Правила успеха от бывшего мультимиллионера

 

О том, как современный Мидас опустился благодаря собственным стараниям  до низшей ступени общественной лестницы.

 

Ц.И. Нилцше, Редактор отдела "Успешность" журнала "Ярмарка тщеславия"

 

 

 

Однажды вечером десять лет тому назад, в то время как по Бауэри[1] тысячами брели в сторону своих двадцатипятицентовых постелей мужчины с измождёнными лицами, высокомощный Роллс-Ройс бесшумно выкатился из своего роскошного гаража и неслышно подкрался к воротам особняка, расположенного в ультрамодном жилом квартале Нью-Йорка. Как только машина остановилась, лакей в великолепной ливрее наклонился к похоже одетому шофёру и прошептал: "Что у нас на сегодня, Гастон?" "Это иво диень рожжени" - ответил шофёр Гастон.

Не успел он произнести эти слова, как лакей в золотом одеянии распахнул огромные двери, из которых элегантно возник безукоризненно (но не кричаще) одетый молодой человек, спускающийся гибкой юношеской походкой по мраморной лестнице. Он сел в свой отлично оборудованный лимузин и с легчайшим вздохом скуки плавно унесся в эксклюзивную погоню за наслаждениями.

Тот молодой человек в лимузине был одной из самых выдающихся общественных фигур Америки десятилетней давности. Люди повсюду узнавали его на улицах, детишки знали его в лицо и приветствовали его появление восхищённым "пап-па". Его жизнь и состояние описывались на первых страницах тысяч газет, куда бы он ни направлялся, мужчины и женщины с трепетом уступали ему дорогу, и миллионы голосов хором шептали: "Это Жукк!"

Немудрено!

В дополнение к сотне миллионов долларов, которые умирающий отец Герман Жукк (обожаемый по всему миру в качестве короля белого вазелина) завещал своему единственному чаду Чарльзу, не успев родиться, малыш Жукк получил в наследство от бабушки матери (Эмили Жукк, в девичестве Дом) серию железных дорог и пароходств, слишком многочисленных для перечисления, плюс контрольный пакет акций в полдюжине крупнейших корпораций мира, три из которых его дядя по материнской линии, знаменитый финансист Вильям Кнут Дом, создал в конце пятидесятых для личных доходов. Родившись в подобной неслыханной роскоши, само собой разумеется, маленький Чарльз ни в чём не знал отказа. И вот мы видим его в возрасте двадцати одного года - пожалуй, самую яркую фигуру самого привилегированного общества Нью-Йорка - полубог: открытый, обаятельный, наделённый той естественной и беззаботной жизнерадостностью, какую способны дать лишь богатство и культура, окутанный великолепием и роскошью, окружённый влиятельными друзьями, обожаемый красивыми женщинами - идеальный апофеоз золотой молодёжи.

Попросить прошедшего огни и воды в плане грубой повседневной реальности заурядного человека, чтобы он или она сформировали определённый мысленный образ жизни двадцатиоднолетнего Чарльза, было бы более чем нелепо. И всё же мимолётное ощущение того, как это, наверное, потрясающе родиться и вырасти, будучи Жукком, периодически охватывает каждого из нас. Я сам наслаждался подобным чувством совсем недавно в тот момент, когда, более чем полный сомнения, стоял перед одним из тех обветшалых унылых полуразрушенных дряхлых сверхубогих сооружений, известных (по некой горькой иронии) как "гостиницы", с чьим жалким наружным видом и негигиеничным интерьером неминуемо ассоциируется слово "Бауэри". Вновь и вновь я убеждал себя, что это верный адрес, в тысячный раз я начинал заходить в пошатывающуюся дверь, из которой возносилась шаткая лестница... каждый раз образ ухоженного юноши, элегантно спускающегося по мраморной лестнице парализовывал мои движения. Задыхаясь, охваченный ужасом, я прошептал: "Этого не может быть!"

Неожиданный грубый голос прорычал мне в локоть: "А как у нас на чашку кофе?"

Я резко повернулся и обнаружил себя окруженным "бомжами" всех сортов, но единодушных в принятии отсутствия у меня неухоженности за личное оскорбление. Поспешно выбрав меньшее из двух зол, я сбежал от них в дверной проём и вверх по лестнице, наверху которой обнаружил огромную зловонную комнату с такой разношерстной коллекцией бомжей, оборванцев и нищих, какая не поддаётся описанию.  "Из огня да в полымя!" - пронеслось в моей паникующей голове, но поскольку ничего не оставалось делать как довести дело до конца, я направился прямо к ближайшей группе бродяг и, пристав к самому на вид безнадёжному образцу безнравственности, спросил вежливо, но твёрдо: "Вы не подскажете, где я могу найти г-на Жукка?"

Личность, к которой это было адресовано - настоящий бродяга, если такие вообще когда-либо существовали на свете, в костюме, состоящем из изношенной грубой заправленной рубахи, одной из фиолетовых в горошек подтяжек да невообразимо древних плохо сидящих панталон девяностых годов - обратил на меня внимание с видом инфантильного изумления, который приятно отличался от выражения лиц его товарищей, то есть торжественности, наводящей на мысль о зимующих сурках.

"Чарльз А. Жукк", - нагло продолжил я.

Мой собеседник среагировал на некогда неотразимое и всё ещё великолепное имя, проделав кругообразный жест в ухе. Подумав, что это должно быть сугубо личный способ намека на глухоту, я продолжил немного громче: "Я редактор отдела "Успешность" журнала "Ярмарка Тщеславия. Мой журнал послал меня взять интервью у г-на Жукка. Не знаете ли Вы, где его можно найти?"

Немытый облик моего молчаливого собеседника выказал нечто вроде муки, в то время как он тихо проговорил: "Пройдёмте со мной". Не на шутку озадаченный, я проследовал за ним в крохотную комнатку, которая с огромным трудом заключала в себе старинную кровать, сломанный стул и покосившийся рукомойник. "Садитесь", - приказал мой гид мягким, но звучным голосом. Я осторожно присел на кровать. "Я", - заявил он, поправляя стул, -" и есть тот человек".

Меня охватило оцепенение - мог ли этот - этот настоящий бродяга - босяк - небритый - грязный - жутко одетый -  быть когда-либо тем элегантным существом, которое ежевечерне утопало в благоухающих подушках самых эксклюзивных нью-йоркских клубов? Был ли этот сидящий передо мной призрак Самим Чарльзом А. Жукком? Возможно ли такое в наш век чудес? - Едва не теряя сознание, я вытащил пачку дешевых сигарет и предложил их ему.

"Я расскажу Вам, как это произошло", - безразлично пробормотал он, вытаскивая сигарету с огромным рвением и тут же зажигая спичку о рогообразную пятку одной из босых ног.

"Благодарю Вас", - умудрился членораздельно произнести я, в то время как он давал мне прикурить.

"Отец", - продолжил он, поднеся спичку к своей и отбросив её, "был далеко не кретином -- а мать", - он остановился и гордо продолжил, - "мать была Дом". Я кивнул. "У меня было всё", - продолжил он - "богатство, власть, сокровища, влияние. Я был похож на кинозвезду. И всё же...", - он запнулся,- "почему-то я чувствовал, что что-то не так". За этим проникновенным анализом последовало скромное заявление: "Сначала я лишь смутно догадывался". Он отвлечённо затянулся. "Однажды ночью, вернее, утром, когда наша компания справляла мой день рождения в клубе "Подпольный чердак Джека", меня как будто молния пронзила: я впервые чётко понял, что не так". Он сурово обратился ко мне: "Так как Вы ни за что не догадаетесь, я расскажу Вам".

Его глаза - маленькие, проницательные, тёмные - загипнотизировали всё моё существо.

"Я был несчастлив" - заявил он, почёсываясь.

"Несчастлив" - выдохнул я.

"В ту ночь можно было сделать лишь одно, и я это сделал. Я встал из-за стола в самый разгар пиршества и отправился домой пешком, не заплатив по счёту. Это стало поворотным событием в моей жизни. С того момента я решил, каких бы жертв это ни стоило, что СТАНУ САМИМ СОБОЙ.

"Рано утром я продал две свои яхты и три железные дороги и на заработанные деньги открыл в Род Айленд компанию по разработке индустрии высушенных фиалок. Вы читали Хенли?"

"Непобедимый?" - осмелился я.

"Правильно" - засиял он. "А Эдну Миллей? Вы знакомы с её "Возрождением"? Великолепно. Так на чём мы остановились? "

"На фиалках--"

"Безусловно. После эффектного успеха на протяжении нескольких недель компания провалилась на девяносто миллионов. Я никогда не найду слов описать ни Вам, ни кому-либо ещё, что означал для меня тот провал! У меня было такое ощущение, что моя душа пережила возрождение - как будто новые более широкие виды раскрывались передо мной со всех сторон.

"После того первого незабываемого краха Вы можете догадаться, что провал следовал за провалом, один за другим. В то же время мои родственники либо совершали самоубийства, либо судились за возможность отправить меня в сумасшедший дом. Мои товарищи запретили мне доступ в самые престижные клубы на Пятой авеню - в "Юнион", "Никербокер". Мой главный офис состоял из группы специально обученных личных секретарш, многие из которых заболели шизофренией, пытаясь отвечать на на в среднем три сотни ежедневных телеграмм, писем и открыток из каждого уголка и расщелины цивилизованного глобуса, молящих и заклинающих меня прийти в себя.

"Это не мелочь, осознавать, что ты борешься в одиночку против колоссального превосходства - но знать, что ты победишь в этой борьбе, вне зависимости от того, что произойдёт или кто проиграет - потрясающе. Благодаря этому стоишь прямее и смотришь любому мужчине, женщине и ребёнку прямо в глаза. Ты ощущаешь искреннее чувство в душе, которое заставляет передряги пускаться наутёк.

Я продолжал, несмотря ни на что, проваливаясь и проваливаясь, пока однажды не осознал, что у меня ничего не осталось, кроме самого большого пароходства. Конец моих стремлений, цель моих замыслов была близка! Едва не вне себя от радости я заложил компанию и на наличные основал полноценную корпорацию фабрик в Арканзасе, способных производить пятьсот тридцать миллионов пинг-понговых мячиков в день - вряд ли нужно Вам говорить, что на мой продукт спроса не было. Вообразите (если можете) мой исступлённый восторг, когда вскоре бизнес грохнулся под звон ста пятидесяти миллионов, оставив меня (наконец-то!) свободным человеком--".

Пока я рассматривал это лицо, безымянный нищий, изнеможденное неопределённого вида существо, к которому несколько мгновений тому назад я домогался, постепенно стерлось из моего сознания - перед собой я видел элегантно восседающую на разбитом стуле  в полном зените катастрофы фигуру, чья твёрдая простота и спокойное достоинство провозглашали всему миру гамлетовское обращение к Горацию: "Это был человек!" Я смотрел, очарованный.

Затем, с великим трудом преодолев дикое желание броситься на колени, я вытащил пачку более дорогих сигарет и, дрожа, дал её ему без слов. Когда его пальцы коснулись моего подарка, он улыбнулся открытой детской улыбкой. Его глаза медленно опустились. Слеза наслаждения застыла на чумазой щеке под уставшим веком. "Благодарю Вас", - прошептал он.

Мы оба откашлялись. "Это ещё не всё", - обьяснил он, вытащив бычок из-за уха и зажигая его. "Я был свободным человеком - да, счастливым человеком -- и всё же я не был полностью счастлив," - продолжил он. "Пока не произошло кое-что как прекрасное, так и нежданное..." - и его мужественный облик излучил загадочную улыбку.

Ощущая стук своего сердца, я стеснительно отважился: "Позвольте спросить, кто...?"

Улыбка сузилась до нитевидной линии. "Женщина" - тихо проговорил он, склонившись ко мне. "Она была всем для меня... мы верили друг в... два сердца бились как...о, блаженство!... а потом, однажды ночью -- когда я покидал её квартиру -- её служанка подала мне шляпу совсем не моего размера..."

Наступила пауза. Я не дышал.

"После этого", - тихо сказал он, - "иллюзии были развеяны, вера в женщин уничтожена, я стал бомжом...". Он гордо выпрямился. "Мне всего лишь тридцать один" - скромно соизволил он. "В двадцать один я начал жить собственной жизнью, честно по отношению к самому себе: сейчас мне тридцать один: один из одного равняется нулю, два из трёх равняется одному. Десять. Правильно?"

Зачарованный, я кивнул. Гибкость его ума была непостижима.

"Десять лет, в течение которых я старался изо всех сил сквозь огонь и воду ради одной лишь цели: СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, ДОБИВШИМСЯ УСПЕХА СОБСТВЕННЫМИ СИЛАМИ". Он тихо улыбнулся: "И я добился своей цели".

Совершенно обессиленный этим взрывом откровенности, я встал, чтобы уйти, но он задержал меня взглядом. "Читатели..." , - сипло проговорил он, - "Вашего журнала -- Я хочу, чтобы Вы рассказали им, как я это сделал".

"С Вашего позволения --" покраснев, произнёс я с запинкой.

"Секрет моего провала заключается в трёх заповедях".

"В трёх маленьких правилах", - протянул он вполголоса. "Первое - это не больше не меньше, чем очень практичный совет --Никогда не поднимайте руку на женщину с ребёнком: всегда используйте какой-нибудь другой предмет. Второй оказывался полезен разным людям -- В случае пожара ложитесь: не идите к ближайшему, если он есть, выходу. Третье, в общем-то, суммирует, в нескольких словах, всё, что пытались сказать нам испокон веков поэты, философы и наставники--", - он остановился: затем глубоким, густым, бархатным шепотом с отчётливой страстью сказал: "Любого человека, обижающего родную мать, укусит кобыла".

Потеряв дар речи от эмоций, одурманенный осознанием неукротимой искренности и бесспорного счастья этого человека, я наощупь вытянул свою руку - и встретил руку Жукка.

 

Из журнала "Ярмарка тщеславия", март 1925 года.