды, теперь слушал, как сын баронета терпеливо объяснял, что современное общество основано на коммерциализме, и поэтому многие его ценности вызывают подозрения. Было очень много людей, которые пытались удержать свои деньги и делали все, что было необходимо для этого. Ланни задался вопросом: собирается ли Рик сделать из Грейсин радикала? Или он просто откажется от своей пьесы?

Он догадался, что второе будет проще, и так оно и оказалось. Грейсин не отказалась от сценической карьеры и стала борцом за социальную справедливость. Она сказала Рику, что его идеи интересны, и что она благодарна за объяснение. Она будет думать о его пьесе и сделает все возможное, чтобы найти продюсера, который интересовался бы современными идеями. Но это будет непросто, потому что продюсеры также поклонялись богине-суке, которую в театральном мире называли кассовым успехом.

Ланни актриса сказала: "Твой друг очень умный человек, но он не понимает, какое преимущество у него есть над всеми нами. Вы не можете смотреть на вещи свысока, пока не окажетесь над ними". Ланни сказал, что это хорошая "реплика" для пьесы Рика.

Эта леди с Бродвея и Сорок второй улицы вела себя настолько мило, что Бьюти решила, что она настоящая знаменитость, и устроила в ее честь чай. Пришли члены самых светских групп, и Грейсин это понравилось намного больше, чем слушать разговоры о несчастьях бедных. Эти леди и джентльмены носили такие элегантные костюмы и имели такие приятные и простые манеры, что действительно трудно было поверить, что они были из папье-маше, с мишурой и позолотой, испорченными и глупыми. Даже те, кто критиковал этих людей, продолжали играть в свою игру. Жена Рика надела на это чаепитие прекрасное платье из тюля, а ее милые маленькие дети были празднично одеты и продемонстрировали свои безупречные манеры вместе с Малышкой Марселиной. На Ланни был простой спортивный костюм, но кто-то проследил, чтобы он был только что выглажен. Бедной девушке из трущоб в промышленном городке Новой Англии казалось, что жизнь сыновей и дочерей богатых была слишком легка.

Пришла телеграмма из Нью-Йорка от продюсера, который нашёл пьесу для Грейсин, поэтому она отправится в Марсель, чтобы сесть на пароход. Ланни предложил отвезти ее и пригласил Мари поехать вместе, но Мари нашла предлог, чтобы отпустить их одних. Может быть, у старого друга есть что сказать Ланни. Так оно и оказалось.

"Дорогой", - начала она - это была сценическая формула, - "ты уверен, что счастлив?"

- Полностью, дорогая.

- Это кажется странным. Это не может длиться вечно, не так ли?

- Вечно - длинное слово.

- Как ты думаешь, мы с тобой когда-нибудь сможем снова стать счастливыми, Ланни? Я имею в виду как любовники.

"Нет", - быстро ответил он. - "Я так не думаю".

- Почему нет?

- Это похоже на то, как две кометы летают в космосе. Мы приближаемся друг к другу, а затем разлетаемся очень-очень далеко друг от друга и остаемся там очень-очень долго.

- Но я могла бы остаться с тобой, Ланни, если бы ты очень хотел меня.

- Ты актриса, дорогая. Ты знаешь, что ты мне нравишься, и мне всегда будет интересно, что ты делаешь. Давай будем друзьями.

Она наклонилась к нему, но он держал обе руки на руле, как того требуют правила вождения. Она собиралась в большой город, где было много мужчин. Возможно, её там кто-то ждал. Отец Ланни позаботился о том, чтобы он был хорошо осведомлен о венерических заболеваниях, и Ланни не нравилась мысль о мужчинах Грейсин, и он не хотел рисковать тем, что они могли или не могли иметь. Он решил, что достаточно одной женщины за раз - и пусть это будет та женщина, которая хочет одного мужчину за раз!

Большой пароход стоял у набережной, и оставалось еще пара часов. У актрисы была удобная каюта, а на внутренней стороне двери был засов, так что им было легко побыть наедине какое-то время. Такое случалось на трансатлантических пароходах, даже в каютах первого класса. Но Ланни показал ей на переполненную набережную и отвел в небольшое место, где на полу были опилки, а в чашах буйабес. Он рассказал ей, что Теккерей похвалил эту смесь морепродуктов в стихотворении. Когда она сказала, что никогда не слышала об этом писателе, он рассказал ей о Ярмарке тщеславия. Задолго до рождения Рика люди находили недостатки у светского общества! Когда он отвел ее обратно к пароходу и на французский манер поцеловал ей руку, что она нашла восхитительным. Он сказал ей, что желает ей удачи, и пообещал сделать все возможное, чтобы убедить Рика не делать эту пьесу слишком радикальной. Он процитировал: "Уехать - значит немного умереть". Она всегда воспринимала любую цитату как результат его собственного таланта, поэтому повторяла: "Какой ты милый!" Ее последними словами были: "Если ты когда-нибудь захочешь меня, Ланни, я приеду!"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

И оба были молоды ⁴⁵

Галереи Фрейцинет стратегически расположены на фешенебельной улице Рю-де-ла-Пэ, и на деньги, предоставленные Ланни и его матерью, Золтан арендовал им там два самых больших помещения на месяц. Для персональной выставки это было долгое время, но Золтан планировал кампанию и был уверен, что публика будет приходить и далее. Первым делом он подарил копию одного из небольших морских пейзажей Марселя искусствоведу одной из крупных парижских газет. Итак, за несколько дней до открытия, этот джентльмен опубликовал пространную статью о художнике, который занял свое место в галактике французского гения. Без какой-либо рекламы или продвижения Марсель Дэтаз выдвигался на первые места французских художников. Несмотря на все причуды и безрассудства легкомысленного времени, хорошая и солидная работа могла найти признание в художественных мирах Парижа и Лондона. Эта статья была проиллюстрирована картинами Poilu (солдат-фронтовик в годы первой мировой войны), Сестрой Милосердия и вышеупомянутым морским пейзажем. Ещё до окончания месяца этот морской пейзаж выставили на продажу в одной из ближайших галерей за тридцать пять тысяч франков.

Эта единственная статья запустила лавину, и другим критикам не пришлось платить так много. Было даже несколько настолько важных, что их вообще не нужно было "подмазывать". Необходимо было посетить общественно значимых лиц и рассказать о предстоящем мероприятии. Для этого Ланни и его мать приехали в Париж за неделю и рассказали всем своим друзьям, для чего они здесь. В такое время каждый пожинает плоды, имея в качестве друга такого человека, как Эмили Чэттерсворт. Она распространит информацию среди ключевых людей, и никто не сомневается в ее суждениях в отношении искусства.

Тот факт, что лицо Марселя было сожжено на войне, и он был вынужден носить маску, и что, несмотря на этот недостаток, он пошел вперед и разработал новый стиль. Это не сделало его великим художником, но это определенно сделало его отличным предметом для разговоров о живописи. Это сделало его популярным среди людей, которым приходилось заполнять газетное пространство сплетнями и комментариями. Это сделало его имя заметным и дало людям повод посетить эту персональную выставку вместо гонок в Longchamps, бегов с препятствиями в Autcuil или поло в Bagatelle.

Так что этот вернисаж стал настоящим событием. Золтан исполнял обязанности церемониймейстера. Он выглядел, как суперзвезда, на нём были безупречный утренний сюртук, полосатые серые брюки, большой шелковый галстук и бутоньерка. Его слегка вьющиеся светло-каштановые усы придавали ему нужную артистичность. Он нанял за фантастическую цену лучшего швейцара в Париже, который знал всех, кто мог даже случайно прийти на выставку. Этому человеку был предоставлен телефон в будке, а наверху был посыльный, который должен был доставить известие Золтану, чтобы тот мог встретить важного посетителя наверху лестницы. - "О, как поживаете, леди Пиддлингтон? Вы совсем поправились, ваша светлость?" Приветствуя каждого на его или ее родном языке - французском, английском, немецком, испанском, итальянском, венгерском и даже шведском, - у него было всего понемногу. Его манеры всегда были французскими, интернациональными и романтическими. Он прогуливался с важными людьми и говорил им, что смотреть, и они на это смотрели.

Бьюти Бэдд, конечно же, была неотъемлемой частью выставки. Можно сказать, что она готовилась к этому с самого приезда в Париж семнадцатилетней девственницей. Знакомство с художниками и позирование для них, изучение жаргона художников. Встреча с Робби Бэддом и знакомство с манерами высшего света. Учёба одеваться, учёба быть любезной, проявлять обаяние. Встреча с Марселем и любовь к нему, чтобы он вложил свой гений в ее прославление. Он нарисовал ее, когда впервые встретил ее, кусок спелого плода самых прекрасных цветов, которые только может создать природа и которые могут имитировать краски. Женщина в легком летнем платье стоит в дверях его хижины в соломенной шляпке и с вуалью в руке. Он снова нарисовал ее в дни своей глубочайшей трагедии, когда она была рядом с ним, и он обожал ее как воплощение женского сострадания.

Картина Сестра милосердия была одной из таких вещей, как Мать Уистлера, достоинства которой не может оспорить ни один критик, и которые в то же время настолько просты, что их может понять и разделить их чувства даже самый малообразованный человек. Перед такой картиной всегда будут стоять люди. И когда они видели Бьюти, они смотрели на нее, и ее щеки покрывались румянцем. На самом деле, она вообще не нуждалась бы в румянах в течение месяца, хотя, конечно, она могла бы нанести их для безопасности. Ей было сорок пять, а цветы, и плоды не висят на дереве постоянно.

Целый месяц ей приходилось делать то, что она любила больше всего на свете. Наряжаться, встречаться с толпами нужных людей, восхищаться ими и рассказывать им все, что они хотели знать о Дэтазе. Кто мог сказать им лучше, чем мадам Дэтаз, veuve? Золтан посоветовал ей одеться попроще и с достоинством, и она в совершенстве сыграла роль женщины, которая оказала спасительное влияние на жизнь гения. Тот факт, что она действительно была такой, значительно облегчил исполнение этой роли.

Ланни тоже нашлось место на этой персональной выставке. Пасынок художника провёл с ним вместе последние пять его жизни. Они вместе путешествовали по Греции и Африке, где он наблюдал за созданием его работ того периода и разделял с ним его настроения. То же самое было и в годы войны. Без сомнения в какой-то степени он помог создать некоторые из этих более поздних работ. Он действительно понимал технику Марселя и мог поговорить с критиками и экспертами о его развитии. Золтан заявил, что многие искусствоведы получили свою работу случайно. Потому что были родственниками владельца газеты или его любовницы, или потому что у них была подходящая одежда и они могли работать практически без зарплаты. Можно спасти жизнь такому человеку, если тактично намекнуть ему и подсказать технический термин.

Но даже более важным быть экспертом не только в искусстве, но и в общении. Ланни знал, как разговаривать с герцогиней, чей титул снисходил к временам ancien regime, с русской принцессой в изгнании или с голливудской кинозвездой. Он мог предположить, что герцогиня пришла, потому что любила картины, но вряд ли она купит хоть одну, что русская надеялась встретить кого-нибудь, кому она могла бы продать свои меха, а кинозвезда хотела, чтобы её увидели и упомянули в прессе среди присутствующих. Он понимал сигналы Золтана, должен ли он посвятить свое время этому или избавиться от того. Он мог столкнуться с неожиданными непредвиденными обстоятельствами. Например, когда Золтан представил его вдове крупного владельца универмага из Сент-Луиса, и эта толстая, украшенная драгоценностями дама каким-то образом всё перепутала и продолжила выражать Ланни свое удивление, что такой молодой человек мог нарисовать все эти прекрасные картины. Если бы он поступил в этой ситуацией неловко и обидел бы вдовствующую королеву от коммерции, он мог бы лишить жителей долины Миссисипи их шанса на большую коллекцию в будущем.

На эту выставку приходили самые разные люди. Некоторым очень нравились картины, и они следовали за Ланни, впитывая каждое его слово. Некоторые были богатыми людьми и могли расплатиться наличными за свое восхищение. Внешность других доказывала, что они бедны, но Ланни уделял им время, несмотря на бешеные деньги, которые он и его мать заплатили за эти помещения. Старые друзья Марселя сказали молодым художникам и студентам с Левобережья: "Il faut les voir! (Это надо видеть)" И они пришли в заплатанной одежде и с подстриженными ножницами воротничками. Некоторые выглядели настолько истощёнными, что Ланни задавался вопросом, как они могут стоять подолгу. Их пальцы были бескровными и похожими на воск, когда они указывали на ту или иную особенность холста, и нельзя было сказать наверняка, была ли дрожь вызвана возбуждением или истощением. Но они жили жизнью, которую любили, и вино духа здесь изливалось на них без платы. Огромное количество американцев было в Париже в поисках культуры, и им всегда хотелось чего-то самого нового. Некоторые понимали, что видят, а другие принимали это на веру. Пара сморщенных маленьких старушек, Ланни предположил, что они были школьными учительницами, услышали, как он рассказывал английскому журналисту о жизни и творчестве Марселя, словно прилипли к нему и следовали за ним от одной картины к другой. Они никогда не издавали ни звука и в конце исчезли так же тихо, как и пришли. Но в течение часа или более они были его обожающими ученицами, пили культуру, как два алкоголика, выбившие пробку из бочки с вином.

Другие не делали чести своей стране. Две модницы с дорогими украшениями, изливали свои чувства излишне громкими голосами. Они прочитали о выставке в газетах или, возможно, им кто-то о ней рассказал, но они не удосужились уточнить полученную информацию. Они подошли к холсту, и одна из них произнесла: "Кто это нарисовал?" Другая подошла ближе и посмотрела сквозь лорнет. Так получилось, что если Ланни знал, что представляет собой пейзаж на суше или на море, он давал ему название, а также номер. Дама прочитала и воскликнула: "Cap Ferrat! (Мыс Ферра) О, я обожаю его работу!" Другая добавила: "Да, это здорово. Но мне интересно, почему они называют его 'Кэп' ". Дама с лорнетом была, видимо, так же блестяще образованна, как и ее приятельница. "Говорят, он служил во французской армии и был капитаном", - пояснила она.

III

На выставке появились двое друзей Мерчисонов из Питтсбурга. Пожилые, довольно невзрачные люди, но внешний вид не всегда что-нибудь говорил. Они сказали, что им понравились картины, и потратили много времени на их изучение и тихое обсуждение. В конце концов они подошли к Золтану и спросили цены трёх пейзажей, один Ривьеры, другой Норвегии и третий Африки. Цены не были размещены на картинах, а аккуратно проставлены в списке в кармане Золтана и его помощника. Самый дешевый из всех холстов стоил пятьдесят тысяч франков, а три, которые хотела старая пара, стоили четверть миллиона, или около десяти тысяч долларов. Похоже, это их ничуть не смутило. Мужчина выписал чек на парижский банк и спросил, как устроить отправку картин. До окончания выставки выносить ничего нельзя было.

Затем объявилась английская пара, представившаяся Ланни друзьями Розмэри, графини Сэндхейвен. Это была шикарная молодая пара, одетая по последней моде. Мужчина с моноклем и дама с офицерской тростью. Она направила трость на обветренного старого греческого крестьянина, держащего под мышкой того ягненка, которого купил мистер Хэккебери и приказал подать к обеду на яхте Синяя птица. "Сколько это стоит?" - спросила достопочтенная "Бэбс" Блесингем, и когда Золтан сказал: "Сто семьдесят пять тысяч франков", она с негодованием воскликнула: "О, это же просто нахальство!"

Золтан, знавший манеры британской аристократии, ответил: "Ваши внуки смогут продать эту картину за пять тысяч фунтов, миледи". Она нахмурилась, как будто занималась мысленной арифметикой. Потом она сказала: "Ну, в любом случае, мне она нравится. Отправьте её в мою гостиницу, когда закроетесь".

Золтан, уверенный в себе и не пуганный ни шикарными костюмами, ни дерзкими манерами, ответил: "Мы ничего не резервируем, миледи. Если вы хотите, чтобы картина осталась за вами, будьте настолько добры уточнить вопрос".

"Хорошо, Реджи, выдай ему чек". - и это таким тоном, словно она бросает нищему монету в пять су!

Среди всех этих волнений появились Робины. Они видели некоторые картины в Бьенвеню, а теперь увидели их все и были так взволнованы, что написали папе длинное письмо, в которое вложили вырезки из всех купленных ими газет. Результатом была телеграмма Ланни, в которой говорилось, что мальчики по совету Ланни должны выбрать картины Дэтаза на миллион франков и отправить их ему. Папа только что купил дворец в пригороде Берлина, об этом стало известно, и они собирались переехать в него, и пейзажи Марселя будут висеть на мраморных стенах очень большого вестибюля, по которому ступала самая гордая прусская знать. Довольно большой шаг вверх для еврея, выросшего в лачуге с глиняным полом, а также для художника, который жил в хижине на Мысу Антиб и большую часть времени носил рабочую блузу и пару вельветовых брюк, вымазанных всеми цветами, которые он наложил на сто холстов!

Ланни тогда не мог уделять много времени мальчикам, но он рассказал о них миссис Эмили, и они отправились в Буковый лес и сыграли для нее. Она влюбилась в них, как и предполагал Ланни. Она пригласила музыкантов послушать их, а затем осчастливила их своей похвалой. Она была человеком, у которого не было никаких предубеждений против евреев. Если у них были лучшие мозги, то это было невезением галльской и англосаксонской рас! Ланни не был так уверен насчет Мари. Но она знала, как он восхищается этой парой, и поэтому не могла не пригласить их к себе домой и познакомить с двумя своими мальчиками, которые были почти одного возраста, и чьи музыкальные вкусы она хотела развивать. Ганси был хорошим примером для всех сыновей, потому что все могли видеть, как много он работал и как был счастлив, овладев мастерством владения музыкальным инструментом. Мальчики с радостью подружились, и когда Schieber услышал, как его близкие были приняты в двух chateaux, он подумал, что получил двойную пользу за свой миллион франков.

Семья Бэддов прибыла в намеченное время. У них были заказаны номера в отеле Крийон, хранившем воспоминания Ланни. Туда он отправился встретить их сразу по прибытию поезда, согласованного с расписанием пароходов. Прошло шесть с половиной лет с тех пор, как он покинул их дом. Он сильно изменился и гадал, как будет с ними.

Ему показалось, что мачеха совсем не изменилась. Она была из тех невозмутимых, спокойных женщин, на которых годы не оказывали большого влияния. Высокая и все еще стройная, без морщин вокруг глаз, без седины в прямых каштановых волосах. Она рассталась со своим странным пасынком в дружеских отношениях и поздоровалась с ним, как будто видела его на прошлой неделе. Она пришла в его мир, где он будет играть роль хозяина, и она примет его гостеприимство, как принимал он ее. Она не одобрит все, что она увидит, но она будет предельно вежлива и будет присматривать за своими детьми, читать с ними путеводители, изучать историю и искусство. Но не манеры и, конечно же, не нравственность. Роберту-младшему было двадцать, а Перси на год младше. Они были статные, крепкие ребята, которые получили самое лучшее воспитание и играли в футбол в школе. Оба учились в Йельском университете, куда нацеливался Ланни, но промахнулся.

Они держались сдержано и знали, что проявлять сильное восхищение во время пребывания в чужой стране - плохой тон. Но у них были свои представления о Париже, которые они вскоре раскроют Ланни. Их главным желанием было сбежать от матери и мисс Саттон, седой леди, которая была гувернанткой Бесс. Мисс Саттон путешествовала с Бэддами, выполняя обязанности напарницы и секретаря, звонила по телефону, покупала билеты и выполняла поручения. Ни один Бэдд не сделает ничего настолько пошлого, что положено делать слугам.

В Ньюкасле Ланни больше всех заинтересовала Бесс. Они сдержали свое обещание не забывать друг друга и время от времени обменивались письмами, рассказывая новости и прилагая фотографии. Итак, Ланни знал, что его сводная сестра превратилась в очень приличную молодую девушку семнадцати лет. Она собиралась быть высокой, как ее мать, а теперь стала, как говорят англичане, "долговязой". У нее был высокий круглый лоб матери и довольно тонкий нос, но ее каштановые волосы были непослушными, как у ее отца. Её верхняя губа была немного коротковата, что делало ее улыбку довольно причудливой. У нее были искренние карие глаза и выражение нетерпения, которое мать и гувернантка вместе не смогли укротить. Бесс всё хотела узнать сама, и чтобы ей никто не рассказывал. Она хотела увидеть Европу с болезненной страстностью, доходившей до боли. Она прижималась лицом к окну поезда и такси. - "О, мама, смотри!" Мама отвечала: "Да, милая". Она понимала, что говорить "Не надо" - бесполезно.

Теперь ее чудесный сводный брат собирался показать ей Париж: Лувр, Нотр-Дам, Версаль, Эйфелеву башню... - "Это что там Обелиск, Ланни? И действительно ли это Площадь Согласия? Они убрали все большие пушки? Выставка картин все еще продолжается? Мама, мы не можем пойти и посмотреть ее прямо сейчас?"

Эстер еще не была готова выйти. Ей нужно было время, чтобы подготовиться к испытанию встречей с бывшей любовницей своего мужа, которую она должна была притвориться считать бывшей женой. Вот что значил Париж для дочери пуритан, и неудивительно, что ей это не нравилось. Но она не могла придумать причины, по которой Ланни не должен был водить детей смотреть картины своего отчима. Он сказал им, что место находится всего в пяти минутах ходьбы. Итак, они двинулись в путь, договорившись привезти Бьюти на обед.

Конечно, троих "детей" интересовала таинственная мать Ланни, о которой им так мало рассказывали. Догадывались ли мальчики о чём-то? Если так, то они слишком хорошо воспитаны, чтобы это показать. Выставка Дэтаза была поистине самым подходящим местом для встречи с этой сомнительной чаровницей. Здесь все ей поклонялись, и два портрета представляли ее в лучшем свете. Третий, изображавший её обнаженной, был надежно упрятан в кладовой дома!

Любой, кто встречал Бьюти, видел, что она добрая душа. Естественно, она волновалась из-за встречи с детьми Эстер, но тогда она всегда была в каком-то трепете. Она все еще была почти так же энергична, как Бесс, интересовалась всеми и всем, что происходило. Она хотела, чтобы дети Робби одобряли ее, и она даже надеялась, что сможет завоевать уважение их матери.

Молодые люди смотрели на картины, и Ланни рассказывал им истории, и это была очень интересная лекция, чего не могло быть в Коннектикуте. Эта лекция увела их в средиземноморские земли и фьорды Северной земли. Она провела их через войну и научила французскому патриотизму, а также страданиям и ужасам. Очень элегантный венгерский эксперт объяснил им тонкости техники Марселя. Когда утро подошло к концу, молодые Бэдды никогда не сомневались, что мать Ланни вышла замуж за великого художника. Цена, запрошенная за его работы, убедила бы их в этом! Более того, мистер Кертежи сообщил им, что французское правительство только что купило Дэтаза для Люксембургского музея. (Он не сказал им, что отдал его правительству за пару тысяч франков, чтобы у него было чем произвести впечатление на американцев.)

Они вернулись в отель, где Бьюти и Эстер встретились лицом к лицу. Молодые люди не понимали, что происходит что-то особенное. Они относились к разводам как, чему-то обыкновенному, не так, как их мать, и, кроме того, молодые люди редко интересуются душевным состоянием своих старших, если только эти старшие сами не начнут приставать к ним со своими переживаниями. Конечно, ни одна из этих выдержанных дам этого не сделала. Одна из женских обязанностей - прикрыть и скрыть шрамы, порчи и обломки, нанесенные животным самцом своими половыми шатаниями. Две женщины Робби Бэдда напряженно улыбались. Эстер задавала вопросы о выставке, и Бьюти отвечала на них. Обе заказали что-то поесть и делали вид, что наслаждаются этим. Тем временем они оценивали друг друга, Бьюти с трепетной заботой, Эстер твердыми, деловыми взглядами, которые, казалось, говорили: "Оставь меня и моих в покое, а я оставлю тебя и твоих в покое".

На самом деле не было никаких причин, чтобы они вцеплялись друг другу в волосы. Эстер не жалела тысячи долларов в месяц, которые Робби платил своей бывшей любовнице, или простую виллу, которую он ей подарил. Чтобы успокоить жену в связи с его частыми визитами в Бьенвеню, Робби рассказал ей о новом любовнике Бьюти. Это, конечно, показалось дочери пуритан отвратительным. Но до тех пор, пока Эстер не приходилось туда ездить или отпускать детей, это ее не заботило. Она была готова поверить в то, что бывшая любовница ее мужа была не хуже, чем большинство женщин, которые покинули свою страну, чтобы пользоваться распущенностью Франции. Эстер знала, сколько людей уезжает, чтобы избежать стеснительных ограничений сухого закона, и считала это избавлением от пьяниц. Теперь, когда она увидела эту мадам Дэтаз, которая так оскорбительно цветет, находя удовольствие в том, что ее портреты висят в галерее для всеобщего обозрения, она была рада, что семейная программа позволяла оставаться в Париже только неделю, а на этом ужасном "Берегу Удовольствия" ни дня.

Зная, как ее муж любит своего первенца и полон решимости защищать его, Эстер сказала, как сильно все ее друзья были довольны работами Бёклина, которые выбрал для нее Ланни. Она намеревалась посетить выставку и, возможно, приобрести одну или несколько картин Дэтаза для своего дома. Бьюти сказала: "Откровенно говоря, мы подняли цены очень высоко, потому что не хотим продавать слишком много. Я скажу мистеру Кертежи сделать их подходящими для вас". Эстер ответила: "Вовсе нет! Пожалуйста, позвольте мне заплатить столько, сколько заплатил бы кто-нибудь другой". Это могло быть способом подружиться. Или это может быть способ поставить на место брошенную возлюбленную мужа. Кто знает?!

Ланни сказал: "Надеюсь, завтра вы свободны, потому что миссис Эмили попросила меня отвезти вас в Буковый лес. Там будут Ганси и Фредди Робин, и она пригласила друзей послушать игру Ганси". Эстер слышала о миссис Чэттерсворт, и она много знала о мальчиках Робин, их отец был партнером ее мужа во многих прибыльных предприятиях. Она ответила, что они с удовольствием посетят настоящий французский замок и, конечно, они будут рады послушать молодого музыканта.

Ланни повёз всю семью, Бесс ехала рядом с ним, а мать и мальчики - сзади. Дорога вела по историческим местам, поэтому и разговор шел про историю: бегство короля Людовика и Марии Антуанетты из Парижа, а затем битва при Марне, первая, в которой был почти разрушен замок Буковый лес, и вторая, в которой Марсель Дэтаз отдал свою жизнь, чтобы спасти Париж. Ланни рассказал, как немцы выбросили мебель замка из окон и как старый библиотекарь умер от огорчения. Он рассказал, как Анатоль Франс витийствовал на лужайке перед замком. Старый джентльмен скончался совсем недавно, и у него были пышные похороны в Париже. Он рассказал, как Айседора танцевала в гостиной, но не о том, как она пыталась увезти с собой своего музыканта!

Они прибыли в поместье. В гостиной, где проявили себя лучшие умы современной Франции, владелица замка любезно приняла их и представила своим гостям. Одним из них был пастушок из древней Иудеи, высокий молодой Давид, который играл на арфе перед безумным царем Саулом, менестрель, слышавший глас господень. За обеденным столом Ганси и Бесс сели напротив друг друга, и каждый смотрел в лицо друг другу и нашел то, чего ни один из них никогда раньше не видел. Бесс увидела огонь в этих больших темных глазах. В аскетическом лице она увидела изысканную чувствительность, как у человека, пришедшего из лучшего мира.

Ганси увидел то, что казалось ему лицом всех его мечтаний, которые будут жить во всей музыке, которую он будет играть с этого часа. Каждый из них видел энергичный разум, задававший тысячи жизненных вопросов и редко удовлетворенный полученными ответами.

Через некоторое время Ганси взял свою скрипку и встал у рояля миссис Эмили, а Ланни уселся за него. На стойке стояла фортепианная партия скрипичного концерта Бетховена, произведения, рожденного высоким творческим порывом мастера. Когда Ганси озвучил вступительную тему, перед Бесси Бэдд как бы внезапно распахнулись врата рая. Этот странный на вид высокий молодой еврей принял вид архангела, спускающегося с небес. Она никогда не знала, что такие звуки могут издаваться на Земле. Ей не нужно было объяснять эту музыку, указывать на первую и вторую темы, прорабатывать части, модуляции, гармонические интервалы или другие технические детали. Музыка взяла ее в свои объятия и увлекла сквозь всю гамму чувств и настроений, на которые способна человеческая душа. Когда Ганси подошел к медленному движению, по щекам девушки потекли слезы. Бесполезно пытаться их остановить, она даже не знала, что они там. Ее мать, которая никогда не забывавшая правил приличий, даже для Бетховена, с тревогой смотрела на нее. Глаза Бесс были неподвижны, как если бы она была в трансе. Её рот был открыт, как будто она пыталась пить музыку ртом. Она выглядела глупо, и ее мать хотела одёрнуть ее, но, к сожалению, она была вне досягаемости.

Эстер любила музыку, по крайней мере, так она бы сказала. Но ей нравилось игра с достоинством и сдержанностью. Она чувствовала себя неловко, наблюдая, как семнадцатилетний Ланни в ее доме стучал по фортепьяно, настолько забывая обо всем окружающем, что даже не замечал, когда в комнату входила мачеха. Вот эти двое находилась в таком же состоянии. Без сомнения, это исполнение представляло собой много учёбы и тяжелой работы, эта музыка считалась "классикой" и все такое. Но дочери пуритан она не нравилась, так же как ей не понравился бы Бетховен, если бы она увидела, как он сочиняет музыку. Бродит по полям, размахивает руками и кричит, или расхаживает взад и вперед по своей комнате, бормоча себе под нос, вращая глазами, ведя себя как сумасшедший.

VII

Бурное исполнение этой композиция подошло к концу. Эстер была полностью готова к тому, что все остальные люди в этой гостиной сочтут его великолепным или притворятся, что это так. Она привыкла к мысли, что борется с течением своего времени и не может его остановить. Её сил хватает только немного вокруг нее, только на членов ее собственной семьи! Увидев, что ее дочь сидит, как будто она думает, что музыка все еще играет, мать встала, подошла к ней и прошептала: "Пожалуйста, дорогая, постарайся прийти в себя!" Бесс вышла из транса, а мать вернулась на свое место и слушала возбужденных иностранцев, восхищающихся редкой музыкальной техникой. Конечно, этот темноглазый еврейский юноша любил свою музыку, и, может быть, это было для него нормально, музыка занимала его и делала его счастливым, но что эта музыка сделала с людьми, которые доводили себя до такого безумия?

Они хотели, чтобы он играл ещё, и хозяйка сказала: "Немного вашей еврейской музыки". Ее желание было командой, и Ганси в сопровождении брата сыграл новое произведение под названием Нигун из сюиты Баал-Шема Эрнеста Блоха. Эту музыку горя и отчаяния Эстер могла понять лучше. Она много знала о евреях, их древняя литература была преподана ей как Священное Писание. Бог в Своих отношениях со Своим избранным народом, конечно, был Богом, и нельзя критиковать Его. Но отношения евреев с Богом были другим делом, и у Эстер возникло ощущение, что они были шумными, самонадеянными и непослушными и заслужили большую часть проблем, которые Он им послал.

Их современные потомки в Ньюкасле, штат Коннектикут, держали магазины одежды и вели свои дела, мягко выражаясь, рассудительно. Когда Эстер узнала от своего мужа, что он ведёт дела с одним из них в Европе, главным образом для того, чтобы доставить удовольствие Ланни, она была готова к худшему. А когда этого не произошло, она объяснила это тем, что конечно, еврейский спекулянт имел большую выгоду от дружбы с Робертом Бэддом. Он и его семья стремились подняться в мире, связав свою судьбу с судьбой известной семьи Новой Англии. Когда Робби вернулся и сообщил, что два сына его партнера были прекрасными музыкантами и что один мог быть гением, это не изменило оценку ситуации жены Робби. Теперь она видела результат. Их принимали в элегантном французском замке, а музыкальный гений опутывал своей сетью уязвимую молодую дочь Эстер Бэдд!

Эстер не могла найти никаких недостатков лично в Ганси. Она не могла отрицать, что у него была изысканная внешность и прекрасные манеры. Но это только усугубляло положение, это лишало мать всякого предлога для вмешательства в дела судьбы. Когда она увидела, что ее дочь слушает Каддиш Равеля в том же неудобном состоянии полу-гипноза, она не могла отругать её публично или тихонько её увести. Когда Бесс сказала Ганси, насколько ей понравилась его игра, и когда он сказал ей, что был бы рад снова прийти и поиграть для нее, что могла сделать мать?

К своему ужасу она узнала, что два еврейских юноши остаются в Париже и что Ланни считает само собой разумеющимся, что они будут участвовать в различных экскурсионных экспедициях. Он организовал поездку в Версаль. Теперь он рассказывал об Иль-де-ля-Сите и достопримечательностях, которые там можно было увидеть: Нотр-Дам, Консьержри, где Мария-Антуанетта была в плену, старые бараки, занятые Сюрте Женераль, где в день подписания Версальского договора был пленником сам Ланни. Он рассказывал молодым людям, что его заподозрили в том, что он агент красных. Он сказал, что это была ошибка полиции, но Эстер знала о красном дяде Ланни и очень хотела, чтобы он не рассказывал о таких неприятных вещах ее тщательно охраняемым детям.

VIII

Какие бы грехи ни совершила Эстер Бэдд при жизни, она оплатила их той несчастливой неделей в Париже. Она не могла заставить себя нарушить их давно запланированную программу. Какое оправдание она могла найти, утащив своих детей, не увидев тех достопримечательностей, о которых они говорили месяцами - да нет, годами, с тех пор, как Ланни появился у них, окруженный ореолом сомнительного блеска? Она не могла сказать своему пасынку: "Мы бы предпочитаем смотреть Париж сами". И не могла она сказать: "Мы предпочитаем, чтобы твои молодые друзья не были с нами". Как ни ломала она голову, она не смогла найти причину, по которой мальчики Робин не должны гулять по территории и дворцам Версаля с ее детьми. Будучи евреями, они должны обязательно осмотреть достопримечательности, и недаром Робби сказал: "Если вы встретите этих молодых Робинов в Париже, будьте вежливы с ними, потому что я заработал кучу денег через их отца". Когда Робби использовал такую фразу, она действительно означало кучу!

Итак, Эстер ничего не оставалось, как наблюдать. И это, похоже, не принесло никакой пользы, потому что то, что происходило, было похоже на разлив реки, и продолжалось независимо от зрителей. Это был явный случай мучительного явления, известного как "любовь с первого взгляда", но оно приняло формы, против которых даже самый требовательный гувернёр не мог возразить. Бесс, по-видимому, хотела только слушать, как Ганси и ее сводный брат играют дуэтом. Ей хотелось услышать все, что они знают, а затем слушать это снова и снова, пока она сидела в своей нелепой позе, выглядя как Святая Цецилия у органа, нарисованная Карло Дольчи, гравюра которой весела в спальне Эстер, которая никогда не мечтала, чтобы она ожила и так ее изводила! Что касается Ганси, он усложнил ситуацию тем, что проявил такую почтительность, что мать не смогла найти ни малейшего изъяна в его поведении. Видимо, он настолько благоговел перед Бесс, что не дерзал даже коснуться ее руки и не смел постоянно глядеть на нее. Конечно, это было правильным отношением для еврейского парии к дочери брамина Бэдда, и, если бы не темперамент Бесс, все могло бы быть хорошо. Но разве Бесс будет сидеть на троне до конца своих дней и позволять этому юному гению преклонять колени перед ней и склонять голову в обожании? Нет, не будет, если Эстер что-нибудь знала о своей дочери, а она думала, что знает!

Эти мучения продолжались во время экскурсий в Версаль и во время экскурсий в Сен-Клу. Это происходило среди архитектурной славы Нотр-Дама, исторических ассоциаций, вызываемых Отель-де-Вилль, и даже на вершине Эйфелевой башни. Это произошло, когда Ланни купил билеты и повел их всех на Саша Гитри. Это продолжалось в промежутках между экскурсиями. Ланни, в роли сказочного принца, привез пианино в их семейный номер и таскал стопки нот, хранившуюся в его комнатах, и по предложению Бесс Ганси держал свою скрипку в их люксе, чтобы каждый час мог быть озвучен музыкой мастеров последних двух столетий. Уважение к "культуре" потребовало, чтобы Эстер сидела и притворялась, что наслаждается действительно неприличным зрелищем, этим открытым и публичным браком двух душ.

У матери была излишне оптимистичная мысль, что ее маленькая семья из четырех человек, плюс мисс Саттон, будут смотреть Европу все вместе. Но теперь выяснилось, что мальчики не хотели сидеть в гостиничном номере, каким бы элегантным он ни был, и слушать скрипичные сонаты, как бы блестяще они ни исполнялись. Они хотели увидеть Париж. Ланни знал, что это означает, потому что Робби младший довольно робко подошел к нему и попросил помочь сбежать от его матери и остальных. Они хотели посетить некоторые из "горячих точек". Эти два юноши слышали разговоры младших братьев вернувшихся из Европы солдат о достопримечательностях, которые можно было увидеть в таких местах. Обнаженных женщин, танцующих на сцене, и многое другое. Пересечь океан и пропустить такое просто обидно!

Ланни не выказал удивления, потому что он встречал в Париже других американцев, и не только молодых. Он удивил своих сводных братьев, сказав им, что, хотя он прожил здесь большую часть своей жизни, он никогда не был в таких местах. Он сказал, что они в основном предназначены для туристов, а сами французы туда не ходят. Он откровенно поговорил с парой и узнал, что их отец сделал для них то же самое, что и для Ланни в своё время, то есть предупредил их о венерических заболеваниях и хищнической природе проституток, но не пытался внушить им какой-то идеализм в сексе. Это было уже довольно поздно, потому что оба мальчика имели опыт общения с девочками в их заводском городе. Ланни сказал им, что вряд ли обнаженные женщины покажутся им такими интересными. Вопрос только в том, кто к чему привык. А почему бы не попробовать Рубенса в Лувре? Это было дешевле и намного безопаснее.

Эстер ничего этого не знала, но у нее были свои страхи, и она не собиралась отпускать этих мальчиков на улицы этого самого грешного из городов. Она поняла, что было бы довольно абсурдно отправлять с ними седовласую гувернантку, поэтому нашла оправдание, чтобы пойти самой. Она думала, что можно безопасно оставить вместе Бесс и Ганси, если Ланни будет играть аккомпанементы. Но это было только потому, что Эстер не понимала, сколько возможностей для любви таит в себе современная музыка. Ганси сыграл Spharenmusik Рубинштейна, и Бесс влюблялась в него на один лад, а затем он сыграл Посвящение Шумана, и она полюбила его на другой лад. Он сыграл Сонату Цезаря Франка, которую они когда-то играли для Барбары, и это заставило их заговорить об итальянской мученице-синдикалисте, и Бесс влюбилась самым опасным образом! Она сказала, что хотела бы понять эти идеи. Но никто с ней об этом не разговаривал. Либо они не знали, либо не хотели, чтобы знала она. Были ли социалисты и коммунисты такими плохими, как их расписывали? Что о них думает Ганси и что думает Ланни? Пожалуйста, расскажите ей, и они, конечно, рассказали. Ганси изложил свою прекрасную мечту о мире, в котором ни один человек не будет эксплуатировать труд другого человека, но в котором будут использоваться огромные машины для производства изобилия, чтобы все могли получить свою долю. Ни один ребенок не останется голодным, ни один старик не останется без крова, ни один мужчина не прольет кровь своего брата. Это был древнееврейский сон. Ганси процитировал пророка Исаию: "Не будут они больше строить дома, чтобы жил в них другой, не будут более сажать, чтобы другой ел. Потому что дни Моего народа сравняются с днями дерева: избранные Мои будут наслаждаться плодами своего труда⁴⁶".

Замечательная еврейская мечта, которой исполнилось двадцать пять веков, но она еще не осуществилась и не сбылась при жизни деда Бесс, президента Оружейных заводов Бэдд, или другого ее деда, президента Первого Национальный банк Ньюкасла, Коннектикут. Дочь последнего вошла во время этого разговора, и он не прекратился, когда она появилась, по той причине, что Бесс воспылала древним еврейским огнем. Она сказала: "Я всегда знала, что это плохо, что одни люди имеют так много, а другие ничего не имеют! О, мама, ты должна услышать, что говорит Ганси о том, как машины могут производить все, что нам сейчас нужно, чтобы никто должен быть бедным!"

Ланни понимал все, что чувствовала его сводная сестра, он все это пережил, когда был моложе ее. Искры божественного пламени перелетели из души Барбары в его душу. Они ворвались в души двух еврейских парней из Жуан Ле Пен в Роттердам и в Берлин. Теперь очевидно, что они проникнут из Парижа в Новую Англию! Какое топливо они найдут на этом суровом и скалистом берегу? Ланни знал, что огонь социальной справедливости меняет тех, кого он касается. Он наполняет их страстью и самопожертвованием или же раздражением и гневом. Эстер не могла скрыть то, что было у нее в голове, когда она сказала: "Да, дорогая. Пора тебе готовиться к обеду".

Дома, в Бьенвеню, перед тем, как отправиться в эту экспедицию, Ланни, его мать и Мари обсуждали развлечения этих гостей из страны пилигримов. Ланни думал о Шато де Брюин как о восхитительном месте для них, по крайней мере, для чая. Дени, сын, и Шарло - французские мальчики, заинтересуют трех молодых американцев. Но Мари сказала, что это невозможно. Ни у одной женщины не могло не вызвать подозрений, увидев её вместе с Ланни. Жена Робби подумала бы, что он совершил непристойность, приведя ее детей на место своего преступления против морали. "Но как она может узнать?" - спорил он. А его amie ответила: "У женщин есть тысяча способов узнать это. Предположим, один из моих мальчиков скажет, что ты оставался в нашем доме, помогая им с уроками игры на фортепиано, ходя с ними на рыбалку, играя в теннис - что-нибудь вообще? Разве твоя мачеха не заметит?"

Это обсуждение происходило в перерывах между игрой в бридж, и четвертой рукой был мсьё Рошамбо, старый друг семьи. У отставного дипломата было время для чтения, и он рассказал Ланни о романе американского эмигранта по имени Генри Джеймс. Роман назывался Послы, и Ланни взял его почитать. Сначала он был сбит с толку, но он сосредоточился на том, чтобы распутать эти громадные предложения, несущие на себе более тяжелое бремя ограничений, замечаний, модификаций, оговорок, подробностей, разъяснений и других разнообразных тонкостей, которые когда-либо прежде встречалось между двумя маленькими черными точки на напечатанной странице. Но в конце концов он разобрался в этой истории и, конечно же, увидел себя в этом бостонском эмигранте и наблюдал за раскрытием его смертного греха в Париже. Он закончил книгу перед тем, как покинуть Жуан Ле Пен, полностью решив не рисковать, сводя вместе потомство Мари и Эстер.

Случилось так, что Мари случайно посетила выставку в то время, когда там были Эстер и ее выводок, и в присутствии мачехи Ланни не осмеливался разговаривать со своей подругой. После того, как испытание закончилось, и он встретил Мари, она доказала ему странную интуитивную способность опытной светской женщины. Она сказала: "Твоя сестра и Ганси полюбили друг друга".

"О, конечно же, нет!" - воскликнуло глупое существо мужского пола.

- Они так сильно влюблены, что их глаза не могут встретиться без трепета.

- Я думал, что ее тронула его музыка.

"Женщин не трогает музыка", - заявила Мари. - "Женщин трогают музыканты".

Через день или два Ганси пришел к Ланни и признался. Бесс уезжает через пару дней, и он может больше никогда ее не увидеть. Что он должен сделать? Он не мог сдержать слёз.

Ланни поговорил с ним. Он сказал, что касается его лично, то он одобряет этот брак, и постарается ему содействовать. Несомненно, это вызовет к нему непрекращающуюся вражду его мачехи, которая строит относительно Бесс какие-то необыкновенные планы, ну, совсем как императрица Австрии Мария Тереза относительно свой дочери Марии Антуанетты.

"Как ваш отец отнесётся к этому?" - хотел знать Ганси.

"Робби - неплохой малый", - ответил Ланни. - "У него есть кое-какие предрассудки. С этим фактом мы должны считаться, понимаешь, Ганси.

- Конечно. Я понимаю, что я еврей.

- Робби нравится твой отец, и он восхищается тобой. Он мало что понимает в музыке, но если ты добьешься успеха, то об этом он услышит.

- Я должен добиться успеха, Ланни! Я слишком долго ждал! Гордая отчужденность бедняги Ганси была разнесена в пух и прах. - "Вы оба еще молоды".

- Послушайте, Ланни, это важно. У меня есть старый учитель, который переехал в Нью-Йорк. Этой весной он был в Берлине, слышал, как я играю, и сказал, что может дать мне шанс дебютировать с Нью-Йоркским симфоническим оркестром.

- Это грандиозно! Это было бы круто!

- А Бесс придет меня послушать?

- Конечно, приедет. Может, я нажму на все кнопки и устрою для тебя концерт в Ньюкасле. Конечно, после выступления в Нью-Йорке!

Ланни посоветовал Ганси поговорить с Бесс, но тот сказал, что не может этого сделать. У него отнимался язык, когда он даже думал об этом. И, кроме того, какие у него были возможности? Они ни на минуту не оставят его с ней наедине. Он мог говорить только своей музыкой и надеяться, что она поймет ее смысл. Ланни ответил, что, хотя программная музыка должна была изображать всевозможные природные явления, он не знал ни одного такого произведения, которое могло бы назначить дату свадьбы.

XII

Днём они собрались в Лувр. Ланни потратил какое-то время, объясняя своей сводной сестре Мону Лизу, указывая на ее достоинства и рассказывая ей о Леонардо. Когда остальные двинулись дальше, он сказал: "Давай отойдём в сторону. Я хочу тебе кое-что показать". Они отошли. И, возможно, Эстер это заметила, но она не могла возражать, потому что рядом с ней был Ганси, а она боялась только его. Ланни усадил Бесс в кресло и прочно усадил, чтобы она не упала в обморок. Затем он сказал: "Послушай, малыш, Ганси любит тебя".

Она сцепила руки вместе. - "О, Ланни!" а потом снова: "О, Ланни!" Влюбленные редко бывают оригинальными, и то, что им кажется красноречием, не впечатляет третьего, трезвого человека, кого это не касается. - "Ланни, ты уверен?"

- У него озноб и жар, когда он произносит твоё имя.

- О боже, я так счастлива!"

- Ты думала, что ты недостаточно хороша для него?

- Я думала, что во мне нет ничего, что могло ему понравиться. Я просто глупый ребенок.

- Ну, он надеется, что ты вырастешь.

- Будет ли он ждать меня?

- Я уверен, что он это сделает, если ты его попросишь.

- Но ведь это он должен меня просить, Ланни!

- Он слишком напуган нашим ужасно спесивым семейством.

- Но Ганси - замечательный человек! Он стоит больше, чем все мы вместе взятые.

- В глубине души я осмеливаюсь сказать, что он это знает. Но он не думает, что мы это понимаем. Ты знаешь, какой был бы дьявольский скандал, если бы ты вышла замуж за еврея.

- Скажи мне, Ланни, ты думаешь, что с евреями что-то не так?

- Бог с тобой, дорогая, со всеми нами всё не так, включая тебя и меня.

- Но я имею в виду - так много людей смотрят на них свысока. В чем причина?

- Что ж, миссис Эмили думает, что у них мозг устроен лучше, чем у нас. А может, они усерднее им работают.

- Иисус был евреем, Ланни!

- Я знаю, но остальные плохо с ним обращались, и с тех пор платят за это.

- Ланни, я должна сказать об этом маме, ты как думаешь?

- В самом деле, я думаю, что это последнее, что тебе следует делать!

- Но я хочу быть честной по отношению к ней и отцу!

- Если ты скажешь ей, она будет мучиться и замучит тебя. Если ты расстанешься с Ганси друзьями, она будет надеяться, что ты его забудешь и сможешь нормально продолжить учёбу в школе.

- Но мы с Ганси будем переписываться.

- Пишите нормальные дружеские письма: "Все хорошо, надеюсь скоро увидимся". Пиши ему о новостях и показывай матери его письма. Подписывай письма, "искренне ваша" - этого достаточно".

- Ты уверен, что для Ганси этого будет достаточно?

- Он будет на седьмом небе, пока не настанет великий день.

- А что потом, Ланни?

- Подожди, пока тебе не исполнится восемнадцать, а потом, если ты еще не передумаешь, скажи матери, что собираешься замуж.

- Как она это воспримет?

- Довольно сурово, я полагаю. Тебе придется быть готовой к худшему. Но принимай решение и не сдавайся. Это твое дело и касается тебя больше, чем кого бы то ни было. Он подумал, а затем добавил: "Возможно, было бы разумнее сначала пойти к Робби и привлечь его на свою сторону. Ты сможешь получить его поддержку, потому что дедушка разрушил его первую любовь, когда Робби был молод. Он знает, каково это. Он рассказал мне все об этом и ужасно тяжело переживал. Напомни ему об этом, и он поймёт!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Высокий ум безумию сосед⁴⁷

НОВОЕ консервативное правительство Англии отвергло Женевский протокол, который планировался для установления мира в Европе путем бойкота государств-агрессоров. Британцы привели несколько причин, самая важная из которых заключалась в том, что Соединенные Штаты отказались заявить о своей поддержке этой программы. Если агрессор сможет купить все, что ему нужно, у одной великой страны, то другие страны напрасно лишат своих бизнесменов прибыльной торговли. Это заявление вызвало у всех в Штатах дискуссию. Сторонники Вильсона, которых было много, настаивали, что их страна таким образом предает надежды всего человечества. Тяжело больной поборник интернационализма уже больше года лежал в могиле, но его идеи продолжали жить, и Ланни слушал их и, как всегда, видел обе стороны сложного вопроса.

Робби Бэдд прибыл по своим многочисленным делам. Он был верным рыцарем изоляционизма, возглавлявшим этот процесс с вымпелом на копье. Он сказал, что и Великобритания, и Франция спотыкаются на историческом марше и вскоре могут выйти из игры. Они придерживаются устаревших методов в промышленности и отказываются модернизировать свои заводы. Америка наоборот обновляет свое оборудование каждые десять лет и может выпускать товары быстрее и лучше, чем любая другая страна. Все, что нам нужно сделать, это вооружиться и быть готовыми встречать всех незваных гостей, но держаться подальше от чужих ссор. Пусть они уничтожат себя, если захотят. Тогда мир будет нашим.

Робби поклонялся божеству, известному как laissez faire. Пусть производители повсюду производят те товары, которые им нравятся, и предлагают их на любом рынке, который они могут найти. Пусть правительство держится подальше, а умные люди Соединенных Штатов сделают процветание постоянным. Раньше были кризисы и паники, но Робби сказал, что современные технологии решили эту проблему. Массовое производство товаров по постоянно удешевляющимся ценам является ответом на все вопросы. Работодатели смогли позволить себе платить высокую заработную плату, а за такие деньги можно было бы покупать все больше и больше, и рабочие достигают все более высокого уровня жизни. Решение этой проблемы было американским. Никакая другая страна не могла приблизиться к ней, и единственное, чего ей приходилось опасаться, - это политических демагогов, подсыпающих песок в подшипники. Робби сказал, что не знает, почему их действия получили такое название, но оно подходило политикам, которые вмешивались в производство и распространение товаров.

К счастью, в стране был один из самых достойных президентов, сильный молчаливый государственный деятель, который никогда ни во что не вмешивался, но с радостью прогуливался по электростанциям и вслушивался в гулкое гудение динамо-машин. Никто не собирался втягивать Осторожного Кэла в какие-либо иностранные разборки, никто не собирался заставить его помешать любому американскому нефтянику или оружейнику продавать свою продукцию в любой точке мира, где он сможет найти покупателя с наличными деньгами. Сын кладовщика из Вермонта собирался сидеть в комфортабельном особняке, предоставленном ему правительством, и откладывать все, что он мог, из 6125 долларов в месяц, которые должны были попадать на его счет, вплоть до четвертого марта 1929 года включительно. Для Робби Бэдда это означало, что Бог был на Своих небесах и в мире царит порядок.

Сам Робби чувствовал себя вполне уверенно, но, конечно, на его счёт попадало гораздо больше, чем сыну кладовщика. Он никогда не говорил своему сыну, сколько приносят ему большие заслуги перед страной, но по тому или другому признаку Ланни знал, что это очень большая сумма. Когда Ланни сказал, что ему больше не нужны триста в месяц, которые присылает ему отец, Робби улыбнулся и сказал, что для него будет слишком сложно просить своего секретаря прекратить это. Когда Баб Смит представил счет на заработную плату и расходы, понесенные при выполнении определенной конфиденциальной работы, связанной со Standard Oil на Ближнем Востоке, Робби взглянул на счет и прочитал: "Восемь тысяч сто семьдесят пять долларов двадцать восемь центов". Он выписал чек на десять тысяч и заметил: "Мне трудно точно написать все эти цифры".

Приятно иметь такого отца, у которого можно получить совет по вопросам бизнеса и финансов. Совершенно очевидно, что система laissez faire пошла на пользу Ланни Бэдду. Эта система привела тысячи богатых людей в места отдыха и развлечений Европы. Их карманы разбухали от денег, которые они не знали, как потратить. В буквальном смысле разбухали, поскольку Ланни встречал людей, которые считали пустяком носить банкноты в сто тысяч франков в бумажнике, и когда он спросил одного из них, зачем он это делал, он ответил: "Ну, я мог бы пригласить вас обед". Если у этих людей вообще была какая-то культура - а у многих из них какая-то культура была, то проще всего было бы их соблазнить престижем владения великими картинами. Ланни чувствовал себя рыбаком на реках Орегона во второй половине июля, когда ловля лосося становится тяжким трудом, а не спортом. Тогда не хочется ни видеть, ни нюхать, ни пробовать рыбу.

Люди приходили каждый день и умоляли посмотреть на Дэтаза, пока это тоже не стало невыносимо. Можно было услышать все, что можно было сказать, и понять мотивы людей, которые выдавали себя за ваших друзей, надеясь получить более низкие цены. "Поднимите цены", - сказал Робби, - это был способ бизнесмена снизить чрезмерный спрос. Но в случае с искусством это, похоже, не работало, потому что не было возможности определить стоимость холста. Он стоил то, что можно было получить, и чем больше вы просили, тем больше его ценил покупатель. А когда вы проявите нежелание продавать, продавцы картин подумают, что это деловой маневр, и, они будут продолжать делать предложения, пока они не станут фантастическими. Ланни думал, что это не может продолжаться долго. Но Золтан, всем здесь заправлявший, сказал, что такое может случиться только с работами, которые находятся в кратковременной моде, но не с такими серьезными, как у Марселя. Запрашивайте высокую цену, заплатите часть денег в качестве чаевых, чтобы о высокой цене заговорили в газетах. И тогда вы сможете запросить еще более высокие цены!

У Ланни стало так много денег, что он не знал, что с ними делать, и ему приходилось спрашивать совета у отца. Для Робби это было знаменательное событие. Чтобы этот мальчик, в чьем будущем в практическом плане он начал уже отчаиваться, пришел по собственному желанию и спросил, как вложить заработанные им сто тысяч долларов без помощи отца. Ну, это можно дома рассказать старейшине племени Бэддов! Робби сел и составил то, что он называл "портфелем", - список ценных бумаг и облигаций, которые его сын должен был приобрести. Робби проявил к этому такой же интерес, как если бы это был один из тех кроссвордов, которые сейчас вошли в моду. Он хотел объяснить Ланни пункт за пунктом-А. & P., A. T. & T., A. T. & S. F. - как будто Ланни мог когда-нибудь запомнить все эти инициалы! Сын выписал чек на свой банк в Каннах, отец отправил телеграмму, и с помощью магии, изобретенной американскими бизнесменами, все эти ценные бумаги были помещены в хранилище на имя Ланни, прежде чем он заснул тем вечером. Робби подсчитал, что его сын будет получать доход более семисот долларов в месяц до конца своих дней, не делая ничего, только ставя свою подпись. Как можно сомневаться в надежности мира, в котором могло совершиться такое чудо?

И все же Ланни не мог удержаться от размышлений. Он уже не был невинным ребенком, он нагляделся на бездельников на этом Лазурном берегу, и они перестали казаться ему обаятельными. Он видел азартные игры, выпивку, различные пороки и то, что казалось ему оргией глупой и бесполезной деятельности. Он видел стаи паразитов, охотящихся на богатых, добывающих свои деньги с помощью тысячи способов, и лишь немногие из них были настолько безобидными, чтобы убедить их купить картины старых мастеров. Он также видел признаки бедности и злоупотреблений. Когда он отправлялся в большие города, его тошнило от зрелища человеческой деградации, и он был слишком умён, чтобы успокоить свою совесть, время от времени давая монету нищему, как это делали некоторые из его добросердечных друзей.

В просторной гостиной Бьенвеню было прохладно в жаркие дни, а в холодные ночи её согревал большой открытый огонь в камине. Здесь были учтивость, доброта, любовь и всевозможная красота, которую были способны создать люди. На полу лежали восточные ковры богатых гармоничных цветов, на стенах весели красочные картины, длинные полки, полные шедевров старой и современной литературы. А музыка здесь звучала из фортепьяно, фонографа и недавно освоенного радио. Но снаружи о её стены бились волны человеческих страданий, а ветер социальной ярости завывал над её карнизами. Хранительницы этого дома как бы взывали Ланни: "Разве для того мы так трудились, создавая тебе тихую пристань, чтобы ты вышел навстречу буре и опасности? Разве мы не выполнили свой долг? Или мы были недостаточно нежны и преданы тебе, что ты хочешь броситься в хаос вопиющей жадности и ненависти?"

III

В Каннах жил испанский юноша по имени Рауль Пальма. Он был убежденным социалистом и привез рекомендательное письмо от Жана Лонгэ. "Преданный партийный работник", - так характеризовал его редактор. Физически Рауль был находкой для художника. Стройный, деятельный, с тонко очерченными чертами лица и с почти женственной нежностью. Ланни очень хотелось, чтобы Марсель был здесь, чтобы увековечить его. Молодой человек говорил на всех романских языках и имел хорошее образование, но работал в обувном магазине, потому что это было единственное занятие, доступное тому, кто хотел проводить свои вечера, агитируя за социализм среди рабочих.

Канны считались местом отдыха и развлечений для богатых. Город прекрасных вилл и садов, рай светской элегантности. Мало кто останавливался, чтобы понять, сколько труда требовалось для поддержания этой чистоты и очарования. Труда не только слуг, живших в поместьях, но и носильщиков и водителей грузовиков, уборщиц и горничных, кухарок, разносчиков еды и множества малоизвестных профессий, о которых богатые никогда не слышали. Эти люди жили в трущобах, куда красный дядя Ланни привел его на встречу с Барбарой Пульезе. Светские дамы и господа не знали, что такие места существуют. Они с трудом поверят в это, если им об этом скажут. Но они никогда не будут испытывать благодарность к рассказавшему об этом.

Если трущобы Ривьеры когда-либо будут снесены и будет построено достойное жилье, то это может произойти только благодаря действиям самих рабочих. Богатые не двинутся с места, если их не заставят. Вопрос был в том, нужно ли это делать тем методом, который мир видел в России и который ему очень не понравился, или же это можно сделать через упорядоченный демократический процесс, какой, например, продемонстрировали рабочие Вены и других социалистических городов. От выбора метода зависело, как называть себя коммунистом или социалистом и как назовут вас ваши оппоненты Красным или Розовым. Рауль Пальма, идеалист и в некотором роде святой, настаивал на терпении и миролюбии. Его хобби было то, что он называл "рабочим образованием". Он хотел, чтобы усталые рабочие приходили в школу по вечерам и изучили основы современной экономической теории, как эксплуатируют их труд и что они могут с этим поделать. Он хотел создать социалистическую воскресную школу, в которую дети рабочих могли бы приходить и изучать те факты, которым их не учат в школах, созданных их хозяевами. Рауль собрал небольшую группу, и они собрали несколько франков из своих доходов, купили карандаши и бумагу и принялись за работу, сначала в открытом сарае летом, а затем в неиспользуемом складе. Им нужно было больше денег. И как мог Ланни, веря в то, что и они, не помочь им? Он снял приличную комнату с печью, чтобы топить ее, когда дует мистраль. И когда он увидел, как они были трогательно благодарны и как быстро расширялось это предприятие, он предложил молодому руководителю пособие в размере пятидесяти франков в неделю, около двух долларов, чтобы тот мог уйти из бизнеса по примерке обуви на женские ноги и посвятить все своё время образованию рабочих. Ланни постоянно ходил в воскресную школу, и таким образом приобрел ряд знакомых, которых дамы его семьи считали нежелательными. Он выучил имена стаи беспризорников, которые, конечно, не знали, что они беспризорники, и подбегали, чтобы поприветствовать его, когда он шел в фешенебельный отель или ресторан, обнимали его и кричали ему "товарищ Ланни". Что, мягко говоря, вряд ли можно было назвать правильным. Ланни развлекал свою сводную сестру Деревенскими танцами Бетховена, восхитительными мелодиями с ярко выраженными ритмами, под которые она и дети Нины носились по комнате, как начинающие ученики Айседоры. Почему бы не устроить развлечение для детей рабочих и дать им шанс развить свои скрытые таланты? Если бы Ланни добился своего, он бы привел весь отряд в Бьенвеню и позволил бы им танцевать на лоджии, а Марселине с ними. Но сама эта идея напугала Бьюти до потери ночного сна. Для нее само слово "рабочие" означало красную революцию и кровопролитие. У нее были белые русские друзья в Каннах и в других местах, которые рассказывали ей ужасные истории о бесчинствах, от которых они сбежали. По доброте сердца Бьюти давала этим людям деньги, часть из которых пошла на содержание белоэмигрантских газет и пропаганду в Париже. Итак, деньги Бьюти работали против денег Ланни и, возможно, нейтрализовали их. Ланни пошел и снял на один вечер что-то вроде пивной в одном из рабочих кварталов, и там он устроил вечеринку и исполнил Деревенские танцы Бетховена для своих маленьких красных и розовых беспризорников.

В октябре 1925 года руководящие представители великих держав Европы собрались на важную конференцию в Локарно, городе на одном из альпийских озер, разделенных между Швейцарией и Италией. Рик не присутствовал на этом мероприятии, потому что его новая пьеса была принята одним из маленьких театров, и он переписывал ее часть, несмотря на свое литературное высокомерие. Ланни туда не поехал, потому что Мари не хотела составить ему компанию, а в одиночестве там было не так весело. Он читал отчеты в газетах и журналах, некоторые из которых были подписаны людьми, которых он знал. Все считали эту конференцию самой важной со времен войны. Ланни, который видел так много из них, старался не относиться к этой цинично.

Аристид Бриан, сын трактирщика, снова стал премьер-министром Франции и приступил к работе, которую он был вынужден бросить в Каннах почти четыре года назад. На этот раз ему не понадобились светские дамы, чтобы свести его с немцами. Поскольку сейчас у Франции был Рур, и она так мало получала от него, что мир и разоружение стали её девизом. Канцлер Германии по-прежнему был Штреземан, миролюбец, в то время как премьер-министром Великобритании был сэр Остин Чемберлен, настоящий консерватор с моноклем, так что все, что он делал, будет ратифицировано парламентом. Впервые после войны великие державы Европы встретились на равных, и слово Союзники не было произнесено на конференции.

Конечно, дипломаты месяцами работали за кулисами и точно спланировали, что они собираются делать. Они приняли ряд договоров, отказавшись от войны как инструмента внешней политики. Германия обязалась решать все споры со своими соседями. Все эти гордые державы отказались от части своего суверенитета, и по всей земле разнеслась радостная весть о рождении нового духа. Германия должна была быть принята в Лигу Наций, и возлагались надежды, что вскоре Франция согласится уйти из Рура. Слово Локарно превратилось в магию, от которой ждали всего хорошего. Валюты станут стабильными, возродятся торговля и промышленность, безработные получат работу. Обсуждались даже соглашения о разоружении.

Все это, конечно, произвело на Робби Бэдда и Захарова мрачное впечатление. Робби пообещал своему отцу и братьям новые трения в Европе и во всем мире, поэтому на карту был поставлен его престиж. Он слишком многого ожидал от человеческой натуры, чтобы поверить в прекрасные обещания государственных деятелей, ищущих голоса избирателей. Робби написал своему сыну, что немцы закупают оружие через голландских и итальянских агентов, и, несомненно, часть этого оружия шла через Локарно, пока государственные деятели заседали. Он также сказал, что в России был еще один голод, и что когда произойдет неизбежный коллапс в этой хаотической стране, все граничащие с ней страны захватят все, что смогут. Там так полыхнёт! "У меня есть возможность купить акции нашей компании", - написал отец. - "Могу ли я добавить их в твой портфолио? Это придаст тебе веса в семье".

Беженец из Италии по имени Анджелотти подошел к воротам Бьенвеню с рекомендательным письмом к Ланни. Слуга впустил его, сказав, что Ланни ждут. Человек просидел на веранде около часа или больше. Бьюти видела его и посчитала его зловещим. У многих итальянцев темные волосы и глаза, они слывут мстительными и носят стилеты и тому подобное. Недоверие Бьюти к красным было давным-давно - среди них у нее был брат. Этот посетитель, конечно, хотел денег; это был своего рода вежливый шантаж, которому подвергал себя Ланни, и что они будут делать, если он откажется от их просьб? Дело неблагодарное, такие люди редко расплачиваются даже благодарностью. Согласно их теориям, все ваши деньги должны принадлежать им, и отдавая им часть, вы поступаете менее справедливо. Бьюти хотела бы отдать приказ, чтобы всех таких незнакомых людей отправляли вон, но она не могла этого сделать, потому что разбогатевший Ланни теперь оплачивал половину расходов, чтобы его мать могла платить своим портным и парикмахерам и остальным.

Случилось так, что вскоре после этого в Париже было совершено убийство, и, как сообщалось, полиция сочла его политическим и разыскивала итальянского анархиста по имени Анджелотти. Возможно, это был не тот человек, но Ланни сказал, что даже если бы это было так, он не будет волноваться, потому что такие случаи часто представляли собой провокацию полиции или, возможно, попытки газет дискредитировать то, что они решили называть "подрывными движениями". Естественно, это заявление вызвало у Бьюти душевное расстройство, и они поссорились. После этого мать забеспокоилась, потому что Ланни мог подумать, что в доме его лишают его прав. И он мог собраться и уйти, найдя место, где он мог видеть своих друзей, когда ему было угодно.

Бьюти и Мари обсуждали эту проблему, советовались друг с другом и вместе переживали. И конечно, Ланни знал об этом. Люди не могут скрывать друг от друга вещи, когда они живут в одном доме. Он выходил и проводил время с тревожно выглядящими незнакомцами. Когда он обнаружит, что его amie выглядит обиженной, он будет спрашивать ее об этом. И ей потребуется весь ее такт, чтобы не начать конфликт.

У Бьюти были другие заботы, их становилось все больше и больше, и все они были сосредоточены на Курте. Чувство обреченности овладело ею, понимая, что нельзя заводить любовника, который был бы намного моложе ее, и что когда-нибудь судьба выставит ей счет, и она оплатит его своим счастьем. Днем и ночью она наблюдала за своим немецким идеалистом и изучала его, пытаясь доставить ему удовольствие, делая себя рабом этого странного существа. Курт был человеком строгих правил, и она могла удержать его, только будучи доброй. Но это должна быть особая доброта. Она теряла его благосклонность всякий раз, когда проявляла чрезмерное мирское тщеславие. Время от времени он позволял ей кутнуть, как если бы она была запойной пьяницей, но это не должно длиться слишком долго или стоить слишком дорого. И тогда он ожидал, что она вернется домой и станет хорошей немецкой Hausfrau, которая управляет своими слугами и заботится о своём ребенке в соответствии со его представлениями о дисциплине.

С годами настроения Бьюти становились все более прогерманскими. Не публично, потому что она не могла ожидать, что ее друзья с этим согласятся. И лучше держаться подальше от этой темы. Она не была политическим деятелем и не могла понять всех сил и факторов, вовлеченных в борьбу за господство над Европой. Она хотела мира на время своей жизни и не станет торговаться о цене за это. Известия, пришедшие из Локарно, обрадовали ее душу. Наконец Германии будет позволено занять свое место в братстве народов, расширить свою внешнюю торговлю и импортировать еду для своих голодных детей. Германия действительно кормила своих детей и заботилась о своих престарелых, и строила приличные дома для рабочих. И все эта практика, которую Бьюти горячо хвалила, даже не подозревая, что она имеет какое-либо отношение к ужасному социализму. Когда пришел ее брат Джесс и произнес одно из своих знакомых циничных высказываний, что все капиталистические государства должны иметь то, что они могут получить только войной, Бьюти отругала его так сурово, что это его поразило и развеселило.

В период "загула" Бьюти в Париже Курт оставался на вилле, работая над одной из своих композиций. Когда ему хотелось компании, он играл музыку для Марселины и учил ее немецким народным песням. Она уже начала заниматься на фортепиано под его руководством. И это не будет какой-то случайной техникой, которую приобрел Ланни. А потом приехал двоюродный брат Курта со своей молодой невестой в Ниццу, чтобы провести там часть лета, и Курт садился в трамвай и ездил к ним в гости. Когда наступила прохладная погода, его тетя, фрау доктор Гофрат фон унд цу Небенальтенберг, вернулась в квартиру в Каннах, откуда ее грубо выгнали во время войны. Она поклялась, что никогда не вернется, но ее здоровье беспокоило ее, и теперь урегулирование Локарно позволило ей устроить французам еще одно испытание. Она сказала своему племяннику, что мать Ланни Бэдда unschicklich (непристойна), поэтому ее едва ли можно было обмануть притворством, что Курт был учителем музыки Ланни. Но известно, что мужчины делают ещё худшие вещи, чем поддаются уловкам светской вдовы, и любая связь, сохраняющаяся в течение шести или семи лет, приобретает определенную респектабельность. Курт приехал навестить тётю и не получил выговора. Он сыграл для нее свои сочинения, и они были одобрены.

Таким образом, Курт так или иначе встречался с немцами. Они возвращались на Ривьеру, и теперь с новым мирными настроениями начали прибывать немецкие пароходы, новенькие и совершенной модели того, каким должен быть пароход. Они были набиты откормленными пассажирами, желающими надеть купальные костюмы и подставить свои толстые шеи и бритые головы полутропическому солнцу. Они привезли с собой пачки денег, которые загадочным образом стали более стабильными и желанными, чем франк. С ними они могли есть французскую еду, пить французские вина и останавливаться в лучших отелях. Их обслуживали французские официанты, а французские кутюрье усердно трудились, но по большей части тщетно старались придать их женщинам французский шик.

Многие из этих немцев были теми, кого Курт в старые времена называл "готтентотами", грубыми людьми без культуры, и они интересовали его не больше, чем американцы или аргентинцы того же типа. Но время от времени он встречал какого-нибудь меломана или грамотея, кого-то, кто слышал его музыку или, слышал отзывы о ней, хотел ее услышать. Бьюти всегда была радушной, когда на виллу приезжали друзья Курта, все, кто был готов поддерживать эту вежливую выдумку, в соответствии с которой он жил с ней. Снова распространилась мечта о "хорошем европейце", и Бьенвеню стал центром международной культуры. Это было то, ради чего Ланни работал и боролся с тех счастливых дней, когда три мушкетера от искусства танцевали Орфея Глюка в Геллерау и были уверены, что они помогают укротить ярость жадности и ненависти. Ланни чувствовал, что война, наконец, действительно окончена, и что Великобритания, Франция и Германия примирились в его американском доме.

VII

На Рождество двое друзей отправились в своё привычное путешествие на север. Теперь это путешествие стало для Ланни не только увеселительной, но и деловой поездкой. Он узнавал все больше и больше о мире искусства. Это происходило почти автоматически. Человек, у которого он покупал картину, рассказывал своим друзьям о симпатичном молодом американце, у которого были костюмы с большим карманом внутри пиджака с клапаном и пуговицей, с английской булавкой в качестве дополнительная мера предосторожности. Из этого секретного тайника он извлекал плоский пакет, содержащий невероятное количество безупречных новых банкнот, пересчитывал их на столе и оставлял там до тех пор, пока продавец не перестанет сопротивляться искушению и не скажет: "Хорошо, картина ваша". Ланни и Золтан нашли так много людей, которые хотели купить старых мастеров, что у плейбоя постоянно возникала проблема, делать ли то, что он хотел, например, слушать музыку Ганси и ходить на симфонические концерты, или уезжать и заниматься очередной сделкой.

Посещение Ганси теперь стало совершенно новым делом. Оказалось, богатого человека обстоятельства заставляют жить в соответствии с его богатством. И вот теперь эти Робины живут в этом новом роскошном гнезде со слугами в ливреях и всем, что там идеально устроено. Йоханнес был человеком действия, и когда он хотел, чтобы что-то было сделано, он нанимал экспертов и все делал правильно. В этом дворце он столкнулся с зияющими рядами полок в библиотеке, и он сразу же измерил полки, вызвал управляющего старейшего книжного магазина в Берлине и поразил этого человека, сказав, что он хочет сто семнадцать метров книг. И теперь вот они, всех размеров, чтобы соответствовать разной высоте полок, и любой тематики, чтобы соответствовать разным вкусам читателей. У Йоханнеса сейчас не было на них времени, но его дети и дети его детей будут наслаждаться культурой.

Дэтаз очень нравился торговцу, но его картины смотрелись одиноко на этих огромных стенах, и он сказал, что хотел бы заказывать картины квадратными метрами или, возможно, даже на квадратный километр. Невозможно оставить это место пустым, потому что какой толк в нем, если у вас всё не так? "Разве не лучше повесить деньги на стены, чем спрятать их в банковском хранилище?" - спросил старый друг Ланни. - "Вот я получаю за свои деньги двенадцать и пятнадцать процентов, и что я буду с ними делать?"

"Вы имеете в виду, что это процентная ставка?" - спросил молодой человек, несколько шокированный.

"Наших новых марок выпущено мало", - улыбнулся Йоханнес. - "Иначе нельзя, чтобы не было больше инфляции!"

Далее он сказал, что знает одного человека, чьему вкусу в искусстве он полностью доверяет, и это был замечательный Ланни Бэдд. Если он доверял Золтану Кертежи, то только потому, что Ланни ему его рекомендовал. Он хотел, чтобы Ланни и Золтан изучили дворец и превратили каждую комнату в небольшую картинную галерею. Там должно быть не слишком много картин, но с нужной атмосферой. Им придётся отправиться на разведку по Европе с carte blanche, чтобы купить всё, что они сочтут нужным. Ланни был ошеломлен и сказал, что не чувствует себя готовым к такой задаче, он не собирался так глубоко заниматься картинами, как это здесь требуется. "Не торопитесь", - настаивал успешный финансист. - "Все будет хорошо, если я скажу людям, что ищу лучшее".

Некоторое время молодой человек задавался вопросом, было ли все это тактично предложенным выкупом сводной сестры. Но Ганси сказал ему, что не рассказывал о своей любви ни одному из родителей. О ней знает только Фредди. Он был там и всё видел. Они решили, что, возможно, у них нет права говорить об этом. Может, из этого ничего не получится, и, более того, папа предпочел бы не знать, потому что, если бы он знал, он чувствовал бы себя обязанным рассказать об этом отцу Ланни. Ланни сказал, что они поступили мудро.

Ганси отвел его в свою комнату, где он устроил тайник для хранения писем Бесс. Они были написаны тем размашистым почерком, какому учат светских молодых девушек, возможно, потому, что размашистый почерк занимает много места и можно ограничиться двумя-тремя мыслями на целой странице. Ганси позволил Ланни прочитать письма, и они глубоко подействовали на её брата. Они могли быть написаны четырнадцатилетней Джульеттой своему Ромео. Они были наивными, искренними и утешительными для убитого сердцем музыканта, еще не достигшего совершеннолетия. Пара разработала код для обмена своими чувствами. Когда Ганси писал о погоде, это должно было означать состояние его сердца по отношению к внучке пуритан, а Ганси сказал, что он пишет, что погода в Берлине стоит райская, даже когда бушевала самая снежная буря.

Пока Ланни был там, из Нью-Йорка пришла телеграмма с захватывающими новостями. Ганси приглашали выступить в Карнеги-холле в апреле. Ему заплатят пятьсот долларов, первые деньги, которые он когда-либо заработал. Когда они остались одни, Ганси испуганно посмотрел на своего друга и сказал: "В апреле Бесс будет восемнадцать!"

"Хорошо", - улыбнулся его друг. - "Почему нет?"

- Что мне делать, Ланни?"

- Не уступать им. Самому понять, что они такие же люди, как и ты. Они особенные только потому, что так думают.

"Как бы я хотел, чтобы вы были там со мной!" - воскликнул молодой виртуоз.

- Не позволяй им запугать тебя, Ганси. Ты увидишь, что не так страшен чёрт, как его малюют!

VIII

Утром перед Рождеством Ланни и Курт прибыли в Штубендорф. Эмиль не cмог приехать. В этот год была очередь другого офицера. Также отсутствовали две арийские вдовы. Невестка Курта находилась у своих родителей, а его сестра - с семьей ее мужа. Таким образом, это было тихое Рождество, но счастливое благодаря духу Локарно. Польша подписала эти договоры, и два народа делали все возможное, чтобы поладить друг с другом. Наладилась торговля, и жизнь становилась легче.

У Ланни были серьезные разговоры с герром Мейснером. На старом джентльмене начал сказываться возраст, но его ум не потерял своей живости. То, что он говорил о проблемах Фатерланда, всегда интересовало Ланни и даже беспокоило его, поскольку суждения герра Мейснера совпадали с представлениями его отца-консерватора и его революционного дядюшки о том, что основные требования Германии и ее соседей несовместимы и непримиримы. Ланни по-прежнему не встречал в Штубендорфе никого, у кого была бы другие мысли, кроме как вернуться в лоно Германии, или кто не думал бы о нынешнем соглашении только как о передышке. Но попробуйте сказать такое поляку или французу!

Генрих Юнг был там, и он был тем парнем, который мог рассказать, как нужно вернуться в лоно Фатерланда. Адольф Гитлер Шикльгрубер, проведший целый год после тюрьмы, реорганизовал свое движение и без отдыха вел пропаганду. Читал ли Ланни ту книгу, которую послал ему Генрих? Да, Ланни прочитал её. И что он об этом думает? Ланни как можно вежливо ответил, что, по его мнению, книга успешно передает идеи герра Гитлера. Для общественного деятеля было необычно так подробно описывать серию событий, которые он намеревался инициировать. Это удовлетворило молодого лесничего, который и представить себе не мог, что кто-то откажется от похвал вдохновенного лидера грядущей новой Германии. Небесно-голубые глаза Генриха сияли, когда он сообщил Ланни, что великий человек сейчас удалился от дел и пишет вторую часть своего шедевра. Когда она будет опубликована, её тут же отправят в Жуан Лё Пэн.

По правде говоря, Ланни счел первую часть книги Ади чрезвычайно трудной для чтения. Книга называлась Mein Kampf, то есть Моя борьба, или, если символически, Моя война. Но её автор о символах понятия не имел. Его книга была провозглашением непримиримой и непрекращающейся войны всему миру в том виде, в каком он сейчас организован и существует. Mein Hass было бы лучшим названием, как показалось Ланни или, возможно даже во множественном числе, Meine Hassen. Поскольку у Гитлера было так много ненависти, что если составить список того, что он ненавидел, то он станет анекдотом. Ланни видел Гитлера так, как его описал ему Рик. Бедняга разнорабочий, неудавшийся художник, обитатель ночлежки, набравшийся идей из прочтенной всяческой всячины. Всё было перемешано в его голове. Истина и ложь безнадежно смешаны. Но во всё это он верил с яростной страстью, которая была близка к грани безумия. Ланни не был психиатром, но ему казалось, что это неделимое сочетание гения и сумасшествия. Ланни никогда раньше не сталкивался с такими мыслями, но он принял заявление Рика о том, что такие мысли можно найти в каждом убежище для бездомных или услышать их десятками в Гайд-парке в Лондоне в любое воскресенье днем.

Автор Mein Kampf мечтал о высоком, длинноголовом, длинноногом, энергичном мужчине со светлыми волосами и голубыми глазами, которого он называл "арийцем". Это казалось забавным, потому что сам Гитлер был темноволосым мужчиной среднего роста круглоголового альпийского типа. Арийцы его мечты не существовали в Европе. Ибо германцы, как и все другие племена, были перемешаны так тщательно, как бульон, который варился на горячем огне тысячу лет. Гитлер получил свои эмоции из мифологии Вагнера о Зигфриде, плюс немного Ницше, который сошёл с ума, и Хьюстона Стюарта Чемберлена, которому не с чего было сходить. Это дало ему основания ненавидеть все остальные виды человечества. Он ненавидел желтых как злых гномов. Он ненавидел русских, называя их недочеловеками. Он ненавидел французов, потому что они были непристойными и декадентскими. Он ненавидел британцев за то, что они правили морями и блокировали Германию. Он ненавидел американцев, потому что они верили в демократию. Больше всего он бранил евреев, эти непристойные карикатуры на людей, которые проникли в Германию и развратили ее сердце и мозг, отняли у нее так много ее имущества и заполнили такую большую часть профессий, вытеснив благородных светловолосых арийцев.

Евреев нужно изгнать из Фатерланда и, в конечном итоге, из мира. Евреи были международными банкирами, которые удушали бедняков. Евреи были марксистскими революционерами, которые хотели разрушить все арийские институты. То, что они могли быть одновременно и теми и другими, не удивляло Ади, потому что он сам мог верить во всевозможные противоположные и несовместимые вещи. Он ненавидел марксистов, потому что они смеялись над его арийским мифом и всем остальным. Он ненавидел людей с деньгами, потому что у него их никогда не было. Он ненавидел универмаги, потому что они забрали торговлю у мелких торговцев, людей его типа. Он ненавидел католиков, потому что они были интернационалистами, а не немцами. Он ненавидел протестантов, потому что они проповедовали христианские идеалы братства и милосердия вместо благородных арийских идеалов расового превосходства и мирового господства.

Ланни мог представить себе этого разочарованного гения-психопата, этот великий ум близкий к безумию, заключённого в крепость, потому что он стал причиной смерти шестнадцати своих благородных арийцев в попытке свергнуть республику, которую он ненавидел, потому что она приняла Версальский договор. Его двадцать товарищей по заключению не могли терпеть его красноречие, поэтому он сидел в другой комнате, диктуя свои безумия одному терпеливому и преданному ученику. Поскольку он был патриотом, несмотря на то, что выжил из ума, тюремные власти разрешили ему не гасить свет до полуночи, и он сидел там, изливая такую жгучую злобу, которая должна была расплавить перо ручки и воспламенить бумагу. С апрельского Дня дурака до недели до Рождества он не прекращал свои излияния, и получилась книга. Один из его друзей, католический священник, выправил предложения и придал им какой-то смысл, после чего книга вышла из печати тиражом в пятьсот экземпляров. Ланни Бэдд честно пытался прочитать её, все время думая: "Боже мой, каким был бы мир, если бы этот парень вырвался из под контроля!"

Самым странным было воздействие Mein Kampf на человека, который в течение двенадцати лет представлял в сознании Ланни все самое лучшее и благороднейшее в Германии. Ланни передал книгу Курту, потому что Генрих попросил его, и потому что он думал, что Курт заинтересуется ею как образцом умственного отклонения. Но он обнаружил, что бывший артиллерийский офицер прочитал произведение с большим интересом. Хотя он согласился со многими критическими замечаниями Ланни, он согласился лишь наполовину и сделал так много оговорок, что это было равносильно защите как Гитлера, так и его идей. Этот человек мог быть ненормальным, но он был немцем, и казалось, что немецкая ненормальность может быть понятна только немцам. Курт этого не сказал, этого и Ланни не сказал, потому что боялся ранить своего друга. Но вынес такое впечатление из их обсуждений национал-социалистического движения и его недавно напечатанной Библии.

Гитлер ненавидел поляков, и Ланни понимал, что Курту мог особенно осознавать их недостатки, поскольку они отняли у него кусок его родины и управляли этим куском некомпетентно. Ланни понимал, что Курту мог не доверять французам, по которым он выпустил многие тысячи артиллерийских снарядов и против которых он вел смертельную тайную интригу. Он мог понять унижение Курта высокомерием британского правящего класса. Ланни узнал это от своего отца в детстве, а теперь приобрел от своих друзей-социалистов новую неприязнь к воякам и солдафонам любой страны. Но эти чувства были интернациональными, основанными на мечте о том, что человечество нуждается в помощи и совершенствовании. Ади, с другой стороны, ненавидел интернационализм как предательство немецкого духа. Этот дух был для своих арийцев и не для кого другого, и его слова были призывом ко всем немцам собраться вместе и заставить другие расы подчиниться германскому господству. Эта книга была своего рода лакмусовой бумажкой, с помощью которой можно было проверить немцев и выяснить, насколько они немцы. "Ты не можешь отрицать, что это сильная книга", - заявил Курт, и Ланни согласился: "Да, но можно сказать то же самое о маньяке, который расшвыряет полдюжины человек, пока они не натянут на него смирительную рубашку. Сила должна сочетаться с суждением, если она хочет принести какую-либо пользу в мире". Это звучало разумно, но Ланни видел, что это задело его друга, и они не могли продолжать спорить в такой манере. Нет смысла спорить с людьми. Они были тем, кем были, и останутся такими же. За ними можно только наблюдать и понимать, что их делает такими. Ланни замкнулся в себе и столкнулся с некоторыми болезненными фактами. Курт ненавидел евреев. Нет смысла пытаться это отрицать.

Ланни заметил, что Курт всегда находил другую причину для неодобрения евреев, но он всегда приводил эти причины в отношении евреев. Год за годом Курт отказывался ехать в дом Schieber, который нажился на страданиях немецкого народа. Хорошо, Ланни мог понять это чувство. Но как быть насчет этого двоюродного брата Мейснеров, который пришел на рождественский праздник и вскользь упомянул во время трапезы, что он предусмотрительно продавал марки во время инфляции? "Иностранцы теряли деньги", - сказал он, - "а почему бы немцам их не заработать?" Курт не встал из-за стола и не стал менее любезен с этим светловолосым нордическим Schieber. Ланни ничего не сказал. Он был гостем, а не цензором нордической морали.

Курт говорил о новой партии и её делах с молодым лесником, а Ланни сидел и впитывал информацию. Генрих был воплощением арийской мечты, и Ланни мог понять его энтузиазм по поводу движения, созданному по его образу. Генрих сообщил, что лидер, фюрер, был освобожден из-под ареста под обещание руководить своей партией в соответствии с законами. Лидер следовал своему обещанию, но это сильно не понравилось некоторым из его последователей, так как это означало перейти к демократической политике, которую их учили презирать. Было много разногласий и несколько расколов. Но Ади только собрал их вместе и выступил перед ними, и всякая оппозицию перед ним не устояла. Никто из них не мог противостоять пылкости его красноречия, заразительности его веры в Фатерланд.

Принимая во внимание оптимизм Генриха, было ясно, что это опасное движение растет и что тюремное заключение только повысило престиж его основателя. Это можно увидеть прямо здесь, в Штубендорфе, немецком имении, управляемом польскими чиновниками и обрабатываемым в основном польскими крестьянами. Светловолосый студент лесного хозяйства приехал домой на каникулы и раздавал нацистские трактаты своим немецким друзьям, особенно молодым. Он пригласил их к себе домой и обучил их нацистским формулам, и теперь Штубендорф был энергичным и активным Gau, а Генрих - гордым и ликующим Gauleiter, или окружным главою.

"Разве вы не боитесь государственных чиновников?" - спросил Ланни.

"Что они могут сделать?" - бросил вызов Генрих. - "Мы не нарушаем никаких законов".

- Вы собираетесь их запретить, не так ли?

Генрих улыбнулся. - "Как они собираются это доказать?"

"Но все это есть здесь, в этой книге", - возразил Ланни, указывая на экземпляр Генриха.

- Они не читают книг, и все равно они не поверят этому.

- Вы ожидаете, что движение будет расти, и если это произойдет, люди обязательно прочтут эту книгу. Ожидает ли Гитлер обратить массы с помощью книги, в которой он объясняет свое презрение к ним и показывает, как легко их обмануть? Он говорит, что можно солгать, если ложь достаточно дерзкая, потому что они подумают, что у вас не хватит на это смелости. Для меня это просто не имеет смысла.

"Это потому, что вы умны", - ответил Генрих. - "Вы ариец, и вам следует присоединиться к нашему движению и стать одним из наших лидеров".

Ланни больше ничего не сказал, поскольку решил, что для него было бы дурным тоном вступать в спор с Куртом или его друзьями во время рождественского визита к нему домой. Он подождет, пока они окажутся в доме Ланни, и, возможно, они прогуляются до высот Нотр-Дам-де-Бон-Порт, что имело так много значения для них обоих, а затем Ланни спросит своего друга, как он, поклонник Бетховена и Гете, мог оправдать политическое движение, которое отвергало всякое понятие чести и справедливости как среди людей, так и среди народов.

Ланни узнал, что в Дрездене и в Мюнхене находятся интересующие его картины, поэтому они остановятся в этих городах по дороге домой. Курт был этому рад, потому что это дало ему возможность познакомиться с музыкальной жизнью Германии. Золтан встретил их в Дрездене, и пока Курт ходил на симфонический концерт, Ланни принес фотографии нового гнезда Робинов, план комнат и кое-какие мысли, которые у него возникли. Поскольку Йоханнес начал свою карьеру в Роттердаме, и там родились его дети, Ланни предложил ему разместить в главных комнатах нижнего этажа голландских мастеров, и Йоханнесу это понравилось. Он не хотел никаких копий. Он был готов вложить несколько миллионов марок в старых мастеров, и тогда он будет чувствовать себя в безопасности от любых ударов судьбы. "Забавно, сколько это стоит", - прокомментировал Золтан. - "Несомненно, он раньше чувствовал себя в безопасности на своем глиняном полу и был рад, если бы у него была одна рваная рубашка".

Они купили выбранные ими картины, а затем отправились в Мюнхен. У испытывающего экономические трудности аристократа было время, чтобы влезть в новые долги, поэтому они купили у него большее количество картин и отправились на поиски других. Тем временем Курт отправился в штаб-квартиру национал-социалистической партии и вступил в контакт с людьми, с которыми встречался ранее. Ади должен был выступить на публичном собрании, и Курт хотел его услышать. А Ланни не хочет составить компанию? Ланни сказал, что у него слишком много работы, ведь Курт расскажет ему обо всём, что там будет. Ланни подумал и понял, что находится в деликатном положении, потому что Курт был не просто его другом, но любовником его матери, и если они разойдутся по политическим вопросам, это может повлиять на отношения их обоих. Пусть Курт верит в то, что ему нравится, а Ланни будет держаться подальше от этого!

Бывший офицер пришел домой поздно, приняв умеренную порцию доброго мюнхенского пива и неумеренную порцию дурного нацистского красноречия. Он сказал, что ему не понравились люди, которые окружали Гитлера. Все они были авантюристами, некоторые из них были не лучше американских гангстеров. Но сам фюрер другое дело. Непростой и сбивающий с толку человек. Ему почти невозможно сопротивляться, когда его посещает вдохновение. Он был прост и естествен, но когда что-то поднималось и овладевало им, то он становился самой душой Фатерланда. "По крайней мере, так кажется немцу", - добавил Курт, пытаясь быть справедливым.

Ланни сказал: - "Да, но мы прямо сейчас все пытаемся добиться мира, и, конечно, Гитлер нам в этом не поможет".

"Не стоит себя обманывать, " - ответил его друг. - "Если они действительно хотят мира с Германией, им придется дать возможность нашим людям за пределами Фатерланда туда вернуться".

Ланни это немного расстроило. Он знал ответы, выслушав всевозможные точки зрения, выработанные в течение шести месяцев Мирной конференции. Если вернуть Штубендорф в Германию, то как быть с поляками, живущими в этом районе? По большей части они были бедными, поэтому их в расчёт не принимали, по крайней мере, немцы. Но при передаче Штубендорфа тут же среди тамошних поляков заработали бы польские агитаторы, и возникла бы та же старая борьба наоборот. Это будет борьба Гитлера против Корфанти до конца времен.

Ланни определенно решил не спорить. Он сказал: "Я не знаю решения, Курт. Но давай попробуем подойти к этому в духе непредубежденности, а не фанатизма. Он хотел добавить - "не как Ади", но воздержался от этих слов.

В глубине души Ланни думал: "Курт превращается в нациста! И что это будет значить?" Американец вспомнил, как настойчиво отец предупреждал его после их злоключений в Париже, что Курт не может оставаться в Бьенвеню и продолжать свою деятельность в качестве немецкого агента. В течение многих лет Курт не встречал ни одного из своих соотечественников во Франции, но теперь он начал встречать их снова. Будут ли они пытаться использовать его, как это делали раньше? Возможно, это был снобизм со стороны Ланни, но ему казалось, что агенты Гитлера будут намного хуже агентов кайзера! К настоящему времени Ланни повидал достаточно неприятностей. Поэтому он мог их предвидеть. А предвидение имеет свои преимущества, но также и недостатки, так как каждый может увидеть больше неприятностей, чем получится в результате. Но Ланни не мог не подумать: "Бедная Бьюти! Какой из неё выйдет нацист!"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Назад в царство теней ⁴⁸

ЕЩЁ ОДИН сезон на Ривьере. Люди стекались со всего мира, все отели и пансионаты были забиты, и не осталось свободной даже детской кроватки. Цены выросли фантастически. Даже за аренду крохотного коттеджа. Некоторые собственники не выдерживали искушения, они сдавали своё жильё в аренду и съезжали в другое место. И все же поезда и пароходы приходили с новыми пассажирами. В вестибюлях спали на стульях, снимали комнаты в рабочих кварталах или в крестьянских домах.

Был строительный бум, и душу Бьюти Бэдд мучили агенты по недвижимости, которые звонили и просили милости увидеться с ней. Они придумали схему, по которой маленький уголок ее собственности можно было бы изъять, не причинив ей ни малейшего неудобства. Они хотели разрезать этот уголок на земельные участки и предлагали такие суммы, что Бьюти бледнела. Когда она говорила - нет, они возвращались с двойным предложением. Только за одну сотку они будут платить четверть стоимости всего поместья, которую Робби Бэдд заплатил двадцать лет назад! Они утверждали, что жестоко оставлять всю эту землю без дела, когда на ней может быть построена дюжина коттеджей, заполненных счастливыми людьми, которые приходили бы в деревню за покупками и, таким образом, приносили бы благосостояние всем. Агенты указали мадам Дэтаз, что это её общественный долг.

Для мадам было неприятно быть такой богатой, но при этом не иметь возможности прикоснуться к богатству. Вилла, домик и две студии, казалось, уменьшились до смешных размеров и стали недостойными того чрезвычайно ценной территории, которую они занимали. Как будто живешь в гараже! Но не имело значения, сколько миллионов или десятков миллионов франков было предложено, никто не мог купить даже квадратный миллиметр этого имения. Так решил Робби, заявив, что Бьенвеню - это дом Бьюти и её детей и внуков, если и когда таковые появятся. Соответственно, Бьюти должна была получить свое счастье, рассказав друзьям, какой богатой она могла бы стать, если бы не любила этот старый дом так сильно.

Рик и его семья приехали сюда, как обычно. Никто не сказал им о ценах, которые предлагались за аренду их домика, но они догадывались и стеснялись брать так много у своих друзей. Пьеса Рика была поставлена в Лондоне и прошла так же, как и первая. То есть завоевала уважение, но денег практически не принесла. И, конечно, то, что журналист мог заработать разным писательством, было недостаточно для семьи, у которой были такие богатые друзья. Нина терпела стремление писать своего мужа, но это не удерживало ее от сожалений. Бьюти тактично пыталась помочь ей, но, похоже, ничего не добилась. Когда к Помрой-Нилсонам приходили посетители, которых можно было развлечь, Бьюти стремилась сделать это. Если им нужна была машина, Ланни предлагал подвезти их. "Дружба - это больше, чем деньги", - говорил он, и, конечно, так оно и было, но светский мир не всегда руководствуется этим.

Курт давал свой ежегодный сольный концерт в поместье Семь дубов и играл в том сезоне с тремя оркестрами без особого успеха. Ланни поддерживал его, а Бьюти интриговала, чтобы выдвинуть его на первый план. Ланни не рассказал своей матери о своем страхе нацистов, потому что Бьюти не могла четко разобраться в политических движениях, а антагонизм ее сына к Гитлеру и Муссолини был для нее просто результатом его дружбы с красными. Немцы, которых встречал Курт, казались музыкальными, и все, чего хотела Бьюти, - это чтобы они говорили Курту, что он великий композитор, чтобы тот был счастлив в своей работе. Она устраивала любое развлечение, платила за это любые суммы. Она была бы готова заплатить директорам оркестров за то, чтобы они наняли Курта, если бы это было возможно, но чтобы об этом не стало известно.

Ланни выезжал смотреть картины, а Золтан приезжал с сообщениями о других. У них были подробные планы берлинского дворца с красными линиями, обозначающими места размещения картин, и синими линиями вокруг них, когда места были заполнены. Постепенно синий охватил красный, и оба стали мультимиллионерами, то есть, конечно, французскими мультимиллионерами, при этом франк приближался к сорока за доллар. Франк продолжал непонятно падать, несмотря на договоры Комиссии Дауэса, Локарнские договоры и все остальное. Стоимость жизни продолжала расти, и, несмотря на бум на Ривьере, наблюдалась безработица и очень незначительное повышение заработной платы. Прекрасный мир, чтобы быть богатым, но не настолько хороший, чтобы быть бедным.

Между Ланни Бэддом и его матерью велась сдержанная, но непрекращающаяся борьба по вопросу о богатстве и бедности, о белых и красных. С точки зрения Бьюти, сейчас все было замечательно. Все говорили ей, что это "процветание" и что оно распространяется по всему миру. Почему все они не могут быть счастливы после стольких лет страданий? Но Ланни ушел из дома и связался с этими недовольными, этими агитаторами, людьми, которые всегда были в беде, и продолжали приходить к нему с историями своих неудач, нарушая его душевное спокойствие и спокойствие его семьи. На самом деле, Ланни не мог получить никакого удовольствия от своего финансового успеха, осознавая, что этот успех вызван неудачами других людей. Прибыль, которую он получил, была получена из труда подвергающихся жестокой эксплуатации бедняков.

Бьюти не могла удержаться от попыток всё ему растолковать. Она рассказывала ему, что когда она приходила к мсье Клэр и заказывала новое вечернее платье, несколько женщин сразу же принимались за работу за хорошую плату...

"Откуда ты знаешь, что у них хорошая зарплата?" - перебил её раздражённый социалист. - "Ты проводила расследование?"

Бьюти знала, что в большом заведении, ведущего кутюрье Ниццы, работают только самые квалифицированные рабочие, и им хорошо платят. Все остальное было немыслимо. И разве не видно, как эти сотрудники брали деньги и тратили их в магазинах, и эти деньги продолжали циркулировать и приносили процветание по всей Ривьере? Некоторые из деловых друзей Бьюти объяснили ей это, и она это зафиксировала в своей памяти. Людей, которые приходили к Ланни с рассказами о безработице и несчастьях, обуревала зависть к более удачливым классам, и, естественно, если они будут проводить время, агитируя и создавая проблемы, никто не захочет их нанять. Ланни поощрял их недовольство обществом, и таким образом превратил их в постоянных паразитов, у которых никогда не будет возможности жить, кроме как на его щедрость.

"Я полагаю, ты ничего не делаешь, чтобы выбить паразитизм из твоих белых русских! " - заметил ей сын не без раздражения.

- Но это другое дело, Ланни. Эти люди были тонко воспитаны и так и не научились работать. Что они умеют?

"Бесполезно спорить с буржуазными взглядами!" - воскликнул Ланни.

Бьюти так и не поняла, что это значит, но она знала, что это был упрек, и это задело ее чувства. Она раздражала сына, которого всю жизнь пыталась осчастливить. Как она могла не беспокоиться о нем и не пытаться уберечь его от неприятностей? Дважды он попадал в серьезную опасность и мог погибнуть. Но он этого не видел, ему было все равно, он был готов загубить себя по внезапной прихоти. Как могла его мать обрести покой, зная, что каждый раз, когда он выходил из дома, он мог попадать в какую-нибудь неприятность такого рода? Ах, как Бьюти ненавидела этих красных! Но ей пришлось подавить свои чувства и не подвергать критике свои "буржуазные взгляды" диалектическим материализмом своего слишком высокообразованного сына.

III

Мари де Брюин тоже была несчастлива. Она провела зиму в этом прекрасном доме, многие люди дорого заплатили бы за приглашение сюда. Она улыбалась и вела светскую жизнь по всем правилам, но воодушевление, азарт улетучились. Ланни предположил, что в этом должно быть виноват он сам, его интерес к социалистическим воскресным школам, его встречи с различными красными, то и дело появляющимися в округе, предоставление им денег на их пропаганду. Он считал, что Мари несправедливо воспринимает это так тяжело и пытался оправдать перед ней свои идеи. Она вежливо выслушивала и редко спорила, но он знал, что она тоже верила в систему собственности своего мира. Он чувствовал, что его довольно сурово наказывают за то, что он искал то, что ему казалось правдой. Но он любил ее и очень хотел видеть ее счастливой, как в прежние времена, поэтому он шёл на многие уступки, отказывался от встреч и избегал высказывать идеи, которые, как он знал, тревожили людей с буржуазными взглядами.

Но, похоже, это не помогло. Он видел ее сидящей в одиночестве, когда она не знала, что он наблюдает за ней, и на ее лице было выражение скорбящей богоматери. Выражение, которое он заметил в первый раз, когда встретил ее, и которое считал одним из самых печальных, виденных им когда-либо. Он начал задаваться вопросом, не было ли у нее на уме что-то еще. Прошло почти два года после "скандала", и она снова начала путешествовать с ним. Конечно, "скандал" не мог быть причиной её скорби! Ланни читал, что люди, выросшие в тени католицизма, редко преодолевают ее полностью. В какой-то части их разума всегда таилось чувство вины. Может быть, она в мыслях возвращалась к мужу и семейным традициям Франции?

Он начал наводить справки, очень мягко и тактично. Шесть полных лет прошло с того завтрака в поместье Семь дубов, где сроились планы влюбить его в наследницу с яхтой, а он выбрал не ту женщину. Удалось ли ему сделать ее счастливой? Или она сожалела о своем выборе? Улыбка вернулась на ее лицо. Теперь, как всегда, она ответила на его ухаживания с любовью. Он решил, что его предположение должно быть ошибочным.

Неужели она беспокоилась о своих мальчиках? Они были хорошими, крепкими ребятами, оба сейчас проходят военную службу. Чего Ланни избежал, потому что все принимали его за американца, и ему никогда не пришлось говорить, что он родился в Швейцарии. Что это сделало его таким, каким он так и не узнал до конца своих дней, но его это не беспокоило. Он хотел играть на пианино и не хотел стрелять в людей. Что касается юных де Брюинов, то они, похоже, были склонны к технике и собирались учиться в престижной Ecole Polytechnique. Насколько было известно, они вели себя правильно, и войны не предвиделось. Ланни задал случайные вопросы о них и убедился, что они не являются причиной душевного состояния их матери.

Может быть, это ее глубоко укоренившаяся идея, что ей следует уйти из его жизни? Он удвоил свое внимание к ней и свои доказательства удовлетворенности. Он подчеркивал отсутствие всякого интереса к молодым девушкам, демонстрировавшим свои стройные ноги на приморских пляжах и свои девичьи спины на площадках для танцев. Но все напрасно. Мари оставалась подавленной, когда не играла светскую роль. Возлюбленный стал придумывать маловероятные, даже мелодраматические причины. Может ли на нее охотиться какой-нибудь шантажист? Тот бедный кузен, который не раз бывал на Лазурном берегу и проявлял слабость к boule, самой дешевой из азартных игр?

Он решил действовать прямо. Он привел ее одну в студию, сел рядом с ней и обнял ее. - "Что с тобой, дорогая? Ты должна мне сказать!"

- О чем ты, Ланни?

- Что-то тревожит тебя. Ты на себя не похожа.

- Нет, дорогой, это не так.

- Я наблюдал за тобой месяцами, целый год. Что-то серьезно не так.

"Нет, уверяю тебя!" - Она упорно отказывалась и отважно лгала. Ничего нет. Она самая счастливая женщина. Но он этого не принял. Она должна рассказать. Наконец она не выдержала и заплакала. Лучше ему не знать, не спрашивать - пожалуйста, пожалуйста!

Но ему это не нравилось, он не останавливался. Он все время повторял: "Что бы это ни было, я имею право знать это. Я настаиваю".

В конце концов ей пришлось сдаться. Она рассказала ему, что больше года у нее была постоянная, грызущая боль в животе. Сначала боль была незначительна, и она подумала, что это какое-то расстройство пищеварения. Но становилось только хуже, и это приводило её в ужас.

"Но, Мари!" - воскликнул он изумленно. - "Почему бы тебе не пройти обследование?"

- Мне невыносимо слышать об этом. Я трусиха. Видишь ли, моя мать умерла... Она остановилась. Она не произнесла слова, наводящего ужас, о котором он догадывался.

- И ты скрывала это от меня все это время?

- Ты был счастлив, Ланни, и я хотела, чтобы ты остался таким.

"Дорогая!" - закричал он. - "Ты довела себя до крайности, и может быть уже слишком поздно".

- Что-то подсказало мне, что было слишком поздно с самого начала.

"Это ерунда!" - воскликнул он. - "Никто не может этого сказать. Я отведу тебя к хирургу".

- Я знала, что ты будешь настаивать. Вот почему я не могла заставить себя сказать тебе или кому-нибудь другому.

Странная вещь. Ее сопротивление исчезло. Она не могла вынести обследования, но она знала, что он заставит её его пройти, и что она не сможет противостоять ему. Она была как ребенок в его руках. Она не сказала - да, она не сказала - нет. Она позволила ему действовать на своё усмотрение, как если бы она была в поезде, который не могла остановить. Она сидела и смотрела перед собой, сцепив руки, с белым лицом, олицетворяющим ужас.

Он бросился к матери. Он прибежал к Эмили Чэттерсворт, которая так долго жила в этой части мира и знала всех и вся. Она назвала ему лучшего хирурга Канн, и Ланни позвонил и договорился о встрече. Мари задержалась на год, но Ланни не мог ждать даже часа.

Он был готов ехать с ней немедленно. Еще одна странность - установившееся поведение женщин. Она оцепенела от страха, столкнувшись с мыслью, парализовавшей ее мозг в течение года, но она не могла пойти к хирургу, не одевшись должным образом. Ланни помогал ей, он играл роль горничной, сиделки. С этого времени он станет всем. Все следы их разногласий исчезли, мгновенно исчезло и его раздражение. Каким дураком он был, каким жестоким и слепым человеком - спорить с ней о политике, искать в ней недостатки в своем сердце, даже не пытаясь разгадать эту ужасную тайну!

Врачу он сказал: "C'est mon amie". Это был признанный статус, и объяснений не требовалось. Он прошел вместе с ней через это испытание, стоял рядом и держал ее за руку, пока хирург задавал ей вопросы и осматривал ее. Мужчина покачал головой и сказал, что не будет высказывать своего мнения, пока не сделают рентген.

Бедная Мари позволила вести себя, как ягненка, на бойню. Ее губы дрожали, и она сжимала их. Ее руки дрожали, и Ланни крепко держал их. Он хотел бы удержать ее душу, но не было возможности добраться до нее. Она ждала приговора, но его отложили. Нужно было делать рентгеновские снимки, их проявлять и изучать. Как-нибудь ей придется пережить ночь. Она примет снотворный порошок, с которым Ланни должен был смириться. Когда он ехал домой из Канн, он утешительно прошептал или попытался. - "Я люблю тебя" - единственная фраза, которая, казалось, имела хоть какой-то эффект. Она отвечала: "О, Ланни, что будет с тобой?"

В те времена искусство фотографировать внутренние органы человека стояло не на такой высоте, как теперь. Хирург указал на подозрительные пятна. Он сказал, что, вероятно, это была опухоль, но нет никаких оснований предполагать, что она злокачественная. Тот факт, что мать Мари умерла от рака, мог что-то значить, а мог и не значить. Короче говоря, нельзя ничего было сказать, только провести исследовательскую операцию. Несомненно, имелось какое-то патологическое состояние. Хирург использовал длинные слова, которые были незнакомы юноше, читавшему в основном художественную литературу. Хирург попытался утешить их обоих. Если бы все женщины, которые боялись рака, умерли от него, человечество уже давно бы исчезло.

Мари сочла своим долгом написать Дени, и на следующий день от него пришла телеграмма, в которой он умолял ее приехать в Париж, где он знал хирурга, которому доверял. Он также телеграфировал Ланни, убеждая его привести ее в замок. Это была попытка примирения. При наличии опасности члены любой группы собираются вместе, вспоминают доброту, забывают о вражде. Мари сказала, что это может быть лучше. Она будет рядом с мальчиками в случае крайней необходимости. Ланни сказал: "Хорошо, давай тронемся сразу же". Он повёз бы ее поездом, если бы она почувствовала себя неспособной вынести поездку на автомобиле. Он мог бы отправить машину в Париж, где она ему понадобится, если он будет ей полезен. Она была потрясена экстравагантностью доставки автомобиля и смогла выдержать поездку на автомобиле. - "Тогда поехали". Это был его характер, американский характер.

В Париже был муж, озабоченный, добрый, без сомнения раскаивающийся в своих грехах, и не напоминающий паре, манкирующей своими обязанностями, их грехов. Эти двое, старый и молодой, пройдут вместе долгий скорбный путь, который им проложила судьба. С шляпой в руках они будут ждать в медицинских кабинетах. Они будут мерить шагами коридоры больниц. Они пройдут бок о бок до самого горестного конца. У них было немного общего, но они разговаривали, потому что сидеть без единого слова предполагает враждебность, а Франция - страна вежливости. Погода, политические события - факты, но не мнения. Международная ситуация, состояние дел, падение франка. Картины, которые Ланни видел или купил, очарование новой актрисы, голос новой певицы - с такими вещами они будут стремиться поддерживать добрые отношения, пока ездят на автомобиле, ждут в офисе, ужинают в ресторане, везде и с какими бы обстоятельствами они ни столкнулись.

Парижский хирург был знаком с обычаями страны. Случалось так, что появились два встревоженных джентльмена, сопровождая одну даму. Бывало даже, что две дамы приводили одного джентльмена. То, что один из мужчин должен быть пожилым, а другой - молодым, не удивительно. Что оба должны быть богатыми, элегантными в манерах, печальными в душе - все это было почти так же знакомо в медицинских кабинетах, как и в романах. Хирург делал свою "пальпацию", задавал вопросы, изучал рентгеновские снимки. Его вердикт был таким же, как и у другого, требовалась исследовательская операция, и ее нельзя откладывать.

Мари позволяла обращаться с собой, как с товаром. Ценным товаром, который необходимо тщательно упаковывать и застраховывать. Трое мужчин решили ее судьбу. Они установили время и место. Она знала, что они так сделают, и по этой причине хранила болезненный секрет так долго, возможно, слишком долго. Хирург не сказал ей ничего обескураживающего, но мужчинам он назвал большим несчастьем то, что она так долго ждала. Она знала, что он так скажет. Казалось, она знала все, что должно было произойти. Так было и с ее матерью, и Мари была достаточно взрослой, чтобы всё видеть и запомнить. Рак не наследуется, только предрасположенность к раку. Это было у нее в голове, и этого было достаточно.

Утром она собиралась в больницу и хотела поговорить с каждым из своих мужчин отдельно. Ритуал, последняя воля и завещание были переданы устно. То, что она сказала Дени, никогда не узнает ее любовник. То, что она сказала своему возлюбленному, никогда не забудется им. Слова, тон, весь отпечаток личности. Нет смысла говорить, что она не умрёт. Она может не умереть завтра, но она умрёт скоро. И единственный способ помочь ей - это принять это и позволить ей сказать свое слово.

Она не знала, куда попадают человеческие души после смерти. Ее детская религия не вернулась к жизни в этом кризисе. Дени хотел, чтобы она получила соборование в соответствии с обрядами их церкви, и она сказала, что это будет та мелочь, чтобы сделать его счастливым, и, возможно, мальчиков. Паскаль, руководствуясь французским здравым смыслом, утверждал, что, если бы это было неправдой, это не могло бы причинить вреда, тогда как если бы это было правдой, это было бы очень важно. Так что воспользуйтесь своим свободным шансом попасть в рай.

Но все мысли Мари были на этой земле. Она уходила в царство теней. Она хотела знать, что будет с двумя молодыми солдатами, которых она послала защищать родину. Ланни был прав. Да, она должна была давно сказать им правду. Она хотела, чтобы он пообещал поговорить с ними, стать их другом, parrain (крёстный отец спонсор) для них. Дени на это согласился. Они собирались быть связанными всю оставшуюся жизнь. Не простое дело, la vie Ю trois, а тонкий и замысловатый продукт старой, возможно, слишком старой цивилизации!

Она хотела поговорить с Ланни о браке. Она должна была последовать своему здравому смыслу и сделать это раньше. Никто не мог оценить женщину, кроме другой женщины. Никто не знал потребностей мужчины, кроме женщины, которая жила с ним и любила его. - "Ищи умную и честную женщину, Ланни. Красивые лица тускнеют, как ты видишь, глядя на меня. Но лучшие вещи сохраняются дольше". На ее глаза навернулись слезы. Увы, лучшее тоже не длится долго! Это он тоже мог видеть, глядя на нее.

Это все, что ей нужно было сказать ему. Может еще, как помочь бедному Дени в случае необходимости. Он был намного лучше, чем можно было предположить. Возможно, так было со всеми мужчинами. Четверо ее мужчин - муж, любовник и двое сыновей - жили в холодном и странном мире. Сама Мари уходила в другой, возможно, более холодный и незнакомый мир, но она не думала о себе. Ланни должен помочь мальчикам выбрать себе спутниц жизни. Во Франции это был долг матери, и они будут скучать по ней. Ланни тоже будет по ней скучать. Слёзы текли по его щекам, когда он обещал выполнить ее различные просьбы. Она сказала, что если бы были духи и если бы они могли возвращаться, она бы присутствовала, когда он будет выбирать свою невесту. Он пытался сказать, что никогда не женится, но она остановила его губы пальцами. Это было глупо, это не могло ее утешить и определенно было плохим комплиментом для женщины, которая шесть лет так искренне стремилась сделать его счастливым.

Они отвели ее к операционному столу, и двое мужчин сидели бок о бок в приемной и пытались говорить о других вещах, но это было затруднительно. Она не умерла, но, возможно, было бы лучше, если бы она умерла. Хирург сообщил, что это рак и что он уже поразил печень и удалить его невозможно. Ничего не оставалось, как зашить и максимально облегчить ее жизнь в то время, которое ей оставалось. Может, полгода, а может и меньше. У нее будут сильные боли, но ее облегчат опиаты. Хирург предоставит им право сказать ей, что они считают нужным.

Двое мужчин взяли шляпы и пошли по коридору больницы. Exeunt duo, печальная сценическая ремарка. Они боялись худшего и получили что-то почти такое же плохое. Они сели в машину Ланни, и он сказал: "Нам придется дружить, Дени. Ради неё мы должны сделать все, что в наших силах". Дени пожал его руку, и некоторое время они сидели в тишине, прежде чем Ланни завел машину.

Когда она достаточно выздоровела, ее привезли домой и наняли медсестру. Два мальчика получили отпуск и прибыли услышать трагические новости, а также послания любви и мудрости, которые она сберегла для них. Каждый день для нее был тяжелее. Боль хирургической раны сменилась болью грызущего демона. Местный врач согласился с тем, что ей нельзя позволять страдать. Отрицая наркотики, ничего нельзя было добиться. Закон не разрешал им сразу избавить ее от страданий, но позволял поэтапно достигать того же результата.

Ланни был молод и непослушен и не поддавался ударам судьбы. И снова он восстал против Вселенной, Творца, как бы ни называли то, что положило конец его счастью. Даже после того, как он прошел через ужасы мировой войны и неудачный мир, он не мог примириться с мыслью, что Мари де Брюин, пузырь на поверхности потока жизни, вот-вот лопнет и потеряет все свои цвета радуги и станет каплей этого потока. Он не откажется от нее. Когда он устал проклинать вселенную, он стал проклинать врачей, которые не знали своего дела, которые не могли запретить большим диким раковым клеткам поедать нормальные, послушные клетки в женском животе.

Он пошел к американскому хирургу, чтобы узнать, знает ли он что-нибудь больше. Этот человек вызвал французского хирурга и выслушал его отчет о состоянии внутренних органов мадам де Брюин, а затем подтвердил смертный диагноз. Нет, ничего нового в лечении рака не было. По крайней мере, ничего, что могло бы повлиять на этот случай. Когда-нибудь, возможно, мир узнает больше. Он мог бы знать это сейчас, если бы люди не расходовали такую большую часть своей энергии на уничтожение своих собратьев, а направляли её на покорение враждебных сил природы. Оказалось, что американский хирург имел почти социалистические взгляды.

И все же Ланни не сдавался. Он начал читать медицинские книги и получил массу информации, по большей части далеко не радостной. Он ходил в библиотеки и читал последние периодические издания на французском, английском и немецком языках, которые освещали обширную область исследований рака. Он много узнал о химии раковых клеток, их биологии и привычках, но не нашел никаких намеков на то, как остановить их вторжение в печень женщины. Остались только шарлатаны, рекламой которых были полны газеты. Также различные знахари, которые считали, что рак можно вылечить путем изменения диеты, отказа от мяса, употребления цельного зерна, сырых продуктов или чего-то еще. Были также целители верой, которые уверяли, что Бог может остановить рост раковых клеток, и сделал бы это, если бы пациент этому поверил. То, что психические изменения в человеке могут также изменить химию его тела, было не совсем абсурдной идеей, но Ланни никогда об этом не слышал. А если Мари и слышала, она не рассказывала бы об этом. Религия, которой ее учили, сконцентрировалась на ее грехах и оставила болезни врачам.

VII

Ланни вернулся жить в замок и посвятил себя уходу за своей возлюбленной. Когда светило солнце, он помогал ей пройти в сад у южной стены, где грушевые и абрикосовые деревья вились, как виноградные лозы. Там, среди цветов и запахов тюльпанов и лилий, гиацинтов, крокусов и нарциссов, он читал ее печальные сказания о смерти королей и об истинной любви, которая никогда не проходит без превратностей. Была весна, когда он впервые увёз ее из этой страны прозрачных ручьев и ухоженных садов. Наступит следующая весна, когда явится милосердный ангел и окажет ей ту же услугу. В ненастную погоду он играл для нее музыку, мелодичную музыку, которая превращала печаль в красоту, веселые танцы, чтобы напоминать ей о былых временах, смелые марши, ведущие ее в вечность. Когда ее боли становились невыносимыми, он укладывал ее в постель и давал ей доверенные ему врачом снотворные таблетки. Он всегда старался прятать бутылку с таблетками, чтобы она не соблазнилась взять больше, чем положено.

Он не хотел ничего делать, кроме как оставаться с ней. Бизнес превратился в профанацию, а встреча с красными казалась ему разрушением верности ей. Довольно скоро она уйдет, и тогда он не сможет больше проводить времени с ней, так что надо максимально использовать то, что осталось. Они говорили долго вдумчиво и серьёзно, исследуя таинственную вещь, которая называется жизнью. Они находились в очень тяжелом состоянии невежества, которое, видимо, не подлежало исправлению в их время. Если и существовала какая-либо правдоподобная теория относительно того, что такое жизнь, то почему эта теория не была доведена до их внимания. Марсель Дэтаз размышлял об этих вещах, но его идеи не значили для счастливого мальчика столько, сколько для несчастного мужчины. Очевидно, несчастье как-то связано с обучением мудрости, но это было другое, что не имело для Ланни смысла. У него не было никакого интереса ни к чему, что он изучал или выучил в это время. Он хотел, чтобы Мари выздоровела. Вместо этого она подвергалась пыткам и обрекалась на слепое уничтожение, и никакая философия или религия не были ничем иным, как пустым вздором перед лицом такой жестокости.

Они были счастливы, и ей было приятно вернуться и вспомнить прекрасные дни. Боль стала невыносимой, когда они вспомнили сцены своего свадебного путешествия по северо-западу Франции и своего пребывания в Женеве. Мысленным взором она видела холодные голубые воды озера Леман, старый город с платанами, заснеженные горы, розовеющие в сумерках. Он вспомнил свой более поздний визит в этот город и рассказал ей об американской секретарше, которая так трогательно влюбилась в него. Она сказала: "Она, наверное, прелесть, Ланни. Расскажи мне о ней ещё". Когда он это сделал, она сказала: "Почему бы тебе не вернуться туда и не встретиться с ней снова?" Когда он сказал, что ни одна женщина никогда не сможет занять место Мари де Брюин, он вызвал её мягкий выговор.

"Дорогой", - сказала она, - "я не могу бросить тебя в скорби". Я горевала по матери, а затем по брату. Это одно из самых бесполезных чувств. Оно ни к чему не ведет, не принесет тебе никаких плодов, не поможет. Ты должен пообещать мне, выбросить скорбь из своего сердца и заняться чем-нибудь созидательным, что поможет другим людям". Она возвращалась к этому снова и снова, привлекая к этому его внимание. Он должен воспринимать это как психологическое упражнение, думать о том хорошем, что он получил от нее, и пережить своё горе. Как часть этого, он должен свыкнуться с мыслью, что он снова может влюбиться и жениться. Он должен говорить об этом разумно и позволить ей дать ему совет, который она не сможет дать позже. Она знала о женщинах и знала его. Для него будет непросто найти пару. Она снова высказала мысль, что ей следовало совершить акт отречения некоторое время назад. Она видела, как идет к какой-то подходящей девушке и говорит: "Я старею для человека, которого люблю. Не подумаешь ли ты о том, чтобы занять мое место?"

Ланни не смог удержаться от улыбки. Он не мог представить себе ни одной из американских мисс, с которыми он сталкивался, с которыми прошёл бы этот метод сватовства. Она ответила: "Вы, американцы, оставляете помолвки на волю случая, и у вас много разводов".

- В Америке у них разводы, а во Франции - liaisons.

- Но в Америке тоже есть liaisons. Он не мог ответить на этот вопрос, поскольку получить такую статистику было сложно. Он заставил себя прислушаться к ее рассказам и пообещал воспользоваться ими, если когда-нибудь придет время.

VIII

Боли усилились, а лекарства, которые принимала Мари, лишали её сил. Она больше не могла ходить одна, а вскоре и вовсе слегла. Было очевидно, что приближалась последняя агония, и она не хотела, чтобы он её видел. Она умоляла его уйти, чтобы его воспоминания о ней не были испорчены этими ужасным зрелищем. Но он не стал ее слушать. Он любил ее в счастье и докажет, что может любить ее и в горе. Он изопьёт всю чашу до дна.

Бедный Дени не знал, какой их него друг и на что он способен. Он любил удовольствия и ненавидел боль. Когда она умоляла его уйти, то он пользовался этим поводом. Он мог сказать, что был здесь лишним, а она хотела побыть со своим возлюбленным. Но его мучила совесть, и он возвращался. Садился рядом с ней и слушал, как она выдыхает несколько слов, умоляя его не горевать. Она была полна решимости, избавить своих сыновей от этих бесплодных страданий. У них были свои военные обязанности. Пусть остаются на службе и научатся служить своей стране.

Однажды поздно вечером она разговаривала с Ланни с бесконечной нежностью, со всем желанием своей души. Она не могла сказать ничего нового. Нового не может быть, когда столько лет прожито вместе. Но она снова сказала ему о своей преданности и блаженстве, которое он ей подарил. Она оставила ему свои благословения, а затем попросила его немного поспать. Он отсчитал ей таблетки, доза которых увеличивалась почти ежедневно. Она сказала ему положить их на стол. Она хотела написать письмо своим мальчикам, прежде чем принимать наркотик. Он пошел в соседнюю комнату и лег.

Он крепко спал. Он сделал открытие, что болезненные эмоции могут быть столь же утомительны, как и физический труд. Когда он открыл глаза, уже наступил рассвет. Он пошел в ее комнату, чтобы посмотреть, как она себя чувствует, и обнаружил, что она лежит неподвижно с закрытыми глазами. Что-то ему подсказало. Он прикоснулся к ней и обнаружил, что она холодная. На столе рядом с ней стояла бутылка, в которой хранились таблетки. Она встала ночью и доползла или добралась в его комнату, просунула руку под его подушку и нашла бутылку. Должно быть, для нее было мучительно возвращаться в постель, но в интересах приличия она добилась этого. Она приняла все таблетки, и ее проблемы закончились. В прошлые дни она не раз говорила ему: "Что бы ни было по ту сторону жизни, я избавлюсь от рака, а ты - от знания, что я страдаю. Считай это благословением. Считай это снова и снова".

Итак, он послушался ее. Он положил пустую бутылку в карман и унес этот секрет в могилу. Не нужно шокировать мужа и сыновей-католиков. Хирург, вскрывший ей брюшную полость, без труда подтвердит, что она умерла от рака. Она оставила письмо сыновьям и небольшую записку для Дени: "Je pardonne tout, et dieu le pardonnera". И ещё одну записку, возможно последнюю, написанную едва различимо. - "Adieu, cheri". Под этой фразой, как будто запоздалая мысль: "Ange de dieu". Она имела в виду, что это относится к нему, но он мог принять это как подпись. Она, несомненно, была для него ангелом и будет сопровождать его, куда бы он ни отправился, здесь или в будущем. Он положил записку в карман вместе с бутылкой.

Были вызваны сыновья, а также родственники Мари. Похороны были традиционные, французские в деревенской церкви, построенной пятьсот лет назад и в которой была похоронена семья её мужа. Пожилой священник, который иногда бывал их гостем по праздникам, не задавал никаких вопросов о снотворных таблетках. А то, что он не знал, не могло повредить ему и его небесным силам. Пришли соседи в трауре. Они сплетничали о ней при жизни, но после смерти знали, что она была хорошей женщиной. Пришли слуги и деревенские торговцы, которые знали и уважали ее. На семейной скамье де Брюнов сидели в трауре четверо мужчин, и когда они вышли попарно, старшая пара впереди, все почтительно поклонились, и никто больше не считал это скандалом. Такое случается, и хорошо, если есть только один дополнительный скорбящий, мужчина или женщина.

Мари похоронили в семейном склепе, а оставшиеся в живых поехали обратно в замок. Ланни обещал поговорить с мальчиками, и он ждал такой возможности. Он обнаружил, что они знали секрет матери в течение многих лет и не испытывали к нему неприязни. Они смотрели на любовника своей матери как на молодого человека с большими достоинствами. Он был красив, он много путешествовал, он рассказывал интересные вещи и зарабатывал большие суммы денег. Они будут брать с него пример, насколько это возможно. Он рассказал им, что их мать просила его сделать, и каких жён, она надеялась, они выберут. Он сказал им, что вопреки широко распространенному мнению, молодой человек может подождать, пока он не найдет женщину, достойную его любви. Он пригласил их в Бьенвеню и предложил свою мать в помощь в решении их супружеских проблем. Будучи французскими мальчиками, они не нашли в этом предложении ничего странного.

Мари оставила завещание. У нее было немного собственности, но она завещала Ланни пару картин и несколько книг, которые он любил, а также небольшие украшения, которые напоминали бы ему о ней. Дени сказал ему взять эти вещи, не дожидаясь формальностей. Ланни попрощался с плачущими слугами и родственниками Мари. Он по-французски обнял троих де Брюинов и еще раз вспомнил высказывание их поэта: "Уйти - значит немного умереть"⁴⁹. Он много жил в этом замке и умер еще больше. Когда он сел в свою машину и выехал из ее ворот, это было завершением большого и тяжелого тома из жизни Ланни Бэдда.

___________________________

КНИГА ШЕСТАЯ

Средства, дающие забвенье⁵⁰

___________________________

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Гордость и предубеждение⁵¹

ГАНСИ приехал в Нью-Йорк и дебютировал в Карнеги-холле. Это было незадолго до смерти Мари, и известие об этом помогло ей отвлечься в промежутках между болью. Поскольку Ланни посещал концерты в этом зале, он мог представить ей сцену этого зала. Поскольку они оба слышали, как Ганси исполняет концерт Чайковского под аккомпанемент фортепьяно Ланни, она могла услышать эту музыку в своём сознании в тот самый час, когда она исполнялась. Концерт был дан в пятницу днем, а затем повторен в субботу вечером. Первое представление, учитывая разницу во времени, было в обед в Шато де Брюин, и Ланни едва мог есть от волнения. Ему хотелось задержать дыхание, пока он представлял, как Ганси играет длинную и сложную каденцию. Он чувствовал себя лучше во время канцонетты, которую пытается сыграть каждый скрипач, потому что он знал, какие прекрасные тона будут исходить из под смычка Ганси. Он хотел сесть, крепко сжав руки, и знал, что его друг будет мчаться сквозь безумие финала. Экстаз, чередующийся с депрессией, как в старой русской душе. Большевики изо всех сил старались изменить это естественное явление, но вопрос о том, преуспели ли они в этом, оставался предметом споров.

Извещённая заранее, Бесс получила от родителей обещание посетить с нею этот концерт. Как они могли отказаться, учитывая существование такого учреждения, известного в Европе и Америке под именем Р и Р? Фредди был вместе со своим братом, и Эстер ничего не оставалось, кроме как проглотить свою гордость и предубеждения и проявить любезность к сыновьям человека, столь важного для ее мужа. Места троих Бэддов были впереди, откуда они могли наблюдать за поклонами молодого скрипача и каждым выражением его лица. Что бы это ни значило для них, они не могли не осознавать, что он добивается успеха. В конце бурной композиции публика вскочила с мест и одобрительно кричала бис снова и снова. Слушатели не приняли отказа дирижера и заставили Ганси выйти на бис. Он стоял там один, высокий и стройный, и играл анданте из одной из сольных сонат Баха, очень достойно, строго и благоговейно.

Что произошло после этого, Ланни узнал из писем от Ганси и Бесс, а затем из их собственных уст. А также от Робби, потому что это было важное событие для всех, и в нём были элементы как драмы, так и комедии. Вернувшись с родителями в свой номер в отеле, ощущая в своих ушах аплодисменты толпы, Бесс рассказала, что собирается выйти замуж за этого молодого еврея. Как Робби признался своему сыну, ни он, ни его жена не были застигнуты врасплох, поскольку Эстер рассказала о экстравагантном поведении их дочери в Париже. И они обсудили эту неприятную возможность. Мальчики Робин росли на глазах Робби, и он восхищался ими и думал, что Бесс может сделать еще худший выбор. Но из уважения к жене он согласился позволить ей попытаться удержать девушку, если это возможно.

Для матери это было ужасным унижением, тем более что она не осмелилась выразить все, что чувствовала. Ее предубеждение против евреев было глубоким, но оно было основано на снобизме, присущем завсегдатаям загородных клубов, и она знала, что это приведет ее к большим спорам с её ребенком-идеалистом. - "У вас будут дети с курчавыми волосами и короткими ногами! Они будут коренастыми и толстыми, когда им исполнится тридцать!" Конечно, Бесс не преминула отметить, что у Ганси были длинные стройные ноги и только слегка волнистые волосы.

Против молодого скрипача нечего было сказать, кроме того, что его отец родился в хижине с земляным полом в российском гетто. Но этого никто бы не узнал, если бы он не был достаточно честен, чтобы рассказать это. Говорят, что мама Робин совсем не подготовлена для светской карьеры, но она живёт в Берлине и, вероятно, никогда не пересечет океан. Когда Эстер запротестовала против потери дочери при её выходе замуж за иностранца, Бесс ответила, что Ганси, вероятно, будет приезжать с концертным туром каждый год. Игра на скрипке была таким же международным занятием, как продажа оружия.

Единственным реальным возражением была молодость обоих влюбленных. В таком возрасте люди еще сами себя не понимают. Разве Бесс не планировала закончить колледж, прежде чем выйти замуж? Она ответила, что собирается поступить в колледж другого типа, о котором она узнала от Ланни. Можно читать книги и учиться всему, что хочешь знать. Бесс собиралась совершенствоваться в игре на рояле, чтобы аккомпанировать Ганси. Она не собиралась заводить детей, длинноногих или коротконогих. Удивительно, что молодые женщины знают в наши дни и о чем говорят даже в присутствии своих отцов! Бесс сказала, что когда Ганси отправится в тур, она поедет с ним, чтобы держать других женщин подальше от него. Мама всегда говорила, что путешествия - это образование, как и языки, и встречи с выдающимися людьми со всего мира. Посмотрите, что получил Ланни во время Мирной конференции в Париже. Девочка слышала, как отец рассказывал об этом, и хорошо запомнила.

Самым тревожным фактом было то, что Бесси Бэдд была совершеннолетней и знала об этом. Она навела справки даже нельзя представить где, в публичной библиотеке Ньюкасла! И убедилась, что она и ее юный гений могут переправиться на пароме через реку Гудзон и без каких-либо предварительных условий сочетаться браком за несколько минут. Она предложила, чтобы пощадить чувства родителей, соединиться со своим возлюбленным в грязном полицейском суде в Хобокене в присутствии какого-нибудь судьи или в гостиной проповедника Уихокена, одетого в потрепанный сюртук и засаленный галстук!

Бесс собиралась вернуться в Германию вместе с Ганси, и её семье не нужно будет поддерживать контакты с презираемыми евреями. Ньюкасл скоро оправится от шока. "С глаз долой, из сердца вон", - сказала внучка пуритан. Она считала модные свадьбы - показными и предпочла начать жизнь в браке без риса в волосах. С самоуверенностью крайней юности она никогда не сомневалась, что Ганси собирается зарабатывать большие суммы денег. Но они не собирались тратить их на себя, они собирались помогать "рабочим". Они использовали это слово из лексикона красных вместо того, чтобы сказать "бедным", как это сделала бы Эстер. Оказалось, это была пара молодых социалистов!

Удивительно, что происходило в голове восемнадцатилетней девушки. Ужасно для матери проснуться и обнаружить, как мало она знает свою собственную дочь! Гордая Эстер не могла сдержать слезы. - "Как ты могла поступить так со мной!"

Девушка ответила: "Видишь ли, мама, ты никому не позволяешь быть откровенным".

"Как я такое делаю?" - самооценка, осознанное исследование самого себя - характерная черта жизни пуритан.

"Ты такая жесткая", - объяснила девушка. - "Ты точно знаешь, что хорошо для людей, и бесполезно пытаться заставить тебя увидеть, что они этого не хотят. Когда я услышала, как Ганси играет на скрипке, я сразу поняла, чего хочу. Но я знала, что если скажу это тебе, то сделаю тебя несчастной и себя тоже. Ведь когда я приму решение, оно такое же твёрдое, как и твое, и почему я должна заставлять тебя страдать, если это не поможет ни одному из нас?" Бесс говорила с жаром, у нее слишком много накопилось в душе.

"Ты даже не знаешь этого человека!" - воскликнула ее мать.

- Если бы ты понимала музыку, мама, ты бы знала, что я действительно очень хорошо его знаю.

- Но это же романтическая чепуха!

- Мама, ты как человек на свидетельской скамье, который выдает себя, не осознавая, что он говорит. Ты говоришь мне, что не веришь в музыку как в средство общения. С таким же успехом ты можешь не верить общению двух человек, говорящих по-китайски. То, что ты их не понимаешь, не означает, что они не понимают друг друга.

Дочь пуритан сказала: "Я полагаю, в этой аудитории было несколько сотен женщин, которые вообразили, будто влюблены в скрипача".

"Конечно", - ответила внучка пуритан дочери пуритан, - "так и было. Но только одна из них получит его, и мне повезло!"

III

Робби не первый раз в жизни сидел и наблюдал, как члены семьи Бэдд спорят между собой. Он восхищался внезапно появившимся умением вести спор своей дочери и решил, что она побеждает. Но он хотел держаться подальше от этого спора. Бесс собиралась в Европу, а он должен был оставаться здесь! Когда она обратилась к нему за его мнением, он сказал, что надеется, что она найдет способ избежать ненужного несчастья своей матери.

"Кажется, что кто-то из нас должен стать несчастным", - возражала девушка. - "И я, конечно, думаю, что это значит больше для меня, как для моего мужа, чем для кого-либо еще".

"Для меня определенно имеет значение, кем будут мои внуки", - ответила мать.

Итак, они вернулись к вопросу о евреях. Эстер, которая была воспитана на восприятии их древней литературы как вдохновенное слово Божье, не могла благовидно отрицать, что они были великим народом. Почему-то мнения Загородного клуба Ньюкасла теряли свое значение, когда цитировались Псалмы Давида или Послания Павла. Или даже когда звучал список великих музыкантов, которые были евреями. Бесс, которая готовилась к этому спору, назвала список имен, которые Эстер слышала всю свою жизнь, но не подозревала, что они принадлежали к нежелательной расе. Вряд ли дебаты будут честными, когда у одной стороны было время подготовиться, а другой пришлось выступать с импровизацией!

Спор закончился компромиссом. Эстер заплатит любую цену за промедление. Она надеялась на чудо, что ребенок передумает. Она умоляла ее подождать четыре года и закончить колледж. Затем она сократила срок до одного года. В конце концов, она согласилась на шесть месяцев. И даже за этот срок ей пришлось заплатить высокую цену.

Бесс заявила: "Ты жалуешься, что я не знаю Ганси. Но во время нашей недели в Париже ты следила за мной, как если бы я делала что-то нехорошее. Теперь, если я откажусь от своего счастья на шесть месяцев, чтобы услужить своей матери, у меня наверняка есть право встречаться со своим женихом, как и с любым другим порядочным молодым человеком. Если с ним что-то не так, дай мне шанс узнать это! Вот эти мальчики живут в чужом городе, а Ланни гостил у их родителей в Германии, и отец тоже делал это. Но тебе кажется, что ты выполнила свой долг гостеприимства, пригласив мальчиков на ужин в отель и сводив их на представление!"

С этим трудно спорить. Очевидно, светской обязанностью Эстер было пригласить юных Робинов в Ньюкасл. Робби хотел этого и имел право попросить об этом по деловым соображениям. Тем не менее, как только Эстер сделает эту уступку, последуют другие трудности. Когда светская женщина, принадлежащая к лучшему обществу, приглашает кого-нибудь в свой дом, гость становится важной персоной, и престиж хозяйки требует, чтобы общество относилось к нему соответственно. Эстер должна поднять престиж двух иностранцев. Ей придется вспомнить, что Ганси был знаменитостью, ставшим ею после своего ослепительного выступления в Нью-Йорке. Если за дело взяться с умом, то газетные заметки о нём надо перепечатать в Newcastle Chronicle, и город сгорел бы от любопытства. Он там даст сольный концерт, а Бэдды станут покровителями культуры. Трудности надо превратить в добродетель!

Молодые Робины были по-настоящему счастливы посетить дом Бэддов, но и немного испуганы. Хотя они сами они жили в очень красивом особняке, для них это было непривычно, и они не были бы удивлены, проснувшись однажды утром и обнаружив себя снова в квартире со стальной дверью. Но там, где была Бесс, был рай. И она, сидя за рулем, показала мальчикам прелестную страну Новой Англии ранней весной. Этого было достаточно, чтобы вдохновить Ганси на создание нескольких новых музыкальных композиций.

Ганси с радостью согласился дать сольный концерт в большом зале для приемов загородного клуба Ньюкасла. Зал был забит под завязку, и люди платили только за то, чтобы сидеть на складных стульях на улице или просто стоять и слушать. Это был тот же зал, в котором Грейсин Филлипсон, она же Пиллвиггл, впервые встретила Ланни Бэдда и танцевала с ним со скандальной живостью. Теперь зал был заполнен мелодиями Венского каприза Крейслера и E-flat Nocturne Шопена в расшифровке Сарасате. И, наконец, как комплимент Новой Англии, прозвучала транскрипция, которую Ганси сделал из трех эскизов Макдауэлла Лесной ландшафт. Он сделал свой концерт коротким и приятным, потому что Ланни подсказал ему, что ценится светской публикой. Они скорее будут говорить о музыке, чем её слушать. Фредди играл аккомпанемент своему брату. Необычайно талантливые люди, эти евреи, и, черт возьми, как они работают! В ту ночь, к счастью, теплую, здесь были все говорящие на идиш из долины Ньюкасла. Поэтому окна были оставлены открытыми, и все могли слышать, и, согласно отчету Робби, энтузиазм снаружи заставил задуматься о "арахисовой галерее", иногда известной как "галерка". Толпа аплодировала и не останавливалась, заставив Ганси сыграть несколько раз на бис. Такого триумфа иудейской расы не было со времен Соломона во всей его славе!

Результат этого дебюта был весьма забавным. Ланни собрал сведения из разных источников, все вместе они представили ему полную картину. Его мачеха пала жертвой собственной социальной кампании. Или, возможно, настоящей силы гения, которой она намеревалась воспользоваться. Во-первых, очень непросто иметь в доме гения. Очень робко Ганси спросил, можно ли ему упражняться в доме. Самое деликатное из человеческих созданий, он и не подумал делать это, если бы это потревожило семью. Но Эстер сказала, давай упражняйся. Выяснилось, что он привык заниматься по шесть-восемь часов каждый день и не имел представления об отдыхе. Он предложил, что будет упражняться в своей комнате за закрытой дверью. Но очевидно, что так с гением поступать нельзя. Эстер сказала использовать гостиную, где Фредди или другие могут ему аккомпанировать. И вот все утро и большую часть дня раздавались эти звуки, похожие на визг, скрежет, стук, вопль, взвизги и стенания, заставляя весь дом дрожать. Это было похоже на жизнь в маяке на скале над бурным океаном. Только это был океан, который каждые несколько минут сменялся штормом нового типа. Другими словами, это была человеческая душа. Невозможно было не поддаться этим впечатлениям, хотя бы только впечатлению колоссальной работы - физической работы, умственной работы, духовной работы! Невозможно устоять перед его воздействием, привыкнуть к нему, скучать в его присутствии, потому что в момент привыкания, сознание слушателей было атаковано чем-то абсолютно новым. Там были все ангелы небесные. Или демоны ада, в зависимости от восприятия. Но в любом случае они не оставляли слушателя в покое.

А затем наступили социальные последствия наличия гения в доме. Последствия непредсказуемые и во многом стесняющие человека, приученного к сдержанности и приличию. Погода была теплой, и окна оставались открытыми, а это означало, что звуки заполняли подъездную дорожку, и люди останавливались и просто оставались там. Распространился слух, что каждый день у Робби Бэдда идёт бесплатный концерт, и собирались толпы, как если бы там был продавец патентованных лекарств или кукольный театр. Казалось, они считали, что присутствие гения отменяет обычные правила частной жизни. Эстер находила людей на своем крыльце. Они не причиняли никакого вреда, просто стояли или сидели. Мальчик, доставивший пакет и забывший уйти. Старый друг, который пришел и не решился позвонить в звонок. Школьная учительница Бесс смиренно попросила разрешения подойти и сесть на ступеньки. Она подобралась на цыпочках, как к алтарю, садилась, склонив голову, и ушла беззвучно. Слуги забыли свою работу, и друзья слуг сидели на кухне. Дом был осажден, и каждый из этих людей безмолвно наставлял дочь пуритан, считавшей себя вершиной культуры. В их безмолвии слышалось: "А вы цените ту необычайную честь, которая вам выпала?"

Самые разные люди хотели увидеть юного гения. Любители редкостей и охотники за знаменитостями, которых нельзя пускать на порог дома Бэдда. Другие, что более удивительно для Эстер, люди из ее круга, которые действительно считали, что ей выпала честь принимать у себя в гостях этого еврейского мальчика! Она была вынуждена устроить прием в его честь, позволив социально приемлемым людям прийти и похвалить его игру и выразить надежду услышать ее ещё раз.

Робби Бэдд обладал острым чувством юмора и знал жителей своего города и членов своего собственной семьи. Очень забавно слышать, как он описывает войну, которая велась из-за этих двух перелетных птиц, этих русских Робинов, этих семитских певчих птиц. Так он называл их по своей прихоти. Старейшины племени Бэдд пришли посмотреть на них и предупредить Эстер и его самого о тревожной возможности появления коротконогих и курчавых младенцев в этой старой и гордой семье Новой Англии. Дедушка Сэмюэл, которому сейчас почти восемьдесят, послал за своим сыном, но его успокоили заверения, что этот пастушок из древней Иудеи не был выскочкой-авантюристом, а был сыном одного из самых богатых людей Германии, гораздо богаче любого из Бэддов!

Эстер наивно воображала, что сможет хранить секрет дочери в течение шести месяцев. Но через три дня об этом заговорил весь город. Очень печально, но предотвратить это невозможно! Любой, кто смотрел на девушку, когда она была со своим юным гением, мог видеть положение дел. И подружки Бесс, зоркие, как многие молодые ястребы, и ее друзья-парни, которыми она раньше интересовалась и к которым теперь равнодушна. Ньюкасл был настоящим городом, но его загородный клуб представлял собой небольшую деревню, похожую на все остальные. Ланни на собственном опыте знал, как быстро могут распространяться слухи и сплетни по телефону.

Друзья Эстер стали приходить к ней и расспрашивать ее об этой любовной истории. По всем светским условностям она имела право об этом нагло лгать. Они также имели право знать, что она лжет, и говорить об этом при условии, что они использовали вежливое слово "выдумывает". Они сказали ей, что если она не знает, что происходит, ей же лучше. Затем выйдя от нее, затевали спор, становились на ту или другую сторону и вовлекали в спор весь город. Робби говорил, что на языке дипломатов это называется "пустить пробный шар". Они с Эстер, ни в чем не признаваясь, получили возможность предугадать, как отзовутся их знакомые на готовящееся событие. Ошеломляющим сюрпризом для Эстер Бэдд было мнение некоторых "лучших людей" ее города, что для Бэддов не будет позором взять юного еврейского гения в свой мир. В основном это были представители более молодого поколения, свободно мыслящие и свободно тратящие деньги, которые искали развлечений в Нью-Йорке или Палм-Бич, и строгая жена Робби смотрела на них с молчаливым неодобрением. Но их становилось все больше и больше, и они наделали много шума в обществе.

Случилось так, что Бесс отвезла своего друга в загородный клуб на чай. И все женщины собрались вокруг, чтобы отдать дань знаменитости. Миссис "Крис" Джессап, виновница скандала, та, которая втянула Ланни в неприятности с молодой актрисой, подошла к Бесс и воскликнула: "Поздравляю, моя дорогая!" Затем, увидев девичий румянец, яркая молодая матрона решилась добавить в присутствии огромной толпы: "Ньюкаслу нужна знаменитость, чтобы город был виден на карте. Торговая палата должна проголосовать, чтобы вынести вам благодарность!"

Ланни очень хорошо знал мачеху и cмог разместить известные ему эпизоды в нужном порядке и увидеть всю картину в целом. Эстер считала себя человеком разносторонних интересов, но на самом деле была довольно провинциальной. Игра Ганси в Париже что-то значила для нее, его игра в Карнеги-холле, значила больше, но люди на ее крыльце значили больше, чем все остальное. Что ее сломало, так это наблюдение за собственной дочерью. Теперь ребенку не нужно было играть роль, состояние ее эмоций было болезненно очевидным. Пока Ганси упражнялся, ее нельзя было заставить никуда идти. Ей хотелось только сидеть в углу гостиной и не пропустить ни одной ноты. Она пообещала подождать шесть месяцев, а теперь объявила, что собирается делать в эти месяцы. Нанять лучшего учителя игры на фортепиано, которого она сможет найти, и проводить все свое время, упражняясь. Она поставила себе цель, которую Ланни вбил ей в голову, играть с листа любую партитуру. Когда она так сможет, она будет аккомпаниатором мужа и будет сопровождать его во всех его турах.

Невозможно не понять, что это означало. И поэтому в течение шести месяцев матери придется жить в этом маяке на скале над бурным океаном. Либо так, либо ее восемнадцатилетняя дочь арендует офис в центре города и поставит туда пианино! Величественные и могущественные Музы взывали к Бесс, как Лесной царь к ребенку из баллады Гете. Робби Бэдд сказал своей жене: "Мне кажется, что нас переиграли!"

Этот вопрос висел в воздухе до ночи перед тем, как молодые Робины должны были улетать в Германию. Бесс пришла в комнату матери, упала перед ней на колени и расплакалась. - "Мама, какое у тебя право украсть у меня мою жизнь?"

- Ты так к этому относишься, дорогая?

- Разве ты не понимаешь, какую ответственность ты берешь на себя? Ты запираешь меня и отправляешь моего возлюбленного, как если бы он был преступником! Разве ты не понимаешь, что если что-то случится с Ганси, я никогда не смогу тебя простить? Никогда, пока я жива!

- Ты боишься, что какая-нибудь другая девушка отобьет его?

- Такая идея не могла прийти мне в голову. Я думаю, он может заболеть или погибнуть в автомобильной катастрофе, или в случае крушения корабля!

- У тебя больное воображение, моя дочь?

- Мысль о том, чтобы изменить это, мне показалась бы убийством.

- Что ты хочешь делать?

- Ты знаешь, чего я хочу, мама - я хочу выйти замуж за Ганси завтра.

Мать некоторое время сидела, плотно сжав губы, ее руки дрожали на плечах дочери. Наконец она сказала: "Ганси может подождать здесь еще неделю или две?"

- О, мамочка, конечно, если ты его спросишь.

- Хорошо, я попрошу его, и мы устроим всё приличным образом, не церковное венчание, раз вы возражаете, а здесь, дома, с несколькими друзьями и членами семьи.

Бесс смахнула слезы, и музыка скрипки и фортепьяно, которая была в настроении меланхолии, дочери Цербера и тьмы, исчезла по волшебству и изменилась на музыку сопутствующую творение Мильтона. Целая череда нимф, танцуя по комнатам и вверх и вниз по лестницам дома Бэддов, свободно раздавала свои счастливые подарки и те улыбки, что таит юность в ямочках ланит, смех, целящий от кручины и стирающий морщины, игры, плутни, пыл, задор, непринужденный разговор!⁵²

VII

Телеграмма, сообщающая Ланни об этой договоренности, пришла всего за пару дней до смерти Мари. Он рассказал ей эту новость, которая вызвала улыбку на ее измученном болью лице. Она сказала, что это прекрасная молодая пара, жизнь обновляется, несмотря на все страдания и утраты. После похорон Ланни телеграфировал, что собирается вернуться в Жуан Ле Пен, и пригласил Ганси и Бесс приехать туда во время их свадебного путешествия. Он ничего не сообщил о Мари. Бесполезно осложнять семейные отношения, позволяя Эстер услышать о ней. Он написал о ее смерти своему отцу, а также Ганси в Берлин. Ганси мог рассказать об этом Бесс по-своему.

Скрипач рассказал о помолвке родителям перед отъездом в Штаты, и мама Робин плакала на весь дворец. Она видела фотографии Бесс, потому что у всех этих молодых людей были фотоаппараты, и все, что с ними происходило, сохранялось в бесчисленных маленьких снимках, которые хранились в избытке в ящиках бюро. Милая девушка, но маме понравилось бы намного больше, если бы она была еврейкой. Если это сделало Ганси счастливым, хорошо, но он был так молод, и что ей делать без него? Она думала о том, чтобы отправиться с ним в морское путешествие, но, конечно, она испортила бы его шансы с этими модными гоями. Мама перестала носить парик и соблюдать субботу, но в душе она была обеспокоена и была готова улететь обратно в убежище своего древнего иудаизма при малейшем признаке опасности.

Папа Робин хотел сделать своей новой невестке больше подарков, чем царица Савская получила от Соломона. Но сначала он должен был узнать, примет ли она их. Он начал с модного спортивного автомобиля, сделанного в Германии. Конечно, это было бы полезно и разумно! Ганси никогда не водил машину, потому что скрипач-виртуоз не делает руками того, чего он может не делать. Осторожная мама хотела подождать и убедиться, что Бесс умеет водить, но папа сказал: "Gewiss (несомненно), у всех этих богатых молодых гоев есть машины, в Америке они ездят повсюду. Действительно, они ездили, а иногда и над мостами, набережными и подобными им вещами.

Итак, эта пара новобрачных появилась в Жуан Ле Пен, излучая счастье, как одна из новых мощных радиостанций. Их прибытие было лучшим лекарством для Ланни, который находился в глубокой депрессии и в течение месяца играл самую грустную музыку, такую как: тональная поэма Сибелиуса под названием Куомела, что означает Смерть, и Лебедь из Туонела, что есть Реки Смерти. Он выкопал много старых книг из библиотеки своего двоюродного дедушки. Такие книги, как Греческая антология Маккейла, содержащие печальные надписи, вырезанные древними на надгробиях и мавзолеях. А также Журнал Амиэля, полный обескураживающих размышлений. Фолиант трехсотлетнего англичанина под названием Анатомия меланхолии и фолиант столь же уважаемого ученого под названием Погребение в урне.

Бьюти не удалось заставить его встретить хоть одну из многих красивых мисс, которые были бы так рады исцелить его разбитое сердце. Но теперь прибыла Бесс, его сводная сестра и новобрачная его друга, и она отличалась от других молодых женщин. Мари любила Ганси и одобрила это бракосочетание. Ланни мог радоваться чужому счастью. Ганси знал, что делать, и тут же достал свою скрипку и рассказал Ланни, как концерт Чайковского был принят в Карнеги-холле и как по-разному дирижер оркестра интерпретировал различные отрывки. Ланни должен был попробовать разные интерпретации, что он и сделал. И, естественно, на то, чтобы сделать эту отличную работу правильно, ушло много часов. Ланни всегда ценил дебютную музыку его юного друга.

А потом те маленькие пьесы Макдауэлла, которые переписал Ланни и которые, похоже, понравились публике в Загородном клубе. Они были полны романтических чувств, и, играя их и слушая о них, Ланни вернулся к полутора годам его жизни в Ньюкасле, который теперь находился достаточно далеко, чтобы казаться очаровательным. Ему не терпелось услышать о приключениях молодого еврейского Лохинвара, выходца с Востока. Ганси рассказал свою версию, а позже, когда Бесс была наедине со своим братом, она добавила интимные семейные подробности, которые Ланни имел право знать.

Бьюти никогда не была в Ньюкасле, но она родилась в Новой Англии и, конечно, думала о семье Робби с тех пор, как встретила его. Так что Ланни не мог не рассказать ей эти восхитительные и волнующие сплетни. Если задуматься, то в этой истории не обошлось без элементов триумфа хозяйки Бьенвеню, брошенной почти дамой полусвета. Эстер вырастила прекрасную маленькую дочь и изо всех сил старалась сохранить ее, но теперь эта бесценная жемчужина оказалась в руках Бьюти! Бьюти не была злой и не хотела причинить вред женщине, которая ее вытеснила. Но никто не мог ее винить, если она была добра к Бесс и пыталась завоевать и удержать ее привязанность.

При первой же возможности мать Ланни расскажет сводной сестре Ланни всю печальную историю Мари де Брюин. Став теперь женой, а не ханжой, Бесс познакомится с обычаями Франции. Бьюти просила ее помочь вывести Ланни из депрессии и найти для него подходящую жену. Это было одна из обязанностей Бесс как члена семьи. Была фирма, известная как Р и Р, а теперь пусть будет другая, известная как Б и Б.

Дочь Эстер Бэдд впервые познала незаконную любовь. Также ее принимали в тайное общество свах! Самый благородный, доброжелательный и охраняющий порядок рыцарский орден. Как могла Бесс, которая сама упивалась счастьем, не желать того же своему обожаемому Ланни, центром ее восхищения с детства? Она заключит союз с этой мудрой матерью, и они вместе обыщут Лазурный берег, выберут наиболее подходящую из всех международных девушек и придумывают правдоподобные планы, чтобы она случайно встретила Ланни. Они поместят пару в угол летнего домика в саду Бьенвеню, где луна будет сиять над головой, аромат звездного жасмина наполнять воздух, а Ганси играть на лоджии, скажем, Серенаду ангела.

VIII

Домик пустовал, Нина и Рик вернулись в Англию в мае. Теперь он мог быть в распоряжении молодых Робинов каждое лето, если бы они сочтут Жуан Ле Пен терпимым в жаркое время года. Очень многие люди обнаружили, что им это нравилось, и их приезжало все больше и больше. Если одеваться легко и следовать южной практике сиесты, то было не так уж и плохо. Бьюти убеждала Бесс думать об этом месте как о своем доме. Ланни любил и восхищался ею, и чувствовал, что ее счастливый брак отчасти был его созданием. В домике было пианино, и Бесс могла упражняться, пока Ганси мог это выдержать. А затем она могла прийти на виллу и упражняться там, потому что это не имело значения для Бьюти, которая жила на маяке над бурным океаном, с тех пор, как Ланни всерьез занялся фортепиано.

Конечно, Ганси хотел заплатить за домик, но Бьюти сказала, что это ерунда. Ланни зарабатывал столько денег на отце Ганси, что это было действительно неловко. У него были планы дворца Робинов с красными и синими отметинами. Бесс видела уже установленные картины, и теперь они с Ганси попросили Ланни показать им планы и объяснить, что будет здесь, а что там. До болезни Мари Ланни отметил несколько картин на Ривьере, а теперь прибыл Золтан, и Ланни должен был взять его для осмотра этих работ. Они захватили с собой молодоженов, чтобы продолжить их образование в области искусства живописи. Это была заслуга Золтана, поскольку со временем сыновья и дочери коллекционера сами становятся коллекционерами. Между прочим, это был еще один этап в процессе избавления Ланни от горя. Курт Мейснер внес свой вклад, внося достоинство и престиж в жизнь в Бьенвеню. Будучи человеком светским, а также композитором, он не мог не понимать, насколько важно для Бьюти завоевать и сохранить уважение дочери Робби. Предубеждение Курта против еврейского Schieber можно было изменить, исключив их сыновей, особенно того, кто был артистом. Поскольку Ганси учился музыке в Берлине, не было никаких оснований для отказа признать его выдающимся музыкантом. Курт, стремившийся сочинить для всех инструментов, сумел на месте использовать виртуозную скрипку. Он представил свои оркестровые произведения, как опубликованные, так и находящиеся в процессе, и сыграл их с Ганси, и обсудил технические аспекты смычка и аппликатуры всего струнного хора. Он был весьма доволен похвалой Ганси его работам и аккомпанировал на фортепиано всему репертуару молодого артиста.

А в завершении всего Курт сказал, что если Бесс действительно захочет поработать на фортепиано, он ей поможет. Но только если она действительно захочет, и никакой ерунды. Внучка пуритан трепетала перед этим серьезным прусским бывшим офицером, о котором она слышала с тех пор, как Ланни читал ей его письма, когда он служил на батарее тяжелых орудий на русском фронте, а затем лежал в госпитале с кусками вырванных из его ребер. Бесс была удостоена его предложения и с радостью приняла его, а это означало, что молодая пара останется в Бьенвеню надолго.

Было бесполезно пытаться скрыть от Бесс правду о Курте и матери Ланни, и Бьюти рассказала ей всю историю, даже ту часть, что Курт был секретным агентом немецкого правительства. По прошествии семи лет это можно было отнести к старым, несчастным, далеким временам. Бесс была настроена верить во все любовные приключения. Она чувствовала, что ее посвящают в la vie intime Европы, и никогда не переставала осознавать, как она ослабляет связи со своей матерью и миром своей матери, и формирует новые связи с миром, который был угрозой на горизонте ее маминой жизни четверть века. Это была своего рода война, и она будет продолжаться и продолжаться, поскольку она шла не только между двумя людьми, но и между двумя цивилизациями.

В этом защищенном гнезде было всё для счастливой семьи и счастливой жизни, если бы только внешний мир был готов оставить это гнездо в покое! Но в этом мире были нищета и страдания, и все эти несчастия стучались в ворота поместья, в сердца и в совесть людей, обитавших в нём. Невозможно построить полностью звуконепроницаемую башню из слоновой кости. Невозможно играть музыку так громко, чтобы заглушить крики страдающих людей!

Менее чем в шестидесяти километров от Жуан Ле Пен проходила итальянская граница, и за ней зарождалась новая форма общества. Эту форму можно любить или ненавидеть, но нельзя оставаться к ней равнодушным. Бенито Муссолини, этот Благословенный Маленький Зобастый Голубь, был провозглашен il Duce di Fascismo, и это вынуждало или поклоняться ему, или жаждать его свержения. Его правительство шло по пути, по которому вынуждены идти по своей природе все режимы единоличной власти. За убийство Маттеотти ему угрожала месть друзей и последователей Маттеотти, поэтому ему пришлось убрать их с дороги. Он не мог допустить обсуждения этого печально известного дела в своем королевстве, поэтому он был вынужден объявить оппозицию вне закона. Её лидеры были задержаны и расстреляны, или схвачены и отправлены на бесплодные выжженные солнцем острова Средиземного моря.

В стране царил непрерывный террор, и тысячи людей искали спасения бегством, пытаясь попасть во Францию, пробираясь через дикие горные перевалы или гребя на маленьких лодках по ночам. Они прибывали без всего, так как им приходилось бежать только в одежде, в которую они были одеты, а иногда эта одежда была разорвана в клочья. Многие беженцы были избиты в кровь, изувечены или ранены пулями. Они были жалкими изгоями, молящими о помощи во имя того дела, которому они посвятили свою жизнь: делу справедливости, истины, человеческого достоинства. Они обращались к Ланни Бэдду, потому что он был другом Барбары Пульезе и открыто защищал Маттеотти. Они обращались к Раулю Пальме как к лидеру социалистических рабочих групп, видному товарищу. А Рауль звонил Ланни и спрашивал, что же могут сделать несколько бедных тружеников перед лицом такой массовой нужды? Ланни жил в богатой семье, он, как известно, зарабатывал большие суммы денег, и как он мог заткнуть уши от криков этих героев и мучеников, святых новой религии человечества? "Потому что Я был голоден, и вы не накормили Меня; Я хотел пить, и вы не напоили Меня; Я был странником, и вы не приютили Меня; Я был наг, и вы не одели Меня; Я был болен и в темнице, и вы не навестили Меня⁵³"

Баланс сил в Бьенвеню изменился. О Мари, которая была главным союзником Бьюти, больше ничего не слышали. Вместо неё были Ганси и Бесс, которые были хуже даже Ланни. Двое чувствительных, эмоциональных молодых созданий, без всякой осмотрительности, без знания мира, трюков, с помощью которых шарлатаны и паразиты охотятся на богатых. Если бы Ганси и Бесс добились своего, они бы распахнули ворота виллы и превратили ее в лагерь для беженцев, жертв фашизма. У них бывшие социалистические редактора и члены парламента спали бы на раскладушках в гостиной, а у кухонной двери стояла бы непрерывная очередь за хлебом. Будучи гостями, они не могли этого сделать. Но они раздали все свои деньги и написали или телеграфировали своим родителям прислать больше, рассказывая самые ужасные истории о делах этой черной реакции. Родителям было трудно поверить в такие истории или понять их, поскольку газеты и журналы, которые они читали, изображали Муссолини как великого современного государственного деятеля, строителя великолепной новой морали в Италии, человека, который показывал всему миру путь избавления от ужасной красной угрозы.

Хуже всего была моральная поддержка, которую молодые идеалисты оказывали всегда податливому Ланни. Они прожужжали ему все уши своими убеждениями, они заражали его своим пылом. Для этих возвышенных душ так называемая "социальной справедливостью", была аксиомой, чем-то бесспорным. Они считали само собой разумеющимся, что все хорошие люди должны соглашаться с ними в том, что происходило в Италии. Бесс приехала из новой страны, где жестокость не проявлялась. Во всяком случае, если она и была, то никто никогда ей об этом не рассказывал. Бьюти увидела, что ей следует действовать осторожно, чтобы не потерять всё то уважение, которое она была так счастлива получить.

И она не могла ожидать от Курта особой помощи. Безусловно, он не любил красных и не доверял им. Движение национал-социализма, которое он поддерживал, было обязано истреблять их так же безжалостно, как это делал фашизм. Но нацисты были немцами, и Курта интересовали немецкие проблемы. Он не принимал участия во французской политике, а в отношении итальянской политики он следовал совету выдающейся личности по имени Данте Алигьери - делать свою работу и давать людям возможность говорить. У Курта и Ланни было давнее понимание, что Идея предшествует Вещи, и теперь Курт напомнит об этом своему другу. Он говорил Бесс: "Ты помнишь, что ты не должна позволять ничему мешать твоей игре на фортепиано". Он говорил Ганси: "Скрипка - чрезвычайно сложный инструмент, и если вы хотите овладеть ею, вам придется держать на ней не только пальцы, но и свой разум".

Подобные тихие упреки на время приводили молодых людей в чувство. Но они не уменьшили волнений во внешнем мире или стука в ворота Бьенвеню. Бедная Бьюти снова оказалась в положении первых поселенцев своей родины в Новой Англии, с ордами нового и более опасного вида красных индейцев, скрывающихся за пределами ее маленького форта и стреляющих стрелами отравленной пропаганды в умы и души ее близких.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Neue Liebe, neues Leben
(Новая любовь - новая жизнь)⁵⁴

В ОКТЯБРЕ Ганси и Бесс отправились в Берлин. Ганси еще учился. Он говорил, что путь артиста бесконечен. Это было время, когда красная осада Бьенвеню была особенно жаркой, и встревоженная мать думала, что смена обстановки может принести пользу ее слишком податливому сыну. Она написала письмо Эмили Чэттерсворт, объясняя ситуацию, и ответной почтой пришла письмо Ланни с приглашением в гости в поместье Буковый лес и пожеланием посетить осенний салон и объяснить хозяйке поместья новые тенденции в живописи.

Очень заманчивое приглашение. И Ланни начал размышлять о приятных вещах в Париже в это приятное время года. Пробыв несколько месяцев на одном месте, испытываешь тягу к приключениям. Далекие поля начинают казаться зелеными. Ланни подумал, что Золтан будет там, и они займутся делами. Он будет встречаться с художниками, писателями, журналистами и получит изнутри рассказы о событиях. Он нанесет визит вежливости семье де Брюинов и увидится с Блюмом и Лонге, со своим дядей Джессом и, как обычно, выслушает противоречивые мнения. У Ланни была молодость, у него было здоровье, у него была машина, и в его распоряжении была вся Европа для развлечений. Как приятно иметь деньги, хей-хо!

Он телеграфировал Эмили, собрал вещи и немедля отправился в путь. Но не смог уехать далеко, его охватила меланхолия. Рядом с ним было то свободное место, на которое всегда садилась Мари. Проносящиеся мимо пейзажи напоминали ему о ней. В память приходили гостиницы, где они останавливались, еда, которую они ели, небольшие происшествия, которые с ними случались. Тогда он рассказывал ей свои планы на будущее. Волна горя захлестнула его и боль одиночества. Он остановил машину, положил голову на руль и заплакал. Сентиментально и совершенно иррационально, потому что Франция была полна прекрасных молодых женщин, ее уроженок, а также гостей из сотен народов и племен земли. Сколько из них были бы счастливы, заполнить это свободное место, останавливаться в гостиницах, есть вкусную еду и принять участие во всех происшествиях! Число молодых мужчин во Франции резко сократилось, и то же самое произошло в большинстве других стран Европы.

Ланни знал, что может рассчитывать на помощь хозяйки поместья Буковый лес. Она поймёт состояние его сердца без каких-либо объяснений, и ей доставит удовольствие помочь ему найти спутницу в его путешествиях. Приличия требовали ожидания года после смерти жены. Но что требовали приличия в отношении amie? Ланни не знал, но знал, что будет ждать дольше, чем хотела Мари, чтобы это место в машине пустовало. Все толкало Ланни в одном направлении. Его мать, Бесс, Нина, Софи, миссис Эмили - все женщины, которых он знал, не говоря уже о тех, кто хотел его узнать.

На следующий день после прибытия в поместье Буковый лес Ланни отвез хозяйку поместья в Париж, и они бродили по залам салона, рассматривая сотни картин и обсуждая их. Затем они пообедали. И поскольку Эмили была не так молода, как в прошлом, и быстро устала, она пошла в гостиничный номер и прилегла отдохнуть, а Ланни вернулся в салон, чтобы уделить больше времени картинам, которые его особенно интересовали. Дело не только для удовольствия, но и для бизнеса. Эти картины продавались, а у него были деньги в банке. Это была его форма азартной игры. Он редко заходил в казино и рисковал своими деньгами в зависимости от поворота колеса или выпавшей карты, но он рисковал время от времени, полагая, что тот или иной художник когда-нибудь получит признание. Золтан тоже любил играть в эту игру, и они собирались вместе, обсуждая детали техники, сюжет и чувства. Это была одна из самых захватывающих спекуляций в мире. Даже больше, чем "игры с женщинами", в которые многие играли с таким же пылом.

Золтан имел во много раз больше знаний и опыта, чем его ученик. Но Ланни был молод и смел, как и полагается юности. Много раз он покупал картины и складывал их дома в кладовой. Конечно, сделав ставку на одного художника, он хотел проверить свою догадку. Он расскажет другим об этом художнике, и они будут его слушать, потому что Ланни приобрел репутацию знатока. Он говорил о нем критикам и журналистам, и они понимали его намеки, потому что они искали, о чем писать, и зачем думать самостоятельно, когда было намного легче подобрать информацию? Конечно, Ланни не хотел бы показаться заинтересованным или намекнуть на то, что он поддерживает такого-то. Обычной практикой было монопольно скупить работы какого-то неизвестного художника, а затем сделать из него внезапную знаменитость. Единственная проблема заключалась в том, что художник мог приняться за работу и сломать ваш рынок. Неблагодарный негодяй откопал бы свои старые работы или за несколько дней накропал бы новые и продавал их через какого-нибудь мерзкого торговца!

Как бы то ни было, картины были дивными, и если нравится на них смотреть, все остальное не имеет значения. То, что потеряно из-за полудюжины неудачных догадок, наверняка компенсируется одной хорошей, а сколько тем временем получишь удовольствия. Удовольствие получить в Париже можно по-разному, и если сделать мудрый выбор, то можно прожить и получать удовольствие от весенних и осенних салонов в течение многих лет. Может показаться странным, что молодой человек, которому в следующем месяце исполнится двадцать семь лет, отрастивший по английской моде каштановые усики, чтобы выглядеть более достойно, решил посетить салон с седой дамой, которую можно принять за его бабушку. Безусловно, она была очень богатой женщиной и бездетной, и многие молодые люди возили бы ее по городу на случай, если она запомнит их в своем завещании. Но Ланни не интересовало наследство, и Эмили это знала, поэтому ей нравилось быть с ним.

III

Лежа на шезлонге в своей гостиной в очень большом замке, Эмили слушала рассказ о том, что случилось с ним в течение печального года. Также историю Ганси и Бесс и отчет о великом несчастье в Италии и его последствиях для жителей Бьенвеню. Эмили не упомянула, что Бьюти написала об этом. Она слушала версию Ланни этой истории, и это было средством проверить его мать, что не менее важно в отношениях со светскими дамами. Они не лгут, но часто "выдумывают", и если хочешь жить разумно, то надо наблюдать за людьми и понимать их слабости. Не надо обвинять их слишком сильно, потому что никто из нас не совершенен. Но надо точно знать, как далеко можно доверять каждому.

- Ты хочешь жениться, Ланни? Или ты хочешь продолжать поиски?

Ланни был готов к этому вопросу, и он его не обеспокоил. Он сказал, что женитьба кажется серьезным делом, и, возможно, он ожидал слишком многого, но он не хотел связывать себя, пока не встретит женщину, которую действительно полюбит.

- Что ты ждешь от жены?

Он был подготовлен и к этому. Его заставили задуматься об этом и его мать, и Мари. Он рассказал ей, что сказала ему его amie, об обещаниях, которые он дал ей на смертном одре. Эмили поняла, что это была настоящая любовь, и заменить ее будет нелегко. Ланни сказал, что ему нужна женщина, которая интересовалась бы тем же, что и он. И когда она открывала рот, он хотел бы, чтобы она что-то говорила. - "Большую часть времени они просто пытаются завязать разговор, и это становится утомительно".

"Если они молоды", - сказала женщина, - "они не знают, во что верят и что говорить. Они склонны нервничать, встречая привлекательного молодого человека, и впадают в панику".

- Я обнаружил, что это чертовски неудобно, потому что эмоции мешают думать. Каждая думает, собираешься ли ты влюбиться? Девушка думает об этом, и нет никакой возможности понять, что ты на самом деле думаешь о ней или что она на самом деле думает о чем-либо.

"Секс слишком необходим", - согласилась Эмили; - "но что ты можешь с этим поделать?"

- Я часто задаюсь вопросом, решили ли они эту проблему в колледжах с совместным обучением в Штатах. Привыкают ли молодые люди друг к другу и разумно ли продолжают свою работу?

"Я слышу много разговоров о том, что они называют 'ласкательными вечеринками' ", - ответила женщина. - "Когда предполагается, что они читают Платона или Спинозу, они припаркованы где-то в автомобиле".

"Это так, я полагаю", - согласился он. В мире оказалось больше проблем, чем он или кто-либо мог решить.

Его подруга упомянула о своей проблеме. У нее было две племянницы, одна в Нью-Йорке, а другая на Западе. Одна дочь сестры, другая - брата. Они обе были брачного возраста, и очевидным долгом их тети было пригласить их в Париж. "Я не видела ни ту, ни другую с детства", - сказала она. - "Они обе заканчивали школу и, без сомнения, являются настоящими молодыми леди и, вероятно, добродетельными. Их фотографии привлекательны, а их письма умны, но, конечно, они не могут сказать много, потому что они совсем меня не знают. Я не могу их рекомендовать, но тебе не повредит встретиться с ними, когда они приедут".

"Конечно, миссис Эмили", - ответил он, - "я буду рад познакомиться с вашими родственницами, но будет немного неловко..." Он замолчал.

"Я буду принимать их в разное время", - улыбнулась она.

- Я не это имел в виду, я думал - если бы этого не случилось ...

Она начала смеяться. - "Я заранее освобождаю тебя от греха, Ланни. У меня очень мало гордости за семью, и если ни одна из них не зажжет искру в твоей душе, мои чувства не будут задеты".

"Этого никогда не скажешь", - продолжил осторожный молодой человек. - "Они могли бы ничего во мне не увидеть, но если бы они увидели, а я не увидел бы, то мне было бы неловко".

"Я могла бы подразнить тебя", - сказала его подруга, отгоняя блеск из своих глаз; - "Но не буду, потому что знаю, что ты добрый. Я слышала, как женщины говорят о тебе, и, похоже, ты им нравишься. Ты знаешь, почему это так?"

- Я догадался, что это потому, что я научился делать что-то сам. Я имею в виду, что мне нравится играть на пианино, читать и смотреть на картины. Полагаю, это заставляет меня казаться им отстраненным и загадочным.

- Они привыкли, что мужчины преследуют их, а мужчины, кажется, хотят только одного. Но они чувствуют, что ты хочешь большего.

"Я, конечно, хочу любви", - сказал Ланни.

- Это то, чего хочет женщина. Но это трудно найти, и, кажется, становится все труднее.

"Они действительно кажутся более обеспокоенными", - признал молодой философ. - "Становится так, что ходить опасно".

- Я полагаю, это эффект войны.

- Если проявить хоть немного интереса к одной, даже посмотреть на нее слишком долго, то видишь, что она начинает краснеть во всех тех местах, где она еще не нанесла макияж. Видишь, как ее глаза становятся туманными, и уже знаешь, что лучше прекратить разговор и пойти куда-нибудь еще. Даже не останавливаться, чтобы пожать руку, иначе можешь обнаружить девушку на своих руках, и не знаешь, что, черт возьми, с ней делать.

Хозяйка поместья Буковый лес от души рассмеялась. "Я вижу, что мне придется заняться и обеспечить тебе некоторую защиту", - сказала она.

Ланни позвонил Дени де Брюину и договорился, что переночует в замке. Шарло все еще находился в своем военном лагере, но Дени, сын, закончил свое восемнадцатимесячное обучение, и он и его отец будут дома. Овдовевшая сестра Дени взяла на себя ведение их домашнего хозяйства, и все они тепло встретили Ланни. Странно возвращаться в тот дом, где каждый предмет говорил о Мари. Сидеть в кресле, на котором сидела она, прислонить голову к вышитой ею подушке, прикоснуться к клавишам пианино, на котором она играла. Он пошел в сад, где листья, которые она видела распустившимися, упали и были подметены, как и она сама. Цветы, которые вырастут из ее растений, никогда не встретятся с её глазами, а плоды ее деревьев никогда не коснутся ее губ.

Ланни поместили в комнату, которая раньше принадлежала ему. В её будуар вела смежная дверь. Там она умерла, и комната не использовалась с тех пор, как из неё было вынесено ее тело. Бурлящее множество воспоминаний, самых сильных удовольствий и боли, которые испытал Ланни. На столе под ночником лежала книга Евгения Гранде, которую он читал ей в последний день. Закладка показывала, где он остановился. И теперь, пытаясь собраться с мыслями, он лежал и читал ту часть, которую она пропустила навсегда. Что бы ни было у них в этой стране теней, вряд ли там можно будет найти Человеческую комедию Оноре де Бальзака.

В библиотеке Эли Бэдда влюбленный, потерявший близкого человека, нашел двухтомный труд под названием Призраки живых, исследование, посвященное тому странному опыту, который он пережил в юности. Тогда его друг-английский летчик разбился и был при смерти, и Ланни видел или думал, что видел его, стоящего у его кровати. Это событие было уникальным в его жизни, но из томов Гарни он узнал, что это не редкость и что сотни людей взяли на себя труд написать подробные отчеты о подобных переживаниях.

Не раз в свои последние дни Мари обещала, что, если это будет возможно, она вернется к нему. Это была одна из причин, по которой он приехал в Шато де Брюин, и почему он лежал в этой знакомой постели в комнате, наполненной воспоминаниями. Поздно ночью, когда в доме было тихо, он выключил свет и долго лежал, глядя в темноту. Дверь в ее комнату была открыта, и он смотрел на нее и дрожал при мысли о том, что он может увидеть, но он не видел ничего. Позже он встал и лег на ее кровать. Он оставался там, пока первые лучи рассвета начали очерчивать окна комнаты. Это был час, когда образ раненого Рика явился ему в Коннектикуте, казалось, собирая весь надвигающийся рассвет в образ света. Ланни мог видеть в своем воображении образ раненой Мари, но знал, что это не настоящая вещь.

Возможно, она не могла прийти. Возможно, она решила, что лучше не делать этого. Возможно, она просто не могла ничего знать или решить. Ланни, наконец, заснул, и когда он открыл глаза, был ясный и бодрящий осенний день, и он знал, что у него останется только память о своей возлюбленной, и ему придется заняться новой любовью и новой жизнью для себя.

Он приехал в Париж. Этот прекрасный город сиял ярким солнечным светом и кипел вулканической активностью. Приятно гулять по его улицам, наполненным своими воспоминаниями и воспоминаниями о мире за тысячу лет. Он также полон восторженных обещаний для молодого человека, обладающего крепким здоровьем и пытливым умом. Ярко одетые шикарные женщины и девушки стучали по тротуару своими острыми каблучками и улыбались своими накрашенными губами тому, у кого явно были деньги в карманах. Ланни хотел поверить есть ли в них некоторые из тех чудесных вещей, которые были необходимы его темпераменту. Он прогуливался по склонам Монмартра, по извилистым старым улицам, на которых когда-то было всего полуметра тротуара, а теперь тротуары с перилами были приподняты над улицей. Странные лавки и необычное зрелище - картины, выставленные на продажу во многих окнах и на открытом воздухе, выставленные у перил или свисающие с фонарных столбов или деревьев. Он останавливался и смотрел на них, но снова не находил гения, которого жаждала его душа.

Айседора Дункан танцевала в Париже, а Ланни посетил захватывающее представление. Теперь она всегда включала революционные темы и размахивала длинным красным шарфом. Когда часть публики аплодировала, она выходила к рампе и хвалила Россию. После спектакля Ланни отправился за кулисы и поздоровался с ней, лежащей на кушетке с накинутым на нее тяжелым халатом. Она тепло приветствовала его, и он сказал ей, что она - чудо света. Она ответила, что Россия одарила ее большим благом, лишив ее десяти килограммов веса. Для танцора это было возрождением молодости.

"О, Ланни, ты должен туда поехать!" - воскликнула она, и он сказал, что это то, с чём он мечтает. Она рассказала ему о своих приключениях там, а также в Берлине и Нью-Йорке, где она побывала в турне, и о множестве скандалов. Она взяла с собой полусумасшедшего и полупьяного русского поэта. "Божественное дитя", этот Есенин, которого она жалела и кому пыталась помочь. "Но, очевидно, я не тот человек, чтобы это сделать", - грустно заметила она. - "Мне пришлось с ним развестись, и теперь я, как всегда, одинока".

Айседора была безответственна, как ребенок, и рассказывала о себе со смехом вещи, которые любой другой старался бы скрыть. В Берлине она застряла в затруднительном положении, не имея возможности оплачивать счета в отеле, и один американский газетчик узнал, что у нее есть сундук с письмами от ее давних поклонников, многие из которых чрезвычайно восхищались ею. В Америку была послана телеграмма о том, что она пишет историю своей личной жизни, и что она собирается опубликовать подборку писем. Пришла телеграмма от "Лоэнгрина", американского миллионера, который был отцом ее второго ребенка. Настоящее имя этого джентльмена было почти таким же известным, как и прозвище, которое она ему дала, поскольку он унаследовал большую компанию, производившую швейные машины, и в отдаленных деревнях Парагвая, Исландии и Цейлона крестьянки почитали и благословляли его. "Лоэнгрин" прибыл первым пароходом и обеспечил Айседору всем необходимым, чтобы она могла перестать писать и продолжать танцевать.

Но даже богатство компании по производству швейных машин не могло удержать эту дочь Муз при деньгах, потому что она тратила все, как только получала. Она оказалась в затруднительном положении в Париже, а ее студия в Нёйи была продана за долги, и она даже не знала об этом, потому что бросила юридические документы в мусорную корзину. Весть о ее бедственном положении была опубликована в прессе, и парижские артисты бросились ей на помощь. Были собраны средства и студия была сохранена, но, к сожалению, никто не подумал предоставить Айседоре деньги на еду и жилье, и она с грустью спросила, что хорошего в том, чтобы спасти ее студию, пока она сама умирает от голода.

Она спросила, чем занимается Ланни, и он рассказал ей о своей воскресной социалистической школе. Очевидно, она не слышала, что его amie умерла. Он воздержался от упоминания об этом из опасения, что она снова может предложить отправиться в автомобильное путешествие. Он твёрдо пообещал посетить ее студию и сыграть для нее, когда завершит свои дела. Но, сказав это, он решил, что пора заняться делом.

Ланни пошел навестить своих друзей-социалистов и послушать рассказы о страданиях рабочих, о всё еще падающем франке и о повышении стоимости предметов первой необходимости. О сильной озлобленности масс и эпидемии забастовок. Париж жил за счет туристов, которые приезжали толпами, чтобы потратить свои деньги там, где на них можно было купить больше всего. Это было хорошо для торговцев, но забирало пищу из ртов рабочих. Когда Ланни узнал, что они печатают брошюру, рассказывающую о фашистском терроре в Италии, он дал им купюру в тысячу франков, чтобы помочь в ее распространении. Для них это было целое состояние, но для него это было всего двадцать долларов. Меньше чем дневная процентная выручка от содержимого его сейфа в Нью-Йорке.

Затем он пошел навестить своего красного дядю. Здесь он тоже услышал о забастовках и недовольстве. Но здесь казалось, что капиталисты менее виноваты, чем жёлтые социалисты, которые сбивают с пути рабочих в политике. Ланни казалось, что коммунисты тоже были в политике. Но они называли это революционной агитацией, это было сделано только для пропаганды, используя институты республики как точку опоры для ее свержения. Ланни описал выступление своего дяди как граммофонную пластинку, а теперь он поставил пластинку и завёл граммофон. Он обнаружил, что пожилой человек был осведомлен о том, что происходит в Италии, и ненавидел фашистов. Но в его чувствах было тонкое различие - он принял теорию, согласно которой фашизм был этапом на пути к социальной революции. Муссолини разрушал буржуазное государство, и в свое время коммунисты захватят его. Ланни сказал: "Когда он достигнет своей цели, у вас не хватит сил, чтобы захватить даже деревню". Но лысый и морщинистый старый художник ответил, что голод всё сделает. Это процесс, похожий на перемалывание в машине. Капитализм пропустил рабочих через воронку и вымыл из них прибыль, а остаток вышел красным. Племянник рассказал о двух новообращенных, которым не обязательно быть бедными. Восхитительный рассказ, даже если он не соответствует марксистско-ленинской формуле. Пришла amie Джесса посреди этого разговора с продуктами, из которых она собиралась приготовить ужин. Ей захотелось услышать больше о любовных отношениях в городе, производящем оружие в далекой Новой Англии. С ней была ее младшая сестра, и они вдвоем, несмотря на свои революционные убеждения, глотали подробности жизни обрюзгших богатых с таким же рвением, как любой читатель женского журнала "Признания". Увидев, что он задержал их ужин, Ланни сказал: "Пойдемте и посмотрим, что мы сможем найти".

Он повел их в соседнее кафе, полное табачного дыма и шума разговоров об искусстве, музыке, книгах, политике и событиях дня. Художники с острыми бородами и развевающимися галстуками провозглашали великолепие сюрреализма или колотили по столам и осуждали его. Поэта с бородой лопатой вызывали его последователи, он вставал на стул и читал. Певца с раздвоенной бородой как у фон Тирпица вызывали петь, и он пел балладу, осуждающую последние преступления правительства или восхваляющую белые руки и ноги любовницы, которая сидела рядом с ним и не краснела. Это был самый настоящий Монмартр, но Джесс Блэклесс сказал, что половина людей в этом месте - туристы, а старая публика находит себе новые пристанища.

VII

Париж был красивым городом, но, если верить революционеру и его спутнице, он был близок к тому, чтобы рухнуть от собственной гнили. Сидя за переполненным столиком в этой шумной комнате после того, как ему подали ужин, который стоил около пятнадцати центов за блюдо на американские деньги, Ланни провел пару часов, слушая описание коррупции - моральной, социальной, политической, финансовой. Это его ужаснуло бы, если бы его с детства не учили, что таков образ всего мира. Газеты и все их разделы были проданы по самой высокой цене. И это касалось не только скандальных листков, но и самых августейших и консервативных газет, чьи названия были известны во всем мире. Они брали британские деньги, турецкие деньги, польские деньги, даже немецкие деньги. О немецких деньгах Ланни знал, потому что Курт был одним из вносивших эти деньги. Эти газеты брали деньги Захарова, Детердинга и Comite des Forges. Сыну Робби Бэдда не нужно было говорить об этом. То же самое относилось и к политикам, членам кабинета и палаты. Их предвыборные расходы покрывались особыми фондами, и политики, депутаты и чиновники верно служили им, пока не появится более щедрый донор. Сверху вниз это условие преобладало, как заявил Джесс Блэклесс. Правительственные услуги продавались тем, кто предлагал самые высокие ставки, и законы строго применялись только против бедных.

Париж был мировым центром моды и роскоши, включая все формы порока, изобретенные человечеством. Нет смысла говорить, что все это было для туристов, поскольку это не меняло того факта, что парижане, как мужчины, так и женщины, оказывали эти услуги, и они были сформированы той работой, которую они выполняли. В том же квартале с кафе, где сидел Ланни, можно было найти место, где женщины одевались как мужчины и танцевали с женщинами, и другое место, где мужчины завивали волосы, пудрили и красили себя, надевали оборки и воланы и танцевали с другими мужчинами. Наверху были комнаты, в которых предавались неестественным порокам, и на это можно посмотреть по доступной цене. Доброжелательный лозунг laissez faire благоприятствовал потребителю в сфере разврата, как и во всех других. За несколько франков можно было получить билет на бал Quatz-Arts, который проводили студенты, и там можно было наблюдать обнаженные оргии, проводимые на открытом танцполе. Прогуливаясь по большому залу, можно наблюдать приподнятые над стенами платформы, на которых мужчины и женщины демонстрировали всякого рода ненормальные процедуры.

Такие вещи всегда были частью значения слова Париж, но, как заявил Джесс, они стали гораздо более открытыми и широко распространенными после войны. Для него это было частью краха капитализма. Если заглянуть в туман прошлого, возникали цивилизации, всегда основанные на какой-либо форме рабства, эксплуатации человека его собратьями. И всегда эти великие империи были разрушены роскошью наверху и нищетой внизу. Для красного дяди Ланни зрелище декаданса было приятным, потому что оно подтвердило его тезис о том, что паразитическое общество не может выжить. На стенах каждого великолепного здания Парижа он видел почерк древней легенды: Ты взвешен на весах и найден слишком легким⁵⁵!

VIII

Ланни думал о девушках и задавал себе вопрос: "А что было бы, если бы я нашел Красную?" Он посмотрел на Франсуазу, старшую из сестер. Ей было где-то от двадцати пяти до тридцати пяти, нельзя было сказать наверняка, потому что она пожертвовала своей внешностью ради дела. У женщин сейчас вошло в моду стричь волосы, но Франсуаза делала это годами, потому что это экономило время и нервы. На ней были хлопковые чулки, туфли на низком каблуке и коричневое платье, не имевшее эстетических свойств. Она работала целый день стенографисткой в партийном офисе. Она приходила домой, готовила ужин и убирала в комнатах, и часто они ходили на собрания, где она продавала "литературу". Она говорила о партийных проблемах и личностях. Ланни знал, что если он выберет такую, ему придется следовать линии партии, и он не сможет быть самостоятельным.

Сюзетт была другой. Ей было всего двадцать или около того, младше своей сестры. У нее было тонкое, энергичное личико, украшенное пурпурными румянами. Мода на юбки до колен подходила ей как потому, что это было экономичней, а также и потому, что у нее были красивые ноги. Она была швеёй, зарабатывая девять франков в день, что было немногим больше, чем цена обеда, которым угощал ее роскошный американец. Он задавал вопросы о ее жизни и жизни ее коллег по работе, собирая данные, которые он мог использовать в следующий раз, когда он вступит в спор с матерью. Он понял, что доктрины красных не значат так много для этой маленькой девочки. Она хотела мужчину, и ее душевное состояние было таким, что не следовало бы пристально изучать ее черты лица и улыбаться ей слишком дружелюбно. Он был уверен, что, если он согнет локоть, она просунет в него свою маленькую ручку и поедет вместе с ним в любое место в Париже, которое он выберет.

Покинув трех своих гостей, Ланни отправился в свой отель. Но одинокому мужчине было трудно идти по Парижу. Он был удостоен общества череды ярко украшенных дам, каждая из которых настаивала на том, чтобы взять его под руку. Ланни посоветовали, что самая простая формула отрицания домогательств: "Je couche seulement avec des hommes" (Я сплю только с мужчинами). Но он не мог заставить себя сказать это и он говорил: "У меня есть amie, и я еду к ней". Он всегда был вежлив, потому что понимал экономические основы старейшей профессии в мире. Он знал, что богатые женщины намеренно морили себя голодом, потому что им велели быть стройными. Но эти бедные с тротуаров оставались стройными, хотели они того или нет.

Подошла одна такая с мягким журчащим голосом, который трагически напомнил ему голос Мари. Он посмотрел ей в лицо и увидел тревогу и ничего хуже, поэтому сказал: "Vous avez faim? (Вы голодны?)" Она ответила прямо, и он отвел ее в первое кафе, заказал дежурное блюдо, сидел и смотрел, как она его ест. Тем временем он задавал вопросы о ее жизни и душевном состоянии. Так поступил Иисус и навлек на себя порицание в древней Иудее, но в современной Франции это не привлекло внимания. Когда она закончила, он дал ей банкноту в десять франков, а официанту - банкноту в пять франков, и ушел, оставив двоих размышлять о нем. "Увы", - воскликнула женщина, - "так всегда самая лучшая рыба срывается с крючка!"

Миссис Эмили тоже ловила рыбу. Ланни нашел в своем отеле телеграмму, в которой его приглашали на ланч на следующий день. "У меня есть для вас улов", - читалось в телеграмме, и Ланни ответил, что он прибудет. В аукционных домах Christie's и Vente Drouot в Париже картины выставляли на мольбертах. На аукционе лошадей их заставляли бежать рысью по кругу. А на брачном рынке их обычно приглашали на ланч, и на них смотрели через стол и оценивали их разговор. Всегда с приличием, делая вид, что это было обычное дело и что ты полностью поглощен разговором. Ланни ценил доброту старого друга и делал все, что мог, чтобы угодить ей. Всё кроме женитьбы на какой-нибудь девушке, которая ему особенно не понравится!

На этот раз Эмили поймала целого кита. Молодая леди, чье прибытие ожидалось, носила имя Хеллштайн, имя одного из самых известных еврейских банковских домов в Европе. Ланни не нужно было спрашивать, подлинная ли это вещь, потому что в замке Буковый лес не торговали подделками. Он понимал, что хозяйка замка, должно быть, взяла на себя какие-то проблемы, потому что дочери из таких домов не выходят без присмотра и встречают незнакомцев только после тщательного их расследования.

Ланни встречал немало дочерей богатых, и у него сложилось общее впечатление, что им нужны только деньги, а значит, у них остального очень мало, кроме денег. Но теперь из лимузина с шофером и лакеем в ливрее сошло видение прямо со страниц Ветхого Завета. Что мне сказать тебе, с чем сравнить тебя, дщерь Иерусалима? чему уподобить тебя, чтобы утешить тебя, дева, дщерь Сиона? ⁵⁶В ней были все те прелести, которые вдохновляли пыл Песни Песней. Отведите от меня глаза свои, ибо они победили меня! Это были большие темные глаза, очень кроткие, какие поэты обычно сравнивают с глазами газели. Их оттеняли темные ресницы, которые скромно опускались, когда смотрел молодой человек. Ланни решил, что она была ласковой, нежной и достаточно округлой, ей не больше восемнадцати. Цвет, который появлялся и уходил на ее щеках, нельзя было купить ни в одном косметическом учреждении.

Выяснилось, что ее мать была старой подругой Эмили, а отец уже много лет посещал салон Эмили. Он был знатоком искусств, поэтому его дочь о них слышала. Кроме того, она обладала тем, что Байрон называет прекрасным женским голосом, ласковым голосом. Намекнула ли хозяйка ей, что Ланни любит разговаривать? Во всяком случае, она слушала и редко его перебивала. Её очень заинтриговало дело по поиску и покупке старых мастеров, и он рассказал ей достаточно, но не слишком много, потому что ни в коем случае не должно быть похоже, что он мог подумать о семье Оливии как о возможных клиентах. Когда они закончили обед, они перешли в гостиную, и Ланни сел за пианино и обнаружил, что у нее приятный голос, который она не пыталась заставить выйти за пределы его возможностей. Фактически, она, казалось, была довольна тем, что у неё есть.

Ланни обнаружил, что может думать о ней только на языке Ветхого Завета. Как красивы ноги твои в сандалиях, дочь знатного рода! Изгиб твоих бедер, как ожерелье, дело рук искусного мастера. Пупок твой, словно круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; живот твой - ворох пшеницы, окруженный лилиями. Груди твои, как два олененка, как двойня газели. Шея твоя, как башня из слоновой кости. Глаза твои бездонные, как озерки в Хешбоне, что у ворот Бат-Раббима. Нос твой, словно башня Ливанская, обращенная к Дамаску. Голова твоя величественна, как гора Кармил, и твои вьющиеся волосы отливают пурпуром. Как прекрасна ты, как мила, любовь моя, твоим очарованием! Твой стан, подобен пальме, и груди твои, как гроздья ее плодов⁵⁷. Ланни вспомнил эти фразы из английской версии библии, потому что его так позабавили попытки набожных церковных ученых истолковать поток чувственности в соответствии с их доктринальными приличиями. Они поставили в начале этой главы заголовок: "Дальнейшее описание милостей церкви. Церковь исповедует свою веру и желание". Поистине, не было способа удержать людей от веры тому, во что они были полны решимости верить! Триста лет назад англиканцы намеревались доказать, что вся сексуальность является религией, а теперь пришли фрейдисты, чтобы доказать, что вся религия является сексуальностью.

"Ну, если бы я выбрал эту"? - спросил он себя. Судьба уже подарила бедной Бьюти одного близкого родственника-еврея. А если бы теперь судьба дала ей невестку-еврейку, она была бы подобна жителям Иерихона, окруженным армиями израильтян. Но семья была одной из самых богатых, и они, несомненно, придут к соглашению, которое подавит возражения любой матери. Девушка будет преданной и покорной - или нет? В этом и был весь дьявол, нельзя догадаться, во что может превратиться любая восемнадцатилетняя впоследствии!

Судьба Ланни могла быть решена. Он предложил нанести визит Оливии Хеллштайн, и она приняла его предложение с удовольствием. Он предположил, что встретит там знатную леди банковской отрасли, ее мать, и попросит разрешения сопроводить дочь Сиона в салон, где продемонстрирует приобретенные им знания живописи. Кто мог сказать, что из этого могло получиться? Но судьба не считала, что этот плейбой будет петь Песню Песен до конца своих дней. На следующее утро пришла телеграмма от его отца, в которой говорилось, что он плывет в Лондон. А также письмо из Жуан Ле Пен, написанное знакомым размашистым почерком, который он видел в среднем два раза в год, да и то не каждый.

"Дорогой старина Ланни", - начиналось это послание и продолжалось: - "Как дела у тебя в эти дни? Это значит, что ты никогда не пишешь" - не совсем по делу, поскольку письмо получит не Ланни. - "Здесь не так много новостей, я остаюсь дома, и мне скучно быть домашней хозяйкой. Нина рассказала мне о твоей потере, и я хотела написать, но ты знаешь, как это бывает, все старые вещи были сказаны столько раз. Приезжай и позволь мне найти для тебя богатую девушку. У нас есть принцессы пивоварения, южноафриканских алмазов и все такое. Я слышала, что ты зарабатываешь на мерзких богатых, продающих старые картины. Приезжай и избавь бедного Берти от некоторых картин, потому что правительство жестко облагает нас налогом". (Она никогда не умела хорошо разбираться в орфографии.) - "Он много работает для правительства и большую часть времени вынужден оставаться в городе, но они за это не освобождают нас от налогов. Что касается картин, я серьезно, потому что у нас много старых вещей, из-за которых люди поднимают шум, но для меня это ужасная скука. Au revoir. Как всегда, твоя, Розмэри".

Это была достаточно обычная записка, и случайный читатель мог не найти в ней ничего особенного. Но Ланни был другим читателем и знал, что искать между строк. Розмэри, графине Сэндхейвен, было скучно, и ее мысли обратились к тому милому юноше, которого она научила искусству любви более десяти лет назад. Все, что ей нужно было сделать, это поднять один палец и немного пошевелить им. Если бы он был таким же добрым и понимающим товарищем по детским играм, этого было бы достаточно. Она передала информацию о том, что "бедный Берти" находится в городе. А когда женщина ставит это прилагательное перед именем своего мужа и продолжает делать это после восьми лет брака, это сообщает все необходимое бывшему любовнику. Она предоставила достойное деловое оправдание для его прихода. Было ли это в интересах приличия или из-за некоторого сомнения в ее сердце относительно его нынешнего отношения? Если так, то это была новая Розмэри! Обычное "au revoir" было больше похоже на нее. Для Ланни это означало: "Я говорила тебе, что колесо сделает полный оборот, и вот оно".

В последний раз он видел её ближе к концу Мирной конференции, после того как он с отвращением ушел в отставку. С тех пор он не предлагал ей увидеться, потому что был озабочен Мари. Розмэри знала об этом романе, потому что сестра Рика была ее одноклассницей. Именно в имении Плёс Ланни встретил ее и сидел в лунном свете, обнимая ее, слушая, как Рик играет фортепианный концерт Ре-минор Моцарта. Ланни тогда было всего четырнадцать, и какой чудесной она казалась ему! Теперь он обнаружил, что она не изменилась. По крайней мере, в его мыслях.

Она была не только его первой любовью, но и второй матерью. Такой доброй, нежной, тихой. Она заворожила его. Она всегда была для него загадкой, сочетанием, казалось бы, несовместимых качеств. Она была жаркой в любви, но холодной в подходе к любви. Холодной во всем остальном, невозмутимой, прозаичной, рассудительной. Он предположил, что это был английский темперамент, который никогда не теряет самообладания, никогда не отказывается от своей целостности. "Хорошо", - казалось, говорилось: "Я люблю тебя, и ты можешь иметь меня, но никогда не забывай, что я есть я, и могу уйти в себя и оставаться там до скончания веков".

Или это было следствием идей ее возраста, того феминистского движения, за которое она стояла перед ним? Теперь она и ее друзья суфражистки получили вотум, за который они боролись так отчаянно. И что это значило для них, что они с этим сделали? Ланни хотелось услышать это из ее собственных уст. Он мог придумать сотню вещей, которые он хотел бы спросить у нее и сказать ей. Как хорошо они провели бы время, сидя у открытого огня камина в эти холодные осенние дни! Ему не нужно было колебаться или спорить с самим собой. Он знал, что едет в Англию, чтобы встретиться с Розмэри Codwilliger, произносится Калливер, внучкой английского графа, женой другого и матерью одного из будущих.

Что он собирался делать с дочерью Иерусалима? Он не мог быть с ней грубым, хотя бы ради Эмили. Он должен сохранить это приглашение, но, конечно, его позиция будет другой. Он представит себя кандидатом в дружбу, а не как выгодную партию. По крайней мере, прямо сейчас! Он поехал в городской дом известного банкира на Парк Монсо. Он проехал недалеко от дома Захарова и вспомнил стареющего греческого торговца. Бедный старик - он тридцать четыре года ждал того, чего больше всего хотел, а потом смог сохранить это только восемнадцать месяцев! Его герцогиня умерла той весной и оставила его без любви к чему-либо, как говорили люди. Но Робби Бэдд написал своему сыну: "Он все еще знает, где хранятся его деньги!" Ланни, направляясь на экзамен как возможный зять другого богатого человека, нашел в своих воспоминаниях о герцогини много имен и двух её очаровательных дочерей. Любую из них он мог бы получить за очень небольшую цену. Просто продав Американскую комиссию по мирным переговорам и став шпионом европейского короля вооружений!

Сколько ему придется платить за дочь банковского дома с филиалами во всех столицах? Несомненно, он мог бы это узнать, но он не хотел. Он решил быть таким же сдержанным, как и любой представитель английской знати. Днем он встретил дочь Иерусалима и ее маму с большой грудью, одетую в пурпурное бархатное платье в стиле ампир, с жемчугом на шее и бриллиантами на пальцах. Его чувство юмора было для него слишком сильным. Он не мог устоять перед соблазном упомянуть дом 53 по авеню Гош и свои визиты в этот столь труднодоступный особняк. Он рассказал, каким милым и добрым человеком была герцогиня и как она показала ему свои тюльпаны и розы. Также о её малолюдных похоронах в поместье Шато де Балинкур, любимом имении того ожесточённого старика, который слишком поздно обнаружил границу возможностей своих денег.

Мадам Хеллштайн не могла не быть впечатлена этими философскими глубинами. Чтобы так снисходительно относиться к ним, нужно действительно иметь много денег, и иметь их долгое время! Кроме того, нужно было жить среди высококультурных людей, чтобы иметь возможность говорить обо всех искусствах с такой интимностью, которую открыл этот молодой светский человек. Он восхищался голосом мадемуазель Оливии и надеялся, что когда-нибудь сможет привести к ней домой своего зятя, который недавно дебютировал с Нью-Йоркским филармоническим оркестром. Ганси, сын Йоханнеса Робина, возможно, известен мадам. Да, действительно, она знала об этом деятельном человеке и была еще более впечатлена им.

Ланни сказал, что, в конце концов, Европа - маленький континент, и у них, вероятно, было много общих друзей. Была ли мадам случайно знакома с Вальтером Ратенау? О да, они были старыми друзьями этой еврейской семьи. Мадам рассказала о несчастной матери послушного сына, который никогда не был женат. Ланни рассказал, как его мать и миссис Эмили надеялись решить проблемы Европы и как Ратенау и Бриан должны были встретиться в Бьенвеню, но оппозиция Пуанкаре в Палате нарушила этот план, и Европе пришлось ждать Локарно четыре года дольше. Ланни рассказал историю с юмором и продолжил упоминать забавные вещи, которые он видел на Мирной конференции. Полковника Хауса, носившего свою шелковую шляпу в бумажном пакете, потому что он ненавидел ее носить, и так далее, пока крупная женщина с жемчугом и бриллиантами не почувствовала себя развлечённой.

Оливия Хелльштейн одарила посетителя простыми мелодиями, например, дева спела в присутствии матери серенаду Шуберта Слушай, слушай, жаворонок, а затем Песню Флориана на французском языке. Ланни это понравилось, и он выразил сожаление, что не сможет скоро снова их навестить. Его отец был на пути в Лондон, и его нужно было встретить, и после этого он пообещал навестить Робинов в Берлине, и он всегда проводил Рождество в замке Штубендорф. Знает ли мадам это место? Это было в той части Верхней Силезии, которая была передана Польше, и поэтому была не очень счастлива. Ланни не знал политических взглядов своей хозяйки, но предполагал, что международные банкиры будут иметь международную симпатию, и это было правильное предположение. Nie mehr Krieg (Нет больше войны) оставил теплую ноту в душе этой матери нескольких сыновей, и она предложила молодому человеку, умеющему так блестяще вести беседу, повторять свой визит всякий раз, когда его многочисленные социальные обязанности приведут его в Париж.

XII

Ланни отчитался перед миссис Эмили и поблагодарил ее за безмерную доброту. Он уже показал ей телеграмму от своего отца, так что у него был веский повод быстро уехать. Им овладело нетерпение. "Кто дал бы мне крылья голубя! Я улетел бы и обрел покой"⁵⁸. Он мог бы сесть на самолет, но в Англии ему понадобится его машина. Поэтому ему придётся выдержать трудный переход через Ла-Манш и на несколько часов потерять аппетит. В последний раз, когда он двигался на встречу с Розмэри, подводные лодки охотились за ним в этих водах, так что теперь он считал морскую болезнь мелочью.

Ноябрь - сырой и дождливый месяц на этом незащищенном острове, и пейзаж удручает. Перед машиной Ланни ветер гнал мертвые листья, как призраки убегающего чародея. Но его мысли были о нем самом и о своей леди, которая его ждала. Этические проблемы, социальные проблемы, практические проблемы! Розмэри в возрасте восемнадцати лет объяснила ему супружеские обычаи британского правящего класса. Чтобы угодить своей семье, она выйдет замуж за человека, которого она, возможно, не полюбит и который, возможно, не полюбит ее. Она родит этому мужчине двух или трех детей, и когда этот долг будет выполнен, она будет свободна. Вот что значил для нее "феминизм". Тело, разум и душа, она будет принадлежать самой себе, а ее муж - самому себе, и ни один из них не будет задавать вопросы другому.

Этот кодекс был представлен Ланни как нечто, созданное связанными "дикими женщинами" избирательного движения и готовыми умереть за это. И некоторые из них так и сделали. "Возьми это или оставь нас", - сказали они, и Ланни взял это, как и молодой внук и наследник старого графа Сэндхейвен. Как работала эта программа? Краткие записи Розмэри этого не сказали Ланни, а он постеснялся спрашивать. Но теперь он собирался узнать!

Проезжая по извилистым дорогам Англии, он говорил себе: "Успокойся и не теряй голову. Может, она просто хочет с тобой поговорить. Может, это бизнес, как она говорит. Может, она ладит с мужем, и ты хочешь их разлучить?" Это определенно не соответствовало его кодексу. Он никогда преднамеренно не делал ничего плохого ни одной человеческой душе.

Но он наверняка сделал бы это для бедной Бьюти, если бы возобновил этот роман! Провидением освободившись от одной замужней женщины, пойти и связать себя с другой! Во время вождения у него были воображаемые споры с матерью. Что мешало ему влюбиться в чистую и невинную девушку? Неужели ему не удалось отделить свою любовь от разговоров? Разве он не может быть доволен общением с мужчинами? Если он требовал, чтобы женщина знала столько же, сколько он сам, неудивительно, что ему приходилось выбирать старых! Отвечая, Ланни отметил, что Розмэри была всего на год старше его, и на самом деле это не в счет в их возрасте. "Но я хочу, чтобы у тебя были дети!" - плакала мать. - "а не усыновлять детей других мужчин!"

Кроме того, он продолжил один из своих воображаемых разговоров с Мари. В течение ее жизни он рассказал ей все о Розмэри и сказал, что предпочитает больше ее не видеть. Но теперь, когда Мари отсутствовала, все было в порядке. Розмэри была из тех женщин, которые не причинят ему вреда и не позволят причинить ей вред. Получив эти заверения, Мари пообещала не беспокоиться об этом в царстве теней.

Таким образом, Ланни Бэдд, был полностью окружен женщинами. Они ездили с ним, разговаривали с ним, помогали решить его судьбу. Так было всегда, он с детства был окружен женщинами. Возможно, потому что у него не было отца, за исключением отдельных случаев. Возможно, если бы его отправили в школу-интернат, по английской моде, он, возможно, научился бы быть неотразимым крепким мужчиной, избавляющимся от женщин прочь и следующим своим высокомерным презрительным путем. Но он сидел в будуаре своей матери и слушал, как дамы обсуждают свои наряды, приёмы и любовные связи, используя эзотерические слова, которые, как они думали, маленький мальчик не поймет, но он как-то разобрался с этим.

Итак, вот он, без каких-либо серьезных потрясений с мужской точки зрения. Он никогда никого не сбивал кулаком, никогда ни в кого не стрелял из ружья, ему особенно не нравилось убивать кого-нибудь теплее рыбы. Но ему нравилось быть с женщинами. Он любил их слушать и рассказывать о себе. Он дорожил их мнениями и прожил значительную часть своей жизни с ними и в их окружении. Теперь он был на пути к одной из самых красивых. И пока его машина мчалась мимо этого холодного и очень влажного ландшафта, осторожно держась на противоположной стороне дороги, в его голове проносились светящиеся слова английских поэтов и быстрых ритмов мелодий Пёрселла, в которых было так много нот в одном слоге. Драгоценность - моя прекрасная леди, королева грации и красоты. И там, где она ступает, каждый редкий цветок склоняется в смиренном почтении!

XIII

Сэндхейвен - это большой, но не слишком большой дом из красного кирпича в георгианском стиле. В нём есть ванные комнаты, но горничные по-прежнему весь день носят вёдра с углём. Когда Ланни посетил это поместье весной 1919 года, Розмэри жила в "Домике", но теперь она была хозяйкой всего поместья. У него перехватило дыхание, когда она подошла к нему поздороваться, потому что в ней всё осталось милым, что он помнил. Она была матерью троих детей и немного прибавила в весе, но это определило ей роль Минервы, богини мудрости. Несмотря на то, что она была феминисткой и бунтаркой, у нее все еще были густые волосы соломенного цвета, и она даже не пыталась завить их. Она протянула ему приветственные руки, и в ее карих глазах и в ее безмятежной нежной улыбке была дружба - ничего лишнего, все было идеально для Ланни. Мать-природа защитила ее от недугов тела, разума и души. Неврастения, беспокойство, недовольство - такие современные недуги были изгнаны из ее личности и ее наружности.

"О, Ланни, это самая печальная вещь, которая случилась со мной за долгое время!" - Она отвела его в библиотеку, где был большой камин, очень желанный после холодной поездки. Она усадила его в массивное родовое кресло, заказала ему виски с содовой, направила на него луч своей улыбки и сказала: "А теперь расскажи мне о себе!"

Она всегда неутомимо задавала вопросы с детским любопытством к людям. Ее интерес к делам человеческого сердца заставил ее прочувствовать красную Франсуазу дяди Джесса и маленькую Сюзетту. - "Расскажи мне о Мари де Брюин, Ланни! Что за ужасная вещь случилась с тобой! Твое бедное сердце полностью разбито?"

Она вернула его в те счастливые годы. Где он встретил эту француженку и как она вела себя? Неужели она сама сделала ему предложение, как это сделала Розмэри ? - "Ты был таким забавным, застенчивым мальчиком, Ланни! Помнишь, как мы сидели на берегу Темзы? Ты знаешь, что Рик играл в доме? Ты должен сыграть это для меня!"

Он заверил ее, что он отважно и упорно боролся за своё право на Мари де Брюин. Он описал их свадебное путешествие. Даже слишком древнюю гостиницу со встроенной кроватью, в которой жили Cimex lectularius (постельный клоп). Он рассказал ей о замке и саде с абрикосовыми деревьями, которые росли, как виноградные лозы, и о Дени, который хотел только девственниц, и о том, как хорошо он себя вел. "О, бедняга!" - воскликнула Розмэри. - "У меня есть такой же дядя, и никто ничего не может с ним поделать".

Затем она захотела узнать о матери Ланни и об этом странном романе с немцем. Как все обернулось? О чем они говорили? Эти вещи не были сплетнями, это были психология, изучение человеческой природы, и у всех "продвинутых" людей был обычай рассказывать все о себе и своих друзьях, и чем болезненнее факты, тем больше уважения можно получить за предоставление научных данных. Робби Бэдд сказал, что нынешняя молодежь будет говорить о чем угодно и не будет говорить ни о чем другом!

А потом эта восхитительно романтическая история о Бесс и Ганси. Семь лет назад Розмэри не слишком интересовал Коннектикут, она думала о нем как о отдаленном провинциальном месте. Но теперь она хотела знать все о Робби и Эстер, и о том, как они ладили вместе, и о каждом слове, которое они сказали своей влюбленной дочери. Ланни сказал, что через пару дней он ждет своего отца, и Розмэри могла бы спросить его сама. Она ответила, что он, вероятно, ничего ей не расскажет. Эти люди из Новой Англии выглядели точно так же, как англичане, только раньше на поколение или около того. - "Я полагаю, они взяли на свои маленькие кораблики, Библии, дурные манеры и все такое".

"Даже прялки и детские колыбели", - ответил Ланни. - "У моей мачехи есть люлька, которая была сделана в Англии до отплытия Испанской Армады".

XIV

Теперь Ланни имел право знать все о жизни английской графини. Ему пришлось вытащить это из нее, потому что она, естественно, не вдавалась в детали. Была ли она счастлива? О да конечно. Какой смысл быть несчастной? Она не упомянула об этом большом доме, о слугах и арендаторах. Всё это считалось само собой разумеющимся, поскольку она привыкла к этому с пелёнок. Она упомянула трех своих очаровательных ребят: самый старший - будущий граф, второй - то, что Голливуд называл "дублером", мерой предосторожности от несчастных случаев. Оба были крепкими и здоровыми, а затем была девочка, тихая, нежная маленькая душа. Ланни скоро их увидит, и он полюбит их, они были такими милыми.

А Берти? О, Берти в министерстве иностранных дел становится важным, по крайней мере, он так думает. Он так себе.

- И вы ладите?

- Ой, ну ты знаешь, как это. Мы справляемся. У него много друзей, а у меня свои.

- Ты знаешь, что я хочу узнать, Розмэри. Вы живете вместе?

- О, нет. У него есть женщина в Лондоне, и они кажутся вполне счастливыми. Я так много не думаю о ней, и в этом нет необходимости.

- А ты, Розмэри?

- Ну, я держусь. У меня, конечно, нет всего, что мне нужно.

- У тебя есть любовник?

- У меня был, но его забрали у меня.

- Что ты имеешь в виду?

- Мужчина должен жениться. Он был милым парнем, но он был старше меня, и его родители вечно ворчали на него. Тебе его имя ничего не даст. Оно довольно важное, и семья хочет, чтобы оно продолжалось. Они нашли ему жену, и конечно я должна быть молодчиной.

- Ты его больше не видишь?

- У нас есть империя, дорогой, и это довольно тяжело для любви. Они отправили его в Сингапур, не ближе.

- Как давно это было, Розмэри?

- Я была вдовой примерно столько же, сколько ты был вдовцом.

- Итак, ты написала мне записку! Это не было полностью из-за картин?

- Ланни, не будь ужасным! Я хотела увидеть тебя после всех этих лет.

- Я уже не такой застенчивый малыш, дорогая. Я знаю, чего хочу, и прошу об этом. Как ты думаешь, мы с тобой снова сможем быть счастливы?

- Точно не знаю. Хочешь попробовать?

- Конечно, я очень хочу.

- Ты все еще думаешь, что я хороший человек?

- Лучшая в мире!"

- Ты всегда был неумерен в своем языке, Ланни. Но ты был милым и добрым, и я не думаю, что что-то тебя испортило.

- Если бы это было так, я бы не узнал об этом. Но я знаю, что все еще люблю тебя. Я понял это в тот момент, когда прочитал твою записку.

- Ты не будешь думать о Мари все время? Это довольно ужасно, знаешь ли, заниматься любовью с одним человеком и думать о другом. Так было с бедным Берти, так что, как видишь, я не выдержала обязанностей жены.

- Если бы было что-то подобное, Розмэри, то все было бы наоборот. Ты же была первой.

- Я полагаю, Мари не причинила тебе никакого вреда.

- Она многому меня научила, и все это будет полезно тебе.

- Наверное, это разумный способ взглянуть на это. Я действительно думаю, что мы могли бы сделать это, Ланни. Давай попробуем.

Никогда еще ее улыбка не казалась более прекрасной. Он начал вставать с массивного родового кресла, но она остановила его легким движением руки. - "Не здесь, дорогой. Здесь так много слуг, и пойдут такие слухи. Ты поедешь в город сегодня вечером, а я приеду утром. Там на тебя никто не обратит внимания.

Он тяжело сглотнул и сказал: "Хорошо".

- Прежде чем уйти, посмотри на наши ужасные старые картины и подумай, что ты можешь с ними сделать. Я тоже серьезно к этому отношусь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Гори огонь, кипи котел⁵⁹

РОББИ БЭДД прибыл в Лондон и обнаружил, что его сын и графиня Сэндхейвен разместились в соседних апартаментах в отеле второго класса, где не задавали никаких вопросов. Робби эта информация не беспокоила. Он думал, что Розмэри была правильной женщиной десять лет назад, а теперь он нашел ее даже лучше. Он не был среди тех, кто в спешке пытался женить Ланни. Надо позволить ему развлечься, и он лучше узнает, какая женщина ему подходит. Это был первый раз, когда отец и сын не остались вместе, но Робби был очень занят, и у него не было времени скучать по сыну. Он пообедал с молодой парой и, приняв Розмэри в члены семьи, рассказал новости из дома, в том числе свои наблюдения за приключением Ганси-и-Бесс.

Робби говорил о своих многочисленных делах только в общих чертах. Оставшись наедине со своим сыном, он предупредил его, что чем меньше женщины знают о чьем-то деле, тем лучше для обеих сторон. Близость денег легко кружат их головы, и они, как правило, не имеют представления в отношении крупных дел. Ланни ответил, что Розмэри мало интересует эта тема, даже когда она касается ее самой. В поместье у них было несколько прекрасных картин, на которые она не обращала внимания только до тех пор, пока не захотела их убрать, и потому, что она устала от их вида. Ланни думает, что сможет получить за них не менее пятидесяти тысяч фунтов, и она воспримет это как манну небесную.

Целью Робби было получить информацию о международной ситуации. Внутренний рынок вооружений практически был на нуле из-за распространения пацифистских настроений. Даже идеальный президент Робби, сильный молчаливый государственный деятель, находился под их влиянием, а Госдепартамент за кулисами путался с Женевой и принимал участие в глупых схемах разоружения. "Все это ловушка для нас", - повторял отец. Это была его музыкальная тема. - "Здешние страны не сдержат своих обещаний, но мы сдержим и попадем в серьёзные неприятности".

Ланни был рад служить информатором для своего солидного и энергичного отца, сообщая о различных столицах, которые он посетил. Что Дени де Брюин думает о перспективах во Франции? Ланни сообщил, что Дени крайне обеспокоен ситуацией. Пуанкаре возвратили, чтобы спасти франк, но Дени сказал, что престиж страны сильно подорван. Здесь также проникли идеи разоружения. Эти идеи приняли форму линии оборонительных сооружений на всем протяжении от швейцарских до бельгийских границ в надежде удержать немцев. Это было бы дешевле, чем армия самого первого класса. Но это не принесет Франции коксующийся уголь для железной руды Лотарингии!

Затем Робби спросил, что говорят друзья Курта. Он не хотел, чтобы Курт использовал Бьенвеню как центр шпионажа, но он не возражал, если Ланни использовал его в качестве центра контрразведки! Робби сообщил, что нацисты ввозят все больше и больше стрелкового оружия для использования в уличных боях против коммунистов. Важным фактом было то, что у этих ребят было столько денег. Деньги на бочку! Баб Смит напрямую контактировал с их агентами в Голландии и заключил несколько сделок, которые помогли сохранить Бэддам реноме дома.

Это дало бдительному отцу возможность произнести небольшую проповедь, которая, вероятно, будет полезна молодому человеку, играющему с красными и розовыми. Очевидно, эти национал-социалисты брали у кого-то деньги. А что это значило? У каждого демагога и агитатора было одинаковое положение. Какие бы причудливые ярлыки они себе ни давали, как бы сильно их сердца ни истекали кровью из-за бедных, настаёт время, когда они не могут платить за аренду своего штаба. И тогда они идут с шапкой в руке к какому-нибудь крупному промышленнику, банкиру или политику, имеющему доступ к общественным фондам, и говорят: "У меня есть некоторые возможности. Имеют ли они для вас ценность? Они заключают сделку. И с этих пор их движение становится ловушкой для миллионов бедных болванов, которые приходят на митинги, кричат и поют, надевают форму и маршируют, позволяя использовать себя для того, чтобы привести к власти новую группу негодяев.

Унылый взгляд на современное общество. Но Ланни не хотел вступать в спор с отцом. Он с сожалением решил, что Робби был просто еще одним фонографом. Или, возможно, тем же фонографом с другой пластинкой. Та пластинка с именем Джесс Блэклесс провозглашала лозунги красного цвета, а та с именем Робби Бэдд провозглашала лозунги против красного цвета. Как только их услышишь, их обе надо отправлять на полку. Или на разные полки, чтобы они не царапали друг друга!

Робби должен был лететь из Лондона в Аден, расположенный южнее Красного моря. Он собирался взглянуть на то нефтяное имущество, которое так хорошо работало, но теперь перестало. Он и его соратники подозревали, что некоторые из его соперников могут мешать производству. Нет конца уловкам в этой высоко-конкурентной игре! Он хотел встретиться с шейхами пустыни, которые были соседями его владений, и решить, как лучше поступить с ними. Их цены на "покровительство" были довольно высокими. Робби сказал, что это было похоже на Чикаго, где нужно было увидеть человека по имени Аль Капоне, если хотите заниматься каким-либо бизнесом.

Все это обещало быть интересным, и Ланни был приглашен. Десять лет назад он бы ухватился за этот шанс. Но теперь он был связан с Розмэри и имел дела в Берлине и других местах. Он больше не был плейбоем, а был человеком с собственными делами, и Робби был рад этому и не стал его уговаривать. Ланни сказал, что поедет, если его отец действительно нуждается в нем, но Робби ответил, что нет, Баб Смит с ним, и он будет хорошо защищен. Ланни успокоил свою совесть, пообещав поспрашивать, когда будет в Германии, и сообщит обо всем, что сможет узнать о нацистах.

Робби сказал: "Я хотел бы знать, чьи деньги они тратят на пистолеты Бэдд и кинжалы".

"Кинжалы?" - эхом переспросил удивленный Ланни.

"Да", - ответил отец. - "Они говорят нам, что они хорошо себя проявили в уличных боях".

III

Ланни и Розмэри любили друг друга. Как десять лет назад, ничего не изменилось с тех пор. Их страсть была сильной, но спокойной и безопасной. Она горела, как английский мягкий уголь в камине, устойчиво и надежно, придавая сияние всему в комнате. Волшебным образом они брали её с собой, куда бы они ни отправились или что бы они ни делали. Гуляли, разговаривали, слушали музыку, встречались с друзьями.

Эти друзья приходили с жадным любопытством. Розмэри, графиня Сэндхейвен, завела нового любовника. Кто такой?-buzz, buzz! - Американец, но наполовину офранцузившийся, может быть, немного развязный, красивый и все такое. Но какая забавная фантазия! Друзья детства, и они думали, что смогут снова это сделать-buzz, buzz! Винни, Пэтси, Эди и Сисси, Крипи, Эгги и Джиппи - все супер-светские молодые люди и матроны, которым ничего не оставалось, как играть весь день и большую часть ночи, и любовь была их самой захватывающей формой игры. Когда какая-либо пара из них пробовала новую комбинацию, остальные, как зрители, выбегали из клетки для обезьян в зоопарке, чтобы посмотреть, посплетничать и поразмышлять. Если один из них приводил незнакомца, одни приветствовали новизну, другие возмущались, но все болтали, как обезьяны, когда под их деревьями появляется леопард. Никто из них не особо ценил возлюбленных детства, но это был шанс проявить смекалку, показать свою изощренность, превосходящую всех остальных ультра.

Розмэри и Ланни сделали из этого тайну и не назвали свой адрес. Это был их медовый месяц. Они ходили в театры и на выставки картин, гуляли по Гайд-парку, и когда туман становился слишком густым, чтобы пробираться сквозь него, они оставались в своих комнатах, а он играл для нее. У него всегда было пианино, где бы он ни останавливался даже на несколько дней. Доставка пианино стала физическим упражнением для четырех крепких мужчин, которые, казалось, были рады получить чаевые. Также он читал ей. Ничего старого, ничего постороннего. Ей нравились английские сцены и люди, о которых она знала. Она нашла Голсуорси уместным, поэтому он читал Темный цветок, и это причинило ей боль. Предупреждение не позволять страсти ускользать вместе с вами! Держать голову, не ждать слишком многого и не давать экстравагантных обещаний! Достаточно удовольствия от этого дня, а завтра будет другой день, возможно, совсем другой.

Ланни телеграфировал Золтану, который был в Амстердаме, и тот сразу же приехал. Ланни отвез его и Розмэри в поместье, чтобы осмотреть картины. Розмэри не интересовали подробности. Она пошла поиграть со своими детьми и узнать, что произошло с тех пор, как Мамси переехала в город. Позже, после того, как эксперты закончили осмотр и обсуждение, она пришла за результатами. Она не была коммерсантом и не пыталась скрыть своего удивления, когда этот приятный венгерский джентльмен подтвердил предположение Ланни о том, что они могут получить не менее пятидесяти тысяч фунтов за эти грязные и скучные старые фамильные реликвии. Совершенно невероятно! Да ведь Берти сможет выплатить все свои долги и всю оставшуюся жизнь прожить ни о чем не думая! Ростовщики заели его насмерть, и он не мог продать никакую часть имения, потому что существовал акт, закрепляющий порядок наследования земли без права отчуждения. Благородный Маленький Берти, которому сейчас семь, после вступления в права наследования получит все имение. Но ему не нужны старые картины! Розмэри сказала, что оставит все Ланни. Составьте контракт или разрешение, или что-то еще, что им нужно, и она отнесет всё это Берти и попросит его сразу же подписать. Она думала, что Ланни должен получить больше пяти процентов, но подождала, пока останется с ним наедине, чтобы сказать это. Когда он сказал ей, что они планируют разместить нескольких этих английских мастеров во дворце нового немецкого денежного лорда, Йоханнеса Робина, и что они не будут брать с нее и с Берти комиссию за это, потому что Йоханнес платит им, а они никогда не берут комиссию с обеих сторон, Розмэри пришла в голову блестящая идея, что она получит эту комиссию на карманные расходы! "Я сделала работу, не так ли?" - спросила она, и он заверил ее, что сам получил большие суммы за то, что ничего не делал больше.

Все трое пошли в мастерскую одного эксперта в Лондоне, который занимался чисткой старых картин. Розмэри это заинтересовало, так как она узнала, сколько денег поставлено на карту. Она была свидетельницей волнения старика в очках, который проделал эту тонкую работу, когда Золтан сказал ему, что у них, несомненно, был настоящий Гейнсборо его лучшего периода, и два Ричарда Уилсона. "Бедный красноносый Дик!" - так этот человек назвал его. Также Реберн в полный рост, Хоппнер, и два характерных портрета Опи, саркастичного и непопулярного художника, который сказал своему покровителю, что он "смешал свои краски с мозгами". Золтан подробно изложил свои инструкции относительно того, как следует обращаться с каждым из этих шедевров, и сказал, что он представит письменные инструкции в целях безопасности. На этот раз без "обезьяньего блеска Джо Дювина!" Ланни внимательно слушал и учился решать такие вопросы, какую цену платить и как говорить авторитетно, вежливо и в то же время твердо. "Это то, что я хочу" - и если знаешь, что хочешь, то можешь это получить.

Розмэри уехала домой на выходные, а Ланни поехал в Плёс, дом Помрой-Нилсонов. Все были рады видеть его по-английски тихо и сдержанно. Приехала в гости сестра Рика, замужем несколько лет, добрая, утонченная молодая мать с двумя младенцами. В этом доме царило чувство мира и безопасности. Каждый делал или говорил то, что ему или ей нравилось, но никто не причинил вреда, потому что они жили так на протяжении поколений и научились сочетать свободу с порядком. Если бы все во всем мире поступали так же! Они подавали пример и надеялись, что другие последуют за ними.

Среди гостей уик-энда был член парламента. Крупный англичанин, деревенский сквайр, в костюме для гольфа цвета табака. Его цвет лица вызывал беспокойство, потому что можно подумать, что его кровеносные сосуды лопнут. Но его это не беспокоило. Он курил трубку и слушал остальных, и только когда они заговорили о стрельбе, он смог внести большой вклад. Позже, после игры в бильярд, он и сэр Альфред обсудили международные отношения, и Ланни обнаружил, что член парламента был очень хорошо информирован. Они говорили о Франции, которая причинила себе столько вреда, потому что не могла решить, позволить Германии подняться или нет. Она, как вспыльчивая женщина, продолжала ругать Британию, потому что Британия хотела торговать со всеми, включая своих бывших врагов. Торговли было достаточно, и всегда можно было заработать больше. Почему люди не могут заниматься бизнесом, вместо драки?

Мистер Каннингем узнал, что Ланни приехал из Франции, и поэтому включил его в разговор. Что случилось с этими националистами? Ланни объяснил их невроз на тему Германии. И чувствовали ли это простые люди Франции? Ланни сказал нет, но они чувствовали, что война их разорила. Среднестатистический француз очень сильно хотел восстановить свой очаг. Также он хотел реального разоружения. Мира, которому можно было доверять. Этого француза угнетала мысль, что англичане использовали немцев как противовес французам. Он испытывал презрение к американцам, которые вступили в войну так поздно, но все же думали, что они ее выиграли. Американцы хотели вернуть свои деньги - как будто это была война не Америки!

Разговор перешел на Германию. Ланни рассказал своему новому другу о нацистах, но обнаружил, что ни одного члена британского правящего класса нельзя убедить обратить внимание на таких людей. Всегда будут фанатики, и они всегда будут кричать и произносить речи. Пусть мерзавцы разобьют себе головы. Мистер Каннингем рассказал о проблемах, с которыми он столкнулся в Индии. Коровы были священными, хотя они перекрывали улицы и делали их грязными. Крокодилы были священными, даже если они ели младенцев. Индуистские фанатики прерывали священные шествия мусульман, и наоборот. Они всегда создавали на улицах беспорядок, и британцам приходилось вызывать местных солдат, вооруженных длинными палками, называемыми латис, и бить их по головам . В Индии эти вещи продолжались веками, и их нельзя изменить. Но этот парень Гитлер со своими идеями не мог никуда добраться в такой просвещенной стране, как Германия. Пусть сражается с красными - это все к лучшему.

Ланни хотел рассказать Нине и Рику о своем новом приключении в саду любви, но обнаружил, что оно уже достигло их через сплетни, которые так пышно цветут в этом саду. Они считали, что их роман "потрясный", и пожелали ему счастья, а почему он не взял с собой Розмэри? Рик сочинил новую пьесу, но не смог ее поставить, потому что она была слишком мрачной. Люди хотели быть счастливыми и вовсю старались быть такими. Рик писал статьи, в которых предсказывал новые проблемы для Европы, и никто не публиковал их, кроме лейбористских газет. Рик не знал, смогут ли они позволить себе поехать на юг той зимой, и Ланни пришлось с ним спорить. Он собирался заработать больше полумиллиона франков на этих картинах Розмэри, и какая в этом польза, если ему нельзя позволить купить железнодорожные билеты для своих лучших друзей?

Они обещали приехать. И Розмэри тоже. У нее уже много месяцев не было отпуска, и сейчас ее время. Ей было наплевать на Берлин, этот холодный, суровый город, и, более того, она не могла быть вдали от детей на Рождество. Но после Рождества дети будут под присмотром компетентной гувернантки и горничных, а Розмэри поселится над Каннами, где у одной из ее подруг была вилла, которая большую часть времени оставалась пустой. Если приедет эта подруга, Розмэри будет ее гостем, а если нет, то смотрители виллы позаботятся о Розмэри. В любом случае Ланни будет навещать ее, и все будет прелестно. С Розмэри все приятное было таким, а все неприятное было ужасным, так что можно было ужиться со сравнительно небольшим словарным запасом.

Но это был незначительный недостаток почти идеальной любовницы. У Ланни было все, чего мог желать мужчина. Он сказал бы, что был полностью счастлив. И все же всегда оставался тот червяк в зародыше, то сомнение, которое грызло его душу. Зрелище нищеты среди роскоши во всех крупных столицах Европы! Осознание того, что невозможно отойти на сотню метров от главных улиц, не оказавшись в каких-нибудь отвратительных и унылых трущобах! Здесь, на одной из фешенебельных торговых улиц этой сказочно богатой столицы - на Риджент-стрит, где знатные дамы выходили из своих лимузинов, чтобы зайти к ювелирам и кутюрье, - здесь можно увидеть ветеранов войны, которые все еще крутили шарманки или гремели кружками для сбора пожертвований. В Англии только что прошла забастовка угольщиков, которая переросла во всеобщую забастовку и выглядела поистине угрожающей. Её взяли измором, и поэтому горечь и ненависть были на лицах людей, и невозможно было скрыть страдания и депрессию. Все, что нужно богатому человеку для счастья, - это не иметь сердца. Если бы оно у него было, то все дары, которыми осыпала его удача, могли бы превратиться в прах в его руках.

В середине декабря Ланни отправился в Берлин. В его машине был обогреватель, и он любил смотреть на немецкую сельскую местность в ее зимнем уборе и наблюдать за людьми в тех местах, где он останавливался. Его мать должна была ждать у Робинов, потому что она ехала с Куртом. Она тоже заслужила отпуск и нашла надежную гувернантку, которая позаботится о её ребенке. Английская девица, очень суровая и строгая прихожанка англиканской Высокой Церкви, приходила каждый день давать Марселине уроки и два раза в неделю возила ее в город на уроки танцев. Олицетворение целомудрия должно быть была потрясена тем, что она обнаружила в Бьенвеню, но ее не попросили принять участие в этом, и она полюбила свою клетку и прекрасную подопечную. Теперь она жила на вилле, пока мать её подопечной путешествовала. Бьюти сказала, что религиозные принципы не составляют хорошей компании, но необходимы слугам и другим наёмным работникам. Она всегда была внимательна в своих расспросах по этому поводу.

Светловолосая Бьюти была великолепна в своем осеннем цветении, и особенно в эту холодную погоду, которая, казалось, придала сияние всей ее личности. Немецкий дворец давал как раз то, для чего она была создана. Она была в нем настолько хороша, насколько владельцы дворца казались там неуместными, и они знали об этом и гордились и счастливы иметь такое элегантное убранство интерьера. Бьюти знала богатых и влиятельных людей во всех частях Европы, она звала их на чай и показывала им прекрасные картины, которые собрал ее сын, и гордилась ими так же, как и своим сыном. Это было то, что она столько лет делала для Робби Бэдда, встречаясь с нужными людьми и производя правильное впечатление, чтобы они покупали пулеметы, ручные гранаты и автоматические пистолеты. Теперь она заставляла их покупать Халсов и Дюреров, Марисесов и Исраэльсов и Мензельсов. Она могла бы наладить так бизнес, чтобы Ланни был занят целый год, если бы этот чудак не предпочел сидеть и играть аккомпанемент на фортепиано для Ганси и Фредди!

И была у Бьюти только одна муха в этом варенье - болезненная новость, которую сообщил Ланни о своем порочном поведении в Лондоне. Мать, конечно, ничего не могла с этим поделать; слезы текли по ее щекам, и она сказала: "Я наказана за свои грехи!" Ланни хотел знать: "Неужели я такой ужасный грех? И ты действительно так сожалеешь обо мне?" Он погладил ее и вскоре смог заставить ее задуматься о том, что настоящая английская графиня не такое уж тяжелое социальное неравенство. Ей достаточно было взглянуть на фотографии Розмэри, которые принес Ланни, чтобы убедиться, что она не постесняется представить любовницу своего сына в гостиной своего дома. Бьюти вскрикнула и воскликнула: "О боже, что теперь скажет бедная мисс Аддингтон?" Ланни рассмеялся и ответил: "Она скажет, что Розмэри принадлежит к аристократии и что только Бог может с ней иметь дело".

VII

Ганси с успехом впервые появился на публике в Берлине, и Ланни подумал, что никогда не видел двух людей такими счастливыми, как его сводная сестра и ее муж. Очевидно, Бесс никогда не устанет слушать музыку скрипки, кларнета и фортепиано, и она усердно работала над собой. У нее был учитель, который приходил каждый день, и ее собственный кабинет, в котором она могла колотить по клавишам, как ей нравится. Ей хотелось, чтобы Курт увидел, насколько она продвинулась. Ланни не сказал ей истинной причины его отсутствия. Но сказал, что Курт приехал в Берлин по своими делам и был занят братом и друзьями.

Как долго можно будет скрывать от зоркой девушки болезненные факты Европы, которую она приняла как свой дом? Ланни опасался, что ненадолго, потому что она была полна решимости узнать о ней все. Она читала зажигательные брошюры, которые были у ее мужа, а Ланни видел в ее кабинете социалистические и коммунистические журналы и газеты. Ее внимание не могло не ускользнуть от того, что евреи были объектом ожесточенной неприязни среди значительной части немецкого народа. Узнает ли она, как светские львицы, которых Бьюти приводила в дом, презирают Schieber, своего хозяина, и возмущаются тем фактом, что он может жить во дворце и украшать его шедеврами искусства? Рано или поздно Бесс должна будет узнать, что друг Ланни и любовник Бьюти терпит Ганси только потому, что он был гением, и отказывается терпеть отца Ганси ни на каких условиях.

Отношение Курта вызывало у Ланни все большее беспокойство. Ему было трудно понять это, и он не раз начинал задавать вопросы, но был вынужден понять, что они не приветствуются. Курт Мейснер, который вышел из окопов и въехал во Францию с поддельными документами и деньгами, чтобы купить парижских газетных издателей, был совсем другим человеком, чем тот просвещенный парень, с которым Ланни поклялись в вечной дружбе на высотах Нотр-Дам-де-Бон-Порт. Курт был человеком, который больше не рассказывал то, что думал, по крайней мере, иностранцам. Он соорудил вокруг себя панцирь, как черепаха, втянулся в него и плотно закрыл, когда к нему подходили.

Курт никогда не говорил так много слов, что он не любит евреев как евреев. Но он, должно быть, знал в своем сердце, что это было так. Ланни спросил, делали ли ему когда-нибудь евреи что-нибудь плохое, и Курт ответил, что это был нелепый вопрос. Он не позволял нелепым предрассудкам влиять на себя. Он заявил, что его отношение к еврейской расе было научным, основанным на наблюдении за их ролью в немецком обществе. Несомненно, они были великой расой в своей собственной Палестине, и было бы хорошо, если бы они вернулись туда, как британцы пытались это организовать. Но в Германии они были источником разного рода коррупции. Возможно, они были слишком проницательными торговцами для честного, прямого и добросердечного арийского народа.

VIII

Ланни также пытался спорить с Куртом о национал-социалистах. Они казались ему ужасными людьми, грубыми и жестокими, а их вероучение - своего рода безумием. Непостижимо, как добрый философ-идеалист мог терпеть их идеи или их компанию! Курт ответил, что Ланни не понимает положения Германии, страны, способной существовать только с позволения Великобритании и Франции. Курт приводил факты приказов, которые Комиссия по репарациям отдавала его стране. Они даже отобрали национальные железные дороги и передали их в частную иностранную собственность! Фатерланд должен стать чем-то вроде страны рабов, нацией роботов, которые трудились, чтобы произвести богатство для своих завоевателей. Немецкий народ не считал себя таким и не хотел оставаться таким. Они были гордым народом и имели будущее.

"Хорошо", - возразил Ланни, - "но разве мы не можем действовать упорядоченными и мирными методами..."

- Мы испробовали их, но это не такой мир. Это мир, в котором можно получить только то, что можешь взять! Мы должны пробудить сознание немецкого народа, вселить в него мужество и надежду, а для этого нужен лидер, пророк. Если в немецкой жизни есть какой-нибудь другой человек, который может это сделать, кроме Адольфа Гитлера, его мне не показали.

- Но посмотри на людей, которые его окружают, Курт!

- Он берёт тех, кого может найти. Наши политики коррумпированы или трусливы, наши интеллектуалы заражены скептицизмом и дилетантизмом. Эта работа требует людей действия, готовых выйти и отдать свою жизнь на улицах, сражаясь с коммунистами их собственным оружием. А святые и идеалисты не могут делать такую работу.

Да, Курт Мейснер стал другим человеком! Больше не стойким в своей прямоте, а тем, что мир называет "практичным", готовым идти на компромисс, идти на уступки. Он так сильно хотел что-то сделать, чтобы схватить все имеющиеся под рукой средства. Он простит ложь и обман, а также контрабанду автоматических пистолетов Бэдд и кинжалов! И ему больше не нравилось жить в башне из слоновой кости и создавать музыку, которую человечество могло бы открыть и оценить только после его смерти. Он хотел написать что-то, что волновало бы немецкую душу сейчас - сплачивающую песню для народа, кантату, которую патриоты могли бы петь на собраниях и которая вдохновляла бы массы людей на борьбу за Фатерланд. Примечательно, что Курт не рассказал Ланни об этой идее, которую ему предложили лидеры нового движения. Ланни узнал об этом только по случайному замечанию брата Курта.

Итак, было ясно, что Курт больше не доверяет своему другу. В Берлине он ходил с этими нацистами, посещал их собрания и конференции, не говоря ни слова об этом ни Ланни, ни Бьюти. Курт выбрал свой путь и не хотел споров по этому поводу. Его больше не интересовало мнение Ланни, потому что Ланни не был немцем, и только немцы могли понимать немецкие обычаи и потребности немцев. Ланни понял, что для него будет лучше последовать этому примеру и держать свои мысли при себе. Курт был не только его другом, но и любовником Бьюти, и было бы действительно трагедией, если бы Ланни позволил себе встать между ними и сделать Бьенвеню местом, где Курт больше не чувствовал себя как дома.

Ланни гулял или разъезжал по улицам Берлина, еще одного города, где можно увидеть два зрелища. Сознательно выставляемое напоказ богатство и бедность, которую невозможно скрыть. Количество истощенных и чрезмерно накрашенных женщин, бродящих по улицам, было не меньше, чем в Париже. А мужчины, которые гуляли там и торговались за них, были крупнее и толще, но их одежда, очевидно, была сшита из той же ткани и по тому же образцу. Говорят, что ночная жизнь Берлина хуже, чем в любом другом городе. Этой жизни не хватало шика, который французы придавали всему, и она была просто бесчеловечной и омерзительной. Германия была республикой, и ее конституция выглядела хорошо на бумаге. Но, сама страна, похоже, жила не в соответствии с текстом этого документа. Социал-демократы, проповедовавшие экономическую справедливость в течение полувека, оказались парализованными своими представлениями о законности, а бюрократы управляли страной своим древним устоявшимся способом.

В рабочих кварталах, если потрудитесь поехать туда, то увидите миллионы людей, которые существовали на грани голода. Лучше не появляться на этих улицах по ночам и не носить драгоценностей или изысканных одежд, какой-нибудь коммунист может на них плюнуть. Лучше не посещать коммунистические собрания, потому что нацисты практиковали набеги на них. Такой метод во время войны называли "резнёй". Вооруженная группа на автомобилях налетела, захватывала и увозила нескольких человек, избивала их и бросала в один из каналов. Можно находиться в большей безопасности на нацистских митингах, потому что там все время стояли вооруженные люди. Но там нельзя выражать несогласие с выступающим, и будет безопаснее салютовать в надлежащее время.

Гитлеровское движение отличалось от того, что было четыре года назад. Тогда движение было бедным и довольно жалким, его последователи носили старую военную форму, часто перелицованную для двойного использования. Повязка со свастикой и самодельное знамя во главе отряда были единственными знаками отличия, которые они могли себе позволить. Но теперь штурмовики, как их называли, носили коричневые рубашки, брюки с черными кантами и блестящие кожаные сапоги. У них в изобилии были флаги и знамена, а главное - оружие. Откуда у них на все это деньги? Если спросить их, у них есть ответ, что немецкий народ жертвует свои пфенниги из преданности Фатерланду и фюреру. Но Йоханнес Робин сказал, что в финансовых кругах было хорошо известно, что Тиссен и его коллеги из сталелитейного картеля взяли на себя финансирование этого движения.

Отношение Schieber к этому явлению было необычным. Он был мирным человеком и хотел, чтобы его оставили в покое. Он боялся коммунистов, считая их грабителями и убийцами. Он хотел их подавить, и знал, что правительство, правившее тогда Германией, жестоко подавляло их. Но он боялся, что это может позволить им снова встать, потому что у них было четыре миллиона голосов, а политикам вряд ли может быть безразлична такая сила. Эти нацисты действительно хотели покончить с коммунистами раз и навсегда. Они также говорили, что собираются прикончить евреев. Но Йоханнес не думал, что они так сделают, потому что их представители пришли к нему наедине и сказали ему об этом. Они просили у него денег, и он дал их, поэтому он почувствовал, что у него есть друзья при дворе. Его чувства как еврея и его чувства как богатого человека противоречили друг другу, и он высказывал противоречивые мнения. Если привлечь его внимание к этому факту, он слабо улыбнулся бы и спросил, что может сделать человек в таком безумном мире, как этот?

Картина казалась еще более безумной, если учесть тот факт, что два сына, которых обожал Йоханнес, и невестка, которую он так горячо любил, объявили себя решительными красными. Йоханнес не улыбнулся, когда об этом говорили. Он говорил, что это потому, что они так молоды и не понимают мира. Они принимали партийные платформы и доктрины за чистую монету, тогда как было ясно, что такие вещи были всего лишь приманкой, чтобы заманить в ловушку молодых птиц. Йоханнес сказал, что достаточно взглянуть на Россию, чтобы увидеть разницу между красными заверениями и делами. Прекрасные слова о братстве и солидарности трудящихся, и царившее там угнетение и рабство. Со временем это станет очевидным для молодых людей, и они будут грустнее, но мудрее. Йоханнес сказал, что лекарство от бедности состоит в том, чтобы люди перестали воевать и дали подготовленным руководителям, таким как он сам, возможность показать, на что способны современные машины для производства большого количества товаров.

"Да", - сказал Ланни, - "но что толку производить столько, если у людей нет денег, чтобы их покупать?"

- У них будут деньги, если мы будем платить им более высокую заработную плату, как мы все можем себе позволить в благополучные времена.

- Но предположим, что производители в других странах платят низкую заработную плату и продают по заниженной цене, чем у вас, что тогда?

Schieber ответил: "Знаешь, у меня никогда не было особого образования, Ланни. Мне просто пришлось разгадывать эти головоломки по ходу дела. Я не претендую на то, чтобы знать все ответы. Может быть, вам, умным людям, придется заставить правительства вместе согласовать график заработной платы и разделить рынки. Может быть, эти люди Лиги в Женеве на правильном пути. Я уверен только в том, что применение силы ни одной из сторон не принесет никакой пользы, потому что применение силы никого не убеждает и не запускает работу никаких машин".

Йоханнес Робин думал, что пускает деньги в обращение, когда покупал старых мастеров. Он также хотел завоевать расположение интеллигенции Берлина, показав себя человеком вкуса. Он был в восторге от картин, которые Ланни и Золтан повесили на его стенах. Многие выдающиеся люди приходили посмотреть на них, и Schieber увидел себя в роли одного из старых именитых купцов, многие из которых принадлежали к его расе. Будучи открытым человеком, получающим удовольствие быть на виду и вызывать восхищение, Йоханнес превратил свой дом в своего рода картинную галерею, где были рады любому известному человеку. Он нанял управляющего для ведения своего хозяйства, и в одну из его обязанностей входило отвечать на письма и назначать встречи, а затем лакей в ливрее сопровождал посетителей.

В соответствии с предложением Ланни о собрании голландских мастеров для основных комнат нижнего этажа, серьёзный и внушительный Рембрандт теперь встречал гостей в вестибюле, а над камином столовой находился прекрасный ван Хёйсум, а в библиотеке - Бол, Франс Хальс и де Кейзер. Большая гостиная была отдана в распоряжение различных современных голландцев: Мауве, Израэлю, Босбуму, Вайссенбруну и братьям Марисам. Зал для завтрака был специально оформлен в соответствии с идеей Золтана, гармонируя с современностью, Йонгкиндом и Ван Гогом. Последний в одной своей картине в небе поместил три солнца, чтобы сделать небо ярче! Йоханнесу не принадлежала эта работа, но многие хотели увидеть что-нибудь в исполнении столь оригинального художника.

Посетителей можно было проводить даже в спальни, когда они не использовались. Ибо были французские мастера, восхитительно приспособленные к спальням, рисунки Ватто и Фрагонара, Ланкре и Буше. Йоханнесу Робину было трудно свыкнуться с мыслью заплатить сорок тысяч золотых марок за рисунок красным мелом, сделанный первым из этих художников. Он принял меры предосторожности, пригласив независимого эксперта и удостоверившись, что Ланни не совершил глупости в этом случае. Этот человек предложил ему пятьдесят тысяч, и Йоханнес почувствовал огромное облегчение.

Посетители могли остановиться в коридоре за дверью, где Ганси практиковал яростные арпеджио или трудную двойную остановку, или где Бесс играла гаммы фортепьяно в октавах. Только одна дверь никогда не открывалась, и именно там мама Робин свила свое гнездо. Там не было картин, но были все старые вещи, с которыми она никогда не расстанется, потому что они напоминали ей о тех днях, когда она и амбициозный молодой продавец жили в одной съёмной комнате и им повезло, когда они могли съесть gefullte fisch и blintzes на ужин. Теперь они ужинали в восемь вечера, сидели на противоположных концах длинного стола из красного дерева с серебряным сервизом и расшитыми вручную скатертью и салфетками. Их обслуживали двое слуг, и это было так неудобно, потому что нельзя было говорить об интимных вещах, когда захочешь. Так нужно было жить, потому что этого ожидали такие светские люди, как миссис Бэдд, а также важные деловые люди, которых Яша, так она все еще называла своего мужа, приводил с собой домой. Было здорово узнать, что ее муж стал таким успешным, но в глубине души мама была бы рада вернуть свой маленький выводок на какую-нибудь бедную улицу к тем людям, которых она могла бы понять и полюбить.

Ланни много рассказывал Йоханнесу об английских мастерах, которых он купил для него и которые находились в процессе чистки. Schieber сказал, что будет горд владеть фамильными реликвиями графа Сэндхейвен. Будет о чем рассказать посетителям. Ланни не стал вдаваться в подробности о графине, просто сказал, что она была подругой детства, и именно так он узнал о картинах. Он знал, что Йоханнесу понравится история о знатной английской леди, получающей комиссионные от своего мужа. Кстати, это был способ позволить деловому человеку понять, почему Ланни и Золтан никогда не брали комиссионные с обеих сторон. В мире было много негодяев, и элегантные манеры и даже титул не были гарантией от этого. Ланни высокомерно относился к себе. Он точно говорил своим клиентам, что он будет делать, а затем он делал это. И если кто-то хотя бы намекнул на недоверие его словам, то он брал свою шляпу и говорил этому человеку, что он предпочел бы, чтобы тот нашёл кого-нибудь, кому доверял.

Бьюти, конечно, не могла попасть в Штубендорф, поскольку Мейснеры были людьми с твердыми представлениями о приличиях, и, хотя они, несомненно, догадались о причине пребывания Курта на Ривьере, их нельзя было просить принять эту женщину в их доме. Это не беспокоило Бьюти, потому что она привыкла к таким вещам за всю свою зрелую жизнь и была вполне довольна своим собственным миром, несколько большим, чем demi. Курт и Ланни поедут в замок, а Бьюти продолжит знакомиться с шикарным берлинским светским обществом, и у нее закружится голова от вихря светских развлечений. Столько очаровательных мужчин. А она все еще была в том возрасте, когда могла бы составить блестящую партию, если бы не ее чувство преданности гению без гроша в кармане.

В Штубендорфе жизнь была тихой и счастливой. Локарно возымел действие. Промышленность возрождалась по всей Верхней Силезии, как в Германии, так и в Польше, что означало, что был готовый рынок для деревенских продуктов, и можно было получить иголки, нитки, одежду и обувь, как в старые времена. В семье был член семьи, с которым Ланни никогда раньше не встречался, контуженый брат, которого Курт посетил в польском городе. Мрачный человек с грустными глазами и преждевременно поседевшими волосами, с ним обращались осторожно, немного испуганно, как будто люди не знали, что он сможет делать дальше. Ланни не знал, о чем с ним разговаривать, но обнаружил, что тот любит музыку, и после этого все стало легко.

Там был Генрих Юнг, окончивший обучение лесному хозяйству. Но он не собирался работать по специальности, потому что стал партийным лидером и отдавал этому все свое время. Он был таким же ярым пропагандистом, но уже не таким наивным, и Ланни он не очень нравился. Было ли это просто недоверие Ланни к нацистам или тот факт, что Генрих стал более резким и циничным? Ланни слушал разговор двух друзей о деталях партийных дел, которые, казалось, были интригами и предательством, сплетнями о личностях, их слабостях и недостатках, а также о методах, которые заставляли их делать то, что хотели. Оказалось, что в нацистском движении сформировалось два крыла. На севере партия находилась под контролем некоего Грегора Штрассера и была "радикальной", то есть серьезно относилась к обещаниям партии об экономических переменах. Тогда как Гитлер и его мюнхенская группа теперь были "консервативными", возможно, из-за больших сумм, которые они получали от Тиссена и его стального картеля. Было бы то же самое, если бы Ланни слушал разговоры социал-демократических, центристских или коммунистических партийных организаторов? Он сказал себе, что это, вероятно, так. Поскольку человеческая природа остается почти такой же, независимо от того, какие теории или программы принимают люди. Те, кто приобрел власть в какой-либо области, оказались в конфликте с другими, жаждавшими этой власти, и которых пришлось удерживать в подчинении из-за страха или жадности. Ланни хотел вернуться в свою башню из слоновой кости, но его душа болела, потому что он не мог взять с собой своего старого друга. Курт собирался сочинять музыку для гитлеровского движения и получать за это деньги из партийных фондов. Так что будут люди, интригующие за и против него, и возвышенная безмятежность Иоганна Вольфганга фон Гете больше не будет для него ценным достоянием!

Они поехали на автомобиле в Штубендорф, и, поскольку Генрих хотел присутствовать на какой-то встрече в Берлине, Ланни вёз их обоих с собой. Курт и Генрих сидели на заднем сиденье и всю дорогу разговаривали, и к тому времени, как они приехали, Ланни уже почти всё знал о национал-социалистическом движении. Оказалось, что фюрер был аскетом, который не курил, не пил и не ел мяса. Но в его руках была группа людей, которые не отличались святостью, и ему приходилось орать на них. Иногда ему приходилось игнорировать их ненормальное поведение из-за их огромных способностей, без которых он не мог обойтись. Ланни слышал о летчике асе по имени Геринг, который бежал в Швецию, потому что он не хотел жить при социалистическом правительстве. Теперь он вернулся, чтобы помочь изгнать всех красных из Фатерланда. Он слышал о маленьком хромом карлике по имени Геббельс, который был самым выдающимся пропагандистом во всей Германии. Он слышал о других, которые были полицейскими и могли бы ими стать. Некоторые из них были преступниками, но попали под чары патриотической страсти вождя. Война лишила Германию многих вещей, но она дала ей избыток бывших солдат, особенно офицеров, около восьмисот или девятисот тысяч человек. От Фюрера, который был ефрейтором, вплоть до великого генерала Людендорфа, командующего ими всеми. От низшего до высшего, все были недовольны и сформировали материал, из которого это движение патриотического возрождения выдвигало как лидеров, так и последователей.

XII

Ланни благополучно доставил пару к месту назначения, несмотря на метель. Он не пошел на их собрание, сказав, что ему надо заняться картинами. Позже Курт сказал ему, что хотел бы поехать в Мюнхен, чтобы организовать публикацию музыки, которую ему предложили написать. Бьюти хотела поехать с ним, но не хотела, чтобы Ланни ездил зимой по высоким горам. Поэтому они с Куртом вернутся в Жуан Ле Пен поездом, а Ланни поедет в Голландию, а затем во Францию. Во Флиссингене его встретит Розмэри. и какое блаженство быть с англичанкой после всех этих больших массивных тел, громких гортанных голосов, бури, стресса и конфликтов в Германии! Ланни решил, что, кроме Ганси, Бесс и Фредди, ему больше нет дела не до кого-либо в Германии, и он не поедет туда. Он любил англичан, которые были тихими, сдержанными и непринужденными. Настоящие пацифисты, надежно спрятанные на своем туманном острове. Неловкие и неумелые, но постепенно улучшающие ситуацию и ненавидящие вражду, насилие и глупость.

Поэтому, когда он увидел свою возлюбленную, выходящую из пакетбота, с ее светлыми волосами, чуть взъерошенными январским штормом, он повёл себя как настоящий англичанин. Другими словами, он пожал ей руку и спросил: "Переход был слишком отвратительным?" Когда она ответила: "Нет, было неплохо", он понял, что здесь всегда будет Англия.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Пусть радость будет без границ⁶⁰

В КАРЬЕРЕ Ланни Бэдда начался новый этап. Жить с графиней Сэндхейвен было совсем не так, как жить с Мари де Брюин. Последняя была зрелой женщиной со спокойными манерами. Она была довольна тем, что сидела дома и читала или слушала музыку Ланни. Но Розмэри была молодой и красивой, вызывающей восхищение и чересчур претендующий на изысканность. Ей нравилось гулять, видеть беспечный мир и встречаться с другими молодыми людьми.

Будьте уверены, если бы Ланни не сопровождал ее, многие другие хотели бы это делать! Мари была похожа на жену, на которую он имел права. Но Розмэри была возлюбленной, за которой нужно было постоянно ухаживать. Она никогда не заставляла его ревновать, просто считала само собой разумеющимся, что он будет окружать её заботой, отдавая должное своему сокровищу. Он так и поступал. Никогда еще Ривьера не была такой веселой. Каждый сезон превосходил предыдущий.

К началу 1927 года вернулось процветание. Промышленность бурно развивалась, чтобы восполнить военные разрушения, и все, у кого были деньги, рассчитывали получить ещё больше. Американцы, спасаясь от сухого закона, потоком хлынули во Францию. При франке стоимостью два цента, что составляло одну десятую его довоенной стоимости, шампанское для американцев стало практически бесплатным. В холодную погоду большинство посетителей Парижа перемещались в Канны или Ниццу, в Ментон или в Монте-Карло. Оркестры гремели, танцы шли всю ночь, а в казино шла сумасшедшая игра, по большей части на тысячефранковые билеты - самые крупные, какие выпускало французское правительство. Игроки в рулетку, баккара и железку приносили их в игровые залы огромными пачками. Стали привычными дикие кутежи и всякие излишества, а самоубийства деликатно замалчивались.

Днем процветали занятия спортом на открытом воздухе. Проходили турниры по гольфу и теннису, поло и всевозможные водные игры. В моду входило новое устройство для глиссирования. Быстрая моторная лодка буксировала что-то вроде саней, где можно стоять и держать равновесие. Молодые люди, которым больше нечего делать, искали острых ощущений в опасностях и находили их. Купальные костюмы, которые они носили или не надевали, превратились в скандал, который длился неделю или две, пока люди не находили чего-то еще, что могло их шокировать. Превыше всего ценилась новизна. Занятия любовью принимали экзотические формы, и на дневных вечеринках с танцами дамы не довольствовались тем, что обувь, чулки, драгоценности и носовые платки соответствовали их костюму, теперь они искали подходящие румяна и мазали свои лица зеленым или пурпурным, как осознание тех футуристических и сюрреалистических картин, которые казались кошмарами, а оказались пророчествами.

Внучка английского графа и жена другого не участвовали в подобных глупостях, но она любила наблюдать за сумасшедшими и делать забавные комментарии. Они с Ланни посещали светские мероприятия, и много раз было уже светло, прежде чем они возвращались на эту виллу на холмах, где в гостях проживала Розмэри. Спали днем, если вообще спали, и вскоре это разрушило здоровье и цвет лица женщины. В детстве Ланни видел, как Марсель протестует против такого времяпровождения его матери, и теперь он будет протестовать против такого времяпровождения Розмэри, и она пообещает исправиться, и будет так делать - пока не зазвонит телефон с еще одним приглашением.

Забавно наблюдать, как все это подействовало на Бьюти Бэдд, того старого боевого коня, который издалека чует битву, команды командиров и крики подчинённых. Она начинала оплачивать счета портных и торговцев модным товаром. Агенты по недвижимости убедили ее, что она стоит десятки миллионов франков, так почему бы не извлечь из них выгоду? Ешь, пей и веселись, ведь завтра тебе за имущество предложат вдвое больше! У бывшей баронессы Софи, наследницы, всегда было избыток кавалеров, и она говорила одному из них пригласить Бьюти на вечеринку с танцами или что-нибудь, что означало поздние часы, и приводило мать в противоречие с жесткими представлениями Курта. Ей тоже придется пообещать исправиться.

Если она оставалась дома, то играла в бридж, игру, которая была неприятностью в юной жизни Ланни. Казалось, вечно нужны четвертые руки, а это очень неприятно тому, кто хочет уйти и почитать книгу! Выяснилось, что Розмэри любит играть, а также что она привыкла к внимательности со стороны мужчин. Какая польза от дворянского титула, если не можешь командовать простолюдином - иностранцем, которому оказываешь милость? Ланни играл в карты много раз, хотя он предпочел бы изучить содержание еженедельника, только что прибывшего из Англии. Он играл, и ему понравилось, потому что его возлюбленная сказала, что он "молодец", а также его мать сказала, что он "дорогуша". Увидев его таким услужливым, Бьюти смирилась с тем, что он не интересовался той или иной наследницей, которая была объектом поклонения Лазурного берега и которую, возможно, уговорили бы подарить ей внуков. Очень скоро Бьюти приняла Розмэри в члены семьи и уговорила ее переехать в Бьенвеню, что она и сделала, и это было более удобно для всех целей.

Курт Мейснер смотрел на эти действия с мыслями, которые он держал при себе, но Ланни знал его достаточно хорошо, чтобы слышать невысказанные слова. Ланни был слабаком. Его всегда водили на поводке женщины, и он никогда ничего не добился, потому что не мог выбрать курс и неуклонно ему следовать. Куртом никто не руководил. По крайней мере, никто в этой стране расточителей и паразитов! Курт просто решил проблему игры в бридж, он не отличал одну карту от другой. Он работал над своей музыкой и создал кантату для четырех голосов и хора, призванную вдохновить молодежь Фатерланда новым видением и решимостью. Курт показал свое отношение к плейбоям и девушкам Бьенвеню тем, что не стал исполнять для них эту работу, даже не удосужившись рассказать им об этом. Культура Фатерланда становилась революционной и возвышенной и была совершенно недоступна пониманию расслабленных и любящих удовольствия иностранцев.

Курт отправил партитуру в Мюнхен, где у нацистов было издательство, откуда шёл нескончаемый поток литературы. Здесь не было никаких задержек, никакой неэффективности. Корректура пришла незамедлительно, Курт её прочитал и очень скоро получил экземпляры своего законченного опуса. Тогда было бы грубо не предложить эти экземпляры Ланни и Рику, и он так и сделал. Ланни сыграл столько, сколько можно было сыграть двумя руками, и увидел, что это прославление молодых людей как строителей будущего, призыв к ним взять на себя священный долг и стать факелоносцами новой цивилизации. Deutscher Jugend, естественно, unser Jugend подразумевала молодежь национал-социалистической партии.

Но зачем так ограничивать? Ланни сказал, что вся молодежь мира должна помочь построить это будущее, и он был уверен, что слова Курта могут быть переведены, а его опус опубликован в Великобритании и Соединенных Штатах, а также, возможно, во Франции. Он был опечален, обнаружив, что Курта не заинтересовало это предложение. Курт не думал, что эти страны могут понять дух его работы, и даже не захотел это узнать. Очевидно, он хотел, чтобы новая немецкая культура хранилась в немецкой тайне!

Ланни знал, что Fascismo с самого начала уделял внимание своей молодежи. Их песня называлась Giovinezza (молодость), и ее дух был идентичен новой работе Курта. Но было бы бестактно намекать на это, поскольку Курт считал итальянцев полностью декадентской расой и возмутился бы мыслью, что фюрер воспринял что-то от дуче. Тот факт, что слово фюрер является переводом другого слова, не упоминался в нацистских кругах. Истина - немецкая, добродетель - немецкая, а власть - немецкая. Kraft durch Freude (Сила через радость) было немецким выражением, и идея растить молодёжь, прославлять ее, хорошо питать ее, чтобы она была здоровой и энергичной, учить ее маршировать, тренировать и воспевать солидарность и преданность Lieb' Vaterland - несомненно, все это пришло не от Муссолини, а от Бисмарка, если говорить о нынешнем нацистском движении. Это было частью немецкой системы социального обеспечения. Назовите это патернализмом, если хотите - это означало, что Народ был един, его чувства - едины, и те, кто обладал даром гения и техникой искусства, вдохновляли остальных надеждой и отвагой, новым идеалом служения.

"Конечно", - согласился Ланни. - "Это то, о чем мы говорим с детства. Но что это за служение? С какой целью марширует молодежь? Раньше мы мечтали, чтобы это была помощь всему человечеству".

"Остальные страны не нуждаются в помощи Германии", - ответил бывший артиллерийский офицер, - "они также не хотят помогать нам. Мы, социальные изгои, должны делать свою работу сами".

III

Рик и Нина приехали, как и обещали. Нина была преданной женой и матерью и из дома почти не выходила. Рик усиленно работал, создавая книгу из своих различных журнальных статей. Выстраивая из них картину Европы за восемь лет после Перемирия. Он читал, писал и учился большую часть времени, и выглядел он довольно бледным и изнеможенным. Нина изо всех сил пыталась отвлечь его мысли и вывести его на воздух. Она и Розмэри, будучи англичанками, понимали друг друга и были хорошими друзьями. Ланни брал их с собой в плавание под парусом или катал в автомобиле, когда Рика могли оторвать от письменного стола. Дети весело играли с Марселиной под бдительным присмотром самой достойной из гувернанток, которая была рада видеть в поместье хоть одну прилично женатую английскую пару.

Ланни очень интересовался творчеством Рика. День за днем он читал его рукопись и обсуждал с ним разные моменты. Главная мысль Рика заключалась в том, что природа задумала, чтобы Европа должна быть единой. Экономика и география сделали это необходимым, а разделение континента на несколько враждующих государств означало бедность для всех. Ланни считал это положение безответственным, но когда он представил его Курту, он получил ответ, что Европа была бы единой полвека назад, если бы не Англия. Её неизменная политика заключалась в том, чтобы никогда не позволять одной стране добиться гегемонии, но всегда иметь ей в качестве противовеса соперника. Разделяй и властвуй, древняя формула. Рик хотел социалистической Европы. Но у Курта Европа должна быть дисциплинированна и организованна гением белокурых и голубоглазых арийцев.

Пока англичанин занимался своей работой, от Генриха Юнга прибыл второй том гитлеровской Mein Kampf.

Курт прочитал и этот том, но разговаривать об этом ни с кем из своих друзей не стал. Однако немецкому профессору он заявил, что при всех очевидных недостатках это работа гения, откровение восставшего немецкого духа. Всевозможные мистические вещи такого рода позволили Рику подумать, что, возможно, эту книгу можно использовать в том, что он писал. И он попросил ее у Курта и прочитал. Он счел достаточно важным написать её обзор и предложить его газетам и еженедельникам. Но напрасно - никто в цивилизованной и рациональной Англии не интересовался такими вещами. Любимый редактор Рика написал ему, что существуют сотни эксцентричных движений по всей Европе и тысячи в Америке, и зачем выделять автора, который так явно патологичен?

Рик не обсуждал эту тему ни с Куртом, ни с любым другим немцем. Но Ланни он показал отрывки, в которых нацистский фюрер провозгласил судьбу немецкой расы править миром. Именно для этого маршировали и тренировали голубоглазых юных арийцев, именно для этого учили прекрасных арийских девушек рожать детей! "Это не что иное, как старый шовинизм с немецким ярлыком вместо французского", - сказал англичанин, знавший свою историю. - "Там нет абсолютно ничего нового".

"А разве его антисемитизм не нов?" - спросил американец.

- Ты забыл дело Дрейфуса? Это то же самое во всей Европе. Демагоги, не знающие, как решать проблемы своего времени, считают дешевым и легким перекладывать вину на евреев, которые использовали в своих ритулах козла отпущения, а теперь сами играют эту роль".

Ланни опечалился из-за этих событий. Его личный Локарно не преуспел, как он надеялся. Рик и Нина все больше и больше замыкались у себя домике, а Курт оставался в своей студии. Оба много работали, и результаты их трудов пойдут в мир, и будут вести друг против друга идеологическую войну! Сколько времени пройдет, прежде чем такая война станет более смертоносной?

Робби Бэдд вернулся из путешествия в земли шейхов пустыни. Ланни и Розмэри поехали встречать его в Марсель и обнаружили, что он подрумянился на солнце и набрал вес от жизни на борту корабля. С ним был Боб Смит, бывший ковбой и незаменимый человек при всех чрезвычайных ситуациях. Боб выехал первым поездом в Париж по важному делу, но отец собирался несколько дней провести в Жуан ле Пэн в своей бывшей семье, или как это можно ещё назвать. Робби, как всегда, был хорошей компанией. У него были забавные истории, которые он мог рассказать о примитивном мире, куда он окунулся с головой. Он испытал удовлетворение Ланни и молодой женщиной, которую он выбрал для себя, и продемонстрировал это в правильной веселой форме. Розмэри, которая, как правило, не любила американцев, нашла это приятным ветерком, подувшим оттуда, что она считала Дальним Западом. Коннектикут было индейским названием, не так ли? А там остались индейцы?

Когда Робби и его сын остались одни в парусной лодке, у отца было много новостей. Он нашел, что дела в тамошних владениях компании New England-Arabian Oil шли очень плохо. Ни одна из неприятностей не была случайной. Робби уволил одного человека и телеграфировал в Нью-Йорк, чтобы новый инженер встретился с ним в Париже. Робби подружился с некоторыми из шейхов пустыни, и Боб Смит покорил их демонстрацией стрельбы из пистолета, подобной которой никогда раньше не видели в Аравии. Робби узнал, что новые повышенные денежные требования шейхов возникли не в их собственных бронзовых головах, а были внушены им извне. Для того, чтобы создать проблемы для Робби Бэдда и его компаньонов, в этой пустынной стране были заплачены немалые деньги.

"Кто это делает?"- спросил Ланни, и Робби сказал: "Это одна из вещей, которую мы с Бобом должны выяснить. У меня в глубине души уже довольно долго было представление, что Захаров может иметь к этому какое-то отношение".

"Боже мой!" - воскликнул сын.

- Не считай его простаком. Это старый трюк, а он их знает все.

- Но почему он должен саботировать себя?

- У него много нефтяных промыслов, и он, возможно, хочет остановить один и поставить его в режим ожидания. Если он сумеет нас подавить огнём, как выражаются военные, он мог бы выкупить у нас все акции за бесценок.

"Из-за смерти герцогини у него должно быть разбито сердце", - заметил невоенный Ланни.

- Несомненно, он тоскует по ней, зато у него больше времени думать о своих деньгах.

- Что ты собираешься с этим делать?

- Я еще не решил. Я собираюсь увидеть его, и я смогу лучше судить, когда замечу его отношение.

Старый оружейный король теперь регулярно проводил зимы в Монте-Карло. Его можно было видеть прогуливающимся по широкому бульвару или сидящим в одиночестве на солнышке, глядящим вперед в пустоту. Если какой-нибудь незнакомец приближался и осмеливался потревожить его, он рычал и огрызался так свирепо, что его свирепость становилась чем-то вроде легенды. Он останавливался в том же отеле, где юный Ланни попал с ним в забавную ситуацию. Прошло тринадцать лет, но самый богатый человек Европы этого не забыл, и в его голубых глазах всегда мерцал блеск, когда он видел сына Бэдда.

Ланни и его отец пришли в условленное время, и их проводил в ту же гостиную секретарь оружейного короля, отставной офицер британской армии. Их поразила перемена в хозяине. И его лицо, и фигура, казалось, уменьшились, в результате чего на коже образовались морщины, а зеленая атласная домашняя куртка был слишком велика для него. она покрывала половину его рук. Ланни подумал, что причиной этого стало отсутствие герцогини, следившей за его внешним видом. Белоснежные усы и бородка империал, которые он носил, казались длиннее и растрепаннее. И, возможно, ему нужен был кто-то, кто напомнил бы ему, чтобы он их подстриг. Чуткому молодому человеку он показался старым и заброшенным.

Оружейный король был рад видеть эту пару, потому что они знали его жену, которую он так обожал. Он рассказал о своей горькой утрате, и они некоторое время говорили о ней. Ланни сказал бы так же о Мари де Брюин, и ему показалось, что искренность чувства старого торговца очевидна. Возможно ли, чтобы такой человек, сказавший такие слова печали и принявший в ответ слова сочувствия, ударил говорящего ножом в спину? Робби сказал, что тот сможет и обязательно ударит. Для Ланни это был тип, который нужно изучать, и проблема, над которой нужно размышлять. Несмотря на то, что он жил в очень плохом мире, молодой человек не имел личных знакомств со злодеями и был склонен думать о них как о больных и объектах жалости. Неужели этот денежный мешок провел столько лет, обманывая людей, что не мог не делать этого, даже когда он больше не мог использовать результаты своих обманов?

"Что ж, молодой человек", - сказал Захаров, - "я слышал, что вы стали денежным магнатом с тех пор, как мы в последний раз встречались". Ланни поразило это замечание, из которого можно было предположить, что старый паук получил о нем донесения. Конечно, действия Ланни не были настолько важны, чтобы стать предметом расследования европейского оружейного короля!

"Вам это покажется пустяком, сэр Бэзиль", - вежливо ответил он. - "Но мне этого достаточно".

"В таком случае вы могли бы взять меня в партнеры," - заметил настоящий магнат. - "У вас есть секрет, который стоит больше денег".

- Что ж, если у вас есть какие-то картины, которые вам надоели, я помогу вам избавиться от них.

- У меня их очень много, и все они мне надоели.

"Возможно, вы слишком много узнали о своих ближних, сэр Бэзиль", - предположил молодой философ. А старик с грустью ответил, что такие уроки невозможно забыть.

Он всегда так говорил с Ланни. Было ли это из-за странного стечения обстоятельств, положивших начало их знакомству? Или это потому, что он думал, что это способ понравиться молодому идеалисту? Робби заметил своему сыну, что самый успешный мошенник в мире никогда не будет выглядеть мошенником. Если бы он хотел заслужить твоё расположение, он бы узнал, что тебе нравится, и был бы этим. Так что не принимай слишком серьезно ни одно из замечаний Захарова. Не удивляйся, если он будет ученым и ценителем искусства - или даже моралистом и пацифистом!

Два нефтяника приступили к обсуждению дел. Робби рассказал о своем посещении Аденского залива. Он словом не обмолвился о своих подозрениях в саботаже, а возложил всю вину на местные разборки арабских шейхов. Он напомнил Захарову, почему он привлек к этому предприятию британских инвесторов. Он надеялся, что британская военная мощь сможет обеспечить их защиту.

"Да", - согласился другой, - "но вы знаете, что сейчас тревожные времена, и правительства менее, чем раньше, склонны брать на себя риски и нести расходы для нас, инвесторов".

- Это ставит американцев в затруднительное положение, сэр Бэзиль. У нас были все основания надеяться, что можно рассчитывать на ваше влияние.

- Мое влияние не то, что было, мистер Бэдд. Я старик и отошёл от всех видов деятельности.

- Но у вас много друзей в правительстве.

- Правительства быстро меняются, и это, к сожалению, касается также и дружеских отношений. Когда вы разрываете деловые связи, вы обнаруживаете, что в значительной степени остались в одиночестве.

Старый грек говорил об этом довольно долго. Он был крайне пессимистичен как в отношении себя, так и своего мира. Красные удержались в России, и это очень плохо повлияло на другие страны. Подстрекатели к мятежу тратили целые состояния в этих странах, включая Великобританию и Францию, чтобы подмывать моральный дух рабочих. - "Это письмо Зиновьева было не единственным, мистер Бэдд".

Робби знал об этом документе, который был опубликован за несколько дней до всеобщих выборов в Великобритании и позволил тори зачистить страну. Дядя Ланни Джесс был уверен, что письмо было подделкой, но Ланни знал, что эта идея не подойдёт к дискуссии двух финансистов. Он молча слушал, пока его отец нащупывал позицию старого коммерсанта по поводу нефтяных рынков, цен, перспектив, что можно сделать, а что нет, чтобы убедить британское правительство оказать военно-морскую поддержку в местах, находящихся под британским мандатом от Лиги Наций. Робби предположил, что Захаров может поехать в Лондон и посмотреть, не сможет ли он получить необходимые гарантии. Но ответ был, что ему семьдесят шесть лет, и его врач не разрешает ему отправиться в такую поездку зимой.

В конце концов Робби намекнул, что некоторые из его соратников разочарованы перспективами компании New England-Arabian Oil и склонны продать свои активы. И отец, и сын с интересом наблюдали, какой будет реакция. Захаров сказал, что такие люди были бы опрометчивы, потому что в различных частях мира было много признаков проблем, а если разразится война, нефтяные акции наверняка вырастут. Тогда Ланни решил, что Робби, должно быть, ошибается относительно целей Захарова. Но позже, когда пара уходила, старик небрежно заметил, что, если кто-то из американцев решит сдать свои активы, он, возможно, захочет рассмотреть возможность их приобретения. Ланни поспешно отказался от своего предположения. И когда они ехали в машине, отец сказал: "Ты видел, как старый паук плетёт свою паутину!"

Последние слова Захарова были адресованы Ланни: "Приезжайте летом в Шато Балинкур и позвольте мне показать вам свои картины". Поэтому Ланни спросил своего отца: "Что он замыслил?"

- Он, как обычно, попытается кое-что узнать у тебя. Он спросит тебя, как я и что делаю, и, возможно, он сможет получить некоторые подсказки так же, как и я кое-что получил от него. Он догадывается, что мы попали в беду. Но ты видишь, насколько он проницателен и осторожен. Он не хочет наживать себе врагов, и если он заберет нашу долю, это будет в качестве услуги. Но кто-то предпринял не одну попытку сжечь это нефтяное месторождение ".

- Но, Робби, не повредит ли это и Захарову?

- Большая часть богатства нефтяного месторождения находится под землей, и огонь не может проникнуть туда. Но если наши вышки и баки сгорят, нам придется привлечь много нового оборотного капитала, и он считает, что именно здесь он нас и поимеет.

Ланни некоторое время молчал. затем он сказал: "Мне трудно смотреть в лицо человеку и представлять, как он замышляет такие дьявольские вещи! "

Отец слегка фыркнул. - "Он занимается такими вещами в течение пятидесяти лет. Я предполагаю, что у него на службе дюжина человек, каждому из которых он может передать сто тысяч франков и сказать: 'Будет миллион для вас, если это место сгорит'. После этого он может забыть об этом и об этом не беспокоиться".

Ланни подумал: "Слава богу, я не ввязался в эту нефтяную игру!" Он, конечно, этого не сказал. Не было ни одной души на земле, которой он мог бы это сказать. Он родился в кратере вулкана и до сих пор играл на его склонах, ловил красивых бабочек и развешивал гирлянды из цветов. Но он слышал грохот, чувствовал запах серы и знал, что происходит внизу.

VII

Курт выступил со своим ежегодным концертом в поместье Семь дубов. С каждым годом он производил все более глубокое впечатление. А в этом году его попросили исполнить свои симфонические произведения с оркестром в Ницце. Это было самое значительное событие к rapprochement (сближению) между Францией и Германией, чего Ланни смог достичь и был счастлив этому и гордился человеком, которого он поощрял и продвигал. Для Бьюти Бэдд это был личный триумф, подтверждение ее карьеры. Сплетники могут говорить о ней всё, что им нравится, но сколько женщин помогли прославиться двум гениям? Когда Золтан приходил с дилером, чтобы купить картины Дэтаза, или всякий раз, когда критик упоминал о классическом достоинстве новейшего немецкого Komponist, грехи Бьюти превращались в славу, и она выходила и покупала себе новое вечернее платье.

На Ривьеру приезжало все больше немцев, и Курт начинал вести светскую жизнь. Он охотнее встречался с людьми, так как нашел новую надежду для Фатерланда. Он много говорил об Адольфе Гитлере и его движении, и для Ланни это звучало как пропаганда, но никто не возражал, потому что это было респектабельно. Ланни заметил, что всякий раз, когда нацисты говорили между собой, то разговор шёл о славной судьбе арийской расы править Европой. Но когда они разговаривали с иностранцами, нацисты выпячивали свою цель подавления красных. Этого практически хотели все люди высокого имущественного и социального положения. По этой причине они благосклонно относились к Муссолини и никогда не уставали слушать, как были подавлены все профсоюзы в Италии. Теперь они были рады услышать, что в Германии есть способный и решительный человек, который ненавидит марксизм и не боится бороться с ним собственным оружием. Все как один сказали: "Нам нужно что-то подобное здесь".

Ланни удивился, увидев, как под влиянием Курта его любимая мать превратилась в нацистку. Она пыталась не показывать это своему сыну, но у нее в голове были эти формулы и эмоциональные настроения, и время от времени что-то вырывалось из ее рта. Ланни довольно хорошо знал свою мать и понимал, что она должна верить в то, во что верил ее мужчина. Сын старался не усложнять ей жизнь и не вступал в споры с ними обоими. В эти дни у него не было много времени для своих красных друзей, но он успокаивал свою совесть, давая им деньги, чтобы помочь им выбраться из неприятностей. Он научился говорить: "Пожалуйста, не приходите в дом. Вы сами понимаете, как там с семьей".

Ему было интересно наблюдать, как его новая возлюбленная относится к его эксцентричности. Для Розмэри политика была личным делом. То есть, это означало, что ее друзья получали интересные назначения на просторах Империи, в Африке, Индии, Южных морях или в каком-нибудь отдаленном месте. Это было важно для младших сыновей из хороших семей, которым приходилось зарабатывать себе на жизнь. Розмэри знала многих из них, время от времени получала известия от одного или о другом и говорила Ланни: "Помнишь того рыжеволосого парня, который так хорошо танцевал в Плёсе? Его назначили секретарем коменданта порта Галифакс" Или это могло быть в Гонконге. Беспокойство о том, что может случиться в политических делах, просто не приходило в голову внучке лорда Дьюторпа. Она знала, что британский правящий класс будет всегда, и что она и ее друзья будут к нему принадлежать. В своей беззаботной манере ее забавляло то, что ее возлюбленный знает красных агитаторов, называет их по имени и помогает поддерживать социалистическую воскресную школу. Она считала забавным пойти в такое место и позволить грязным маленьким мальчишкам обожать ее. Была формула Noblesse oblige. И до тех пор, пока такое хобби Ланни не мешало ему надевать правильную одежду и приглашать ее на танцы, она была готова, чтобы его называли красным и выдавать это за шутку. Почему бы ему не быть тем, кем он очень хотел быть?

VIII

В этот сезон на Ривьеру приехала Айседора Дункан. На окраине Ниццы она нашла большую студию, почти что кафедральный собор, на стены повесила свои синие бархатные шторы, на полу расстелила огромный зеленый ковер и по стенам расставила кушетки, покрытые розовым бархатом, со множеством подушек из того же материала. Алебастровые лампы на потолке освещали огромные вазы, наполненные весенними лилиями, производя великолепный эффект. Ценители искусства Берега Удовольствия были приглашены заплатить сотню франков, чтобы увидеть танец Айседоры, а так как это была всего пара долларов в американских деньгах, их приходило очень много. Она снова отяжелела и танцевала не очень активно, но как бы делала движения, символизирующие танец. Как ни странно, так она передавала свое обаяние.

Ланни и его графиня были среди посетителей. После танцев был прием, и Айседора приветствовала своего старого друга. Она пригласила его прийти и навестить ее, и он сделал это, взяв свою подругу в качестве меры предосторожности. Танцовщица рассказала о своих приключениях в России и упомянула печальную судьбу своего бывшего мужа, поэта Есенина, который полностью деградировал и недавно повесился. Сама Айседора была недовольна тем, что ее гастроли по Германии и Америке не увенчались финансовым успехом. В газетах разразился скандал о ее танце с красными шарфами и произнесении красных лозунгов. Айседора упомянула об этом с жалобным недоумением. Она никогда не могла понять буржуазный мир или почему этот мир не мог принять любовь и доброту ее сердца. Она была похожа на ребенка и по-прежнему очаровательна, несмотря на признаки алкоголизма.

Здесь, на Лазурном берегу, было много друзей, которые помогали ей, но, похоже, они устали от этого. Она рассказала Ланни, как была в поместье Семь дубов, и его владелица любезно приняла ее, но отказалась давать ей больше денег, потому что не одобряла ее образ жизни. Подобные вещи повергали гения egaree (сбившегося с пути) в состояние меланхолии, которое длилось несколько дней. У нее всегда была какая-то чудесная мечта, и только сейчас она заключалась в том, чтобы послать за детьми, которых она обучала в России, и заставить их танцевать в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Или она могла бы открыть школу в Ницце и обучать детей местных жителей! Вот эта прекрасная мастерская, настоящий храм искусства, но, к сожалению, в ней не было ни воды, ни газа, а где ей жить? Разве Ланни не знает какого-нибудь богатого человека, который мог бы ей помочь? Разве Розмэри не может попросить своих английских друзей?

"О, Ланни, милый, пожалуйста, пожалуйста!" - умоляла она и повернулась к женщине, говоря: "Не думай, что я снова попытаюсь соблазнить его" (Ланни не рассказал Розмэри о том первом разе!) - "У меня совершенно прекрасный русский мальчик - он великолепный пианист, он остается со мной и никогда не напивается, он играет весь мой репертуар, и я не могу обойтись без его. Но ты же знаешь, что я не могу заставить свое искусство окупаться"... и так далее. Это было неловко, потому что у Ланни не было таких сумм, которые Айседора могла бы потратить.

Он дал ей немного, чтобы она могла поесть, если захочет, но пустые бутылки из-под шампанского, разбросанные по дому, предполагали, что она, возможно, не голодна. Больше он не сдавался, потому что Бьюти подняла шум, как только услышала об этом. "Эта женщина сумасшедшая!" - заявила она и умоляла Розмэри не дать ему снова приблизиться к ней. Через день или два в газетах запестрела история о пьянке в доме танцовщицы, на которой молодая американская девушка-художник отказалась пить, так что чувства Айседоры были оскорблены. Она решила, что дни ее славы закончились, и накинув на себя зеленую бархатную мантию, в полночь отправилась в Средиземное море. Она вошла воду до рта, когда одноногий офицер британской армии бросился за ней и сумел вытащить ее без сознания. Конечно, жалкая история и не очень хорошая реклама школы танцев для детей! Ланни с неохотой был вынужден отказаться от идеи отправить Марселину в эту школу. Учительница вернулась в Париж, где у нее все еще был пустой дом и множество художников, к которым можно было обратиться.

Робби Бэдд побывал в Лондоне, чтобы увидеть, что он может добиться от британских чиновников. Он получил обещания, писал он, но их бюрократический язык был расплывчатым. Он снова был дома, но, возможно, скоро вернется. В Женеве должна была состояться конференция по военно-морским ограничениям. Америка позволила втянуть себя в это, и производители вооружений, судостроители и изготовители брони собирались иметь своих представителей на этой конференции, которая угрожала их общим интересам. "Пусть остальной мир обезоружит себя", - сказал отец. - "Им нечего бояться нас, если они оставят нас в покое, и они это знают. Так почему они должны заботиться о том, вооружены мы или нет?"

В апреле герр Мейснер заболел гриппом, и Курт беспокоился за отца и хотел навестить его. Впервые за восемь лет он увидит свою семью не в рождественскую неделю. Бьюти была бы рада поехать с ним, но он, конечно, не мог взять ее с собой. Ланни не мог поехать из-за Розмэри, а также из-за того, что ждал Золтана с важным клиентом. С грустью Бьюти увидела, что ее возлюбленный уехал. Шли годы, и она не могла надеяться удержать его навечно. Она изо всех сил пыталась убедить себя, что имеет право попробовать. Ведь он создавал ценные художественные произведения, не так ли? И разве это не так важно для Фатерланда, как рождение детей с голубыми глазами и соломенными волосами? Если утверждать, что Курт может производить и то, и другое, Бьюти могла бы найти хороший контраргумент. Он зарабатывал очень мало денег, определенно недостаточно, чтобы содержать семью, и если бы ему пришлось зарабатывать, он пожертвует своим досугом, чтобы сочинить то, чем он наслаждался в Бьенвеню.

Мать поговорила об этом со своим сыном, и он сказал: "Ты ничего не можешь сделать, дорогая старушка, но оставь это на произвол судьбы и прими все, что будет. Ты знаешь, как сильно ты хотела увести меня от Мари, и ты не можешь винить родителей Курта в том, что они ведут себя так же. Внуки обязательно будут иметь для них большее значение, чем любое количество музыкальных произведений".

Ланни сказал это прямо, потому что догадался, что было на уме у Курта. Сколько лет может немец жить за пределами своей страны и почти полностью общаться с иностранцами, не теряя связи с душой своего народа? В Германии готовились великие события, по крайней мере, так считал Курт, и он хотел быть их толкователем, возможно, их духовным вдохновителем. Если настанет день, когда он решит, что ему нужно жить в Фатерланде, что бы сделала Бьюти? Помимо вопроса об арийских младенцах, которых она, увы, больше не могла рожать, захочет ли она разрушить свой дом в Бьенвеню? Будет ли она рассчитывать забрать дочь Марселя в Германию? Ожидает ли она, что Ланни с ней переедет? Довольно сложный вопрос!

У сына Бэдда была проблема примерно такого же рода. Розмэри не видела своих детей четыре месяца, и это было достаточно долго. К тому же приближалась весна и "О, чтобы быть в Англии сейчас, когда там апрель⁶¹" Настала очередь Ланни навестить ее, и отказаться будет невежливо. Но он пригласил Бесс и Ганси провести лето в Бьенвеню и с радостью ждал этого. Он промолчал о проблеме, потому что не знал, как её решить.

Решение пришло само собой, о нём нельзя было даже догадаться. Успешный финансист Йоханнес Робин предстал в роли deus ex machina (бог из машины), меча гордиевых узлов, факира, заставляющего яйца стоять на одном конце, исполнителя всех магических подвигов. Случилось так, что во время предрождественского визита Ланни поговорил со своим другом о множестве приобретенных им картин Дэтаза. Ланни должен был рассказать о них. Там были две норвежские картины, и он рассказал о круизе на яхте Синяя птица к этим прекрасным фьордам. Там также были греческие и африканские картины, и Ланни рассказал о путешествии по Средиземному морю, вдаваясь в подробности. Как мистер Хэккебери купил ягненка для кухни. Как маленький мальчик, его гость на борту, ловил рыбу у греческих островов, а хозяин яхты назвал этих рыб ланни. Как они посещали висячие монастыри на Афоне. О музыке и танцах на палубе яхты. О всевозможных развлечениях, звучащих расслабляюще, романтично и по снобски.

"Как получить яхту?" - поинтересовался Йоханнес.

- Её покупают.

- Но где её купить? Существует яхтенный магазин?

- Я думаю, надо обратиться на верфь, если хотите новую. Или найдите кого-нибудь, у кого есть что продать. Мистер Хэккебери нашел человека, который испытывал финансовые затруднения, и купил Синюю птицу, команду, капитана и все остальное, вплоть до продуктов на полках кладовых яхты.

"Для меня это звучит забавно", - сказал человек больших дел. - "В последнее время я плохо сплю и знаю, что беспокоюсь. Если бы я уехал на яхте, мне действительно пришлось бы отдохнуть, не так ли?"

- Самая надежная в мире вещь.

- Предположим, я получу яхту и возьму маму, мальчиков и Бесс, и приглашу вас и ваших друзей, как вы думаете, они примут приглашение?

"Я уверен, что некоторые из них примут", - осторожно сказал Ланни. - "Те, у кого нет других дел".

Теперь пришло письмо от Фредди, в котором сообщалось, что папа купил яхту под названием Дракон, но, если Ланни не возражает, он собирается сменить название на Бесси Бэдд. Яхта находится в Кильских доках и ремонтируется. Они планируют отправиться в круиз по норвежскому побережью в июле и августе, и, конечно, им не принесет никакого удовольствия, если с ними не будет Ланни с своими друзьями. Папа надеется, что поедет вся семья, даже Марселина и гувернантка. Папа предоставил Ланни и его матери выбрать гостей, чтобы убедиться, что все они подходят друг другу. Нет ничего лучше, чем это приглашение, и оно предлагало решение более чем одной проблемы. Ланни отвезет Розмэри в Англию, и она проведет часть мая и июня со своими детьми, после чего они с Ланни отправятся в круиз. К ним присоединятся Нина и Рик. Что касается Бьюти, она согласилась, но потом почувствовала беспокойство из-за Курта, который определенно не присоединился бы к такой компании. Отцу Курта становилось лучше, а сын говорил о возвращении в Бьенвеню на лето. Но если бы Бьюти там не будет, он, вероятно, останется в Германии, и поэтому она могла бы его потерять.

Это уладило дело, и Бьюти решила остаться дома и позаботиться о Малышке Марселине, что строгий Курт считал ее первой обязанностью. Ей удастся развлечься, потому что Софи этим летом будет на Ривьере, и у нее был кавалер, бизнесмен на пенсии с оседлыми привычками, среди которых была игра в бридж. На старого мсье Рошамбо всегда можно было положиться качестве четвертого. "Вы, молодежь, езжайте и развлекайтесь", - задумчиво сказала Бьюти. Трудно было отказаться от мысли, что она тоже молодежь!

Была только одна трудность - вопрос морали. Ланни сел и написал письмо Йоханнесу Робину, в котором рассказал семейную тайну, историю графини Сэндхейвен, той леди, чьей инициативе Йоханнес был обязан своими картинами Гинсборо, своим полнометражным Ребурном, своим Хоппнером, двумя своими Ричардом Уилсонами и двумя Описами. Ланни объяснил, что эта несчастная замужняя аристократка была его женой, но, возможно, мама Робин так не подумает и, возможно, не будет счастлива на яхте в такой нетрадиционной компании. Поэтому он счел за лучшее отклонить любезное приглашение. Он выразился так, чтобы семья Робин могла легко найти "выход", если бы они этого захотели. Но тут же пришла телеграмма: "Das macht nichts aus. Wir sind nicht Kinder. (Это не имеет значения. Мы не дети.) Пожалуйста, измените решение. R.S.V.P. (Ждём ответа)" Это международное послание подписали совместно: Мама, Папа, Фредди, Ганси, Бесс. Так что больше не было нужды в сомнениях, и Ланни, чувствуя себя веселым по поводу решения сложной проблемы, телеграфировал своему другу-еврею солидный кусок из Улисса Теннисона, написав его так, как он видел, как это делали его друзья-газетчики:

КАВЫЧКИ ОТКРЫТЬ НА СКАЛАХ ПОНЕМНОГУ МЕРКНЕТ ОТБЛЕСК АБЗАЦ ДЕНЬ УХОДИТ МЕДЛИТЕЛЬНО ПОЛЗЁТ ЛУНА АБЗАЦ МНОГОГОЛОСЫЕ ГЛУБИНЫ СТОНУТ АБЗАЦ В ПУТЬ ДРУЗЬЯ ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО НОВЫЙ МИР ИСКАТЬ АБЗАЦ САДИТЕСЬ И ОТТАЛКИВАЙТЕСЬ СМЕЛО ОТ ВОЛН БУШУЮЩИХ АБЗАЦ ЦЕЛЬ НА ЗАКАТ И ДАЛЕЕ ТУДА ГДЕ ТОНУТ ЗВЁЗДЫ НА ЗАПАДЕ ПОКУДА НЕ УМРУ ТОЧКА КАВЫЧКИ ЗАКРЫТЬ ПОДПИСАНО ЛАННИ БЭДД⁶².

Бесси Бэдд остановилась в гавани Рамсгейт, недалеко от устья Темзы. Яхта не поднялась в Лондон, потому что ее капитан сказал хозяину, что из-за интенсивного движения Темза самый опасный водный участок в мире.

Яхта была не такой крупной, как Синяя птица, но достаточно большой. Яхта была изящная, аккуратная и белая, точно лебедь, - плод особого старания немцев показать, насколько их работа лучше английской. Она была построена после войны и имела дизельный двигатель. Её бывший владелец умер, и Йоханнес её приобрёл. Он не сказал, сколько потратил на эту яхту, потому что он играл большого человека, показывая этим модным иностранцам, каким идеальным хозяином может быть еврей. Ланни и Розмэри, Рик и Нина поднялись на борт со своими вещами, и гордый владелец собирался отдать приказ отчаливать, когда пришла телеграмма из Жуан-ле-Пен: "Согласны ли подождать меня? Буду самолетом. Бьюти".

Конечно, он ответил утвердительно, и они стали ждать. Ланни, который только что поставил свою машину на хранение, нанял другую и поехал в аэропорт Кройдон. Он знал, как тщательно Бьюти продумывала свои планы, и он знал, как она ненавидела полёты, и никогда не летала. Он предположил, что это внезапное изменение означало серьезные неприятности. Когда она вышла из самолета, он увидел ее мрачное лицо. "Что это, дорогая?" - спросил он, и она ответила: "Курт собирается жениться". Ему стало ее так жалко, что он тут же её обнял. Но она сказала: "Я сама с собой разобралась, и все кончено. Забудь об этом".

Предстояло оформить паспорта и пройти таможенные формальности, и он знал, что она не хотела бы, чтобы чиновники видели слезы на ее глазах. "Бизнес как обычно", - была чёткая английская формула, поэтому он сжал ее руку и пошел дальше, помогая ей пройти все формальности. После того, как они сели в машину, но прежде чем он завел ее, она вынула из сумочки письмо и отдала ему. Он сел и прочитал:

ДОРОГАЯ БЬЮТИ.

Это письмо, о котором вы мне столько раз говорили, что я когда-нибудь напишу вам. Это сложно, но ваша доброта и здравый смысл сделали это возможным.

Врач моего отца сказал мне, что вряд ли он долго протчнет, и поэтому я должен подумать о его счастье. До сих пор он особенно не возражал против наших отношений, но, конечно, это не то, на что он надеялся, и теперь он высказал это мне так, что я не чувствовал себя в состоянии отказаться. Короче, дорогая Бьюти, я собираюсь жениться, поэтому мне не удастся вернуться в Бьенвеню.

Зная вашу доброту, я уверен, вы будете рады услышать, что с той молодой девушкой, которую выбрали мои родители, я могу быть счастлив. Ей девятнадцать лет, и хотя у нее нет вашей красоты, которой бредил весь мир, она принадлежит к тому типу людей, которым я восхищаюсь. Её семья - наши старые друзья, поэтому мои родители знают ее характер и данные для брака. Она нежная и добрая, и я убедился в ее чувствах ко мне, прежде чем написать вам. Я рассчитываю на вашу дружбу, столь часто проявляемую, чтобы оценить мое положение и понять, что я не могу отказаться от долга, который был здесь на меня возложен.

Вы хорошо знаете, что вы спасли мне жизнь, и вы должны верить, что моя благодарность беспредельна и вечна. Я сделал все, что мог, своим неадекватным способом отплатить вам. Я никогда не забуду ни счастья, которое вы дарили мне восемь лет, ни мудрости и верности. Если бы я обладал магией, сделающей вас на двадцать лет молодым, и если бы вы не были такой богатой женщиной, я бы отвёз вас к своим родителям, и они тоже полюбили бы вас. Но они относятся ко мне так же, как вы относитесь к Ланни. Они хотят, чтобы у меня была семья, и здравый смысл, а также традиции на их стороне. Я пишу это со слезами на глазах и знаю, что вы прочтете это письмо таким же образом. Покажите это письмо Ланни и попросите его простить меня и позволить мне всегда думать о нем как о горячо любимом брате. Объясните, что произошло, как сумеете, маленькой Марселине, и пусть она останется моей приемной дочерью, а также ученицей. Я надеюсь, что в грядущие годы нам не нужно всегда оставаться чужими, и я надеюсь, что вы сможете найти счастье, для которого вы созданы и которое заслужили.

Прощайте, дорогая Бьюти. Отныне ваш брат и сын,

КУРТ.

"Не говори ничего об этом другим", - скомандовала Бьюти, крепко сжав руки. - "Я не хочу выглядеть плаксой. Я прибыла, потому что почувствовала, что мне нужно сменить обстановку".

"Конечно!" - воскликнул он. - "Я рад, и другие будут тоже".

"Эта штука нависла надо мной, и я думаю, что лучше покончить с этим!" - Она имела в виду только половину, но это была хорошая пропаганда.

Он начал говорить о людях, которых встретил в Лондоне, о спектаклях, которые он видел, и о выставках, которые посетил. Сезон выдался веселым. Страна оправлялась от большой забастовки, и все снова зарабатывали деньги. Время от времени он краем глаза видел, что его мать вытирает слезу, но делал вид, что не замечает. Ее ждали восемь добрых друзей, и она жила стимулом к общению.

- Что мне сказать им, Ланни? Я имею в виду - зачем я приехала.

- Просто скажи, что ты не могла отказаться от удовольствия покататься на яхте. Это понравится всем. Но твои глаза не должны быть красными.

"Красными?" Она достала маленькое зеркало из своей косметички. Поэтому он знал, что она выживет.

XII

Яхта Бесси Бэдд вышла в море вместе со своей тезкой и другими гостями, полными решимости быть счастливыми и преуспевать как можно лучше в этом несчастном мире. Было действительно слишком смешно ожидать, что Бьюти не расскажет о своем секрете. Сначала она сказала Нине, которая, в свою очередь, сказала Рику. Ланни рассказал Розмэри, и вскоре у Бьюти возникло искушение отдать свою душу доброй еврейской матери, у которой не было никаких социальных претензий, и поэтому другим людям не нужно было их иметь. Этим двум старейшинам нравилось обмениваться мудростью, в основном в форме личностей, как это принято у женщин.

Брачные отношения этой строго воспитанной матери Иерусалима были заключены ее родителями через посредство schadchen, брачного брокера. Бьюти казалось романтичным выйти замуж в комнате многоквартирного дома, прилепившись к бедному человеку, и наблюдать, как он стал владельцем дворца и частной яхты, и видеть, как ваш первенец дебютировал в Карнеги-холле. Мама Робин не говорила, что ей казалось романтичным сбежать из дома, быть обожаемой тремя замечательными мужчинами и матерью четвертого. Но она с нетерпением слушала рассказы Бьюти о светской жизни, и, если она чувствовала моральное осуждение, она держала его запертым в своей груди. Она давно знала о Курте Мейснере и предвидела грядущее горе. Ей было интересно присутствовать на развязке и служить вместилищем для всех слез, которые ее прекрасная, но хрупкая гостья могла пожелать пролить.

Маленькая яхта скользнула по тихой голубой воде в Осло. Великодушный хозяин не довольствовался роялем, установленным в салоне. У него был запасной с резиновыми колесами, чтобы его можно было выкатить на палубу и закрепить там. Ганси тренировался в своей каюте, но если его попросить, он приносил свою скрипку на палубу, и Ланни или Фредди играли ему аккомпанементы, а круиз Бесси Бэдд напоминал Океанскую симфонию Рубинштейна. Йоханнес снова был у своего книготорговца и заказал одиннадцать метров книг для салона джентльменской яхты, и вот они надежно заперты в стеклянных полках, чтобы защитить их от влаги. Здесь были книги на любой вкус, и их владелец, у которого никогда не было времени для чтения, теперь приступил к приобретению культуры с той же скоростью и эффективностью, что и при приобретении в собственность промышленных предприятий по всей Германии.

Ему было интересно поговорить со всеми этими людьми, которые происходили из социальных групп, так далеких от его собственной. Его не пугали их необычные идеи, даже идеи сына баронета. Что касается графини, то у Йоханнеса была идея, что она окажется не так уж сильно отличаться от мамы Робин под кожей. Они довольно дружелюбно поладили. Ведь Розмэри, графиня Сэндхейвен, обладала тем комфортным чувством превосходства, которое настолько превосходно, что ей никогда не приходится заявлять о себе, но она принимает его как должное. Для нее владелец яхты и стюард выполняли свои отдельные функции. Владелец предоставил на борт все, что было ей нужно, в то время как стюард физически доставлял эти вещи к ней, и каждый имел свое место и знал это. У Ланни тоже были свои обязанности, и он выполнял их без особого сопротивления. Он был единственным мужчиной на борту, который приемлемо играл в бридж, и когда Бьюти, Нина и Розмэри объединили свои требования, для него не оставалось выхода.

XIII

Бесси Бэдд проследовала по давно исчезнувшему следу Синей птицы вдоль норвежского побережья. Бьюти запомнила места и отметила изменения. Изменений было немного. Она рассказывала об этом месте и о том. Она знала, где находятся живописные водопады и saeters (скандинавские горные пастбища), к которым можно доехать на машине. На склоне горы находился один из очень старых фермерских домов с дырой в крыше для выхода дыма. За этой деревней был дом, на крыше которого росло дерево, удерживающее дерн. Возможно, оно стало слишком тяжелым за четырнадцать лет. Время от времени Ланни узнавал место на одной из картин Марселя. Наступил момент, когда Йоханнес воскликнул: "Смотри, мама, вон место на картине в нашем верхнем холле!"

Красивые скалистые берега, синие воды, высокие горы! Яхта проделала весь путь на север до Полярного круга, где в разгар лета не бывает ночи. Ланни читал в своей антологии английской поэзии о "береге, на котором шумный Лофотен доводит до смерти ревущего кита⁶³", но так и не понял, кто или что такое Лофотен. Теперь он узнал, что это группа островов, часто посещаемых рыбаками, но он не мог найти никого, кто когда-либо слышал китовый рев.

Яхта пришла за припасами в маленький порт Нарвик, где шведская железная руда свозилась вниз к морю длинными вереницами самосвалов, и днем и ночью в узком фьорде эхом разносился звук тяжелой руды, спускающейся по желобам на корабли-рудовозы. Посетители были простыми смертными, лишенными второго зрения, поэтому они не слышали никаких других звуков: ни грохота снарядов, ни взрыва бомб с самолетов среди доков и погрузочной техники, ни языков белого пламени, ни криков умирающих, ни потоков воды, накрывающей корабли, уходящие на дно в темноту. Подожди еще несколько лет, о аккуратная белая Бесси Бэдд, и возвращайся снова в шумный Лофотен!

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Перелётные птицы⁶⁴

На борту яхты Бесси Бэдд Ланни и его леди были счастливы, как принц и принцесса в сказке. Но по мере того, как круиз подходил к концу, между ними начала образовываться крошечная трещина. - "Куда мы отправимся отсюда?" Оказалось, что обстоятельства их жизни противоречили друг другу. У Розмэри был свой великолепный особняк и ее дети, а у Ланни был свой дом, его мать и его сводная сестра, и эти различные владения было трудно совместить в одном месте.

На Ривьере Ланни узнал о картинах, которые можно было продать, и обещал осмотреть их в сентябре. Розмэри обещала своим детям быть с ними после круиза, а также она хотела повидать своих друзей. Хорошо, Ланни поедет домой и займется своей работой, а затем он вернется в Англию и там останется. А как долго? Розмэри хотела побыть с детьми до Рождества. Так как в этот праздник Ланни не бывал дома уже много лет, он наверняка мог позволить себе пропустить еще один!

Но в доме Розмэри Ланни было не так приятно. Он должен был там притворяться гостем, и там должны были быть другие гости, чтобы служить неформальными дуэньями. И все, что они с Розмэри делали, и что не соответствовало кодексу королевы Виктории, должно было быть тайным. Если они уезжали в Лондон, то путешествовали отдельно и останавливались в малоизвестном отеле, а Розмэри не регистрировалась под своим именем. Все это было неудобно для бизнесмена и выглядело довольно бесполезным, потому что, если бы кто-то захотел нанять детективов, у них не было бы проблем с отслеживанием Ланни.

В чем причина всего этого? Он никогда не мог быть полностью уверен. Разве Розмэри не полностью доверяла своему мужу? Она не хотела этого признавать и, возможно, защищала его даже в своих мыслях. Невозможно, чтобы английский граф оказался хамом! Ланни знал законы. Если Берти докажет один акт неверности, он сможет развестись с Розмэри, выгнать ее из дома, лишить ее прав на детей. В таком случае Ланни должен будет жениться на ней, и этого ему хотелось больше всего. Но, очевидно, графиня Сэндхейвен не была удовлетворена таким решением своей проблемы.

Так что сложностей было много. Это была Англия, а не Прованс, и нужно соблюдать приличия. Нельзя позволять слугам знать, что Ланни и Розмэри были любовниками. Они это и так знали, но не официально. Робби Бэдд сказал, что перемены в Англии похожи на часовую стрелку. Она двигалась, но так медленно, что никто никогда не видел её движения. Ланни мог утешить себя мыслью, что столетием или двумя ранее Берти вызвал бы его на дуэль, а столетием или двумя раньше оруженосцы Берти пронзили бы его своими мечами.

Молодой искусствовед стал более чем когда-либо перелетной птицей, летающей взад и вперед между Средиземным морем и Ла-Маншем, но у него не было регулярного времени миграции, как у других птиц. Когда он смог убедить свою возлюбленную остаться в Жуан ле Пен, он предоставил ей все удобства и некоторые предметы роскоши. Но для нее казалось делом престижа заставить его половину своего времени проводить в ее доме или около. Чтобы доказать, что он любит ее, ему должно было быть чертовски неудобно. Ему приходилось скучать по музыке, книгам и своим обычным привычкам, не говоря уже о матери и сводной сестре. Марселина заняла место падчерицы в жизни Розмэри, а ее дети стали приёмными детьми Ланни. И хорошо известно, что эти отношения рискованны. Маленькие неудобства порождают более крупные споры, и Купидон улетает в угол и пребывает там в дурном настроении.

Марселине было десять лет, она была стройным, грациозным ребенком, полным радостного веселья. Она была примерно того же возраста, что и Бесс, когда Ланни впервые познакомился с ней в Коннектикуте, и разница между ними объяснялась наследственностью. Марселина была менее интеллектуальной, чем дочь Эстер Бэдд. Менее озабочена тем, как устроен мир, и редко задавала вопросы, на которые трудно ответить. Она также не беспокоилась о том, правильно ли она поступала. Она действовала по порыву своего сердца, и если она любила, этого было достаточно. Она была дочерью художника и долго стояла, наблюдая за ярко раскрашенной бабочкой, перелетающей от цветка к цветку во внутреннем дворике ее дома. Закат заставлял ее потерять себя, как это случалось с ее отцом. Когда Ланни играл на пианино, ей не хотелось сидеть и слушать, как Бесс. Каждый звук музыки был вызывал движение ее ног.

Ланни рассказывал ей об её отце. Она смотрела на его картины, пока они не стали частью ее жизни. Ланни связал их с жизнью Марселя. Таким образом, ребенок осознал себя дочерью Франции. Она знала недавнюю трагическую историю Франции и ту роль, которую сыграл в ней ее отец. Она также была дочерью своей матери и не могла забыть об этом, когда мать была рядом, чтобы показать ей пример культуры красоты, служить ходячей энциклопедией моды, цветов, тканей, методов их кроя и шитья, а также демонстрации или сокрытия женской божественной формы. На туалетном столике стояли духи и косметика, все в самых красивых баночках и флаконах с самыми соблазнительными именами. Светские друзья Бьюти приходили в любое время, чтобы воспользоваться этими соблазнами, поддерживая болтовню о них, об их использовании и действии. Марселина была немного жеманной, немного модисткой, немного кокеткой.

Также были слуги, которые имели большое влияние на детей повсюду, и особенно в Провансе, где они считают себя членами семьи, рассказывали о себе и своих семьях, давали советы вам и ваших близким. Лиз, кухарка, постепенно возвысилась до должности экономки, с правом нанимать и увольнять обслугу. Таким образом, в поместье было две семьи: хозяйки и слуг, и ни одна из них не могла жить без другой. У Лиз, ее племянниц и кузенов были свои идеи, и они научили им ребенка. Когда Марселина была добра, они обожали ее, когда она была красивой, они бредили ею. Она ела их продукты, говорила на их диалекте, танцевала их веселые и живые танцы.

Также немецкий музыкант, бывший враг, сыграл свою роль в формировании характера малышки. Курт научил ее дисциплине и послушанию, и на нее серьезно подействовало, когда его влияние исчезло. Когда Ланни вернулся в сентябре, он увидел, что она уже заметила изменения. Теперь она могла поступать по-своему со слугами, а теперь и с матерью. Ланни пришлось выполнять неприятную обязанность вмешаться. Это не соответствовало его натуре, но он тоже многому научился у Курта и умолял Бьюти осознать важность контроля над детскими прихотями. Бьюти соглашалась и старалась изо всех сил, но она сама была отчасти ребенком и нуждалась в ком-то, кто бы ее контролировал.

В Бьенвеню, где раньше был Курт, развернулась зияющая пропасть. Из заброшенной студии больше не доносился раскат грома. Его комната, его кровать, пустые шкафы. Бьюти велела слугам собрать все его вещи и отправить их ему, и это было сделано. Одежда, ноты, книги, набор устройств для создания шума. Студия была заперта, и Бьюти было невыносимо приближаться к ней. Но место в ее сердце было не так легко закрыть, и Ланни много раз видел ее красные глаза.

Что она собиралась с этим делать? Она поклялась, что навсегда покончила с мужчинами, но Ланни было не обязательно этому верить. Он считал само собой разумеющимся, что остаток своей жизни она не проведет в одиночестве, и вопрос был в том, что это будет за мужчина? Если бы только она выбрала какого-нибудь стабильного бизнесмена на пенсии, вроде этого мистера Армитэйджа, с которым Софи так хорошо ладила! Но Бьюти была непостоянной, и ее романтические представления все еще были похоронены где-то внутри. Конечно, человек, завоевавший любовь мадам Дэтаз, вдовы, попадал в теплое и ухоженное гнездышко. И сразу же представлялись кандидаты. Ланни начал беспокоиться о мужчинах, которые приезжают в это место отдыха Европы, и он посоветовался с Софи Тиммонс и Эмили Чэттерсворт, как найти подходящего кавалера для своей слишком очаровательной овдовевшей матери. Дамы нашли это восхитительным, и история распространилась по всему Берегу Удовольствия.

III

Айседора Дункан вернулась на Ривьеру. Она остановилась в маленькой гостинице в Жуан-ле-Пэн, и Бьюти была очень возмущена этим, сказав, что Айседора ожидала, что Ланни оплатит её счета. С танцовщицей была подруга, американка, у которой, как предполагалось, были деньги, но она сказала, что потратила все их на то, чтобы вывести Айседору из запоя. Бьюти сказала, что все они так поступали. Они прятали свои деньги и говорили, что разорены, пытаясь переложить бремя на других. Что ж, Бьюти тоже разорена, она не оплатила счета за одежду за прошлый сезон, а вот наступил новый сезон, и должна ли она ходить обнаженной - или оставаться дома и умирать от одиночества и горя?

Айседора и ее подруга облачились в очень скудные купальники и лежали на белом песке пляжа Жуан-ле-Пэн. Ланни присоединился к ним и выслушал отчет о том, что произошло во Франции однажды ночью, когда Ланни был на борту яхты в Северном море ночью 22 августа 1927 года, когда погибли Сакко и Ванцетти. Ланни вспомнил, что первый раз этот случай был упомянут послом "Колыбелью" во время конференции в Генуе. С тех пор это превратилось в международный скандал, и когда итальянцев казнили, во всех городах Европы маршировали толпы, и во многих американских посольствах и консульствах были выбиты окна. Для Айседоры эти двое были мучениками и героями, и их смерть стала её личной тяжелой утратой. Она собиралась создать для них танец и показать его в Нью-Йорке - да, и в Бостоне!

Дочь Муз все еще была прекрасным существом. Она сидела на диете и приводила себя в форму, чтобы снова танцевать. Она полностью изменилась, как она заверила Ланни. Остаток своей жизни она посвятит тому чудесному искусству, которое она одна могла воплотить и выразить. Она сказала это, и кто мог это отрицать? С этого времени она собиралась стать танцующей монахиней. За исключением, конечно, того, что ей нужно было найти пианиста, какую-нибудь преданную душу, который играл бы ей аккомпанемент. Молодой русский бросил ее.

Всегда, когда Айседора была в таком настроении, ей хотелось иметь школу. Дети стали воплощением её сорванные мечты. Дети были будущим, хранилищем ее искусства, факелоносцами, которые понесут ее искусство потомкам. Она побывала в Буковом лесу и убедила Эмили Чэттерсворт дать ей еще один шанс. Теперь она хотела, чтобы Ланни и его мать убедили светских жителей отдать ей своих детей в ученики. Эта прекрасная студия недалеко от Ниццы должна была быть посвящена этому благородному служению.

Ланни рассказал об этой проблеме своей матери, которая не хотела иметь с ней ничего общего. Он пытался убедить ее, что это может быть прекрасным шансом для жизни Марселины. Айседоре было почти пятьдесят, и она не могла жить вечно. У нее было то, чего не было ни у одной женщины в мире. Ланни напомнил матери о той жестокой трагедии, которая разрушила личную жизнь танцовщицы. Прошло тринадцать лет с тех пор, как ее обожаемые малыши утонули в реке Сене, и все знали, что она так и не пережила этого, ужас преследовал ее сны и отравлял ее радости. А потом ее третий ребенок умер у нее на руках через несколько часов после рождения. Разве Бьюти забыла, как они с Эмили плакали из-за этого события в те трагические часы, когда в Париже мобилизовались войска и шли в окопы? Несомненно, женщине, пережившей такие печали, можно простить множество ошибок!

Бьюти сказала: "Она ведь напьется, а это увидит ребенок".

"Хорошо", - возразил Ланни, - "что из этого? Марселина не собирается жить в такой части мира, не увидев кого-нибудь пьяным. Нам просто придется объяснить ей, что это такое. Тебе удалось научить меня не напиваться, и мы с тобой наверняка вместе сможем научить этому Марселину. Если она увидит такой пример, он может шокировать ее, но это вызовет у нее отвращение и также предупредит".

"Хорошо", - наконец сказала мать, - "но это на твою ответственность!"

Ланни приехал к танцовщице и сказал ей, что они помогут ей найти учеников. Но он обнаружил, что все изменилось. В студии царила суматоха, Айседора возмутилась из-за того, что продавец секонд-хенд предложил ей такие небольшие суммы за мебель этого места. Она все отдаст в больницу, а не продаст по таким ценам. Оказалось, что она изменила свою программу пару дней назад и была слишком занята или слишком взволнована, чтобы сообщить об этом Ланни. Она отправится в долгое путешествие на автомобиле. Она снова будет счастлива. К ней вернулись юность и радость. Она рассказала об этом Ланни экстравагантным языком, который ей нравился.

Что произошло? Она забыла объяснить, но вскоре всё выяснилось. Вернулся Лоэнгрин! Производитель швейных машинок пообещал ей крупный чек, и все ее проблемы были решены. - "Ты знаешь, как я всегда его обожала, Ланни". Да, Ланни встречал этого высокого светловолосого джентльмена, который выглядел как скандинавский бог средних лет, и отличался щедростью, как кошелек Фортунатуса. Он собирался взять ее в поездку, и они попробуют новые свежие вина со всех виноградников Франции. Конечно, у нее по-прежнему будет школа, но придется подождать. "О, Ланни, дорогой", - воскликнула она, - "я искренне благодарна тебе - честно, я докажу это!" Она крепко обняла его и поцеловала в знак подтверждения своих намерений. Розмэри была в Англии.

В студии был молодой итальянец, который во время войны был летчиком асом, и Айседора обожала людей, которые бросали вызов опасности. Он выглядел так, будто ему не нравилось видеть, как целуют Ланни, поэтому она тоже поцеловала его. Она была так счастлива, её хватало на всех. "Этот темноглазый Адонис собирается сегодня пригласить меня на концерт", - сказала она. - "Ты пойдешь?"

"Нет, спасибо", - ответил Ланни. - "У меня дома дела".

- О, мой дорогой, не провоцируй меня! Если бы ты знал глубину страданий, в которых я была, ты бы понял мою потребность в счастье. Смотри, я буду танцевать для тебя и изменю мир.

На ней была чудесная красная шаль из китайского шелкового крепа, тяжелая, с длинной бахромой. Шаль был длиной в пару метров с нарисованной огромной желтой птицей, а по углам были синие китайские астры и черные китайские иероглифы. Айседора сделала вид, что находит в этом смысл. Она обожала это сокровище и использовала его во многих своих танцах. Теперь она схватила шаль со стула и, набросив её, начала танец виноградников Франции в сезон сбора урожая. "Играй для меня, Ланни!" воскликнула она. И он, вспоминая счастливые часы в Буковом лесу, сыграл балетную музыку из Самсона и Далилы. Снова магия искусства. Лилия, распустившаяся из грязи, чудо повторяется, всегда удивительно, последний раз как в первый.

Ланни пожелал ей удачи и отправился домой. И снова у него не было дара второго зрения, и только на следующее утро он услышал ужасные вести. Молодой итальянец приехал на своей низкой гоночной машине, чтобы отвезти Айседору на концерт, и она вышла из студии с этой чудесной длинной шалью на шее. Тем, кто пришел проводить ее, она сказала: "Adieu, mes amis; je vais Ю la gloire (Прощайте мои друзья. Я отправляюсь к славе)".

0x01 graphic

Она вошла в машину, прислонившись головой к борту, и один конец шали свисал наружу, и ветер ее развевал. Когда машина начала медленно двигаться, бахрома зацепилась за заднее колесо и закручивалась по кругу. К тому времени, как машина отъехала на метр, натянутая ткань превратилась в прочную веревку, намотанную на шею Айседоры. Шаль прижала ее прекрасное лицо к борту машины и раздавила его, сломала ей шею и перерезала яремную вену. Когда на следующее утро эта история достигла Ланни, весь мир искусства был убит горем. Разрушенное тело было запечатано в цинковом гробу и доставлено похоронным поездом в Париж. Ланни не пошел, руководил похоронами Лоэнгрин, человек, которого она выбрала. На кладбище Пер-Лашез было такое скопление народу, что траурной машине было трудно туда попасть. Солдаты стояли со склоненными головами, а студенты-художники громко рыдали. В крематории оркестр исполнил Мессу Баха ре мажор, которая была ее любимой. Тысячи людей стояли и смотрели на бледно-серый дым, поднимающийся из трубы крематория, и гадали, к какому небу привязана душа их любимицы.

Ланни прибыл в Лондон в промозглую осеннюю погоду и поселился в маленькой квартирке, куда приходила Розмэри, когда хотела. Золтан был там, и они посещали выставки и распродажи, а графиня Сэндхейвен помогла найти представителей аристократии, у которых были старые картины и которые предпочитали иметь наличные. Нужно было послушать концерты, посетить театры, танцы со светской молодежью и ужины, все это "вихрь светских развлечений". Можно было бы очень хорошо провести время, если не понимать, не видеть признаков бедности и страдания, не читать тех газет, в которых упоминались такие вещи.

Робби приехал еще раз. Когда Ланни был на яхте, Робби был в Женеве и помог создать бюро для отправки новостей в Америку, выступая против обсуждаемого проекта ограничения военно-морского флота. Робби был агрессивен и полон решимости, и был доволен своей победой. Британия и Япония не смогли договориться с Соединенными Штатами об ограничении количества крейсеров. Робби сказал, что было бы нелепо предполагать, что Япония будет соблюдать такие соглашения. Япония будет хранить секреты.

На этот раз Робби был здесь из-за своего нефтяного бизнеса. Оказалось, что невозможно заработать большие суммы денег без проблем. Появились самые разные люди, чтобы их создать. Один из старых шейхов умер, а его племянник изгнал его сына. Своего рода южноамериканская революция в Аравии. На нефтяное месторождение был наезд, совсем как в Чикаго. Удивительно, как быстро распространилась цивилизация! Робби нажал кнопки в Государственном департаменте и послал туда британский эсминец, но арабы сбежали на своих лошадях, а на эсминце лошадей не было. Робби хотел создать британский армейский пост на концессии New England-Arabian Oil или рядом с ним. Когда ему не удалось его получить, он уведомил о том, что у него будет собственная частная армия, и телеграфировал в детективное агентство Нью-Йорка, которое выполняло деликатные работы для завода Бэдд в Ньюкасле, чтобы набрать несколько человек. Довольно забавное обстоятельство. Робби Бэдд, глава европейского отдела продаж Оружейных заводов Бэдд, собирался продать оружие Робби Бэдду, президенту компании New England Arabian Oil - и получить свою комиссию за сделку!

Ланни и Розмэри посещали Плёс в выходные и слушали, как сэр Альфред и его гости обсуждают состояние мира. Старшие теперь решили, что Европу ждет долгий мирный период, какой он был до мировой войны. Они говорили о возрождении торговли, а поскольку всеобщая забастовка была подавлена, дома они ожидали процветания.

Рик, молодой подстрекатель, написал книгу, выступающую против этой утешительной веры. Но никто не возражал. В своей легкомысленной манере все они считали само собой разумеющимся, что молодой человек должен махать каким-то факелом. Только в тридцать пять или сорок лет надо остепениться, а в семьдесят, можно стать неоплачиваемым судьей.

Книга Рика вышла и получила очень хорошие отзывы. Каждый раз, когда Ланни видел его, у него появлялось много новых вырезок из газет. Так как Рик был знаком с политическими движениями в Европе, известный театральный продюсер пригласил его написать сценарий к пьесе. Это могло быть важным делом, чтобы Рик и его семья не приехали на Ривьеру той зимой. Так случилось, что один из детей Розмэри сильно простудился. А домик в Бьенвеню пустовал. Зачем ждать Рождества? Счастливого Рождества! Решение было принято. Ланни поехал на автомобиле, чтобы все подготовить, а Розмэри приехала поездом с гувернанткой, горничными и тремя детьми. Этой зимой у Марселины будет другая компания товарищей по играм, но у Ланни останется та же!

Великолепное поместье на Мысе Антиб характеризовалось несколькими периодами. Первым, когда Ланни Бэдд был маленьким мальчиком, а его мать была одна. Когда Марсель жил там, все было иначе, и еще один период при режиме Курта. Теперь, без Курта и без Рика, жизнь не отличалась интеллектуальным уровнем. Больше не было никаких дискуссий о политике, литературе и искусстве. Никакой музыки, кроме той, которую Ланни играл для себя, плюс фонограф и новый радиоприемник. Большой рояль Курта был отправлен в студию Ланни, и он будет играть на нем там. Для этого он нашел время и для чтения, потому что проблема с бриджем благополучно разрешилась сама собой. Софи Тиммонс вышла замуж за своего удалившегося от дел бизнесмена и теперь стала миссис Родни Армитэйдж, и они составили довольную четверку с Бьюти и Розмэри.

Мистер Армитэйдж был старше своей жены, вдовец, у которого в Штатах выросли дети. Это означало, что Софи приняла средний возраст и грустила по этому поводу или притворялась таковой. Хотя с удобной виллой и кучей денег ее судьба могла быть хуже. Новый муж, несмотря на седые волосы, был сильным мужчиной. Разумный и надежный, он знал несколько разных систем бриджа и использовал ту, которую предпочитала его жена, что, как всем известно, важно для семейного счастья. Когда они не играли в карты, он рассказывал истории о странных уголках мира, которые он посетил в качестве инженера по установке электрического оборудования. Он нравился Розмэри, и она ладила с яркой и откровенной Софи, потому что они были настолько разными, что забавляли друг друга.

Бизнес Ланни продолжал расти. Удивительно, как люди зарабатывали деньги! Те, кто приезжал на Ривьеру, казалось, имели неограниченные счета для трат, а те, кто претендовал на культуру, хотели увезти домой что-то выдающееся, чтобы напомнить им о Европе. Мерчисоны появились почти спустя пять лет. Гарри немного пополнел, Адела стала более уверена в себе. Если она была шокирована, обнаружив Ланни с замужней возлюбленной, она была слишком воспитана, чтобы говорить об этом. В конце концов, на английскую графиню нельзя было смотреть свысока. Адела сообщила, что Гойя и предполагаемый Веласкес попали в яблочко. Кроме того, друзья, которых она отправила к Ланни, были очень довольны тем, что он для них сделал.

Теперь у них было больше денег, чем когда-либо, потому что Гарри рассылал зеркальное стекло по всему миру. Они хотели, чтобы их водили и показывали старые замки, знакомили с выдающимися людьми и рассказывали им, какой у них элегантный и модный гид, суперчичероне. "Уделите нам немного своего времени", - прямо сказала леди из Питтсбурга, - "и я прослежу, чтобы это того стоило". Это обошлось им в сто семьдесят тысяч долларов, но они привезли домой пару гобеленов и великолепный пейзаж Тернера, который Ланни обнаружил в доме английской семьи, проживавшей в Каннах уже полвека. Ланни положил свои десять процентов в карман и был удовлетворен оценкой своего времени.

Этой зимой Розмэри была более довольна, потому что с ней были дети, и она не так много развлекалась и не бодрствовала по ночам. Дети благоденствовали на солнышке, и Ланни сказал: "Почему бы не привозить их каждый сезон?" Розмэри обрадовало это свидетельство его благородных намерений, но она сказала: "А где будут жить Рик и Нина?" Молодой принц плутократии ответил: "Я построю для вас еще одну холупку".

Почему нет? Деньги текли, и в поместье было много места. Дом где-нибудь на Мысу никогда не пропадет даром, его всегда можно будет сдать в случае необходимости. Робби одобрял постройки даже больше, чем акции и облигации, а Бьюти, общительная душа, была рада, что вокруг нее было больше людей. Сказано - сделано. Они развлекались, планируя дом, который должен быть у Розмэри, ее детей и слуг. Чем больше места в детской, тем больше она нравилась Бьюти, поскольку в ее сердце была скрыта цель. Это пространство не всегда будет использоваться детьми других людей!

VII

Курт женился и прислал фотографию своей новобрачной, милой и нежной, как он и писал. "Немного безвкусна", - подумала Бьюти, - "но ведь от нее нельзя ожидать энтузиазма". Несомненно, девушка была тем, в чем нуждался Курт, и Бьюти надеялась, что он будет счастлив и не будет слишком отчетливо вспоминать восторги незаконной любви. Курт прислал копии своих новых композиций и статьи о них в прессе. Он не присылал нацистскую литературу, потому что понимал, что Ланни нельзя обратить в свою веру. Но Генрих Юнг все еще цеплялся за свою надежду. Для него невозможно было поверить, что кто-либо может противостоять привлекательности движения, которое так быстро распространялось по Германии. Время от времени в присланных им материалах что-то вырезали, и Ланни улыбался про себя и задавался вопросом, что Генрих считал неправильным для иностранца. Какое-то слишком грубое заявление о намерении арийцев править миром? Какое-то слишком грубое оскорбление этой гнусной и ядовитой расы, которая вступала в сговор с большевиками и банкирами одновременно?

Ланни по-прежнему интересовался красными и розовыми, хотя и не очень много уделял этому времени. Он брал несколько их газет и время от времени читал их, а его совесть тревожилась. В Италии рабочее движение было полностью подавлено. Забастовок больше не было, а те, кто мог думать о противостоянии фашизму, были либо мертвы, либо в изгнании. Последняя группа хотела поддержки своей газеты в Париже, и Ланни мог им щедро помочь благодаря тому удачному обстоятельству, что то, что для него было небольшими деньгами, было для них большим делом. Во Франции никого не арестовывали и не избивали, по крайней мере, что слышала Бьюти Бэдд. Поэтому постепенно она решила, что быть Розовой это не хуже, чем обедать с приезжающим журналистом или отдать тысячу франков какому-нибудь бедному существу в неподходящей одежде и нестриженными волосами. Поскольку эта сумма была не больше, чем она могла бы потратить на весеннюю шляпку или вышитый носовой платок, она назвала это формой благотворительности, в которую мы все должны делать пожертвования на благо наших душ.

Единственный раз, когда Бьенвеню становилось по-настоящему красным, это когда Ганси и Бесс приезжали в гости. Эти двое молодых людей были действительно шокирующими. Особенно Бесс, которая теперь называла себя отъявленным большевиком. Глупо представить, что имущие классы когда-либо откажутся от своей мертвой хватки над обществом, если их не заставят! Глупо тратить время на разговоры с ними о братстве. Кто когда-либо был братом рабу, кроме другого раба? Дочь Эстер Бэдд задумала стать самым сильным противником той социальной системы, которая дала ей столько привилегий. Она решила, что ее образование - это сплошная ложь, и была готова доказать это примерами из личного опыта.

Так поступали молодые люди, и казалось, что с этим ничего не поделать. Ганси, мягкий и добродушный, старался не говорить того, что оскорбляло чувства людей, но в своих убеждениях он был заодно со своей женой. Он возвращался в Германию, чтобы начать концертный тур, а осенью собирался отправиться в тур по США. Ему должен был выплачиваться процент от доходов, и, если туры будут успешными, то он может заработать большие суммы денег. Все, что сверх их командировочных расходов, он собирался передать организациям, помогающим беженцам фашизма и рабочим, преследуемым за их трудовую деятельность. По большей части это означало коммунистов, и Ганси, и Бесс были готовы рассказать журналистам, во что они верят, и таким образом, возможно, испортить свои туры, как бедная Айседора испортила свои.

Ланни видел в поведении своей сводной сестры нетерпение очень богатых, привыкших поступать по-своему, а также молодых, которые никогда не страдали и потому не знали страха. Ее не остановить, и спорить с ней бесполезно. По ее мнению, Ланни стал одним из тех безрезультатных мечтателей, которые предлагали один за другим срезать когти тигру капитализма - и всегда с его доброго согласия. Было нормально быть идеалистом с благородной душой, но когда вы позволяете использовать свое влияние социал-демократическим политикам, которые вводили рабочих в заблуждение, использовали их для избрания на должность, а затем для того, чтобы сговариваться и предавать - это было ужасно! Ланни, со своей стороны, думал, что Бесс становится одной из граммофонных пластинок дяди Джесса. Как всегда, он сетовал на трагический раскол среди рабочих, сделавший их бессильными в тисках своих эксплуататоров. Со временем, сказал он себе, Бесс обнаружит недостатки в тесно связанных формулах коммунистов. Также, увы, разница между проповедью и практикой большинства людей. "Успокойся, малыш", - говорил он. - "Многое произойдет, и у тебя будет достаточно времени, чтобы подумать о них". Каким старым и мудрым он стал!

VIII

На Ривьеру в сезон прибыла ещё одна старая подруга, Марджи Петри, вдовствующая графиня Эвершем-Уотсон. Бедный старый "Бамблз" умер от подагры в сильных мучениях, а его сын от предыдущего брака стал молодым лордом. Марджи была не так богата, как раньше, поскольку кентуккийское виски марки Бесподобный Петри был исключен из бизнеса Сухим законом, который, по мнению Марджи, был злым актом самой тяжкой конфискации, когда-либо совершенной. Однако ее семья это предвидела и сложила деньги в кубышку, так что ей не пришлось обращаться за социальным пособием. Она и Бьюти были старыми подружками, и никогда не было еще двух таких веселых вдов. Они надевали свои лучшие наряды и развлекались, разбивая сердца всех женихов на Ривьере. Но чтобы попасться в ловушку - никогда, никогда! Состоятельные вдовы в сезон охоты считают себя тетерками. Все мужчины на болотах несут ружья и специально их ищут.

Марджи решила проблему ближайшего будущего Бьюти, пригласив ее в Лондон на светские развлечения. У Марджи все еще был в ее собственности городской дом, и его было трудно заполнить. Приедет Бьюти и поможет ей развлечься. Она могла бы привезти с собой Марселину и гувернантку, если бы захотела, а Марселина могла бы брать уроки музыки и танцев или могла бы остаться в деревне, где Марджи пользовалась домиком в имении пасынка. А позже Робины планировали круиз по Балтийскому морю и посетят, место, что даже нельзя себе представить, город, который когда-то назывался Санкт-Петербургом, а теперь имел имя, которое нужно было произносить с извинениями. Бьюти объяснила, что это особая уступка молодым красным в семье. Но Марджи сказала, что это название не требует извинений, потому что оно звучит как шутка. Бьюти об этом написала Йоханнесу, который, в свою очередь, пригласил вдовствующую графиню Эвершем-Уотсон присоединиться к круизу. Ланни был в восторге, потому что это, помимо прочего, означало, что ему не придется играть в бридж в новом путешествии.

Таким образом, до конца года все было благополучно устроено. В конце апреля Розмэри отвезла свой выводок домой поездом, а Ланни поехал в Париж, где встретил Золтана. Они обсудили свои многочисленные дела и посетили салон и распродажи картин. Ланни нанес свой обычный визит в Шато-де-Брюин и встретил двух молодых людей, которые сейчас учились в Ecole Polytechnique. Дени, сын, обручился с молодой девушкой по соседству, свадьбу устроила его тетя. Казалось, Мари согласилась бы с её выбором, и, в любом случае, Ланни было бы неловко вмешиваться. Он снова заснул в комнате, в которой было так много воспоминаний, но они становились все тусклее, или, по крайней мере, вызываемые ими эмоции были менее сильными. Он не видел привидений. Он также пошел к своим друзьям-социалистам и коммунистам и дал им деньги, которые они пообещали не использовать в борьбе друг с другом. У них были свои соперничающие газеты и соперничающие политические кандидаты. Коммунисты прославляли эпохальное событие, которое сейчас происходит в Советском Союзе, пятилетний план индустриализации наиболее отсталой из великих стран. Социалисты обвиняли их в том, что их соперники подчиняют интересы Франции интересам чужой страны. Дядя Джесс пригласил Ланни на собрание коммунистов и произнес речь, в которой осудил соперничающую партию за предательство международных надежд рабочих в интересах французского национализма.

Ланни отказался спорить, но пригласил семью ужинать после данного мероприятия. Маленькая Сюзетт вышла замуж за члена партии, который был одним из тех лихих таксистов Парижа. Он пришел, и Ланни с удивлением обнаружил, что он даже левее дяди Джесса. Сюзетт ждала ребенка, а также ожидала социальной революции во Франции и не совсем понимала, кто из них появится раньше. Ланни думал, что может это сказать ей, даже не будучи специалистом в области акушерства.

Робби экспромтом отплыл во Францию, и Ланни ждал его встречи. Всегда приятно слышать новости от семьи из-за моря и рассказывать Робби о Бьенвеню и его посетителях, о красавцах, которые увивались за Бьюти, и о красных дочери и зяте Робби. Но когда эти рассказы были закончены, Ланни было не о чем поговорить с отцом. Робби был богатым человеком и становился все богаче, и это приносило ему удовлетворение, но не расширяло его интересы. Такие вещи, как салоны и концерты, были для него не интересны, а подробности его битв за нефть и оружие не приносили Ланни счастья.

Кроме того, Ланни пришлось так много работать, чтобы избежать провокационных тем! Только что отец был в состоянии раздражения из-за так называемого пакта Келлогга об объявлении войны вне закона, что было предметом переговоров между Францией и Соединенными Штатами более года. Теперь переговоры расширяли, чтобы принять туда все страны. Они собирались отказаться от войны как инструмента национальной политики и запретить все войны, кроме самозащиты. Как будто какая-нибудь страна когда-либо вступала в войну, не называя это самообороной! Робби сказал, что все эти шаги были просто средствами, чтобы удержать Соединенные Штаты от вооружения, что они могли и должны были делать. Он воспринял этот пакт Келлогга как личное предательство сильного молчаливого государственного деятеля, которого он помог сделать президентом Соединенных Штатов. Прямо сейчас он и его соратники стали искать более достойного кандидата!

Ланни отвез Золтана в Гаагу, где у друга мсьё Рошамбо продавались старые голландские мастера. Оттуда они поехали в Ганновер, в Германии, где Ганси давал один из своих концертов. С ним была Бесс, а также его аккомпаниатор, потому что Бесс еще не была достаточно хороша для этого. Все трое очень добросовестно относились к своей работе и были довольны ее успехом. Аудитория была в восторге, и Ганси не размахивал красными флагами и не произносил зажигательных речей. Если он говорил интервьюерам о политических вопросах, они были достаточно внимательны, чтобы не упомянуть об этом в своих отчётах. Они сообщили, что у немецкой музыкальной классики появился новый вдохновенный интерпретатор. Бесс послушно вырезала такие сообщения и отправляла один их набор папе, а другой - Робби.

Ланни и Золтан сели в Хук-оф-Холланд на паром в Лондон и посетили там распродажи и шоу. Еще один сезон, и каждый купается в деньгах. Это выражение используется в особом смысле, потому что было немного улиц настолько фешенебельных, где не видно мужчин, торгующих спичками, и женщин, торгующих своим телом. Это оставалось частью того, что называлось цивилизацией, и был выбор, ожесточить свое сердце и отказаться от мысли об этом или мучить себя проблемами, которые невозможно решить. Если выбрать первое, то возникало раздражение людьми, которые бросали спицы в колеса машины забвения.

Была поставлена пьеса, в которой участвовал Рик, и на премьере присутствовали Ланни и Розмэри, Золтан и Бьюти. Критики назвали её проблемной пьесой, её они хвалили как добросовестную и хорошо информированную, но не думали, что она понравится широкой публике. Рик выбирал трудный путь к успеху. Он интересовался идеями и отказывался писать о них публике. Его книга преуспела, и он кое-где набрал несколько фунтов, но не смог бы на них жить, если бы не жил со своими родителями и в Бьенвеню.

С тех пор как Курт Мейснер ушёл из жизни Бьюти, она заняла свое положение вполне респектабельной франко-американской леди, вдовы художника, чьи работы завоевали признание самых выдающихся критиков. На ее репутации больше не было пятен. Она могла бы даже быть дуэньей! Розмэри пригласила ее в гости в поместье Сэндхейвен, и она приехала на уик-энд с сыном и хорошенькой маленькой дочкой, привлекая к себе внимание, и ее снова с тем же вниманием увезли. После этого наиболее чопорные викторианцы не могли мучиться сомнениями относительно отношений между хозяйкой поместья и красивым молодым американцем, который повышал её образование в области искусства.

Сезон заканчивался, и наступила так называемая жаркая погода в Лондоне, хотя, конечно, посетителям с Ривьеры она никогда не казалось такой. Светские люди уехали на пляжи, в Швейцарию или на побережье Нормандии. Было решено, что Марселина и ее гувернантка проведут июль с детьми Розмэри на берегу моря, а август - с детьми Нины в Плёсе. Яхта Бесси Бэдд во второй раз появилась в Рамсгейте, привезя семью Робин с одним новым членом, с которой Фредди обручился без помощи schadchen. Это была очень умная еврейская девушка, сокурсница по Берлинскому университету. Она была дополнением к любой компании на яхте, потому что у нее был прекрасный голос сопрано и коробка нот, с которых Ланни играл аккомпанемент.

Также были бывшая баронесса и ее новый муж, а также Марджи с племянником, который приехал в гости и который выращивал чистокровных лошадей в районе зелёных пастбищ Кентукки. В общем, пестрая компания. Хозяин, который сидел и чесал блох в хижине с земляным полом в гетто Лодзи, мог предположить, что он преодолел большое расстояние за очень короткое время. Где он приобрел этот воспитанный приятный голос? По какой модели он сформировал свои изящные манеры? Кто научил его никогда не хвастаться, никогда притворяться, никогда не говорить о себе, если его не просят, а потом просто сказать, кем он был раньше и как сильно и изо всех сил он старался, чтобы стать лучше. Человек может копировать хорошие модели, но он должен замечать хорошее, когда он его видит. Яша Рабинович чему-то научился у каждого культурного деятеля, которого встречал за сорок лет с тех пор, как родители привезли его из русской Польши в Роттердам. И больше всего он узнал от семьи Бэдд.

Яхта Бесси Бэдд пришла в Копенгаген, и компания осмотрела этот прекрасный город, не пропустив его художественные музеи. Оттуда они пересекли Балтийское море, останавливаясь в гаванях тех маленьких государств, которые были созданы Лигой Наций в надежде удержать Германию и Россию отдельно друг от друга. Прошло девять с половиной лет с тех пор, как Ланни служил секретарем эксперта по географии на Мирной конференции, и теперь для него ожил другой раздел этой географии. Он вспомнил тонны тщательно продуманных подробных карт, которые были разложены на полу, и престарелых государственных деятелей, которые вставали на четвереньки и ползли то тут, то там, делая карандашные пометки, решая судьбы миллионов. В то время это казалось довольно случайным и безумным. Но когда Ланни рассказал об этом Йоханнесу, он сказал: "Разве сражения армий и захват ими территорий был бы более безумными?"

Нарядная белая яхта скользнула по тихой голубой воде, и они осмотрели красивую столицу Швеции. Оттуда они пошли к Финскому заливу, и, когда они приблизились к его вершине, хозяин рассказал историю, которую он объявил правдой, которую услышал из первых уст. По его словам, одного молодого выпускника технических школ нового Советского Союза попросили заполнить анкету, чтобы его начальство помогло ему найти место в пятилетнем плане. Он получил бланк, внимательно изучил вопросы и добросовестно ответил, как изложено ниже: "Где вы родились?" Ответ: "Санкт-Петербург". "Где получили образование?" Ответ: "Петроград". "Где сейчас работаете?" Ответ: "Ленинград". "Где бы предпочли работать?" Ответ: "Санкт-Петербург".

Это был образец анекдота, ходившего за пределами Советского Союза. Это развеселило всех гостей на яхте, кроме молодых: Ганси, Фредди и их двух дам. Любопытная ситуация, когда Йоханнес так тяжело трудился, чтобы подняться в этом мире, а затем обнаружил, что его сыновья и матери его будущих внуков с моральным осуждением смотрят на его успехи. Он воспринял это в спортивном духе. Но для некоторых из его гостей этого оказалось чересчур. Мистер Армитэйдж, инженер на пенсии, заметил жене в уединении их каюты, что было бы лучше, если бы Йоханнес хорошо спрятал этих двух молодых болванов.

Странная ситуация, и уж точно не в соответствии с предполагаемыми законами экономического детерминизма. Если бы эта формула работала, то надо было искать большевиков на полубаке. И, конечно, они могли быть там, хотя никто не пытался это выяснить. В записях Коминтерна есть случаи, когда сыновья и дочери господствующего класса поддерживают интересы наемных рабов, но до сих пор не выявлено ни одного случая, когда первые пытались спровоцировать последних на мятеж на борту яхты их отца!

Молодые люди на яхте Бесси Бэдд с нетерпеливым любопытством собирались посетить Ленинград, а их старшие собирались посетить Санкт-Петербург, если смогут, а если нет, то возложат цветы на его могилу. Были дискуссии, и когда они стали слишком оживленными, их пришлось поспешно прекратить. Фортепиано выкатили на палубу, заиграл любительский оркестр, и это был праздник Флоры, священный для праздности и счастливой любви, музыки, танцев и поэзии. Весело бьёт барабан, поёт свирель, прочь печаль, танцуем каждый день!⁶⁵

Плавучий танцевальный зал остановился в гавани большого города дворцов и церквей, построенных на болоте. Они получили визы дома, но обнаружили, что нужно пройти ещё множество формальностей. В те дни к петровскому "Окну в Европу" приходило не так много прогулочных яхт. Переутомленным и подозрительным революционерам было трудно понять, что в мире есть люди, которым нечего делать, кроме как скользить с места на место на судне, достаточно большом для размещения всех учеников школы или пациентов санатория. В конце концов, чужеземцам разрешили выйти на берег и тратить свою valuta в новом государстве рабочих, но весь багаж нужно было оформить осторожно, и они могли ввезти без пошлины только точно отмеренные количества духов, мыла, сигар и и так далее. Ночью они не могли вернуться, чтобы переночевать на яхте, иначе им пришлось бы проходить те же формальности каждое утро. Они должны были остановиться в Hotel de l'Europe за двадцать пять долларов в день на человека, и их обслуживали грустные слуги, оставшиеся от старого режима, мужчины и женщины, которые родились и обучались в Санкт-Петербурге и были бы рады вернуться туда.

Различные члены группы увидели то, что хотели увидеть. Некоторые из старейшин посетили этот город в царские времена и помнили его веселость и великолепие, красивых гвардейцев, элегантных офицеров, движение, оживленные магазины, сцены роскоши. Теперь они увидели огромные трущобы, такие же серые и унылые, какими они были до того, как Петр Великий воткнул свой посох в болото и сказал: "Строй здесь". Усталое, измученное население, одетое в изношенную дурно пахнущую одежду с заплатами. Отвратительное обслуживание, грязь столового белья, неисправные туалеты, пустота в магазинах и мучительное зрелище на рынках бывших леди и джентльменов, украдкой продающих свои выцветшие наряды крестьянам, которые привозили яйца и овощи и стояли на набережных вдоль каналов, лузгая семечки и выплёвывая шелуху. Этого было достаточно и даже больше, и общий клич был: "Пошли отсюда!"

Но для молодых людей это был новый мир, который нужно исследовать. Немного знающие русский язык, они наняли молодых женщин-гидов, которых режим предоставлял для туристов. Это были пламенные пропагандисты, склонные покровительствовать посетителям из числа буржуазии и, в случае неприязни, спорить самым раздражающим образом. Но когда их называли "tovarish" и убеждали их в своей добросовестности, их лица светились, и они проводили по шестнадцать часов в день, показывая ясли и детские сады, стадионы и фабрики-кухни, поликлиники и лаборатории и все те чудеса нового мира, который они строили с такой радостью и гордостью. Для них это было "будущее", как оно было для Линкольна Стеффенса девять лет назад, и оно все еще "работало", как он видел это пророческими глазами. Вставали огромные новые заводы, бывшие рабочие учились управлять ими. На реках возникали плотины, строились электростанции. И все это было общественной собственностью, которой каждый гордился.

XII

Между двумя группами путешественников возник конфликт интересов. Для светских леди это выглядело так, как если бы кто-то выбросил их посреди лондонского Ист-Энда и оставил их там. Бывшая баронесса нашла семью старых друзей, членов бывшей плутократии, которых теперь выгнали из их дворца и которые жили в одной комнате в крайней нищете. Большие трущобы стали для Софи тюрьмой, сценой кошмара, из которого она изо всех сил пыталась сбежать. Она, Марджи и их сопровождающие вернулись в отель, чтобы насладиться обильной, но безвкусной едой, и обменяться новыми впечатлениями отвращения. "Ах, уедем скорее отсюда!" - плакали они, с каждым днем все громче.

Планировалось, что яхта посетит финские города и двинется по Ботническому заливу. Теперь молодые люди сказали: "Хорошо, но только без нас! Нам нужно время, чтобы посетить кооперативную ферму и увидеть все, что нас интересует, и мы снова присоединимся к вам в Хельсинки".

Итак, договоренность была достигнута. И это устраивало Ланни, потому что в Ленинграде была одна из величайших сокровищниц искусства в мире, Эрмитаж, и он хотел целыми днями бродить по его залам. У Розмэри не было безумного неистовства по поводу картин, но она решила остаться с ним, потому что знала, что иначе ей придется вместе с Бьюти учить маму Робин играть в бридж.

Когда произошло воссоединение групп, на яхте Бесси Бэдд произошёл раскол. Не было открытой войны, потому что все были вежливыми людьми. Но когда буржуазия говорила о Советском Союзе как о трущобах, интеллигенция хотела знать, сколько времени эти презрительные люди провели в трущобах Лондона, Берлина и Парижа. Когда буржуазия поинтересовалась, чего можно добиться, опустив всех до самого низкого уровня, ответ был таков, что трущобы капиталистических стран были постоянной частью их системы, в то время как когда Советский Союз достигнет процветания, оно достанется всем. Это были дебаты, которые происходили во всех частях земли. То "будущее", которое намеревались построить красные, всюду служило яблоком раздора, и здесь на борту яхты был только один выход, чтобы молодое поколение вело свои беседы на одном конце палубы, а старшие играли в бридж на другом конце.

Это испортило круиз и принесло горе доброжелательным хозяевам. Йоханнес воспринял это без жалоб, но ему пришлось отказаться от своей мечты об использовании этого аккуратного белого судна как средства завоевания благосклонности привилегированного класса. В противном случае ему пришлось бы оставить своих обожаемых мальчиков и их жен дома - и тогда, конечно, маме это было бы неинтересно, она предпочла бы остаться со своими любимыми мальчиками, какие бы возмутительные мнения они ни высказывали. В конце концов, с их стороны было что сказать. Жить в трущобах было не так приятно, как должен помнить сам Яша. Яша рассказал о проблеме с Ланни, прогуливаясь по палубе одной ветреной ночью, и лучшее, что молодой человек мог предложить, - это, чтобы владелец яхты Бесси Бэдд стал последователем новых взглядов и предоставил своё стройное белое судно для нуждающихся в отдыхе пролетариев. Словом, плавучий "парк культуры и отдыха"!

___________________________

КНИГА СЕДЬМАЯ

Путь величия⁶⁶

___________________________

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Божий промысел⁶⁷

БЫВШИЙ репетитор и бывший лейтенант Джерри Пендлтон основал с помощью Ланни туристическое бюро в Каннах и в этом преуспел. В то время было бы трудно не преуспевать. У его преданной жены-француженки было трое малышей, и пансион процветал под управлением её трудолюбивой матери и тети. Деньги откладывались, и когда-нибудь они достанутся Сериз и ее детям, так что у Джерри были все основания чувствовать себя довольным миром таким, какой он есть. Время от времени он навещал Бьенвеню, чтобы заняться парусным спортом, рыбалкой с Ланни или поиграть в теннис. Время от времени Бьюти по доброте сердца приглашала Сериз на вечеринку на лужайке или другое мероприятие, где было много людей, и не было необходимости уделять ей много внимания. Сериз, хотя и тихая и безобидная, была чужаком, так как не умела сплетничать о светских господах и дамах и горячо обсуждать их поведение.

ЗДЕСЬ ПРЕДСТАВЛЕН ПЕРЕВОД 75,26% ТЕКСТА ОРИГИНАЛА. 100% БУДЕТ ПРЕДСТАВЛЕНО В 2024 г.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Артур О'Шонесси (1844-1881) Ода Перевод.Александр Евгеньевич Ставцев Мы - суть Творцы мелодий, сонных видений рун = We are the music makers, And we are the dreamers of dreams

2 Псалтирь 122:7 Да будет мир в стенах твоих, благоденствие - в чертогах твоих!

3 Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832) Песня Миньоны пер. М. Л. Михайлов (1829--1865). ты знаешь ли тот край, где апельсины вечно зреют = Kennst du das Land? wo die Citronen bluhn,

4 4 Уильям Шекспир. Макбет С двойным упорством и трудом Гори огонь, кипи котел. = Double, double toil and trouble; Fire burn, and cauldron bubble.

5 Уильям Шекспир. Макбет (пер.М.Лозинский) = When shall we three meet again In thunder, lightning, or in rain?

6 Альфред Теннисон (1809--1892) Замок Локсли А еще весна - такое время, когда мужское воображение перерастает... в любовь = In the Spring a young man's fancy lightly turns to thoughts of love.

7 Weep for the World's Wrong

8 Реджинальд Хебер (1783-1826) От гренландских заледенелых гор. What though the spicy breezes blow soft o'er Ceylon's isle; Though every prospect pleases, and only man is vile? И что с того, что ветры Цейлона так теплы, И все в природе мило, И только люди злы.

9 Someone Whom I Could Court

10 10 Джон Китс (1795-1821). Яркая звезда перевод Эмма Соловкова волненьем сладостным томимый = a sweet unrest.

11 Гёте Эгмонт. Лишь та душа, что любит, знает счастье.

12 Мэтью Арнольд (1822 -- 1888) Пер. Вланеса Берег Дувра

13 Элизабет Барретт Браунинг (1806 --1861) Свирель Перевод: А.А. Милорадович Как сладко дрожат переливы, бог Пан, =Sweet, sweet, sweet, O Pan !

14 Псалтирь: Псалом 42:1

15 With No Great Change of Manner

16 Луки 12:27 Подумайте о том, как растут лилии. Они не трудятся и не прядут, но говорю вам, что даже Соломон во всем своем величии не одевался так, как любая из них. Новый русский перевод

одежда женских иконографических персонажей.

18 От Матфея 6:28

19 Подробности этих эпизодов были взяты из книги "Моя жизнь" Айседоры Дункан, и некоторые ее слова были цитированы с разрешения издателей Liveright Publishing Corporation.

20 сэр Галахад -- рыцарь Круглого стола Короля Артура и один из трёх искателей Святого Грааля. Внебрачный сын сэра Ланселота и леди Элейн. Отмечается, что сэр Галахад славился своим целомудрием и нравственной чистотой.

21 Альфред, лорд Теннисон (1809-1892) You Ask Me, Why, Tho' Ill at Ease (Вы спросите меня, почему, так неуютно мне) = From precedent to precedent

22 От Матфея 5:48

23 The Staircase of History

24 Woe to the conquered Vae victis --?- горе побеждённым -- латинское крылатое выражение

25 вариант полового размножения, при котором организм развивается из неоплодотворенной яйцеклетки,так называемое "девственное размножение".

26 Роберт Бернс (1759-1796) К полевой мыши, разоренной моим плугом. Перевод М.Л. Михайлова = The best laid schemes o' Mice an' Men, Gang aft agley,

27 Уильям Шекспир. Виндзорские насмешницы Перевод С. Маршака и М. Морозова Пусть устрицей мне будет этот мир. Его мечом я вскрою! = The World's Mine Oyster

28 Матфея 24:28 No Библия Онлайн, 2003-2020.

29 Тертуллиан (165-240) Кровь мучеников - это семя христиан = Blood of the Martyrs

30 Roman Holiday

31 Money Grows on Trees

32 Томас Сьюард (1708-1790) пер. С.Я. Маршак Семь спорят городов о дедушке Гомере -- В них милостыню он просил у каждой двери = Seven wealthy towns contend for Homer dead, Through which the living Homer begged his bread ...

33 Даниил 6:8 No Библия Онлайн, 2003-2020.

34 Merchants of Beauty

35 в переводе с латыни -- "всегда одно и то же". В русском языке есть аналог данной фразе: "В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй".

36 Латинское крылатое выражение: "Жизнь коротка, искусство вечно"

37 сообразно обстоятельствам

38 Джон Мильтон (1608 - 1674) Потерянный рай В эту дикую бездну = Into This Wild Abyss

39 Официально страна продолжала именоваться "Германское государство" (нем. Deutsches Reich)

40 От Матфея 7:13 Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель,

41 британская комическая опера, или оперетта, которая добродушно высмеивает патриотизм, политические партии, Королевский военно-морской флот и назначение неквалифицированных людей на руководящие должности

42 Уильям Шекспир. Сон в летнюю ночь (пер.М.Лозинский) Чтобы когда-либо струился мирно Поток любви = The course of true love never did run smooth

43 The Valley of the Shadow

44 Генри Уоттон (1568-1639 ) Характер счастливой жизни Как счастливо он родился ,=How happy is he born

45 New world coming And Both were Young

46 Исаия 65:22 No Библия Онлайн, 2003-2020.

47 Джон Драйден (1631--1700) Авессалом и Ахитофель Высокий ум безумию сосед, Границы твёрдой между ними нет = Great wits are sure to madness near allied And thin partitions do their bounds divide.

48 Backward into Shadow

49 Эдмон Арокур (1856-1941) пер. Владимир Ослон. Рондель прощания. Уходить - как умирать = Partir, c'est mourir un peu.

50 Уильям Шекспир. Макбет (пер.Б.Пастернак) средствами, дающими забвенье = Some Sweet Oblivious Antidote

51 Pride and Prejudice

52 Джон Мильтон (1608-1674) L'Allegro. Перевод Ю. Корнеева. = jest, and youthful jollity, quips and cranks and wanton wiles, nods and becks and wreathed smiles, such as hang on Hebe's cheek and love to live in dimples sleek!

53 Матфея 25:42-43 No Библия Онлайн, 2003-2020.

54 Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832) Перевод В.Левика.

55 Даниил 5:27 No Библия Онлайн, 2003-2020.

56 Плач Иеремии 2:13

57 Песня песней 7:2-8 No Библия Онлайн, 2003-2020.

58 Псалтирь 54:7 No Библия Онлайн, 2003-2020.

59 Уильям Шекспир. Макбет С двойным упорством и трудом Гори огонь, кипи котел. = Double, double toil and trouble; Fire burn, and cauldron bubble.

60 Джордж Гордон Байрон. Паломничество Чайльд-Гарольда Перевод В.Левика. Танцуйте же! Сон изгнан до рассвета, Настал любви и радости черед.=On with the dance! let joy be unconfined; No sleep till morn, when Youth and Pleasure meet

61 Роберт Браунинг. Домашние мысли из-за границы = Oh, to be in England Now that April's there

62 Альфред Теннисон -- Улисс. Перевод Ильи Манделя. Строки 54-61 = The lights begin to twinkle from the rocks: The long day wanes: the slow moon climbs: the deep Moans round with many voices. ...Come, my friends, 'Tis not too late to seek a newer world. Push off, and sitting well in order smite The sounding furrows; for my purpose holds To sail beyond the sunset, and the baths Of all the western stars, until I die

63 Томас Кэмпбелл Ода зиме

64 Birds of Passage

65 Неопознанный стишок = Pipe and tabor gaily play, drive all sadness far away, and fitly crown with dance the day!

66 Томас Грей (Thomas Gray) (1716-1771) Перевод В.А. Жуковского Сельское кладбище И путь величия ко гробу нас ведет! = The Paths of Glory lead but to the Grave

67 God's Opportunity

Оставить комментарий © Copyright Некрасов Юрий Валентинович (перевод: Ю.В. Некрасов) (yunekr@gmail.com) Размещен: 01/02/2021, изменен: 07/02/2021. 3618k. Статистика. Глава: Переводы Ланни Бэдд Иллюстрации/приложения: 13 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Второй том Саги о Ланни Бэдде вышел в 1941 году. Он переносит читателя в одно из самых захватывающих и шумных десятилетий двадцатого века. Завораживающая смесь истории, приключений и романтики романа о Ланни Бэдда является свидетельством захватывающего дух видения Эптона Синклера и его исключительных талантов рассказчика. В этом томе рассказывается о последствиях Первой мировой войны в Европе в 1920-е годы (Пивной путч в Германии, становление фашистского режима в Италии и некоторые важные конференция), а затем о Ревущих двадцатых. После двух катастрофических романов с замужними женщинами Ланни женится на богатой наследнице из Нью-Йорка Ирме Барнс. В кульминационный момент Ланни покрывает потери своего отца на фондовом рынке в "Чёрный четверг" 24 октября 1929 года, а затем настаивает на том, чтобы его отец продал все свои акции на следующий рыночный день, таким образом избежав самоубийств "черного вторника". Его усилия по спасению богатства его жены были не столь успешными, и ее дядя был разорён. Том состоит из восьми книг и сорока глав.

Некрасов Юрий Валентинович : другие произведения.

Между двух миров (Between Two Worlds by Upton Sinclair)