Он чуть младше её и молчаливей во много раз,
Хотя и она - не сказать чтоб была треплом.
Он зашивает её рубашки,
и колет пальцы иглой,
смеется - "одежду рвешь, а сама цела".
В пальцах серебряной рыбкой снует игла.

Он рисует её - анфас и не только анфас
На белой бумаге - алым,
хотя у нее
брови чернее, чем уголь,
и волосы, кажется, тоже.
А он говорит, что она похожа на ветку рябины,
Она же ему отвечает - ничуть непохожа,
скорей уж похожа на острие
шипа у шиповника или боярки...
Не спорит. Рисует опять - все таким же ярким,
а глядя в её лицо, видит кровь на снегу, -
и думает, что кровь всё-таки зря сравнили с рубином.

Он считает, что он перед ней в неоплатном долгу.
Он никогда ей не скажет, что плачет, когда её дома нет,
что он без нее задохнется когда-нибудь от тишины...

Но когда она возвращается с очередной войны,
Он целует её - "жива!" -
и идет готовить обед.