Он жил под огромным выворотнем, в самой чаще. Сразу за распадком начинался непроходимый бурелом, и каждый раз, оставляя на мертвых переплетенных ветвях клочья шкуры, он радовался, что до его логова мало кто смог бы добраться, не переломав ноги.
Он почти не помнил свою прошлую жизнь. Иногда снилось по ночам какое-то женское лицо, размытое, неузнаваемое. Он никогда не мог разглядеть его, но хорошо помнил запах мягкой большой груди - запах молока и свежего хлеба. И то чувство счастья, которое наполняло его, когда губы обхватывали крупный розовый сосок. Еще помнил огромного громкоголосого мужчину, который кричал что-то и вырывал его из добрых родных рук. Потом была долгая тряская дорога и колкий мох под огромной елью. Он долго плакал, с течением времени все тише и тише, пока не устал и не затих. На этом его воспоминания обрывались, и дальше он помнил себя уже тем, кем был сейчас.
По молодости он иногда шалил по окрестным деревням, но, пару раз с трудом уйдя от облав, поумнел, перестал пугать неосторожных девок и охотился подальше от логовища.
Время от времени оборотень забредал на Гнилое болото. Там, в самой глубине непроходимых гибельных топей, на небольшом сухом островке, жил единственный человек, которому он верил. Впрочем, назвать человеком древнюю, выжившую из ума старуху, мог только оборотень. Он осторожно пробирался с кочки на кочку, звериным чутьем угадывая бездонный провалы под ярко-зеленым болотным ковром. Бабка жила в маленькой, вросшей в землю избушке, глядевшей в сторону болота одним подслеповатым окошком. Оборотень ложился у порога и терпеливо ждал. Старуха появлялась под вечер, выходила, кряхтя, садилась на истертый порожек, клала коричневую руку, всю в переплетенных синих жилах, на крупную лобастую голову зверя.
- Ну, как живешь, внучек?
Волк закрывал глаза, наслаждаясь лаской. Красное огромное солнце катилось за лес, окрашивая болото багровыми красками, зажигая на вершинах сосен рыжие огни. Лес замолкал, готовясь к ночной, совсем особой, жизни. Потягивались под корягами сонные лешие, открывали подслеповатые глазки мелкие болотные духи, начинали верещать, обмениваясь сплетнями, болтушки кикиморы. Оборотень любил такие тихие вечера. Они наполняли его покоем и странной отрешенностью. Волк поглядывал на луну, тихонько карабкавшуюся на темнеющее небо, что-то начинало подрагивать в его горле, словно незримый кукловод дергал за тонкие ниточки души, все внутри напрягалось, сжималось, морда сама собой задиралась вверх, и вырывался из груди вой, жалобный, как поминальная песня.
Охотился оборотень по ночам. Подстерегал на тракте одиноких путников - мужиков, возвращающихся с торжища, припозднившихся пьяниц. Иногда набредал он на милующиеся парочки. Долго лежал тогда в высокой траве, дожидаясь, когда счастливый парень, проводив девушку до калитки, отправится домой, довольный и неосторожный. От сладкого человечьего мяса кружилась голова, запах теплой крови заставлял трепетать ноздри. Бывало и так, что, перекинувшись парнем, выбирал он себе девушку, шел с ней куда-нибудь, целовал, мял податливое, млеющее тело и впивался в беззащитное белое горло. Частенько удавалось ему подстеречь молодок, слишком далеко забредших в лесную чащу в поисках грибов.
Волк знал, что за ним охотятся. Иногда селяне объединялись, устраивая облавы, засады. Он легко уходил от погонь, спасаясь на Гнилом болоте или в своем логовище. Отлеживался там, пока живот не начинало сводить от голода, а потом вновь выходил на промысел.
В тот злосчастный день оборотень заспался под ракитовым кустом до полудня. Охота накануне была удачной, тащиться в укрывище было далеко, солнце начало припекать с раннего утра, поэтому он выбрал себе место потемнее и попрохладнее, там и уснул. Разбудил его лай собак да звук охотничьего рога. Спросонок волк метнулся не в сторону оврага, а прямиком на опушку, куда с противоположной стороны вылетела свора.
От собак оборотень ушел бы легко, он хорошо умел путать следы, а догнать его не мог никто. Одним прыжком он преодолел расстояние до спасительного оврага, который выходил прямиком к реке, и почти не почувствовал мягкий толчок в заднюю лапу. Но внезапно тело пронзила боль, волк перекувырнулся через голову и увидел стрелу, которая до оперения вонзилась в плоть, высунув острое жало наружу. Собаки были уже почти рядом, поэтому он постарался забыть про боль, про кровь, толчками выплескивающуся из раны. Река была недалеко. Волк еще не знал, сможет ли плыть, но лучше было захлебнуться и пойти на корм ракам, чем достаться добычей яростно лающей своре.
Течение подхватило его и понесло. Шерсть быстро намокла, тянула ко дну, все реже волку удавалось поднять морду над водой, чтобы вдохнуть воздуха. Ему надо было продержаться до излучины, там река делала поворот, и оборотень надеялся, что течение отнесет его к противоположному берегу, который был более пологим.
Этим надеждам не суждено было сбыться - оборотень слишком ослаб, чтобы плыть, а стремнина несла его дальше, мимо берега. Гаснушее сознание уже не контролировало тело, только жажда жить еще заставляла зверя барахтаться в попытках спастись.
Жесткая рука ухватила его за холку, приподнимая над водой. Воздух обжег легкие, волк закашлялся. Словно сквозь пелену он увидел край небольшой юркой лодки и девушку, склонившуюся над ним. Одной рукой она ловко орудовала небольшим веслом, второй - придерживала оборотня, не давая ему уйти под воду вновь.
Девушке пришлось потрудиться, чтобы вытащить волка на берег, - лодка крутилась, мешая сохранять равновесие. Но вскоре оборотень почувствовал, как его проташили по песку и оставили лежать на небольшом взгорке. Он был слишком слаб, чтобы подняться, поэтому только следил одним глазом, как девушка, вытащив лодочку на берег, снова вернулась к нему. Присев на корточки, она осмотрела стрелу. Затем развязала бечеву, стягивающую длинную толстую косу, перетянула лапу выше раны, обломила жало и резким движением вытащила древко. Волк дернулся от боли, но даже не попытался огрызнуться. Он так и лежал, пока девушка ходила в небольшой рыбачий домик у реки, обливала рану какой-то жгучей, резко пахнущей жидкостью, запирающей кровь. Лапа онемела, но рана больше не кровоточила, и волк, с трудом поднявшись, с помощью своей спасительницы доковылял до калитки. Он ожидал увидеть во дворе собак, но было тихо, никто не бросался на него, ослабевшего от боли. Девушка кинула у крыльца старенький лоскутный половик и похлопала по нему ладонью:
- Иди, ложись, ну?
Оборотень лег, чувствуя, как на солнце обсыхает шерсть, как отпускает боль, наслаждаясь теплом летнего дня. Вскоре около его морды появились плошка с водой и несколько вареных рыбин. Волк не был голоден, но жажда мучила, и он долго лакал, останавливаясь, чтобы передохнуть. Потом снова лег и задремал, сунув голову под крыльцо, в тень.
Так и прижился в рыбачьей избушке, вдруг захотев дома и ласки. Отец Милавы сначала долго кричал, что вот, притащила зверя в дом, того и гляди загрызет всех ночью, мать старалась обходить оборотня стороной, но Милава и две ее младших сестры волка не боялись, баловали его, чесали деревянным гребнем густую светлую шерсть. Оборотень тыкался мокрым черным носом в ласковые руки, жмурился от удовольствия и слегка порыкивал. Таскался с девушками на посиделки в неблизкую деревню, лежал там у двери, дожидаясь хозяек, и ревниво охранял их от посягательств захмелевших от браги парней.
Беда пришла неожиданно. Вернулся с торга отец, позвал Милаву в комнату и безо вских околичностей сообщил, что просватали ее меньшухой к зажиточному мужику, Кряжу Желановичу. Был тот нравом крут, прижимист, искал себе не столько жену вторую, сколько работницу в дом. Сговорились быстро, мать Милавы поплакала, но смирилась, - еще две девки подрастают, а за старшую давал Кряж хорошее вено, можно и обновок купить, и в дом кое-что, жили небогато, а тут такая удача. Милава порыдала в спаленке, пожаловалась волку на девичью немилую судьбу. Оборотень слушал внимательно, только нос морщил в нехорошей звериной ухмылке. Когда приехал за невестой Кряж, волк долго выл на заднем дворе, крепко привязанный - от греха подальше. А на следующий день исчез.
Работы в доме Кряжа было слишком много для одной. Старшая, Любава, после последних родов болела, вставала с трудом, еле таскала по дому непослушные опухшие ноги. На Милаву смотрела с жалостью, подсовывала ей за обедом кусочки получше и повкуснее, понимая, что не в радость молоденькой такая жизнь - солнце еще не взошло, а она и к коровам, и птицу выпустить, и поесть приготовить на мужа, четверых пасынков, ее, болящую, да на здоровенных работников. Весь день Милава по дому хлопочет - на кухню, во двор, убрать, накормить, постирать, к вечеру шатает, бедную, а надо еще и мужа немилого уважить. Таяла Милава, словно свечечка, но молчала, с тоской поглядывая на лес, за которым текла неспешно родная река.
По весне, когда начали сходить снега, пришел к Кряжу наниматься в работники парень. Платы просил немного, выглядел сильным и ловким. Милава, бегавшая по двору, между делом рассмотрела его - высокий, с непокрытой светлой головой, при этом смуглый, словно коптили его на огне. Глаза были у парня странные - один зеленый, второй карий, да и сам выглядел угрюмоватым, не улыбался, смотрел на Кряжа, не опуская головы перед будущим хозяином. Сговорились, хлопнули по рукам. На вопрос, как звать, ответил парень, помедлив, словно не хотел имени говорить:
- Неждан.
Кряж только усмехнулся - видывал он таких, по первости гордых да заносчивых, словно и не нужда заставляла работы наемной искать. Обломается, куда денется. Велел Милаве новенького накормить, да показать, где жить будет до осени.
Неждан шел за Милавой и словно впервые видел ее. Помнил он беззаботную девушку, которая пела по вечерам, глядя в темную воду, звонко смеялась шуткам парней на посиделках, улыбалась счастливо, когда отец привозил обнову с удачного торга. А сейчас перед Нежданом стояла неулыбчивая молодая женщина, с потухшими глазами и натруженными непосильной работой руками, смотрела в землю, говорила тихо, словно боялась чего-то. Взвыл бы Неждан волчьим воем, да в шкуру свою не влезть до поры, не излить тоску и боль холодной белой луне. Так молча и шел через двор, думая о своем.
Милаве все казалось, что видела она этого парня, где только - припомнить не могла. Но уж больно знакомыми были глаза, хоть и не встречала она таких раньше. Да и как-то спокойно стало рядом с Нежданом, что-то было в нем уверенное, надежное, словно давно она его знает, забыла немного, но придет время - и вспомнит. Чуть-чуть осталось, но ускользает воспоминание, как утекает из ладоней речная вода. Милава даже головой замотала, прогоняя морок. Показала, где живут работники, кинула на лежанку тюфяк, набитый соломой. Неждан молча помог ей, опустил на скобленый пол тощий узелок, стянул с плеч волчий полушубок.
- Приду, умоюсь только с дороги, - низкий голос был у Неждана, хрипловатый, будто простуженный, - Да много мне не надо. Хлеба да молока, и хватит.
Вынослив был Неждан - даже Кряж изумлялся - мог целыми днями без устали махать топором, обтесывая колья для загона или вычищая стойла для скота. С другими работникми общался мало, уходил вечерами с хутора в лес, часто по возвращении кидая на кухню зайца или тетерку. Было что-то странное в том, что боялись Неждана собаки и лошади - шарахались в сторону при его приближении. Злые дворовые псы поджимали пушистые хвосты под брюхо, пятились прочь, скалясь, огрызались за спиной, не решаясь напасть. Смирные рабочие лошадки вдруг начинали бить задом, пытаясь вырваться из оглобель, всхрапывали в паническом ужасе. Неждан мало обращал на это внимания, ему было все равно, но вскоре нелюдимый парень стал изгоем и среди людей. Нашлись злые языки, донесли Кряжу, что поглядывает молодой работник на Милаву совсем не так, как надобно глядеть на жену хозяина. Да и меньшуха неравнодушна к парню - вроде бы, и не разговаривает с ним, близко не подходит, а вот взглянет случайно, краской зальется вся, глаза заблестят, губы сами собой улыбаются. Пригляделся Кряж по-внимательнее, да и взъярился. На Неждана руки поднимать не стал, а жену молодую проучил, - неделю ходила, прикрывая платом синяки на лице. Но на парня заглядываться все равно не перестала, только теперь не с надеждой непонятной, а с тоской в темных, словно омуты, глазах.
Неждан с хозяином связываться не решился, понимая, что отольется его ссора Милаве горькими слезами. Но однажды утром обнаружили работники в хлеву двоих загрызенных коров - самых лучших, от которых надеялся хозяин получить к осени славных телочек. Кряж почесал в затылке, разглядывая рваные раны, оставленные волчьими зубами. Неделю работники крепили изгородь, перекрывая дорогу во двор. Не помогло, - еще через несколько дней волк за одну ночь передавил весь птичник. И, словно в насмешку, ни одной птицы с собой не унес, оставив растерзанные тушки валяться по всему двору.
Пришлось Кряжу договариваться с работниками, чтобы сторожили по ночам. Парни хмуро молчали, - никому не хотелось встречаться с глазу на глаз со зверем, повадившимся на хутор. Один Неждан недобро посмеивался, пряча разноцветные глаза.
Сторожбу решили вести по двое, так было сподручнее, но волк больше не появлялся, Кряж успокоился, и, как оказалось, - напрасно.
Зверь появился у хутора неожиданно. И днем. Играли во дворе двое младшеньких Любавиных малышей, как назло, без пригляда. Кряж с утра на торг уехал, Любава в доме отлеживалась, работники - кто в лесу, кто в поле. Одна Милава и видела, как махнул через высокий забор огромный белогривый волк, метнулся к мальчишкам, оскалив белые клыки.
Кряж узнал о несчастье вечером. Почернев лицом, стоял долго над кроватью, где без памяти лежала Любава, в одночасье потерявшая двоих детей. Когда хоронил сыновей, тоже молчал - ни слезинки не уронил.
Замер хутор, ожидая беды. Ясно стало - не зря волк повадился, не простой это зверь, оборотень. Милава, лежа рядом с Кряжем бессонной ночью, вспоминала волка - ох и знакомого, ох и страшного. Замирала от ужаса, примеряя на себя горе Любавы. Но сказать о своих подозрениях мужу так и не решилась.
Через пару дней Кряж привез на хутор колдуна, невообразимо древнего, казалось, заросшего мхом от старости. Колдун долго камлал во дворе, бормоча непонятные слова, в которых с трудом угадывалась человеческая речь, шамкал беззубым ртом. Потом указал скрюченным грязным пальцем на Милаву.
- Ее отдайте. Она оборотню нужна.
Милава на миг застыла, потом рванулась со двора, но ее схватили в несколько рук, повалили, связали.
В тот же вечер отвез Кряж меньшуху в лес, привязал к толстенной сосне, полумертвую от страха. Сам неподалеку расположился с рогатиной, устроив в кустах укрывище. Уговаривал работников с собой пойти, - никто не согласился, боялись. Один Неждан захотел, да Кряж его сам не взял.
Ночь выдалась темной. Невелик и свет был от молодого месяца, а и того тучи закрыли. Все Кряжу враждебным казалось, - ветер, налетавший злыми порывами, туман, застрявший между кустами рваными клочьями, далекий зловещий крик совы, выбравшейся на ночную охоту. Милава обвисла на веревках, постанывала в беспамятстве, заставляя Кряжа сильнее сжимать в одеревеневших руках рогатину.
Низкие тучи разошлись на мгновение, и вдруг зелеными искрами сверкнули волчьи глаза.
Оборотень стоял недалеко, но так, что ударить его Кряж бы не дотянулся. Казалось, зверь прекрасно все понимал, да так оно, верно, и было. Морщилась в злобной волчьей ухмылке верхняя губа, обнажая крупные, ослепительно белые клыки.
Какое-то время человек и зверь смотрели в глаза друг другу, а потом оборотень прыгнул. Не в горло метил, как расчитывал Кряж, - а в руку, державшую оружие. Челюсти сокнулись на запястье человека, хрустнули, словно сухая ветка, кости. Сшиблись, покатились по земле, ломая кусты, человек и зверь, дико закричала очнувшаяся Милава.
Кряж, шалея от невыносимой боли, пытался достать нож здоровой рукой, но обротень не дал ему этого сделать. Выпустив перекушенную руку врага, он вцепился Кряжу в лицо, раздирая живую плоть.
Страшный вопль Кряжа увяз в низком тумане. Теперь обротень рвал человека за что попало, не давая ни поднять отлетевшую рогатину, ни просто ударить. Он выиграл не одну такую схватку, подстерегая на дорогах молодых, уверенных в себе парней. Оборотень наслаждался риском, выходя на бой открыто, никогда не прыгая на человека сзади. А сейчас он дрался за свою женщину и не мог проиграть.
Все закончилось неожиданно быстро. Обротень уловил мгновение и разорвал Кряжу яремную жилу. Хрип, судороги сильного тела, отказывающегося умирать, и - внезапная тишина. Стих даже ветер, раскачивавший вершины вековых сосен.
Неждан подобрал выпавший на землю нож Кряжа, разрезал веревки, подхватил на руки Милаву, вновь впавшую в забытье. Бережно уложил женщину на мягкий мох, подальше от растерзанного тела. Сила требвала выхода, сила и дикая, звериная страсть, слишком долго Неждан ждал такой ночи. Он срывал с Милавы одежду, торопясь, дрожащими от нетерпения руками. Она так и не пришла в себя, когда Неждан овладел ею, и волчий вой далеко разнесся по притихшему лесу...
... Хуторяне отправились на поиски утром. Точно никто не знал, куда Кряж увез меньшуху, но наткнулись на место схватки довольно быстро, не иначе, леший вывел. В ужасе стояли над растерзанным телом хозяина, молча показывали друг другу обрывки нарядной поневы Милавы. Кто-то попытался поискать молодую хозяйку по окрестным холмам, но его быстро остановили, - мужики не хотели снова столкнуться с оборотнем.
Милава нашлась сама, когда работники везли останки Кряжа на хутор. Она шла в одной рубахе, ничего не видя, не слыша, растрепанная и словно неживая. Хуторяне посадили ее на телегу, в которой лежало тело Кряжа, там она и прилегла, сжавшись в комочек.
Любава нашла в себе силы встать, когда скорбная телега въехала во двор. Долго смотрела на изуродованное лицо мужа, на Милаву, почерневшую и осунувшуюся после страшной ночи, потом повернулась к мужикам:
- Костер готовьте, - с тем и ушла в дом, тяжело передвигая неподъемные ноги.
Неждан, который на поиски не ходил, оставался хутор сторожить, бросился за нею:
- Милаву-то за что?
- Слышал, что колдун сказал, не отвяжется оборотень.
- Что ж он ее в лесу с собой не забрал? - Неждан схватил Любаву за руку, с силой развернул к себе, - Отдай мне ее, вместе уйдем.
- Не боишься? - Женщина недобро посмотрела на парня.
- Мое дело, - тихо ответил Неждан, - Справлюсь.
- На что она тебе, разума лишившаяся? Смотреть-то страшно.
- Мое дело, - повторил Неждан, - Отдай.
Любава покачала головой:
- Нет, не получишь, за Кряжем пойдет, погибель от хутора отводить. А тебя велю в поруб посадить, если вмешаешься.
- Всех на хуторе погубишь, и сыновей своих, и себя. Отдай Милаву, хозяйка. Отдай. Пока не поздно, - Неждан еще просил, но в голосе его услышала Любава угрозу.
Взглянула в разноцветные недобрые глаза, произнесла медленно, сознавая, в чем обвиняет:
- Не ты ли...- И отшатнулась от злобной ухмылки, исказившей лицо парня.
- Отдай! Моя она!
- Тать лесной, - схватившись за сердце, Любава привалилась к стене, - Мальцов-то за что? Идолище! Что ж ты ее ночью не увел? Забирай, вор, не будет вам ни радости, ни счастья.
- С нами пойдешь, хозяйка, проводишь до леса, чтобы не тронул никто.
Через три седьмицы вывел Неждан Милаву к Гнилому болоту. Она так и шла, без разума, молча, словно все равно было - куда и зачем. Ела и пила с ладони Неждана, как дитя. Не уследишь - в сторону уйдет да и потеряется. Любил ее Неждан ночами, только Милава не отвечала, лежала себе, глядя в небо.
Через топи путь оказался нелегким, еле до избушки знакомой добрались. Встретила бабушка, увидела Милаву, только руками всплеснула. Увела женщину в домик, оборотню велела воды натаскать.
Вечером, уложив Милаву на полати, выспросила бабка Неждана обо всем. Долго молчала, качая трясущейся седой головой:
- Непраздна Милава-то, да не от тебя, внучек.
Неждан так и вскинулся:
- От Кряжа?
- От него, милый. Что делать-то будешь? Девочка твоя что пичужка лесная, такой, видать, и останется, тут я тебе ничем помочь не смогу. А с дитем будущим что делать думаешь?
- Вытрави, - скрипнул оборотень зубами.
- Поздно, внучек, да и не занимаюсь я этим.
- Мавкам отдам, когда родится, кикиморам, пусть там растет. А Милава потом моего родит.
Родами Милава умерла. Как ни старалась бабка, как ни нашептывала над больной постелью, ушла Милава, не удержали. Вспомнил оборотень Любавино проклятье, поклялся за злые слова отомстить, да все времени не находилось. Доченька Милавы забот прибавила. Хотел ее сначала Неждан и взаправду в болото бросить, да взял на руки, взглянул в бессмысленные младенческие глазки и не смог. Растил как свою, на лето ходил в работники наниматься, чтобы обновок Травке купить. Травушка росла смышленая, ничего в ней от Кряжа не было, вся в Милаву пошла. Помогать стала бабке со временем, как немного подросла, - то ягодок набрать, то за квашней присмотреть, то в избушке прибрать. Лес ей домом стал, с каждым деревом она по утру здоровалась, каждому цветку кланялась. Хоть и не разрешал Неждан дочке на болото одной ходить, а все дите непослушное по своему делало. Накричать да наказать оборотень не мог. Каждый раз Милаву перед собой видел. Жил вдовцом, после любимой ни на одну молодку не загляделся, разбойничать по трактам забыл и думать. В полнолуние только уходил в лес, повыть немного в тоске на черное небо.
К пятнадцати годам расцвела Травка дивным лесным цветком, грустить стала вечерами долгими, одинокими. Все бабушку расспрашивала, почему они втроем на болотах живут, из лесу никуда не ходят. Песни пела - без слов, одним голосом, как пташка лесная. Пойдет из дому в лес, сядет на поляне венок плести и поет. Сердился оборотень, запрещал одной уходить, да куда там, каждый раз подбиралась Травка все ближе и ближе к людскому жилью. Привыкла в лесу никого не бояться, как ее Неждан ни остерегал.
Потому и не испугалась, когда вышли к ее заветной ягодной полянке двое молодых да здоровых парней...
Неждан забеспокоился под вечер. Давно должна была Травушка вернуться, солнце садилось уже, а дочки как не было, так и нет. Вошла в сердце тупая игла страха, заметался Неждан по дому, куда себя деть не знал. Когда совсем стемнело, выскочил на крыльцо и бросился через топи в лес, на поиски.
Нашел доченьку на поляне, изломанную, холодную. Долго смотрел в глаза, широко открытые, пустые. Полночи рыл руками могилу, рвал цветы и кидал их в сырую яму, чтобы Травушке было мягко лежать. Потом поднял лицо к небу и завыл. А как луна стала за лес опускаться, - переметнувшись, пустился в погоню по свежему следу.
След вывел его к деревне. Солнце стояло уже высоко, испытывать судьбу оборотень не стал, схоронился за околицей, в подлеске. Люди были совсем близко, он чувствовал запах дыма, свежего хлеба, слышал человеческие голоса. Оборотень не боялся потерять насильников, он навсегда запомнил их запах - ни с чем не сравнимый запах похоти и крови. Просто надо было дождаться ночи, чтобы справить суд. Лезть в деревню днем, под колья и топоры, оборотень не собирался.
Когда длинные тени накрыли ближние дома, затеплились огоньки в окнах, оборотень закрыл глаза, вспоминая дочь. Он никого не собирался щадить, все, вставшие на его пути, должны были умереть. Нетерпение сжигало его, он целый день караулил, но жажда крови убила осторожность. Еще не стемнело, когда волк решил, что настала пора идти. Длинным прыжком он выметнулся из зарослей и бросился к деревне. Оборотня мало беспокоил яростный лай собак из-за заборов, он готов был к смерти, но не раньше, чем свершится его месть.
Первый след привел его к крайнему домику. Волк слышал негромкое кудахтанье в закрытом на ночь птичнике, женский смех во дворе. Двое обнимались у самой калитки - молодая девка и высокий красивый парень. Не раздумывая, оборотень перемахнул через невысокую ограду. Девка закричала, когда огромный серый зверь, миновав ее, с лету сбил парня наземь и рванул зубами за горло. Кровь ударила фонтаном, марая девичью поневу, заливая страшную седую морду оборотня, а он уже разворачивался, чтобы не дать девке убежать и поднять тревогу в деревне. В смертном ужасе увидела она окровавленные клыки, застонала, пытаясь прикрыть горло ладонями, не в силах сдвинуться с места. Волк легко повалил ее и ухватил зубами чуть ниже затылка, ломая позвонки. На заходившегося лаем цепного кобеля он даже не взглянул.
Надо бы было уйти, спрятаться, выскакивали из домов люди, услышавшие крики, но остановиться оборотень не мог. Он летел по улице, мимо оторопевших людей, вперед, туда, куда вел второй след, такой отчетливый, такой ненавистный.
Там тоже были люди, уже с рогатинами в руках, с топорами, с выломанными из оград кольями. Оборотень почувствовал среди них одного - того самого, второго, пахнувшего смертью. Нельзя было останавливаться ни на мгновение, поэтому волк не стал прыгать под удар, а метнулся низом, смыкая вершковые клыки у парня между ног. Оборотень слышал высокий дикий визг насильника, упавшего на землю в попытке оторвать от себя бешеного зверя, почувствовал страшные удары по голове, по телу, но только крепче сжал зубы, вгрызаясь в мягкое, исходящее кровью мясо...
Труп огромного волка деревенские решили сжечь. Долго не разгоралось, а когда пламя вдруг с гудением рванулось вверх, многим показалось, что на вершине костра лежит тело мужчины. Но огонь тут же скрыл от посторонних глаз чужую тайну.