Я сидел на корточках на пандусе цокольного этажа. Слёзы душили меня, рука с сигаретой дрожала. Она бросила меня. Мы оказались разными людьми.
"Боже! " - подумал я, "За что? Мы же не ругались. Даже ни разу нормально не ссорились". На мобильнике отчётливо чернело сообщение. " Я, тут подумала, мы разные люди. Мы не подходим друг к другу. Давай останемся друзьями".
Как обычно утром я пришёл на работу. Переоделся в раздевалке в хирургический костюм зелёного цвета, белый халат решил не одевать. Больных много, вспотею.
- Привет, Андрюшка!
- Здорово, Настька! Как бодрость духа!
- Да нормально, Дрон!
- Ну и отлично.
Напарница вынимала из своего шкафчика рабочую униформу.
Я отвернулся, чтоб не смотреть, как она будет переодеваться. Снимать свои джинсы и кофту и облачаться в робу. Хотя у неё отличная фигурка. Да! Преотличная.
- Как дела?
- Пока не родила.
- Дрон, ты опять хохмишь?
Это уже Наташа. Другая моя коллега. Нас в ЛФК работает шесть человек. Позже подтянутся ещё Марат, Галя и Артём.
- Ага, красавица.
- Как на личном фронте? Как поживает твоя пассия, регулярно?
Наташа хохочет, хлопает меня по заду и проходит к своему шкафчику, который находиться рядом с моим.
- Да ну тебя.
Я выхожу из раздевалки и иду в сестринскую, забрать карты пациентов и налить себе кофе. Сегодня семь человек на ЛФК и массаж и у меня две группы на занятия в бассейне на 11.00 и 12.30. Я наливаю воду из "Барьера" фильтра для очистки воды в чайник.
- Братан, курить есть?
- Японские сигареты, "чужие" называются.
Артём смеётся и подходит ко мне.
- Давай, давай, не жидись.
Протягиваю пачку "Парламент". Артём берёт и кладёт сигарету себе за ухо.
- Я в курилку на цоколь.
- Ага. Сейчас подтянусь.
- Как Ольга? Вы общались?
- Да вроде нормально. Смс должна написать. Я утром написал ей что люблю и всё такое.
- Ладушки. Ты, там держись. Бабы они такие брат. Говорят одно, делают противоположное.
- Правда что ли?
- Правда.
- У тебя мобила пикнула. Посмотри, может, Ольга подала признаки жизни.
- Сейчас.
- Если что. Сразу не отвечай. Ага?
- Разберёмся.
- Вот, вот, разбирайся.
Я хлебнул кофе и уставился в мобильник.
То, что я там прочёл, расстроило меня. Ладно, крепись казак, атаманом будешь. Я допил кофе, встал. Впереди целый день. Как говориться стряслось у тебя что дома, умер ли кто из родственников, ты должен не показывать вида. Ты профессионал.
В курилке я смеялся над шутками Артёма и сам прикалывался.
Мы пришли на пятиминутку к шефу, там уже сидели остальные мои коллеги.
- Хочу похвалить Петрова Андрея. Больные довольны. Говорят, на ноги поставил, прямо целитель.
Анатолий Михайлович, зав. отделения улыбается в бороду. Его серые глаза блестят.
- Порадовал, Андрюша. Спасибо тебе.
- Я стараюсь, Анатолий Михайлович.
- Молодец. Передовик производства. Стахановец фактически.
- Ага, "стакановец".
Марат недоволен. Он вечно недоволен. Всё ему не так. Он в наше отделение недавно пришёл. На врача учится, заочно.
- Маратушка, ты не справедлив к коллеге. Он старается.
- А я и не ругаю его, я так сказать к слову. Вот.
Марат отворачивается.
- Так, больные все охвачены. "Сачков" нет?
- Нет. У Петрова вообще их семь плюс две группы на бассейн.
- Переработка? Точно, стахановец! Всем работать!
Мы вышли от нашего начальника.
- Артём, если помочь надо чего, ты скажи?
Наташа улыбается. Хороший она человек. Добрый. Всё делает, что не просят.
- Да, Натка, на 12.30 приди, за больными пригляди, пусть переодеваются и ждут меня. У меня на 12.00 массаж. Я, где-то, без двадцати двенадцать закончу. Ага?
- Окей, Андрюшенька.
Наташка делает мне ручкой и идёт в свой кабинет принимать больных.
Как я продержался до пяти вечера, я не знаю. Всё как во сне.
Все были вежливы. Наташа хорошо помогла, прикрыла так сказать. Один пациент был колясочник. Я весь вспотел, пока его поднимал с коляски, раздевал и водружал на массажный стол. Хорошо, что с утра халат не одел. Молодца!
...Я сидел на корточках на цоколе и силился не расплакаться.
Душа болит, а сердце плачет. А тот, кто любит, слёз не прячет. Вот она любовь...
Конец рабочего дня. Пора домой. Мои коллеги уже сидят в сестринской, перемывают друг другу кости, прикалываются, готовятся к походу домой.
А я здесь на полу. Сижу, стараюсь не разреветься. Сигарета погасла. Закурил другую. Жизнь продолжается Андрей. Мы рождены, чтобы жить.
Кончай эти сопли. Ты - пацан, а пацаны не плачут.
Я встал и пошёл собираться домой.
Коллеги уже ушли. Я сидел в сестринской. Я пил кофе и думал, что я сделал не так, и почему Ольга решила со мной расстаться.
- Андрей, ты ещё не ушёл. Однако ты припозднился.
- Да, Анатолий Михайлович.
- Что-то случилось? С девушкой что-то не так?
- Мы расстались. Думаю, что сделал не так.
- Расслабься, был тяжёлый день, много работы. Придёшь домой и будет лучше. Постарайся объясниться с ней. Если не получиться, ищи другую. Вон, Наташа хорошая девушка, попробуй с ней.
- Хорошо. Так и сделаю.
- Вот и славно. Кстати, на улице похолодало, у меня свитер есть тёплый, могу дать поносить.
- Да, конечно.
- Так я принесу?
- Хорошо. Я переодеваться.
Я закрыл отделение и сдал ключ на вахту, пожал руку зав. отделения и вышел в холодную осень.
На улице было уже темно. Ветер холодный дул. Я брёл по улице и пинал жёлто-красные листья. Ноги в кроссовках мёрзли.
Ты вчера ходила на Агату Кристи, я пинал по парку золотые листья.
Я решил идти через парк с элементами екатерининской постройки.
Странно. Светила полная луна. Её диск был большой и ярко выделялся на небе.
Я закурил. Дошёл до автобусной остановки.
На остановке стояла одинокая девушка, одетая в солдатскую шинель и грубые армейские ботинки.
- Панкует - подумал я.
Её одинокая тощенькая фигурка в расстегнутой солдатской шинели и солдатских берцах чётко выделялась среди холодного сырого ноябрьского парка.
Ветер развевал её красивые длинные рыжие волосы. Пар шёл из её рта. Она грела у рта свои руки.
Я остановился.
Автобуса всё не было.
Мне захотелось обнять её, прижать к груди и как-то согреть.
Мечты.
Девушка продолжала стоять.
Я решился заговорить с ней.
- Вы тут давно стоите?
Она молча повернулась ко мне.
- Замёрзли, поди? Вам ехать далеко?
- Порядочно.
- Мне тут историю одну рассказывали про эти места.
- Правда?
- Да.
У её были большие красивые зелёные глаза. В её взгляде я утонул.
Ветер зашумел в кронах деревьев, жёлтый лист лёг мне на плечо. Незаметно подкралась темнота. Я стоял, заворожено глядя на эту молодую девушку, почти ребёнка.
- Луна, сегодня какая то странная, что ли.
- Луна потрясающая, полнолуние - время колдовства и сил природы.
- Вы находите?
Её глаза стали ещё больше, она гипнотизировала меня.
- Вам не холодно?
- А Вам?
- Немного холодно, но это ерунда.
Я силился отвернуться, от её взгляда, зажмуриться хотя бы. Но не мог.
- Вы хотели рассказать историю?
Я зябко поёжился.
- В полнолуние всегда холодает.
-Да, наверное.
- Здесь лет так двести назад жил князь один, из швабских немцев. Решил России - матушке послужить. Было это при Елизавете или Екатерине II.
- Серьёзно?
Девушка стояла вплотную ко мне. Я чувствовал её дыхание.
- Так вот. Жена у него рано умерла. Оставила ему маленькую дочь. Князь в ней души не чаял. Всё делал для своей девочки. Завёз деревья с Мещёры, отгрохал парк в итальянском стиле. Посреди парка - усадьба, такая дородная. Да, вот беда, когда фундамент закладывали, кости отрыли старые. Капище вроде на этом месте было славянское. Захоронение, какого то знатного рода.
- Всё Родом объединено и в Роде пребывает, Боги пришли из Рода и Родом удержаны, а люди суть - Род Божеский в Яви. Потому живите Родами, славя Праотцев.
-Что Вы сказали?
- Продолжайте.
Девушка стояла, уже склоняясь ко мне лицом, её руки обнимали меня. Меня обжигало её дыхание. Я был как во сне. Мне казалось, что моё тело моё тело меня не слушается и живёт отдельно от меня.
-Отрыли грамоту, в которой было писано, что того, кто потревожит славного Волегостя, Гордобора, Горемысла, Пребраны и иже с ними будет наказан, ждёт их смерть лютая от гостей незваных, до богатства охочих.
-Се вса оне ыде
А тужде отроще одьверзеши врата ониа.
А вейдеши в онь - то бое се красен Ирий,
А тамо Ра-река тенце,
Якова одельшешеть Сверьгу одо Яве.
А Ченслобог ученстве дне нашиа
А рыщет богови ченсла сва
А быте дне сварзеню
Ниже быте ноше.
А усекнуте ты,
Бо сыи есте во дне божстем,
А в носще Никий есь,
Иножде Никий есь
Иножде бог Дид-Дуб-Сноп наш...
Девушка внезапно замолкла, и взгляд её устремился в небо.
Я вдруг почувствовал боль в области сердца.
-Боже, не оставь меня, - подумал я.
Девушка отпрянула на миг.
- Что ты сказал?
-Я ничего не говорил.
- Нет. Что ты сказал?
- Вам, показалось.
- Правда?
Я был в оцепенении, но уже голова начала проясняться.
- Вы не закончили.
- Так вот...Обряд захоронения. Вроде как славяне покойников сжигали, должен был быть пепел со сгоревшими остатками костей, а в нашем случае на лицо обряд захоронения.
Князь не придал этой бумаге большого значения. А через три года пришла беда. Князь был набожный, крестился в православие. Молельню себе сделал, примечал юродивых всяких, ну тех, кто не совсем от мира сего.
- Воистину. Не от мира сего.
- Принял он двоих мужиков оборванных с котомками, в лаптях, армячишках рваненьких. Вроде как богомольцы. Накрыл, значит на стол. Принесли вино, съестное. Мужики поели, поблагодарили, на образа помолились и вроде как спать пошли.
Наутро дворовые нашли князя с перерезанным горлом от уха до уха, голым, лишь в одних сапогах. Ни сундука с приданным для дочки его, ни вещей ценных. Вот так. А дочка с ума сошла. От горя рассудком помутилась. Сначала она ревела навзрыд около тела покойного папки и билась головой об пол. Затем, нашла где-то шинель, одела на себя и стала ходить по округе, что-то причитать. Тёмная история.
Странная тишина сегодня. Не слышно птиц, даже вороньего грая в оголившихся вершинах старых берёз. Я погружаюсь в оцепенение, странное старое и до боли знакомое чувство наполняет меня...
...Я стою в домотканых штанах, заправленных в красные червлёные сапоги, подарок князя. В голенище сапога засунут нож, оберег от нечистой силы. Я использую его в обрядах, во время приворотов. Недавно надо было усмирить человека подвержено злыми силами, для этого пришлось перепрыгнуть через нож, воткнутый в землю лезвием кверху, чтобы превратиться в волка. Стоя спиной к краде , я провожу рукой по бороде и усам. Поджигаю домовину. Покойник лежит ногами на запад, он одет во всё белое и закрыт белым покрывалом. Внутренность крады набита соломой и ветками, загорается сразу. Домовина сделана в форме лодки. В последний путь друг, Волегость.
- Аще кто умряше, творяху трызну над нимъ, и посем творяху краду велику". Спи Волегость, мир тебе.
Разгорается огонь. Я читаю погребальную молитву.
Я раздет по торсу, власы мои развеваются. Чело перетянуто белой тканью. Обычно я ношу кожаный ремешок, но сегодня так будет лучше.
Костёр выложен в форме прямоугольника, высотой аккурат по мои плечи.
Со мной читают молитву сродственники покойного.
Молитва прекращается.
- На кого ты ж меня покинул свет мой Волегость. Не увижу я больше твоего лица, не споёшь ты песню со мной.
Все смолкают, к небу поднимается огромный столб пламени. Это знак. Знак того, что покойный поднялся к Свароге.
Сродственники бросают сверху оружие и другие дары.
Постепенно все расходятся. Плакальщицы и жена стонут и плачут, так надо. Мужчины набирают в шлемы земли и насыпают на уже большой могильный холм.
На сегодня надо ещё схоронить двоих.
Один точно христианин. От приезжих набрался. Васятка. Отрок ещё. Отличный был воин.
- Как схороним Васятку то.
- По обычаю христианскому. Уважим мальца. Хорошо бился. Пятерых положил.
- А можно?
-Нужно. В земле хоронить будем, надо ящик 2X2 сделать из дерева.
- Добро, Велеслав. Сделаем.
- Помочь. Да справимся.
- От злых духов наговор сделаем, чтобы ни одна тварь не могла дерзнуть на прах его.
- Ты мудр Велеслав.
Я кашляю в кулак.
- Женщина, мать его?
- Да. А Волегость отчим. Отца года два назад нечистые в рабство взяли.
- Да, припоминаю.
...- Девушка, Вы сейчас дырку на мне протрёте.
Строчки снятия заклятия льются из моих уст.
- Снимаю заклятье, слова лихие,
проклятье громкое и шепотное,
поветренное и дверное.
Родственное и чужое, малого и старого.
С кровью и без крови вчерашнее и давнишнее,
тайное и явное.
Всякое, о чем ведун шепотом говорит и о чем кричит,
хвалится и о чем молчит.
В глаза и позаглаза.
Снимаю с Елена всякое заклятье,
всякое проклятье.
Слово мое не перебить, не переделать,
Как я сказал, так и будет.
Иди с миром.
Девушка опешила, и начала мелко трястись.
- Сейчас полнолуние. Один волк - это для здешних мест ещё допустимо. Но два это нонсенс.
Я обнимаю тело в солдатской шинели и целую девушку в лоб.
Снимаю проклятие. Иди с Богом!
- Спасибо.
Видение в шинели тает.
Около меня стоит автобус.
- Ну что, красивая, поехали кататься,
От пристани отчалит теплоход,
На палубе мы будем целоваться,
Пусть пьяный вечер в небеса плывет.
В салоне водителя играла музыка.
- Ты припозднился, земляк!
- Работы было много.
- Поехали?
- Поехали.
Я сажусь в автобус, зуммер мобильного сообщает о приходе смс.
- Прости меня, Андрюшенька. Я передумала. Ты приедешь ко мне сегодня?