Жизнь - не полосатая зебра. Скорее, черная корова с белыми пятнами.
--------------------
В последний раз я плакал в двадцать четыре года, видя, в каких муках рождается на свет мой ребенок. Плакал от бессилия помочь изнемогающей в родовых схватках жене - тогда еще жене, хотя мы уже подали документы на развод. Подходили к концу вторые сутки, врачи все чаще говорили о неизбежности операции. Нина уже не могла ни кричать, ни плакать - только смотрела на меня опухшими глазами и слабо хваталась ослабевшими пальцами за мою руку во время очередного приступа боли. Монитор показывал, что ребенок жив, но очень слаб. Ягодичное предлежание, тяжелые роды.
Я выскочил на пару минут на лестницу перекурить и обнаружил, что сигареты закончились. Спустился на лифте вниз, добежал до ближайшего киоска, и в этот момент меня подкосила мысль, что пока я тут роюсь в кошельке в поисках мелочи, мой сын там, наверху, в одной из родильных палат, медленно умирает во чреве ослабевшей матери.
Бегал ли я до и после с такой скоростью? Наверное, нет. Взлетев на пятый этаж, я ворвался в отделение полумертвый от пережитого ужаса.
- Рожает, - радостно сказала мне акушерка, - Подойди к ней, помоги.
Лицо Нины напоминало кошмарную маску - черты его дико искажались, оно наливалось бурым цветом при каждой потуге, только неестественно белели губы и кончик заострившегося носа.
Мне показалось, что врач засунул в Нину руки чуть ли не до плеч, в голове у меня теснились обрывки прочитанных медицинских статей...вечное проклятие человека, росшего в окружении книг по медицине. Поворот на ножку - вот что делал врач, теоретически я это знал, но видеть...
Через пятнадцать минут мне сунули жаркий сверток. Мой сын был укутан в махровую простынку, он не пищал - как-то тихо поскрипывал. Я положил его на грудь Нине, она прижала младенца одной рукой к себе, а пальцами второй провела по моей щеке.
- Плачешь, - тихо прошелестел ее голос...
Все формальности развода были закончены через полгода. Сейчас мой сын зовет папой другого мужчину. Я для него - добрый дядя, который приходит с кучей сладостей и игрушек, возит в парки аттракционов и позволяет делать то, что дома строго-настрого запрещается. Рано или поздно, он узнает, кто его настоящий отец. Рано или поздно он узнает, что его настоящий отец - гей, сошедшийся с его матерью только для того, чтобы родить ребенка. Поймет ли он меня? Простит ли? Или будет презрительно сплевывать с губ мое имя, словно шелуху от семечек.
Психологи считают, что чем сильнее ненавидит геев конкретный человек, тем вероятнее он сам является латентным гомосексуалистом. Может быть, так оно и есть. Через мою жизнь прошло множество людей - добрых, злых, порядочных и не очень, просто негодяев и почти святых - всяких. Встречались и гомофобы.
С одним из них я знаком и сейчас. Он совершенно искренне считает, что надо выкопать гигантский котлован, загнать туда всех геев и закопать живьем. Я ни минуты не сомневаюсь, что он так и сделает, получив хоть на день власть для осуществления подобной экзекуции. Как-то раз я спросил у него - "А меня? Меня ты тоже закопаешь вместе со всеми?"
Мы вместе ездим отдыхать, частенько сидим за одним столом и пьем из одной бутылки. Мы обмениваемся книгами и музыкальными дисками и работаем бок о бок почти восемь лет.
Он не задумался ни на секунду - "Тебя бы я закопал в первую очередь, потому что ты даже не считаешь нужным скрывать, что ты пидор".
Я не спросил его - за что? Я знаю, что он не сможет ответить. Просто потому, что не знает ответа. Его ненависть и страх перед геями - на уровне суеверного страха первобытного человека перед чужаком из соседнего племени. Лучше убить, пока чужак не причинил своим какого-нибудь зла.
Вообще, вокруг геев существует множество совершенно диких мифов. От невежества ли, от нежелания понимать чужака - не знаю.
Один из таких мифов - геи не могут иметь детей. Эту фразу я слышу постоянно. Почему-то рядовой обыватель считает, что гомосексуализм сродни импотенции или, допустим, аспермии. Как-то раз мне на протяжении пары часов одна милая, но недалекая женщина пыталась доказать, что геи не могут иметь детей, потому что у них на женщин "не встает". Когда я в качестве аргумента сунул ей под нос фотографию своего маленького сына, она, ничуть не смутившись, сказала, что бывают исключения. И ушла в полном убеждении собственной правоты.
Еще один миф - гораздо более тяжелый по своим последствиям - геи развращают и насилуют подростков. Я натыкался на огромные подборки в Интернете - с фотографиями растлителей, с жутчайшими подробностями насилий, с "интервью" мальчиков-проституток, которых используют злые дядьки-гомосексуалисты-педофилы для собственного обогащения. Не спорю - есть и такие. Но процент насильников-гомосексуалистов на фоне общего сексуального насилия над детьми достаточно мал - беспристрастная статистика говорит менее чем о десяти процентах. Все остальное - на совести обычных гетеросексуальных особей мужского пола. На любом закрытом порносайте с детской порнографией количество фотографий с девочками превышает количество фотографий с мальчиками на порядок. Про обычное порно я не говорю. Там отличие уже на порядки.
Тем не менее, общество склонно винить геев в своем растлении и в тотальном падении нравов. "Убей чужака", одним словом.
Интересно, что стало бы делать это самое общество, исчезни вдруг геи в одночасье с лица Земли? Наверное, принялось бы за лесбиянок. Правда, я сильно сомневаюсь в резком повышении нравственности в отсутствие лиц нетрадиционной ориентации. Ханжество тем и отличается от истинной нравственности, что мораль для него - только красивый фасад, за которым скрывается достаточно вместительная корзина с грязным бельем..
Каждое утро езжу на работу в автобусе с одним пареньком. Он садится через несколько остановок. Симпатичный паренек - осветленные прядки, яркие щеки, миленькая родинка над верхней губой. Судя по всему - старшеклассник, на вид ему лет шестнадцать-семнадцать. Вот уже с полгода я ловлю на себе его заинтересованный взгляд. Паренек старается всегда устроиться так, чтобы я оказался в его поле зрения - напротив через два-три ряда сидений.
Недавно я решил провести эксперимент. Обычно я стараюсь занимать одиночное место - терпеть не могу, когда рядом кто-то сидит, растопырив колени и локти. Вообще не переношу прикосновений - в автобусной ли, в уличной давке.
Но на этот раз я сел там, где мы с пареньком могли оказаться лицом к лицу. Паренек моих ожиданий не обманул - уселся напротив, так, что колени наши почти соприкасались, заслонил живот вместительным школьным рюкзаком и всю дорогу таращился в окно, пламенея нежными щеками. Время от времени косился на меня, стараясь придать взгляду безразличность.
На выходе - очень кстати качнуло автобус на повороте - я, вставая, прикоснулся ладонью к его плечу.
- Извини, - и улыбнулся.
Ответом был сияющий взгляд.
На следующий день, когда он снова плюхнулся на сидение напротив, я уже поприветствовал его как старого знакомого:
- Привет!
Он кивнул, смущаясь, но в окно не смотрел, хотя и прямого взгляда от него я не дождался.
Следующую неделю я работал в вечер, и когда мы вновь встретились с пареньком в автобусе, он поздоровался первым. Мне показалось, что мальчишка рад меня видеть.
- Привет, а ты где был?
- Работал в другую смену. А что?
- Да так.. я думал, случилось чего-то...
Его зовут Жека, ему, действительно, семнадцать лет, он живет с мамой-папой-младшей сестрой и учится в престижной русской школе. Он пылок и неумел, не курит, хотя пробовал марихуанну, балдеет от рэпа, тайно влюблен в Брюса Уиллиса и хочет попасть в армии в спецназ, чтобы "мочить арабов". Его друг - просто друг - был тяжело ранен во время взрыва в одном из кафе Тель-Авива и сейчас может передвигаться только на костылях.
У Жеки нет никакого сексуального опыта - не считать же опытом несколько неудачных попыток торопливых соитий после знакомств в гей-барах. Встречаться нам негде, разве что снять на пару часов номер в меблированых комнатах, громко именуемых здесь гостиницами. Впрочем, Жека готов на все. Ему мало простых поцелуев и ласк - он жаждет всего сразу и много.
Презерватив его возмущает.
- Нет! Не хочу! Не живое!
- Ребенок, не сходи с ума, тебе собственная жизнь не дорога?
Жека обиженно сопит, но смиряется с неизбежностью.
Как объяснить ему, что резиновое изделие фирмы "Durax" - не блажь, а необходимая защита от множества всевозможных неприятностей? В семнадцать лет плюют на риск и не задумываются о последствиях собственной глупости. Задумываться начинают тогда, когда принимать какие-то меры уже поздно. Когда вся оставшаяся жизнь будет не просто жизнью, а выживанием и гаданием на кофейной гуще - сколько осталось до изобретения спасительного лекарства и удастся ли дотянуть до этого счастливого мига.
В последнее время молодые дурачки любят бравировать своей рисковостью и бесшабашностью. Просто потому, что молодые. Просто потому, что дурачки.
Влюбленный Жека согласен исполнить то, что он считает моей прихотью, но где гарантия, что он повзрослет раньше, чем мы расстанемся?
Не люблю лето в Израиле. Пыльная удушающая жара выматывает нервы почище любого стресса. Море не освежает - температура воды зачастую выше температуры тела. Кроме всего прочего, с середины июля к побережью сносит невозможное количество медуз. Они колыхаются в прозрачной воде - огромные студенистые блины, крохотные молодые медузки - и все с ядовитыми стрекалами. Каждое лето несколько человек попадают в больницы с ожогами. Каждое лето кто-то умирает от анафилаксии.
Бассейн был бы неплохим выходом из ситуации, но там народа в выходные дни на квадратный метр поверхности столько, что проплыть от бортика до бортика по прямой невозможно - в лучшем случае придется протискиваться между головами, хватаясь за поручни или за веревку с поплавками. А давку и чужие прикосновения я не люблю.
Впрочем, на пляже давка не меньше, даже по ночам. Народ оттягивается на выходных по полной программе - прибрежные кафетерии и пиццерии работают до утра, шатается туда-сюда молодежь, галдит, тискается по кустам.
Днем - в разгар жары - на улицах народа почти нет, люди перемещаются перебежками - от тени в тень, из одного магазина с кондиционером - в другой. Или сидят по горло в воде - головы покачиваются на волнах, словно поплавки.
Ветер обжигает кожу, сушит рот. Время от времени налетает шараф - пыльная буря. Небо затягивается желтым туманом, сквозь который тускло просвечивает блин солнца.
Как-то вышел на улицу и ужаснулся - кругом царила багровая мгла, неслись ярко-оранжевые тучи. Шараф вечером, на закате - жутковатое зрелище, чистый Армагеддон.
Один из раздражающих меня факторов - неорганизованность производства. Наша фабрика - не самая маленькая в промзоне - тем не менее, полна дурости под завязку. Парадоксально, но, чтобы добиться элементарного ремонта, надо дойти до самого высшего начальства. Каждый раз упрашиваю главного механика прислать мне кого-то из техников - так, словно прошу этого техника сделать ремонт моего холодильника у меня дома в нерабочее время и забесплатно.
Визит дежурного механика в час ночи на умирающий в муках конвейер
(после пяти минут тяжелых размышлений):
- Ну что, плохо работает?
- Да совсем не работает! С начала смены трахаемся тут, бля...
(еще через пять минут):
- Мда. И закрывает не очень...
- Да совсем не закрывает! Все в брак идет, ё..!
(еще через пять минут):
- И с весом, я вижу проблемы...
- Да нет веса! Льет как попало и куда попало, да сделай что-нибудь, епт!
(Ободряюще похлопывая меня по плечу):
- Не расстраивайся, сладкий. Утром кто-нибудь придет и починит
Символ одиночества - почта, на которую приходит только спам.
Больно ли отрезанному пальцу? Не людей я отрезал от себя - а себя от людей, оставляя их с кровоточащим обрубком памяти. Иногда это их спасало, как спасает от смерти ампутация гангренозной конечности.
Почему-то всегда в приоритете было разрушение. Потратив на создание чего-то долгие и долгие месяцы - разрушить это одним нажатием кнопки, прекрасно осознавая невозможность возрождения.
Куда ни сунься теперь - везде дорогу перегораживают шлагбаумы, оставляя для свободного прохода узкие неудобные тропки.
Бесполезно кричать - это же я, я строил это широкое, красивое, прямое шоссе. По нему уже идут другие. Они все идут в одну сторону, а мне почему-то надо назад, под кирпич.
Почему я думаю, что меня ждут там? Там пусто и темно, кто-то выключил свет и переменил декорации. Там затевается новый спектакль для других актеров. Они будут строить свое шоссе - прямое и красивое.
Жизнь держится на нитке воспоминаний - как воздушный шар.
"Пока я помню - я живу" - так, кажется, пели когда-то?
Я пытаюсь удержать в себе то, что приносило радость и забыть то, от чего до сих пор болит и ноет в груди. Сказать, что хорошего и плохого было поровну? Нет, наверное, плохого было больше. Совсем-совсем счастлив я был только в детстве - в очень раннем детстве. Его я помню лет до семи.
Где-то с середины первого класса - ничего. Пустота. Все, что я знаю о себе того времени - я знаю с чужих слов. Знаю, что два класса отучился в одной школе, потом во дворе открылась новая - и наш класс перевели туда. Знаю обо всех бедах в семье тех лет - но не помню ни их, ни реакции родителей. Знаю, что отец тогда же начал пить. Знаю, что у деда был инсульт. Знаю - но не помню. Ничего. Ни друзей тех лет, ни ежегодных трехмесячных лагерей летом под Питером, ни того, как учился, ни того, что вообще в нашем классе происходило. Я даже не помню, как и когда мы получили похоронку на моего старшего брата.
Из моей памяти выпало несколько лет - выпало безнадежно, окончательно, навсегда. Даже отрывочных воспоминаний - и тех нет.
Небольшой кусок о том, что происходило в четвертом классе - и опять провал.
Отчетливые воспоминания появляются только начиная с шестого класса, то есть с тринадцати лет.
А ведь до семи я помню себя очень хорошо - с двух и до семи лет.
Что же было там тогда со мной? В эти годы, так безжалостно стертые из моей памяти.
------------------------------------------------
На Литейном в Питере был когда-то (может быть, есть и сейчас) небольшой молочный магазин в полуподвальчике. Когда меня - маленького - привозили в гости к деду с бабушкой, мы с дедом всегда шли гулять на Литейный и заходили в этот магазин. Там всегда пахло странной смесью ванили, творога и шоколада - почему-то только в этом магазине продавались очень вкусные глазированные творожные сырки. Я никогда не любил никаких молочных продуктов, за исключением, разве что, дефицитной сгущенки. Но эти сырки мог съесть в совершенно немерянном количестве - пока влезало. Было мне тогда года четыре.
Потом умерла бабушка, мы съехались с дедом, обменяв его двухкомнатную и нашу хрущевку на трехкомнатную в спальном районе. Постепенно забылись прогулки с дедом в маленький садик где-то внутри домов - между Моховой и Литейным, смазались и исчезли в прошлом восторги от салютов на праздники, которые мы ходили смотреть на набережную.
Но осталась память запаха.
Когда четыре года назад я приехал в Питер хоронить отца, где-то через неделю я пошел бродить в центр. Пошел пешком от Финляндского вокзала, через Литейный мост, потом по Литейному к Невскому..и вдруг - запах. Запах из детства - ваниль, шоколад, творог. Сместилось время, и я почувствовал крепкую руку деда, сжимавшую мои пальцы, вспомнил мраморный прилавок с крупным почерневшим сколом, о который я как-то раз умудрился порезаться, вспомнил высокую стеклянную кассу у окна и кассиршу с низким хрипловатым голосом.
И почти те же самые воспоминания хлынули в меня на Пестеля - в пору моего детства там в таком же полуподвальчике был игрушечный магазин, в котором всегда сильно пахло лаком и деревом. Совершенно необычный запах - от каких-то деревянных лошадок, или деревянных машинок, или от деревянных кубиков-пирамидок...не помню. Помню только запах, запах именно ЭТОГО помещения.
И еще помню, как оглушительно счастлив был тогда - много-много-много лет назад.
А потом это счастье как-то поблекло и растворилось.
Мой двоюродный брат ушел из жизни два с половиной года назад.
Его нашли на какой-то прибрежной стройке случайные люди, вызвали амбуланс, но по дороге в больницу брат умер, так и не придя в сознание.
Он был очень красивый, веселый парень, общительный, до невозможности щедрый. Запросто мог отдать последнее друзьям или пустить к себе жить кого-то совсем незнакомого - просто чтобы человек не остался на улице. Его любили, с ним было легко и просто общаться на любую тему, а смеялся он так заразительно. что просто нельзя было удержаться от ответной улыбки.
В брате уживались две личности.
Второй вылезал на свет божий, стоило брату немного выпить. Тогда он слетал с катушек и превращался во что-то невозможное. Этого второго могли видеть только очень близкие люди - мать, жена, дети. С остальными брат держался по возможности тихо. Если был совсем пьян - на деревянных ногах уходил в спальню и там вырубался. Публичных скандалов по пьяни я не помню, что знаю - знаю от его жены.
Когда брат подсел на героин, не знает никто. Перед своей смертью он уже полтора года был в разводе, жил с матерью и вел достаточно свободно-бездельный образ жизни. То, что он наркоман, выяснилось уже на судебно-медицинской экспертизе - во время вскрытия. Насколько я в курсе - его мать до сих пор в это не верит и считает, что сына убили. Я верю, зная безалаберность его натуры и вечную уверенность в том, что "все обойдется".
Я не видел его мертвым. Я помню его живым - большеротую улыбку, стремительную походку, всегда смеющиеся глаза. Я до сих пор не поверил сердцем, что брата больше нет. Разумом - да, понимаю. Верить - не верю.
Ему было тридцать два года.
-----------------------------------------------
Мой личный мартиролог уже достаточно велик. Родные, друзья, одноклассники. Их некем заменить - уход каждого увеличивает пустоту вокруг. Я трудно схожусь с людьми, у меня практически не осталось близких - таких, с кем я мог бы быть достаточно откровенным. И нет никого, с кем бы я был откровенен до конца.
Забавно, мои приятели и приятельницы считают меня внимательным собеседником - я умею слушать, я умею говорить с ними об их проблемах. Каждому интересно беседовать о себе. Никому не интересны чужие проблемы. Я - исключение. Я слушаю и не стремлюсь повесить на собеседника собственные беды. Мало кто понимает, что по сути я абсолютно равнодушен и лишь вежливо изображаю то внимание, то сочувствие. Возможно, кому-то это покажется лицемерием. На самом деле это просто страх. Привязаться к человеку слишком сильно и потом его потерять - я и так терял слишком многих. Терял страшно и внезапно, каждый раз с трудом приходя в себя после очередного удара. И теперь я просто охраняю свой внтуренний комфорт, свое душевное равновесие - ни в кого не влюбляясь, ни к кому не привязываясь, ни за кого не переживая. Те несколько человек, кому было разрешено пробраться мимо всех заслонов моего сердца - все, что у меня есть и все, что мне нужно.
Можно ли считать меня мизантропом? Нет, наверное. Скорее, я напоминаю сам себе рака-отшельника. Глупости лезут в голову - "Вы не святой! Вы подвижник, отшельник, но не святой! Не святой!" Дурацкая способность к месту и не к месту цитировать фразочки из фильмов-книг-анекдотов и прочего, скопившегося в мозгах, мусора.
Я - не святой. До такой степени не святой, что склонен прогонять от себя людей самым жестоким образом. И потом мазохистски изнывать в одиночестве от ужасающей скуки. А кто мешал общаться? Да никто - характер такой дурацкий.
Четко отношу к себе определение - я не злопамятный, но зло помню долго. Очень долго. Всегда. И хотя прощаю тех, кто обидел - но храню обиды скупым рыцарем, пересчитываю их на досуге, раскладываю в кучки потемневшими от старости монетками. В эту кучку - обиды детские, в эту - школьные. Эта - от родных, эта - от друзей. Эта - самая большая - от когда-то любимых. Фальшивые драгоценности одинокого человека - перебирая четки обид, вспоминать лица ушедших.
Пепел сгоревшей любви стучит в мое сердце. Она прошла через мою юность степным пожаром, уничтожая все на своем пути. Прошла - и пожрала, в конце концов, самое себя, не найдя другой пищи. Но степь возрождается через годы, зеленеет, скрывая под травяным ковром застарелые ожоги. Я никогда и никого больше не любил так, как в свои семнадцать - до самоотречения, до полной потери собственнного Я, до самоуничтожения. Все, что было потом - всего лишь горячий прах умирающего пожарища. Он еще способен обжечь, но никогда не наберет прежней силы неуправляемой стихии.
Встретились с Жекой после недельной разлуки. Ему нетерпится, пританцовывает молодым бандерлогом перед очами старого, мудрого и сытого - очень сытого - удава. Спермотоксикоз у него. Милый ребенок решил хранить мне верность - и даже рукоблудием перестал заниматься от полноты чувств.
Что позволило ему угадать во мне единомышленника? Да, я не скрываю своей ориентации, но и не хожу по улицам с табличкой на шее - "Я - голубой". А ведь Жека обратил на меня внимание достаточно давно - несколько месяцев назад. Я заметил его много позже, потому что не имею привычки разглядывать входящих в автобус людей. И знакомств в транспорте я тоже не завожу - предпочитаю для этого специально отведенные места типа гей-баров, где уж точно не нарвешься на чужака.
Я достаточно ленив, чтобы проявлять инициативу. Не почувствуй я в Жеке отклика - не стал бы и продолжать эксперименты с посиделками колени-в-колени. Тот факт, что мы все-таки оказались в одной постели - заслуга исключительно Жеки. Он звонил, он тормошил меня со съемом номера, даже целоваться первым начал он. Кто кого соблазнил, в таком случае? Если бы так себя вела девушка - сказали бы, вешается на шею. Жека тоже вешается. Я каждый раз удивляюсь - как это он с такой энергией и не нашел себе партнера до встречи со мной. Жека утверждает, что он влюблен. Я пока воздерживаюсь от столь категоричных утверждений. Мой интерес к Жеке - не более, чем интерес к новой занятной игрушке, а в общем-то, все как обычно, все то же самое, что и всегда. Это я для него - первый более-менее постоянный партнер. Но мне давно уже не семнадцать, и время первых-постоянных-любимых для меня позади.
Чувства Жеки для меня - открытая книга, я предугадываю его реакции с абсолютной точностью. А он восхищается и радуется - "ты меня понимаешь, один ты меня понимаешь!" Понимаю. Как понимал до него многих других. Когда тебе, ребенок, будет тридцать - ты тоже будешь понимать много больше себя сегодняшнего. Опыт приходит с возрастом. Хотя, не скрою, я хотел бы поменяться с Жекой местами на время. Просто чтобы ощутить в себе эту бурю эмоций. Увы и ах - я могу только греться около этого жаркого костра. Так гореть у меня уже не получится.
Гомосексуалистов отторгает не только большинство религий, но и официальные государственные учреждения, и само общество, давно уже управляемое не разумом, а ханжеством. Стоит появиться информации об однополом браке - моментально следует бурная реакция общественности. Две лесбиянки прожили вместе пятьдесят лет и на исходе жизни решили узаконить свои отношения. Для чего? Чтобы рожать и воспитывать детей? Чтобы унаследовать друг другу? В восемьдесят лет? Нет. Они просто хотят, прожив всю жизнь в любви, быть похоронеными рядом - как супруги. И половина Америки встает на дыбы, требуя расторгнуть брак. Как аморальный. И это при том, что пять десятков лет вместе - для современного американца вообще невозможный срок. Слетать в Лас-Вегас, обжениться на ночь, утром развестись и разбежаться - это морально. А позволить двум бабкам, прожившим долгую жизнь бок о бок, лежать рядом еще и после смерти - никогда!
Общество, обвиняя геев и лесбиянок в распутстве и распущенности, само же не дает им жить в семье, вынуждая называться сожителями, а не супругами.
Из окон моей квартиры видно море. Дом стоит на набережной, и по утрам в распахнутую дверь балкона вползают клочья серого тумана.
Зимой, когда дождь и ветер, вода встает на дыбы - черная, страшная, яростная, вся в космах зеленовато-белой пены. Она бьет берег под дых, швыряет на песок обезлюдевших пляжей спутанные комья водорослей. Сквозь залитые дождем стекла кажется, что асфальт внизу весь в мурашках - лужи вскипают крупными пузырями.
В дождливые субботы я сижу у окна с ногами в кресле, замотавшись в плед, и бездумно смотрю на море, за море.
C детства меня пытались убедить в том, что я не тот, кто я есть - а некто иной.
"Приличный еврейский мальчик, а не хочет пить какао".
"Приличный еврейский мальчик, а не дает своими игрушками другим детям поиграть".
"Приличный еврейский мальчик, а дерется".
"Приличный еврейский мальчик, а не хочет сказать воспитательнице, кто порвал книжку"...
К пяти годам я был уверен, что приличные еврейские мальчики только тем и занимаются, что пьют какао, раздают свои игрушки кому попало, дают себя лупить всем остальным и постоянно сообщают взрослым, кто что сделал плохого.
Не жизнь, а каторга - хотя такого слова не было в моем лексиконе в том щенячьем возрасте.
Я не хотел быть приличным еврейским мальчиком и всеми силами старался доказать окружающим, что я и приличные еврейские мальчики - две вещи несовместные.
Окончательно мне удалось это сделать где-то в середине девятого класса, под Новый Год, когда один из учителей застукал меня в пустом классе с долговязым десятиклассником, записным двоечником и потенциальным кандидатом в "места не столь отдаленные". Сашка держался в школе только благодаря тому, что его папаня заведовал продуктовым магазином, где отоваривались все наши педагоги.
Мы с Сашкой целовались взасос, когда мимо проходящему математику пришла в голову мысль зачем-то заглянуть именно в этот класс. Народ веселился на новогоднем вечере, во всей школе царила тишина и темнота, мы специально забрались на четвертый этаж - подальше от желающих выскочить покурить. Среагировать на вспыхнувший свет мы с Сашкой не успели - слишком были увлечены процессом. До кучи Сашкина левая рука активно ползала у меня сзади под брюками, а мои руки занимались тем же самым на его заднице, но поверх одежды.
До отмены пресловутой сто двадцать первой было еще ох как далеко. Ошарашенный математик как-то странно хрюкнул - или подавился - попятился из класса задом и тихо прикрыл за собой дверь. Мы остались стоять дураки дураками при полной иллюминации и с вызывающе торчащими спереди джинсами.
- Оп-па - задумчиво сказал Сашка, - Линяем?
Мы слиняли в теплый подвал соседнего дома. В те времена бомжи еще не оккупировали все теплые подвалы, можно было спокойно продолжить прерванное занятие, доведя его до логического конца. Но нам было уже не до секса. Мы курили одну за одной дешевую "Приму", которую Сашка стащил у своей бабки, и раздумывали о ближайшем будущем. Будущее представлялось мрачным.
К счастью, наши пессимистичные прогнозы не осуществились. Математик решил не раздувать скандал, не выносить сор из избы и вообще списал увиденное на временное помрачение сознания. Мы же, поняв, что гражданская казнь откладывается на неопределенное время и одурев от безнаказанности, все зимние каникулы провели в Сашкиной постели, благо отец и мать его с утра до вечера были заняты работой, а бабка все равно ничего не видела и не слышала.
Той же зимой я умудрился подцепить триппер от какого-то залетного гастролера с плешки. К счастью, девять десятых знакомых моих родителей были врачами, и среди них нашлось сразу два венеролога. После допроса с пристрастием мои мать и отец долго отпаивали друг друга валерианкой, но блудное чадо было решено срочно лечить (а куда деваться? триппер - не насморк, сам не пройдет), учинив строжайший надзор. Осуществлять надзор было поручено деду. Если я не хотел сгорать от стыда, что меня - шестнадцатилетнего оболтуса - провожают до дверей и встречают, то должен был, никуда не сворачивая, придерживаться прямого маршрута дом-школа-дом. Дед был вполне в состоянии позвонить и выяснить, не прогуливал ли я уроков. Мой педантичный предок высчитал время, потребное на дорогу, и я вынужден был лететь домой просто стрелой, чтобы не быть заподозренным в гульбе налево. Никаких дискотек-кинотеатров-дней рождений у друзей-походов по местам боевой славы и так далее.
Этот поднадзорный режим продолжался месяца два. Весной у меня снесло крышу, я наплевал на все и на всех и ударился в долгое блядство, вдвойне сладостное после длительного воздержания.
Жека явился на свидание сильно выпившим и с желанием "поставить точки над i".
Я выслушал его долгий и сбивчивый монолог, смысл которого сводился к следующему - "у меня был парень, я хотел его забыть, подвернулся ты, ты хороший, но я люблю другого, не обижайся, нам надо разойтись"
Разойтись так разойтись. Я пожелал Жеке примирения с любимым и заверил его, что ничуть не обижаюсь.
Ну и?
Часовая истерика с прямо противоположным лейтмотивом - "я тебя люблю, я тебя проверял, а ты такой холодный, как айсберг в океане"...
Пришлось надавать ему оплеух и отмачивать буйную Жекину головушку под краном с водой. А потом еще долго доказывать в постели, что я не такой безразличный, каким кажусь. Еще час ушел на объяснения, почему мы не можем жить вместе в моей квартире (какая, к черту, квартира, когда я снимаю комнату за вечно растущие в цене грины). Короче, убил на малолетку выходной день. Интересно, Жека понимает, что у меня не резиновый кошелек, и снимать каждые выходные номер в меблирашке я не в состоянии?
Между мной шестнадцатилетним и мной тридцатилетним существует еще множество других Я.
Я двадцатилетний, я двадцатитрехлетний, я двадцатипятилетний. Нельзя сказать, что я меняюсь сильно и внезапно - вовсе нет. На резкие подвижки сознания меня могут натолкнуть только какие-то очень мощные факторы извне. Но изменения исподволь, изменения, незаметные на первый взгляд, спровоцированные какими-то совсем незначительными событиями...Вспоминая сам себя - удивляюсь, и откуда же что берется. Понятно, что опыт, понятно, что взросление и мудрение, но когда в себе десятилетней давности находишь больше себя сегодняшнего, чем в себе же пару лет назад - где тут опыт, где разум и взросление?
"Не нравился мне век. И люди в нем не нравились - и я зарылся в книги". Зарылся, чтобы найти - а если не найти, то создать самому - другой мир. Свой собственный мир.
Лучше всего создавать новые миры умеют дети и шизофреники. Еще - писатели всевозможных мастей, и чем безумнее автор - тем реальнее и осязаемее его мир. Мало написать "за окном шел дождь". Надо заставить окружающих почувствовать этот дождь.
Никто из моих старинных знакомых не сомневается, что я правдивый человек. Умение ввести в заблуждение и твердо это заблуждение поддерживать - один из способов создания своего мира. Сотвори себя сам, точнее, вылепи грубую форму, а совершенство ей придадут время и окружение. Мои приятели, дай им волю, порасскажут обо мне много интересного и далеко не всегда приличного. И будут свято уверены, что говорят чистую правду, ибо почти свидетели. Почти что непосредственные участники многих событий. Настоящая правда известна паре человек, которые никогда никому ничего не рассказывают. Они тоже создают свои собственные миры и не заинтересованы в обрушении личных карточных домиков.
Спрашивается, для чего надо пестовать имидж отрицательный, от души раскрашивая его черной краской? Ведь выгоднее рисовать себя исключительно белым цветом, эдаким благородным доном-сэром-эсквайром. "Не понимаю, почему бы благородному дону...". Блядь!
А кому они нужны и интересны, правильные люди? Это на запах порока слетаются доброхоты, как мухи на варенье. И влипают в приторный сироп, пытаясь исправить и наставить на путь истинный. Мальчики и девочки, мужины и женщины - ах, как же сладко воображать себя спасителем заблудшей души, не подозревая при этом, какой яд вливается в их собственные души. Никто не хочет ощущать себя мотыльком на цветке росянки - много приятнее думать о себе, как о садоводе, прививающем благородную породу лесному дичку. А когда попытки терпят полное фиаско... что ж, проще крикнуть уходящему в спину "негодяй", чем признать, что тебя элементарно попользовали, а ты при этом даже получил удовольствие.
Маска влюбленного, маска циника, маска равнодушного - театр Кабуки с одним-единственным актером во всех ролях. Мой собственный мир, где даже я уже не могу отличить правду от вымысла.
Жека пропал. Не звонит, мобильник отключен, в автобусе его тоже нет. Надоело? Устроил прощальную гастроль и смотался? Нашел замену?
Ну-ка, давай, признайся себе, что мальчик задел тебя сильнее, чем ты пытаешься представить. Признался? Теперь сцепи зубы в замок и жди, когда о тебе соизволят вспомнить. Хочешь спать без снов? Выпиши у врача снотворное, успокоительное или что-нибудь еще. Напиши пальцем на пыльном стекле журнального столика - "это не первый раз и, тем более, не последний" - и смотри на эту надпись каждый день десять раз, авось полегчает.
А еще лучше - начинай ездить на работу другим номером автобуса, который проходит мимо ТОЙ остановки.