Назарова Елизавета Борисовна : другие произведения.

Судьба ведет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Елизавета
  
   Назарова
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Судьба
  
   ведет
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вера, Надежда, Любовь... Три женских имени... Но не только. Это три великих состояния человеческой души! Это три великих условия существования человека! Это три великих чувства, свойственные человеческому сердцу! В них весь смысл человеческой жизни! Если хоть одно из этих чувств поселится в душе, с ним обязательно придут и остальные. Не верите? Посудите сами.
   Если в Вашем сердце есть Вера, нет, не та мелкая вера, что Земля - круглая, что снежный человек существует, что начальник, как обещал, повысит зарплату, а Вера с большой буквы, Вера в Свет, Вера в Добро, то обязательно появится Надежда, что Добро победит, а Тьма не погасит Свет, а это значит, что есть в Вашем сердце и Любовь: Любовь к мужчине или женщине, Любовь к родителям или детям, Любовь к Родине или Любовь к Природе, - не важно к чему или к кому, но Она есть, Она не может не быть!
   А если, не смотря на все ужасы жизни, которые Вас окружают, в вашем сердце появилась Надежда, то она тоже взялась не ниоткуда, значит уже крепнет Вера, а силы дает Любовь!
   Но все же главной я считаю Любовь. Если Вы любите, сколько Надежд переполняют Вас! И Вы Верите, что они сбудутся, что Любовь Вас не покинет, Любовь даст силы, чтоб преодолеть все преграды, Любовь осветит Ваш путь, чтоб Вы не споткнулись, чтоб не свернули в сторону! Вы Верите в себя, Вы растете в собственных глазах!..
   Ах! Если бы люди почаще задумывались об этих понятиях, почаще впускали в свои души и ВЕРУ, и НАДЕЖДУ, и ЛЮБОВЬ!!!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   "Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
   И старый спор сама с собой
   ведешь..."
   Ю л и я Д р у н и н а
  
  
  
   ОНА
  
  
  
   Слава богу! Все ушли... Уставать я стала от гостей. Все же стукнуло сорок пять, хоть и говорят: "... баба ягодка опять", - но "ягодка" уже до того перезрелая, что хочется поменьше толкотни и побольше покоя. Не дай бог, раздавят!
   "Ягодка"... Кому нужна эта ягодка!.. Вот был бы "садовод-огородник", который ухаживал бы за мной, холил, лелеял. Так нет такого. А если и появляется какой любитель "ягодок", так только для того, чтоб слопать. Да. Одна. Дочь выросла, у нее своя семья. Хорошо, что живут далеко, а то бы я превратилась в "баушку" и совсем бы сдала. Ну, а что толку, что я еще хорошо сохранилась? Для кого? Для себя? Да не умею я жить для себя! Жила для дочери - цель была: вырастить ее, в люди вывести. Вывела и... отдала в чужие руки. Хорошо, хоть руки надежные, за нее душа спокойна, не зря старалась. А за себя?..
   Последнее время не дает покоя мысль, что я что-то в своей жизни упустила. Точнее - кого-то. Интересно - кого?.. Спать не хочется, на душе тревожно... Так кого же я упустила?
   Начну-ка я сначала.
  
   Сережка - школьная любовь. Умный, эрудированный. Какими глазами он на меня смотрел! Мурашки по спине пробегали, сердце падало, голова кружилась... Но оказался циник, отношение к женщине только потребительское, да и целовался противно: обмусолил только меня всю. Фу!.. Нет. Это не он. Не может такого быть, чтоб мужчиной моей жизни, способным сделать меня счастливой, стал такой самодовольный тип! Да и не любовь это вовсе была, так - увлечение. А без любви - какое счастье?!
  
   Кто там был следующий? Игорь - брат материной коллеги. Да стоит ли его брать в расчет? У меня с ним ничего и не было...Нет. Всех вспоминать - так всех. Итак...
   Были в гостях у... не помню, как ее звали. А он ее брат. Сначала он на меня не обратил внимания, потом пригласил танцевать, потом о чем-то разговаривали, он предложил на следующий день сходить в кино. А я не пошла. Я еще тогда матери доверяла и на этот раз поделилась, а она в крик: "Он же взрослый мужик, разведенный! Никуда не пойдешь!" Мне тогда семнадцать было, а ему двадцать пять. Для меня тогда, да, он казался совсем взрослым. Но как мать могла так сказать? Ей же уже за сорок было, почти моя ровесница сейчас, как он мог показаться ей "взрослым мужиком"? Для нее - это же мальчишка! Мой зять старше дочери на девять лет. Нормально. Поначалу я, конечно, их отношения контролировала, но, убедившись, что он парень серьезный, не шалопай, с легким сердцем дала согласие на их брак. За ним Катька, как за каменной стеной, а уж трясется он над ней... Даже после рождения сына к ней отношения не изменил. Вот это мужик! Вернее - настоящий мужчина!.. Ладно. Я отвлеклась... Так упустила я этого Игоря, или все правильно произошло?
   Когда я вышла к нему сказать, что никуда не иду, мне аж обидно стало, что мать меня не пустила. До сих пор помню: на нем была голубая рубашка в тон его глазам, синие джинсы, светлые волнистые волосы, не короткие и не длинные, аккуратно уложены, - ну просто, красавчик. Но когда я сказала, что не смогу с ним пойти, глаза его побелели, губы скривились в презрительной ухмылке... Нет. Не он...
  
   Потом был Леонид. Л-е-нчик! Неплохой парень. Какие он мне стихи читал! Каким был романтичным и заботливым! На руках носил! А целовался... Мне тогда нравилось, я с ним даже в первый же день знакомства целовалась. Если с сегодняшней "горки" посмотреть, по темпераменту он мне подходил: страстный, горячий, но в то же время, нежный, ласковый. Не слишком умен, но не заносчив, и довольно практичен. Вот только - мальчишка еще совсем, я и тогда это понимала. Нам по восемнадцать было, но я чувствовала себя с ним более старшей, ...а все же поддалась на уговоры, на обещание жениться... Точнее, он мне сделал предложение, все как положено, невестой меня называл, но свадьбу мы решили отложить до его возвращения из армии, а вот супружеские отношения не отложили... Да и тут сначала было все замечательно: он выглядел таким счастливым, "на крыльях летал". Но месяца через три вдруг переменился: стал со мной более холоден, на руках уже не носил, при выходе из трамвая забывал руку подать, при чужих вел себя так, будто я его собственность. А со мной разве можно так обращаться? Конечно, я обиделась и даже оскорбилась. Хотя и поняла, чем была вызвана столь разительная перемена в его поведении со мной. Мы наши отношения не афишировали, но видно он с кем-то поделился. Да не с кем-то, а я точно знаю с кем - со своим старшим братом, с которым у меня были натянутые отношения с первой же встречи: тот сказал какую-то сальность в мой адрес, а я его осадила. Видно братец посмеялся над его влюбленностью, над его восторженностью и поучил его "жизни": как надо обращаться с женщиной, которая уже стала твоей, мол, все равно уже никуда не денется, нечего перед ней "вытанцовывать". А мой дурак послушался. Конечно, я пыталась с ним поговорить, но натолкнулась на совершенно мальчишеское упрямство и даже хамство. Что мне его воспитывать что ли? Возможно, со временем он и понял свою глупость, но было уже поздно: я оскорблений не прощаю. Поплакала, погоревала и выбросила его из своего сердца.
   Так неужели он? Нет, конечно. Ничего у меня даже не екнуло при воспоминании о нем.
  
   Зато как щемит сердце, стоит мне вспомнить Альгиса! Все двадцать пять лет! Ах! Альгис, Альгис... Единственный мужчина, о котором я могу вспомнить с сожалением...
   Так, я же решила вспомнить сегодня всех и только факты. Какие же у нас с ним были "факты"?
   Альгис Лицис. Латыш по отцу, с которым его мать развелась очень давно, ни слова не знал по-латышски, но с настоящей прибалтийской внещностью: очень высокий, крепкий, спортивный, с очень светлыми волосами, ресницами, бровями (но альбиносом он не казался, так как кожа его имела оттенок не красноватый, а смуглый, загорелый, поэтому казалось, что волосы просто выгорели на солнышке), с небесными голубыми глазами, с прямым чуть длинноватым носом, с твердым, без единой извилины ртом и одинаковыми, не слишком узкими, но и не полными, губами. Даже когда он улыбался, уголки губ его всего чуть-чуть приподнимались. Но зато как улыбались глаза!.. При первой нашей встрече я его совсем не разглядела, во всяком случае, глаз уж точно не видела.
   Я была тогда на третьем курсе института. После Леонида мне все парни казались лицемерами, их комплименты меня раздражали, а открытые заигрывания просто приводили в бешенство, потому у себя на факультете я приобрела славу "мужененавистницы" и "недотроги". Даже девчонки перестали разговаривать со мной о парнях, которых я просто высмеивала, "разоблачала", "выводила на чистую воду", как я думала.
   И вот как-то осенью, когда листья с деревьев уже почти облетели, но еще стояли последние теплые денечки, я вышла с занятий и поспешила, как и все, к трамваю. Трамвай был уже полон, и мне не захотелось висеть на подножке, тычась лицом в чужие спины, и я остановилась перед дверью с намереньем дождаться следующего трамвая. Но не успела я отойти в сторону, как кто-то подхватил меня сзади за талию, поставил на вторую ступеньку, а сам остался на нижней. Двери закрылись, и я оказалась, все-таки уткнувшейся в спину впередистоящего парня. Как я не люблю эту трамвайную толчею! Я попыталась отклонить голову назад, а руками отодвинуть спину перед собой, но не тут-то было: голова моя уперлась затылком в грудь запихнувшего меня нахала, стоящего сзади, а передний не только не поддавался моим усилиям продвинуть его, но даже наоборот, еще больше навалился на меня. И тут стоящий сзади "нахал" протянул вокруг меня руки и как-то без особых усилий отодвинул ненавистную спину от моего лица. Я, было, хотела возмутиться бесцеремонным объятьям "нахала", но он меня совсем не обнимал и даже почти ко мне не прикасался, если не считать толчков трамвая, когда пассажиры волей-неволей дружно наклонялись в ту или иную сторону. Мне даже стало свободно, потому что его "железные руки" выдерживали мощный пресс нескольких впередистоящих тел при поворотах трамвая, не позволяя им приближаться к моему лицу ни на сантиметр. Так мы проехали три остановки. Никто не выходил из нашей двери, потому двери даже не открывались. На четвертой остановке он бережно, опять же за талию, спустил меня на землю, чтоб выпустить пассажиров, а потом поддержал за локоть, когда я снова заходила в трамвай. Он снова стоял позади меня, хотя стало свободнее, и мы поднялись в салон трамвая. Все это время я ни разу не оглянулась на него, не посмотрела ему в лицо. Я только спиной чувствовала энергетику его мощного тела, а когда мы стояли на ступеньках, правый висок согревало его горячее дыхание, даже стоя на ступеньку ниже, а в трамвае они не маленькие, он был выше меня. Я никого и ничего не видела вокруг, я так была заворожена его близостью, что только ждала очередного толчка или поворота трамвая, чтобы нечаянно задеть его, тогда бы я могла повернуться к нему, чтоб извиниться. Но он так владел своим телом, что, как не трясло трамвай, как не швыряло на поворотах, я ни разу его не коснулась. Возможность оглянуться и посмотреть на него у меня появилась лишь тогда, когда он наклонился к моей щеке, тихо сказал "до свидания" и вышел на одну остановку раньше меня. Я увидела только его профиль и поймала быстрый взгляд через стекло уже тронувшегося трамвая.
   Как ясно я все это помню! И в то же время я помню детали его лица, которые я разглядела гораздо позже, но ясного портрета его не вижу. Конечно, если бы я сейчас увидела его таким, каким я его помню, я бы его узнала. Но прошло двадцать пять лет, он изменился, и вот так, по деталям того времени, узнать его сейчас невозможно. Вот только, если его глаза не изменились, если бы он посмотрел на меня так, как умел смотреть только он: сверху вниз, чуть наклонив голову, но так, будто я не внизу, а над ним, на пьедестале, а он, мой преданный страстно влюбленный рыцарь, стоит передо мной, склонив в благоговении одно колено. Такая сцена была у нас с ним, когда он поставил меня на скамейку в парке, а сам склонился в поклоне, а потом поднял на меня глаза... А мимо проходили люди, которых мы совсем не замечали, и смотрели на нас, как на сумасшедших... Мы и правда тогда совершенно потеряли голову друг от друга...
   Но я забегаю вперед. Мне нравится вспоминать о нем все подробности, которые всплывают в моей голове. Но по порядку...
   На следующий день я пропустила три своих трамвая, надеясь снова увидеть его, но, увы... Почти неделю я думала о нем, мерзла на остановке (как назло, сильно похолодало), пропуская трамваи, но его не было. Тогда я разозлилась на себя и даже стала некоторое расстояние проходить пешком, чтоб не видеть уже эту остановку, которая так и удерживала меня, заставляя пропускать трамваи один за другим, чтоб не встречаться с однокурсницами, неустанно с насмешкой интересовавшимися: почему я не сажусь и не жду ли я кого-нибудь.
   И вот, две недели спустя после нашей первой встречи, когда я прошла как обычно три остановки пешком, не смотря на мелкий холодный дождь, я поднялась в почти пустой в это время трамвай и, ни на кого не глядя, села на двойное сидение к окну. Я сидела, смотрела на струйки дождя, стекавшие по стеклу, и в очередной раз лениво поругивала себя в мыслях за то, что потащилась под дождем пешком вместо того, чтоб спокойно сесть на остановке возле института. И вдруг... я почувствовала, как кто-то сел рядом, хотя трамвай еще не останавливался, то есть новых пассажиров не было, а когда я входила, обратила внимание, что никто не стоял. Значит, кто-то ко мне пересел. Я откинула капюшон плаща и взглянула на непрошенного соседа... Это был - ОН! Он смотрел на меня небесно-голубыми сияющими глазами. И тут меня затрясло крупной нервной дрожью, я не только услышала, как застучали мои зубы, но даже увидела краем глаза, как запрыгал мой кончик носа. Сияющая улыбка исчезла из его глаз, а на месте ее появилась тревога и участие. "Вы замерзли? Вам холодно?" - спросил он тихим бархатным голосом, слегка грассируя. И не успела я опомниться и что-то вымолвить, он схватил меня обеими руками и прижал к себе. Я оказалась прижатой щекой к свитеру на его груди, так как его куртка была расстегнута. Сначала меня охватила волна возмущения его наглой выходкой, но когда щека коснулась мягкого теплого свитера, возмущение исчезло, и ему на смену пришло чувство умиротворенного блаженства, будто я прижалась к пушистому боку горячей, как печка, кошки, я даже прислушалась: не слышно ли убаюкивающего мурлыканья. Но вместо него я услышала спокойный стук его сердца и даже слегка задохнулась, втянув в себя его волшебный пьянящий запах, от которого закружилась голова, и мне самой захотелось замурлыкать. Это был, конечно, не кошачий запах, не запах пота и не запах дешевого отечественного одеколона, а запах какого-то французского парфюма, сладковатый и в то же время терпкий. Дрожь моя прошла, зато вырвался глубокий томный вздох, а глаза наполнились слезами умиления, и одна слеза уже покатилась по щеке. Тогда он слегка ослабил свои объятия и, продолжая обнимать меня левой рукой, правой ласково погладил мои волосы. Но ладонь, коснувшись моей щеки, поймала катившуюся по ней слезу. Он посмотрел на мокрый след на своей ладони и, как потом признался, даже лизнул, чтоб убедиться, что это не дождь. Затем опять крепко прижал к себе, нежно вытер с моих щек следы слез, наклонился к моему уху и шепотом спросил: "Кто посмел обидеть восхитительную королеву Марго? Неужели я?" И вот тут я так вздрогнула, что даже подпрыгнула в его руках. Я уткнулась руками ему в грудь, чтоб вырваться из его объятий, он не удерживал меня, и посмотрела ему в лицо. "Откуда он знает, как меня зовут? Откуда? Откуда? Ведь я вижу его всего лишь второй раз в жизни?.." - забилась в мозгу мысль. А он опять смотрел на меня сияющими улыбающимися глазами, в которых читался детский задор: "А я все знаю! А я все знаю о тебе!" Я смотрела на него не меньше минуты, не в силах оторваться от них, не в силах что-либо выговорить...
   О боже! Как бы я сейчас хотела заглянуть в те глаза!!! Вроде ничего в них особенного, не очень-то и крупные, обыкновенные в обрамлении густых, но очень светлых, почти белых, ресниц, но в них было столько жизни, все мысли, чувства, переживания, читались в них без всяких слов. Наверно, трудно жить с такими глазами: и захочешь соврать, да глаза выдадут. Вот и тогда я прочитала в них все: радость от встречи со мной, восхищение и затаенную грусть, - а одним словом - ЛЮБОВЬ! В дальнейшем, когда я спрашивала его: любит ли он меня; он неизменно отвечал: "А ты загляни в мои глаза".
   Вот так начался наш роман.
   Мы проводили вместе все свободное время, которого было, к сожалению, не очень много. Альгис учился на последнем, на пятом курсе, учился хорошо, хотя к "красному диплому" не рвался. Во время наших встреч, мы чаще гуляли по городу, чем сидели дома, но не сторонились и компаний, в основном, его друзей, потому что своих я почти растеряла за время своего затворничества в раковине обиды на половину человечества. Ах, как меня распирало от гордости и самодовольства, когда я ловила на себе завистливые взгляды его однокурсниц! Ни одна из них за все пять лет совместной учебы не удостоились его внимания, хотя и неоднократно предпринимали попытки. И только я, жалкая третьекурсница, которая и у себя-то на курсе не очень-то пользовалась успехом, владела этим сокровищем, в самом настоящем смысле этого слова. Но так казалось со стороны, на самом же деле это он полностью завладел и моим сердцем, и моей душой. Странное дело, когда мы встречались, мы не строили планов и не обсуждали, что мы будем делать, куда пойдем. Он меня вел, и я шла, и, в конце-концов, оказывалось, что мы провели день или вечер так, как мне хотелось.
   ...Ну, это я уже что-то накручиваю! Ведь ларчик открывался совершенно просто: что мне нужно было? да только то, чтоб он был рядом, обнимал меня, целовал, шептал и смотрел на меня, а где это происходит - не имело для меня никакого значения: в парке ли, в кино, в театре, у кого-либо в гостях или за городом...
   У меня дома он был лишь раза два. Я не спешила знакомить его с матерью, мне не хотелось портить своего счастья ее "мнением", какое бы оно не было, а у него я была лишь раз. Но какой!!!
   Боже, я совсем забыла! Откуда же он знал мое имя?!
   Вообще-то, все - и дома, и еще в школе, и в институте - звали меня Рита. Из произведений Дюма популярностью пользовались лишь "мушкетеры". Мало кто читал его "Королеву Марго" или "Графиню де Монсоро", а фильмы сняли гораздо позднее, потому никто меня не называл "королевой Марго". Но сама я этот роман, как и два других из той трилогии, читала еще в школе (хорошо, что мать моей лучшей школьной подруги работала в библиотеке, я выбирала литературу, какую хотела). Так вот. Сразу в тот день, день нашей второй встречи в трамвае, я вытянула из него - откуда он узнал мое имя.
   Еще в начале семестра в сентябре, когда казалось, что лето еще не закончилось, а расписание лекций еще было не упорядочено, во время образовавшегося в его занятиях "окна" он сидел во дворе института со своим другом Стасом напротив окна, где у нас шла лекция по МЛФ (марксистско-ленинская философия). Было жарко, было скучно, окно было открыто, я сидела у окна и не могла сдерживать зевоту, прикрывая рукою рот от препода и делая вид, что усиленно записываю. Затем меня так разморило, что я, подперев лоб пальцами левой руки, а из правой не выпуская ручки, закрыла глаза и... уснула. Я не видела ни Альгиса, ни Стаса за окном - мешали кусты, но они видели меня хорошо и с интересом наблюдали за мной, посмеиваясь. Но если после того, как я уснула, Стас потерял ко мне интерес и отвернулся, заведя какой-то разговор с Альгисом, того рода, что не требовал ответов собеседника, то Альгис продолжал рассматривать меня. Он заметил на моем лице улыбку и понял, что мне снится какой-то сон, тогда он стал рассматривать меня еще внимательнее. Вскоре, после улыбки он заметил на моем лице удивление, потом негодование, отчаяние и, наконец, когда у меня задрожал подбородок, стали кривиться губы, и из-под закрытого века поползла слезинка, я проснулась...
   Я так и не вспомнила того дня, так как на лекциях по МЛФ, равно как и на политэкономии, истории КПСС или на научном коммунизме, меня всегда клонило в сон, и я иногда на самом деле засыпала.
   ...Он заметил, что все переживаемые мной во сне чувства, отразившиеся на моем лице, вдруг совершенно стерлись, как будто их унесло внезапно налетевшим ветром, а на лице осталась маска спокойной надменности, как у египетского сфинкса. Ему захотелось узнать: какая же я настоящая: чувственная Афродита или гордая и надменная Афина. К его сожалению, видеть, а тем более наблюдать меня, удавалось крайне редко, но он выяснил в какой я группе, как меня зовут, и даже получил мою характеристику "мужененавистницы" и "недотроги". Но его мало волновали чужие характеристики, он помнил мою улыбку, а затем отчаяние и слезы во сне, так его взволновавшие.
   А потом - все просто. Поездка на трамвае была совершенно случайна. До того дня он никогда не ездил после занятий на трамвае, а ходил домой пешком. Но, приблизившись к остановке и увидев там меня, он внезапно принял решение попробовать познакомиться со мной. И после того, как подсадил меня в трамвай, он ждал реакции: или возмущения воинственной Афины, или кокетливой улыбки обольстительницы Афродиты, или еще что-нибудь, но... не последовало ничего..., вообще никакой реакции. Это его озадачило. Но он почувствовал мою заинтересованность. Как он сказал: "Твоя спина была, как наэлектризованная, кажется, если бы я знал какую кнопку нажать, ты тотчас повернулась бы ко мне лицом. И если бы не окружающие нас люди, я бы попытался найти эту кнопку. А сегодня я решил идти напрямую, все равно я врать и притворяться не умею". Вот так вот!
   ...Чем больше я вспоминаю его, тем сильнее волнение, ну прямо, как в молодости, и тем увереннее я думаю, что это ОН. Но из-за чего-то же мы расстались? Что же я сделала такого, что оттолкнуло его от меня? Почему он так внезапно исчез? Так навсегда? Надо "вспомнить все", проанализировать, не поддаваться чувствам. Итак, где же те факты, которые надо проанализировать. Надо вспомнить что-нибудь такое, что мне или ему не понравилось...О, боже мой, по-моему, такого не было!.. А я хочу вспомнить совсем другое, хочу снова это пережить!..
   Была буйная весна. Днем солнце пригревало так, что хотелось махнуть рукой на все лекции и семинары, поехать на реку, поваляться под нежными лучами весеннего солнышка, поплескаться в чистой прохладной воде. В многочисленных садах нашего городка цветы на деревьях раскрывались прямо на глазах, казалось, вернулась зима, так было бело вокруг. Трава буквально за несколько часов преображала до этого голые грязные улицы в сплошной зеленый ковер. А вечером, когда спадала дневная духота, в воздухе разливался аромат цветущих деревьев, запах был настолько густой и стойкий, как в парфюмерном магазине, но гораздо тоньше, изысканнее, от него кружилась голова, но хотелось вдыхать его еще и еще, как наркотик.
   Мы с Альгисом каждый вечер бродили по улицам, обнимались и целовались, спрятавшись в ветвях какой-нибудь низкорослой яблони или вишни, а, выбравшись, не стряхивали упавшие на нас лепестки, нам хотелось не только надышаться этим волшебным фимиамом, но и пропитаться им, чтоб, как можно дольше, продлить для себя волшебную сказку Весны.
   И вот в один из вечеров, когда от счастья и переполнявших нас чувств хотелось прыгать и смеяться, петь и танцевать, Альгис взял меня на руки, крепко прижал к себе и быстро понес в сторону от наших любимых ароматных улочек. Он нес меня уже минут десять, но не сбавлял шага, всю дорогу он молчал, смотрел вперед, только изредка поглядывая на меня сумасшедшими полными нетерпения глазами. Я не знала, куда он меня несет, но понимала - зачем. Я прижалась к нему, крепко обхватила его за шею, мое сердце стучало в унисон с его шагами, голова кружилась, а тело распирало нарастающее нетерпение, усиливающееся с каждым брошенным на меня взглядом его бешеных глаз. Наконец, он подошел к двухэтажному особняку, где жили семьи директора и главного инженера завода, на котором работала моя мать. Я удивленно посмотрела на Альгиса, но он решительно поднялся на второй этаж, не спуская меня с рук, открыл ключом единственную на этаже дверь и шагнул в темноту прихожей, показавшейся мне огромным музейным залом, так звонко отзывались эхом шаги Альгиса по поблескивавшему под ногами паркету. Не задержавшись в прихожей, Альгис все так же уверенно толкнул ногой одну из дверей, прошел через похожую на музыкальный салон комнату со старым черным роялем посредине и открыл другую дверь. Здесь он остановился на мгновение, порывисто прижал меня к себе и уже медленнее, мне показалось, менее решительно, пронес за большую, с каким-то японским рисунком ширму. Я огляделась: хотя комната была огромна для меня, привыкшей к тесным комнатушкам современных хрущевок, но ширма делила ее на два вполне уютных помещения: кабинет и спальню, - со своим окном в каждой половине. Альгис не включил свет, да и не нужно было: двор вокруг дома освещался настолько мощными фонарями, что в комнате можно было даже читать...
   Мне тогда вспомнились ленинградские белые ночи, которых я никогда не видела, но очень мечтала увидеть.
   ...Здесь Альгис осторожно положил меня на широкую и высокую кровать, склонился надо мной и тихо спросил срывающимся голосом: "Может задернуть штору?" - "Нет. Не надо. Тогда я не увижу тебя", - ответила я ему и, пользуясь, случаем заговорить, спросила: "А где мы?" - "У меня", - и он больше не позволил мне задавать вопросы, закрыв рот поцелуем.
   Когда он нес меня, сверкая безумными глазами, я думала, что, едва он донесет меня до какого-либо ложа, он сразу овладеет мной. Но нет. Теперь мне казалось, что он принес меня сюда, только для того, чтоб всю исцеловать. Он постепенно раздевал меня и целовал, целовал, целовал... А когда на улице погасли фонари, и забрезжил рассвет, мы уснули глубоким сном невинных младенцев, так и не сняв с кровати темно-бардовое шелковое покрывало.
   ...Здорово мы, наверно, смотрелись сверху: два обнаженных тела, разметавшихся в счастливом изнеможении на темном блестящем шелке. Боже мой! Вот так вот начнешь вспоминать, и, оказывается - есть что вспомнить!..
   Ах, какое у него было тело!!! Апполон Бельведерский, по сравнению с Альгисом, - нескладный подросток. Еще бы, он столько работал над свом телом: в школе он занимался плаваньем, затем, когда отказался сразу после школы поступать в институт и до восемнадцати работал на заводе, увлекся штангой, в армии, оказавшись в Западной группе войск в противодесантных войсках, занимался восточными единоборствами, в частности, каратэ, а в институте играл за сборную команду по волейболу, но и каратэ не бросил. Как он говорил? "Это уже не спортивное увлечение, а образ жизни"...
   Так вот. Проспали мы до полудня и, естественно, в институт не попали. Но и дома нас никто не потревожил. Теперь уж Альгису пришлось все объяснить. Во время наших встреч, мы говорили с ним обо всем. Но когда речь заходила о его семье, он рассказывал только о матери, преподававшей в музыкальной школе, и младшей сестре, которая училась в десятом классе, но никогда об отчиме, не только об отношениях с ним, но даже о том, кто он, где работает. А оказалось, что его отчим - главный инженер завода, очень жестокий и властный в семье человек, подчинивший своей воле жену и дочь, и только пасынок ни в какую не хотел ему подчиняться с самого начала, а было ему семь лет, когда мать вторично вышла замуж. Альгис порывался уйти из дома сразу по окончании школы, но пожалел мать - он был единственным ее защитником. Вот поэтому он никогда раньше не приглашал меня к себе. А в этот раз, отчим с матерью и сестрой уехали в отпуск в Болгарию, и мы были в этой огромной роскошной квартире, занимавшей весь второй этаж старинного особняка, совершенно одни, так как приходящая домработница тоже всегда получала отпуск на время отсутствия основных хозяев, но уже от Альгиса: готовил он себе всегда сам, а сорить было некогда и некому, он редко бывал дома. Дуся, так звали домработницу, приходила только накануне приезда хозяев, чтоб сделать генеральную уборку, заполнить холодильник необходимыми продуктами и приготовить обед. О том, что она все это время отдыхала, знал только Альгис, потому зарплату ей хозяин платил исправно, а она была Альгису так благодарна за его молчание, что лучше и вернее друга у него во всей семье, кроме нее, не было.
   В этот день мы никуда из квартиры не выходили, я только позвонила матери на работу: протараторила, что поживу немного у институтской подруги (которой она, слава богу, не знала и не могла проверить мои слова), так как ее родители уехали в отпуск, а она боится ночевать дома одна, пообещала звонить каждый день и бросила трубку, чтоб мать не успела мне ничего возразить. Но на следующий день пришлось идти в институт, все же надвигалась летняя сессия, и надо было учиться. Но после занятий мы спешили к нему домой, и нам было уже не до учебы.
   Так мы прожили целую неделю. Это были самые счастливые семь дней в моей жизни. Мы не ссорились, ничего не делили, у нас не было друг к другу никаких претензий. Я даже ни разу не была в других комнатах квартиры, кроме ванной и кухни. Самым посещаемым местом была кровать Альгиса, в ней мы проводили все свободное от учебы и еды время. Мы больше не ходили гулять по нашим любимым улочкам, нам уже не нужны были запахи цветущих деревьев, мы наслаждались ароматами тел друг друга, что для нас тогда было почище любого французского парфюма...
   Но пришла телеграмма от матери об их возвращении (она всегда загодя извещала Альгиса о дне их приезда). Альгис позвонил Дусе, и нам оставалась лишь одна ночь, в которую мы, конечно, не спали.
   За всю неделю мы говорили, только о том, как мы любим друг друга, и ни разу о нашей будущей жизни. А под утро той ночи я все же спросила Альгиса: "Как же мы будем жить дальше?" Он лежал на спине, подложив под голову правую руку, а левой обнимал меня. Я же примостилась у него подмышкой, уткнувшись подбородком ему в грудь и вопросительно глядя ему в лицо. Его глаза были закрыты, лицо спокойно. Он молчал, и я молчала, ждала его ответа. Через минуту он открыл глаза и посмотрел на меня очень серьезно. "Я хотел получить направление по окончании института куда-нибудь подальше, но теперь..." - он сделал паузу, - "я вынужден согласиться на предложение отчима, остаться в городе на его заводе". У меня похолодела спина и кончики пальцев на ногах, таким ледяным тоном он это произнес. А он продолжал: "На то у меня есть две причины. Первая - это мать, но я еще колебался, а вторая - ты". Он снова замолчал. Молчала и я, я чувствовала, что это еще не все. "Когда я собирался уехать, я думал, что, отправившись по распределению, я устроюсь, найду жилье и заберу тебя к себе. Но тогда тебе пришлось бы перевестись на заочный. Или ты хотела бы прожить два года без меня?" - быстро спросил он, а в глазах впервые за всю его речь запрыгали веселые огоньки. Но мне было не до смеха. "Нет", - сказала я. - "Я поеду с тобой хоть на край света, даже если придется бросить институт". Его взгляд окончательно потеплел. "Я никогда не приму от тебя никакой жертвы", - сказал он, крепко прижимая меня к себе и целуя меня в лоб. - "Жертвовать должен тот, кто сильнее. И потом, ты - моя королева Марго, а я - твой верный раб Ла Моль. И я ничего не сделаю, чтоб причинить неудобство моей королеве. Я остаюсь. Ну, а через два года будет видно: останемся ли мы здесь или уедем".
   Вот так. А через день приехали его родственники, и его мама в ту же ночь попала в больницу. У нее оказался рак головного мозга. Она скрывала свои боли от всех, подозревая что у нее, но все же надеялась еще пожить. Она дотянула до последнего гос.экзамена Альгиса и на следующий день умерла.
   Все это время мы редко виделись с Альгисом, в основном, в институте, теперь он все свободное время проводил в больнице у матери, там и к экзаменам готовился. За эти два месяца он похудел, осунулся, его светлые волосы казались седыми, глаза потухли. Мне было жалко его мать, но больше я жалела его, но он не нуждался в жалости. Я совсем растерялась, я не знала, как себя с ним вести. А он все больше отдалялся от меня, а когда началась сессия, я и вовсе перестала его видеть. Сначала я бегала к нему в больницу, ждала возле его аудитории, но однажды, буквально перед сессией, он сам нашел меня, отвел в сторону, посмотрел на меня полными тоски глазами, обнял и сказал: "Прости, Марго. Я очень люблю тебя, но сейчас не могу встречаться с тобой. Мне нужно время. Сколько? Я не знаю. Но потерпи. Я сам к тебе приду". И я дала ему время... очень много..., двадцать пять лет прошло с тех пор, но он так и не пришел. И все же я ни в чем его не винила и не виню...
   Позднее я видела его только однажды - на похоронах. Он стоял возле гроба матери, уставившись в какую-то точку в пространстве невидящим пустым взглядом. Его всегда лучистые голубые глаза были совершенно безлики и серы, а воспаленные красные веки мгновенно сжигали любую слезинку, стоило ей заблестеть в уголках глаз. У него так и не скатилось ни одной слезы, и он не произнес ни слова за все время похорон. Я не решилась подойти к нему, наблюдая за ним со стороны. Хоть и рвалось сердце, но слезы у меня катились ручьем, и мне было легче. Наверно, нужно было подойти к нему, хотя бы после похорон, обнять, пожалеть, может, он бы оттаял, расплакался, и ему тоже стало бы легче. А может, и нет...
   Позже Дуся, их домработница, рассказала мне, что после похорон Альгис очень сильно поругался с отчимом, обвиняя его в смерти матери. Она рассказала, как отчим бил мать, методически, садистски, порой без какой-либо причины, а когда Альгис вступался за нее, то тоже получал сполна. Это продолжалось до тех пор, пока Альгис не подрос, и однажды, будучи еще четырнадцатилетним подростком, дал отпор садисту, схватив того за руку и вывернув ее за спину. Отчим понял, что "крысенеш", как он называл пасынка, подрос и теперь может представлять для него угрозу. Как всякий деспот и самодур, он был трусоват и с тех пор перестал дома дебоширить. Но многочисленные гематомы на голове матери не прошли бесследно. На следующий день после этого скандала Альгис исчез. Дуся тоже вскоре ушла из их дома...
   Нет. Все-таки обидно, что он не зашел ко мне попрощаться, хотя бы слово сказал. А я ждала его, ждала его писем. Через два года, когда я получала диплом, у меня даже была навязчивая мысль, что он появится. Но он не появился ни через день, ни через неделю, ни через месяц, ни через два. И я уехала...
   Да. Это он. Альгис, Альгис, где ты, мой верный рыцарь Ла Моль?! Почему ты оставил свою королеву? Что случилось с тобой?.. Да, определенно, это он...
  
   Но постой, я решила вспомнить всех... А кого вспоминать?
   Мужа? Уж у кого, у кого, а у него было достаточно и времени, и возможностей, чтоб сделать меня счастливой, но это не входило в его планы. Я вообще сомневаюсь, были ли в его планах я и дочь, потому что, добившись меня, женившись, он занимался только собой. Нет. И вспоминать его не хочу. Не то, что упустила, а рада, что избавилась.
  
   Женьку? А зачем? Я же пусть позднее, но поняла, что старалась увидеть в нем Альгиса, но он не Альгис, он другой. Да, мне казалось, что я его люблю. Но его ли я любила? Он ведь потому и ушел, что понял: я пыталась переделать его под кого-то другого. Меня подкупило в нем то, что он тоже увидел во мне королеву Марго, и я тоже стала звать его Ла Молем. Но он не рыцарь, потому что рыцарь - это свойство души, образ жизни, а не временная роль, маска. Да, он умело играл свою роль, но невозможно прожить всю жизнь под чужой маской, даже если она в какой-то степени на тебя похожа. Он правильно сделал, что ушел. Теперь он такой, какой есть на самом деле. Возможно, что иногда он и играет перед своей женой роль рыцаря, но только иногда. И когда я его встретила таким, во мне ничего не шевельнулось...
  
   А остальные?.. Нет, нет и нет. Это только прохожие в моей жизни, не смотря на то, что на каждого я тратила свои душевные силы. В какой-то период я решила быть, как все, захотелось быть "бабой при мужике". Но от себя не уйдешь. А, обманываясь сама, я и их обманывала: давала надежду, что буду обычной "бабой"... Не получилось... Потому я даже не виню их за жестокость, лицемерие, предательство.
  
   Из всех своих жизненных невзгод, неудачных влюбленностей, я сделала один очень ценный вывод: не надо бежать от себя, не надо подстраиваться под других, даже если это сулит временную выгоду и благополучие, натура вылезет, тем более что это не порочная натура, а просто мечтательная душа, стремящаяся к своему счастью без лжи и притворства. Да, я поняла это давно: я не из тех женщин, которые довольствуются синицей в руках, мне нужен один-единственный, который создан только для меня, а я для него. Почему-то в нашем обществе стыдно говорить об идеалах: практичность, практичность и только практичность... Но куда же деть душу? Материальность - это для тела, которому, конечно, хочется комфорта, но комфорт нужен и душе. А душа хочет любить и хочет быть любима! Я согласна с кем-то из великих, что жизнью движет только любовь, не будет любви - закончится жизнь. А так мало на свете тех, кто умеет любить, только благодаря им планета еще существует. И я верю, что души вечны, что они снова и снова возрождаются, эти великие труженики любви, иначе мы бы все вымерли. А еще мне кажется, что есть души - пожиратели любви, и их становится все больше и больше...
  
   Вот и додумалась до вечных вопросов человечества: борьбе Добра со Злом, Любви с Ненавистью, Света с Тьмой. Неужели, и мою родную душу, душу Альгиса уже съела чья-то черная душенка? Встретимся ли мы когда-нибудь? Хотя бы в следующем воплощении...
  
  
  
  
  
  
   ОН
  
  
  
   Вот уже которую ночь не могу уснуть. Луна что ли на меня так действует? Вроде раньше не замечал. Днем все нормально, а как приходит ночь, будто волна на меня накатывает: сердце ноет, воздуха не хватает, в голову мысли какие-то путанные лезут, воспоминания. Вчера всю ночь Афган донимал, совесть мучила за тех мальчишек-салажат, что не уберег под Мукуром. Нельзя было их одних оставлять, обвел их Хафиз вокруг пальца... Много моих ребят там полегло, многие сгинули уже дома, когда началась эта "мясорубка" под названием "перестройка", а потом "переход к капитализму", но те мальчики до сих пор в глазах стоят, они даже испугаться не успели, а у Пашки так и осталось выражение удивления на лице...
   Для чего я добровольно в Афган подался? Отчаяние меня тогда терзало, что мать не уберег, душила ненависть к тому зверю, хотелось драться, убивать. А где это возможно? Только на войне. Но вот, когда увидел, что это за война,... не пожалел о своем решении, нет, но поставил перед собой задачу: главное - жизни моих ребят из взвода сохранить, чтоб их матери не страдали. Очень старался. Они меня не иначе, как "батей" звали. Это в мои-то двадцать пять - двадцать восемь лет! Правда, они считали меня старше, за глаза Седым называли... Странный мне цвет волос достался от отца? Действительно - седой. Седой с самого детства, седой по жизни, чтоб никто не заметил, как горит моя душа, как мечется и рыдает, как настоящая седина укрывает голову...
   Да, видно и сегодня вечер военных воспоминаний... Надо выпить - помянуть... Если так дело пойдет: вчера помянул, сегодня помянул, - так и спится не долго... Эх! Раз уж все равно не спать, приятное что-нибудь вспомнить надо. А что для мужика приятное? Как бабы его любили...
  
   Итак. Как же меня бабы любили? Вот, блин, а ведь и правда любили. За что? Не пойму. Ну, ростом бог не обидел, здоровьем тоже. А талантом? Не знаю, как на счет других талантов, но одним не обидел. Ни одна женщина не жаловалась на мой "талант". Да какой тут, к черту, талант?! Чувствовать женщину надо, угадывать ее желания, и вот тогда она сама тебе на шею бросится, ну, и в постель тоже. А еще женщину уважать надо, они же, как кошки: во-первых - чуют, кто их любит; во-вторых - кто их понимает; в-третьих - кто уважает их независимость; а в-четвертых - гладить их надо только по щерстке и никогда против. Вот тогда они и на колени к тебе сами запрыгнут, и мурлыкать будут, и играть с тобой будут в какие хочешь игры.
  
   Помню, еще в десятом классе, была у нас в параллельном такая кошечка. Не кошка - пантера! Красивая, зараза, глаз не оторвать! Роскошные черные волосы, черные глазищи, ресницы, как опахала, губки - "алы-сахарны", фигурка отменная, грудки упругие, ножки точеные... Не девка - Кармен! Не один "кот" за ней ходил, облизывался - никого не подпускала. А я выяснил: чем она увлекается - бальными танцами, какие книги любит - Дюма, Жорж Санд, Мопассан, какие спектакли любит, какие фильмы. На школьном вечере пригласил ее на тур вальса, единственный бальный танец, который умел танцевать, попутно восхитился последним спектаклем "Современника", показанным по телевизору, высмеял очередную кинопремьеру какого-то слабенького фильма, поинтересовался, нет ли у нее "Асканио" Александра Дюма, - словом, "погладил по шерстке", а в довершение, провожая домой, выдал ей все свои познания в астрономии. В тот же вечер она упоенно целовалась со мной, а через месяц, отправив родителей вкалывать на дачу, пригласила меня к себе.
   ...Главное, взяв темп, не сбавлять его. А то некоторые мужики пока женщину добиваются, скачут, как жеребцы, а, добившись, превращаются в ленивых, упрямых ослов. И еще, с некоторых пор, я придерживаюсь правила: в спортивных интересах женщин не соблазнять, только, когда она действительно тебя интересует, иначе или приобретешь славу Дон Жуана, а когда захочешь серьезных отношений, тебя могут не воспринять всерьез, или можно самому попасть в такой капкан!..
   Кармен, конечно, хороша была, что и говорить, но атаковал я ее вовсе не из любви, хотелось доказать и себе, и другим только- только сформировавшуюся тогда "кошачью" теорию, ну и перед пацанами выпендриться. Дурак был, молодой еще, так девку в себя влюбил, что чуть в хомут не угодил. Еле отвертелся от женитьбы, уговорил ее, что после школы мне в армию идти, а у нее, не дай бог, ребенок будет (хотя я старался, как мог, чтоб она не залетела), а я хочу своего ребенка сам воспитывать с пеленок. Блин, как она млела от этих слов. Конечно, до армии, она от меня не отступалась и до того мне осточертела, что я зарекся - девственниц больше не соблазнять. Но пока я был в армии, бог смилостивился надо мной и выдал ее замуж. А когда она написала мне об этом и просила прощения, что полюбила другого, я от радости скакал по части, как козел, за что заработал у прапора наряд вне очереди.
  
   Мне бы после этого чуток остепениться, но я, "обретя свободу", тут же завел "шашни" с немочкой Мартой из деревеньки, расположенной рядом с нашей частью. Ведь знал, что нам ни в коем случае нельзя заводить знакомства с немцами. Так нет. Захотелось попробовать "блюдо местной кухни". Благо в школе по-немецкому у меня была пятерка, и я знал не только "гутен морген" и "хенде хох", но немного больше. И свой немецкий я совершенствовал у Марты на сеновале, пока через месяц нас не застал ее старший брат. Эх, как он гнался за мной через всю деревню до самой части с огромным дрыном в руках! Я, конечно, мог бы его вырубить одним приемом, но одно дело "шашни" с девчонкой, а другое - драка с местными. За драку я пошел бы под трибунал, а за девчонку, благо она была совершеннолетняя и претензий ко мне не предъявляла, я пятнадцать суток просидел на "губе" и чуть не был отправлен в Россию. Но полковник у нас был - классный мужик, оставил меня в части с условием: ни увольнительных, ни отпусков до самого дембеля. А оставалось мне не долго - месяцев пять.
  
   Но надо же было куда-то свободное время девать? Библиотеку нашу я еще за первый год перечитал. И я занялся эпистолярным жанром. Сначала писал письма для друзей их девушкам, то есть я сочинял, а они переписывали. А потом появился у нас один хмырь, раздававший адреса знакомых ему девчонок одиноким солдатикам, которым никто не писал. Ради забавы и я написал по одному адресочку, но написал совершенно незнакомой девчонке так, будто мы не просто были знакомы, а было между нами гораздо больше. "Произведение" свое прочитал друзьям, мы похохотали, и я его отправил. Ответа, конечно, не ждал. Но вдруг приходит письмо от этой девчушки, и что же? Она написала мне ответ в том же духе, поддержала мою игру. Мы письмо прочитали опять все вместе, опять похохотали, и я решил продолжить игру.
   Откровенно говоря, она меня задела: я ожидал, что, прочитав мое письмо, девчонка покраснеет (а там было от чего краснеть) и выбросит его, в лучшем случае напишет мне гневный ответ, но то, что написала она, я никак не ожидал. Ее письмо было написано хорошим литературным языком, но полное любви, откровенных красивых "воспоминаний" "нашей близости" и немного похоти. Прямо Мопассан в юбке! Я снова написал ей, и снова получил подобный ответ. Мне захотелось поближе познакомиться с этой "писательницей".
   Ответ на третье мое письмо слегка задержался, и я ждал его с нетерпением, мне уже не хотелось читать его друзьям, и я решил, что по дороге домой, заеду к этой девушке, мне было очень любопытно посмотреть на нее, увидеть ее реакцию на мой приезд. Но этот ответ меня разочаровал. Письмо было написано тем же почерком, но совсем не тем человеком. В нем говорилось, что пишет мне младшая сестра адресатки, что сестра выбросила мое первое письмо, а они с подругой нашли и решили ответить ради шутки. А так как теперь сестра уехала в другой город, и на ее имя писать не стоит, родители могут переслать мое письмо ей, а подруга тоже уехала домой, она решила написать всю правду и предложила переписываться с ней серьезно. Письмо было такое детское и такое скучное, что я сразу понял: сочиняла подруга, а не она, но та уехала. Первой мыслью было, написать и спросить адрес подруги, но не стал, зная ревнивую женскую натуру, понял, что адреса она не даст. Да и дембель приближался.
   Так я и не познакомился с этой юной "романисткой", интересно, может, она писательницей стала?
  
   После армии в институте "институточки" меня как-то не прельщали, да и опасаться я стал серьезных романов, а интрижки заводить тоже не хотелось. И увлекся я "физиономистикой". Встречая незнакомую девушку, сначала составлял о ней мнение, потом знакомился и проверял свои выводы, никого не обольщая, никого не обижая.
   Так я познакомился с Ольгой. Мы встречались с ней два года. Любила ли она меня? Не знаю. Ее не очень интересовал мой внутренний мир, она осуществляла со мной свои эротические фантазии. А фантазерка она была еще та! Она легко возбуждалась, легко достигала оргазма, но трудиться мне с ней приходилось "в поте лица". Каких только ситуаций она не придумывала, каких только поз, нюансов! У нее была своя однокомнатная квартира, оставшаяся ей после смерти бабушки, так что мы могли заниматься ее "любимым" делом в любое время. Ох, и "напрактиковался" же я с ней, а уж "профессиональный уровень" вырос!.. Как мне ее "школа" пригодилась в жизни! Желаю каждому мужику в начале жизни такую Оленьку. Но скоро этот "голый секс" мне надоел, а она нашла себе нового "практиканта".
  
   Какое-то время я наслаждался свободой и отдыхом, пока не увидел ее... Стоп... Табу... Сейчас мы прокрутим в голове пленочку вперед. Так... Так... Кто у нас следующий?
  
   Галочка... Сестричка из госпиталя, где я полгода со своей седой головкой после контузии провалялся. Если бы не она, может, и не быть бы мне с тех пор мужиком. Как она умело все проделывала! А то, что не одного меня она, как мужика, к жизни вернула, так это ничего, ни один не был в претензии, а даже, наоборот, вернувшись домой к своим женам и невестам, такие благодарственные письма ей писали!
   А однажды даже жена одного капитана приезжала и золотые серьги ей подарила. Помню этот переполох в госпитале, когда она приехала. А баба она была не простая, дочка большого военного чина из Генерального штаба. Сам капитан рассказывал, что женился он на ней молоденьким лейтенантом без разрешения тестя, а тот, мстительный старик оказался: с первых дней войны в Афгане определил туда зятя, все надеялся избавиться. Так вот, приехала она и сразу к главврачу. Где тут у вас такая - Галочка Мельникова? А пригласите-ко ее сюда в Ваш кабинет. Главврач Иосиф Моисеевич побелел и затрясся: все, в том числе и он, знали "физиотерапевтические процедуры" Галочки по подъему определенных конечностей пациентов, но смотрели на них "сквозь пальцы", не находя ничего страшного в ее лечении потенции некоторых больных. А эта гостья, не дожидаясь, когда он опомнится, уже решительно ухватила его под руку и потащила по коридору. Бедному старому еврею ничего не оставалось, как привести ее к Галочке в сестринскую, где, кроме нее, находились еще две медсестры. Капитанская жена оглядела сестер и изрекла: "Ну, кто из вас Галочка?" А надо сказать, что Галочка была вовсе не супермоделью: среднего роста, полненькая, с жидкими стриженными пепельными волосами, маленьким курносым носиком и глазками-пуговками, как у мышонка, но характером боевая, задорная. "Ну, я", - встала она из-за стола, подбоченясь. Как рассказывали очевидцы, капитанская жена, никого не стесняясь, вдруг кинулась Галочке на шею, начала ее обнимать, целовать, благодарить, что спасла ее мужа, а потом сняла с ушей массивные золотые серьги и стала ей совать. Галочка сначала отказывалась, все-таки главврач рядом, но тот улыбнулся и кивнул, и она взяла. В тот же день девчонки из процедурного проткнули ей уши и надели серьги, и первое время все в госпитале шутили, что это ее "боевая награда" за "Заслуги перед Отечеством".
   Да... Любила меня Галочка, как и всех остальных нуждающихся, и не было в том моей заслуги. Так что, неудачный какой-то пример получился.
  
   ...Елы-палы... Если я сейчас каждую вспоминать начну, я же от бессонницы умру, так как вспоминать придется ночей десять. Потому, как был у меня такой период в жизни, когда женщин я менял, как перчатки, не любя никого и не задумываясь над тем, любят ли они меня. Как еще не подхватил ничего?! Это продолжалось, пока я не встретил Валентину...
  
   Валентина... Любила же меня, любила, я знаю, а вот родить от меня не захотела. Я, конечно, понимаю, что время было тяжелое: она без работы осталась, на руках два пятилетних сына-близнеца от первого мужа. Но голодные же не сидели, голые не ходили, я старался, на двух работах вкалывал, ни в чем им не отказывал! Или боялась, что, заимев родного ребенка, отвернусь от ее мальчишек? Неужели, она своим любящим женским сердцем не разглядела меня? Да я мальчишек ее любил больше, чем порой родной отец любит. И они меня любили, недаром, с первых дней меня папой называли, никто их не учил, никто не просил. Видно детское сердечко видит лучше женского. Я и сейчас люблю их, помогаю, не в пример родному папаше. А как же? Они не виноваты, что мать с отцом "охладели" друг к другу и разошлись.
   Слово-то какое она придумала - охладели. Разлюбили - это да, а охладевают те, кто горят. Наша же любовь никогда не была кипучей. Даже в постели, когда я доводил ее до экстаза, она только стонала, хоть бы раз вскрикнула, ведь условия позволяли: комната детей была далеко, двери плотно закрыты. Может, я плохо старался?.. Вот кто горел и бушевал, так это королева Марго...
  
   Стоп! Табу! Никаких о ней воспоминаний! Зачем зря рвать душу, я же дал себе слово - никогда ее не вспоминать. Я выбросил ее из своего сердца, из своей головы, из своей памяти. Она низкая и подлая тварь! Развратная сука! Предательница!..
  
   ...Вот, опять причина выпить. Точно сопьюсь...
  
   ...Эх, Марго, Марго! Что же ты наделала? Как ты могла? Я понял бы и простил, если бы ты сошлась с кем-либо другим. Но с моим заклятым врагом?! Да, я виноват, уехал, не простившись, но я же написал тебе письмо, попросил Светку отнести тебе сразу после моего отъезда. И она отнесла, в руки тебе отдала, она сама говорила, когда я позвонил на следующий день. А сколько я писем тебе написал из Афгана, почти каждый день отсылал, но ни одного не получил от тебя. Да я был жив только потому, что любил тебя, что твердил себе: это какое-то недоразумение, мои письма перехватывают, если бы ты получила хоть одно из них, ты бы ответила, просто потому, что ты такой человек, ты не оставила бы без ответа даже письмо постороннего человека, даже письмо врага. Я думал, что ты такая. Но, когда последние мои письма стали приходить с пометкой "адресат выбыл", я понял, что письма доходили, но ты просто не отвечала.
   Спасибо Светке, открыла мне глаза. Хоть и недолюбливал я раньше сестренку, какая-то она хитренькая была, подленькая, в детстве отцу на меня ябедничала. Но когда подросла, жалко мне ее стало: ни подруг, ни приятелей, все дома и дома, все за учебниками да за фортепьяно, - этот изверг и ее не жалел. Нет, бить он ее не бил, а застращал своими запретами и указаниями. Последнее время все приходила ко мне в комнату, когда отца дома не было, плакалась, что из-за отца в классе ее не любят, что подружек нет, что парни от нее шарахаются. Бедная девчонка. Хотел после Афгана ее к себе забрать, да она не согласилась, так отца боялась.
   Вот она-то мне и рассказала все о тебе, Марго. Как после моего прощального письма к тебе, ты прибежала к отчиму, что-то ему кричала, плакала (это на тебя похоже), а потом все стихло. Это происходило на его половине, где кабинет совмещался со спальней. И вышла ты оттуда только через час, вся помятая и растрепанная, и смущенная. И пошла ты не на выход, а в ванную, будто не раз в доме бывала, а ведь Светка не знала, что ты действительно была. И стала ты, моя Марго, навещать моего лютого врага с завидной регулярностью. И появились у тебя, моя Марго, золотые кольца, серьги, цепочки, различные шмотки. И продолжалось это, моя Марго, полтора года, все то время, когда я писал тебе и не получал ответа. А когда ты вовсе переехала к нему, стали приходить письма с пометкой "адресат выбыл".
   Я знал, что он любитель молоденьких девочек, что проделывал подобные штучки и на заводе в рабочем кабинете и дома, не стыдясь матери, но что ТЫ можешь так низко пасть?!.
   Я все так подробно запомнил потому, что несколько раз перечитывал Светкино письмо. Сначала я не понял, потом не поверил. Но зачем Светке врать? Она сама несчастное существо, пострадавшее от деспотизма собственного отца. А потом я читал это письмо для того, чтоб возненавидеть тебя, чтоб изгнать из своего сердца, чтоб никогда не зашевелилось где-нибудь в самом дальнем уголке души сомнение. И я добился этого результата, я поклялся никогда не возвращаться в наш город, никогда не вспоминать тебя.
   И вот, когда я лишился второго самого близкого мне человека после матери, я захотел умереть. Я кидался в самое пекло, "лез на рожон", никогда не гнулся перед пулями, но ни что меня не брало. Будто кто-то там, на верху, решил продлить мою муку. Вот тогда и потерял я своих "салажат", а после того, как увидел глаза их матерей, понял, что мое желание умереть привело к гибели этих ребят. Я тогда в порыве ярости и отчаяния истребил почти всю банду Хафиза, перебил всех его братьев, убил двух его сыновей, вот он мне и отомстил: подобрался с остатками банды в мое отсутствие к моим мальчикам, знал, как был дорог мне каждый из них. А по возвращении назад, после скорбной миссии, которую я сам на себя возложил, почти у самой границы наш БТР напоролся на мину, я получил контузию, а через полгода лечения меня комиссовали.
   Я выжил, Марго. Я жив, Марго. Но теперь я не ненавижу тебя и даже не презираю, мне жаль тебя, наверняка, ты уже поплатилась за свое предательство. Ведь двадцать пять лет прошло. Если не сам этот ублюдок наказал тебя, то жизнь это сделала...
  
   ...Хватит пить. Завтра на работу. Надо идти спать... Спать, спать, спать. Ни о чем не думать. Больше ни о чем не вспоминать...
  
   Черт, подери! Да что же это?! Так и стоит она перед глазами: нагая, рыжая, растрепанная, с помутневшим от возбуждения взглядом зеленых, как у кошки глаз, с приоткрытым ртом, из которого высовывается кончик языка и облизывает пересохшие губы, сама бледная, а на скулах алеет румянец желания. Булгаковская Маргарита! Я рассказал ей тогда, когда мы жили у меня неделю, булгаковский роман "Мастер и Маргарита" и сравнил ее с его героиней. "Прежде всего, я должна сама прочитать, составить свое мнение о ней, и только тогда решу, правомочно ли сравнение Моего Величества с какой-то там ведьмой", - сказала она, дурачась. Как же она была хороша! Как же мне было с ней легко! Будто она всю жизнь была рядом, будто мы думали с ней одними мозгами: я начинал фразу, а она заканчивала, я задавал вопрос, а она отвечала на него так, как ответил бы я. А как она смеялась! А как она плакала! Она была такая, какая она есть, ни капли лицемерия, ни капли притворства, ни капли лжи.
   Что же с ней случилось? Почему она так изменилась? Почему она так поступила? Почему?! Что он с ней сделал? Чем околдовал? Не могла она польститься на его деньги, на его власть, ведь я рассказал ей о нем, и она не просто им возмутилась, ее передернуло от отвращения к нему. Вот именно, он был ей отвратителен. Она никогда не смогла бы переступить через свое отвращение. Только не она. И чтоб так сразу, за час, от ненависти и отвращения - к любви? Она ведь говорила, что без любви для нее секса нет, что никто и ничто не заставит ее лечь в постель к человеку, которого она не любит, разве что без сознания. Этот ублюдок, конечно, мог ее ударить и овладеть ею в бессознательном состоянии, но дальнейшее ее поведение с этим не вяжется.
   ...Что-то тут не так...
   А может это письмо ложь от начала и до конца? Я вполне допускаю, что этот мерзавец вскрыл мое письмо Светке, прочитал, сочинил всю эту околесицу и заставил Светку переписать.
   Ну, а мои письма? Почему они сначала пропадали, как в омуте, а потом стали возвращаться? А почему бы ему не проделать и эту штуку? Наш район был, как заводской поселок, все, до последней собаки, знали, кто он, да он просто мог купить почтальоншу, чтоб сначала письма не доставляла, а потом отправляла назад.
   Нет. Не мог он знать, кому я пишу. И откуда. Во всем городе никто не знал, где я, кроме Марго. Опять все сходится на ней. Он не мог прочитать мои письма, потому что он не мог знать, кому я буду писать, и я никогда не подписывался своим именем, я подписывался - Ла Моль, даже на конвертах.
   ...Вот черт!.. Светка... Только она знала, кому я могу писать, только она могла, распечатав письмо, узнать, как я собирался подписывать свои письма. Но зачем ей это? Да и не смогла бы она письма перехватывать, хоть она и дочка главного инженера, но ведь не сам главный инженер...
   ...Она не передала мое письмо Марго, она отдала его отцу. Только он мог придумать такой изощренный удар для меня. А она, его истинная дочь, отдала ему в руки все карты...
   Как же долго и терпеливо они играли со мной в эту пыточную игру! Дождались, пока я сам обратился к Светке за помощью... Они читали все мои письма к Марго!..
   Я убью его! Я... не знаю, что я сделаю с этой крысой Светкой...
  
   ...Надо найти Марго... Но как? Прошло столько лет! У нее, наверняка, семья, дети. Нужен ли я ей сейчас со своими объяснениями?.. А если нужен? А если ей плохо, если ей нужна моя помощь? Да. Надо ее найти, а там... буду лишним - уйду!
  
  
  
  
  
  
   ВСТРЕЧА
  
  
  
   Утром Маргарита встала после бессонной ночи с сильной головной болью, превратившей ее голову в огромный чугунный колокол, в котором гулко отзывался каждый ее шаг, каждое движение. Она прошла шатающейся походкой в кухню. Первым делом, достала и выпила две таблетки анальгина, а затем поставила чайник на плиту. Есть не хотелось, но надо было выпить кофе, чтоб не уснуть на работе. Пока грелся чайник, она присела за стол к окну.
   На работу идти не было сил, но отпуск начинался только в понедельник, а за два оставшихся дня необходимо было завершить кое-какие дела, привести в порядок документы, проинструктировать Ларису, замещавшую ее на время отпусков. Можно было хотя бы день провести дома, отоспаться, и Олег Николаевич не возражал бы, но ей было неудобно: все знали, что вчера она отмечала день рождения, подумают, что она перепила и страдает похмельем. Этого она допустить не могла, потому что сама требовала в офисе строгой дисциплины, не считая похмелье уважительной причиной для отсутствия на работе.
   Чайник закипел, она развела себе в большой кружке растворимый кофе покрепче, сделала несколько глотков и почувствовала облегчение, боль стала отпускать, хотя голова еще звенела.
   Маргарита открыла балконную дверь, впустила в кухню струю свежего утреннего воздуха с городским шумом начинающегося рабочего дня, вышла на балкон, закурила. Она курила уже давно и бросать не собиралась, не смотря на то, что на работе она не курила, и мало кто знал об этой ее привычке, в гостях она позволяла себе закурить только после выпитого бокала вина и то, только у близких друзей, а дома, хотя и жила уже не первый год одна, курила только на балконе и зимой, и летом. Она смотрела на просыпающийся в лучах еще щедрого августовского солнца город с высоты девятого этажа и думала о своих ночных воспоминаниях:
   "Альгис, Альгис! Где ты? Жив ли? Такие сумасшедшие годы прошли. Тебе, наверно, досталось с твоим нерусским именем. Может, написать в телевизионную программу "Жди меня" (или "Найди меня", или "Ищу тебя", никак не запомню ее названия)? Может, найдут тебя? Они порой таких "безнадег" находят, просто удивительно... И что я скажу тебе? Что до сих пор люблю тебя? Кто же мне поверит? Ведь я замужем была, и не только муж у меня был за это время. Разве может быть оправданием предательства любви то, что все-таки хотелось семейного счастья, детей, да и просто женского счастья, что доказательством моей любви может быть мое сегодняшнее одиночество, потому что никого я так не любила, как тебя..."
   Из раздумий ее вывел телефонный звонок, и Маргарита заспешила в комнату. Звонила дочь:
   - Мама, мамочка, прости, что не поздравила тебя вчера, что-то со связью было: никак не могла к тебе дозвониться. Сколько раз я тебе говорила: купи сотовый...
   - Здравствуй, Катенька, - прервала Катю мать. - Ты же знаешь, я сотовые не люблю: меня всегда раздражают прилюдные громкие разговоры по телефону в общественных местах, это не прилично, это не уважительно по отношению к окружающим. Меня и мой стационарный телефон устраивает.
   - Ой, мам, ну, что ты какая отсталая...
   - Спасибо, доченька, за поздравление...
   - Мам, прости, не сердись, я не хотела, вырвалось...
   - Следить надо за своей речью.
   - Я буду, мам, буду. И совсем ты у меня не отсталая, а очень даже современная молодая женщина...
   - Ладно, подлизываться. Говори быстрее, что ты хотела, мне на работу уже пора собираться.
   - Мамочка. У тебя ведь отпуск скоро. Ты куда собираешься?
   - Разве я не знаю, что к каждому моему отпуску вы готовите мне "сюрприз"? Куда на этот раз собрались?
   - В круиз. По Средиземному морю. Мам, только на десять дней, а остальное время твое.
   - Ладно, уж. Когда Никитку привезете?
   - Мам, а может ты к нам? Мы тебе дорогу оплатим.
   - К вам? - Маргарита на мгновение задумалась: "А почему бы и нет?"
   Дело в том, что из своего родного города она уехала сразу после института по распределению. Вернуться не пришлось: вскоре мать умерла, и возвращаться было некуда - квартиру забрали. Через некоторое время вышла замуж и уехала уже сюда в Нижний к мужу. А по счастливой случайности Катин жених оказался из ее родного южного города. Но погостить у детей, чтоб побродить по улицам, навестить друзей юности, как-то не пришлось, дети чаще приезжали к ней, чем звали ее к себе. Оно и понятно, жили они на частной квартире, было не до гостей. Маргарита и была-то у них всего два раза: когда справляли свадьбу, и когда родился Никита. Но тогда ей было не до прогулок. А вот недавно они купили, наконец, квартиру, в которой Маргарита еще не успела побывать.
   - Ну, да. Ты же еще не была у нас в квартире. Да и не удобно нам вести Никиту к тебе. Если бы мы из Москвы уезжали..., а так - это двойная дорога: теплоход из Новороссийска отходит. Да и не успели ли бы мы...
   - Когда же вам отплавать?
   - В воскресенье.
   - Как? У меня отпуск только с понедельника. А, чтоб к вам в субботу приехать, мне сегодня выехать нужно. А билеты? Сейчас в южном направлении не уедешь. Ты бы еще в субботу позвонила, - возмутилась мать.
   - Мамочка, путевки нам только позавчера попались, а билеты... у тебя же есть знакомства...
   - Ох, Катька, Катька! Как тебя только муж терпит за твое легкомыслие? Все-то у тебя легко и просто...
   - Ну, мам...
   - Ладно. Давай адрес. Некогда мне уже.
   - Да мы встретим тебя. Ты только позвони, когда билеты возьмешь, какой у тебя поезд, ладно? Ну, пока.
   Тут в трубке зашуршало, и раздался звонкий детский голосок:
   - Баба, пиизай! Пока.
   - Пока, пока, сладкий мой.
  
   На город уже опускался летний августовский вечер, горячий воздух колыхался в последних лучах заходящего солнца, когда к перрону вокзала подошел поезд дальнего следования. Пассажиры суетливо покидали душные жаркие вагоны, но город встречал их не менее душным и жарким воздухом. Сумки и чемоданы, тюки и баулы быстро складывались на земле, так как поезд опаздывал и стоял здесь всего пять минут, а новые пассажиры, которым предстояло ехать дальше, нетерпеливо топтались у дверей, мешая выходившим, и, как только со ступеней сходил последний пассажир, новая толпа с сумками и чемоданами устремлялась к дверям вагонов. А прибывшие, истекая потом, медленно тянулись со своим багажом к спасительной прохладе старого здания вокзала. И только один пассажир, обремененный лишь спортивной сумкой, шагал легко и быстро. Это был высокий не молодой уже человек, но с крепкой спортивной фигурой, которой позавидовал бы любой двадцатилетний. От быстрой ходьбы, его седые волосы, слегка развевались, не смотря, на совершенное безветрие. Мужчина, не задержавшись в спасительной прохладе вокзала, вышел с другой его стороны на привокзальную площадь и направился к трамвайной остановке. Здесь он остановился, не спеша заходить в стоявший трамвай, и задумался:
   "Куда сначала? К ней домой? Если мне повезет, и она окажется по тому же адресу, возможно, мне уже не захочется мстить. Но мне необходимо хотя бы попытаться наказать этих мерзавцев, посмотреть в их полные ужаса глаза, ведь они уверены, что я ничего не знаю об их подлости, уверены, что я никогда не вернусь сюда. Надо нарушить их благополучное существование, хотя бы своим появлением".
   Альгис, а это был он, уже немного поостыл в своей ненависти и, конечно, никого убивать не собирался. Но он понимал, что одно его появление перед его жестокими, но трусливыми, врагами внесет в их жизнь ужас разоблачения и последующей за этим расплаты. От этого удовольствия он отказываться не хотел. Потому, приняв решение, он шагнул на ступени трамвая.
  
   До бывшего его дома он добрался, когда на город уже опускались сумерки. Особняк стоял все на том же месте, но выглядел после евроремонта гораздо лучше, чем двадцать пять лет назад. Его окружал забор, в виде резной чугунной ограды, с большими воротами для въезда транспорта на территорию двора и с будкой охраны, прилепившейся к воротам. Альгис подошел к будке и позвонил. В двери показался здоровенный, кажущийся квадратным из-за коротких ног, с бычьей шеей и бритой головой, парень лет двадцати пяти - двадцати восьми, в форменной одежде охранника, и уставился на посетителя. Альгис оценивающе посмотрел на охранника и решил, что, в случае необходимости, вырубить его сумеет.
   - Че те, мужик? - разлепил свои толстые губы охранник.
   Альгис не любил подобного к себе обращения и напрягся, но сдержался и миролюбиво сказал:
   - Да тут раньше мои родственники жили, главный инженер Мажуга с дочерью.
   - Ну-у, мужик, - протянул парень, расслабившись, - ты бы еще купца какого-нибудь спросил. Тут уж давно никто не живет, я уж и не помню когда, - и уже совсем доверительно добавил: - Я помню, тут сначала какой-то офис был, а лет пять назад гостиницу заводскую сделали. Но тут только элитные гости живут, из министерства там или еще откуда. А ты давно у нас не был, что ли?
   - Давно. Двадцать пять лет.
   - Сидел, что ли?
   - Нет, - усмехнулся Альгис. - Воевал.
   - А-а. В Чечне?
   - Нет, дальше.
   Охранник подозрительно посмотрел на Альгиса, переваривая заплывшими от безделья и жары мозгами: где ж еще воюют? - и, наконец, вспомнив, что воевали в Югославии, произнес: "Ага", и больше уже думать ему не хотелось.
   - А может, ты слыхал, куда бывшие хозяева переселились? - спросил Альгис.
   - Не. Не слыхал, - и вдруг спохватился, будто что-то вспомнил: - Так, ты бывшего главного инженера ищешь?
   - Да, да...
   - Дак помер он. Года три назад хоронили. Я не из этого района, я с Малаховки, - объяснил парень, - а то б можа, родители мои его знали, а так... больше ничем помочь не могу. Ты, отец, на завод сходи, можа, там больше знают, - уже совсем по-дружески закончил он.
   - Спасибо, сынок. Извини, что побеспокоил.
   - Да, ниче. Ты заходи, ежели не найдешь. Можа, я че узнаю...
   - Хорошо. Спасибо. Спокойного тебе дежурства.
   - Ага. Давай, - охранник махнул рукой и, нехотя, вернулся в духоту своей будки.
  
   Пока Альгис беседовал с охранником, уже совсем стемнело, в небе зажглись яркие южные звезды, но луна еще не взошла. В воздухе от реки, протекавшей поблизости, потянуло свежим ветерком. На деревьях ожили листья и слегка зашелестели, зажужжали прятавшиеся от дневной жары комары, а на их охоту вылетели летучие мыши, стремительно рассекая плотный у земли воздух. Альгис быстро зашагал знакомыми улицами к дому, где раньше жила его Марго, отмечая про себя, что улицы в этом районе мало изменились, потому дорогу к ее дому он мог бы найти и с закрытыми глазами. Он шел и думал, что он ей скажет, если она живет все еще там, что ответит она. Ему представлялось, как она замрет в немом удивлении, всплеснет руками, а потом бросится к нему на шею, смеясь и плача. Ему очень этого хотелось, и он все убыстрял и убыстрял шаги, а, подойдя к старенькой пятиэтажке, уже бегом через две-три ступеньки, взлетел на четвертый этаж. У знакомой двери он остановился, переводя дыхание и успокаивая бешено колотившееся сердце. Простояв так с минуту, он, наконец, поднял руку и нажал звонок. Тотчас за дверью раздались бегущие маленькие шажки, и звонкий детский голосок прозвенел откуда-то у самого пола:
   - Кто там? Баба, баба, кто там...
   Через некоторое время послышались шаги уже взрослого человека, затихли у двери (по всей видимости, его рассматривали в глазок), а затем послышался звук открываемого замка. Сердце Альгиса замерло. В приоткрытую дверь, выглянула женщина лет сорока - сорока пяти, с короткой стрижкой рыжих волос, в очках, в летнем открытом сарафане, из-за ее ноги выглядывал трехлетний мальчик в одних трусиках с озорными любопытными глазенками.
   - Вам кого? - спросила женщина, внимательно разглядывая Альгиса.
   Его охватило смятение: ее цвет волос, возраст, рост, - но она ли? Он осторожно спросил:
   - Здесь раньше жили Пономаревы... - и он замер, ожидая, что женщина распахнет дверь, и... все будет так, как ему мечталось.
   - Нет. Здесь таких нет. Мы недавно купили эту квартиру, но не у Пономаревых, - и она попыталась закрыть дверь.
   - Постойте, - в отчаянии Альгис остановил дверь рукой. - Вы не подскажите, кто в этом доме живет уже давно? Может, они что-то знают о Пономаревых?
   - Не знаю. И не держите дверь, - женщина всем телом навалилась на нее, пытаясь закрыть, на ее лице появился испуг. - Я милицию вызову.
   Альгис опустил руку, дверь моментально захлопнулась. Он стоял на площадке, потирал виски, стараясь сосредоточиться, что ж ему делать дальше.
   В это время послышался скрежет открываемого замка двери напротив, в приоткрывшуюся щель высунулась голова сухонькой маленькой старушки с выцветшими глазами и старым дешевым гребнем в стриженных седых волосах.
   - Вы Пономаревых спрашивали? - спросила она неожиданно высоким голосом.
   - Да, - шагнул к старушке Альгис с такой стремительностью, что напугал ее, и она проворно юркнула в свою щелку и захлопнула дверь.
   Альгис понял свою ошибку, тихо подошел к двери и спокойным голосом сказал:
   - Извините, что я Вас напугал. Вы что-то знаете о Пономаревых?
   Опять заскрипел замок, наверно, такой же старый, как и сама хозяйка, дверь тихонько приоткрылась, и показалась уже знакомая голова.
   - Жили тут Пономаревы. Акурат в этой самой квартире. Только давно уж их нет.
   - А где они?
   - Так дочка, как институт закончила, так и уехала, куды послали. А мать ее через год и скончалась.
   - От чего? - машинально спросил Альгис.
   - Так от инфаркту, одной ноченькой, даже скорая не успела. Она ко мне поскреблась, тогда телефон только у меня был, попросила скорую вызвать, а сама, аж, черная вся. Скорая-то приехала быстро, но она все равно уже померла. Как в прихожей упала, так и померла.
   - Она ведь еще молодая была? - какое-то черное предчувствие зашевелилось в душе Альгиса, и он решил вытянуть из старушки все, что она знает. - От чего же инфаркт случился?
   - Да говорили, на работе какие-то неприятности были, вроде как ее главный инженер в воровстве обвинил, она ведь складами заведовала. Но потом все нашли, зря, значиться, обвинял. Да только поздно уж было - она померла.
   У Альгиса сжались кулаки, но он сдержался и все таким же спокойным участливым голосом спросил:
   - А дочка ее на похороны приезжала?
   - Ритка-то? А как же. Да чуть не опоздала, она далеко гдей-то жила, прибежала с вокзала, когда уж мать выносили. Плакала, убивалась. Ритка, девка хорошая, серьезная, да только отобрали у нее квартиру эту. Говорили, по закону не положено, раз уехала. А вот Федор Палыч, в пятнадцатой у нас жил, тот говорил, можно было и оставить за ней квартиру-то, она, по этому, по определению...
   - ...распределению, - поправил ее Альгис.
   - Да-да, по распределению уехала, не по собственной воле. Говорил, можно было даже и работу ей на заводе дать по профессии ее. Но... - развела руками старушка, к этому времени уже совсем вышедшая на площадку, - правление так решило. Потом эту квартиру одной шалаве дали. Ох, и досталось нам с ней! Весь подъезд от нее страдал: пьянки-гулянки чуть не кажной день. И слово ей не скажи - любовницей самого главного инженера была. Так, вот, сынок. А ты кого из них ищешь-то, Ритку, небось?
   - Ее, мать.
   - А кто ей будешь?
   - Был женихом...
   - Вот как. Не знаю я, где она сейчас проживает, не знаю. Может подруги знают, подруг ее спроси.
   - А были у нее в доме подруги?
   - Была одна, Любка, из двадцать шестой, да только тоже уехала. Постой-ка, она, когда мать похоронила, вещички раздавать стала, ей их везти некуда было, в общежитии жила. Взяла только чемодан один: фотокарточки, книжки там, еще что-то по мелочи. Много нашим с дома раздала, кто что взял, а больше всего знакомой отдала. Щас вспомню... То ли Даша, то ли Дуня... Вот ведь вылетело...
   - Дуся?
   - Дуся, Дуся, точно.
   - А Вы не знаете, где она жила? - осторожно спросил Альгис, боясь расплескать последнюю надежду.
   - Почему жила? Все там и живет. Я ее часто коло магазина встречаю. Вот, кажись, вчерась и видела. У ней пенсия-то маленькая, так она в магазине уборщицей и подрабатывает. А живет... Адреса не скажу, не знаю, а как найти объясню. Тут рядом.
   - Какая у Вас замечательная память! - не сдержал радости Альгис.
   - Да какая уж память. Порой очки по пол дня ищу, куда задевала, но те времена еще помню, не забыла. Этими воспоминаниями и живу. Так объяснять тебе адрес-то?
   - Да, конечно.
   - Я ведь, откудова знаю. Сын мой, он акурат и помогал Ритке вещи к ней таскать, а потом как-то мне показал: письмо Ритке пришло, а она еще у ней, у Дуси, жила, ну, я и отнесла. Это вот, как из подъезда выйдешь, напротив, на той стороне улицы два дома, двухэтажные, стоят, ты меж ними пройди, упрешься в другой такой же дом, а вот за ним снова два, навроде, как вокруг одного четыре дома стоят. Так вот, как до тех дальних дойдешь, сворачивай в левый дом. Там домишки старые с одним подъездом, все грозятся сломать, дак надо людям квартиры давать, а квартир нынче не строют, так все и живут - дыры латают. Так вот, ты в подъезд войдешь и прямехонько в ее дверь и упрешься. Понял?
   - Все понял. Как Вас зовут?
   - Александра Семеновна, - недоуменно ответила старушка.
   - Александра Семеновна, огромное Вам спасибо за Вашу душу отзывчивую, за Вашу память замечательную, за то, что времени своего на меня не пожалели. Спасибо!
   - Так, пожалуста, я всегда рада чем-то помочь людям, ежели могу, - смущенно залепетала старушка, и на глаза ее навернулись слезы.
   - Можно я Вас поцелую? - спросил Альгис.
   Старушка захихикала и подставила Альгису свою морщинистую щеку. Альгис наклонился, приобнял ее и громко, но аккуратно, чмокнул.
   - Еще раз спасибо Вам, Александра Семеновна, здоровья Вам крепкого и жить подольше, чтоб таким, как я, потерявшимся, помогать. До свидания, - и он побежал вниз.
   - Беги, беги уж, - растроганно утирая слезы, проговорила ему в след Александра Семеновна. - Может, и сыщешь свою невесту.
  
   А Альгис уже выскочил из подъезда и почти бегом устремился через дорогу на другую сторону улицы. Возле дороги его попыталась остановить компания подгулявших подростков.
   - Мужик, дай закурить.
   Но Альгис, не останавливаясь, одним жестом раздвинул толпу хулиганов и, не сбавляя шага, прошел дальше, бросив через плечо:
   - Курить вредно.
   Вслед ему раздался свист и матерная брань. В другой раз он бы остановился и поучил их литературному русскому языку, но сейчас ему было не до них. Его никто не преследовал, и вскоре он уже стоял перед старенькой обшарпанной дверью без звонка. Он постучал. За дверью не было слышно ни звука. Он постучал еще раз. И сразу услышал еще крепкий низковатый голос Дуси:
   - Кто там?
   - Дуся, - только успел произнести Альгис, как хозяйка его перебила.
   - Что вы все ходите? Нету у меня ничего, нету, не гоню я давно! А они все ходят и ходят, алкаши проклятые. Не открою, уходи!
   - Дуся, это я - Альгис!
   - Кто?
   - Альгис. Помнишь меня?
   За дверью послышался глухой вскрик: "Ох!" - и что-то навалилось на дверь.
   - Дуся, Дуся, что с тобой? - забеспокоился Альгис, испугавшись, что она упала в обморок. Но уже послышался звук открываемых замков и бормотание хозяйки. Дверь открылась, и на пороге, вытаращив глаза и прикрывая рот рукой, показалась невысокая полная, но крепкая, пожилая казачка, с редкой сединой в черных волосах, стянутых на затылке в тугой узел.
   - Боженька милостивый, боженька милостивый, неужто живой, а говорили - тебя убили...
   Но, увидев Альгиса, она раскинула руки и устремилась к нему.
   - Альгис! Мальчик мой! Живой!
   Он обнял ее.
   - Живой, живой. Кто же это меня похоронил?
   Дуся продолжая причитать и обнимать Альгиса, повела его к себе в квартиру. Усадив его в комнате на диване, она села рядом и, поглаживая по колену, стала разглядывать.
   - Живой, здоровый, а красивый-то какой! Где ж ты пропадал столько времени? Как нашел-то меня? Голодный, небось? Щас я тебя оладышками накормлю со сметанкой, как ты любил. Как знала - напекла!
   И она захлопотала у стола: убрала какие-то газеты, встряхнула скатерть и заторопилась на кухню.
   - Дусь, да я на кухне могу! - крикнул ей вдогонку Альгис, но она уже бежала назад с миской пышных маслянистых оладий в одной руке и вазочкой со сметаной в другой.
   - Чего на кухне. Сроду вы на кухне не едали, да и тесно у меня там, не повернуться. А ты садись к столу-то. Ой, тебе же руки надо помыть с дороги. Ну, пойдем на кухню.
   На кухне Дуся, пока Альгис умывался, стояла сбоку с полотенцем на плече и поглаживала его по спине, как будто в очередной раз убеждаясь, что он не привидение, а реальный, живой. Усадив Альгиса за стол, она достала из старенького серванта графинчик с темно-красной жидкостью и две стопки и поставила на стол.
   - Выпьешь со мной за встречу?
   - Выпью. А говорила, что уже не гонишь?
   Дуся усмехнулась, ничуть не смутившись.
   - Самогон не гоню. Когда пенсии не хватало, гнала, продавала потихоньку. А вот уж третий год работаю... в магазине... уборщицей. Так гнать перестала. А это не самогон, это вино свойское. У нас у заведующей свой дом и свой виноград. Они его не знали, куда девать. Вот я и подсказала, как вино ставить. А им некогда, да и пачкаться не хочется. Так она мне осенью виноград привезет и сахару, сколько надо, я и ставлю. А потом она готовенькое забирает, ну и мне оставляет, не скупится. Попробуй-ка, у меня вино хорошее: пьется, как сок, а голову веселит, - приговаривала Дуся, подливая Альгису вино.
   А он кушал оладьи, каких не едал двадцать пять лет, пил вино и молчал.
   "Начинать сразу с расспросов о Марго, Дуся обидится, скажет, только за тем и пришел, и будет права. Надо как-то исподволь подвести ее к разговору о Марго", - думал он.
   А Дуся, выпив с ним пару стопочек вина, раскраснелась, прослезилась.
   - Вот ведь. Как пропал тогда, и ни слуху, ни духу. Ушел, даже вещи свои не забрал. Где же ты был-то?
   - Да так, везде помаленьку...
   - Ну, чего ты жмешься, мне-то все можно сказать, ты же знаешь: я - могила.
   Альгис рассмеялся.
   - Нет, Дусь, ты - не могила, ты - мавзолей. Вон, как сохранилась!
   Дуся поддержала его своим раскатистым заразительным смехом, каким могут смеяться лишь деревенские уроженки, вскормленные теплым парным молоком и чистым деревенским воздухом.
   - Ох! Уморил! Мавзолей!..
   Но, когда она успокоилась, то с грустью посмотрела на Альгиса и со вздохом сказала:
   - Значит, потеряла веру Дуся. А раньше все мне доверял, - и обидчиво поджала губы.
   - Да нет, Дусь. Я ничего от тебя не скрываю. Просто не все вспоминать хочется.
   - А ты расскажи, что хочется. Семья-то у тебя есть?
   - Нет.
   - Что так бобылем и живешь? - ахнула Дуся.
   - Ну почему же, была жена, да разошлись наши пути-дороги.
   - А детки?
   - Своих нет. Но мне ее дети, как родные.
   - Далеко они?
   - Кто?
   - Ну, детки эти. Да что я все из тебя вытягиваю! И о них вспоминать неохота?
   Альгис усмехнулся.
   - Это уже не детки, а два здоровых лба, по семнадцать лет им, школу в этом году закончили, поступили в институт.
   - Они что - близнецы?
   - Да, близнецы. Хорошие, умные ребята. Жили с матерью в Твери, а в институт поступили у меня в Питере. Пока в общежитии будут жить, меня не хотят стеснять, а там посмотрим.
   - Куда посмотрим?
   - Может, квартирку им куплю.
   - Ба! Да ты никак богатый?!
   - По чьим меркам судить: для кого богатый, а для кого и нищий.
   - Ну, нищие квартиры не покупают...
   - Есть такие нищие, что и квартиры, и машины, и дачи покупают.
   - Слыхала, слыхала, по телевизору показывали... Ну, ладно... - Дуся, как-то замялась. - Ты мне вот что скажи. Я тут лет десять назад Светку встретила, - Альгис напрягся, - как раз перед ее отъездом...
   - Куда?
   - Да она замуж за еврея вышла и в Израиль уехала.
   "Эх, все от меня сбежали: один - в могилу, другая - в Израиль..." - крякнул с сожалением Альгис.
   Дуся это заметила.
   - Ты что? Встретиться с ней хотел?
   - Да уж, хотел... должок один вернуть...
   Дуся подозрительно на него посмотрела, но расспрашивать не стала.
   - Я вот к чему веду, - продолжила она. - Светка мне сказала, что тебя еще в восемьдесят первом в Афганистане убили. Откуда она такое могла взять?
   - Был я там, но, как видишь, живой.
   - Так тебя, что тогда, ранили? или в плен попал?
   - В восемьдесят первом на мне еще не было ни одной царапины, все пули мимо меня летели, и в плен я не попадал, сам в плен брал.
   - С чего же она взяла?
   - Да видно, похоронить спешила...
   Дуся опять подозрительно на него посмотрела, но опять промолчала.
   - А что, письма оттуда, из Афганистана, писать нельзя было?
   - Почему?
   - Это я спрашиваю: почему? - строго посмотрела она на Альгиса. - Ладно, мне, чужой тетке, не писал, но девку-то свою чего мучил? Коль разлюбил, так и написал бы ей. Ты раньше парень честный был, что - война тебя испортила?
   Сердце Альгиса замерло, он даже глаза закрыл, как закружилась у него голова.
   - Это ты о ком?
   - А ты уж и не помнишь? - спросила Дуся, заглядывая ему в глаза, и вдруг споткнулась на полуслове, увидев в них черную тоску.
   - Сыночка, Альгис, что тогда случилось? Расскажи, не держи в себе, - и она подлила ему в стопку вина.
   Он молча выпил, одним махом, как водку. Зажал руками голову и, не глядя на Дусю, начал свое повествование с самого начала: с похорон матери, рассказал о первом прощальном письме Марго (тут Дуся его перебила вопросом: "Так чего же ты мне его не отдал?" - "Не было тебя тогда дома, а я ждать не мог - спешил"), рассказал о других письмах, о письме Светки, о своей клятве - не возвращаться в город и забыть Марго.
   - И ты поверил? Этой лицемерке, змее подколодной поверил? Какой же ты наивный дурак! - и она легонько шлепнула его по лбу.
   - Дурак, Дуся, дурак! Я ведь только недавно, совсем на днях, понял, как меня провели...
   Он собрался налить себе еще вина, но графинчик оказался пустой. Дуся спохватилась:
   - Я сейчас. Еще налью.
   Через минуту она уже торопилась с полным графином, вытирая его полотенцем, быстренько налила ему полную стопку и себе глоточек, выпила.
   - А теперь меня послушай, - заговорила она, поглаживая Альгиса по голове, как малого ребенка. - Да. Тебя провели. И письма перехватывали, и мерзость эту сочинили, а еще Маргаритину мать в могилу свели и ее саму из города выжили.
   - Знаю.
   - Откуда?
   - Старушка одна рассказала, которая мне тебя помогла найти.
   - Что за старушка? Да, ладно. Я к чему говорю. Не знаю, как Светке живется на святой-то земле с ее черной душонкой, думаю, бог и ее накажет. А отчима он уже наказал и за мать твою, и за тебя, и за Маргариту, и за мать ее, и за всех, кого он в жизни обижал. Я тебе скажу, как он умирал. Плохо умирал. В больнице, без родных и близких (Светка к тому времени уже укатила), в страшных муках. Сначала ему морфий кололи, но потом и он не помогал. Целый год он так мучался, на его месте другой бы давно не выдержал, а он все жил. Пролежни у него по всему телу были да такие, что страшно было смотреть: живое мясо, постепенно гниющее. Чего у него было, не знаю, но только гнил он заживо, а не умирал. К нему уж и священника приводили, а он зенками засверкал и зашипел, говорить уже не мог, а все в сознании был. Это мне санитарка знакомая рассказывала. Постоянно за ним ухаживать никто не соглашался - не выдерживали, дежурили по очереди. Однажды, когда Анна дежурила, знакомая моя, я к нему прошла, своими глазами все увидела. Он на меня вытаращился, вижу, что узнал. Я ему и говорю: "Это тебе наказанье за Антонину, за Альгиса, за Веру, мать Маргариты!" А он сначала зашипел, захрипел, а потом слеза из глаза выкатилась. А я говорю: "Покайся, попроси у них прощения, иначе после этого ада в тот попадешь непременно". И ушла. Он что-то мычал мне в след, но я не обернулась. Вскоре он умер. Хоронить его было некому, любовницам он не нужен был, им только деньги его были нужны, которые он наворовал, потому похороны организовало новое начальство заводское. Хоронили его в закрытом гробу, на похороны, кроме любопытных, никто не пришел. Так что, наказал его бог и за тебя, и за мать твою, и за всех остальных. Давай помянем всех хороших людей, а его поминать не будем: он не раскаялся, он в аду.
   Они выпили и сидели молча, будто соблюдая минуту молчания по умершим и погибшим.
   - Дуся, - нарушил молчание Альгис, - а ты ничего о Марго не знаешь?
   - Знаю только, что живет она в Горьком, фамилия у нее по бывшему мужу Никольская. Последний раз я ее видела два года назад, когда у нее внук родился. Дочка-то ее здесь живет, замужем, вот она сюда и приезжала. Сначала, как мать ее умерла, она мне писала, потом все реже и реже, а уж когда квартиру получила, и вовсе перестала. Где дочка ее тут живет, тоже не знаю, не была, Маргарита ко мне сама приходила. Ну что тебе сказать? Все такая же рыжая, все такая же красивая! Два года назад выглядела, как тридцатилетняя, не больше, с дочкой их за сестер принимают. А вот с мужиками ей не повезло: один сбежал, - и она многозначительно посмотрела на Альгиса, - а другого сама выгнала. Может, за два года и нашла кого, не знаю, - закончила она с затаенной усмешкой в глазах.
   Но Альгис нисколько не обиделся на нее за ее откровенные "подколы", он обнял свою "старую подругу" и сказал:
   - Дуся, ты меня к жизни вернула, ты такой бальзам мне на душу пролила!.. Дай, я тебя расцелую...
   Но прежде, чем Альгис ее поцеловал, Дуся сказала:
   - Я ей Светкины слова не передавала, не хотела женщину лишать надежды, что ты когда-нибудь вернешься. Как чуяла!..
   Спал Альгис на стареньком Дусином диванчике. Впервые за последнее время спал крепко и спокойно. А, засыпая, решил, что завтра же отправится в обратный путь на север, теперь уже в Нижний Новгород.
  
   Наутро, когда Альгис проснулся, Дуся уже успела сходить убраться в своем магазинчике и приготовила ему завтрак.
   - Ну, сынок, выспался? - спросила она его, присаживаясь на край дивана. - Ночью смотрю, короток тебе диванчик, ноги свесились, я тебе табуреточку подставила с подушкой. - Она секунду помолчала. - Я тут, пока ты спал, подумала. Маргаритин-то зять местный, я у них на свадьбе была. Он, вроде тебя, сирота, в интернате учился, потом техникум закончил. У него руки золотые, любую машину мог разобрать и назад собрать. Так после техникума работал в автомастерской, теперь там целый центр, это на Западном. Он там не хозяин, но самый главный по ремонтной части. Вот я и подумала, съездил бы ты туда, в центр этот, разузнал у него Маргаритин адресок, а то Горький - город большой, где ты там ее сыщешь. Ты, небось, и отчество ее не знаешь?
   - Не знаю.
   - Вот я и говорю. Правда фамилию зятя я тоже не знаю, но зовут его Дима, его там каждый знает. Он Катюшку лет на десять старше, а ей... - она задумалась, что-то подсчитывая в уме, - ей то ли двадцать один, то ли двадцать два. Вот и прикинь. Уж, наверно, легче здесь Диму найти, лет за тридцать, чем Маргариту в том огромном городе. Как ты думаешь?
   - Очень дельная мысль, Дуся. Я так и сделаю.
   - А хочешь, я с тобой поеду, я его узнаю.
   - Не нужно, справлюсь, а если что, привезу к тебе на опознание.
   - Ну, ты прямо, как заправский милиционер говоришь. Ты не в органах? Нет?
   - Нет, Дусь. Я по своей специальности работаю. У меня в Питере фирма своя, небольшая, но популярностью пользуется, не бедствую.
   - А что же твоя фирма делает? Продает чего?
   - Нет. Только свои знания и таланты. У меня еще двое толковых ребят есть, мы устанавливаем высокотехнологическое компьютерное оборудование, в основном, производственное. Тебе это о чем-то говорит?
   - Да про компьютеры нынче все вокруг знают, у нас в магазине они тоже есть, видела.
   - Ну вот, значит, имеешь представление о моей работе.
   - Господи! - вдруг всплеснула руками Дуся, - заболталась с тобой, а запеканка-то совсем остыла! Давай умывайся да за стол садись, я несу.
   Но Альгис поймал ее за руку и снова усадил к себе на диван.
   - Еще минута ничего не изменит, а мне поговорить с тобой надо.
   - Так может, за столом?
   - Нет. Всего два слова. Не тяжело тебе в магазине работать?
   - Да ты что, я привычная. Мне без работы труднее. Да и на людях. Я ведь не люблю, как некоторые, на скамейке сидеть, сплетничать, а о том, о сем поговорить с людьми охота. Нет. Мне не в тягость. А что?
   - Ты говорила, что пенсия у тебя маленькая, потому и подрабатываешь.
   - И это тоже. Нынче деньги никакие не лишние. А чего ты хотел-то?
   - Да хотел пенсию тебе прибавить.
   - Денег что ли дать?
   - И дать, и присылать потом.
   Дуся помолчала, опустив взгляд на руки, которые лежали у нее на коленях. Альгис ее не торопил. Наконец, она достала носовой платок из кармана халата, вытерла намокшие глаза и нос, посмотрела с улыбкой на Альгиса и сказала треснувшим голосом:
   - Спасибо, сынок. На жизнь-то мне хватает. А вот ремонтик сделать бы надо, сам видишь, - повела она рукой вокруг себя. - От ремонта бы я не отказалась.
   - Ремонт обязательно сделаем. Найду Марго и сам приеду все сделаю, а пока давай договоримся: я тебе мой адрес дам и телефон, все, что нужно, пиши, звони, все сделаю.
   Он взял свою сумку, вытащил из нее пачку тысячерублевых купюр, отсчитал десять, положил на стол.
   - Это пока, хочешь, сама что-то к ремонту покупай, а потом приеду еще добавлю. А теперь, - он потер руки, - неси запеканку. Как раньше? С луком и помидорами?
   - Как раньше, как раньше, как ты любил, - подхватилась Дуся, прибрала деньги в карман и заторопилась в кухню.
   После завтрака Альгис собрался в автоцентр. Дуся уже у самой двери тронула его за руку.
   - Ты бы зашел к матери-то на могилку. Как раз по дороге тебе будет: сейчас отсюда на Западный седьмой трамвай ходит, вокурат мимо кладбища.
   - Зайду. Обязательно. Я сам собирался.
   - Помнишь ли где?
   - Найду.
   - Как в ворота зайдешь, по правой стороне, во втором ряду, ближе к забору. Ты не думай, я каждый год наведываюсь и весной, и осенью, прибираю. Ну, иди с богом!
   И она перекрестила его вслед.
  
   Старое кладбище, на котором уже давно не хоронили, раньше находилось на пустыре между двумя большими районами: заводским и Западным, - а теперь оказалось почти в черте города. Во всяком случае, линия трамвая, проложенная еще двадцать лет назад для того, чтоб соединить два густонаселенных района, пролегала мимо самого кладбищенского забора. И хотя за двадцать пять лет в городе, кроме трамвая и автобусов, были пущены несколько маршрутов троллейбуса и по городу сновали уже привычные для любого современного города маршрутные такси, Альгис выбрал милый его сердцу старенький привычный трамвай.
   Добрался он до кладбища быстро. Пока искал могилу матери, подивился, как быстро кладбище заросло высокими акациями и тополями, он помнил его голым, продуваемым ветрами и сжигаемым солнцем скорбным пустырем. А теперь деревья росли не только вдоль аллей, но и у самых могильных оград, где ивы, где непривычные для здешнего климата березки, где клены. Потому, вопреки его ожиданию, могилу матери он нашел не сразу, немного покружив и поплутав у кладбищенского забора.
   Наконец, он нашел, что искал, зашел за низенькую оградку, присел на старенькую скамейку. Могила была закрыта старой гранитной плитой, в изголовье тоже стояла плита с выбитыми на ней именем, отчеством, фамилией и годами жизни его матери, без фотографии и каких-либо посвящений. Альгис даже обрадовался этому факту, потому что ему было бы неприятно читать лицемерные эпитафии своего ненавистного отчима. С двух сторон в щель между плитами были воткнуты две искусственные розы. Альгис горько усмехнулся: розы были любимыми цветами матери, и, наверняка, принесла их сюда Дуся. На плите, возле изголовья лежал букет свежих мелких гвоздик, несколько печеньиц и яблоко. Этот поминок еще не успели ни птицы растащить, не забрать кладбищенские нищие, значит, кто-то был здесь совсем недавно. С какой-то необъяснимой тревогой Альгис оглянулся по сторонам, но кладбище было пустынно, в такую жару и в будний день, посетителей здесь почти не было. Только где-то за деревьями раздавался звонкий детский голосок. Альгис посидел еще немного, покорил себя, что не принес даже цветов, поклялся себе, что в следующий раз обязательно принесет целый букет роз. Отметил про себя, что надо бы поправить и покрасить оградку и сменить скамейку.
   "Вот найду Марго, и мы вместе приедем сюда: и ремонт Дусе сделаем, и здесь все обновим. Прости мама, но чувствую я, что должен ее найти, как можно, скорее".
   Когда Альгис выходил из кладбищенских ворот, к остановке подъезжал трамвай, направлявшийся в сторону Западного поселка, он прибавил шагу и только успел заскочить в салон, как трамвай со звоном сорвался с места.
  
   В это время из этих же ворот вышла... Маргарита, державшая за руку мальчика лет двух, она с сожалением посмотрела в след трамваю.
   - Ну вот, Никитка, если бы не твоя бабочка, мы бы успели. А теперь придется жариться на солнце, пока придет следующий. И далась она тебе? Все равно ведь не поймал.
   - А я зиму сатек и ...ап!.. памаю бабуку! - с восторгом сообщил Никитка.
   - Сачок дома. Вот придем домой, возьмешь свой сачок, и вечером пойдем ловить с тобой бабочек в парк. А здесь нельзя.
   - Низя? Атиму, низя? Это пак нет? Нет?
   - Правильно. Это не парк. Здесь бегать и шуметь нельзя.
   - Атиму, низя? Атиму? - не унимался малыш.
   - Здесь спят бабушки и дедушки.
   Никитка посмотрел с подозрением на бабушку, подумал, а затем деловито сказал:
   - Нет, баба пать десь. Баба пать дома. Баба пать кавать. Нет, баба пать десь.
   Маргарита улыбнулась.
   - Твоя баба пока дома будет спать в кровати, не волнуйся, а здесь спят старенькие-старенькие бабушки.
   - Таиньки-таиньки, да? - и малыш прошелся на полусогнутых ножках, наклонившись вперед, изображая старенькую сгорбленную старушку.
   Маргарита засмеялась.
   - Вот-вот. Такие самые.
   Мальчик, радуясь, что развеселил свою бабушку, снова согнулся и начал бегать вокруг нее и кричать:
   - Я - таиньки, я - таиньки!
   - Никита, ты расшалился.
   Но малыш не унимался.
   - Если ты не будешь слушаться и будешь хулиганить, я с тобой в парк не пойду.
   Никита сразу успокоился, обнял бабушку за ногу и заскулил:
   - Я паду, паду. Я - холоси. Я - не хухань.
   - Хорошо, хорошо. Ты - хороший, ты - не хулиган, и будешь слушаться бабушку.
   - Да. И падем пак.
   - Пойдем.
   В это время показался нужный им трамвай, и Маргарита взяла малыша на руки.
  
   Автоцентр Альгис нашел быстро. Это был большой комплекс, включавший в себя бензозаправку, два больших ремонтных цеха, магазин автозапчастей с офисом и автомойку. Альгис сразу направился к цехам.
   Не успел он заглянуть в открытые ворота цеха, как оттуда выскочил парень лет двадцати, в рабочем комбинезоне на голое тело и в ярко-красной запачканной бандане.
   - Вы за БМВ? Сейчас заканчиваем, минут десять-пятнадцать. Вы пока подождите в магазине, там не жарко, и воды можно купить.
   - Нет. Я не за БМВ.
   - А за чем?
   - Я Диму ищу.
   - Которого?
   Альгис как-то не подумал, что Дима здесь может быть не один, но не растерялся и, как ни в чем не бывало, весело продолжил, якобы шутя:
   - Конечно, самого главного по ремонтной части.
   - А-а, Дмитрия Александровича? Так нет его, он в отпуске. А что Вы хотели?
   Альгис сразу посерьезнел, сделал суровое лицо.
   - Вот как? В отпуске, говоришь? И давно?
   - Так уж неделю, вторая пошла. А если Вам машину посмотреть, так мы - пожалуйста...
   - Да нет, - Альгис сделал совсем разочарованное лицо. - Он мне лично нужен... А может, ты мне адресок подскажешь?
   - Я не знаю, - потеряв интерес к потенциальному клиенту, ответил равнодушно парень. - Спросите в офисе, - и он снова скрылся в полумраке цеха.
   "Да-а", - подумал Альгис: "Что такое не везет, и как с ним бороться", - и направился к офису.
   Офис состоял из небольшой приемной и двух кабинетов: кабинета хозяина и бухгалтерии. Зайдя в приемную, Альгис быстро огляделся: кроме девушки-секретаря, сидящей за компьютером, в ней никого не было. Он заметил, что в окне торчал кондиционер, но он, по-видимому, не работал, потому что в приемной было душно и жарко, а секретарша непрерывно вытирала салфеткой потные руки и обмахивалась, но продолжала что-то набирать. Альгис направился к девушке.
   - Какое безобразие, держать такую прелестную девушку в этой духоте, без кондиционера! Это просто преступление!
   Альгис не кривил душой, девушка действительно была прелестной: нежное, юное личико, с большими голубыми глазами, с веером пушистых ресниц, маленьким прямым носиком и пухлыми детскими губками, обрамляли завитые в слабые спиральки длинные золотистые волосы, которые она с изящной небрежностью, слегка закрутив в узел, одной, но красивой заколкой, закрепила на затылке. Ее обнаженные руки и плечи покрывали капельки пота. Девушка с благодарностью посмотрела на него и улыбнулась приветливой, но мученической улыбкой.
   - Кондиционер сломался, - как бы извиняясь, произнесла она.
   - Это что же, вокруг столько мужчин, а кондиционер починить некому?
   - У нас только Дмитрий Александрович умел его чинить, а он в отпуске.
   - Так Вы что же, до конца его отпуска так и будете здесь задыхаться?
   - Вообще-то, Сергей Захарыч обещал мастера прислать, но что-то нет никого. А Дмитрий Александрович должен в конце недели только выйти.
   - Это же еще два дня? - притворно ужаснулся Альгис. - Может, Вы позволите мне взглянуть?
   - А Вы в них понимаете? - обрадовалась девушка.
   - Ну, у себя в офисе я их сам чиню, если они еще подлежат ремонту, - и он привычно снял боковую панель и заглянул куда-то внутрь.
   - Ой, Вы, наверно, к Сергей Захарычу, а его нет. Он только после обеда будет.
   - Вообще-то, я к Дмитрию Александровичу... Отвертка есть?
   - Я сейчас, - девушка поспешно ринулась к двери, но спохватилась: - Вам какую?
   - Любую, можно даже нож.
   - А нож у меня есть, - и она ринулась обратно к столу, вытащила нож для разрезания бумаги и протянула Альгису.
   - Да, - посмотрел он на нож. - На безрыбье и рак - рыба.
   Возился он с кондиционером не долго, уже через пять минут тот загудел и подул, сначала все тем же горячим воздухом, а затем постепенно все прохладнее и прохладнее. Глаза девчушки заблестели, она с удовольствием подставила под струю лицо и счастливо заулыбалась.
   - Много ли человеку надо для счастья, - тихо произнес Альгис, глядя на нее. - Ну, вот, - сказал он уже громче. - Я Вам помог, помогите и Вы мне.
   - А чем же я Вам могу помочь? - как бы извиняясь, спросила девушка.
   - Дайте мне адресок Дмитрия Александровича, а то он мне срочно нужен.
   - Дам, конечно, дам, - она придвинулась к компьютеру и задвигала "мышкой", пристально всматриваясь в экран.
   Адрес она записала на фирменной визитке автоцентра, где, кстати, был указан телефон ремонтного цеха. Альгис поблагодарил девушку-секретаря, на что она ответила:
   - Ну что Вы, я ничего для Вас не сделала, а Вы меня от жары спасли. Вот только Дмитрий Александрович уезжать собирался, но может, уже приехал, - "обрадовала" она на прощание Альгиса.
   Но он все же отправился по указанному в визитке адресу.
   И хотя название улицы было ему незнакомо, и он понятия не имел, где она находится, оказалось, что это в том же районе, в двух кварталах от автоцентра.
  
   Пятиэтажный кирпичный дом выглядел совершенно новым с огороженным штакетником двором, оборудованным детской площадкой, но без единого деревца. Солнце уже приближалось к зениту, а время к полудню, вокруг было тихо и пустынно, жара разогнала всех по квартирам, не было видно даже ни собак, ни кошек. На всех дверях подъездов стояли кодовые замки, и попасть туда Альгису не было никакой возможности. Он потоптался возле нужного ему подъезда, поискал домофон, но его не было.
   "Как все у нас безалаберно! Замки на подъездах поставили, а домофоны нет. А если мастер какой по ремонту придет? Они ж никогда не приходят вовремя, не стоять же у дверей подъезда целый день в его ожидании..."
   Альгис решил постучать в ближайшее к подъезду окно, благо рост позволял дотянуться до стекла. Сразу же за стеклом возникло вихрастое мальчишеское лицо и застыло в немом вопросе. Альгис понимал, что кричать бесполезно, окно было металлопластиковое, и он жестом показал на подъезд. Мальчишка кивнул и исчез. Через несколько секунд щелкнул замок подъезда, и та же голова показалась в дверном проеме.
   - Вы в шестнадцатую, квартиру смотреть?
   - Нет, я в девятнадцатую.
   - А-а, - разочарованно протянул пацан, позвякивая ключами в руках.
   По всей видимости, ему было поручено пускать посетителей для осмотра шестнадцатой квартиры, вероятно, продававшейся, и он был горд своей миссией. Альгис, проходя мимо него, спросил:
   - Ты мне код не подскажешь, чтоб в следующий раз тебя не беспокоить.
   - А у нас простой код: три четверки - пять. А что Вам в девятнадцатой не сказали?
   - Наверно, забыли.
   - Бывает, - лениво бросил мальчишка и деловито протопал в свою квартиру.
   Девятнадцатая квартира оказалась на втором этаже. Альгис остановился перед мощной металлической дверью и позвонил. Звонка он не услышал, но и не удивительно, наверняка, за металлической была еще одна дверь с хорошей звукоизоляцией. Он позвонил еще, никто не отозвался, он позвонил в третий раз - тот же результат. Не решаясь без толку барабанить по двери, Альгис разочарованно вздохнул и медленно спустился вниз.
  
   Когда за ним захлопнулась дверь подъезда, щелкнул замок девятнадцатой квартиры, и на площадку выглянула Маргарита.
   - Показалось, - тихо сама себе сказала она и подумала "Ну, надо же было сломаться звонку тогда, когда Дима уехал! Теперь прислушивайся каждый раз".
   Она закрыла дверь, постояла немного в прихожей, прислушиваясь уже к себе. Что заставило ее открыть дверь? Она явно ничего не слышала. Но какое-то беспокойство толкнуло ее сделать это. То же самое чувство беспокойства тянуло ее на балкон. И она вышла, оглядела внимательно двор - никого не было. Правда ей показалось, что за дом зашел какой-то человек, но заметила она его боковым зрением, а, когда повернулась, то никого не увидела, потому она совершенно не была в этом уверена. Постепенно она успокоилась и вернулась в комнату. Из ванной уже слышался звонкий Никиткин голосок:
   - Баба! Я се! Я цитый! Баба!
   И Маргарита поспешила к внуку: вытирать его, кормить обедом и укладывать в кроватку для дневного сна.
  
   Альгис медленно шел по улице, не замечая обжигающих лучей солнца и духоты, размышляя, что ж ему делать дальше. Можно было подождать еще два дня, когда приедет Дмитрий, взять у него адрес Марго и уже, наверняка, ехать к ней, а пока навести порядок на могиле матери. Но на душе было беспокойно, будто он что-то упустил или упускает. Ему хотелось действовать, а не ждать. И тут ему в голову пришла гениальная мысль, что он может поехать в Нижний, на дорогу уйдет как раз два дня, так как придется ехать через Москву. За это время вернется Дмитрий и выйдет на работу, а Альгис уже из Нижнего позвонит ему по имевшемуся у него на визитке телефону и узнает адрес. От этого решения Альгис повеселел и заторопился к остановке, чтоб на вокзале выяснить расписание московских поездов и купить билет.
   Но на вокзале его опять ждало разочарование. Не смотря на то, что через город проходило целых три московских поезда и все вечером с разницей в час и сорок минут, билетов не было ни на один. Не было билетов и на следующий день, и на два дня вперед, и только на воскресный Адлеровский было несколько боковых плацкарт.
   Альгис, совершенно расстроенный, отошел от кассы и присел в кресло. К нему тихо подсел старичок в форменной железнодорожной фуражке, очень потертой и со сломанным козырьком.
   - Тебе в Москву, сынок? Срочно? - заговорил он с Альгисом.
   - Да, отец, - с надеждой отозвался Альгис. - Подсобить можете? Я любую сумму заплачу, и полез за бумажником.
   Старичок остановил его своей жилистой, с вздувшимися венами, в пигментных пятнах, рукой.
   - Не надо. Раз в кассе билетов нет - значит, нет. Но можно взять билет прямо у проводника, у них сейчас есть такое право, все законно. Правда, сейчас с моря в Москву много отдыхающих возвращается, поезда переполнены, но может, тебе повезет. Приезжай вечером прямо к поезду и попробуй.
   - Спасибо, отец.
   Получив хоть какую-то надежду, немного взбодрившись, Альгис отправился к Дусе.
  
   Вечером, едва начала спадать жара, Маргарита с внуком отправилась в парк. Ее беспокойство снова вернулось, какая-то гнетущая тоска гнала ее из дома, но в парке она тоже не находила успокоения. Хотелось куда-то бежать, что-то искать, но она никак не могла понять что. Когда она приехала в этот город, она решила отложить до возвращения детей визиты к старым знакомым, посещения тех мест, в которые ее тянули воспоминания. Но со вчерашнего вечера ей уже не терпелось, все чаще на глаза наворачивались беспричинные слезы, а в голове стучало только одно имя: Альгис, Альгис, Альгис... Поэтому сегодня утром, не смотря на жару, она отправилась с внуком на кладбище, а сейчас повезла его не в ближайший к дому сквер, а в старый парк, их с Альгисом парк, расположенный на берегу реки и примыкающий к заводскому району.
   Парк не был запущен, а даже наоборот: то тут, то там за деревьями виднелись маленькие открытые кафешки, слышалась музыка, появились новые аттракционы, а на каждом шагу стояли передвижные прилавки с мороженым и водой. Никита был в восторге и почти у каждого прилавка канючил то мороженое, то воду, то чупа-чупсы. Обойти их было невозможно, и Маргарите приходилось удовлетворять желания своего маленького любимого "тирана".
   От выпитой воды, уже несколько кустиков были орошены маленьким фонтанчиком, уже несколько раз чумазая от мороженого и конфет рожица умывалась в настоящем фонтане, уже дважды малыш с восторгом катался на лошадке обновленной старинной детской карусели, но ни в какую не хотел уходить из парка, забыв и о своем сачке, и о бабочках. А Маргариту уже распирало раздражение, ей нужно было отсюда уйти. Она взяла на руки упирающегося и визжащего внука и направилась к трамваю, но не села в него, сама не понимая почему. Она прислушалась к себе, в душе уже нарастало возбуждение вперемешку с отчаянием.
   Внезапно она вспомнила Дусю, и в голове возникла мысль, что надо пойти к ней, тем более что до нее было недалеко: маршрутка от парка шла мимо бывшего дома Маргариты, а рядом жила и Дуся. Она решительно махнула подъезжавшей машине, Никита уже успокоился и радовался предстоящей поездке. По дороге Маргарита думала, что, хотя и был уже девятый час, и внука пора было кормить ужином, но у Дуси обязательно найдется, чем его покормить, зато она немного успокоит свою душу за разговором, а, возможно, они поговорят об Альгисе, чего ей очень хотелось.
   На стук Дуся, как всегда, прежде, чем открыть, спросила из-за двери:
   - Кто там?
   - Дуся, это я - Маргарита.
   Через секунду дверь распахнулась, и на пороге появилась Дуся не столько с радостью в глазах, сколько с отчаянием.
   - Ох, Маргаритушка! Ты здесь?! А Альгис к тебе поехал!..
   - Кто? - думая, что ослышалась, переспросила Маргарита, у нее остановилось дыхание, и слабость охватила все тело, она готова была упасть в обморок, но усилием воли устояла и даже заставила себя прислушаться к тому, что говорила Дуся.
   - Альгис, Альгис... Он здесь был... Он тебя ищет. Вот ушел на вокзал, чтоб к тебе в Горький ехать.
   Маргарита вдруг почувствовала огромный прилив сил, голова заработала.
   - Когда он ушел?
   - Да ушел-то давно. Но билета у него нет, он хочет с проводником договориться, хоть на какой-нибудь поезд, - она посмотрела на часы-ходики, висевшие в кухне. - Два уже были, а третий в двадцать один - десять отходит. Может, не уехал? - с надеждой в голосе произнесла Дуся, с сожалением глядя на Маргариту.
   - Господи! Осталось всего двадцать пять минут! - схватилась Маргарита в отчаянье за голову, а потом посмотрела на Дусю и легонько подтолкнула к ней внука, с любопытством рассматривающего незнакомую тетю. - Дусенька, посмотри за Никиткой, покорми его чем-нибудь, а я на вокзал - может, успею. Иди, солнышко, к бабушке Дусе, она тебя вкусненьким покормит, а баба скоро.
  
   Выскочив на дорогу, она отчаянно замахала редким проезжавшим машинам, но ни одна не останавливалась. Наконец, вдалеке появился зеленый огонек такси, и она выскочила на дорогу. Машина притормозила, и Маргарита бросилась к передней двери.
   - На вокзал. И побыстрее, пожалуйста.
   Водитель посмотрел на нее с любопытством и, трогаясь с места, спросил:
   - Опаздываете? Встречать или провожать?
   Опытным глазом он определил, что пассажирка уезжать не собирается, из всех вещей у нее была лишь маленькая дамская сумочка.
   - Не знаю. Хотелось бы встретить, но как бы не пришлось провожать, - ответила Маргарита.
   Таксист с удивлением посмотрел на нее, но человек он был опытный, всякого повидал за время своей работы, потому догадался и снова спросил:
   - Уезжает кто-то, и надо остановить?
   - Да.
   - Муж?
   - Нет.
   Почувствовав, что больше из пассажирки он ничего не вытянет, водитель замолчал и сосредоточился на дороге, стараясь вести машину осторожно, но, по возможности, быстро. У него было чутье на клиентов, а женщина ему понравилась, и захотелось ей помочь.
   А Маргарита не сводила взгляда с бежавшей впереди дороги, словно выглядывая далекий еще вокзал, нервно теребила сумочку и все время поглядывала то на свои ручные часики, то на часы на панели машины. До вокзала еще было далеко, а до отхода поезда оставалось лишь десять минут. Дорога к вокзалу шла через центр, и на улицах было довольно много машин. Водитель, как мог, лавировал в тесном потоке, но все равно, приходилось задерживаться на светофорах, к тому же здесь часто попадались гаишники, и он не хотел рисковать. Но, услышав сдавленный стон пассажирки после очередного ее взгляда на часы, он свернул направо, выехал на параллельную, более свободную улицу и погнал машину быстрее.
   К вокзалу подъезжали, когда на часах уже было пятнадцать минут десятого, надежда у Маргариты была только на то, что поезд опоздает, она даже не хотела думать, что Альгис мог уехать раньше другим поездом. Она распахнула сумочку, вытащила сотню, спросила:
   - Хватит?
   - Надо диспетчера запросить, когда остановимся, - ответил таксист.
   - Некогда. Вы же знаете, сколько примерно? - умоляюще посмотрела на него Маргарита.
   - Где-то - семьдесят.
   - Значит, хватит, - она положила деньги на панель перед водителем и, едва машина притормозила, открыла дверь и выскочила.
   - Счастливо! - крикнул ей вдогонку таксист.
   Маргарита бегом пробежала сквозь вокзал и выскочила на перрон. На дальнем пути стояла лишь пустая электричка, а два первых, на которых обычно останавливаются поезда дальнего следования, были пусты. Она остановилась, беспомощно опустив руки и растерянно оглядываясь по сторонам, но ни в одном оказавшемся на перроне пассажире она даже и близко не нашла знакомых черт Альгиса. Маргарита села на скамейку и беззвучно заплакала, хорошо, что уже стемнело, а скамейка стояла под деревом, потому никто не видел ее слез. Она достала сигареты, закурила и глубоко затянулась, пытаясь унять трясущиеся руки и рвавшиеся наружу рыдания. Чтоб успокоится, ей пришлось выкурить не одну сигарету. Но, в конце концов, когда она решила, что причин для такого черного отчаяния нет, потому что Альгис жив, кроме того, он ищет ее, а значит, они обязательно встретятся, только чуть позже, она успокоилась, промокнула платком глаза (хорошо, что тушь не течет, если ее не тереть), посидела еще немного, чтоб ветром обдуло ее раскрасневшееся лицо, встала и направилась к остановке трамвая.
   Подойдя к остановке, она все-таки не решилась выходить на освещенный "пятачок", остановилась в темноте возле боковой стороны остановочного павильона.
  
   Когда Альгис провожал глазами первый московский поезд, он еще не очень расстроился. Не смотря на то, что он методично обошел всех проводников, ни один не дал ему никакой надежды. Когда со вторым поездом повторилась та же история, у него еще оставалась надежда на третий. В ожидании него Альгис решил, что, если опять ни один проводник не пойдет ему навстречу, он проберется в поезд, пройдет в вагон-ресторан и будет сидеть там до последнего, а потом что-нибудь придумает: или попытается спрятаться, или напрямую пойдет к начальнику поезда и уплатит штраф. Ведь выйдет же кто-нибудь за это время?! И тогда появится место для него. Второй вариант его устраивал больше, и он решил следовать ему.
   Но, когда подошел этот поезд, на Альгиса вдруг нахлынула такая апатия, что он себя не узнал: он, словно, оцепенел и не мог сдвинуться с места. Он сидел на скамейке в самом начале перрона, которую он специально выбрал, потому что напротив нее останавливались первые вагоны составов, и равнодушно смотрел на проходивших мимо пассажиров. Он сидел и сидел со стеклянным взглядом, пока поезд не ушел. И только, когда мимо него промелькнули огни последнего вагона, он очнулся.
   "Что это со мной? Какая сила меня удерживала? И почему?"
   И тут впервые в жизни Альгис подумал о Боге:
   "Может, это его посланник не пустил меня в поезд. Но почему? А что, если поезд сойдет с рельс или в нем произойдет какая-то иная трагедия, которая могла затронуть меня, будь я там? В любом случае, я не уехал, надо возвращаться к Дусе. А завтра прежде, чем заняться могилой матери, я навещу квартиру Дмитрия: кто знает, может, они приехали или приедут? Буду ходить туда утром и вечером".
   Привычно поставив перед собой задачу, Альгис встал и решительно направился к трамваю, но не по перрону и через здание вокзала, а выйдя на привокзальную площадь с другой стороны. Нужный ему трамвай уже стоял в ожидании пассажиров, но Альгис не торопился, потому, когда он подошел, трамвай уже закрыл двери и тронулся с места.
   Альгис сел на скамейку внутри павильона и еще раз задумался о том состоянии, которое охватило его на перроне, повторяя про себя, что, наверно, так угодно судьбе. Он всегда думал, что свою судьбу он делает сам, но, особенно в последнее время, убедился, что это не так. Как он хотел умереть - и не умер, как он хотел забыться в сексуальном угаре - но не помогло, как он старался наладить свою личную семейную жизнь - ничего не вышло! Теперь он опять гонит лошадей, чтоб побыстрее встретиться с Марго - но встречает лишь одни препятствия, хотя знает, что нужно просто немного подождать, и все сложится само собой. Ведь ждет же она его столько лет! А в том, что не удалась и ее семейная жизнь, он уверен, виновата все та же судьба, потому что она ждет ЕГО, и будет ждать до тех пор, пока он не придет. Внезапно он вспомнил их последний разговор, когда он сказал ей: "...потерпи. Я сам к тебе приду".
   В это время подошел трамвай, и из темноты вышла... ОНА: высокая и стройная, в светлых бриджах и открытом топе, с длинными потрясающими ногами и копной огненно-рыжих пышных волос, спускавшихся по плечам крупными волнами. Да. Это была ОНА! Не просто рыжеволосая женщина, похожая на нее, а именно ОНА! Альгис устремился к ней...
  
   Маргарита подошла к дверям подошедшего трамвая и уже приготовилась поднять ногу на первую ступеньку, как... сзади за талию ее подхватили сильные, до боли знакомые руки и поставили на вторую ступеньку, крепко обняли за плечи, а над ухом прозвучали долгожданные слова:
   - Здравствуй, Марго! Я пришел...
  
  
  
   Январь, 2006г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"