Нехно Виктор Михайлович : другие произведения.

Брачные одежды, кн. 1 Миражи мира - ч. 2и3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главный герой, вырвавшись из исправительно-воспитательных объятий миража социального рая (часть 1 М.М), оказался невольным свидетелем чудес, осуществляемых импортными и местными экстрасенсами. Те тоже настойчиво приглашают его в свои объятия: поучим, полечим... Юрий, насколько уж позволяют ему силы, знания и вера, пытается сопротивляться всемогущим магам; но дело зашло слишком далеко. На помощь к "добрым кудесникам" приходят их грозные покровители... И вдруг происходит чудо, неожиданное не только для Юрия, но и для самих ясновидцев...
  Виктор Нехно
  
  БРАЧНЫЕ ОДЕЖДЫ
  мужской роман
  
  Epipitur persona, monet res (лат).
  (Личина исчезает, суть остаётся).
  
  
  Книга первая
  
  Миражи мира.
  
  10.34. Не думайте, что Я пришёл
   принести мир на землю;
  не мир пришёл Я принести, но меч.
  Ев-е от Матфея.
  
  .
  
  
  Часть вторая
  
  Взбунтовавшийся потомок.
  педагогическая трагедия
  
  9.37. Кто примет одно из таких детей во имя Мое,
  тот принимает Меня; а кто Меня примет,
  тот не Меня принимает, но Пославшего Меня.
  Ев-е от Марка.
  
  Глава 1. Отец и сын.
  1
  Апоплексически-красное крымское солнце, повиснув на стропах ярко-жёлтых лучей, уходивших от него вверх, к светло-голубому куполу неба, плавно и торжественно парашютировало за мыс Тарханкут, в разогретое для сна море. Сегодня день необычайный: последний день уходящего лета. Солнце довольно собой. Лето 1991 года было выпечено им удачно: не слишком прожаренным, но и не так чтобы сырым; достаточно объёмным, но и не слишком уж выползшим за пределы курортной жаровни. Может быть, кому-то из курортников, судя по их фигурам и лицам, отдельные кусочки лета показались излишне горячими и даже подгорелыми; но это - оттого, что они сами жадничали. Не ждали в тени, пока угощение чуть-чуть остынет, но хватали с пылу - с жару, а то и прямо со сковороды. Таких трудно было отличить от обычных крошек; вот и прижарились. В целом же лето, как только излишне зарумянивалось, сразу же сбрызгивалось дождиком и обдувалось ветерком, и в результате вышло из солнечной печи тёплым, волнительным и воздушным.
  Теперь маринадно-зефирный торт лета, стараниями огромного числа курортников, частью съеден и пропит, частью разлетелся - расшвырялся на балах, дискотеках, морских прогулках и аттракционах, частью просорился сквозь авоськи любовных интрижек и курортных приключений... Но самая большая, центральная, наиболее манящая и привлекательная его часть применена по основному назначению: в качестве тонирующего крема, придающего симпатичный коричневатый оттенок изначально бледным телам употреблявших его людей.
  К этому моменту от лета, на праздничном блюде курортного сезона, остались только крохи... Но сверху отлично видно, что до сих пор на пляжах Евпатории, неторопливо уплывающей на волнах Каламитского залива от солнца на восток, огромное множество истовых солнцепоклонников, в ритуальных позах, с поднятыми в знак покорности руками, с запрокинутыми назад, ненужными здесь головами и с закрытыми от блаженства глазами старательно ловят каждый лучик, испускаемый в них им, их непререкаемым лучезарным божеством.
  А рядом с этими самозабвенными, но очень уж ленивыми, безответственными и праздными посетителями его приморских храмов неустанно суетятся храмовые клирики и служки. У них множество должностей и профессий: работники санаториев, пансионатов, магазинов, аттракционов и прокатных пунктов; владельцы сдаваемых квартир и частных лавочек; пляжные разносчики пирожков, креветок, блинчиков, пахлавы, вяленой рыбы и множества другой снеди; шашлычники, мороженщики, фотографы, таксисты, музыканты, массажисты... всех не перечтёшь и не перечислишь, потому что почти каждый из них, окончив одну службу и выступив в одной роли, сразу же берётся за другую; немало и таких, что умудряются выступать в нескольких ролях одновременно. Задача каждого из них - помочь своему небесному демиургу сделать приморское лето приятным и запомнившимся, дабы за каждую его порцию и даже отдельную кроху прибывшие сюда паломники охотно расставались не только со своими кожными покровами, но и с обжигавшими им руки деньгами.
  И все они встречают рассвет и провожают закат с одною и тою же мольбой: 'Солнышко, милое, свети, грей как можно ярче и дольше! Дай нам возможность обеспечить себя за короткий курортный сезон на весь долгий год!'
  Солнцу нравится, что в этом году к нему на поклон сюда, в Крым, из иных мест и из-под власти других, соперничающих с ним дневных светил прибыло бессчётное множество почитателей и поклонников, заполонивших приморские полоски его молельных пляжей. И каждый из поклонников стремится превзойти собственные возможности в усердии по прославлению его светозарного могущества. Утром, когда оно, даже ещё не выглянув из своей спальни, лениво промывает заспанные реснички лучей в свежей морской воде, самые преданные из них уже бродят по пляжам, с нетерпением ожидая его появления. Вечером, когда оно неторопливо и устало задёргивает горизонт спальни сначала ажурной алой занавеской, а потом тёмной шторой, в которой, по снисходительному разрешению солнца, звёзды прокололи отверстия для свих слабых, испуганно дрожащих лучей, множество всё ещё не покинувших пляжи почитателей умилённо смотрят ему вслед. А уж во время вдохновенной демонстрации им своего могущества бессчётное множество его обожателей, демонстрируя неприкрытую искренность своего усердия и своей благодарности, при первом же благосклонном взгляде на них срывают с себя одежды и, покорно пав ниц, беспрекословно пекутся и жарятся на его песчаных и галечных жертвенниках. И, обоняя щедрый дым воскурений, поднимающихся к нему от их тел, оно, пожалуй, снизойдёт к их униженным просьбам, и, как обычно, на пару недель, сверх официального графика летнего времени, продлит своё к ним горячее внимание.
  А заодно, причём - тем же самым, оно накажет всех тех, кто недоволен его летним всевластием. Тех, кто не только не славословит его за даруемые свет и тепло, но то и дело выражает своё недовольство. Оно проучит бледных солнцефобов, прячущихся от его светового могущества в наглухо зашторенных квартирах. Подразнит с десяток местных снобов, так и не сумевших приспособиться к преимуществам жизни на курорте и не научившихся даже самому простому - сдавать квартиры приезжим. Попарит в их собственном поту непокорных его могуществу глупцов, предпочитающих летнему отдыху или пляжному бизнесу какой-нибудь скучный малодоходный беспросветный труд: монтёров, сантехников, ремонтников, строителей, врачей, милиционеров, почтальонов, железнодорожников, водителей и контролёров автобусов и трамваев...
  С особым удовольствием оно накажет рабочих немногих местных производств - за то, что они, прячась от карающих стрел солнечных лучей под крышами своих душных цехов, в течение всего лета громко, отвратительными и очень некультурными словами проклинали его, солнце, за щедро ниспосылаемое на них тепло. Особенное раздражение вызывают у солнца рабочие авиаремонтного завода. Эти незагорелые чумазые усталые и издёрганные людишки не только злословят в его адрес, но частенько грохотом авиационных двигателей злонамеренно отвлекают истых солнцепоклонников от праведного служения своему кумиру.
  И всё же директора производств и кое-кто из их ближайших помощников, несмотря на их внешнюю культуру, неприятны солнцу ещё больше, чем их рабочие. Те всё же по утрам и вечерам охотно греются в его лучах; а некоторые из них, в свободное от работы время, появляются на пляжах. Загорают, купаются, а одновременно закрашивают и искупают часть своей вины. А вот директора, да разного рода чиновники, а то и непонятные, откровенно подозрительные личности в последние два-три года взяли в моду предательскую привычку в самый разгар курортного сезона переезжать во владения какого-нибудь из средиземноморских светил. Едут в Турцию, на Кипр, некоторые добираются до Испании, но наибольшее количество летних мигрантов направляется в Египет, дабы вознести жертвенные воскурения перед раскалённым ликом древнего, но всё ещё могучего Ра.
  Эта тенденция крымскому солнцу очень неприятна; тем более что она год от года усиливается. Но - не ссориться же ему из-за собственных предателей с более сильными, преуспевающими, а к тому же - по-южному темпераментными соседями? Не требовать же, чтобы они, применяя к беглецам особо горячие санкции, вынуждали тех мчаться обратно? Высокомерные конкуренты, в лучшем случае, не сочтут нужным отреагировать на посланные к ним лучеграммы протестных нот. А в худшем - пригрозят санкциями Организации по Безопасности Солнечного Единения. А то и откажутся принимать во Всемирную Тепловую Организацию. А ведь даже солнцу хочется быть уважаемым членом какой-нибудь солидной организации...
  Так что - придётся и дальше терпеть предателей и прощать их предательства, утешаясь тем, что новые скоробогатеи всё-таки стремятся к солнцу и свету, хотя и выбирают в качестве источника впечатлений и познания заморское светило. Зато ещё неприятнее солнцу осознавать, что помимо предателей есть у него и множество врагов, откровенных солнцефобов. Тех, что берут летом отпуск только для того, чтобы иметь возможность умчаться из жаркого солнечного Крыма куда-нибудь на холодный север или в тёмные горные ущелья. А также тех, что целыми днями безвылазно прячутся от солнечных лучей в каком-нибудь глухом тёмном помещении, выказывая тем самым своё неприятие солнца и его лучей.
  О, вот как раз вывалился из вагона электрички один из таких типов. Солнце сразу же, с первого направленного на него луча идентифицировало его: слесарь-инструментальщик местного авиаремонтного завода. В самое чудесное время курортного сезона каким-то чудом получил отпуск, но - сразу же умчался в одну из спрятанных между горными хребтами кубанских станиц. Там он спрятался в сырой и вонючей бетонной коробке, и, похоже на то, выходил на солнечный свет лишь по принуждению, под конвоем сопровождавшего его милиционера. Выбрался он из этого укрытия в последних числах августа, а вернулся на курорт, словно в насмешку над солнцем, в конце последнего летнего дня.
  Вон он, тащит через железнодорожные пути два огромных чемодана. И даже не задумывается о том, какой, тем самым, неприятный диссонанс вносится им в мирное шествие возвращающихся с пляжа курортников. Видимо, он решил, что могущество солнца уже иссякло. К тому же рассчитывает, что перед самым закатом солнцу будет лень направить на него своё горячее внимание. Но он очень скоро, уже за время этого короткого путешествия, убедится в своей неправоте.
   А вон, на улочке, засаженной ореховыми и абрикосовыми деревьями, прыгает на одной ножке его восьмилетний сын - шалун. Маленький негодник старается при каждом прыжке наступать подошвой на солнечные блики, пролетевшие сквозь листву на дорогу. Ни тени сомнений, что у этого мальчика - грубое и агрессивное воспитание! Но... нельзя отрицать, что он, вместе с тем - истинный солнцелюб. Надо бы, надо как-то защитить, а ещё лучше - избавить ребёнка от чересчур уж дурного влияния его отца... Или, хотя бы на какое-то время, отвлечь его от общения с этим примитивным солнцененавистником.
   А что, если... для начала запустить лучом по осколку зелёной бутылки? Наверняка мальчишка заинтересуется: 'Что там блеснуло? Вдруг - изумруд?' Затем посветить другим лучом от донышка пустой консервной банки; словно кто-то из-за кустов зеркальцем балуется. Потом блеснуть чудесным отсветом от новенького велосипеда его соседа, десятилетнего мальчишки Коли: пусть помчится вслед за ним! Затем прицельно выстрелить мелкой дробью квантов в бледное лицо целыми днями сидящего в доме Коли. Сразу же велосипед, вместе с его неумелым анемичным хозяином, упадёт. Меньший мальчишка, как и раньше не раз было, поможет большему подняться и сесть на велосипед, а затем, по просьбе хитрого ленивого Коли, начнёт подталкивать сзади велосипед, катая Колю по лабиринту путаных улиц... Покатили!
  'Вот теперь... а-ах... - сладко зевнуло солнце нижними лучами, изогнувшимися при касании с подушкой моря, - можно и поспа-ать... Завтра будет видно, что из этого получилось...'
  2
  Когда Юрий заходил во двор, где располагался снимаемый им флигель, солнце уже скрылось за горизонтом, а сброшенное им воздушное покрывало красноватой вечерней зари медленно растворялось в сгущавшемся сумраке ночи.
  - Лёшка! - проходя мимо хозяйского крыльца, громко крикнул в сторону флигеля Юрий. - Иди сюда! Я привёз тебе обувку и одёжку, будем примерять. Эй, ты где?
  Дверь хозяйского дома неторопливо открылась. На крылечко вышла полная старуха, одетая в замызганное плюшевое пальто поверх грязного выеденного молью мужского свитера. На редких и коротких, донельзя свалявшихся волосах старухи красовалась почти новая, бежевого цвета, мужская пластмассовая шляпа с частыми дырочками для вентиляции. Этой шляпы на ней Юрий ещё не видел, но поздравлять с обновкой не стал: хозяйка и сама ещё не раз расскажет, где, в каком бачке, с какими трудами и в условиях какой ужасающей конкуренции со стороны обнаглевших бомжей она её откопала.
  - А, приехал, гулёна? - громким визгливым голосом прокричала старуха. - Небось, к бабе какой-то ездил, а не к матери! Знаю я вас. У самой - два сына. Только за деньгами и приезжают. А ты-то хоть денежки мне за квартиру привёз? Обещал: вдвойне!
  - Привёз.
  Юрий поставил чемоданы на землю и, подойдя к крылечку, подал заранее приготовленную пачку купюр.
  - Не знаете, где Лёшка?
  - А где он может быть? Где-то по улицам болтается, - сварливым голосом и не сразу, после двукратного пересчёта денег сказала хозяйка. - Небось, опять за Колькой увязался. Ищи их на соседней улице. Я их обоих туда прогнала. А то устала я от твоего Лёшки, сил нет. Днём орёт и топотит, ночью ворочается. А кровать-то моего деда-покойничка так и осталась скрипучая. Вот и поспи чуть не целых три недели рядом с ним в одной комнате. Да ещё и ухаживай за ним, корми его разносолами. А привередливый - куда ж там. Кашу рисовую он, видите ли, не любит, подавай ему гречку или макароны. Втрое надо было с тебя за него брать, а не вдвое.
  Оставив чемоданы во флигеле, Юрий отправился на поиски сына. Миновав небольшую площадь, на краю которой стояла усадьба его квартирной хозяйки, он заглянул в один из четырёх ведших от площади переулков, узеньких и коротких, длиною метров в тридцать - сорок. В конце погружавшегося в сумерки квартала он увидел соседского Кольку, медленно ехавшего на велосипеде, и бежавшего рядом с ним Алёшку. Юрий громко крикнул:
  - Эй!
  Алёшка и Колька одновременно оглянулись; Алёшка приостановился, а Колька воскликнул не очень громко, но звуки его слов донеслись и до Юрия:
  - Лёха, удирай!
  И вмиг мальчишки, вначале налёгший на педали Колька, а за ним и всполошившийся Алёшка, исчезли за углом квартала.
  Юрий в первый момент даже растерялся; ранее Алёшка такого откровенного непослушания себе не позволял.
  Сначала он хотел побежать следом и изловить юного бунтаря; но затем решил, что поступит педагогично. Не даст своевольному мальчишке шанса вначале почувствовать себя лихим и отчаянным беглецом, а затем гордым и непокорным пленником. Будет лучше, если Алёшка, пусть и чуть позже обычного, но сам и с покаянной головой придёт домой.
  Вернувшись во флигель, Юрий принялся готовить на электроплитке ужин. При этом входную дверь, чтобы лучше были слышны звуки с улицы и со двора, он оставил приоткрытой.
  Томительно, секунда за секундой, тянулось время. Картошка почти изжарилась; но те несколько ломтиков, что голодный Юрий попытался съесть, почему-то не лезли в горло.
  Вдруг тихо скрипнула входная калитка. Потом, через минуту напряжённой тишины, от калитки по гальке дорожки захрустели лёгкие и осторожные шажки. Шажки стихли метрах в двух от порога; скрипнула вкопанная там деревянная лавочка; и - снова тихо.
  Юрий, бесшумно подойдя к двери, подождал за нею с десяток секунд: тишина, ни вздоха, ни скрипа, словно во дворе уже никого нет. Не выдержав напряжения, но стараясь действовать медленно и спокойно, он открыл дверь на всю её ширину: в пятне вырвавшегося наружу света оказалась двуногая трухлявая лавочка, а на ней скорчившийся, угрюмый Алёшка.
  - Лёшка! - вскричал Юрий; но, тут же мысленно осудив себя за излишне бурно, непедагогично проявленную радость, более уравновешенным тоном сказал: - Ну, чего не заходишь? Я, значит, притащил ему два чемодана вещей. Жду, когда начнём примерять; а он где-то болтается.
  Алёшка гордо выпрямился и с независимым видом, не поворачивая головы, негромко возразил:
  - Я не болтаюсь. Я сижу. Воздухом дышу.
  - Ну, Лёшка, - слегка обиделся Юрий. - Я по нему соскучился, а он от воздуха оторваться не может.
  - Ага, соскучился. А чего ж не приехал через неделю, как обещал? А мне бабушка Поля всё рассказала, где ты был. Ты от меня к какой-то чужой тётке убежал, - с гораздо большей, чем у отца, обидой сказал Алёшка.
  - Я не убегал. Меня... - хотел было аргументированно возразить Юрий, но, не договорив, на мгновение смолк: не сообщать же общительному и доверчивому ребёнку о том, что его отец сидел в тюрьме: вмиг проболтается. - У меня дела были... неотложные.
  - Ага. Мне мама тоже всегда говорила, что через час придёт, а каждый раз только утром возвращалась. А два раза аж послезавтра пришла. - В его голосе послышались слёзы. - Но всё равно не столько пропадала, как ты... Не нужен я тебе - не надо было меня забирать! Мне мама так и говорила, что мне у тебя ещё хуже будет. Я ей тогда не верил, а теперь уже верю! И в то, что она про тебя рассказывала, тоже верю!
  - И что же она тебе рассказывала? - тяжко вздохнув, спросил Юрий. Подойдя к лавочке и сев рядом с Алёшкой, он снял с себя широкий шерстяной пуловер и попытался накинуть его на плечи сына; но тот резко отодвинулся подальше, и Юрий понял, что продолжать попытку не стоит.
  - А то, что ты её тоже, как меня, бросил!- чуть ли не с криком сказал Алёшка. - А ещё - ты её бил и насиловал!
  Лицо его исказилось болью и ужасом.
  - Лёшенька, она тебе соврала, - с печалью в голосе возразил Юрий. - Обманывала; точно так же, как тогда, когда говорила, что под машину бросится, если ты ко мне поедешь. Не бросилась же? Не бросилась, просто пугала. И на этот раз тоже обманула.
  - А на этот раз не обманула! Тогда она не плакала, а на этот раз плакала! - со слезами на глазах выкрикнул Алёшка. - А когда плачут, не обманывают. Это ты меня хочешь обмануть, а я всё знаю! Я видел, как женщин насилуют!
  - Где ты это видел? - изумлённо спросил Юрий. - Когда?
  - По телевизору! А мама мне сказала, что и ты так её насиловал.
  - Неправда это, я так не делал!
  - Мама мне так и говорила, что ты будешь врать и от всего отказываться! А я знаю правду! Все мужчины с женщинами так поступают. И в том кино все мужчины с той женщиной так поступали. А ты - тоже мужчина, и тоже так поступал с мамой! Мама тожеплакала, просила тебя так не делать, а ты всё равно делал!
  - Ой, какой ужас... - похолодевшими губами прошептал Юрий. - Лёшенька... да зачем мне было её насиловать? Она сама решила ко мне приехать и со мной жить.
  - Ну и что? Мужчины сначала притворяются, что хорошие, подарки и деньги женщинам приносят, просят жениться, а потом, как женщина им поверит, они её насилуют. А я, когда вырасту, никогда так делать не буду! И ты меня не заставишь! Понял?
  - Лёшенька, я буду только рад, если ты никого не будешь обманывать и обижать. А когда вырастешь, выучишься, тогда сам будешь решать, жениться тебе или нет. А я тебе точно обещаю, что заставлять тебя жениться не буду. А кого-то насиловать, я уж надеюсь, ты и сам не будешь, - ласково и грустно улыбнулся Юрий.
  - Не буду, и не надейся! И учиться не буду! - выкрикнул Алёшка. - Колька вон даже в школу не ходит, только на велосипеде и катается! И я не буду в школу ходить!
  - Колька - больной, у него одной почки нет, и со второй плохо. Он бы и рад в школу ходить, да ему нельзя. Он дома учится, к нему учителя приходят. А к тебе никто не будет приходить.
  - Ну и что? А мне и не надо никаких учителей и никакого учения. По телеку говорили, что учёные сейчас много не зарабатывают. А мама говорила, что учиться вообще не нужно, сейчас неучёные больше учёных всего имеют. У мамы от учения голова болит, не может придумать, как денег достать, а у шахтёров и головы не болят, и работать не работают, только на площади сидят, а их и по телеку снимают, и денег они получают больше мамы в сто раз. Мама говорила, что и меня, когда вырасту, к ним устроит. Или в другое место, где много получают. И говорила, что ты не будешь меня устраивать, а будешь заставлять учиться, чтоб я бедный был. А ты и правда заставляешь! Значит, она правду говорит, а ты - нет!
  - Лёша, - растерянно произнёс Юрий, - с тем, что тебе мама наговорила, мы позже разберёмся; и, я надеюсь, ты всё поймёшь... Но учиться нужно, в школу ходить нужно, потому что у взрослых жизнь очень сложная, взрослым нужно очень много знать. А этому и учат в школе. Вот, завтра в школе опять будет интересный праздник - первый звонок. Сходим?
  - Нет! И вообще - не буду учиться! - звенящим голосом выкрикнул Алёшка. - Можешь меня хоть убить, а я всё равно не буду!
  Юрий, ошеломлённый и озадаченный, застыл на лавочке, не зная, что сказать и что сделать дальше.
  - Давай пойдём покушаем? - предложил он. - А завтра будем решать. Утро вечера мудренее.
  Алёшка, отвернувшись и нахохлившись на лавочке, словно изрядно пощипанный во время драки, но не сдавшийся и не остывший воробышек, сердито пыхтел на дальнем от отца конце доски; и Юрий остро чувствовал, что, стоит к нему хоть на сантиметр приблизиться, он тут же спрыгнет и убежит.
  - Не хочу я есть, - сквозь стоявшие в горле слёзы гордо сказал Алёшка.
  'Заставлять его сейчас не нужно, выйдет только хуже, - подумал Юрий. - Надо попытаться просто поболтать, перевести разговор на другую тему. А если не выйдет - пусть немножко посидит сам; смотришь, немного успокоится. Лишь бы не убежал на улицу. Калитку надо на всякий случай запереть. Тогда уж он никак со двора, через двухметровый каменный забор, не выберется: верхний засов на калитке расположен высоко, до него он не достанет; а если и достанет, то повернуть его, своими детскими руками, не сможет'.
  И, решив так, Юрий пошёл к калитке.
  Когда он возвращался обратно, метров за пять до флигеля ощутил разливавшийся в воздухе запах гари. 'Я же электроплитку не выключил!' - вспомнил Юрий и бросился к двери.
  - Ну что, пойдём в дом? - пробегая мимо сына, словно бы мимоходом спросил его Юрий.
  - Нет. Тут воздух хороший. А там чем-то воняет, - независимым, но, показалось Юрию, гораздо более спокойным тоном возразил Алёшка.
  3
  Картошка, забытая Юрий на включённой электроплитке, нижним своим слоем почти полностью сгорела; но её верхняя часть выглядела вполне съедобной, и этой съедобной части вполне могло хватить Алёшке на ужин.
  Юрий, торопливо отставив условно-годную продукцию в сторону, настежь открыл форточку и приоткрыл дверь, но так, чтобы свет не падал на лавочку. Дымный чад, скопившийся в комнате, постепенно редел; в отличие от мысленного сумбура, заполонившего голову Юрия. Он знал, что ни он, ни Алёшка не виновны в возникшем кризисе доверия; но каким методом, каким способом добиться разрешения этого кризиса, не знал. Единственное, в чём он был уверен, - что откладывать решение проблемы на более поздние сроки нельзя. Учиться Алёшке необходимо, а посещать школу нужно уже с завтрашнего утра. Иначе эта проблема очень скоро станет не только их частным делом, но и делом школьной администрации и горотдела образования, затем 'делом' отдела внутренних дел, а в итоге обернётся концом его собственных отцовских дел. Но и решение 'учиться, учиться и ещё раз учиться' будет по-настоящему действенным только в том случае, если упрямец Алёшка примет сам.
  По ступеньке перед дверью шлёпнула лёгкая детская нога, и на пороге появился Алёшка. Вид у него был насупленный, но некоторое удовлетворение собою, своим поведением и достигнутыми результатами в нём ощущалось. Хозяйственно закрыв дверь, он молча, с тем же насупленным и независимым видом направился к столу.
  - Тут есть нечего. Всё сгорело, - возмущённо буркнул Алёшка, ковыряясь вилкой в сковородке; и, с подчёркнутым недовольством отшвырнув вилку в сторону, сказал: - Я это есть не буду. Рисовая каша у бабушки Поли и то лучше.
  - Не нравится, - с иронией сказал отец.
  - Не нравится! - с вызовом ответил сын.
  - Значит, ты считаешь, что, когда тебе не нравится то, что предлагаю я, ты имеешь право отказаться, - констатировал отец. - А я, когда ты предлагаешь что-то совершенно неприемлемое, должен глотать сам и позволять глотать тебе. Так вот я тебе говорю: то, в чём тебя убеждали мама, бабушка Поля и твой товарищ Коля, - совершенно несъедобное. А для тебя даже и ядовитое. Со временем, когда станешь взрослым, самостоятельным, выучишься в школе, будешь много знать, ты это поймёшь. Но до тех пор тебе придётся употреблять то, что предлагаю и готовлю я. Хотя бы потому, что ты пока что готовить не можешь, а я могу. И коли уж я для тебя стараюсь, то не для того, чтобы тебя замучить, заразить или отравить, но чтобы ты был сыт, крепок и здоров.
  Алёшка, надувшись, молчал с видом полного несогласия.
  - Я вижу, ты мне и в этом не веришь. А себя считаешь самостоятельным, и думаешь, что можешь сам всё делать и сам всё решать, - сказал Юрий. - Что ж; пожалуйста, устраивай свою жизнь так, как, ты считаешь, тебе лучше.
  Алёшка повеселел и самодовольно ухмыльнулся; а Юрий вздохнул и, после секундного размышления, направился к стенной вешалке.
  - Для начала давай сделаем так: надень-ка это, - сняв с крючка, подал он сыну его курточку, - и возвращайся на лавочку. А то ведь ты не хотел ужинать, хотел воздухом дышать, а я, получается, заставляю тебя дышать вонью и есть всякую гадость. Так что - посиди там, где тебе так нравилось. Подыши. А заодно подумай, как нам дальше жить. Если ты решишь всем распоряжаться: зарабатывать денег столько, сколько нужно, покупать на них ту одежду и те продукты, которые нужны, готовить те блюда, что вкусны, то - заходи, посоветуемся, и, если эти планы окажутся выполнимыми, прямо с утра и начинай. А если поймёшь, что не справишься, что тебе ещё рановато взваливать на себя взрослые заботы, то тогда уж давай будем делать так, как предлагаю я.
  Юрий неторопливо, в надежде на немедленное Алёшкино раскаяние или, хотя бы, компромиссную просьбу, приоткрыл дверь. Но Лёшка молча повернулся и неспешными шагами пошёл мимо отца, напряжённо всматривавшегося в личико проходившего мимо сына. А Юрий, уловив в его ответном насупленном взгляде не только прежнее недоверие, но и промелькнувшую сквозь недоверие искру высокомерного пренебрежения, понял: мальчишка увидел в отцовских глазах гнездившийся там страх. Юрий знал, что страх этот и в самом деле в нём есть: страх ошибиться в своих расчётах на придуманный им способ срочного разрешения возникшего конфликта; страх за самого мальчонку. Но он увидел в Алёшкиных глазах, что тот понял его отцовский страх неправильно: как трусость за себя самого, как страх неминуемого разоблачения.
  Алёшка независимой и гордой поступью переступил через порог. Юрий вздрогнувшей рукой прикрыл за ним дверь, оставив в ночь лишь узкую полоску света: чтобы Алёшка понял, что отец за ним уже не следит. Что с этого мгновения он уже самостоятелен и, следовательно, ему не обязательно уходить далеко от флигеля, но можно, не тревожа чувство собственного достоинства, усесться на лавочке.
  Лавочка легонько скрипнула. Юрий в изнеможении прислонился к стене; теперь ему, хочется или не хочется, придётся довести этот воспектакль до конца.
  4
  'Мама не врала. Когда плачут, не врут', - оказавшись в одиночестве и в ночи, упрямо прошептал Алёшка; а для большего самоубеждения поморгал ресницами, проверяя, достаточно ли честно хочется плакать ему самому. Решив, что одна слезинка вроде бы почти что готова выкатиться, и что плакать ему, кажется, хочется больше, чем не плакать, он, резко отвернувшись от манившей к себе двери во флигель, неслышным 'разведчицким' шагом пошёл к корявому пятилетнему клёну, сумевшему пробиться к свету из-за тени высокого каменного забора. Ловко взобравшись на дерево, он, придерживаясь за ветку, перемахнувшую через забор на улицу, ступил на верхние камни забора, а затем, ухватившись двумя руками за ту же ветку, прыгнул вниз.
  Гибкая ветка упруго прогнулась, и Алёшка, опускаясь на ней, как на парашюте, долетел почти до тротуара, проходившего вдоль стены. Немедленно спрыгивать он не стал, ещё раз пять - шесть с удовольствием полетал вверх-вниз. Когда объезженная ветка покорилась и напряжённо обвисла, Алёшка спрыгнул на тротуар и, очень довольный тем, что смог устоять на ногах (раньше это у него получалось), побежал к стоявшим на площади качелям. Теперь, когда он вырвал право самостоятельно и свободно решать, что ему делать, будет кататься столько, сколько захочет. Тем более что качели тоже свободны: мальчишки, обычно целыми днями висевшие на них, разбежались по домам, к своим лучшим друзьям - телевизорам.
  С полчаса Алёшка катался на качелях, стараясь разогнаться как можно сильнее и взлететь как можно выше, аж до той страшенной высотищи, когда доска, что должна быть под ногами отчаянного катальщика, оказывается хоть на немножко выше его головы. Раньше Алёшке никогда не хватало времени раскачаться как следует; только чуть-чуть разгонишься - обязательно появятся большие мальчишки и начинают кричать: 'Тормози, малява! Освобождай болид для профессионалов!' И - приходится прекратить раскачивание. А иначе агрессоры будут тормозить сами, на хваткие мгновения цепляясь за доску, а то и за ноги. А после ещё и по шее накостыляют.
  Потом один из захватчиков лихо вспрыгнет на доску, и примется разгонять её так, что даже со стороны глядеть - дух захватывает. Если бы тяги вращались кольцах, надетых на верхнюю поперечную трубу рамы, а не на креплениях под этой трубой, то катальщик наверняка делал бы полный оборот - 'солнышко'. А так - тяги в верхних точках подъёма поцокивают по поперечной трубе, друзья - товарищи катающегося героя и мужчины чуть постарше подбадривают его 'Давай, давай!', женщины с детскими колясками грозят кулачками и ахают, собравшаяся вокруг качелей мелкая ребятня кричит и взвизгивает...А лихой наездник, демонстративно никого не удостаивая вниманием, всё глубже приседает, всё свирепее ухает да делает своё прыщавое лицо хладнокровным и мужественным.
  После того, как один из компании больших мальчишек накатается, начинает кататься другой; и, конечно же, старается превзойти предыдущего в скорости разгона и лихости катания. Каждый катается подолгу; пока не устанет. А затем садится на подножную доску, чтобы уже без затрат сил насладиться полётом. Но друзья - соперники сразу же начинают цепляться за доску; и вскоре полёт начинается снова, но уже с другим пилотом. И так - целый день.
  Правда, последние три дня большие мальчишки уже не катаются на качелях: мол, детство это, надоело. Но истинная причина в другом: сами же великовозрастные шалуны расшатали качели до того, что теперь покачиваются врытые в землю стойки, отчего подножная доска, при более или менее сильном разгоне, начинает закручиваться - раскручиваться вокруг тяг и болтаться из стороны в сторону, грозя зацепиться за боковую стойку качелей.
  Три дня назад так и случилось. Катавшийся мальчишка, словно камень, запущенный катапультой, по пологой дуге перелетел через металлические мусорные баки и, срезав своим телом макушку наваленной за баками кучи мусора, покатился по этой куче под колёса велосипеда Алёшкиного друга Кольки. Колька, вместе с велосипедом, упал на него, толпа зрителей взвыла и, не разбирая дороги, помчалась через наваленный мусор туда, откуда доносились надрывные стоны.
  К нескрываемому изумлению почтенной взрослой публики и скрытому презрению публики маловозрасной, стонал Колька, сидевший верхом на виновнике воздушно-дорожной аварии. А летающий пострелец отделался небольшим испугом и обширным загрязнением; и теперь, поглядывая из-под Кольки невинными синими глазками, самодовольно ухмылялся.
  - Ах ты, свыня отака! Я тутычки вся нэ своя, а вин хучь бы хрюкнув, що жив! - негодующе воскликнула мать воздушного гимнаста; а он, покраснев, как рак, сгрузил с себя Кольку и помчался в домашнюю ванну.
  После того случая мальчишки старшего возраста, из-за боязни быть прославленными в качестве очередной 'свыни', к качелям благоразумно не подходили. Качелями завладели мальчишки помладше и поглупее; а их родители, отчаявшись отгонять от смертельно опасного снаряда своих самонадеянных отпрысков, стали требовать от домоуправления, чтобы то либо как следует закрепило стойки качелей, либо убрало качели с площади.
  Домоуправление, впервые за всю историю своего существования, сразу же, без раздумий, приняло сторону своих клиентов и пообещало на днях качели убрать. А на освободившееся место переставить мусорные баки. Мол, бакам на их прежнем месте, на краю площади, очень тесно, из-за чего они захламляют вываливающимся из них содержимым проезжую часть улицы, чем возмущаются водители и отчего весьма возможны неприятности с дорожной инспекцией. А так - мусор из баков будет вываливаться не на дорогу, а на середину площади, и всем будет хорошо.
  Алёшка о грядущем сносе качелей знал; и решил воспользоваться представившимся ему шансом (возможно, последний раз в жизни) в полную меру. Единственное, что его огорчало, - что из-за вибрации и раскачки качелей ему никак не удавалось разогнаться так высоко, как это делали большие мальчишки. Зацепиться доской за боковую стойку качелей ему было не страшно; боковая стойка в темноте была почти не видна. А вот мысль, что из-за этой досадной технической неисправности он не сможет установить непобиваемый (потому что качелей уже не будет) дворовой рекорд (пусть не по длине полёта, хотя бы по высоте), его сильно огорчала.
  Минут через двадцать настойчивых, но далеко не столь успешных, как ему хотелось, усилий он уселся на доску и минут пять летал туда-сюда по инерции. Отдохнув, он принялся вновь раскачиваться; но теперь уж - лениво, не думая о рекордах. Когда надоело и это, он, поглядывая по сторонам, недвижно посидел на той же доске, стараясь не скучать и не прислушиваться: как там ведёт отец? не спохватился ли, не одумался? не зовёт ли его домой?
  Через какое-то время он и в самом деле услышал негромкий голос отца, доносившийся сквозь ночную тишину со стороны усадьбы. Захотелось в тепло и уют, к жареной картошке, пусть местами и подгоревшей, но так сладко пахнущей обжаренным луком и топлёным салом.
  Да, он, конечно же, помнил просьбы мамы не поддаваться отцу, и почаще мстить ему за неё. Не слушаться его, ссориться с ним. Она очень часто повторяла ему, что он, её родненький, единственный сыночек, также и её единственный защитник от отца. Только он, когда вырастет, сможет отомстить отцу за все его насилия над нею, слабой и беззащитной женщиной. И ради того, чтобы оправдать мамино доверие, он, сейчас, мог бы и ещё какое-то время потерпеть. Посидеть здесь, не поддаваться желанию уйти. Но, подумав, решил, что сегодня он и так уже достаточно за маму пострадал. И с отцом поссорился, и нагрубил ему, и сам изголодался. Так что - на какое-то время мама может быть им довольна.
  Голос отца стих. Хлопнула дверь флигеля, отблески света во дворе усадьбы исчезли. Алёшке стало немного обидно: уж мог бы папочка и позвать любимого сыночка погромче, и подождать подольше. Он вдруг почувствовал, что слегка продрог, и начал размышлять: а не лучше ли было бы, если бы он прихватил сюда отцовский пуловер, так и оставшийся лежать на лавочке? Решив, что с пуловером было бы лучше, он неспешной независимой походкой пошёл к усадьбе. Осторожно потянув за ручку калитки, он понял, что калитка заперта изнутри; и подумал, что отец, тем самым, даёт ему понять, что выгнал его окончательно.
  'Ничего. Ещё жалеть обо мне будешь, - обиженно прошептал Алёшка. - Я и сам как-нибудь проживу. А тебе мама другого сына рожать не будет, я точно знаю. Вот и живи теперь один'.
  Минуты две он бродил возле качелей, соображая, чем бы заняться. Ему пришло в голову, что было бы интересно попробовать перебраться через забор с помощью того же клёна, что доставил его сюда; раньше у него это не получалось. Он пошёл к клёну; но, сколько ни прыгал, надёжно ухватиться за нижний обломок ветки, раз за разом выскальзывавший из его ладони, так и не смог.
   Тогда Алёшка вновь вернулся к качелям. Взывать о помощи к отцу, обижавшему маму, он, будущий сильный мужчина, позволить себе не мог.
  5
  Юрий, оставшись в одиночестве, принялся готовиться к завтрашнему школьному дню. Первым делом он собрал все Алёшкины школьные принадлежности в его новенький портфель, затем взялся гладить Алёшкины и свои брюки и рубашки, потом протёр влажной тряпкой и начистил кремом свои и детские выходные туфли.
  Одновременно он напряжённо прислушивался к звукам, доносившимся со двора. Но там было тихо. Юрий вдруг почувствовал, что если сейчас же не убедится, что Алёшка на месте, то тихо сойдёт с ума. 'Могу же я хотя бы в туалет зайти?' - возразил он своей педагогической ипостаси; и вышел во двор. На лавочке был только его собственный, слегка влажный от вечерней росы пуловер.
  Юрий подошёл к заборной калитке: та была по-прежнему заперта. 'Значит, Алёшка где-то во дворе, - подумал он. - Забор высокий и гладкий, через него и взрослому не перелезть'.
   В этот момент возле хозяйского крыльца что-то звякнуло.
  - Алёшка, это ты? - негромко спросил Юрий. - Алёшка??
  У крыльца опять звякнуло. Юрий, всмотревшись, увидел бродячую кошку, пытавшуюся что-то выскрести из пустого помойного ведра.
  - Алёшка, ты где? - повторял Юрий, проходя по тёмному двору, захламленному брёвнами, ржавыми трубами, дырявыми кастрюлями и прочей дрянью, принесённой хозяйкой со свалки на площади. Высмотреть что-то в этом беспорядочном хламе было невозможно, а спрятаться - очень просто. И Юрий, решив, что упрямец Алёшка где-то здесь притаился, вернулся во флигель. Но на душе было неспокойно.
  Через полчаса томительных ожиданий Юрий вновь отправился на поиски сына. Калитка была по-прежнему заперта. Тогда он решил как можно тщательнее осмотреть двор. Вскоре невдалеке от калитки, за парой больших картонных ящиков, он увидел что-то продолговатое сероватое. Оно слегка шевелилось и по-детски тонко всхрапывало. Юрий, произнеся:
  - Лёшка, ты что, уже на ночлег устроился? - наклонился и легонько коснулся серенького предмета рукой; но ощутил под пальцами не ткань серенькой куртки, а жёсткую немытую шерсть. Мгновенно вслед за тем по всему двору разнёсся перепуганный собачий лай, а там, где только что были поспешно отдёрнутые пальцы Юрия, злобно щёлкнули собачьи зубы, сверкнувшие тусклой лунной белизной. Средних размеров собака, испуганно метнувшись вдоль забора, обрушила гору загрохотавшего и загремевшего хлама, а затем разразилась настойчивым и звонким лаем.
  - Да что это такое? Уже и собак во двор таскать стали! Ух, я вас! - раздался из дома сердитый старушечий голос. Вскоре на крыльце появилась и сама хозяйка. - Это твой Лёшка прикармливает эту побирушку! - не слушая объяснений, продолжала кричать она. - Выгони её сейчас же! И чтоб я её во дворе больше не видела! А то я и вас вместе с ней выпру!
  - Сейчас выгоню, - отпирая калитку, отозвался Юрий, а затем, стараясь говорить беззаботным тоном, спросил: - А сам Алёшка к Вам сегодня вечером не заходил?
  - Ещё чего не хватало! - ещё громче и сердитее закричала хозяйка. - Мало того, что я с ним тут валандалась, так ты хочешь, чтоб он вообще у меня жил? Может, и ты не хочешь печку топить, ко мне хочешь впереться? И не мечтай!
  Вдруг она резко сменила тон с сердитого на ехидный:
  - Что, сбежал твой хулиган? Я - то услышала, что кто-то по дереву лазит, да думала, это коты. Если б знала, что это твой Алёшка, я б ему дала. - И опять закричала громко и сердито: - Чтоб завтра же дерево спилил! Воры увидят, что твой сынок вытворяет, и с той стороны полезут! А я ему, негоднику, уже запрещала! Если он ещё хоть раз полезет, ох, я ему!
  Юрий, выгнав собаку на улицу, пошёл во флигель и, взяв там спички, отправился к клёну. Сразу же он обнаружил на рыхлой земле свежие следы Алёшкиных кед, обрывавшиеся у подножия клёна. Густая крона дерева совершенно не просматривалась снизу. Юрий взобрался на дерево: там никого не было. Тогда он, спрыгнув вниз, побежал к калитке, а затем выбежал на площадь.
  6
  Первым делом Юрий бросился к качелям, уныло поскрипывавшим на середине площади. Алёшки ни на них, ни поблизости от них видно не было. Он, заглядывая во все щели и закоулки, обошёл площадь по периметру, затем пересёк её по диаметру: бесполезно. Он помчался осматривать подъезды пятиэтажек: Алёшки там не было. Он опять принялся осматривать подъезды, на сей раз в каждом из них поднимаясь до пятого этажа, а там внимательно вглядываясь, можно ли открыть люк на чердак: безрезультатно. После этого он принялся тщательно осматривать внешние приоконные окопы, через которые днём поступал свет в подвальные помещения пятиэтажек. Никаких следов.
  Вдруг у дальнего торца второй из пятиэтажек, на каменной лестнице, ведущей в закрытый железной дверью подвал, он увидел двух бомжей, сидевших на чём-то сером, продолговатом и округлом. Юрию, возможно, из-за собственной падавшей вниз тени, померещилось, что это 'что-то' чуть заметно шевельнулось. Он пришёл в ярость, и едва не обошёлся грубо с этими, и без того несчастными людьми. К счастью, они не стали вредничать и без лишних слов продемонстрировали то, на чём сидели. 'Это' оказалось свёртком из двух старых, донельзя замусоленных пальто. Один из бомжей сказал, что недавно женские
  С покаянными извинениями сунув бедолагам нашедшуюся в кармане непонятно какую купюру, Юрий, с мыслью, что Алёшка, возможно, решил уехать к матери, помчался на расположенный в километре оттуда железнодорожный вокзал. Пройдя по всему перрону и осмотрев все разбросанные вдоль него здания со всеми их залами, закутками и закоулками, опросив чуть ли не каждого человека, встретившегося ему на пути, он убедился, что Алёшки там нет. После чего побежал к расположенному неподалёку автовокзалу. Тщательно проделав и там подобные операции, он помчался к усадьбе: вдруг Алёшка уже вернулся?
   Алёшки дома не было. Юрий принялся осматривать ближайшие к дому улочки и переулки; и вновь - безрезультатно.
  Так он пробегал не менее трёх часов. Уже далеко за полночь, уставшим и совершенно опустошённым, вернулся он на ту же площадь; и, усевшись на доску качелей, стал ждать чуда.
  7
  Было лунно и тихо, ни души вокруг. Лишь только что прибежавшая откуда-то небольшая дружная стайка полудиких бродячих собак сосредоточенно перебирала отбросы, валявшиеся возле мусорных баков. Самая крупная, но и самая брезгливая из собак, внешностью, статью и серой шерстью очень похожая на волка, ковырялась в куче картонных коробок из-под копчёной рыбы. Других товарок к своей добыче она не подпускала, со свирепым рычанием нападая на любую, осмелившуюся приблизиться к известной только ей охранной черте. Но вскоре, разочаровавшись в своих надеждах, она сама отошла в сторонку; видимо, ничего, кроме вкусного запаха, в тех коробках не было.
  Очередное своё внимание серая собака обратила на большой картонный ящик из-под телевизора 'Горизонт', лежавший метрах в двух от мусорных баков, на середине расстояния между ними и качелями. Осторожной и хищной походкой приблизившись к ящику, собака тщательно принюхалась к его содержимому; после чего, не предпринимая никаких действий, на короткое время остановилась, перебирая лапами и агрессивно скаля зубы. А затем стремительно, словно решившись на отчаянный поступок, с рычанием вцепилась зубами в нижний, дальний от Юрия угол ящика.
  Вдруг послышался гулкий и довольно сильный удар тупым предметом по картону этого ящика; а собака, взвизгнув, отскочила от ящика в сторону. 'Наверное, кто-то, незамеченный мною, издали швырнул камень в настырную собаку; но, промахнувшись, попал по ящику. А вдруг Лёшка, не желая говорить, таким образом подаёт мне знать о себе?' - подумал Юрий. Вскочив с доски качелей, он хотел броситься на поиски; но нигде не видел хоть какой-то человеческой фигуры, и не мог сообразить, откуда прилетел камень. И решил, что прежде, чем куда-то бежать, нужно определить направление прилёта камня по его отпечатку на ящике.
  Тем временем собака вновь бросилась атаковать ящик. И вновь раздался такой же глухой удар; но Юрий опять не заметил во тьме, откуда прилетел камень, и куда он упал после отскока. Собака, вновь отскочив назад, потёрла передней лапой морду и облизнула нос. 'Видимо, камень, отскочив от ящика, ударил её по носу. Точно по чёрной пуговке, - взглянув на собаку, подумал Юрий. - Значит, бросок произведён слева, из-за усадьбы'.
  Не успел Юрий сделать шаг в намеченном направлении, как где-то совсем неподалёку, но как-то глуховато, с пониженным тембром, словно из-под земли выкрикнул сердитый мальчишеский голос:
  - Пошла вон!
  - Алёшка... - прошептал Юрий, недоумённо оглядываясь по сторонам.
  В следующую секунду собака вновь ринулась в атаку на ящик. Крепко ухватившись зубами за уже надорванный ею лист картона, она резко рванула его к себе. Бок ящика разодрался; собака выпустила из зубов обрывок картона и бросилась к образовавшемуся проёму.
  - Отстань, тебе говорят! Надоела! - раздался громкий и на сей раз естественно-резкий Алёшкин выкрик. Из дыры, продранной собакой, вылетел, подошвой вперёд, детский кед и метко ударил собаку по зубам. Но та, изловчившись, ухватила зубами за кед и потащила отчаянно сопротивлявшегося Алёшку за ногу из ящика. Сразу же вся остальная стая, собак пять разной масти и размеров, бросилась на подмогу вожаку.
  - Пошли все во-он! - дико заорал Юрий и рванулся к ящику. Все младшие по рангу собаки стаи, словно по команде, с полудороги развернувшись и злобно оскалив зубы, набросились на Юрия. А серая собака, не больше чем на краткий миг покосившись в его сторону, лишь удвоила усилия, с которыми она вытаскивала Алёшку наружу.
  Юрий на бегу удачно поддел первую из напавших на него, самую мелкую и нахальную собачонку ногою под живот. Та с визгом улетела к бакам, остальные собаки отскочили чуть дальше. Крупная серая собака, уже почти вытащившая Алёшку из ящика наружу, бросила его ногу и резко развернулась крепким не гнувшимся телом навстречу Юрию.
  - Вот тебе, зараза! - очень сердито прокричал Алёшка, ударив освободившейся ногой собаку в бок; при этом наполовину снятый собакою кед сорвался с Алёшкиной ноги и отлетел куда-то в темноту. Юрий, подбежавший к тому моменту к Алёшке, тоже попытался ударить серую собаку ногой; но та, с неожиданной для её крепкого строения ловкостью, сумела отскочить в сторону, да ещё и едва не ухватила Юрия за ногу. После чего она, в отличие от остальных членов стаи, не отступила на безопасное расстояние, но, угрожающе рыча и свирепо скаля зубы, остановилась не далее как в полутора метрах от Юрия и Алёшки. Сразу же остальные члены стаи бросились ей на подмогу; чувствовалось, что гнева своего вожака они боятся гораздо больше, чем неприятностей от врагов.
  Юрий отчаянно отмахивался от них ногами, но особенно внимательно следил за серой собакой. Та командующим рычанием направляла остальных в бой, а сама норовила подобраться с какой-нибудь неожиданной стороны к Алёшке, который, не поднимаясь с колен, сосредоточенно шарил руками по земле.
   Юрий, ухватив Алёшку правой рукой за воротник куртки, поднял и поставил его чуть сзади себя, вплотную к покинутому им ящику, теперь защищавшему его от нападения справа.
  - Осторожнее! Я чуть камни не потерял! - возмущённо прокричал Алёшка.
  - Дай мне, - сказал Юрий и торопливым движением, на ощупь, за своей спиной, не отрывая взгляда от изготовившейся к броску серой собаки, выцарапал из его ладошки один булыжник. Алёшка с ещё большим возмущением закричал:
  - Нечестно! Я сам!
  Но Юрий, широко размахнувшись, уже запустил булыжник в серую собаку - и попал ей в бок. Та обиженно взвизгнула, но вмиг перешла на свирепое рычание и, повернув оскаленную пасть к Юрию, приготовилась к броску на него. И в этот момент Алёшка другим камнем ловко и довольно сильно попал ей по голове.
  Серая собака не заметила броска, выполненного Алёшкой из лунной тени отца. Восприняв этот удар как веление жестокой для неё на тот час судьбы, она молча крутнулась на месте и торопливо захромала прочь. За ней, то сердито лая на победивших врагов, то сочувственно повизгивая контуженому вожаку, потянулись остальные члены стаи.
  Юрий, схватив Алёшку одной рукой под колени, другой под спину, поднял его повыше и подальше от собак и, прижав к груди, дрожащим голосом произнёс:
  - Алёшка... да как же ты... они же могли тебя съесть!
  - Не справились бы! Я б им там такого надавал! - крепче хватаясь за отцовскую шею, горячо возразил Алёшка. А затем рассудительно добавил: - Это они, наверно, меня с Колькой перепутали. Он их всех с пряща бьёт. А я - не бью. Что ж они, не помнят? Разобрались бы и отпустили. А эта, что уцепилась, просто ещё дура такая. Она у них недавно. Ну, теперь по зубам получила, будет знать. Больше не полезет.
  - Ох, Алёшка, Алёшка... Ох, и глупый же ты ещё... Ох, и глупый... Да и я хорош. Ну, всё; теперь не дождёшься, чтоб я тебя одного за порог выпустил.
  'Понятно. Теперь он будет меня, как Кольку его отец, ремнём бить', - подумал Алёшка; и, вспомнив про обет упрямства и мести, убрал руки с отцовской шеи. Но, решив, что в этот вечер он сражался с отцом за маму так хорошо, что ещё кое-какой запас есть, вновь обнял тяжело дышавшего отца, словно приросшего ногами к земле. Затем он положил голову ему на плечо и мгновенно уснул.
  
  Глава 2. Курьёзы и прогнозы.
  1
  Наутро Алёшка решительно отказался вставать с постели и идти на первый звонок. При этом он выглядел неподдельно усталым и сонным, и Юрию, также ещё не отошедшему от ночных событий, было жалко его дополнительно мучить.
  - Ох, Лёшка, какой-то ты сегодня недоеденный. Ладно, спи, - сказал он, и отправился на первый звонок один. Вернувшись, он несколько раз возобновлял разговор о необходимости учиться. Алёшка молчал, но на следующее утро заявил, что в школу не пойдёт. После чего его позавчерашний пессимистический прогноз начал оправдываться: отец принялся неспешно вытаскивать ремень из старых брюк, используемых им при грязных работах. Алёшка, приняв эту неспешность за нерешительность, снисходительно усмехнулся; и незамедлительно получил несколько хороших шлепков ниже спины. Алёшка не заплакал, и не выказывал смирения, и даже не пытался уклониться или убежать, а угрюмо, исподлобья смотрел на отца и с каждым шлепком недовольно надувался. В момент появления в алёшкиных глазах полурастерянного понимания, что за его воспитание взялись всерьёз, отец понёс орудие угнетения на прежнее место и будничным тоном сообщил:
  - Всё, дружок, демократия закончилась. Начинается патриархальное правление. Отныне ты будешь делать так, как скажу я.
  - А если нет? - вредным голосом спросил Алёшка.
  - А если нет, за тебя опять возьмётся вот этот воспитатель, - вдёрнул отец ремень в последнюю петлю.
  - А я его выброшу! - возмущённо выкрикнул Алёшка.
  - Я думаю, для тебя было бы гораздо лучше не иметь с ним никаких общих дел, - посоветовал ему отец. - Пока он спокойно спит на своём месте, у тебя не будет неприятностей. Но если вдруг исчезнет, сразу же появится другой воспитатель. И, даю тебе гарантию, гораздо более строгий. А теперь - идём в школу.
  - А мне ещё рано!
  - Ничего, посидишь немножко в классе. Зато я смогу тебя проводить, и успею встретить ребят перед своим уроком.
  - А зачем меня провожать?
  - Затем, чтобы ты не прогуливал уроки и хорошо учился.
  - Значит, я должен делать то, что ты говоришь, а ты не должен делать, что я говорю? Так нечестно!
  - Вот когда ты вырастешь, выучишься и будешь знать обо всём в мире лучше меня, тогда я буду тебя слушаться.
  - Я и так всё знаю, - пробурчал Алёшка.
  - А в школе узнаешь ещё больше.
  Алёшка с видом полного несогласия насупился и демонстративно замолчал; но в школу, хотя и в сопровождении отца, пошёл.
  Вернувшись из школы, он первым делом вынул ремень из отцовских брюк и спрятал его среди наваленного во дворе хлама. После чего, с чувством удачно выигранной баталии, отправился играть на площадь.
  Через какое-то, как ему показалось, очень непродолжительное время рядом с ним появился отец и, наклонившись к нему, тихим голосом сообщил:
  - Лёшка, по секрету: твой воспитатель-ремешок сказал мне, что ты, как и в прошлом году, убежал гулять до того, как сделал домашние задания. Сейчас он ушёл тебя искать; и если найдёт здесь, а не за уроками, то будет тебе от него а-на-на.
  - А он не найдёт, - беспечно и радостно сообщил отцу Алёшка. - Он сам потерялся.
  - А если потерялся, - возразил ему отец, - то, как я тебе уже сообщал, за тебя возьмётся его сердитый товарищ, и отоварит тебя и за уроки, и за пропажу своего друга. Так что давай-ка мы сделаем вот как: сейчас пойдём домой, и ты поищешь воспитателя. Если найдёшь его раньше, чем он тебя, то он тебе обрадуется, и на первый раз огорчать не будет. Понял? А как только воспитатель найдётся, пообедаем супчиком с курятинкой. Я его только что приготовил.
  Алёшка опять демонстративно надулся, но спросил тоном довольно - таки заинтересованным:
  - А белое мясо кому?
  - Как обычно между мужчинами: по-честному, пополам. Но - с условием, что ты, как молодой и растущий, съешь всю печёнку. Ты же знаешь, я её не люблю. Договорились?
  - Ну... ла-адно... договорились... - старательно сдерживая в рамках гордого достоинства растягивавшейся довольной улыбкой рот, сделал Алёшка вид, что не очень-то доволен достигнутым соглашением. В особенности - его трудным дополнительным условием.
  'Воспитатель' тут же нашёлся. По уверениям Алёшки, он сам подал ему голос, а при этом потребовал передать отцу, что сбежал он из дому самостоятельно, без чьей-то помощи. А ещё воспитатель требовал передать, что какой-то другой воспитатель - вовсе ему не друг, а злейший враг. И если этот враг появится в доме, то они сразу же начнут между собой драться, а про Алёшку вообще забудут и даже трогать его не захотят.
  Но, несмотря на повышенную лояльность 'воспитателя', заставить себя взять его в руки и внести в дом Алёшка не смог; хотя и честно указал отцу его местонахождение. Юрий, над указанным местом, громко поблагодарил 'воспитателя' за отзывчивость и помощь в воспитании сына, после чего ремешок, неизвестно каким способом сумевший самостоятельно залезть под довольно тяжёлый кусок ракушечника, был выпущен Юрием на свободу. А затем определён на новое место жительства - на гвоздике, под самым потолком, в дальнем от входа углу флигеля. Юрий рассчитывал, что благодаря труднодоступному, но достаточно заметному местонахождению средства принуждения Алёшке не придёт в голову идея вновь незаметно выбросить 'воспитателя', а ему самому, в случае неповиновения своего неразумного чада, достаточно будет бросить в нужную сторону грозный взгляд.
  2
  Во время обеда Алёшка, изголодавшийся за последние недели справился и с печёнкой, и почти со всем белым мясом, кусочки которого то и дело подкладывал в его тарелку отец. Но от добавки супа, по политическим соображениям, он отказался. Зато честно помыл все использованные тарелки и ложки. Так у них, после переезда в Евпаторию, было заведено: один из них (то есть - отец) отвечает за приготовление пищи, а второй - за мытьё посуды.
  Затем отец предложил сыну сделать то, что они не успели сделать вчера: осмотреть и примерить вещи, привезённые из Отрядной. Вдруг Алёшка из них уже вырос? Но при этом он добавил:
  - Если у тебя нет заданных в школе домашних заданий. Если есть - начнём с них.
  - Они маленькие! - беспечно отмахнулся сын.
  - Какие бы ни были. Сначала - дело, а развлечения потом. Как у взрослых: сначала - работа, потом - зарплата.
  - А мне в школе зарплату не дают!
  - Знания, оценённые отметками - это и есть твоя зарплата.
  - Зарплата - это деньги, на них можно что-то купить. А за отметки ничего не дадут.
  - Сейчас не дадут, а вот когда вырастешь, то за знания с хорошими отметками возьмут тебя на хорошую работу, и будут давать тебе хорошую зарплату.
  - Так примерять же надо сейчас, а не когда вырасту! - громко возразил Алёшка; и расплылся в самодовольной улыбке, уверенный, что против этого довода возражений не найти.
  - Так сейчас ведь примерять надо не то, что когда-то купишь ты.
  - Ну, и что?
  - Всего лишь то, что купил всё это не ты, а я. И купил не за чьи-то деньги, а за заработанные лично мною. Значит, мне и распоряжаться, когда, кому и за что приобретённое мною отдать. Вот я и распоряжаюсь: отдать не когда-то потом, а сегодня. Остаётся только решить, за что отдать: за 'спасибо' или за работу?
  - Лучше за 'спасибо', - высказал своё убеждённое мнение Алёшка. И с видом знающего консультанта пояснил: - А то долго придётся ждать, пока я работать начну.
  - Я тоже раньше думал, что можно просто за 'спасибо'. Даже думал: без всякого 'спасибо' отдам, а - просто так, себе и тебе в радость. Подарю - и всё.
  - Ладно, давай так, - кивнул Алёшка с видом человека, сумевшего усмирить свою гордость ценою напряжённых и самоотверженных усилий.
  - А сейчас я подумал: даром, без всякого спасибо, отдают совсем маленьким. Которые слово 'спасибо' выговорить не умеют. Или тем, о которых точно знают, что они и без слов будут благодарны, и ответят добром на добро. Я раньше так с тобой и поступал; но вчера понял, что ты считаешь, будто я делаю тебе не добро, а зло. И если я отдам тебе эти вещи помимо твоей просьбы и твоей благодарности, то ты можешь подумать, что они - негодные, плохие. Поэтому, я думаю, будет лучше, если сначала ты сам выберешь себе из этих чемоданов те вещи, которые сочтёшь для себя хорошими.
  - Ладно, выберу, - снисходительно, с полным осознанием важности и приятности предложенной ему руководящей должности согласился Алёшка.
  - А я потом, из того, что ты выберешь, буду давать тебе носить. Если, конечно, ты будешь такое право зарабатывать.
  - Как это - зарабатывать? - неприятно удивился Алёшка.
  - Как все: на работе. Твоя работа - учёба в школе.
  - А зачем их зарабатывать? - недовольно возразил Алёшка. - Они же - не в магазине, а здесь.
  - Да, здесь; но не ты же сделал эту работу, а я.
  - Какую работу? Сшил? - скорчил наивную физиономию Алёшка.
  - Нет; сшили другие, те, кто специально на это учился; я бы так хорошо сшить не сумел. Потому и не стал шить сам, а купил. Но не просто пошёл и купил, а покупал долго, день за днём, в разных магазинах и в разных городах. Некоторые из этих покупок сделал ещё тогда, когда ты только-только родился. А зарабатывал деньги на эти покупки ещё до твоего рождения. А зарабатывать их смог только потому, что перед тем окончил с отличием школу, благодаря чему смог поступить в высшее учебное заведение и выучился там на лётчика. А лётчикам тоже за каждый полёт ставят отметки; и разрешают летать лишь тем, кто летает только на пятёрки и четверки. Так что то, что находится в этих чемоданах, это часть моей зарплаты за ту работу, которой я трудился начиная с первого класса школы. А самая последняя работа из тех, что я сделал - принёс эти чемоданы от вокзала сюда. Попробуй - ты бы сам принёс?
  Алёшка, самоуверенно пожав плечами, ухватился за ручку большего чемодана, потом - за ручку меньшего, но не смог хотя бы один из них оторвать от пола. Наконец, окончательно запыхавшись в неравной борьбе с противниками чересчур тяжёлой для себя весовой категории, он смущённо пробормотал:
  - Ого...
  - Как ты думаешь, таскать их - работа?
  - Ну... если тебе за это платили, то - работа... - отводя хитроватый взгляд в сторону, неохотно промямлил Алёшка.
  - А кто должен бы за это заплатить? - невинным тоном осведомился отец.
  - Ну... н-не знаю... кто-то...
  - Наверное, тот, кто будет одеваться?
  - А... у меня денег нету!
  - А мне деньги от тебя и не нужны. Мне нужно, чтобы ты стал умным, сильным и добрым человеком. Чтобы вырос хорошим сыном. Я думал, так и для тебя будет хорошо и правильно. Жаль, что я ошибался.
  - Почему - ошибался? - взглянул на него исподлобья Алёшка.
  - Как - почему? Чтобы стать умным, надо изучать умные науки. Чтобы быть сильным, надо заниматься физкультурой и спортом. Чтобы быть добрым, надо делать добро; а для этого нужно уметь отличать добро от зла. Вот этим и занимаются, этому и учат в школе. А ты учиться не хочешь.
  - А-а... я у ребят, у друзей всему научусь.
  - Ну ты сам подумай: все ребята, кроме мелкотни, будут в школе, а ты ходить в школу не хочешь. А кто рядом с кем находится, с тем и дружит. И получится, что твои сверстники будут дружить между собой, а ты - с малышами. Чему ты от них хочешь научиться?
  - А я буду дружить, когда все придут из школы. Так ещё интереснее. Учителя мешать не будут.
  - А ты уверен, что кто-то из умных развитых ребят захочет дружить с неразвитым, неграмотным, неинтересным мальчишкой? К тому же ребята ещё во время перемен между уроками будут договариваться, где после занятий встречаться и что делать, а ты об этом и знать не будешь. Или пойдут заниматься спортивными играми в школьном спортзале; а тебя туда никто не пустит. Да и посторонних, сам знаешь, не очень-то к себе в команду берут. Придётся обратно идти, Кольку на велосипеде катать. Тебе очень нравится это делать?
  - Не очень, - с хмурым видом ответил Алёшка.
  - Странно. А я-то думал, что ты намерен всю жизнь проработать Колькиной лошадкой. Чтобы заработать право носить его обноски. В общем, так, - сменил Юрий тон разговора с иронично-весёлого и участливого на серьёзный и решительный. - Если ты намерен учиться не на лодыря, и работать не на Кольку, и не на бабу Полю, носить ей с помойки вещи, чтобы она кормила тебя кашей, то - садись за учёбу. И не когда-то, а сегодня. Прямо сейчас. После того как ты выполнишь домашние задания, я на электроплитке нагрею воды, и будешь купаться. Не одевать же обновки на немытого поросёнка? А как выкупаешься, обсохнешь, начнём примерять на тебя твою будущую зарплату.
  3
  Алёшка, помявшись, неохотно, с видом недовольным и скучным уселся за стол. Юрий присел на табуретке рядом.
  Заданий было два: повторить таблицу умножения и нарисовать родословное дерево. Сразу же выяснилось, что Алёшка, за время бесконтрольного казакования по улицам, забыл половину таблицы. Признаваться в этом он не хотел, а Юрий, с учётом конкретной ситуации, считал педагогически неверным обличать его. К тому же - каких-то подсказок и советов с его стороны не требовалось, вся необходимая информация содержалась в самой таблице. Юрий подумал, что будет лучше, если он, вместо исполнения роли сидящего рядом надсмотрщика, покажет мальцу пример настоящего трудолюбия; но при этом, ради наглядного примера и неявного надзора, останется в комнате. Таким занятием могла быть только стирка.
  Алёшка сидел со скучным видом, зевал, смотрел то в окошко, то в потолок, но только не на столбцы таблицы умножения. Юрию было понятно: маленький упрямец не столько делает для отца вид, что занимается учёбой, сколько доказывает самому себе, что, несмотря на приказ отца, честно выполняет завет мамы 'не учись'.
  Смысл этого завета был Юрию ясен: Лариса постаралась вбить клин в его взаимоотношения с сыном. Первая трещина от клина уже пошла. Вчера в этой трещине едва не погиб провалившийся туда Алёшка и едва не схлопотал инфаркт разыскивавший его отец. Нужно во что бы то ни стало зарастить эту трещину; но - как это сделать? Какими способами и методами действовать? В частности: что предпринять сейчас, в данной конкретной ситуации?
  Юрий, пребывая в глубокой задумчивости, небрежно швырнул последнюю вещь -рубашку, в которой он приехал из Отрядной, в стоявшее на электроплитке ведро с мыльным раствором. Вещи топорщились, верхние не желали сминаться и тонуть, нижние протестующе бубнили, выпуская огромные пузыри из-под намокшей материи или пытаясь с их помощью выбраться на поверхность. Алёшка опустил повеселевший взгляд с наскучившего потолка на разыгравшуюся в ведре битву.
  - А чего вода так сильно кипит? Может, плитку надо выключить?
  - Не надо. Сейчас я повожу волшебной палочкой по воде, она и перестанет булькать, - ответил Юрий; и, схватив длинные деревянные щипцы для белья, аккуратно притопил ими перепутавшуюся груду рубашек. Вначале бульканье резко усилилось, что дало повод Алёшке скептически хмыкнуть, но затем быстро прекратилось.
  Алёшка вытаращил удивлённые глаза, а Юрий ему предложил:
  - Хочешь, по тебе волшебной палкой повожу? Тогда ты тоже перестанешь вертеться и впустую разговаривать, а начнёшь нормально учиться.
  - Не-ет, не надо, - опасливо возразил Алёшка. - Я лучше сам...
  - Ну, как хочешь. Только чтоб по-честному! А то волшебная палочка - вот, рядом.
  Алёшка со вздохом перевёл взгляд на обратную сторону лежавшей перед ним тетрадки, где была напечатана таблица умножения, и напряжённо зашевелил губами. Юрий продолжал приминать рубашки в воду. Вдруг он почувствовал, что щипцы упёрлись не в мягкую податливую ткань, а во что-то более твёрдое.
  Ухватив рубашку щипцами, он приподнял её над ведром, обжигая пальцы, расстегнул карман и выхватил оттуда... паспорт, который забыл вынуть перед стиркой.
  Рубашка шлёпнулась обратно в ведро, часть воды выплеснулась из ведра и полилась на электроплитку. Электроплитка гневно зашипела, 'волшебная палочка' щипцов вылетела из правой руки Юрия и, грозно щёлкнув, полетела в сторону шарахнувшегося от неё Алёшки. Юрий схватил чистое полотенце и принялся сушить им 'дубликат бесценного груза', обладание которым давало ему право считаться гражданином той страны, которая в то же самое время падала, подобно поношенной рубашке, в булькавшую грязной пеной всемирную мойку.
  Распаренный паспорт сушиться о полотенце не желал, лишь всё больше корёжился обложкой и кривился листочками. Хуже того: после одного из поспешных движений фотография немного сдвинулась с места. Юрий поспешно вернул её обратно; удалось сделать это так, что оттиск печати на ней остался продолжением оттиска на листе самого паспорта. Экспроприировав из Алёшкиных тетрадок все чистые промокашки (в те давние времена ещё не был утрачен секрет их производства), Юрий проложил ими все странички паспорта. Затем, положив паспорт на полотенце и придавив его утюгом, Юрий воткнул вилку утюга в сеть. Как ни странно, утюг нагреваться не хотел.
  Юрий взглянул на электроплиту: спираль на ней также не светилась. 'Понятно, - подумал он, - пролившаяся на спираль вода устроила короткое замыкание, и пробки перегорели. Ничего, сейчас я их поменяю...'
  - По-моему, тут - ошибка, - себе под нос, но с декларируемым, прямо-таки общественным недовольством проворчал Алёшка. - Если шесть на шесть - тридцать шесть, то шесть на семь должно быть сорок три. Тридцать шесть прибавить семь будет же сорок три, правильно? -испытывающе взглянул он на отца. Тот промолчал; и тогда Алёшка торжествующе сообщил: - А в таблице - сорок два. Ошибка!
  'Волшебная палочка подействовала! - обрадовался Юрий. - Нужно не упустить этот момент'. - И, отвернувшись от электрощитка, он посоветовал юному математику:
  - А ты проверь по следующему столбцу. Семью шесть сколько будет?
  - О! Тоже сорок два, - удивился Алёшка. - А почему? Должно же... тридцать пять прибавить шесть... сорок один? И тут - ошибка!!
  - Неужели же в типографии неправильную таблицу напечатали? - сделал Юрий вид, что тоже удивился. - Ну-ка, найди другую тетрадку с таблицей; может быть, там будет правильная?
  Алёшка выхватил из портфеля несколько тетрадок.
   - И эта - неправильная! И эта! И эта! Все - неправильные!
  - Ой-ёй-ёй, - сокрушённо покачал головой отец. - Раз во всех тетрадках напечатана неправильная таблица, то все ребята выучат неправильные ответы. Тогда завтра тебе придётся всем в классе объяснять, что - правильно, что - неправильно. Ох, трудно тебе придётся, - всмотрелся он задумчиво-сочувственным взором в лицо сына, осветившееся предвкушаемым удовольствием ответственной педагогической деятельности. - Надо будет каждому доказать, что ошибается он и таблица, а не ты... Но сначала, на всякий случай, надо всё-таки сейчас проверить: вдруг ты сам ошибся? А... давай-ка мы с тобой вычислим числа хотя бы одного столбика. Тогда ты и сам будешь знать, как таблицу составлять, и другим ребятам сможешь объяснить.
  Юрий подсел к столу, и работа закипела. Довольно быстро выяснилось, что Алёшка всё-таки ошибся, и таблица совершенно правильная. Оба исследователя, и начинающий второклассник, и его помощник с двумя высшими образованиями, таким результатом несколько огорчились.
  - Да, жаль. Если бы ты переделал таблицу умножения, я бы на весь мир прославился как отец великого математика. Но пока что не получилось. Не выгорело дело, - тяжко вздохнул отец.
  - А что там должно выгореть? - спросил уже забывший о таблице и нетерпеливо поглядывавший в сторону двери сын; и показал пальцем на табуретку, где из-под утюга выползала тоненькая струйка чёрного дымка.
  Юрий, метнувшись к утюгу, выдернул из-под него тлеющий паспорт. Паспорт, благодарно мигая вспыхнувшим на свежем воздухе огоньком, начал обрастать беспорядочной шевелюрой выползавших изнутри него струек дыма. Юрий поспешно сунул ладонь с паспортом в стоявшее на электроплите ведро - и тут же, с невольным вскриком, выдернул ладонь обратно: вода в ведре, вопреки его ожиданиям, успела изрядно нагреться.
  Оказалось, электричество, незадолго до того момента, не поступало к утюгу и электроплите не потому, что комнатная пробка перегорела, а из-за кратковременного отключения всей городской сети.
  Вначале повреждения паспорта казались незначительными: слегка обуглилась верхняя треть обложки, да на ту же треть потемнели три первые странички. Но уже через неделю краешек обугленной обложки отвалился и рассыпался в крошки, а тёмные области на страничках заметно увеличились в размерах. Юрий промазал тыльные стороны страничек прозрачным клеем БФ; но это не слишком помогло. Зона потемнения неспешно, но неуклонно расширялась, опуская границу захваченных владений всё ниже и ниже.
  Одновременно паспортное лицо Юрия всё больше смуглело, приобретая подозрительный импортный загар. Года через полтора, к началу лета девяносто третьего года, оно стало практически неотличимо от тёмного обличья человека без гражданства. К тому времени и верхняя часть странички с фотографией, словно иллюзия на юридический статус имевшегося на ней неопознаваемого лица, растрескалась и по кусочкам осыпалась.
  Позже это случайное и с виду курьёзное происшествие доставило Юрию немало трудностей и неприятностей.
  
  Глава 3. Родословное дерево.
  1
  Опять сунув мокрый паспорт под отключённый от сети, едва тёплый утюг, Юрий уселся рядом с сыном делать задание по русскому языку. Требовалось нарисовать родословное дерево. С этим заданием Алёшка сам не справился бы.
  Объективно говоря, сложность задания Алёшка намного преувеличил. Нужно было изобразить не всё родословное дерево, а лишь его сравнительно небольшой, наиболее жизнеспособный обрубок, состоявший из усечённых корней (бабушек и дедушек ученика), ствола (его родителей) и ветвей (самих второклассников, а также их братьев и сестёр).
  Но Алёшка, из пылавшего в его душе протеста против навязываемой ему учёбы, во время урока вертелся, объяснений учительницы не слушал, чем сильно подвёл собственную лень. В результате этой оплошности их совместное с отцом художественное творчество растянулось часа на три. Но, если уж откровенно, растянулось оно прежде всего потому, что Юрию самому захотелось восстановить и осмыслить свою родословную. Ведь, если бы ему этого не захотелось, или показалось неважным и несущественным, или достойным стыда и умолчания, он мог бы сказать или сделать вид, что знает и видит её в виде упомянутого выше обрубка.
  Алёшке также захотелось узнать о своих предках; к тому же ему надоело учить таблицу, и он обрадовался легальной возможности развлечься и вдоволь порисовать.
  И вот уж генеалогическое дерево, зародившееся на Кубани от Алёшкиного пра-пра-пра-прадеда, быстро пошло в рост. Юрий, тонкими линиями, наметил контуры реконструируемого дерева, после чего вернулся стирке и помогал сыну лишь в качестве консультанта.
  Вначале Алёшка, сопровождая движения руки с карандашом солидным тракторным гудением, сделал отцовский серенький рисунок цветным. Корни древа, символизировавшие собой уже отсутствовавших на земле предков, он выкрасил в коричневые цвета, от тёмного, почти чёрного в самом низу до почти жёлтого у земли. Затем он вынул из огромной коробки тёмно-зелёный карандаш - для нижней части ствола. А Юрий вдруг припомнил давний разговор с собственным отцом.
  2
  Тогда, будучи в нынешнем Алёшкином возрасте, маленький Юра спросил отца:
  - Пап, а почему ты обращаешься к бабушке и дедушке не на 'ты', а на 'Вы'?
  - Приучен с детства, - ответил ему отец; и пояснил: - Раньше у казаков так принято было.
  - А почему?
  - Ну... верующие были... а в Библии написано, что родителей надо особо почитать. Вот и... почитали, уважали. Обращались к родителям на 'Вы', - внимательно взглянув на своего несмыслёныша, с деланным безразличием пожал отец плечами; но всё же не удержался, произнёс горячо и неравнодушно: - И, наверное, это было правильно. Если к людям старше себя, даже к незнакомым, о которых неизвестно, хорошие они или нет, положено обращаться уважительно, на 'Вы', почему собственным родителям можно 'тыкать'? Неужто они меньше всех других заслуживают уважения своих детей?
  - А почему тогда ты и мама не приучили меня вас на 'Вы' называть? Думаете, что ещё не заслужили?
  - Ну... конечно, нам с мамой было легче с вами двумя, чем моим родителям с нами шестью... но - не в этом дело, - уклончиво сказал отец.
  - А в чём? - требовательно произнёс сын.
  - Ну, - неловко замялся отец, - так уж тебя мама приучила... В её семье было принято обращаться между собою на 'ты'...
  - А она что, не казачка?
  - Мама у нас украинка. Да и кубанские казаки - тоже выходцы с Украины; только переселились сюда давно, ещё в восемнадцатом веке. Так что в нашей семье мы все, и я, и мама, и ты, по крови - украинцы, а по языку и стране проживания - русские. Сообразил?
  - А-а... А чего ж тогда вы называете родителей по разному?
  - Так уж получилось... Понимаешь, казаки переселились на Кубань давно, и старались сохранять привезённые с собой старые традиции... А мамины родители, вместе с ней и другими детьми, переехали сюда сравнительно недавно, уже при советской власти. Весной тридцать третьего года, из-за голода. Голодно тогда было и на Украине, и на Кубани; но мамины родители как-то узнали, что здесь, после гражданской войны, много земель пустует, и решили переехать сюда. Запрягли волов, посадили в телегу детей, но никакого скарба с собой не взяли. И даже сами пошли рядом с телегой пешком. Это чтобы истощавшие волы по дороге от усталости не упали и не сдохли, Вместе с ними ещё полсела, человек двести, таким же способом отправилось. А у остальных жителей села либо сил не было, либо уже ни на что не надеялись; сказали, что им уже всё равно, где умирать, и остались. Так, все до одного, потом и умерли. А до наших мест добрело около девяноста человек. Нашли они большое заброшенное поле, и начали сеять. Немного семян, несмотря на то что с голоду умирали, они всё-таки довезли. Ещё немного местные жители им дали. Бесплатно, подарили; видели же, что взять у них нечего. Первое время переселенцы жили на сырой земле под чистым небом. Сил не было на то, чтобы землянки рыть; изголодались ведь, ослабли, а пахать приходилось в основном не на волах, а на себе. Много волов по дороге сдохло, почти всех остальных они съели. А как отсеялись, сколотили большой барак, один на всех. Питались в основном тем, что приносили местные жители, да что удавалось найти в лесочках, в балках или поймать в речке. Добытчиками, сам понимаешь, были те, кто моложе и сильнее; но делили на всех. Получалось, что молодёжь была нужнее и главнее пожилых людей; и людям пожилым заставлять своих кормильцев и спасителей обращаться к себе на 'Вы' было неудобно. Так и повелось, что все в этой общине стали называть друг друга на 'ты'. Да и, - опять неловко замялся отец, - время было такое, что все старые традиции менялись на новые... В общем, мама с детства привыкла обращаться к близким и знакомым людям на 'ты', так и тебя приучила.
  - А ты что, не мог её переучить по-казацки говорить? Дедушка Илларион тоже не казак, а кацап...
  - Сейчас как дам по губам, - строгим голосом оборвал Юрика отец. - Не смей никого называть обидными кличками. Чтобы я от тебя никаких таких слов даже не слышал! Понял? Дедушка - не кацап, а русский. Такой же, как мы, крестьянин. И так же, как мама и её родители, переселился к нам на Кубань из-за голода. Только не с Украины, а с Тамбовщины.
  - Ладно, пусть будет русский, - охотно согласился Юрик. - Но всё равно ж - не казак? И он тебе - не отец, а всего-навсего отчим. А ты и дедушку, и бабушку на 'Вы' называешь...
  - И что с того, что папа Илларион мне - не родной? - с неостывшей горячностью возразил отец. - Бывает, родные отцы своих детей, как ненужных щенят, по свету поразбрасывают - и, пожалуйста, другими людьми на 'Вы' величаются. А папа Илларион помогли моей маме нас, шестерых детей, пятерых маминых да совместную дочку, вырастить, выкормить, воспитать и обучить. Трёх младших в город отправили, специальное образование получать. Я выучился на зоотехника, сестра Зина - на фельдшера, брат Ваня был командиром казачьего батальона. А пока мы учились, мама с папой сами впроголодь жили, но нам троим то и дело в город посылки отправляли. На попутных телегах, запряжённых волами; тогда другого транспорта, считай, и не было. А когда во время войны пришла повестка, что Ваня геройски погиб, папа Илларион пошли пешком, двадцать пять километров, в военкомат, и в армию добровольцем записались. Чтоб вместо Вани с фашистами сражаться, и чтоб детям, Павлу, Зине и мне, воевать было легче, а фашистам убить нас было труднее. На фронт, как они просились, их, из-за возраста, не пустили; направили в обоз, лошадками управлять. Так они и там отличились. Фашистские десантники на обоз напали, всю охрану перестреляли, а возницам, безоружным старикам, велели гнать подводы к немецким частям. Но папа Илларион улучили момент, отняли у одного из фашистов пулемёт и половину десантников покосили, а остальных в плен взяли. Потом нашли в сумке командира десанта карту с последними данными о расположении войск, и по ней доставили куда надо и целёхонький обоз, и свежие разведданные. Вот такой у нас мой папа, а твой дедушка Илларион. Как же мне Их на 'Вы' не называть? Неужто же они, вместе с моей мамой, уважения от меня не заслужили?
  - Заслужили! - восхищённо воскликнул Юрик. - А... давай и я буду тебя и маму... Вас и маму! тоже на 'Вы' называть? А?
  - Спасибо, сынок, - ласково улыбнулся ему отец. - Но - не надо. Не принято сейчас так... Я ж тебе говорил: на 'Вы' обращались к родителям тогда, когда люди были верующими... А сейчас, - бросил отец острый взгляд на сына, - наука вроде бы доказала, что Бога нет. Да и - считается, что казачьи обычаи уже устарели, а те, кто их придерживается, как бы... ну... неправильно, не по-советски себя ведут. И... у них могут быть неприятности.
  - Но ты же не боишься? И я не буду бояться!
  - Нет, сыночек, не надо! - решительно и, показалось сыну, со скрытой тревогой возразил отец. - Понимаешь... я уже привык обращаться к родителям на 'Вы', и они к этому привыкли; пусть уж между нами остаётся так. А уж ты зови меня и маму, как сейчас принято и как мы в нашей семье уже привыкли, на 'ты'. Хорошо? И ещё одно: не надо кому-то говорить, а ещё хуже - хвастаться, что ты - казак. Честь - не в том, как кого зовут, а как и ради чего живут. Будешь себя хорошо вести, хорошо учиться, слушаться нас и учителей, не будешь обижать слабых и добрых, а помогать им, вот и тебе, и нам с мамой будет честь и людское уважение.
  3
  Сейчас, задним числом, Юрий и понял причину отцовских недоговорок и опасений, и задумался от невольно произведённого сопоставления. Классическая несообразность: простая, неграмотная, 'отсталая' крестьянка, жившая в нечеловечески трудных и до бесчеловечности жестоких условиях, сделала всё для того, чтобы её шестеро детей не просто выжили, но стали при этом образованными, культурными и доброжелательными людьми. И, тем самым, заслужила и получила право на их искреннее горячее уважение и к себе, как к человеку и матери, и к своему супругу, простому, неграмотному мужику - 'примаку'.
  А современная, 'продвинутая' и высокообразованная интеллигентка постаралась убедить своё несмышлёноё дитя в том, что ему лучше войти в эпоху научно-технической революции в качестве неумного, недоброго, упрямого и неграмотного существа. И это - только для того, чтобы воздвигнуть грань непонимания, отчуждения, взаимно накапливающихся претензий и обид между ним и его отцом. Убеждала долго, старательно, изощрённо; и даже не задумалась о том, что такой стиль поведения, сделавшись для её сына повседневной привычкой, рано или поздно, но совершенно неизбежно будет применён им по отношению к ней самой. Не говоря уж о других людях, в том числе - о будущей жене и детях.
  Подумалось: нельзя допустить, чтобы поток Алёшкиного воспитания потёк в намеченном Ларисой русле.
  Но что, в данной ситуации, может сделать Юрий?
  Самый простой, кажущийся очевидным путь - 'открыть ребёнку глаза'. Убеждать Алёшку в том, что мама потому учит его плохому, что сама - плохая. Приводить примеры, доказательства. Объяснять, что она его совсем не любит, хочет ему зла, старается, чтобы он был несчастен.
  Но идти таким путём - значит соревноваться с Ларисой в способах наиболее эффективного разрушения детской психики. Быть нелюбимым кем-то из своих родителей, быть незаслуженно им отторгнутым - более страшного и жестокого открытия для ребёнка не существует. Лариса уже постаралась сделать эту жесткость, постаралась убедить Алёшку, что он 'не любим' отцом. Если то же самое станет делать Юрий в отношении её самой, то Алёшке ничего не останется, как сделать вывод, что его не любят оба родителя. Отец не любит по свидетельству матери, а мать - по свидетельству отца. Если, конечно, кто-то из них не врёт. Но кто - врёт, а кто - не врёт? Кому из них - верить, а кого - отторгать и презирать? Или всё-таки оба - врут, и оба - не любят?
  От такой коллизии и взрослому худо станет. А ребёнку - вообще невмоготу.
  Кроме того, попытка такого 'воспитания' есть не что иное, как направление собственного сына на стезю великого греха неисполнения пятой заповеди Господней: 'Почитай отца твоего и матерь твою'.
  Всё, что делает Бог, Он делает недаром. Делает с глубоким смыслом. И уж, конечно, есть глубочайший смысл в расстановке заповедей. Первые четыре указывают человеку, как надлежит ему вести себя в отношениях с Богом. Остальные шесть регламентируют деяния людей в окружающем их мире и современном им обществе. И самой верхней из 'мирских' заповедей, сразу после 'божественных', стоит эта заповедь. Из пренебрежения ею, из презрительного, непочтительного отношения к той плоти и крови, что дали тебе жизнь, к тем людям, порождением и очередным перевоплощением которой являешься ты сам, вырастает ещё худшее небрежение и презрение к жизни, плоти и крови других людей. Из чего вполне органично и естественно может вырасти неисполнение нижеследующих пяти заповедей - 'Не убивай', 'Не прелюбодействуй', 'Не кради', 'Не лжесвидетельствуй', 'Не желай жены ближнего твоего и ничего, что есть у ближнего твоего'. Да и до неисполнения первых четырёх заповедей, до полного отчуждения от давшего жизнь Отца Небесного, совсем недалеко.
  Не потому ли как в мечтах 'утопистов' прошлых веков, так и во вполне прагматичных планах современных мракобесов одним из главнейших пунктов их программ переустройства общества стоит - воспитывать детей не в семьях, а в специализированных учреждениях: интернатах, закрытых школах, детских лагерях, подростковых казармах... А если на создание таких инкубаторов не хватает денег, то стараются 'идеологически' оторвать одно поколение от другого. Мол, это вы, представители нового, молодого, энергичного поколения, достойны почитания и уважения за то, что смело и напористо разрушаете всё старое и отжившее. А вот ваши родители - существа отсталые, неразвитые, несовершенные... Вам не нужен их позавчерашний опыт и бесполезные знания! Не они - вас, а вы - их можете научить тому, как надо жить в современных условиях. Так не стесняйтесь же в мерах, спешите изменять мир в соответствии с вашими (нашими) передовыми идеями!
  Конечно, есть родители малоразвитые, отсталые, грешные... Причём - многие и многие из них сделались такими оттого, что с детства и юности считали свой убогий внутренний мирок, с немногими поместившимися там плоскими и куцыми идеями, образцом подражания для всего созданного Богом мира...
  Но разве в пятой заповеди сказано: 'Почитай родителей, если уверен, что они достойны находиться на той же высоте развития, разумения и понимания, что и ты?' Нет; там сказано: 'Почитай... чтобы продлились дни твои, чтобы хорошо тебе было на земле...' Почитай их не только ради их самих - почитай ради себя нынешнего, дабы был ты здоров душой и телом; почитай ради себя завтрашнего, когда станешь престарелым, немощным и, без воспитанного твоим примером почитания и помощи со стороны твоих детей, в страданиях умрёшь.
  'Почитай' вовсе не означает 'безусловно одобряй всё, что исходит от отца и матери'; ты имеешь право на собственную волю и собственное мнение. Так, земледелец почитает и лелеет породившую и кормящую его землю; но выражается это не столько в высокопарных словесах о любви и уважении к ней, сколько в терпеливом труде и потребном уходе.
  Итак, 'открывать ребёнку глаза на правду' в данном конкретном случае нельзя. Это всё равно что во время переправы через пропасть по узкому канатному мостику рассказывать взволнованному, боящемуся высоты человеку о том, что произойдёт с ним во время весьма возможного падения. В результате такой 'информации' человек просто вцепится в канаты; и если даже удастся его спасти, перетащить силой, то душою он навсегда останется на дне пропасти, а рассказчика и спасителя будет справедливо воспринимать как главнейшего своего мучителя.
  Умный и добрый проводник станет действовать иначе. Он, наоборот, будет отвлекать такого человека от ужасающих того мыслей и видений. Будет стараться, чтобы тот смотрел не вниз, со страхом и отвращением запоминая каждый излом зловещего дна, но радовался окружающему его лучезарному миру и с надеждой вглядывался в тот берег, где ждёт его очередная победа над препятствиями. Только в таком случае ведомый уверенно и добровольно пойдёт вслед за проводником. И только в таком случае он сможет стать смелее, умнее, лучше себя вчерашнего, благодаря чему ему удастся достичь и намеченного берега, и многих других побед. И тогда он будет способен оценить и мудрость проводника, и глубину пропасти, и истинную ценность очередной цели, воздав всем и всему по мере заслуженного ими почитания.
  Но, прежде чем отправиться в подобный путь, ведомый должен изначально доверять благожелательности и компетентности своего проводника; иначе он даже не ступит на сомнительный путь.
  Но ведь именно для того, чтобы уничтожить доверие сына к ведущему его вперёд отцу, Лариса и внедрила в едва приоткрывшуюся завязь Алёшкиного сознания зловредное яичко своей клеветы. Пока что яичко это способно только на одно - на смещение центра Алёшкиного мышления с точки согласия с отцом на точку противодействия ему, с тем, чтобы вместо согласованного движения вперёд возникло 'весёлое' возвратно-поступательное раскачивание на бесконечно раскачивающихся весах 'я - ты'. И если яичку удастся затеять эту злую игру, если сын и отец усядутся в подставляемую им качель, то через какое-то время яичко, питаемое энергией двух противоборствующих сторон, разовьётся в беззастенчивую гусеничку агрессивного нигилизма. А та, выев в отношениях отца и сына всё доброе и благожелательное, окуклится в наглого жука моральной вседозволенности и повседневного привычного хамства. И тогда Юрий окончательно потеряет сына; жук его, опустевшего и лёгкого, унесёт в своё отвратительное гнездо на корм новым гусеничкам.
  Нужно решать проблему, пока она на начальной стадии неразвитого яичка. Но как это сделать? 'А что, если на пути, по которому с чашки на чашку весов 'я - ты' катается это яичко, поставить барьер непреодолимого для него 'Вы'? - подумал Юрий.
  Начал он с того, что, помогая сыну рисовать первый из желудей, пересказал ему свой давний разговор с тем человеком, чьё имя было вписано в этот жёлудь - с собственным отцом, дедом Алёшки. А затем предложил Алёшке обращаться друг к другу 'по-казацки'.
  Алёшке такое предложение понравилось. Юрий догадывался, что понравилось оно ему также и потому, что подсознательно позволяло отделять отца от 'обижаемой', требующей его сыновней 'защиты' матери, ставило отца на некую удалённую от него и от матери позицию. Но Юрий, несмотря на эти догадки, достигнутому результату был очень рад; ведь, помимо общественно-значимой и отдалённо-стратегической цели воспитания из своего пострелёнка человека и гражданина, была у него ещё и тактическая, чисто практическая причина требовать к себе такового обращения.
  4
  Юрия сильно беспокоило то обстоятельство, что у Алёшки, из-за частых смен мест жительства, не было постоянных друзей своего возраста и уровня развития. Бывало, едва успев с кем-то из ребят познакомиться, он с ними расставался и вынужден был пытаться заводить дружеские отношения с другими юными соседями, что не всегда проходило хорошо и гладко; ведь дети со скепсисом и неохотой принимают в свою компанию незнакомых им ребят, особенно - меньших по возрасту.
  А вот знакомство со взрослыми детвора воспринимает с куда большим энтузиазмом. Поэтому Юрий обычно брал проблему введения сына в элиту местного детского общества на себя. На каждом из новых мест обитания он первым делом выходил на улицу и, заприметив группу ребятни, достойную общения с его чудесным сыном, старался ненавязчиво с ними подружиться. Чаще всего - выносил резиновый мячик и затевал игру в футбол. Вскоре, заинтересовавшись донёсшимся с улицы шумом, из дома или из двора выглядывал Алёшка, по малости лет любивший осваиваться на новом месте обитания неспешно и обстоятельно. Либо Юрий, в самый интересный момент игры объявив 'минутный перерыв между таймами', вызывал его 'для поддержки'.
  Какое-то время, необходимое для того, чтобы Алёшка и разыгравшаяся детвора адаптировались к взаимному присутствию, игра продолжалась со всё возраставшим драматическим накалом. Постепенно выяснялось, что одна из команд, несмотря на все её старания, заведомо слабее другой, и что ей, для усиления, нужен ещё один игрок. Чаще всего этой слабой командой (меньшей по численности) оказывалась команда Юрия; и он, на правах капитана, приглашал Алёшку на помощь.
  После возобновления игры как-то так получалось, что основную массу голов (со 'случайной' подачи капитана) забивал новый игрок. И, обычно, уже к концу матча Алёшка осваивался в новой для себя компании.
  Сообразительный и ловкий Алёшка довольно быстро обретал устойчивую популярность в местном детском народе, осваиваясь на привычных для него ролях активного игрока; и, что ещё ценнее в детских компаниях, неистощимого выдумщика новых игр. А Юрий постепенно уделял всё большую часть своего свободного времени домашним трудам и заботам, оправдываясь перед ребятнёй тем, что, Алёшка тут, в играх, за них двоих отрабатывает.
  Да, так оно и было; трудился Алёшка на детских площадках увлечённо и истово. Но за время 'организационного', совместного с отцом периода игр он привыкал (как и остальная ребятня) к мысли, что Юрий, в общем-то, такой же товарищ по играм, как и другие Алёшкины друзья и приятели. Когда же Алёшка обретал ранг лучшего игрока (а Юрий, по упомянутым выше тактическим соображениям, этот ранг соответственно утрачивал), то начинал по-детски зазнаваться, хорохориться перед обойдённым им отцом-соперником. Мол, я уже лучше тебя кое с чем справляюсь! А может, и не только кое с чем!
  Юрий понимал: Алёшка делает подобные выпады не со зла и даже не всерьёз. И делает их, прежде всего, потому, что он, на радость отцу, здоров, полон сил и энергии. Удивительное, сладостно-приятное ощущение здорового избытка сил и толкает мальчишку на агрессивные попытки проверить пределы этого избытка; вдруг его силы и даваемые ими новые возможности не просто велики, а сказочно велики?
  А как, каким способом определить размеры своих новых возможностей? Природный инстинкт подсказывает: вроде бы в шутку, словно понарошку вызвать на соревнование, а попросту говоря, напасть на того, кто всегда был заведомо сильнее, но не будет отбиваться всерьёз. В случае победы над таким почёта больше, а неприятностей - меньше, чем при схватке с равным противником. И уж лучшего объекта для подобной проверки, чем кто-то из родителей (воспитателей, учителей), не сыскать.
  Так иной раз молодой пёсик скачет с щенячьим азартом вокруг разнежившегося на солнышке взрослого пса, увлечённо лает и рычит на него, словно вызывая на поединок, а тому просто лень рявкнуть в ответ. Но пёсик, уверяясь в своей силе и безнаказанности, рычит всё громче, подходит всё ближе, и не успокоится, пока не вынудит пса ответить на вызов достойным образом. Наконец пёс рявкнет, а то и назидательно натреплет забияке холку.
  Получив трёпку, щенок торопливо метнётся в сторонку, затем какое-то время поскулит в отдалении, поглядывая по сторонам: никто не приближается, чтобы защитить и пожалеть? Либо, напротив, продолжить наказание? Убедившись, что никто не обращает на него особого внимания, что все воспринимают случившееся как должное, он вернётся и примется ластиться к своему недавнему 'обидчику'. Но на его обиженной, виноватой и заискивающей мордочке будет промелькивать плутоватая гримаска щенячьего счастья: он получил то, чего добивался. Теперь он знает, что силы его и в самом деле выросли, хотя для решительной победы над вожаком их пока что недостаточно. Но и знает, что вожак к нему благоволит, что он ещё не догадался о серьёзности намерений подрастающего пёсика; а значит, со временем можно будет предпринять очередную, возможно, более успешную попытку...
  Юрию 'трепать холку' своему сыну не хотелось. Да и не казалось нужным это делать: зачем направлять сына на путь примитивно-животного противостояния? Ему виделся другой выход из ситуации: нужно научить Алёшку отличать взаимоотношения во время игр от прочих видов взаимоотношений. В этом плане, думалось Юрию, обращение (вне игр) к отцу на 'Вы' поможет Алёшке воспринимать его не только как товарища по играм, но и в других повседневно-жизненных ролях взрослого и знающего человека, к мнению которого ребёнку нельзя не прислушиваться и которому нельзя не подчиняться.
  В связи с этим имелся ещё один аспект их внутрисемейных отношений, вытекающий из неполного состава их ячейки общества. Юрий видел его в том, что в нормальных семьях родители имеют сознательную или подсознательную возможность разделить свои родительские функции на 'добрые' и 'строгие'. Обычно у мамы - 'пряник'; но если дитятко чересчур уж объелось сладостями, и пряник ему уже нехорош, но хочется коровьей лепёшки, то в руках у папы появляется запретительный либо направительный 'кнутик'. А если ребёнку кажется, что папин 'кнутик' слишком строг, а папа плох, то хорошая и добрая мама объяснит ему, что папа - добр, но он вынужден был прибегнуть к репрессиям, дабы направить своё любимое чадо на путь истинный. Но, обязательно добавит мама, если их умное и доброе дитятко будет поступать хорошо, то ему гарантированы и от мамы, и от папы только конфеты и пряники.
  В итоге возок детского воспитания, то подтягиваемый за верёвочку допустимых удовольствий, то подталкиваемый рукояткой относительных неудовольствий, устремляется в нужном направлении.
   Юрию же приходилось быть и добрым, и строгим родителем одновременно. Естественно, Алёшке было трудно (а иной раз и невыгодно) в тех или иных пограничных ситуациях правильно определять, с какою степенью послушания нужно воспринимать рекомендации отца. В итоге пострелёнок выбирал тот стиль и образ поведения, что считал для себя более удобным и приемлемым, но вовсе не обязательно было приемлем для целей его воспитания. С введением же новых ролевых установок свобода для подобного 'манёвра' сильно, но достаточно ненавязчиво ограничивалась.
  Заглядывая вперёд, можно отметить, что Юрий, со дня принятия решения о поднятии уровня воспитания на новую 'выкающую' высоту, играть и даже дурачиться с сыном не перестал, а в некоторых случаях даже говорил Алёшке о необходимости использовать обращение к себе на 'ты'. Но это - только в тех случаях и при том непременном условии, что Алёшкино 'ты' адресовалось Юрию не как отцу, а как персонажу той или иной игры. 'Лошадке', тянущей с рынка тачку с оклунком картошки и 'отважным пулемётчиком'. 'Подбитому бомбардировщику', не слушающемуся штурвала своего 'умелого пилота'. 'Солдату вражеской армии', 'матросу кругосветного корабля' (где 'капитан' - Вы, Алексей Юрьевич), и так далее. Игра есть игра; каждый из персонажей должен играть свою роль без натяжек и ошибок!
  Но как только игра заканчивалась, Юрий вновь становился строгим и требовательным 'Вы'. И, забегая вперёд месяца на полтора, можно отметить, что эти перемены в облике отца постепенно стали восприниматься Алёшкой если и без особого удовольствия (поиграть-то ещё хочется), но с возрастающим пониманием их своевременности и необходимости.
  
  Глава 4. Подводная одиссея.
  1.
  Алёшка, заинтересовавшийся знакомством с ранее неизвестными ему родственниками, раскрашивал и приукрашивал собственное родословное дерево, рассаживая на его ветвях непонятно каких птичек и зверушек. Через какое-то время свободных мест на надземной части дерева не осталось, и Алёшка, потянулся к коробке за чёрным карандашом, чтобы нарисовать крота. Но эта идея ему вдруг разонравилась; он, заёрзав на стуле, устремил хитренький взор на отца и безразличным тоном произнёс:
  - По-моему, уже темнеет.
  - Можно включить свет. Но так как, я вижу, ты сегодня хорошо поработал, можешь идти гулять.
  Алёшка радостно взвизгнул и умчался. 'Надо было напомнить ему, что, прежде чем идти, необходимо навести порядок на рабочем месте', - укорил себя Юрий; но не слишком огорчился. 'Ничего, ещё не один раз придётся напоминать...' А затем он вдруг вспомнил, с каким тщанием в последний раз приводил своё рабочее место на заводе.
  2
  На завод он устроился в начале лета прошлого, тысяча девятьсот девяностого года. Предыдущей осенью Алёшка тяжело переболел дифтерией и простудой во время проживания у матери, за холодную и ветреную зиму побледнел и ослабел, и в конце апреля Юрий увёз его на оздоровление в сухой и жаркий климат Евпатории, известной ему в качестве 'детской здравницы'. При осмотре Алёшки в одном из детских санаториев Юрию сказали, что специальное лечение ребёнку не нужно, достаточно водно-воздушных процедур и полноценного питания.
  К тому времени ему пришло письмо от его матери, в котором она сообщала, что Лариса, сразу после его отъезда из Отрядной, написала заявление в милицию и отдел защиты материнства и детства о том, что он якобы украл у неё ребёнка. И теперь, как только они вернутся, Алёшу отберут и отдадут Ларисе, а его самого посадят. Юрий решил, что торопиться с возвратом в Отрядную не стоит, и нужно приложить все силы для того, чтобы Алёшка за это лето окончательно выздоровел и окреп. Ибо иной поездки на море, после того как он окажется у матери, мальчишке не видать. А чтобы иметь средства для проживания здесь, Юрий решил устроиться на работу.
  Узнав, что в Евпатории имеется авиаремонтный завод, он пришёл в его отдел кадров с надеждой устроиться лётчиком-испытателем отремонтированной техники. Все данные для этого у него были: первый класс авиационного специалиста, солидный стаж полётов на нескольких типах самолётов и вертолётов, удостоверенное особым почётным знаком отсутствие авиационных происшествий по собственной вине, два высших образования, авиационное и инженерно-техническое, безупречное здоровье, и так далее. Но лётных вакансий не имелось. Единственное, что ему предложили - работу смывщиком: смывать с самолётов старую краску особо ядовитыми жидкостями типа дихлорэтана. А мол, потом... когда Вы себя проявите достойным образом... может быть, что-нибудь и появится более интересное.
  Юрий подумал... и согласился. Решил, что отказаться всегда успеет; зато пребывание Алёшки здесь хоть на немного увеличится. Но приобрести квалификацию смывщика ему не удалось. Подвели смежники завода, не поставившие вовремя нужные растворители. К скучавшему Юрию подошёл человек в форме капитана третьего ранга и сказал:
  - Здравствуйте. Я - начальник этого цеха. Вы по какой специальности закончили политехнический?
  - Автоматика и телемеханика.
  - Вот как? А нам как раз такой специалист нужен. Слесарь-инструментальщик неделю назад ушёл на пенсию, а без него - хоть производство останавливай. Мы же работаем в основном пневмоинструментами, они постоянно ломаются, но, кроме того специалиста, никто не может их починить. Может быть, посмотрите?
  В инструментальной кладовой начальник цеха подал четыре невиданных ранее Юрием инструмента, действующих на энергии сжатого воздуха.
  -Вот, гляньте, наши основные инструменты: пневмоотвёртка, пневмомолоток, пневмозубило и пневмодрель. Если за четыре дня их почините, переведу со смывки сюда. Договорились?
  Через четыре часа все четыре инструмента в исправном состоянии лежали на столе начальника цеха. Юрию был назначен максимально возможный оклад и определено место работы в большой инструментальной кладовой, по совместительству являвшейся слесарной мастерской. Работа ему понравилась. За четыре дня он починил все имевшиеся на заводе пневмоинструменты, а далее основную часть рабочего времени уделял изготовлению всяких поделок. Любые инструменты для этого, включая токарный и фрезерный станки, у него имелись.
  В то время Юрий снимал квартиру вместе с парнем из того же завода, таким же одиноким отцом, как и он сам. У парня была дочка возрастом на три года старше Алёшки. Они хорошо дружили, из пределов арендованного двора почти не выходили, к тому же находились под присмотром хозяйки, и Юрий за сына почти не волновался. А после работы, а также в выходные дни (в субботу и воскресенье) Юрий, вместе с мальчишкой, отправлялся на море. Иногда к ним примыкала и девочка, но редко; она, как и её отец, предпочитала морю твёрдую надёжную сушу.
  Так они жили до середины августа. Подходило к концу лето, стремительно приблизился срок поездки обратно; а вместе с ним и момент расставания отца и сына. Расставания практически навсегда.
  И вдруг, за три дня до намеченной поездки, Алёшка простудился.
  Произошло это ЧП именно вдруг: целое лето ребёнок настолько боялся воды, что какое-то время даже не подходил к берегу моря. Причина страха была с виду проста: он предыдущим летом, во время десятидневного отдыха вместе с матерью в детском лагере на Дону, дважды жесточайше нахлебался мутной речной воды. Второй раз его даже пришлось откачивать, после чего ещё неделю, до конца 'отдыха', мальчишку тошнило и рвало. С тех пор он боялся приближаться к любому водоёму, в том числе - к обычной квартирной ванне; и даже купание под душем доставляло ему заметные страдания.
  Юрий слышал от Алёшки о произошедших с ним неприятностях, но не думал, что нервно-психические последствия окажутся настолько серьёзными; потому и привёз сына к морю. Но коли уж приехали, нужно пользоваться; а мальчишка, вместо того чтобы плескаться в море, маялся на жарком берегу.
  Теми или иными способами заставлять малыша идти в воду - затаскивать, заталкивать, подсмеиваться над ним - было нельзя; психологическая травма могла превратиться в психическое расстройство. Выход у Юрия был один: находить способы его заманивания в ласковые объятия моря.
  Начал он с совместного сооружения песочных крепостей. Вначале это выглядело так: сын, на изрядном расстоянии от береговой черты, строил, а отец приносил юному зодчему мокрый песок. Постепенно, ради облегчения доставки стройматериала, строительство приближалось к месту расположения карьера. Недели через две мальчишка, хотя и с известной опаской, осмелился намочить ладошки, а затем и ступни ног в лениво наползавшей на прибрежный песок морской ряби. Ещё через неделю он совершил следующее достижение: изображая, вслед за отцом, земноводную кистепёрую рыбу, вместе с небольшой набежавшей волной относительно спокойно выполз из моря на песок.
  Но этим достижением морские забавы Алёшки надолго ограничились. Заодно было на практике доказано, что теория Дарвина в принципе неверна. Превращаться из кистепёрой рыбы в лошадку или слона Алёшка решительно отказывался. А уж о том, чтобы совершить обратную эволюцию - сделаться из кистепёрой обычной рыбой, и речи быть не могло. слонёнка, Единственное, на что он решался - ползать вдоль морского берега не ниже той глубины, на которой можно было цепляться за дно руками. А ведь ранее, в возрасте четырёх лет, Алёшка уже умел довольно ловко плавать, и плавание, да и вообще плескание в воде, доставляло ему огромное удовольствие. И если бы удалось таковое удовольствие ему вернуть, то уже из-за одного этого достижения Юрий считал бы миссию путешествия к морю оправдавшейся.
  Чаще всего отец и сын посещали общедоступный городской пляж - 'Курзал'; там на берегу много песка, а главное - дно очень пологое. Юрию, любившему простор и дальние заплывы, на этом пляже было толкотно и скучно; зато Алёшка, очутившийся в компании таких же 'крепостных строителей' и 'донных водолазов', чувствовал себя прекрасно. Но в конце августа, уже перед отъездом, Юрий, вместе с Алёшкой, отправился на 'дикий' пляж, расположенный за городом. Вода там намного чище и прозрачнее, чем на городских пляжах; сравнительно глубокие, пригодные для плавания места начинаются недалеко от берега; к тому же - там есть причал для рыболовных сейнеров, с которого можно лихо нырять в воду. Надо же когда-то и отцу получить полное удовольствие от пребывания на море!
  Алёшка, увидев, что здесь уклон дна намного круче, чем в привычном 'Курзале', заходить в море решительно отказался. Но Юрий и не возражал: прошедшей ночью над морем разразился шторм, и вода, даже для конца августа, была необычайно холодной. Воздух также был довольно прохладным: с моря на сушу тянуло заметным ветерком. Сам же заботливый отец, расстелив на песке хлопавшее углами покрывало и усадив на него сына, с наказом ему 'не слезать с ковра-самолёта, пока я на попутной чайке не прилечу обратно', помчался на причал.
  3
  Причал представлял собою перпендикулярный к берегу длинный металлический настил, возвышавшийся метра на три над водой и опиравшийся на вмурованные в дно толстые металлические трубы. В момент появления на причале Юрия там находилось с десяток мальчишек-подростков, возрастом лет по четырнадцать- пятнадцать. Мальчишки, мокрые после недавнего купания, сидели вдоль края мола на корточках и, дрожа от озноба, грелись в лучах слабого, неохотно проглядывавшего сквозь облачную мглу предосеннего солнца.
  Юрий, попросив одного из пареньков отодвинуться в сторонку от траектории намеченного им разбега, разогнался и прыгнул в воду. 'Козёл' получился неплохим: небольшой разбег, сильный толчок, высокий взлёт, на пике полёта - полупереворот с подтягиванием ног к животу, а затем, вытянувшись в струнку - почти вертикальный вход в воду. Вся эта техника сильно напоминает действия горного козла, прыгающего со скалы с таким расчётом, чтобы приземлиться на намеченное место приземления большими пружинящими рогами; потому, наверное, данный несложный, но довольно эффектный прыжок и получил в мальчишечьем народе своё насмешливо-уважительное название.
  Мальчишки при зрелище удавшегося прыжка зашумели, закричали один другому, затолкали друг друга: 'Видал, как надо? А ты...' 'Ой, да я ещё лучше могу!' 'А ну, покажи класс!' 'Согреюсь чуть-чуть, и покажу!'
  Юрий, цепляясь за выщербины и выбоины, протёртые и продавленные причаливавшими здесь судами, по одному из металлических столбов причала вновь взобрался на настил. Алёшка, увидев его, вскочил на ноги. Во время второго прыжка Юрий, летя в воду, увидел, что восхищённый мальчонка восторженно машет в воздухе ручонками; и решил, что удивит его ещё кое-чем.
  После нырка Юрий не стал сразу же выбираться на поверхность, а поплыл под водой к берегу, предвкушая удивление, с каким Алёшка увидит его появление чуть ли ни рядом с собой. Но когда он вынырнул, можно сказать - выполз, касаясь пальцами дна, из воды на берег, то обнаружил там лишь скрученное и растрёпанное покрывало, отнесённое ветерком метра на три далее прежнего места. От Алёшки же не осталось и следа; все их подмёл на песочке неугомонный ветерок.
  -Алёша! Ты что, свалился с ковра-самолёта? - вскочив на ноги и оглядываясь по сторонам, встревоженно выкрикнул Юрий. На пляже, в пределах того пространства, которое он мог осмотреть; Алёшку он не обнаружил; но ему то ли послышался, то ли почудился Алёшкин голос, донесённый с моря ветерком и на мгновение вырвавшийся из заглушавшего его хора более грубых голосов мальчишеских голосов.
  Юрий развернулся в сторону оставленного им причала. Там было суматошно и шумно; мальчишки, окончательно раззадорившись после второго прыжка Юрия, обвиняли друг друга в хвастовстве, а при этом каждый норовил столкнуть кого-нибудь из оппонентов в море. Несколько мальчишек уже оказалось в воде; среди них, показалось Юрию, на мгновение мелькнула голова какого-то малыша - но тут же исчезла то ли под водой, то ли из поля зрения Юрия, заслонённая головами, руками и телами плескавшихся в воде и то и дело падавших с причала подростков.
  Юрий со всех ног помчался на причал, к тому месту, где, как ему показалось, он видел голову барахтавшегося в воде малыша. Но на поверхности воды были видны только дурачившиеся, кричавшие и в шутку топившие друг друга большие мальчишки. Проникнуть взглядом в нижние, расположенные под мальчишками слои воды у Юрия не получалось; не давали увидеть всю подводную панораму мельтешившие перед глазами тела, мешали и отвлекали летавшие повсюду брызги, искажали восприятие закручиваемые мальчишками водовороты и гонимые ветерком мелкие частые волны.
  На сей раз прыжок был не слишком красив - лишь бы успеть влететь из воздушного пространства в морское через небольшой кусочек водной поверхности, оставленный не занятым разыгравшимися подростками.
  Под поверхностными волнами царила однообразная голубоватая пустота, в которой хаотично метались прозрачные тени, отбрасываемые в воду кувыркавшимися на поверхности мальчишками. Других движущихся объектов, хотя бы примерно соответствовавших размерам Алёшки, Юрий не обнаружил.
  Из не иллюзорных, но неживых, неподвижных объектов виднелись лишь столбы опор. На одном из них Юрий, во время продолжавшегося по инерции движения вниз, приметил какой-то странный нарост, прилепившийся либо приросший к столбу метрах в полутора ниже поверхностного уровня воды. Странность состояла в том, что только этот нарост, из множества других, имевшихся на столбах, был гладким, не обросшим водорослями. Что, очевидно означало: это образование появилось на столбе позже всех остальных; возможно, только что или совсем недавно.
  Времени на бесплодные догадки, что это такое и как там оказалось, у Юрия не было; он уже не сомневался, что искать Алёшку нужно в более глубоких слоях воды, а то и на самом дне. Он сделал мощный гребок двумя руками, устремляясь вниз, к основанию тёмно-синей полупрозрачной чаши, устланной по дну непонятными бесформенными пятнами; и в тот же миг, уже ускользавшим взором, заметил, что из верхней части непонятного образования на столбе выползла и побежала вверх, к свету, еле заметная струйка мелких воздушных пузырьков. И - сразу же, резко, до хруста костей и позвоночника, крутнулся всем телом, меняя направление движения на почти противоположное.
   Уже потом, когда он развернулся, то подумал, что пузырьки эти, скорее всего, обычный метан, образовавшийся от разложения гниющих водорослей; и мысленно отругал себя за напрасную потерю времени, которого теперь может не хватить для успеха поисков. Но всё равно продолжал плыть к столбу. И вдруг, за метр - полтора до столба, его словно пронзило разрядом тока. Он понял: случилось чудо.
  4
  Алёшка, намертво обхватив столб руками и ногами, был совершенно недвижен; но когда Юрий прикоснулся к нему, он слегка пошевелился. 'Жив!' - едва не выкрикнул, чуть не захлебнулся Юрий и, ухватив мальчишку подмышками, потянул к себе. Алёшка протестующе дёрнулся и ещё крепче ухватился за столб. Юрий, упершись ногами в столб, потянул тело сына к себе намного сильнее. Корпус Алёшкиного тела почти оторвался от столба, но Алёшка вдруг резко дёрнулся, бережно сжатые ладони Юрия соскользнули с мокрых скользких боков сына, а сам он, затылком и спиной вперёд, по инерции уплыл от столба метра на полтора - два.
  Бешено заработав руками, Юрий вновь устремился к столбу; но, к своему ужасу, увидел, что сына на прежнем месте уже нет. Обезумевший отец напряжённым лихорадочным взором осмотрел окружавшую его водную толщь; но ни выше себя, ни по сторонам, ни обозримо ниже Алёшку он не обнаружил. Юрий понял: он только что сам, своими собственными руками оторвал чудом найденного сына от надёжной опоры и - вновь, навсегда, отдал его морю. Теперь его сын - там, далеко внизу, в стремительно сгущавшейся тьме, внутри одной из расплывчатых придонных теней, каждая из которых непохожа на другую и каждая неотличима от порождения его собственного ужаса и отчаяния. И теперь уж спасти сына, найти его на дне и вынести наверх, к жизни и свету, у него не хватит ни сил, ни возможностей.
  Но поверить в реальность происходившего кошмара было выше его разумения; и Юрий, цепляясь руками за столб, начал торопливо спускаться ко дну, сам не понимая, для чего и зачем он это делает, ведь всё равно до дна он не доберётся, и без того уже задыхается, и надеясь лишь на очередное чудо.
  Вскоре запас воздуха в лёгких Юрия закончился. Вслед за воздухом из соседствовавшего с лёгкими сердца ушла последняя надежда, а взамен неё пришёл ужас понимания, что придётся на какое-то, возможно, безвозвратно решающее время оставить сына здесь, в этой необъятной водной могиле.
  И всё же Юрий уже не из надежды, а из разрывающей душу тоски и давящего на сердце отчаяния сделал ещё один, последний, безнадёжно-упрямый рывок вниз - и чудо произошло: он наткнулся скользившей по столбу рукой на обмякшее тело сына.
  Алёшка уже потерял сознание, но продолжал цепляться за столб; ослабил, но не до конца отпустил объятия. И, благодаря этому, не потерялся в придонных морских глубинах, но всего лишь скользнул вдоль столба примерно на метр вниз; где море и скрыло его от глаз отца в клубах желтоватой мути, разошедшейся при скольжении Алёшки по столбу от обильно покрывавших столб коротких густых водорослей.
  Юрий, на сей раз крепко обняв сына левой рукой вокруг живота, сильным движением отделил его от столба. После чего он сразу же понял, что всплыть вместе с сыном ему уже не удастся. Они оба, и отец, и сын, лишены подъёмной силы воздуха; к тому же он сможет грести лишь одной рукой; второй рукой придётся прижимать к себе беспомощное тело сына.
  И тогда он пополз вверх по столбу, то зажимая его между правой рукой и правой стороной груди, то отталкиваясь от него подошвами и внутренними поверхностями скрюченных ног. Это была очень трудная и очень неприятная работа. Столб, покрытый водорослями, был очень скользким; приходилось, чтобы добраться до надёжного металла, обхватывать его как можно плотнее, но всё равно руки, ноги и прижимавшийся к столбу живот Юрия то и дело соскальзывали по столбу вниз - и тогда за содранной плёнкой водорослей обнажалась жёсткая острая чешуя покрывавшей металл ржавчины. Ржавчина, эффектнее любого наждака стесав с проехавших вдоль неё участков тела очередную порцию кожаной стружки, ощущением немилосердного зуда застревала в проделанных ею порезах - но промывать, очищать ноющие места было нечем и некогда. Ещё хуже и неприятнее обстояли дела, когда на столбе оказывались участки с приклеившимися к столбу мидиями. Их жёсткие острые панцири резали пальцы рук и ног, как ножи, и обдирали тело, как лезвия рубанков. Но другого, лучшего столба, как и иного способа выбраться оттуда, из ужасающего и мучительного безвременья, из собственной боли, страха за сына, слепящей и липнущей жёлтой мути у него не было.
  Юрий, из-за разноцветного кружения в обезумевшей, истомлённой гипоксией голове, не сразу понял, высунулся ли он носом в хлюпающую волнами атмосферу, или это только мираж, убийственная иллюзия, разрешение измученного организма на попытку замещения воздуха водой, а на самом деле он всё ещё там, в морской глубине. После повторного захлёбывающегося вдоха он пришёл в себя; и, изо всех сил рванувшись ещё выше по столбу, вынул Алёшку из воды.
  Крепко зажав ногами столб, Юрий за краткое мгновенье трудного равновесия, с помощью обеих рук, уложил Алёшку на своё левое плечо головой вперёд. Бездыханное тело сына перегнулось животом через бугор плеча отца, лоб мальчика и рыжеватый выгоревший чубчик полоскались в мелких суетливых волнах. Юрий, теперь работая уже двумя руками - правая выше Алёшки, левая ниже, помогая отчаянно рванулся ещё выше по столбу, словно от того, насколько быстро чубчик сможет обсохнуть, зависела жизнь сына. Тело Алёшки, от резкого движения отцовского плеча, слегка подлетело вверх, шлёпнулось животом обратно о плечо, в его животе и в груди, очень громко услышал Юрий своим левым ухом, что-то заурчало и забулькало, а изо рта, на напряжённо вздрагивавший живот отца, бурным потоком полилась чуть более тёплая, чем в море, вода.
  - Молодец, выливай, выливай! - забормотал Юрий, продолжая встряхивать плечом тело сына. Вскоре поток воды иссяк, и Алёшка, показалось Юрию, слегка пошевелился; но как-то проверить это, повернуть тело и голову мальчика не было возможности; он просто не мог отпустить столб. Как Юрий ни цеплялся руками и ногами за скользкий, обросший водорослями столб, всё равно с каждым встряхиванием тела опускался всё ниже к воде, и ему приходилось заставлять себя, своё напряжённо вибрировавшее, измученное тело вновь и вновь карабкаться вверх.
  Вдруг он почувствовал, что не только перестал скользить вниз по столбу, но, напротив, слегка приподнялся выше: это разобравшиеся в ситуации мальчишки, подплыв к столбу, принялись дружно подталкивать его в ноги и спину; каждый - той рукой, что была свободна от гребков либо от захвата за столб.
  Держаться на столбе стало намного легче; Юрий даже смог оставить левой рукой столб и, ритмично прижимая ею грудь сына к своей груди, принялся делать ему искусственное дыхание. Изо рта мальчонки выплеснулась ещё порция воды. Алёшка захрипел, закашлялся, довольно крепко хлопнул ладошкой по сжимавшей его руке и слабым, еле слышным, но весьма недовольным голосом проговорил:
  -Хватит душить!
  Мальчишки рассмеялись и ослабили поддержку. Юрий кувыркнулся спиной в воду, но при этом успел перехватить Алёшку с плеча на ладони, удерживая его выше уровня воды. Потом в том же положении, плывя на спине и гребя ногами, он повёз сына на своём левом плече к берегу. Дрожавшие от холода мальчишки один за другим вскарабкались по столбам на мол, греться на солнышке да друг перед другом задаваться и хвастаться.
  5
  - Хорошо, что тот конопатый с нами не поплыл, - продолжая пыхтеть и откашливаться, хрипло проговорил Алёшка. - Такой противный; чуть меня не утопил. Только я прибежал туда, где ты прыгал, чтоб глянуть, почему ты не выныриваешь, а он меня в воду столкнул. Такой наглый. А потом и сам прямо на меня упал. Как шандарахнул сверху по башке своими костями, у меня аж в глазах потемнело. Хорошо, что я успел их закрыть, а то б вода повыедала. Она ж тут - солёная и ядовитая.
  - Солёная, но... не бойся... не ядовитая... - в промежутках между глубокими усталыми вдохами успокаивающе произнёс отец.
  - А мама говорила, что только в реках и озёрах вода несолёная и неядовитая, а в морях - ядовитая, потому что в них трупов много. В морях же всегда корабли плавают и тонут, и люди вместе с ними, - уверенно возразил сын. - А самая ядовитая - на дне, потому что все трупы туда опускаются и там гниют. А этот конопатый меня как раз на дно, к трупам, своими ножищами заталкивал. Там бы я от них точно весь бы отравился.
  Юрий, ещё тяжелее вздохнув, промолчал, а Алёшка уже отдышавшимся и уверенным голосом продолжил:
  - Хорошо, что я успел по дороге за что-то уцепиться. Но немного всё равно отравился. Весь вроде бы ничего, а голова сильно кружилась. Вообще ничего не соображал. Сидел себе там, тебя ждал. А вместо тебя приплыла какая-то рыбина. Большущая - пребольшущая. Но не акула; без зубов. Ухватила меня своим ртом за бока и потащила на дно. Я еле от неё отбился.
  - Это я... приплывал... забрать тебя наверх...
  - А чего ж ты не сказал, что это ты? Я же спрашивал: кто это? А ты не ответил!
  - Прости... Не услышал...
  - Ладно, прощаю. Я вообще-то почти и не успел спросить, сразу воды нахлебался. А рыба меня куда-то потянула; наверно, другая приплыла. Я уже думал, что она меня съела, а потом глаза как-то сами открылись. И даже не выелись от воды; глянь, нормальные ж? - широко вытаращил он глаза. - Наверно, в этой воде трупов мало. Я тогда сразу - глядь вокруг: где рыба? А её уже нигде нету. И тебя нету; никого нету, только я один. Сижу в какой-то глубокой круглой яме. Вокруг - темно, а вверху - свет. Яркий-яркий; наверное, солнце. Только почему-то глаза от него не болели. Я и поплыл туда, к нему; да так здорово получилось! Прямо полетел, как по воздуху - во как быстро! Только не успел долететь. Чуть-чуть оставалось - и тут ты меня опять схватил, утащил обратно, и давай душить. И чего было хватать? Видел же, что я и сам здорово плаваю. Вот, опять душишь! Отпусти, отпусти! - задёргался Алёшка, отбиваясь от обнимавшей его отцовской руки.
  Юрий слегка ослабил прижим левой руки, удерживавшей сына на груди; а Алёшка, ловко крутнувшись, вдруг выскользнул в воду - и сразу же уверенно погрёб тем самым 'собачьим стилем', который он, под присмотром отца, освоил в отрядненской речке.
  - Дальше я сам поплыву, а то ты меня совсем задушишь. Гляди, как я теперь умею! Только что, когда выплывал наверх, научился. Видал? Вот только так быстро, как в прошлый раз, почему-то ещё не получается; а всё равно быстрей тебя плыву. Догоняй!
  К тому моменту силы окончательно оставили Юрия. К тому же перенапряжённую и переостуженную левую ногу скрючила болезненная судорога, и только энергия отчаянно-упорной мысли, что надо доставить сына на сушу, заставляла его до тех пор как-то держаться на плаву.
  - Ещё посмотрим, кто... первым доплывёт... - натужным шёпотом возразил он; и, убедившись, что Алёшка, азартно запыхтев, уверенно и не оглядываясь устремился к берегу, медленно пошёл ко дну.
  Во время погружения он попытался сразу двумя ладонями растереть окаменевшую и ноющую лодыжку; но сделать это достаточно мощно и эффектно он не смог, и та не поддалась. После этого он каким-то образом смог выплыть на поверхность; но физических сил и жажды жизни хватило только на то, чтобы перевернуться на живот и попытаться отыскать взглядом Алёшку. Впереди него, метрах в двух-трёх, будто бы кто-то пыхтел и плескался, но определить, Алёшка ли это либо кто-то другой, он не смог: помешали плававшие в глазах тёмные пятна и круги.
  'А ведь я, пожалуй, не доплыву, - вновь медленно опускаясь ко дну, устало подумал Юрий. - Плохо. Алёшка один на незнакомом берегу, в чужом городе останется. Растеряется, испугается. А тут ещё и меня, дохлого, из воды вытащат. Надо бы всё-таки доплыть'.
  5
  Загородный пляж, как обычно по будням, был почти пуст. Немногие взрослые, прикрыв спины полотенцами и отвернув лица от дувшего с моря сырого холодного бриза, читали книжки или лениво переговаривались с кем-то из соседей. Подростки, сбившись на причале в одну шумливую кучку, рассказывали анекдоты. Малыши сосредоточенно строили на берегу песочные города. При этом никто из пляжного населения не смотрел в сторону моря, и никто даже не подозревал, что рядом гибнет человек. А если даже кто-то мельком и взглянул, и увидел, то просто не догадался, что этот взрослый, сильный, только что прыгавший 'козлом' мужчина - не тренируется на утопающего, а по-настоящему тонет. Что он попросту не имеет сил ни отчаянно взмахнуть рукой, ни выкрикнуть призыв о помощи.
  Не только люди, но и окружавшая Юрия природа не обращала на его состояние достаточного внимания. Солнце, и не думая послать окоченевавшему пловцу порцию согревающих лучей, старательно укрывалось от мало приятного ему зрелища за вуалью натянутых на небо слоистых облачков. Люди массами рождаются и гибнут, и ему недосуг следить за каждым из них. Море равнодушно разъедало своей солью раны измученного пловца, и ничем не помогало ему удержаться на поверхности. Разве мало оно повидало и приняло в свои недра утопавших людей; что в этом особенного? Из всего окружавшего Юрия мира только свежий морской бриз не ленился, не сибаритствовал, не предавался пустым развлечениям, а вдохновенно и честно трудился. Он, частым гребешком гонимых им мелких холодных волн, деловито причёсывал море, избавляя его поверхность от плававшего на нём мусора. Вместе с пеной, сорванными со дна водорослями, смытыми с берега щепками, брошенными людьми пакетами и окурками зубчики гребешка старались подтолкнуть к берегу нечто сравнительно большое, полузатонувшее и довольно странно себя ведущее. Настолько странно, что молодому бризу было совершенно непонятно: где должно быть конечное место этого объекта - под водой или на берегу? Что с ним делать - топить или гнать прочь?
  Временами странный объект частично показывался из воды, и было похоже на то, что он не прочь оказаться на берегу. Сразу же на его верхнюю, выдвинувшуюся из воды поверхность, словно на палубу большого надёжного корабля, высаживался попутный мелкий мусор. Но этот объект играл роль не столько корабля, сколько подводного якоря, и лишь задерживал продвижение зацепившегося за него мусора, нарушал стройность наступавших на берег шеренг. Так что он нисколько не огорчался, когда надоедливый объект вновь плавно уходил под воду.
  Но странный объект, едва скрывшись под водой, начинал тихо, но настойчиво шевелить своими слабыми, оборванными краями, мутившими воду испускаемым ими струйками буровато-красной краски; и вновь потихоньку выплывал на поверхность. После чего трудолюбивому ветерку ничего не оставалось, как шлепками и щипками исполнительных волн гнать данную несуразицу к берегу...
  Путешествие по ныряющей синусоиде продолжалось долго; до того самого момента, когда Юрий услышал раздавшийся неподалёку негромкий, с трудом узнанный им голосок:
  - Ага, папка, теперь не я, а ты течёшь. А я давно доплыл!
  В тот же миг Юрий коснулся рукой песчаного дна; и, упёршись в него, приподнял голову. Берег был уже рядом; а на берегу, чуть дальше полосы, заливаемой набегавшими волнами, лежал на песке скорченный, подрагивавший от холода Алёшка.
  -Главное, что жизнь... течёт. А с нею мы... теперь... доплывём, куда надо.
  
  Глава 5. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
  1
  Примерно четверть часа Юрий выкарабкивался из полосы прибоя на сухой песок. Потом столько же отлёживался и отогревался. Алёшка к тому моменту уже нашёл и принёс унесённую ветром одежду и скрученное покрывало, после чего начал сооружать очередной замысловатый замок. Юрий; и, медленно встав, вошёл до колена в море.
  - Лёша, иди сюда, я и тебя обмою. А то в поликлинику поросят не пускают.
  - Не хочу в поликлинику, - насупился Алёшка.
  - Надо, сынок. У тебя голос хриплый. А ещё и чихаешь, кашляешь. Пусть посмотрят на тебя, дадут сладкую микстурку, и будешь здоров и крепок. А то - вдруг заболеешь; тогда придётся уколы колоть. Тебе нравятся уколы?
  - А... я ещё крепость не достроил! Давай лучше завтра - в поликлинику?
  - Давай лучше завтра ты другую крепость построишь. Завтра должно стать теплее, строить будет легче, и ты сможешь сделать крепость лучше даже этой. Как думаешь, сумеешь?
  -Не знаю... - с деланно-задумчивым видом почесал Алёшка за ухом. - Завтра подумаю...
  2
  В детскую поликлинику они добрались к трём часам. Тогда она располагалась на улице имени Дмитрия Ульянова, была маленькой и тесной. В регистратуре Юрию сказали, что врач-терапевт находится на больничном, но посоветовали на всякий случай пройти в кабинет и уточнить у медсестры. Мол, врач этот, как специалист, в общем-то, очень даже неплохой, но как человек - слегка ненормальный. Старый уже, болезненный, слабый; так нет, чтобы на пенсию уйти и спокойно болячки свои лечить, даже на больничном норовит незаметно, мимо регистратуры, проскочить в свой кабинет. Вечно у него какие-то срочные больные, которым именно на этот день назначено. Когда-то загонит себя так в гроб. Точно, загонит. Ну, он такой, что может и из гроба на работу приползти.
  Под табличкой 'Терапевт' был приколот кнопкой листок бумаги с чёткой крупной надписью аккуратными красивыми буквами: 'Врач болен'. За дверью слышались негромкие вежливые голоса. Дверь открылась, в небольшой вестибюль вышли двое - счастливо улыбавшаяся старушка и весёлый, с виду - совсем не больной мальчик примерно Алёшкиного возраста.
  - Не закрывайте дверь до конца! - донёсся из кабинета приятный девичий голос. - Если ещё кто-то пришёл, пусть заходят.
  Старушка, оставив щель между дверью и косяком, повернулась к Юрию и Алёшке. Приостановившись, она внимательно рассмотрела их обоих, потом опять разулыбалась и, наклонившись в сторону Юрия, тихонько произнесла:
  - Заходите, не бойтесь. Анечка одна, но она у нас такая умница, не хуже любого доктора всё вам назначит. Матвей Петрович её всему, что сам знает, учит, и всегда за себя оставляет.
  Юрий заглянул внутрь кабинета. За столом сидела молодая девушка в белоснежном аккуратном халатике, на вид - не старше восемнадцати лет, и сосредоточенно, от руки, заполняла какие-то бумаги.
  - Заходите, - заметив Юрия, вежливо и дружелюбно пригласила она. Юрий неловко, слегка зацепившись ногой, ступил за входной порожек - и, остановившись, устало прислонился плечом к стене.
  - Мы... были сегодня на море... - невольно смущаясь при виде очень симпатичной девушки и глядя немного в сторону, начал он объяснять причину своего с сыном прихода; но договорить не успел.
  - Ой... Вам надо не сюда, а к хирургу! - торопливо и жалостливо вскрикнула девушка. - Но наш хирург Вас не примет. Простите, но придётся добираться до поликлиники для взрослых, - тоном извинения и соболезнования произнесла она. - Знаете, где она? Если Вам трудно идти, я попрошу водителя скорой, он Вас отвезёт.
  - Да тут недалеко, но... зачем к хирургу? - с невольным удивлением возразил Юрий.
  - У вас же - раны? - указала девушка внимательным жалостливым взглядом на его ноги. Сквозь материю тонких светлых брюк, с внутренней стороны бёдер и голеней, проступили заметные красные пятна.
  - Да это - чепуха, само пройдёт, - нетерпеливо и небрежно махнул правой рукой Юрий. - Тут дело поважнее есть...
  - У Вас и рукав - в крови! Что случилось? Как Вы себя чувствуете? - перебивая его, тревожно вскрикнула девушка. - Ой, да что же Вы стоите! Садитесь... я Вам сейчас помогу! - вскочила она из-за стола, а Юрий взглянул на правый рукав своей рубашки. Материя рубашки, с внутренней стороны рукава, также был испещрена пятнами крови.
  - Ну вот, так и думал, а всё равно поторопился. Надо было всё-таки забинтовать, - с досадой проворчал Юрий. Рубашка с длинными рукавами в его гардеробе имелась всего одна, и из всех его рубашек она была самой дорогой и красивой. К тому же он надел её впервые за лето, перед походом в поликлинику, чтобы спрятать в её рукавах ободранные места. И вот теперь придётся тратить время на внеплановую стирку, а то и выбрасывать любимую рубашку и лучшие, парадные брюки.
  - Ничего, не волнуйтесь, я сейчас обработаю все раны! - торопливо проговорила девушка. - Садитесь на кушетку... Я помогу Вам раздеться...
  - Ничего не надо! - отшатнулся от её рук Юрий, прикрывая пуговицы рубашки перекрещёнными ладонями. - Это всё - чепуха, мелочи! Мне главное - сына показать!
  - А что ж тогда с ним? - ещё громче и тревожнее выкрикнула девушка. - Где он? Внизу? Возле регистратуры? На улице? В машине? Да говорите же, я побегу!
  - Не надо бежать, здесь он. Лёша, заходи! - повернулся Юрий к сыну, стоявшему в холле, невдалеке от него, но спрятавшемуся за дверью от глаз ненавистных ему врачей.
  3
  Насупившийся Алёшка рассеянным взглядом осмотрел угол потолка над дверью, постоял, подумал, затем тяжко вздохнул и, открыв шире дверь, неохотно переступил через порог.
  - Вот... пловец - экстремал, - легонько приобняв сына за плечи, отрекомендовал его медсестре Юрий. - Два часа назад шлёпнулся с причала в море, наглотался холодной воды и в желудок, и в лёгкие. Почти что утонул. Слава Богу, удалось достать его относительно живым,...
  - Я сам почти что выплыл, - вставил гордую реплику Алёшка.
  - ... но теперь он хрипит и кашляет. Боюсь, не будет ли у него воспаления лёгких? Или ещё каких-нибудь неприятностей?
  - Ой, как Вы меня напугали. Я думала, с ним что-то совсем страшное, - тяжело выдохнула молодая медсестра. Алёшка заметно приободрился.
  - Ну что, давай снимать рубашку, будем слушать твои лёгкие, - улыбнулась Алёшке сестра милосердия; лицо её вновь стало совсем юным, добрым и ласковым.
  - Я уже не маленький, и сам могу снять, - буркнул мгновенно помрачневший Алёшка, предусмотрительно отступая от вызвавшей его опасения медички на дополнительные полшажка.
  - Конечно; я уже поняла, что ты - самостоятельный, - улыбнулась ему девушка. - И почти что взрослый. Сколько тебе лет? Семь уже есть?
  - Больше. На целых два месяца, - с упрямо наклонённой головой и глядя в сторону, но с достойной случая важностью возразил Алёшка.
  - Вот как? Так ты в этом году в школу начнёшь ходить? - уважительно произнесла девушка.
  - Придётся, - тяжко вздохнул Алёшка, нехотя и очень неспешно расстёгивая пуговички своей рубашки.
  - А что так грустно? - удивилась сестра милосердия. - Не хочешь в школу идти? Почему?
  - Да... не нравится та школа, что на Белорусской, - назвал Алёшка улицу в одном из шахтёрских посёлков Ростовской области, где в то время проживала его мать. - Там свалка рядом, вонища... И большие пацаны вечно щелбанов дают...
  - Ты про семнадцатую школу говоришь? - неправильно поняла медсестра адрес унылого Алёшкиного 'там'. - Да, свалка там, конечно, неприятная... И ребят в эту школу собирают трудных... - сочувственно произнесла она; и, скользнув по лицу Юрия быстрым испытывающим взглядом, посоветовала Алёшке: - А ты попроси родителей отдать тебя в другую школу. Сейчас не обязательно учиться по месту жительства. В какую школу ты бы сам хотел пойти?
  - Ну... если б тут, возле моря... ещё б можно было... - с философической грустью протянул Алёшка.
  - А, ты во вторую школу хочешь ходить! Что возле набережной! - не совсем верно конкретизировала девушка общие положения тоскливого Алёшкиного 'тут'. - Да, это хорошая школа, - одобрила она свои выводы. - Но, чтоб туда попасть, тебе и родителям надо поторопиться, а то там быстро все места занимают, - задумчиво и знающе посоветовала она, а затем задорным голоском проговорила: - А ты умеешь делать что-то быстро? Ну-ка, покажи, как ты рубашку... Ого, и правда - быстро! Молодец! Повесь её аккуратненько на стул, - приставила она стул к кушетке, - а сам ложись на кушетку, как тебе удобно.
  4
  Взяв со стола лежавший там стетоскоп и сев на поставленный рядом с кушеткой стул, она, словно только затем и предложила мальчишке лучшее место в кабинете, начала расспрашивать его, как он, уже к этим годам, научился хорошо плавать; и как далеко заплывает; и зачем без присмотра папы ныряет, не слишком ли при этом рискует; и как получилось, что он, такой замечательный и умелый пловец, чуть не утонул. Алёшка, почувствовав доброжелательное к себе внимание, принялся рассказывать; а она, в промежутках между его речами, выслушала его лёгкие, смазала ему чем-то горло, капнула из пипетки в каждое ухо, а затем сказала:
  - Ну что, Лёшенька, горлышко у тебя немножко воспалено, зато в лёгких всё нормально. Но я тебе всё-таки один укольчик сделаю. Ты же уколов не боишься, правда?
  - Вообще-т... не очень... чтобы сильно...- с большим сомнением и с очень хмурым видом проговорил Алёшка. - Просто - надоели они мне. Чуть что - сразу уколы. А в прошлом году, в пионерском лагере, вообще... целую неделю по шесть раз, и днём, и ночью кололи. Всего закололи. - В его голосе послышалась досада, тембр голоса понизился и захлюпал разжижавшими слова слезами. - Так я тогда хоть больной был, а сейчас - здоровый. Только глотать немножко трудно. Ну и что? Обязательно надо уколы делать? Я лучше таблетку проглочу. Хоть самую горькую. Могу даже две. Или у вас тоже таблеток нет, одни уколы? - с укоризной спросил он.
  - Тебя столько кололи - и ты ещё не очень-то боишься уколов? - с неподдельно-детским уважением сказал юная медсестра. - Да ты, по сравнению с другими мальчиками, просто герой! А с девочками - и вообще сравнивать нельзя; они все - страшные трусихи. Вот я, хоть уже и большая, и сама уколы другим делаю, а ужас как их боюсь! Укол тебе, конечно, надо бы сделать; но, раз ты предпочитаешь таблетки, поищу что-нибудь подходящее... Ты пока полежи, отдохни; вот тебе градусник, измеришь температуру. Пока ты будешь измерять, я твоему папе перевязку сделаю, а потом начнём решать, как тебя лечить. Ладно?
  - Ладно, - охотно согласился Алёшка с отменой укола.
  - Не ладно! - запротестовал Юрий против предложенной ему перевязки. - Какой смысл время на эти царапины тратить? Одежду всё равно стирать надо; а бинты во время ходьбы только мешать и тереть будут. Сам дома перевяжу, если понадобится.
  - Какой пример Вы показываете сыну? - строго и укоризненно прошептала девушка Юрию. - Показывайте свои раны!
  Юрий, сердито запыхтев, расстегнул рубашку и, не снимая её до конца, сдёрнул с правой руки рукав.
  - На левой всё нормально.
  - Ой-ёй-ёй! Чем это Вы так? - соболезнующее вскрикнула девушка, но тут же перешла на деловой медицинский тон: - Впрочем, ничего страшного; вены и сухожилия не повреждены. Сейчас я быстро всё обеззаражу...
  -Я и сам смогу это сделать; не тратьте время, займитесь, пожалуйста, Алёшкой.
  -Хорошо, делайте сами. Вот Вам тампоны. Вот спирт; будете смачивать им тампоны и дезинфицировать свои раны. Обязательно очищайте раны от этих коричневых чешуек...
  - Это ржавчина.
  - И от всего остального. Потом края ран обработаете йодом. Нужно всё сделать очень тщательно; потерпите, хорошо? А то произойдёт нагноение, и тогда уж лечение будет более долгим и гораздо более неприятным, - обеспокоенно произнесла девушка. - Как только боль чуть-чуть стихнет, поочерёдно наложите на каждую рану антисептическую повязку; и сразу же закрепите её эластичной повязкой. Повязку сделаете из бинта в три-четыре слоя; вот так, смотрите! Потом намажете на одну сторону повязки мазь; вот так. Умеете обращаться с эластичными повязками? Вот Вам бинты, вот эластичные повязки на руки, вот - на ноги. Можете зайти за ширму, - быстро установила она лёгкую раздвижную ширму, отгородив ею угол кабинета, где стояла вторая детская кушетка. - Если что-то не будет получаться, не стесняйтесь, зовите. Но сначала дайте мне медицинскую книжку сына.
  5
  - А у меня её нет, - виновато отозвался Юрий.
  - Как? Вообще? Ну... а хотя бы сведения о том, какие прививки вашему сыну сделаны, какие - нет, у Вас есть? Нет? Как же так? - с трудно скрываемым осуждением взглянула медсестра. - А вдруг ребёнок чем-то заболеет, что тогда делать? Это же очень опасно!
  - Да я уже запрашивал по месту прежнего проживания Алёшки, и не один раз, - угрюмо пробурчал Юрий. - Бесполезно. Поликлиника и участковый врач отвечают, что книжка - у матери, а мать... Понимаете... Сын сначала жил у неё, и книжка была там; потом он переехал ко мне, а-а... книжка...- замялся Юрий, не зная, как объяснить то, что не хотелось объяснять.
  - Понятно. Книжка, как обычно, 'потерялась', - легонько вздохнула и слегка кивнула головой медсестра. - В таком случае вам придётся, перед поступлением в школу, часть прививок повторить; без сведений о прививках ни в одну школу не примут. Я даже могу сказать, сколько: шесть. Самые первые из них мальчику наверняка сделаны в яслях, их, чтобы зря не мучить ребёнка, можно просто записать. А вот остальные... Рисковать нельзя, придётся их переделать. И сделать это нужно срочно; о начала занятий осталось полмесяца, а ведь ещё медкомиссию нужно успеть пройти. Можно начать уже завтра-послезавтра; три - в один день, три - во второй. Ах, бедный мальчик, - горько вздохнула она, с состраданием взглянув на Алёшку, - среди этих прививок две такие неприятные... А завтра придёт на смену медсестра, у которой до того руки некультяпистые; всё у неё больно для детей получается, - с невольно вырвавшейся досадой проговорила девушка. - Ох, папы, папы. Надо было всё-таки раньше об этом побеспокоиться, чтобы не делать по многу за один раз, - с укоризной взглянула она на Юрия. - Мамы в этом отношении намного внимательнее.
  - Ничего, потом разберёмся, - нетерпеливо буркнул Юрий; не объяснять же этой наивной девице, что, как только Алёша будет доставлен матери в зелёном вагоне с белой полосочкой, 'потерянная' книжка вмиг обнаружится. Девушка нахмурилась; такое безразличие к судьбе ребёнка ей очень не понравилось.
  - А свидетельство о рождении ребёнка у Вас есть? - строго посмотрела она на Юрия. - Понятно... дубликат... А где основной? Тоже потерялся? А дайте-ка свой паспорт, - положив свидетельство на стол, довольно-таки смущённым, но требовательным и даже посуровевшим голосом сказала медсестра.
  Юрий молча протянул ей паспорт. Девушка, раскрыв его, взглянула на фотографию, а затем, пытаясь сделать это культурно и как бы ненароком, перевела сравнивающий взгляд на лицо Юрия. Встретившись с его хмурым взглядом, она, она ещё больше смутившись, опустила голову к паспорту.Перевернув несколько страниц, она негромко, но с заметным подозрением проговорила:
  - Сами сделали запись о сыне? Здесь почерк уже совсем другой.
  - Работница ЗАГСа забыла вовремя записать, а когда я позже пришёл и напомнил ей об этом, сказала, что только стирать записи о детях нельзя, а вот делать их... ну, записи в этой графе... родители могут самостоятельно. Я так и поступил, - сдержанным тоном ответил Юрий.
  Щёки девушки вспыхнули румянцем, рука её дёрнулась для того, чтобы вернуть паспорт его хозяину, но пальцы всё же перевернули ещё пару страничек - и вдруг она удивлённо воскликнула:
  - Так мы с Вами, оказывается, земляки! - Она вновь устремила на лицо Юрия внимательный и даже радостный, хотя и до конца не избавившийся от смущения взгляд. - Я тоже там родилась, училась до седьмого класса, а уже потом переехала с родителями в Евпаторию. Но до сих пор всех земляков помню. Даже странно, что Вас не узнала. А-а... Вспомнила....Мне же одна из подруг недавно говорила. Вы, наверное, офицер, танкист, сын бабы Маши и деда Коли? В этом году вернулись со службы?
  - Ничего странного, что не помните, - не стал тратить Юрий времени как на объяснения, кто он по профессии, так и на высказывание сомнений в том, что можно знать в лицо всех жителей большой кубанской станицы. - Видимо, я окончил школу и уехал на дальнейшую учёбу, когда Вы ещё не родились, а вернулся, когда Вы окончили школу и уехали на дальнейшую учёбу.
  - Ах, ну конечно! - смущённо воскликнула девушка. - Вообще уехала, вместе с родителями. Уже четыре года здесь живу, а всё никак не привыкну, что теперь я - евпаторийчанка... А вы уже давно в Евпатории?
  - Три с половиной месяца.
  - Переехали сюда из-за того, что дома работы нет? Или из-за сына?
  - Из-за сына.
  - И правильно сделали! Здесь он образование нормальное получит. Да и жить интереснее; всё-таки - город, море, - горячо одобрила девушка решение Юрия Михайловича; и, отдав ему паспорт, отшагнула к сибаритствовавшему на кушетке Алёшке.
  6
  - Ну-ка, Лёшенька, дай я посмотрю: что там градусник показывает? О, да ты молодец: в такой холодной воде плавал - и даже почти не простудился! Значит, очень быстро плаваешь, много энергии тратишь. Наверно, каким-то трудным стилем плаваешь? Неужто - кролем? Или - брассом?
  - Не, как кроль или... ну, тот, другой, я ещё не умею, - застеснялся-засмущался Алёшка. - Я... это... по-собачьему.
  - По-собачьи? Как знаменитые собачки ньюфаундленды, которые людей спасают? - восхитилась девушка.
  - Ну-у... - с некоторым сомнением протянул Алёшка, но всё же не стал огорчать и разочаровывать восхищённую публику, - да-а...
  - А я вот совсем не умею плавать, - горько вздохнула девушка; и, отшагнув к медицинскому шкафчику, положила градусник на его полочку. - А ты можешь меня научить этому стилю? А то я выросла в таком месте, где даже речки нет. Только ручеёк. И тот - такой мелкий, что самые маленькие собачки его вброд переходят, - легонько затарахтела она в шкафчике чем-то металлическим. - А теперь, хоть и живу на море, тоже не плаваю. Боюсь утонуть. Надо бы научиться плавать, а - некого попросить, чтобы показали, как это делать.
  - А Вы папу попросите, он научит, - деловито предложил Алёшка. - Он и меня научил.
  - Нет, мне взрослые в учителя не подходят, - быстро возразила девушка. - Мне перед ними будет стыдно, что я до сих пор плавать не умею. - В её руках еле слышно хрустнул кончик ампулы. - Вот если бы кто-нибудь из детей хотя бы примерно показал, как надо по-собачьи грести, - сказала девушка, незаметно от Алёшки наполняя содержимым ампулы шприц, - я бы сразу научилась.
  - Так... Я могу! Хоть сейчас! - вскочил Алёшка с кушетки.
  - Правда? Вот спасибо! Только, если ты будешь объяснять стоя, мне будет непонятно. Ты, пожалуйста, ложись обратно на кушетку, будто на воду, и покажи, как надо грести. Я посмотрю, постараюсь запомнить и, может быть, научусь.
  Девушка, пряча за спиной наполненный лекарственным раствором шприц, склонилась над кушеткой, на которой Алёшка, лёжа на животе, лихо загребал воображаемую воду растопыренными по сторонам руками.
  - Ой, передохни минутку, - озабоченно промолвила девушка. - Тут у тебя на спине маленький прыщик, я его немножко ваткой со спиртиком смажу... А то ведь все, кто будут смотреть на тебя с берега, его заметят и станут говорить: такой хороший пловец - а с прыщом на спине... Ну, вот и всё! Ещё разочек, пожалуйста, покажи: как надо ладошку держать? Ровной, как дощечка, или согнутой, как лодочка? Вот теперь понятно! Спасибо; научил. Ещё немножко сама на море потренируюсь, и тоже, как ты и твой папа, буду людей спасать, - с радостным удовлетворением проговорила медсестра; и, вернувшись к шкафчику, уложила использованный шприц в коробочку из нержавеющей стали.
   - Ты ещё немножко полежи, - усаживаясь за стол, сказала она Алёшке. - Пусть прыщик под ваткой засохнет. А я продолжу писать; у меня тут скопилось столько всякой писанины... А заодно буду тебя слушать; у тебя же много есть чего в жизни интересного, правда?
  Алёшка охотно кивнул головой. На его лице сияло удовольствие понимания, что простодушная и доверчивая медсестра попросту забыла сделать ему укол. Через пару секунд это простодушное безыскусственное сияние дополнилось горделивым свечением догадки, что медсестра забыла об уколе не попросту, а исключительно из-за безраздельно заполонившего её восторга, возникшего в ней во время лицезрения его чудесного способа плавания. Этот восторг, безусловно, достоин был того, чтобы поддерживать его на достаточно высоком уровне.
  - Интересного, конечно, много, - с важностью начал он повествование о своих многочисленных подвигах. Медсестра, улыбаясь и понимающе кивая, беспрерывно выстраивала в бумажные ряды и колонки стройные красивые буквы и цифры. Юрий, тихонько развернув ширму ещё чуточку шире, чтобы она закрывала его от взглядов не только со стороны стола, но и со стороны по-прежнему приоткрытой двери, уселся на кушетку и принялся за воплощение предписанных ему процедур.
  7
  Самым неприятным для него делом оказалось - выковыривать из ран и потёртостей застрявшие там осколочки ржавчины. Добро, если бы они хотя бы не крошились, вынимались целиком; но стоило прикоснуться ваткой или пинцетом к одному из них, как он разваливался на несколько меньших, а те ещё крепче, под воздействием оказываемого на них давления, впивались в мягкую беззащитную плоть. И так - до бесконечности, а точнее - до тех пор, пока можно было хоть как-то найти их безжалостно режущие и щекочущие крошки под липкой пеленой из крови и лимфы, что сочились из растревоженных ран. После чего Юрию приходилось, оставив микроскопических мучителей на произвол их собственного поведения, приниматься за мучительство следующего участка собственной поверхности.
  Между тем по другую сторону ширмы велись тихие разговоры, в смысл и содержание которых Юрий не мог достаточно внимательно вслушиваться: сильно мешал скрип собственных зубов. Но общую тональность этих бесед он всё-таки улавливал.
   Вначале о чём-то рассказывал медсестре Алёшка, и тон его речей был довольно весёлым и умиротворённым. Затем монолог сменился диалогом; если бы Юрий не знал, кто конкретно находится по ту сторону ширмы, то решил бы, что там, вместо относительно взрослой медсестры, сидит и болтает с его сыном на какие-то интересные только детям темы девчонка чуть старше Алёшкиного возраста.
  Через какое-то время диалог снова стал больше походить на монолог, но на сей раз в основном, взрослым голосом и успокаивающе-умиротворяющим тоном, говорила, словно бы уговаривала, медсестра, а Алёшка только обиженно сопел и мужественно пыхтел. 'Видать, у него 'прыщик' разболелся', - подумал Юрий, но выглядывать из-за ширмы, ради придания мужества и моральной поддержки сына не стал, понимая, что у него и самого выражение лица довольно-таки перекошенное.
  Прошло около часа. Вдруг дверь терапевтического кабинета резко открылась настежь; в кабинет, вместе с суетливым цокотом тонких металлических каблучков, ворвался громкий женский голос:
  - Аня, ты что, ничего не слышишь? Быстро спускайся вниз! На улице, прямо напротив нашего входа, автомобиль двух наших пациентов сшиб! Сошли с порожек, побежали через дорогу - и под колёса!
  Стол, за которым сидела медсестра Аня, громко скрипнул, послышался грохот упавшего на пол стула, щёлкнула дверца распахнутого настежь медицинского шкафчика.
  - Что там: ушибы, переломы? - сквозь шорох выгребаемых из шкафчика бинтов и лекарств спросила медсестра.
  - А я откуда знаю? А то будто ты не знаешь, что я крови боюсь, из-за этого и в регистратуре сижу. А там же всё - в крови! - истерично возразил тот же голос. - Я, как кровь увидела, сразу - к тебе!
  - Значит, есть и переломы... Ага, ещё это надо взять... А хирурга позвала?
  - Какой там хирург! Рабочий день уже закончился, все по домам разошлись, и он пошёл, а перед уходом подвёл же ко мне этих двоих, девчонку и её бабку, чтоб я больничный оформила. А они, с этим больничным - под машину. Теперь как бы теперь не сказали, что я в чём-то виновата; ты же знаешь, как обычно у нас? Всё на нас валят!
  - А 'скорую' вызвала?
  - Ой, забыла! Бегу, сейчас вызову!
  Торопливый цокот жёстких каблучков помчался из кабинета, вслед за ним зашуршали стремительные шажки медсестры. У порога шажки на мгновение смокли.
  - Лёшенька, вон на столе ключ, замкнёте за собой кабинет, а ключ повесите на доску в регистратуре. Не забудь захватить своё свидетельство и папку! Остальное - как договорились. Хорошо? Пока! - прозвучал быстрый говорок медсестры.
  - Пока,- проворчал Алёшка вслед стремительно удалявшемуся шороху лёгких ног.
  8
  - И чего так не везёт, - бурчал Алёшка, спускаясь рядом с отцом по ступенькам порожек поликлиники на асфальт тротуара. - Вода на море холодная... Пацан этот противный чуть не утопил... А тут ещё прыщи эти противные разболелись... Откуда они взялись? Целых четыре штуки!
  - Четыре? Ты точно помнишь? Не один?
  - Что я, считать не умею? - почувствовав лёгкое недоверие в голосе отца, обиженно ответил Алёшка. - На спине и на левой руке. Да больнючие такие. Хорошо хоть, что тётенька врач научила, как делать, чтоб не так больно было их прижигать.
  - А как?
  - Надо глаза сильно-сильно зажмурить, чтоб аж немножко больно было, и долго не открывать. А всё равно - болят, только меньше.
  - Хитренько она придумала! - не удержался от смеха Юрий.
  - Не, она - не хитрая. Она - смешная, - возразил Алёшка; и задумался, каким бы примером бы подтвердить правоту своих слов. Что-то вспомнив, он хитровато взглянул он на отца, затем, подскочив к нему, обхватил его двумя руками вокруг талии и торжественно объявил:
  - Она говорила, чтоб я тебя захватил. Папка, ты - захвачен!
  - Не поднимай меня, свалимся с порожек! Сдаюсь, захвачен. А ещё что она говорила?
  - Да... - замялся Алёшка, - говорила, чтоб я завтра в семь утра сдал анализы, а потом опять пришёл в поликлинику... Может, не надо, а? Сколько можно лечиться! Надоело. Я уже и так здоров!
  Алёшка, и в самом деле, в течение остатка этого дня и на следующее утро выглядел вполне здоровым. А вот его отец к вечеру расхворался; очевидно, простудился во время вынужденно долгого купания в холодной воде. Тем не менее на следующее утро, в половину восьмого, отец и сын сидели на скамеечке, стоявшей в коридоре невдалеке от двери детского терапевта. Вид у обоих был скучный и унылый. Юрий то и дело сморкался в платок, хрипел при дыхании, откашливался и вздыхал, Алёшка дулся, хмурился и демонстративно облизывал палец, проколотый при взятии анализа крови.
  На углу стола вновь открытого им кабинета, и в самом деле, лежала новенькая, аккуратно завязанная на тесёмочки картонная папка. Юрий, перед уходом из кабинета, не обратил на неё внимания; тем паче что к тому моменту свидетельство о рождении уже было в руках Алёшки.
  В папке, поверх новенькой жёлтой ученической тетрадки, лежала стопочка направлений: в лабораторию, на сдачу Алёшкой анализов, и в различные поликлинические кабинеты, на прохождение им же врачебной комиссии перед зачислением в школу.
  Но главным сюрпризом оказалась тетрадка. На середине её обложке чётким и красивым ученическим почерком было написано: 'Медицинская книжка'. Под этой надписью были изложены сведения об имени и фамилии пациента, ещё ниже - ФИО обоих родителей. А в левом верхнем углу обложки, более мелкими, но столь же аккуратно вычерченными буквами имелась запись:
  Переехал в Евпаторию из ж/д ст. Отрадная Крымской обл. Проживает...
  Далее был указан адрес, по которому Юрий и Алёшка снимали в Евпатории флигель. Его, очевидно, сообщил медсестре Алёшка.
  Юрий остолбенел. Его сын, несколькими росчерками пера молоденькой медсестры, не разобравшейся в сложных перипетиях судьбы своего маленького пациента, превратился из объекта спора между родителями во вполне обычного ребёнка, с мамой и папой, мирно ужившимися на общей парадной странице. Да ещё и, по сути, приобрёл крымское происхождение и местную прописку. И теперь имеет законное право жить и учиться здесь, в курортном крымском городе; о чём девяносто девять процентов его сверстников могут только мечтать. до времени определения Алёшки в школу. Школу своему сыну Юрий выбирал очень тщательно, и выбрал, по его мнению, самую лучшую; а чтобы Алёшка попал в эту школу, им пришлось переселиться ближе к ней. Так они попали во флигель бывшего санитарного врача, из ненависти к своей непривлекательной и малоприбыльной профессии превратившейся в любительницу антисанитарии.
  
  9
  Что уж скрывать: Юрий был уверен, что для целей дальнейшего укрепления здоровья сына, да и просто ради элементарного детского удовольствия было бы неплохо продлить их пребывание у моря на как можно более длительный срок. Ради этого он и устроился на работу; но при этом понимал, что ближе к концу августа придётся ехать обратно ради того, чтобы определить Алёшку в школу. Но втайне мечтал, чтобы устроить его в евпаторийскую школу; и не в какую-нибудь, а в самую лучшую. Ребёнок-то - априори талантливый; хотя и маленько ленивый. Вдруг из него получится великий учёный, или известный артист? Кто-то наподобие Эйнштейна, одной рукой пишущего формулы, а второй - играющего на скрипке.
  Но осуществление этой мечты упиралось в две трудно решаемые проблемы.
  Одна из них - необходимость получения местной прописки; без прописки, в советские времена, было трудно устроиться на работу и практически невозможно определить своего ребёнка в школу. Но прописку, хотя бы - временную, можно было получить. Разумеется, не бесплатно; но шанс решить эту проблему имелся. А вот вторая проблема - отсутствие Алёшкиной медицинской книжки - казалась Юрию совершенно непреодолимой.
  Он уже пытался, ещё во время проживания в Отрядной, выписать дубликат этой книжки, но ему в поликлинике решительно и бесповоротно отказали. А при этом любезно объяснили, что, по негласному указанию Минздрава, медицинские книжки на детей выписываются и выдаются только матерям. Кроме того, в дубликат книжки, в случае её потери, должны быть вписаны утраченные данные. Данные эти можно переписать из медицинской карточки, которая хранится в поликлинике по месту постоянного проживания ребёнка. И может быть показана только матери. 'А Вы же - не мать? И даже не в браке с ней?'
  Алёшка, как уже упоминалось, предыдущей осенью перенёс 'букет' лёгочных заболеваний, а к тому же страдал странным кишечным расстройством. Для определения диагноза и получения сведений о допустимости применения тех или иных лекарств врач потребовал предъявить медицинскую книжку. Или, на худой случай, её дубликат. Но Лариса, в ответ на телефонную просьбу Юрия, не только ответила категорическим отказом, но и, ради убедительности, сказала, что книжку она потеряла. Случайно. А поликлиническая медицинская карточка регистраторшами преступно утеряна. Но при этом она спросила: 'Ты что, намерился куда-то бежать от алиментов? Не вздумай! Без книжки никуда ты не убежишь. Если, конечно, не хочешь, чтобы ребёнок умер'.
  Тогда всё же выяснилось, что у Алёшки - застарелый дисбактериоз, возникший после интенсивного лечения антибиотиками дифтерии, которой он болел ранее. О дисбактериозе сына Лариса, как ни странно, даже не догадывалась.
  Иметь на руках болезненного ребёнка - и не иметь сведений о том, чем и когда он болел и, возможно, продолжает болеть, казалось Юрию нонсенсом. Поэтому он, привезя сына на длительный оздоровительный отдых в Евпаторию, известную во всём Союзе в качестве детской здравницы, через какое-то время зашёл в местную юридическую консультацию с целью выяснить, можно ли каким-то образом получить дубликат медицинской книжки сына. Или - выписку из медицинской карточки.
  Адвокат, мужчина лет сорока с хитрым лицом и блудливо прятавшимися глазками, заверил его, что законным путём ничего не получится. Но если уважаемому клиенту очень нужно, то можно, через одного из высокопоставленных врачей, сделать любой медицинский документ.
  Юрий тогда категорически отказался; ему вдруг стал противен и юркий адвокат, и его солидный подельник. К тому же ему нужен был не поддельный документ, а правдивые сведения о состоянии здоровья сына. Но в мозгу полуподсознательно засело: если даже пройдоха-юрист, узнав, что у клиента нет медицинской книжки сына, не смог скрыть, что принимает его не за нормального любящего отца, а за какого-то проходимца, то в любом из официальных учреждений реакция будет такою же. Что же, под влиянием такой реакции, сделают врачи или учителя, если он, ударившись с сыном в бега, невольно обратится к ним с просьбой вылечить или выучить своего потомка?
  И вдруг, когда, и в самом деле, единственным способом продолжать заботиться об Алёшке является - удариться в бега, медицинская книжка, по мановению волшебной авторучки юной медсестры, появляется перед ним из новенькой канцелярской папки. Проблемы, стоявшие на пути обучения и медицинского обслуживания Алёшки здесь, в Евпатории, внезапно и бесшумно лопнули. Веди мальчишку в поликлинику на 'комиссию', которую должны пройти дошколята, определяй в школу... пусть растёт, умнеет и здоровеет. Ему тут будет хорошо, и всем заинтересованным лицам - тоже. В первую очередь - его матери. Алёшу она отдала отцу потому, что тот ей 'мешает устраивать личную жизнь', к тому же её вполне устраивает не тратить время и деньги на заботы о ребёнке. Если так же будет и впредь, она нисколько не огорчится; а если при этом она ещё и обретёт привлекательный имидж страдающей матери, то только обрадуется.
  'Единственный человек, который может при этом пострадать, - медсестра Анечка. Её могут обвинить в подделке документов. От этого пострадает не только она, но и множество ребятишек, что попадут не в её ручки, а в чьи-то другие, не столь заботливые и умелые'.
  'Что делать?'
  'Что делать... Надо сказать ей, пусть переправит Отрадную Крымской области на Отрядную Краснодарского края... Остальное-то всё записано правильно... Главное - книжка на руках; а с нею мы и так пробьёмся.'
  10
  Неслух Алёшка, конечно же, был уже не на площадке межэтажного пролёта лестницы, где его оставил отец, и даже не у регистратуры, а крутился на улице, неподалёку от места произошедшей недавно аварии. Юрию с трудом, с высоты поднимавшихся к зданию поликлиники порожек, удалось приметить его вертлявую голову и подвижную фигурку в промежутке между телами прочих зевак.
  - Лёшка! Если хочешь, не будем уезжать отсюда, останемся жить здесь, - подойдя к сыну, прошептал он ему на ухо.
  - Ура! - закричал Алёшка. Окружавшие их люди осуждающе на него покосились.
  - Но для этого придётся сделать те три прививки.
  - У-уу... - горько проныл Алёшка. Люди успокоенно отвернулись и начали расходиться с места былого происшествия, но Юрий всё же успел выспросить у стоявшей рядом с ним пожилой женщины обстоятельства случившегося здесь несчастья.
  Женщина, с достойной случая нервозностью, ему объяснила, что проезжавшая здесь легковая машина сбила двух человек и уехала. Минуты через две из поликлиники выбежала какая-то девчонка в белом халате. Видать, практикантка, потому как - совсем ещё молодая; но такая ловкая да уверенная. Вмиг поставила жгут на ногу девочке, остановила кровотечение, потом начала делать массаж сердца старухе. И тоже, вроде бы, справилась, хотя запыхалась изрядно. Ещё минут через пять приехала 'скорая', пострадавших увезли, а девчонка в халате уехала вместе с ними.
  На следующий день отец и сын снова пришли в знакомый кабинет. НО там, вместо Анечки, сидела другая медсестра, намного старше её возрастом и несравненно сердитее выражением лица. Она, в согласии с выписанными Анечкой назначениями, и сделала Алёшке укол и три прививки, показавшиеся ему болезненными.
  Алёшка, натягивая рубашку, надулся и, пряча налившиеся слезами глаза, отвернулся лицом в угол. Юрий спросил у медсестры:
  - А та сестричка, что тут тоже работает...
  - Анька, что ли? - неприязненно перебила его речь медсестра. - А она тут не работает. Уже почти три месяца, как сначала в отпуск ушла, а потом уволилась. Просто наш врач, как заболеет, вечно её просит за него посидеть. Подумаешь, специалистка, куда ж там. Ну, а я и не возражала. Пусть тешатся. Что они двое, что пациенты - те же дети.
  - Ну, а... когда она ещё выйдет?
  - Никогда. Я тут теперь одна, без подмен буду вкалывать, - буркнула медсестра.
  - А... где её искать?
  - В Симферополе. В медицинском институте. Поступила в этом году учиться на педиатра. Сегодня, в семь утра, должна была уехать. Так что, если влюбился, езжай туда, там и ищи. Только ей, дя-день-ка, там и без тебя женихи найдутся.
  Искать бывшую медсестру Аню в Симферополе Юрий не стал; решил, что, в случае необходимости, сам переделает неверную запись. Так он её с тех пор ни разу и не видел; но при воспоминаниях о событиях того дня она всё чётче и увереннее представлялась ему добрым и прекрасным ангелом, посланным в тот день в поликлинику специально для того, чтобы помочь ему, Алёшке, неизвестной девочке и её бабушке, а возможно, и ещё кому-то от свалившихся на них несчастий и грозивших им бед.
  11
  После спасения сына и получения медицинской книжки Юрий окончательно решил, что покидать Евпаторию нет ни малейшего смысла. И озаботился поисками такой школы, что сумеет достойно развить многочисленные таланты его сына. И, разумеется, выбрал самую лучшую; но чтобы Алёшка был принят именно в эту школу, им пришлось переселиться ближе к ней. Так они попали во флигель бывшего санитарного врача, из ненависти к своей непривлекательной и малоприбыльной профессии превратившейся в любительницу антисанитарии.
  К сожалению, вскоре выяснилось, что Алёшка, фактически оставшийся без отцовского надзора, сначала перестал выполнять домашние задания, а затем и начал регулярно пропускать занятия в школе. Пришлось Юрию уволиться с так нравившейся ему работы на заводе. Но перед тем он пришёл к директору школы и, объяснив ситуацию, попросил трудоустроить его в школу. Кем угодно; но желательно - электриком. Директор сказал, что вакантна только должность сантехника. Юрий сморщился, скривился, но согласился. Объяснив своему заводскому преемнику премудрости устройства пневматических приборов, и напоследок наведя тщательнейший порядок на бывшем рабочем месте, Юрий, на следующее утро, прибыл в школу для обслуживания приборов из фаянса. Но директор, чуть ли ни по тому же сценарию, что ранее произошёл с Юрием на заводе, предложил ему место учителя физкультуры. И с тех пор он успешно набирался сил, ловкости и выносливости вместе с учениками подопечных классов, а в промежутках и по окончанию уроков опекал своего непоседливого потомка.
  
  Глава 6. К другим пенатам.
  
  Через неделю после приезда из Отрядной, уже в следующие выходные Юрий отправился на поиски другой квартиры. Оставлять сына под влиянием 'бабушки' Поли и 'друга' Коли ему очень не хотелось. Начал он свои поиски с района, максимально приближенного к школе, где трудился он сам и учился сын.
  Курортный сезон почти закончился, предложений о сдаче квартир было более чем достаточно. Юрий за короткое время успел посетить с десяток адресов, и некоторые из предлагаемых квартир весьма понравились его глазам, но ни одна не понравилась его карману: хозяева по инерции заламывали за них такие же цены, что и в разгар сезона.
  Наконец ему повезло: отдельная комната в большом частном доме была оценена хозяйкой по вполне приемлемой цене. Конечно, Юрий предпочёл бы жить отдельно, а не под чьим-то присмотром. Вместе с тем, проживание в доме, в сравнении с обитанием в отдельном флигеле, давало ряд очень ценных преимуществ. Можно было пользоваться ванной (хотя и, по поставленному хозяйкой условию, не чаще раза в неделю). Можно было готовить пищу на газовой плите, а не на электроплитке. А главное - не было нужды топить зимою печь.
  Когда он вернулся в прежний флигель, Алёшка сообщил ему, что приходила бабушка Поля, и велела передать, чтобы они за три дня убрались с квартиры, потому как ей не нужны квартиранты, что бегают туда-сюда по ночам и напускают во двор собак.
  Расставание состоялось очень скоро и прошло с обоюдным удовольствием. Хотя имелись нюансы: удовольствие хозяйки было вещественно зримым, поскольку она сочла возможным и необходимым унести с собой, при посещении флигеля в отсутствие Юрия, купленную им электроплитку. Этой добычи, для полного удовольствия, ей показалось недостаточно, и она объявила своей собственностью все трёхлитровые стеклянные банки, как с закрутками, так и пустые, которые Юрий ранее, по её же предложению, поставил в её подвал. Благодаря таковым её действиям у Юрия было меньше внешних тягот и забот с переноской вещей, зато внутреннее удовольствие от расставания заметно усилилось, стало более зрелым, осознанным и прочувствованным.
  Ночевали отец и сын уже на новом месте. Дом был большой, светлый, тёплый, добротно построенный. Входной прихожей в него служила летняя веранда, дальняя треть которой была перестроена под ванную, служившую также и в качестве помещения для газового водонагревателя, гнавшего горячую воду по трубам и батареям в доме.
   От середины веранды вглубь дома уходил трёхметровой длины коридор. По правую сторону коридора располагалась дверь в первую из двух хозяйских комнат, построенных одна за другою, 'вагончиком'. В первой, ближней комнате лежала полупарализованная мать нынешней фактической хозяйки дома, в дальней жила сама хозяйка.
  Завершался коридор дверью в зал. Зал, по старым меркам, был очень большим: пять с половиною метров на семь, в три больших окна. Выглядел зал был не только большим, но и излишне просторным: из мебели в нём стояли только небольшой, на три узких сидячих места, диванчик, старенькое чёрное фортепиано и, на собственных ножках, большой, практически отсветивший своё телевизор.
  В зале, слева от входной двери, была прорезана дверь в ещё одну комнату. Эта комната была сравнительно небольшой, размером три метра на пять; с залом она соседствовала своей длинной своей стороной, а глухим торцом граничила с коридором.
  В этой-то комнате и поселились Юрий и Алёшка.
  
  
  Часть третья
  
  Богоборцы
  эзотерический детектив
  
  Итак смотри: свет, который в тебе,
  не есть ли тьма?
  Ев-е от Луки, 11-35.
  
  Глава 1. О пенатах.
  1
  Хозяйку дома звали Тамилой Николаевной. Это была среднего роста, слегка курносая круглолицая блондинка возрастом за сорок, на вид очень спокойная и даже флегматичная; но временами прорывалась в её речах, движениях и манерах некая нервозность и даже надрыв. Единственной её привязанностью, из числа живых существ, являлись две кошки. Старшую из них, Симу, она маленьким голодным котёнком подобрала на улице два года назад, сразу после своего переезда из Сибири. Вторая кошка, Мурка, родилась от Симы.
  История жизни Тамилы была весьма сложной и, вместе с тем, стандартно-простой. Сколько Тамила себя помнила - а помнила она себя с четырёхлетнего возраста - она жила и росла в этом доме, выстроенном её отцом, выходцем из глухой русской глубинки. Незадолго перед окончанием войны, вскоре после депортации крымских татар в Среднюю Азию, он 'по комсомольской путёвке' был направлен в Крым, а уже здесь женился на прибывшей сюда по такой же 'путёвке' комсомолке - молдаванке. Он, по профессии - строитель, сразу же после свадьбы начал строить своё семейное жильё. Через полгода молодожёны вселились в свой первый дом. Точнее, в маленький и не слишком уютный домишко; но после юности, которую каждый из молодожёнов провели в бедных селениях (он вырос в маленькой бревенчатой избушке, она - в маленькой саманной хатке), и этот небольшой, узкий и невысокий, без удобств, двухкомнатный каменный домик 'вагончиком' казался им дворцом.
  Менее чем через год после свадьбы родилась Тамила; и сразу же в домике стало шумно и тесно. К тому времени оба они, и муж, и жена, успели в Крыму обжиться, осмотреться и привыкнуть к более высокому, чем на родине каждого из них, уровню местной жизни. Да и глава семейства был уже не простым каменщиком, а строительным прорабом, и ему стыдно было жить в неуютном, некрасивом и маленьком строении. Да и жена частенько у него интересовалась: кто он - строительный прораб или просто строительный раб?
  Работа закипела. К четырёхлетию дочери семья перешла в большой и уютный дом. А вскоре и семья пополнилась: родился сын Андрей. А первый домик, беспризорный и никак не используемый, потихоньку разрушался в углу усадьбы.
  Но вот, через полгода после окончания школы, сын, к тому времени ставший студентом местного техникума, надумал жениться. Родители, в отличие от современных, не возражали: пожалуйста, женись, места в доме всем хватит. Но молодая невестка жить в одном доме с родителями мужа, из-за тяжёлого и властного характера свекрови, не захотела; и сын решил поселиться с молодой женой во флигеле. А для этого нужно было его отремонтировать; и парень, трудолюбием и смекалкой пошедший в отца, взялся за ремонт обветшавшего строения. К началу лета, всего лишь через три месяца напряжённого труда, полуразвалившийся сарай превратился в уютный домик: продавленная и прогнившая крыша полностью заменена, все полы перестелены, все стены, и изнутри, и снаружи, оштукатурены и тщательно пробелены.
  Но наибольшей гордостью Андрея являлось лично им сконструированное и им же из металла сваренное отопительное устройство на жидком топливе. Пожалуй, не мешает упомянуть, что газового отопления тогда в Крыму ещё не было, а возиться с дровами и углём молодой паре, естественно, не хотелось.
  Правда, с устройством этим не всё было гладко. Во всяком случае, отец, ознакомившийся с его конструкцией непосредственно перед пуском в дело, пытался доказывать, что в данном техническом решении есть небольшой, но очень важный недостаток, из-за которого горячая вода в отопительную систему, к батареям, не пойдёт. Но сын настойчиво возражал, что конструкция полностью соответствует описанию, имевшемуся в одном из авторитетных технических журналов; а значит, ошибка исключена. Отец, пробурчав: 'У-у, весь в маму; ни в чём не убедишь', ушёл на работу. А сын зажёг горелку под котлом.
  Через какое-то время вода в котле закипела, но отопительные батареи, как и предрекал отец, оставались холодными.
  Андрей решил увеличить подачу топлива к горелке под котлом. Через минуту котёл взорвался. Половина крыши взлетела в воздух, перегородка между комнатами рухнула, в домике начался пожар. Андрей во время взрыва получил тяжелейшие ожоги; и вскоре, в страшных муках, скончался.
  Тамила к тому времени училась на последнем курсе Донецкого политеха, на горном отделении. Оказалась она там потому, что поступить в то же учебное заведение, но на строительный факультет она не смогла. Не добрала баллов; а на горном был хронический недобор, и туда автоматически зачисляли всех, решивших подать заявления.
   Сразу же по получению печального известия, несмотря на предстоявшую ей защиту диплома, Тамила примчалась домой. Гибель любимого брата она восприняла как огромное горе, а ужасные подробности и зримые следы трагического происшествия нанесли её дополнительное эмоциональное потрясение. Она остро почувствовала, что будет более или менее нормально жить только в том случае, если сможет хотя бы не каждый день думать об этом ужасном несчастье.
  Из этих соображений и чувств во время последовавшего вскоре институтского распределения местом своей будущей работы она выбрала Восточную Сибирь, а должностью - геолог походной геологической партии. Ранее в тайге она никогда не бывала, но от отца знала, что их предки жили в лесистой местности; а главное - ей казалось, что там, в дикой тайге, ничто и ничем не будет напоминать о существовании в далёком курортном Крыму обгорелого и полуразваленного флигеля.
  Через два месяца после несчастья с Андреем умер отец. От инфаркта. Мать осталась в огромном доме одна - не считая квартирантов, за счёт доходов от которых она жила. Но два с небольшим года назад её парализовало; и Тамила, уволившись с работы и срочно продав квартиру в Красноярске, вернулась в родительский дом.
  За прошедшие более чем двадцать лет со дня гибели брата боль этой утраты в ней несколько притупилась, но окончательно не исчезла. К тому же добавилась горечь понимания, что из-за скоропалительного решения отправить жизнь, словно геологический рюкзак, в глухую тайгу, жизнь попросту не состоялась. Ни близкого человека, ни детей, ни хоть чего-то ценного из имущества, ни хоть сколь-нибудь приятных воспоминаний... Здесь, в Крыму, из близких существ - только две избалованные, непослушные кошки. Гуляют, где хотят, постоянно воруют из кастрюль и со стола, а то и нахально хлебают из одной с нею миски. А позади, в прошедшей мимо жизни - только тяжеленный рюкзак с образцами пород, тучи комаров, стёртые до крови ноги да несколько случайных встреч с чужими женатыми мужчинами. Каждый из которых был представителем одной и той же породы - кобелячьей...
  Но надо было продолжать хоть как-то жить; а жить теперь было не на что. Те квартиранты, что снимали одну из комнат при матери, весной этого года купили домик в Нахаловке, самозахватном пригороде Евпатории, и переселились туда. С курортниками в этом, девяносто первом году ей тоже не повезло. Людям с каждым годом живётся всё хуже и хуже, этим летом заезд был сравнительно небольшим, к тому же всех 'дикарей' расхватали те хозяева, чьи владения располагались невдалеке от моря. Вот и пришлось пустить на квартиру мужика с ребёнком. Конечно, от ребёнка в доме только шум да неприятности... Да и мужик,в общем-то, подозрительный... Чем ему плохо жилось на Кубани? Там, небось, не сибирская тайга, а всесоюзная житница... И чего это ребёнок у него, если мать жива? Странно всё это ...
  Подкупило же расположение Тамилы к мужику и его ребёнку история о том, как, из-за серии несуразностей, ребёнок этот остался на улице и чуть было не погиб от зубов бродячих собак.
  3.
  Она вдруг вспомнила нечто смутное из своего далёкого - далёкого детства. Тогда ей было, помнится, четыре года. Да, точно, четыре; именно столько больших глазурованных пряничных лошадок было в том сказочном табуне, что незадолго до того подарил ей отец на день рождения. Почему-то на дне её рождения был только отец, без мамы. Одну из этих лошадок она сразу же передарила отцу, двух постепенно, в течение всего дня, съела сама, а ещё одну оставила маме: почему-то нужно было ещё долго ждать её возвращения домой. Она честно и долго ждала. До сих пор точно помнит, что очень, очень долго. Настолько долго, что за это время успело произойти удивительное событие: та лошадка, что она отдала отцу, привела домой ещё двух таких же.
  Отец, сообщивший своей дочурке об этом удивительном чуде, сказал, что эти две новые лошадки должны принадлежать ей. Он уверен, что лошадка привела своих подруг именно ей в подарок, потому что убедилась, что Милочка - девочка очень добрая и совсем-совсем не жадная. А самому отцу вполне достаточно той, первой, подаренной ему Милочкой лошадки; он будет ездить на ней на работу. Зачем же зря держать в конюшне ещё двух? Без хозяина они будут скучать.
  Отец объяснял очень убедительно, и Милочка охотно с ним согласилась. И очень хорошо, что так сделала; она до сих пор уверена, что таких вкусных лошадок, как были те две, что сами прискакали к ней, с тех пор ей даже попробовать не доводилось.
  В первые послевоенные годы разруха в Крыму была страшная, и уж кому - кому, а строителям работы хватало. Отец уходил на работу с восходом солнца, когда Мила ещё спала, а возвращался после захода, когда Мила, чаще всего, уже спала. Но Милочка каждым вечером отца очень ждала; даже её первое слово, произнесённое ею в два с половиной года, было не 'мама', а 'папа'. По рассказу отца, вылетело оно из неё в тот момент, когда она, в одиночестве запертая и долго, тоскливо ждавшая отца, внезапно увидела его через окошко ещё того, первого, маленького дома.
   Но к тому времени, когда ей исполнилось четыре года, отец её уже не запирал. Тогда вообще никто ничего не запирал: воров почему-то не было, да и воровать в доме родителей Милочки было ещё нечего. Мила, оставшись в большом и пустом доме одна, через пустырь, на краю которого располагалась родительская усадьба, убегала от своего скучного и страшноватого одиночества на другую улицу. Вот там, с мальчишками намного старше себя, он и играла целыми днями - до тех пор, пока рядом с нею появлялся отец и звал её покушать то, что приготовила ей подаренная отцу лошадка. Эта лошадка была очень доброй, и каждый день готовила что-нибудь вкусненькое для очень ею любимой Милочки.
  Потом из какой-то больнички, далёкой-далёкой, где-то аж за гремучей и страшной железной дорогой, вернулась мама и принесла Милочке купленного по дороге, в попутном магазине, очень хорошенького братика. Мама, ещё до того как уехала в больничку, обещала подарить доченьке, за её хорошее поведение, братика или сестричку. Ну, точно так же, как папина лошадка подарила ей ещё двух. Но смогла мама купить только одного братика, без сестрички. В то время, не то что сейчас, лошадок на дорогах было много, и их легче было дарить. Потому что лошадкиновы родители за своими пряничными лошадятами не ухаживали, а раздавали их людям. А братики и сестрички тогда, наоборот, стоили очень дорого.
   Милочка и маме, и братику очень обрадовалась. А папе братик почему-то совсем не понравился; кажется, из-за того, что мама купила не того братика, какого папа хотел. Папа даже ударил маму по лицу, а потом куда-то ушёл. А мама после этого почему-то очень, очень рассердилась на свою дочку. Кажется, за то, что та в её отсутствие дружила с мальчиками с другой улицы. Да, так; потому что мама тогда требовала, чтобы Мила больше никогда-никогда не только не дружила, но даже и не разговаривала ни с одним человеком с той улицы.
  Мила была в недоумении и большой растерянности. Она совершенно не понимала, что плохого в её дружбе с теми мальчишками, и ей не хотелось прекращать дружбу с ними; с кем же тогда дружить? Вокруг дома - пустырь! А мама настолько рассердилась на неё за непослушание, что выгнала её из дому. Ночью. Пусть, мол, живёт на улице - до тех пор, пока не попросит у мамы прощения.
  Маленькой девочке, раньше никогда не выходившей ночью во двор, было очень страшно. Забора вокруг усадьбы ещё не было, ужасный ночной пустырь начинался сразу от порога дома. Она заперлась в деревянной будочке туалета и долго, очень, очень долго ждала отца. Надеялась, что он, как только вернётся, сразу же объяснит маме, что Мила ни в чём, ну совсем ни в чём перед мамой не виновата.
  Но отец почему-то так и не пришёл, и тогда... Тогда Мила вначале очень сильно на него за это обиделась. А потом пошла в дом, и со слезами на глазах сказала маме, что она просит у неё прощения. И если уж мама хочет, чтобы она никуда не ходила, то она будет играть одна.
  Обещание своё, практически до окончания школы, Мила неукоснительно выполняла; несмотря на то, что оставаться почти всё время одной, без друзей и подруг, было скучно и трудно. Андрюшка, когда подрос, бегал, куда хотел, и мама его не ругала; а Мила по-прежнему проводила всё своё свободное время во дворе. Хотя и до сих пор не знает, в чём состояла необходимость таких требований.
  'Может быть, - подумала она, - и этот мальчишка, испытавший подобный стресс, будет таким же послушным, какою я была в детстве?' И согласилась взять их двоих, отца и его сына, к себе на квартиру.
  
  Глава 2. Явление Васи народу.
  1.
  Вечером следующего дня, вскоре после захода солнца, Юрий устроил 'входины': нарезал колбасы, нажарил яичницы, положил в тарелки конфет и пирожных, поставил на стол бутылку водки (вина хозяйка велела не брать) и банку растворимого кофе. Последнему деликатесу хозяйка, сообщив, что у неё - пониженное давление и потому кофе ей как лекарство, особенно обрадовалась.
  Едва они втроём уселись за стол, как их компания увеличилась до пятерых: на тот же стол взобрались солидная, уверенная в своих кошачьих правах Сима и маленькая, но уже очень ловкая и проворная Мурка; и принялись таскать колбасу из тарелки. Юрий попытался согнать их на пол; но Тамила, очень рассердившись, возмущённо закричала, что это не просто кошки, а очень умные кошки. Они удивительно понятливые и, в отличие от некоторых людей, человечные. И что наверняка они когда-то, в предыдущем воплощении их душ, были людьми. А потому и обходиться с ними надо по-человечески.
  После этой гневной, чрезвычайно озадачившей Юрия тирады Тамила, набрав из тарелки кусочков колбасы, нежным и ласковым голосом, называя каждую из кошек уменьшительно-ласкательными именами, позвала своих любимиц к месту их кормёжки в углу веранды. Тем временем Юрий, стараясь делать это незаметно, стёр со стола оставшиеся там отпечатки грязных кошачьих лапок.
  Не успела Тамила вернуться к столу, как послышался громкий и уверенный стук в усадебную калитку. Тамила пошла взглянуть, 'кого это нелёгкая принесла'. Вернулась она в дом в сопровождении пожилого мужчины, возрастом под семьдесят, но на вид ещё довольно крепкого.
  Старик этот, своим внешним обликом, был весьма непрезентабелен и попросту неухожен. С неделю не брит, а редкая седовато-бесцветная шевелюра, с пушистыми бакенбардами 'под Пушкина', местами свалялась в сосульки, а местами то ли слегка вилась от природы, то ли попросту была небрежно всклокочена. Небольшие ладони очень длинных, чуть ли не до колен, мосластых рук хронически недомыты. Ногти на пальцах некоторой частью обломлены, а большей частью обгрызены; но даже эти, старательно 'обработанные' ноготки не были лишены полоски траура по собственной опрятности и чистоте.
  Ничем не лучше была и его одежда. Старая и изрядно замусоленная рубаха протёрта на воротнике и на краях обшлагов. Дешёвые и крайне замусоленные брюки, со вздутыми на коленях пузырями, похоже, никогда не были знакомы с утюгом. Донельзя растоптанные туфли, одетые на босые ноги, явно не знали даже запаха ваксы. Один из них не имел шнурка, а второй лопнул сзади по шву, и оттуда высовывалась заскорузлая и очень грязная пятка.
  Но лицо у гостя было живым и подвижным, а взгляд из-под редких бровей, нависавших над глазными яблоками отдельными длинными волосками, был внимательным и острым.
  - Познакомьтесь, - не столько обрадованным, сколько ироничным тоном представила его Тамила. - Вася, бывший мамин квартирант. Соскучился, пришёл в гости.
  - О, а вы токо што уселися вужинать? От это хорошо! А то я такой голодный! - обрадовано, с лёгкой 'народной' хрипотцой вскричал Вася и, не дожидаясь приглашения, торопливо уселся на стул, предназначенный для хозяйки дома.
  - Да куда ты за стол с такими грязными руками? Хоть бы, для приличия, помыл их сначала! - прикрикнула на него Тамила.
  - Ой, та чего ты так кричишь? А то будто не знаешь, что ты для мене - как родная доченька, я тебе и без крику послухаюсь! - на том же тарабарском наречии, являющемся издевательством сразу над двумя языками - украинским и русским, добродушно отозвался Вася. Слегка привстав со стула, он попытался обнять Тамилу, но та, по-девчоночьи пронзительно взвизгнув, отпрыгнула в сторону и ещё громче выкрикнула:
  - Да руки же!
  - Ох, эта мене интелехенция! И дома достаёть, и в гостях от неё не отбрыкаисси, - то ли с искренней, то ли с наигранной досадой воскликнул Вася; и, повернув ладони внутренними сторонами вверх, словно удерживая в каждой из них по невидимому грузу его невыносимо тяжкого существования, подчёркнуто комичным жестом развёл руки в стороны. Юрий непроизвольно фыркнул - очень уж Васина поза в тот момент напоминала приветственное 'Ку!' из фильма 'Кин-дза-дза'. Вася, одобрительно взглянув на него, продолжил разработку прежней темы.
  - А что ты с ими изделаешь? Обе - учёные, гнуть пролетария у дугу своим верхним образованием, как хотять. Прийдётся подчиняться. Но, - с достойной для представителя класса-гегемона властной настоятельностью выкрикнул он, - глядить, без мене не начинайте! Я скоро!
  И он торопливо убежал в ванную.
  - Кто это? Родственник? - спросил Юрий.
  - Какой там родственник! Не дай бог таких родственников, - с нескрываемым неудовольствием по поводу высказанного Юрием предположения отозвалась Тамила. - Так, шаромыга. Голь перекатная. Когда-то, сразу после войны, работал на стройке вместе с моим отцом. Потом куда-то уехал, вроде как за большим заработком. Но толком так нигде и не работал, только мотался по всей стране, лёгкой жизни искал. А что проку? Попропивал всё, что было. Да ещё и пару раз попался на чём-то, лет пять отсидел. Теперь то, что на нём, вот и всё его богатство. Даже пенсии порядочной нету: стажа-то почти что никакого. Так, дают какие-то копейки, лишь бы отделаться от него. А недавно вот вернулся сюда. Ну, и напросился к матери на квартиру. На месяц. А та - как же: друг покойного мужа! Ну, и пустила. На свою голову. Он-то вроде один просился, а как поселился, сразу и жена откуда-то взялась, а следом за ней и двое взрослых детей. Просились на месяц, а прожили два года. И денег почти что не платили, и помощи матери от них никакой не было. Семейка - ещё та. Сам - шаромыга, жена - лентяюга, младший сын - наркоман и пьянчуга, только старший ещё более-менее деловой да заработливый. Даже непонятно, в кого он у них такой.
  Послышались звуки обильно полившейся в ванну воды.
  -Да не в ванну же смывай свою грязищу, а в раковину! - громко прокричала Тамила, а затем буркнула тихим, но очень недовольным голосом: - И без того полотенце после него - хоть выбрасывай. - И тем же тоном сказала Юрию: - Принеси ему из своей комнаты стул. Да, стой! - спохватилась она и, понизив голос, строгим тоном предупредила: - Смотри, не вздумай ему в долг давать. В жизни не отдаст. А он наверняка за деньгами и пришёл. Но я-то его уже знаю...
  Когда Юрий вернулся к столу, Вася уже сидел на его бывшем стуле и жадно уплетал колбасу, а Тамила ему выговаривала:
  - Раз ты уже закусываешь, наливать тебе не будем.
  - Ой, Тамилочка, та не жадничай ты так! Можеть, ето - последня моя стопочка. Я ж Светке пообещал: как работу найду, на перву ж получку зашьюся. Тода воще пить не смогу, - жалобно прокричал Вася и потянулся рукой к очередному куску колбасы.
  - Дедушка, а Вы не зашивайтесь! А то как Вы сможете столько есть, если запивать не будете!? - с неудержимо вырвавшимся из него сочувствием протарахтел Алёшка; и с гордостью посмотрел поочерёдно на отца и хозяйку: оценили ли они, как умно он посоветовал?
  - От, унучёк, молодечик какой! От умница! От правильно сказал! - громко похвалил его Вася; и засунул очередной шмат колбасы целиком в рот. А Тамила нахмурилась и приказала Алёшке:
  - Забирай свою тарелку, иди в свою комнату и там ешь. Нечего тебе вертеться рядом со взрослыми. Маленький ещё.
  Алёшка, надувшись и исподлобья взглядывая то на хозяйку, то на отца, неохотно приступил к процедуре медленного и очень осторожного спуска со стула. Отец, усмехнувшись, положил в его тарелку ещё один кусок колбасы, поверх колбасы насыпал горстку конфет, а затем шепнул на ухо:
  - Иди поешь, а потом поиграй. Всё равно тебе, я вижу, здесь скучно.
  - Ладно, - с неожиданной для отца радостью согласился Алёшка; и быстро развернулся в сторону коридора. Но через пару быстрых шажков он вдруг остановился, развернулся назад и тоном человека, искренне предупреждающего уважаемых и близких людей о грядущих для них огромных огорчениях, произнёс: - Только я негромко буду играть. Я же тут ещё ни разу не пробовал. Вдруг выйдет не так как надо.
  - Вот и молодец. Правильно. Так всегда и поступай, - одобрительно, с ноткой удовлетворённой назидательности сказала Тамила. Алёшка кивнул головой и, с засиявшей на личике счастливой улыбкой, умчался вслед за игриво летевшей впереди него тарелкой.
  Все оставшиеся выпили по рюмке: Юрий и Вася - 'за хозяйку', Тамила - 'чтоб не пришлось лишний раз ссориться'. Слегка закусив, Юрий достал из холодильника оставленную на утро колбасу и принялся её нарезать, а Тамила сказала Васе:
  - Ну, хватит жевать. Рассказывай, чего хотел.
  - Тебе легко сказать - 'хватить', - с полным ртом прошепелявил в ответ Вася, - а я вже третий день голодный. Светка без денег кормить отказываетси. И в хату не пущаить. Запрёться, сидить и мовчить. Сама шо-сь потихоньку жуёть, а мене не даёть.
  - А чего ж ты хотел? - усмехнулась Тамила. - Женился на женщине на двадцать лет младше себя, а теперь удивляешься, что она тобой недовольна.
  - Та не, она не з-за того, - отмахнулся одновременно в разные стороны сразу двумя ладонями Вася. - Она думаеть, что я опять усю зряплату пропиваю. А што пропивать, кода мене сократили и ничё не плотють? Я ей объясняю: строительный сезон заканчуеться, от наша хвирма мене и сократила. Я ж стекольщик; а нашто сичас цельных три стекольщика? А она не верить.
  - Если б ты раньше из-за своих пьянок целыми неделями не прогуливал, то, может, и не сократили бы, - буркнула Тамила.- Ищи теперь другую работу. От меня-то чего хочешь? Занимать ничего не буду, самой жить не на что.
  - Ой, та скоко там мене надо? - успокоил её Вася. - Пару сотен, тай и всё. А как найду работу, я тебе потихоньку увесь долг отдам. А можеть, кой-чё и за проживание дам.
  - За какое проживание? - насторожилась Тамила. - Ты что, ещё и жить у меня собрался? Куда я тебя возьму? Я вашу комнату, вот, человеку уже сдала. - И, повернувшись к Юрию, буркнула: - Наливай. А то этот Васисуалий всё настроение испортил.
  - Ничё, ничё! От, человек - свидетель: отольються вам обеим мои горькие слёзы! - внимательно следя за процессом наливания, торжественным и надрывным голосом пропел Вася. - Истинно, истинно говорю тебе, Тамилка: прийдёть времья, кода ты и Светка, обе увместе, рыдмя рыдать будете! Прийдёть, прийдёть! Кода на страшном суде спросить вас Матерь Божа: какии жи вы к чёрту женчины? Иде ж ваше материньске та дочерне серце? Чего ж погубили вы живьём человека? Уморили без еды с голоду, уморозили ув сарае с холоду! Заплачете тода обе во все свои четыре ручьи, и зарыдаете у во все свои голоса, и на голых коленках к мене поползёти прощення клянчить! А я вам скажу: изыдьте от мене, бесстыдницы! Не хочу знать вас, бессердешнаи! - поспешно ухватив налитую рюмку, с трагическими подвывами пропел Вася.
  Тамила сосредоточенно выпила, положила в рот кусочек колбасы и, неспешно её пережёвывая, со скепсисом произнесла:
  - Только, прежде чем к Божьей Матери собираться, побрейся как следует. А то с такой щетиной тебя и на порог к ней не пустят, - со снисходительной насмешкой взглянула на высокомерный лик Васи. Вася, не тратя времени на излишне затянувшуюся полемику, за один торопливый глоток вылил в себя содержимое рюмки, затем понюхал предусмотрительно и заранее зажатую в руке корочку хлеба, и только после этого священнодействия, блаженно прикрыв глаза и шумно выдохнув прямо в лицо Тамиле, самоуверенным тоном сказал:
  - Матерь Божа мене и такого приметь. Мене увсе женчины завседа принимають и люблять. Окромя токо вас обох двох. - И покаянным и несчастным голосом, словно отчаянно ругая самого себя, завершил: - А я, можеть, за это вас и люблю больше увсех остальных.
  Лицо Тамилы вытянулось гримасою недоверия и не очень тщательно скрываемой брезгливости; затем на нём появилась выражение лёгкого удивления, и Тамила, вглядываясь в Васино лицо, с недоумением произнесла:
  - Слушай, я всегда думала: кого ты мне напоминаешь? А сейчас, кажется, вспомнила...
  
  2.
   Лицо, похожее на Васино, попало в картотеку памяти Тамилы ещё в далёком - далёком детстве. Если точно - вскоре после того, как она в последний раз прибежала через пустырь на соседнюю улицу.
  Милочка, то радостно, то испуганно взвизгивая, бегала то за кем-то, то от кого-то в общем сумбуре какой-то, теперь уж не припомнит название, увлекательной игры. В самый разгар этой беготни к ней подошёл большой незнакомый мальчик и сказал, чтобы она шла с ним, потому что с ней хочет поговорить её новый папа. Она не поняла, почему её папа - 'новый', и почему папа, как обычно, не подошёл к ней сам, но охотно побежала вслед за этим мальчиком; увидеться с папой она была очень рада.
  Но мальчик привёл её не к папе, а к какому-то совершенно незнакомому дяде, хотя и одетому в такую же, как у папы, серую куртку строительного рабочего. Дядя сунул мальчику конфетку, и тот сразу же ушёл; а дядя присел на корточки рядом с Милочкой, лицо в лицо, и сказал:
  - Ну, привет, доча!
  Лицо его улыбалось, и голос был ласковый, но ей находиться рядом с ним было почему-то неприятно, и даже было слегка страшно оттого, что этот незнакомый дядя так близко от неё. Непроизвольно отшатнувшись назад, она хотела было убежать, но дядя левой рукой ловко поймал её за плечико, а правой рукой протянул к её ручонкам пару леденцов и спросил:
  - А конхветки ты любишь?
  Лицо его приблизилось почти вплотную к её лицу, так что Милочка даже испугалась, что он вот-вот уколет её своей щетиной жёстких и редких, торчащих отдельными прутьями бесцветных волос. 'Да, точно такая же щетина торчит сейчас на лице Васи; - подумала Тамила; но тут же себя поправила: - у того мужчины она была ещё более жёсткой, и не седой, а какой-то бесцветной'.
   К тому же изо рта незнакомого мужчины очень неприятно пахло. Даже теперь, более чем через сорок лет, Тамила вспомнила и едва ли ни ощутила этот запах; а вспомнив и ощутив, смогла, со своим нынешним опытом, расшифровать его компоненты: пахло свежей, непереваренной водкой, прокисшим табачным дымом и нечищеными зубами. 'Да, - взглянула Тамила на Васин хищно жующий рот, - такими же, жёлтыми и кривыми, хотя и не такими по-старчески редкими, были зубы и у того мужчины. Но... но Вася не курит'.
  Особенно неприятными и даже страшными показались Милочке внимательно и оценивающе разглядывавшие её глаза: полупьяные, но не пьяно-весёлые, как у обычных забулдыг, а как у сытой, но злой собаки: равнодушно-хищные и, несмотря на широкий, вроде бы улыбчатый оскал рта, безжалостно-жестокие.
  - Нет, - замерев от страха и даже не пытаясь вырваться, ответила Милочка, и чуть ли не со слезами добавила: - Я глазурных лошадок люблю.
  - Будеть тебе лошадка, - ещё шире улыбнулся дядя и положил ей в боковой кармашек платьица две слипшихся вместе конфетки. - Твоя мама принесёть из больнички твого братика, мы с ней сядем, обмоем его хорошенечко, а тебе я подарю лошадку.
  - А... у меня нет братика, - возразила Милочка.
  - То ты не знаешь. Есть, - с самодовольным видом усмехнулся дядя.
  - А... зачем нам его обмывать? Что, он грязный? - растерянно уточнила Милочка, и сказала первое, что пришло ей на ум: - Тогда пусть мама попросит себе другого, чистого братика. - Но, поняв по усмешке дяди, что опять произнесла какую-то непонятную ей самой глупость из числа тех, на которые взрослые обычно не отвечают, поспешно задала другой вопрос, ответ на который интересовал её намного больше: - А папа тоже будет обмывать с нами братика?
  - Не. Я ж тебе объясняю: я - твой новый папа, - возразил ей дядя. Улыбка на его лице словно похудела и сплющилась.
  - Нет, - запротестовала Милочка и даже выдернула плечико из дядиной руки, - ты меня не обманешь! Думаешь, я - глупая, как козлёночек? Мой папа совсем не такой! У него голос не хриплый... и... и он всегда бреется... и от него всегда хорошо пахнет! Ты - не мой папа! Мой папа ещё новей, чем ты! Понял?
  Улыбка на губах дяди мгновенно погасла, лицо его стало холодным, замкнутым и высокомерно-отчуждённым. Милочка испуганно закрыла глаза: ей показалось, что этот непонятный дядя её сейчас больно ударит; а когда она открыла их, дядя уже куда-то ушёл.
  Тамила попыталась вспомнить: видела ли она с тех пор хотя бы раз его лицо? Ну... похожие, может быть, и попадались... Горбоносые, как вот Вася... Но - нет, именно того лица она с тех пор не видела.
  'Возможно, тот мужчина тогда обознался. Принял меня за другую девочку. Для некоторых чужие дети - все на одно лицо. Или тот незнакомый мальчик меня с кем-то перепутал. Должен был привести другую девочку, а привёл меня... Фу, глупости какие-то лезут в голову!' - фыркнула на себя Тамила; и приказала себе не пускать больше эту ерунду в голову.
  3.
  В зале вспыхнул свет, затем послышалось несколько фортепианных аккордов.
  - О! А это ещё что? - вскрикнула Тамила; и, вскочив со стула, быстрыми шагами пошла в зал. Юрий последовал за ней. Там они увидели Алёшку, который с блаженным видом стоял возле фортепиано и поочерёдно нажимал указательными пальцами обеих рук на чем-то понравившиеся ему клавиши.
  - Да что это такое! Это же Андреево фортепиано! Мы его столько лет храним как память, ни за какие деньги не продаём, а тут... - нервно проговорила Тамила. - Кто тебе разрешал? - строгим голосом спросила она Алёшку.
  - Вы... и папа... - недоумевающим тоном ответил тот.
  - О! - возмущённо вскрикнула Тамила и, повернувшись к Юрию, язвительно спросила: - Он что, всегда так будет врать мне прямо в глаза? Тогда мне таких постояльцев...
  - Я не вру! - негодующе закричал Алёшка. - Мне папа сказал: 'Иди поиграй'. А я сказал, что буду играть негромко. А Вы сказали, чтоб я так и делал. А я разве громко играю? Как меня просят играть, я так и играю! Когда мама мне говорила: 'Громко играй', я играл громко! Она даже дверь от меня запирала, чтоб я её дядям уши не порвал. А они потом всё равно меня хвалили! А если Вам не нравится негромко, то так и скажите, я громко буду!
  - Тамилка! Тамилка! - перебил Алёшкину пламенную речь раздавшийся за стеной старческий и косноязычный голос матери Тамилы. - Не мешай Андрюше играть! У, бештолочь! Вшегда ему мешаешь! Пушть играет школько хочет!
  - Ой, да пожалуйста... - растерянно прокричала Тамила в сторону стены, отделявшей зал от комнаты матери.- Я думала, тебе будет мешать! Но если тебе нравится...
  - Очшень нравитша! Как Андрюшина мужыка может мне не нравитша? Жамолчи, дай мне его пошлушать!
  - Наверно, она приняла твоего сына за моего брата, за Андрея, - с потерянным видом сказала Тамила Юрию. - Так что... ну... пусть играет... раз уж так...
  - А может быть... если Вы не против, чтобы он играл...мне его в музыкалку отдать? - загорелся вдруг Юрий; и, невольно усмехнувшись, пояснил: - Тогда уж он точно и побольше, а со временем и получше играть будет. А так - поиграется, и надоест и ему самому, и нам, и вашей маме.
  - Если лишние деньги есть, то - как хочешь, - безразлично согласилась Тамила; но, спохватившись, сварливо добавила: - Но чтоб по ночам не играл. И чтоб свет тут не жёг. Вон, какая большущая люстра горит.
  - Я подключу люстру к своему счётчику.
  - Ага! Ещё не хватало стены мне перековырять!
  - Ну... Поставлю на фортепиано настольную лампу, и протяну от неё наружный шнур к счётчику.
  - Ну... ладно... ради мамы...
  - А мене тожа оченно дажича понравилося. Навроде как анделы у раю грають, - с видом блаженства на лице произнёс входивший в зал Вася. И, обращаясь к Алёшке, тоном умиленной просьбы сказал: - Сыграй ишо для дедушки. Бо сказано у Писании: не гонити от Мене дитёв поющих и грающих, бо воны... бо воны аки херувимы безгрешнаи на небеси. Грай, унучёк, грай. Не боись тётку Тамилу. Вона токо с виду сердитая. Покричить трошки, та й успокоиться; а ты своё грай та грай. А дедушка посидить коло тибе утут, на диванчику, - с деловитым видом уселся Вася на середину дивана, - и послухаить. А ежели дедушка уснёть и трошечки захрапить, не обращай на ёго унимания, грай собе та грай... аки херувим безгрешнай... грай, грай...- укладываясь спиною на диван и устраиваясь головою на его боковую спинку, с плавно гаснущей амплитудой звуков пробормотал Вася; и расслабленно прикрыл глаза.
  - Во, он уже разлёгся! Он уже спать устроился! - растерянно произнесла Тамила. - Тоже мне, странствующий дервиш нашёлся! Калика перехожий! Вставай, шаромыга! Топай к жене, ищи работу, там и проповедуй! Вставай, вставай!
  - Ох, Тамилочка, доченька! - несчастненьким голосом возразил ей Вася. - Та я ж вже увесь город утэтими больными ножками истоптал. И ниде ничё не нашёл. Не нужны ниде стекольщики. Сама подумай: начерта нужны зимой стекольщики? Хто будеть у мороз стёкла вставлять, а? Токаря, слесаря нужны; но надо попервах курсы навучення пройтить. Та токо какие ж к чёрту курсы посереди ночи? От завтра проснуся и побреду шукать, - пробормотал Вася не открывая глаз и с натужным кряхтением поворачиваясь со спины на бок. А затем жалобно произнёс: - Ой, ты б лучче, Христа ради, принесла мине сюда подушечку. А? Господь тебе потом за мене воздасть.
  - Подушечку ему! Размечтался! Может, тебе и перинку сюда принести? Нет уж! Лучше я тебе ночные курсы найду! - грозно произнесла Тамила; и, гневно развернувшись, быстрыми шагами отправилась в свою комнату.
  - Вот теперь слушайте. А то на концертах разве кричат? - как только стихли её шаги, важным голосом произнёс Алёшка; и вновь принялся нажимать на клавиши. Юрий тем временем озадаченно размышлял: в самом ли деле в этой какафонии есть нечто мелодичное и притягательное? Либо она приятна только лишь тем и потому, что вылетает из-под пальцев собственного сына?
  Прибежала Тамила с местной газетой Евпаторийская здравница', и уже с порога зала с насмешкою закричала:
  - Вставай, проповедник! Специально для тебя целую кучу курсов пооткрывали.
  Надев на нос принесённые ею с собою очки для дальнозорких, она прочитала первое из объявлений.
  - 'Открываются трёхмесячные курсы по подготовке якутских шаманов. Выдаются дипломы на англо-русском языке'. Ну? Шаманить ты уже умеешь, дело только за дипломом. Вставай, беги записываться!
  Алёшка с недовольным видом закрыл крышку фортепиано и гордой походкой ушёл в свою комнату. Юрий отправился на веранду: убирать со стола и мыть посуду.
  - А? - неторопливо и задумчиво открыл один глаз Вася - левый, верхний от дивана; правый, уютно прислонившийся к подушке спинки, продолжал безмятежно спать. - Не, я у Якутии вже был, больш не хочу. Дюже холодно. А ище, не дай Господи, на етих курсах язык ихний, как его, ну шо ты прочитала, учить заставлять.
  - Язык учить не заставят, а вот выложить триста долларов заставят! Так что - сразу открывай карманы, ищи, доставай! Нету? Пожалуйста, за сто долларов: месячные курсы астрологов.
  - Мне бы што-небудь бесплатное, - лениво зевнул Вася и закрыл потускневший глаз.
  - Пожалуйста, вот тебе бесплатное: 'Всемирная Объединительная Церковь, базирующаяся в США, штат Калифорния, открывает трёхмесячные бесплатные курсы руководителей кружков верующих. Зачисление - по результатам собеседования'. Это уже - ну прямо специально для тебя. Побеседуешь умненько с иностранцами, очаруешь, и через три месяца ты - всемирный поп!
  - Дай мене ету газетку, - в очередной раз расслабленно приоткрыв левый глаз, а затем и слегка приподняв по-прежнему одноглазую голову, Вася цепким жестом выдернул газету из руки Тамилы. - Я её завтра Светке покажу. Она вечно у газетах гороскопы читаить. А как захочить на их учиться, пущай тода и мене деньги на жратву даёть.
  Вася, в обнимку с экспроприированной газетой, опять устроился на диване; но теперь уж, вопреки увещеваниям Тамилы, он не просыпался, а лишь изредка укоризненно щурился левым глазом на сиявшую под потолком люстру.
  
  Глава 3. Музыкальная терапия.
  1.
  На следующий день Юрий, сразу после занятий в обычной школе, повёл своего гипотетически талантливого потомка в музыкальную школу. Там ему сообщили, что на фортепианном отделении набор закончен, но есть вакансии на отделении духовых инструментов. И то - лишь по специальности 'труба'.
  - Труба дело, - прошептал Юрий, представив себе, что сотворят с ним и его сыном хозяйка и соседи, если Алёшка ежедневно и очень громко, с применением специальных музыкально-технических средств, будет выдувать в окружающее пространство свои неумелые концерты.
  На пороге огорчённые отец и сын едва не столкнулись с молодой симпатичной женщиной, стремительно влетавшей из коридора в комнату. После серии взаимных извинений выяснилось, что Алевтина Викторовна - преподаватель музыки по классу фортепиано. Группа учащихся у неё уже набрана; но, поскольку уж она едва не наступила на ребёнка, то, дабы не наступить и на его музыкальную судьбу, готова провести проверку его музыкальных способностей.
  Подойдя к стоявшему в этой же комнате пианино, преподавательница, закрыв своим изящным телом узенькую часть клавиатуры, нажала на одну из клавиш и мягким мелодичным голосом произнесла:
  - Алёшенька, ну-ка, найди эту нотку!
  Алёшка, самоуверенно фыркнув, подошёл к инструменту, бацнул указательным пальцем по одной клавише, затем по другой и небрежным тоном сказал:
  - Эта.
  А одновременно с его мужественной и уверенной речью прозвучали ещё две растерянные женские:
  - Что ты делаешь! Инструмент расстроишь! - выкрикнула администратор.
  - Какие пальцы! Вот это пальцы! - одновременно с нею, но совсем с другою интонацией вскрикнула Алевтина Викторовна. - С девчонками, пока у них пальчики гнуться перестанут, год надо биться; а он - Вы слышите, как колотит?! - с выражением крайнего изумления и неподдельного восторга обернулась она к администраторше. Затем, повернувшись опять к Алёшке, решительно заявила: - Беру!
  Вечером весь дом Тамилы Николаевны был заполнен звуками однообразно выбиваемой пары нот.
  2.
  К счастью для будущего музыканта и озабоченного его судьбой отца, фортепианные звуки, даже в наиболее диком и громком их исполнении, оказывали самое благотворное воздействие на больную мать Тамилы; а потому и Тамила, хотя сама слушала с неудовольствием, к процессу активного звуковыстукивания, в общем-то, относилась положительно.
  Мать Тамилы страдала тяжёлой формой паркинсонизма. Она практически не вставала с постели, разговаривала не слишком членораздельно, и даже за естественными отправлениями следить не могла; хотя больше было похоже на то, что не очень-то и хотела. Но природный темперамент и привычная властность её натуры требовали активной деятельности. Сказывалась эта потребность, прежде всего, в откровенных и целенаправленных издевательствах над единственным постоянно находившимся рядом с нею человеком - над самоотверженно ухаживавшей за нею дочерью. Казалось, весь смысл остатка её жизни состоял только в том, чтобы доставить той как можно больше хлопот и неприятностей.
  А уж и того, и другого у Тамилы было более чем достаточно. Каждый день она долго и тщательно готовила разнообразные вкусности, и готовила их в большом количестве. Больная и капризная старуха была очень привередлива, и никогда нельзя было заранее угадать, что она станет есть, а что - нет. То, что она охотно ела вчера, сегодня она могла с криками и упрёками швырнуть на пол, а взамен потребовать что-нибудь другое - и это опять швырнуть на пол, а то и в Тамилу. К тому же у неё было старческое несварение желудка, но употреблять прописанные ей врачом энзимы и другие улучшающие пищеварение средства она категорически отказывалась, утверждая при этом, что Тамила хочет её этим отравить. В результате пища выходила из неё наружу практически в том же виде, в каком и поступала; не считая ужасного гнилостного запаха. Так как пища практически не усваивалась, она постоянно испытывала муки голода, но обвиняла в этом дочь, утверждая, что та её совсем не кормит - несмотря на то, что почти непрерывно ела.
  При этом пользоваться подкладным сосудом она категорически отказывалась; в итоге Тамила ежедневно перестирывала по десятку, а то и больше, ужасно грязных, омерзительно пахнущих простыней и пододеяльников. Зачастую, услышав характерное кряхтение, Тамила с 'уткой' в руках бросалась к постели матери, уговаривая больную старуху 'сходить сюда'. Но та, всячески ругая дочь за проявляемое тою 'бесстыдство', категорически заявляла, что ей 'не хочется'; а стоило Тамиле уйти, как она с грохотом сбрасывала металлическую 'утку' на пол и торопливо опорожнялась на постель.
  На Тамилу в такие минуты было жалко смотреть. За последние два года нескончаемого приготовления пищи с последующей беспрерывной стиркой и влажной уборкой она уже стерпелась со своей незавидной участью; но мириться с таким изощрённым и целенаправленным издевательством со стороны близкого человека, родной матери, ей было не по силам. Иной раз она срывалась и кричала:
  - Да за что ж ты мне такое делаешь? Я же о тебе забочусь, я тебя ещё ни разу в твоём дерьме не оставляла, а ты каждый раз мне его снова накладываешь! За что же ты меня так ненавидишь?
  На это мать ей каждый раз, из-за болезни косноязычно и из-за отсутствия почти всех зубов шепеляво, говорила одно и то же:
  -Жа подлошть жа твою. Што вшу жижнь мне поломала.
  Но звуки производимой Алёшкой 'музыки', как то ни казалось поначалу невероятным, производили на полувменяемую старуху удивительно умиротворяющее влияние. Тамила была счастлива: стоило Алёшке усесться за фортепиано, как её мать и ела всё подряд, и практически не обращала внимания на подсунутую под неё утку, и даже не кричала на свою дочь. Но при этом Тамиле также приходилось всё делать молча; если к матери, даже из другой комнаты, долетал её голос, она сразу же яростно вскрикивала:
  -Тамилка, жамолчи! Не мешай Андрюше ихрать!
  Было ещё одно приятное следствие алёшкиных музицирований; и не только для Тамилы, но и для самого музыканта, и для его отца. Дело в том, что ранее мать вела ночной образ жизни: ночью (возможно, из той же вредности) бодрствовала, а днём - отсыпалась. В итоге у Тамилы ни днём, ни ночью не было ни отдыха, ни покоя. Теперь же старуха днём, хотя и через привычную ей полудрёму, слушала Алёшкино 'творчество', а ночью более или менее крепко спала; и, соответственно, позволяла то же самое Тамиле.
  В конце недели Тамила выглядела уже менее усталой и не такой нервной. К воскресенью её надежда на благотворное влияние Алёшкиного фортепианного искусства достигла степени уверенности; и она, взяв с Алёшки торжественное обещание, что тот до самого вечера будет громко играть, впервые после своего переезда из Сибири решилась прогуляться по улицам родного города, чтобы посмотреть, как тот изменился за долгие годы её отсутствия.
  
  
  Глава 4. Свобода совести.
  1.
  Вернулась Тамила в дом удивительно взволнованной и даже перевозбуждённой.
  - Можете меня поздравить! - уже с порога закричала она. - Я только что окрестилась!
  - Поздравляю! - откликнулся Юрий. - Только почему ни с того, ни с сего? Надо ж было поститься, а ещё...
  - Представляешь, - не слушая его, возбуждённо затараторила Тамила, - иду я по центральной улице, имени Фрунзе, чтоб попасть в парк возле набережной, и вижу - слева на площади, что возле пансионата, у самой набережной, громадная толпа. Подошла поближе, смотрю: сцена, на ней какие-то люди, а на сцену то оттуда, то отсюда лезут какие-то калеки: хромые, слепые, перекошенные... Их прямо на сцене окропляют водой и перекрещивают в протестантство. У нас оно 'Благая весть' называется. И все эти калеки сразу же выздоравливают! Слепые прозревают, хромые перестают хромать, перекошенные выправляются! Чудо! Представляешь? Меня будто что-то в спину толкнуло. Выскочила я на сцену, и говорю: 'И меня окрестите!' Меня сразу же и перекрестили; и так мне хорошо, так радостно стало! Даже танцевать захотелось! А тот, кто меня окрестил, сразу это, видать, понял и тихо так мне говорит: 'Танцуй!' А у меня вдруг голова так странно закружилась, и я, как сумасшедшая, давай кружиться по всей сцене. Да хорошо так, ловко; а ведь никогда раньше не умела. А все те, что на сцене вокруг меня стояли, что-то там запели, а потом все-все стали на разных иностранных языках говорить - ну, как апостолы по велению Христа! Ты ж Евангелие читал? Ой, как интересно было! Ой, а как здорово я танцевала! Все, кто на площади был, на меня смотрят, а я танцую, танцую! Хоть бы ещё раз в жизни такое испытать - ничего больше не нужно.
  И торжественно заключила:
  - Так что я теперь уже не православная, а протестантка!
  - Так ты и без того уже крещёная? - неприятно удивился Юрий.
  - А! - небрежным жестом отмахнулась от его вопроса Тамила; но всё же, хотя и с недовольством, пояснила: - Вроде бы была крещена в детстве. Бабкой, матерью отца. Но сама не помню, когда. Теперь хочу быть протестанткой.
  - Но почему?
  - А что хорошего я видела от православного бога? - с неожиданной яростью выкрикнула Тамила. - Ничего, кроме зла! Вся жизнь мимо меня прошла, и сейчас ничего хорошего! Да вот хотя бы объясни мне: за что он убил брата моего, Андрея? Помнишь, я тебе про него рассказывала?
  - Насчёт твоей жизни - разве Бог заставлял тебя принимать те или иные судьбоносные решения: где учиться, где работать, за кого выходить или не выходить замуж? Нет; ты сама, абсолютно добровольно принимала их. А о брате - как можешь ты говорить, что Бог убил твоего брата? Не сам ли Андрей сделал это?
  - А бог, что, не мог его спасти?
  - Как спасти того, кто не желает спасаться?
  - А почему он не подсказал, что нельзя так делать?
  - Он подсказал. И даже заповедь дал: почитай, то есть - слушай и уважай отца своего и матерь свою. А его отец, зримый и с детства отлично известный ему человек, ему подсказывал: не делай так; взорвётся. Но он ведь его не послушал, и мнение его не уважил. Хотя его отец был грамотным и весьма опытным специалистом именно в данном деле. Так послушал бы Андрей очередную подсказку невидимого и неосязаемого Отца Небесного, в существование которого наверняка и не верил, если он уже не послушал и Его, и своего земного отца?
  - Но если этот твой православный бог такой добрый, почему он не сделал какого-нибудь чуда? Сделал бы и спас Андрея!
  - А что, добрый означает - глупый? Нет; добрый означает - творящий добро. А добро есть то, что не имеет злых последствий; и творить его нужно знаючи, мудро. И коли уж Бог на этот раз не сделал так, как, скажем, мы с тобой считали бы желательным, значит, знал: спасти Андрея от него самого было невозможно. Если не на сей раз, то в следующий было бы так же или хуже. Сама подумай: что такое чудо? Это - частный случай нарушения всеобщих, Богом же данных законов. А уж если сам Бог из-за повседневных глупостей каждого из нас, и даже без наших просьб, вопреки воле спасаемых Им начнёт нарушать всеобщие законы, то каждый из незаслуженно спасённых придёт к выводу, что он волен делать всё, что взбредёт в голову. А удел Бога - безусловно и покорно спасать его от всех последствий, возникших вследствие нарушения им же данных Богом физических законов и моральных заповедей. И на Земле, да и во всей Вселенной, вместо богоданного мира и порядка, что есть Добро, воцарится суматоха и хаос, то есть Зло. А Бог достаточно мудр и добр, чтобы не пойти на это.
  - Ну, вот и живи со своим православным богом! - сердито выкрикнула Тамила. - А я поживу с протестантским. Посмотрим, какой будет добрее!
  Юрий скучно улыбнулся.
  - Нет бога протестантского и бога православного, потому что Бог - один на всех, и должен быть един для всех. И для христиан, и для иудеев, и для мусульман, для буддистов и язычников, для всех людей Земли. Это не Бог разный для разных людей и религиозных течений, а отношение людей к Богу разное. И случайно, под влиянием какого-то смущающего воздействия перейдя в другой храм, изменив 'своему' Богу, но не изменив своего к Нему отношения и своей собственной духовной сути - ничего не изменишь. Только нагрешишь зря.
  Тамила, гневно фыркнув:
  - Ещё один проповедник нашёлся! Тебе только с Васькой беседовать! - пошла к газовой плите разогревать ужин.
  
  2.
  Но, так уж случилось, в протестантской вере Тамила разочаровалась уже при следующем посещении собрания прихожан 'Благой вести'. Увы, только тогда она узнала не благую весть, что отныне и в течение всей последующей жизни будет вынуждена отдавать на нужды протестантской церкви десять процентов от своих доходов. И наконец-то поняла, с какой варварскою жестокостью и цивилизованным коварством, с помощью какого изощрённого обмана была втянута в ряды протестантов. Ведь никто из участников так восхитившего её обряда крещения не удосужился сразу же и достаточно убедительно ей объяснить, что вся эта чудесная феерия, весь шумный карнавал - всего лишь рекламный спектакль; а 'исцелённые калеки' - обычные актёры.
  Такого подхода 'Благой вести' к проблеме спасения человеческих душ Тамила никак не ожидала. 'Это ж как получается: введут в Царствие Божие или нет, ещё неизвестно; а денежки, да ещё и какие, плати уже при этой жизни?' - подумала она. После чего очень кстати припомнила, что ещё в школе что-то учила про продажу индульгенций, гарантировавших любым преступникам отпущение их грехов; хотя, кажется, торговали ими не протестанты, а католики. Зато, опять же из школьной программы, она абсолютно точно вспомнила, что протестантизм является выразителем буржуазной идеологии. А лично ей буржуйские привычки драть с человека последнюю шкуру всегда были противны. Но протестовать, возражать, опять лезть на сцену с требованием выкрестить её обратно она не стала, а культурно, по-англикански, без лишних объяснений покинула собрание.
  Но и оставаться в этом странном, совсем не похожем на привычную тайгу, до дикости цивилизованном мире - одной, без общения со сходно мыслящими людьми и с греховной пустотой в душе, Тамила опасалась. И решила, что ей нужно поискать для себя такое духовное общество, которое будет рассматривать все сверхъестественные явления, в том числе и загробную жизнь, с научно-практической точки зрения. Но при этом требовать с прихожан денег за свои научные разработки оно не будет. И, соответственно, будет состоять из людей образованных, умных, грамотных, бескорыстных и честных.
  3
  Нужно сказать, что в конце 'перестройки' и в начале 'переломки' почти все что-то старательно искали. В основном - себя, потерянную родину и своё место в новом странном геополитическом образовании. Большинство населения искало в этом образовании способы если не повысить материальный уровень жизни, то хотя бы остаться на плаву; но сделать это было очень сложно. Всюду царил страшнейший дефицит, заводы и фабрики сокращали производство, а работников, под видом 'отпуска без содержания', выбрасывали на улицу. В лучшем случае - переводили на 'сокращённый рабочий день', 'сокращённую рабочую неделю' и так далее. Происходило так в основном из-за того, что система социалистического производства и планового распределения уже забуксовала, а капиталистического производства и хоть какого-то маркетинга ещё не было. Маркетинг заменяла заполонившая бывшие базары, прибазарные улицы и все городские пустыри бесконечная и бескрайняя барахолка, на которой обнищавшие граждане бывшей великой державы пытались сбыть таким же, как они, бедолагам какие-нибудь подержанные вещи. Но чаще 'великое стояние' завершалось не продажей с получением денег, а меной одной дряни на другую; на такую, которую, как от тоски и скуки казалось обоим меньщикам, будет легче продать. Реально же повысить уровень своей жизни удавалось только крупным коррумпированным чиновникам да малозаметным пронырливым 'делаварам', что под видом 'утильсырья' гнали на запад целыми эшелонами танки, другую военную технику и стратегические материалы типа урана и титана.
  Зато с повышением уровня духовной жизни особых трудностей не возникало. В сфере духовно-оккультных услуг, словно чудом, возник настоящий бум; и в этой сфере, в отличие от всех других, всяческих предложений было более чем достаточно. Рынок есть рынок; и коли уж на нём появился спрос...
  А спрос к тому времени, появился; да ещё и какой. Ведь 'передовая идеология', что так старательно была вколочена в умы и души людей, не просто куда-то исчезла, но, ужаснее того, оказалась ложной и реакционной. Заодно признание в исповедовании атеизма стало восприниматься обществом как демонстрация умственного дебилизма и духовной ограниченности. А уж для интеллигента, как для человека, 'профессионально занимающегося умственным трудом' ('Словарь русского языка', издание АН СССР, 1985 г.), такое клеймо на высокий лоб - хуже удара ниже пояса.
  Поначалу очень быстрыми темпами росло количество прихожан в храмах традиционных конфессий. В том числе - в двух евпаторийских православных соборах. Хотя, если уж откровенно, то в них увеличение произошло прежде всего за счёт молодёжи, ходившей на службы не по велению души и сердца, но просто из любопытства. Как бы на новомодную и, вместе с тем, бесплатную экскурсию: поглазеть, послушать, заодно познакомиться и погреться. Что, в принципе, для начала тоже неплохо.
   Особенно большой наплыв данной категории прихожан бывал, естественно, во время больших праздников; особенно - в праздники Пасхи и Рождества. Основная масса, тоже естественно, шла в огромный и роскошный Николаевский собор; но не обделён был вниманием и несколько более скромный, пострадавший во время второй мировой войны и начавший достраиваться, но очень приятный собор Ильи-пророка.
  Но, тоже надо признать, многими из взрослых интеллигентствующих граждан традиционная православная церковь воспринималась с недоверием. Одними - за то, что 'сотрудничала с коммунистами'. Другими - потому, что приучены были относиться к 'попам' с коммунистическим предубеждением. В результате иностранные, нетрадиционные для нас конфессии и их оккультные конкистадоры как бы получили индульгенцию на все свои будущие грехи, выраженную в виде стенания мятущихся между идеологией и религией душ: 'Вы, чьих корней мы не знаем, отцов не видели, о целях и методах даже не подозреваем, - добро к нам пожаловать! Жаждем поверить в истинность ваших учений и в вашу личную праведность! Смело, без стеснения и опаски, внедряйтесь в наши души и кошельки, ибо отныне для нас нет чего-то более страшного, чем ощущать себя прежними, бездушными и полыми материалистами'.
  И тут, очень кстати, в обмен на бесконечные колонны мирных танков и беспрерывные миролюбивые заявления нового прогрессивного руководства, на территорию бывшего заповедника атеизма ничем не сдерживаемым потоком хлынули 'миссионеры' всех мастей и направлений. Наибольшее внимание новоявленные апостолы, самозваные пророки, дипломатичные пасторы и дипломированные маги уделяли столицам новообразованных стран, а также городам и регионам с наиболее развитой промышленностью и высоким научным потенциалом. Остальные регионы обычно удостаивались лишь присылок миссионерской литературы, распространяемой среди населения через секты иеговистов и евангелистов (баптистов). Что лишний раз доказывало: смысл происходившего состоял не только в выполнении стратегической задачи духовного перерождения бывших советских граждан, но, и даже более, в тактически своевременном обмене бренных ценностей сугубо материалистического Востока на непреходящие ценности высокодуховного Запада.
  Несколько странная позиция в этом процессе досталась Крыму. Привлечь к себе внимание Запада возможностью каких-то реальных доходов он не мог. Танки в Крыму не производились, уран и титан в крымских недрах не водились, стратегически важных научных разработок не велось. Главные крымские ценности - морская вода и лиманная грязь - Запад не интересовали. Воды у него имелось целых два океана, и вода эта была теплее черноморской; да и грязи, причём - всяческой, было в избытке. Тем не менее уровень западного духовного внимания к Крыму, как миссионерского, так и литературно-просветительского, был удивительно высок. Остаётся только гадать, чем это было вызвано: его расположением в стратегически важной точке раздора между братскими республиками Украиной и Россией, или тактической предрасположенностью духовных миссионеров к эмоционально спокойной и телесно приятной жизни на курорте.
  Параллельно с описанным выше процессом объявилось огромное количество местных экстрасенсов, ведунов и магов, каким-то чудом (в отличие от беспринципных Ванги, Джуны и некоторых других) сумевших уберечь свои уникальные способности от пособничества прогнившему режиму партократов. Ибо уж с их-то помощью он никогда бы не пал. Во время мягкотелого 'социализма с человеческим лицом' они впервые заметили, а с установлением безвластия, возникшего из-за раздора между всесоюзными и республиканскими вождями, обратили особое внимание на произошедшее с каждым из них чудо. Чудо состояло в том, что, по мере усиления телесного голода будущего чудотворца, в нём, с многократно усиленной обратной пропорциональностью, рос и стремительно развивался изначально присущий его духовной природе дар ведовства и целительства. Прознав от себя об этом даре, каждый из кудесников охотно и настойчиво сознавался всем заинтересовавшимся лицам в том, что он - ясновидящее, яснослышащее, праведнее и целительнее всех других чародеев; которые, на самом деле, являются лишь дилетантами и самозванцами. Но, в отличие от него, требуют за свои фальшивые услуги непомерно большую плату.
  Не отставали от индивидуальных оккультных предпринимателей и духовные организации, от давно подвизавшихся в сфере духовных услуг до новообразованных. Каждая конфессия старалась выглядеть привлекательнее любой другой, каждая секта объявляла свой подход к проблеме спасения заблудших душ наиболее мудрым и единственно спасительным, и все они стремились опередить конкурентов в благом деле привлечения в свои объятия обширнейшей паствы, лишившейся веры в счастливое коммунистическое будущее и желающей хоть чем-нибудь заполнить внезапно образовавшуюся пустоту. Ведь кто сейчас сумеет собрать и приватизировать достаточно большое и в меру приличное стадо, тот всю последующую жизнь будет иметь спокойный сон, культурный отдых, сытный ужин и солидный счёт в банке.
  В общем итоге объявления о надёжнейшем избавлении от сглаза, порчи и всех прочих болезней и несчастий, сообщения о датах и местах проведения молитвенных собраний, совмещённых с бесплатной раздачей духовной литературы, призывы вспомнить, что спасение - не в довольстве тела, а в святости души, вкупе с мольбами о материальных пожертвованиях на нужды больных и убогих, висели в Евпатории чуть ли ни на каждом столбе. Всюду шныряли прорицатели, гадалки и сомнительного вида проповедники. На улице, на пляже, в трамвае, в автобусе, в электричке, в магазине, в общественном туалете, где угодно и неугодно мог подойти потрёпанный мужичонка и начать вдохновенно-нудный рассказ о том, что он был смертельно больным запойным бессемейным тунеядцем, но вот обратился в такую-то веру, и - чудо! Исцелился, бросил пить, счастливо женился, стал трудиться проповедником, теперь хорошо зарабатывает и ничем из сообщённого им не стыдится.
  Активнее всех действовали 'Свидетели Иеговы'. Уберечься от их нападения было попросту невозможно. Никакие уговоры, протесты и даже прямые насмешки не спасали; тётки с базарными голосами и постными лицами продолжали повторять заученные наизусть речи о том, что только они, 'свидетели', после страшного суда попадут в число ста сорока четырёх тысяч праведников и составят 'Господне правительство Земли'. Но на вопрос: 'Вы что, евреи?' - они с возмущением отвечали отрицательно; хотя в 'Откровении' Иоанна Богослова, к которому они апеллировали, говорится о праведниках из племени Израилева, по двенадцати тысяч от каждого из двенадцати колен. А на вопрос: 'Зачем Богу нужно будет правительство после Апокалипсиса, да ещё и такое огромное (сто сорок четыре тысячи 'членов кабинета'!), если и до того, в условиях царящего ныне на Земле беззакония и хаоса, Он справлялся своими силами?' - не найдя вразумительного ответа, быстро переходили на другие темы. Но стоило спросить: 'А правда, что у вас всех новеньких заставляют отписывать вашей церкви всё своё имущество? А тот, кто кого-то завербовал, получает от этого имущества десять процентов?' - дискуссия моментально прекращалась. Иеговисты, в лучшем случае, с косой улыбкой негромко говорили: 'Иди к нам, и ты будешь получать', но чаще молча, с надменным видом отходили в сторонку.
  На втором месте по активности были протестанты. Адепты 'Благой вести' сумели привести в своё лоно даже одного из местных воротил преступного бизнеса. Авторитет превратил свой дом в подобие протестантского храма, с присущим ему размахом и специфическим вкусом покрыл его голубыми керамическими плитками, с мозаично выложенными по этому полю четырёхконечными крестами и надписью 'Благая весть'. Но вскоре после завершения отделочных работ хозяин то ли сбежал от чьего-то возмездия, то ли надолго переселился в тюрьму; а здание, нежилое и с заколоченными дверьми, осталось терпеливо ждать его в тесной толчее и суете частных евпаторийских домов.
  Удачливее и хозяйственнее благовестников оказались баптисты-евангелисты. Они, к концу двадцатого века, смогли выстроить настоящий и довольно большой храм. Правда, расположение его оказалось несколько неудачным - по соседству с железной дорогой и распивочной забегаловкой. Но через несколько лет забегаловка была закрыта, её бывшую территорию занял церковный двор. Примерно в то же время через дорогу от храма был открыт небольшой рынок; что в каком-то смысле символично, к тому же полезно храму и удобно для прихожан.
  Основная же масса конфессий и сект не имела определённых пристанищ, и они были вынуждены проводить свои собрании в съёмных помещениях. Самой многолюдной из таких сект было 'Общество Николая и Елены Рерих'. А самой экзотической - секта кришнаитов, исторических соседей семейной пары Рерих. Кришнаиты время от времени давали довольно зрелищные концерты: танцевали в индийских одеждах, а при этом бесконечно пели: 'Харе, Кришна!' Но их не любили, и относились к ним с опаской: некоторые из местных жителей, имевших с ними контакт либо какое-либо знакомство, утверждали, что кришнаиты просто-напросто 'выкачивают психическую энергию' из новообращённых, а в остальное время ничем не занимаются и лишь бесконечно медитируют.
  Остальные секты и конфессии были менее активными, и не так уж откровенно привлекали к себе внимание возможных прихожан; возможно, потому, что многие из них, включая наиболее 'прославленных' пятидесятников, официально были запрещены. Но объявления о приглашении на соответствующие собрания висели на всех столбах. Не было приглашений, пожалуй, только в секту сатанистов; хотя, возможно, они шифровались под другим названием. В те времена каких только сект не выползло из подполья; но представителей власти не интересовали и не тревожили ни их деятельность, ни их имена, ни их объявления. Либерализация! Свобода совести!
  Тамила в день долгожданной для неё прогулки выбрала 'Общество Рерихов'. Она ведь, как-никак, по образованию была горным мастером, а по фактической специальности - геологом; и Николай Рерих, как живописец горных пейзажей, ощущался ею чуть ли ни коллегой. К тому же особое доверие к нему вызывало у Тамилы то обстоятельство, что возглавляет 'Общество' он не один, а вместе с женой. (Мужланов и женоненавистников Тамила очень не любила). Вот она и решила, что в компании четы Рерихов найдёт душевное успокоение и духовное взаимопонимание.
  
  Глава 5. Предхрамовая пристройка.
  
  Вечером Тамила вернулась домой в состоянии такого же потрясения, как и после вступления в ряды протестантов.
  - Ты представляешь? - опять от порога закричала она. - Оказывается, в Тибете есть целый город внутри горы. Называется Шамбала. Не слышал? Место жительства святых вечно живых людей - махатм. Ой, как интересно! А ещё - там, на этом собрании, картины самого Рериха продают. Красивые - жуть. Жаль, не успела как следует рассмотреть. Темнеть стало, я и побежала: боюсь одна по темноте ходить.
  - А как же ты в тайге не боялась? - удивился Юрий.
  - Ага, там хулиганов и бандитов нет, - возразила Тамила, и предложила: - Давай завтра, в воскресенье, вместе сходим? Они два раза в неделю собираются: в субботу и в воскресенье. Это недалеко, квартал от железной дороги. Но только прикажи Алёшке, чтобы он два часа играл. Без перерывов.
  - Картины? - задумчиво переспросил Юрий. - А что... я вживую картин Рериха ещё не видел... а Алёшку и без приказа от фортепиано не оттащишь... пожалуй.
  Когда, уже следующим вечером, Тамила и Юрий входили в здание одного из курортных пансионатов, заседание 'Общества' уже началось. В конференцзале мест на пятьсот сидело около ста пятидесяти человек среднего возраста среднеинтеллигентного вида. У первого ряда кресел, лицом к народу, стоял растрёпанный и лохматый чернявый человек лет сорока пяти и, листая небольшую красную книжку в мягком переплёте, заунывным голосом зачитывал её содержание собравшимся. Некоторые из них, с прилежно-скучным видом и по таким же книжкам, проверяли соответствие произнесённого напечатанному.
  - Вот приспичило маме ужинать. Без нас половину Агни-йоги изучили, - с досадой прошептала Тамила, торопливо усаживаясь в кресло пустого шестого ряда. Юрий, сев рядом, вслушался: услышанные фразы показались ему чересчур выспренними и недостаточно информативными.
  - Что, так и будут читать? А... тренировки, упражнения? Их не будет?
  - Вчера объясняли, что Агни-йога - это, ну... не для развития тела, а для развития души. Для открытия в ней энергетических центров - чакр, через которые можно обмениваться информацией и энергией с окружающим миром и Космосом, - негромко пояснила Тамила.
  - Угу. А книжка объясняет, кто в потустороннем окружении и в Космосе будет эту энергию сосать, и какую информацию обратно заливать? - хмыкнул Юрий.
  - Ещё не знаю. Знаю только, что написала её жена Рериха, Елена. А это - руководитель Общества, - поторопилась Тамила сменить тему. - Он - пансионист, недавно устроился здесь врачом. Ну и, по блату, по знакомству с главным врачом арендовал этот зал.
  -Не понял, кто он? И почему ты называешь его паном? Он что, приехал сюда из Польши? Или - из Израиля?
  -Не знаю, откуда он приехал, - стараясь вслушаться в негромкое неразборчивое бормотание лохматого проповедника, отмахнулась Тамила от Юрия. - Кто - знала, но не могу вспомнить. Фамилия, кажется, и в самом деле польская... О, вспомнила: он - ОФТ-АЛЬ-МОЛОХ! - важно и торжественно произнесла Тамила; и взглянула искоса на Юрия: понял ли он, осознал, какие достойные люди здесь во главе?
  'Какая же она польская? - с недоверием подумал Юрий. - Скорее - ближневосточная'. Тем временем лохматый Офт аль-Молох положил на ближайшее кресло недочитанную книжку и взял с сидения несколько растрёпанных листочков. С трудом найдя среди них нужный, он, тем же нудным голосом, начал зачитывать послание к большевистскому правительству, привезённое в Москву из Шамбалы Николаем и Еленой Рерих. В послании, написанном в вычурных оборотах, говорилось о полном и безоговорочном одобрении мудрецами Шамбалы всех действий, предпринятых большевиками по построению нового общественного строя. Мудрецы предрекали большевикам громадные успехи как в весьма отдалённой перспективе, так и в течение ближайших лет, и даже указывали конкретные даты их наиболее грандиозных свершений и побед. Юрию запомнился только 1936 год, остальные числа хоть каких-то исторических ассоциаций у него не вызвали. В конце послания мудрецы прямо намекали на возможность их плодотворного сотрудничества с большевиками, и утверждали, что именно ради этого они только что предотвратили громадное восстание, чуть было не произошедшее в Индии.
  Затем лектор, уже с другого листочка, прочитал историю о том, как создавалась конституция США. Мол, во время написания её текста среди составителей оного невесть откуда появился некий мудрец. Ни имени, ни фамилии его никто не знал, чем занимается и где живёт, тоже не знали, и потому называли его просто 'профессор'. Этот 'профессор' и составил практически все статьи Великой Конституции. Во время утверждения окончательного текста он яростно сражался с оппонентами за каждую его букву, и, тем или иным способом, сумел настоять на своём. Но как только конституция была принята, 'профессор' исчез так же внезапно, как и появился. И только теперь стало достоверно известно, что он являлся посланником Шамбалы.
  После этого лохматый Офт сел, за трибуну встала пожилая женщина в чёрном и принялась читать избранные выдержки из громадной книги 'Тайная Доктрина' 'великой посвящённой' Елены Блаватской - бывшей одесситки, в поисках личной святости побывавшей в Шамбале и, по дороге туда и обратно, поменявшей несколько мужей и отечеств. Речь шла о том, что человечеству необходимо начать жить по принципу всеохватывающей общины, руководить которой будет Великая Иерархия Мудрецов Шамбалы. Тут Юрий стал скучать, зевать, и, шепнув Тамиле:
  - Чувствуется, что Блаватской не довелось насладиться жизнью в советской общине. Под всеохватывающим руководством коммунистической Иерархии она заговорила бы по-другому, - он пошёл любоваться на картины, прислонённых к спинкам двух стульев, поставленных невдалеке от выходной двери.
  На обеих картинах были изображены очень похожие друг на друга островерхие горные вершины, отсвечивавшие от своих холодных снежных склонов ярким и броским, но каким-то неестественным, потусторонним, словно бы откуда-то снизу, а не от привычного нам солнца залетевшим туда светом.
  - Святые, чудотворные картины! - торопливо затарахтела подскочившая к Юрию старушка с постным личиком и возбуждённо сиявшими глазками. - Настоящие подлинники Николая Рериха. Гляньте сюда: подлинная дата, точная роспись самого мастера. Берите, не пожалеете! Сто долларов.
  - Сколько? - с удивлением спросил Юрий.
  - За обе! - с неохотою произнесла продавщица, неправильно интерпретировавшая причину удивления неподатливого клиента; и с горячностью добавила: - Да вы гляньте, гляньте! Уверяю Вас, таких картин Вы ещё не видели. Каждой, считай, почти что сто лет, а краски не стареют. И люди рядом с ними такими же становятся: живут и не старятся.
  Краски и в самом деле выглядели совершенно свежими. И даже издавали соответствующий запах.
  - Нет... Не могу себе позволить вынуждать Вас стареть, - слегка усмехнувшись, вежливо возразил Юрий. - Вы рядом с ними выглядите очень молодо; оставайтесь такой ещё лет сто.
  - Да ничего, не беспокойтесь! Мой племянник завтра ещё... поедет и привезёт.
  - Спасибо, но Вы тоже не беспокойтесь. Не люблю я горные пейзажи.
  - У меня и морские есть! - радостно воскликнула старушка. - Мой племянник... - не договорив, вдруг запнулась она; а Юрий ещё скупее, но опять-таки вежливо усмехнулся.
  - Что, тоже кисти Николая Рериха? Или - Святослава?
  - Т-точно не знаю... Я-а... с-спрошу у племянника... А потом Вам скажу, - растерялась старушка.
  Юрий, ещё раз вежливо кивнув, решил, что и этого опыта знакомства с творчеством Рерихов ему хватит до конца жизни.
  Но, как позже выяснилось, он ошибался.
  А Тамиле у рериховцев, напротив, очень понравилось. После скуки и однообразия предыдущего отрезка её жизни некое подобие интеллектуально-информативного общения с большой массой необычных и не совсем понятных, а значит, неординарных людей было для неё интересным и притягательным, а ознакомление с раскрывавшимся на занятиях таинственным и необъяснимым обычными мерками миром будило воображение и будоражило предощущение чего-то необычайного и грандиозного. Такого, что вот-вот встретится с нею, либо непременно произойдёт в её жизни. Она не один раз говорила, что прямо-таки чувствует: в 'Общество Рерихов' она попала не случайно, что через 'Общество' она, как через предхрамовую пристройку, войдёт в какой-то другой, гораздо более величественный и необыкновенный, но и, как сама Шамбала, скрытый от посторонних глаз храм.
  И вскоре её предчувствия сбылись.
  
  Глава 6. Определение виновника.
  1.
  Вечером, после своего второго посещения 'Общества Рерихов', Тамила пребывала в весьма благодушном расположении духа. И даже не столько из-за впервые посетивших её тогда предощущений лучшего будущего, сколько благодаря тому, что её мать, оставленная на перевоспитание благодатными звуками Алёшкиного 'концерта', почти не испачкала простыней, но дважды, самостоятельно и довольно аккуратно, 'сходила' на судно.
  - Надо бы молебен заказать за мамино здоровье, - неожиданно произнесла Тамила, разогревавшая на газовой плите второй ужин для своей матери; сама она по вечерам обходилась небольшим бутербродом (чтобы не располнеть) и парочкою чашек крепкого кофе (чтобы не слишком крепко спать, но слышать мамины призывы). - Вот я и думаю: может быть, лучше будет у протестантов его заказать? Я всё-таки у них ещё числюсь. Только вот не знаю, играют они молебны или нет.
  - А почему у протестантов? - спросил Юрий, жаривший на той же плите картошку себе и Алёшке.
  - Почему, почему, - буркнула Тамила. - А то сам не догадываешься: мамочка, царство ей небесное, о своих грехах никогда не задумывалась. А у протестантов всё-таки не так строго, как у православных. У них вообще намного проще: люби Иисуса Христа и верь, что Он нас всех спас - и всё. Вот я и думаю: может, протестантский молебен ей больше поможет?
  - Если так рассуждать, то надёжнее всего заказать молебен какому-нибудь пляжному ансамблю, - не удержался от иронии Юрий. - Там подход самый демократичный и простой: плати деньги - и, что хочешь, то и сыграют.
  - Ну, ты тоже нашёл, по какому поводу шутить! - гневно воскликнула Тамила. - А тут - голова раскалывается. Мама была комсомольская да партийная работница, в Бога не верила. Может быть, и молебен для неё заказывать бесполезно.
  - Почему - бесполезно. Бог милостив. Бесполезно заказывать молебен только в том случае, если она некрещёная. Просто - заказ не примут. Не будешь же ты Бога обманывать? Бесполезно ведь.
  - Ой, и в самом деле! - воскликнула Тамила. А затем озабоченно промолвила: - Пойду-ка я маму покормлю. А заодно спрошу у неё, крещёная она или нет.
  Мать, прободрствовавшая во время Алёшкиного музицирования, в тот момент спала. Тамила, решив переждать, открыла ящичек тумбочки, стоявшей возле кровати, и принялась копаться в беспорядочно наваленных там документах, бумагах и старых фотографиях в поисках какое-нибудь подтверждения тому, что мать крещена.
   И вдруг... на одной из мятых и мутных любительских фотографий она увидела небритое лицо того мужчины, что в дальнем детстве Тамилы называл себя её 'новым папой'. Мужчина этот, одетый, как и при их встрече у пустыря, в серую и потрёпанную строительную куртку, стоял у входа в новенький, только что побеленный, светившийся свежей краской флигель.
   Она судорожным жестом перевернула фотографию. На обратной стороне, хорошо знакомым ей почерком Андрея, было написано: '2 июня 1968 г. Я закончил ремонт флигеля. Ура!'
  - Не может быть! - вскрикнула Тамила. Но, внимательнее вглядевшись в снимок, она поняла: это и в самом деле её младший брат. Просто она его таким никогда не видела: он, за последние полгода своей жизни (Тамила в то время училась в вузе), сильно подрос и возмужал. К тому же, за время напряжённой беспрерывной работы на флигеле, оброс неровной юношеской щетиной, сделавшей его так похожим на своего...
  Она не решилась сказать себе, на кого стал похож на этой фотографии её любимый брат, но вдруг почувствовала себя непереносимо одинокой, ужасно несчастной и жестоко обманутой.
  - Никакого молебна! - в исступлении выкрикнула Тамила. Но, обернувшись на встревоженно шевельнувшуюся мать, запнулась: кого она хочет лишить спасения, кого хочет своим судом наказать? Родную мать? Да имеет ли она право судить её?
  'Но кто-то же виноват во всём! Кто-то должен быть осуждён и наказан!' - неудержимо клокотали в ней боль и гнев. Но кто должен быть осуждён за все страдания и несчастья, произошедшие с её семьёй и с нею самой?
  Тот безответственный и подлый 'дядя'? Но где он, кто он? Да и как хотя бы назвать это небритое вонючее существо, неизвестно чем понравившееся её матери? Как, чем, куда пригвоздить это пустое место?
  Может быть, виноват сам Андрей? Но в чём? В том, что не по своей воле родился?
  Или во всём виноват отец? Отец Тамилы?
  
  2.
  Тамила вдруг ещё вспомнила из своего детства: когда она впервые увидела братика, то он ей понравился настолько, что она сразу же прокричала:
  - Мамочка, ты, наверно, покупила такого хорошего братика не в больничке, а в магазине?
  - А ты как догадалась? - с улыбкой спросил у неё отец.
  - Потому что этот братик чистый-пречистый! И в красивом кулёчке! Таких только в магазине можно купить. А в больничках всем мамам дают деток совсем голых, без кулёчков. Я всё уже знаю, мне девочки объясняли. И ещё я знаю, что эти детки очень грязные. Как только их из больнички приносят, то сразу мамы, папы и все их детки собираются вместе, и начинают их отмывать. Моют - моют, моют - моют, и с мылом, и с порошком, и мочалкой их всё время трут, а они всё равно остаются грязные и некрасивые. И только потом-потом...
  - Кто это из девочек тебе такую чушь рассказывает? - с неудовольствием спросила её мама.
  - А это не девочки. Это мне какой-то дядя на соседней улице говорил, что ты принесёшь братика из больнички. И ещё он говорил, что будет вместе со мной и с тобой его обмывать. Потому что он - мой новый папа, - ответила Милочка.
  - Что, что? - удивился папа.
  - Это он хотел меня так обмануть, - объяснила ему Милочка. - А я ему сказала, что никакой он не папа, что у меня уже есть ты. И что я не хочу, чтобы он был моим папой. А он испугался, что я догадаюсь про то, кто он на самом деле, и убежал. - И жалобно спросила у отца: - Это же неправда, что тот плохой дядя будет моим новым папой? Ты же меня ему не отдашь?
  Но отец ей ничего не ответил, а стал очень сильно ссориться с мамой. Потому что ему, как и Милочке, очень не нравился тот плохой дядя. И ещё, кажется, папе не очень понравился этот хороший братик. Похоже, он не верил маме, что мама купила его в магазине, а думал, что она принесла из какой-то очень плохой больнички, где дают не тех братиков, каких надо; не своих и чистых, а чужих и грязных. Папа даже ударил маму, и даже начал её немножко душить, а потом отпустил и ушёл из дома.
  А мама, когда отдышалась, выгнала Милочку из дома. За то, что она очень болтлива, и вечно лезет туда, куда её не просят. И ещё за то, что у неё такой противный папа, который не любит маму и нового братика. Так что теперь, сказала мама, ей, и в самом деле, придётся взять им, Тамиле и братику, того самого другого папу. А Миле придётся сидеть дома и совсем не болтать, а долго-долго просить прощения у мамы и у нового папы. А иначе пусть хоть умрёт на дворе, маме это всё равно.
  Но просить прощения у другого папы Милочке (с тех пор мама звала её только Тамилкой) не пришлось: тот дядя к ним так и не пришёл. А Тамила продолжала ждать своего папу. И всё-таки дождалась, хотя и не в ту же ночь, и даже не через несколько дней, а через долгое-предолгое время. И вначале была очень счастлива. Но мама по-прежнему была папой очень недовольна и постоянно ругала его за то, что он любит 'только свою Тамилку', а маму и братика не любит. И, наверное, поэтому Тамилу всегда держала в строгости и заставляла много работать по дому; а Андрея, наоборот, очень баловала. Отец тоже никогда не ругал его так, как Тамилу, и никогда так строго, как её, не наказывал, потому что мать в этом случае сразу же поднимала крик. Да и сам Андрей, как только чуть подрос, перестал обращать хоть какое-то внимание на указания отца, рано поняв, кто является реальным вершителем его судьбы.
  В итоге дети выросли совсем разными. К тому же Тамила внешностью пошла в отца - круглолицая и невысокая, блондинистая и синеглазая, покорливая и работящая. А Андрей нисколечко не был похож на их породу; он был высоким, слегка кучерявым, кареглазым, шумливым и своевольным. Но брат и сестра друг друга любили, хотя и каждый по-своему: Тамила - скорее по-матерински, Андрей - снисходительно-позволяюще.
  А потом Тамила вспомнила, как она, во время похорон Андрея, обозвала отца убийцей. Отец перед тем рассказал ей, что предупреждал Андрея об опасности; а она сказала, что отец обязан был не предупреждать его, а спасать. А он, своим равнодушием к судьбе собственного сына, убил его.
  Отец тогда хмуро и грустно возразил ей:
  - Что ты знаешь о том, как и чем я спасал вас? Что ты вообще-то знаешь обо мне?
  - А ты расскажи!- гневно выкрикнула она. - Ты же никогда ничего не о себе не рассказывал. Что ты вечно скрываешь? Не хочешь, чтобы другие правду о тебе узнали? Расскажи хотя бы мне, и я буду знать, какой ты герой!
  - Не всё тебе можно знать, - тихо возразил он; а она ещё громче вскричала:
  - Что, нечего сказать? Вот ты и сознался! Так что - нечего христа-спасителя из себя корчить! Ты Андрея не спасал, а убивал!
  Сразу после похорон Андрея Тамила уехала из дома и из Евпатории; и, думалось ей, навсегда. Но пришлось показаться на родине уже через два месяца. Приезжала на похороны отца, умершего от инфаркта. Помнится, она долго взвешивала, ехать ей или нет: никак не могла простить отцу гибели брата.
  Но только сейчас, в данный миг, Тамила вдруг поняла, что отец её - не убийца; напротив, именно она, возможно, ускорила приближение его собственной...
  Нет, даже думать об этом она отказывалась, потому что взять на себя такую страшную вину не могла.
  'Но кто же тогда виновен во всём? Во всех этих гнусностях, безумствах и ошибках? Если не мать, не брат, не отец, не я - виновники наших несчастий, то КТО?' - ослепляюще и обжигающе заметалась в голове гневная мысль, и Тамила, задыхаясь от охватившего её полубезумия, чуть слышно прошептала:
  - Никакого молебна. Никакой церкви. Я не верю, что бог захочет исправить то зло, что он САМ сделал. Не верю!
  
  Глава 7. Перед развалом.
  
  Медленной, но очень напряжённой поступью прошагали для Юрия сорок поминальных дней после кончины ГКЧП. За это время он превратился из заключённого в свободного человека, из одного края переехал в другой, потерял и нашёл сына, поменял одну квартиру на другую и дважды сменил трудовую профессию. Уйдя с заводской должности слесаря-инструментальщика, он был принят в школе на должность сантехника. Никакой другой вакансии, в том числе и выпрашиваемой Юрием должности электрика, в школе не имелось; и ему пришлось согласиться. Но в тот же день одна учительница физкультуры ушла в декретный отпуск, другая вышла замуж с переездом в другой город. На следующий день директор школы, также попавший в безвыходное положение, предложил Юрию поработать на две ставки преподавателем физкультуры. Юрий без колебаний согласился; и с тех пор охотно, честно и добросовестно делал с каждым из подшефных классов все задаваемые им упражнения.
  Но с директором Юрий поступил не честно: своевременно о перемене адреса своего жительства ему не сообщил. Расчёт был прост: приедут менты по адресу, взятому ими в горотделе образования, а - жильцов там уже нет. Поедут по адресу, который сообщил бывший квартирант бывшей хозяйке, а - адрес ложный. Смотришь, утомятся, да и решат отложить на следующий день как поимку самого преступника, так и передачу в законные руки его неправильно присвоенного себе потомка. А уж за ночь можно далеко-о-о убежать...
  А до той вполне возможной, но крайне нежелательной поры Юрий почти каждый день, якобы по дороге на работу, ближе к вечеру наведывался к прежней хозяйке (та в это время обычно возилась в палисаднике), чтобы спросить её об 'очень важном письме', которого он, опять же якобы, ждёт - не дождётся.
  Конечно, менты могли начать поиски этой пары закоренелых преступников - отец и сын - не с посещения их квартиры, а с прибытия в школу. На этот случай Юрий тоже продумал кое-какие запасные варианты. Но для того, чтобы ими можно было воспользоваться, необходимо было суметь привести Алёшку в школьный спортзал. Из спортзала, через запасную дверь, можно было выйти к стадиону; а уж там дорог для спортивной ходьбы было вполне достаточно. Свой паспорт, алёшкино свидетельство о рождении и ещё кое-какие документы Юрий, во время нахождения в школе, хранил в запираемой кладовке спортзала.
  Конечно, для Юрия ни при первом варианте его поимки ('взятие с поличным' на 'явочной квартире'), ни при втором (арест на месте незаконного трудоустройства) гарантий удачи не было; но особенно думать о печальном ему не хотелось. Надо же иметь хоть какую-то надежду...
  Из официальных сообщений тех времён ему почему-то особенно запомнилась новость, прозвучавшая однажды из висевшего на веранде дома сетевого радиприёмничка; настолько старенького, хриплоголосого и неказистого, что Юрия никак не оставляло чувство, что приёмничек этот - родной брат другого, 'найденного в старой кладовке' новейшей дачи в Форосе. Того самого, благодаря которому 'подвёргшийся домашнему аресту' Переменатор хоть что-то узнал о событиях в 'изолированной' от него стране.
  Из этого-то приёмничка вечером второго октября прозвучало сообщение о запуске международного космического аппарата. 'Вообще-то символично, - сказал диктор с истинно профессиональным воодушевлением, неудержимо пробивавшимся сквозь визг, хрип и треск приёмника, - что в составе экипажа: австриец - представитель Европы, казах - представитель Азии, и украинец...'. И вдруг запнулся и смолк; очевидно, пытаясь сообразить: куда следует отнести нынешнюю Украину? Вроде не Азия; но ещё и не совсем Европа; и уже не одна из республик Страны Советов, но ещё и не 'самостийное' государство...
  Да, 'союз нерушимый республик свободных', словно внешне объёмистый, но очень легкий планер, неосторожно влетевший в спутный след мощного лайнера, был смят, скручен, потерял управление и стремительно вошёл в штопор, буквально на глазах разваливаясь на части. Но политики (как 'правые' бурбулюки в дорогих импортных пиджаках, так и 'левые' большевики, сменившие политбюровские френчи на расписные рубашки 'национальных лидеров') лишь отчаянно цеплялись за штурвал и беспорядочно давили на педали, по сути ничего не делая для спасения рушившегося государство и доверившихся ему и им граждан.
  Пожалуй, лучше, доходчивее и талантливее всех выразил дух тогдашнего 'нового политического мышления' Переменатор. После судьбоносной для государства 'осады Фороса'дотошные журналюги спросили его: 'Что тогда больше всего угнетало Вас в то время?' И глава одной из двух могущественнейших держав мира, вождь трёхсот миллионов человек, идейный пастырь едва ли не половины человечества с трагизмом в голосе поведал, что больше всего переживал он из-за того, что его любимая внучка не каждый день могла купаться в море.
  Всё повторяется в виде фарса. Последний самодержец из царей, семьюдесятью пятью годами ранее довёдший нашу страну до такого же кризиса, пошёл этим роковым путём во имя любви к своей семье. Потому что так же, как и последний самодержец из секретарей, забыл об основополагающем долге государя: самоотречься от собственных чувств и личных привязанностей, если проявление их вредит возглавляемому им народу и руководимому им государству. Чем погубил и государство, и свою семью.
  Что сделаешь; такова львиная доля царей: не думать о собственных ранах; не чувствовать их, когда нужно сражаться за сохранение и благополучие подвластных территорий, когда пришло время биться насмерть за жизнь оберегаемого прайда либо подвластного народа. Но немногие, ох, немногие могут быть львами и царями...
  А ведь знал, не мог не знать высокообразованный и интеллигентный Николай, из-за чего и как 'пала великая Троя, пал копьеносец Приам и народ копьеносца Приама'. Но - у каждого из живущих на земле свои мерки и свои масштабы...
  С другой стороны, между троянским Приамом и российским Николаем всё-таки - тысячи лет и километров. А вот умудриться дважды в одном и том же веке, в одной и той же стране не просто наступить на одни и те же грабли, а настойчиво и последовательно, прыжок за прыжком, точно и безошибочно перепрыгивать по цепочке аккуратно и старательно расставленных граблей... причём расставленных всё там же, всё теми же и всё в тех же целях... это уж надо проявить особый талант. Американцам только ради этого рекорда стоило бы книгу Гиннесса выпустить. Но Гиннесс, как ни странно, словно ничего не заметил: ни уникальнейшего рекорда, ни его гениального автора. Нет, не Переменатора, последнего из генсеков, первого и последнего из союзных президентов. И не Переломатора, будущего (к тому моменту времени) первого российского президента. И не закулисных сценаристов 'стихийного народного волеизъявления'. Все они - лишь помощники. Главным был их могущественный режиссёр и кукловод. Тот, кто умело, с многотысячелетней тренировкой и абсолютным знанием своего дела управлял ими за ниточки их, покорных ему, страстей и желаний, более или менее удачно камуфлируемых самими этими его марионетками с помощью изящных телодвижений и напыщенной болтовни.
  А уж болтовни было более чем достаточно. Из всех безостановочно вертевшихся шарманок СМИ - и из 'левых' (за выделенные правительством 'общенародные' средства), и из 'правых' ( за 'левые', подаренные 'спонсорами' и украденные у народа деньги), - неслись песни о том, что центробежных сил всё равно не удержать; но с обретением каждым из народов долгожданной свободы и собственной государственности, с отсутствием централизованного принуждения межнациональные связи только окрепнут, и братство наших народов станет воистину монолитным. Благодаря чему все отдельные куски (кроме, разве что, стран Прибалтики, Средней Азии, Закавказья и, может быть, Молдавии) добровольно одумаются, и лет через пять-шесть отчуждения вновь соединятся. Но уж на сей раз - совершенно нерушимо.
  Хотя с трудом верилось, что сами шарманщики своей песне верят.
  Но многие простые люди, видя только представителей центробежных сил и слыша только их вопли, но не видя и не слыша представителей сил центростремительных, собирающих, постепенно начинали верить в неизбежность распада; тем более что и 'правые', и не совсем 'правые', и совсем неправые эксперты практически говорили одно и то же.
  Юрия, как ни было стыдно ему перед самим собой, больше всего огорчало то обстоятельство, что после развала страны наверняка сократятся количество и дальность авиарейсов; хотя лично ему это никаких неприятностей уже не несло. Но всё равно было как-то неуютно и досадно за друзей из Аэрофлота и простых, ни в чём не виновных пассажиров. И не так уж красила досаду смутная надежда, что у российских ментов всё меньше шансов отыскать его и Алёшу; ибо добираться сюда им с каждым днём ещё труднее, чем из края в край и из республики в республику.
  Но когда в первую субботу октября, часов в одиннадцать утра, к воротам усадьбы неожиданно подъехала сиреневая 'Лада', Юрий, в тот момент находившийся на веранде дома, впервые невольно насторожился: 'Неужто российские менты? Нужто за нами?' И он, став так, чтобы его не было видно со двора, сквозь занавески окон принялся внимательно следить за происходившим.
  
  Глава 8. Миссионеры 'Высших Космических Сил'.
  1.
  Первым из машины, из задней дверцы, неумело и неуклюже выбрался какой-то пожилой человек. Лицом, во всяком случае, его внешними приметами (редкие всклокоченные бакенбарды и выглядывавшие из полуоткрытого рта длинные жёлтые зубы) человек очень походил на Васю. Но верилось в это с трудом, так как для Васи он был удивительно чист и чуть ли ни элегантно одет: в дешёвые, но совершенно новые светло-серые брюки, грубого сукна бежевый пиджак, тоже новый, а также тёмно-серую рубашку и коричневые сандалии на босу ногу.
  Пожилой человек склонился к приоткрытому окошечку водителя авто. Выслушав какое-то короткое наставление, старичок, необычайно шустро для его возраста и респектабельного вида, помчался к калитке усадьбы; и лишь когда он остановился у калитки, Юрий окончательно опознал в нём Васю.
  Убедившись, что калитка отперта, Вася метнулся обратно к машине. Из машины вышли двое. Из-за водительской двери резко возник сухощавый мужчина агрессивно-милицейского вида, возрастом лет сорока, с серовато-седоватой густой и жёсткой шевелюрой на голове и серыми запавшими глазами на невыразительном скуластом лице. Одет он был в однотонный серый костюм из хорошего шерстяного трико. С другого переднего сидения элегантно выскользнула черноглазая, худощавая и гибкая женщина примерно такого же возраста, с выражением лица и манерами административного работника просвещения. Она была одета в тёмно-бурый шерстяной вязаный костюм, темноволосую голову покрывал чёрный шерстяной платок изящной тонкой вязки.
  Вася, теми же суетливыми старческими шажками, потрусил вглубь двора усадьбы. Следом за ним, мужчина впереди, женщина чуть позади, неторопливо и степенно, с подчёркнутым чувством собственного достоинства и общественной значимости продвигались Васины знакомцы.
  В это время Тамила развешивала на верёвках, густо протянутых во дворе, только что выстиранные ею материнские простыни. Увидев приближавшегося к ней Васю, она нахмурилась и с недовольством спросила:
  - Ну, и чего идёшь без стука, как вор?
  - Ой, Тамилочка! - расплылся в радостной улыбке Вася. - Та какой же я вор? Я к тебе с хорошими новостями, а ты...
  - А то не вор, - непримиримо буркнула Тамила. - Вскочил прошлый раз ни свет, ни заря, сожрал, пока мы спали, всю колбасу, забрал все конфеты и удрал. Даже 'до свидания' не сказал. Так утащить торопился.
  - Не, как - не сказал 'досвидание'? - заюлил Вася. - Сказал! Зайшёл до твоеи мамочки, до любимои моеи Ляночки, поцеловал её у щёчку, сказал: 'Досвидание', и побёг. Делов-то у мене - сама знаешь скоко! А тебе будить пожалел. Ой, да ладно, што мы про усяку ерунду! - пренебрежительно отмахнулся Вася от навязываемой ему ерунды сразу двумя ладонями, а затем ликующим голосом воскликнул: - Ты лучче погляди, каких гостей я к тебе привёл!
  - Ой, какие с тобой могут быть гости? Такие же шаромыги, как и ты, - тихонько буркнула Тамила; и, даже не взглянув на степенно приближавшихся спутников Васи, продолжила споро развешивать простыни с неотстирываемыми жёлтыми пятнами. Но Вася её слова услышал; и горячо, громко запротестовал:
  - Та што ты такое говоришь! Ето не шаромыги, а наши главные прохвос... чи как? прохвесора. О! Пойняла? Я таперича у их учуся. Они меня... ето... выбрали из всех самым достойным. Пойняла? Вумнейшие люди! Из самой Америки сюды приехали! Будуть подтягувать нас до мирового уровню. Оба - мочнейшие целители. Эти, как их... экстра-сенцы! - понизив голос, как величайшую тайну поведал он; и намного громче похвастался: - Они и у мене одну экстра - сенцовую штуку нашли. Не, не одну: сразу две! Обе руки нашли. И таперича они через мои руки, - с гордостью и огромным самоуважением воздел Вася к уровню пояса свои широко раскрытые и, к удивлению Тамилы, тщательно отмытые ладони, - у самой Матери Божей увсё узнають! Как што прохвесорам непойнятно, сразу - к мине: 'Уважаимой Василь Борисыч, спросить пожалуста, как тута должно быть? Утак, чи не утак?' Я протягаю перед собой ладоши, Матерь Божа мине на их давить и через их увсё мине сообщаить. О как! Пойняла?
  - Ну, Василий Борисович опять расхвастался, - с весёлой иронией сказала женщина мужчине; и улыбнулась хитроватой улыбкой. Мужчина взглянул на Тамилу бездонно-равнодушным взглядом и, чётко выговаривая каждый звук, в том числе и неударные 'о', хрипло произнёс:
  - Сергей. Проповедник Слова Божиа.
  Чувствовалось, что мужчина произносит слова нарочито медленно для того, чтобы суметь говорить без акцента. Выговор его был похож на прибалтийский; скорее всего, на эстонский; хотя раскатывал он 'рр' так, как это делают латыши.
  - Ах, Серый, ну когда ты научишься представлять даму первой, - мягким тоном пожурила его женщина; и вновь всем гибким телом повернулась к Тамиле.
  - Меня зовут Галина, - представилась она. - Но Сергей обычно зовёт меня Гало; как Сальватор Дали свою жену. А я его за это дразню Серым. А Вас зовут Тамилой?
  - Да, - буркнула Тамила.
  - Василий Борисович нам сказал, что ваша мама - молдаванка, и я сразу же захотела с Вами встретиться. Дело в том, что я тоже по происхождению молдаванка, хотя давно уже не бывала в Молдавии. Знаете ли, очень много приходится ездить: то в Соединённые Штаты, то в Австралию, то в Мексику. А сюда прямо из Пакистана приехали. Ох, везде нужно побывать, объяснить, рассказать; и только на поездку в родное село всё времени не хватает. Но к землякам отношусь с большой любовью, всегда готова любому из них помочь. И абсолютно бесплатно.
  - Гало - очень сильный целитель. Ясновидящая. И яснослышащая. Очень много клиентов. По всему миру, - хрипловато прорычал мужчина.
  - Серый очень любит меня рекламировать. Хотя всё, что он говорит, абсолютная правда, - изображая лёгкое смущение, улыбнулась Тамиле гостья. И предложила: - Может быть, мы сразу пройдём к вашей маме? Думаю, я смогла бы ей помочь.
  - Да... ей в последнее время вроде бы немного лучше... - неуверенно возразила Тамила.
  - Что ж, тогда я её только продиагностирую. Об оплате не беспокойтесь; хотя обычно моя помощь стоит очень дорого, но вашей маме, как моей землячке, я помогу совершенно бесплатно.
  Тамила, застеснявшись своего недоверия, а также пятен на простынях и того, что в столь затрапезном виде предстала перед мировыми звёздами целительства, спрятала мокрые руки за спину и сказала:
  - Ну... вы тогда идите в дом... Вася, проводи гостей! А я сейчас развешаю остальное бельё, и приду. А то здесь запах... оно... ну, в общем... Идите! Я скоро!
  2.
  Юрий, незаметно для гостей вернувшись в свою комнату, с быстро убаюкивающей его технической книжкой в руках полулежал на покрывале кровати, когда в соседнем зале послышались шаги трёх человек.
  - Ну, как? Глядити, кака комнатища! - услышал Юрий горделивый, словно бы презентующий возглас Васи.
  - Да... пожалуй, здесь человек тридцать может поместиться... - задумчиво и одобрительно прозвучал мелодичный женский голос. - Стулья только надо откуда-то принести... И стол бы не помешал... Длинный, раздвижной...
  - Тамилка! Пошему Андрюша не играет? Тамилка! Не мешай Андрюше играть! - негромко и глухо, через две стены, донёсся до слуха Юрия раздражительный выкрик больной старухи.
  - Тридцать для отчёта мало. Здесь семьдесят можно впихнуть, - наставительно произнёс хрипловатый и резкий мужской голос.
  - Тамилка! Иди шуда! - ещё громче прокричала старуха.
  - Ой, Серый, ну что ты так грубо выражаешься: впихнуть,- с мягкой укоризной пропел женский голос. - Звучит так, словно мы будем размещать здесь не людей, а скот. Где ты это слово выучил?
  - Не указывай! Я знаю, что говорю! - свирепо прорычал мужской голос. - Лучше бы со старухой разобралась. И - срроч-но!
  - Ой, неужто трудно сказать не 'разобралась', а - вы-ле-чи-ла? Я ведь тебя уже сколько раз просила! - со скрываемой досадой пропела женщина.
   - Надо видеть перспективу! - с ещё большим гневом возразил мужчина. - Собрание - через две недели. Старуха будет мешать.
  - Ой, Серый, мне так нравится, когда ты сердишься. Ты тогда такой искренний, - с лёгкой фальшью в голосе пропела женщина; а затем её же голос, но несколько громче и звонче, видимо, в другую сторону, произнёс: - Хотя в главном Серый прав: надо срочно помочь несчастной пожилой женщине. Для её дочери это будет приятным сюрпризом. Василий Борисович, как можно пройти к старушке? Через эту дверь?
  - Не, это комната хвартирантов, - возразил Васин голос. - А к Ляне надо иттить усюда. В утетот колидор. А потом - у левую дверь.
  - Так что, тут ещё кто-то есть? - свирепо прорычал мужской голос. - Почему не предупредил?
  - Та не, никого там нема, ув это время они обои ув школи! - испуганно возразил Вася; и поспешно пояснил: - Пацан учиться, а отец там работаить...
  - Пойди посмотри!
  Послышались мелкие торопливые шажки, приближавшиеся от центра зала к двери комнаты Юрия. Юрий, дабы не смущать незнакомых ему людей, положил книгу на стол и, опустив голову на подушку, притворился спящим. Послышался очень лёгкий, почти неслышный стук в дверь, затем, без перерыва, осторожный скрип открываемой двери.
  - О! Ты што, тута? - растерянно вскрикнул Вася. Юрий ответил мерным спокойным дыханием. - Он спить! - негромко сказал Вася в сторону зала.
  - Вася, это ты? - слегка приподняв голову, сонным голосом спросил Юрий. - Ты чего-то хотел?
  - Здравствуйте! Мы - гости вашей хозяйки. Хотели бы посмотреть, как Вы здесь живёте. Можно к Вам зайти? - поспешно влетели в комнату звуки зачастившего женского голоса; но ещё раньше их в комнату, властным жестом распахнув дверь настежь, ворвался поджарый широкоплечий мужчина. Мужчина, не поворачивая головы на шее, но лишь быстрым движением зрачков осмотрел комнату; заметив Юрия, он всем своим сбитым и крепким, но слегка неуклюжим, словно бы окостеневшим корпусом развернулся в сторону Юрия - и молча уставился на него немигающим и бездонным взглядом серых глаз.
  - Ну... заходите, - слегка шокированный такой бесцеремонностью, неохотно и вяло согласился Юрий с фактом чужого присутствия; хотя на самом деле ему очень захотелось попросить нежданных посетителей выйти вон. Но, похоже, именно этот его скучный тон и безлично-интеллигентская манера общения оказали на серого мужчину воздействие успокоительное и, вместе с тем, желаемое для Юрия. Мужчина, вмиг потеряв к хозяину комнаты всякий интерес, молча, опять-таки всем корпусом, развернулся к двери и, небрежно оттеснив плечом едва не упавшего от толчка Васю, вышел обратно в зал.
  Едва мужчина исчез, в комнату, плавной и словно крадущейся походкой, вплыла миловидная черно-бурая женщина и восторженно, но, пожалуй, чересчур торопливо, уже с порога пропела:
  - О, какая миленькая у Вас комнатка! Светлая, чистая, прямо-таки воздушная!
  Сделав шаг внутрь комнаты, она вдруг резко остановилась, а затем воскликнула громко и с трагическим испугом (как показалось Юрию, умело и привычно сыгранным):
  - Ой, а что это за луч проходит у вас через всю комнату? О, какой нехороший! Какой опасный, какой болезнетворный луч! Вы что, до сих пор не почувствовали ухудшения своего здоровья и самочувствия? Можете даже не отвечать; я уже сама вижу, что некоторый вред этот луч Вам нанёс. К счастью, вред этот, пока что, очень незначительный; Вы, видимо, недавно здесь живёте? Так что - не волнуйтесь, весь нанесённый Вам вред, если захотите, я вмиг вылечу; но продолжать жить рядом с этим лучом очень, очень опасно! Ничего особо страшного, но всё же...
  - Какой ещё луч? - с недоверием спросил Юрий.
  - Ну, как же? Неужто не видите? Ах, простите; я всё забываю, что не все обладают таким же даром ясновидения, как у меня. Вот здесь, из-под пола, рядом с Василием Борисовичем, выходит из земли очень нехороший, очень вредный для здоровья луч.
  Вася, испуганно шарахнувшись от точки пола, куда направила указательный палец женщина, бочком, трясь спиной о дальний от луча косяк двери, умчался в зал, а женщина, удовлетворённо усмехнувшись, продолжила.
  - Отсюда этот луч через всю комнату идёт... - пошарила женщина взглядом по сторонам комнаты, словно выбирая: куда бы этот зловредный луч так направить, чтобы уж никто и никак мимо него не прошмыгнул, - ...идёт он в противоположный верхний угол, - после некоторых колебаний и сомнений определилась она с направлением луча. Затем она милостивым и уверенным голосом произнесла:
  - Ничего, не волнуйтесь; я его вмиг отсюда уберу.
  После этого она стала делать пассы ладонями по направлению к полу, словно бы закупоривая невидимую Юрию трубу. Надёжно заткнув таинственный источник зла, женщина принялась размахивать руками в воздухе, словно бы вылавливая парившую в нём невидимую паутину. Очень быстро это занятие, к тому же - выполняемое без надлежащего изъявления восторга со стороны единственного зрителя, ей надоело. Аккуратно завернув разлетевшееся от луча зло в лежавшую на столе вчерашнюю газетку, она велела Юрию 'это' тотчас же сжечь, и заверила, что сразу после этого действия жить в этой комнате можно будет без всяких опасений. Но, поторопилась добавить ясновидящая спасительница, если вдруг Юрий, либо его сын (она, по имеющейся в комнате ауре, почувствовала, что здесь также живёт ребёнок, мальчик - правильно?) итак, если они оба, либо кто-то из них, почувствуют какое-то недомогание, то пусть через Василия Борисовича сразу же сообщат об этом ей. Она вмиг забросит все свои дела, постарается как можно быстрее сюда приехать, снова проверит комнату и окончательно уберёт то зло, которое сможет пробраться сюда в обход сделанных ею преград. А если пробравшееся сюда зло всё же успеет нанести какой-то вред самому Юрию и его дорогому сыночку, то она всего за несколько сеансов, и за очень умеренную, скорее - символическую плату вылечит их обоих. А также, если возникнет необходимость, подлечит всех их друзей, знакомых и любых возможных посетителей.
  В конце этого настойчивого инструктажа в комнату заглянула Тамила.,
  - Гала, так... Вы посмотрите, что с моей мамой? - спросила она с видом робкой надежды.
  - Конечно! Здесь я уже закончила, всю нечисть вычистила, и теперь готова помочь вашей маме, - пропела ей женщина. И они в отправились в комнату больной старухи.
  Вскоре Тамила вышла в зал: Гало велела оставить её с больной наедине, дабы те злобные духи и смертельные болезни, что будут изгнаны ею из тела несчастной пожилой женщины, не изловчились переселиться в тело Тамилы. А вот если в комнате, а также поблизости от её дверей и окон не окажется никого, кроме могучей целительницы, то у изгнанной нечисти не останется другого выхода, как, немедленно и безвозвратно провалиться в тартарары.
  В зал Гало вернулась с лицом похорошевшим и слегка порозовевшим, но величественно-грустным.
  - Ах, Тамилочка, - сочувственнейшим голосом сказала она Тамиле, - я сделала всё, что могла; но даже я не всесильна. Увы, увеличивать установленные Богом сроки жизни я ещё не могу. Очень жаль, но осталось ей дня два-три, не больше. Прости за горькую правду, но нужно готовиться к худшему. Единственное, что я смогла сделать - чтобы твоя мама в эти дни не мучилась.
  - Но... как же? Ведь ей уже лучше было! - смятенно воскликнула Тамила.
  - Так всегда бывает. Перед концом, - с хмурым видом произнёс Сергей.
  - Ничё, доченька, не переживай! Матерь Божа радая будеть прийнять твою мамочку ув своё небесное царствие! Я сам, прям сёдни, за Ляночку помолюся, и найдёться, найдёться для её ув раю тёпленькое местечко! - с елейным видом принялся утешать Тамилу Вася.
  Тамила бросилась в комнату матери. Мать, и в самом деле, лежала с видом благостным и умиротворённым. Тем временем чета 'профессоров' и сопровождавший их Вася, не прощаясь, без излишних церемоний покинули дом.
  В течение двух суток, последовавших за визитом 'целителей', мать Тамилы пребывала в странном состоянии глубокого анабиоза, плавно, но безостановочно переливавшего остатки времени её жизни из тёмной колбочки нирваны забытия в невозвратную пропасть небытия; а при этом старуха, до самого своего конца, бессмысленно, но благостно улыбалась.
   На третьи сутки, в ночь с воскресенья на понедельник, она тихо умерла; а Тамила в течение нескольких последующих дней то и дело поминала благодарными словами чудесную целительницу, сделавшую хотя бы два последних дня жизни её матери спокойными и счастливыми.
  3.
  Похороны состоялись уже во вторник и были очень скромными. На поминальном обеде присутствовало человек двенадцать. Среди них были Серый и Гало. Приехали они, когда застолье уже началось; но им сразу же, как особо избранным, по просьбе Тамилы освободили места рядом с нею, во главе стола.
  Гало в первые же моменты своего появления, после многочисленных извинений за своё опоздание и при полном внимании всех присутствовавших, рассказала, что приехали они сюда потому, что Гало внезапно ощутила острый приступ тревоги и тоски. Мол, вдруг она почувствовала непреодолимое желание поехать в Евпаторию; а при этом поняла, что это - потому, что кто-то остро нуждается в её помощи и поддержки. Обратившись к помощи своего дара ясновидения, Гало вмиг определила и конкретную причину своего недомогания, и адрес, где ждут её поддержки; о чём она немедленно сказала Серому. После чего они, без раздумий бросив возводимый ими дом (в далёком приморском посёлке Штормовом) на произвол крайне недобросовестных строителей, сели в свой автомобиль и помчались на кладбище.
  Но, к сожалению, по дороге сначала в одно колесо их автомобиля, а потом и в другое попало по гвоздю. Гало сразу же поняла, что это - происки враждебных сил, тех самых злобных духов, которых недавно изгнала она из матери Тамилы. Оказалось, что духи эти более сильны, чем ей вначале показалось, и они смогли-таки вырваться из ада наружу, для того чтобы ей отомстить. Конечно, она опять загнала их, и на сей раз уж безвозвратно, в уготованные для них узилища; но, так как Серому пришлось очень уж долго менять пробитое колёсо ('Целых два!' - напоминающе буркнул Серый), приехать вовремя на кладбище они не успели. А потому и решили явиться хотя бы сюда, на поминальный обед, для того чтобы выразить бедненькой Тамилочке свои искренние и горячие соболезнования.
  С этими словами Гало легонько прикоснулась губами к щеке Тамилы.
  - Ой, ну и хорошо, что приехали сразу сюда, а не на кладбище! - громко вскричала Тамила, смущённая и обрадованная столь лестным вниманием столь неординарных гостей. - А то где бы вы нас на этом кладбище искали?
  - Ах, Тамилочка, - ласково, как заблудшему, но любимому дитяти пропела Гало, - ну неужели мне было трудно ещё по дороге в Евпаторию увидеть, где вы хоронили? По левую сторону от главной кладбищенской аллеи, метрах в ста от вагончика обслуги. Ведь так?
  - Как? Какого вагончика? Я что-то его не заметила. Где он там? - растерялась было Тамила, но всё-таки догадалась: - А! Вы думали, что мы на новом кладбище будем хоронить. А мы - на старом. Там мама, ещё когда папу хоронили, себе местечко огородила. По вашему же, по молдавскому обычаю. Чтобы вся семья была вместе.
  - Ух ты...?! - тихонько, но очень свирепо рыкнул Серый на сидевшего рядом с ним Васю.
  - Та я ж откудова знал? Мене ещё тода, ув тот раз, на утом кладбище сказали: токо от там, от за тем вагончиком, увсю будущу неделю хоронить будуть; от я и... - испуганно забормотал Вася. А Гало, заглушая его невнятное бормотание своим громким и выразительным голосом, с просветлённым лицом воскликнула:
  - Ой! Ну надо же, как я ошиблась! Ещё подумала: почему это Тамилочки не видно? Решила, что ты - в вагончике, договариваешься о чём-то с рабочими. Но показалось, что один из мужчин, - внимательно и испытующе стрельнула она взглядом в сторону Юрия, - очень похож на твоего квартиранта; ну, прямо - вылитый он. Но теперь вижу, что ошиблась. Ай-яй-яй! Серый, - сказала она своему разъярившемуся спутнику, отвлекая того от воспитательной беседы с Васей, - оказывается, я невнимательно посмотрела! Приняла за похороны Тамилиной мамочки совсем другую процессию. А всё ты виноват. Всё торопил меня, не давал как следует всмотреться: поехали, поехали!
  - Нечего. Целый час. Перед зеркалом вертеться, - свирепо огрызнулся неостывший Серый.
  - Ой, ну что ты такое говоришь? - укоряюще произнесла Гало, незаметно толкая Серого в бок. - Какой там час? Подвела буквально за секунду брови, как и положено женщине, и - всё.
  - Ну што, Тамилочка? Помьянём твою дорогую мамочку, любименькую мою Ляночку! Царствия еи небесная! - с облегчением подвёл Вася черту под затянувшейся дискуссией; и потянулся рукой к тарелке с колбасой.
  Вася, также прибывший только к обеду, опять был совершенно непохож на прежнего себя. Причём - не только на того, что некогда напрашивался на ужин и ночлег, но даже и на того, что четырьмя сутками ранее впервые привёл сюда своих 'прохвесоров'. На поминки "любименькой Ляночки" он пришёл в новеньких лаковых туфлях, в новом, только что из магазина, строгом чёрном костюме - тройке, и в белой рубашке с чёрным галстуком. Теперь уж он никак и ничем не напоминал собою прежнего неудачливого выпивоху - стекольщика, но, вкупе с важным видом и величественной осанкой, вполне соответствовал распространённому в те дни облику предприимчивого уличного проповедника. А строгим и благостно-постным выражением лица он напоминал одного из известных российских прокуроров (который, как несколько позже выяснилось, иной раз также лишь примерно был похож на самого себя).
   С Васей пришла и его жена, Светлана: полная, рыхловатая, очень флегматичная женщина в новом, но уже мятом и не слишком чистом платье, поверх которого был надет обширный мужской серый свитер со слегка распустившимся швом на левом плече. Оба помирившихся супруга дружно хвалили блюда, приготовленные Тамилой и её подругой - соседкой, и дважды просили добавки второго. Но пила только Светлана; Вася, во время разлива водки по стаканам, каждый раз только горько вздыхал и с горделивой грустью говорил Юрию, по заданию Тамилы выполнявшему функции виночерпия:
  - Не, я вже не пью. Доливай моё Светке. Таперича я ей не буду давать похмелятца. Пущай мучаитьси, как я раньше за её мучилси.
  Сразу после окончания обеда все гости разошлись, а Гало вызвалась помочь Тамиле в мытье посуды.
  - Ой, Тамилочка, прямо и не знаю, как тебе в этом горе и помочь. Так мне тебя жалко, так жалко, - сокрушённо вздыхала Гало, вытирая вымытые Тамилой тарелки; и вдруг со счастливо просветлевшим лицом произнесла: - О, знаю! Как же я сразу не подумала. Уже меньше чем через две недели, в субботу, состоится собрание самых выдающихся, самых просветлённых людей Евпатории. Ясновидящих и яснослышаших. Я думаю, тебе будет очень полезно пообщаться с ними; своей самоотверженной заботой о мамочке ты этого заслужила. Может быть, и тебе будет даровано просветление; я лично в этом почти не сомневаюсь. Заодно отвлечёшься от своих горьких мыслей.
  - А где это собрание будет? У меня, что ли? - инстинктивно заподозрив что-то неладное, с недоверием и неудовольствием спросила Тамила; и решительно возразила: - Мне сейчас не до того. Мне ещё на девять дней застолье устраивать надо. Да и на работу надо бы теперь устроиться. Бегать, искать.
  - Ах-х... ну... что ты! Конечно, нет! - с некоторой заминкой воскликнула Гало.- Мы где-нибудь снимем помещение... хотя, конечно, и трудно, но... как Серый где-нибудь окончательно договорится, я к тебе зайду и скажу. Но ты обязательно приходи!
  На девятый поминальный день Гало опять пришла в гости; но уже одна, без Васи и без Серого. Первым делом она сообщила Тамиле, что собрание состоится в спортзале одной из школ. Затем, со встревоженным и задумчивым видом, она рассказала, что посоветовалась со многими из наиболее уважаемых и просветлённых целителей; и все они подтвердили то, о чём Гало и сама знала. Но - не хотела сразу, без дополнительной консультации с другими посвящёнными, говорить об этом Тамиле, чтобы не тревожить её зря. Увы, все без исключения ясновидцы согласились с мнением Гало: на дом Тамилы и, в целом, на всю её усадьбу оказывает очень мощное негативное воздействие какая-то, пока что неопознанная сила. Более или менее удачно то, что воздействие этой силы исходит не из Преисподней, а из космоса; но всё равно жить здесь очень, очень опасно. Обычно в таких местах каждые четверть века, в моменты спорадического нарастания негативной энергии этой невидимой силы, происходят самые ужасные события. Такие, как пожары, катастрофические разрушения и мучительнейшие смерти людей. Ей очень тяжело говорить об этом дорогой Тамиле, которую она с первой же встречи полюбила, как родную сестру; но правду таить больше нельзя: по всем признакам, именно сейчас и происходит нарастание этой неизвестной, но очень, очень плохой и очень разрушительной, очень страшной энергии. Если ничего не предпринимать, то скоро, максимум через год-два, эти ужасные события (которые наверняка на этой усадьбе уже происходили) могут повториться. Причём - с ещё более страшными последствиями.
  - Ой, - обмерла Тамила, - точно... было... Андрюша погиб. В... шестьдесят восьмом. Получается, что... двадцать три года назад. Тогда же как раз и пожар был... и флигель наполовину обрушился. Ой... а ведь, и в самом деле! два года до двадцати пяти осталось. Даже меньше. Ой, Галочка... что же делать? Неужто придётся срочно дом продавать?
  - Ну, зачем, - удовлетворённо улыбнулась Гало. - Мы же с тобой - подруги. Я тебе помогу. Одной мне такую огромную энергию не одолеть; но я поговорила с самыми мощными из целителей, и они согласились нам помочь. Вместе, общими силами, мы, я уверена, справимся.
  - Ой, ну а... как же...? Чем мне вас всех отблагодарить? Мне и заплатить-то уже, из-за этих похорон, нечем, - растерялась Тамила. - Может, хоть на полгода позже? Постараюсь накопить, может, что-то продать...
  - Ой, что ты, Тамилочка! - ласково успокоила её Гало. - Какая плата? О чём ты говоришь? Это же - святые люди. Бессребреники. Накроешь стол, поставишь немного печенья... Можно даже - не покупное, а что-нибудь из своей выпечки. Откроешь баночку какого-нибудь вареньица, нальёшь чайку или кофейку... Вот и вся благодарность. Ну, ещё можно поставить на стол винца. Совсем немного, литра два-три. Но - никаких крепких напитков! Тем более - самогонки. Соберёмся, и в момент, общими усилиями, всё опасное уберём. Потом, все вместе, посидим за столом, часик - полтора поговорим о святом... За это время все остатки злой силы окончательно улетучатся, и все твои проблемы будут решены. А откладывать всё-таки не надо; случиться-то может со дня на день. Кстати: в эту субботу, в шесть вечера, в спортзале той школы, что напротив автовокзала, состоится наше собрание. Все эти целители будут там. Давай сделаем так: ты придёшь к нам, со всеми познакомишься, мы обо всём договоримся, и тогда окончательно решим. Хорошо?
  Отказаться от такого ценного предложения Тамила не могла.
  
  Глава 9. 'Просветлённые'.
  1.
  Через четыре дня, в субботу, без двадцати минут семнадцать Тамила постучала в дверь комнаты Юрия, а затем, не дожидаясь разрешения, на правах хозяйки заглянула внутрь. Юрий сидел за столом, по всей поверхности которого были разложены исписанные и немилосердно исчерканные листы бумаги.
  - Что это ты делаешь? Роман пишешь? - подойдя к столу и взяв крайний лист, с лёгкой ехидцей спросила она. - 'Приземление до взлёта', - прочитала она в верхней части листа. - Что, в самом деле роман?
  - Нет... так... кое-какие лётные воспоминания пытаюсь описать. Делать же мне здесь по вечерам нечего: ни сада, ни огорода... вот, решил зря время не тратить. Но ничего толком не получается, - торопливо и без разбору сгребая листы в общую кучу, сконфуженно проговорил Юрий.
  - Вот и хорошо, что делать нечего, - с облегчением сказала Тамила. - А то я хотела тебя попросить сходить со мной на собрание экстрасенсов. Гала меня туда приглашает, а я чего-то их боюсь. Может, сходишь со мной? Вдвоём, если что, убегать будет удобнее. Или опять за роман возьмёшься?
  - Да... какой там роман... я ж тебе говорю: так, делать нечего... - с ещё более сконфуженным видом сказал Юрий.
  - Так что, пойдёшь?
  - Ну... один разочек, ради любопытства, можно и сходить... - промямлил Юрий.
  Помещение, арендованное Сергеем под собрание, оказалось не спортзалом, а всего лишь одной из спортивных раздевалок. Слева от входа в помещение был установлен крытый кумачом стол. За столом, на тесно поставленных в ряд табуретках, сидели: Вася, за ним -Гало, рядом с ней - Серый, за Серым - жена Васи Светлана. Последним, пятым в ряду, восседал в напряжённой позе незнакомый Тамиле бородатый мужчина лет тридцати пяти. Напротив стола, буквой 'П' вдоль стен на расстоянии метра-полутора от стен, были установлены длинные и низкие спортивные лавки, на которых сидели члены собрания, предусмотрительно либо от скуки пришедшие пораньше. Остальные посетители, по мере их прихода, проталкивались позади лавок в толпу за спинами сидевших.
  Пришедших на собрание было довольно много, человек шестьдесят - семьдесят. Многих из них Тамила знала: они были участниками 'Общества Николая и Елены Рерих', и после окончания этого собрания намеревались сходить ещё и 'к Рерихам'.
  Гало, увидев из президиума Тамилу, приветственно ей кивнула, после чего, встав со стула, но не выходя из-за стола, предложила 'братьям и сёстрам' позволить ей открыть собрание. Возражавших не нашлось. Тогда Гало, как бы в благодарность за только что оказанное ей доверие, предложила оставить в президиуме собрания тех, кто там к тому моменту уже находился; потому что, по её мнению, все они были этого вполне достойны. Собравшиеся, в полном соответствии с привычками недавних кумачовых времён, опять промолчали. Лишь одна женщина, краснолицая и изрядно подвыпившая, нахальным базарным голосом выкрикнула из-за противоположной к столу лавочки:
  - Меня надо за стол посадить! Хай меня все видят! Я тута самая достойная!
  Гало спорить с ней не стала, но попросила её предоставить братьям и сёстрам рекомендации, хотя бы от двух - трёх известных и всеми уважаемых целителей и медиумов, о желательности присутствия данной уважаемой сестры в президиуме.
  - Да я сама за себя поручуся! - ещё более нахальным голосом прокричала женщина; на что Гало покорным тоном пообещала ей дать возможность выступить самой первой, но до того момента попросила выслушать информацию о тех, кто уже сидит за столом.
  Первым она представила 'брата Сергея': 'профессор теологии, глава всекрымского отделения Всемирной Объединительной церкви, базирующейся в Лос-Анджелесе, Соединённые Штаты Америки'. По толпе прошелестел одобрительный молитвенный шепоток, плавно, как-то сам собой, переросший во вполне светские аплодисменты.
  После этого Гало представила 'брата Владимира' - мужчину с бородкой 'под Иисуса', сидевшего у дальнего угла стола: 'ясновидящий и яснослышащий целитель, получающий откровения в виде белого луча света, исходящего от самого Христа'. Шепоток снова прошелестел, но с гораздо меньшим восхищением; и аплодисменты прозвучали, но как-то жидко, без особого энтузиазма, далеко не с тем же восторгом.
   'Брат Владимир', слегка нахмурившись, резко встал со стула и громко, с вызовом произнёс:
  - Да, я - не профессор, и не администратор, а всего лишь верный пёс Христов! Званием этим горжусь, и этой великой чести, дарованной мне самим Спасителем, для меня достаточно. А вот любые овации в святом собрании полностью неуместны!
  Осмотрев строгим взглядом толпу мгновенно стихших и замерших посетителей, "брат Владимир" так же резко уселся на свой стул; после чего, хоть и не сразу, вернул на своё лицо, пламеневшее праведным негодованием, его прежние иконописные черты.
  Третьим номером в иерархии присутствовавших здесь светил Гало решилась представить себя: 'профессор теологии, пресвитер Всемирной Объединительной церкви, ясновидящая и яснослышащая целительница, получающая откровения в виде зелёного луча, исходящего от Божьей Матери'.
  Благоговейный шепоток, даже в сравнении с посвящённым 'брату Сергею', заметно усилился; но аплодировать уже никто не решился
  После этого Гало, явно польщённая искренним народным признанием, представила Светлану: 'астролог'. В помещении воцарилась недоумённая тишина, и лишь какой-то мужичок нетрезвым голосом поясняюще произнёс: 'Буххалтерша. Младшая. С нашого пансионату'.
  И, наконец, особо торжественным голосом Гало живоописала Васю.
  -А сейчас, дорогие братья и сёстры, я хочу представить вам человека, который, я очень надеюсь, станет руководителем нашего нового религиозно-просветительского центра. Этот замечательный и, я бы сказала, необыкновенный человек - родной ваш евпаториец, плоть от вашей плоти и кровь от вашей крови. Большую часть своей жизни он, как и первоапостолы Андрей и Пётр, проработал простым рабочим. Но вот случилось то, что люди обычно считают чудом: его праведное стремление послужить высшим силам заметила и оценила сама Божья Матерь. И приказала мне, её послушной и покорной слуге: 'Поезжай в Евпаторию; там я пришлю к тебе святого человека по имени Василий. Приобщи его святых тайн, дабы мог он принесть истинное благо всем живущим в Крыму; ибо на нём благословение моё. И открой ему, что сама Я, без всяких посредников, буду общаться с ним. Теми же руками, которыми он всю свою жизнь трудился, и которыми отличал гладкое от шероховатого, а ровное от корявого, будет отличать он правду от лжи. Ибо Я сама буду невидимо сводить и разводить их. Если повернёт он ладони к небу, и помолится Мне, его Святой Покровительнице, то не будет для него ничего тайного в этом мире. Если явленное при нём миру - ложь, то сведу Я его ладони одна к другой, дабы показать: малым должно быть место лжи в мире. А если будет явлена истина, то разведу Я его ладони в стороны, дабы подтвердить: предел для истины - бесконечность. И вам всем надлежит этими знаками руководствоваться, ибо повторяю: не он будет своими руками управлять, но Я, Божья Матерь'.
  - И вот я, - с особо торжественной интонацией в голосе воскликнула Гало, - профессор и признанный всею Америкой целитель, уже здесь, дабы поаплодировать брату Василию, и попросить его провести для нас наше первое собрание! Просим, брат Василий!
  Вася послушно вскочил на ноги и в полусогнутой позе замер у угла стола. Гало старательно застучала ладошкой об ладошку, её поддержал громкими свирепыми хлопками Серый. Владимир нахмурился и демонстративно убрал свои ладони под крышку стола. Светлана, опасливо поглядывая то влево, на Владимира, то вправо, на Серого, тоже зааплодировала, но как-то вяло, неуверенно, неохотно, и уже через пару-тройку негромких и ленивых хлопков стыдливо сложила ладони пухлой бледно-розовой горкой на ярком кумаче стола. Простые овцы, только что отданные на попечение приставленного к ним пастыря, хлопали с ещё меньшим воодушевлением; и вскоре в помещении установилась довольно-таки зыбкая и кислая тишина, в которой, похоже, только Вася, всё больше распрямлявшийся фигурой и всё ярче сиявший счастьем и необыкновенным, на всё лицо, румянцем, чувствовал себя великолепно.
  - Брат Василий! - услышав опытным ухом нараставший шум полускрываемых зевков, тихонько сказала ему Гало.
  - Ты мене? - повернувшись к ней всем корпусом, спросил Вася, всем своим восторженным лицом крича: ты не мне, ты им, им говори! Но - про меня! Ещё - про меня!
  - Пред-ла-гай вы-ступить, - почти не шевеля губами, сказала ему Гало. - Ты что, всё забыл? - И улыбнулась в зал.
  - Куды ступить? От сюды? - спросил Вася и суетливо шагнул на шажок в сторону от стола.
  - Братья и сёстры! Простим брату Василию его скромность. Вспомним: это его первое появление в столь ответственной роли, - громко сказала Гало; и очень строго взглянула на Васю. Но, через долгую секунду убедившись, что работать тот всё ещё не способен, она еле приметно поджала губы и произнесла в сторону нетерпеливо ёрзавшей на лавке краснолицей скандальной женщины:
  - А теперь, уважаемая сестра, расскажите нам о себе и о дарованных Вам свыше способностях.
  
  2.
  Перекинувшись с Серым мгновенными скептическими взглядами, Гало вышла из-за стола и, обойдя застывшего столбом Васю, направилась к стоявшей у двери Тамиле. Поцеловав Тамилу в щеку скромным сестринским поцелуем, Гало негромко произнесла:
  - Тамилочка, могу тебя обрадовать: я уже поговорила со всеми наиболее сильными целителями, и все они пообещали завтра к тебе придти. Да-да: чтобы энергетически помочь мне в очистке твоей усадьбы. От тебя требуется только то, что я тебе говорила - и ничего более. Даже ни о какой благодарности ни одному из гостей не нужно и заикаться: у нас это не принято. Мы все просто делаем своё дело, в меру своих сил служим силам добра, и служим абсолютно бескорыстно. В десять утра тебя устроит?
  - Ну... раз ты уже договорилась... - в замешательстве ответила Тамила.
  - Вот и чудесно. Ты, главное, не волнуйся; всё будет хорошо.
  В этот момент раздался голос 'самой достойной' женщины, наконец-то добравшейся до стола. Что, надо признать, сделать ей было довольно сложно. Во время этого долгого и трудного перехода её сильно шатало из стороны в сторону, и она, выбираясь из-за лавочки, то натыкалась на стоявших поблизости людей, то валилась на тех, кто сидел на лавочке. При каждом столкновении или чрезмерном кренении достойная матрона говорила что-то матерное и, оттолкнувшись либо оттолкнутая, выписывала очередное коленце зигзага к следующей жертве, где её ожидало очередное физическое и словесное отторжение.
  На её счастье, в зале нашёлся один истинно добрый человек. Это был Вася. Он на полудороге изловил её, и доставил туда, куда дама и хотела - к углу стола. И даже посадил на свою табуретку, в центр всеобщего восхищённого внимания; а сам скромно стал за её спиной.
  - Вы знаете, кто я? - риторически спросила аудиторию самая достойная женщина, на что ей кто-то, явно желая уронить её достоинство, конкретно и довольно невежливо ответил:
  -З наем! Ты - Дунька из дурдома.
  - Я - поетеса! - оскорбившись возгласом завистника, громко выкрикнула ему в ответ женщина. - А ты - дурак! Понял? Это тебя надо посадить в дурдом, а не меня. А с тобой вместе моего мужа и сына. Потому что они не хотят слухать мои стихи, а заставляют готовить им жратву. И мыть полы. А я не хочу гробить на это свою жисть. Я - поетеса! Имею такое право! А они уже два раза засовывали меня в дурдом. А я их кода-нибудь за ето спалю. И за то, что они недостойные со мной жить. Они не могут сказать стихи, а я могу сказать стихи про что ты токо хочешь. Вот сичас про вас скажу.
  Дама неспешно встала, оперлась левой рукой о стол, выставила вперёд правую ногу, и вдруг заговорила уже не звонким и истеричным голосом, а совсем другим, хрипловатым и гнусавым.
  - Я к вам сейчас сюда пришла, дорогу к вам сюда нашла. А там, откуда я пришла, друзей себе я не нашла. Я бы и раньше к вам пришла, если бы путь сюда нашла. Но вот сюда я к вам пришла, а пониманья не нашла. Хотите вы, чтоб я ушла? К другим дорогу чтоб нашла?
  - Лично я бы не против, - проворчал себе под нос Юрий. Гало, возражая ему, с мягкою укоризною произнесла:
  - Юра, ну как Вы так можете. Каждый имеет право на самовыражение. Разве не так?
  - То есть каждая сумасшедшая имеет право одних - поджигать, а других - истязать своей примитивной ахинеей? - удивлённо возразил Юрий.
  - Ну, почему так строго - ахинеей? И почему - сумасшедшая? Я бы сказала: просветлённая. Через таких, как она, и через то, что Вы называете 'ахинеей', обычно к нам и доходят пророчества и предсказания. Просто мы не умеем к таким людям прислушиваться.
  - 'Просветлённая'? - хмыкнул Юрий. - Раньше бы сказали: 'одержимая'.
  - Одержимые, юродивые всегда пользовались особым почётом на Руси, - с ещё большей настойчивостью сказала Гало; и очень внимательно взглянула в глаза Юрия.
   'Интересно: она ставит знак равенства между просветлением и одержанием из теоретического принципа? Или просто из желания не судить, хотя бы прилюдно, других, дабы и самой не быть судимой?' - подумал Юрий, с не меньшей внимательностью вглядываясь в чёрные зрачки Гало, с еле заметно поблескивавшими в глубине их жёлтыми огоньками. 'Вероятно, - подумал Юрий, - отражения от электролампочек'. Немедленно вслед за тем на его лице отразилось недоумение: 'Как могут электролампочки отражаться в её глазах? Ведь они располагаются за её головой!' Он попытался вглядеться в её глаза внимательнее; но Гало быстро повернула голову и отвела взгляд в сторону.
  - С приветом я к тебе пришла, но тебя дома не нашла...- продолжала гнусавить 'просветлённая'.
  - Ой, ну что ты за неё уцепился? - раздражительно сказала Юрию Тамила. - Одержимая или уродливая - какая тебе разница? Пусть себе бубнит. - И почтительно обратилась к Гало: - Галочка, зелёный луч от Божьей Матери - это как? Вроде как... ну... световая нитка, что ли? Всё время? Или иногда?
  Гало, явно польщённая вопросом, снисходительно улыбнулась.
  - Конечно, иногда. Когда Божья Матерь намерена что-то мне сообщить, передо мной появляется как бы зеленоватый экран...
  - Вроде как телевизор? - с придыханием спросила Тамила.
  - Ну... какое-то сходство есть... но картина абсолютно реальная, объёмная. И на этой картинке показывают мне то, что мне нужно знать. И, кроме того, я в это время слышу голос Божьей Матери.
  - И я опять к тебе пришла...- входя в экстаз, всё громче декламировала 'просветлённая'.
  - А откуда ты знаешь, что этот голос исходит именно от Божьей Матери? - спросил Юрий.
  - Как - от кого? От Неё самой, - с суховатой вежливостью ответила Гало.
  - А на чём основана твоя уверенность?
  - Ну... я просто это знаю, и всё.
  - Ой, Галочка, а с каких пор у тебя этот луч? - с заискивающей почтительностью спросила Тамила. - От самого рождения?
  - Нет, с одиннадцати лет, - с некоторою неохотой ответила Гало. - После одного случая. Я в то время жила в посёлке Калараш, в Молдавии; и вот однажды... Кстати, - внимательно взглянув на внимательно слушавшего Юрия и мгновенно отгородившись от его взгляда искусственной американской "сырной" улыбкой, изменила Гала направление разговора, - у нас в посёлке все называли колорадских жуков 'каларашскими'. Смешно, правда? Я до самого приезда в штат Колорадо думала, что эти жуки названы так потому, что впервые появились у нас. Но в Америке приходится быстро всему новому учиться, так что...
  - Я навсегда к тебе пришла! Я навсегда тебя нашла! - истошным воплем вскрикнула 'просветлённая'. Гало вздрогнула и смолкла.
  - Ой, Галочка, ты о случае ещё не дорассказала! - нетерпеливо воскликнула Тамила, а Юрий отвёл взгляд в сторону и сделал вид, что внимательно слушает 'поетесу'.
  - В Калараше я дружила с одной девочкой, с моей одноклассницей, - наклонившись к Тамиле, тихим, едва слышным Юрию голосом возобновила повествование Гало. - Впрочем, и сейчас дружу. Хотя сейчас она, конечно, не чета мне. О-оччень большой человек: секретарь советника президента ... одной из стран. Но, насколько я знаю, не она советника слушается, а он её, - с озорным удовольствием усмехнулась Гало; а затем с неудержимой завистью произнесла: - Во всяком случае, суммарная зарплата у неё больше, чем у этого советника.
  - А тогда что случилось? В этом... в Калараше?
  - Тогда... тогда мы с моей подругой, - ещё тише заговорила Гало, - перед праздником восьмого марта, решили пойти в поле за какими-нибудь цветами, за подснежниками или за ландышами. Шли и шли, шли и шли, а цветов не было и не было. И когда ушли так далеко, что и посёлка уже не было видно, над нами неожиданно зависла летающая тарелка. Подружка только успела крикнуть: 'Глянь, что это?', а я только глянула вверх, увидела, что тарелка уже совсем рядом с нами, - и вдруг у нас у обоих закружились головы. И мы попадали на землю. Сначала она, потом я. Потом нас будто бы какие-то зелёные люди занесли в эту тарелку, и больше я ничего не помню.
  - А как же вы... выжили?
  - Ой, нас, и в самом деле, два дня все считали мёртвыми. У нас в то время часто дети бесследно пропадали. Все в округе думали, что действует какой-то сексуальный маньяк. У нас в селе все были страшно напуганы; дошло до того, что буквально все родители вообще запрещали своим детям в поле выходить. Но мне и моей подружке уж очень хотелось быть во время праздника с цветами. Ты же понимаешь: раз уж никто из детей за околицу не выходит, то, значит, из всех наших сверстниц только мы двое были бы в женский праздник с цветами. Представляешь, как бы нам все девчонки завидовали? А мы бы говорили, что это нам ребята подарили. Мы, в общем-то, именно так и мечтали; но мальчишки, которых мы уговаривали сходить для нас за цветами, оказались трусишками, и пришлось идти самим.
  Мы, конечно, чтобы не досталось от родителей, постарались уйти незаметно; но одна из одноклассниц - такая ябеда! Я её до сих пор не люблю! - всё-таки заметила, и сразу же рассказала родителям моей подружки. Те всполошились, прибежали к моим родителям, а от нашего дома, уже, считай, всем посёлком побежали нас искать. Искали до глубокой ночи; а её и мой отец и ночью по лесополосам бродили. Потом, ещё до восхода солнца, опять стали нас искать, и уже не только всем нашим посёлком, но и из соседних посёлков много людей пришло. А уж по тому полю, где нас тарелка забрала, сто раз за день туда-сюда проходили; но так и не нашли.
  - И - что? - со страхом спросила Тамила.
  - А через два дня, утром, нас нашёл один дядька, ехавший на бричке с фермы. Мы так же, без сознания, и лежали на том самом месте, где увидели тарелку. Он положил нас на свою бричку, на сено, и привёз в посёлок. Так его мой отец чуть не убил: подумал, что этот дядька нас и украл. Ну, сама понимаешь, для чего.
  - А потом?
  - А потом вскоре обнаружилось, что у меня и моей подружки всё стало абсолютно одинаковым: привычки, вкусы, желания и так далее. Даже школьные сочинения стали писать абсолютно одинаковые: слово в слово, запятая в запятую. Даже почерки стали совершенно неотличимыми. Нам сначала даже двойки ставили: думали, что мы одна у другой списываем. Потом - что одна пишет за двоих. А на самом деле к каждой из нас стали приходить зелёные лучи, и на каждом одна и та же информация.
  - Зачем же я к тебе пришла? С тобой я счастья не нашла! - истошным диким голосом взвопила вдруг 'просветлённая' - и, на этом закончив своё бесконечное выступление, рухнула на пол и забилась в приступе эпилепсии.
  - Вытащи её в коридор! - свирепо рыкнул на Васю Серый. Вася метнулся к корчившейся и бившейся головою об пол женщине и, став у неё между ног, схватил её руками под колени и потащил за собою в коридор.
  - Васька! Ах ты, кобель старый! А ну, брось её! - внезапно проснувшись от флегмы, сердитым командным голосом выкрикнула из президиума Светлана.
  Вася в растерянности выронил ноги женщины; те со стуком упали на пол. Женщина продолжала судорожно корчиться, голова её билась затылком об пол, изо рта полезла белая пена. К женщине подскочило несколько мужчин, среди них Юрий, и, схватив отдельно за каждую из конечностей, в том числе и за голову, они унесли бесновавшуюся даму в спортзал, где положили её на валявшийся там спортивный мат. После этого один из мужчин побежал к зданию школы, стоявшему отдельно от спортзала, и попросил сторожа школы вызвать 'скорую помощь'. Когда 'скорая' увезла 'просветлённую' в больницу, Юрий вернулся в зал собрания.
  У стола делилась своими просветлёнными виршами, немногим отличавшимися от недавно услышанных, уже четвёртая или пятая поэтесса. Юрий, шепнув Тамиле, что ему пора готовить ужин для Алёшки, отправился домой. Тамила, тоже довольно-таки разочарованная, но не стихами, а тем, как Вася вёл это собрание, пошла в 'Общество Рерихов'.
  Глава 10. 'Посвящённые'.
  1.
  На следующий день, в воскресенье, Юрий, сразу после завтрака, отвёл Алёшку на детскую площадку, расположенную на площади между несколькими многоэтажными малосемейными общежитиями, стоявшими неподалёку от усадьбы Тамилы. Там Алёшка сразу же подключился к игре в 'догонялки' с такой же малышнёй, как и сам. Юрий, наблюдая за их беготнёй, с полчаса постоял неподалёку; но Алёшку, вопреки отцовским опасениям Юрия, никто из местных ребят не обижал, и Юрий, успокоенный, пошёл за продуктами в ближайший магазин. Оттуда, гружёный авоськой с картошкой и луком, а также сумкой с хлебом, колбасой и бутылочным молоком, он, опять же с контролирующим проходом через детскую площадку, направился домой.
  Возле усадьбы стояли две автомашины; одною из них была уже знакомая Юрию сиреневая 'Лада' Серого и Гало. Когда Юрий отпирал калитку, к усадьбе подкатила ещё одна 'Лада'. Из неё, с пассажирского сидения, выглянула женщина лет тридцати и спросила, здесь ли происходит собрание целителей и экстрасенсов. Юрий, ещё раз взглянув на сиреневую 'Ладу', ответил, что вероятность этого велика, и предложил женщине войти в дом.
  Войдя на веранду, нежданная посетительница, по женской привычке заглянув в висевшее на стене небольшое зеркало, с испугом отшатнулась от собственного отражения и потрясённо воскликнула:
  - Ой, какая я стала страшная!
  Юрий взглянул на неё внимательнее. Женщина и в самом деле выглядела далеко не лучшим образом. Кожа на её лице, несмотря на относительную молодость самой женщины, была сухой, шелушащейся и дряблой, глаза - болезненно тусклыми и запавшими внутрь, волосы выглядели сухими, ломкими и попросту неухоженными.
  - Отнюдь. Вы очень симпатично смотритесь, - стараясь говорить как можно более искренним тоном, попытался Юрий успокоить женщину, а затем предложил: - Но, если хотите, можете ещё прихорошиться. Я, чтобы Вас не смущать, уйду; а Вы, как будете готовы, вот по этому коридору пройдёте в зал.
  В зале, вокруг перенесённого из Тамилиной комнаты раздвижного стола, сидело с десяток гостей, преимущественно женщин лет тридцати пяти - сорока. Среди них знакомы Юрию были лишь Гало и Серый. Тамила сидела не за столом, а на отдельно, вдоль стены между двумя дверьми, стоявшем диванчике, и, неловко перехватывая пальцами сразу двух ладоней, держала в руках огромную эмалированную кружку с горячим чаем..
   На скатерти стола, разложенное по трём тарелкам, горками возвышалось дешёвое печенье, в двух вазочках лежало Тамилино фирменное крыжовниковое варенье, а посреди стола гордо красовались два чайника, обычный и заварочный. Все присутствовавшие молча прихлёбывали чай из гранёных стаканов, и лишь одна из посетительниц, полная миловидная женщина в просторном цветастом 'балахончике', сидевшая у правого торца стола, с добродушным и весёлым видом продолжала начатый ранее рассказ.
  - Ой, девочки, о чём вы говорите! Зачем же мне моих мужа и сына 'на место ставить'? Они ж - мои родные и близкие! Мне с ними и так хорошо. А что в мои способности не верят - ну, и пусть не верят. Зато они меня и не боятся. Готовлю им котлеты - они и довольны.
  - Ну, это просто самоуничижение какое-то, - с мягким укором, как бы с обидой за рассказчицу, сказала Гало; и профессорски-наставительно произнесла: - Мы не должны забывать: в приближающуюся эпоху Водолея влияние женщины на наших близких и на общество в целом должно планомерно возрастать.
  - И что ж мне теперь? Идти куда-то вкалывать, а муж пусть мне котлеты жарит? Нет уж, я - домоседка, - возразила рассказчица; и весело расхохоталась.
  - Ой, Надя! Да ты, с твоим талантом, можешь зарабатывать гораздо больше него, - посетовала Гало; а женщина, сидевшая посредине стола, напротив входной двери, сердито проскрежетала неприятным, скрипучим и, несмотря на её примерно тридцатипятилетний возраст, словно бы старческим голосом:
  - Что, не можешь пару заговоров на них прочитать? Если у тебя нету, я тебе дам. Или, хотя бы, пролечи их. Как следует.
  Юрий взглянул на лицо этой женщины, повёрнутое к нему в профиль; и внутренне содрогнулся от непреодолимо-инстинктивного отвращения и даже неосознанно-генетического ужаса: лицо женщины, с крючковатым носом, длинным, загнутым вверх подбородком и неопрятно выбивавшимися из-под платка космами волос вдруг показалось ему лицом ведьмы. Не той, знакомой по детским фильмам, пародийно-киношной, то и дело попадающей в какие-нибудь глупые ситуации, но самой настоящей, неподдельно-живой и неукротимо-злобной колдуньи
  'Ведьма', пренебрежительно отвернув лицо от полной женщины, повернула его в фас к Юрию - и в этом ракурсе её лицо, к полному его удивлению, стало казаться отнюдь не неприятным и, в общем-то, не столь уж и злобным, но чуть ли не миловидным. И в тот же миг Юрий почувствовал на себе пристальный взгляд другой женщины, сидевшей рядом с только что говорившей - и опять едва не вздрогнул: женщина, столь внимательно и неприятственно разглядывавшая его (и наверняка заметившая гримасу его предыдущего отторжения), была удивительно похожа на свою соседку по столу; только выглядела она года на три старше, килограммов на десять тяжелее и на пару морщин и один подбородок обрюзглее.
  - Да ну, какие заговоры! - добродушно возразила женщина, которую Гало только что называла Надей. - А лечить я их лечу. А как же! Свои; куда от них денешься! Как увижу, что у них что-то не то, сразу и лечу. Но так, чтобы они об этом даже не догадывались. Порошочки - в котлетки, травочки - в салатик, капельки - в компотик. Едят - пьют, да ещё и нахваливают! - И она весело расхохоталась.
  - Ой, Надечка, - молящим голосом произнесла сидевшая на диване Тамила, - ты меня извини, но... вдруг я тебя больше не увижу, так что... ты не могла бы глянуть, как у меня со здоровьем? Пожалуйста!
  Надя внимательным взглядом, но фокусируя взгляд не на самой Тамиле, а как бы на спинке дивана за её спиной, взглянула в её сторону и добродушно проговорила:
  - Ну, что: более или менее нормально. Предплечье левой руки было сломано, но уже давно, зажило хорошо...
  - Ага! В семьдесят пятом с обрыва упала, - торопливым голоском подтвердила Тамила.
  - Смещение седьмого позвонка есть... но совсем небольшое. Можешь сходить к мануальщикам, потому что сама я не вправляю: сил таких нет.
  - Да мне уже вправляли. Через неделю после того, как во время переправы через реку с каната сорвалась. Вначале вроде бы помогло, а потом - опять, - пожаловалась Тамила.
  - По внутренним органам - желчные протоки, пожалуй, узковаты...
  - Ага, ношпу пью, - кивнула головою Тамила.
  - А так, в общем-то, ничего серьёзного. Но, - посерьёзнел голос Нади, - вот с защитой, с внешней оболочкой души, у тебя совсем слабовато. Со временем могут возникнуть кое-какие проблемы, - соболезнующе сказала Надя. - И ещё: с энергетикой у тебя очень слабо. Практически на нуле. Похоже, кто-то её у тебя не так давно хорошенько отсосал.
  - Мама, кто ж ещё, - отводя взгляд в сторону, обиженно буркнула Тамила; и увидела стоявшего у двери Юрия. - А вот что ты о его энергетике скажешь? Он, я знаю, каждый вечер молится! Наверно, много энергии от Бога получает! - полунасмешливо хмыкнула она, показывая на Юрия пальцем.
  - О, его я заметила, когда он ещё на веранде был! - взглянув на Юрия, негромко воскликнула Надя. - Сноп света! Большой сноп жёлтого света!
  Все сидевшие за столом повернулись и принялись внимательно рассматривать Юрия, но вовсе не с интересом или, тем паче, с удовольствием, а, скорее, уставились на него как на нескромного выскочку, либо, хуже того, на заспиртованный экспонат из кунсткамеры.
  Юрий, смутившись таким неоднозначным вниманием, а к тому же не поняв, хорошо или плохо быть жёлтым снопом, и вообще - снопом, направился было к двери своей комнаты; но, не сдержав любопытства, по дороге к своей двери уселся на диван рядом с одиноко сидевшей там Тамилой.
  - А как в доме у меня? после той чистки, что вы сегодня провели? - не унималась сгоравшая от любопытства Тамила.
  - После какой чистки? - удивилась Надя.
  - Ну, как же? Мне Галочка сказала, что вы сегодня здесь всю плохую энергию повымели! - сказала Тамила и нахмурилась. - Может, не всю? А то, я вспомнила, у меня и в самом деле целыми ночами что-то в комнате шуршит. Или скрипит и трещит. А бывает, и хлопает.
  - Тамилочка, мы чистку без Нади сделали. Она ведь у нас энергетикой не владеет, она - только ясновидящая, - торопливо произнесла Гало в сторону Тамилы и сделала большие глаза в сторону Нади.
  - А, понятно! - весело расхохоталась Надя.- Нет, ничего плохого я здесь не увидела. Но сейчас гляну повнимательнее, - и, лениво повернувшись на стуле, посмотрела позади себя, но не на пол, а как бы сквозь стену, отделявшую зал от комнаты Тамилы и бывшей комнаты её матери. И вдруг громко, и даже будто бы с некоторым испугом, вскрикнула:
  - О, а это у тебя здесь кто?
  - Кто? - ещё громче и испуганнее вскрикнула Тамила.
  - А вот, - ткнула Надя в стену пальцем. - Вот, возле кровати. Четверо.
  - Возле моей? Возле застеленной белым?
  - Нет, возле застеленной синим. В той, первой от входа, дальней комнате. А возле этой... О! И возле этой есть один! Совсем ещё маленький; я его сначала даже не заметила. Прячется под кроватью, в самом дальнем углу. Ах ты, шалун! Вот, те четверо пошли сюда. Только сидите спокойно, не вскакивайте, а то обратно уйдут. Это домовые. Вот они, здесь, уже рядом со мной. Самый большой - чуть ниже стула, второй - почти в два раза меньше первого, до сидения, а остальные - совсем маленькие. Сейчас я спрошу большого, как его зовут.
  - Привет! Я - Надя. А тебя как зовут? Как-как? - переспросила Надя и прислушалась. - Он говорит неразборчиво, но я поняла, что его зовут Гершуня, - на мгновение повернув голову в сторону стола, негромко сказала она присутствовавшим; и опять повернулась к стене. - Но вид, надо сказать, у него недовольный. Ага, опять заговорил. Жалуется, что новая хозяйка их обижает, не обращает на них внимания. Ничего, - более громким и ласковым голосом заговорила Надя, - Тамила, ваша новая хозяйка, раньше просто не знала, что вы здесь. А теперь узнала и будет с вами дружить. А вы её тоже не обижайте. Хорошо? Ну, вот и славно! - негромко воскликнула Надя, а после некоторого молчания повернулась опять к столу и сказала Тамиле: - Ушли обратно. Но ещё сердятся. А ты Гершуню этой же ночью угости, не забудь. Тогда он и сам тебя обижать не будет, и другим не даст. Налей ему полстаканчика сладкого винца, типа кагора, и поставь перед сном где-нибудь повыше, чтоб другие не достали. На шкафу. И уже утром будете друзьями.
  2.
  Полуоткрытая дверь из коридора в зал открылась чуть шире, в зал вошла молодая женщина, оставшаяся было на веранде прихорашиваться перед зеркалом.
  - О, Леночка! - приветливо и добродушно, хотя и без особого восторга воскликнула Надя. - Тебя уже выписали?
  - Нет, - жалобно произнесла женщина. - Напротив, хотят операцию завтра делать. Говорят, что у меня что-то с печенью, вроде как доброкачественная опухоль. А я почему-то так боюсь. Решила вот с тобой посоветоваться. Позвонила к тебе домой, а твой Вадик сказал мне адрес, куда он тебя отвёз. Тогда я сказала своему Вадику, чтобы он отвёз меня сюда. Надечка, ты не подскажешь: соглашаться мне на операцию? Или нет?
  После чего, обращаясь к остальным присутствовавшим в зале, женщина торопливой скороговоркой произнесла:
   - Извините меня, пожалуйста, что я вмешалась в ваш разговор; но вы же понимаете, что дело очень срочное.
  Тамила и Юрий дружно прошептали: "Конечно, конечно", и торопливо кивнули головами; "допущенные к столу" неулыбчиво, недвижно и беспристрастно-сурово молчали.
  - Нет, Леночка, с печенью у тебя более или менее в порядке, - лениво повернувшись и взглянув на женщину в область её живота, сказала Надя; и успокаивающе улыбнулась. - Правда, она немного увеличена...
  - Ой, а чего ж тогда так болит? И живот - прямо как у беременной...
  - ...но это не страшно. Но вот... м-да... с селезёнкой у тебя проблемы. Там у неё ... небольшая трещинка, оттуда жидкость поступает в полость живота. Она-то и давит тебе на печень. Скажи врачу, что операция тебе совершенно не нужна, но чтобы сделали тебе пункцию и откачали жидкость. Потом пусть назначат тебе... антибиотики и, чтобы не было больно и ты не слишком боялась, хороший транквилизатор. И, уверена, недели через две, максимум через три всё придёт в норму.
  - Ой, Надечка, - облегчённо выдохнула женщина, - спасибо тебе; а то я так боялась. Всё из-за того, что сама, этой ночью, отправляла свою душу узнать, что со мною будет. Но ничего не успела узнать: меня соседка по палате некстати разбудила; сказала, что я громко кричу. А это я как раз тебя звала, - уже совсем не тихим, болезненным и страдальческим, а громким, восторженным и даже словно бы похвалявшимся голосом сказала женщина. - Мы же с тобой этой ночью встречались. Только ты меня, как всегда, не заметила; я тебя и позвала, а ты всё не оборачиваешься и не оборачиваешься. Может быть, хоть на мой голос обратила внимание? В раю, на его третьем уровне. Ну, не совсем в раю, по дороге к нему. Я как раз шла по проложенному туда громадному висячему мосту, и вдруг вижу - ты, уже спускаешься с него по широкой железной лестнице...
  - Ой, Лена, ну что ты говоришь? Как может быть в раю там железная лестница? Тем более - на третьем уровне, - словно милому, но отчаянно завравшемуся ребёнку усмехнулась женщине Надя, а затем, устремив куда-то вдаль восхищённый взор, неспешно заговорила:
  - На третьем уровне рая - настолько чистые души, настолько лёгкие, что им лестницы, полы, мосты и так далее не нужны. Они сами, совершенно свободно, без всяких лестниц и полов, перемещаются в любом направлении. И каждая может создавать всё, что ей захочется. Стоит только, скажем, тому же конструктору тех же лестниц, или, ещё лучше, архитектору представить себе изумительный дворец - и его мыслеформа, в виде этого дворца, сразу же перед ним предстанет. Вместе с любым задуманным, идеально подходящим пейзажем. Заходи, живи, приглашай друзей. Или, скажем, если мужчина захочет преподнести женщине чудесный букет цветов, то сразу же именно такой букет, пусть даже из абсолютно не существующих внизу, на земле, цветов, окажется у него в руках. А если композитор сочинит мелодию, она сразу же зазвучит для него, причём в любом, в самом сложном и совершенном исполнении; и он может предложить послушать её другим. У них там вся жизнь в том и заключается: творить что-нибудь прекрасное, чтобы дарить это окружающим. - И вздохнула. - Ой, как там хорошо. Какая красота, как там всё приятно... вы себе не представляете. И это - только третий уровень. А что на четвёртом и пятом - и я не представляю: выше третьего подняться не могу. Выше только истинные святые подвижники подняться могут.
  - Ой, мне пора идти, - прошептала Елена и тихонько, с горестно опущенной головой, стала пятиться из зала в коридор. Пытаясь опереться рукою о створку двери, она вместе со створкою пошатнулась и едва не упала; но Юрий, вскочив с дивана, успел подхватить её под руку. Чувствовалось, что женщину бьёт какая-то болезненная дрожь; и Юрий решил, что нужно помочь ей дойти до машины. Их уход почти никем из собравшихся не был замечен; лишь Надя бросила вслед краткий и внимательный взгляд.
  - Что, всего пять уровней? - одновременно со скрипом прикрываемой двери спросила Тамила. - А почему тогда говорят: 'Счастлив, будто на седьмом небе побывал'?
  - Правильно, всего - семь уровней, - кивнула головою Надя. - Но человеческие души живут только на первых пяти уровнях, на первых пяти небесах. Чем чище от грехов душа, чем она легче, тем на более высокий уровень она может подняться. А если ей уже не надо возвращаться к своему телу, то она так и будет жить на том уровне, куда смогла воспарить. Души с верхних уровней могут посещать кого-то на более низких уровнях, а потом возвращаться обратно; но те, которые живут ниже, переселиться вверх уже не могут. На шестом небе живут - ангелы, архангелы, другие святые духи. На седьмом - Господь и Те, кого Он призовёт к Себе. Вот - примерно так. Кроме этого, нам, людям, знать ещё что-то об этих верхних уровнях не дано.
  - А на нашем уровне, - после краткого молчания продолжила Надя, - на уровне земли, бродят в полумраке души неверующих, которые из-за своего неверия не могут понять, где они после выхода из тела оказались. А также - души самоубийц. И так они будут бродить до того времени, пока не выйдет срок жизни, отведённый для прохождения ими предопределённых им жизненных испытаний. Но на этом же уровне, то есть вокруг нас, очень много всяких паразитических сущностей, сразу же набрасывающихся на эти души, уже лишённые телесной зашиты, доступные их нападению. На девятый день душа обычно теряет почти половину своей энергетической защитной оболочки, на сороковой - почти всю, и если не уйдёт туда, куда ей положено, то эти сущности её сожрут.
  А сразу под землёй - первый круг ада; ниже его - второй; и так - до последнего, до седьмого, расположенного в расплавленном ядре Земли. Туда души тоже попадают сами: опускаются под тяжестью собственных грехов. Чем тяжелее грехи, тем на низший уровень они душу тянут. Самыми тяжёлыми наказаниями для попавших туда являются не абсолютная тьма, и даже не давление и температура, увеличивающиеся с каждым уровнем, а - сами они друг для друга. Ведь там - души злодеев; а чем ниже уровень, тем более гнусная компания подбирается. При жизни они понимали только чувственные и телесные удовольствия; а поскольку там тела нет, нет и соответствующих телесных удовольствий. А из чувственных удовольствий для них самым острым было - кого-то мучить; а уж в аду-то они и этого 'удовольствия' лишены. Ведь убить или, хотя бы, ударить душу невозможно; любой предмет пройдёт сквозь неё, даже не задев. И вот они бесконечно сидят, бездвижно сдавленные, в ужасающей жаре и кромешной темноте, обзывают друг друга, не видя один другого и всех вместе, оскорбляют, грозят, но, как ни ярятся, реально сделать ничего не могут. И вот это-то и является для них самым ужасным наказанием. А в шестом и, уж особенно, в седьмом, где Сталин сейчас находится, истинно ад кромешный.
  3.
  На веранде Елена опять подошла к зеркалу и, словно жалуясь своему отражению, страдальческим голосом произнесла:
  - Какая она всё-таки стерва. Ну, пусть я немного ошиблась. Но - как она могла так со мной поступить?
  - Что-то случилось? Вам после осмотра стало хуже? - соболезнующе спросил Юрий.
   Женщина, заметно вздрогнув, заметила в зеркале стоявшего позади неё Юрия; и в тот же миг лицо её, из несчастного и смертельно обиженного, сделалось оживлённым и светски-приветливым.
  - О, нет, что Вы! То, что она мне сказала, я и сама отлично знаю. Периодически сама себя осматриваю. Ведь у меня практически те же способности, что и у неё. Но, иногда, на всякий случай, для самопроверки и объективности, консультируюсь с ней. Просто она... как бы это Вам объяснить... ну, трудолюбивее меня, настойчивее, больше занимается повышением уровня своих чисто медицинских познаний. А я - талантливая лентяйка. Использую свои способности в основном для того, чтобы путешествовать по параллельным мирам. Вот в основном там-то мы с нею и встречаемся. Но... понимаете... там всё-таки иные условия... поэтому иногда не узнаём друг друга. - Лицо её опять исказилось страданием. - Вот как и в этот раз... Хотя, возможно, это я обозналась. Она была довольно далеко... в толпе приезжих. Да, теперь я точно понимаю: обозналась. Видимо, я тогда, по свойственной мне рассеянности, попала не на третий уровень, а на второй. Ну, конечно: имено такая лестница есть на втором уровне. Ой, какая я всё-таки невнимательная! - воскликнула она и взглянула в глаза Юрию, словно спрашивая: поверил ли он её объяснениям? Восхитился ли ею?
  - Ну, ничего. В следующий раз встретитесь.
  - Когда? - неожиданно-резким и полуистеричным голосом выкрикнула женщина; на глазах её выступили мелкие блестящие слезинки. - Я, может быть, скоро умру! А она - Вы её видели? Она - здоровая, крепкая! Она ещё долго проживёт. И всё это время будет путешествовать, и будет об этом всем рассказывать. Меня уже не будет, а она будет всё такая же, и все будут ловить каждое её слово, будут боготворить её и ей завидовать. Как и я её всегда боготворила и ей завидовала, и всегда мечтала быть там же, где бывает она. А она меня даже сейчас, может быть, при последней нашей встрече, при всех опозорила! Этого я ей и на том свете не прощу!
  Елена, захлёбываясь от неожиданно и бурно прорвавшегося рыдания, торопливо вышла во двор. Там её подхватил ждавший её муж, а Юрий, с минуту постояв в ошеломленном раздумии, развернулся в сторону зала. С улицы донеслись звуки заработавшего автомобильного мотора.
  - Уехала? - с рассеянной улыбкой спросила Надя входившего в зал Юрия. Тот молча кивнул головой.
  - Ох, в последний раз с подружкой увиделась, - без особой скорби сказала Надя, и пояснила для присутствовавших: - Я ей, конечно, не стала говорить, но у неё в области селезёнки - очень тёмная и очень агрессивная сущность. Так что бедной Леночке осталось быть на этом свете недели две-три, не больше, - тоном уверенного пророчества изрекла она; и, как бы молча приглашая присутствовавших поспорить с нею и запомнить ею сказанное, скользящим улыбчатым взглядом пробежалась по всем лицам. Желающих спорить не нашлось, и Надя, не слишком старательно пряча мелькнувшее на лице тщеславное удовольствие за маской лёгкой скорби по только что ушедшей (навсегда) подруге, удовлетворённо улыбнулась.
  
  Глава 11. Нечистая сила.
  
  Потом, мягко и незаметно, инициативу взяла на себя Гало. Заговорив о том, какую жалость вызывают у неё такие несчастные люди, как только что ушедшая молодая женщина, она патетически воскликнула, что вокруг них, собравшихся здесь целителей, таких больных и обездоленных людей - тысячи и тысячи. И что им, целителям, дарованы их чудесные способности не для того, чтобы они наслаждались ими сами, но затем, чтобы они могли и стремились помогать людям. А для того, чтобы суметь помочь как можно большему количеству страждущих, необходимо всем целителям, всем просветлённым и посвящённым посланцам высших сил срочно объединиться в свою собственную организацию. Организация эта должна быть именно их собственной, то есть ни от каких госчиновников любого ранга, а также ни от каких бы то ни было религиозных конфессий не зависящей. Цель же у этой (безусловно, неофициальной и неафишируемой, но воистину всемогущей) организации должна быть единственной и благородной: бескорыстная помощь экстрасенсам и целителям в координировании и направлении их духовной, просветительской и целительской деятельности. А, если понадобится, то и для обеспечения наиболее активным целителям необходимых им бытовых и материальных условий.
  После данного патетического вступления Гало скромным негромким голосом напомнила собравшимся, что весьма надёжные каналы поступления в организацию необходимых для этого средств - под надёжным контролем Серого и самой Гало, и привлечь эти средства (разумеется, при доказательном наличии конкретных достижений и дел) в общем-то, не составляет особой сложности.
  В этот момент Юрия вдруг охватило странное, никогда ранее не испытываемое им ощущение, что его голову будто кто-то сдавливает сверху и снизу невидимыми и вкрадчиво-осторожными, но очень крепкими ладонями, а одновременно давит кончиками пальцев в макушку головы и в виски, словно пытаясь продавиться внутрь черепа сквозь давно заросший и неподатливый черепной родничок и тонкие височные кости. Юрий мгновенно и непроизвольно напрягся, пытаясь усилием воли и мысли прогнать, отстранить от себя, отдавить подальше в стороны возникшее странное давление; и в этот миг услышал встревоженный вскрик Гало:
  - Внимание: кто-то пытается отсасывать энергию! Все быстро поставьте защиту!
  - Как - кто? Сёстры. Как я и предупреждала! - удовлетворённо-ироничным голосом сказала Надя, показывая пальцем на двух женщин, в профиль похожих на ведьм.
  'Защиту? Какую? Я не знаю, как ставить защиту', - чуть было не растерялся Юрий; но уже через долю мгновения догадался, какую надёжную защиту он знает; и, не прекращая почти физических усилий по мысленному отторжению постороннего воздействия, принялся в уме читать единственную молитву, которую он тогда знал: 'Отец наш небесный...'
  И, едва прозвучали в его голове эти три слова, как давление на неё резко ослабело. Он, с ещё большим воодушевлением, продолжил молитву; но оставаться рядом с ведьмами не решился, а немедленно встал, намереваясь уйти в свою комнату. Но, едва сделав один шаг, Юрий вдруг сообразил, что стена, скорее всего, от таинственного воздействия экстрасенсов не спасёт. Продолжая молиться, он развернулся в обратном направлении и двинулся к выходу из зала и, соответственно, из дома.
  - Немедленно уходите отсюда! - громко крикнула Гало в сторону сестёр.
  - Ой, да кто ты такая, чтоб нами командовать? - нахальным и развязным тоном возразила младшая из ведьм; но старшая вдруг резко вскочила со своего стула и, грубо схватив младшую за шиворот, сорвала её со стула и торопливо потащила за собою к двери.
  - И никогда больше к нам не приходите! Или будете наказаны! - угрожающе прокричала Гало вслед сёстрам, в неуклюжей междоусобной борьбе вываливавшимся из зала в коридор.
  - Что? Боялись мы вас! - свирепо закричала в сторону сидевших за столом младшая ведьма и, вырвавшись из цепкой лапы старшей сестры, остановилась на пороге двери в вызывающей позе 'руки в боки'. - Что вы нам можете сделать? А вот мы вас можем...
  - Идём! - прошипела на неё старшая и, опять ухватив за шиворот, уволокла сестру в коридор. Следом за ними вошёл туда Юрий, ради внимательного прочтения молитвы и избежания возможного сглаза не смотревший по сторонам, но лишь в пол, и потому не заметивший, в какой компании он оказался.
  - Да отпусти ты! Дай я с ними разберусь! Подумаешь, чистюли нашлись. Можно подумать, они чем-то лучше нас! Как будто они служат не тому же, кому и мы! - разгорячённо проорала младшая ведьма старшей.
  - Да ты что, дура, до сих пор не поняла, от кого идёт воздействие? Это - не от них, это, - торопливо кивнула старшая ведьма в сторону мельком взглянувшего на них Юрия, - вот он Ему молится! Что, хочешь всех сил лишиться? Бежим!
  Младшая ведьма, мгновенно присмирев, рванула по коридору вслед за старшей. Юрий, не успевший осмыслить увиденное и услышанное, но довольно-таки этим удивлённый и озадаченный, следом за ними вышел на веранду. Там уже не было никого, кроме Тамилиных кошек, Симы и Мурки, с истошным мяуканием соскакивавших с обеденного стола. Ведьмы в тот момент уже скатывались по крутым каменным ступеням порожек во двор. Старшая, неуклюже подвернув ногу, грузно упала с порожек на дорожку, ведущую к калитке. Младшая бросилась было её поднимать, но, взглянув нешуточно испуганным взглядом в сторону показавшегося на веранде Юрия, продолжавшего с ещё более истовым чувством молиться, бросила звавшую её и тянувшую к ней руку сестру и опрометью помчалась к калитке.
  Юрий, хотя и после преодоления секундного импульса джентльменства, тоже не стал помогать упавшей ведьме; но и идти мимо неё во двор, как он то ранее намеревался сделать, тоже не решился. Вместо этого он повернул из коридора направо, и, войдя в ванную, продолжил с неослабевающим чувством повторять всё ту же молитву 'Отче наш', каждый раз трижды шёпотом произнося последнюю фразу несколько изменённой: 'И не введи нас во искушение, но защити и избавь нас от лукавого'.
  Едва вошёл он в ванную, как из зала по коридору, а далее по веранде во двор и за калитку торопливо простучал топот многих ног, сопровождаемый и подстёгиваемый выкриками Гало:
  - Все за мной! Все уходим! После них нельзя тут никому нельзя оставаться. Продолжим собрание в следующий раз, где-нибудь в другом месте!
  Юрий, услышав эту рекомендацию, тоже решил ей последовать. Когда топот ног стих, он вышел из своего укрытия и направился к выходной двери; но, проходя по веранде, услышал слабые стоны, доносившиеся из зала. Он торопливо вбежал в зал: на диване в полуобморочном состоянии лежала Тамила. Юрий, поставив её на ноги и подхватив двумя руками под локти, повёл во двор. Там он усадил её на стоявшее во дворе старое, обитое дерматином кресло, а сам помчался искать Алёшку.
  Когда, примерно через полчаса, он вместе с сыном пришёл во двор, Тамила уже лежала в своей постели. Она рассказала, что к ней приходила Гало, увидевшая Юрия на площади и потому испугавшаяся за оставшуюся в одиночестве Тамилу. Гало, сразу по приходу, быстро обследовала двор и дом, а затем, убедившись, что вредоносное влияние ведьм уже улетучилось, помогла Тамиле добраться до постели; а при этом настоятельно рекомендовала ей не вставать с постели минимум до утра.
  Вечером, во время ужина, Юрий отнёс немного жареной картошки Тамиле. Тамила от пищи категорически отказалась, сказав, что её тошнит и у неё беспрерывно кружится голова. Юрий подобных неприятных симптомов у себя не ощущал, признанием в чём заметно огорчил Тамилу. Затем Тамила попросила Юрия достать из серванта начатую бутылку портвейна. Налив в два стакана граммов по сто вина, она попросила поставить один стакан на шкаф в её комнате, а другой - на шкаф в комнате Юрия и Алёшки: 'для Гершуни'. Юрий попытался было возразить, что в его комнате домовых нет, значит, и угощать некого; но Тамила сердито (насколько уж упадок сил позволял ей сердиться) спросила:
  - Ты что, хочешь, чтобы Гершуня меня ночью додушил? Слышал, что он и без того на меня злой?
  Юрий усовестился и, хотя и не поверил в наличие домовых, из человеколюбия сделал так, как она просила.
  Утром, едва Юрий успел встать и одеться, в дверь его комнаты постучала Тамила. Вид у неё был всё ещё нездоровый и ослабленный, но, несмотря на это, чрезвычайно взволнованный. В руках она держала пустой стакан с отблёскивавшей по дну тоненькой красноватой плёночкой.
  - Видишь? - вздрогнувшей рукой подняла она стакан на уровень своего лица. - Гершуня за ночь всё выпил. А у тебя как?
  Юрий, став на стул, приподнял стоявший на углу шкафа стакан. Вина в стакане не убавилось ни на грамм.
  - Что бы это означало? - в растерянности и задумчивости проговорила Тамила. - Может, то, что моё угощение Гершуне понравилось, а из твоих рук он даже и попробовать не захотел? - с подозрением взглянула она на Юрия.
  - Угощение и на том, и на этом шкафу - твоё. И в тот стакан, и в этот наливал я, и ставил их тоже я. Просто эти домовые живут только у тебя, а здесь их нет, - успокоил Тамилу Юрий. А сам подумал: 'Может быть, домовые тоже молитвы боятся? Настолько, что даже вина не хотят?'
  - Ну, пусть ещё постоит. Наверное, Гершуня его ещё не нашёл, - успокоившимся голосом сказала Тамила; и тихонько побрела в свою комнату.
  Перечить хозяйке Юрий не стал; да и ему самому эксперимент показался интересным. Но, чтобы 'научный объект' не мозолил глаза любопытному Алёшке, он отставил стакан в дальний, невидимый снизу угол шкафа; а вскоре, за повседневными заботами и хлопотами, совершенно забыл об этом стакане.
  Но, тем не менее, в результате 'научного эксперимента' появились кое-какие объективные, сухие факты. Хотя и не скоро, месяца через два с половиной. Именно через этот срок, во время предновогодней уборки, Юрий обнаружил забытый стакан на том же месте, где его и оставил. Стакан был пуст. Точнее, в нём не было жидкого вина; оно просто-напросто высохло, оставив на внутренней поверхности стакана, от половины его высоты и ниже, чёткий красный осадок. Что, по мнению Юрия, означало: ни один из пяти всезнающих домовых за всё это время ни разу не появился в его комнате.
  
  Глава 12. Друзья и врачи.
  1.
  В течение пары месяцев после описанных событий никто из ясновидцев и целителей, включая Гало и Серого, в дом к Тамиле не приходил. Но именно с тех пор, и с завидной регулярностью, стал приходить к ней в гости Вася. Он, непривычно чистый и трезвый, один - два раза в неделю заходил 'по дороге к братьям и сёстрам, на минутку' в дом, торжественно вручал Тамиле пару мятых печеньиц либо оплывших карамелек и просил покормить его чем-нибудь 'жиденьким'. Потому что ему, с его больным желудком, нужно обязательно есть супчик. Тамила, поворчав для порядка, усаживала его за стол, наливала ему большую тарелку супа и начинала выспрашивать последние новости из мира передового оккультизма.
  Судя по рассказам Васи, дела в возглавляемом им евпаторийском отделении 'Всемирной церкви' шли в ногу с прогрессом. Количество прихожан медленно, но неуклонно росло, вследствие чего всемирное количество зла неуклонно сокращалось. Хотя и не очень заметно. Всех этих успехов Вася добился исключительно своими усилиями, поскольку Серый и Гало переложили всю практическую работу на его привычные к труду плечи, а сами почти не посещали собрания прихожан. Единственное, что они для облегчения тяжкого Васиного труда сделали, - дали ему отпечатанный ими ещё в Америке план проведения каждого из молитвенных собраний, с чёткими поминутными указаниями, что и как делать: какой текст из какой книги прочитать, как его прокомментировать, о чём предложить поговорить и так далее. И предоставили соответствующую литературу. Но сами они ничего не делают, всё время тратят только на контроль за шабашниками, строящими им домик в деревне. Эти же частники - страшно воровитые: никаких сверспособностей не хватит за ними уследить. И если Вася как-то справляется со своими сложными обязанностями по спасению мира от зла, то только потому, что его не оставляет своим попечением Матерь Божа. Она почти каждую ночь является к нему во сне и даёт советы, как и что делать.
  Но иной раз, сетовал Вася, случались в его просветительской деятельности и отдельные неприятности. Но виноваты в этом были вовсе не Вася, и не советы Матери Божей, а разгильдяйство и непослушание отдельных представителей Васиной паствы.
   Прежде всего, сильно подвёл Васю 'брат Владимир'. Тот самый парень с бородой, что 'получал луч от самого Христа'. Подвёл он Васю тем, что вдруг, ни с того, ни с сго, окончательно сошёл с ума. И ладно, если бы сделал это как-то прилично и пристойно; скажем, переквалифицировался бы в юродивые. Нет; во время одного из собраний он зачем-то стал на четвереньки, поднял ногу в сторону и намочил Васе новенькие брюки. Затем он закричал: "Я - пёс Христов!", потом набросился на прихожан и стал лаять и кусаться.
  Немногим лучше поступила с Васей 'сестра Евдокия'. Та самая поэтесса, что была 'удостоена благодати' первой выступить со своими стихами на самом первом собрании прихожан 'Всемирной церкви'. Всего через месяц занятий она настолько набралась знаний и возвысилась душой, что решилась взяться за очищение от скверны душ мужа и сына. Но, увы, с Матерью Божей она (разумеется, через посредничество Васи) о деталях этого процесса не посоветовалась, а потому поступила несколько опрометчиво: среди ночи попросту заперла своих родных в комнате, а затем открыла газ на кухне и издали, с помощью разбитой лампочки подожгла его. А позже, уже на следствии, она нахально заявила, что мысль о необходимости принесения их в жертву бескровным способом пришла к ней на собрании прихожан 'Всемирной церкви'.
  Вскоре, по примеру Васи, зачастила в гости к Тамиле и Васина жена Светлана. Она приходила реже своего мужа, всего лишь раз в неделю, по субботам; в то время, когда Вася был 'на работе', то есть на собрании прихожан. Сама она на эти собрания не ходила, поскольку ей, как и Тамиле, не нравилось, как Вася ведёт их. В гости она приходила, по её уверениям, к Алёшке, поскольку ей очень нравилось, как он играет на фортепиано. Но сам Алёшка посещениями Светланы был не слишком доволен: слушала она его гаммы очень невнимательно, во время его игры непочтительно читала выписываемую Тамилой 'Евпаторийскую здравницу', а при этом то и дело комментировала прочитанное вслух. А то и попросту, откровенно сама с собою разговаривала. А самое для Алёшки неприятное - Светлана, от скуки, то и дело сама пристраивалась рядом с ним за инструмент, тоже пытаясь сыграть что-то гаммоподобное; но тем только мешала подлинному мастеру.
  Насладившись своими композициями и Алёшкиными гаммами, Светлана отправлялась на кухню, где принималась услаждать слух Тамилы комплиментами и дифирамбами в честь её необыкновенно вкусных супчиков. Начинала она обычно с вопроса: 'Где ты научилась так замечательно готовить супчики?' Тамила уже знала, в чём подвох, и потому обычно бурчала в ответ: 'Ты бы полазила так, как я, по тайге, так тоже бы ничего, кроме супов из концентратов, не умела готовить'; но часто не выдерживала и, сразу после собственных разоблачительных слов, начинала рассказывать и ещё что-либо из своей таёжной жизни. А ради искренности внимания и в качестве иллюстрации условий таёжного быта наливала супа себе и Светлане.
  Но иной раз Тамила начинала вредничать и спрашивать, почему Светлана сама ничего не готовит. Светлана отвечала, что мужу она не готовит потому, что его священническая зарплата даже меньше, чем у стекольщика; а себе - потому что лень готовить всего лишь для себя. Тогда Тамила начинала возмущаться и объяснять, что готовить супы из концентратов, как это делает сама Тамила, совсем не трудно; приготовление их особых затрат труда не требует, а по вкусу эти супы лишь немногим хуже обычных. А ради дегустации вкуса и в качестве иллюстрации результатов приготовления опять-таки наливала супа себе и Светлане.
  В череде этих мелких и малоинтересных дел - дипломатичных посещений, просветительских и оккультных мероприятий, неожиданных сумасшествий и супных проб - так же обыденно происходили либо малоприметно производились и события крупные, всесоюзного, а то и всемирного масштаба. Что-то вялыми голосами говорилось по радио, что-то революционно-скучное показывалось по телевидению, затем это же скучно и занудно описывалось в газетах. А тем временем 'успешно проходили' политические консультации, диспуты, симпозиумы, всякого рода выборы, референдумы о взаимной независимости, всевозможные подсчёты мнений и голосов... То и дело кто-то из политиков куда-то зачем-то ездил, где-то с кем-то встречался и о чём-то говорил...
  Среди этой однообразно-пресной и, казалось, бессмысленной, показушной политической возни даже судьбоносное 'Беловежское соглашение', заключённое в начале декабря в Белевене, под Брестом, многим слушателям показалось всего лишь очередным отчётом о партии в 'подкидного дурака', втихомолку разыгранной 'вождями' крупнейших 'суверенных республик' и случайно рассекреченной пронырами-журналистами. Единственной чёткой мыслью, промелькнувшей у Юрия в момент знакомства с этой вестью, было: 'И чего это, как только кто из наших горе-руководителей, на радость стратегическим противникам, задумает сотворить очередную подлость против своего народа и государства, его в Брест тянет? Что там за политическая аномалия такая?"
  И лишь дня через два, после осознания, что этот сговор - не шутка и не политический блеф, до него 'дошло': отныне, на территории суверенной Украины, российские сыщики его искать не будут. Облегчение от понимания того, что теперь у него на 'хвосте' никто не висит, он почувствовал, но хоть какой-то радости от осознания факта разрыва Родины на отдельные части не было.
  2.
  В тот же день на обед к Тамиле пришли Гало и Серый. Как оказалось, они недавно, двое суток назад, сразу по получению известия о поэтапной суверенизации, переехали из Штормового в Евпаторию. Остановились они у Бэлы, сестры Гало, жившей с мужем и двумя малолетними детьми в малосемейном общежитии. Общежитие располагалось недалеко от усадьбы Тамилы, не более чем в пяти минутах ходьбы; так что, к обоюдному удовольствию Тамилы и её гостей, видеться теперь они могли часто.
  Причиною переезда ясновидцев послужили внезапно наступившие холода; как, к удивлению Серого и Гало оказалось, зима в Крыму намного холоднее, чем в возлюбленной Калифорнии. К тому же их подвёл камин. Как тоже только в декабре выяснилось, он сжигает очень много очень дорогих дров, а тепла в дом почти не даёт, практически всё оно мгновенно вылетает в трубу. А в маленьком Штормовом, что вместе со всем Крымом сделался независимым от российских лесных массивов, и до суверенитета достать дрова было делом весьма трудным.
  Но, жаловалась Гало, условия жизни в малосемейке тоже оказались очень трудными. Прежде всего - из-за численности приютившего их семейства; ведь в итоге, с ними, с гостями, получилось шесть человек на две комнаты, где каждая - всего-то по двенадцати квадратных метров; этого даже и по нашим, нецивилизованным меркам чересчур мало. К тому же батареи греют плохо, приходится затыкать все щели, закрывать тщательно двери, включать электрообогреватели, а в результате к утру в комнате - не продохнёшь. А у Гало - слабые лёгкие, ей очень нужен свежий воздух.
  Но главною причиной неудобств при жизни в семье Бэлы (по секрету, как женщина с женщиной, поделилась с Тамилой своей печалью Гало), являлось вызывающее поведение главы этой семьи. Он, по описанию Гало, был грубым невоспитанным мужланом, примитивным неразвитым шоферюгой и, в дополнение ко всем этим отрицательным качествам, ещё и здоровенным, наглым и бесстыжим самцом. Нет, к Гало он не приставал - ещё этого ей, с её хрупким здоровьем, не доставало; но со своей женой, с любимой сестрёнкой Гало Белочкой, вёл себя просто недостойно. Мало того, что он ещё днём, прямо на глазах у сестры и её мужа, а иной раз не скрываясь и от собственных детей, откровенно обнимал свою жену и слишком часто целовал; причём норовил поцеловать не куда-нибудь в щёчку, а нескромно, в губы. А ночью от него вообще покою не было. Ни Гало, ни Серый по полночи уснуть не могли от практически непрерывно производимого им скрипа. А уж что приходилось терпеть бедной Белочке, и представить себе страшно. Хорошо хоть, что Белочка - по натуре оптимистка и, несмотря на то, что вынуждена жить с таким моральным уродом и хамом, выглядит довольной и счастливой.
  Тамила поддакнула: да, по её собственным таёжным впечатлениям, все мужчины очень плохо воспитаны, и всем им только одного и надо; а что при этом испытывает женщина, их не волнует. Но развивать дальше эту тему она не захотела, а предложила налить гостям своего, приготовленного по таёжному рецепту супчика.
  После употребления супчика Гало вдруг вспомнила, что им совершенно некуда ставить на ночь машину. Оставлять её во дворе общежития - крайне опасно, а снять какой-нибудь гараж - и опасно, и очень дорого; и попросила разрешения поставить свою 'Ладу' во дворе усадьбы Тамилы. А в обмен на эту услугу Гало предложила свою: пообещала, что будет лечить Тамилу при малейшем признаке появления у неё какой-либо болезни. Так сказать, возьмёт на себя обязанности её бесплатного личного врача.
  Отказаться от такого выгодного предложения Тамила не могла.
  3.
  Машину во двор усадьбы Серый пригнал незамедлительно. Забрать её, для контрольной поездки в свой деревенский домик, он намеревался не раньше чем через два-три дня; но уже тем же вечером Гало и Серый опять пришли к Тамиле, на сей раз с ещё более серьёзной просьбой.
  Как жалобно и возмущённо поведала Гало, их смертельно оскорбил и унизил муж её сестры. Этот неотёсанный и грубый мужлан окончательно распоясался, и на сей раз его хамство выразилось в том, что он не позволил Гало полечить её любимых племянничков. Причём сделал это под наглым и надуманным предлогом: якобы у Белочки, у любимой и единственной сестрёнки Гало, после лечения, которая произвела Гало, вдруг резко испортился характер. Мол, Бэлла, чего до тех пор за нею никогда не водилось, стала грубить мужу; то и дело, да ещё и при детях, перечить ему. Кроме того, у неё появились систематические головные боли, а интерес к интимной жизни, в чём, по утверждению этого мужлана, раньше её никогда нельзя было упрекнуть, неожиданно и резко угас.
   А когда Гало, не обращая на его вопли особого внимания, попыталась продолжить лечение младшего из племянников, негодяй оттолкнул её в сторону; а Серого, рыцарски защищавшегося свою жену, ударил по лицу. Терпеть это бескрайнее хамство и насилие Гало и Серый, конечно же, не станут. И управу на хама, вне сомнений, найдут. Разумеется, не сразу; для перевоспитания столь зловредного субъекта потребуется некоторый срок. Хотя и сравнительно небольшой: около двух недель. Но ровно через две недели этот хам вредить им уже не сможет.
  Но предстоящую пару недель Гало и Серому надо где-то пережить. А денег на съём квартиры у них, увы, нет, потому что все те средства, что привезли они из Америки, уходят на оплату священнической работы брата Василия. И потому они вынуждены обратиться к Тамиле с нижайшей просьбой: позволить им пожить у неё эти две несчастных недельки. Разумеется, без оплаты проживания; и, вместе с тем, вовсе не бесплатно: Гало употребит это время для принесения пользы Тамиле и её дому. Дело в том, что те зловредные лучи, пути для которых Гало, с помощью других просветлённых, в прошлый раз законопатила, за два месяца кое-где незаконно пробили себе новые лазейки. Гало, конечно же, постепенно сможет перезаконопатить их; но для этого ей придётся постоянно наблюдать за обстановкой в доме и, по мере выявления новых пробоин, скрупулёзно и тщательно их затыкать известными только ей особо прочными заклинаниями. И, она уверена, именно недели за две она с этой трудной и очень для неё опасной работой (но опасной только для неё) успешно справится.
  Отказаться от настолько полезного предложения Тамила не могла.
  4
  Поселились Серый и Гало в зале. Раскладушки и прочие постельные принадлежности они перевезли из общежития, а поскольку оба они не высыпались во время предыдущих боевых ночей, то уже в девять вечера, даже не раздеваясь, попадали на застеленные одеялами раскладушки и уснули.
  К удивлению Юрия и восхищению Тамилы, уже через полтора часа они почувствовали себя выспавшимися и бодрыми. Тамила даже уверяла, что спали Гало и Серый всего-навсего час, а то и меньше. Но Юрий был уверен, что - именно полтора. Ровно в двадцать один час, едва зазвучали позывные информационной программы 'Время', телевизор был выключен, потому что Гало и Серый улеглись спать; а в двадцать два тридцать он, как обычно, выключил в своей комнате свет и, улёгшись на постели, опять же, как обычно, стал читать на ночь 'Отче наш'. И, едва он произнёс первые слова, как услышал суматошный возглас Гало:
  - Серый, вставай, быстро! Пойдём прогуляемся!
  Судя по шуму, Серый и Гало в тот же момент быстро встали и, на ходу накинув на себя висевшие на веранде пальто, вышли в морозную ночь прогуляться. Как позже пояснила Гало, ей в тот момент очень захотелось подышать очень полезным для её лёгких свежим воздухом и полюбоваться чудесными ночными звёздами.
  Гуляли они, по уверениям Тамилы, минут сорок. Но, может быть, и больше, поскольку время это отсчитывалось только Тамилой, а Юрий в момент их возвращения крепко спал; а Тамила, как мы заметили, предыдущий отрезок времени восприняла более коротким.
   По возвращению в дом Гало и Серый, на глазах у Тамилы, вместе дружно заткнули дыры всем зловредным лучам, и всего минут за десять напряжённой работы очень устали. Настолько устали, что вынуждены были потом спать до девяти утра. Это, опять же, по свидетельству Тамилы: Юрий и Алёшка в то время уже были в школе. Тамила же была настолько смущена и очарована самоотверженной усталостью своих волшебных спасителей, что самолично приготовила им завтрак: ведь, подумать только, от трёхсуточной схватки со здоровенным хамом отдохнули всего за часок, а от десятиминутного затыкания лучей - часов десять не могли в себя придти!
  С тех пор, под влиянием очарования от той первой ночной прогулки на свежем воздухе, Гало с Серым сочли для себя необходимым выдерживать именно такой режим. Как только Юрий, готовясь ко сну, начинал чистить зубы в ванной, они, чтобы он мог спокойно уснуть, уходили на получасовую прогулку. Вернувшись с прогулки, они минут десять, до полного изнеможения, затыкали дыры, то там, то сям прожжённые коварными непослушными лучами; а уж потом, с чистою совестью, спали часов до девяти - десяти, зная, что долгий сон, как и обильный завтрак, ими честно заработаны.
  После завтрака Серый обычно уезжал куда-то по делам, связанным с добыванием тех или иных строительных материалов для своего домика. Частенько ему в этом помогал профессиональный строитель Вася, который лучше многих других знал, где (на какой стройке) что плохо лежит, и как можно это бесплатно или, на худой случай, "по-хорошему" (за магарыч сторожу) потихоньку взять. Но однажды Серый пригласил поучаствовать в этом экстрасенсополезном деле и Юрия.
   Серый тогда сумел на третьем этаже той малосемейки, где располагалась квартира Бэллы, добыть (или, попросту говоря, снять на выходе из коридора на общий балкон) вполне приличные двери и окно с рамой. Часа в два ночи он планировал, при помощи Васи, спустить эти предметы с балкона. От Юрия требовалось всего лишь постоять под балконом и проследить, чтобы эти хрупкие деревяшки, в момент их соприкосновения с наземным бетоном, не слишком громко стукнули; а ещё лучше - поддержать их, чтобы они не сломались. Ну и, разумеется, нужно было помочь отнести их во двор усадьбы, а там закрепить на верхнем багажнике машины для последующей перевозки к месту их окончательной переустановки.
  Но Юрий от участия в этом мероприятии категорически отказался. В результате участвовать в нём пришлось хрупким женщинам - Гало и Тамиле. При этом двери едва не отдавили Гало ногу, отчего Тамила ещё долго после того случая поглядывала на Юрия косо. А Юрий, с тех же пор, стал поглядывать на Серого и Гало с задумчивостью.
  5
  С момента поселения в доме пары знаменитых на весь мир экстрасенсов жизнь в нём вошла в другое русло.
   Первым делом целители взялись за улучшение качества здоровья обитателей дома. Начали они, разумеется, с Тамилы. К огромной радости Гало, болезней у Тамилы оказалось немного, не больше десятка, к тому же - все мелкие и не слишком опасные; хотя, если их запустить, весьма зловредные.
  Со многими из этих болячек Гало справлялась минут за пять ежедневного 'энергетического массажа', выполняемого методом вождения ладонями над спиною и затылком Тамилы. Она бы массировала и дольше, но в дело, при первом же сеансе, вступил ревниво наблюдавший за нею Серый, заявивший, что с теми чисто женскими болезнями, что ещё в теле Тамилы остались, он, как мужчина, справится лучше. Пришлось Гало, хотя и с некоторым неудовольствием, уступить остаток болячек Тамилы рвавшемуся к милосердию супругу. Но при этом Гало настойчиво предупредила его, чтобы не переусердствовал, так как энергетически Тамила очень слаба, и интенсивное воздействие может плохо на ней сказаться.
  После этого Гало предложила 'полечиться' Юрию; и была не только очень огорчена, но, похоже, даже оскорблена тем категоричным неразумием, с каким Юрий отказался от её бескорыстной помощи. Гало ему возразила, что, если он и чувствует себя неплохо, то это ещё не означает, что он и в самом деле здоров. И уж тем более не означает, что не заболеет завтра или послезавтра, а то и через минуту. Ведь существует громадное количество кармических болезней, то есть тех, что, согласно буддистским канонам, заработаны грехами, совершёнными во время предыдущих жизненных перевоплощений. И упредить возникновение этих болезней можно только одним способом - изменением личной кармы с помощью воздействия на неё экстрасенса-целителя. А иначе, хочется или не хочется, придётся болеть; а может быть, и преждевременно умирать.
  Юрий спорить с буддистскими канонами не стал, но попытался переосмыслить их с привычных ему христианских позиций. Если карма, - сказал он, - и в самом деле есть наложенное Господом испытание ради искупления совершённых ранее грехов, то, видимо, лучше уж искупить эти грехи предназначенным для этого способом, чем гневить Господа попыткой улизнуть от предназначенного Им испытания. Лично у него, у Юрия, нет сомнений, что обмануть всевидящего и всезнающего Бога не удастся. Те испытания, которых удастся избежать в этот раз, рано или поздно вернутся, но в ещё более тяжёлом варианте; а к прошлым неосмысленным грехам прибавится грех гораздо более страшный - грех осмысленной попытки перечить воле Божьей. Так что - лучше уж поболеть и нормальным образом вернуться к этой жизни, и даже лучше долго страдать и мучительно умереть, чем совсем не болеть, но утратить жизнь вечную.
  Гало слегка растерялась; но затем возразила, что ведь не все грехи являются сознательно заработанными. Некоторые совершены по глупости либо по недомыслию. А коли так, то человек, осознав, что он только что избежал тяжёлого наказания за свои мелкие непредумышленные ошибки, повторять их уже не будет. А тем самым сделается безгрешным. Чему Бог будет только доволен.
  Юрий ей возразил, что - напротив: если человек, однажды позволив себе пойти вопреки воле Божьей, поверит, что это ему удалось, он и в будущем станет идти тем же, как ему показалось, лёгким и приятным путём. Который, конце концов, приведёт его к погибели. Как сказал Христос: 'Всякий, делающий грех, есть раб греха'.
  - Но я ведь тоже лечу не своей волей, а волей руководящей мною Богоматери! Матери того же Христа! - патетически воскликнула Гало.
  - Ну, во-первых, Богоматерь - всё-таки не Господь; а право отпускать грехи есть только у Него. А во-вторых: ты уверена, что руководящий тобою зелёный луч исходит именно от Богоматери, а не от пленивших тебя в детстве зелёных человечков? - с вежливо-познавательной интонацией спросил Юрий.
  - Конечно, уверена! - скрывая невольно промелькнувшую у неё на лице растерянность, громко воскликнула Гало; и посмотрела в глаза Юрия напряжённо-честным пионерским взглядом. Юрий усмехнулся: её ответ по всем своим внешним параметрам идеально соответствовал тому стандарту, с каким ранее на политзанятиях нужно было отвечать на вопрос: 'Уверены ли вы в победе коммунизма?'
  Гало, взглянув в поскучневшее лицо Юрия, быстро поправилась:
  - Хотя, конечно, абсолютно чистых лучей не существует. Это - как на телевидении: какие-то помехи и примеси, конечно же, есть. Но разве это существенно для всего изображения?
  - В деле спасения души - безусловно.
  - А чем тогда спасать душу? Соблюдением установок Святого Писания? А ты думаешь, что в нём нет искажений? Конечно, есть. Сам знаешь: Иисуса многие укоряли, что он творит чудеса силою дьявола. А в Коране есть прямое свидетельство, что в становлении ислама как религии большое участие принимали злые духи, поверившие в Мохаммеда и перешедшие на его сторону. Правда, после смерти Мохаммеда они вернулись обратно и вновь стали творить зло; но - факт есть факт: деление паранормальных и оккультных сил на добрых и злых - условно.
  И вдруг, взглянув в сторону Тамилы, недвижным пластом лежавшей на диване, она возмущённым полушёпотом произнесла: - Серый, я же тебя предупреждала! Что, не терпится вернуться на дачу? А ну, верни половину обратно!
  - Да всё нормально, - свирепо рыкнул в ответ Серый. Лицо его было уже не серым и скучным, как обычно, но слегка розоватым и словно бы немного нетрезвым.
  - Ты что, не чувствуешь, что она уже сознание потеряла? Отойди! И смотри: будешь мне должен! - прошипела на него Гало.
   Быстро повернувшись от стола к дивану, Гало принялась с лихорадочной поспешностью водить ладонями над её полубезжизненным обмякшим телом Тамилы. Тем временем Серый, неуступчиво и пренебрежительно хмыкнув, валкой походкой сытого и довольного жизнью человека отправился на веранду, попить кофейку с мёдом.
  Через пару минут Тамила пришла в себя и, медленно повернув голову в сторону напряжённо вглядывавшейся ей в лицо Гало, слабым голосом произнесла:
  - Галочка? Это ты? Ой, зачем ты меня разбудила... Мне там было так хорошо... Я была так счастлива... Дай я ещё посплю...
  Но Гало спать ей не позволила, а, хотя и с видимым сожалением и неохотой, продолжала водить над нею ладонями.
  А Юрий подумал: 'Нет уж; лучше не верить ни вашей 'лучевой терапии', ни вашим 'мудрым' советам. Нужно не перекладывать исправление собственных ошибок, заблуждений и преступлений на желающих произвести их 'отпущение' за умеренную плату, а не делать их. Не петлять на пути к Богу, идти к Нему указанными Им 'узкими вратами'. И если не будет неизлечимых и смертных грехов, то, даст Бог, удастся придти к Нему в назначенном месте и к назначенному сроку'.
  После чего, вспомнив, что Алёшка играет во дворе усадьбы, Юрий помчался к нему, чтобы строго-настрого запретить ему, под каким бы то ни было предлогом, соглашаться на предлагаемые экстрасенсами сеансы 'лечения', 'осмотра', 'проверки здоровья' либо 'определения параметров кармы и ауры'. Да и вообще приказать ему держаться и от четы экстрасенсов, и от их подельника Васи как можно дальше.
  6
  Остаток дня Тамила чувствовала себя полностью обессиленной. Гало объяснила ей, что это - очень хорошо: значит, Тамила не пассивно принимала воздействие со стороны Серого и Гало, но всеми своими духовными силами активно помогала им изгонять грехи из своей кармы. Что, безусловно, зачтётся ей тою же кармой как доброе и богоугодное дело. Также она посоветовала Тамиле, как той восполнить запас психической энергии, утраченной во время исправления кармы: с помощью медитации. Медитация, по её словам, есть абсолютный эквивалент молитвы; а если выполнять её правильно, то медитация даже и превосходит молитву по количеству и качеству обретаемых свыше благ.
  Уже перед отходом ко сну, часа в двадцать два, Гало стала объяснять и показывать расслабленно-покорной Тамиле и скептически поглядывавшему Юрию, каким образом нужно правильно медитировать.
  Следовало сесть в расслабленную позу, лучше всего на коврик, но можно и на низенький стульчик, и, представляя себя покоящимся в невесомости посреди огромного Космоса, повторять одно-единственное слово 'ОМН'. Обозначало это слово, как объяснила Гало, то же, что и 'амен'; либо - привычное православным 'аминь': древнее, пришедшее ещё из языческих времён заклятие, примерно означавшее: 'Пусть будет так'. А вот как 'пусть будет', конкретно, словами, говорить не следовало. Следовало лишь представлять себе то или иное благо: личное здоровье, благоденствие, душевный покой, можно - мир на земле либо ещё что-то всеобъемлюще-глобальное. Но при этом необходимо размеренно и почти не открывая рта повторять 'ОМН', стараясь произносить его звуки так, чтобы при этом вибрировали зубы и кости черепа, а общий резонанс с особенною силою ощущался в висках. В таком случае добрая психическая энергия станет из Космоса переходить в организм медитирующего человека. И этой энергии, при некоторых навыках в медитации, удаётся забирать столько, что можно даже не употреблять пищи. Жить за счёт космической подпитки. Как некоторые наиболее продвинутые йоги и делают: сидят целыми днями, не ходят на работу, не едят, не пьют, не имеют ни дома, ни семьи, ни детей, только тем и занимаются, что медитируют. Зато живут по сотне лет; и при этом ко всему безразличны, всем довольны и по-детски бездумно счастливы.
  - Но, - по завершению ознакомительной лекции особо строго подчеркнула Гало, - ни до, ни после медитации никаких других молитв произносить нельзя. Иначе полезный эффект от медитации сразу же исчезнет. И даже, наоборот, может стать отрицательным.
  После чего она предложила Тамиле и Юрию применить полученные теоретические знания на практике. Но Юрий, опять-таки к трудно скрываемому огорчению Гало, от участия в медитировании отказался, мотивируя свой отказ, как ни странным это показалось для окружающих, самой привлекательной стороной медитации - возможностью безвозмездного получения заряда жизненной психической энергии. Объяснил он свою точку зрения так:
  - Кто может одарить жизненной энергией? Только добрые люди и Силы Добра; в первую очередь - Бог, как единственный источник жизни. Злые силы собственной жизненной энергии не имеют, существуют только за счёт энергии, похищенной ими у Сил Добра и у попавших в их сети людей. Отбирать энергию у мудрых и могучих Сил Добра злым силам, несомненно, очень трудно, а то и невозможно; а вот воровать, теми или иными способами изымать её у не столь мудрых либо чересчур доверчивых людей они наловчились, и дело это для них, очевидно, довольно привычное и простое. Достаточно вызвать у человека, либо какой-то части человечества, страх, злобу, ненависть, гнев, раздражение и прочие негативные чувства, и вмиг заряды отрицательных эмоций начинают хлестать энергией во все стороны; подходи и ешь-пей, сколько хочешь.
  Но врагам Божьим мало похитить силы у людей; им нужно похитить силы у Бога, чтобы легче было бороться с Ним. И они, зная, что Господь не откажет в помощи нуждающемуся, подвигают на отъём у Него энергии доверчивых людей, говоря каждому из них: 'Бог сказал тебе: 'В поте лица твоего будешь есть хлеб'? Глупости! Он опять, как и с плодами древа познания, обманул тебя. Притворяйся слабым, немощным, измождённым; проси, заклинай, медитируй! И без всякого труда и пота добудешь энергию, что ценнее любой пищи'.
  И вот медитирующий, с помощью определённых слов и приёмов - фактически, методом запрещённого Богом колдовства, отбирает энергию у Бога и Сил Добра. Чем ослабляет Их. В результате силам зла становится легче противостоять Богу и Его помощникам; Добра становится меньше, а зла - больше.
  Потому медитирующий - впрямую грешит против Бога. А также, косвенно, приучает себя к соблазну мысли: 'Не всё, что от Бога, мне на пользу. Кое в чём полезнее прислушаться к лукавому'. И, весьма вероятно, очень скоро попадёт в объятия сил зла - с соответствующим, безысходно-печальным для него итогом.
  - Но, - живо возразила Гало, - ты ведь можешь во время медитации желать добра и пользы не только себе, но и всему окружающему миру! Всем нуждающимся в этой энергии людям и существам!
  - Будто я, или кто-то другой из людей, мудрее Бога, и потому оправданно изъятие у Него сил и энергии, чтобы лучше Него ею распорядиться, - усмехнулся Юрий.- Так рассуждать - всё равно, что оправдывать негодяя за то, что он ограбил родного отца и изуродовал собственную мать, поскольку после этого он обронил копейку попрошайке-нищему. Человек - сын Божий и, вместе с тем, порождение Земли; нормальный сын не станет воровать у Отца, не позволит себе и другим калечить и уродовать Мать.
  - Но почему сразу - 'воровать', 'калечить'? Может быть, правильнее будет сказать: 'воспользоваться имеющимися излишками'? Неужели сын не имеет права на помощь, внимание и заботу от родителей? Если уж они и в самом деле его любят.
  - А разве такая помощь, со стороны Бога и через посредство Мира, прежде всего - окружающей нас Природы, человеку не предоставляется? Разве не благодаря Его благожелательности и её самоотдаче мы родились и, несмотря на порождаемые нашими грехами несчастья и болезни, всё ещё живём?
  - Ой, да разве это - жизнь? Хоть бы уже сдохнуть поскорее, да не мучиться. Не живём, а непонятно как существуем, - хрипловато простонала Тамила.
  - Именно так: непонятно как. Потому что, все вместе и каждый в отдельности, не умеем, а главное, не желаем воспользоваться этой помощью и поддержкой в полной мере.
  - А для этого и нужно научиться медитировать, - лукаво улыбнулась Гало.
  - Для этого каждому отдельному человеку, как и человечеству в целом, прежде всего нужно научиться выбирать пути, ведущие к жизни. 'Потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их'. А чтобы найти спасительные врата и благословенный путь, на которых будут в полной мере оказываться помощь и поддержка свыше, нужно руководствоваться Словом Божьим. Прежде всего - Заповедями Господними. Проще говоря, не прогрызаться к личному благу, подобно прожорливой гусенице, оставляющей после себя лишь гадкий след, но жить с Богом в душе и во взаимно полезном единении с окружающим Миром. Только при соблюдении этих простых правил человеческое общество станет жизнеспособным, а человек будет здоров, крепок, умён и, как следствие, обретёт способность вырабатывать потребную ему жизненную энергию в нужном ему количестве. А обладая ею, человек сможет не только самостоятельно заботиться о своих насущных проблемах, но и являть в делах свою меру любви к своим Родителям - Богу и Миру. К Миру, то есть - к людям, к животным, к окружающей Природе, к земле и её недрам, это выражается в виде любви и заботы и в форме творчества конкретных насущных актов справедливости и милосердия. К Богу - методом жертвенных посланий, направляемых к Нему в виде благодарственных молитв, содержащих в себе излишки выработанной нами жизненной энергии. И только тогда, только в этом случае человек будет полезен Миру, нужен человечеству и угоден Богу, - сказал Юрий; и, не дождавшись ответа, отправился умываться и чистить на ночь зубы.
  Когда он вышел из ванны, Серый и Гало, сердитые и недовольные, уходили из дома на очередную ночную прогулку. Тамила, оставшись в одиночестве, попыталась медитировать; но сразу же почувствовала себя ещё хуже; и, прекратив медитацию, ушла в свою комнату. А там, не раздеваясь, рухнула на кровать и впала в усталое забытьё.
  7
  Постепенно, день за днём, две недели, намеченные Гало и Серым для решения проблемы их взаимоотношений с мужем Бэлы, подошли к концу. Юрий, после отказа участвовать в медитации, дней десять с четой экстрасенсов не общался и даже почти не виделся; прежде всего из-за несовпадения индивидуальных графиков их жизнедеятельности.
   Уходил Юрий из дому всегда, вне зависимости от своего учительского расписания, к первому утреннему уроку, вместе с Алёшкой. В то время второй преподаватель труда (точнее, первый, как гораздо более опытный) ушёл на больничный, и учительской работы у Юрия, плановых уроков труда, в тот период жизни было очень много: примерно на две с половиной ставки, К тому же Юрию, очень много времени приходилось уделять на собственную подготовку к урокам. Ведь он не имел опыта школьного преподавания: к тому же ему нужно было не только объяснять ученикам, как что-то делать, но и образцово это демонстрировать; и не один раз сказал он в душе спасибо своим учителям труда.
  Во время 'окон' между уроками, а то и на переменах преображался в повара: готовил на электроплитке какой-нибудь суп (чаще всего с пельменями) для сына. Алёшка, сразу после окончания своих ежедневных четырёх классных уроков, отправлялся в школу музыкальную, и заходить домой, для того чтобы там пообедать, у него не было времени. А у Юрия плановые уроки проходили и в первую, и во вторую смену; и тем обстоятельством, что его маленький сын будет своё неподнадзорное время проводить не дома, а в музыкальной школе, он был лишь доволен. Оставлять мальчишку наедине с этими странными и не до конца понятными людьми, Галой и Сергеем, ему очень не хотелось. Если же у Алёшки в тот день занятий в музыкальной школе не было, то Юрий усаживал его в инструменталке за приготовление домашних заданий, или отправлял в школьную библиотеку для чтения сказок.
   После окончания своих уроков Юрий отправлялся на велосипеде за Алёшкой, закончившим занятия в музыкальной школе. Обычно и у отца, и у сына эти моменты примерно совпадали. А если отец, в соответствии с его расписанием, не мог приехать вовремя, то Алёшка ждал его в классе музыки. Его учительница не только не возражала против Алёшкиного присутствия на занятиях с более взрослыми учениками, но с радостью это приветствовала, считая, что Алёшке это пойдёт на пользу; и, вне сомнения, она была права. Во всяком случае, Алёшке процесс вслушивания и сопереживания доставлял огромное удовольствие.
  Когда отец и сын приезжали возвращались домой, Серого и Гало там, чаще всего, ещё не было. Обычно появлялись они в доме уже глубоким вечером, который, с учётом зимнего времени, скорее был глубокой ночью. Но даже в их отсутствие в зале на столе обычно лежала какая-нибудь теософическая книжка: или один из огромных серых томов 'Тайной доктрины' Елены Блаватской, или тонкая красно-сиреневая 'Агни йога' Елены Рерих, или отличного тиснения красная книжка 'Евангелие эпохи Водолея', по размеру, форме и шрифту, использованному для надписи на обложке, неотличимая от обычной, везде в то время продававшейся книги христианского Евангелия.
  Юрий понимал, для чьего внимания эти книги предназначены, но особого любопытства к ним не проявлял; хотя, чего уж греха таить, желание узнать какие-то конкретные подробности об экзотических 'махатмах', 'чакрах', 'лучах' и 'голосах' у него возникало. Особое неприятие и даже неподотчётный разуму страх Юрий испытывал к 'Евангелию эпохи Водолея'. Произведения обеих премудрых Елен он ещё мог открыть, чтобы посмотреть, каким шрифтом и на какого качества бумаге напечатаны эти бестселлеры, а то и, для общего впечатления, пробежать глазами по паре строк; но к 'эпохе Водолея' даже прикоснуться не смел - из полуинстинктивного самоохранительного понимания, что уровень его умственного и духовного развития не может дать ему достаточных гарантий защиты от хитростей всемогущего, всеопытнейшего и вселукавейшего Князя Хаоса и Тьмы.
  Серый и Гало видимой настойчивости по обращению Юрия в неофиты не проявляли. Напротив, Гало, как то ни было странно, в последнее время взялась ему льстить, превознося его знание Библии и при любом удобном случае испрашивая у него консультации по тому или иному интересовавшему её поводу. Хотя, безусловно, догадывалась, что Юрий не мог не догадываться: содержание Библии она знает с истинно профессиональной точностью; во всяком случае, нисколько не хуже Юрия. Но она зачем-то старалась подчеркнуть именно его познания и достоинства. А иногда, словно невзначай, по-дружески, спрашивала:
  - Ну что, ты ещё не надумал немножко полечиться? Или всё ещё меня боишься?
  На что Юрий отвечал, что бояться такую очаровательную женщину невозможно, но и относиться к ней и к её неординарным способностям без должного уважения он тоже не может.
  Серый в вопросы богословской теории не вникал, предпочитая чисто светские развлечения, из которых наилучшим он полагал игру в нарды. Ежевечерне он приятельским тоном предлагал соседу по квартире 'сгонять пару партеек'. Иногда, из желания хоть чуточку отдохнуть и развеяться, Юрий соглашался.
  Играл Серый слабовато, и Юрий, получивший довольно большую практику во время частых отсидках в гостиницах при задержках рейсов и в лётных резервах, довольно легко его обыгрывал. Серый каждый раз заметно огорчался, хотя при этом и хвалил соперника за умело проведённую партию. Но вид у него был угрюмый и мрачный, а льстил он настолько откровенно, к тому же, в применении к конкретно произошедшей на доске ситуации, слишком уж некомпетентно и примитивно, что неприятный осадок в душе у Юрия от совершенно ненужного славословия только усиливался.
  Юрия не только не оставляло, но всё более усиливалось впечатление, что оба они, и Гало, и Серый, хвалят его с какой-то тайной целью. Возможно, из намерений вызвать к ним особое, неконтролируемое разумом доверие; либо из странного и непонятного ему желания пробудить в нём тщеславие: как же, даже такие выдающиеся люди его ценят и уважают! И от понимания этого он лишь ещё больше настораживался.
  Последний матч в нарды состоялся двадцать третьего декабря, за два дня до католического Рождества. В тот вечер Серому особенно не везло. Он сидел за столом скучный, грустный, вялый и какой-то линяло-посерелый. То и дело ему выпадали совсем не те кости, что должны были выпасть, после чего он надолго замирал над доской, тихо, но с огромной, прямо-таки безысходной тоской выдувая из себя холодный пар переполнявшего его раздражительного отчаяния: 'У-у-у...'
  У Юрия, наоборот, всё получалось очень удачно.
  - Давай-давай, ходи! - после чересчур уж затянутых раздумий соперника с усмешкой подгонял он.
  - У-у-у... Сколько энергии... - с плотоядной тоской взглядывая на оживлённое лицо Юрия, снова взвывал Серый; и делал очередной неудачный ход.
  Первую партию Серый проиграл с разгромным результатом; по игровой терминологии - 'с марсом'. В конце второй дело тоже подходило к подобному итогу. Юрию нужно было всего лишь, чтобы при очередном броске у него хотя бы на одной из двух игральных костей выпала цифра пять.
  - У-у-у... там "пятёрок" вообще нет, - перед броском Юрия проурчал Серый.
  - Там их две есть! - с весёлым азартом возразил Юрий - и метнул кости на стол. Серый застывшим взором уставился на них, и... каждая из костей повернулась 'пятёркой' вверх.
  Серый тем же тяжёлым взглядом уставился на Юрия и, с нагнетаемой угрозой, раздельно, по словам, произнёс:
  - Колдуешь? Тогда я тоже. Имею право. Пользоваться своими способностями!
  Он безотрывно и не мигающе смотрел на Юрия жадным плотоядным взглядом, при этом старательно делая своё усталое лицо разъярённо-свирепым. Юрий мгновенно и остро ощутил: это - тоже игра, тоже притворство, имитация жизни. Серый просто поменял тактику: теперь он очень, очень хочет, чтобы Юрий его испугался. Он ждал нужного момента и подходящего предлога для начала запугивания; и то ли дождался, то ли сам же его и подготовил. Одно ясно: Серому зачем-то это очень нужно и очень важно.
  И вдруг Юрию вспомнилась сцена из гоголевского 'Вия'. Там 'филозоф Хома Брут' погиб от нечистой силы в тот момент, когда испугался взгляда Вия. Погиб, потому что поверил, что взгляд колдуна сможет преодолеть силу охранявшей Хому молитвы.
  Юрий внимательно и без страха, но с чутким и настороженным отторжением взглянул вглубь потухающе светившихся зрачков Сергея: 'Человек? Или потустороннее создание?'
  И в этот момент веки Серого утомлённо опустились вниз. 'Поднимите мне веки!' - вспомнил Юрий устрашающую фразу Вия - и усмехнулся; и увидел по лицу Серого, что тот, почувствовав в нём не только отсутствие страха, но и уничтожающую, отметающую страх насмешку, окончательно растерялся.
  - Серый! Что тут случилось? - раздался от входа в зал строгий и требовательный голос Гало. Юрий вполоборота, чтобы не потерять из виду Серого, взглянул на неё. Её взгляд был очень жёстким, властным и проникающе-внимательным; но направлен был этот взгляд не на Серого, к кому Гало на словах обращалась, а на него самого, на Юрия. И он остро почувствовал: она хочет, прямо-таки повелевает, чтобы он обратился к ней за помощью. Ей нужно, чтобы он позволил ей хотя бы мгновение поуправлять его судьбой; чтобы он подчинил итог хотя бы малюсенького отрезка своей жизни решению её воли, а не своей.
  И - решил, что может доставить ей такое удовольствие.
  - Гала, подскажи пожалуйста: представитель светлых и добрых сил имеет право угрожать невинным людям, что применит против них свои способности? - с вежливой улыбкой, с почтением, уважением и познавательным интересом, но отнюдь не с покорностью произнёс он.
  Гало замерла на месте и, переводя взгляд с Юрия на Серого и обратно, растерянно молчала.
  - Ты - не невинный! - с угрозой не сдающегося отчаяния прорычал Серый. Юрий ему не ответил; но, вспомнив про Хому Брута, подумал, что хватит 'филозофствовать', а пора применить единственно известную ему действенную защиту. Ту же самую, которую применял и Брут, но, с присущей Брутам тупостью, допустил в ней брешь. И он, мысленно очертив вокруг себя непроницаемый цилиндр, принялся неслышно читать 'Отче наш'.
  - Серый! Ты слишком разгорячился! Давай-ка выйдем во двор! - вскрикнула Гало и, торопливо развернувшись, чуть ли ни бегом помчалась к выходу. Серый устремился за ней.
  Юрий, слегка удивлённый их стремительной ретирадой, задумчиво застыл на стуле. И вдруг он вспомнил, что и раньше они 'охлаждались' и 'прогуливались' во время того, как он читал вечернюю молитву. И решил, что отныне он будет молиться и по утрам.
  
  Глава 13. 'Целители'.
  1.
  Вскоре убежавшие во двор и быстро там остывшие Серый и Гало, вернувшись в дом, принялись торопливо собирать свои вещи. Тамила встревожено спросила:
  - Что случилось? Куда это вы, на ночь глядя? Обиделись на что-то?
  Гало ответила, что, напротив, у них радость: дева Мария ей только что сообщила, что инцидент с мужем Бэллы окончательно улажен. Отныне он ссориться уже ни с кем не будет, а потому они и спешат переселиться в общежитие, к своим любимым племянничкам.
  Буквально через несколько минут Гало и Серый, захватив с собою кое-как напиханные полупустые чемоданы и торопливо чмокнув на прощание Тамилу, ушли. А Тамила ещё долго ахала, охала и восхищалась тою точностью, с какою исполнилось их предсказание, согласно которому муж Бэллы долженствовал быть усмирённым за две недели. Юрий промолчал, но вздохнул с глубоким облегчением, поскольку уже подумывал о необходимости поисков другой квартиры.
  Но когда на следующий вечер Юрий и Алёшка вернулись из школы домой, то первой, кого они, едва открыв дверь, увидели на веранде, была Гало. Рядом с ней стояла широкая, устланная покрывалом лавка, на которой вверх обнажённой спиной лежала соседка Тамилы, Люда: весёлая, полноватая, приятных округлых форм хохотушка лет тридцати пяти. А Гало, наклонившись над ней, с помощью расставленных ладоней производила её "осмотр".
  Люда появилась в тот день в доме по приглашению Тамилы. Гало ранее постоянно говорила Тамиле, чтобы та не стеснялась приглашать к ней на лечение всех своих друзей, соседей и знакомых; и обещала, что, из уважения к Тамиле, всех осмотрит бесплатно, а вылечит за минимальную оплату. Но Тамила всё-таки стеснялась; то ли не решаясь утруждать целительницу, и без того с виду не слишком крепкую, то ли не желая признаваться, что друзей и знакомых у неё, после нескольких десятков лет отсутствия на родине, просто - напросто нет.
  Но в тот день Тамила, открывая запертую калитку перед нежданно пришедшей к ней в гости Гало, увидела проходившую мимо Люду; и поздоровалась с ней.
  Люда была единственной из соседок, с которой у Тамилы были добрые приятельские отношения. Все ближайшие соседи и соседки, ещё до переезда Тамилы в Евпаторию, успели насмерть и на все будущие поколения переругаться с матерью Тамилы, и традиционно хранили неприязнь также и к дочери. А Люда жила не через забор, а через три дома от усадьбы Тамилы; да к тому же отличалась отменным добродушием.
  Итак, Тамила громко и весело поздоровалась с Людой; а Гало тотчас же шепнула Тамиле, чтобы она пригласила 'эту милую женщину' на осмотр. Тамила отказать ей в этом предложении не осмелилась; да так и сделала. Люда отказаться от столь любопытного предложения тоже не смогла.
  После осмотра Гало сказала, что особых болезней у Люды нет, кроме некоторых чисто женских проблем; и посоветовала Люде, чтобы та, в течение ближайших дней и ночей, заставляла своего супруга как можно чаще исполнять его мужские обязанности. На прощание Гало настойчиво порекомендовала Люде обязательно, примерно через недельку, пройти у неё повторный осмотр.
  Люда, пришедшая в состояние растерянности и задумчивости, пошла к себе домой. А Гало начала очередной эмоциональный рассказ о тех ужасных переживаниях, какие ей и Серому довелось испытать во время проживания в общежитейской коммуналке.
   Сначала сестра Гало, Белочка, устроила им дикий скандал. Но Гало и Серый на неё нисколько не обиделись, поскольку понимали, что причиною этого нервного срыва явилось то обстоятельство, что муж Белочки, тот самый хамовитый шофёр-дальнобойщик, именно в тот день не вернулся домой из дальнего рейса. Хотя перед поездкой он уверял доверчивую Белочку, что непременно приедет обратно. Да к тому же - с очень крупной суммой денег, вырученных сразу за несколько дальних поездок.
  Но Гало, выслушав Белочку, сразу же заподозрила неладное. И сразу же "бросила на картах"; после чего стало ясно, что за него, за этого негодяя, можно не волноваться. У него всё очень даже хорошо. Он жив, здоров, при деньгах и при удовольствиях. Рядом с ним дружественный ему крестовый король и две очень близкие ему дамы, червовая и крестовая. О дальней дорожке домой он даже и не думает, а очень надеется на долгий приют в червовом доме.
  Сразу после этого сообщения глупой и чересчур доброй Белочке стало плохо с сердцем. Она бы, пожалуй, умерла, если бы Гало хоть чуточку замедлила с лечением. Но Гало сумела-таки привести её в себя; а Белочка, вместо благодарности, принялась стонать и рыдать, да так горько и безутешно, что даже не могла заботиться о своих маленьких погодках-мальчишках. Пришлось Гало и Серому взять заботу о них на себя. Правда, племянники поначалу не хотели их слушаться; но они немножко полечили глупых мальчиков от внушённой им отцом злобы, и племяннички сразу же стали паиньками и чудесными детками.
  После драматизированного изложения этой информации Гало сказала Тамиле, что, в общем-то, пришла к ней вовсе не затем, чтобы огорчать её; но, напротив, чтобы поделиться радостью. Радость же состояла в том, что первая же благотворительная акция, осуществлённая недавно организованным 'Обществом нетрадиционных целителей', прошла с огромным успехом. Несмотря на то, что в акции участвовали всего лишь два целителя, за неделю им удалось пролечить более трёх тысяч человек.
  - Три тысячи человек, полностью избавленных от страданий - и всего за одну неделю! Такое и Христу не удавалось! - с особым восторгом подчеркнула Гало; и без ложной скромности призналась, что в этом успехе есть несомненная заслуга руководства 'Общества нетрадиционных целителей'. А именно - её и Серого. Ведь именно они приняли решение предоставить право представлять 'Общество' в этом первом, ответственнейшем турне именно Наде и Серёже.
  Надю Тамила уже знает; это - та самая ясновидящая, что помогла Тамиле подружиться с её домовыми. А вот Серёжу Тамила ещё не видела. Нет, Серёжа - это вовсе не Серый, а совсем другой мужчина: высокий, красивый, стройный, подтянутый... даже влюбиться можно. Нет, самой Гало опасность влюбиться в Серёжу не грозит; её слишком многое связывает с Серым. А вот Тамиле нужно быть особенно осторожной, поскольку Серёжа - мужчина восточный, пламенный; а восточные мужчины, это уж всем известно, прямо-таки с ума сходят от блондинок.
  Как он сюда попал? Приехал из Узбекистана. Там он занимал какой-то высокий чин в милиции. Гало, к сожалению, не запомнила, какой; она вообще в чинах и званиях не разбирается. Но из милиции Серёжу почему-то выгнали. Во время андроповских чисток, в связи с 'делом Рашидова'. Ой, эти противные Гдлян и Иванов стольким людям судьбы испортили. А ведь сколько невинных ещё и посадили!
  Посадили бы те изверги, вне сомнений, и этого милого Серёжу. Но, к счастью, Андропов вовремя умер. Тем не менее Серёже пришлось оставить в Узбекистане всё нажитое тяжким трудом имущество (одних только собственных домов - пять! И каких домов! Дворцы!), и бежать к друзьям в Москву. Искать там защиты. Друзья ему сильно помогли; не дали в обиду; но, разумеется, не бесплатно. Да, хорошие люди есть везде: некоторые даже в большевистской Москве сумели выжить; просто надо знать, где и как их искать и к кому обращаться.
  А у Серёжи, за время мыканий по Москве, от всех этих переживаний появился дар ясновидения и целительства. Это всегда так: кто сам пострадал от козней и недоброжелательства, тому проще сочувствовать и сопереживать страданиям других людей. И вот теперь он лечит людей буквально от всех болезней. И делает это так же хорошо, с таким же успехом, как раньше охранял их от бандитов и хулиганов.
  Но, несмотря на все его богатства, и невзирая на его чудесные качества, - Серёжа до сих пор один. Без дома, без семьи... А ведь человек - замечательный. Добрый, семейственный. Вот был бы муж для Тамилочки! И по возрасту они друг другу подходят. Но это - им самим решать.
  А, раз уж так вышло, что случайно проговорилась, то теперь Гало может признаться: это она, несмотря на возражения ревнивца - Серого, настояла на том, чтобы 'Общество целителей' вызвало Серёжу из Москвы сюда. Чтобы неприметно познакомить его с Тамилой. Очень уж они оба Гало нравятся. А чтобы Серёжа уж точно приехал, Гало уговорила 'Общество' на то, чтобы оно доверило Серёже участвовать в первой благотворительной акции. И, как свидетельствует результат, Гало не ошиблась.
  И потому она хочет лично обратиться к милой Тамилочке с просьбой позволить устроить у неё в доме маленький узбекский 'сабантуй' в честь Серёжи и Нади. Тамиле никаких хлопот или, тем паче, расходов, данное мероприятие не принесёт. Серёжа и Надя, за прошедшую неделю лечебного турне, заработали огромную кучу денег. И все расходы берут на себя. Тем более что они прекрасно понимают, благодаря кому, из множества претендентов, были выбраны именно они. А Тамила, на правах хозяйки и лучшей подруги Гало, будет есть чёрную икру, пить дорогие напитки и слушать рассказы Серёжи и Нади о том, как прошла их трудная, но очень интересная и увлекательная поездка.
  Отказаться от такого заманчивого предложения Тамила не смогла.
  2.
  Примерно через час в дом пришёл Серый и привёл с собой обоих целителей. Вскоре гости и Тамила уже сидели на веранде за столом и наслаждались праздничным ужином. Стол, без особого преувеличения, ломился от невиданных в этом доме яств: балык из осетрины, чёрная икра, твёрдый чёрный шоколад, сухой торт и многое, многое другое; а также - водка и коньяк для мужчин и финский малиновый ликёр для дам.
  Приглашали за стол и Юрия; но он, ссылаясь на необходимость соблюдения рождественского поста, категорически отказался. Но всюду в доме его настигал громкий и звучный голос тамады. Эту роль с кавказским красноречием, узбекским радушием, московской самоуверенностью и истинно милицейской нахрапистостью выполнял Сергей: высокий, лет сорока пяти, но без единой сединки чернявый мужчина с хитроватым лицом восточного менялы.
  После получаса интенсивного застолья Сергей (судя по голосу, изрядно повеселевший) принялся рассказывать, как прошёл их с Надей целительский вояж по сёлам Крыма.
  Успех, по его словам, был просто потрясающим. Сельские клубы ломились от жаждавших быстро и недорого избавиться сразу от всех болезней, как нынешних, так и будущих. Обычно приходили не только жители этого села, но и нескольких окрестных; так что часто, в течение дня, вместо одного запланированного спек... то есть - сеанса лечения приходилось давать два, а то и три. При этом те, кто хотели попасть на первое предс... то есть - на первый лечебный сеанс, занимали места в зале часа за четыре до его начала. А после окончания первого сеанса платили и за второй, а то и за третий, лишь бы остаться в зале. Так что в результате, хотя билеты были, по мнению Серёжи, не очень-то и дорогими (чтобы не отпугнуть клиентуру), итоговый сбор оказался довольно впечатляющим: с полгодика можно будет питаться чёрной икрой и запивать коньяком.
  При этом, по воспоминаниям Сергея, к числу самых смешных случаев можно смело отнести все истории предварительных переговоров с заведующими клубами об условиях аренды помещений. Стоило любому из этих сельских простофиль сказать, что акция - благотворительная, что деньги уйдут сиротам, оставшимся без обоих родителей, как те мгновенно соглашались на какую-нибудь мизерную оплату. А самые доверчивые и глупые не только отказывались от платы, но ещё и благодарили за доброту и заботу.
  - Так и хотелось сказать, что этих круглых сирот всего двое - я и Наденька! - понизив голос, словно бы 'по секрету' сказал Сергей; и, как и положено в концовке особо удачного анекдота, да ещё и лично придуманного, громко расхохотался.
  Но, взглянув на слегка нахмурившееся лицо Тамилы, чуткий целитель оборвал звучные бульканья собственного смеха и тихим, задумчивым и по-фарисейски слащавым голосом произнёс:
  - Но, если по сути разобраться: разве наша поездка, и в самом деле, не была благотворительной? Разве мы не творили благо? Когда дарили надежду на исцеление всем этим обездоленным крестьянам, лишённым элементарных медицинских услуг? Творили. Есть у человека надежда - он выздоровеет. А нет - и здоровым умрёт. Тот же аутотренинг; только провели его им мы. Так почему же мы должны кому-то постороннему отдавать то, что люди отдали конкретно нам?
  - Но вы-то там, наверное, и энергией хорошенько подзарядились, - с тоскливым вздохом произнёс Серый.
  - Ой, Серый! Не завидуй. Ребята это заслужили, - с понимающим и сочувствующим, но не разделяющим его тоску вздохом укорила его Гало.
  - Да, немножко подзарядились, - с приятным чувством, но и скромно, не особо выпячивая меру своего удовольствия произнесла Надя.
  - Да что там - немножко! - громко вскричал Сергей. - Да я никогда в жизни себя так прекрасно не чувствовал, как после этой поездки! В двадцать лет таким бодрым не был! Да мне бы сейчас хоть на денёк заглянуть в мой кокандский гарем... у-ух, что бы я там натворил! Кстати: тост! Чтоб энергия к нам шла, желание не проходило, а деньги валом валили! Мужчинам пить до дна!
  И он одним глотком осушил налитые полстакана.
  - Так вы там что, энергию у людей отбирали? - поставив стакан не отпитым, с недоумением и неприязнью спросила у него Тамила.
  - Ой, нашла тоже, о ком беспокоиться, - шумно выдохнув и потянувшись рукой к закуске, высокомерно-менторским тоном возразил ей 'целитель'. - Это же - тёмная масса, клокочущая абсолютно не нужным ей избытком энергии, - потряс он бутербродом с чёрной икрой.- Которую она может направить только на цели разрушения. Была бы ты в Фергане, когда там такие же дебилы людей живьём сжигали, тогда бы что-нибудь поняла. А я там был, и своими глазами видел, на что они способны. Так что - для них же самих только благо, что они отдали свою энергию нам. Уж мы-то сумеем распорядиться ею получше и потолковее, чем они.
  - Ах, Тамилочка, не беспокойся: ничего страшного с этими людьми не произошло. На свежем воздухе, на дешёвых продуктах они быстро всё восстановят. А Серёже и Наде надо же было как-то возвращать запасы той энергии, которую они потратили на лечение тех же людей, - мягким голоском произнесла Гало.
  - Конечно! Мы что, силой её отбирали? Они сами отдавали нам всё, что нам было надо, - снисходительно и лениво произнёс Сергей. И, расслабленно откинувшись спиною на стул, закатив пьяноватые глаза в потолок, он хвастливо произнёс: - Ой, как вспомню... как мне там отдавалась одна девочка... ну, теперь уже женщина. Лет двенадцати, не больше. Но уже вся сформированная, вся... ой, женщины, не при вас рассказывать! Ну... потом, конечно, как обычно бывает, немножко поплакала. Но я-то умею успокаивать. У меня это - жёстко, но быстро. Зато уж второй раз всё, что я ей говорил делать, сразу...
  - Се-рё-жа! - напоминающе произнесла Гало. Разговорившийся и разоткровенничавшийся тамада, встрепенувшись, опустил взгляд на уровень стола и, обнаружив неприязненно застывшую напротив него и очень зло глядевшую на него Тамилу, вздрогнул и растерянно забормотал:
  - ... а на втором лечебном акте...сеансе... сразу начала меня благодарить за то, что я её вылечил... да так горячо, со слезами...
  - Серый! Чего загрустил? Наливай всем! - громким весёлым голосом выкрикнула Гало. - Давайте выпьем за то, чтобы наша с тобой поездка получилась не менее удачной!
  Все, кроме Тамилы, опять охотно выпили и принялись дружно закусывать серёжиной чёрной икрой и тамилиными солёными огурцами. Лишь Тамила даже не прикоснулась к стакану, но, исподлобья взглядывая на Сергея, глуховатым голосом спросила:
  - Так что же дальше произошло с той девочкой?
  - С какой? - сделал он вид, что не помнит, о чём только что шла речь.
  - С той, что, благодаря тебе, стала женщиной.
  - А-а... ну, на втором сеансе стала меня благодарить за то, что я вылечил её на первом, - принялся импровизировать Сергей. - Она недавно перед этим стала женщиной... не со мной, с другим... случайно... ну, и начались всякие там проблемы. Нервные срывы, всё такое. Ну, я её, конечно, вылечил. А заодно избавил от заикания и энуреза. Потому что сразу понял: это у неё - наследственное. Сами понимаете: родители - алкоголики, сестра - наркоманка, брат - паралитик. Все предки испокон веку, уже лет триста, живут в этом селе. Все в селе давно друг другу - родственники, все всю жизнь пьют, по пьянке женятся - разводятся, так что уже не поймёшь, кто кому кем приходится, - всё более увлекаясь собственным красноречием, продолжал нагнетать Сергей непроглядный кармический туман.- А тут у неё ещё и личная жизнь не сложилась: муж - запойный пьяница, её каждый день бьёт, все деньги пропивает. А у неё - двое детей, одному три года, другому пять, оба постоянно болеют, кашляют, поносят. Сама - целыми днями работает на свинарнике, - с подъёмом и вдохновением опытного составителя протоколов продолжал вещать экстра-целитель, - вечно возится в грязи, в вони... умыться негде, зарплата маленькая... Пришла ко мне на сеанс, плачет: 'Спасите, помогите!' Ну, как же не помочь? Помог. А она вдруг как заплачет взахлёб: 'Теперь и я верую!' - И, внимательно взглянув на Тамилу, наставительно произнёс: - Вот в такие минуты и чувствуешь себя счастливым.
  - А откуда у неё дети? - с ещё более неприязненным видом спросила Тамила.
  - Первый ребёнок - от второго мужа, второй - от первого, - находчиво ответил Сергей. - Но я это сразу понял, и так ей и сказал: твой муж потому пьёт, что ревнует. Ты его сюда приведи, я и его...
  - В двенадцать лет - два мужа и два ребёнка?
  - А-а... что? - растерянно возразил Сергей. - У нас, в Средней Азии, и не такое бывало.
  - Серёжа просто по-русски ещё не очень хорошо говорит, - великодушно пришла ему на помощь Надя; и весело улыбнулась. - Он имел в виду, что эта женщина двенадцать лет замужем.
  - Ну да! Я ж так и говорил! - обрадованно вскричал Сергей.
  Гало, не давая Тамиле возможности задать ещё какой-нибудь вопрос, поспешила сменить тему разговора:
  - Ну, хватит о том, что уже сделано. Давайте подумаем, что в ближайшее время нужно сделать.
  - Врать кое-кому нужно меньше. И вести себя порядочнее, - зыркнув даже не на Сергея, а на заляпанный икрой участок стола перед ним, с брезгливым гневом буркнула Тамила.
  - Тамилочка, как всегда, права, - ласково улыбнулась ей Гало. - Сейчас в мире столько лжи и неправды. Но это, я думаю, временное явление, возникшее из-за того, что мир за очень короткое время очень сильно изменился. Не все люди успели к этим изменениям приспособиться. Поэтому очень часто разные люди по-разному понимают одни и те же вещи. Хотя, вне сомнения, все по-своему правы; просто каждому нужно быть терпимее к мнениям и поступкам других. Главное - чтобы в наших отношениях друг с другом появлялось всё больше свободы: свободы мнения, свободы слова, свободы вероисповедания. Но, к сожалению, многие из нас за годы тоталитарного правления отвыкли от того, что человек имеет право на свободу самовыражения, и стараются всю деятельность окружающих загнать в рамки устаревших правил. Поэтому, я думаю (и так рекомендует мне ведущая меня Матерь Божья), нам, просветлённым, имеющим руководителей от Высших Сил, нужно направить основные свои силы и данные нам способности на то, чтобы всеми способами устранять устаревшие стереотипы времён тоталитаризма. А взамен этого устаревшего хлама нужно как можно активнее прививать людям, живущим на территории бывшего Советского Союза, новые, современные взгляды, - и она ласково улыбнулась Сергею. - В том числе, и даже в первую очередь, нужно бороться за прогресс во взглядах на принципы взаимоотношений между новыми, только что образовавшимися государствами. В первую очередь нужно позаботиться о становлении взаимоотношений на основе либерализма и демократии между Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном. И мы, представители Высших Космических Сил, не можем стоять в стороне от этого очень важного процесса. Мы обязаны помочь Космосу направить этот процесс по пути максимального развития свободы как внутри каждой из этих стран, так и в отношениях между странами. Конечно, организовать этот процесс довольно трудно, и многие его противники будут утверждать, что ведёт он к ещё большему хаосу. Но мы должны твёрдо знать: стоящие за каждым из нас Высшие Космические Силы смогут из этого хаоса свобод и воль вылепить единое и гармоничное общечеловеческое общество, следующее по пути, указанному Космической Иерархией.
  - А что мы можем для этого сделать? Загипнотизировать всех президентов? Я бы смог, да как к ним добраться, - скептически сказал Сергей, наливая себе в стакан марочного коньяка из стоявшей неподалёку бутылки; а затем одним глотком опустошил с треть стакана.
  - Серёжа, тебе, чтобы сделать, придётся сегодня больше не пить, - мягко улыбнулась ему Гало. - Потому что мы, слабые женщины, сейчас посидим здесь и по-женски поболтаем о том - о сём; а вы, сильные и умные мужчины, пойдёте в зал, и от имени нашего 'Общества' напишете президентам этих четырёх новых государств открытое письмо, призывающее их вести свои страны по пути свободы и прогресса. Где, конечно, от имени стоящих за нами Высших Сил призовёте их к тому, чтобы они все конфликты, возникающие у них с другими странами, решали не силой, как то в Москве привыкли делать, а на принципах уважения прав каждой из стран на свободу выбора своего пути. А также, но помягче, не так настойчиво, посоветуете этим четырём странам не разделяться. Они, конечно, нас не послушаются; но уж это - их дело.
  - Ой, да кто из них будет это читать, - поморщился Сергей. - Это письмо даже на стол к их секретарям не попадёт. Чего зря стараться? Посидим спокойно, ещё по паре рюмок ...
  - Ох, Серёженька. Будто ты не знаешь: главное в наше время - реклама. Письмо-то открытое. Ты, по своим каналам, напечатаешь его в московской прессе; мы с Серым, по своим, напечатаем за рубежом, - со значением произнесла концовку фразы Гала. - Вот мир и узнает о нашем существовании; а простые люди, наши будущие клиенты, услышат, чего мы хотим и чего добиваемся. А заодно, своим обращением, подскажем общественному мнению, как на что нужно реагировать. Ну, короче: Серый полностью в курсе, как и что надо писать; а уж тебе, Серёженька, придётся проявить литературный талант и присущий тебе дар убеждения.
   - Так что, джентльмены? Дадите нам возможность по-женски поболтать? - тоном настойчивого посыла подвела Гало итог обсуждения предложенных ею действий.
  Мужчины, выпив ещё грамм по пятьдесят коньяку, неохотно побрели в зал. Надя отправилась домой, а Гало и Тамила, убрав со стола и помыв посуду, решили побаловать себя кофейком. При этом Гало, с присущей ей тактом и настойчивостью, пыталась убедить Тамилу, что Серёжа, в принципе, человек очень добрый, щедрый и хороший. Просто он, когда выпьет лишнего, из острой и неудовлетворённой сексуальной потребности начинает как бы бредить наяву. Выдумывает себе всякие там сексуальные приключения, каких у него отродясь не было и каких он в реальной жизни, вне сомнения, никогда себе бы не позволил. А вот если бы у него была такая чудесная жена, как Тамилочка, то всё своё любвеобилие он направлял бы только на неё. И они оба были бы вполне счастливы.
  Но Тамила только мрачнела и глухим голосом повторяла, что именно сейчас выгонять этого противного Серёжу из своего дома она, так уж и быть, не будет; но если он ещё хоть раз покажется у неё на пороге, то она напрёт отсюда и его, и всех, с кем он придёт.
   И, как Гало её ни уговаривала, как ни настаивала на необходимости воплощения в жизнь коренных тамилиных интересов, Тамила, впервые в истории их взаимоотношений, смогла отказаться от очередного сделанного ей интересного предложения; а точнее, от двух. Чем, безусловно, нарушила какие-то далеко идущие планы её всё могущественных друзей.
  Но больших изменений в её жизнь, прочно вошедшую в определённую колею, эта запоздалая решимость не внесла.
  
  Глава 14. Открытое послание.
  
  Тем временем два просветлённых Сергея, усевшись спинами к окнам за стоявший в зале стол, мучились над составлением 'Открытого послания к президентам и главам правительств'. Точнее, мучился только милицейский Сергей. 'Профессор' Серый, устно добавив к руководящим тезисам Гало непременное условие, что 'послание должно удовлетворять интересам мирового сообщества', и заявив, что его дело - окончательное редактирование после того, как 'Послание' красиво и понятно перепишет Гало, на этом от творческого процесса самоустранился.
  Примерно через час после полудобровольного разделения праздновавших по разным полам и разным столам из своей комнаты в зал вошел Юрий, направлявшийся, как обычно перед сном, в умывальник при ванной.
  - О! Он тебе поможет, - увидев Юрия, сказал Сергею, натужно пыхтевшему над кучей исчерканных листов, скучавший рядом с ним полусонный Серый. - Прочитай ему. Может, что-то подскажет.
  - Да что он может мне подсказать! - раздражённо и скептически буркнул бывший милицейкий чин; но, после секундного колебания, развернул лежавший перед ним лист и, подвинув его по столу в сторону проходившего мимо Юрия, небрежно-командным тоном произнёс: - На, почитай. Заодно ошибки исправь.
  - Времени нету, - сухо возразил ему Юрий; и пошёл было дальше. Но тут в разговор необычно вежливым и мягким тоном вступил Серый.
  - Юра, будь друг, а? Не выделывайся. Помоги. Дело важное.
  - Я не выделываюсь. Но и помогать по приказу тоже не буду. Пусть попросит. И 'волшебное слово' скажет, - приостановившись, пробурчал Юрий.
  - Что это за 'волшебная слова' такая? - с огромным удивлением, резко прорезавшимся акцентом и с не слишком тщательно скрываемой издёвкой спросил у Юрия Сергей. Тот ему не ответил, а косо взглянул на Серого: мол, видишь? Слышишь? Это он выделывается, не я. Значит, имею право идти своим путём. Хоть нардами мы когда-то занимались вместе, но правописанием займёмся врозь.
  - Скажи ему 'пожалуйста', - тихонько пробурчал Сергею Серый.
  - Ой, да пожалуйста! Не надо мне ничего исправлять. Гала будет переписывать и исправит. А прочитать я и сам могу, - с независимым видом, но весьма нервно воскликнул Серёжа. После чего, обеими руками придавив лист к столу, он, словно на милицейском разводе или перед большой аудиторией, начал громко декламировать результаты своего письменного творчества. Серый закрыл глаза и расслабился, всем своим видом давая считая, что с произнесением слова 'пожалуйста' считает инцидент исчерпанным; а Юрий, кляня себя за интеллигентскую мягкотелость и отведя взгляд в сторону, тем не менее остался стоять на месте.
  - Мы, представители Высших Космических Сил... предлагаем вам, руководителям земных народов... на принципах высшей гуманности и истинного либерализма... не препятствовать соседним народам и государствам... обещаем поддержку, если ...оправдаете доверие своих народов... приложите все силы для того, чтобы войти в мировое сообщество передовых стран... Помните: Бог вам не простит, если вы не будете выполнять завета великого Феликса Эдмундовича Дзержинского: 'Политику надо делать чистыми руками!'
  Юрий, по мере продвижения Серёжи по выспренним колдобинам его милицейско-митингового красноречия, тоскливо скучал и упорно молчал; но, услышав вольную перефразировку изречения Дзержинского, развеселился и заговорил.
  - Звучит так, словно отныне место Заветов Божьих заняли лозунги от товарища Дзержинского. А Бог если и остался на небе, то только для того, чтобы следить за выполнением народами и правительствами спущенных Дзержинским железных директив.
  - Не придирайся, - надменным голосом возразил Сергей - Ты что, знаешь всё то, что говорил Дзержинский? И знаешь, чем оно отличается от Заветов? Не знаешь. И президенты не знают. Съедят и не заметят.
  - Зато Бог знает. И прежде чем поручать Ему пост экзекутора в администрации Дзержинского, надо бы у Него самого спросить, согласен ли Он на эту должность, или предпочтёт остаться Господом Богом, - с усмешкой возразил Юрий.
  - А почему бы Богу не прислушаться к Дзержинскому? Так ты что, считаешь, что Дзержинский этого не достоин? Что, разве он не является великим человеком? И откуда тебе знать, какое место он сейчас занимает? Ты что, там был? - голосом тихим и холодным, словно донёсшимся из глубоких и стылых застенков, спросил Сергей; и посмотрел в область кадыка Юрия цепким взглядом беспощадного борца за общемировое счастье.
  - Не знаю, был он великим или нет, - неприятно усмехнулся ему Юрий, - и даже не берусь судить, был ли человеком, но думаю, что вряд ли человечество бросится к нему на поклон. И думаю, что вряд ли, не спросив о том у самого Бога, стоит утверждать, что Господь решил поменять данные Им заветы на лозунги от товарища Дзержинского.
   - Это ж почему ещё?
  - Хотя бы потому, что в историях каждого из народов хватает и своих собственных железных деятелей. Таких, что не стеснялись идти к личному Олимпу по трупам. и тем самым вошли в историю под общим именем врагов человечества.
  - Те, кого Феликс уничтожал, были классовыми врагами! Их и надо было уничтожить! - с митинговым пафосом выкрикнул Сергей. Юрий вспыхнул глазами и лицом, но вступать в перепалку с бывшим 'слугой народа', а ныне 'господином народным целителем' не стал; а, переведя взгляд на расслабленный лик 'проповедника слова Божиа', произнёс:
  - Вместе с безжалостным уничтожением миллионов 'классовых врагов' Феликс целенаправленно уничтожал тысячи божьих слуг. И разрушал божьи храмы. Всем этим он доказал, что входит в класс врагов человечества и в когорту врагов Божьих.
  - Ну, и что с того, что - врагов? Только слабый. Богу покоряется. Сильный с Богом борется! - вразумляющее, с пьяноватой наставительностью возразил Серый.
  Юрий на мгновение даже не поверил своим ушам.
  - Как это? - думая, что ослышался, переспросил он.
  - А так: нет сил - покорись. Есть силы - борись, - агрессивно проскрежетал Серый, уставившись на Юрия вспыхнувшими зрачками бесцветных волчьих глаз.
  - Да ты что... говоришь? Бороться с Богом? Зачем? Во имя чего? Ради чего? Да... ты хоть понимаешь, что ты сказал?
  - Я-то понимаю! А ты? Что ты что можешь понимать? Чтобы со мной спорить? Кто ты такой? Чтобы мне! Указывать, что говорить, что нет? - с внезапно вспыхнувшей свирепостью прорычал Серый; и, словно демонстрируя меру и силу своей злобы, обнажил губами хищный оскал крепких белых зубов.
  - Да! Кто ты такой, чтобы сметь меня! поправлять! - почувствовав поддержку, с экзальтированным гневом проорал приумолкнувший было Сергей.
  - Да тебе вообще... надо заткнуться и молчать. Ты - вообще никто. Да ты... у тебя только Кундалини и светится. А ещё хочешь с нами сравниться! - прошипел Серый.
  - Да ему... ему просто морду надо набить! - призывно проорал Сергей; и довольно ловко вскочил со стула. Вслед за ним, с грохотом отшвырнув свой стул назад, встал на ноги Серый. Парочка гуманизаторов и миротворцев, с изготовленными к бою кулаками, двинулась вдоль длинного стола к выходу на свободное пространство зала, долженствовавшее стать полем битвы их праведного гнева с недостойным их уровня непониманием.
  - Ты, ментяра проворовавшийся, - не двигаясь с места, холодно сказал Юрий продвигавшемуся впереди Сергею. - Не забывай, что я - не связан, а ты - не в родных застенках. Предупреждаю: тот, кто первым выйдет из-за стола, первым окажется под столом. Без сознания. Второй будет лежать на первом. - И он, поочерёдно глянув в мутные глаза каждого из экстрасенсов, дважды с уверенным обещанием кивнул головой.
  И вдруг, неудержимо и неожиданно даже для самого себя, расплылся широченной счастливой улыбкой.
  Сергей, а за ним и натолкнувшийся на него Серый, застыв в неуклюжих позах в полушаге от угла стола, недоумённо и молча глядели то на Юрия, то друг на друга, не понимая: что радостного для себя почувствовал этот человечишко? Ведь получить какую-то приятную новость он не мог; у него нет ни 'голоса', ни 'луча'. Неужто они сами чем-то обрадовали его? Но - чем? В чём состояла их ошибка? Или... или он и в самом деле рад представившему ему поводу расправиться с ними? Настолько уверен в своих силах? А потому и светится счастьем предстоящего ему удовольствия?
  А причина была проста. Юрий в тот миг подумал: 'Серый сказал, что чакра 'Кундалини', пусть даже одна-единственная из семи, у меня в душе светится. И наверняка не соврал, потому что хотел меня этим сообщением унизить и оскорбить. Но тем самым он сообщил мне, что у меня есть душа; а значит, есть шанс для жизни вечной. Есть надежда; есть. Господи! Как я счастлив!'
  После чего, увидев, что накал экстрасенсной алкоагрессии резко понизился, и не желая общением с этими крайне неприятными ему людьми отвлекаться от охватившего его светлого чувства, он молча, неторопливой уверенной походкой отправился в комнатку умывальника.
  Когда он оттуда выходил, тройка экстрасенсов уже покинула дом.
  
  Глава 15. Закрытие Послания,
  или Материя - первична.
  1.
  Через день, в среду, двадцать пятого декабря 1991 года, в шесть часов вечера, в доме у Тамилы состоялось собрание всех наиболее одарённых 'светлых' экстрасенсов Евпатории. В самом начале этого собрания председательствовавшая на нём Гало сообщила согласно кивавшим ей головами экстрасенсам, что собрание это, вне сомнений, будет вписано золотыми буквами в историю человечества. И не случайно, что столь важное собрание будет проведено именно здесь, в Евпатории. Да, не случайно; потому что решение о месте его проведения принято не людьми, но Высшими Космическими Силами. А уж им-то лучше кого бы то ни было известно, что на древней земле двух с половиною тысячелетней Евпатории выросло, силою вечных кармических законов, и поныне проживает необычайно мощная популяция экстрасенсов, совокупная энергетика и совместный разум которой в настоящий момент сопоставима с совместной мощью экстрасенсов всего остального мира. Именно поэтому Высшие Космические Силы велели приехать в Евпаторию Серому и Гало, известнейшим профессорам теологии и двум наиболее мощным целителям Нового и Старого Света. С их приездом Евпатория фактически сосредоточила в себе более восьмидесяти процентов мировой оккультной энергии и, тем самым, стала столицей мирового целительства. И теперь они, ведущие экстрасенсы Евпатории и остального, прилегающего к ней мира, обязаны срочно, незамедлительно и с полным пониманием ответственности своего решения для судеб Евпатории и всего остального мира приступить к обсуждению важнейшего документа, предлагаемого им Высшими Космическими Силами. Благодаря принятию этого великого документа и, на его основе, последующему свершению грандиозных изменений всего существующего мира, из Космоса излита будет на Евпаторию, а через неё разольётся на весь остальной мир необыкновенная космическая благодать.
  Надо сразу же отметить, что состав собрания, и в самом деле, был отменным. Гало и Серому удалось убедить прийти сюда нескольких популярных евпаторийских ясновидцев, по тем или иным причинам проигнорировавших первое, чисто организационное собрание 'Общества целителей'. Правда, представителей от остального мира было маловато; всего двое. Третий из иностранцев, заранее разрекламированный перед будущими участниками собрания как полномочный представитель магов и целителей древнего мудрого Узбекистана, так и не сумел преодолеть решительное табу Тамилы. После чего обиделся и на неё, а ещё больше - на собратьев по целительству, пожадничавших денег на съём иного помещения под данное заседание, и уехал на вторую малую родину, в Москву.
  Правда, перед отъездом, уже в поезде, он, снизойдя к уговорам Гало и Серого, всё же подписался под намеченным решением нынешнего собрания (разумеется, в то время ещё не состоявшегося). Но даже этим, с виду - добрым и дружеским поступком, хитрый восточный пройдоха ловко обманул простодушных крымо-калифорнийцев. Но суть этого обмана доверчивые экстрасенсы поняли только тогда, когда поезд уже тронулся в путь, а они торопливо развернули лист возвращённого им через окошко великого послания.
  Развернули, и - онемели. Опытный милицейский казуист и московский интриган расписался не под номером третьим, как то им обещал, а влепил её над номером первым. Выше его, максимально близко к нижней строке послания, над местом, предназначенным для подписей двух экстрасенсов, материально и духовно ответственных перед Объединённой Церковью и Космическими Силами. А тем самым он как бы оказался во главе команды оккультных наставников глав стран мирового сообщества. Словно бы обошёл в табели оккультных рангов Серого и Гало. Но самое отвратительное - что он, своим некрасивым поступком, попытался нагло обмануть всё мировое сообщество, которое обречено покорно внемлить повелениям судьбоносного Послания. Несомненно, целью этого бесстыжего поступка было стремление убедить несведущее человечество в том, что якобы данный имярек является наимудрейшим мудрецом и экстра-лучшим экстрасенсом из всех экстра мудрых ясновидцев мира; а значит, именно он и достоин быть главнейшим наставником королей, президентов, премьер-министров и прочих народных пастырей. Не говоря уж о простых нестриженых овцах.
  Это, конечно, было хуже, чем преступление; это был недальновидный промах, совершенно недостойный ясновидца мало-мальски приличной квалификации. И именно потому достойный самого серьёзного наказания. И Гало, не пожалев часа драгоценного личного времени, акт такого возмездия совершила: переписала текст послания на другой лист. Там, естественно, подписи интригана уже не было. Вот так, в буквальном смысле в одночасье, интриган и завистник потерял свой единственный шанс представиться главам государств и мировому сообществу, и долженствовал навсегда исчезнуть в пропасти небытия.
  Но, кроме этой, никем не замеченной и легко исправленной неприятности, были у организаторов собрания и заметные успехи. К числу которых, помимо присутствия диссидентствующих экстрасенсов, являлось отсутствие обеих сестёр-ведьм. Что, были уверены Серый и Гало, являлось гарантией того, что собрание протечёт без сбоев и скандалов, а бумажный кораблик судьбоносного документа, загрузив свою корму векселями подписей лучших в мире ясновидцев, удачно доплывёт до заранее запланированного финала.
  Увы, уже в начале собрания его течение было излишне взволновано недисциплинированным поведением впервые оказавшихся здесь диссидентов.
  Первым внёс сбой в повестку дня весьма известный в определённых евпаторийских кругах предсказатель и ясновидец; на вид - обычный мужчина лет сорока в несвежем и мятом тёмно-коричневом костюме, с утомлённо-флегматичным взглядом карих глаз и небольшой спутанной бородёнкой.
  Едва Гало, набирая в рот воздуха для оглашения предлагаемой повестки собрания, на долю секунды смолкла, этот мужчина встал и звучным баритоном выразил своё полное согласие с сообщением Гало о том, что Евпатория ныне является паранормальной столицей мира. После чего он не сел обратно, и не уступил даме слово, но с тем же важным видом заявил, что факту столичного статуса Евпатории имеется объективное доказательство. Вот оно: судя по итогам исследований, проведённых лично им, Евпатория в настоящее время является центром притяжения между небом и землёй.
  Переждав недоверчивый шумок и лёгкий смешок, ясновидец тем же торжественным научно-объективирующим тоном заявил, что ему прошедшей ночью удалось промерить, на каком расстоянии от поверхности Земли располагается невидимая снизу сфера Космоса. Результаты неопровержимо доказали, что внешняя оболочка Космоса имеет глубокую впадину над Крымом. Нижняя точка этой впадины зависла точно над Евпаторией: всего шестьдесят семь с половиной километров. В то же время в других местах - от двухсот восьмидесяти километров и выше. Над Москвою и Нью-Йорком, к примеру, тысяча сто двадцать и тысяча сто тридцать два км соответственно. И это - включая толстые и мутные переходные слои человеческих информационных отходов, типа смога, через которые вообще никакая информация из Космоса пробиться вниз не в силах.
  После этого ещё несколько экстрасенсов, перебивая друг друга не отошедшими от шока нервными голосами, закричали о том, что, по их собственным кропотливым исследованиям, Высшие Космические Силы трудятся над проведением информационного туннеля от Космоса к Евпатории в течение, как минимум, двух-трёх последних лет. Что неопровержимо доказывает: Космические Силы знают, что здесь, в Евпатории, и в самом деле собраны самые могучие, самые лучшие, самые ясновидящие и наиболее ясно слышащие экстрасенсы. Такие, которые способны безошибочно и в полном объёме принимать и воспроизводить ту важнейшую информацию, что вот - вот будет на них Сверху спущена.
  И только Серый, недовольно взрыкнув, высказался несколько вразрез с общим воодушевлением, сообщив, что исследования Владимира Ивановича (так звали сообщившего новость ясновидца) не совсем точны. Самая ближняя точка Космоса расположена не над Евпаторией, а немного западнее её, в районе мыса Тарханкут, над посёлком Штормовым. Поскольку именно оттуда, прошедшей ночью, лично сам Серый, с некоторой помощью ассистировавшей ему Гало, помогал Космосу максимально приблизиться к Земле. А так как тянул он Космос из своего дома в Штормовом, то, естественно, и нижняя точка космической впадины зависла над этим домом. Если координаты данной точки указывать абсолютно точно, то это - центр его круглого письменного стола, стоящего рядом с камином.
  Это шокирующее сообщение немедленно дополнила Гало. Она скромным негромким голоском проинформировала собравшихся о том, что, благодаря притягивавшим усилиям её самой и кое-чем помогавшего ей Серого, нижняя точка космической оболочки притянута к поверхности Земли, к их с Серым столу у камина, до расстояния, рекордно малого за всю историю мироздания. Расстояние это равняется шестидесяти шести километрам шестиста двенадцати метрам. Эти цифры - абсолютно точные, поскольку отсчёт их производился по лучу, протянутому ей из Космоса Высшими Комическими Силами и лично расчерченному для неё на деления самою Божьей Матерью.
  Кроме того, сказала Гало, она, с великодушного разрешения Божьей Матери, имеет ещё кое-что сообщить уважаемому собранию. Божья Матерь обещала ей, что через три - четыре дня расчертит тот же луч не только в метрах, но и в сантиметрах. После чего Она немедленно представит усовершенствованный луч в распоряжение Гало. В оставшиеся до этого события дни Гало будет усиленно медитировать, наберётся новых небывалых сил и, ради улучшения качества её связи с Высшими Силами, притянет Космос ещё ближе. Возможно, она позволит принять кое-какое участие в этом притяжении Серому - если, конечно, он успеет восстановить свои силы после очень уж переутомившей его вчерашней ночи. Но в любом случае предыдущий рекорд будет превзойдён, и лично она просит уважаемых экстрасенсов ориентироваться в своих будущих измерениях и расчётах на значение не более чем в шестьдесят шесть с половиной километров, до которого она вскоре опустит Космос. О том, какую информацию она, в первый же момент после достижения нового рекордного притяжения, получит от Великих Космических Сил, уважаемые целители узнают от неё уже на следующем собрании.
  2.
  Экстрасенсы замерли с беспомощно открытыми ртами. И только один из них, маленький и невзрачный, но очень бойкий старичок, нашёл в себе слова и страшной силы голос; и прокричал, что толщина слоя атмосферы между Землёй и Космосом особого значения не имеет. Главное для качества связи - особая степень прозрачности того атмосферного слоя, что располагается над Евпаторией. Именно эта прозрачность и позволяет евпаторийским экстрасенсам, из числа наиболее одарённых, получать сообщения Космических Сил без малейших искажений. Лично он, благодаря уникально-неповторимому совпадению этих двух факторов, ещё весной текущего года ('заметьте, задолго до всех этих перегибов в Штормовом, а значит, первым в мире!') получил давно им ожидаемое, невероятно важное сообщение.
  Сообщение это пришло к нему в образе предутреннего видения. Привиделось ему, будто идёт он, как обычно по утрам, от своего дома на работу. Живёт он, если кому не известно, в Нахаловке, спросить знахаря деда Ваню; а работает на станции Евпатория-Товарная; вот и идёт к ней обычным маршрутом, через железнодорожные пути к перрону.
  И вдруг слышит - лязг, шум, гам. Глядь - рядом с ним, в двух шагах, столкнулись два поезда: пассажирская электричка и товарняк, гружёный строительным ракушечником. И вот что странно: грузовой состав во время удара всего перекорёжило, страшно подбросило вверх, да так, что его вагоны оказались поверх вагонов электрички. Грохнулись на них всем своим весом. А вагонам электрички - хоть бы что. Словно они никакого столкновения не испытали, и никакого вреда не получили. Ни на переднем тянущем вагоне, ни на других вагонах - ни единой вмятины; а люди, что ехали в этих вагонах, словно бы ничего не почувствовали и не заметили. Таращатся из окон на все стороны, смеются, веселятся, будто ничего не случилось, будто они совершенно не видят, да и видеть не хотят, что рухнувший на крыши их вагонов грузовой поезд разваливается у них над головами на части.
  И только замершему на месте ясновидцу-старичку видно, что все дверные задвижки у грузовых вагонов сорваны, двери открыты, сами вагоны один за другим переворачиваются и падают вниз. Каждый из падающих вагонов быстро разваливается на части; а при этом куски обшивки и детали самих вагонов плавно исчезают в виде дрожащей дымки. Словно тают в воздухе. А до земли долетают только аккуратно выпиленные кирпичи ракушечника. С виду все они - одинаковые, идеально ровные; но, чувствуется старичку, чем-то один на другой непохожие. И все эти кирпичи, все до единого, удивительным образом падают на него, на старичка - экстрасенса; словно их цель - задавить, стереть с лица земли именно его, единственного свидетеля ужасной катастрофы.
  И так, один за другим, шесть вагонов перевернулись и вытряхнули на старичка все свои кирпичи; но он каждый раз непостижимым для него образом умудрялся выкарабкиваться из-под их стремительно увеличивавшейся груды.
  Но вот перевернулся седьмой вагон; и старичок увидел, что вагон этот заполнен не целиком, а наполовину; и камень в этом вагоне уложен не в сплошную массу, а распределён по тележкам. Шесть тележек, доверху гружёных камнем, поочерёдно вылетели из вагона, и каждая тележка, вслед за вагоном, так же бесследно растаяла в воздухе, а все до единого кирпичи, с заметно увеличившеюся скоростью, опять упали точно на старичка. Но он и из-под них смог выбраться.
  И тогда из того же, почти что исчезнувшего седьмого вагона поочерёдно, как снаряды, полетели в неукротимого экстрасенса шесть тяжёлых каменных кирпичей; от пяти он увернулся, но шестой, самый последний, тяжело ударил его по голове. Старичок упал на груду камней, и - словно бы смешался с этой разросшейся до неба грудой. Стал частью её. И уже не мог встать.
  Тут, откуда ни возьмись, появился перед ним начальник станции. И сказал он грозным голосом: 'Опять напился и валяешься, как свинья! А про работу забыл?'
  Старичок только открыл рот, чтобы попытаться рассказать про ужасное происшествие, помешавшее ему придти вовремя, - как вдруг, прямо на его глазах, начальник станции превратился в огромного мощного старика с длинной седой бородой. Догадливый экстрасенс вмиг понял, кто это, и в ужасе вскричал: 'Какой ещё работы ты требуешь от меня, Господи? Разве я и так не делаю для Тебя всё, что могу?'
  'Сейчас я тебе объясню!' - гневно вскричал старик. В руке у него появился огромный посох, такой точно, как у царя Ивана Грозного, и принялся старик бить своего верного слугу этим посохом по его страдальческой голове. Но боль странным образом ощущалась экстрасенсом не там, куда приходился очередной удар, а на спине и ниже её. А грозный старик при этом громко считал удары: 'Раз - работа; два - работа...', и так - до тринадцати. При слове 'тринадцать' старик нанёс самый сильный, самый болезненный удар - и посох в его руке от удара сломался. В тот же миг весь мир: столкнувшиеся поезда, развалившиеся вагоны, бежавшие в никуда рельсы, громадная куча напрасно вываленных камней, наконец-то сумевшие увидеть царивший вокруг них кошмар и смертельно ужаснувшиеся люди... В общем - всё, что окружало нещадно избиваемого и совершенно беспомощного ясновидца, вдруг исчезло, безвозвратно провалилось в тёмные тартарары. А ясновидец проснулся и увидел над собой жену, которая в высоко поднятой руке держала обломок...
  На этой драматической и воистину возвышенной ноте старичок резко оборвал своё эпическое повествование, скороговоркой сообщив, что рассказывать скучные подробности о своей обычной мирской жизни ему запрещено теми духовными сущностями, которые послали ему данное откровение. Но тайный смысл этого откровения он, за долгое время сосредоточенных размышлений, полностью разгадал, и теперь уже может сообщить его всем собравшимся.
  Ракушечник, поток тяжких кирпичей которого постоянно засыпал старичка с головой и через груду которого старичок, несмотря на свои немощи и хилость, смог выбраться к жизни - это время. Время, как и ракушечник, состоит из наслоений прошлого, хоронимых под наслоениями настоящего, а наслоения настоящего будут похоронены под наслоениями будущего.
  Вагон с вылетевшими из него кирпичами ракушечника - год. Тележка кирпичей - месяц. Один кирпич - сутки.
  Посох - стрелка божьих часов. Один удар - 'бомм!' - час.
  Из этого легко понять и счесть смысл посланного свыше откровения. Смысл этот - в том, что конец света - близок, и наступит он ровно через шесть лет, шесть месяцев и шесть с половиной суток после ниспослания данного сообщения. То есть, считая приблизительно, где-то к осени девяносто седьмого года; точнее он скажет несколько позже, когда уточнит у жены, в каком месяце и какого именно числа пришла она домой с... то есть, хотел он сказать, оно пришло; оно, то пророческое видение пришло к нему в его чудесном сне.
  Тут кто-то из экстрасенсов-практиков возмутился: что за безответственность?! Мир вот-вот рухнет, а он чуть ли не год это утаивал! А за это время можно было бы... ого-го, чего можно было бы! людям помочь. Почему столько времени молчал? По какому праву обкрадывал товарищей по профессии?
  Старичок вмиг притих и покаялся: мол, тогда, девять месяцев назад, он, из скромности, подумал, что это видение - обычный для него похмельный кошмар. Но теперь, в сию минуту, на этом собрании, он окончательно понял: его сон, на самом деле, был не кошмаром, а недвусмысленным и точным предсказанием. А убедил его в этом и окончательно открыл ему глаза сообщённый Галою факт, что цифры, выражающие длину того расстояния, на которое Космос приблизился к Земле, один в один совпадают с цифрами, указанными ему в видении: шесть вагонов, шесть тележек, шесть отдельных кирпичей и тринадцать сильных ударов палкой.
  - А ещё совпадение этих цифр, - под конец своего выступления наставительным и громким голосом прокричал старичок, - доказывает: Космические Силы приблизились на такое расстояние не из-за каких-то там шашней в Штормовом, а из-за собственного падения к Земле. А так как они заранее указали начало и даже само место этого падения мне, евпаторийцу, то, значит, падает Космос на Евпаторию. Если точно - на железнодорожные пути станции Товарная, а не на какое-то там Штормовое. Продолжаться падение будет столько времени, сколько сообщено в посланном мне откровении: шесть лет, шесть месяцев и шесть дней. После чего Космос, начиная с Товарной и Нахаловки, за тринадцать часов поглотит Землю; и... сами понимаете.
  3.
  На лицах многих экстрасенсов отразилась напряжённая работа мысли. Со стороны можно было бы подумать, что они размышляют, какие выгоды и перспективы можно извлечь из столь грандиозного и не столь уж далёкого события. И только Гало без особых размышлений и с изрядным скепсисом заметила, что в сообщении старичка имеется небольшая, но весьма существенная неточность. Луч Божьей Матери показал лично ей, Гало, число шестьсот шестьдесят шесть километров и двенадцать метров; а в видении уважаемого получателя провидческих кошмаров число ударов палкой - тринадцать. Казалось бы, пустяк, всего на одну палку больше, чем метров. Но уважаемым присутствующим ли не знать, что данное расхождение означает только одно: уважаемый созерцатель похмельных ужасов был изначально прав в том, что его сон - никакое не видение, а обычная белая горячка.
  Старичок прямо-таки взвился от негодования. Но отразил он нападение весьма квалифицированно, напомнив Гало её собственные слова, что названное ею общее число - это расстояние до стола. А от стола до пола - это расстояние почему она не учитывает? А там - целых восемьдесят сантиметров! Как раз на длинный обломок палки хватает! Да ещё и - с таким сучком, что - до сих пор вспоминать больно. Лучше б она раньше не ленилась, а сразу измеряла в сантиметрах! И сразу - до самого пола, а не, как ей удобнее, до стола. А если б не поленилась бы, нагнулась, то сейчас даже и ей было б понятно, что всё очень даже совпадает.
  Наступившую раздумчивую тишину вновь первой разрядила Гало. Возражать старичку, или как-то оправдываться перед ним, она не стала; предпочла сменить акцент того же обсуждения. И, как бы в порядке консультации, сообщила присутствовавшим, что наступление Апокалипсиса можно будет определить по одному-единственному, но совершенно несомненному признаку. А именно: в небе в тот день покажется несметное количество разнообразных летающих тарелок. Каждая из них будет испускать вниз, на землю, твёрдые лучи. Те из людей, что первыми прибегут под свет этих лучей, будут по лучам втянуты внутрь тарелок. А затем - перевезены в самые лучшие места в самых благодатных областях рая. Те люди, что прибегут чуть позже, тоже будут доставлены в рай, но - на такие места, на какие, к тому времени, будут иметься вакансии. А все те глупцы, которые попытаются убегать от тарелок, или прятаться от их спасительных лучей, всё равно будут настигнуты лучами, немедленно испепелены в дым и прах и развеяны по ветру. И навсегда лишатся жизни вечной.
  После произнесения данной духовно устремляющей информации Гало предложила не тратить времени на бесполезные разговоры (поскольку до Апокалипсиса его осталось совсем мало), а целенаправленно использовать время, силы и энергию для повседневных дел по претворению решений Высших Космических Сил в жизнь. Точнее - в предоставленный Ими человечеству краткий отрезок жизни до правильно предсказанного конца света. В данный текущий день, по её мнению, главным из таковых дел являлась процедура принятия членами 'Общества целителей' Открытого Послания к главам государств и правительств четырёх наиболее крупных постсоветских стран - России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Копии этого Послания будут отосланы, для ознакомления и соответствующей поддержки, главам наиболее передовых и развитых стран.
  Прочитать текст послания она попросила Василия Борисовича; ещё недавно - простого рабочего на одном из местных производств, а ныне, после получения им от Божьей Матери особого благословения, - руководителя кружка верующих при Евпаторийском отделении Всемирной Объединительной церкви. Также она проинформировала собравшихся, что Послание это Василию Борисовичу продиктовала лично Божья Матерь.
  После этого торжественного сообщения Гало, укоризненно глядя на яснокошмаровидца, продолжавшего что-то горячо доказывать своим соседям, выразила настойчивую надежду, что среди собравшихся не найдётся таких, что во время зачитывания Послания станут шептаться и разговаривать. Поскольку, одновременно с зачитыванием послания, Василий Борисович, по имеющемуся у него прямому каналу связи, будет доводить содержание текста до сведения Божьей Матери. Божья Матерь, выслушав текст, через Василия Борисовича даст знак собравшимся, одобряет ли она содержание данного Послания. Если текст будет одобрен Божьей Матерью, то члены собрания, конечно же, единогласно, без обсуждения и внесения в него поправок и дополнений проголосуют за него. И уже на следующий день судьбоносное Послание начнёт своё победное шествие, неся странам и народам мир и процветание, а поставившим под ним свои подписи ясновидцам - заслуженную славу и вечную благодарность человечества.
  Едва Гало закончила свою речь, как из-за двери коридора в зал тихонько вошёл Юрий, вознамерившийся прошмыгнуть в свою комнату: туда - и сразу же обратно. Лишь бы успеть взять с полки шкафа срочно понадобившиеся ему деньги; и, не мешая собравшимся здесь творит великие дела, опять бежать в магазин.
  4.
   Появляться в это время в доме Юрий, в общем-то, не желал и не рассчитывал. Ещё до начала собрания он решил, что поступит гораздо лучше и благоразумнее, если опасному и чересчур тесному общению с проводниками неведомых сил предпочтёт двухчасовую прогулку с сыном на свежем воздухе. Хотя, в глубине душе, ему и было несколько жаль Дзержинского, которого экстрасенсы намеревались ославить на весь богобоязненный мир как своего закулисного вдохновителя. Единственное, чем утешал свою совесть Юрий, - что Феликсу раньше надо было думать. Сам ведь, в своё время, завёл с ними дружбу. Вначале послал Блюмкина в Шамбалу за эликсиром бессмертия. Затем затеял исследования паранормальных способов воздействия на человеческое подсознание. Вот с тех пор маги и целители и играются с ним, как с паранормальным.
  Отправились отец и сын, как обычно, на детскую площадку между общежитиями. Но уже через несколько минут после их прихода во всех трёх девятиэтажках малосемейных общежитий начался ужасный переполох, шум, суета. Из подъездов выбегали полуодетые люди и опрометью мчались в расположенный неподалёку продуктовый магазин. Эти приметы в те времена и в любое время года, но особенно - перед Новым годом, стопроцентно свидетельствовали: в продуктовом магазине наконец-то появились продукты!
  Разумеется, Юрий, прихватив с собою Алёшку, присоединился к толпе граждан, штурмовавших вход в магазин. Ворвавшихся внутрь ждало чудо: на обычно пустовавших полках лежала уйма продуктов, крайне необходимых к Новому году и Рождеству.
  В 'мясном' отделе, где никогда ничего не было, кроме мосластых коровьих костей, засохшей ливерной колбасы да чего-то странного и малосъедобного под названием 'зельц', - появилась чудесная варёная колбаса. И даже - не одного сорта, а сразу двух, самых лучших, сравнительно дешёвых и наиболее популярных сортов: 'докторская' и 'любительская'. Причём каждая - по два рубля девяносто копеек, то есть ещё по 'старым' ценам дореформенного 1991 года! Хотя фактически к описываемому моменту времени многие цены, в предвкушении обещанной для них свободы, уже уползли вверх. К примеру, велосипед, в октябре стоивший пятьдесят рублей, в начале декабря обходился покупателю в восемь раз дороже - за четыреста рублей; более чем в две месячных зарплаты, или в три с половиной месячных пенсии. И ведь брали нарасхват, понимая: с первого января будет куда дороже.
  В том же мясном отделе, но в другом конце прилавка и, соответственно, в другой очереди продавался топлёный жир. Причём - сразу четырёх сортов. Единственное, что некоторых покупателей слегка смущало и вводило в недоумение, так это то, что на ценниках названия всех четырёх сортов были написаны без кавычек: 'свиной жир и украинский жир - по1р 40к, говяжий жир и белорусский жир - по 1р 20к.'
  Но знатоки утверждали, что - ничего страшного. Мол, на самом деле жиры 'Украинский' и 'Белорусский' представляют собою всего лишь смеси жиров свиных и говяжьих. Разница же между ними - в том, что в 'Украинском' жире свиного компонента традиционно больше - целых восемьдесят процентов. А говяжьего - двадцать. В 'Белорусском' - та же процентовка; но - наоборот: свиного - двадцать, говяжьего - восемьдесят.
  После данного разъяснения восемьдесят процентов покупателей почувствовали себя патриотами новообретённой отчизны. И, несмотря на повышенную цену, стали требовать для себя жир 'Украинский'.
  Большой сюрприз ждал и в молочном отделе. Там, где раньше и кефир-то можно было купить лишь в десять утра и в страшной очереди, ныне свободно, не одним только льготникам, продавали масло 'Крестьянское' (три сорок) и сыр 'Российский' (три пятьдесят).
  Но наибольшее потрясение испытывали граждане в винном отделе. На полках отдела, решительно потеснив в сторону водку и 'бормотуху', слепило глаза свежей серебристой фольгой 'Советское шампанское' одесского производства. Ему было чем гордиться: ещё при советской власти 'советским', из всего производимого в Одессе, именовалось только оно.
   Все эти чудесные деликатесы (Не кривитесь, не кривитесь! Попробовали бы вы их тогда, в эпоху устойчивого и повального дефицита на всё, а особенно на продукты!), к полному удивлению случайно, ностальгически забредших в магазин граждан, появились на прилавках совершенно внезапно. Без каких бы то ни было предварительных уведомлений, объявлений и соответствующего всенощного бдения очередников под дверями магазина. Из-за чего примерно треть граждан, примчавшихся убедиться в реальности этого чуда, мгновенно оказалась в предынфарктном состоянии. Поскольку они, к тому моменту, уже успели превратить все свои доходы в расходы - накупили других, не столь ценных и дешёвых припасов.
  Остальные две трети потенциальных покупателей, в соответствии с их политическими пристрастиями, поделились примерно пополам. 'Коммунисты' брюзгливо утверждали, что всё здесь происходящее есть очередная провокация западных спецслужб. Сделана она для того, чтобы приучить наш народ к празднованию антисоциалистического Рождества; да к тому же - по католическому календарю.
  'Демократы' им с оптимизмом возражали, что эта распродажа производится по личному указу Кравчука. Видимо, он решил мести по незалежной Украине по-новому: не всё в свои карманы да в кармашки своего окружения, а кое-чем приманивать избирателей.
  На почве этих принципиальных политических разногласий то там, то сям стали возникать ссоры. 'Коммунисты' гнали 'демократов' из очередей за жиром и шампанским, посылая их в Киев, где их любимый Кравчук продаст им настоящего сала и нальёт горилки вперемешку с виски. 'Демократы' гнали 'коммунистов' из очереди за колбасой и сыром, посылая их в Москву, к их возлюбленному Сталину, который им вволю даст бесплатной баланды и жареных плетей. Сплачивались они воедино только против тех, кто пытался занимать у кого-то деньги.
  Конец политическим спорам, но не бесплатным советам и безадресным посылам, положил один аполитичный и привычно-нетрезвый, но весьма сердитый и матюкливый мужичок, работавший в этом магазине грузчиком. Мужичка этого, подносившего товар к прилавку, приметил один из его знакомых. И, естественно, спросил у многоуважаемого гермеса, по какой причине стало возможным всенародное счастье. Мужичок, слегка покачиваясь и изредка икая, принялся перечислять все известные ему нецензурные слова и ругательства, после образно-смыслового перевода которых на термины и выражения перестроечного периода становилось понятно, что нынешняя суматоха - из-за отсутствия в этом магазине либерализма, плюрализма и завмага с человеческим лицом. По причине чего трудящемуся человеку работать здесь просто невыносимо. Невыносимо.
  Мол, директриса магазина, лично этому грузчику очень хорошо известная как бюрократка и нехорошая личность, случайно заметила, что массивная железная дверь, ведущая со двора в складское помещение, еле-еле держится в стене. Хотя её к этой двери совсем не звали, и даже пытались туда не допустить (случайно роняя ей на ноги ящики с колбасой и мешки с мукой). Но она, уже хромая, всё равно до неё добралась. А добравшись, почему-то решила, что дверь эту какие-то злоумышленники пытались выдолбить из стены, но довершить дело до конца не успели; хотя и осталось им трудиться совсем уже немного. И в подтверждение своих слов указывала на груды кирпича, выкрошенного из стены. И на погнутую раму двери.
  И грузчики, и сторожа её компетентно уверяли, что данная дверь находится в таком состоянии уже минимум полгода. Причём - из-за её же директорского недосмотра; за что они-то её вовсе не упрекают. Также они её убеждали, что дырки в кирпичной кладке возникли вовсе не в результате ударов по ней ломом, но что кирпич выкрошился сам. От сырости, разведённой здесь директрисой. И что погнулась рама тоже сама. От ржавчины, возникшей из-за той сырости, которую развела здесь директриса из-за своего недосмотра. Дружно объясняли ей, что - ничего страшного во всём этом этом нет, потому как уже завтра всё это можно починить. Убеждали, что, если уж за те полгода, в течение которых дверь находилась в аварийном состоянии, никто ничего не украл, то уж теперь наверняка не украдёт. Клялись, что никто из воров даже и не узнает о том, что здесь, всего за одну ночь, можно столько украсть, что хватит на целый год безбедной жизни. Потому что уж они-то, знающие об этом честные работники магазина, никому нигде никогда ни за что ничего не скажут. Тем более если всё это добро им самим может пригодиться. Ну, в смысле, что они дорожат этим местом работы, и им очень нравится перетаскивать туда-сюда все эти грузы.
   Но она, эта дырокрыса и дурократка, во всё проевшую сырость и в их непорочную честность так и не поверила. А под предлогом того, что сегодня браться за капремонт двери уже поздно, приказала все товары, имевшиеся в тех помещениях, в которые можно было проникнуть через аварийную дверь, немедленно перенести в отдельно запиравшийся торговый зал. А самое ценное - ещё и упрятать в её личном кабинете. А что туда не уместится - запереть в раздевалках и подсобках. А уж те товары, что, даже при складировании их до самого потолка, ни в какие закрытые помещения не вмещались, велела срочно продать.
  И вот теперь (пожаловался другу его оскорблённый в лучших чувствах товарищ), то добро, которое он сам, лично, из лучших побуждений, целую неделю перед тем подносил из других помещений поближе к двери, - он вынужден на своём же горбу таскать обратно. Или, того хуже, подносить сюда, к прилавку, где всё, сразу и безвозвратно, сгребут другие, абсолютно чужие ему люди. Те, что бесстыже спят по ночам и не знают, что чувствуешь наутро, когда до полного изнурения намахаешься ломом, а тебе после этого, несолоно хлебавши, ещё и на работу идти. А ведь он - тоже человек. И его дети тоже хотят кушать. И продать всё это он мог бы не хуже продавщицы. А может, даже и дешевле. Так что и ему, и тем же людям, что здесь сейчас нахально толпятся, было бы только лучше.
  И, убеждённо заключив: 'Нету никакого бога! Раз он позволяет над простыми людьми вот так вот издеваться', - поборник пролетарской справедливости и люмпенизированного милосердия побрёл за очередным ящиком с отчуждённой от него колбасой.
  Хаотически бушевавшее море политических распрей, по мере продвижения по нему всепобеждающей волны пролетарской оценки ситуации, стремительно преобразовывалось в целенаправленный поток консолидированного общественного мнения. Бывшие политические противники, привычно почувствовавшие себя вечно обворовываемым народом, мгновенно сошлись на общей идейной платформе: 'Продуктов - мало; нас - много; всем не хватит'.
  В результате накал страстей выплеснулся не в пустые распри, а в неприступно - справедливую сплочённость очередников против тех, кто по каким-то причинам покидал своё место в очереди. А также - в неумолимо-немилосердную борьбу с теми, кто, согласно советским законам, "имел право" покупать что-то вне очереди: на ветеранов войн, мамаш с грудными детьми и беременных женщин.
  Что, на непросвещённый взгляд автора этих строк, непреложно доказывает: именно для такого воспитательного результата нашим родным социалистическим правительством, под руководством нашей мудрой... (Тс-с-с! Предвыборная антиагитация! Называть имя партии нельзя!) повсеместные бесконечные очереди и неработающие "гуманные" льготы и были придуманы. Ведь от очередей избавиться было бы несложно; потому как практически в каждом из конкретных случаев они создавались искусственно, методом дефицита товаров, услуг и приёмных часов. Исчезли же очереди после падения социализма!
  Хотя... может быть, это социализм пал после исчезновения очередей? Может быть, эгалитарное общество, общество 'равных возможностей' и 'социальной справедливости', без очередей принципиально неосуществимо?
  5
   Юрию и Алёшке, внезапно оказавшимся в сумятице предновогоднего ажиотажа, крупно повезло: они прибежали в магазин в числе первой призовой сотни. Юрий успел удачно вклиниться в очередь за колбасой и жиром, а в очередь за сыром поставил Алёшку, как, из всех членов их семьи, самого компетентного дегустатора молочных продуктов. После чего, умолив очередников его "запомнить", Юрий помчался домой, за деньгами. Ведь мало того, что продукты нужны; но главное - уже через неделю, в наступающем 1992-м году, начнётся 'шоковая терапия'. Надо попытаться пережить хотя бы первый шок; а дальше, смотришь, войдёт в привычку...
  Хотя, к слову сказать, именно в эти дни, с довольно-таки обнадёживающим простых людей прогнозом, выступил по телевидению известный советский экономист - академик. (Увы, после выступления он навсегда исчез в неизвестном направлении; утверждали, что он получил какой-то 'грант' и сбежал за границу, помогать капиталистам разобраться в их экономике.) Стыдливо пряча маслины глаз, он заявил о своём научном предвидении того, что слухи о предстоящем сильном увеличении цен сильно преувеличены. Да, цены, конечно, увеличатся, но не в сто раз, как некоторые пугают, и даже не в десять, а раза в два. Ну, как максимум, в три.
  Но цены, совершенно не слушаясь академика, начали расти ещё до введения 'шокотерапии'. В основном - из-за, не согласованных с государственно-научной теорией, ненаучных действий распределявших товары госчиновников. Не столько теоретически, сколько практически освоившие экономику завмаги, завсклады и начторги (как, к примеру, и директриса данного продмага), ещё задолго до Нового года стали создавать собственные 'НЗ', создавая тем самым дефицит самых обычных, широко распространённых и повседневно необходимых товаров; а дефицит, как известно, дорого стоит. Усушки, утруски, пожары и пересортицы, к вящей пользе надзирающих за этим работников, достигли невиданных размеров. Но самые предусмотрительные, осторожные и денежные 'деловары', успевшие наворовать ('наварить') ещё при советской власти (а таких было большинство), действовали тоньше и умнее. Они 'покупали' (чаще - в кредит) весь подвластный им 'дефицит', с тем, чтобы через какое-то время приступить к его неспешной распродаже; но, разумеется, уже по соответствующим "бешеным" ценам. И - уже в 'собственных', приватизированных либо арендованных магазинах.
   Но и многие простые, далёкие от торговли люди способствовали увеличению дефицитности товаров - тем, что старались 'затариться' всем, на что только хватало денег; мало кто сомневался в том, что цены очень быстро взлетят до заоблачных высот. Старики, помнившие ещё годы НЭПа, утверждали, что коробок спичек будет опять стоить миллион, а пачка соли - двадцать миллионов; им не верили, но соль и спички сметали с прилавков с особенным энтузиазмом. Заранее запасся солью и спичками и Юрий (хотя, как позже выяснилось, в недостаточном количестве). Но в тот день речь шла о куда более глобальных и важных запасах; и упустить момент нынешней сиюминутной, но устремлённой в будущий год удачи Юрию не хотелось.
  Потому-то, в нарушение собственных планов, он и появился в доме во время упомянутого исторического заседания.
  6
   Быстренько пройдя в свою комнату и взяв там всю имевшуюся у него наличность, Юрий, на обратном пути, торопливо присел на диванчик, где скромно сидели Тамила и Светлана Диванчик этот был местом приткновения для лиц не посторонних, но не имевших 'дарованных свыше' голосов и лучей, а потому и лишённых права голоса. Присел же Юрий рядом с не допущенными к алтарному столу женщинами потому, что хотел сообщить им о великом чуде, происходившем в те мгновения в здании местного продуктового магазина; дабы и они смогли посетить этот сугубо материальный храм Мамоны и Вакха ради приобретения их небесплатных даров.
  Едва он открыл рот, Гало предоставила слово Васе; и Юрий, из уважения к Васе и, особенно, к Божьей Матери, безмолвно замер на диване, внимательно вслушиваясь в текст 'посланного Ею' 'Открытого Послания'.
  Читал Вася этот текст исполненным ответственности голосом и с достойным случая выражением лица; но - очень уж медленно, косноязычно и с бесконечными запинками. Тем не менее Юрий сразу же отметил, что текст этого Послания 'Божья Матерь', слово в слово, переписала с черновика узбекского коррупционера. Но призыв неукоснительно следовать путём, указанным Железным Феликсом, 'Божья Матерь' всё же опустила; а на место, освободившееся от его "чистых рук", поместила совсем иную идейную установку.
  - Помнити, што требую от вас Я, Божа Матерь, - подслеповато вглядываясь в текст, аккуратно написанный чётким женским почерком, гнусавил себе под нос Вася. - Будьти на утех... на увсех... на увсех утех постах, што вы сичас занимаити, покорными Моеи воли, которую я сичас сообчаю вам через моих самых верных слуг. И будити тода избраныи своими народами на ваши высокии посты, и званыи ув мировое сообчество передовых совремённых стран. А иначи сбудеться пред... начерта... на чёрта... ное... - с угасающей амплитудой и ускоряющейся частотой звуков забормотал Вася; а затем, беззвучно шевеля губами, поднёс листок чуть ли не вплотную к глазам и смолк.
  - Василий Борисович, что случилось? Читайте, читайте, - с нетерпением и заметным недовольством произнесла Гало.
  - Та я штой-тось никак не найду: хто тута ное на чёрта ув Свяченом Писании? - пробормотал Вася; и, косо взглянув на Гало, с ответным недовольством спросил: - И воще: начерта тута про чёрта? А? Хто мине учора наказувал: про чертей - ни слова. А сама тута такое понаписала. - И он возмущённым жестом ученика, старательно содравшего контрольную у соседа по парте, но вдруг, к своему негодованию и тайной радости, обнаружившему у того явную ошибку, протянул свою шпаргалку Гало.
  - Я написала только то, что Вы, Василий Борисович, мне диктовали, - со сдерживаемым раздражением возразила ему Гало. - Что, не видите? Тут же - перенос. Продолжение - на другой строке. Надо было читать вместе. Вот, - не беря листка в руки, лишь небрежно ткнув пальцем в нужное место, по памяти произнесла она, - "...предначертанное в Священном Писании': 'Много званных, да мало..." Читайте дальше.
  - Угу, - слегка сконфузившись, деловито кивнул головою Вася и с новым энтузиазмом продолжил: - Ув Свяченом Писании: 'Много званных, да мало избранных'. И будуть званы ув мировое сообчество другии страны, а вы и ведаемыи... ведоемыи вами народы и страны званыи туды не будити, и навсида останетися на обочини прогреса и мировои истории.
  Закончив чтение, Вася, словно после большой физической нагрузки, шумно выдохнул, привычным жестом удивления своим подвигом развёл в стороны повёрнутые вверх ладонями руки и с заметным облегчением произнёс:
   - Увсё.
  После чего он подобострастно, но с надеждой на похвалу и одобрение, повернул лицо в сторону Серого и Гало. По недовольным и даже сердитым выражениям профессорских лиц мгновенно поняв, что он, как проводник воли Божьей Матери, в чём-то оплошал, Вася вздрогнул бровями, на пару секунд наморщил лоб, а затем торопливо, но и громко, торжественно, с благоговейным видом пропел:
  - Аминь! - После чего объявил: - От таперича увсё.
  - Будут вопросы? - стараясь не хмуриться и не обращать излишнего внимания на Васю, спросила у собравшихся Гало.
  - Будут, - со скептическим видом произнёс экстрасенс, первым промеривший расстояния от объектов на земной поверхности до Космоса. - Где это в Священном Писании сказано о выборах президентов и о мировом сообществе стран?
  - Ну как же Вы, Владимир Иванович, такой знаток Священного Писания, и - не поняли? - охотно вступила в полемику Гало. А перед тем она довольно ощутимо дёрнула за рукав Васю, отчего его открывшийся было рот захлопнулся мгновенно и с лязгом металлических зубов. - О званных и избранных говорится в евангельской притче о богаче, который пригласил на пир своих друзей; а те не пришли. Тогда тот господин позвал к себе в дом всех случайных прохожих, и угостил их теми яствами, что приготовил для ранее позванных, но не пришедших. Упоминанием об этой притче Божья Матерь, очевидно, хотела сказать, что если наши страны, образовавшиеся после распада Союза, будут уклоняться от приглашения мирового сообщества присоединиться к нему, откажутся принять в качестве безусловного императива его жизненные ценности, то мировое сообщество вместо нас позовёт к себе других. Я лично так это поняла. А Вы?
  - Я дословно этой притчи не помню, но уверен, что говорится в ней вовсе не о том, чтобы к кому-то присоединяться, - с ещё большим скепсисом возразил Владимир Иванович. - Откройте Евангелие, и сразу увидите. - И, обернувшись к сидевшим за столом коллегам по службе Высшим Силам, он спросил: - Есть у кого-нибудь с собою Евангелие?
  Как ни странно, Евангелия ни у кого из присутствовавших в зале не оказалось. Все "посвящённые" (кроме, разве что, невозмутимо-мудролицых Гало и Серого), вдруг разом засмущались, зашумели, стали оправдываться, наперебой уверяя друг друга, что - не взяли Евангелие с собой потому, что знают его наизусть. Но - надо же! - именно эту притчу только что слегка подзабыли.
  И тогда Юрий, из любопытства несколько замешкавшийся с оставлением позиций на диванчике, скромненько, по-пионерски поднял вверх руку: мол, я, как запасной борец против мирового зла, всегда готов помочь борцам штатным и признанным.
  Гало, заметив его движение, с готовностью предоставила ему слово; очевидно, она была абсолютно уверена в своих знаниях. Увы, очень скоро она разочаровалась и в них, и в нём.
  - Вообще-то я могу эту притчу пересказать. Но Евангелие у меня недалеко, в моей комнате, - сообщил Юрий присутствовавшим там профессионалам духовного просветления, - и лучше уж я, для убедительности, прочту оттуда.
  Быстренько сбегав за книгой, он, быстренько пролистав, открыл её на нужной странице и вежливым голоском сказал:
  - То, что сказала Гало, практически слово в слово совпадает с текстом, имеющимся в Евангелии от Луки.
  Гало удовлетворённо улыбнулась, а Серый со скучным видом пробурчал:
  - Хватит болтать. Надо подписывать.
  - Но у Луки, - несговорчиво продолжил Юрий, - эта притча приведена не полностью. Более полный текст имеется у Матфея, в главе двадцать второй. Где, во-первых, говорится о том, что царь и устроенный им пир подобны Господу Богу и Царству Небесному; и, во-вторых, приводится окончание притчи, отсутствующее в повествовании от Луки. А в окончании этом описывается, что царь, восседавший на брачном пиру, среди срочно позванных туда людей увидел какого-то человека, одетого не в брачные одежды, а - в обыденные, повседневные. Так вот: царь вовсе не стал усаживать этого случайного человека за свой стол и приглашать в своё сообщество. Напротив: он приказал слугам выбросить этого человека 'во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов; ибо много званных, но мало избранных'. Что, на мой взгляд, означает: речь в притче идёт вовсе не о том, что нужно непременно и по первому же приглашению спешить туда, куда зовут сильные мира сего. Но утверждается: стать избранными, попасть в Царство Небесное смогут только те, кто, даже не догадываясь о времени, когда их позовут, в любой момент своей земной жизни готовы к встрече с Господом. Всегда облачены в чистые и светлые 'брачные одежды' своей незапятнанной грехами души.
  7.
  -Кому ты дала слово? Ты что, его не знаешь? - заглушая последние слова Юрия, в бешенстве зарычал на Гало Серый. И, обращаясь к сидевшим за столом, громко прокричал: - Он для нас есть никто! Он не может иметь! Право для голос!
  - Что ж, давайте узнаем у Божьей Матери, текст какого из Евангелий, от Луки или от Матфея, Она имела в виду, - вскочив со стула, но внешне стараясь сохранять спокойствие, громко, размеренно и властно произнесла Гало. И тоном неукоснительной просьбы сказала Васе: - Василий Борисович, спросите Божью Матерь: подтверждает ли Она, что присланный ею текст - абсолютно верен и не нуждается в каких-то дополнениях.
  Вася, продолжавший дисциплинированно стоять у торца стола, охотно закивал головой. Гало, обернувшись к остальным присутствовавшим, научно-профессорским тоном произнесла:
  - Сейчас Василий Борисович подставит ладони энергетическому потоку, исходящему к нему от Божьей Матери...
  - Текст нуждается не в дополнениях, а в кардинальных изменениях, - перебивая её, строгим тоном сказал Владимир Иванович. За столом разноголосо и одобрительно зашумели. Тем временем Вася, не обращая внимания на посторонний шум, ничтоже сумняшееся и с полным осознанием предстоявшей ему ответственности прислонил локти к заметно располневшей за последние три месяца талии, вывернул ладони внутренними сторонами вверх и, направив взгляд куда-то в бесконечность, застыл, давая понять, что полностью готов к судьбоносному для мирового сообщества священнодействию.
  - ... и Божья Матерь, раздвигая или сдвигая его ладони, даст ему знак, который увидим и мы с вами, - делая вид, что не замечает и не слышит возражений, тем же менторским тоном продолжала говорить Гало.
  - Да это вообще не Божья Матерь прислала! Это они сами всякую ахинею понапридумывали! - прикрыв ладонью рот и, к тому же, наклонив голову к столу, выкрикнул старичок, предсказавший Апокалипсис - 97.
  - Прошу всех замолчать! И не мешать Божьей Матери проявлять своё волеизъявление! - громким и строгим голосом произнесла Гало. Предсказатель Апокалипсиса сел ровно, убрал ладонь ото рта и сделал вид, будто даже и не догадывается, кто только что пытался перекричать "Божью Матерь".
  - Я попрошу всех собравшихся внимательно смотреть на ладони Василия Борисовича, - настойчивым тоном произнесла Гало. После чего, демонстрируя показательную степень собственного внимания, она развернулась всем телом к Васе, стоявшему слева от неё и чуть позади.
  - Да она гипнотизирует его! - громко сказал географ Космоса, показывая пальцем на Гало, напряжённым взглядом уставившуюся в глаза Васи. - Пусть она отвернётся! И он, - указал экстрасенс-бунтарь пальцем на Серого, - тоже. А лучше - вообще пусть выйдут! Оба!
  - Что за глупости! - возмутилась Гало.
  Но предсказатель Апокалипсиса, теперь уже не таясь, также высказался за то, чтобы диалог 'Вася - Матерь Божья' был избавлен от любого постороннего воздействия. Затем послышались возмущённые голоса и других 'просветлённых' и 'посвящённых'; и Гало, чтобы пар всеобщего негодования не разорвал на части всё великое собрание, пришлось подчиниться.
  Но по-честному отвернулась только Гало. Серый согласился лишь слегка нагнуть голову и опустить свой взгляд с лица Васи на его руки, дабы, не доверяя посторонним оценкам, лично видеть те знаки, что подаст через Васю "Божья Матерь"; но и эту условную уступку проделал он сквозь неудержимое клацание зубами и свирепое рычание.
  Опять установилась тишина, нарушаемая только скрежетом зубов Серого. Вася, по требованию двух взбунтовавшихся ясновидцев, закрыл глаза и, с полным осознанием ответственности, своей и исторического момента, вновь потянулся ладонями к Космосу.
  Все замерли. Минута, другая... Васины ладони от усталости медленно опускались всё ниже и ниже, но при этом чудесным образом оставались на прежнем расстоянии одна от другой.
  - Што-сь мовчить Матерь Божа. Можеть, это... отдыхаить? Можеть, пожжей увспросить?., - с опаской взглянув на Серого, озабоченно и с недоумением пробормотал Вася; и в этот же момент раздалась неприязненно-насмешливая реплика Васиной жены, Светланы:
  - Клоун.
  Данная реплика была произнесена Светланою совсем негромко, для себя, непроизвольно вырвалась из её подсознания, давно томившегося желанием выразить своё ощущение наиболее метким словом; но в общей напряжённой тишине оно прозвучало довольно громко и как-то слишком уж нелицеприятно.
  - От баба! Ну - невгомонная! - слегка покраснев щеками от смеси красок досады, восхищения и стыда, обиженно взмахнул руками Вася. И в тот же миг громко и радостно вскрикнула Гало:
  - Все видели? Ладони разошлись! Божья Матерь дала нам знак помимо воли Василия Борисовича! И - вопреки противодействию Её противников, - с торжественным и снисходительным осуждением смерила Гало взглядом обоих сидевших рядом бунтарей. - Это - Знак, что нам надо немедленно принять Послание. В том варианте, в каком оно было нам послано.
  -Ну, если вам движение рук этого... клоуна дороже Священного Писания, то мне тут делать нечего. Я принимать участие в этом цирке не намерен, - суровым тоном проговорил Владимир Иванович. Неторопливо встав со стула, он неспешно направился к выходу.
  - Я ненормальных тоже и слушать не хочу! - горячо воскликнул другой оккультный бунтовщик. Торопливо вскочив, он устремился вслед за собратом по убеждениям и совместной борьбе. Пара нормальных паранормальных революционеров гуськом, 'в ногу' прошла мимо услужливо отодвинувшегося в сторонку Васи и, по-армейски громко топая каблуками, замаршировала к выходу.
  Вслед за ними, ведомый своими примитивно-материальными интересами, ускользнул к магазину и Юрий. Тамила и Светлана, извещённые Юрием о возможности последнего в истории страны захвата дешёвой и относительно съедобной колбасы, в магазин не пошли; Тамила - потому что заняла Гало все свои деньги, Светлана - из лени. Но обе, сразу после ухода Юрия, также ушли из зала на веранду; Тамила - из-за охватившего её огорчения, Светлана - из надежды, что потерявшая над собой контроль Тамила угостит её чем-то вкусненьким.
  Оставшиеся в зале экстрасенсы, из числа сохранивших верность 'Обществу целителей', голосовать 'за' продиктованный Божьей Матерью текст в тот день не стали, постановив отослать его Ей 'на доработку'. Но при этом, по предложению Гало, взяли на себя строгое обязательство на следующем же собрании доработанный Богоматерью вариант подписать дружно и единогласно, без дискуссий и без внесения в него каких бы то ни было изменений и дополнений.
   Но следующее собрание, вопреки всем стараниям тандемного руководства 'Общества', почему-то не состоялось. Тем не менее, 'Открытое Послание Общества целителей' главам четырёх постсоветских стран было отправлено; но - только им. До извещения глав других, более прогрессивных стран дело не дошло, поскольку подпитано оно было энергией только четырёх экстрасенсов: Серого, Гало, Нади и Сергея. Так что даже на четыре спасаемых страны пришлось всего по одному экстрасенсу на каждую огромную суверенную территорию. А если откровенно, то даже и меньше, чем по одному. Всего лишь по ноль целых семьдесят пять сотых. Увы, но подпись Сергея (кстати, опустившегося с нулевого места на последнее четвёртое) была всего лишь подделкой, выполненной рукой Серого. Правда, пострадавший интриган об этом подлоге так и не узнал - если, конечно, кто-то из четырёх тогдашних глав государств не ознакомил его с полученным экземпляром данного послания. Да и мы теперь уж, пожалуй, не узнаем, приложилось ли его энергетическое воздействие к посланию, нет ли... Знаем лишь, что суммарных стараний и сил подписавшихся под посланием 'спасителей' оказалось недостаточно.
  Вот, дорогие соотечественники, бывшие, нынешние и будущее, и задумайтесь: от какой ерунды подчас зависят судьбы мира! Казалось бы, пустяк, сущая безделица: проржавела задняя дверь какого-то провинциального магазина. К этому пустяку добавился другой пустяк: у кого-то из покупателей не хватило денег на покупку. А в итоге этих мелких и никчемных вибраций могучее собрание величайших экстрасенсов, абсолютное большинство из которых имело прямой доступ к необъятным силам Космоса, внезапно раскололось в самом себе. А мир фактически лишился великого Послания, которое могло бы подвигнуть человечество на путь всеобщего процветания. Главы наиболее развитых стран, не получив от ясновидцев мудрого совета пригласить осколки бывшего Союза на свой победный пир, сами не догадались этого сделать. Лидеры четырёх стран постсоветского пространства, вместо того чтобы прислушаться к вдохновенным напутствиям евпаторийских экстрасенсов, продолжали прислушиваться к совсем другим словам, голосам и напутствиям. Руководимые ими страны и народы не устремились к сияющим вершинам демократии и прогресса, и не постарались немедленно войти в число наиболее передовых и экономически развитых держав и наций, как то им советовали сделать экстрасенсы, но покатились в пропасть разрухи и экономической неразберихи. Да и там, на дне, не пошли опять в гору по железобетонной трассе модернизации и унификации, но уныло и бесцельно повлачились по пустыне стагнации, помойке коррупции, свалке деморализации и болоту научной и технической деградации.
  А из-за чего случились все эти ужасы и беды? Что на другой тарелке общемировых весов? Четыре килограмма залежалых сыро-жиро-мясо-маслопродуктов.
  
  Глава 16. Женские проблемы.
  1.
  С тех пор 'Общество нетрадиционных целителей' в доме у Тамилы не собиралось. Но Гало и Серый примерно раз в неделю, обычно по субботам, заглядывали к Тамиле на дружеские посиделки. Обычно они усаживались втроём на веранде, выпивали по чашечке кофе с печеньем, при этом Гало заботливо расспрашивала Тамилу о самочувствии. Затем, с несчастным и умоляющим видом, приходила в гости Люда, соседка Тамилы, по напоминанию Гало вызванная Тамилой по телефону; и Гало с Серым принимались по очереди её 'лечить'.
   По их уверениям, дела у Люды были не так уж и плохи, но ей остро не хватало психической энергии, которую она могла бы получить через 'интенсивные занятия любовью'. Мол, без интенсивных, ежедневных 'занятий' естественные для её возраста климактерические процессы оказывали на её организм, прежде всего на нервную систему и сердечную деятельность, весьма неблагоприятное, а если уж откровенно, то и вредное воздействие.
  Люда, стыдливо краснея, сообщала, что она, и в самом деле, в течение нескольких последних недель чувствует необыкновенную потребность в этих самых занятиях; и что муж старается идти ей навстречу, иной раз даже и в обеденный перерыв домой прибегает...
  Но Гало ей строго возражала: усилий одного мужчины, к тому же - довольно пожилого, измотанного на производстве, Люде, для гарантированного исцеления, уже недостаточно. И, хочется ей или нет, а нужно срочно завести себе любовника. Желательно - холостяка, чтобы тратил силы только на неё; а иначе Гало и Серый, при всём их желании и обоюдном старании, смогут лишь поддерживать состояние Люды на более или менее приемлемом уровне. А значительного улучшения своего самочувствия ей придётся ждать довольно долго. Не менее года. И то - положительный результат совсем не гарантирован.
  Люда благодарила за совет, сообщала, что сразу после 'лечения' она чувствует себя немного лучше и спокойнее; но уже на следующий день после сеанса, и в самом деле, ощущает ещё большую потребность в мужской ласке, и чувствует себя ещё более больной, обездоленной и несчастной. Но, тем не менее, заставить себя изменять мужу она не может: женились они по любви, совсем ещё юными, всю жизнь прожили дружно и ладно, вырастили двух детей, и она просто не представляет себе, как сможет лечь с кем-то другим в постель. Хотя уже и понимает, что своей нервозностью и откуда-то взявшейся в ней капризностью отравляет жизнь не только себе, но и мужу. Да и детям; им тоже иной раз ни за что достаётся.
  Обычно сразу после сеанса Люда, горько расплакавшись, уходила домой. После чего Гало, с помощью 'силового поля ладоней', проводила 'корректировку кармы' у Тамилы. Затем они втроём, вместе с Серым, шли в зал, на просмотр очередной серии очередного бразильского 'мыла'. Во время просмотра у Тамилы обычно начинала кружиться голова, сами собою закрывались глаза, и она, пожаловавшись, что чувствует себя усталой и её клонит в сон, пошатываясь, а то и придерживаясь за стену, отправлялась в спальню.
  Юрий если и появлялся в зале, то только проходом, по пути из коридора в свою комнату и обратно. Алёшка, из-за необходимости выполнения домашних музыкальных заданий, ежедневно проводил в зале, у фортепиано, часа два-три; но - только в то время, когда в доме не было четы экстрасенсов. Если они приходили вечером, то, сразу же после их появления, Юрий зазывал его в комнату, учить уроки. А если экстрасенсы приходили днём, то Юрий отправлял сына на улицу - 'чтобы не мешал взрослым'. Такому проявлению уважения и внимания к взрослым Алёшка был только рад: к тому времени у него уже было 'море друзей' среди окрестной ребятни.
  Итак, более двух месяцев со дня предновогоднего собрания 'посвящённых' жизнь в доме протекала как бы в двух различных, чаще всего - не пересекавшихся на местности, а то и вовсе скрытых от взглядов руслах. Большую часть недели Тамиле нездоровилось, и она отлёживалась в своей комнате. О бурном течении жизни своих квартирантов она узнавала в основном по звукам всё более сложных гамм и музыкальных пьес, доносившихся от истязаемого Алёшкой фортепиано. А во время субботних застолий с участием Гало и Серого, напротив, Юрий и Алёшка 'скрывались в подполье', а то и вообще уходили из дома.
  2.
  Но восьмого марта, в 'женский праздник', отвертеться от участия в общем застолье Юрию не удалось. Тем более что празднование состоялось как бы спонтанно, внепланово и совершенно неожиданно.
  Задолго до восьмого марта Тамила неоднократно заявляла, что праздновать не будет, потому как в последнее время чувствует себя неважно. Суета будет ей в тягость, а веселье - не в радость. Лучше уж она в этот день хорошенько отоспится. Серый и Гало также заранее её предупредили, что весь день восьмого марта проведут на квартире Бэлы. Неудобно же в такой праздник бросить бедненькую Белочку одну. Ведь она, после того как от неё сбежал этот подлец, её бывший муж, стыдится людям на глаза казаться. Только на работе и появляется; а всё остальное время сидит сиднем в своей комнате, вяжет что-нибудь своим мальчишкам да плачет. Гало ей уже сколько раз говорила: 'Ты бы, наоборот, чаще с людьми общалась. В гости ходила бы, к себе приглашала. Смотришь, встретила бы кого, влюбилась бы. Ты же - интересная женщина! Ещё вся жизнь впереди! А если будешь сидеть взаперти, то так всю жизнь одна и просидишь'. А она: 'Куда мне с кем-то общаться, с двумя-то малыми детьми на шее. Бросить их не на кого; а с ними к кому-то идти - кому такая гостья нужна?' Так и сидит. Ну как её в женский праздник без поддержки оставить?
  Восьмого марта Юрий, во время завтрака, подарил Тамиле веточку мимозы и пару деревянных безделушек - вазочку и подсвечник, изготовленные им на токарном станке в школьных мастерских. Тамила искренне обрадовалась: мимоза своей простотой и безыскуственностью её умиляла, а поделки из дерева ей очень нравились; они казались ей тёплыми, добрыми и напоминали привычную тайгу. Она настолько расчувствовалась, что даже налила себе и Юрию по рюмке вина, хотя после вина её обычно клонило в сон; а затем и в самом деле расслабилась и пошла 'немножко вздремнуть'. На этом, казалось, праздник закончился: Тамила мирно похрапывала, Сима и Мурка, лежавшие у неё в ногах, мерно посапывали, на дворе неспешно капал холодный дождик вперемешку с таявшим на лету снежком, а Юрий и Алёшка разговаривали шёпотом и ходили по дому на цыпочках.
  Но к обеду Тамила проснулась. Некоторое время спустя и дождик прекратился. А часов в семнадцать, когда уже начало вечереть, совершенно неожиданно, без звонка и предупреждения, в дом пришли Серый и Гало, принесли с собою веник мимозы и полкастрюли плова. Одеты они были по-праздничному. Серый - в эффектно обтягивавшем его широкоплечую поджарую фигуру однотонном сером мохеровом свитере и в мягких серо-бурых брюках. Гало - в очень эффектном женском шерстяном костюме её любимых тёмно-бурых тонов.
  Но выражение их лиц было совсем не праздничным. Во всяком случае, не радостным. Серый был просто в ярости; губы его, раздвинутые почти до дёсен, обнажали свирепо оскаленные белые зубы, нос морщился, как у угрожающего и готового укусить волка, изо рта непроизвольно вырывались нечленораздельные рычащие звуки, и даже вместо поздравления в адрес Тамилы он буркнул что-то сердитое и маловыразительное.
  Но Гало (хотя также выглядела довольно рассерженной), как ни в чём ни бывало, бросилась Тамилу обнимать и целовать; а на не слишком радостный вопрос, почему они не празднуют у Белочки, ответила, что они вынуждены были от неё уйти.
  И с горечью рассказала: они специально, прямо с утра, готовили для Бэлы и её детей плов; потом, невзирая на ужасную погоду, по скользким дорогам поехали из своего далёкого захолустья к Бэле; а она даже не впустила их в комнату.
  А из-за чего? Из-за того, что двумя днями ранее Бэла получила известие из милиции, что её муж, оказывается, вовсе не сбежал от неё, а попросту мёртв. Оказывается, он именно в тот день, когда Серый и Гало переселились к Бэле, был убит. Преступники, переодетые в милицейскую форму, остановили его грузовик на трассе в районе Джанкоя, обоих водителей - мужа Бэлы и его напарника - застрелили, и там же, неподалёку, закопали. А машину, груз и все деньги, заработанные за несколько поездок, забрали.
  Так вот: недавно этих преступников каким-то чудом поймали, и они во всём сознались. И теперь Бэла упрекает Гало и Серого за то, что те наверняка знали, что на самом деле случилось с мужем Бэлы; мол, недаром же они именно в тот день и даже в момент его гибели переселились к ней, не боясь, что муж их опять выгонит из квартиры. Но ей правду о произошедшем с её мужем и отцом её детей не сказали, а 'выдумывали про него всякие гадости'.
  Сама бы она подумала: как будто про её бывшего мужа можно выдумать что-то такое, чего бы он и в самом деле не мог натворить. А то будто она не знает, как ведут себя в рейсах эти дальнобойщики. Но Бэла думать не хотела, а только кричала, что, якобы из-за произведённого Гало обмана, она напрасно страдала и безвинно проклинала своего погибшего мужа. А тем не давала ему покою и на том свете, отравляла жизнь его несчастной душе. И как Гало ей ни объясняла, что она, как любящая сестра, ради Белочкиного же спокойствия не могла сразу открыть ей всю страшную правду, Бэла не успокоилась. И дверь не открыла; но, напротив, ещё больше разрыдалась, и вообще ушла от двери. А Гало и Серый, на посмешище соседям, остались стоять в коридоре, перед запертой дверью. У Гало вообще в голове не укладывается: ну как её родная сестра могла быть по отношению к ней такой бессердечной и жестокой? да ещё в их общий и любимый женский праздник.
  Серый, из-за чересчур уж бесстыжего поступка Бэлы, конечно, сразу же рассвирепел. Хотел даже выбить дверь. Хорошо, что Гало, да и то - с помощью соседей, вышедших из своих квартир на звуки ударов, сумела уговорить его не делать этого. Мало ли, какие могут быть неприятности; можно, вместо праздничного застолья, в милиции очутиться. Да и вышедшие в коридор соседи были очень уж агрессивно настроены. И тогда Гало, чтобы предотвратить драку с соседями Бэллы, предложила Серому сходить в гости к её дорогой подружке, к любимой Тамилочке. Не везти же плов и цветы обратно? И вот они здесь.
  
  Глава 17. Летательный приговор человечеству.
  
  Сразу же Тамила и Гало, под сердитым контролем Серого, принялись накрывать на стол, Алёшка, усевшись за пианино, принялся услаждать слух собравшейся компании самой сложной из разучиваемых им гамм. Юрий помчался в винный отдел магазина.
  Когда он вернулся с парой бутылок сладкого вина, в доме уже было двумя гостями больше: пришли Вася и Светлана. Вася пришёл с благословением от 'Матери Божей', Светлана - с лично ею составленным гороскопом Тамилы; и оба - с пустыми желудками, поскольку у Светланы - праздник, а Васе готовить неохота. К тому же то, что он приготовит, наверняка будет несъедобно, потому что готовить совершенно не из чего.
  Тамила к тому моменту, на правах хозяйки, варила картошку для пюре. Алёшка, отвернувшись от пианино, в порядке обмена культурно-художественным опытом смотрел в телевизор. на концерт уже состоявшихся звёзд искусства. Остальные, вполглаза поглядывая на экран, беседовали 'о духовном'.
  Гало жаловалась, что какие-то злостные недоброжелатели распускают слухи о том, что, якобы, после 'лечебного тура' Нади и Серёжи по сёлам Крыма число больных в этих сёлах не уменьшилось, а, напротив, резко увеличилось. Хуже того; утверждают, что резко возросло число случаев убийств и самоубийств, а также количество людей, сошедших с ума либо заболевших падучей болезнью. Слухи эти, уверяла Гало, - абсолютная чепуха; и если до ушей присутствующих здесь, или кого-то из их знакомых, эти вымыслы дойдут, то пусть никто этому не верит, потому что на самом деле всё обстоит как раз наоборот.
  -Но, - после этого опровержения тяжко вздохнула Гало, - увы! В любом из окрестных сёл, после того как там побывали Надя и Серёжа, появляться с сеансами целительства стало попросту опасно. Ведь эти малокультурные, а теперь ещё и озверевшие селяне запросто могут убить. А ведь нам именно сейчас, в начале строительного сезона, так нужны деньги на завершение отделки дачи. Дело дошло до того, что Серому приходится самому перестраивать камин. Раньше он сам же его и построил, да что-то неудачно получилось; дров уходит много, а почти весь дым идёт в комнату. Но если вдуматься, то он и не должен уметь камины строить. Ну как это так: целитель, способный за один сеанс спасти несколько сотен людей, - вынужден тратить свои силы, время и энергию на возню с камнями и глиной! И как после этого утверждать, что в мире есть справедливость?
  Вася тоже жаловался - на то, что прихожан, систематически появлявшихся на собраниях, становится всё меньше. Пятеро лучших, наиболее активных прихожан внезапно умерло. Ещё двое, вслед за 'Христовым псом' Владимиром и 'блаженной' Евдокией, сошли с ума. Оставшиеся же в живых стали чересчур разумными, и очень неохотно делают взносы в пользу церкви, отговариваясь тем, что из-за резкого повышения цен у них плохо с финансами.
  Светлана жаловалась на то, что, несмотря на все её старания, никто из Космических Иерархов не шлёт ей своего луча. Гало, в ответ на её размеренные и разморенные стенания, посоветовала ей не лениться, а почаще медитировать, поактивнее молиться Иерархии и скрупулёзно выполнять данные ей Гало йоговские упражнения. И тогда успех к ней, хотя бы в виде какого-нибудь 'голоса свыше', обязательно придёт.
  -Ой, да нудные они, эти упражнения, - лениво зевнула Светлана. Гало с укоряющим видом повернула голову к телевизору, а Светлана о чём-то ненадолго задумалась. Затем, обернувшись к Юрию, она не слишком заинтересованно спросила:
  - А ты хоть что-нибудь делаешь? Глаза трёшь?
  - Зачем это? - с недоумением спросил её Юрий.
  - Ну, как же? Тебе разве Гала не объясняла? - удивилась Светлана. - Чтобы луч вызвать. Вот, потри глаза, - опустив веки на глаза, она небрежными движениями обеих рук потёрла каждое веко по два-три раза, - сразу вроде как искры летать начинают. И так, постепенно, они могут слиться в луч.
  - Или в катаракту, - усмехнулся Юрий. А затем негромко, но весьма скептически произнёс: - Света, ну неужели ты можешь всерьёз считать, что простым потиранием глаз можно достичь какого-то духовного просветления? Я думаю, вряд ли Бог, либо кто-то из его могущественных слуг, проникнется особым доверием к тому, кто, из каких-то эгоистических побуждений, что-то там у себя трёт, чешет, крутит или теребит. И уж тем более сомнительно, что Господь сочтёт нужным вручить потирающему глаза такой дар, благодаря которому тот сможет подарить такую же катаракту всем своим ближним. И хорошо, если только ближним. И если не что-нибудь похуже катаракты.
  - Любой дар, увеличивающий силы и возможности одариваемого,- не услышав возражений, продолжил он, - есть знак особого доверия к нему со стороны дарителя. Судя по текстам Святого Писания, Господне особое доверие можно заслужить только духовным подвигом, направленным к истинному благу Мира и Человечества; и, соответственно, к радости создавшего их Бога. А если пытаться методом каких-то умственных и телесных ухищрений вырвать у Него этот дар, то... вряд ли это пойдёт хитрецу во благо. Если даже его хитрость и удастся, конечным результатом для него будет наказание; и такое, что никакой дар сладким не покажется.
  - Ну, почему - только телесных? Да ещё и 'ухищрений', - возразила Светлана, сладко позёвывавшая во время всего его пространного монолога. - Я и молитву читаю. К Космическим Иерархам. Тебе что, Гала её не давала? Если хочешь, запиши; я продиктую.
  - Молитву? С молитвой можно обращаться только к Богу. А то, что ты просила у каких-то Иерархов, очевидно, не молитва, а заклинание.
  - Какая разница, как назвать, - вяло махнула рукой Света. - Лишь бы результат был.
  - Ну... знаешь, такая беспринципность может плохо для тебя окончиться, - неприятно удивился Юрий.
  - Юра, а с чего ты взял, что Высшие Силы действуют по тем правилам, которые ты для них придумал? - возразила ему Гало, незаметно, но внимательно прислушивавшаяся к их разговору. - Чтобы ты знал, принципы, по которым люди получают те или иные дары, вообще людям неизвестны.
  'Самая хитрая выдумка дьявола - что его нет', - вспомнилось Юрию известное изречение.
  - Неизвестны принципы только тех, кто либо сами неизвестны, либо ловко и нераспознаваемо прячутся под другими личинами. Исходя из этого, неизвестно, кто же на самом деле вручает эти 'дары'. Но ясно, что не Бог, - уже не Гало, а Светлане, для неё сказал Юрий, - ибо Его принципы известны. Они - в Его заповедях. И кто Он, тоже известно: Он - мудрый, добрый, любящий, справедливый и милосердный Творец, Создатель и Спаситель. И нам, созданным по образу и подобию Его, надлежит руководствоваться Его примером и Его принципами.
  - Откуда ты взял, что Он - добрый? - отвернувшись от экрана телевизора и резко крутнувшись на стуле по направлению к Юрию, проскрежетал зубами Серый. - Почитай Библию. Сколько там народов! Положены Им. Под топоры и пилы.
  - Положены не Им, а теми, кто так, со свойственной им в те времена детской жестокостью, пытался исполнять Его волю.
  - Но приказы-то уничтожать 'всех, мочащихся к стене', давал Он, - тоном доброго, но справедливого арбитра произнесла Гало.
  - Не он, а Самуил. Либо Давид. Либо ещё кто-то. Хотя и от Его имени. Либо думая, что от Его имени. А если даже и Он так им велел, то - не нам Его судить. Значит, тогда и тех нельзя было не уничтожать. Человечество - единый организм, хотя и состоящий из разных по названию частей, но неразрывно слитый вместе протекающей по нему кровью торговли и информации, лимфой моральных запретов и ограничений, желчью раздоров и войн, управляющими импульсами верований, религий и законов. Если в организме есть заражённый смертоносными микробами участок, и лечению он не поддаётся, то нужно его вырезать, чтобы не погиб весь организм. А в те времена, времена сплошного идолопоклонства, бесопочитания и нескончаемых, массовых человеческих жертв, некоторые части организма человечества, целые племена и народы, были неизлечимо заражены вирусом бесовщины. Приходилось действовать хирургическим методом. Да, вырезать; но, заметьте - не всё племя, а, как вы сами напомнили, лишь 'мочащихся к стене'; с тем, чтобы 'мочащиеся у стены' могли восстановить силу и численность племени. Но - уже от других, не столь покорных бесам отцов и воспитателей. И, возможно, если бы не эти локальные хирургические операции, то через какое-то время случился бы ещё какой-нибудь катаклизм типа всемирного потопа. И мы сейчас бы не рассуждали здесь о Боге, а отсутствовали в природе; что для нас же было бы намного хуже.
  - А что, мало Он катаклизмов? устроил? - ещё свирепее заскрипел зубами Серый. - Ты хоть знаешь? Что мы - уже пятая раса людей? Лемурийцы, атланты - где они? А ты говоришь - 'добрый'.
  - Конечно, добрый. Если бы Он не был добр, если бы не радел за нас, то уже с первой неудачной попытки плюнул бы на все хлопоты, связанные с этим неразумным и упрямым, 'крепковыйным' человечеством. Но Он - добр, и только потому мы всё ещё существуем. Добр, но и мудр. Все эти предыдущие 'расы' ведь не по произволу, не по капризу погибли, а за свои смертные грехи. Точнее - 'благодаря' им. Благодаря тому, что своими действиями, нарушающими Божьи законы, в том числе - и физические, сами вызвали эти катаклизмы. А если и погибли по воле Божьей, после того как стали врагами Божьими, ядовитыми змеями у Него на груди, бешеными псами в Его доме, так ведь - с врагами нужно сражаться. И не просто сражаться, а побеждать.
  - Ну, нам, людям пятой расы, тоже уже немного жить осталось, - с ласковой ехидцей ввернулась в разговор Гало. - Уже есть дети шестой расы. Белокурые, синеглазые, красивые. Умеют летать по воздуху и жить под водой, общаются телепатически...
  - Атланты такими были, - с остывающей злобой буркнул Серый. - А Он их...
  - Ну, ты же знаешь, справиться с людьми шестой расы будет сложнее, - успокоила его Гало. - Они на одном острове жить не будут, а расселятся среди обычных людей. Вот за ними и будущее. А мы скоро, лет через пятьдесят, вынуждены будем освободить Землю для них.
  - А взрослые этой самой шестой расы уже есть? - с мрачным выражением лица спросила Светлана.
  - Мне об этом точно пока что ничего не известно. Но у моей бывшей школьной подруги - у той, помните, с которой мы на летающей тарелке побывали - есть кое-какие интересные сведения. Она сейчас опять в Штатах, в одном о-чень, о-очень компетентном учреждении; и, сами понимаете, многое разглашать не может. Но в последнем письме она мне написала, что уже есть человек, который реально умеет летать. Зовут его - Дэвид Копперфильд. Отличный пропагандист развития тесных связей с Высшими Силами. Но, конечно, делает это мягко, интеллигентно, приучает людей к новым веяниям постепенно, под видом обычных цирковых фокусов.
  Послышался стук, грюк, со стула вскочил Вася и, торопливо повернув ладони внутренними сторонами вверх, радостно вскричал:
  - От он, Давид этой, и е первый человек шестои расы! От, видити? Разошлиси ладоши! Сама Матерь Божа подтверждаить!
  Серый со злым недоумением взглянул на Гало и сердито спросил:
  - Что это с ним?
  - Не знаю. Он сам, - с растерянностью ответила Гало.
  - Я недавно читал про этого Копперфильда, - сказал Васе Юрий. - Но он не белокурый и не синеглазый, а смуглый, черноволосый и черноглазый.
  - Ну и што? - с недовольством возразил Вася. - Вишь - руки? Ты што, уже и Матери Божей не веришь?
  - Нет, что ты, - изобразил Юрий уважение, покорность и почтительное любопытство. Вася удовлетворённо улыбнулся и мгновенно расслабился, а Юрий продолжил: - Просто я хотел, чтобы ты кое-что ещё уточнил у Божьей Матери. Как известно, летать могут и бесы; а некоторые из них при этом могут носить на себе ещё и людей. Даже таких крупных, как, скажем, кузнец Вакула. А уж худенького артиста по арене цирка потаскать - плёвое дело. Особенно если, для пущей незаметности, вселиться к нему в тело. Так вот; ты не мог бы спросить у Божьей Матери: Копперфильд и люди шестой расы - в самом деле люди, или только телесная оболочка для каких-то иных существ? Возможно, из так называемого 'параллельного мира'?
  - А што? Сичас, - охотно согласился Вася; но Гало, встревоженно взглянув на него, с шутливой интонацией, но очень уж громко и торопливо вскричала:
  - Да что это такое? Мужчины! Женский праздник, а они на нас, на женщин - никакого внимания! Только между собой и разговаривают. Василий Борисыч! У Божьей Матери - тоже праздник. Дай ей хоть сегодня от тебя отдохнуть!
  - А что? Ангелы не умеют летать? - уставившись на Юрия немигающим взглядом, свирепо прорычал Серый.
  - А что, у ангелов нет других забот, кроме как цирковым клоунам деньги зарабатывать? - улыбнулся ему Юрий. - А вот какому-нибудь лукавому бесёнку подурачить людей, покуражиться над ними, а заодно подпитаться психической энергией, щедро выплёскиваемой зрителями в виде неконтролируемых эмоций любопытства, испуга, элементарной зависти - самое милое дело.
  - Ну вот, опять они за своё! - с громким и настойчивым укором воскликнула Гало; и прокричала в сторону веранды: - Тамилочка, ты скоро? Мы без тебя уже скучаем!
  
  Глава 18. Наваждение.
  1.
  - Уже идём, - прокричала в ответ Тамила.
  Вскоре она и в самом деле показалась в дверях; и не одна, в сопровождении Люды. Оказывается, Люда уже минут двадцать помогала ей на кухне. В описываемый момент она несла в каждой руке по трёхлитровой банке прихваченных из дому съестных припасов: в одной руке - банку маринованных помидоров, а в другой - такую же банку огурцов.
  Юрий, ранее старательно избегавший встреч с экстрасенсами, по этой причине довольно давно не виделся и с посещавшей их Людой; и в первый момент даже не узнал её. Люда, запомнившаяся ему гарной, круглой и румяной украинской жинкой, словно постарела лет на десять. Былых румян не было и в помине, в волосах стала проблёскивать седина, походка сделалась мелкой и суетливой, а в глазах, вместо прежних задорных огоньков, тускло отсвечивала усталость вперемешку с нервным, истерическим блеском.
  С появлением Тамилы и Люды всё покатилось по стандартному сценарию праздничного застолья в честь 'женского праздника': с произнесением мужчинами вычурных тостов в честь женщин вообще и присутствовавших дам в особенности, с опорожнением мужчинами рюмок до дна, а женщинами - до половины налитого, и с последующим активным перетиранием мужскими челюстями приготовленных женщинами закусок. Единственным отличием от привычного стандарта являлось выдающееся (из-под пальцев Алёшки) музыкальное сопровождение этого праздничного ужина. Сам маэстро называл это издевательство над всеми музыкальными стилями и формами просто и скромно: 'мой джаз'.
  Разумеется, приступил Алёшка к концертной деятельности не раньше, чем набрался для этого творческих сил; то есть - хорошенько наелся. Набрался сил он очень быстро; и не столько оттого, что в него вмещалось меньше, чем в любого из сидевших за столом представителей сильного пола, сколько потому, что он, в отличие от них, хорошо знал правило культурного поведения за столом: 'когда я ем, я глух и нем'. Но уж как только он почувствовал, что сил ему, если их срочно не растратить, вмещать будет некуда (а ведь ещё не подавали сладкого), то сразу же, решительно, без обиняков и подготовительных речей заявил членам собравшейся компании, что сейчас он сыграет для них свой самый новый джаз. Который он только вчера сочинил. Тамила испуганно вскрикнула:
  - Только не это!
  Алёшка охотно согласился.
  - Ладно; это играть не буду. Сыграю другое. - И похвастался: - У меня всякого джаза много!
  Юрий, стараясь выдержать серьёзный вид, ему посоветовал:
  - Может быть, лучше в другой раз устроишь концерт? Когда хорошенько отрепетируешь. Тогда и успех будет намного больше.
  - Нет, пап! Зачем мне репетировать? - величественно возмутился маэстро; и снисходительно пояснил музыкально необразованному родителю: - Джаз - это импровизация. С репетицией уже совсем не то получится.
  А Вася торжественно произнёс:
  - О! Выключайте уту галиматью, што по телевизиру. Пущай лучче утет пацан нам сыграить. Бо у ёго музыки е што-сь божественное. Я завсида, как его слухаю, прям плакать хочу.
  - А я пианино продать хочу, - тихонько буркнула Тамила.
  - Иди, унучёк. Иди, грай, - приказал Вася Алёшке. - А я, поки ты грать будешь, спрошу у Матери Божей: можеть, Она через твою гру хочеть мене што-сь важноя сказать?
  Гало опять напомнила Васе, что у Матери Божьей - тоже праздник; и Вася, хотя и после мучительных сомнений, решился Её не тревожить. Но зато с ещё большей настойчивостью стал требовать, чтобы все внимательнее вслушались в выдающиеся Алёшкиным гением музыкальные произведения; и Алёшкин бенефис состоялся.
  Алёшка первым делом взгромоздил на стул свой школьный портфель, затем ловко, как на лошадь, впрыгнул на это довольно беспокойное и шаткое сооружение, после чего, убедившись, что теперь его руки располагаются на уровне клавиатуры, принялся играть, как он объявил, своё самое простое и понятное произведение. Игра эта заключалась в том, что маэстро неторопливо нажимал пальцами на те клавиши, что ему чем-то нравились больше других. Сидевшие за столом, не обращая ни на музыканта, ни на его импровизацию особого внимания, продолжали говорить, пить и закусывать, и только Вася не говорил и не пил, но лишь безостановочно жевал и безотрывно слушал. А когда Алёшка объявил, что первая симфония закончилась, Вася слегка, одним глазом прослезился и, повернувшись к Юрию, с большим значением сказал:
  - От, чуть не забыл свой сон, а глянул на твово сына та увспомнил. Матерь Божа увчора, увместе с двомя анделами, опьять приходила к мене. Как сичас Её вижу: увся - ув царском облаченни, золотыя косы лежать на голови кружочком, как нимб, та й светяться, как сонце! От. Красота, я тебе скажу, прям неземная. А сама мене говорить, ласково так: 'Назначаю тебе самым ответственным за здоровья и щастя увсех детей на свете'. От так от. Так и говорить. Пойнял?
  - Прямо-таки всех-всех? - несколько усомнился Юрий. - Не великовата ли нагрузка? На одного-то. Надо бы и другим немножко оставить.
  - Не, как раз. По большои любови моёи к детям дадено мне. И дети мене тоже люблять, - торжественно заверил его Вася. - А от твой пацан ето не понимаить. Вечно от меня бегаить. Так што - ты прям сичас приведи его сюды, я его благословлю ув мои возлюбленнаи агнецы, и, с помощщю Матери Божей, ув момент от всех болячек на всю жисть вылечу.
  - Мой сын совершенно здоров и ни в каком лечении не нуждается, - вежливо, но довольно сухо возразил ему Юрий. - А если и заболеет, то - полечится у обычных докторов, да и, с Божьей помощью, выздоровеет. Так что - не волнуйся за него. Убегает - и пусть убегает; бег очень полезен для здоровья. Особенно - в детском возрасте. Волнуйся за то, чтобы чего-то не сделать с ним без моего разрешения. Любого такого 'лекаря' я в момент и тоже на всю жисть вылечу от этого желания. Своими методами. А они у меня воздействуют ещё моментальнее. Пойнял?
  Оставив Васю, Юрий подошёл к возобновившему концерт 'джазмену' и, в который уже раз, прошептал на ухо соответствующее указание. Тем временем Вася поделился своей обидой с Гало и Серым. После чего, несмотря на Алёшкино вдохновенное творчество (или благодаря ему), Серый и Гало стали собираться в дорогу. Но Гало перед уходом успела провести быстрый, не более чем минутный, 'лечебный сеанс' с Людой: поводила вдоль её затылка ладонями и пошептала что-то ей на ухо.
  Тамила, хотя и с видимой неохотой, принялась уговаривать Серого, чтобы он и Гало остались переночевать у неё. Ведь Серый всё-таки выпивши; вдруг гаишники остановят? В ответ на это замечание Серый надменно выпрямился и громко, с пьяноватым апломбом возразил:
  - Хоть бригада гаишников. У меня для них средство есть. На любую бригаду хватит.
  Присутствовавшие в доме женщины, и в первую очередь Гало, с выражением глубокомыслия на лицах закивали ему головами: дескать, не волнуйся! Не нервничай зря! В твоих талантах и в твоём могуществе мы не сомневаемся!
  Ни один из мужчин не только не кивнул, но даже не взглянул в сторону оккультного борца с засильем ГАИ на дорогах. Алёшка продолжал импровизировать, Вася переживал подробности встречи с 'Матерью Божей', а Юрий задумался: 'Средство против гаишников сейчас у всех только одно - деньги. Откуда же у бедного, безработного, так и не засветившегося в 'лечебных чёсах' проповедника столько 'средств', что на любую бригаду хватит?'
  Вслед за отъездом Серого и Гало отправились домой Вася со Светланой. Вася прихватил с собой едва начатую трёхлитровую банку маринованных помидоров, а Светлана - полулитровую банку с тщательно утоптанными туда остатками плова. Юрий пошёл укладывать в постель своего музыканта, время игр которого уже закончилось, а Тамила и Люда принялись мыть грязную посуду.
  Алёшка, утомлённый долгой борьбой с непокорными звуками, быстро уснул, и Юрий отправился на веранду, помогать женщинам в их постпраздничном труде.
  2.
  - Тамила, а у тебя, во время этих твоих экспедиций, наверно, много мужчин было? - войдя из зала в коридор, услышал он волнующийся голос Люды.
  - Да были, конечно. Куда там от них денешься: вокруг - одни мужики, - скучным голосом ответила Тамила.
  - Значит, все ухаживали только за тобой. Счастливая, - вздохнул голос Люды.
  - Да кто там ухаживал. Пока трезвые - вкалываешь наравне со всеми, потная, грязная, и никому ты особо не нужна. Как нажрутся - начинают лезть. Какое там счастье. Ничего хорошего. До сих пор противно, - недовольно и саркастически возразила Тамила.
  - Не-ет... Это ты так говоришь, потому что много знаешь... А я вот - ничего не знаю. Только со своим Сашкой всю жизнь и прожила. А что он знает? Что умеет? Да то же, что и я. Так, наверное, и умру, ничего другого не попробовав.
  - Я ж тебе уже говорила: пробуй. У него, насколько я знаю, никого нет. Но с виду он мужик вроде нормальный. Может, что и получится, - равнодушно ответила Тамила, а затем произнесла скороговоркой: - Тихо. Похоже, он сюда идёт.
  Юрий, затопав погромче, вышел на веранду. Тамила, со скучным усталым лицом, и Люда, со стыдливо зардевшимися щеками, молча домывали грязную посуду, наваленную на небольшом столике, стоявшем рядом с моечной раковиной. На другом столе, обеденном, стоявшем у противоположной, застеклённой стены веранды, на широком чистом полотенце сохла посуда помытая.
  - Юр, дополоскай тарелки, в честь праздника, - попросила Тамила. - А я пойду прилягу. Что-то я сегодня опять притомилась.
  Тамила ушла. Юрий, став у стола на освобождённое ею место, принялся полоскать в холодной воде вымытые с мылом тарелки, подаваемые ему Людой из таза для мытья. Наполоскав с десяток тарелок, он поднял стопку их двумя руками, правой рукой снизу, под донце нижней, левой - придерживая стопку сбоку, и повернулся к обеденному столу.
  И в этот момент, совершенно для него неожиданно, к левой половине его груди прильнула пышная и жаркая женская грудь, а вокруг пояса, под его согнутыми локтями, обвились страстно подрагивавшие руки Люды.
  - Что с тобой? Тебе плохо? - не поняв истинной причины происходившего, спросил он Люду. И застыл в растерянности, не зная, что делать: попытаться как-то поставить тарелки на оставшийся за спиной стол? либо, швырнув их на пол (а тарелки-то дефицитные, и, к тому же, не его, Тамилины), пытаться немедленно спасать несчастную женщину? которая, теряя сознание, но изо всех сил цепляясь за него, медленно сползает по его телу на пол.
  - Да, мне плохо... - сквозь прижатую к его груди копну перепутавшихся пряных волос донёсся задыхающийся женский голос. - Мне плохо... без тебя... Помоги мне... Я хочу тебя! Я хочу! - внезапно охрипшим голосом выкрикнула Люда.
  - Но... ты же замужем, - с не прошедшей растерянностью возразил Юрий.
  - Но мне плохо... Мне надо... Неужели тебе меня не жаль?
  - Жаль... но этого нельзя делать! - воскликнул Юрий; и в этот момент женщина, расцепив руки, горячими судорожными движениями принялась наощупь расстегивать его рубашку.
  Юрий окончательно понял, что ей совсем не так плохо, как ему показалось вначале, и что она не так уж и беспомощна. Торопливо развернувшись верхней частью корпуса назад, он поставил стопку тарелок на помывочный стол; затем, ухватив за плечи женщину, отодвинулся от неё в сторону и, невольно взволновавшимся голосом, повторил:
   - Этого нельзя делать.
  - Почему? - простонала женщина. - Ты боишься моего мужа? Он не узнает.
  - Я боюсь греха. Бог всё узнает. Нельзя.
  - Но я хочу... я должна... это - как наваждение... я уже не могу с ним бороться... я уже давно тебя хочу, и всё больше и больше... если у нас ничего не будет, я чувствую, что умру... неужели тебе трудно хоть немного меня пожалеть? - пытаясь прорваться к Юрию и всем телом наваливаясь на его вытянутые вперёд ладони, сумбурно и словно бы сама себе бормотала женщина.
  И вдруг она ослабила натиск и, отступив на полшага, уставилась на него полубезумным, но очень решительным взглядом. Юрий догадался: она оценивает, как, каким образом прорваться сквозь защиту из его выставленных вперёд рук. И понял, что она непременно сделает это: прорвётся, продерётся, проломится с налёту; ухватится, прижмётся, станет сдирать с него одежду... а ему уже так трудно ей сопротивляться. К тому же - как сопротивляться? Не бить же её? Не скручивать же ей руки?
  'А если попытаться сопротивляться пассивно? Не поддаваться соблазну, просто потерпеть какое-то время, до того момента, пока она успокоится?' - подумал он, но тут же отвёрг этот успокоительный самообман. Если она всё-таки прорвётся, то он не сможет не сделать того, чего она хочет. Он так истомился по женским объятиям; а она - симпатичная, горячая, страстная, упругая...
  Нет, самому, без чьей-то помощи, ему не уйти от стыда и греха. А Люда, уже приняв к исполнению какой-то решительный план, слегка отклонилась назад, для создания инерции перед решительным рывком.
  И тогда, по мгновенному озарению, он осенил Люду широким крестным знамение. А одновременно, с большим чувством жалости к Люде, - к той, прежней, какую он знал милой, доброй и искренней, жалости к её безгрешной душе, и с огромной верой во всемогущество и доброту всевидящего и всезнающего Бога - мысленно взмолился:
  - Господи! Избавь её от наваждения!
  Едва он начал чертить знамение, как Люда, словно остолбенев, недвижно замерла в той же наступательной позе. Юрий, поняв, что принятое им решение начинает приносить результат, ещё раза два - три, с прежним чувством и возрастающей надеждой повторил ту же молитву; но теперь уже вслух...
  - Не надо! Больно! - вдруг громко и мучительно, совершенно незнакомым, низким, хриплым и грубым голосом вскричала Люда; и неловко, как падающий сноп, повалилась на правый бок, постепенно, по мере приближения к полу, теряя сознание. Хотя Юрию, также словно остолбеневшему от удивления услышанным и увиденным, в первые мгновения показалось, что Люда вначале, напротив, обрела лучшее, чем раньше, сознание, как бы 'пришла в себя'; а уж потом она лишилась чувств. В первый момент после вскрика взгляд её, неотрывно направленный на Юрия, был прежним - безумным, жадным и цепким. Юрий ещё раз перекрестил Люду. Её взгляд стал рассеянным, словно бы просыпающимся, Люда выпрямилась из почти профессиональной борцовской стойки, но через мгновение начала падать. В середине полёта взгляд Люды сделался по-детски жалким и недоумевающим; и лишь в момент касания пола, удивительно плавного, словно бы бережного, прокатившегося вдоль тела Люды от ног к плечам, глаза её сонно и неторопливо закрылись огромными пушистыми ресницами.
  3.
  - Ты что, ударил её? - сердито воскликнула Тамила, внезапно и неслышно появившаяся на пороге двери из коридора на веранду.
  - Нет, - оглянувшись на неё, растерянно возразил Юрий.
  - А кулак? - показала Тамила взглядом на протянутую вперёд правую руку Юрия.
  - Это - не кулак. Это - троеперстие, - тоном оправдания сказал Юрий. - Я её только перекрестил, вот так, - с неостывшим чувством и прежним настроением очертил он широкий крест над лежавшей на полу женщиной, - и помолился: 'Господи, избавь её...
  - Не надо! Ухожу! - раздался с полу всё тот же незнакомый и низкий женский голос. В комнате, почудилось, не то пахнуло чьим-то несвежим, быстро миновавшим эту часть пространства и улетевшим прочь дыханием, не то кратко повеяло лёгким, почти неощутимым сквозняком, с едва уловимым запахом гнили и гари, словно от потухшего костра со старыми тряпками.
  - Видать, умирать моя подружка собралась, - с задумчивым и мрачным видом пробормотала Тамила. - Душа на тот свет уходит. Надо звонить на 'скорую'. А впрочем, что 'скорая'? - раздражённо оборвала она себя. - 'Скорая' ей уже не поможет. Она вон уже и не дышит. 'Скорая' отпишется да уедет, а мы потом с ней тут возись. Да ещё и расследование могут начать. Скажут - убийство, - косо, недовольно и с не до конца ушедшим подозрением взглянула она на Юрия. - А от неё, похоже, и так уже... мертвечиной завоняло. Что, ты тоже слышал? Конечно, она уже сколько времени больная... Наверно, внутри совсем сгнила, вот и... Надо звонить её мужу, Сашке. Пусть или домой её забирает, или куда-то определяет. В больницу или сразу в морг... А то, если тут будет лежать да совсем завоняется, то как бы и нам из дома бежать не пришлось. - И, поворачиваясь идти в свою спальню, к стоявшему там телефону, она много решительнее и громче заключила: - Пойду звонить Сашке. А если не дозвонюсь, то ты...
  - Не надо звонить! Я уже здесь! - одновременно с хлопаньем входной калитки раздался со двора истошный крик. Затем настежь распахнулась и громко ударилась о косяк входная дверь, и на веранду ввалился невысокий плотный мужчина лет сорока, в синих потёртых шароварах с выдутыми коленями, в косо застёгнутой рубахе и в растоптанных шлёпанцах на босу ногу. Увидев недвижно лежавшую на полу Люду, он с размаху упал перед ней на колени, трясущимися руками ухватил её за плечи и ужасным голосом закричал:
  - Что с ней!? Она жива??!
  - Сашенька! Как хорошо, что ты меня разбудил! - слабенько прозвучал жалобно дрожавший голосок Люды. - Мне такой плохой сон снился. Такой страшный. Как будто я чуть было не перепутала тебя с другим мужчиной. - Всё полное тело Люды слегка вздрогнуло, словно от позыва внезапно подступившей рвоты. - А ты меня разбудил, и я теперь вижу, что это - неправда. Что это - ты. Как хорошо!
  - Она жива!! - радостно вскричал мужчина и, упав на пол рядом с телом своей жены, принялся обцеловывать её лицо мелкими частыми поцелуями.
  - Ты бы лучше с пола её поднял. А то простудится и ещё раз помрёт, - недовольным тоном произнесла Тамила. - Да и вообще - забирай её домой. Дома будете нацеловываться.
  - Помоги ему, - тихонько буркнула она Юрию. - А то он ещё уронит её по дороге, да раньше срока добьёт. А потом нас же виноватить будет.
  Мужчины вдвоём поставили Люду на ноги. Но хоть как-то стоять самостоятельно она не могла, сразу же повалилась на мужа, едва успевшего её подхватить. Устало опустив голову на его плечо, Люда стала то ли засыпать, то ли опять проваливаться в беспамятство; а мужу, невысокому и не очень сильному, удерживать её обмякшее и потяжелевшее тело было очень трудно. Юрию, чтобы помочь ему, нужно было либо подхватить тело Люды снизу, под оголившиеся от платья бёдра, либо плотно и двумя руками обхватить её вокруг пышной талии; но он стеснялся даже прикасаться к ней, да ещё и в присутствии мужа, и лишь напрасно топтался рядом и растерянно разводил руками.
  - Ох, и мужики пошли. Вдвоём с одной бабой справиться не могут, - скептически буркнула Тамила. Двумя широкими мужскими шагами подойдя к семейной чете, скульптурно замершей в неустойчивом равновесии, она решительным жестом сдёрнула руку Люды с плеча её мужа, затем ловко подставила своё правое плечо под левую подмышку Люды и, профессионально-сильно, словно походный рюкзак, рывком за руку загрузив тело Люды себе на спину, скомандовала: - Сашка, придерживай её с той стороны. Пошли.
  - Ой, спасибо! - обрадованно пропыхтел мужичок, уже изнемогший бороться с безынициативным весом своей полубесчувственной супруги.
  - Чего там 'спасибо'. Магарыч поставишь, - буркнула Тамила.
  - Поставлю! И за помощь поставлю, и за то, что вовремя позвонили, поставлю! За всё поставлю! - возбуждённо заголосил мужичок.
  - Кому вовремя позвонили? Тебе? - приостановилась Тамила. - Я не звонила. Не успела. Только собралась позвонить, как ты и сам прибежал.
  - Так первый раз же не ты звонила, а твой квартирант, - бестолково топчась на одном месте от желания помочь Тамиле и от непонимания, как это сделать, чтобы ей не помешать, торопливо затараторил мужичок. - А ты ему, наверно, отсюда, из кухни, подсказывала, что сказать.
  - Да не было такого! - возмутилась Тамила.
  - Да как - не было? Сначала он спросил у меня: 'Ты - муж Люды?' Я сказал: 'Да'. А он: 'У меня есть важное сообщение. О твоей жене'. Потом слышу - вроде бы уже не мужчина говорит, а женщина; только - тихо, ничего не услышишь и не разберёшь. Типа подсказывает, что сказать. Потом - опять тот же мужчина: 'Не клади трубку. Жди сообщение.' Я минуты две ждал. Потом опять женщина что-то сказала. Я не понял и переспросил, а мужчина мне ответил: 'Твоя жена умирает. Срочно беги в дом Тамилы. Спроси про жену у квартиранта'. Я сразу и побежал. Даже переобуваться не стал.
  - Ты, что ли, звонил? - взглянула Тамила на Юрия; и сама же отвергла это предположение: - Да нет, когда тебе было звонить... ты ж занят был, - еле слышно хмыкнула она. - И к телефону ты не подходил. Ну не я же, сама не замечая, звонила и двумя голосами говорила? Ой... с вами со всеми тут точно с ума сойдёшь, - возобновив движение, тихонько пробурчала она.
  - А голос у него какой? - спросил Юрий.
  - Да... теперь слышу, что на твой совсем не похож... - слегка удивился Александр. - У того вроде как... иностранный какой-то. Ну, вроде того, каким фашисты в наших фильмах говорят. Каждую буквочку выговаривает: 'Срроччно', - сквозь натужное пыхтение прорычал Александр, протискиваясь во входную дверь вслед за Тамилой и повисшей на ней Людой.
  - Серый, - остановившись в дверях, уверенно, но с необоримым недоумением определила Тамила. - Но как он узнал, что Люде плохо? - теперь уже с удивлением произнесла она. Удивление это было такой силы, что Тамила, несмотря на тяжесть висевшей на ней Люды и настойчивое подталкивание Александра, прямо-таки остолбенела, затормозив движение всей тройки; а через пару напряжённо переживаемых ею секунд она громко, прочувствованно и торжественно провозгласила:
  - Я поняла. Это - чудо! Они оба, и Серый, и Гала - святые люди! Всё знающие и за нас беспрерывно болеющие! - После чего, продолжая многократно и каждый раз с ещё большим убеждением восклицать 'Чудо!', она с новыми силами потащила свою подругу через ступеньки к усадебной калитке.
  'От дома Люды идти сюда нужно минуты три, - оставшись в одиночестве, принялся рассуждать Юрий. - Ну, пусть Сашка, от страха за жену, добежал за две. Хотя - толстый... В тапочках... Ну, ладно. Но появился-то он здесь не больше чем через минуту с момента её падения! А только после своего падения на пол, и никак не ранее, Люда, и в самом деле, была похожа на умирающую. То есть Серый сказал Сашке о том, что Люда умирает, в тот момент, когда она вовсе не собиралась умирать, а, напротив, предпринимала наиболее активные попытки меня соблазнить. И в то время, к моему греху, даже мне самому казалось, что до успеха ей оставалось немного'.
  'А что было, когда Серый только-только позвонил? Отнимаем две минуты на пробежку и две минуты на ожидание сообщения... Как раз тогда я поставил тарелки, оторвал Люду от себя и пытался её удерживать. Получается, что звонок прозвучал в то время, когда Люда предпринимала свою первую, неудавшуюся ей попытку. Неужто из-за неудачи этой попытки и был дан временный отбой - в надежде, что повторные усилия приведут к большему успеху?'
  'Похоже на то, что обе телефонограммы были произведены с расчётом на заранее запрограммированное 'чудо': муж прибегает спасать жену от смерти, а она - живёхонька, но в объятиях другого мужчины. Как минимум - скандал, с последующим моим уходом с этой квартиры. Что Гале с Серым, несомненно, и нужно. Я им здесь давно мешаю'.
  'Но для успеха этого 'чуда' Серому, либо Гале, надо было дежурить у свободного телефона. И при этом ежеминутно знать, насколько ближе это 'чудо' к своему конкретному воплощению. Чтобы муж прибыл не раньше и не позже, а к самому интересному моменту, к кульминации. Иначе эффект может не сработать'.
  'Но: для столь скрупулёзной информированности одному из пары экстрасенсов нужно было подсматривать, что происходит здесь, в доме, а второму - находиться у телефона. До ближайшего телефона-автомата - метров двести. Почтенные люди бегали спринт? Или подавали друг другу условные сигналы фонариками? Нет; судя по словам Сашки, они оба находились у телефона. К тому же: с улицы, из-за высокой каменной ограды, внутренность веранды не видна'.
  'Но как-то же Гало и Серый (а у телефона, вне сомнений, были они) узнали о перипетиях происходивших в доме событий? Неужто Тамила позвонила им? Не похоже это на неё. Да и - на какой номер она бы звонила? Да и - зачем это ей? Чтобы потерять квартплату, за счёт которой она живёт? К тому же - очень уж искренне она была удивлена 'чудом', - подумал Юрий. - Так что, скорее всего, 'чудо' - нелепое совпадение разных событий. Видимо, звонил не Серый. а кто-то ошибившийся номером. А содержание текста постороннего 'сообщения' случайно совпало с нашей реальностью'.
  4.
  На следующее утро, и необычайно рано, минут в десять девятого, Серый и Гало опять прикатили в гости к Тамиле. День этот был понедельником; но, так как день восьмого марта, законный праздничный выходной, в этом году пришёлся на воскресенье, то понедельник, указом правительства, для всех работающих также был сделан выходным днём. Именно поэтому Юрий с Алёшкой не отправились с утра в школу, а остались дома.
  Их присутствие в доме, похоже, оказалось для четы безработных экстрасенсов довольно неприятной неожиданностью. Усугублялась эта неприятность тем обстоятельством, что все обитатели дома в то время завтракали на кухне, за одним столом, хотя и по двум разным меню. Но Гало и Серому не терпелось поговорить о чём-то очень важном и срочном с Тамилой, а Юрий им явно мешал. Он это видел и понимал, но помочь им своим уходом не торопился; очень уж ему было любопытно выяснить их роль во вчерашнем происшествии с Людой.
  Лишь Тамила не замечала напряжённости ситуации и, отставив свою любимую гречневую кашу со сливочным маслом прямо под нос сидевшей на столе Симе, увлечённо расспрашивала пару чудотворцев, как им удалось узнать о произошедшем с Людой несчастии. Гало рассказала, что, и в самом деле, вчера вечером, во время их поездки к себе домой, к ней вдруг пришло странное предчувствие, что с Людой должно вот-вот произойти какое-то несчастье. В тот момент они как раз проезжали мимо телефона-автомата. Было ветрено, моросил холодный дождь, и Гало упросила своего джентльмена, Серого, позвонить мужу Люды и, на всякий случай, предупредить его.
   'Но о том, - мысленно отметил Юрий, - что Серый не стал сообщать эту срочную информацию сразу же, но зачем-то приказал мужу Люды ждать у телефона, Гала не упомянула.'
   Тамила, судя по её восторженному виду, об этом обстоятельстве не вспомнила; а Юрий не стал уточнять. Некультурно, неинтеллигентно заставлять взрослых людей что-то выдумывать и зачем-то врать. И без того было заметно, что вчерашнее происшествие чем-то сильно встревожило обоих чудотворцев, и им очень не терпится поговорить о нём с Тамилой, но - 'позже'. То, есть, понял Юрий, тогда, когда лично его уже не будет за столом. А до момента обещанного откровения они старательно переводили разговор с темы вчерашнего происшествия на какие-нибудь другие темы, чем крайне умиляли и восхищали Тамилу, безмерно очарованную их беспримерной скромностью. Но Юрий, не менее Тамилы желавший узнать правду о вчерашнем событии, компанию не покидал, хотя и скромно помалкивал. Тамила была довольна его молчанием, воспринимая этот факт как сообразное моменту проявление уважения к святым чудотворцам - пусть даже и уважения несколько запоздалого. А вот экстрасенсам, чтобы оставить без ответов поток восхищённых вопросов Тамилы, пришлось говорить без перерыва.
  Вначале Гало долго и подробно жаловалась на Серого, который по разным причинам вот уже сколько времени не может выложить до конца камин, из-за чего у них в доме вечный холод, сырость, копоть и неистребимый запах гари. Затем Серый принялся крыть культурной бранью гаишника, что только что, по дороге в Евпаторию, содрал с него очень крупный штраф. Пятьсот рублей (две тогдашних месячных зарплаты) только за то, что Серый перед дорогой немного опохмелился пивом! Да что же это за правительство теперь на Украине, если позволяет так распоясываться своим держимордам?
  Юрий во время этого трогательного и патриотичного рассказа, дабы скрыть свою нескромную ухмылку от Гало и, особенно, от Серого, и без того обиженного ментами и судьбой, опустил голову вниз. При этом, для большей конспирации, он сделал вид, что нашёл что-то крайне интересное в линиях судьбы на своих ладонях; хотя линия судьбы Серого его интересовала гораздо больше. Ещё бы, задумаешься: ведь только вчера могучий провидец чужих судеб утверждал, что ему, только что 'принявшему на грудь' около литра водки, целая бригада гаишников нипочём; а уже на следующий день - на тебе! - всего после бутылочки пивка, всего один гаишник оказался непобедимым без обычных, сугубо материальных средств.
  Гало его ухмылку заметила, но произнести что-то вслух ему не дала, а, показав взглядом на его ладонь, громко и многозначительно сказала:
  - Интересная ладонь. Я вижу, что ты очень долго был под защитой Бога. До тридцати девяти лет.
  'Интересно, как она настолько точно отсчитала этот срок? Не каждый сможет даже с помощью линейки точно отмерить тридцать девять миллиметров; а она, по неградуированной линии на ладони, с первого взгляда - бамц, бесспорный результат. Не примерно-приблизительно, не от тридцати пяти до сорока, а - именно тридцать девять, без всяких плюсов-минусов. Что означает: точно в день сорокалетия отправляйся в беззащитные и отверженные', - недоверчиво усмехнулся Юрий; а Гало продолжила:
  - Это очень, очень много. Даже Иисус был под защитой Бога-Отца до возраста тридцати трёх лет.
  - А потом, когда вернулся к Богу и воссоединился с Ним, так и остался без защиты? - не смог не сыронизировать Юрий.
  - Я имею в виду земную жизнь, - ещё бесстрастнее возразила ему Гала; но в глазах её, показалось ему, полыхнула затаённая досада. - Ты разве не знаешь, каковы были последние слова Иисуса? По-русски это звучало бы так: 'Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?' И сразу после этого Он умер. Разве этот факт не подтверждает того, что я сказала?
  - У меня встречный вопрос, - сдержанно и холодно возразил Юрий. - Если бы, скажем, какой-то человек, в момент наступления телесной смерти, воскликнул: 'Душа моя! Для чего ты меня оставила?',- как бы ты это прокомментировала? Скорее всего, назвала бы его 'великим посвящённым', поскольку только такой может знать, где находится и что намеревается сделать его душа. Так? Сына Человеческого же, в момент заранее предсказанной Им телесной смерти, покинула не просто душа, но находившийся в Его теле Дух Господень. Так как же земной, человеческой ипостаси Сына было не вскричать от горя? И - разве этот факт не подтверждает, что Он, и в самом деле, Сын Божий?
  - Ну-у... Всё равно смерть не является примером жизненного успеха... - с некоторым замешательством ответила Гало; и торопливо продолжила: - Но мы же говорим о том, что показано на твоей руке. И вот насчёт успеха в твоей земной жизни... - сделала она вид, что с особым вниманием и интересом вглядывается в его ладонь, - ...да, тут - не очень. Во всяком случае, богатым ты никогда не будешь.
  - Ну, и слава Богу! - с искренней и неожиданной даже для себя самого радостью воскликнул Юрий; и расплылся в широкой и счастливой улыбке.
  - Как это? - заметно растерялась Гало; она явно ожидала противоположной реакции. Серый также уставился на Юрия, словно на блаженного идиота.
  - В наше время и в нынешней ситуации стать богатым, 'выйти из грязи в князи' можно только путём греха. А зачем мне лишние грехи? Мне хотя бы от уже имеющихся суметь избавиться. К тому же - зачем мне богатство? Мне вполне достаточно скромного достатка; чтобы было то, что мне и Алёшке насущно необходимо.
  - Как! А разве ты не хочешь творить добро другим людям? Всему миру? - торжественно, словно обличив оппонента в непростительной ереси, воскликнула Гало. - А у богатого возможностей для этого намного больше!
  - Наличие возможности отнюдь не определитель наличия желания. А если уж человек пошёл по греховному пути несправедливости и бездушия ради достижения материальных богатств, и успехи на этом пути считает благом, а результаты - добром, то из взращённых им в себе семян 'добра' и 'блага' вряд ли вырастет что-то отличное от вывернутого наизнанку зла и подкрашенного ханжества. Тем паче что и на стезе сеятеля своих семян он будет действовать теми же методами, к каким привык и какие считает правильными. А помогать, 'творить добро' будет прежде всего тем, кто лично ему нравится, кто ему близок и понятен, кто ему льстит, перед ним заискивает, кто будит в нём чувственные желания и возлюбленные пороки. В итоге всё или почти всё творимое им 'добро' сделается добычей такой же человеческой грязи. А вот тех, кем движет не жажда бесконечного пожирания и безмерного обогащения, а чувство сопричастности к божественному процессу творчеству доброго и прекрасного, тех такой деятель будет целенаправленно уничтожать, старательно унижать и тщательно втаптывать в грязь. Ибо, пока они существуют, пока они творят и не сдаются, в нём не умрёт глубинное понимание того, что грязь, по сути, он сам. И превозносить таких скоробогачей - всё равно что хвалить того, кто ограбил чей-то дом, убил либо заморил голодом и болезнями родителей, а затем, после бесконечного множества подобных же, обогативших его мерзостей, дал кому-то из выброшенных им на улицу детей кусочек недоеденного пирожка.
  - А разве нельзя быть богатым - и творить добро, радоваться миру?
  - Можно. Но мне проходить испытание богатством не придётся; ты ведь сказала: 'никогда не будешь богатым'. Чудесное сообщение. Прежде всего тем, что 'никогда' - это очень долго; а долгая жизнь не может не радовать. К тому же - за долгую небогатую жизнь можно успеть сделать больше добра, чем, как у нынешней элиты, у бандюков и бизнесменов, за богатую, но короткую.
  - Для долгой жизни нужно иметь крепкое здоровье, - достойно пережив очередной период досады и растерянности, наставительно произнесла Гало; и укорила: - А ты лечиться не хочешь. А зря. И сына полечить не даёшь. А ему здоровье тоже очень даже пригодится.
  Юрий, скучно усмехнувшись, промолчал, а Гало, взглянув на сидевшего рядом с нею Алёшку, попросила его показать ей его ладошку. Юрий сделал запрещающую гримасу, но любопытствующий, весь ушедший в широко открытые глаза и растопыренные уши Алёшка уже сунул ей свою ручку, испачканную в разляпанной им по столу жидкой манной каше.
  - О-о! А вот твой сын будет необыкновенно, сказочно богат! - едва взглянув на детскую ладошку с едва различимыми на ней линиями, громко воскликнула Гала. Алёшка с довольным видом почесал другой ладошкой у себя за ухом, быстренько прикидывая, какую из заводных машинок он, когда станет богатым, в первую очередь купит в соседнем магазине. Юрий равнодушно произнёс:
  - Ну, хорошо. Лишь бы распоряжался с умом.
  - И с защитой у него тоже очень хорошо, - с напором продолжила Гало. - До тридцати шести лет будет под защитой Бога.
  'Интересная логика прослеживается в её пророчествах, - подумал Юрий. - Я - уже не под защитой Бога, и, к тому же, удачи мне уже не видать. Напрашивается, прямо-таки навязывается вывод: сдавайся судьбе. Очевидно, в данном, конкретном случае это означает: не вздумай сопротивляться нам, всемогущим; ничего у тебя не получится.
  А вот Алёшка, напротив, под могучей защитой Бога, его будущее прекрасно и уже сейчас чётко определено. Подсказываемый мне вывод также очевиден: не беспокойся за него; никто и ничем не сможет ему навредить. Даже мы'.
  'А перед тем, якобы намёком, выдана 'теоретическая информация', что 'даже Иисус' погиб оттого, что в тридцать три года лишился защиты Бога. Здесь подсказывается несколько выводов.
   Первый: Бог, в произвольно и заранее назначенный Им срок, оставляет без защиты того или иного человека. То есть попросту отказывается от него, отдаёт и его самого, и всю его дальнейшую судьбу во власть тёмных сил. Что есть ни что иное, как злонамеренный поклёп на Господа. Бог не отказывается от детей Своих, и не бросает их в беде; если только они, сами и добровольно, не откажутся от Него и от Его помощи и защиты.
  Второй: делается попытка вызвать сомнение в том, что Иисус - Мессия, исшедший от Бога и вновь вернувшийся к Нему. Очень уж неубедительный у Иисуса срок защиты (или богоугодности?). Даже у недостойного меня, с единственной раскрытой чакрой, этот срок (обещанный, можно сказать, 'подаренный' мне умной прорицательницей) дольше, чем у Христа. Чем не повод для 'тестуемого' исполниться гордыни, счесть себя едва ли не достойнее благоволения Бога-Отца, чем Сын Его'.
  'А всё это - не что иное, как злонамеренный обман, продуманный соблазн и целенаправленная ересь'.
  'Ох, господа ясновидящие мудрецы! Что-то вы оба, вместе и в розницу, мне совсем не нравитесь. То ли вы не мудры, то ли не ясно видите, то ли не оттуда смотрите; но явно совсем не туда зовёте.'
  Тем временем Гало, видимо, решив, что Юрий, благодаря её предсказаниям, глубоко увяз в переживаниях о себе, любимом, и наконец-то вслушиваться в её разговор с Тамилой не будет, принялась негромко выспрашивать у Тамилы подробности вчерашнего происшествия. Привычно придавая своим фразам интонации сочувствия и сопереживания и умело подбирая слова, она тщательно расспрашивала Тамилу о том, как чувствовала себя Люда сразу после происшедшего с нею несчастья - падения на пол. Из её вопросов и скользких намёков в адрес Юрия, 'показавшего себя мужчиной', становилось ясно, что она великолепно осведомлена обо всём, что происходило вчера на веранде до того момента, как Люда окончательно потеряла сознание; но ничего не знает о том, что происходило после. Гало даже привела этому трогательное объяснение.
  - Ой, Тамилочка, стыдно признаваться, но я как увидела, что Людочка осталась лежать на полу, то так распереживалась, что дальше и смотреть не могла. Самой плохо стало; а лекарства в автоаптечке не оказалось. Так хотелось примчаться Людочке на помощь; но Серый до того за меня испугался, что на бешеной скорости повёз меня к домашней аптечке. Ой, Тамилочка, по секрету тебе признаюсь, он меня этим спас.
  После этой тирада Гало продолжила мягкие расспросы о том, как вела себя Люда после падения'; чувствовалось, что узнать об этом, и как можно подробнее, ей очень хотелось. Но Тамила на любой из наводящих вопросов Гало торопливо возражала:
  - Ой, да что ты меня спрашиваешь? У меня у самой в голове сумбур. Ты лучше у Серёжи спроси; он же тоже всё видел, и Сашке сообщал. А если уж он не хочет тебя нервировать, то и мне нельзя.
  И она, вместо сообщения запрашиваемой у неё информации о вчерашних событиях, вновь переходила к словесному выражению нынешнего личного восторга и излиянию переполнявших её переживаний.
  Наконец Серому этот обмен вскриками и всхлипами надоел, и он, рыкнув Гало:
  - Пойдём! - встал из-за стола и решительно направился к выходу. Гало, торопливо шепнув Тамиле, что они сейчас, на полчасика, сходят по одному важному делу, а затем вновь вернутся к Тамилочке, отправилась вслед за ним.
  Вернулись они уже минут через десять. Гало была взволнованна и растеряна, а Серый зол даже больше, чем после инцидента с Бэлой. Гало сразу же пожаловалась Тамиле: они хотели зайти к Людочке, чтобы помочь ей поскорее выздороветь, а их вздумал не пропускать к ней её муж. А при этом он ещё и кричал на весь квартал, что они пришли не лечить его жену, а окончательно её угробить. Серый, конечно, немного разволновался, слегка, не дальше чем на метр, оттолкнул этого нахального глупца в сторону; и уже через несколько минут Люда, без сомнений, была бы излечена. Но этот негодяй, муж Люды, вдруг схватил цапку, которой он полол грядки во дворе, и этой цапкой ударил Серого по плечу. Хорошо, что попал палкой, а не острым железом; а то ведь и убить мог бы! Просто ужас, насколько этот мужик, оказывается, дикое существо. К нему пришли с лучшими намерениями, с желанием спасти его любимую жену, а он... бесстыжий и безответственный негодяй, и больше никто.
  Так что - пришлось Гало и Серому уйти.
  - Но, - по секрету сообщила Тамиле её просветлённая подруга, - попыток спасти Людочку я не оставлю. И очень надеюсь, что ты, милая Тамилочка, мне в этом святом деле поможешь. Но об этом - пока никому ни слова.
  Автомобиль уже выл мотором, покорно и старательно заглушая свирепое рычание своего хозяина. Гало, торопливо пообещав Тамиле, что будет ей названивать, побежала к машине.
  Вскоре чета невостребованных и обиженных целителей, после пары резких и воющих рывков автомобиля во время выезда на дорогу, умчалась к своему хронически не греющему семейному камину.
  5.
  Дня через три Тамила, во исполнение настойчивого наказа Гало, пошла навестить болевшую Люду. Входная калитка усадьбы Люды была заперта изнутри. Тамиле пришлось довольно долго стучать и кричать, прежде чем к калитке подошёл муж Люды. Вид у него был растрёпанный, недовольный и, вместе с тем, утомлённо-счастливый; словно его некстати оторвали от какого-то важного и трудного, но очень увлекательного занятия.
  Александр, после долгих расспросов и раздумий, довольно-таки неохотно пропустил Тамилу внутрь; но одну её с Людой не оставлял ни на минуту, а во время их беседы с настороженным видом сидел в той же комнате и неотрывно следил за всеми действиями Тамилы.
  Люда, с тем же утомлённо-счастливым видом, что и её муж, в просторном домашнем халате лежала на разложенном горизонтально диване. Жаловалась она на повышенную утомляемость и на общий недостаток сил; но уверяла, что при том уходе, который ей обеспечили Сашенька и свекровушка, она через недельку-полторы войдёт в форму. А через полмесяца постарается выйти на работу.
  Долго засиживаться Тамила не стала, и, пожелав Люде скорейшего выздоровления, отправилась домой. Александр вновь, не оставляя гостью ни на секунду, проводил её до калитки. Такое внимание, чересчур уж пристальное и явно недоверчивое, Тамилу несколько возмутило; она весь долгий путь к калитке пыталась себя сдерживать, но во время нудного и длительного отпирания калитки, запертой на крючок, на засов, да ещё и подпёртой изнутри брёвнышком, всё-таки не сдержалась и как следует отругала обесстыжевшего Сашку за то, что тот побил безвинного и уважаемого целителя цапкой. Ведь мог и убить ненароком! И, тем самым, оставил бы столько страждущих людей без надежды на исцеление. Разве это не злодейство?
  Сашка ей довольно-таки мирным тоном возразил, что побил он Серого вовсе не безвинно, а - за дело. Во-первых, за то, что он пёрся в комнату к его жене, когда та была неодета. Во-вторых, за то, что посмел оттолкнуть его, законного мужа, в сторону от порога.
  А что бил он Серого какой-то там цапкой, так это - вообще клевета. Цапка, во время замаха, с держака слетела, так что ударил он его всего лишь палкой. Всего лишь раз. Да, в этом он неправ. Надо было этого придурка, косящего под идиота, совсем дебилом сделать. Но - сглупил. Пожалел. Серый закашлялся, захрипел, и он не стал его бить. Только поматюкал немножко; и то - тихо, чтобы Люда не слышала. А кроме этого - никаких особенных неприятностей ни этому уроду, ни его драной кошке он не доставил.
  В заключение Александр торжественно заверил Тамилу, что, если этот волчара ещё раз припрётся к нему во двор, то, и в самом деле, схлопочет по горбу цапкой. Держак в ней уже закреплён надёжно, крепким шурупом, теперь не сорвётся.
  Тамила, сразу же по возвращению домой, позвонила Гало и подробно рассказала ей о том безумии, что настигло мужа несчастной Люды; после чего подруги поклялись одна другой, что, во имя женской солидарности и истинного человеколюбия, сделают всё возможное для спасения бедняжки от тупого насилия со стороны её недоразвитого супруга.
  С тех пор Тамила ежедневно, хотя и ненадолго, стала навещать Люду, что медленно, но уверенно крепла, набиралась сил и с каждым днём выглядела всё здоровее и лучше.
  Через неделю Александр вновь, с восьми утра до пяти вечера, стал пропадать на работе. Во время его второго рабочего дня, часов в десять утра, когда дети Люды также ушли в школу, в гости к ней пришла Тамила. Калитку ей отперла свекровь Люды, жившая на территории той же усадьбы, но в другом доме, рядом с домиком семьи её сына. Свекровь, как ей и наказывал сын, тщательно заперла за Тамилой калитку, а затем ушла в свой дом. А Тамила, как бы замешкавшись на пороге, вернулась к калитке и, тихонько отперев её, впустила во двор Гало.
  Гало, подойдя к порогу дома Люды, велела Тамиле подождать её во дворе; и необычайно строго приказала ей, чтобы она, если даже услышит что-то необычное или очень странное, ни в коем случае не входила внутрь и, уж в любом случае, ни во что не вмешивалась. Потому что, тем самым, она нарушит процесс очень сложного лечения, и последствия этого нарушения могут очень плохо сказаться на здоровьи Люды.
  После чего, ещё раз строгим и таинственным тоном повторив свои наставления, Гало вошла в дом.
  Вскоре раздались протестующие вскрики Люды; затем они перешли в душераздирающие вопли. Услышав их, из родительского дома выскочила мать Александра и опрометью, мимо растерявшейся Тамилы, вбежала в комнату Люды. Тамила, не успевшая и не сумевшая остановить её, испугалась, что та помешает процессу лечения, и помчалась за нею следом.
  В дверь спальни они ввалились одновременно. Люда лежала на диване, а Гало, с неузнаваемо-страшным, плотоядно оскаленным лицом, держала над её головой хищно растопыренные ладони своих длинных худых рук. Лицо Люды было безумным, глаза вращались в глазницах, изо рта текла густая слюна и вырывались нечленораздельные вопли.
  Старуха-свекровь громко вскрикнула и свалилась на пол в глубоком обмороке. Тамила застыла столбом, не в силах отвести от лица Люды своих застывших от ужаса глаз.
  - Ты зачем пришла? - продолжая держать ладони над Людой, яростно прошипела Гало на Тамилу.
  - Да вот, мать Сашкина... не послушалась... Я хотела удержать её... - пятясь спиною ко входной двери, еле слышно прошептала испуганная и бледная, как смерть, Тамила.
  - Вы нарушили процесс лечения! Я уже почти выгнала из неё эту болезнь! А теперь, из-за вас двоих, Люда никогда не сможет выздороветь! - сделав ещё один энергичный пасс над головою Люды, гораздо более спокойным и хладнокровным тоном сказала Гало.
  - Я - не Люда. Я - Марта! Зовите меня теперь: Марта! - истерично, чужим низким голосом, сквозь пену изо рта прокричала Люда; и, забившись в неудержимых конвульсиях, упала на пол. Её голова громко застучала о доски пола; Тамила схватила с дивана подушку, чтобы подложить её Люде под голову, но Гало страшным, свирепым голосом крикнула: 'Во-он!' - и Тамила в ужасе, не чуя ног, выбежала во двор.
  Очнулась она оттого, что кто-то прыскал ей в лицо водой. Оказалось, что она уже лежит рядом со сломанным деревцем, крепко сжимая его стволик и всё ещё зеленевшую на нём крону в своих ободранных до крови и насмерть сцепленных руках. Ухаживала за нею Гало, на вид уже совсем не страшная, а, как ранее, милая и заботливая. Тем не менее Тамила, увидев её лицо так близко, пришла в неописуемый ужас; но затем, почувствовав, что такого сильного чувства ей просто не пережить, и поняв, что лично ей от Гало будто бы ничего не грозит, как-то враз и бесповоротно решила, что всё только что ею виденное и пережитое, ей попросту привиделось в обмороке.
  Чтобы не разувериться в своём озарении, она не стала спрашивать Гало, что на самом деле произошло с Людой и её свекровью, и сколько времени пробыла Гало в доме Люды. А Гало быстро увела, прямо-таки утащила Тамилу в её дом. По дороге, а затем и в доме Гало очень настойчиво ей внушала, что об их сегодняшнем посещении Люды не надо никому рассказывать. Потому что свекровь Люды, к сожалению, умерла, и обвинять в этом, без сомнения, будут её, Тамилу. Ведь только её впускала погибшая внутрь усадебной ограды.
  На похороны погибшей старухи Тамила не пошла. Тем более что Александр перед похоронами во всеуслышание заявил, что умерла его мать не случайно, что в её смерти наверняка виновны экстрасенсы и помогавшая им Тамила. Но вскрытие показало, что умерла его мать от кровоизлияния в мозг; а Люда, упрямо и упорно называвшая себя новым именем Марта, утверждала, что никто, кроме свекрови, к ней не приходил; и что свекровь, ни с того, ни сего, вначале устроила ей необыкновенный скандал, с криками и воплями (то, что были слышны дикие крики и вопли, подтвердили и соседи), а потом вдруг упала и умерла.
  Сразу после похорон свекрови Марта заявила супругу, что он ей надоел, и что жить с ним она не будет; а потому пусть он, вместе со своими шумными и нахальными детьми, переселяется в опустевший дом матери. Она же останется жить в этом доме, и теперь уж будет жить так, как ей самой хочется. Наконец-то сможет заботиться только о самой себе. Но при этом муж обязан ежемесячно выплачивать ей, как заболевшей во время брака супруге, средства на проживание в размере четверти своих доходов.
  Так они с тех пор и жили.
  
  Глава 19. Два варианта праздника Пасхи.
  1.
  Наступила Пасха Христова по православному календарю. В субботу, с двадцати часов, Юрий вместе с сыном находились в Николаевском соборе. Мальчишка, впервые присутствовавший на столь грандиозном и красочном празднестве, был в восторге. После крестного хода Юрию удалось протиснуться в ближний к алтарю ряд прихожан, так, что любопытному Алёшке был отлично виден весь ход богослужения.
  Но вскоре после полуночи мальчонка заявил, что у него, от долгого стояния, болят ноги, и что он смертельно хочет спать. Но - небывалое количество людей, пришедших на празднование, стояло такой плотной толпой, что покинуть собор было уже невозможно. А Алёшка, утомлённо оседая на пол, и в самом деле стал засыпать. Юрий, опасаясь, что на бетонном полу малыш простудится, подхватил его подмышками - и замер, удерживая своё сокровище на весу. Сын, как строевая лошадка в тесном стойле, то засыпая, то просыпаясь, подрёмывал стоя, а поддерживавший его отец, вытянутый по стойке 'смирно' и мысленно себя поругивавший за то, что прошедшим днём не смог уговорить мальчишку поспать не часик, а подольше, не имел возможности даже перекреститься. За что соседи вначале на него косо посматривали и хмурились, но затем, разглядев, чем, точнее, кем заняты его руки, лишь улыбались да осеняли мирно посапывавшего малыша крестным знамением.
  Около пяти утра в храме стало несколько свободнее. Юрий к тому времени почувствовал, что взвешивать на бицепсах свою отцовскую нагрузку он уже не в силах; и, улучив более или менее удобный момент, взгромоздил своё сонное чадо на плечо и вынес его наружу.
  Домой они добирались пешком. Сонный Алёшка шёл медленно, на дорогу ушло около часа; а дома сразу же забрались в постели и уснули.
  2.
  Проснулись они от громких голосов и звяканья посуды. В зале, под деятельным руководством необычайно взволнованной и возбуждённой Гало, вовсю шли приготовления к пасхальному празднеству. Тамила и Светлана деловито уставляли блюдами и бутылками раздвинутый в длину стол, накрытый длинным куском зелёной материи, привезённой Гало и Серым. Вася с благостно-восторженным выражением лица, аккуратно и неспешно, по капельке, подливал воду в вазы с тюльпанами, сорванными в палисаднике усадьбы. Наиболее ответственным делом - возведением объекта предстоявшего всеобщего поклонения - занимался Серый. Объект представлял собою двухметровой высоты пирамидальную треногу, небрежно сколоченную из деревянных реек. Установлен он был у стены напротив входа в зал, в двухметровом промежутке между двумя центральными окнами. Серый, изредка постукивая маленьким молоточком, неторопливо и вдумчиво оборачивал треногу такою же зелёной материей, тем самым превращая треногу в зелёную пирамиду. К лицевой, обращённой в зал грани пирамиды он как-то ловко и быстро прикрепил лист чего-то типа плотного картона, размером около метра в ширину и метра полтора в высоту. Сам лист имел странный серебристый цвет, но был задрапирован куском бледно-зелёной, цвета доллара, реденькой, похожей на паутину ткани. На листе, поверх ткани, располагались изначально прикреплённые плоские, без рам, прямоугольники икон. Иконы были не цветные, и не рисованные, а изготовленные каким-то промышленным способом. На первый взгляд они почти не отличались от обычных черно-белых фотографий; разве что были намного светлее их. Из-за малой контрастности изображения лица, изображённые на иконах, при взгляде на них из зала были практически неразличимы: свет, лившийся из окон по обеим сторонам пирамиды, слепил смотревшему глаза, оставляя иконы в таинственном, словно фосфоресцировавшем полумраке. В целом это сооружение (зелёная узкая пирамидка с развешенными на ней неяркими, практически одинаковыми картинками) весьма напоминало собою неудачную пародию на новогоднюю ёлку.
  Собравшиеся в зале, увидев вышедшего в зал полусонного Юрия, загалдели, зашумели, приглашая его немедленно принять участие в празднестве. Отказываться было неудобно, да и казалось совершенно неуместным: что может быть святее и чудеснее праздника Пасхи Господней?
  К счастью, всё необходимые припасы у Юрия уже были сделаны. Он поставил все имевшееся на общий стол, а сам, вместе с Алёшкой, пошёл умываться. К моменту их возвращения все остальные уже сидели за столом.
  - Христос воскрес! - войдя в зал, весело и громко воскликнул Юрий.
  - Воистину воскрес! - охотно подхватил следовавший за ним Алёшка.
  - Воистину... - необычно для него негромко и с некоторым сомнением ответил Вася. Тамила тоже буркнула что-то похожее, но нечленораздельно, не слишком радостно и тоже словно бы с сомнением. Серый и Светлана не издали ни звука. А Гало поспешно вскочила из-за стола и, как бы в альтернативу сказанному Юрием, громким и звенящим голосом воскликнула:
  - Предлагаю тост: за Божественную Космическую Иерархию! За её победу над всеми её врагами! - И высоко подняла бокал с пузырившимся в нём шампанским.
  Все потянулись к ней чокаться своими бокалами. Лишь Юрий не протянул сунутого ему Тамилой бокала, но, сделав вид, что занят разговором с сыном, положил в кулёчек с конфетами, зажатый в Алёшкином кулачке, пару печеньиц со стола и велел ему идти играть на детскую площадку.
  Тем временем все, кроме Юрия и 'зашитого' Васи, дружно выпили. Гало, искоса следившая за Юрием, укоризненно произнесла:
  - Юра! Отстаёшь.
  - Ай-яй-яй, - как всегда громко и подчёркнуто горько вздохнул Вася.
  - Праздник всё-таки, - осуждающе буркнула Тамила.
  - Опять выделывается, - гневно проворчал Серый.
  И лишь Светлана, в знак согласия с общим мнением лениво кивнув головой, молча потянулась рукой к тарелке с колбасой и сыром.
  - Я просто не знаю, что это за 'Иерархия'. Но знаю, что сегодня - Пасха, праздник воскрешения Христа. И потому с удовольствием выпью, но - За воскресшего Христа! - мягко, весело, улыбчиво и с торжественным смыслом в конце фразы сказал Юрий; и отпил из бокала.
  3.
  - Как это - не знаешь, что такое иерархия? - сделала Гало вид, что неприятно удивилась; хотя на самом деле ей было всего лишь неприятно. - Иерархия, это - расположение по степени значимости. Основа любого порядка. Троица - разве это не иерархия?
  - Какая же это иерархия? Это - неразрывное триединство.
  - Но если даже так, то всё равно первый по значимости - Бог-Отец; затем - Бог-Сын; за ними - Дух Святой. Значит, иерархия.
  - Единство не является... - попытался было возразить Юрий неуступчиво поджавшей губы, готовой к немедленному отпору Гало, но их обоих уверенно и даже властно перебил Вася.
  - Не! Не так. За Отцом идёть не Сын, а Матерь Божа! А вже за Ею - Сын.
  - Божья Матерь в Троицу не входит, - с раздражительным неудовольствием поправила его Тамила.
  - Как это - не входить? - не поверил ей Вася.
  - Вот так. Даже я об этом знаю; а ты-то, про-по-ведник, - с сарказмом протянула Тамила, - тем более должен бы знать.
  - Это по старому Писанию Она не входила! Ув старому режими! - решительно объявил Вася. - А в новому Писании, што по Водолею, уже входить. И скоро будеть не на втором месте, а на самом первом! Потому што сичас, у новому режиме Водолея, к нам прийшла новая обвязательная установка: увовсю унедрять ув массы женскай пра... проори-тет.
  - Ах, Василий Борисович! Ну что Вы говорите? - укоризненно и с очень недовольным видом произнесла Гало. - Сколько раз можно Вам повторять: обязательные для исполнения установки дают только тёмные силы. А светлые силы помогают на правильном пути. Так что - какие нам могут быть установки? Нет у нас никакой установки.
  - Не, ну как жи?! - протестующе воскликнул Вася. - Ты жи сама нам доводила! Оченно важная обвязательная установка: штоб увезде унедрять утет... как его... прооритет женчин.
  Устремив пламенный проповеднический взор на недоумённое лицо Юрия, Вася начал вдохновенно ему объяснять:
  - Прооритет - это што женчина тебе скажеть... али проорёть, штоб ты лучче услыхал... то утето ты и должон делать. Потому што таперича мужикам, хошь, не хошь, а прийдётся обвязательно у во всём женчин слухаться. От как я. Я свою Светку вже давно слухаюсь. А как услыхал про ету установку, увезде пропускаю её уперёд. Хучь она и младше мине на двадцать годов. А ежли простой человеческай муж слухаеться такои жены, что вредная, как моя Светка, и пропускаить её уперёд, то - как это Сын Божий могёт быть упереди своёй Матери? А? Не могёт. Значить, таперича, у новому режиме Водолея, Бог-сын должён у во всём слухаться Матери Божей. От, сичас Она сама мене это подтвердить, - сказал Вася и торопливо выдвинул над столом свои широко расставленные, уже готовые раздвигаться ладони.
  - Ты когда-нибудь заткнёшься? болтун? Или мне тебя заткнуть? - зыркнул на него Серый свирепо затлевшимися глазами; и скомандовал: - Убери со стола! дурацкие руки. Все рюмки опрокинешь. Мы их с самого Штормового везли!
  Вася испуганно убрал ладони под стол, но держать их в позиции 'ку' не прекратил. А Гало, глядя не на него, но куда-то в верхний угол комнаты, усталым и увещевающим тоном произнесла:
  - Василий Борисович! Вы хорошо помните ВСЁ из того, что я Вам говорила? О чём Вас много раз предупреждала? Так что же Вы сейчас говорите?
  Вася долгим недоумённым взором уставился на неё - и вдруг испуганно вскрикнул.
  - А-а! Увспомнил! Ета инхвормация - токо для посвящёных! - шёпотом, как провинившийся ученик отчитывающей его строгой учительнице, ответил он Гало. Затем он торопливо сложил уже начавшие расходиться ладоши одна в другую и, бросив по короткому, косому и неприятно оценивающему взгляду на Юрия и Тамилу, сконфуженно подытожил свои впечатления: - А они ж - непосвящёнаи. Тьфу ты! Я про ето и забыл!
  - Да заткнёшься ты? или нет? - с неудержимой свирепостью прорычал Серый. Вася, окончательно потрясённый ужасом сделанного им открытия и прозвучавшей в его адрес угрозы, торопливо прикрыл обеими ладошами рот и натужно просипел сквозь пальцы:
  - Увсё... я вже мовчу... мовчу...
  - Ох, и фантазёр этот Василий Борисович, - безадресно, в пространство над столом вздохнула Гало. - Но всё-таки, - бросив острый взгляд на Юрия, объективирующим тоном добавила она, - в его словах есть доля житейской истины.
  - Все войны, убийства, грабежи - от мужчин, - словно переживая за то, что в мире происходит столько интересного, а он - в стороне, мрачным, свирепо тоскующим тоном произнёс Серый.
  - А ещё от них - пьянки, драки и насилия, - поддакнула Серому Тамила.
  - А если бы миром правили женщины, ничего этого не было бы, - увещевающим тоном подытожила Гало. - Потому что женщина намного комфортнее чувствует себя в этом мире, и её основное желание - чтобы ей и её близким жилось как можно лучше. И, поэтому, при женском правлении, всем нам стало бы только лучше. Разве не так?
  - Не уверен, - вредным голосом ответил Юрий. - Почему-то от многотысячелетней эпохи матриархата нам не осталось ничего более или менее ценного. Кроме, может быть, некоторых наскальных рисунков; и те, скорее всего, сделаны руками мужчин - охотников. А практически все достижения цивилизации были осуществлены при патриархате. Видимо, всё-таки каждый должен заниматься тем делом, к которому его больше приспособили Бог и природа. Мужчина создан как глава семьи, гарант её защиты и обеспеченности; и, в силу этого, его больше, чем женщину, интересуют проблемы мироздания в целом и общественного устройства в частности. Вот он и пусть этим занимается. А женщин, как утверждают психологи, мироздание интересует мало. Их гораздо больше волнуют проблемы благоустройства тех гнёздышек, в которых им предстоит жить и рожать детей. Так зачем же выгонять их оттуда на псевдо-мирные митинги и мировые войны? Или в дикую тайгу? - искоса взглянул он на Тамилу.
  - А что, сейчас есть мужчины? - с ленивой усмешкой произнесла Светлана.
  - Те, которые мутировали в непонятно что, пусть не занимаются общественным устройством. Пусть вначале в себе разберутся. А уж мы должны стараться выбирать себе в правители не мутантов, а понимающих и знающих людей. Истинно государственных личностей, ответственных за своё важное дело.
  - А что, разве мало было выдающихся правителей среди женщин? - с наигранным удивлением и старательным возмущением произнесла Гало. - Вспомнить хотя бы Екатерину Вторую, прозванную Великой! Или английскую королеву Елизавету Первую! А Маргарет Тэтчер? А Клеопатра? Что, они хуже мужчин правили?
  Юрий усмехнулся.
   - Что-то мало ты нашла правительниц, достойных хотя бы упоминания. У нас, к примеру, кроме Екатерины Второй, правительницами были также Екатерина Первая, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, Елизавета Петровна, царевна Софья и 'царица' Марина Мнишек. Спорить о том, хороши ли были все эти женщины как вершительницы судьбы нашего государства и благодетельницы народа, можно долго. Но вот что любопытно: практически ни одна из них не оставила после себя нормального потомства. То есть - не исполнила своего основного, Богом данного предназначения. Из их детей, кроме бездетной Елизаветы, да ещё Павла, который, как утверждают исследователи, также не дал миру своего потомства, и вспомнить-то некого. Но и те, кстати, были рождены своими матерями - Екатериной Первой и Екатериной Второй - до их восшествия на трон. А уж о судьбах 'цезарёнка' Клеопатры, 'ворёнка' Марины Мнишек и 'царёнка' Анны Леопольдовны даже вспоминать страшно. Вот я и думаю: а не защищает ли таким образом себя человеческая природа? Может быть, это один из её законов: не передавать по наследству гены женского властолюбия?
  - Ты считаешь? женщинам нельзя давать власть? - с тем же мрачным видом, но без обычной злобы в голосе, скорее с тоской провыл Серый.
  - Ну, почему? Если женщина умна, профессионально подготовлена и достаточно мутировала для того, чтобы счастью материнства, заботам о семье и детях предпочесть бремя власти и соответствующие радости грызни за неё, то - пожалуйста. Пусть заполняет свою жизнь этим. Но и требование, чтобы постсоветские государства от 'всей власти Советам', в полном парадном строю, перешли ко 'всей власти женщинам', неправомерно. А само это требование является свидетельством того, что требующие, какого бы пола или вида они ни были, просто жаждут власти; но достичь своей цели ясным и светлым путём, через нормальные, честные и справедливые выборы не могут. Вот они и хотят прибегнуть к старому, как мир, способу: 'Разделяй и властвуй'. Хотят расколоть всё нормальное человечество на две примерно равные партии, на мужчин и женщин; чтобы, столкнув их между собой, заставить человечество до полного самоистребления враждовать по половому признаку. Здесь, под словом 'партии', я подразумеваю не столько политические организации (хотя и это не исключено), сколько внутреннюю установку каждого гражданина и гражданки выбирать или назначать на ответственные посты исключительно по признаку своего пола. Если это произойдёт, то каждая из двух противоборствующих партий, как то обычно бывает в случаях паритета, начнёт заигрывать с 'нейтральной' третьей, рассчитывая, что в тактически выгодных случаях сможет привлечь её на свою сторону. Обе ведущие партии станут ослабевать, а третья партия, та, что ныне преподносит себя как 'угнетаемое сексуальное меньшинство', будет набирать силу. То есть - захватывать всё большую власть, подминая под себя 'большинство'. Что сейчас на Западе фактически и происходит; а вскоре, то тому же образцу, начнётся и у нас. А когда 'меньшинство' захватит власть, то в мире установится 'новый либеральный порядок' по примеру Содома и Гоморры. Человечество, лишив себя нормальной жизни и, вследствие этого, лишившись нормальной репродуктивной функции, быстро захиреет, ослабнет, резко уменьшится в количестве и качестве. И вот тогда, вполне вероятно, к власти на Земле, загнав в энергетическое рабство или в психическое стойло остатки человечества, придёт реальная третья сила. Нечеловеческого происхождения. Которой, к тому времени, уже не нужно будет камуфлироваться за 'вдохновляемыми' ею маньяками, террористами, псевдореволюционерами, обиженными 'меньшинствами' и прочими представителями их 'пятой колонны'.
  - Ой! И все эти страсти - из-за того, что к власти придут женщины? - саркастически воскликнула Гало.
  - Кстати: о женщинах и о власти. А давайте-ка посмотрим: много ли женщин среди тех, что дают установки о женском приоритете. Они-то, наверное, уже начали эту прогрессивную 'перестройку'? И, как и положено, начали её с себя? - в тон ей сказал Юрий; и, повернувшись вместе с креслом, внимательно взглянул на иконостас.
  
  Глава 20. Иерархия удачников.
  1
  Женщин среди представленных на иконостасе 'святых угодников' не было. Но очень уж было похоже на то, что нет там и святых. 'Иконы' совершенно не соответствовали привычным изображениям измождённых ликов христианских святых, но являли собою портреты крепких властных мужчин в возрасте лет сорока - сорока пяти. Все лица, изображённые на портретах, были высокомерны и надменны, все - ракурсом в фас, с абсолютно одинаковыми серо-стальными глазами. Глаза эти были выписаны более яркими тонами, и прорисованы с особым умением и тщанием; к тому же зрачки их находились точно в центрах глаз, так что казалось, будто они, куда ни стань относительно иконостаса, цепко держат зрителя в перекрестии своих не моргающих, беззастенчиво следящих взглядов.
  Возможно, оттого Юрию вдруг почудилось, что глаза эти - не рисованные (как остальные, более блеклые, как бы смазанные черты лиц 'святых'), а абсолютно живые. Словно каждый из портретных персонажей незаметно и безмолвно ушёл отдохнуть, оставив вместо себя свой отретушированный макет; но глаза в этом макете, по крайней мере - зрачки, внимательно и властно наблюдавшие за внешним миром, оставил свои. Либо, тоже вероятно, некто безликий и многоглазый, что предусмотрительно, по привычке коварных и осторожных восточных властителей, спрятался за ширмой этого макета, теперь через дырочки, просверленные в местах зрачков на разрисованном картоне, иконостасом своих не моргающих глаз оценивающе рассматривает тех, кто пришёл к нему на встречу .
  Юрий вдруг почувствовал, что ему, даже сидя за праздничным столом, находиться вблизи этого сомкнутого строя лиц неизвестного происхождения очень неприятно. Примерно так себя чувствовал бы он в российское 'смутное время', в отдалённой средневековой корчме, если бы рядом с ним уселся отряд иноземных ландскнехтов; пусть даже до поры, до времени молчавших и лишь сурово к нему присматривавшихся. Ему вдруг захотелось молча и поскорее, без излишне задерживавших 'извините' и 'до свидания', уйти прочь из комнаты, весь объём которой густо пронизан суровыми взглядами незнакомых недоброжелательных лиц.
  Но он заставил себя сдержаться.
  - Что-то этот, верхний, на Христа совсем не похож, - буркнул Юрий, скептическим взором всматриваясь в тщательно выбритое, но от этого ещё более надменное и обрюзглое лицо, изображение которого, размерами чуть больше остальных, возвышалось над сомкнутыми рядами остальных портретов. - Кто это?
  - Это - Сен - Жермен, - произнесла Гало, также повернувшаяся к иконостасу; и настойчивым тоном глубокого и благоговеющего восхищения пояснила: - Величайший святой.
  - Сен - Жермен? Тот, что в семнадцатом веке неизвестно откуда появился и неизвестно куда исчез? Который выдавал себя за графа, и утверждал, что лично знаком со многими деятелями далёкого прошлого?
  - Почему - выдавал, - демонстративно оскорбилась Гало, словно показывая высокомерно глядевшему на неё Сен-Жермену, что лично она к этому хамству непричастна. - У него, в числе предков, даже и короли были. - И более мягким тоном спросила: - А ты что-то о нём знаешь?
  - Кое-что, - пожал плечами Юрий. - Авантюрист, чернокнижник, алхимик и фальшивомонетчик.
  - Почему это - фальшивомонетчик? - теперь уж искренне оскорбилась Гало, при этом совершенно не обратив внимания на три первых характеристики; очевидно, сочтя их абсолютно верными.
  - Во всяком случае, так свидетельствует Казанова. Когда Сен-Жермен жил в Шамборе - в замке, предоставленном ему королём ради его алхимических опытов, Казанова заезжал к нему для краткой встречи. И Сен-Жермен, на его глазах, сделал взятую у него медную монету золотой.
  - О. Разве это - фальшивомонетничество, - облегчённо выдохнула Гало.
  - Ну, если не фальшивомонетничество, то - жульничество, - усмехнулся Юрий.
  - Но ведь святой Сен-Жермен не сделал кусок меди - государственной монетой, а уже готовую монету сделал золотой! То есть не подделал, а сделал намного дороже ту, что была выпущена государством!
  - А если современный ловкач произведёт банкноту лучшего качества, чем это сделало государство'? Или - сделает уже готовую купюру намного дороже, пририсовав на ней пару нолей? Как его назовут? Графом? Или, может быть, сенатором? - ещё веселее усмехнулся Юрий. - Что же касается Сен-Жермена, то, думаю, в лучшем случае он сгодился бы на роль прототипа булгаковского Воланда. Но на роль безгрешного святого - ни в коем случае.
  - Почему это?
  - Потому что факта обладания криминальными талантами, пусть даже самыми уникальными, совершенно недостаточно для притязаний на святость. Святость не равнозначна цене, написанной на фальшивой купюре сомнительных либо на векселе несомненных, но не ко благу направленных талантов. Она заслуживается истинным служением Богу, Миру и человечеству. А он что делал? Демонстрировал придворным завистникам свою весьма подозрительную, неизвестно каким путём обретённую роскошь. На приёмах и балах не пил и не ел, утверждая, что у него есть 'другая пища'. Единственным продуктом его деятельности являлись обещания сделать королям и их придворным то, чего делать он вовсе не намеревался. А что этот 'святой' реально сделал ради блага современного ему человечества, погрязшего в грехах и изнывающего от бедности, болезней и невежества? Что сотворил доброго в окружавшем его мире? Ни-че-го. Так в чём же содержался смысл его 'святого' служения? И какова была цель этого служения? В чём его святость? Какими деяниями она заслужена?
  - А если он не был святым, то почему Бог к нему так благоволил? - хитренько улыбнулась Гало. - Почему давал ему ту роскошь, которой он пользовался?
  - А разве Бог награждает внешней роскошью?
  - Конечно! Вспомни библейского Иова. Кто дал ему богатство?
  - Сам Иов себе и дал. Сам, своей праведностью мудростью, обрёл своё главное богатство - духовное. Слово 'богатство' происходит от слова 'бог'. Это сейчас извратили это понятие до того, что оно стало синонимом понятия "роскошь"; а на самом деле богатство есть - наполненность души Богом, осознание безусловной необходимости исполнения Заповедей Бога, покорности Воле Божьей. Именно этим богатством Иов и обладал в полной мере. И, благодаря обладанию духовным богатством, не тратил жизнь на пустые хлопоты и греховные страсти, но, следуя Богом данным требованиям справедливости и милосердия, заботился о семье, о ближних своих. И, ради их благоденствия, трудился трудами праведными. В результате чего и обрёл материальный достаток. Именно достаток, но - не роскошь; духовно богатому она не нужна. А Бог - да, благоволил к нему за его праведность; но - также вознаграждал не тем, что баловал его роскошью, а тем, что оберегал его самого, его ближних и плоды его трудов от злодеев и несчастий.
  - Х-х-хау. Оберегал, - хрипло рыкнул Серый. - А кто ж. Тогда. Подверг его несчастьям?
  - В Библии чётко сказано: дьявол.
  - А чего ж Бог. Не воспрепятствовал?
  - Думаю, того, что каждый из нас, каждый без исключений, может попасть в Царство Небесное, лишь пройдя испытание на прочность. Что Христос своим испытанием на Голгофе и подтвердил. Но Бог - милосерден, и не подвергает тяжёлым испытаниям тех, кто их не выдержит. Поэтому тот, кто, на зависть и соблазн другим, живёт беззаботно, бездумно, бездушно, но в роскоши, вряд ли является избранником Божьим. Просто роскошь была его испытанием, его соблазном от лукавого; а он этого испытания не прошёл. Променял бесконечность жизни вечной на несколько лет жизни беспечной.
  - Но то, что Сен-Жермен был святым, абсолютно ясно. Ты же сам сказал: он мог медь превратить в золото. Разве это - не чудо, которое могут сотворить только истинно святые люди? - с деланным объективизмом сказала Гало.
  - Или те, которых раньше называли 'бесами', а теперь - 'представителями параллельной цивилизации'. Видимо, им такие 'чудеса' делать легко, поскольку живут они в так называемом 'тонком мире', из элементарных частиц которого строятся наши протоны, нейтроны, электроны и так далее. Доказательство? А почему ни один из наших учёных не может найти в таблице Менделеева металл, из которого сделаны их 'летающие тарелки'? Причём 'тарелки' эти способны меняться в размерах, и даже то появляться, то внезапно исчезать. Так что - вряд ли их хозяевам, всепроникающим духам, может составить особую трудность разобрать на составляющие атомы меди, из которой сделана монета, с тем, чтобы здесь же, на месте, сложить эти составляющие в атомы золота. Да что там медь! Они, как свидетельствует наша же, человеческая история, и почище фокусы устраивали. Вспомнить хотя бы об их контракте с царём Мидасом: 'Превратится в золото всё, к чему ты прикоснёшься'. Да и в наши времена - разве мало претендентов в современные Мидасы были примануты и совращены перспективой 'мгновенного обогащения'? А когда очередной поклонник роскоши, уверенный в незыблемости и всемогуществе сугубо материальных 'богатств', попадётся на золотой или бумажный крючок - что стоит его соблазнителям сделать какой-нибудь обратный фокус, превратив все его богатства в пыль и тлен? А душенька-то 'избранника богов' - вот она, во вполне реальном, стопроцентно надёжном плену.
  Так что вряд ли святой - тот, кто из любого дерьма может делать золото. Святой - тот, кто богат Духом Божьим, и при этом живёт в соответствии с заповедями Божьими. А если к тому же он умеет, как Иов, праведно и плодотворно трудиться над совершенствованием созданного Богом Мира - созданное им много ценнее бездушного золота.
  2
  - Да кто ты такой? Чтобы здесь, при нас? Умничать? - словно бы придя в себя (либо, было на то похоже, услышав неслышимый для других приказ), необычайно свирепым и громким, словно бы звериным рыком взревел вдруг Серый; и сильным, но неуклюжим движением, как-то деревянно развернувшись вместе со стулом, слегка подался всем негнущимся телом в сторону Юрия. - Что ты можешь знать? О духовной жизни? У тебя нет духовных способностей! Да ты... Ты вообще - не живёшь! Как навозный червь... в чужом дерьме копаешься. Трудишься, а - без толка. Ни машины, ни денег! Ты - просто неудачник! Неудачник! Понял? Неудачник!
  -Гм... А, может быть, Серый, в общем-то, прав? - с видом глубокой задумчивости, воспитующе-назидательным тоном произнесла Гало; и разочарованно-скептически взглянула на Юрия. - Может быть, именно из-за того, что неудачлив сам, ты и пытаешься опорочить других? И даже - величайшего из святых, самого Сен-Жермена? Потому что он - неподражаемый, недосягаемый, самый совершенный образец успеха, удачи, неизменного счастья. Неудачники ведь - самые завистливые, самые злоязычные люди, всегда готовые очернить тех, кто удачливее и достойнее их.
  -Ну, удачник человек, или неудачник, далеко не всегда определяется чьей-то оценкой. Тем паче что зачастую такая оценка является всего лишь попыткой навязать другим свою шкалу ценностей, в градуировке которой сам оцениватель видится красивым и значимым. И если его шкала ценностей будет принята его окружением, то он будет находиться в обстановке более для него приятной и комфортной. Может быть, это относится и к Вашей оценке? - иронично поклонился Юрий Серому.
  Но тот, как ни странно, не обратил на его выпад хоть какого-то внимания, но страстным взором уставился на слегка покрасневшее лицо Тамилы, взбудораженной выпадом его же, Серого, неожиданной агрессии. Юрий, слегка удивлённый этой паузой в, казалось, неудержимо и бесконтрольно агрессивном выпаде Серого, тоже внимательно вгляделся в лицо своего оппонента; и вдруг остро почувствовал, что Серый попросту пользуется появившейся возможностью быстренько и без затрат подзакусить. Он жадно и сосредоточенно, как истомлённый жаждою, забывший о привычной осторожности зверь, высасывает из Тамилы хаотично выплёскиваемую тою психическую энергию. Торопится успеть налить себя до того мгновения, как источник засохнет и иссякнет. Ему, так нерасчётливо растратившемуся, жизненно необходимо компенсировать только что произведённые энергозатраты. А ведь нужно запасти силёнок и на следующий выплеск 'священной ярости'.
  - Серый! К вопросу об удачниках и неудачниках: что такое счастье? - торопясь отвлечь стремительно розовеющего лицом экстрасенса от потребляемой им удачи, громко спросил Юрий. Серый вздрогнул и, неохотно возвращаясь в своё обычное состояние, рассеянным недовольным взглядом уставился на Юрия.
  Юрий, хоть и не дождался ответа, удовлетворённо усмехнулся. И обратился к Гало.
  - Счастье, по классическому определению, есть предвкушение счастья. То есть счастье - это чувство уверенности в грядущем успехе. Степенью и направленностью этого чувства и отличается удачник от неудачника. Первый счастлив надеждой, что его ждёт очередная удача, второй - несчастлив страхом, что впереди - очередная неудача. То есть - кем, по своей сути, является человек, удачником или неудачником, определяется его собственным ощущением гармонии между умственной и физической активностью и душевным покоем. Чем больше уверен человек в том, что успех, несмотря на все препятствия, будет достигнут, что достигнутый результат будет от него неотъемлем и действительно очень для него важен, тем спокойнее и счастливее его душа. И тем решительнее его действия по достижению желаемого результата.
  - Может, и так. Если он - не лодырь и не алкаш, - разморенным голосом отозвалась Светлана. - А то у некоторых, когда нужно работать и зарабатывать, - никакой активности. А выклянчат денег, нажрутся, улягутся в сарае, и - полный душевный покой.
  - Ну, каждый ищет свой путь достижения гармонии с реалиями жизни, - усмехнулся Юрий. - Но после пробуждения в условиях ухудшившихся реалий обычно наступает тяжёлое похмелье. То есть - ещё худшая неудача.
  - Ну, не будем о неудачниках. Лучше скажи: в чём состоит наилучший способ превратиться в удачника? - с лукавой усмешкой спросила Гало.
  - Я думаю, что он - в трёх компонентах: в наличии доброй воли, объективного взгляда на ситуацию и в правильной настройке ценностной шкалы удач. Чем выше на этой шкале ценность удач истинных, безусловно необходимых, и чем ниже - удач и успехов показушных, временных, тем лучше для человека ею пользующегося. Ибо тем большим будет его волевое устремление к той цели, на достижение которой стоит не жалеть усилий. Благодаря чему вероятность её достижения станет намного выше. Да и элементарной эйфории, ощущения счастья окажется намного сильнее. Одно дело - свалилось вдруг что-то на голову, или походя ухвачено, а ты теперь думай, куда его теперь приткнуть. И нужно ли оно тебе. И совсем другое - когда понимаешь, что достигнута именно та цель, ради которой и был пройден весь тяжкий и трудный путь. Что удача достигнута благодаря проявленным в деле способностям и открытым в себе талантам. А также - мудрости того предвидения, с каким было выбрано направление победного пути. И тогда нейроны, изголодавшиеся по пьянящему соку эйфории за время испытаний и лишений, до пределов нальются энергией неподдельного восторга. А с полученной энергией, и со сладким послевкусием заслуженного восторга, устремление к следующей цели лишь возрастёт. Соответственно возрастут терпение и уверенность в достижении поставленной важной задачи. А человек, поднимающийся, 'поднимающий себя' по этому пути, уверенно превратится в удачника.
  - Ну, и за какие же ценности стоит так надрываться? и жизнь тратить? - скептически буркнула Тамила.
  - Мне кажется, ответ очевиден: жизнь стоит тратить на то, чтобы она становилась как можно лучше.
  - А она будет лучше, если человек станет богаче, - как бы продолжила, расшифровала для Тамилы фразу Юрия Гало; и удовлетворённо улыбнулась.
  - Не совсем так, - не согласился с расшифровкой Юрий. - Богатство является гарантом не счастья, а упрощения удовлетворения своих желаний. Что чаще ведёт не к счастью, а к пресыщению, к чувству вседозволенности и, как следствие, к моральной распущенности. Что, в свою очередь, является гарантом несчастий если не для самого богача, то для других людей.
  - И что с того, что некоторые глупцы распоряжаются своим богатством неправильно? Разве мало умных, просветлённых людей, которые распоряжаются своим богатством на пользу себе и Миру в целом? Вспомни хотя бы, к примеру, о Сен-Жермене, - возразила Гало.
  - Ну, если этим ты хочешь сказать, что, судить обо всех по одной и той же мерке нельзя, то я согласен, - усмехнулся Юрий. - Тем более что человеческая жизнь вовсе не однородна, как отливок металла, а состоит из трёх взаимосвязанных, но всё-таки разных частей. И мерки счастья в каждой из этих частей разные. И, по крайней мере в одной из них, материальное благосостояние не имеет никакого значения.
  - Ты имеешь в виду деление жизни на детство, взрослое состояние и старость? Но и детям, и старикам в условиях материального благосостояния всё равно живётся гораздо лучше.
  - Я бы уточнил: может житься лучше. Если этого им желают и к этому прикладывают усилия их родители или опекуны. Но я имел в виду другое деление: личная жизнь, жизнь в составе общества и окружающего мира, и так называемая 'загробная', внетелесная жизнь.
  Личная жизнь воспринимается счастливой и удавшейся, если человек чувствует себя в ней комфортно. Так? А чувствует он себя тем комфортнее, чем больше искреннего тепла, внимания, благодарности и неподдельного уважения получает и ощущает от дорогих и уважаемых им людей. Наибольшее количество и наилучшее качество таких чувств и желаний возникает в любящем союзе хороших добрых людей. Самый лучший, самый крепкий, самый долгосрочный из таких союзов - семья. Хотя бы потому, что такой союз дополнительно скреплён любовью к детям и совместной заботой о них. В хорошей счастливой заботливой семье и дети, скорее всего, вырастут умными, здоровыми и по-человечески хорошими. Благодаря чему их родителям и старость будет в радость. Значит, о создании надёжной дружной любящей семьи и нужно заботиться в первую очередь.
  - Угу. Где только найти хороших и добрых, - опять буркнула Тамила. - Бедные - рвань и пьянь, богатые - ворьё и дрянь.
  - Согласен. В каком обществе живём, такими, под его влиянием и его принуждением, и становимся. Если общество исповедует ценности поголовного равенства, то большинство его членов постепенно превратятся в рвань и пьянь. Ибо рвани и пьяни никогда не стать академиком или балериной, а наоборот - запросто. А если общество, как у нас сейчас, выберет своей единственной ценностью богатство, то люди начнут превращаться в ворьё и моральную дрянь. Ибо богатство, при таком подходе, начинает символизировать собою не только уровень материального благосостояния, но и степень личной удачливости, личного успеха, а значит, и благоволения 'Высших Сил'. Следовательно, для того, чтобы люди превращались не в рвань и пьянь, и не в ворьё и дрянь, а в по-настоящему хороших людей, к безусловно необходимой ценности материального благосостояния надо добавить ещё какие-то. Какие? Такие, которые сделают вторую часть человеческой жизни - жизнь в обществе и окружающем мире - максимально комфортной. То есть, опять же, наполненной внимания и уважения ко всем людям, но в наибольшей степени - к тем, кто имеет наибольшие заслуги перед обществом. И проявил себя как высокоморальная личность. Примерно такое же отношение должно быть к природе и, в целом, к окружающему нас миру. А жизнь в хорошей, счастливой семье, в добром, высокоразвитом, человечном обществе, в окружении здоровой чистой природы и ухоженного, не воющего, не исковерканного мира и есть счастливая жизнь На основании предыдущих рассуждений - счастливая жизнь есть жизнь, наполненная гармонией между целеустремлёнными трудами разума и тела по совершенствованию Бытия И состоянием души, радующейся результатам собственных и общих усилий. А какое состояние души есть наиболее счастливое? Состояние наполненности души любовью. Потому что любовь - это одновременно и восторг понимания либо ощущения совершенства объекта этой любви, и уверенность, что достижение объекта любви достойно самых напряжённых трудов и усилий, и энергия этого несокрушимого устремления, и неумирающая надежда, что все труды и усилия будут, рано или поздно, щедро вознаграждены. К этому состоянию - к наполненности души любовью - и нужно стремиться. А именно это состояние души и является её пропуском в счастливую третью часть человеческой жизни - в бестелесное райское существование.
  - Ой. Всё это - в теории. А на практике никакого счастья в жизни нет. И быть не может, - недовольным и усталым тоном сказала Тамила.
  - Ладно, о практике. Счастье - в том, чтобы, вопреки всем трудностям и неудачам, преодолевая тернии и вырывая волчцы, добыть себе и близким хлеб насущный. Счастье - родить, вырастить здоровыми и хорошо воспитать детей. Счастье - строить уютные дома и прекрасные города. А заодно и благодаря всему этому - строить и совершенствовать себя, свои тела и души, свой быт и окружающее нас пространство. То есть - охранять, беречь и совершенствовать Божий Мир; делать каждое дело так, чтобы видеть: всё делаемое и сделанное - хорошо, ибо достойно того, чтобы быть продолжением дел Господних. И делать всё это нужно так, как велят Заповеди Господни. То есть - по велениям любви, по законам справедливости, по чувству милосердия. Ибо только обладающий способностью любить способен быть счастливым. Только справедливый заслуживает быть счастливым. Только милосердный сможет не стыдиться своего счастья. Только тот, кто, благодаря этим качествам, достигнет душевной гармонии с собой, Богом и окружающим миром, благодаря чему будет удостоен последующей райской жизни, - по-настоящему удачлив и будет, в итоге, вовеки и воистину счастлив. А чтобы суметь достойно пройти весь земной путь, нужно не забывать, что в конце его каждого из нас ждёт Бог; и только Ему судить, кто праведен и прав, и что с каждым из нас будет.
  3
  - Утето правильно! Увсё дело - ув душевнои хармонии! - громко всплеснул ладошами Вася; и, оборачиваясь лицом к Светлане, патетически воскликнул: - Пойняла, баба? От я: вже скоко дней не пью, и увмещаю ув себе заботу об увсех людях Земли, и вже зовсем выйшел на дорогу к вечнои жизни! А ты? Ты увсё никак против мине не успокоисси. Увсё на мине грешишь, увсё мине на мозги капаишь. А жрать как не готовила, так и не готовишь! И не стираишь, всё мине стараисси заставить! А от таперича скажи, иде - не, ты не отвертайся, не отвертайся, ты при всех скажи! Не, я тибе знаю: не потом скажи, сичас! От скажи: иде твоя душевная хармония? А? И иде твоя справедливость? И иде эта самая - как её - милосердечия? Значит, мине денег дажича на жратву не даёшь, а свому младшенькому на наркоту - пожалте! Ну, и што с ентого выйшло? Какая тибе с им хармония? А? Так от хоча таперича подумала бы, што тебе, как женчине, как законнои жене и супруге, делать надо! Кого любить и кормить надо, кого жалеть как следоваит, а кому на мозги капать и денег не давать!
  - А кто тебе дал денег, чтоб ты зашился и пошёл на курсы к Гале? - не переставая смаковать кусочек сальца, флегматично возразила Светлана.
  - Это Матерь Божа за-ради Её любви к мене тебе заставила! - резво и отрепетированно возразил Вася.
  - Э! - раздражённо махнула рукою окончательно посеревшая лицом и устало облокотившаяся двумя руками о стол Тамила. - Да пока мы тут про любовь, милость да справедливость впустую болтаем, умные и удачливые люди такие дела делают! Такие состояния! На всю жизнь обеспечивают и себя, и детей, и внуков. И внуков своих правнуков. А мы... Хотя, конечно, Галочка с Серёжей, - со старательным усилием спохватилась Тамила, - неплохо провернулись. Всего за полгода всекрымскую церковь организовали. А там, смотришь, и шире развернутся...
  - Спасибочки Галочки! Ето она мине передала от Божей Матери, што Божа Матерь хочеть таперича сама через мене увсем миром править, - умильным тоном пропел Вася.
  - ...хоть, может, и не такие уж богатства будут иметь, как наши государственные ворюги, но кусок хлеба...- не слушая Васю, продолжала Тамила, но Гало перебила её голосом негромким, но строгим и наставительным:
  - Все будем иметь от нашей церкви богатство. Но, конечно, прежде всего - богатство духовное, - возвела она очи к потолку.
  - И только у меня... да вот разве что ещё у Юры, хоть он и хорохорится... хоть мы и рядом с вами, а - никаких даров, и никакой удачи, - словно в глухое пространство, со стремительно нараставшей тоской, неизбывной горечью и неодолимым чувством обречённости продолжала говорить Тамила. - Так когда-то и я сдохну здесь, как раньше мама, в дерьме и в нищете. Но у неё хоть было кому о ней заботиться; а меня и похоронить будет некому.
  - Ой, Тамилочка, не переживай ты так! Ты же знаешь: если уж что случится, мы с Серым тебя без поддержки не оставим. Но об этом ещё рано думать; а пока что у тебя всё хорошо! Богатство у тебя есть; такой дом - разве это не богатство? А чуть позже, возможно, достанется тебе и какой-нибудь дар от Высших Сил; значит, и духовное богатство будет, - утешительно пропела Гало. И, склонившись к уху Тамилы, она прошептала, но так, чтобы слышали окружающие: - Я уже много раз просила о тебе Высшие Силы. И, по секрету, мне недавно пообещали, что вскоре, возможно, тебя наградят.
  - Кстати: о духовном богатстве, - деловито произнёс Юрий. - Пойду-ка я гляну: кто же, по вашему, дарами свыше распоряжается?
  И, облегчённым вздохом ставя точку на чересчур затянувшейся дискуссии, он встал и направился к иконостасу.
  
  Глава 21. Крушение 'Иерархии'.
  
  Ближе всего к портрету Сен-Жермена, в верхнем горизонтальном ряду из когорты властноликих 'святых', дисциплинированно сомкнувших в тевтонский 'клин' прямоугольные щиты своих портретов, располагались изображения трёх мужчин, на беглый взгляд Юрия, почти неотличимых от облика Сен-Жермена. Казалось, портреты их просто-напросто скопированы с портрета самозваного 'графа'; выражения их важных, спесивых и недобрых лиц были настолько одинаковыми, что некоторые отличия во внешних чертах замечались лишь при более тщательном рассмотрении.
  'Видимо, эти - тоже 'королевских кровей', - подумал Юрий; и в тот же миг столкнулся своим рассеянным взором об устремлённый на него беспощадно-стальной взгляд того из них, кто был изображён по левую руку от Сен-Жермена.
   Лицо, изображённое на этом портрете, было несколько худощавее и моложе лиц по соседству, но отличалось от них ещё более злым взглядом; нескрываемо, искренне, обнажающе злым. 'Видимо, из-за этой бескрайней злобы сравнительно молодому члену данной группировки и удалось взобраться на предтронную ступеньку 'иерархии', - мелькнула мысль у Юрия.
  И вдруг ему померещилось, что лицо, в которое он в тот момент всматривался, на мгновение и едва заметно исказилось выражением ещё большей злобы; словно портрет очнулся от своей нирваны, каким-то образом поняв или почувствовав пролетевшую в голове Юрия мысль, и гневно скривился. А также Юрию, в который уже раз перед этим иконостасом, показалось, что взгляд, ненавидяще сверливший его с иконного лица, и в самом деле живой, зрячий. Юрий прямо-таки почувствовал недобрую силу, в упор сверлившую его из пары недвижно застывших, но всевидящих зрачков. Ему даже, для доказательства немыслимой абсурдности собственных ощущений, захотелось, по исконно-русской привычке, потрогать изображение хотя бы одного из глаз: картон ли? Не упругое ли и живое глазное яблоко? И только его собственное внутреннее ощущение, что 'это' - не картон, что 'этому', пусть даже оно и нечеловечески злобное, может быть больно, не позволило ткнуть туда пальцем.
  - Кто это? - остановив свой палец у слегка горбатого носа изображённого на портрете блондина лет тридцати пяти, спросил Юрий у Гало, вслед за ним подошедшей к другому краю иконостаса, больше похожего на фотостенд 'Их разыскивает милиция'.
  - Это...? Эол, - после некоторого замешательства, но с торопливостью ответила Гало, словно испугавшись оскорбить грозного 'святого' чересчур долгим о нём умолчанием.
  - Эол? Языческий 'бог ветра'? То есть - бес! Какой же он 'святой'? - изумлённо воскликнул Юрий.
  - Почему - бес? - вяло и не слишком убедительно возмутилась Гало; но быстро нашлась. - Эол - это... сокращённо от слова 'элохим'. Что - ты же, наверное, знаешь? - означает: 'бог'. - И, довольная своей находчивостью, она хитренько улыбнулась.
  'Первый раз слышу, что древнееврейские слова, в процессе их сокращения, превращаются в древнегреческие', - скептически усмехнулся Юрий; но, решив, что на этом знакомство с данным сонмом данных 'святых' лучше прекратить, и затягивать с прощанием из-за мелочных несуразностей не стоит, возражать вслух не стал
  Но напоследок он скользнул взором по другим портретам. Их лица показались ему абсолютно одинаковыми, словно скопированными с портрета Сен-Жермена. Единственное отличие - все они, по могучей, ещё со времён фараонов существующей традиции, были размерами меньше изображения главного вождя. Даже 'согласованные' портреты членов коммунистического Политбюро, вывешенные на парадном иконостасе где-нибудь в райкоме КПСС, хоть чем-то своим, какими-то иными, сугубо индивидуальными чертами отличались от тщательно намакияженного и, разумеется, укрупнённого по размерам лика очередного Гениального Секретаря; здесь же - полное однообразие. У всех представленных 'святых' - одно и то же стандартизированное выражение лиц: высокомерное, холодное, недоброе. Разве что у Сен-Жермена оно наиболее высокомерное; а по мере уменьшения высоты, занимаемой портретом, и, очевидно, снижения ранга изображённого на портрете 'святого', черт нескрываемого высокомерия несколько убавлялось, а чёрточек и чертушечек потаённого страха и демонстративной 'партийной преданности' (легко угадываемых намётанным взглядом пожившего при социализме человека) добавлялось.
  Остальное - стандарт. Одна и та же надменная улыбка, более всего схожая с оскалом гитлеровских 'сверхчеловеков'. Неотличимо-одинаковые, совершенно бездушные, абсолютно безжалостные голубовато-стальные глаза, с одним и тем же всевидящим, равнодушно-ненавидящим, высокомерно-невидящим беспощадно-холодным взглядом.
  'Что значит - многотысячелетняя дисциплинарная выучка, - усмехнулся Юрий. - Нивелирует - куда там современному тоталитаризму!'
  И вдруг его взор, уже ускользавший с зеленоватого прямоугольника иконостаса, зацепился за портрет в левом нижнем углу щита (относительно Юрия - справа), в вертикальном ряду, возглавляемым Эолом. Портрет этот, единственный из всех, сильно отличался от общего стандарта; изображал он не ухоженного 'арийца' с тщательно прилизанными волосами, а курносое и лохматое человекоподобное существо с очень кривыми, покрытыми густой шерстью ногами, заканчивавшимися, вместо стоп, стыдливо прятавшимися в зелёной травке раздвоенными копытцами. В кудрявой, густой шевелюре этого существа не менее стыдливо прятались маленькие, аккуратные козьи рожки.
  - О! А вот и натуральный чёрт! - с удивившим его самого удивлением воскликнул Юрий.
  - Ну... какой это чёрт? - всполошилась успокоившаяся было Гало. - Это - Пан! Бог веселья.
  - Что, жив курилка? Обманул насчёт своей смерти? Решил, что действовать инкогнито полезнее и веселее? - усмехнулся Юрий.
  - Жив, - сухо подтвердила Гало.
  - Странно, что именно он завершает всю эту чёртову дюжину. Неужто - для лучшего понимания со стороны? Или - веселье, в сравнении с другими поро... качествами, у них в меньшей чести?
  -Почему - чёртова дюжина? Обычная дюжина, - нервно возразила Гало.
  - Как же? Один - во главе отряда, и плюс подчинённые - три колонны по четыре 'святых' в колонне. Всего - тринадцать.
  - А почему ты считаешь Сен-Жермена вместе с другими? Он - отдельно. Ты же не считаешь Иисуса вместе с его двенадцатью апостолами? Что, и там - тринадцать?
  - А-а! Вот как. Считать нужно аналогично? - изобразил Юрий глубокое понимание.
  - Конечно!
  - То есть эти двенадцать - как бы апостолы...
  - Почему - как бы? Без 'как бы' - апостолы! - нервно и наступательно выкрикнула Гало.
  - ... а этот, Сен-Жермен, - как бы Христос. А если без 'как бы', то, очевидно, Антихрист? Так? Антихрист и его двенадцать 'апостолов'? Или, то же самое, дьявол и его двенадцать заместителей? Возражений нет? Интересно: а что, если их перекрестить. Исчезнут? - с видом детской наивности спросил Юрий, а одновременно широким взмахом правой руки очертил над 'иконостасом' крестное знамение.
  - Не смей! - истошным рёвом взвыл из-за стола Серый.
  - Не надо! - нежданно звонко и также очень громко взвизгнула Гало. Схватив левою рукой за одну из стоек треноги, она попыталась развернуть её так, чтобы отвернуть 'иконостас' от совершаемого над ними знамения. Но, то ли от её неловкого толчка, то ли по какой другой причине, тренога, вместе с плохо закреплённым на ней 'иконостасом', завалилась набок; 'иконостас' сорвался с удерживавшего его крючка и, странным, даже, показалось Юрию, неестественным образом крутнувшись, шлёпнулся на пол тыльной стороной вверх.
  - А-а-а! - неузнаваемо-низким и необычайно злобным голосом зарычала Гало. - Сам напросился!
  Лицо её из миловидного и интеллигентного мгновенно сделалось невероятно страшным. Она резко взметнула вверх распахнутые граблями ладони и, потянувшись ими к голове Юрия, шагнула вперёд.
  В это время Юрий, негромко пробормотав:
  - Что-то я ни разу не видел, чтобы вы крестились. Может быть, вам это тоже понравится? - совершил крестное знамение в её сторону, а одновременно принялся сосредоточенно читать в уме 'Отче наш'.
  - Не надо! Больно! - со страдальческой интонацией, очень похожей на ту, с которой восьмого марта кричала перед падением Люда, вскричала Гало; но не упала, а, плавно опуская руки вниз, быстрой семенящей походкой, по дуге обегая стоявшего на её пути Юрия, устремилась к выходу из зала.
  - Не смей! - повторно и ещё более дико взвыл Серый; и, оттолкнувшись ногой от стула, в наклонённом положении, головою вперёд бросился на Юрия. Но Юрий резко отшагнул в сторону, а одновременно, не прекращая молиться, осенил крестным знамением пролетавший мимо него серый болид. Серый с рычанием рухнул на пол; но не шлёпнулся на живот, а удивительно ловко успел, ещё на лету, опустить вниз все свои четыре конечности - и весьма устойчиво приземлился на них. И сразу же, не останавливаясь ни на мгновение и даже не пытаясь перейти в вертикальное положение, он широким собачьим намётом, опираясь о пол длинными руками и размашисто отталкиваясь прямыми негнущимися ногами, помчался к двери в коридор. При этом тело его летело горизонтально, параллельно полу; что, в принципе, невозможно для человека. Юрий на какую-то долю секунды даже не поверил своим глазам; ведь он точно, можно сказать, научно знал, что у оказавшегося в такой позе человека задняя часть туловища, за счёт длины ног, будет намного выше передней. В течение следующей доли секунды Юрий всмотрелся внимательнее: расположен корпус тела горизонтально потому, что ноги у Серого, оказывается, непропорционально коротки, да к тому же заметно вывернуты в коленях в обратную сторону.
  Юрий, чрезвычайно изумлённый зрелищем столь необычного, но удивительно ловко, даже обыденно применяемого способа передвижения, запнулся с молитвой; и, подумав: 'кому рассказать, не поверят', на пару секунд замер с вытаращенными глазами. В этот момент Серый, уже доскакавший до порога зала, приостановился и, ловко крутнувшись на месте, развернулся назад. Юрий всё тем же напряжённо - внимательным взором взглянул ему в лицо - и не узнал его; оно лишь отдельными чертами напоминало лицо Серого, но в целом не было им. Более того; оно, показалось Юрию, принадлежало уже не человеку, а какому-то не встречающемуся в природе зверю, непонятным и странным образом оказавшемуся в этой комнате. Внешним видом и габаритами этот зверь более всего походил на волка. Его широкоскулая свирепая морда вытянулась вперёд яростным белозубым оскалом; жёсткая серая шерсть то там, то сям щетинистыми клочками... нет, не просто торчала, а, показалось либо увиделось Юрию, на глазах прорастала, активно лезла наружу сквозь морщинившуюся кожу низкого лба и впалых, растянутых оскалом и хищно вздрагивавших щёк.
  Кроме этого, рассмотреть ещё что-либо Юрий не успел; времени для того, чтобы вглядываться тщательнее, систематизировать увиденное планомернее, а затем долго удивляться и бесконечно страшиться, у него не было. Единственное, что он, при виде противостоявшего чудовища, в виде краткого озарения, но довольно чётко успел подумать, было: 'Юра, не бойся. Не уподобляйся Хоме Бруту. Молись и сражайся; и с Господом победишь'.
  И в тот момент, как непонятный полузверь, поборов тащившую его в прежнем направлении инерцию, уже изготовился и напружинился для нового броска, Юрий вновь осенил его знамением и возобновил молитву. Серый угрожающе взвыл, но замер в занятой им позе начала броска. Секунды две, может быть, несколько больше или много меньше, оба противника напряжённо глядели в глаза друг другу; при этом Серый с ослабевающей силой рычал, а Юрий, с нарастающим воодушевлением, вслух и всё громче молился.
  Вдруг Серый, резко крутнувшись на месте, вновь развернулся к выходу. Но на сей раз он уже не мчался, а неуклюже ковылял на покачивавшихся и заплетавшихся конечностях. К тому же туловище Серого стало вдруг укорачиваться, а его задняя часть начала заметно приподниматься по уровню над плечами и головой. Шага через три передвигаться на всех четырёх конечностях сделалось Серому неудобно; он оттолкнулся передними конечностями от пола и побежал на задних. Но и к прямохождению Серый также не успел приспособиться. Ноги его, хотя и заметно вытянулись по длине, всё ещё были заметно выгнуты в коленях назад. Тело также не могло до конца распрямиться, так что Серый, словно не до конца собранный или полуобесточенный детский трансформер, передвигался в каком-то неестественном, то ли полусогнутом, то ли скорченном положении, с торчавшими вперёд, как палки, плохо гнувшимися руками. По этим причинам, или по каким другим, на ходу Серого шатало, как при землетрясении, прямо-таки швыряло по коридору из стороны в сторону, от стены к стене. В конце коридора он, в очередной раз не удержав равновесия, с размаху врезался в дверь, едва не вывалив её внутрь веранды; но, кое-как миновав сильно замедлившую его преграду, выскочил на прямую выхода к улице и, скрывшись из поля зрения Юрия, с утробным и жалобным подвыванием поковылял прочь.
  - Та этой Юрка зовсем с ума сойшёл! Та вы гляньте: што он вытворяить? Выходить усе отсюды! Дальше от ёго! - тем временем всполошенно вскричал Вася; и, в спешке сметя на пол всю стоявшую перед ним посуду, суетливой старческой побежкой помчался из-за стола в коридор. Вслед за мужем, хозяйственно пристроив подмышкой кастрюлю с говяжьим гуляшом, неторопливо, вразвалочку, с деловитым и крайне занятым видом протопотела Светлана. Последней, с растерянными криками: 'Галочка! Что с тобой? Тебе плохо?' - растерянной и усталой походкой ковыляла совершенно обескураженная Тамила.
  
  Глава 22. 'Святое' притяжение.
  
  Когда Тамила вернулась в зал, Юрий сидел у стола и задумчиво очищал с пасхального яйца в пустую тарелку жёлто-коричневую, крашеную луковой кожурой скорлупу. Грязная посуда и битые рюмки, сметённые Васей со стола, были разбросаны на половину зала, поваленный 'иконостас' лежал в тёмном промежутке между окнами.
  - Ты что, в самом деле с ума сошёл? - гневно вскричала Тамила. - Пасха же! Прощать надо всех! Ни с кем не ссориться! А ты? Разогнал всех гостей. Из-за тебя уже никого в дом пригласить нельзя! Вот, разошлись по домам, даже доесть не захотели. Что мне теперь со всем этим делать?
  Юрий посыпал яйцо солью, затем, не откусив, положил его в сторонку и негромко сказал:
  -Они только выглядят, как люди. И только притворяются, что приходят, как гости. Они приходят, как враги. Исключительно для того, чтобы, под видом своих, пробраться внутрь чужой крепости. Потому что внутри они, по главной своей сути, - бесы. Или - существа из 'параллельного мира'. Что, думаю, одно и то же.
  -Да? Ты уверен? А может быть, это ты - из 'параллельного мира'? Где о правилах приличия даже не слыхивали! Или - просто взбесился? Нет, ты на него посмотри. Люди, которые - ему не чета, все до единого говорят 'белое', а он один твердит, что это - чёрное, да ещё и пытается кого-то в чём-то обвинять! Да почему это я должна верить тебе, а не им?
  -Потому, что они и в самом деле - чёрные. И ты это уже знаешь, хотя всё ещё не хочешь этого знать. Но если будешь продолжать верить им, то окончательно окажешься в их власти. И погибнешь. Они тебя уже и в последний путь пообещали проводить. Видать, так и запланировано.
  -Ха! Гляньте на него! Он решил меня спасать! Ха-ха-ха! Мессия! Ха-ха-ха! Мессия! - с полуистеричным смехом прокричала Тамила.
  Вдруг она резко смолкла и задумалась, а через полминуты молча ушла в свою комнату. Юрий съел яйцо (его покупал, варил и красил он сам), а затем направился к выходу. В коридоре его остановил негромкий возглас Тамилы:
  -Ты куда?
  -За Алёшкой.
  -Ну, веди. А я пока приберу в зале. А потом сходим вдвоём к Владимиру Ивановичу. Ну, помнишь, к тому, что во время последнего собрания с Галой и Серёжей поссорился. Я его с месяц назад случайно на улице встретила, он пригласил зайти к нему на работу, поговорить. Я ему только что позвонила, он согласился. - И, помолчав, она более тихим голосом добавила: - А то я их и в самом деле что-то стала побаиваться. Ещё сделают со мной, как с Людой.
  -А что с Людой? Ей же будто бы стало лучше?
  -Ага. Было лучше, - угрюмо возразила Тамила. - А теперь совсем с ума сошла. Сашку и детей выгнала в дом свекрови, живёт одна, на работу не ходит, ничего по дому не делает. Только ругается с Сашкой и детьми да денег с них требует. На Люду уже не откликается, требует называть её Мартой. Раньше же рюмочку на праздник - и всё; дым табачный вообще не переносила; а сейчас - пьёт, курит. И вообще - сделалась как бомжара. Посуду не моет, еду почти что не готовит, питается всухомятку. В общем, - судорожно сглотнула воздух Тамила, - это Гала её так полечила, что... Как вспомню, прямо жуть берёт. Теперь, как она предлагает мне сделать массаж, я, хоть и страшно, чтобы она догадается, что я всё помню... ну, ладно, тебе это не надо... в общем, отказываюсь. И, ты знаешь, вроде как даже лучше стала себя чувствовать. - Помолчав, Тамила с жалобной просьбой, удивительной в её устах по отношению к 'непросветлённому', произнесла: - Ну, как? Сходишь со мной? А то я теперь всех их... экстрасенсов этих ... ужас как боюсь.
  Когда Юрий вошёл вместе с Алёшкой внутрь усадьбы, картонный прямоугольник иконостаса, тыльной стороной во двор, уже стоял у самой калитки. Рядом с ним, ликами к забору, были не слишком-то аккуратно выставлены оторвавшиеся с иконостаса 'иконы'. Юрий (дабы не возбуждать излишнее любопытство в Алёшке), увидев выставленных из дома 'богов', ничего не сказал, лишь выдохнул с необоримо-инстинктивным облегчением.
  Когда он, вслед за без оглядки промчавшимся в свою комнату Алёшкой, вошёл в зал, там, на одном из стульев, с усталым видом сидела Тамила. Несмотря на её усталый вид, в зале практически всё было по-прежнему: стол и стулья сдвинуты с мест, остатки пищи расплёсканы по столу, разбитая Васей посуда валялась посреди зала. Лишь покосившаяся пирамида иконостаса была поднята и поставлена на прежнее место; а невдалеке от неё лежала, лицевой стороной вниз, последняя из 'икон'. Юрий сразу же, по более крупным размерам, опознал в ней портрет Сен-Жермена.
  -Замучилась я с ними, - уловив его направленный на 'икону', неприятно нахмурившийся взгляд, сварливым голосом сказала Тамила. - Приклеились все до одной к полу, никак оторвать не могла. Уже что только ни делала. Только лопатой и отодрала, - кивнула она на штыковую лопату, приставленную к спинке её стула. - Весь пол исцарапала. А теперь ещё и красить его придётся. А устала - как собака. На ту, - кивнула она в сторону портрета Сен-Жермена, - уже сил не хватило. А оставлять их тут не хочу. Мало ли что от них может быть. Может, ты сможешь её оторвать? Ты же должен быть сильнее меня.
  -Так ты что, просто порвала лопатой эти... картонки? - с лёгким, но приятным удивлением спросил Юрий.
  -Да ты что? Чтоб меня потом Гала и Серёжа саму... как картонку? - с тяжёлым и неприятным удивлением возразила Тамила; и после недолгого, но очень недовольного молчания пояснила: - Они - не из картона, а из дюраля. Не бойся, ничего им не делается. Я уже проверила.
  Юрий охотно взял лопату, радуясь, что, благодаря предложенному Тамилой способу расправы со 'святынями', ему не нужно будет прикасаться к 'иконе' руками. Подойдя к прямоугольнику портрета, он, первым делом, тщательно рассмотрел его тыльную, повёрнутую вверх сторону: прямоугольник этот, и в самом деле, был выполнен из какого-то серебристого металла. Но - не из дюралюминия, как решила Тамила; толк в этом он знал как бывший авиационный специалист. Но - и не из какого-то другого, известного ему металла или сплава. Присмотревшись, он даже засомневался, а металл ли это: уж очень ровной, не зернистой, как у практически любого из металлов, а однородно-гладкой, как у тщательно вылитой пластмассы, была внешняя поверхность серебристо-матовой пластины. Но, вместе с тем, даже при оценке взглядом было ясно, что эта пластина, хотя и имеет сравнительно небольшую толщину, не более полутора миллиметров, обладает весьма значительной, воистину металлической прочностью. Ведь, несмотря на размашистый, с высоты около двух метров, удар об пол, пластина не потерпела хоть сколь-нибудь заметных деформаций.
  На этом основании он решил, что, скорее всего, пластина сделана из какого-то сплава на основе титана; возможно, что именно с алюминием. Особенно укрепляло его в этой догадке то обстоятельство, что ни самого титана, ни его сплавов с алюминием он до тех пор никогда не видел. К тому же он нисколько не сомневался, что Серому, с его, соответствующими времени криминальными талантами, не составило бы ни особого труда, ни больших затрат 'достать' такой дефицит на каком-нибудь агонизировавшем военном заводе.
  При дальнейшем рассмотрении 'иконы' его также удивило, что на её обратной стороне не было никаких креплений. Более того, там не было заметно хоть каких-то следов от крючков или иных зацепок, благодаря которым можно было бы повесить её на иконостас: ровная, гладкая, без единой царапинки, выщербинки или заусенца серебристо-матовая поверхность.
   'Что они, приклеивали её?' - с недоумением подумал он; но, представив на мгновение утончённую 'интеллигентку' Гало и 'мастера на все руки' Серого старательно клеящими прямоугольники 'икон' на иконостас, а также не обнаружив следов клея на поверхности 'иконы', идею эту он отбросил.
  'Может быть, металл этот - магнитный? А в иконостасе - железные вставки. Тогда было бы понятно, почему эти штуки уцепились за пол: примагнитились к гвоздям', подумал Юрий; и, ради эксперимента, поднёс металлическую часть лопаты вплотную к поверхности 'иконы'. Но никакого взаимодействия между ними он не обнаружил.
  Тогда, дабы не тратить попусту время и желая поскорее избавиться от всё более тревожившей его 'иконы', Юрий попытался подсунуть под неё лопату. Несмотря на все его старания и усилия, ему не удалось подсунуть хотя бы краешек лезвия лопаты - настолько крепко 'икона' словно бы приклеилась, или, и в самом деле было очень на то похоже, примагнитилась к полу.
  -Что за чертовщина? - в замешательстве прошептал Юрий. А сказав это, подумал, что, коли уж у 'этой чертовщины' такая силища, то оставлять её в доме ни в коем случае нельзя; и, надавив на лопату, с глубоким и сильным чувством прошептал:
  -Господи! Помоги!
  И в тот же миг, без особого его усилия, 'икона' отделилась от пола; и не просто отделилась, не посунулась в сторонку, но, в прямом смысле слова, отлетела от него, словно отторгнутая, вытолкнутая полом; и, беспомощно кувыркнувшись, упала на пол лицевой стороной вверх.
  Юрий, в замешательстве, прежде чем через посредство лопаты прикоснуться к 'иконе', всмотрелся в открывшийся ему портрет. И сразу же заметил то, что раньше, в тени пристенка, он не смог рассмотреть: изображение было не нарисованным, как на обычных иконах, не плоским, но заметно объёмным, словно бы проступившим, как изо льда, из странным образом прозрачного над местом изображения металла. По технике выполнения это больше всего ассоциировалось с портретами, выполненными на каменных надгробных памятниках; но здесь качество было несравнимо выше.
  Заинтересованный неизвестной ему техникой, благодаря которой портрет выглядел словно живым и заметно объёмным, он внимательнее вгляделся в лицо Сен-Жермена, ярко освещённое падавшими из окна лучами света. И вдруг, не веря своим глазам, он увидел то, что вначале привело его в полное замешательство, а затем мгновенно обрадовало и успокоило: глаза Сен-Жермена были закрыты. Причём закрыты странным и необычным, нечеловеческим способом: нарисованные веки оставались открытыми, располагались на прежнем месте, но сами глазницы были затянуты некоей тусклой полупрозрачной плёнкой; наподобие того, как, видел он в детстве, затягивает свои глаза плёнкой гадюка, готовящаяся к зимней спячке.
  
  Глава 15. Проходная в 'параллельный мир'.
  
  Вынеся (разумеется, на лопате) портрет Сен-Жермена во двор и приставив его, лицом в сторону забора, к другим портретам возглавляемой им 'Иерархии', Юрий вернулся в дом и присоединился к хлопотам Тамилы по уборке в зале.
   Затем они, уже втроём, вместе с Алёшкой, уселись на веранде, чтобы пообедать остатками праздничной трапезы. При этом, к удивлению Тамилы, выяснилось, что кастрюля с гуляшом бесследно исчезла. Тамила вначале с подозрением посмотрела на Алёшку; но вскоре вспомнила, что сама же, в суматохе событий и сумятице охвативших её чувств, разрешила Светлане 'взять немножко еды к себе домой'.
  После обеда они, так же втроём (оставлять Алёшку одного, пусть даже и в запертом доме, Юрий не решился), отправились к Владимиру Ивановичу, уже известному им специалисту по исследованиям связей земной цивилизации с Космическим Разумом.
  Работал Владимир Иванович вахтёром в трамвайном депо. Люда заглянула в будочку проходной, и он сразу же вышел; но предупредил, что далеко отходить от проходной не может, поскольку - на работе.
  - Ты про этих... про Галину и Сергея хотела поговорить? - отойдя на пару метров от 'вертушки', спросил он Тамилу. Та замялась. - Да про них, про них, - усмехнулся он. - Ну, что я тебе могу сказать: правильно тебе про них говорили. Конечно, они от тёмных сил. И тебе надо как можно скорее прекращать с ними дружбу. Если сможешь. Если ещё не поздно. А то, я смотрю, та посторонняя сущность, о которой я тебе в прошлый раз говорил, в тебе намного разрослась.
  - Да какая там посторонняя сущность! - нервно возразила ему Тамила. - Нету во мне ничего постороннего!
  - Есть, - не отрывая взгляда от её груди, покачал головой Владимир Иванович. - Вон как сжиматься стала, за лёгкие и сердце прятаться, когда о ней заговорили.
  - А у меня есть какая-нибудь сущность? - с восторженным любопытством прокричал Алёшка.
  - Иди-ка вон туда, в парк, погуляй там, - приказал ему отец. - Только далеко не уходи, чтобы я твою вертлявую сущность всё время видел. Понял?
  - Нет, у тебя ничего нету, - сказал Алёшке Владимир Иванович. - А вот у неё... - опять взглянул он на Тамилу.
  - Да что Вы болтаете зря! - истерично, непривычно резким и визгливым голосом выкрикнула Тамила и, резко развернувшись, нервной походкой, широко размахивая и жестикулируя на ходу руками, пошла прочь. Алёшка увязался было за ней, но, обидевшись, что она не обращает на него внимания, свернул к указанному ему отцом, расположенному в полуквартале от депо парку, окружавшему местный драмтеатр.
  - Не обижайтесь, - смущённо взглянув на Владимира Ивановича, сказал Юрий. - Она сегодня немного перенервничала.
  - Ничего. Я уже привык, что такие люди обуяны неверием и гордыней, - с некоторой натяжкой улыбнулся Владимир Иванович. - Все - нетерпимы к истине, все ненавидят обличение. Но - Христос таких терпел, и нам велел. К тому же, - помолчав, тоном объяснения произнёс он, - это не сама она говорила. Это та самая сущность, о которой я ей сообщил, за неё сказала. И она же, сущность эта, приказала ей уйти.
  - А Вы не могли бы выгнать из неё эту сущность?
  - Так оттого эта сущность и заставила свою носительницу уйти, чтобы я её не выгнал, - как непонятливому, снисходительным тоном пояснил он Юрию. - Только гнать-то её бесполезно, если сама Тамила этого не захочет. Очень скоро та же сущность опять в ней поселится; и, возможно, не одна.
  - А можно ли выгнать сущность, которую поселила Гало в одну невинную женщину?
  - В эту, как её... в Люду? Если даже и удастся, то уже не имеет смысла. Судя по тому, что я знаю о её поведении, Галина, к тому же, повредила ей мозг. Будет сумасшедшей или парализованной. Ей теперь так лучше.
  - Извините... а давно у Вас появились эти способности?
  - Давно. С одиннадцати лет, - сказал Владимир Иванович, а Юрий невольно отметил: 'И у него - с одиннадцати. Как у Галы. Совпадение?'
  - А по какой причине это произошло?
  - Из-за поездки на велосипеде. Мне его незадолго до того купили. На день рождения, - охотно принялся рассказывать Владимир Иванович. - Ну, захотелось покататься. Заехал далеко, аж за Прибрежное. Чуть ли не до Сак. Километров двадцать накрутил. И это, считай, с первого раза, почти что без всякой тренировки. Я с детства очень сильный, ловкий был. Но, конечно, в конце концов устал, решил немного передохнуть. А тут - гроза началась. Жуть. Дождина хлещет, молнии со всех сторон сверкают, гром гремит. Мне бы спрятаться, переждать, а - негде; пустая трасса. А к тому же я, хоть и худой был, да и ростом маловат, но смелый был, отчаянный. Ничего не боялся. Ну и решил, что - не сахарный, не размокну. Вот меня, прямо на трассе, молнией и стукнуло.
  'Обычной молнией наверняка убило бы, - подумал напряжённо вслушивавшийся Юрий. - Наверное, шаровой. К тому же - шаровая на летающую минитарелку похожа'.
  - Да, шаровой, - словно отвечая Юрию на его невысказанное предположение, кивнул головой Владимир Иванович. - Откуда ни возьмись, появилась прямо над головой, и - бабах! Я, видать, сразу в канаву у обочины и свалился. Хорошо, что так. Я с детства везучий был; а то б наверняка машины задавили. И пролежал я там, в канаве этой, почти двое суток, пока меня не нашли да в больницу не привезли. Причём, что интересно, - оживился он, - велосипеду - хоть бы что. Видать, шины сработали как изолятор. А у меня на голове - глубокий ожоговый шрам. Правда, не широкий. Но лежал я в больнице недолго. Семь дней - и выписали. В молодости здоровый был, куда там. Всё было нипочём. Сейчас бы так. Ну, вот с тех-то пор я и стал всё видеть и слышать.
  - А как Вы думаете, от кого у Вас эти способности: от тёмных сил или от светлых?
  - Я думаю, что у меня, из-за этого разряда, просто открылись природные способности. Хотя, может быть, это и дар от спасших меня тогда светлых сил. Но, уж точно, не от тёмных. Это уж точно.
  - А почему Вы в этом так уверены? Гала, например, говорила, что 'чистых' лучей и голосов, то есть - получаемых именно от того святого, именем которого называет себя ведущая связь сущность, не бывает.
  - Ну, Гала говорит так потому, что у неё луч уж точно не от Богоматери, - усмехнулся Владимир Иванович. - И сама Гала это точно знает.
  - Кстати: она утверждает, что от 'Высших Сил' получена 'установка' о приоритете женского влияния в Мире и обществе; и, мол, в связи с этой 'установкой' Божья Матерь становится как бы выше и значимее Христа. Что Вы можете об этом сказать? - спросил Юрий; и замер в безмолвном и настороженном ожидании.
  - Ну-у, - приосанился Владимир Иванович, всем своим видом давая знать, что сейчас он скажет нечто очень важное, - во всяком случае, когда мне их показывали, то я не заметил, чтобы Она стояла ниже Его.
   'Показывали? Как это - показывали?' - мысленно воскликнул Юрий
  - Как показывали? - словно бы переспрашивая, произнёс Владимир Иванович; и с ещё большим удовольствием пояснил: - Показывали стоящими на белоснежном облаке. Он - по правую руку от Неё. Оба - в царских ризах из золотой парчи. У обоих, и у Него, и у Неё - светящиеся нимбы над головами. Типа корон; или, точнее, просторных терновых венцов, с маленькими частыми протуберанцами в виде колючек. Размеры венцов и протуберанцев - абсолютно одинаковые.
  'Но кто же те, что Их показывали?' - с нараставшим недоверием подумал Юрий.
  - Мои Учителя показывали, - тоном благоговейного ответа сказал Владимир Иванович.
  'Но кто может иметь власть выставлять на показ Сына Божьего и Богородицу? - ещё сильнее запульсировало сомнение в душе у Юрия. - Да ещё и расставлять Их по уровню: выше - ниже? Кто же эти 'учителя'?
  - Вы спрашиваете, кто? Я думаю, что мои Учителя - кто-то из ближайших помощников Бога-отца, - неохотно промолвил Владимир Иванович.
  - Но я ничего не спрашивал, - негромко сказал Юрий.
  - А! Значит, опять я ответил на первый вопрос, - покачав головой, пожурил Владимир Иванович самого себя.
  - На первый вопрос? На какой?
  - Обычно я слышу два вопроса: первый - произносимый в уме, во время обдумывания, второй - произносимый голосом, - пояснил Владимир Иванович. - Но иногда, когда разговор интересный, забываю о том, что надо дождаться второго вопроса, и отвечаю сразу на первый.
  Оба с полминуты помолчали.
  - Я слышу, - внимательно взглянув на Юрия, неторопливо заговорил Владимир Иванович, - Вам не даёт покоя вопрос, кто мои Учителя. Я, честно сказать, и сам точно не знаю. Они на этот вопрос не отвечают. Но, - громче и, показалось Юрию, самоуспокоительно произнёс он, - думаю, ранг у них очень высокий. Наверное, главные архангелы. Потому что они могут ответить на любой мой вопрос, и показывают мне очень многое из того, что меня интересует. Без них я бы очень многого не знал, и мало чем отличался бы от обычных людей. Зная это, могу уверенно утверждать: без вождения со стороны Учителя - никакое следование по пути просветления невозможно. - И тоном благожелательного снисхождения пообещал: - Так что, если хотите, я попрошу своих Учителей, чтобы они и Вам дали учителя. Тогда и Вы сможете лицезреть те чудеса, что вижу я. А, возможно, через какое-то время, и Вы удостоитесь огромного счастья лицезреть Христа и Его Матерь, - тем же благожелательным тоном, но с заметно прозвучавшею ноткою вежливого сомнения произнёс он. - Но это, конечно, не скоро, - слегка нахмурившись, негромко и словно самому себе, ради собственного успокоения вымолвил он; и, искоса взглянув на внимательного собеседника, снисходительно пояснил: - Я - и то своих Учителей десять лет об этом просил. Сами понимаете: это же не так просто даётся. Это надо суметь заслужить. Да-а. Не каждому, далеко не каждому даётся такая великая честь - увидеть Их. А мне, - со значением взглянул он на Юрия, - они обещали показать Их ещё два раза. А может быть, и три. Вот так, - с видом огромного самоудовлетворения и понимания собственной значимости, медленно и важно вымолвил Владимир Иванович; и, с выражением торжественной величавости на лице, перевёл повлажневший взор на катившиеся по небу серые облака.
  'Тщеславие, - внимательно глядя на него, с грустью и невольным сожалением подумал Юрий. - Обычное тщеславие'.
  Лицо Владимира Ивановича мгновенно поскучнело, и он, невнятно буркнув:
  -Ну, мне пора. Всё-таки я на работе, - развернулся и, высоко вздёрнув обиженную голову, неспешной небрежной походкой пошёл к проходной.
  'Гордыня, - громко, неудержимо громко, до неприличия громко подумал Юрий. - Гордыня и тщеславие. Такая же гордыня, и такое же тщеславие, как у всех виденных мною экстрасенсов'.
  Владимир Иванович словно споткнулся на ходу; но не остановился, а, напротив, резко прибавил шаг. И, не оглядываясь, не прощаясь, торопливо скрылся за стеной вахтёрской будочки.
  
  Глава 24. Переосмысление.
  1
  Мы трудимся для Бога не ради того,
   чтобы получить от Него награду,
  но чтобы не быть рабами бесов.
  Иосиф-исихаст.
  
  'Наличие какого-то порока - вот отличительный признак людей, наделённых 'даром' принимать 'лучи' и 'голоса' из потустороннего мира,- неторопливо шагая по аллее парка от трамвайного депо к театру, размышлял Юрий. - Именно этот факт и пытались скрыть Гало и Серый, утверждая, что 'дар свыше', 'просветление' достаётся человеку не за какие-то его личные качества, но по случайному совпадению обстоятельств. Так сказать, 'по высшему капризу'. Но при этом они же сообщали, что для ускорения момента получения 'дара' нужно очень сильно этого захотеть. То есть, в конечном итоге, дело не в 'капризе', а в сильном желании выделиться из своего окружения. Стать не таким, как все. Приподняться над 'толпой'. Указание идти к получению 'дара' таким путём означает: дело - в гипертрофированном развитии личных качеств тщеславия и гордыни.
  Почему так? Видимо, потому, что обладателей других пороков нужно чем-то подкупать, что-то реальное им давать. Жадному нужно дать богатство, властолюбивому - власть, садисту - гарантии собственной безопасности, извращенцу - руководство закрытым детским учреждением или балетным театром, и так далее. А это - затратно и хлопотно. А вот совращение гордецов и тщеславцев обходится бесплатно. Этим 'сверхсуществам' достаточно лести, чтобы они раздулись самомнением, выходящим за пределы их ограниченного разумения и маленькой души. Под давлением чрезмерного самомнения в защитной энергетической оболочке души и тела образуются проломы, через которые и будет доставлен троянский 'дар' - 'луч' или 'голос'.
  Догадаться о том, что такое 'голос', в общем-то, несложно. Самый очевидный вариант: потусторонняя сущность, поселившись у человека в мозгу или подключившись к его слуховым нервам, подаёт в слуховой центр специально выработанные ею сигналы, которые человеческий мозг попросту не может отличить от сигналов собственных рецепторов. А бес, дёргая человека этими сигналами, как мы дёргаем лошадь удилами, заставляет его делать то, что бесу на тот момент или в той ситуации выгодно или угодно. Именно таким образом какой-то бес, из естественного для него желания поиздеваться над внемлющими ему людьми, 'говорил стихи' устами тщеславной 'поетесы' Евдокии.
  Очевидно, существует и более сложный вариант подобного воздействия: когда бес полностью подчиняет человека своей воле. При этом он каким-то образом одурманивает, а возможно, и парализует мозг человека. И такой человек уже не добровольно, но как робот, как послушный механизм исполняет исходящие от беса сигналы. Именно так бес Марта руководит поступками Люды. И, весьма вероятно, наличием в человеке именно такого бесовского влияния можно объяснить большинство человеческих безумий и безумств. В том числе - существование всякого рода маньяков.
  С 'лучами' дело обстоит сложнее. Ясно, что уровень технической квалификации бесов, заведующих этой отраслью влияния на людей, намного выше. Чтобы показывать 'просветлённым' те или иные телекартинки, нужно уметь готовить соответствующие клипы. Для этого нужно иметь какое-то высокотехнологичное производство. И иметь соответствующие средства передачи. В случае передачи клипа одновременно разным людям в разных точках планеты (как то происходило с Гало и её психоделической двойняшкой), средства эти дорогостоящие и довольно сложные. Кроме того, нужно сделать человеку операцию по вживлению в него приёмника, сигналы от которого пойдут в зрительный и слуховой центры мозга. Видимо, из-за необходимости проведения такой операции получатели 'дара ясновидения' (например, Гало и Владимир Иванович) исчезают на пару суток с мест их встреч с 'тарелками', 'шаровыми молниями', 'инопланетянами' и прочими представителями потусторонней цивилизации.
  Кстати: в печати проскакивала информация, что после пребывания человека в 'тарелке' в его мозгу обычно появляется небольшая пластинка 'из отсутствующего на Земле серебристого металла'. Очевидно, в этих пластинах (а с учётом совершенствования технологии, возможно, уже и не в пластинках, и не из 'металла', а в чём-то внешне не определимом нашими приборами) и размещены приёмопередатчики вживлённых телевизоров. Помимо какой-то другой, неизвестной нам аппаратуры. Возможно, в число этой аппаратуры входят устройства, позволяющие отдельным 'целителям' видеть человека насквозь, слышать его мысли и так далее.
  Немного неясно, во всех ли 'ясновидящих' сидят бесы, или в некоторых имеются лишь пластинки. Во Владимире Ивановиче, мало сомнений, имеется какой-то приёмопередатчик; но управляющего беса, скорее всего, в нём нет. Подтверждение - в том, что он может слышать мысли обычных, не 'просветлённых' людей. Видимо, такие люди, с виду - нормальные, бескорыстные, искренне уверенные в своём служении именно Богу, нужны бесам для рекламы, для прикрытия внутренней сущности своих преданных слуг.
  А вот бессердечная 'целительница' Надя может видеть ауру человека и его внутренности, но слышать его мысли не может. Видимо, в ней сидит какой-то бесёнок; хотя и не слишком злобный. Бывший милиционер Сергей - обычный негодяй, проходимец и авантюрист. Возможно, никаким 'ясновидением' он не обладает; но его потребность в массированных энергоподпитках может означать, что внутри его также сидит какой-то изворотливый бес. А возможно, и не один; но все - не очень высокого пошиба (точнее - не очень низкого; из верхнего, поверхностного слоя опускающейся к аду иерархии). Серый - симбиоз земного и потустороннего существа. В Гало, скорее всего, сидит хитрый и лукавый бес. По признанию самой Гало, 'в самые важные моменты мне не нужно думать, что делать и говорить; всё получается само собой'. А для такого эффекта нужно, чтобы 'суфлёр' не только непрерывно сканировал окружавшую Гало обстановку, но и имел доступ к управлению её органами движения и речью. А для этого нужно находиться внутри 'управляемого механизма'; и, естественно, жить за счёт энергии, вырабатываемым этим 'механизмом'. То есть - земным телом. Видимо, из-за энергозатрат на управляющего духа Гало, внешне - небольшая сухощавая женщина, также страдает неутолимым энергетическим голодом.
  Очевидно, Гало и Серый являются проводниками воли направившей их сюда 'Иерархии' (Гало - 'резидент', Серый - её охранник). Но, несмотря на мощную поддержку 'из Космоса', проникнуть в мои мысли (в отличие от 'свободного художника' Владимира Ивановича) Гало не смогла. Иначе она не вела бы со мной опасных для неё общественных дискуссий, но, услышав 'вредную' мысль, постаралась бы сменить тему. Видимо, Господь оградил и защитил любящих Его людей тем, что не позволяет бесам проникать в их мысли.'
   'Но как же, в таком случае, смогли сотворить свои злые 'чудеса' Серый и Гало? Каким образом смогли они с удивительной точностью 'наказать' мужа Бэлы, и как чуть было не уличили в 'прелюбодеянии' меня?'
  2
  'Сначала - о том, что проще и понятнее; о 'чуде' прозрения Серым и Гало того, что происходило между мной и Людой. Начну по порядку, с предыстории.'
  'Теперь понятно, что пара экстрасенсов использовала Люду в качестве основного блюда своей энергетической подпитки. Тому имелись веские (для них) причины. Ко времени их знакомства с нею ажиотаж многолюдных собраний, когда толпы бывших советских граждан щедро выплёскивали на заморских 'профессоров' энергопотоки своего нездорового любопытства, уже прошёл. Основная масса 'ищущих себя' зевак, поняв, что с 'одухотворёнными' типа Евдокии им не по пути, ушла к другим зазывалам. Местные 'целители', вместо того чтобы рекламировать и энергетически спонсировать своих заморских конкурентов, старались лишь финансово и энергетически подкормиться от них. Планы энергетического 'чёса' Гало и Серого по Крыму были сорваны пожадничавшими, 'переборщившими' Сергеем и Надей. Попытки убедить меня в необходимости 'полечиться' самому и 'полечить' Алёшу тоже провалились. Подпитки от хилых пенсионеров - прихожан 'Крымского отделения Всемирной Объединительной церкви', уже не хватало даже для 'пастора' Васи и вампирствовавшей на нём Светлане. Вследствие чего Гало и Серый и не участвовали в этом 'отделении' душ от тел, ибо понимали: количество недугов и смертей прихожан резко возрастёт, а весьма возможные обвинения в этом неизбежно падут на них. И первым обвинять их, чтобы снять подозрения с себя, будет Вася.
  К концу девяносто первого года Тамила была высосана до состояния между жизнью и смертью. Убивать её экстрасенсы не хотели, так как 'провидели', что в этом случае её дом перейдёт во владение её сестры или дочери погибшего брата, а им придётся о нём забыть. Бэла была почти убита потерей и 'изменой' мужа, и малейшая энергопотеря грозила ей смертью. Что, по соображениям её жилплощади и своего паблисити, также было крайне невыгодно экстрасенсам. Доводить до тяжёлого состояния малолетних 'дорогих племянничков' также было нерентабельно: выход мал, а огласка, да и вероятность быть выставленными Бэлою за дверь велика. Видимо, по этой причине Гало, зная о неудержимой жадности Серого, вынуждена была переехать с ним в свой недостроенный дом. А в итоге им стало совсем плохо. Ведь теперь для того, чтобы пополнить жизненно важные запасы психической энергии, им приходилось отправляться в путешествие до Евпатории. Причём - в один и тот же день туда и обратно. Оставаться на ночёвку у Тамилы они не могли из-за меня, а на ночёвку у Бэлы - из-за волчьей жадности Серого.
  Ездили они в Евпаторию исключительно по выходным; обычно - к обеду. К тому времени я и Алёшка обычно уходили куда-нибудь на прогулку, а они получали возможность спокойно поесть таёжного супчику и беспрепятственно 'полечить' гостеприимную хозяйку и её доброжелательную доверчивую подругу. Но каждый раз ближе к вечеру они непременно уезжали в свой наполовину промёрзший, наполовину задымленный дом. И это - несмотря на традиционные уговоры Тамилы остаться у неё на ночь. А также - вопреки столь же традиционным утверждениям Гало, что они приезжают в Евпаторию исключительно потому, чтобы встретиться с милой Тамилочкой.
  Что, теперь понятно, было правдой. Но встретиться хотели экстрасенсы не только и даже не столько с ней. Перед каждой поездкой в Евпаторию Гало непременно связывалась по телефону с Тамилой и просила её, чтобы она, к сроку и времени их приезда, пригласила к себе Люду. Если Люда по каким-то причинам (обычно - производственным, из-за подмен то и дело болевших коллег по швейному цеху) придти к Тамиле не могла, то визит 'целителей' откладывался до более удобного момента. Так бывало по нескольку раз; что, конечно же, заставляло экстрасенсов нерничать и дополнительно их ослабляло. Экстрасенсы жестоко голодали, и потому 'лечили' - оба, по очереди - Люду нещадно. И настолько были уверены в итоге такого 'лечения', что даже общий срок его ей сообщили: два года; потом 'возможна' смерть. А в точности таких прогнозов, на опыте 'лечения' Галою матери Тамилы, можно не сомневаться.
  Но вот наступил 'женский праздник'. Экстрасенсы знали, что к тому времени Бэла понемногу пришла в себя, что её дети чувствуют себя хорошо, и заторопились к ней с 'поздравлением'. Но, как ни странно, заботливые, постоянно думающие о Бэле провидцы не почувствовали и не узнали, что днём ранее она узнала о смерти мужа. И не провидели, что Бэла осмелится не впустить их к себе. Очевидно, именно эта неприятность настолько огорчила Серого, что он бросился ломать дверь вдовьей и сиротской квартирки. Что, в общем-то, не удивительно для очень голодного волка, прибывшего к ягнячьему загону. Только начал вырабатывать слюни - и вдруг смирная до того овечка вздумала его к себе не впускать. Конечно, нужно любыми способами ворваться внутрь.
  Но что было нормально и обыденно для Гало и самого Серого, то сильно удивило соседей Бэлы. До того сильно, что даже Серому стало ясно: соваться сюда более не следует. И оба они поняли: наступило время великого голода. Нужно или окончательно впадать в анабиоз, или - любыми методами избавиться от присутствия в доме Тамилы её нахального и чересчур богомольного квартиранта. После чего можно будет поселиться в тёплом доме со всеми удобствами: с ванной, туалетом, газом, холодной и горячей водой от АГВ и с двумя глупыми доверчивыми простушками, всегда готовыми подкормить своими домашними припасами и своей жизненной энергией изголодавшихся по человеческому теплу 'целителей'. А набравшись силёнок, можно будет, в условиях нарастающего хаоса и безвластия, воплотить в свою жизнь давнюю мечту: открыть в Тамилином доме 'частную клинику' или салун магии и предсказаний. Помешать им в этом Тамила не сможет. Она будет регулярно внушаема и лечима, исполнительна и послушна, а перед смертью подпишет завещание в пользу своих 'благодетелей'.
  Кое-какие заготовки для выселения меня из понравившегося им дома экстрасенсы уже сделали. Прежде всего они постарались убедить Тамилу в том, что я неправильно, некультурно себя веду. Но главная заготовка - они внушили Люде, что основной и единственной причиной её внезапно возникших недомоганий является недостаточное для неё количество секса. Тут они попали в точку: какая женщина не поверит льстивому утверждению компетентного специалиста, что сама по себе она исключительно женственна и, следовательно, сексуальна; но достойно проявить это чудесное качество ей мешают (или изначально помешали) мужские недоработки.
  Поверить-то она поверила, но переступить через любовь к мужу и правила морали не могла. И тогда экстрасенсы поселили в неё потустороннюю сущность, чтобы та, помимо её воли и желания, управляла её словами и действиями. Конечно, эта сущность также высасывала Люду: но 'целителям', дабы избавиться от моего присутствия, пришлось пойти на урезание собственного рациона.
  К сожалению для 'ясновидцев', привести задуманный план в действие у них долго не получалось. Вначале я очень много работал, а также избегал встреч с ними и, соответственно, с навещавшей их Людой. Из-за чего 'свести' меня с ней им не удавалось. Потом они, опять же - из-за меня, были вынуждены покинуть дом Тамилы. Но когда, после скандала в общежитии, они оказались в критической ситуации, то решили действовать немедленно.
  Обстановка 'женского праздника' им в этом сопутствовала. Прежде всего - тем, что я не мог отказать женщинам в уважении и внимании, что было преподнесено Галою как необходимость участия в совместном застолье. После этой тактической удачи последовала другая - Люда, ввиду праздника, была дома, и не отказала Тамиле в приглашении прибыть на празднество. А что такое приглашение было, подтверждается банками домашних заготовок, специально для общего застолья принесёнными Людой. Причём - Тамила в тот день никому не звонила. Она, по таёжной привычке, при разговорах на дальнее (телефонное) расстояние громко кричит, и я бы этот крик непременно услышал. Значит, приглашение, для гарантии положительного ответа, было произведено Тамилою лично; для чего ей пришлось пойти к Люде домой. А такой подвиг не слишком дружелюбная Тамила могла совершить только по настоянию Гало.
  В тот вечер Гало и Серый, несмотря на излияния о том, как они истомились-соскучились по Тамиле и Люде, и как им плохо в своём холодном доме, уехали необычно рано. Видимо, опасались, что домашние Люды затребуют её на празднование у себя дома, и не хотели допустить срыва намеченной операции. На прощание Гало торопливо, но интенсивно 'помассировала' голову Люды, и прошептала ей на ухо какие-то важные наставления. И вот после этого и началось самое интересное.
  А самое интересное заключается в том, что Гало до мельчайших подробностей знала обо всём том, что происходило на веранде между Людой и Тамилой, а затем между Людой и мной. А как только я или Тамила выпадали из поля зрения Люды, то тем самым выпадали из области 'ясновидения' Гало. В частности, Гало не знала, что я ненароком подслушал разговор Тамилы и Люды об их женских тайнах; иначе не преминула бы этим меня уколоть. А ещё точнее - Гало знала лишь о том, что видела и слышала Люда до момента потери сознания. А после этого из области 'ясновидения' решительно и бесповоротно выпала и Люда. Кроме одного, очень важного момента; причём Гало сама проговорилась о нём: 'Ой, я как увидела, что Людочка осталась лежать на полу...'
  'А не оговорка ли это 'по Фрейду' - о самом тайном и сокровенном? Для кого Люда там осталась? Только для покинувшего её злого духа. Для нас троих, меня, Тамилы и мужа Люды, она продолжала лежать на полу.'
  'Получается, что Гало о происходившем тогда в доме телепатически узнавала от... подсаженного ею в Люду духа! А в таком случае общая картина всего, что произошло в тот и в последующие дни, мне вполне ясна.'
  3
  Итак: Гало на прощание инструктирует и энергетически зомбирует Люду, а заодно напоминает злому духу о взятых им на себя обязательствах. Затем Серый и Гало уезжают, но не домой, а к ближайшему телефонному автомату. Гало вступает в телепатическую связь с поселённым ею в Люду злым духом, а Серый дежурит у автомата.
  В тот момент, когда Люда прижалась ко мне, а я, прижимая к себе тарелки, не мог решить, с кем нужно в первую очередь расстаться - с Людой или с тарелками, дух-провокатор донёс Гало: 'Есть контакт!' Доводить дело до совокупления не входило в планы 'целителей', так как в этом случае Люда, в будущем, стеснялась бы приходить в дом Тамилы для 'лечения'; или её не отпускал бы туда муж; и потому Гало сразу же дала отмашку Серому о начале артподготовки. Пока Серый накручивал диск телефона, пока Сашка вставал с дивана, одевал тапочки и шёл на зов зуммера, пока Серый, старательно искажая голос, медленно и значительно выговаривал слова сообщения, я поставил тарелки и оторвал от себя Люду.
  Гало скомандовала Серому удерживать мужа Люды на поводке и в состоянии боевой готовности, но в атаку пока не направлять. А от духа потребовала более решительных действий. Дух предпринял; и, видя мою растерянность, настолько уверился в успехе, что послал Гало очередную победную реляцию. Гало опять дала отмашку Серому, Серый дал команду 'Вперёд!', Сашка устремился на спасение жены, а я перекрестил Люду и начал читать молитву.
  Люда упала на пол, оставивший её злой дух вылетел из дома, где ему делают больно. Последнее, что он увидел - 'Люда осталась лежать на полу'. Это он и сообщил Гало; а она повторила нам.
  Получив сигнал об этой неудаче, 'ясновидцы' пришли в состояние полной растерянности. Если бы им удалось сделать так, чтобы муж Люды застал свою жену в объятиях другого мужчины, то экстрасенсы тут же прикатили бы обратно, чтобы квалифицированно пояснить, что Люда не виноватая, бесстыжий учитель сам хотел её изнасиловать. И как ему детей доверяют? И кто допустил его к воспитанию сына?
  Сидевший в Люде нечистый дух помог бы им своими возмущёнными показаниями (в крайнем случае - ввёл бы Люду в безмолвное шоковое состояние). Тамила, в присутствии мужа Люды, о своей своднической роли смолчала бы. До суда, может быть, и не дошло бы, но оставить квартиру и работу мне бы, скорее всего, пришлось.
  Но в обстановке полной безвестности растерянные и огорчённые 'ясновидцы' не нашли иного решения, кроме как провести нервную ночь в своём домике у штормившего холодного моря, а утром помчались на разведку к Тамиле. Не выведав ни у Тамилы, ни у меня хоть сколь-нибудь ценной оперативной информации, они, тем не менее, ринулись в бой за временно потерянные позиции. Встретив неожиданно сильный отпор от разгневанного мужа Люды, они вынуждены были отступить; но от реваншистских планов не отказались.
  Да и не могли отказаться. И, очевидно, причиною того служила не только и даже не столько угроза физического холода и энергетического голода, сколько необходимость выполнения договорных обязательств. Ведь Гало поселила злого духа в Люду с тем условием, чтобы он помог паре экстрасенсов вышвырнуть Юрия из дома. Дух, несмотря на душевное отвращение к интимным отношениям с человеческими особями мужского пола, на эти тяжёлые условия великодушно согласился. Всё сделал в точности так, как его просили. А в результате - жестоко пострадал. Понёс тяжёлые энергетические потери, получил форменное увечье, перенёс моральный вред своей незапятнанной ранее аморальности. Выражаясь специфическим языком земных адептов зла - 'за базар надо отвечать'. А уж в потустороннем обществе, находящемся под неусыпным контролем безжалостной Иерархии, наказания за деяния, нанёсшие принципиальный вред светлой идее зла и его тёмным силам, наверняка суровее земных.
  К сожалению, Гало, с помощью Тамилы, в очередной раз не сумевшей отказаться от сделанного ей предложения, исправила то добро, что, с Божьей помощью, ненароком сделал я. В итоге Люда оказалась в полной бесконтрольной власти злого духа Марты, и теперь уж ей ничем нельзя помочь. Тем паче что ни мне, ни кому-то другому, более достойному и компетентному человеку, никто не позволит провести с Людой ещё один опыт экзорцизма. В нашем 'гуманном' обществе проводить такие опыты можно только с теми, кто добровольно соглашается на эту процедуру. Но Люда - теперь уже не Люда, а её физическое тело и замученная, энергетически спеленатая маленькая душа, покорённые и закабалённые злым духом по имени Марта. Марта из дома почти не выходит, ни с кем не общается, а при приближении опасных для неё людей, тем более - слишком хорошо известного ей меня, наверняка поднимет истерику и ужасный скандал. Итог заранее известен.'
  4
  'А теперь, на основании уже известных фактов, нетрудно понять, каким образом Гало с такой удивительной точностью предсказала, что через две недели проблема с неугодным ей зятем - мужем её сестры - будет окончательно решена.
  Дело в том, что она не предсказала 'окончательное решение вопроса с зятем'; она его просто заказала. К тому времени Гало уже знала, что муж Бэлы вскоре отправится в очередную командировку, и что планирует он вернуться через две недели с крупной суммой денег. Он ведь сам сказал об этом своей жене; а та сообщила своей сестре. А 'сестра' вышла по глобальной телепатосети на злых духов, курировавших дорожных грабителей и убийц, и сообщила им: 'Тогда-то по такой-то трассе будет возвращаться в Крым фура с такими-то номерами. В ней будет два водителя, у каждого - куча денег. Деньги - вам, водителей - в землю. Договорились?' Ответ был положительным.
  Единственное, чего не учла Гало - что дело об убийстве будет довольно быстро раскрыто, а она не сможет заблаговременно об этом узнать для того, чтобы соответственно подготовить Бэлу. Ну, не повезло ясновидице. Не оказалось среди следователей оборотня (без кавычек) в погонах. Оказывается, и такие чудеса бывают.'
  5
  'Теперь, пожалуй, можно попытаться разгадать те чудеса, что произошли со мной при поездке из Евпатории в Отрядную и при поездке обратно. Вначале - о 'чуде' точного предсказания 'казённого дома' и прочих неприятностей.'
  'Судя по признаку изменения голоса и стиля речи гадалки, в ней, как и в Люде, сидел руководивший ею злой дух. Ну, может быть, не совсем злой, а дурашливый, ехидный, самовлюблённый, которому нравилось тыкать людей носами в их собственную доверчивость и глупость. Одним словом, лукавый; не творящий видимого зла, но вовлекающий людей в сети любопытства к 'параллельному' миру, будящий интерес и даже доверие к нему. Можно смело предположить, что выход в телепат-паутину этот дух имел. А если условно предположить, что в ряды отрядненской милиции затесался какой-нибудь оборотень в погонах, досконально знавший, что ожидает меня в случае приезда, то предсказать это, направив туда соответствующий телепатозапрос, не так уж трудно'.
  'Но как этот дух умудрялся выкладывать на стол соответствующие карты?'
  'Возможно, он наловчился 'участвовать' в тасовании карт. Он же - невидимый; затёсывался между картами, и одни придерживал, другие - выпускал или перемещал в нужном порядке. А ещё вероятнее - изображал собою ключевую карту; а возможно, и не одну. Примерно так у пушкинского Германа туз превратился в пиковую даму. После чего Герман, под неслышимый хохот этого духа и развесёлой компании его 'друзей', превратился в идиота.'
  'Но коли дух этот - от мира зла, то зачем было ему напоследок сообщать, что у меня есть шанс быть спасённым?'
  'Да, это уже настоящая загадка... Хотя... Вспоминая тот момент, я ясно вижу: гадалка сообщила мне о возможной помощи уже тогда, когда преобразилась из чопорной дамы в самоё себя, в обычную болтливую торговку. Видимо, сидевший в торговке лукавый дух, сделав своё дело, устроился на отдых, а мой ангел-хранитель, воспользовавшись этим, подарил мне надежду. Что меня, в конце концов, и спасло, надоумив обратиться за помощью к Богу.'
  'Ну, хорошо. А двойники Ларисы и Второгода, из-за появления которых в Крымске я чуть было не совершил ошибку, способную привести к трагическому финалу?'
  'Двойники, конечно, реальные. Внешне. Но внутри у них, весьма не исключено, живут управляющие ими духи. Они-то, не объясняя, зачем, и велели своим марионеткам одеться по сценарию и отправиться в то место, где встречи со мною избежать нельзя. И они же постоянно поворачивали, двигали их, будто фигурки по шахматной доске, таким образом, чтобы во мне не умирала иллюзия их тождественности с оригиналами.'
  'Но зачем такие хлопоты этим двум духам?'
  'Дело не в них. И не во мне, таком добром, красивом и умном. Дело в принципе; в неуёмном желании сил зла, прежде всего - дьявола и Иерархии, показать себя достойными противниками Бога. Доказать Ему, себе и, в какой-то мере, мне, что предназначенное ими, несмотря на помощь и незаслуженное мною внимание Бога, так или иначе сбудется. Они и послали этих двух духов и их марионеток мне на перехват. Но Господь, слава Ему! и там меня не оставил. И это - несмотря на то, что на сей раз, чего уж греха таить, я изрядно оплошал. Чересчур переволновался, чересчур увлёкся детективоманией, а к душе не успел прислушаться... и к Богу обратился лишь в последний момент... И если бы нечто не толкнуло меня в спину, то так и остался бы навеки где-то в кустах. Хорошо хоть, что после толчка не остановился, а побежал за автобусом ...'
  'Но зачем бесам нужно было делать так сложно? Дурачить меня, устраивать сложный спектакль... Не проще ли было бы сообщить тому же Второгоду, где найти Алёшку?'
  'Видимо, зло ещё не набрало достаточно сил для того, чтобы открыто управлять всем миром. Ему пока что выгодно сохранять мираж того, что люди управляют собою и своим обществом самостоятельно; потому у них так плохо и получается. А вот когда они доверят главенствовать над собою высокоразумным представителям параллельной цивилизации... или высокоразвитым инопланетянам... или мудрой Космической Иерархии... или мудрейшему Спасителю Майтрейе... или ещё кому-нибудь из тех, за кого бесы себя выдадут... О! какой выбор! Голосуйте, граждане! тогда - другое дело. Тогда все, кто осмелится посягать на устои нового прогрессивного режима, будут быстро обезвреживаемы, и в мире на веки вечные воцарится чудесный режим повседневно-бытовой вакханалии в рамках жёсткой трудовой колонии. Наподобие того, как задумывал мудрый фюрер и другой, не менее мудрый вождь. А пока зло 'в оппозиции', его задача - консолидировать силы всех своих сторонников, сплотить их в борьбе с 'правящим режимом'. И уж, конечно, ни в коем случае не выдавать подозреваемых в каких бы то ни было преступлениях охотящимся за ними представителям власти. Во всяком случае, не делать этого явно и по собственному предложению. Иначе преступники переквалифицируются в добропорядочных граждан, и пятая колонна зла потеряет изрядное количество своих проверенных бойцов.
  А вот не явно, 'не по собственному предложению' 'оказывать помощь' тем, кто по своей воле (и/или подсказке 'доброжелателей') обращается к 'ясновидцам', силам зла выгодно. Главный интерес - реклама, массовое прославление 'чуда'. Прямой эффект - всенародное паблисити 'очень полезных людям' свойств потусторонних сил; приучение людей к мысли, что 'не так страшен чёрт, как его малюют'. А побочный эффект - материальный и моральный стимул тщеславным и сребролюбивым гражданам для их устремления сделаться 'ясновидцами'.
   К примеру, та же Гало, если бы такой пункт входил в её договор с бесами - убийцами, вполне могла бы сразу же рассказать своей сестре о том, где, как и что произошло с её мужем. Для этого нужны были всего два условия. Во-первых: Бэла должна быть уверена в том, что в совершении данного преступления 'прорицательница' не заинтересована. Во-вторых - бесам-водителям убийц надоели их ведомые (как уже высосанные, невкусные), и захотелось сменить их на других, более молодых и более энергичных. Таким же образом Гало, через некоторое время и по согласованию с теми же бесами, к тому моменту уже подготовившими или произведшими плановую 'ротацию кадров', могла бы создать себе 'алиби' в деле этого убийства: 'Было мне, Белочка, сообщение от Божьей Матери. Сначала, как я тебе и говорила, твой муженёк запил-загулял, а потом его полюбовница и её сообщники его убили. И там-то закопали'. Вскоре слава о чудесной провидице разлетелась бы по всей Евпатории и её мировым окраинам. Желающие исцелиться, что-то такое узнать о себе и других либо чему-то такому научиться слетались бы к приёмным палатам к волшебнице журавлиными косяками - в две очереди от порога: одна - вдоль двора, другая - поперёк.
  Но - не случилось. Органы следствия дознались чуть раньше. И - слава Богу'.
  
  Глава 25. Передислокация.
  
   Мудрый боится и удаляется от зла,
  а глупый раздражителен и самонадеян.
  пр. Соломон
  
  - Папа! Я тут! - завидев отца, помахал ему ладошкой Алёшка, бегавший на полянке между стоявшими близ театра соснами.
  - Я рад! - ответно поднял ладонь Юрий; и в самом деле почувствовал радость от того, что сейчас - светлый тёплый день, вокруг - красивый сосновый парк, по которому бегает его весёлый и здоровый сын. - Ну что, устал? Поедем домой на трамвае? Или пойдём пешком?
  - Пойдём сначала к пушкам, что у музея! Потом пойдём на море посмотрим! А потом - на трамвае.
  - Ну, хорошо. Только далеко от меня не убегай.
  Алёшка, радостно взвизгнув, начал наматывать круги по парку, сдвигая каждый круг в направлении спуска к морю, а Юрий, поглядывая на него, продолжал размышлять.
  'Так как же бороться с этой парой злодеев и прочими посланниками ада?'
  'Пока что, в рамках существующего законодательства, только одним способом: держаться от них как можно дальше. Как минимум - не иметь с ними никакого общения. Ни на секунду не забывать, что любую возможность контакта с людьми, как и любую информационную зацепку, они используют для того, чтобы навредить не только этим людям, но и, через них, максимально большому количеству других людей. Это - как у нас, у людей, охота или рыбалка: чем больше убой или улов, тем лучше.
   Избавить от их угроз и агрессии может лишь Божья помощь. Но для этого нужно находиться в числе и в стане соратников Бога, пребывать в духовной связи с Ним. Если же находишься на нейтральной полосе, если не веришь ни в победоносную силу Добра, ни в затягивающую силу Зла, то устоять против них практически невозможно. Ибо за сетчаткою глаз и за барабанными перепонками ушей каждого из них - многоопытнейший профессионал с тысячелетним стажем, хитрый и коварный ловец простодушных двуногих существ с льстивым самоназванием Sapiens. А если уж ты оказался в стане поборников зла, и поклоняешься не Богу, Который есть всеобъемлющая Любовь, равная для всех Справедливость и достойное каждого Милосердие, но Мамоне, Иштар, Гермесу либо какому другому бесу, на что тебе надеяться? Какою мерой другим людям мерил, такою и тебе отмерится; на какого беса надеялся, в те жадные окровавленные лапы и попадёшь. И не найдёшь ты там себе ни любви, ни справедливости, ни милосердия, ни райских яблок и прочих земных наслаждений с неземным вкусом, но только дьявольские издевательства и адские муки.'
  - Пап! Гляньте! Я уже на пушке! - выкрикнул от краеведческого музея Алёшка. Юрий опять ответно взмахнул ладонью, но при этом всмотрелся, надёжно ли уселся Алёшка на самом конце длинного ствола трофейного японского орудия, не упадёт ли; и вдруг лёгкий озноб этой тревоги превратился в холодную волну, окатившую ему голову и зазнобившую всю грудную клетку.
  'А ведь мы с Алёшкой уже полгода тесно общаемся с четой этих людоедов, - застучали льдинки мыслей у него в мозгу. - И всё это время они имели шанс, по крайней мере - старались сделать какую-либо пакость мне и Алёше. Ох, слава Богу, слава Богу, что вроде бы ничего у них не получилось... А кстати: они ведь постоянно и с особенным старанием провоцировали меня на какие-нибудь богопротивные слова и богомерзкие поступки. Цель этих провокаций мне теперь очевидна: им хотелось лишить меня Божьего доверия и Божьей защиты, для того чтобы получить возможность совершить со мною примерно такую операцию, что с мужем Бэлы. Или, того страшнее, сделать что-то ужасное с Алёшей. Даже не знаю, смог ли бы я это пережить... Тьфу-тьфу-тьфу... Но в любом случае одна из их целей - выжить меня отсюда - была бы достигнута. Не исключено, что их особое 'внимание' ко мне связано с неосуществлённым ранее желанием тёмных сил опорочить меня в глазах защитившего меня Господа. Возможно, им, как опытным агентам, дополнительно к глобальным целям покорения новой территории дано частное задание: показать и доказать Богу, себе и мне, что тёмные силы, хотя бы в борьбе за такую мелочь, как моя маленькая душа, могут превзойти светлые. Слава Богу, Он не дал им поколебать меня в вере в Его правду и Его могущество, и не позволил им сделать мне и Алёшке какого-то злодейства; но сколько можно мне испытывать Его терпение? Совесть надо иметь; у Бога и без нас забот хватает. Вроде бы я уже чуть-чуть поумнел? понял, что нужно держаться от этих врагов Божьих подальше? Так нужно и сделать. Далее рисковать нашими с Алёшей жизнями и судьбами - безумие; а также - грех излишнего упования на Духа Святого, который может и должен быть наказан'.
  И он решил: 'Надо незамедлительно искать другую квартиру'.
  2
  Вернувшись домой, Юрий велел Алёшке заниматься домашними заданиями, а сам отправился на поиски нового места жительства. Но - ничего мало-мальски подходящего, ему не попалось; прежде всего - по причине стремительно приближавшегося лета. Все хозяева, имевшие лишнюю жилплощадь, рассчитывали сдать её втридорога 'дикарям', что вот-вот огромными толпами нахлынут к морю; а Юрию, в лучшем случае, советовали подойти 'после сезона'.
  На следующий день, к полудню окончив 'зачистку' городских кварталов с одноэтажными застройками, Юрий отправился в ближайший посёлок Уютное. Но - с тем же результатом. И окончательно понял: надежд снять в городе или в одном из соседних посёлков хоть сколь-нибудь достойную квартиру у него нет. После чего перешёл на поиски альтернативных вариантов.
  На третий день Юрий вернулся домой уже затемно. Тамила сидела на веранде.
  - В общем, так, - деловым тоном сказала она входившему Юрию. - С первого мая будешь платить за квартиру вдвое больше.
  - 'Вдвое больше' - это в полтора раза больше моей зарплаты, - вежливо сообщил ей Юрий.
  - А это уже не мои проблемы. Не подходит - ищи себе другое место жительства.
  - Это Гала тебе так насоветовала?
  - А разве она не права? Ты, наверное, и сам знаешь, что столько, сколько ты мне платишь, в курортный сезон никто не платит.
  - Что ж. Очень тебя жаль, но ничего не остаётся, как согласиться с твоим последним предложением.
  - А при чём тут 'жаль'? Ты что, мне угрожаешь? - нервно проговорила Тамила. - Оказывается, правильно меня Гала насчёт тебя предупреждала! А я ещё ей не верила...
  - Никаких угроз. Сообщаю, что выселюсь к первому мая.
  - Ты что, всерьёз? А я... я же думала, что ты... и почти все деньги Гале в долг отдала! Ну... ладно, поживи ещё месяц на тех же условиях. Всё равно в мае курортников ещё не будет. А с июня уже...
  - Извини, не могу. Я уже договорился об аренде дачи, а там работы - уйма, - соболезнующе возразил Юрий. - А ты что, хочешь пустить к себе на квартиру Гало и Серого? Я очень не советовал бы это делать. И очень не советовал бы у них 'лечиться'.
  - Я уже и сама так догадалась, - буркнула Тамила. - А им сказала, что зимой буду брать на квартиру студентов, а летом - отдыхающих.
  - Вот и хорошо, - успокоенно выдохнул Юрий; и улыбнулся своему предощущению предстоящей жизни среди садов и виноградников. Там нет особых удобств; и придётся много трудиться; зато дачные посёлки традиционно находятся вне зоны внимания милиции и прокуратуры, и, ввиду нынешней малонаселённости и полуразрушенного состояния, не привлекательны для привередливых заезжих экстрасенсов. А с учётом того, что найденный оазис земного счастья располагается в курортной местности, на берегу большого малосолёного озера и неподалёку от самого синего в мире моря, то очаровательное видение преимуществ проживания в нём уж точно не окажется очередным миражом.
  
  30 октября 2012 года.
  
  Виктор Нехно
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"