Я слуха с детства был лишен,
Ну ни просвета, ни окошка.
А у друзей была гармошка,
И я к ней был приворожен.
Припомню: грустно и смешно...
Как хулиган дворовый кошку,
Терзал я бедную гармошку,
А с ней хозяев заодно.
Не выходило, хоть кричи,
Хоть разорвись, не получалось.
А музыка, она звучала
Во мне и до сих пор звучит.
* * *
Вода в колонках пахла илом...
Верней, не илом, а рекой.
Да, да, рекой, их две там было,
В далекой юности такой...
Заветных мест вода святая,
Она живей любой живой...
И не поверю никогда я,
Что пахла трубами и ржой.
Из детства
День рожденья, день рожденья.
Гости, выпив, захмелев,
Мне суют в ладошку деньги,
Девять трешками рублей.
Девять, в радостной ручонке
Сжаты сколько силы есть.
На базаре, в уцененке
Фильмоскоп всего за шесть.
Фильмоскоп... Какие годы...
Мать выходит деньги взять,
Ведь у матери расходы.
Плачу я, и плачет мать.
Да простится мне, мальчонке,
Тот отчаянный рывок.
На базаре, в уцененке
Разжимаю кулачок.
Возвращаюсь, чуя трепку.
День рожденья, майский день...
На оставшуюся трешку
Я несу духи «Сирень».
* * *
Помню тихий город детства —
Неприметности пример.
Помню сопки по соседству,
В сопках — каменный карьер.
Оглашал он всю окрестность
Каждый день в урочный час.
Даже Каменно-карьерской
Наша улица звалась.
И хотелось нам, мальчишкам,
Той, окраинной шпане,
Чтобы тихий городишко
Загремел по всей стране.
Как мечтали мы азартно,
Как вздыхали всякий раз,
Если где-нибудь внезапно
Открывали уголь, газ.
Мы в наивной жили вере,
Что когда-нибудь и тут,
В нашем каменном карьере,
Много золота найдут.
И тогда пойдут кварталы,
Как там вьюгам не свистеть
Может, так оно и стало,
Может, вышел город в степь.
Может, вырос он до неба,
Впрочем, может быть, и нет.
Я не знаю, там я не был
С той поры так много лет.
Но как ни было б, ребята,
Греет память детских лет...
О годах жалеть не надо,
И не надо нас жалеть.
Мы не зря мечтали с вами:
Что-то все-таки сбылось.
И, конечно же, с годами
Наше золото нашлось.
Вот опять сбегает сердце
В то далекое житье...
Там, на Каменно-карьерской,
Детство — золото мое.
* * *
Целина, пятидесятые.
В колее буксует ЗИС,
И бараки поросятами
Розовеют из грязи.
Целина, пятидесятые.
Наша память началась.
Мы, как черти полосатые,
Примеряем эту грязь.
Примеряем детства нашего
Бесподобие вещей,
Чтоб потом носить — не снашивать
В зрелой памяти своей.
* * *
Я рос доверчивым щенком,
Бывал приласканным и битым,
Но не любил таить обиды,
Хоть груз обид мне так знаком.
Я рос в родительском дому,
И сытым был я, и обутым,
Но тяготел к чужим уютам
И сам не ведал почему.
Порой куражились скоты,
Меня растаптывая люто,
Но я опять тянулся к людям
При первом жесте доброты.
И я нисколько не сужу
Себя за прежние порывы,
Ведь никакой альтернативы
Я до сих пор не нахожу.
Воспоминание о первом велосипеде
По улице прямой, как штык,
Прохожим всем на удивленье,
Я пер в телеге змеевик
Для водяного отопленья.
Была так улица длинна
И так пряма, и, между прочим,
Звалась Рабочею она,
А я был маленьким рабочим.
Но я работал, как большой,
Вовсю корячился, не видя,
Как следом шёл, следя за мной,
Работодатель дядя Витя.
Мой круглый тезка, мой двойник,
Хотя причем тут званья эти,
И ни при чем тут змеевик,
Змеевиков полно на свете.
Тогда хоть черта посади,
Я так же пер бы его, гада,
Не видя, что там позади.
Но чуя — впереди награда.
Не помню, сколько было лет,
Но адрес неизменно точен.
Ведь первый мой велосипед
Оттуда, с улицы Рабочей.
У причала
Залив рябит, курится паром,
Набив на пирсе кромку льда:
Знать, молодой мороз недаром
Пыхтит в сиреневую даль.
На клочья пар кромсает ветер,
Заря запуталась в снастях,
И золотою фарой светит
Луна у мачты на руках.
* * *
Аромат акаций белых
Возле белого песка,
Расстаемся, теплый берег,
До свидания, пока.
В море брошена монета,
В сердце брошена тоска.
Мчится белая «Комета»,
Машет с берега рука.
* * *
Когда окно мое зашторит
Невыносимый снегопад,
Так нестерпимо тянет в море
Послушать волн глухой набат.
Чтоб, измотавшись в пляске шторма,
Мгновенно падать в пропасть сна
И видеть сон, как спишь ты дома,
А в окна ломится волна.
Салаги
А на Тихом, правда, тихо,
Если, правда, Тихий тих.
Мы потом расскажем лихо
О скитаниях своих.
Мы еще потравим байки
О бывалых моряках,
А пока мы «травим» пайки,
Пайки флотского пайка.
Мы еще морям послужим,
А пока, чтоб дать «добро»,
Чистит Тихий наши души,
Цепко взявшись за нутро.
* * *
То непокорно, то послушно
Прибой, как раб в плену веков,
До обтекаемости скучной,
Шлифует камни берегов.
И мало-мальски твердый мусор
Лишает граней и углов.
Но знаю: море дружит с музой,
Творя натуры моряков.
Когда оно сурово, просто
Бросает их в свои валы,
Из-под колючек и наростов
Являя грани и углы.
* * *
Так чудно чай на плитке закипал...
Казалось, за окном рождалась вьюга,
Казалось все... Но вдруг тот звук пропал,
И чайник засвистал, как бравый юнга.
Командиру
В кругу людей сугубо штатских,
В неколебимости квартир
Так не хватает палуб шатких
И вас, товарищ командир.
Порой на ком-то из начальства
Морской причудится мундир,
И с языка готово часто
Слететь:
— Товарищ командир!
И я не прочь оговориться,
Вернее, рвется из груди:
— Вы разрешите обратиться,
Мой кэп, товарищ командир?
Вы разрешите возвратиться,
А впрочем, что за ерунда,
Мне далеко уже за тридцать
И старше я, чем вы тогда.
Вы жизнь свою связали с флотом,
А я вот память завязал
Морским узлом и, хоть ты что там,
Все брежу морем, как причал.
И мне в кругу сугубо штатских,
В неколебимости квартир
Так не хватает палуб шатких
И вас, товарищ командир.
* * *
Осенний дождь. Тоска, тоска...
К земле прибиты самолеты.
Разрушен замок из песка.
Мне б улететь, да нет погоды.
Ты все сказала, уходя,
Как в вечность, в тихий переулок,
И осень черточкой дождя
Во мне тебя перечеркнула.
Теперь грусти, иль не грусти...
Хоть плачь... Я плакать не умею.
Послушай, осень, отпусти!
Я улечу, я поумнею.
* * *
Приди ко мне и жги костры.
Я без тебя живу, подобен
Магнитке без Магнит-горы,
Магнитке без печей и домен.
Зачем?
Зачем я в комнате твоей,
Где до замужества жила ты,
Зачем я через тыщу дней
Сюда явился неженатый?
Зачем так памятно игла
Скользит по старенькой пластинке,
Зачем примчался я стремглав
На эти пышные поминки?
* * *
У нее — одиночество.
У него — одноночество.
Он, как Ваше Высочество,
Ходит к ней, когда хочется.
У него — сто свобод.
Он — орел в облаках.
У нее — сто надежд
На него, дурака.
* * *
Без меня отходит поезд,
Я расстроенный такой.
Мне бы выглянуть по пояс
Из окна, махнуть рукой.
Неужели позапелись
Песни юности давно,
Неужели, неужели
Все со мною решено?
Отчего же сердцу мнится
Днем и ночью, в час любой,
Будто мчится, где-то мчится
Мой курьерский, мой родной.
Неужели, добрый поезд,
Ты промчишься стороной,
Как пронзительная повесть,
Незаконченная мной?
* * *
Как ни убийственно желанье
Словами обозначить свет,
Слова — попытка называнья
Того, чему названья нет.
* * *
Я знал почти что достоверно,
Что он нигде не воевал.
Но как-то неподдельно нервно
Он о войне повествовал.
Рисуя, будто под гипнозом,
Все то, что не могло с ним быть...
Сидел я с каверзным вопросом
И не решился перебить.
* * *
Я не верю тем писакам,
Кто, послав героя в бой,
Нагружает его всякой
Философской ерундой.
И отрывками трактата
Мыслит тот в пылу атак...
Как-то думают в атаках,
Но не думаю, что так.
* * *
Я шел домой и за собой
Манил бездомную дворнягу,
И пес доверчиво за мной
Бежал, прилаживаясь к шагу.
Рука моя была пуста,
И, видно, пса не мучил голод.
Он шел за мною просто так:
На жесты, мимику и голос.
И я своим его считал,
Но возле самого подъезда
Пес заупрямился и встал,
И как ни звал его — ни с места.
Какой заманчивой едой
Ни выстилал дорогу к двери,
Но пес, наученный бедой,
Остался там, за той чертой,
Где безопасно людям верить.
* * *
Вот и все, и большего не надо.
Опускаю сердце, как весло,
В тихое теченье листопада.
Пусть несет, куда б не занесло.
* * *
Без всяких робких предисловий
Пришла зима — душе мила.
Всю ночь кружило у подворий,
И целый день метель мела.
И целый день росли сугробы,
Как и положено в метель,
Росли уверенно, так, чтобы
Победным стал зимы мятеж.
И я поверил снега стаям,
Что так кружили во дворе...
И не раскис, и не растаял,
Еще на осень помудрев.
* * *
Старик. За семьдесят от роду.
Он обречен, как желтый лист.
Но жадно слушает погоду,
Как в море вахтенный радист.
И, целый день томясь в квартире,
Глуша лекарствами нутро,
Тревожно ждет «Сегодня в мире»,
Как сводку Совинформбюро.
* * *
Этот снег так задумчив и тих,
Как во сне надо мною кружится.
Я не жду больше писем твоих
На одну с половиной страницу.
Твоего не отыщешь следа,
И хоть сколько броди в этот холод,
Все равно мне тебя никогда
Не подарит заснеженный город.
Не вернет твоих глаз голубых,
И не встретиться нам, не проститься
Только снег так задумчив и тих,
Как во сне надо мною кружится.
Все кружится печален и тих,
Все садится на сердце, садится,
Как мотив давних писем твоих
На одну с половиной страницу.
* * *
Попутаешь маршруты,
Потом очнешься вдруг,
Покажется: как будто
Чужое все вокруг.
И, вглядываясь остро
В давно знакомый лик,
Вдруг открываешь остров,
А то — и материк.
* * *
Я был у смерти на краю,
Но я не видел смерть свою.
Во сне наркоза я витал
И нечего не испытал...
Не потому ль о том, как чуть,
Болтаю я, а не молчу.
* * *
Я жил бездомным, без почти,
В каморке прячась от мороза,
В мышиный кооператив
Вступив без взноса и без спроса.
Я жил! Я в самом деле жил,
А то с чего бы мой приятель
Мне вдруг завидовать решил,
Живя в большой, богатой хате.
* * *
А. Б. Павлову
Не обязательны столы
Поэтам для стихосложенья,
Им позарез нужны тылы
Всепониманья и терпенья.
Не для того, чтоб было где
Почистить перышки порою,
А чтоб на штормовой воде
Держался парус над волною.
* * *
А лист на дереве болел...
А то с чего бы так алел
И угасал среди листвы —
Июньской праздничной братвы?
А может, зная свой удел,
Он так отчаянно хотел
Того, кто здесь бродил не зря,
Обжечь восторгом октября?
* * *
На краю пустынного квартала
Фонари покачивают тьму.
Спят дома, и спит асфальт устало,
Только мне не спится одному.
Поезда куда-то простучали,
Сонный ветер листьями шуршит,
И к безмолвной полночи причален
Беспокойный парусник души.
Одинокий ритм сердцебиенья...
Я бреду в спокойной тихой мгле
И гоню упрямо ощущенье,
Что везде так тихо на земле.
Утро
Еще на улицах пустынно,
Еще дневная суета
Томится девушкой невинной,
Чтоб к полдню сразу шлюхой стать.
Другу
Твои слова — моя тревога,
С твоей душой коварный шок.
Скорей на помощь — другу плохо,
Вернее — страшно хорошо.