Навия Тедеска : другие произведения.

Контрабанда [пролог - 7я глава]

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Пролог.
  
  Контрабанда мечты для беспокойных сердец,
  Что больны луной, что больны огнем.
  Что торопятся биться быстрей и быстрей!
  Контрабанда любви для всех заблудших овец,
  Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их
  милостью своей...
  
  Контрабанда мечты,
  Контрабанда любви,
  Они больны войной, они больны дождем,
  Они больны луной, они больны огнем!
  Контрабанда мечты,
  Контрабанда любви,
  Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их
  милостью своей...*
  
  
  Легенды давно забыли в этом мире. Никто не вспоминал о книгах, закрытых, словно в тюрьмах, в старых запылённых сундуках, убранных подальше, с глаз долой, в самые тёмные уголки подвалов дряхлых библиотек. Нынче мало кто озадачивался чтением - было не до того. Земля, обиженная отношением к себе, родила хуже год от года, пустыни наступали, отъедая кусок за куском от земель, что ещё как-то худо-бедно плодоносили.
  
  Поэтому лишь самые древние старики вспомнили про старинную легенду, записанную на носорожьей коже кровавыми чернилами в те времена, когда реки ещё обильно увлажняли землю, а зелень лесов и полей радовала глаз. В ту ночь небесный свет озарил тёмное, звёздное лоно, и искры на миг померкли в этом яростном сиянии. Летело, приближалось невиданное светило, раскидывая вокруг огненные хвосты, и земля дрожала под ногами, и крепче прижимали матери детей к своей груди, но те всё равно вопили истошно.
  
  Когда невиданный прежде свет разделился на две части, словно семя - на доли, люди вспомнили, что умеют молиться. Ночное небо полыхало алым, кровавым пожаром, и оглушающий свист закладывал уши, говоря о том, что - бессмысленно. Не услышит Он оступившихся детей своих. Не придёт на помощь. И люди падали - на колени и ниц, лицом в отравленную паром пыль. И молились: яростно, из последних сил, поминая Бога и сонмы ангельских воинов его, но гул нарастал, а небесный посланник не внимал мольбам.
  
  Он нёсся, стремясь войти в землю и изменить её, обласкав очищающим огнём. Именно так думали старики, и из слабо видящих глаз их текли мутные слёзы. Тяжело предчувствовать смерть и понимать, что с тобой погибнут и дети, и внуки.
  
  Не останется больше людей, и тогда земля очистится.
  
  Никто не знал, что же случилось с небесным светилом. Со страхом ждали люди конца, но даже не вздрогнула земля, приняв в себя огонь. Лишь полыхнула невиданным, гигантским пожаром, вздохнула устало и успокоилась, будто заснула. Будто и не было ничего.
  
  Небо медленно темнело, начиная светиться тусклыми глазами смешных, нелепых даже после стихшей огненной феерии звёзд. Они мерцали и перемигивались, приходя в себя. Вот набрал силу Прометей на севере. Лидо и Камас составили ему компанию немного позже, медленно обрастая мелкими россыпями светящейся звёздной пыли. На западе тускло, но упруго мерцала Зара со своим обширным созвездием небесных колец. Зеленоватый Потмос на юге осмелел и засиял ровно и сильно. Ничто в ночной тишине не говорило о несбывшемся конце.
  
  И осмелели люди. Начали дышать, отряхивать лица и одежду от ядовитой земляной пыли. Стали улыбаться, уверовав в Его защиту и действенность молитв. И возвращались в дома свои, чтобы досыпать - назавтра ждал новый день, что обещал быть по обычаю тяжёлым.
  
  Только старики истово скрещивали пальцы на узловатых, мозолистых кистях. Складывали их вместе, надеясь отвести беду. Смотрели в небо, ожидая неладного, и шептали: "Конец близок, близок..." Только никто не слушал их.
  
  Не привыкли люди помнить древних легенд.
  ______________________
  Примечания:
  * здесь и дальше цитаты из песен Мельницы альбома "Ангелофрения"
  
  
  Глава 1.
  
  Кто там внизу? Кто на том берегу?
  Ждет ли память его, радость или страданье?
  Немного больно улыбке обветренных треснувших губ,
  Отсырела одежда в промозглом тумане.
  Может, он обернется - а нас уже нет?
  При работе такой на разговоры нет времени...
  И он схватился за грудь, чтоб сердцу не выпрыгнуть
  В этот синий слепящий свет,
  До рези в глазах, до дрожи в коленях.
  
  
  
  Земля источала бессчётные ядовитые запахи, дурманящие и отравляющие его слабое тело. Он слышал её обиженные стоны ухом, грубо прижатым к остистому деревянному чурбаку. Тот уже впитал в себя много, много чужой и такой нужной сейчас крови. Но священная влага въелась в него глубоко, намертво, окрасив поверхность в грязно-бурый цвет. Не слизать, не добыть ни капли. Да и не поможет уже... Поздно.
  
  Голод больше не мучил его. Стал чем-то естественным, разрушительным и непроходящим.
  
  Сначала он страдал от пустоты внутри и ядовитой, дрянной еды. Долго. Так долго, что уже и забыл, сколько времени длится его путь. День за днём, неделя за неделей не удавалось найти никого достойного. Никого, кто бы горел. Никого, кто бы верил. Кто бы мог наполнить его чуждое тело звонкой, тугой энергией. Приходилось брать то, что было под рукой, чтобы не погибнуть ещё раньше.
  
  Затем он понял, что сил всё меньше, и найти им подпитку в этом умирающем, но упрямо цепляющемся за существование мире не так-то просто. Становился невнимательным, неаккуратным. Допускал ошибки. Не заметал следы в чужой памяти - не мог уже. Совсем обессилел. Тело становилось чужим и непослушным, и отказывалось принимать абы что. Он слабел всё быстрее, понимая, что всё содеянное - напрасно. Не выполнил он священного обещания, не нашёл, не сберёг. Не вернул обратно. И если сейчас это - конец, то...
  
  Но он никогда не убивал. Никогда.
  
  Лёгкие с тяжкими хрипами, словно стоило это неимоверных усилий, втягивали отравленный воздух. Волосы - короткие, белые когда-то, словно первый снег, - посерели и местами скатались. Рук, стянутых за спиной колючими верёвками, он давно уже не чувствовал. А чтобы видеть, не обязательно было открывать глаза - они слезились от этого вездесущего пара и яда, что тот нёс в себе. Так не было поначалу, но сейчас... Он слишком вымотался и ослаб. Наверное, он сам виноват в том, что всё зашло так далеко. Но он пытался. Видит Отец, он пытался. Дошёл до самой столицы, до огромного города, от которого до горько-солёного океана рукой подать: пара дней в пустыне да неделя по воде. Он верил, что сможет. Должен был. Но не повезло. Слишком чуждое, неприспособленное тело. Слишком тяжёлое. Чересчур требовательное...
  
  И этот неизбывный, зудящий голод, мешающий трезво мыслить и искать.
  
  Искать... Что именно?
  
  Живо ли? Помнит ли, нуждается ли в нём столь же яростно и неотвратимо?
  
  Даже сам он забывал порой, поддаваясь общей безумной атмосфере, царящей вокруг. Материк Ацелот готовился к войне. К войне, в которой не мог выиграть.
  
  Почувствует ли оно, когда его не станет? Сможет ли уйти следом, или что-то держит его, не отпуская обратно?
  
  Уже скоро...
  
  Толпа угукала и шумела глумливыми выкриками, ожидая кровавой расправы над преступниками. Это был монотонный и не отвлекающий гул. Солнце, ввинчивающееся в висок, мешало и беспокоило сильнее. По коже стекали такие важные сейчас, бесценные капли влаги.
  
  Он умирал от слабости и голода своего тела. Чужого тела.
  
  Толстый, грузно ступающий по помосту палач мог бы и не марать об него тесак. Всего час, проведённый на ядовитом солнцепёке, и он умрёт без чужой помощи.
  
  Солнце...
  
  Он любил солнце. Сейчас, пока он пребывал на грани, старинные, словно и не его вовсе воспоминания прорывались из глубины существа. Солнце всегда ласкало и гладило его там, откуда он родом. И не было в его касаниях угрозы. Не было яда.
  
  Теперь всё оказалось по-другому. Время тянулось, но от этого его не становилось больше. Он чувствовал, как то, что люди называют сердцем, ударялось всё медленнее о стенки своей костяной тюрьмы.
  
  Он потеряет сознание, а затем уйдёт. Не выполнив данного обещания...
  
  - Пей, отродье, - донеслось сверху. - Пей, или ты не хочешь? - смотритель зло ухмыльнулся, резко ткнув его в бедро носком окованного железом сапога. Грязная, напитанная водой губка на длинной палке снова толкнулась в изувеченные, покрывшиеся коркой губы, размачивая спёкшуюся кровь. Сил не было даже чтобы открыть глаза.
  
  Он зашипел. Утробно. От злости на своё бессилье, а вовсе не для того, чтобы напугать. Но смотритель уже отскочил, и губка ушла буквально из-под носа.
  
  - Бакэмо*! - вскрикнул-выругался мужчина, не решаясь больше подойти и на шаг к связанному над деревянным чурбаком существу. - Сдохни, как собака, без воды, - зло прошептал он и отошёл к следующему, ожидающему смерти.
  
  Помост был длинен.
  
  Под щекой чувствовалась влага. Вода, натёкшая с губки, пока ею тыкали в лицо. Какая разница? Он вздохнул чуть глубже. Но носа вдруг коснулся знакомый, такой манящий сладковатый запах. Вода размочила верхний слой древесины, а с ней и остатки крови. Чужой крови. И его крови тоже...
  
  Сердце встрепенулось, его медленные, почти неслышные удары стали чаще и ритмичнее. Суставы скрутило кислой болью, и челюсти заломило - так бывало всегда и раньше.
  
  Этот мир оказался слишком странен и тяжёл для него. Словно порочил исконную его чистоту и свет.
  
  Узкий, длинный и почти чёрный язык вывалился из приоткрытых губ. Во рту было так сухо, что он чуть не истратил все силы, заставляя его покинуть свою темницу. Но тот уже коснулся живительной влаги и начал лакать - неудобно, медленно. Как дикое животное. Инстинкты этого тела брали верх, и сам он, измождённый, просто не собирался ничего делать с этим. Какая разница? Этих крох не хватит не то что на побег, даже на то, чтобы встать на ноги - не хватит.
  
  Но он лакал. И влага казалась ему вкусна. Лучшее, что он ел за последние недели.
  
  Стоит ли пробовать снова? Последняя попытка иссушит его глубже, чем до дна...
  
  Вдруг взгремели жестяные трубы, длинные и тонкие, словно штыки паровых ружий. Завыли волынки. Людской гомон утих, и на мощёную камнем площадь начал въезжать конный кортеж.
  
  - На колени! - вскрикнул Учредитель Наказаний с высокой трибуны. - На колени, герр Анхольц почтил нас своим присутствием! Склоните головы перед его Светлостью!
  
  Разве раньше градоправители посещали публичные казни, на которых карали мелких злодеев, неугодных нынешней власти? Или это военное время наложило свои отпечатки на происходящее?
  
  Или же слух о чудовище дошёл до пресветлых ушей?
  
  Ему было всё равно. Влага с разбавленной в ней жизнью закончилась, язык в последний раз прошёлся по колючим выпирающим остьям древесины и спрятался за мелкими зубами. Сухожилия отпускало, челюсть успокаивалась. Никто бы не смог сказать навскидку, кто из них десяти - пойманное чудовище. Он ничем не отличался от других связанных, избитых до неузнаваемости, склонённых над чурбаками людей.
  
  Под закрытыми веками было всё так же серо. Серая живая масса, не могущая дать ему даже жалкое подобие тех сил, которыми он обладал изначально. Она была способна лишь доставлять боль и травить его. Всё это не имело смысла...
  
  С десяток всадников продвигались между рядами присмиревших, затихших на коленях людей. Никто не поднимал голов. Да и собирался на подобные зрелища обычно самый сброд. Что градоправитель забыл здесь в этот жаркий полдень?
  
  Подъехав ближе к помосту, кортеж остановился. Послышались приглушённые разговоры и один - чуть более явный.
  
  - Ваш гун, Франц, прошёл все испытания с блеском. Сегодня, благодаря последней партии, мы смогли отбить вылазку нового отродья из Хейма. Никогда не видел ничего мерзостнее, дорогой Франц. Никогда. Мы уже начали опыты...
  
  И тут его словно окатило медовой, янтарной волной. Он даже смог приоткрыть глаза, чтобы убедиться - мерцает. Уверенно, туго, неторопливо. В сером ворохе прогорклой людской ваты человек пульсировал ровным светом так нужной ему силы.
  
  Горел.
  
  Он сглотнул. И без того длинный, ещё не слишком человеческий язык распух внутри, не поддаваясь спазму гортани. Он чуть не задохнулся. Костница над клыками призывно заныла, но силы снова были на исходе.
  
  Стоит ли попробовать? Сможет ли он в подобном состоянии снова вцепиться в глотку надоевшей ядовитой жизни?
  
  Вздохнув - осторожно, боясь потревожить язык и горло, он закрыл глаза. Всё же так видно намного лучше. Человек светил и грел, словно солнце. Он не был пустышкой. Нащупав его своим сознанием, вложил в последний зов всего себя, все издыхающие силы. Больше шансов не будет.
  
  "Освободи меня... Желай меня..."
  
  Градоправитель негромко говорил с Учредителем Наказаний.
  
  - Нам нужно несколько человек покрепче для... - дальнейшее терялось во вздохах труб и паровых машин на краю площади. Воздух сочился миазмами.
  
  Неожиданно мужчина рядом с ним покачнулся и начал заваливаться набок. Хорошо, что герр Анхольц успел схватить за рукав лучшего паромеханика столицы. Иначе лежать ему с разбитой о каменную мостовую головой. Это не могло пойти на благо Восточному Альянсу.
  
  - Франц, что с вами? Вы в порядке? - с вежливой обеспокоенностью спросил пожилой мужчина. Глаза паромеханика оставались мутными и прикрытыми, но рука потянулась к левому виску. Из уха тянулась небольшая кровяная капелька.
  
  - Простите, герр Анхольц, - прошептал мужчина. - Словно спица в голову вошла. Я сейчас...
  
  Ещё немного пошатываясь, он постарался сесть ровнее. Туман из глаз уходил, взгляд стал осмысленнее. Мужчина повернул голову и стал сосредоточенно рассматривать помост с приготовленными к казни злодеями.
  
  - Всё в порядке, Франц? - градоправитель ещё держал его за локоть, но опасность, казалось бы, миновала.
  
  - Думаю, да. Ещё раз прошу прощения за беспокойство. Бессонные ночи в мастерской, сами понимаете... - он криво и смущённо улыбнулся.
  
  Успокоившись, градоправитель вернулся к разговору о требуемом расходном материале. Эта практика не афишировалась ранее. Но наука не могла двигаться, не ставя запрещённых опытов.
  
  - Герр Анхольц, - вдруг снова оторвал его от делового разговора паромеханик. - Ваше щедрое предложение ещё в силе?
  
  Сначала градоправитель даже не понял, о чём речь. Но потом, сложив раз и раз, его губы выдали улыбку, и он кивнул:
  
  - Ваши гуны достойны самой высокой награды. Просите, Франц. Вы и так довольно скромны, когда дело доходит до заслуженных почестей.
  
  Выжидательно вглядываясь в мужчину, герр Анхольц ждал. То, что он услышал, было, по меньшей мере, странно.
  
  - Мне нужен помощник в мастерскую. Отдайте мне его, - и Франц протянул руку в мудрёной перчатке, оплетённой тонкими железными трубками, в сторону чурбаков. - Третий справа.
  
  Герр Анхольц был крайне удивлён. Никого паромеханик не хотел пускать в свои мастерские. Никому не доверял, блюдя секреты открытий и производства. Никто не видел полных чертежей, хотя и доставало желающих работать у мужчины, хоть даром. А теперь он просит отпустить преступника?
  
  Проследив за вытянутым пальцем, градоправитель запоздало ухмыльнулся. Даже измождённый и, кажется, потерявший сознание, приговорённый был красив и тонок. "Не землепашец", - подумал мужчина, отметив костлявые плечи и плети связанных рук. Лицо, немного заплывшее от побоев, всё равно казалось высеченным из куска мраморной копи. "Не думал, что всё так просто", - герр Анхольц развернулся к мужчине рядом с ним, не успев стереть с лица грубую ухмылку.
  
  - Если вы, дорогой Франц, - паромеханик, отреагировав на взгляд пожилого мужчины, отчего-то смутился, - не считаете, что заслуживаете лучшей награды... Это ваш окончательный выбор? Я даже не уверен, что он жив.
  
  Франц чувствовал, что жив. Он не мог ошибиться. Словно окутанный наваждением чужой воли, мужчина уверенно кивнул.
  
  - Быть по сему. Учредитель? - градоправитель отвернулся и начал быстро и чётко говорить что-то толстому лысеющему мужчине. Толпа за спинами ждала, переминаясь с ноги на ногу. Доносились шепотки и редкие восклицания.
  
  Толпа хотела крови.
  
  - Жители славного Вотерхайма! - важно начал градоправитель, когда обговорил условия сделки. - Этот день значимый для всех нас, потому что благодаря новому оружию нам удалось взять в плен несколько отродий из Хейма, напавших на город ночью. Эти славные люди, - он плавно повёл рукой в сторону шести поднимаемых с колен приговорённых, - ещё послужат для города и, возможно, продвинут наши знания о враге немного дальше.
  
  Толпа радостно взвыла. Набеги хеймских исчадий ада забрали и без того много жизней.
  
  - С этим я объявляю, что можно начинать, и откланиваюсь. Да будет крепок Восточный Альянс!
  
  Толпа радостно подхватила последнюю фразу. Всадники величаво, под трубный и волыночный вой, удалились с площади, пропахшей потеющими людскими телами и страхом.
  
  Четыре тесака со свистом опустились на ещё подставленные солнцу шеи.
  
  Толпа яростно загомонила, почуяв аромат свежей крови.
  
  Пятеро с отсроченной смертью с завистью смотрели на скачущие по помосту головы. Они знали не понаслышке, что лучше умереть, чем попасть в подвалы Главной городской Лаборатории. Ужас и мрак, непрекращающаяся боль царили там, просачиваясь даже сквозь каменные улицы Вотерхайма. Лошади дичились, проезжая рядом, а люди старались обойти недоброе место по широкой дуге. Кто-то начал сопротивляться и завывать дурным голосом, но слуги Учредителя Наказаний были сильны и хорошо обучены. Недовольных быстро заставили замолчать.
  
  Шестого из них протащили другим коридором под руки - он до сих пор был без сознания.
  
  Он ещё не знал, получилось ли у него.
  ________________________
  Примечания:
  * чудовище, демон
  
  
  Глава 2.
  
  У изголовья сердце уловит вкрадчивый шаг.
  Я слышу ропот ангельской крови в своих ушах.
  Лицом в ладони - в Славе Господней так горячо -
  Я слышу трепет маховых перьев за своим плечом.
  
  Горькие капли свежих царапин крови в плену.
  Ангел закатный, бронзоволатный идет на войну.
  Гони, Возница, звездам не спится который век,
  Твой пассажир - он, зеленокрылый, почти человек.
  
  
  
  Каменные, узкие и замусоренные местами, улицы Вотерхайма петляли, уводя дальше и дальше от Площади Наказаний. Серые и буроватые местами блоки, из которых были составлены массивные - на века - дома, только утомляли глаз, не давая зацепиться ни за что. Лишь редко где проглядывала в высоких окнах цветная аляповатая штора или чахлое умирающее растение в массивном горшке. В этом городе из камня и железа создавалось всё: дома, улицы, стены, ступени, двери... Древесина была крайне дорогим продуктом, объектом взяток и спекуляции, самым ходовым товаром на чёрном рынке.
  
  Ведь последнее дерево срубили около пятидесяти лет назад.
  
  Хотя, в нынешнее неспокойное время в лидеры стало выбиваться оружие. Авторское оружие. И это не мудрено. Выродки умудрялись подбираться незамеченными слишком близко к городским стенам, раньше казавшимся неприступными. Если так пойдёт и дальше, то оружие, несмотря на запреты, начнут носить все.
  
  Проблема лишь в том, что далеко не всё оружие останавливало хеймских мутантов.
  
  Франц мерно покачивался в седле, его конь уверенно перебирал копытами каменную дорогу. Путь к дому тот знал наизусть из любого уголка города, не обременяя всадника управлением.
  
  Вотерхайм был огромен.
  
  В этом мире, где жизнь текла лишь за высокими неприступными стенами, не было никакой возможности выжить в одиночестве. Города, денно и нощно сражавшиеся с набегами пустынных тварей, жили независимо и представляли собой "государство в государстве".
  
  Лишь ближе к центру материка не появлялись огромные хищные подземные черви - не могли пробраться сквозь каменные основания Кальмовых гор, прогрызть их подошву. Там ещё занимались земледелием на каждом мало-мальски подходящем участке бесплодной почвы. Сколько это стоило трудов, было известно лишь людям, что работали с землёй. Труд землепашцев был одним из самых значимых и высокооплачиваемых на материке Ацелот. Но и самым тяжёлым. Людские поколения сменялись в тех районах намного чаще, чем в иных местах.
  
  Земля не прощала прошлых ошибок.
  
  Вотерхайм же не был зависим от продукции плантаций Кальмовых гор. Огородившись толстой пятиметровой стеной от пустыни, он производил растительную пищу сам - в многоуровневых парниках в южной его части.
  
  И всё же она была самым дорогим продуктом рациона любого жителя города. Бедняки и низшая каста питались только червячьим мясом и отрубями - дешёвым растительными субстратом, оставшимся после очистки урожая.
  
  Но люди плодились, а город, заняв своё место в западной пустыне, не мог разрастаться бесконечно. Не было лишних метров для теплиц и домов. И градоправитель ввёл огромный налог-виру на третьего ребёнка. Горожанин мог выбирать - платить его или уходить с семьёй в поисках иного места под палящим пустынным солнцем.
  
  Родители Франца в своё не смогли заплатить виру. Или не захотели? Впрочем, он их и не знал никогда. Только полубезумный мастер-механик, которому его подкинули, любил упоминать об этих людях с язвительностью в голосе, чтобы задеть своего подмастерья побольнее.
  
  Старик, наверное, считал, что будет жить вечно, и до последнего не доверял ученику хоть сколько-нибудь стоящих секретов. До многого Франц доходил сам. До остального - путём обмана и долгих обшариваний мастерской на предмет тайников с чертежами. И он находил их, и все они стойко отпечатывались в памяти. Затем мальчик аккуратно сворачивал их и клал на место так, чтобы мастер не мог и представить, будто их трогали. Он был скор и жесток на расправу. И спина, и поясница Франца до сих пор ломили на погоду, с тех пор, как однажды старик чуть не забил его до полусмерти за нечаянную оплошность и расколоченный сосуд с неактивной ртутью.
  
  Когда мастер умер, Франц лишь вздохнул. В этом не было радости или иного чувства. Только облегчение и понимание - больше его не будут бить. Он свободен.
  
  От старика ему досталась кривая башня в три этажа с подземной лабораторией, старушка ключница, подкармливающая его ещё в ту пору, когда он был мальчишкой, и множество ещё не найденных тайников, раскиданных в самых невозможных местах по всему дому. Мастер и правда был безумен. Разве в состоянии здравомыслящий человек прятать чертёж самоходного колеса в кувшине с машинным маслом, закупоренным восковой крышкой?
  
  И по сей день Франц порой находил что-то из своего наследства, оставшегося после старика. По большей части это было то, до чего мужчина уже давно дошёл сам, своими мозгами и фантазией. Но иногда случалось отыскать что-то поистине стоящее. Как это произошло в крайний раз несколько лет назад, и Франц случайно под одной из плиток ванной комнаты увидел чертёж создания активных ртутных снарядов и гуна* для них. Именно это оружие оказалось эффективным против выродков с Хейма. И у замкнутого, никому неизвестного паромеханика с окраины Вотерхайма началась совсем другая жизнь.
  
  ****
  
  Город разрастался ввысь. Стена крепко держала его каменно-стальным обручем, но это не мешало всё новым и новым этажам прилепляться сверху изначально двух и трёхэтажных зданий. Франц никогда не мог бы сказать, что ему нравился Вотерхайм. Сказать точнее, мужчине было всё равно, что творится за стенами его башни и его лаборатории. Если бы не потребность в новых материалах, еде и плате по счетам за воду, он бы вообще не выходил наружу и не смотрел на эти уродливые, созданные людской жадностью здания.
  
  Он собирал странных механических существ постоянно, сколько помнил себя. Небольшие танцующие куклы, стойкие солдаты, барабанящие хитрую ритмичную дробь, механические богомолы и жуки, целый кукольный дом, который мог несколько месяцев фукнкционировать без подзавода, радуя наблюдающего в маленькое окошечко за такой почти настоящей жизнью.
  
  Он никогда не делал этого специально, думая о выгодной торговой сделке. Он просто не мог сидеть спокойно - его руки сами собой начинали собирать миниатюрный механический организм, начиная от самого тикающего сердца и до подвижных лапок-конечностей, даже когда он просто грелся у камина.
  
  Возможно, он тоже был немного безумен.
  
  В его дом не входили чужие люди. А почтмейстер или посетители по делу не пересекали границы первого этажа, поджидая его. Только старенькая бормочущая себе под нос проклятия Берта могла выходить из башни и входить в неё. Но в её ведении были лишь первый и второй этажи.
  
  Никогда ключница не спускалась в его подвалы. Никогда не поднималась к двери спальни и кабинета. Это был его мир. Никому не позволено было находиться там, кроме него.
  
  Кроме него и его механических друзей, которые были везде, буквально возвышаясь до самого потолка на бесконечных настенных полочках.
  
  ****
  
  Франц как следует притворил за собой входную дверь и скинул перчатки и дыхательную маску на низкий столик. Его чуть скрюченные пальцы с коротко остриженными полукружьями ногтей быстро расправлялись с железными пуговицами пиджака. Зеркало привычно отражало встрёпанного низкого мужчину с тёмными, неровно обрезанными волосами и карими глазами. Его движения выглядели нервно и дёргано, а на плечах поселилась сутулость, говорящая о многих и многих часах работы в не слишком удобной позе с окуляром на глазу и тонким пинцетом в руках. В последний раз он собрал совершенно живую на вид божью коровку, о которой подсмотрел в одной из старинных книг в библиотеке прежнего мастера ещё в детстве. Жучок помещался на краю фаланги указательного пальца, ползал, двигал усиками и даже летал.
  
  Франц всё равно не остался доволен. Но результат не был таким уж плохим.
  
  Неожиданно мужчина с силой несколько раз ударил себя по лбу расправленной напряжённой ладонью и скривил лицо в почти хныкающей гримасе.
  
  - Полудурок! - громко выругался он. - Полудурок... - повторив уже спокойнее, он бросил пиджак на железное кресло у входа и заголосил:
  
  - Берта! Берта! Где тебя носит, безумная старуха?
  
  На клич из дальней комнатки, где всегда находилась кухня, выглянула сморщенная пожилая леди, не обратившая на поведение хозяина никакого внимания.
  
  - Вот ты где... - мужчина снова потёр лоб и виски, словно силясь побороть какие-то нехорошие мысли и ощущения. - С сегодняшнего дня у нас будет жить один человек... - Франц снова поморщился. - Чёрт меня дёрнул попросить у градоправителя помощника! Он может быть опасным или больным, я не знаю, кто он вообще. Полудурок... - паромеханик снова звонко хлопнул себя по лбу. - Мне нужны были материалы, камедь, ртуть, несколько паровых трубок... Демон стоял за моим плечом, и разум помутился, когда я решил просить за него. Зачем мне нахлебник?!
  
  Женщина всё это время молча смотрела на агонизирующего механика. Она знала этого мальчика с самого детства и видела все его истерики и выходы из себя. Он был крайне неуравновешенным, но при этом довольно безобидным человеком. Просто не стоило ничего говорить ему в ответ, пока тот не успокоится. Компания была нужна Францу только для того, чтобы уютнее вести диалог с самим собой.
  
  - Я освобожу ему каморку по соседству с твоей, да... Там ещё не так много хлама. Да, так, пожалуй, - он почесал затылок и двинулся к небольшой дверце слева в стене круглого холла, посреди которого все три этажа и подвал, словно штырь, прорезала массивная винтовая лестница. Башня строилась по принципу цветка: круглый зал-колба как середина его, прошивающая все этажи, нанизывая их на лестницу. И комнаты, двери которых были расположены по кругу точно лепестки. Башня не была большой. Комнатки - те и вовсе вышли маленькими. Не больше трёх метров в длину каждая.
  
  И только на втором этаже всё пространство не имело разделяющих стен. Это была гостиная и столовая в одном лице. Именно там Франц изредка принимал в последнее время важных гостей из городского управления. Новая жизнь и военное положение вносили свои коррективы в его стремление к одиночеству...
  
  Послышался шум, звуки падения разных предметов и чихание, а затем и чертыхание. Старушка ключница только и сделала, что со вздохом закатила глаза и снова укрылась на кухне. На небольшой экономной плитке лениво булькал ароматный бульон на птичьем мясе. Франц был достаточно талантлив, чтобы позволить им двоим не есть пустынных червей, на охоту за которыми за пределы городских стен регулярно отправлялись банды вольных стрелков.
  
  Мясо вредителей было жёстким и дешёвым. В целом - съедобным и довольно питательным, только вываривать его приходилось очень долго - яд пустынных существ полностью разлагался только на пятом часу тушения.
  
  Через некоторое время запылённый и всклокоченный больше прежнего мужчина показался на кухне и сел за грубый каменный стол на своё законное место - по центру. Тут же перед ним оказалась керамическая плошка с бульоном и железная ложка с краюхой отрубевого хлеба. Франц с наслаждением втянул носом дымок и стал помешивать варево, чтобы поскорее остыло.
  
  - Берта, градоправитель снова отобрал смертников на опыты, - сказал он, прикусывая черствоватый, пресный хлеб с самого краю. Мука давно перестала быть зерновым продуктом. Теперь её делали практически из чего угодно, лишь бы это "что-то" когда-то росло корнями в земле. - Мне не нравится то, чем он занимается. Выродков надо уничтожать, а не пытаться разгадать их кровь, чтобы делать своих таких же. Его игры опасны.
  
  Старушка только молчаливо кивнула с соседнего места. Она уже некоторое время носила на поясе своего передника пристёгнутый маленький гун и боевой нож. И если гун женщине сделал мастер совсем недавно, научив более-менее сносно обращаться с ним, то с ножом леди управлялась получше многих молодых. В своё безумно давнее время Берта не раз ходила в составе вольных охотников за дикими пустынными червями, и знала толк в охотничьих ножах.
  
  Франц прихлёбывал бульон, вылавливая кусочки сладкого земляного картофеля и с наслаждением пережёвывая их. Виски ещё долбило, и чувствовал он себя так, словно всю ночь и утро пил крепкий силосный спирт, не разбавляя и не закусывая. До сих пор не мог понять, как всё вышло так... как вышло.
  
  - Когда прибудет новый жилец? - тихо спросила ключница, наблюдая, как супа становится всё меньше. Мужчина снова поморщился.
  
  - Понятия не имею. Его привезёт стража Вотерхаймской тюрьмы, когда он сможет прийти в сознание. Я так думаю.
  
  В кухне повисло тягостное молчание. Только железная ложка то и дело стучала о керамическое дно, да чуть похрустывали желваками широкие жующие скулы мужчины.
  
  - Вкусно? Наелся? - старушка забрала опустевшую тарелку и поставила на её место большую толстую кружку с тёмным настоем. Люди давно приспособились к вкусу колера - заваренных пустынных колючек, - тем более, те имели бодрящий и тонизирующий эффект. А от яда избавлялись путём долгой просушки.
  
  Ядовитым было всё. Сама земля настолько насытилась ядовитыми парами, что всё, живущее в ней или на ней так или иначе оказывалось опасным или ядовитым. Было ли так всегда? Уже никто и не помнил иного.
  
  - Спасибо. Я наверх, вымоюсь и лягу вздремнуть. Комнату ему я приготовил, бельё выдашь сама. Накорми, если попросит... И скажи, чтобы не смел подниматься выше второго этажа.
  
  Мужчина встал и, взяв кружку в узловатые пальцы с бесчисленными следами больших и мелких ожогов, направился к выходу из кухни. У самой двери обернулся и сказал тихо:
  
  - Если посчитаешь, что он опасен - останови или... убей. Я знаю, ты не беззащитная старушка, а маленькая пустынная ведьма. С градоправителем как-нибудь улажу...
  
  С этим он вышел из кухни. Шаги раздались по железным ступеням лестницы, а Берта осталась сидеть за столом в глубокой задумчивости. Она уже давно не боялась никого. Даже выродков, скребущих вотерхаймские стены по ночам. Возраст не тот, чтобы бояться. Её сухое тело до сих пор было подвижным, а руки помнили приёмы борьбы на ножах. Она не давала себе забыть основы, хоть и выглядела внешне благопристойной пожилой леди.
  
  Конечно, её время давно прошло, чтобы драться вместо молодых. И она уж лучше воспользуется гуном, чтобы не утруждаться с ножом. Но старушка определённо не боялась. А вот любопытство... Столько лет жить под одной крышей с эксцентричным учёным-паромехаником... Да кто угодно затоскует по свежей крови и новым лицам. Возможно, и Францу этот некто пойдёт на пользу. Если он, конечно, не съехавший с катушек убийца.
  
  ****
  
  Нового жильца башни привезли ближе к вечеру. Два дюжих тюремных смотрителя втолкнули под своды первого этажа измученного, еле стоящего на ногах мужчину. Руки его были ещё связаны за спиной, а в глазах колыхался туман забытья - словно он совсем недавно лежал в долгом обмороке. Отсалютовав и желтозубо улыбнувшись, смотрители исчезли в сгущающихся сумерках. "Теперь это ваша проблема, многоуважаемая ларра", - говорили их фальшивые улыбки.
  
  Башня механика стояла на самой западной окраине, и путь досюда из центра точно не был близким. Мужчина чуть покачнулся и осел в так кстати оказавшееся за спиной кресло.
  
  - Что ж ты здыхоть такая? - удивилась Берта, разглядывая истощённое тело и следы побоев на лице. - Звать-то как?
  
  Но сидящий лишь тяжело дышал, закатив глаза под веки.
  
  - Пи-ить... - едва слышно протянул он, и в груди его словно что-то булькнуло, заставляя сухо закашляться.
  
  - Вот уж принесли боги подарочек, - заворчала старуха, освободив руки нового жильца и отправляясь на кухню. Её ноги двигались плавно, мягко ступая по выскобленному гладкому камню пола.
  
  Мужчина глотал, словно дышал. Стакан воды ушёл в него за считанные мгновения, и, успокоенно вздохнув, новый жилец приоткрыл глаза.
  
  Берта чуть покачнулась, отступая назад. До этих пор она не думала, что её можно удивить.
  
  На неё совершенно невинно и неизбывно грустно глядели затуманенные глаза цвета мёда, намешанного с вешней листвой. Она никогда не видела в живую ни мёда, ни листьев, но... На ярких картинках в книгах, что мама читала ей в детстве, ещё можно было найти эти цвета и изображения. И девочке казалось, словно она чувствует запах заливных лугов, принявших на себя первую летнюю грозу и потоки дождя, и тёплый ласковый ветер, разносящий дурманящие запахи полевых цветов, и слышит гудение сердитых пчёл, спешащих укрыться в улье, и шелест листьев на кронах каких-то огромных деревьев добавляет этой картине завершающий штрих.
  
  Глаза мужчины обещали весну, и луга, заросшие сочными травами, и море цветов, душистых, точно сама жизнь. Эти глаза обещали жизнь, и не нужно было прилагать никаких усилий, чтобы верить им.
  
  - Габ-ри-эль... - тихо выдохнул сидящий, кривовато улыбаясь треснутым уголком разбитых губ.
  
  - Берта, - кивнула женщина, разглядывая слипшиеся на лбу пряди невероятного серебристого цвета. "Точно снег", - подумала она, и тут же одёрнула за подобные мысли: "Совсем старуха уже, из ума выживаю. На сентиментальности потянуло. То весна мне мерещится и зелень, то первый снег. Пора уже и мне отдыхать идти". - Посиди-ка тут немного, я тебе постель наведу. А то сил у тебя, смотрю, совсем нет.
  
  Ключница было пошла к выделенной пришлому каморке, но вдруг остановилась.
  
  - И не вздумай чего выкинуть. Не смотри, что я маленькая да старенькая, с тобой справлюсь, - женщина прищурилась, проверяя, насколько её слова доходят. - У тебя тут права слуги. Будешь хорошо работать - будет всё в порядке. Станешь ерундой заниматься - окажешься на улице. А там и до подвалов Лаборатории рукой подать. Ты ведь не хочешь туда?
  
  Мужчина вяло передёрнул головой из стороны в сторону.
  
  - Вот и молодец, вот и ладненько. Сейчас уложим тебя, обмоем немного. Бульону тебе дам, так уж и быть. И спать. Завтра трудный день.
  
  Мужчина снова закрыл глаза и тяжело сглотнул. Берта ушла стелить постель. Над столиком в холле тикали массивные механические часы со спрятанным внутри парадом скелетов. Каждую полночь створки с шипением открывались, и любому видящему открывался небольшой спектакль: процессия с катафалком, мирно и чётко шествующая по кругу, пока бьют часы. И только приглядевшийся будет потрясён: детализация окажется настолько большой, что пальчики у костлявых фигурок могут сгибаться и разгибаться. Франц собрал их лет пять назад, в память о своём обожаемом наставнике.
  
  Всего через час новый жилец башни, обмытый по свободным от одежды частям тела тёплой водой, присыпанный кое-где лечебными порошками, напоенный бульоном, лежал под одеялами в маленькой каморке и глядел в потолок.
  
  "Поднимешься выше второго этажа или спустишься ниже первого - окажешься на улице", - спокойно выдала главное правило дома Берта прежде чем уйти. Задув дешёвую свечу, она погрузила комнату во мрак.
  
  Он пролежал, не двигаясь, довольно долгое время. Ему не нужно было специально прислушиваться и всматриваться, чтобы не потеряться в тенях и не оступиться. Чтобы расслышать спокойное сопение старухи за каменной стенкой. Чтобы чувствовать, как мерно дышит во сне тот, кто ему сейчас нужен - даже через три этажа он видел и слышал его крайне точно и ярко.
  
  Поняв, что дольше ждать нет сил, он скинул одеяло и, поставив босые ноги на холодный камень пола, потянулся, разминая затёкшие суставы. Затем встал и, словно укутавшись в тени, такие густые в каждом углу, неслышно побрёл к винтовой лестнице.
  
  Пора было покончить с этим раз и навсегда.
  
  ****
  
  Франц проснулся словно от дуновения свежего ветерка по лицу, что само по себе было невозможным. В Вотерхайме любой ребёнок ответит, почему окна надо закрывать - не только створками, но ещё и ставнями, если те имеются в наличии.
  
  Ночи на Ацелоте были холодными настолько же, насколько знойно палили солнца днём. Ночи были временем выродков и дикого пустынного зверья, желающего отведать тепла крови.
  
  Мужчина приоткрыл глаза, боясь шелохнуться. Он словно слышал что-то, но в то же время... никого рядом не было. И снова - непонятное дуновение...
  
  Мурашки начали пробираться по его спине. Липкие, волнительные. Что за чертовщина?
  
  Он хотел вскрикнуть, но горло сковало спазмом и изо рта не вышло ни звука. Перед ним, в мареве темноты висело лицо. Вроде и знакомое по событиям сегодняшнего дня, и столь же жуткое, чуждое. Фосфоресцирующие алым глаза были полны печали и сожаления. За лицом и фигурой, словно сотканные из тумана, колыхались два сероватых в потёмках крыла, как у огромной птицы. "Или у ангелов с древних фресок. Только про них все давно забыли", - вздрогнув, подумал мужчина, в силах только смаргивать. Тело отказало напрочь.
  
  - Ба-кэ-мо*, - раздельно, через силу, выдавил он, ощущая, как создание придвигается всё ближе к его лицу, и ужас холодными липкими лентами обвивает его тело и грудь, стягивая сильнее. Горячее дыхание коснулось шеи, и Франц вздрогнул так сильно, точно его ударила молния. По коже прошёлся шершавый и показавшийся слишком длинным язык.
  
  Через мгновение лицо с белыми в темноте волосами снова зависло перед ним, и глаза вместили в себя всю скорбь этого умирающего мира.
  
  - Про-сти... - прошептал демон. В этот миг его скулы исказились, оскал разрисовал лицо, и в шею впилось что-то настолько острое и болезненное, что Франц совершенно спокойно подумал о том, что это конец.
  
  Перед глазами всё поплыло, комната медленно закружилась вокруг своей оси. Его жизнь устремилась из тела вместе с кровью. Медленно, покачиваясь в воздухе, словно пресловутый воспетый в древних стихах осенний лист, мужчина провалился в небытие.
  
  ________________________________
  Примечания:
  гун - паровой пистоль. Различается по типу боевых снарядов.
  
  бакэмо - демон, чудовище.
  
  
  Глава 3.
  
  А что у нас тут?
  В доме тысячи дверей -
  Сквозняки и пыльно,
  Лишь ненастье.
  В окнах тысячи огней,
  Что когда-то были.
  
  Мне бы только
  Не продрогнуть на ветру
  У последней двери.
  Ненадолго -
  Все из памяти сотру
  И ему поверю.
  
  Так что ты знаешь про меня?
  Чему ты веришь про меня?
  Что ты хочешь от меня?
  Что ты знаешь?..
  
  А, должно быть,
  За порогом и теплей,
  На ступеньку выше?
  На стеклах копоть,
  Там и мирра, и елей,
  Все для тех, кто выжил.
  
  А под утро
  Дым замерзнет без огня,
  Прах в Господнем доме, и
  Никому-то
  Нету дела до меня,
  Разве только кроме...
  
  И что ты знаешь про меня,
  Чему ты веришь про меня?
  И что за дело до меня?
  Что ты знаешь?
  
  
  
  Он открыл глаза, и было ещё так рано - в маленькое полукруглое окошко почти под самым потолком вливалась в каморку утренняя серость, когда солнце ещё не проснулось, но ночные тени уже отступают. Укрывшись до носа старым шерстяным одеялом, ветхим, как само мироздание, он снова смежил веки и начал прислушиваться.
  
  Недалеко, через одну комнату, тихо позвякивали посудой. Видимо, та женщина. Старая женщина. Ей было много больше, чем можно сказать по внешности - он чувствовал это. Крепкая и сильная когда-то, сейчас она и правда была на последнем повороте своего жизненного пути. Берта? Что он сказал ей вчера? Назвался именем? Это не очень хорошо. Хотя вряд ли она смогла соотнести его имя и... Плохо, так плохо быть оголодавшим и бесконтрольным. Плохо превращать себя - себя! - в животное, что руководствуется только инстинктами выживания. Но он должен выжить. Должен.
  
  Зачем?
  
  Он не помнил. Голова шла кругом и раскалывалась, когда он пытался добраться до этих воспоминаний.
  
  Он мысленно охнул, вспомнив, как поднимался ночью. Для чего поднимался. Холод окутал позвоночник. Тут же выпростав руку из-под одеяла, уставился на пальцы и ногти. Чистые. Не выдранные клещами, а розоватые и чуть заострённые пластинки на белых тонких пальцах. Запястья без намёка на следы от пут.
  
  Он согнул и разогнул безупречные пальцы, и блики утренней серости выбелили слишком светлую для пустынного материка кожу.
  
  "Я выпил его, - с горестью и ненавистью к себе подумало существо. - Можно было и раньше понять - так хорошо я не чувствовал себя уже... бесконечно долго".
  
  Взвыл. Тихо, надсадно, сжав зубы накрепко. Зажмурившись с такой силой, что веки могли бы выдавить глаза, пожелай он этого. Столько держаться, не переходя грань, чтобы в конце концов убить. Так запятнать себя...
  
  Слеза - больше соли, чем воды, - медленно поползла по скуле к уху. Он никогда не убивал раньше. А ночью... просто сорвался и не контролировал себя совершенно. И так остро чувствовал свою вину, что стало мутить. Что-то внутри - он не знал точно, как устроено это тело - настойчиво поднималось выше и выше, утыкаясь прямо в глотку, отдавая горечью. Он ненавидел себя, ненавидел этот мир и то, что не мог толком вспомнить ничего. Ничего не прояснилось в его голове за полгода изматывающей, невозможной дороги по пустыне.
  
  "Зачем? Зачем, Отец?"
  
  Он мог бы повторять до бесконечности вопросы, на которые не было ответов. Ни у него, ни у кого-либо другого. Лишь некоторые мысли, словно позаимствованные из прошлой жизни, порой вырывались наружу, обретая смысл. Неозвученный, но такой важный. Сакральный.
  
  Зачем он? Зачем это - такое странное и порою устрашающее его - тело? Зачем этот мир? Зачем он так рвётся на Запад?
  
  Зачем убил этого смышлёного мальчика?
  
  - Габриэль? - женщина стояла на пороге его каморки, и ключи, соприкасаясь с прилаженными к переднику ножом и оружием, мелодично позвякивали. Она подслеповато щурилась в сумраке, но он не стал пугать её.
  
  Ещё немного, и когда её хозяин не спустится из спальни, он снова должен будет отправиться в путь. Бежать, бежать туда, куда гонит его шестое чувство. Тяга столь сильна, что он никогда не задерживался на одном месте дольше пяти дней. И те - лишь потому, что был слишком слаб. Слишком голоден.
  
  Сейчас же он ощущал такой прилив сил, что мог бы, казалось, бегом пересечь оставшуюся пустыню и сам переплыть океан. Нужная кровь. Редкая, чистая... Найдёт ли он ещё подобную?
  
  Поморщившись от вновь едко толкнувшегося внутри комка сожаления, он разомкнул непослушные губы и пошевелил языком. Речь Ацелота не давалась ему толком.
  
  - Я. Я не сплю.
  
  - Это хорошо. Поднимайся, мне нужна твоя помощь. Комната для мытья справа от твоей. Там же и отхожее место.
  
  - Да. Буду. Скоро... - он откинул край одеяла, и женщина отвернулась, чтобы снова скрыться на кухне. Оттуда уже пахло чем-то терпким и бодрящим.
  
  Встав и одевшись, он отправился в соседнюю комнату. Ему доводилось пользоваться краном и раньше, но всё же это чудо - льющаяся из стены в жестяную раковину вода, пусть затхлая и специфически пахнущая, - никак не оставляло его равнодушным. Он несколько раз открыл и закрыл вентиль, чтобы проверить - польётся ли снова?
  
  Умыв лицо и прополоскав иссохший за ночь рот, поднял голову и отпрянул. Зеркало. Он никак не мог привыкнуть к тому, что себя можно видеть. Стекла в крупных городах хватало, конечно. Были и витрины магазинов, в большинстве своём запылённые пустынным песком и от этого почти не отражающие.
  
  Но зеркала пугали его. Раньше - когда? - он не мог себе представить, каков он. Не осознавал чем-то объёмным или цветным. Зачем? Зеркала же переворачивали всё вверх дном, заставляя верить - тот, кто отражается в поверхности - это он. Мужчина с тёмными, чуть впалыми глазами и размашистыми бровями на круглом лице. Растрёпанные волосы такие светлые, что он не видел подобных оттенков в этом мире. Тут всё выглядело так, словно было припорошено мельчайшей оранжевой пылью пустыни. Бледная кожа и тонкие губы. Его облик был странным и совсем не таким, как у большинства людей, что он успел повстречать на своём пути. И это пугало. Почему эти двое не задали никаких вопросов? Он настолько смог очаровать их?
  
  Выйдя в круглый холл, направился к чёткому провалу света. Берта хлопотала над кухонными ящиками, что-то помешивала у плиты. Не сразу его заметила.
  
  - Так не пойдёт, - строго выговорила она, едва развернулась лицом. - Что это на тебе? Переоденься.
  
  Послушный, он начал стягивать с себя порванную местами рубаху. Безрукавку, позаимствованную у случайного попутчика, отобрали ещё в тюрьме.
  
  - Что ты делаешь? Габриэль... - женщина вздохнула. - Не нужно издеваться над старушкой. Старушка трёх мужей пережила.
  
  - Я не... понимаю, - он совсем растерялся. Люди такие странные. Не она ли сказала ему переодеться?
  
  - Твоя одежда. Порвана, - она ткнула корявым, словно высохшим пальцем в несколько серьёзных прорех, - и жутко грязная. Тут кровь. Нужно снять и надеть что-нибудь чистое. В своей комнате, а не посреди кухни, - словно недалёкому, Берта разжёвывала каждое слово. - Ты понимаешь меня?
  
  - Да, - ответил он. Он понимал эту речь уже достаточно хорошо. Но воспроизводить было тяжело. Слишком острая и быстрая для его языка. Не справлялся... - У меня нет ничего. Переодеть.
  
  - Вот уж горе на мою седую голову, - вздохнула женщина. - Но хоть выглядишь сегодня лучше, слава Единому. Даже странно... - она обошла его сбоку и завернула в свою комнату. Долго там причитала и шуршала чем-то, пока снова не появилась в холле с мятым ворохом в руках.
  
  Он стоял там же, боясь шелохнуться. У него никак не получалось быть как человек. Он не понимал многих мелочей, которые были очевидными для всех вокруг, кроме него.
  
  - Замер, как истукан, - усмехнулась Берта. Но не было в этом ни зла, ни желания задеть, - он бы почувствовал. - Вот, держи. Вещи Франца тебе не подойдут. Он перестал расти с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать. Это... от моего покойного мужа. Должны быть впору или почти. Переоденься в комнате.
  
  Он сглотнул едкий ком, подавшийся наверх при упоминании о хозяине верхних покоев. О мёртвом хозяине, который не спустится завтракать... Нужно было обдумать, как убраться отсюда без лишних проблем. У женщины было оружие. И она на самом деле могла быть опасной для него. В него ещё ни разу не стреляли из парового пистоля ртутью, и он не мог бы сказать, каково это и как подействует на это тело. Ему нужно быть очень осторожным.
  
  Одежда подошла. Штаны были грубоватыми на ощупь, но тёмно-зелёная рубаха и жакет сидели на нём, как влитые, и доставляли удовольствие своей мягкостью.
  
  - Другое дело, - оценила женщина, когда он снова появился на пороге кухни. - Садись за стол. У нас сегодня множество мелких и крупных поручений. Вот только на базар мы с тобой не пойдём. Завтра.
  
  - Спасибо? - робко сказал он, присаживаясь на кованый, обтянутый мягкой подушкой, табурет.
  
  Берта улыбалась так, что от этого нельзя было устать. Ненавязчиво, почти незаметно. Но лицо её словно устремлялось кверху, глаза начинали светиться добрыми хитроватыми огоньками, а уголки губ приподнимались.
  
  Завтрак - простая каша, кажется, женщина сказала "кукурузная", да терпкий тёмный настой, колер - был не обязателен для него. Он не раз замечал, что вполне способен обходиться без человеческой еды. Но и хуже ему от неё не становилось. В любом случае, отказом привлекать внимание не стоило.
  
  Он проглотил пищу, не почувствовав вкуса. Женщина же ела неторопливо, смакуя каждую ложку и глоток. Как в последний раз.
  
  - Живчик ты, Габриэль, - сказала она, когда в тарелке осталось около половины. - Ссадины все твои позатянулись, руки такие, словно ты писарем работаешь у градоправителя. А ведь вчера на тебе места живого не было. Не простая ты зверушка, так?
  
  Женщина прищурилась, и он мог бы поспорить - одна её рука нежно легла на гун под прикрытием стола. Он не знал, что ответить ей. Просто замер и смотрел в блёклые, выцветшие глаза. Он ничего не мог сказать в ответ. Не потому, что таился. А потому, что сам плохо понимал и, к тому же, ничего не помнил. Всё было слишком сложным.
  
  Берта истолковала молчание по-своему.
  
  - Что ж, не хочешь рассказывать - твоё право, - она немного расслабилась, но кобуру пистоля оставила расстёгнутой. - В этом доме свободные правила. Да и у каждого есть что-то, чем он не захочет хвастаться. Если ты не станешь обижать нас и будешь следовать некоторым законам, то между нами не возникнет проблем, - он снова едва не закашлялся от горечи внутри. Он не хотел, - видит Отец, - не хотел убивать. - Имя только у тебя... - Берта поморщилась. - Ты не с Хейма? - строго спросила она. - И лучше не ври мне, мальчик.
  
  - Н-нет, - процедил он. Насколько он понимал, все полгода он шёл по одному материку, пересекая разве что русла пересохших по летнему времени рек.
  
  - Имя у тебя странное, нездешнее, - снова сказала женщина. - Плохое имя. С ним проблем много будет у тебя, да и у меня с Францем тоже, случись что. Другое надо взять.
  
  - Другое? - искренне удивился он. Как можно изменить данное Создателем имя? Назови ворону курицей, нестись от этого она не станет.
  
  - Другое. А это своё ты не говори никому. Про себя только помни, а говорить не нужно. Уж больно оно по-хеймски звучит, мягкое и тягучее. Люди сейчас на грани, им и такой мелочи будет достаточно, чтобы случилась беда.
  
  - Беда, - неосознанно повторил он новое для себя слово.
  
  - Что ж ты, как не от мира сего? - старушка мягко улыбнулась, отпивая новый глоток отвара. - Будто вчера на свет родился.
  
  - Я не отсюда, - сказал он заученную одной из первых фразу. - Долго шёл. От Врановой Кручи. Язык тяжёлый. Не даётся. Но понимаю.
  
  -Ясно, - женщина серьёзно кивнула. - Издалека же ты. Обычно оттуда не доходят своими ногами. Только дирижаблями или поездом если. Пустыня опасна, - женщина говорила всё тише, с вновь разгоревшимся любопытством разглядывая собеседника. - А имя тебе будет "Джерард". Нормальное имя для Ацелота. В предгорьях, откуда я родом, это означало "везунчик".
  
  - Везунчик, - повторил он, пытаясь про себя произнести непривычно сложенные буквы. Они царапали глотку колючими краями и не хотели выходить наружу. - Джер-рард.
  
  - Вот и молодец, - кивнула Берта. - И Францу назовёшься так. А то всё, что связано с Хеймом, его слишком нервирует. А ему вредно.
  
  Он лишь кивнул, сглатывая.
  
  Францу теперь всё равно.
  
  Едва покончив с завтраком, Берта развила невероятную и совершенно непонятную для него деятельность. Он оказался бестолковым помощником. Да и откуда ему знать все эти важные житейские мелочи? Женщина ругалась - много и порой грязно, расширяя его словарный запас. Объясняла, как вытирать пыль с кованых плафонов. Зачем мыть руки после уборки. И почему нельзя в омлет класть яйца вместе со скорлупой. Он не понимал ничего, но старательно пытался запомнить. Очень скоро ему придётся бежать, а знания - любые - могли пригодиться в самый неожиданный момент.
  
  Время шло. В полукруглое окно кухни робко полезли первые оранжевые лучи. Тут всё было оранжевым - в этом странном, отравленном мире. Солнце, поднимавшееся над землёй. Пустыня, расстилавшаяся под его жадными лучами. Даже небо было того же оттенка - только слабого, словно как следует разбавленного.
  
  Берта всё чаще поглядывала на часы, удивляясь. Бормотала что-то под нос.
  
  Он начал вспоминать расположение городских улиц, по которым его вели к этой башне, стоящей на самом отшибе.
  
  - Доброго утра, - хмурый, заспанный и безумно всклокоченный, мужчина кутал своё невысокое тело в длинный халат. - Что на завтрак?
  
  - Кукурузная каша, омлет и колер, - улыбнувшись, перечислила женщина. - Доброе утро, Франц.
  
  Паромеханик уже развернулся, бредя в направлении умывальной комнаты. Он не обратил никакого внимания, насколько удивлённым и трепещущим был взгляд мужчины с волосами цвета прогоревшего пепла.
  
  
  Глава 4.
  
  А что с восходом?
  Не распятие - кинжал
  Кровоточит тихо.
  Нас обходит,
  Темной ветошью шурша,
  Стороною лихо.
  
  Все вернется:
  Ночи-бусы без конца
  На небесной нити...
  А вдруг найдется
  В доме твоего Отца
  Для меня обитель?
  
  Что ты знаешь про меня,
  Чему ты веришь про меня?
  Не мне судьбу свою менять -
  В доме тысячи дверей,
  В доме тысячи огней,
  В доме тысячи смертей -
  А что у нас тут?
  Что ты знаешь про меня?..
  
  
  Тело болело: яростно, словно он, обычно запиравшийся в своей лаборатории и не разгибавший спину часами, вдруг решил податься в банду вольных стрелков, чтобы сутками бродить по окрестной пустыне в поисках хищников.
  
  Мышцы выкручивала сладко-кислая боль, суставы ныли. Франц морщился от этих ощущений, но больше всего не нравился ему туман в голове. Обычно он поселялся там, когда паромеханик перебирал с выпивкой. А случалось это настолько редко, что было странно думать об этом. И провал - чёрный, зияющий. Хочется вспомнить вчерашний день, и получается лишь урывками, мелкими, ничего не значащими деталями. Запахами, незнакомыми лицами приходит он. Чужими голосами, выплывающими неожиданно из чёрного тумана. А с того момента, как он лёг в постель - вообще ничего. Словно обрезано.
  
  Франц перевернулся на спину и только тогда почувствовал, как сильно болит у него шея. Словно он весь вечер и ночь спал в крайне неудобной позе на чём-то остром и твёрдом. Охнув и скривившись, он снова повернулся на бок - так было немного легче. Упершись ещё сонным взглядом в серое застиранное белье, удивлённо стал разглядывать белёсый, чуть переливающийся в утреннем свете волосок. И оттенок такой красивый... серебристый.
  
  "Вот и я уже седею", - подумал мужчина, пытаясь за вялыми и ничего не значащими мыслями скрыть тревогу и что-то такое внутри, что будто спало раньше - долго, бесконечно долго. А теперь, разбуженное, шевелилось: кололось, лягалось и вело себя бесконечно непотребно.
  
  Этот внутренний дискомфорт приносил гораздо больше страданий, чем все ноющие мышцы и сухожилия вместе взятые.
  
  Потому что не давал толком сконцентрироваться. Потому что заставлял думать и вспоминать, смотреть внутрь себя. Делать все то, чего Франц так не любил, терпеть не мог - думать, чувствовать, анализировать свои ощущения.
  
  Франц давно передал эту функцию своим рукам и, в частности, пальцам. Именно они думали и чувствовали за него. И мужчина доверял им намного больше, чем самому себе, с тоской пытающемуся сейчас разглядеть внутри эту занозу. То самое, что не давало ему спокойно жить с самого утра.
  
  Франц старался - и не мог. Не получалось... В первый раз за столько лет, и не мудрено.
  
  - Хеймское отродье! - горячо выплюнул он, с удивлением слыша свой хриплый и не похожий на обычный голос. Откашлялся, и решил, что стоит уже подняться. Даже через закрытые двери снизу доносился вполне сносный запах еды.
  
  Франц никогда не ожидал от своей старушки-ключницы ничего особенного и никогда не привередничал. Ел то, что предлагали, но при этом старался не слишком-то экономить на средствах для покупки продуктов. Потому что мясо пустынных червей на дух не переносил.
  
  Франц скучал по овощам. Ещё лет десять назад с обеспечением было меньше проблем, и овощи стоили значительно дешевле. Он был готов работать дни и ночи напролёт, браться за любые заказы, мечтая снова попробовать сладкую тыквенную кашу или кабачковые бертины оладьи. Морковный суп...
  
  Почувствовав, как рот наполняется слюной, мужчина поспешно сел на кровати. Тело резкий манёвр не оценило, отдаваясь переплавленной умноженной болью в голову и мышцы.
  
  Франц взвыл - тихо, даже робко. "Что же такое я вытворял вчера? - снова подумалось ему. - И почему мне так гнусно? Гнусно до безумия, до тошноты... Прямо ложись и помирай!"
  
  Кое-как завернувшись в старый потрёпанный халат до самого пола, мужчина всё же пересилил неповиновение тела и встал. Туман в голове колыхнулся, словно обнажая что-то, скрытое внутри него, но... через мгновение снова встал на место плотной сумрачной стеной.
  
  На кухне его ждали. Как всегда энергичная Берта, тут же начавшая накрывать на стол, и... он. Вчерашний его "приз". Франц поморщился - в виски кольнуло острой болью. Он смутно припоминал, что выторговал жизнь этого незнакомца вместо того, чтобы получить оплату за последнюю партию гунов: частично деньгами, частично - нужными и редкими материалами... А теперь до новой партии они снова должны сосать лапу. И ртов в этот раз на один больше! Мысленно простонав, вслух он сказал только хмурое:
  
  - Доброе утро. Что на завтрак?
  
  - Кукурузная каша, омлет и колер, - улыбнулась свежая и будто помолодевшая Берта. - И тебе доброго утра, Франц.
  
  Он уже не слушал. Повернувшись к этим двоим спиной, неспешно, точно дряхлый старик, шаркал в сторону умывальной. "Вот тебе и тыквенная каша, вот и кабачковые оладушки. Делай добрые дела, Франц, и скоро будешь ходить с голой задницей по причине отсутствия чего-либо, чтобы оную прикрыть".
  
  На своего "помощника" он и взглянуть лишний раз не удосужился. Насмотрится ещё, все глаза измозолит - в этом мужчина не сомневался.
  
  В умывальной Франц со вздохом оперся о закруглённые края жестяной раковины. Посмотрел в зеркало. Лицо как лицо. Ничего особенного. Никаких фантастических кругов под глазами, никакого лихорадочного блеска из-под век. На шее только пара словно застарелых маленьких синяков. Откуда что берётся?
  
  Внутри тела что-то прорывалось и скреблось. Он слышал в детстве от Берты сказки про неких мифических "кошек". Но в реальности подобное животное было не встретить не то что на улицах города - даже в лучших и богатейших домах Вотерхайма.
  
  Как бы он хотел снова заснуть. Заснуть, и не просыпаться, чтобы быть спокойным и удовлетворённым любым положением дел. Стоило признать, что сегодняшнее утро было первым, когда он испытывал столько разномастных эмоций и чувств. Даже краски вокруг, обычно присыпанные сероватой песчаной пылью, будто обострились и стали ярче, живее.
  
  Он никогда не думал, что у него такие интересные глаза. Цвета настоявшегося крепкого колера с тёмными и светлыми прожилками. Раньше на их месте просто были глаза. Что же сегодня с ним не так?
  
  Франц умывался долго. Неосторожно разбрызгивал воду вокруг. Подставлял голову под струи задохшейся воды... Словно надеясь отмыться от гадостно тянущего внутри ощущения, будто он что-то делает не так. Будто он всё, от начала и до конца делает не так в своей жизни. Словно упускает маленькую, но крайне важную деталь.
  
  Основополагающую.
  
  "Кажется, сегодня мне и правда нужно выпить", - подумал паромеханик, вытираясь мягким и ветхим, как и всё в этом доме, полотенцем.
  
  ****
  
  Каша из дроблёной кукурузы еле заметно поскрипывала на зубах вездесущим песком. Это было привычно, в отличие от выводящего из себя неотрывного взгляда мужчины напротив.
  
  - У меня что-то не то с лицом? - не выдержал Франц, стукнув ложной по дну опустевшей керамической тарелки. До этого момента он ел в тишине, которую нарушало лишь шуршание Берты по кухне - она готовила обед. - Или ты хочешь что-то другое сказать?
  
  - Не... нет, - как-то неожиданно смутившись, ответил ему мужчина. - Простите.
  
  - Франц, разве хорошо так разговаривать с другими людьми? - Берта обернулась от плиты и укоризненно глянула на своего механика. Мальчишка, да и только. Даром что третий десяток разменял. Весь всклокоченный, точно ворона, глаза шальные. Даже не причесался к завтраку. Не хватало этой башне и его хозяину ласковой, но крепкой женской руки.
  
  - Я до сих пор не понимаю, почему этот человек сидит на моей кухне и ест мою еду, - безо всякого сожаления выговорил паромеханик. - Я не понимаю, что взбрело мне в голову, когда я решил, что он мне зачем-то нужен.
  
  - Ты же не собираешься выставить его на улицу? - ещё тёмная, несмотря на седые совершенно волосы на голове, бровь женщины опасно изогнулась. Глаза сузились, превращаясь в два грозовых облака. Тот мальчик, которого она знала с младенчества, никогда не был жестоким ублюдком. Но, возможно, она просто что-то упустила?
  
  - Еще чего. Он дорого мне обошёлся, чтобы разбрасываться им направо и налево. Будет работать. Как тебя зовут? - обратился, наконец, Франц к сидящему напротив.
  
  - Дже... Джер-рард, - неуверенно проговорил мужчина. В разрыве бледных губ мелькнул тёмный язык. Или механику только показалось?
  
  - Джер-рард? - передразнил Франц. - Что с твоей речью?
  
  - Я не отсюда, - более уверенно ответил светловолосый. - Язык тяжёлый. Не даётся до конца.
  
  Франц ковырял порцию яичницы. Это становилось всё интереснее. Кого вообще он пригрел в своём доме? Странная внешность, плохо говорит на ацелоте, ещё и не местный...
  
  - А откуда ты, Джерард? - спросил он чуть мягче, поморщившись - на зуб попалась скорлупа.
  
  - Я иду от Врановой Кручи, - ответил мужчина так гладко, что сразу стало понятно - эту фразу он произносил не раз и не два.
  
  Франц присвистнул. Вранова Круча. Огромный город, расположенный в самых предгорьях. Да и слишком знаменитый в последнее время. Если добираться на поездах, можно потратить две недели. Если на дирижабле - несколько дней с вынужденными посадками в других городах. Велик материк Ацелот.
  
  - От той самой, в чьих окрестностях пролетал небесный огонь? - с интересом спросил механик. - Ты видел это? Люди рассказывали, что походило на конец света. Готовились к смерти. А потом метеорит ещё и разделился, словно ровно напополам. Берта, ты слышала об этом?
  
  Старушка лишь кивнула.
  
  - Я... не знаю ничего... об этом, - подбирая слова, произнёс мужчина напротив.
  
  - Что ж, - пожал плечами Франц. - Странно, конечно, все земли вокруг Врановой Кручи до сих пор на ушах стоят.
  
  - Возможно... я ушёл раньше небесного огня, - тихо проговорил светловолосый.
  
  - В любом случае, сейчас ты здесь. И ты должен работать. Как следует работать, чтобы я не сожалел о том, что ты остался жив, - строго произнёс механик. - На Ацелоте жизнь тяжёлая, не то, что у ублюдков из Хейма. Говорят, у них ещё и реки не пересохли, и леса стоят. Сам не видел, но люди рассказывали...
  
  - А ты больше верь, - вмешалась Берта. - Может, и про небесный огонь так же врут.
  
  - Так врут, что всполохи было видно даже со стен Вотерхайма? - скептически поднял брови Франц.
  
  Берта промолчала, только нож, нарезающий сладкий картофель, звучал глухо и немного обиженно.
  
  - В любом случае, у нас тут принято много работать. Сегодня как следует вычисти умывальную. Вся жесть покрылась налётом, а Берте уже тяжело его сводить. Потом перетри от пыли всё, что увидишь на первом этаже. К подвалам и наверх не суйся, я ещё не настолько тебе доверяю. Понимаешь, что я говорю?
  
  Мужчина кивнул. Он был странный, этот Джерард. Лицо, такое светлое и точёное, совершенно лишено мимики. Только глаза иногда выражали какую-то эмоцию, не совсем понятную Францу.
  
  - И Берте помогай со всем, чем попросит. Я вниз, работать. Пока не будет готова новая партия, мы на урезанном пайке благодаря тебе, Джерард.
  
  Франц допил последние глотки горьковатого колера и поднялся. Поблагодарил старушку и, окинув взглядом почти не шевелящегося светловолосого мужчину, вышел из кухни, на ходу вытаскивая ключи от подвалов.
  
  Пятнадцать ступенек вниз по винтовой лестнице. Дверь, окованная листами стали. Не потому, что там было что-то запрещённое к производству на Ацелоте, хотя... Положа руку на сердце, и запрещённого в его лабораториях хватало.
  
  Три замка, которые следовало открывать в чёткой последовательности.
  
  Эти меры предосторожности остались ещё от первого хозяина башни, но Франц сейчас ничего не имел против них. То, что он создавал в своих подвалах последние несколько лет, не приносило ему никакого душевного удовольствия, только глубокий, безотчётный страх, что кто-то может догадаться и использовать это опасное оружие в более серьёзных масштабах. За полными чертежами и формулами охотились, и паромеханик предупредительно хранил их в разрозненном виде в разных тайниках. Полная картина жила только в его голове.
  
  Он волновался и боялся, о, он очень боялся.
  
  И даже не того, что его (собственно, не совсем его, а свихнувшегося его наставника) идею украдут, и он останется снова у рухнувшего дирижабля без лишних средств. Он боялся того, что кто-то захочет сделать из этого оружия нечто большее. Это бы означало конец всему...
  
  В подвале стояла темнота, разогнанная одним щелчком тумблера. Крохотная искра, поджегшая специальное масло, и по стенам чуть выше головы зазмеились, разгораясь всё ярче, осветительные трубки. Они ползли дальше и дальше, переходя из одной комнаты в другую, пока вокруг не стало совершенно светло. Желтоватый оттенок, такой привычный глазу жителя пустынного Ацелота.
  
  Франц провернул внутренний ключ в двери. Дубликат был лишь у Берты, которая при определённых условиях (если он хоть раз в полсуток не покажется наверху) могла спуститься вниз и поинтересоваться, не случилось ли чего. Мужчина огляделся, как делал каждый раз, прежде чем пройти дальше по коридору. Всего три помещения: заваленный барахлом в одному Францу ведомом порядке склад, тесная лаборатория и обширная мастерская, - занимали площадь много большую, чем имело основание башни. Но это всё располагалось относительно глубоко под землёй, а сама башня стояла на отшибе. Более того, потолок ещё прежний мастер экранировал стальными листами и укрепил дополнительными перекрытиями. Франц старался не думать лишний раз, что за опыты проводил здесь его почивший наставник - у самого рыльце в пушку. Но даже в те моменты, когда случались проколы, и башня мягко содрогалась и вздыхала от происходящего под ней, мужчина не считал, что может навредить дому или же городу в целом. Максимум - погибнуть сам. Именно поэтому нужно было как следовало осматриваться кругом каждый раз, проверяя, не случилось ли чего за ночь?
  
  Из лаборатории потянуло крысами. Мерзкими всеядными тварями, почитающими переработанную бумагу за деликатес. Франц поморщился и снял со стены рогатку. Палить по ним из гуна в замкнутом пространстве было бы крайне глупой идеей, а выстрел у мастера был отлично поставлен от природы, и оружие не имело особого значения.
  
  - Ах вы сучьи потроха! - выругался он, едва навскидку выстрелил распадающимся на дробины снарядом в проём. Рыжеватое месиво тел брызнуло в разные стороны с обгрызенного до состояния решета картона. Хорошо, что чертежи и прочие важные документы Франц давно приучился хранить в стальных подвешенных к стенам тубусах. Несколько рыжих длиннохвостых телец остались вяло подрыгиваться на таком вкусном, застилающем широкую столешницу, картоне.
  
  Морщась от брезгливости, мужчина надел защитные перчатки, дыхательную маску и вытащил экранированную коробку с ртутными шариками - снарядами. Они оказались разных размеров - начиная со спичечной головки и заканчивая бобовым зерном, рабочие, неоткалиброванные варианты. Достав несколько самых маленьких, затолкал их поглубже в крысиные глотки, сдавил и двумя пальцами перенёс тушки к прогрызенным щелям между полом и стенами.
  
  Бороться с крысами глупо - это Франц понял после десятка провальных попыток. Не помогало ни бетонирование их ходов, ни травля, ни капканы. Эти твари хитры и учатся на ошибках. Единственное, с чем они не могут совладать - это с бесконечным голодом, и в этом мастер нашёл отдушину для себя. Они умудрялись в очередной раз попортить что-то в его мастерской, он отвечал им вкусными, такими манящими и совсем недавно живыми трупиками сородичей. Отравленными, но когда до крыс это доходило, было поздно.
  
  Таким образом какая-то часть стаи погибала, остальные некоторое время не высовывались. Затем всё повторялось. Почему-то именно эта схема крысам не наскучивала, а Францу уже было всё равно. Он научился как следует приглядывать за своими вещами. Это была лишь месть и вялотекущая война без победителей и побеждённых.
  
  Через пару десятков минут паромеханик уже сидел в мастерской в окружении разложенных на столешнице коробок, коробочек, сундуков, экранированных шкатулок, вооружившись миниатюрной отвёрткой и с увеличивающим окуляром в глазу. Дыхательная маска по обычаю закрывала нос, спускаясь к губам и до подбородка. Его собственная разработка, дышащая, не натирающая и позволяющая работать достаточное время, не отвлекаясь на неудобства. Вещества, с которыми работал Франц, по большей части были ядовиты и опасны. Опаснее ли, чем воздух за дверью башни? Тот тоже убивал. Медленно, но верно.
  
  У себя в мастерской мужчина собирал лишь внутренний, спусковой механизм. Резервуар для снарядов и все тончайшие связи вокруг него. Сама оболочка гуна выглядела обычной, как у парового, стреляющего обычными пулями. Если бы не дополнительная полость под стволом, защищающая резервуар с ртутными снарядами. В любом случае, внешние части паромеханик заказывал на фабриках, разных и всегда по отдельности. Это было выгоднее и быстрее, чем мучиться над ними самому. А вот с внутренним наполнением приходилось трудиться собственноручно. Благо, что партии были небольшими - всего по десятку ртутных гунов в каждой. А стоил любой из них как десять-двенадцать обычных, пулевых.
  
  Авторская технология, секрет мастера.
  
  Мужчина криво ухмыльнулся в маску. Всё утро его одолевало нестерпимое желание расцарапать пальцами грудную клетку, чтобы добраться, наконец, до этого отвратительного едкого комка, что ныл и отравлял его с самого момента пробуждения.
  
  Глупое, неосознанное желание вспомнить. Вспомнить что-то, что само собой ушло вглубь, улеглось, прикрылось одеялом других забот, чувств и мыслей. Стало ненужным, не важным. Чуждым.
  
  Франц зарычал. Померещилось, что в раздумьях и маяте прошло лишь несколько минут, но механизм под пальцами оказался собран, а он совершенно - совершенно! - не контролировал этот процесс. Он просто не мог поверить в это. Так уйти в себя, свои мысли, пытаясь добраться до причины его дурного настроения и тянущего, изнуряющего ощущения в груди, что не руководить процессом сборки! Это могло плохо, очень плохо кончиться. А шутить с градоправителем мужчина не был намерен. Это изначально провальная идея. Прихлопнет и разотрёт, как надоедливую муху.
  
  Франц давно уяснил, что не стоит связываться с тайным обществом, которое, словно невидимые кукловоды, шутя, вертело мнением совета Восточного Альянса.
  
  Сильнее сжав зубы и вытерев рукавом пот со лба - вентиляция хоть и была оборудована, но не справлялась как следует с такими обширными подземными помещениями - механик принялся разбирать собранное, тихо чертыхаясь.
  
  Сколько мужчина помнил себя, с самого детства его восхищали мелкие, хрупкие механизмы. Никогда он не пытался лезть в схемы двигателей дирижабля или паровоза. Эти махины, напоминавшие чудовище Левиафана из старых сказок, рассказанных ему-ребёнку Бертой, пугали и давили своей мощью.
  
  То ли дело - мелочи. Хрупкие, небольшие, призрачно слабые и даже, как может показаться, ненужные. Мелочи тем и притягательны, что всё огромное и, порой, устрашающее, состоит именно из них. Из тех самых мелочей, что так умело придумывает и создаёт Франц в своей лаборатории.
  
  Суставы, самозаводящиеся пружинные моторчики, подвижные части... Игрушки, часы, выпадающие механизмы... Последняя его награда была за скрытые подрукавные ножны, подающие в ладонь стилет по небольшому нажатию со стороны локтя. Совершенно безопасные и очень лёгкие...
  
  Франц поморщился. Оружие... снова оружие. Время диктовало свои условия, но видит Всевышний, он никогда не получал ни капли удовольствия от того, что партию за партией собирал гуны по воле заинтересованного новинкой градоправителя. Хорошо ещё, что оружие предназначалось не против людей, а... Хотя, ему ли судить об этом? Градоправитель платил более чем хорошо.
  
  В груди свербело всё сильнее, до тошноты, до дрожи в пальцах. Отвёртка несколько раз соскальзывала с резьбы, изрядно попортив её.
  
  Франц ненавидел оружие. Всем своим существом. Он любил тыквенную кашу и бертины кабачковые оладьи... Читать уцелевшие в глобальной переработке книги у негорящего камина в продавленном кресле. Ядовито-оранжевые рассветы, когда город только просыпался, а он, страдающий от бессонницы, стоял после ночи в мастерской на городской стене. Пустыня, распластанная внизу, у подножия камня, казалась стеклянной и переливалась, блестела, маня нереальными миражами. Лучи ещё нежаркого солнца ласкали её, и необъятное пространство, в любое время дня и ночи убивающее без сожалений, не казалось пугающим. Франц любил фантазировать и придумывать, как воплотить его идеи в механизмах. Порой неуклюжих и чересчур фантастических, никогда не пользующихся спросом в магазинных лавках. Такие привлекали только детей и не несли никакой практической пользы. Игрушки, смешные вертушки и музыкальные шкатулки с секретом...
  
  Франц вздрогнул. Отвёртка выпала из пальцев и заскакала по каменному полу. Он глубоко вдохнул и выдохнул, не обращая на это никакого внимания.
  
  Шкатулка...
  
  Небрежно отложив в сторону остатки неразобранного спускового механизма, он направился к двери на лестницу. Стянул перчатки и маску, оставив их на тумбе в узком проходе, и провернул ключ.
  
  Сердце стучало в груди так быстро, а живот тянуло, словно он маялся предвкушением и страхом от встречи. Как тогда, когда впервые решился наведаться в бордель. Шкатулка... Как он мог забыть?
  
  Поднявшись на первый этаж, слёту забежал в умывальную. В выдраенную практически до блеска умывальную. Франц ухмыльнулся своему отражению, пока прохладная вода стекала по его небритому подбородку.
  
  - Поужинаешь с нами? - голос Берты из кухни донёсся, словно сквозь слой ватного одеяла. Паромеханик лишь вяло отметил, что за окошками и правда темнеет. Бесполезно проведённый день... На долю секунды, но успел встретиться со странным взглядом беловолосого, что сидел как статуя за столом напротив двери.
  
  - Нет, позже... - только и говорит он, пролетая мимо, на лестницу. Выше и выше, ступени сами просятся под стоптанные домашние туфли. Третий этаж и дверь слева от кабинета, которую он почти не открывает. Заперта.
  
  Долго перебирает связку ключей на поясе. Пальцы трясутся, как тогда, когда он совершенно не представлял, каким образом положить свою узловатую в суставах кисть на обнажённую, с острым соском, мягкую грудь. Женщина смеялась, глядя со снисхождением, брала его руку и заставляла быть смелее.
  
  Вздохнув, он провернул маленький тёмный ключик в скважине. Что-то щёлкнуло в механизме, и дверь со стоном отворилась. "Смазать надо..." - подумал Франц, заходя внутрь, закрывая за собой дверь и нашаривая в темноте тумблер.
  
  "Кладовка ценностей", эту комнату можно было бы назвать именно так. Или "кладбище несбывшихся надежд". Или "морг для сломанных игрушек". Небольшая и запылённая, с маленьким круглым окошком под потолком, эта комнатка вселила бы безотчётный страх в кого угодно, но только не во Франца. Ведь все из этих странных, порой гротескных и пугающих существ, были родом из его головы, из его сердца.
  
  В этой комнате время замерло. Оно не тикало, не шло, не бежало. Его просто не было. Всё осталось на своих местах с тех пор, как эта комната была его комнатой. А все эти... полуожившие фантазии оказывались рано или поздно разбитыми старым мастером. "Перестань тратить время на ерунду! - рычал старик, оплеухой отправляя очередное "глупое изобретение" лететь в дальний угол. Мальчик ёжился и плакал, глядя на разбившегося о стену зубохвоста. - Собери лучше пару часовых механизмов! Их хотя бы можно продать! Бестолковое создание!"
  
  Эти воспоминания давно не трогали ничего внутри Франца. Обычные воспоминания, как любые другие. Он просто больше никогда не собирал часы. Ненавидел их люто. Последними были те, на первом этаже. С парадом скелетов и катафалком. Как память и насмешка.
  
  Заповедный лес памяти, вот чем была эта комнатка. Здесь, на полках до самого потолка высились коробки с его неоценёнными творениями. Она должна быть где-то тут... Шкатулка, которая, как он верил, изменит не только его жизнь, но и людей вокруг.
  
  Поднявшись на стремянку, Франц начал перерывать коробки, царапая пальцы и перемазываясь в пыли и масле.
  
  Она оказалась на самом верху, почти у окна. В небольшом сундучке с потёртой ручкой. Единственная вещь, которую он не показывал мастеру. Единственная, над которой он тайно трудился год за годом, пока наставник случайно не увидел, чем он занимается.
  
  С благоговением щёлкнув замком сундучка, Франц откинул крышку.
  
  Вот она... На тёмно-зелёном бархате матово поблёскивала деревянными резными бочками небольшая музыкальная шкатулка. Внешне - целая, если бы не незаметная трещина по передней панели. Шкатулка тоже пролетела достаточно, прежде чем врезаться в стену...
  
  Франц, не дыша, провёл по крышке пальцем. Ни пылинки не попало внутрь, и вещица до сих пор завораживала его. Сколько лет прошло? Десять? Пятнадцать? А может, и больше? Глупые детские мечты...
  
  "Я сделаю волшебную музыкальную шкатулку, вот увидишь, - говорил он уже немолодой Берте с гордостью и горячей верой, какая бывает только в детстве. - Вот увидишь! Я изобрету такую шкатулку, глядя на которую, люди будут становиться лучше. - А как это - лучше? - хитро прищуривалась женщина, помешивая варево у плиты. - Лучше - это лучше, - упёрто заявлял Франц. - Добрее, радостнее. Честнее. Будут помнить, кто они и зачем. И для чего они нужны. - Звучит здорово, - соглашалась Берта, гладя его по голове. - А ты сам знаешь, для чего нужен? - Конечно, - удивлённо отвечал мальчик. - Чтобы сделать эту шкатулку. И защищать тебя от... - он никогда не договаривал до конца. У прежнего мастера всегда была тяжёлая рука. А ещё он любил выпить. - Просто верь в меня!"
  
  Франц глубоко вдохнул и задержал пыльный воздух внутри тела. Легко нажал на крышку. Она медленно раскрылась, изнутри полился мягкий, преломляющийся в разногранёных шариках свет. Они мелодично сталкивались, а затем послышался скрип, треск, свет заморгал и померк.
  
  Франц, скривившись, нервно закрыл крышку. Неисправна и совершенно поломана... Она даже не была доведена до ума на момент полёта в стену. Столько месяцев, лет кропотливой и вдохновенной работы... Бессонных ночей и метаний. Скрытности... И всё - ради краткого мига полёта и забвения. Он должен был отлаживать и отлаживать это чудо столько, сколько понадобится. Он сам толком не знал, чем руководствовался во время её создания. Не иначе, как "наитием свыше".
  
  Мужчина, наконец, выдохнул. Всё это глупости. Детские мечты, идиотизм. И не принесёт никаких доходов...
  
  Он думал так и совершенно не замечал, что тянущее, разъедающее изнутри чувство улеглось, будто свернувшись тёплым уютным клубком.
  
  - Ты... должен завершить это, - раздалось вдруг из-за спины.
  
  Франц вздрогнул, и тут же гнев поднялся в нём сверкающим пустынным барханом.
  
  - Это... стоящая задумка. Я могу помочь, - проговорил Джерард, не понимая, что находится на волоске от разрушающих эмоций мужчины.
  
  - Какого... чёрта... ты.... Здесь делаешь? - зло выдавил паромеханик, ещё не поворачиваясь. - Какого чёрта, я спрашиваю?! - он кричал, уже глядя в невинно распахнутые глаза опешившего беловолосого. - Я разве не запрещал подниматься на этот этаж?
  
  - Но... Берта... просила, - промямлил Джерард.
  
  - К чёрту! - Франц вскочил, поводя широко раскрытыми, покрасневшими глазами. Его рот перекосило, мужчина брызгал слюной. - Выметайся отсюда! Совсем, чтобы я не видел тебя в своём доме больше! - кричал он в лицо мужчине.
  
  Затем грубо вытолкал его из комнаты, закрыл дверь на ключ и зло, с горечью прошипел:
  
  - Никогда, никогда не лезь не в своё дело, полудурок. Не думай, что ты знаешь хоть что-то...
  
  Затем он простучал набойками вниз по лестнице и, кинув Берте: "Я в кабак. Буду поздно. Проследи, чтобы этого... не было тут к ночи", - хлопнул входной дверью.
  
  
  Глава 5.
  
  Я на полставки, я кандидат небесных наук.
  Жми до заправки, уже натянут радуги лук.
  Стреляй по стеклам, по битым перьям - глотая смех,
  До хрипа в легких клокочет вера и рвется вверх.
  
  
  
  
  Он стоял наверху, не зная, что ему делать дальше, пока ступени сзади не оповестили тихим шорохом - больше он не в одиночестве.
  
  - И что ты опять замер истуканом каменным из пустынных молелен? - негромко поинтересовалась сухонькая Берта за его спиной. - Спускайся давай.
  
  Она развернулась и совсем не по-старчески сбежала с лестницы, едва касаясь ступеней своими мягкими домашними туфлями.
  
  Тяжело... Почему так тяжело понимать, что люди имеют в виду, когда говорят? Почему так часто сказанное не совпадает у них с тем, чего они желают на самом деле?
  
  Он вздохнул и позволил своим плечам и спине расслабиться. Этот невысокий дёрганый человек с растрёпанными тёмными волосами действовал на него странно. Раньше он не чувствовал ничего особого от слов других, повстречавшихся на пути. Даже от жестоких и неприятных. Большим было недоумение и непонимание. Но не боль. Самые обидные слова в его адрес не доставляли боли осязаемой, которая остро ворочалась где-то внутри живота. Но боль, которую этот мужчина выплёскивал со своими словами, была столь настоящей и имела вес, что он некоторое время просто приходил в себя, укладывая её внутри. Не оставлять же подобную гадость висеть в воздухе мёртвой голодной петлёй.
  
  Возможно, это из-за крови он так реагирует на него? Его кровь... потрясающая. Терпкая, сладко-солёная и искрит, переливаясь в венах. Она нужна ему до сих пор. Он не может позволить выгнать себя сейчас, это всё слишком усложнит. Ещё есть время. Есть. Он не может ошибаться в предчувствиях.
  
  Только вот зачем ему время? Для чего? Вспомнить бы, понять...
  
  Вздохнув, он развернулся и спустился вниз, к Берте, которая ждала его, сидя за кухонным столом. На другом конце столешницы дымилась чаша с чем-то ароматным, а сама старушка занималась чем-то странным. В её зубах была зажата какая-то длинная деревянная трубка. Очень длинная, с небольшим шариком на кончике. Этот шар оказался полым, и Берта самозабвенно пыталась протолкнуть туда пук сухих травок.
  
  - Франц не любит, когда я дымлю дома. Ругается, точно башмачник с Северной улицы. Тот, как выпьет, заливается петухом, любо-дорого послушать. Знаешь, даже для меня многое в новинку из того, что он...
  
  Он опять ничего не понимал. Точнее, понимал прекрасно, что женщина напротив говорила, но никак не мог уловить суть, не мог зацепиться за слова. Те перекатывались в воздухе множеством разнообразных бусин, сталкивались боками с глухим стуком и мешали сосредоточиться.
  
  - Ну-у, - протянула Берта. - Снова замер. Тебе самому не надоедает? Садись давай. Пей. Это не просто колер, я в него бальзама своего добавила. Сейчас мигом отойдёшь, чудо в перьях.
  
  "Чудо в перьях?" - подумал он и вздрогнул, зачем-то проведя по волосам. А затем всё же сел.
  
  - Что это? - решился спросить он, указывая на трубку в зубах старушки.
  
  - Никогда трубок курительных не видел? - кривовато усмехнулась Берта, не выпуская мундштука из хватки желтоватых зубов. Она поднесла огонь на длинной лучине к шарику на конце, и тот быстро вспыхнул, окутываясь оранжевым пламенем. Впрочем, то скоро погасло, а по кухне потянулся горьковатый дымок. - Сейчас бабушка Берта научит тебя плохому, подожди немного, раскурю посильнее.
  
  Она затягивалась дымом и блаженно, неторопливо выдыхала его наверх красивыми сизыми кольцами. Те послушно уплывали к потолку, наслаиваясь одно на другое, чтобы чуть позже растянуться лёгким белёсым облаком над головами.
  
  - На-ка, попробуй. Не волнуйся, это просто травка. Для успокоения, - она протянула трубку мундштуком к мужчине и тот, повинуясь неотрывному подбадривающему взгляду тёмных глаз, послушно затянулся.
  
  Дыхание встало, словно едкий этот дым распёр горло и вызвал паралич мышц. А затем он закашлялся. Сильно, сгибаясь пополам, надеясь освободиться от удушающего присутствия.
  
  Берта негромко и беззлобно рассмеялась.
  
  - Зелёный... - сказала она вдруг. - Сколько тебе, Джерард? Двадцать семь, тридцать? Немного больше? - она смотрела, как мужчина судорожно откашливается, но не переживала. Напротив, медленно и с огромным удовольствием предавалась раскуриванию трубки. - А мне много, много больше. Устала я, Джерард. И не стара ещё по горским меркам, но пустыня эта... доканывает меня. Пар вездесущий, ядовитый. Всё им пропитывается. Всё становится опасным. Не уехала бы из Предгорий - ещё бы лет пятьдесят прожила без скрипа, но не тут. Не в Вотерхайме. Запей, не гляди на меня голодным червём. Пуганая я давно и прочно, да и совести не осталось никакой. Франц так говорит, да и пусть.
  
  Он, кое-как освободившись от остатков дыма, щедро хлебнул предложенного настоя. И чуть не подпрыгнул от удивления - колер, довольно терпкий и даже чуть горьковатый, теперь казался сладким и отчего-то дурманящим. Но глоток сделан, и ядрёная жидкость уже понеслась вниз по пищеводу, вниз, туда, где недавно улёгся ком выплеснутой на него Францем боли.
  
  - Знаешь, Джерард, наблюдать за тобой одно удовольствие. Не волнуйся, это не отрава. Просто бальзам из трав на спирту. Родственнички с Предгорий балуют каждый год, присылают поездом. Там, знаешь ли, ещё растут травы. Не так, как раньше, конечно, но всё же...
  
  Голова становилась тяжёлой и приятно, мягко гудящей. Потрясающее ощущение, которого раньше он не испытывал никогда. Кровь, бегущая внутри его тела - и его, и Франца, - ощущалась так ярко и чётко, словно разноцветная карта развязок железнодорожных путей, что видел он несколько месяцев тому назад на заброшенной станции посреди пустыни. Он чувствовал ток её, и направление движения, и воздух казался странно-бодрящим, а цвета вокруг, обычно приглушённые, словно стряхнули слой десятилетней серой пыли. Он глотнул снова. Берта лишь улыбнулась.
  
  - Распробовал? Это хорошо, мальчик, хорошо. Тебе надо учиться расслабляться иногда. И не волнуйся насчёт Франца. Тот часто хочет казаться грубым и суровым, гадости говорит... Он отойдёт. Выпьет, проспится и отойдёт. А может, и не вспомнит о своих словах. Он очень несчастный мальчик. Обиженный людьми сильно. Много чего самого плохого выпало ему перенести. Оттого и нервный, оттого и не доверяет. Дадим ему время, он привыкнет, и, может, вы даже подружитесь. Устала я с ним, Джерард. А один он совсем одичает. Нельзя ему одному.
  
  Он пил - короткими небольшими глотками, - и кивал. Кивал, утопая в тёмных, почти угольных глазах Берты, и снова пил. Было тепло, чудное ощущение. Тепло и покойно. Словно никуда не надо идти. И ничего не надо искать. Словно всё хорошо сейчас и здесь, в этой комнатушке на несколько шагов. А потом неожиданно показалось дно чашки. Мир закачался, поплыл. Его неловко как-то подняли со стула, и он оперся о костлявое, сухонькое плечо. Старушка оказалась очень сильна и устойчиво стояла на ногах.
  
  - А теперь пойдём-ка спать, Джерард. Утро вечера мудренее, так ещё моя бабка говорила. А ей можно верить, послушай старую Берту.
  
  Он засыпал на ходу, но это было приятно, было правильно. И блаженная, баюкающая темнота приняла его, словно взбитая мягчайшая перина.
  
  
  ****
  
  
  Франц не был особым завсегдатаем подобных заведений. Шумно, грязно, множество голосов, в том числе и пьяных, и ищущих приключений на свои буйные головы. Женщины, не столько одетые, сколько прикрывшие обветшалыми тряпками свои прелести. Чересчур накрашенные, громко, призывно хохочущие, они вешались на подвыпивших посетителей. И если кого-то это могло приманить, паромеханика лишь отпугивало и заставляло воротить нос.
  
  Франц поёжился, сидя в самом тёмном углу кабака "У тётушки Бриджиты" за колченогим столиком на двоих. Слава Всевышнему, к нему никто не думал подсаживаться - слишком далеко от общего веселья.
  
  Мужчина, вздрогнув, пережил очередной взрыв разухабистого смеха от стойки и снова уперся глазами в мутно-жёлтую гладь стакана перед ним. Было сложно понять, был ли мутным стакан, или это свойство жидкости, в него налитой. "Песчаная буря", - вещала засаленная бумажка со списком предлагаемых в заведении вариантов "напиться". "Самогон на пустынной колючке плюс колер в соотношении три к одному, да вода по совести наливальщика", - переводил для себя паромеханик. Закрыв глаза и задержав дыхание, сделал очередной глоток. Жидкость расплавленным огнём покатилась вниз, сжигая глотку, пищевод и оседая искрами на стенках желудка. Вкус преотвратный, но действовала "Песчаная буря" именно так, как было ему надо - выбивала дыхание, опустошала голову и теплом укладывалась внизу живота.
  
  Франц не заметил, как ополовинил стакан. По его ощущениям, пойло плескалось на уровне глаз. По самым приблизительным прикидкам, в стакан можно было вылить четыре средних мензурки из его лаборатории. А это было ох как не мало...
  
  - Красавчик скучает сегодня в одиночестве? - голос с лёгкой хрипотцой привлёк его поехавшее внимание. И он увидел женщину. Видимо, подсела к нему совсем недавно. И как только углядела в темноте угла? Груди едва помещались в сомнительной прочности декольте, а корсет, сдавливающий бока, только способствовал их ненадёжному положению. Франц едва отвёл взгляд от белой, чуть лоснящейся потом кожи, чтобы поглядеть на лицо.
  
  - Нравлюсь? - женщина, завлекательно улыбаясь, подалась вперёд, укладывая груди на столик. Пыхнуло кислым: потом, давно немытым телом и несвежим дыханием. Длинный, с ощутимой горбинкой нос царствовал на её лице. Криво съехавшая чёрная мушка на скуле, размазавшиеся вокруг глаз тени... Франц почувствовал явное и непреодолимое желание выйти на свежий воздух, на улицу, куда-нибудь, только подальше от навязанного общества.
  
  - Я... сегодня не при деньгах, - как можно увереннее сказал паромеханик, стараясь не дышать. Язык премерзко заплетался.
  
  - Такого красавчика можно обслужить и в долг, - обворожительно хохотнула жрица любви, напирая сбоку.
  
  - Могу и не вернуть, - зачем-то вякнул Франц, незаметно отсаживаясь дальше и дальше до тех пор, пока не уперся в стену.
  
  - Ничего, за такие глазки можно и простить, - кислое дыхание прошлось прямо у уха, после чего его лизнули. Франца передёрнуло. Схватив стакан и выпивая его залпом, не морщась даже, он подорвался с каменной скамьи и, бормоча нервные извинения, стал проталкиваться к выходу сквозь тесноту и разнообразие хаотично движущихся тел.
  
  - Осторожнее!
  
  - Куда прёшь?
  
  - Что, напился, так всё можно?
  
  Его изрядно попихали локтями в ответ. Но Франц, даже совершенно опьянев, не растерял целеустремлённости и верткости.
  
  Оказавшись на улице, отошёл до ближайшего переулка. Прислонился к уже остывающей каменной стене. Темно... И даже тихо. В ясном, утыканном иголочками звёзд небе прямо перед ним висела, чуть покачиваясь, полная луна ядовито-оранжевого оттенка. Та словно улыбалась, глядя на беспомощного человечка, припавшего к камню так далеко внизу. Ей не было дела ни до него, ни до кого-то ещё в этом мире. Но её забавлял полный неразберихи взгляд, направленный ввысь.
  
  Почему он сорвался из дому? Что произошло? Кажется, он нагрубил кому-то... А потом... "Песчаная буря" мягко, нежно почти колыхалась внутри черепа, плавно омывая его стенки. Муть и туман.
  
  Франц зарычал и сдавил пальцами виски. А потом обмяк, неторопливо съезжая спиной по камню какого-то дома.
  
  "Я ведь этого и хотел? Напиться и забыться. А значит, вышло. Следовательно, нет причин для злости".
  
  Ар-р-щх...
  
  "А ведь есть места и поприличнее этого дрянного кабака. Чище там, уютнее. И выпивка вкуснее и безопаснее. И девушки там скромнее и симпатичнее... Только вам туда, герр Франц, дорога закрыта, ибо в подобные места только с тугим кошелём хаживают".
  
  Ар-р-р-р-щх...
  
  "А потому надо блажь всякую из головы буйной выкидывать и скорее заканчивать с партией оружия для господина градоправителя. И не лезть в его дела, не рассуждать. Подумаешь, чикает людишек лихих на опыты, какое тебе, Франц, до этого собачье дело?"
  
  Ар-р-р-р... А-р-р-р-р-щх...
  
  "И тогда оденешься поприличнее. Берте опять же новое платье справишь. В цирюльню сходишь. А там уж можно и в кабак... И к девочкам. Или к мальчикам? Кто вам больше по душе, герр Франц?"
  
  Он заметил его поздно. Поздно, потому что тот уже стоял, покачиваясь, на другом конце проулка. Несколько прыжков, мгновение. И непреодолимое расстояние для медленного человека.
  
  Единственное, на что хватило инстинктов его тела - это сильнее прижаться спиной к каменной кладке, подтягивая под себя ноги. Под подошвой зашуршало, и перекошенная, словно перекроенная наспех тупым ножом морда резко дёрнулась в его сторону. Медля - куда ему торопиться? - выродок пошёл к нему.
  
  - Отец Небесный, Единый и Нераздельный, - выдохнул Франц, нащупывая под рубашкой деревянный крестик - единственное его наследство от родной семьи. Настоящий, совершенно живой выродок в городе, за каменными непреодолимыми стенами, такими безопасными... Да он может целый квартал положить, пока сообщат...
  
  - Ар-р-р-щх, - донеслось со стороны выродка, а по спине Франца заструился липкий ледяной пот. Он видел их мельком в Главной Лаборатории. Умирающими от его ртутных снарядов, вопящих и корчащихся от мук. Но ночью, в городе... Он уже считал себя покойником, старина паромеханик Франц.
  
  Было в выродке что-то странное. Обычно их тела отличались гибкостью и способностью к неимоверной, сокрушающей силе. Высоким дальним прыжкам. Когтями выродок на раз вскрывал грудину, чтобы выесть сердце, а после - и печень. Изначально твари пытались добраться до горла, а затем разделывали человека несколькими уверенными взмахами, точно пустынного червя.
  
  Этот же казался заблудившимся и каким-то поломанным. Он двигался к цели, прихрамывая и по дуге, странно выворачивал морду на одну сторону. Из-за темноты было не разобрать, что же с этим выродком не в порядке. Франца бил озноб, и в то же время тот чувствовал себя парализованным. Мужчина видел собственными глазами, на что способен один подобный выродок. Страх лишал разума, и без того замутнённого алкоголем, и возможности двигаться. Он лишь сильнее вжимался в стену, до тех пор, пока выродок не доковылял до лунного пятна, показываясь во всей красе в нескольких шагах от мужчины.
  
  - Ар-р-р... Ар-р-р-щх, - жалобно, обвинительно простонала тварь, кося левой стороной морды, и Франца, приглядевшегося к его облику, вывернуло наизнанку прямо себе под ноги.
  
  Это было лицо. Узнаваемое, вполне себе человеческое лицо. Словно его переломали долотом, смяли, а затем довольно нерадиво попытались вернуть на место. Нижняя челюсть была перекошена и не закрывалась, на ней ниткой висела слюна, покачиваясь от движений. Другая часть лица почти закрепилась в оскале выродка. Этот переход от человеческого к выродскому был настолько жутким, что, поймав почти разумный взгляд левого глаза, паромеханик снова вырвал. Перекроенное, исковерканное неведомым безумцем, существо сделало ещё шаг.
  
  - Н-не подходи, - прошипел Франц, вытягивая руку вперёд. Он резко, словно организм, лишившийся алкоголя, вернул способность думать, вспомнил об оружии. В пальцах тускло блеснул бок гуна.
  
  Выродок двигался, приволакивая левую - ещё человеческую - ногу. Несуразный, жалкий, не завершивший трансформации. Из серого человеческого глаза текло.
  
  "Слёзы?"
  
  - Ар-р-р-щх... - простонало существо, приближаясь ещё на шаг.
  
  Франц разглядел свисающую инородными лоскутами гладкую кожу, оголённые связки мышц. Сквозь них тут и там прорывались острые ости чужих костей. Перекошенная грудина, частично покрытая пучками чёрной шерсти. Правая, уже выродковая, рука была много длиннее и внушительнее, доставая до самого колена, неестественно вывернутого назад. Мужчина почувствовал, что внутренности снова поднимаются вверх, ближе к глотке.
  
  Издалека, словно на самом краю сознания, послышался приближающийся топот и разноголосые окрики.
  
  "Сбежал из Лаборатории?"
  
  - Ар-р-р-щх! - взвыло существо, шаркая, почти достигая дула вытянутого в дрожащей руке гуна.
  
  "И правда слёзы... И остатки разума..."
  
  - Больно? - зачем-то спросил Франц. Ещё не выродок, но уже не человек дотянулся до камня рядом с головой мужчины, выдирая когтями каменную крошку. Мутная нить слюны раскачивалась на весу, а зияющее дырами не сросшееся правильно тело истекало воняющей тухлой, чужеродной плотью лимфой. Этот человек отторгал настойчиво вливаемую ему кровь выродков и не менялся так, как предполагали учёные Лаборатории, испытывая выворачивающую наизнанку боль и страдания.
  
  Но самое жуткое было в том, что разум его не угас. Он помнил себя ещё человеком. И понимал, что сделали с ним в подземных лабиринтах Лаборатории...
  
  Франц лишь усилием воли сдержал очередной комок дурноты, подступающий к горлу.
  
  - Он здесь! - раздалось от поворота. - Герр, берегитесь!
  
  - Осторожнее!
  
  Франц нажал на курок. Механизмы сработали, глухо щёлкнув. Вещество, разогнанное до приличной скорости, впилось в искалеченную плоть, проникая вглубь тела. Ртуть разрушала кровь выродков, рвала нервные связи, погружала сознание в паралич.
  
  - А-р-р-щх... - благодарно выдохнуло существо, оседая и закатывая оба глаза: и выродковый - маленький, красный и высоко посаженный, и ещё человеческий...
  
  - Покойся с миром, - прошептал Франц. Его рука всё ещё была вытянута, а тело бил нервный озноб. Если бы он не убил... Не упокоил это существо... Они бы забрали его, чтобы мучить дальше. Чтобы выяснить, почему всё пошло не так. Ведь то, что оно испытывает при этом, не волнует никого.
  
  "Не переходя некоторых границ, герр Франц, мы не добьёмся никаких продвижений в области науки. Вы же сами учёный, вы же понимаете?"
  
  - Вы в порядке, герр? Он вас не задел?
  
  Вокруг него суетилась несколько человек из специального отряда охраны Лаборатории. Эти напрямую подчинялись градоправителю и не имели к городскому патрулю никакого отношения.
  
  Ещё несколько небрежно перевернули недовыродка. "Сдох, - донеслось до Франца пренебрежительное, но при том сказанное с сожалением. - Не успели. Пан Матеуш придёт в ярость".
  
  Его вели куда-то, что-то говорили. Но перед глазами паромеханика до сих пор стояло перекошенное, переломанное и застывшее в этой жуткой маске неправильности полу-лицо, полу-морда существа, которое страдало. Мужчина смаргивал и прикрывал глаза, но никак не мог отделаться от видения. Сердце колотилось намного быстрее, чем должно, и тело ощущалось деревянным.
  
  - Герр механик, - с ним остался один мужчина, крепкий, в сером форменном костюме с нашивками Лаборатории. Выше его на пару голов, широкоплечий и уверенный в своих силах. - Вы показали себя очень смелым человеком. Нелюдь сбежал по нашей вине, и мы ещё получим серьёзную взбучку от начальства. Возможно, даже с работы попрут, - нехотя произнёс охранник. - Но если вы... хорошо, что это вы, вы ведь знаете лично герра Анхольца... Если вы не станете предавать огласке... - он замолчал, а Франц, не в силах ещё и говорить, только кивнул. - Премного вам благодарны, герр Франц. Вы спасаете мою семью от голода. И не только мою. Благодарю вас, - и, легко козырнув, мужчина в форме развернулся на пятках и исчез за поворотом.
  
  "Нелюдь? Нелюди вокруг... Все нелюди, озабоченные только вопросом, что бы сожрать..."
  
  Франц горько выдохнул, вспоминая свои собственные недавние мысли. Его до сих пор знобило и мутило. И снова хотелось выпить. Залиться до самых бровей, чтобы забыть тот полный сознания и разъедающей боли взгляд на переломанном полу-лице... Он оглянулся, и понял, что стоит около своей башни. Видимо, узнали и довели до самого дома... Уже хлеб.
  
  Зайдя в тёмное нутро постройки, не глядя скинул с себя верхний пиджак и перчатки. В маске не было необходимости - ночью, без солнца, всегда дышалось легче. Только почувствовав спиной такую надёжную дверь, мужчина вздохнул чуть свободнее.
  
  Мерещилось, что тошнотворный запах выродковой лимфы въелся в ткань и под кожу, и теперь вся башня провоняет им, не даст уснуть, не позволит забыть... Франц буквально вломился в умывальную, на ходу сдирая с себя остатки одежды. Повернул скрипнувший вентиль, и в жестяной поддон застучала вода. Ещё прохладная, но мужчину это не волновало.
  
  Он долго, неимоверно долго стоял под струями, царапая кожу коротко подстриженными ногтями, раскорябывая её докрасна. Запах чудился, но со временем становился всё тише, пока, как Францу показалось, не ушёл совсем.
  
  Исходящий слезами глаз всё равно висел перед его внутренним взором.
  
  Обернув мягкое, ветхое полотенце вокруг бёдер, Франц мокрыми босыми ногами пошлёпал на кухню. Дом спал, но мужчине не нужно было Бертино разрешение, чтобы отпить её настойки. Он знал, где та стояла, и, не церемонясь, махнул несколько глотков прямо из керамического горлышка.
  
  Обжигающая кишки и туманящая разум жидкость потекла внутрь, по пищеводу и ниже. В голову медленно, но верно возвращался неповоротливый туман, укутывая ненужные мысли. Убрав склянку на место, паромеханик тяжело зашагал по лестнице наверх - к себе.
  
  
  ****
  
  
  Франц был уверен, что успел заснуть. А во сне ведь всё возможно? Даже самое странное...
  
  Сбоку от него, спящего, мужчина ясно чувствовал тяжесть и тепло чужого тела. Было хорошо, пьяно и спокойно - так приятно понимать это даже сквозь сон.
  
  Его нюхали. Будоражаще, то и дело касаясь шеи и скул кончиком носа. А потом по коже вдруг провели горячую, шершаво-влажную дорожку... Отчего-то знакомый и пугающий жест.
  
  Франц вздрогнул и проснулся, резко распахивая веки.
  
  Джерард. Устроившись сбоку от него, по-хозяйски расставив руки по сторонам от его плеч, он нависал сверху. Его глаза, в чём-то безумные, вглядывались внутрь, так глубоко, что сам Франц не догадывался об этих глубинах. Зрачки, расширенные до предела, перекрывали радужку целиком. И слишком длинные, острые клыки дразнились из-под верхней губы...
  
  Мужчина почти закричал.
  
  - Тиш-ше, - ласково прошипел Джерард, склоняясь ниже, и глотку послушно сковало спазмом. - Не нужно... кричать.
  
  Вокруг тела мужчины колыхалась, сгущалась темнота. Клубилась, точно вылепливала смутно знакомые очертания, стягивая всё новые и новые нити теней. Франц, застыв под взглядом чёрных глаз, удивлённо припоминал - ведь подобное уже было...
  
  Только вот когда?
  
  Джерард облизнулся, и мужчину под ним передёрнуло. Язык, тёмный до черноты и не по-человечески острый, медленно прошёлся по нижней губе, после чего чудовище неторопливо склонилось к шее.
  
  Франц дёрнулся, понимая, что не может толком сдвинуться с места.
  
  - Не нужно... бояться, - прошелестело у уха. - Совсем... не больно.
  
  Больно и правда не было. Франц прикрыл веки, чувствуя, как острые клыки без сопротивления входят в шею до упора, как в ранках собираются первые капли крови. Его крови. Он чувствовал это, не испытывая никаких иных ощущений, кроме понимания - так надо. Так правильно.
  
  Откуда вообще эти странные мысли?
  
  Джерард глотал. Он не торопился, словно намеревался распробовать и запомнить каждый глоток. Франц только сильнее сжал пальцы на распятых по бокам от тела руках, комкая ими простынь. Странная тягучая волна зародилась на месте укуса, а затем, качнувшись, поплыла по телу - вниз, омывая все органы, взбудоражив пах, чтобы улечься на кончиках пальцев. Сердце застучало быстрее, и на висках проступила испарина.
  
  Отчего-то стало приятно. Невыразимо, невозможно приятно.
  
  А ещё странно-возбуждающе.
  
  Франц задышал чаще, чувствуя тёплые сухие губы на своей шее и размеренные глотки. Что вообще происходит в его доме? В его жизни? Что с ним не в порядке?
  
  Чудовище оторвалось, словно нехотя, и губы его были перемазаны в тёмной, непонятного в сумерках комнаты цвета, крови.
  
  - Сегодня не вкусно, - с грустью сказало оно. - Не пей больше, пожалуйста. Всё... отрава. Яд.
  
  Джерард опустил голову ниже, почти касаясь носом носа Франца.
  
  - Не больно? - с печалью и совершенной искренностью спросил он.
  
  Франц только обозначил отрицательное мотание головой. Его грудь вздымалась от этой странной тяжести и близости чужого тела.
  
  - Не пей яда больше... - прошелестел Джерард. - Твоя кровь лучшая... Вкусная. Яд... портит её.
  
  Франц кивнул, силясь сказать, но не получалось выдавить ни слова.
  
  - Не кричать? - уточнил демон и, прочитав ответ по глазам, едва заметно кивнул.
  
  - Я хочу помнить, - только и попросил механик, тяжело дыша. Он так давно не чувствовал себя столь странно и смущающе, что не мог сориентироваться, как же ему себя вести.
  
  - Ты будешь помнить, - прошептал Джерард, соглашаясь, и его дыхание коснулось кожи мужчины.
  
  Не понимая, что делает, поддаваясь туману в голове и странному, но чересчур навязчивому желанию, Франц чуть подался вперёд и вверх, слизывая, пробуя на вкус свою же солоноватую кровь с подбородка чудовища, с его губ, впрочем, очень мягких, и...
  
  Он сам не ощутил момента, когда этот порыв перерос в нечто большее. В нечто слишком сладкое. Запретное. Руки впились в чужую спину, прижимая плотнее, дыхание сбилось, а сознание стало уплывать.
  
  Темнота заботливо укутала их мягким, почти ощутимо тёплым объятием сумрачных крыл, скрывая от всего мира.
  
  Глава 6.
  Ты моя птица да неперелетная,
  Белые перья, тяжелые крылья
  твои,
  Ты моя птица - не знала высот и
  Не знала, не ведала, небо забыло тебя...
  
  
  Ему снова снился тот самый сон.
  
  Тот самый, который время от времени мучил его последние полгода странствий. Тот самый, что оставлял после себя железное послевкусие между зубами и на языке. Тот самый, что не объяснял ничего, а лишь селил пониже левой груди ощущение тоски и всепоглощающего неизбывного одиночества, одиночества столь ущербного, что хотелось исчезнуть.
  
  Тот самый, что всегда снился к неприятностям.
  
  Странно спать и осознавать, что ты видишь сон. Странно помнить его от сих до сих, знать начало и конец, и, тем не менее, всегда переживать, словно в первый раз - с тем же накалом эмоций и той же глупой верой, что сегодня-то всё будет по-другому, иначе...
  
  
  Сначала всё заливает Свет. Настолько яркий, слепящий, насколько же и холодный. Он несравним с сиянием светила этого места, он совершенно инороден в этом мире - это святая уверенность. Свет вокруг, и в нём самом. Он сам есть Свет.
  
  И он полон. Полон и цел, насколько может быть наполнено и целостно дитя Света. И он не один. Его много, так много, что стираются границы - их просто нет. Он растворяется в Свете, и Свет поглощает его, делая собой. И это правильно. И к этой части сна не возникает вопросов.
  
  Но дальше происходит странное. Он чувствует мысли, и мысли эти - пугают. Они его и не его, каким бы странным и нелепым это не казалось. Как можно чувствовать мысли? Но ведь они так и не становятся звуком. Но он чувствует... Чувствует это желание импульса. Желание стать разрозненным, и он не одобряет его, сопротивляясь так сильно, как только может.
  
  "Это не правильно... Нет. Нельзя так. Так не должно быть..."
  
  "Люблю тебя. Люблю... Люблю тебя. Нужно попробовать. Жажду этого. Скучно... Так скучно. Правила больше не имеют значения. Найди..."
  
  Мысли колючим вихрем терзают его "не-тело", доставляя ощутимую боль, и он стонет, если бы мог стонать, и плачет от предчувствия утраты, если бы был способен плакать.
  
  Толчок. Такой неправильный, такой чуждый ему импульс. И Мир трещит, выворачивается, словно небытие хочет пожрать само себя, выставляя нежное свое нутро на Всеобщий Суд. И вдруг так гревшая недавно целостность отдаётся леденящей пустотой. Свет уходит, становится серым, пока, наконец, не взрывается мириадами радужных звёзд, сотрясая собой, кажется, основы Мироздания. Свет меркнет, утаскивая его во тьму беспамятства.
  
  Не-целого. Не-полного. Не-светлого...
  
  Он вздрагивает в который раз, вспоминая, что это - всего лишь сон. И сейчас он просто спит. И он жив. И он вспомнит... Он ведь должен вспомнить?
  
  
  Тёплая тяжесть обвивает его, притягивая к себе. Он вздрагивает вновь, принюхиваясь, пытаясь понять, что происходит.
  
  Он не один. И это осознание почти подкидывает его на месте. Если бы не увесистая, такая крепкая хватка, не дающая толком даже вздохнуть.
  
  За всё время своего тяжёлого, изнурительного путешествия и беспамятства он никогда не просыпался с кем-то. И это пугает, так сильно пугает. Что происходит?
  
  Вдруг рука резко отпускает, а тело, обдающее жаром и такой сладкой энергией, откатывается с тихими ругательствами.
  
  Он открывает глаза, чтобы скинуть остатки сна и вспомнить прошлую ночь. Выпитый странный напиток. Своё не вполне адекватное и неподвластное контролю состояние... И почти всё, что было после.
  
  - О чёрт... Чёрт-чёрт-чёрт... - сдавленно, находясь в совершенном ужасе, шептал механик, натягивая на себя серую, застиранную простыню. Местами она истончилась настолько, что казалась легкой паутиной: ткни пальцем, и она затрещит, потянется разрывом в разные стороны. - Отец Всемогущий, что ты тут делаешь? Какого чёрта ты в моей кровати?
  
  Он не знал, что ответить. Глаза Франца блестели гневом и смущением, смешанным с растерянностью. А ведь его не очаровывали, чтобы тот забывал. Почему же он не помнит?
  
  - Я... пришёл ночью, - сипло - язык с утра всегда плохо слушался - ответил он на прямой вопрос. - Я... пришёл, чтобы пить твою кровь. Твоя кровь... нужна мне, Ф-франц.
  
  - Эту часть я помню, кажется... - паромеханик почесал свалявшиеся за ночь волосы, а затем провёл по совершенно зажившей уже шее, пряча взгляд. - И хотя это ничерта не проясняет, пока что примем как данность. Но почему ты без одежды?! И... О, Господь, неужели... мы делали что-то вместе?
  
  - Мы спали, - совершенно искренне ответил светловолосый, не понимая - отчего человек так суетится? Разве в этом мире спать друг с другом является злостным проступком?
  
  Франц застонал, натягивая простыню на лицо и падая обратно на грязноватую подушку. Из-под ткани доносилось плохо понятное ворчание: "Я не мог его трахнуть... Нет, ни в коем случае. Или он меня? Нет, не похоже. Отец Всемогущий, впредь зарекаюсь пить это чёртово пойло... Господи, стыдно-то как..."
  
  Светловолосый смотрел за метаниями человека с едва горящим интересом. Он не двигался, будто боялся спугнуть мысли второго мужчины. И, на самом деле, он боялся. Боялся и удивлялся - как в одном человеке уживаются столь разные эмоции? Гнев, злость... Огонь и развязность. Смущение, искренность и...
  
  - Джерард, - мужчина рядом откинул простынь с лица и посмотрел на него очень серьёзным взглядом. Чуждое слуху имя звучало непривычно. - Я понимаю, что тебе трудно даётся речь, но ты должен ответить мне. Ответить честно, - уточнил Франц, приподнимая бровь. Ему лишь кивнули в ответ. Светловолосый вообще не был склонен ко лжи. Лишь к недоговариванию, если то помогало выживать. - Итак... О Всемогущий, как же об этом можно спросить? Хорошо, попробуем... Джерард, - паромеханик снова вернулся к его взгляду - спокойному и чуть отстранённому, и лицо его было красным. - Я... делал что-то странное ночью? Я... ох... Я делал тебе больно?
  
  Светловолосый отрицательно мотнул головой в ответ. Ночью никому не было больно, он уверен.
  
  Кажется, мужчина рядом немного расслабился. Задержав дыхание, как перед нырком, Франц спросил снова:
  
  - Джерард, я... соединялся с тобой?
  
  Между ними ненадолго воцарилась задумчивая напряжённая тишина.
  
  - Твой язык... - начал светловолосый, как паромеханик снова протяжно застонал. - Ты... лизал меня. Подбородок и... губы. А затем твой язык...
  
  - Не продолжай, - Франц снова до самой макушки укрылся простыней. - Кажется, я вспоминаю... Слава Всевышнему, - выдохнул он с облегчением. - Это, конечно, чертовски неловко, но мы просто постараемся забыть всё, хорошо? Я был пьян и эмоционально взвинчен, я не контролировал себя, - край его лица со сверлящим пространство глазом появился из-под ткани.
  
  - Хорошо, - покладисто кивнул светловолосый. Если человеку так легче...
  
  - Этого не было, и Берта не должна ничего узнать, ты понял? - чуть смелее спросил Франц, и краснота мало-помалу сходила с его лица.
  
  - Я... понял, - в который раз ответили ему.
  
  - А про твои странные пристрастия к моей крови будет отдельный и очень долгий разговор. Подумай об этом заранее. Лично мне этот факт совершенно не нравится. Но если ты сумеешь подвести логичную теорию, я, возможно, не отдам тебя в Лаборатории, - Франц словно споткнулся на этих словах, и глаза его расширились, а затем опасно сузились. - Чёрт... И всё же, почему ты голый?
  
  - Жарко... Было очень жарко от твоего тела ночью, - честно ответил светловолосый, откидывая свой конец простыни с белой кожи и от души потягиваясь.
  
  - Хорошо... - сдавленно просипел паромеханик, стараясь не смотреть. - А сейчас потрудись, пожалуйста, убраться из моей спальни.
  
  Мужчина лишь кивнул, и, безо всякого смущения собственной наготы, пошёл к двери. Его спину пересекали два длинных продольных розовых рубца, заживших хорошо, но на вид казавшихся довольно свежими. Едва тот коснулся ручки, его остановили:
  
  - Джерард? - Франц смотрел на него странным взглядом потемневших глаз, и светловолосый не мог понять, что стоит за этим их выражением. - Прежде чем ты выйдешь отсюда, следует одеться, - проговорил он негромко, но с явно звучащим упрёком.
  
  Одежда. Точно. Как он мог забыть? А ведь без неё куда как приятнее...
  
  Часы на первом этаже траурно пробили девять утра, заставляя подпевать погребальному маршу всю башню.
  
  ****
  
  Подниматься с постели, приняв важное решение, всегда проще. Мир разгорается новыми красками, воздух кажется свежим и чистым, а будущее - лишённым сумрачной дымки. Так, по крайней мере, чувствовал Франц, застёгивая круглые пуговицы с жемчужным напылением на белой сорочке. Приняв решение, всегда легче жить и двигаться дальше. Тем более, когда решение в кои-то веки не расходилось с его внутренними желаниями и моральными принципами.
  
  Паромеханик так долго жил и делал что-то для других людей, для выживания, что уже забыл, насколько же это приятно - взять и сломать эту устоявшуюся систему. Сломать к дьяволу, и будь что будет. Словно патокой, предчувствие удовольствия прошлось по языку и нёбу. Труха прежнего Франца, которую он с особой тщательностью создавал, словно налепливая на тело всё новые и новые куски глины, осыпалась сейчас мелким крошевом. Осыпалась, заставляя тело, или даже больше душу зудеть и чесаться.
  
  "Помыться бы, - думал мужчина, натягивая на ноги плотные холщовые штаны. - Да не в этом жестяном тазу, а в нормальных Вотерхаймских Центральных банях. Вот уж где можно расслабиться".
  
  Он старался не вспоминать о своём приключении у кабака тётушки Бриджиты, не думать об утреннем признании своего выкупленного пленника. И о том, что вытворял ночью. Почему-то сегодня ему несмотря ни на что было потрясающе хорошо. Свежо, светло на душе. Всё казалось понятным и ясным, и было совершенно странно, как же он раньше не видел всю простоту и гармоничность окружающего его мира.
  
  Накинув жилет с многочисленными карманами, паромеханик, загадочно улыбаясь, вышел из спальни и застучал набойками по чугунной лестнице.
  
  - Сегодня ты бодр не в пример вчерашнему, Франц, - отметила Берта, торопливо выставляя завтрак на стол. Джерард, конечно, тоже сидел тут и выглядел как обычно: немного отсутствующе и задумчиво. Его беловолосая макушка мозолила глаза, но паромеханик даже с какой-то внутренней иронией вспомнил, что собирался выгнать этого чудика на улицу из-за своей гневной вспышки. Это так низко, прятаться от своих проблем и слабостей, выставляя виноватыми других. Сегодня, сейчас его поведение виделось до отвратительности ярко. Что с ним происходит вообще?
  
  - Я хорошо отдохнул... ночью, - просто ответил мужчина, кинув быстрый взгляд на задумчивого беловолосого. Тот никак не отреагировал, начиная ковыряться в дымящейся тарелке перед ним.
  
  - Это хорошо, очень даже хорошо, - приговаривала старушка. А потом встрепенулась: - Кстати, Франц. Тебе доставили извещение рано утром. От самого градоуправителя.
  
  Что-то мерзкое заворочалось внутри, отдавая тошнотой, но быстро улеглось.
  
  - Где оно?
  
  - Как обычно: в прихожей, на подносе для писем, - удивилась Берта. Раньше подобные извещения Франц просматривал после завтрака, а не до него.
  
  Паромеханик, стараясь не выдавать своего волнения, вышел из кухоньки. Но шаги его звучали нервно и жёстко, впечатываясь в гладкость каменного пола.
  
  "Заеду после обеда... Деловой разговор... Не распространяйтесь... Ожидайте дома".
  
  Печатный текст, набранный на самописце. Витиеватый росчерк под ним. Впервые сам герр Анхольц решил почтить своим присутствием его башню. Раньше Франца без особых размышлений вызывали для бесед в Управление, что же поменялось сегодня?
  
  - Что-то не так? - Берта смотрела пытливо, сидя на своём месте за столом. Беловолосый тоже выглядел заинтересованно.
  
  - Сегодня нас хочет посетить сам градоуправитель... По личному вопросу, - тихо, слегка ошарашено ответил Франц. События вчерашнего вечера пронеслись в памяти, заставляя внутренности съёжиться. Мерзкий запах гнойной лимфы, отмытый было вчера, снова напомнил о себе, расползаясь и захватывая мысли. "Ар-р-р-щх... Ар-р-р-щх..."
  
  - Франц? - Берта ждала какого-то продолжения, тем более что паромеханик выглядел растерянным и каким-то странно побледневшим.
  
  - Всё... всё нормально. Давайте завтракать?
  
  Ели в тишине. Уже вызывавшая оскомину привычным поскрипыванием на зубах, кукурузная каша опротивела. Как опротивела и вся остальная еда, на которой последние дни приходилось экономить. Но Франц молчал и ел. Вариантов не было. А в зависимости от итога разговора с градоуправителем и в связи с утренним своим твёрдым решением, их могло и не появиться вовсе.
  
  А ещё предстояло выяснить, что за кровососа пригрел он в своём доме. С виду такой безопасный и спокойный. Но ночью он определённо не походил на этого зажатого и сутулого мужчину.
  
  Франц снова оглядел светловолосого. Тот был странно красив. Тонкие, не по-ацелотски точные черты лица. Приподнятые крылья носа, резковато очерченные краешки губ. И слишком бледная для пустынного жителя кожа. Мужчина поймал его взгляд, отрываясь от еды. Брови. Они, пожалуй, добавляли законченности странно-белёсому его образу. Густые и тёмные, словно крылья пустынных ястребов. Паромеханик отвёл глаза, продолжая монотонно жевать. Мысли медленно покачивались в его голове, цепляясь одна за другую, смешиваясь и снова разрываясь, точно клубы пара. Слишком много всего стало происходить с того дня, как они встретились на Площади Наказаний.
  
  - Я поработаю в мастерской до обеда, - сказал Франц, поблагодарив за завтрак и поднимаясь из-за стола. - Будет здорово, если у нас осталась мука, и ты испечёшь свои булочки к приходу герра Анхольца, - он ожидал от Берты какого-либо ответа, и та лишь кивнула, едва улыбнувшись. - Больше нам нечем его угостить, но и не страшно. Знает, что не в высший дом идёт.
  
  Он уже почти решил уйти, как вдруг снова обернулся, сталкиваясь взглядом с Джерардом.
  
  - А тебе стоит заняться уборкой на втором этаже. Думаю, мы будем говорить там, в гостиной.
  
  Берта хмыкнула. Ещё вчера Франц запрещал новому жильцу даже подниматься на лестницу (что, впрочем, никак того не останавливало), уже сегодня поручает уборку второго этажа. Что-то странное творилось с её паромехаником.
  
  Позволив пропустить Бертино невысказанное замечание мимо ушей, Франц нащупал в одном из множества карманов жилета ключи от подвала и направился вниз по лестнице - работать. Сейчас мысли, приведённые в порядок, представали стройными логичными построениями. И хотя работа, что ему предстояла, всё так же доставляла острое неудовольствие, теперь, когда был виден край и принято решение, стало немного легче.
  
  Сегодня крыс не было. Так случалось всегда после его показательного выступления - несколько дней, а то и неделя покоя без их навязчивого внимания. Франц прекрасно помнил, как боялся этих прожорливых любопытных тварей, когда был маленьким. Боялся до ночных кошмаров, в которых он неизменно оставался волей случая в тёмном подвале, и вокруг начинало шуршать, возиться, попискивать до тех пор, пока первые усы или холодные лапки не касались его кожи. И он начинал кричать, дёргаться, но бежать было некуда. Он пытался скидывать их с себя, но крысы всё прибывали, забираясь всё выше и выше по его телу, пока не покрывали плотной шевелящейся второй кожей и не начинали есть заживо.
  
  Мужчину передёрнуло от столь ярких, хоть и не посещавших его уже давненько воспоминаний. Теперь он был взрослым, вооруженный специальной рогаткой и с набитой, привычной к разнообразному оружию меткой рукой. Но детские страхи нет-нет, да и показывались иногда из кладовки памяти. Наверное, от этого уже не излечиться. Если только те страхи не подменятся новыми, более свежими и сильными. Хотел ли этого Франц? Отнюдь...
  
  Но мужчина определённо ненавидел крыс.
  
  
  ****
  
  
  Когда в дверь подвала раздался гулкий стук, паромеханик закончил со вчерашним недоделанным гуном и даже успел собрать часть следующего. После того, как с этой партией будет покончено, - Франц нашёл это как лучшее, во что верил в последнее время, - он станет свободен.
  
  Вытерев рукавом рубахи пот со лба, мужчина отложил недособранную модель и направился к выходу. Избавившись от защитной маски и перчаток, провернул ключ в замке и потушил осветительную систему.
  
  - Герр Анхольц приехал и дожидается тебя в гостиной, - негромко сказала Берта, встретившая его снаружи.
  
  - Который час? - устало вытягивая спину, поинтересовался Франц.
  
  - Почти четыре.
  
  - Что ж. Я скоро поднимусь. Только лицо ополосну. Подашь пока булочки, которыми так умопомрачительно пахнет даже здесь, и кофе? Чёрт с ним, будем считать, что пришёл тот самый "чёрный день", которого он дожидался.
  
  Берта улыбнулась, принимая завуалированную похвалу. Ароматом свежевыпеченной сдобы и правда пропиталась вся башня от самого подвала и до третьего этажа.
  
  - Хорошо. Кофе так кофе. Уверен, что не пожалеешь? Там осталось-то всего ничего, на один кофейник.
  
  - Не пожалею. И себе не забудь налить чашечку. И... Джерарду, чёрт с ним. Думаю, сегодня знаменательный день, в каком-то роде.
  
  Удивлённая, старушка пропустила вперёд паромеханика, заторопившегося к умывальной. Герр градоуправитель не слишком любил ждать, а ополоснуть хотя бы шею, лицо и руки хотелось безумно.
  
  Светловолосый не попался на глаза ни разу за всё то время, что мужчина провёл в холле и на лестнице, пока поднимался в гостиную.
  
  Герр Анхольц показался спиной. Он стоял слева от старинного, но довольно удобного диванчика и рассматривал чугунную литую статую пустынного ястреба, доставшуюся паромеханику от предыдущего мастера. Статую мужчина недолюбливал, находя безвкусной и громоздкой. Как недолюбливал и мастера, её приобретшего.
  
  - Герр Анхольц, моё почтение, - паромеханик чуть склонил голову в уважительном кивке.
  
  - Герр Франц, - мужчина обернулся, отрываясь от разглядывания предмета искусства, и тоже легко кивнул. - Рад видеть вас в добром здравии, учитывая информацию о ночном происшествии, что мои люди имели неосторожность допустить. Приношу свои самые искренние извинения. Меры по охране усилены, и впредь такого не повторится.
  
  Паромеханик никак не отреагировал на заявление. Большинство уверений, исходивших от этого человека, были насквозь пропитаны лицемерным снисхождением. Примиряло с надобностью общаться с градоуправителем лишь то, что он очень хорошо и вовремя платил. Франц кивнул и указал рукой на диван. Сам же устроился напротив в массивном кресле, обтянутом тёмной полосатой тканью.
  
  - У вас тут мило, - продолжил герр Анхольц. Ему явно нравилось осматриваться в его, Франца, гостиной, потому как та и правда была уютна и представляла взору несколько причудливых механических экспонатов-кунштюков.
  
  К примеру, отдельной похвалы стоили механические шахматы, расположившиеся на низком столике справа от дивана. Чёрно-белая металлическая доска, с обеих сторон щетинившаяся рычажками и уставленная с первого взгляда цельными фигурками, от нажатия на рычаги приходила в движение. Начинало жужжать и щёлкать, фигурки снимались с места, посылаемые вперёд судьбоносной рукой неведомого кукловода. На поле брани разворачивались целые миниатюрные баталии: пешки смело шли в бой, чеканя шаг, чтобы картинно умереть на одной из клеток; кони проделывали быстрые зигзагообразные ходы, слоны шли величаво и тяжеловесно, с глухим стуком; а король кивал королеве, когда та приседала в изящном реверансе. Клетки с поверженными фигурами открывались вниз, и вышедшие из игры персонажи скрывались в недрах доски, чтобы вновь встать на начальные позиции в следующей партии.
  
  Шахматы были маленьким чудом, до которого, слава Всевышнему, наставник его допускал. Более того, сам Франц считал, что сделал для этой практически волшебной штуковины не многим меньше прежнего мастера. Ведь всё, что касалось мелких изобретений и игрушек, паромеханик заслуженно считал своей отдушиной, своим коньком.
  
  Тяжеловесные тёмно-синие портьеры с золотистыми кистями обрамляли четыре окна, небольших, как и прочие окна в башне, зато расположенных строго согласно сторонам света. Над каждой гардиной красовался нарисованный каким-то неизвестным герб, собственно, сторону света и обозначавший. Пара стеллажей у стен, закрытых на небольшие хитрые защёлки. Открывались они без ключа, но лишь знающий человек мог нащупать нужную выемку.
  
  За безупречно чистыми стёклами одного из них - Франц отчего-то приподнял уголок губ, отметив это, - на высокого гостя взирали танцовщицы в воздушных пачках или же длинных, предназначенных совсем для других, более томных движений, платьях. Глаза их были наполнены влажным блеском и завлекали, а руки молитвенно тянулись в приглашении присоединиться к их танцу.
  
  В стеллаже напротив с немым укором и скрытым обожанием за танцовщицами наблюдали пилоты цеппелинов, пустынные охотники с тяжелоствольными гунами крупного калибра, суровые солдаты - Франц специально сидел в библиотеках, по крупицам восстанавливая предметы и цвета военных форм прошедших времён, чтобы воспроизвести это в своих механических фигурах. Да, он был одержим этими куклами в своё время, но зато сейчас не было стыдно за работу многолетней давности. Паромеханик порой удивлялся сам с себя, что когда-то давно смог смастерить нечто настолько интересное и совершенное.
  
  - Не хотите продать мне что-нибудь из своей экспозиции? - неожиданно спросил градоуправитель, вырывая Франца из потока приятных воспоминаний.
  
  - Смотря, что вам приглянулось, - постарался мягко улыбнуться паромеханик. - Думаю, с девочками я не смогу расстаться. Каждая из них дорога мне, как память.
  
  Герр Анхольц низко хохотнул, потирая пальцем блестящие чёрные усы.
  
  - Но вы же вряд ли пришли говорить со мной об этом? - решил уточнить Франц. Ему не хотелось терять время на пустые разговоры. И не нравилось то, что обычно склонный к деловому тону, градоуправитель был чересчур расслаблен.
  
  - Вы правы, - подобрался мужчина на диване, закидывая ногу на ногу.
  
  Тут на лестнице послышались шаги, и между перилами показался чепец Берты. Старушка несла поднос с чашечками, кофейником, миниатюрной сахарницей и свежей сдобой, прикрытой серым льняным полотенцем с вышивкой.
  
  Франц улыбнулся, наблюдая, как женщина ловко составляет принесённое на столик. "Расстаралась почём зря, - подумал он. - Было бы перед кем расшаркиваться..."
  
  - Благодарю, Берта, - сказал он вслух, когда та, кивнув, снова оставила мужчин одних. Гостиную заполнил терпкий, чуть горьковатый аромат кофе.
  
  - Мне не кажется? Это на самом деле кофе? - удивлённо вскинул брови герр Анхольц. - Вы принимаете меня с достоинством, присущим лучшим высоким домам, - с высокомерной улыбкой, мужчина снова кивнул.
  
  - Мой дом не столь высок, и это - из последних запасов. Просто сегодня я посчитал, что нам есть что отметить. Думаю, в ближайшем и далёком будущем я не смогу позволить себе купить кофейных зёрен.
  
  - И что же мы отмечаем? - поинтересовался градоуправитель, пока Франц разливал по чашечкам чёрную ароматную жидкость. Кофе был хорош, поистине хорош.
  
  - Я решил, что та партия оружия, над которой я работаю сейчас, будет последней, - без смущения ответил мужчина. - Я больше не хочу заниматься выпуском и сборкой оружия.
  
  
  Глаза градоуправителя опасно потемнели. Но молчал он недолго, успешно поборов желание встать и схватить зазнавшегося мальчишку за грудки.
  
  - И чем же собирается заниматься уважаемый герр Франц?
  
  - Ещё не думал конкретно, - покривил душой паромеханик. - Да хотя бы вот этим, - он указал рукой на стеклянные стеллажи с куклами.
  
  Градоуправитель, удерживая в руках керамическую чашечку, позволил себе расхохотаться.
  
  - Увольте, герр Франц, но вы шутник! Так смешить старика... Подумайте, кому сейчас нужны ваши чудеса и куклы? Мир на пороге войны с Хеймом, на город нападают сплочённые стаи выродков, а людям нечем защищаться от них. И вы говорите, что собираетесь оставить производство уникального оружия?! Вы в своём уме, герр Франц?
  
  Мужчина брызгал слюной, пока говорил, почти повышая голос. Франц лишь сильнее сжал челюсти, отчего желваки на скулах стали заметнее. Он рассматривал шахматную королеву белых, что замерла в нелепом лебезящем полупоклоне.
  
  - Не кормите хотя бы меня вашими сказками, герр Анхольц, - сказал он наконец, едва шевеля губами. - И вы, и я прекрасно знаем, что нет никаких "сплочённых стай хеймских выродков".
  
  Мужчина напротив побелел. Чашечка с недопитым кофе в его руке опасно задрожала, и Франц отчего-то забеспокоился. Обидно, если напиток вдруг прольётся. Каждая капля была бесценна для него.
  
  - Что вы такое говорите? - зло спросил мужчина.
  
  - Я был в ваших лабораториях. Я видел, как проходит испытания созданное мной оружие. Я имел неосторожность услышать несколько разговоров, которые, по хорошему, никто чужой не должен был слышать. Хеймские экземпляры выродков вам продали охотники на пустынных червей. Те несколько особей были так измождены пустыней, что почти не сопротивлялись. А вот то, что вы творите с людьми в подвалах своей лаборатории, герр Анхольц, можно расценить как преступление против человечности.
  
  - Вы красиво говорите, герр Франц, - помолчав, сухо и зло ответил градоуправитель, щуря и без того узкие глаза. Внутри у паромеханика похолодело. Он давно никого не боялся, но сейчас вдруг пришло осознание, что он влез во что-то очень нехорошее, опасное. Влез, не имея никакой козырной карты в рукаве. - Но вам не кажется, что вы слегка забываетесь?
  
  - Я лишь говорю о том, что нет никакой угрозы со стороны Хейма. Вы выдумали её, о, у вас на то есть причины, в этом я уверен. Но есть прямая угроза для людей в самом городе, внутри такой надёжной каменной стены. Вам не кажется это ненормальным?
  
  - Мне кажется ненормальным то, что вы смеете обсуждать со мной политику Тайного Совета, словно говорите о погоде и ценах на кукурузу. Это вас не касается, а за владение подобной информацией я уполномочен...
  
  - Казнить? - перебарывая сухость во рту, прервал мужчину паромеханик.
  
  - Или привлечь преступника для опытов, - хищно усмехнулся герр Анхольц. - Вы знаете, улицы этого города как нельзя щедры на всякий сброд, которого потом никто не хватится. Приговорённых к смертной казни слишком мало, чтобы моим учёным хватало материала для создания устойчиво мутировавшего экземпляра. Но вы, герр Франц, выглядите достаточно крепким.
  
  Паромеханик сглотнул. Не то, чтобы он не понимал - его запугивают. Но впечатления от вчерашней ночи были столь ярки и осязаемы, и, о, Всевышний, ничто по сути не защищало его от посещения Лаборатории в качестве "расходного материала".
  
  - Я лишь хотел напомнить, что чертежей гунов не существует, - сказал он единственное, что пришло в голову. - Они все есть лишь тут, - он коснулся виска пальцем.
  
  - О нет, не подумайте дурного, герр Франц, - деланно смягчившись, улыбнулся градоуправитель. - Я лишь рисую вам печальные картины того, что случается с преступниками, разглашающими государственные тайны. Но вы же - не преступник?
  
  Паромеханик медленно покачал головой из стороны в сторону. Хотелось поскорее избавиться от этого человека, выпроводив из своей башни, и закрыться на все замки и засовы.
  
  - Значит, мы с вами прекрасно понимаем друг друга, - хищная широкая улыбка растянула тонкий рот. Мужчина снова откинулся на спинку дивана. - И что же нам с вами теперь делать?
  
  - Я просто... хочу перестать заниматься изготовлением оружия. И хочу, чтобы вы приняли это моё решение, - тихо, но отчётливо проговорил паромеханик. По сути, он играл без козырей и не понимал, почему его ещё не волокут в подвалы городской Лаборатории.
  
  - Как я понимаю, технологию вы нам продавать не собираетесь?
  
  - Нет, - ответил Франц твёрдо.
  
  - А если вы хорошенько подумаете над моим предложением? Сумма компенсации будет более чем удовлетворительна.
  
  - И после я стану вам не нужен, чтобы смело пустить меня в расход? - запальчиво спросил Франц.
  
  - Ох, ну зачем же так грубо, - ухмыльнулся градоуправитель. - Давайте говорить как деловые люди. Я не позволю вашему новому делу, - он ткнул пальцем в стеллаж с танцовщицами - развернуться и, что и так маловероятно, - процветать. Меня не устраивает ваше решение. Мне нужно оружие, и я буду влиять на ваше неразумное решение до тех пор, пока оно не переменится. Вы понимаете это? Ваша мастерская окажется вне городского разрешения на механизмы до того момента, пока вы, дорогой герр, не одумаетесь.
  
  - Я не буду больше собирать оружие, - упрямо повторил мужчина. - Ни для вас, ни для кого-либо другого. Я не хочу заниматься этим больше. Я не хочу никаким образом участвовать в том, что творится в вашей лаборатории. Меня мутит от одной мысли об этом.
  
  - Вы просто заигравшийся во взрослого дядю-механика мальчишка, - выплюнул герр Анхольц, залпом допивая остывший кофе. - И ваше решение глупо, необдуманно. На что вы собираетесь жить? В этом доме помимо вас обитают ещё двое, если брать в расчёт того смертника, что вы вытащили из-под топора. Для чего, кстати? И как он вам, достаточно послушен?
  
  - Это вас не касается! - отчего-то упоминание Джерарда подействовало на паромеханика, как удар плетью по крупу разгорячённого коня. - Ни то, как мы будем жить без ваших протекций, ни то, чем занимаются в этом доме люди, перешедшие под мою опеку! Вы получили целую партию гунов бесплатно, отдав человека, до жизни или смерти которого вам нет никакого дела, так почему же сейчас вас это заинтересовало?!
  
  Франц понял, что кричал, впиваясь пальцами в мягкую обивку кресла. Дыхание было тяжёлым, и сам он весь наклонился вперёд, словно защищая кого-то за своей спиной. Никогда прежде он не позволял подобному тону прорваться в общении с посетителями. Мужчине даже на мгновение стало стыдно за свою невоспитанность. Ровно на то мгновение, пока не заметил в глазах градоуправителя брезгливость и неприкрытое разочарование, переходящее в злость.
  
  Мужчины молчали, скрестя взгляды, точно лезвия длинных ножей для разделки пустынных червей. Искрило и скрежетало, но никто не хотел уступать. Наконец, герр Анхольц поставил чашечку на столик и, прилагая достаточные усилия, чтобы взять себя в руки, как можно спокойнее спросил:
  
  - Когда я могу ждать последней партии гунов?
  
  - Десять дней, - чётко ответил Франц, возвращая спину в объятия мягкого кресла. Дыхание его ещё не выровнялось, но он работал над этим. - Максимум - две недели.
  
  - У вас есть неделя, - отчеканил герр Анхольц.
  
  - Тогда я вынужден затребовать повышенный процент за срочность, - сузив глаза, отбил выпад Франц.
  
  - А вы наглы, герр механик.
  
  - А вы сдвигаете сроки.
  
  - Что ж, - мужчина откинулся на спинку дивана, обхватывая руками колено ноги. - С вами не так просто иметь дело, как я надеялся. - Неделя и половина суммы сверх обговоренного. Не думаю, что это спасёт вас от разорения, герр Франц.
  
  - Не будем заглядывать так далеко в будущее? - успокоившись, примирительно проговорил паромеханик. - Будущее туманно и занесено песком Великой пустыни. Так говорит моя Берта порой.
  
  - Что ж, хоть кто-то из вашего окружения не лишён разума.
  
  Мужчины обменялись натянутыми улыбками, мысленно желая друг другу долгой и мучительной смерти.
  
  - Если мы обсудили все вопросы... - Франц было хотел уже как можно вежливее выпроводить высокого гостя, как его резко перебили. Градоуправитель, с самым добродушным видом подхватывая пальцами хрустящий бок булочки, впился в неё зубами и проговорил с набитым ртом:
  
  - И если мы обсудили все вопросы, может, вы нальёте мне ещё чашечку кофе? Уж больно он у вас хорош, герр Франц.
  
  Улыбнувшись так, что судорогой свело скулы, паромеханик взялся за ручку кофейника, мысленно желая герру Анхольцу подавиться.
  
  
  Глава 7.
  
  Как любила свою птицу я так нежно,
  Умывала ей ясным слезу серебром,
  Но ждало меня чужое побережье
  Где крылатый скрывается гром.
  
  Перекатывались моря переливы,
  Заводили заклятье зеленых валов
  Только птицу ты отнесешь к обрыву,
  Мёртвый берег, небесная кровь...
  
  
  
  Остаток дня Франц провёл, уединившись в кабинете на третьем этаже своей башни. Словно красавица из старинных сказок, которую заперла чёрная ведьма, в ожидании своего спасителя. Красавица была небрита, угрюма и едва справлялась с неприятными, липкими мыслями, оставшимися в голове после разговора с главой города. Внутри ворочался холодок и запоздалое понимание своего собственного идиотизма.
  
  Франц никогда не считал себя находчивым или исполненным хитрости. Он не умел вертеть словами так, словно жонглёры из передвижных театров: те беззаботно метали в небо разноцветные шары, ловко подхватывая их на подлёте и невидимым движением отправляя в воздух снова. Ему вообще было трудно общаться с людьми теснее, чем по деловым и рабочим вопросам.
  
  Мужчина думал даже о том, что до сих пор не остался девственником только потому, что и к этому пункту в своей жизни подошёл достаточно по-деловому. Ты покупаешь услугу, выбираешь исполнителя. Получаешь то, за чем пришёл. Это положение дел Франц понимал прекрасно и никогда не ожидал чего-то большего. Ему было даже тяжело представить, что какая-то женщина польстится спать с ним просто так. Влюбиться? Этого мужчина не понимал тем более.
  
  Он их боялся. Женщин. Казалось, ни одна из них, начиная от ларр из Высоких домов Вотерхайма и заканчивая шлюхами тётушки Бриджиты, не была искренна с ним. И за каждой милой улыбкой или пренебрежительным взглядом было больше, намного больше недосказанного, чем можно себе представить. Каждая женщина на Ацелоте вела свою грязную, нечестную игру - в этом Франц был уверен. Иногда доходило до смешного - к примеру, когда он ретировался с одного званого приема у градоуправителя почти что бегом - потому что ларра, сидевшая по соседству за богато накрытым столом, явно чего-то от него хотела. По крайней мере, Франц чувствовал всю неискренность направленных на него фраз и улыбок и буквально бежал с позором, чтобы не задохнуться в их едком, сдобренном сильными духами мареве.
  
  Умом мужчина понимал, что в это жестокое время, в это время грубой силы и правления мужчин женщины выживали, как могли. Цеплялись за сильных и тех, кто мог прокормить семью. Те, у кого получалось плохо, опускались до заведений, подобных кабаку тётушки Бриджиты. Те же, у кого получалось, удачно выходили замуж или же наследовали состояние. И лишь единицы, с которыми Франц, впрочем, не был знаком, шли против течения. Некоторые из самых отчаянных уходили с пустынными стрелками, чтобы охотиться наравне с мужчинами. Франц слышал, что те женщины могли и яйца отстрелить за косой взгляд или похабную шутку. Пустыня накладывает на все свой отпечаток. Другие нанимались прислуживать мастерам и постигали науку - от механики до химии. И хотя мужчины ревностно охраняли свои тайны, женщины умудрялись по крохам выведывать их, становясь ничуть не худшими, а порой и лучшими мастерами. Франц уважал таких женщин. Заочно. Слухами земля полнится. Он не знал, смог ли бы общаться с подобными ларрами по-другому, наравне, как с Бертой. Он очень боялся почуять и от них этот душок неискренности и разочароваться напрочь. А свою старуху, которую помнил с самого детства, по странной своей прихоти вообще не считал женщиной. Берта была другом, матерью, помощницей, кем угодно, но не женщиной в том понимании, в котором Франц привык смотреть на это со стороны.
  
  Умом он понимал, отчего женщины стали такими. Но сердце чувствовало и было в этом сильнее - оно требовало опасаться и не поддаваться на провокации.
  
  А ещё Франц старался забыть, как долго метался в коридоре между разными крылами весёлого дома. Если подняться по правой лестнице, там хозяйка настойчиво предлагала "лучших" девочек на любой, даже самый притязательный вкус. В левом же крыле, как поведала женщина томным шёпотом, обитали юноши "для самых утончённых дам и господ". В то мгновение она кинула на Франца взгляд столь понимающий и полный ободрения, что того сначала обдало жаром, а после - ледяным холодом, от осознания, что ему, по сути, предлагают. Запретное, неестественное, грязное. И такое манящее.
  
  Франц приходил в весёлый дом ещё трижды после своего первого раза. Трижды - со стойким намерением повернуть на левую лестницу в том злополучном коридоре. Со жгучим желанием пересилить свои страхи и неуверенность и попробовать, наконец, запретный и такой сладкий, будоражащий воображение плод.
  
  И всегда неизбежно (трус, трус!) попадал в ловкие руки очередной женщины из правого крыла. После чего смирился с этим положением дел и перестал приходить в весёлый дом. Лишняя трата денег и нервов. Он достаточно взрослый человек, чтобы самому заботиться о некоторых мелочах, свойственных порой слабому человеческому телу.
  
  Размышления на эту тему хоть и казались неприятными, были спасительной отдушиной, потому что отвлекали от недавнего разговора и унылого осознания своей глупости. Так быстро вывалить все свои планы герру Анхольцу... и, по сути, оказаться в нелепейшей ловушке.
  
  Франц который раз уронил голову на руки, беспокойно лежавшие на раскрытой книге. В кабинете на третьем этаже было тихо, только песчинки с мелодичным шелестом вылизывали небольшое круглое окно снаружи да тикали старые, доставшиеся вместе с башней часы. Впрочем, они мужчине нравились - ничего лишнего, квадратный корпус и две отлитых птицы по бокам.
  
  Птицы смотрели на Франца со стола тёмными глазами-каплями, чуть удивлённо склонив головы. Мужчина, лёжа на руках щекой, молчаливо смотрел в ответ. Время шло, а он только маялся от совершённой глупости и ядовитых, как пустынные колючки, мыслей в голове. Что делать дальше - совершенно не понятно. Францу мерещилось, противно отдаваясь изжогой в глотке, что он сегодня собственноручно уничтожил всё, чего с таким упорством достигал годами. И в то же время ощущал странное облегчение в районе солнечного сплетения. Так, словно всё это пресловутое богатство - не что иное как барахло, совершенно ему не нужное.
  
  Но как механику может быть не нужна его лаборатория? С этим ещё предстояло разобраться...
  
  Уныло вздохнув в который раз, Франц вытянул руку и щёлкнул левую от циферблата птицу по клюву. Она ответила едва слышным обиженным звоном. Нужно было отвлечься...
  
  Мужчина медленно распрямил спину и посмотрел на раскрытую под руками книгу. "Старинные сказки и предания", - вещала тонкая вязь букв по самому верху каждой страницы. Книга и правда была стара. Он нашёл её случайно в библиотеке прежнего мастера ещё ребёнком и успел стащить и спрятать в своей каморке, когда тот в пьяном бреду решил сжечь "лишние и ненужные" глупые книги. Незамысловатые или хитропридуманные, добрые или же мрачные порой истории развлекали и успокаивали его. А цветные картинки хотелось трогать и гладить пальцами, словно тщась почувствовать под кожей живой мир, прикоснуться к нему не только в голове, но и наяву.
  
  Франц вздохнул и, закрывая книгу, бережно поставил её на полку. Осталось ещё кое-что, что не давало ему покоя и требовало некоторых разъяснений прямо сейчас. Он машинально потёр шею и подошёл к двери кабинета, задумчиво открывая её.
  
  - Джерард! - голос уверенно и звонко прокатился вниз по перилам лестницы, немного поблуждал на втором этаже и приглушённо, но вполне осязаемо разлетелся по первому. - Джерард, поднимись в кабинет!
  
  Франц не знал, чего он хочет от этого... непонятно кого. Но если тот в состоянии сказать хоть что-то, мужчина решил, что с удовольствием послушает. Не каждый день... точнее, ночь, кто-то так бестолково и простодушно охотится за твоей кровью. Не каждый день этот кто-то пробуждает жгучее и нестерпимое желание попробовать на вкус свою же кровь с чужих губ.
  
  Не каждый день этот кто-то не внушает ужаса и страха, даже когда тянется ощерившимся лицом с заострившимися клыками к твоей аорте. И это странно, до ужаса странно...
  
  Устроившись в кресле за столом поудобнее, Франц прислушался к мягким ритмичным шагам по лестнице. Джерард не торопился. Собственно, мужчина ни разу не заметил, чтобы беловолосый торопился хоть когда-нибудь. Все его действия и движения были исполнены странной плавности и неспешности. Будто тот не умел по-другому.
  
  - Я... могу войти? - нерешительно спросили от порога, заглядывая в приоткрытую дверь.
  
  - Естественно, ты можешь войти, раз дверь открыта и я сам позвал тебя, - устало выдохнул Франц. Так некстати проснувшаяся в беловолосом вежливость коробила. Она напоминала о недавней глупой вспышке и в очередной раз нашёптывала, какой же Франц идиот. Мужчина потёр прикрытые веки пальцами. В размышлениях, закрывшись в кабинете на задвижку, он, как оказалось, прятался от всего мира до самого захода солнца.
  
  Беловолосый вошёл, притворив дверь. В свете газовых рожков он выглядел ещё бледнее и чужероднее в этом тёмном кабинете, чем мог себе представить Франц. Мужчина остановился посреди свободного места, с любопытством (таким же лениво-плавным, как и всё остальное, что он делал) оглядывая помещение. Небольшая комнатка, заваленная разным хламом, как и любое другое помещение на третьем этаже. Изогнутая внешняя стена с круглым окном, тяжёлые и даже на вид пыльные портьеры. Книжные стеллажи и собственно книги, поблёскивающие корешками - самое бесценное богатство Франца. Продавленная софа сбоку от массивного стола и небольшой комод с замочными скважинами прямо у двери, также заваленный сверху всякой механической дребеденью...
  
  Словно оглядев это всё глазами беловолосого, Франц поморщился. Всё казалось таким унылым и жалким, хоть вой.
  
  Джерард молчал. Франц собирался с мыслями и чувствовал себя до невозможности глупо. Словно не был в своём праве и не был хозяином всего этого места.
  
  - Сядь куда-нибудь, - сказал, наконец, паромеханик.
  
  Мужчина, снова оглядевшись, послушно и плавно присел на краешек софы. Прямая спина и чуть напряжённая поза. Словно собирался вскочить обратно по первому же требованию.
  
  - Когда ты появляешься ночью в моей спальне, ведёшь себя совсем по-другому, - неожиданно для самого себя, выдал Франц.
  
  - Ты... не должен был помнить об этом, - тихо, не меняясь в лице, ответил беловолосый. Его бледные скулы оттеняли зеленовато-песочного цвета глаза. Именно сейчас Франц подумал, насколько его собеседник не похож ни на кого, встреченного ранее. Он был совершенно чужд и странен, а город, как и весь окружающий мир, представлялся нелепыми декорациями, словно подобранными второпях.
  
  - Но я помню, - возразил Франц.
  
  - Потому что... сам захотел этого, - уточнил беловолосый.
  
  - То есть... - вяло трепыхнувшаяся догадка мелькнула в голове паромеханика, сменившись смутными размытыми тёмными образами.
  
  - Память о подобном чревата проблемами для меня, - честно ответил мужчина на софе. - Я вынужден выживать. И я в силах убирать ненужные... воспоминания.
  
  - То есть, - уже совершенно уверенно продолжил Франц, - это был не первый раз? - он медленно, но верно начинал злиться. Очень неприятно узнавать о чём-то, к чему имеешь непосредственное отношение и при этом совершенно не помнишь.
  
  - Второй, - честно и смотря прямо в глаза. Джерард держался на странной позиции. Он не волновался и не лгал, и при этом не доминировал и не вызывал чувства страха. А ведь он - Господь Всемогущий, буквально этой ночью! - вгрызался клыками в его шею!
  
  Франц не понимал себя и своих ощущений. Он не боялся беловолосого. Не понимал, любопытствовал, но... ни капли не боялся. Мужчина вздохнул, теряясь во множестве вопросов.
  
  - Что ты такое, Джерард? - спросил он тихо после недолгого молчания. - Что ты за тварь? Я не встречал подобных тебе. Выродки, мутанты... они тоже нуждаются в чужой крови. Они нападают и убивают. Могут разорвать в клочья. Но ты ведь не выродок?
  
  Тот отрицательно повертел головой.
  
  - Я не встречался с теми, кого ты называешь вы-род-ка-ми, - он проговорил незнакомое слово медленно, прокатывая на языке. Францу снова почудилось, что между белыми зубами мелькнуло что-то тёмное. - И я не знаю, что я такое...
  
  - Не знаешь, или не хочешь говорить? - Франц прищурился. Ему нужна была искренность и честный ответ. - Меня устроят оба варианта, я просто хочу знать правду. Это важно.
  
  - Я... не знаю, - беловолосый как-то поник, словно сей факт расстраивал его не меньше. Он молчал, смотря в пол, а затем поднял глаза и заговорил. С перерывами, немного коверкая слова, но это было самое длинное, что он произносил за всё время их знакомства: - Меня... нашли в пустыне...
  
  - Неподалёку от Врановой Кручи? - уточнил Франц.
  
  - Нет, - беловолосый снова помотал головой. - В дне пути от города. Банда... пустынных охотников. Я был без всего. Сильный ожог... кожи. Истощение. Так мне сказали. Я не помнил и не мог говорить. Понимал очень плохо, сам не знаю, как. Жажда мучила меня. И я хотел только одного...
  
  - Чужой крови? - встрял Франц, наблюдая, как мужчина почти задыхается от такого объёма сказанных слов.
  
  Беловолосый кивнул, не отводя глаз.
  
  - Сложно... объяснить, - он вздохнул, снова садясь ровно. - Я будто вижу её. Тепло и ток по всему телу... Она... зовёт меня. Не всегда... Но когда нужно. Я бы хотел не пить. Не слышать её. Я... пробовал не пить, - на мгновение лицо беловолосого перекосило. - Я едва не умер. Я хочу жить. Я должен жить.
  
  - Все хотят жить, - кивнул Франц, укладывая историю в голове. - И тебя ни разу не поймали?
  
  - Чем дальше от предгорий, - мужчина посмотрел в окно, задумавшись на мгновение, - тем хуже кровь. Словно ядовитая... Сил стало мало. Я не мог достаточно хорошо убирать ненужную память... Стал неосторожным. И постоянно голодным. Это сводило с ума...
  
  - Так ты оказался в Вотерхайме? На площади наказаний?
  
  - Кто-то из последней банды охотников, к которым я прибился... выдал меня. Кажется, тогда был разговор о вы-род-ках, но я не понял многого.
  
  - Наверное, тебя посчитали мутантом и выдали карательному отряду на границе Вотерхайма в обмен на вознаграждение. Я бы поступил так же, - ответил Франц, представляя, как беловолосый ночь за ночью вгрызается в его шею. - Для стрелков ты никто, обуза, лишний рот. Ещё и кровосос, непонятный уродец. В Пустыне суровые законы, - тихо закончил он.
  
  - Было... не так, - возразил Джерард, и глаза его потемнели на мгновение. - Они давали кровь... по-добро... добру...
  
  - Добровольно? - удивился Франц. - Даже помня всё?
  
  Беловолосый кивнул и облизал пересохшие губы. Паромеханик вздрогнул. Ему не показалось - язык Джерарда был остр и тёмен, словно тот наелся чернильных ягод.
  
  - Я не был о-бузой, - продолжил мужчина, поудобнее сев на софе. - Когда я рядом, черви не трогают. Не нападают...
  
  А вот это было странно и интересно. В бандах пустынных стрелков то и дело происходила текучка кадров. Работа прибыльная чрезвычайно, но и... черви тоже хотят кушать.
  
  - Я помогал им. Черви не трогали. Мне давали кровь, и я шёл вместе с ними. Никто не жаловался. Охотились спокойно.
  
  - А затем тебя продали карательному отряду, потому что ты кровосос и обуза, что бы ты там себе не думал, - договорил Франц. - Люди быстро привыкают к хорошему и тяжёло мирятся с плохим. Особенно если хорошее получается будто само собой, а с плохим приходится сталкиваться каждый день, - паромеханик откинулся на спинку стула. Всё это было старо, как мир. Так просто привыкнуть к мирным червям и так тяжело каждый раз расставаться с небольшой порцией крови, чувствуя, как клыки входят в твою шею. Кто угодно не выдержал бы. Непонимание пугает, обрастая домыслами.
  
  Только Франц почему-то не чувствовал этого страха, удивляясь сам себе. Ведь он всегда был трусом.
  
  Интересно, что осталось от той банды предателей? Выжил хоть кто-нибудь? Черви редко упускали свою добычу.
  
  - Почему я не боюсь тебя, Джерард? - устало поинтересовался паромеханик, расправляя плечи. - Ты ведь пил мою кровь, и это... просто дико и странно, чёрт возьми.
  
  - Во мне нет зла, - тихо, едва шевеля бледными губами, проговорил беловолосый, разглядывая каменный пол. - Я не хочу причинять вред. Я просто хочу выжить. Я не понимаю, почему я такой. И не помню ничего, что было раньше...
  
  - Да уж... - Франц крепко потёр шею сзади, разминая позвонки, и взъерошил свои и без того растрёпанные волосы. - Вопросов всё больше, ответов всё меньше. Что ж...
  
  Мужчина встал и подошёл к окну. За стеклом было темно и пыльно от летающего в воздухе песка, впрочем, как всегда. Окна и фонари над входными дверями некоторых домов светились желтоватыми огоньками, разбавляя вечерний сумрак. На небе, величаво взирая на мир внизу, висели две луны - большая и белёсая Ацела, по имени которой и назвали восточный материк, и маленькая луна-прилипала Пита. Пита светилась ядовито-оранжевым и появлялась из-за своей большой сестры лишь время от времени. Далеко не каждую лунную ночь удавалось полюбоваться её ярким, неестественным светом.
  
  - Ты странно влияешь на меня, Джерард, - сказал, не поворачиваясь, паромеханик. - Ты появился, и стали происходить разные вещи... Я стал чувствовать себя так, как не чувствовал много лет. Начал делать глупости. Мне не нравится это и... нравится одновременно. И это, если честно, пугает меня много больше, чем то, что твой язык чёрный, а сам ты умудряешься проходить в запертую спальню и имеешь обыкновение пить кровь. По сути, я спас твою жизнь и ничем больше не обязан тебе. Но... - он словно запнулся на мгновение, подбирая слова. - Но если это необходимо, думаю, мне не сложно делиться с тобой кровью.
  
  - Твоя кровь особенная, - тихо проговорил беловолосый, заставляя Франца удивлённо обернуться.
  
  - Что ты имеешь в виду?
  
  - Она... словно светится в темноте. Она другая. Чистая, - было странно, но Джерард выглядел смущённым. - Сложно объяснить.
  
  -Кхм, - Франц кашлянул и снова отвернулся к окну. - Надеюсь, моя кровь будет нужна тебе не слишком часто?
  
  - Раз в несколько дней, - честно ответил беловолосый. - Немного... Это не больно.
  
  - Я помню, - тихо сказал Франц. Лица не было видно, но кончики его ушей отчего-то стали малиновыми. - Мне будет нужна твоя помощь. Много помощи и подчинение. Некоторые вещи ты, наверняка, будешь делать впервые.
  
  - Как то, что ты делал в спальне? - Франц развернулся молниеносно, выискивая насмешку или упрёк, но беловолосый смотрел спокойно и с интересом.
  
  - Нет, Господь Всемогущий! Это была чистой воды случайность, и подобное не повторится! - выпалил паромеханик.
  
  - Было приятно, - только и ответил Джерард. Между мужчинами повисла неловкая тишина. - Люди порой делают друг с другом разные странные вещи... Жестокие и грязные. Больно. Без согласия... Я видел, - глаза беловолосого снова потемнели. - Это неприятно. Неправильно, - он снова замолчал, а Франц, кажется, забыл, как дышать. - Я тоже не хотел, но был слаб. Я хотел крови, и...
  
  - Тебе не обязательно рассказывать мне эти вещи, - поморщился паромеханик. По его спине пробежали ледяные мурашки, когда он только на секунду представил, что может порой происходить в не самых добропорядочных бандах вольных стрелков в сезон охоты в Пустыне. Как и везде, всё зависело от вожака, от главного стрелка. А власть имеет свойство портить самых крепких людей.
  
  - Ночью было не так, - только и ответил беловолосый, после чего плотно сомкнул губы.
  
  Франц снова отвернулся к окну и прокашлялся. По полукругу рамы с внешней стороны намело мелкого рыжеватого песка, и мужчина провёл по стеклу пальцем. Он не знал, что ответить. Что ему тоже было приятно? Что он был бы не против повторить или, Господи, даже продолжить? Беловолосый вызывал странные смешанные чувства. Он был чужд и красив. Отталкивал и притягивал одновременно. Он был непонятен и при этом располагал к себе каким-то совершенно мистическим образом, не делая для этого ровным счётом ничего. Франц не привык доверять никому, тем более - располагающим незнакомцам. Он уговаривал себя бояться и не верить ни одному сказанному беловолосым слову. Уговаривал и сам же смеялся над собой. Как можно заставить себя чувствовать то, что ты не чувствуешь априори? Мужчина вздохнул.
  
  - Сегодня иди отдыхать, Джерард. Ляг раньше. Завтра встанем до рассвета и будем работать. Много работать все ближайшие дни. Ты поможешь мне в лаборатории. Это непростой и довольно нудный труд, но без твоей помощи я не справлюсь, так что тебе придётся...
  
  - Это не важно, - запросто согласился беловолосый. - Я быстро учусь. Я могу много работать, если ты покажешь и объяснишь, что делать.
  
  "Объясню и покажу, - мысленно удивился сам себе паромеханик. - Что мне остаётся..."
  
  Вдруг, словно поймав желающую упорхнуть мысль за крыло, Франц обернулся и спросил с искренним интересом:
  
  - А куда ты направлялся всё это время? Если ты шёл от предгорий... добрался до Вотерхайма... - мужчина замолчал, обдумывая интересную догадку.
  
  - Я не знаю точно, - беловолосый замялся. - Я не понимаю, что это, но меня тянет на запад.
  
  - В Удсток? - Франц предположил крайней западной точкой Ацелота независимый портовый город-крепость, не подчиняющийся ни одной известной власти и плевать хотевший на напряжение, растущее между материками. Там в ходу была только добрая репутация и звонкая монета. Впрочем, первое порой вполне удобно покупалось за второе. Удсток держал морской и воздушный порт, огромный стрелковый гарнизон и вешал всех обнаруженных соглядатаев Тайного совета Ацелота на своих неприступных стенах - будто в насмешку. Город-порт не был столицей, не входил в Восточный Альянс, не был ничем - только огромной неприступной крепостью-призраком, провозглашающей свободу каждого, способного заплатить, пересечь океан в обе стороны. На Хейме, на противоположном берегу Великого Океана, словно в зеркало смотрелся такой же огромный и нелепый порт Ластен - так в детстве ему рассказывала сказочница-Берта. Франц верил, ведь Ластен представлялся неким мифическим миражом, лежащим "по ту сторону Великого и Необъятного Океана". А вот в Удстоке ему и правда довелось побывать в юности...
  
  Беловолосый долго смотрел в глаза мужчине, словно наивно и просто читал в них эти сумбурные мысли, сдобренные красочными образами, резкими запахами и всевозможными звуками - от шипения и клокотания паровых механизмов огромного города до шума и плеска волн, разбивающихся о массивный каменный причал. А затем покачал головой и отвёл взгляд, снова упирая его вниз.
  
   - Дальше... Много дальше. Думаю, я должен попасть... на Хейм.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"