Наталья Я. : другие произведения.

Повесть про бабушку. Глава 7. 1953г. Женитьба сына

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
   Повесть про бабушку. Глава 7. 1953г. Женитьба сына. 12/31/2011
  
   НАШЕ НОВОЕ ЖИЛЬЁ И СОСЕДИ
  
   Утром выясняется, что серого дворнягу зовут Дружок, и он к нам с мамой тоже хорошо относится. В дровяном сарае, по моему твёрдому убеждению, убили топором какого-то человека, а труп спрятали тут же под полом. А убил вон тот сосед за забором - он так и ходит с топором в руках.
  
   На чердаке возможны привидения, и это надо проверить при первом удобном случае. За домом в сторону леса тянутся грядки, а вдоль забора - яблони и смородина, но неухоженные, а ведь самая пора урожая - сентябрь. На грядках тоже ничего нет.
  
   Участок клином выходит на перекрёсток улиц и оказывается, что мы, увы, не граничим с тайгой, пусть хоть подмосковной, а за нами ещё по дому слева и справа. На самом конце участка - помойка. Там следы борща, который мы не доели вчера на ужин.
  
   На чердак я потом потихоньку слазила. Привидений не нашла, но осталось подозрение, что плохо искала.
  
   Сосед с топором оказался лесником. К новому 1953 году принёс двухметровую красавицу ёлку. Его дочь, мамина сотрудница, была красивой темноглазой женщиной, похожей на артистку Тамару Макарову. Милое русское лицо, густые ресницы, мягкий грудной голос.
  
   У неё было два сына. Один из них был моим ровесником. Он был похож на Клавдию Андреевну, но страдал астмой и насморком. Ходил с раскрытым ртом, и это его портило, но смотрел на меня широко раскрытыми голубыми глазами с густыми ресницами с восторгом, и это ему шло.
  
   По вечерам Клавдия Андреевна звала нас смотреть телевизор: мультфильмы, детские фильмы. Там по телевизору я видела и Ларионову, и Орлову, и Столярова.
  
   Начало передач было ритуально-торжественным. Рассаживались каждый на своём привычном месте, сдвигали матерчатую шторку, закрывавшую экран, смотрели через линзу.
  
   Передачи начинались песней "Москва-Москва моя, Москва моя, красавица...", и показывали Кремль. Телевизор мы смотрели ещё у бабусиного брата, дяди Саши, когда приезжали к нему в гости - он жил в Москве, в Измайлово, и мы там бывали редко.
  
   ЦВЕТЫ
  
   До переезда в посёлок Дружба у нас не было ни животных, ни цветов: кочевали. Возможно, не в первый год нашей жизни здесь, но мы приобрели финиковую пальму и лимон - просто кто-то из нас сунул в землю лимонное зёрнышко, а потом и косточку от финика. И они начали расти, и выросли в огромные растения в кадках! Они прожили с нами больше десяти лет.
  
   До этого мама приносила на 8 марта огромные охапки цветов, подаренные ей учениками. Комната выглядела как после концерта знаменитой певицы. Запах цветов из тазов и вёдер сливался с запахом духов, которые дарили маме.
  
   Это запрещалось, но директор разрешала, только потихоньку и недорогие вещи, а лучше самодельные подарки - портрет мамы срисовали карандашом с фотографии и заключили в деревянную рамку с кружевами, вырезанными лобзиком. Были ещё вышивки, кружева, газетницы с шёлковыми аппликациями из лент... Были и книги, классика. Мама вывозила подарки из химического кабинета несколько дней.
  
   После выпускного вечера цветов было ещё больше. Особенно сирени и пионов. Мама любила пионы. Однажды во время выпускного вечера к маме стали, опустив глаза, подходить ученики класса, в котором она была классным руководителем. Они просили быть поаккуратнее с одним из букетов - не ставить его в воду. Маме было не до того - учитель всегда волнуется, когда расстаётся со своими учениками, - но после нескольких обращений она спросила Тамару Наумовну, что она об этом думает.
  
   Та ответила, что в букете может быть подарок, который нельзя мочить. Так мама получила свои первые в жизни наручные часы. Ученики заметили, что у неё их нет. Часы были маленькие, женственные, с дарственной надписью.
  
   ЗАЧЕМ НУЖЕН МУЖ.
  
   Мне было пять лет. Я видела, что в других семьях есть мужчины. Например, в семьях братьев бабуси. Некоторые из жён братьев не работали. Они вели домашнее хозяйство и воспитывали детей. Они выглядели выспавшимися и регулярно ели.
  
   Мне так хотелось, чтобы моя мама регулярно ела, не вставала затемно и приходила домой вечером, а не ночью! Она работала в две смены в школе и потом в вечерней школе. Мне представлялось, что если бы мама не рассталась с отцом ( а он со временем несколько расплывался в моей памяти и приобретал былинное величье, ездил на машине Победа и звенел орденами), то она питалась бы гораздо лучше и одевалась тоже. Она бы выглядела не такой усталой.
  
   И если бы они с дядей Вадей поженились, то жить ей было бы несколько легче. Мне тогда и в голову не приходило, что многие замужние женщины тоже много работают и зарабатывают не меньше мужей, а мужья тоже бывают разные, не все такие хорошие, как братья бабуси.
  
   "Для чего нужны мужчины?", - спрашивала я себя. Живём мы втроём, мама, бабуся и я, и счастливы! На праздники печём пироги и делаем винегрет и салат оливье. Одеты пристойно ( тут логика претерпевает серьёзную деформацию, так ведь это не только женская, но и детская логика).
  
   Мужчины не так красивы, как женщины. Для чего они? Наверно, чтобы зарабатывать деньги и обеспечивать семью. Ведь так делали не только братья бабуси, но и мой дед, муж бабуси, о котором она много рассказывала мне, и её отец, Никита Васильевич. Мысль о том, как обеспечить семью, была главной мыслью их жизни.
  
   ПЕСНИ ПРАДЕДУШКИ НИКИТЫ И ТУРКМЕНСКИЕ
  
   Бабуся много рассказывала о своём отце, всегда с большим уважением. Прадедушка любил петь. Он пел, когда работал - шил мужские пальто и шубы, потому что был портным. Работал с удовольствием и пел. На отдыхе он тоже пел. Семья садилась вечером за стол, молилась, ужинала, а потом пели народные песни. В хорошую погоду вечером и в выходные прадедушка с женой гуляли под руку по центральным улицам Новосибирска.
  
   По радио песни детства бабушки я узнавала сразу и запоминала. Она потом удивлялась, откуда я их знаю. Звучали по радио и туркменские песни. Они напоминали бабусе о жизни с мужем в Ашхабаде. Тогда они ей не нравились, а теперь в её оценках туркменских песен проглядывала ностальгия.
  
   Странная штука - душа русского человека - скитальца. Это ведь по желанию бабуси она с мужем и детьми поехала в Ашхабад - там было легче прожить. Там она томилась от жары и вспоминала русские берёзки - Борисоглебские, не сибирские. Мама вслед за ней не любила туркменские песни, и мечтала о русских грибных лесах, сидя на туркменском ковре перед персидским блюдом с персиками в саду, полном роз.
  
   Бабуся рассказывала: "Сядет туркмен на улице, подожмёт под себя ноги, в руках - туркменская балалайка. Глаза зажмурит, бородой затрясёт, и как затянет одно и то же, одно и то же..."
  
   А когда в Перловке слышала туркменские песни, то вздыхала и говорила: "Вот и у нас так пели в Ашхабаде..."
  
   Мне-то песни эти нравились безоговорочно. Представлялась бесконечная, как вселенная, страшная в своей безжизненности, пустыня. Караван, торжественно перебирающий ногами, ослепительный песок, вдали развалины крепости, плавящийся горизонт и стремительно летящий оттуда всадник на ахалтекинце. Правда, ахалтекинцев я тогда ещё не знала.
  
   Завораживала в туркменских песнях их стремительная неподвижность, незаметность движения. Вот вроде шли верблюды с высокомерно-смиренными мордами, не торопились, и нет их. И никогда как будто не было - следы замело.
  
   Бабуся в рассказах про акынов уверяла, что у них был бессмысленный вид. Так это оттого, что весь в песне был человек, про свой вид не думал. Вот и дедушка мой, вырываясь из тягомотины будней, брал в руки мандолину и весь растворялся в её звуках, и лицо его было бессмысленно - блаженным.
  
   Горловое пенье туркмен она тоже не любила. Туркменские ковры привезла в память о муже - он покупал. Бабуся пела в церковно-приходской школе песню "Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке", и она ей здорово там надоела. Вообще чисто народных песен она не любила. Не любила и хор Пятницкого. Предпочитала Чайковского, Мусоргского, Бородина, Глинку.
  
   Все мы очень любили концерты с участием Райкина. И у нас дома, и в гостях у дяди Саши, то есть при включённом телевизоре, как только раздавался крик: "Райкин! Райкин!", - все бросали свои дела, выскакивали из ванной, и бежали, как на пожар, слушать и смеяться.
  
   Когда я, будучи взрослой, узнала, что Райкин пытался провезти не декларированное золото, - не знаю, правда или сплетня, - то подумала, что ради такого человека можно было бы сделать исключение. Что он, не заработал, что ли? Это как Федерико Феллини обвинили в уходе от налогов, и это послужило причиной его болезни и смерти. Думаю, таких людей нельзя мерить общей линейкой.
  
   О чём это я? Ах да, о радио. Оно у нас в доме звучало постоянно - радиоприёмник подарил дядя Боря и всегда был готов починить, но такой необходимости не возникало.
  
  
  
  
  
   ПРАЗДНИК ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
  
   Он начинался, как и все праздники, с радиопередач. Вернее, с генеральной уборки под звуки радио. Бабуся считала, что безденежье - ещё не оправдание неопрятности, и что тем более надо скрывать его хотя бы чистотой.
  
   Под бравурные марши мылись пол и двери. Стирались занавески и салфетки. Тщательнее обычного вытиралась пыль. Ставилось тесто для пирожков. На кухне пахло дрожжами, капустной начинкой и горячим утюгом. Все мылись в тазике.
  
   Почему не в бане? Из-за меня. Как-то ещё на Чкаловской пошли в баню, и я впервые увидела толстых обнажённых женщин. Бабуся и мама обладали идеальными фигурами. Кроме того, я почти не видела их обнажёнными. Зрелище многих обнажённых женщин с ужасными фигурами и сейчас стоит у меня перед глазами. Я так рыдала, что пришлось, так и не вымывшись, меня одевать и уходить. Да и отмывать всё вокруг перед тем, как мыться, было долго. После себя тоже тщательно мыли. А в Перловской ещё надо было до бани целый час идти пешком.
  
   Праздничное пробуждение было радостным: пахло пирожками, гремела музыка, шипело масло на сковородке и звенели тарелки. Обязательно слушали передачу с Красной площади. Физически ощущали её радостную приподнятость, волнение шагов, плеск стягов и транспарантов. Красная рябина за окном перекликалась с багрянцем слов диктора. Волнение, радость, не осознанные, немного привычные.
  
   Бабуся предложила мне слепить несколько пирожков. Я слепила, их пожарили, но увлечение кулинарией на том и кончилось. Пирожок хранился на память несколько лет, постепенно покрываясь пылью.
  
   Ещё бабуся пекла большой открытый пирог с повидлом, пересекаемый косичками из теста. Что думала она, когда пекла пироги и готовилась к этому празднику? Этого я не знаю. Во мне никогда не воспитывали чувство ненависти, только любовь.
  
   Октябрь - праздник победившего трудового народа, а мы все были из его рядов. Это был праздник осени, труда, справедливости для людей труда. По крайней мере, так я его воспринимала. Бабуся готовилась к нему так, как привыкла готовиться к Рождеству и Пасхе. Она не боролась с властью.
  
   Гибель деда казалась бабусе трагической ошибкой. Она, да и многие, не представляла себе масштабов явления. Возможно, бабусе просто не хотелось завещать мне свою горечь. Месть не должна быть свойственна христианке.
  
   Дядя Боря тогда ещё не был коммунистом, но всегда был активным комсомольцем. Дядя Вася, брат бабуси, умер на фронтах гражданской войны большевиком. По некоторым сведениям - застрелился. Дядя Саша был убеждённым коммунистом.
  
   Когда один из дальних родственников разоткровенничался в беседе, что стал коммунистом, потому что это выгодно, дядя Саша, по рассказам мамы, буквально взорвался, чем здорово напугал прагматика. Другие братья бабуси, дядя Миша, руководивший как инженер строительством канала Москва - Волга, и дядя Илюша, погибший от тифа под Вязьмой (фашисты расстреляли), защищали не только территорию нашей Родины, но и идеалы. В общем, это был наш праздник, и мы его праздновали, припрятав подальше болячки и прорехи.
  
   Ноябрьские праздники длились не меньше двух дней. В один из этих дней мы ездили к дяде Саше на день рождения. Это было большой радостью для меня.
  
   Мы ехали на электричке до Комсомольской площади, там входили в метро и выходили на станции Измайловский парк, где мне среди скульптур партизан больше всего нравилось изображение Зои Космодемьянской.
  
   Много позже я поняла, что она создана, мягко говоря, под впечатлением от греческой статуи Артемиды-охотницы. Та же постановка корпуса, поворот головы, положение ног. Мне представлялось, что дочь дяди Саши Женя похожа на Зою Космодемьянскую - черты лица, стрижка... Из станции метро "Измайловский парк" выходила толпа, стиснутая двумя высокими заборами, и штурмовала трамвай. Потом мы ещё немного шли пешком.
  
   Дом был основательный, из красного кирпича, постройки конца сороковых годов, послевоенный. Двор был обнесён чугунной решёткой. Во дворе был зелёный, никогда не работавший фонтан.
  
   По широкой гулкой лестнице, на которой так хотелось петь, поднимались на второй этаж. Квартира была почти такая, какие показывали по телевизору - плохих квартир тогда по телевизору не показывали.
  
   Открывалась дверь - на пороге с традиционным: "А-а-а!!!" появлялся дядя Саша в ослепительно-белой рубашке, которая так шла к его огненным глазам и чёрным кудрям.
  
   У плиты хлопотала тётя Клава, в большой комнате был накрыт стол, по нашим представлениям - роскошный. В углу, слева от окна - телевизор. Слева от двери висела на стене любимая копия картины Репина "Иван Грозный убивает своего сына", сделанная самим дядей Сашей.
  
   Дядя Саша и тётя Клава тоже были недовольны своим сыном Лёней. Он был таким же огненноглазым и кудрявым, умным, с белозубой улыбкой, а вот учиться совсем не хотел. Он любил лежать на диване, напротив картины, и наигрывать на гитаре. Но и музыка не поглощала его целиком - он остановился на дворовых песнях. Занимался боксом, но врачи нашли расширение сердца. Тётя Клава настояла, чтобы он бросил бокс.
  
   Девичья фамилия тёти Клавы была Макаренко, и дядя Саша шутил: "У меня жена воспитывает детей по науке".
  
   Перед экзаменами в школе, а они были тогда каждый год, нежелание учиться переходило в тоску и волчий аппетит. Лёня лежал на диване, потом искал что-нибудь в холодильнике, ел и снова ложился.
  
   Влюблённые в его кудри девочки приносили ему готовые сочинения, решённые задачи и записи лабораторных. Удивительно, что при таком образе жизни он не толстел. В отличие от Лёни сестра его Женя училась добросовестно, но отличницей не была и не проявляла любви ни к какому предмету. Она любила детей и хорошо с ними ладила.
  
   Когда собирались гости, Лёня куда-то уносил свою грусть и удаль. Диван оставался пустым, если не считать вышитых салфеток и слоников. Тётя Клава была большой рукодельницей, она не работала тогда.
  
   Справа от дивана стоял большой холодильник, на котором была фарфоровая ликёрница в виде моржа сверху. Что такое в начале 21-ого века холодильник? По ценности что-то вроде зубной щётки. А тогда это был предмет роскоши, как и телевизор. К признакам роскоши относилась и тётя Дуся - няня Лёни и Жени. Она была ровесницей тёти Клавы и, по сути, её подругой.
  
   У тёти Клавы было несколько сестёр. Она их любила и приглашала разделить достаток, в котором жила - посмотреть телевизор, выпить в жару сок из холодильника, вымыться в ванне. Надо сказать, такого рода приглашения были тогда вообще в ходу - друзья, соседи, родственники и сотрудники приглашали помыться в ванне и посмотреть телевизор.
  
   Тётя Клава шутила, что они как китайцы, которые обижаются на гостей, если те не сходили в их туалет.
  
   Когда очередная сестра с семьёй, насладившись ванной, телевизором и холодильником, уезжала, тётя Клава говорила мужу: "А теперь зови своих. А то что всё мои приезжают..." Вот такая у меня была крёстная. Она ещё помогала своей подруге, жившей в соседнем доме со своей семьёй - они раньше работали вместе телеграфистками.
  
   У стены, противоположной окну, - большой резной буфет. На открытой полке буфета стояли сувениры из разных стран, которые посетил дядя Саша в своих командировках. Не было сувенира из Ашхабада, и вот почему.
  
   Дядя Саша вылетел туда в ночь землетрясенья, сразу после сообщения о нём. Погибли многие наши друзья и родственники ( мне много рассказывали о них, и я воспринимала их как своих друзей). У лучшей школьной подруги мамы ноги оказались под рухнувшей балкой, но её удалось спасти.
   Её ноги и спустя много лет выглядели ужасно - как куски говядины, все сосуды наружу и в язвах.
  
   Дядя рассказывал, что весь город лежал в руинах, развалился на мелкие куски, и над этим стояло облако серой пыли. Он поставил на камень телеграфный аппарат и с помощью азбуки Морзе напрямую говорил с Москвой, поддерживал связь с правительством. Он был крупным инженером в министерстве связи.
  
   Думается, что такое полное разрушение города было связано не только с силой землетрясения - она была велика, - но и с тем, что не так давно закончилась война. Туркмения, в том числе Ашхабад, всё отдавала победе - даже ахалтекинцев.
  
   Все дома были старые, требовали ремонта. Ведь не случайно в богатых странах последствия землетрясения не так разрушительны. И, конечно, как всегда, мы были к этому землетрясению не готовы. Кроме того, масштабы бедствия замалчивались. Восстановление города продолжалось долго, было недостаточным. Семьи наших друзей бедствовали чуть ли не десять лет, пока не получили более-менее сносное жильё.
  
   Это я о том, почему у дяди Саши не было на буфете сувениров из Туркмении.
  
   Был он и в Китае. На официальном приёме видел на столе много диковинных вещей, но начал с акульего плавника, который никак не жевался, а вынуть его изо рта было неловко. "Так и просидел весь вечер с плавником во рту", - заливисто хохотал дядя Саша. Вообще за столом у них любили посмеяться от души, всем было хорошо, и каждый отогревался сердцем.
  
   А как танцевал дядя Саша! Нет, в присядку он не плясал, но вся его русская душа полыхала в танце! Глаза и зубы сияли. Ноги выделывали движения фокстрота и танго. Он любил латиноамериканскую музыку и весь отдавался её ритмам - ни дать ни взять истинный бразилец на карнавале! Сердце футболиста, к сожалению, бывшего, позволяло ему плясать весь вечер напролёт.
  
   В Европе дядя Саша тоже побывал и привёз всем родственникам подарки. Девочкам и мальчикам - замечательной швейцарской шерсти свитера. Они были мягкие, тонкие, тёплые и приятных цветов.
  
   А ещё швейцарский шоколад - на коричневой обёртке золотые контуры мальчика, который кричит, сложив ладони рупором. Поза его была такой раскрепощённой, что сама воспринималась как хулиганство: он сидел, перекинув ногу, кажется, через забор, и рожа его выражала непочтение и независимость. Он был в клетчатых узких брюках и в кепке с козырьком, одетой набекрень. Было непонятно, откуда могут взяться такие мальчишки в такой добропорядочной стране, как Швейцария. Текст, который он кричал, был напечатан около рта в пузыре, но по-немецки и маленькими золотыми буквами.
  
   Бабусе дядя Саша чуть позже привёз красивую шаль из мохеровой шерсти и всем - розовые поролоновые губки для ванной, редкость по тем временам.
  
   Маме дядя Саша привёз модные туфли, но они оказались велики. Их продали Вере Климентьевне, яркой женщине с зычным контральто, третьей жене дяди Володи.
  
   После развода с Верой Петровной дядя Володя пережил полосу горчайшего одиночества. И по работе были какие-то неприятности. Он почему-то подрабатывал переводами и уроками математики в средней школе.
  
   Однажды он предложил классу трудную задачу, которую не просмотрел дома. Из класса ему ехидно заметили, что он не знает, как её решить. Но, как-никак он был статистиком с учёной степенью. Повнимательнее разглядев условия, написанные им на доске, он заявил: "Нет, почему, знаю". И решил.
  
   Утешеньем был сын Гена. Они часто разговаривали с ним по вечерам. Сын поступил в Физтех. А к дяде Володе снова явилась Она. Дядя Володя часто говорил маме: "Я не могу дать тебе советов в любви ( а она и не просила). Сам был три раза женат, а ничего не понимаю. Но надо быть веселее, мне кажется". Мне в моей маме всё нравилось и так, и мера её весёлости мне казалась достаточной.
  
   Мы видели Веру Климентьевну впервые в Валентиновке, на Лесном проезде. По дорожке к нашему крыльцу в полном сознании своего великолепия шествовала женщина. Высоко поднята голова. Короткий, чистых линий нос победно вздёрнут. Широкое лицо обласкано косметичками и южным солнцем. Выдающиеся скулы и широкий разлёт бровей. Волосы покрашены хной. Короткая стрижка, модная причёска. Губы ярко покрашены и подчёркивают белизну зубов. Нежно-фисташковый костюм сидит великолепно. Ноги ступают легко и неторопливо в чёрных лаковых туфельках.
  
   Я тогда так обрадовалась, что дядя Володя снова не одинок! Бабуся сказала потом: "Опять хомут одел на шею".
  
   А как Вера Климентьевна хохотала! У неё был почти бас, и у дяди Володи тоже, и они заливались до слёз, словно пели свою любовную песню, как танцуют журавли свой брачный танец.
  
   А во Власовке, у Марии Георгиевны (см. гл.6), Вера Климентьевна в свои сорок с лишним лет , не страдая худобой, пыталась влезть в моё соломенное креслице. Хорошо, что не сломала. Они потом ели у нас картошку с кильками. Вера Климентьевна заботливо спрашивала: "Володюша, ты сколько килек съел? Раз, два, три головы, а с головами сколько?", - и они опять хохотали навзрыд, и она победоносно встряхивала чёлкой. У неё было такое контральто... Оно словно ласкало и кокетничало, как ласковый тигр.
  
   Больше всего она любила платные поликлиники и комиссионки. Дядя Володя был его третьим мужем. Первые два были крупными людьми. Дяде Володе пришлось поднапрячься, чтобы его заработок соответствовал её привычкам.
  
   Вера Климентьевна и дядя Володя всегда приезжали к дяде Саше, если у неё не было мигрени, слабости или какого-нибудь ещё недомогания.
  
   Так вот, мамины туфли, привезённые дядей Сашей, оказались у Веры Климентьевны, но та заплатила за них. Мама впервые купила себе зимние ботинки "со смехом", как тогда говорили.
  
   До этого она носила резиновые боты со шнурками, и зимой тоже. Однажды, когда мама пришла до того, как меня уложили спать - мне было года два, - я потихоньку облизала боты - они так блестели!
  
   Бабуся, бывшая сестра милосердия и хирургическая сестра, была в шоке. И мама тоже. Но ничего не случилось.
  
   Ещё на буфете у дяди Саши было много безделушек: зимний пейзаж в горах, вырезанный китайским мастером в куске горного хрусталя, пепельница в виде орангутанга из обливной керамики, обнимающего пустую половину кокосового ореха, и грустно смотрящего поверх этой пустой половины в глаза курящему.
  
   Ещё на буфете лежали яркие блестящие открытки с видами Женевы, Брюсселя и Копенгагена. Конечно, мальчик Пис, ратуша, тюльпаны... Всё такое чистое и аккуратное. Мне было непонятно, откуда в таких аккуратных городах мог появиться разнузданный тип с обёртки шоколадки.
  
   Дядя Саша много и смешно рассказывал про свои поездки, но я запомнила только одно, как он в первый раз приехал в Гаагу и не знал, сколько положено платить за такси. И дал столько, что шофёр назвал его сумасшедшим миллионером.
  
   ТЁТЯ ЛЮЧИЯ У НАС ВПЕРВЫЕ
  
   Она появилась у нас осенью 52-ого года. В один из вечеров мама возвращалась из посадок на краю леса с хворостом и увидела у калитки дядю Борю с высокой пышноволосой женщиной. Мы с мамой слышали от бабуси, что приезжала с Чкаловской приятельница дяди Бори и со слезами молила бабусю помочь ей вернуть дядю Борю: "Приехала какая-то цаца, ничего делать не умеет, и он с ней пропадёт без меня".
  
   Бабуся взволновалась и встревожилась. Уже давно мы с ней беспокоились, что дядя Боря останется холостяком. Приятельница хотела выйти за дядю замуж и записать на него своих детей, но такая возможность приводила бабусю в ужас.
  
   Вечерело. Опустился туман. Я сидела за кухонным столом, накрытым клеёнкой, и рисовала. Постучали. Бабуся открыла. На пороге стоял дядя Боря, сияющий, как его неизменно начищенные ботинки, и красавица.
  
   У неё были глаза, цвет которых трудно определить, так как он всё время менялся. Говорят, такой цвет глаз был у Пушкина. Они вспыхивали то голубым, то ярко-зелёным, то серебристо-серым. Каштановые волосы, волнами падающие на плечи. Они переливались в свете лампочки золотистыми искрами.
  
   На ней был плащ стального цвета, а в руках - нежно-голубой зонтик. Руки были в перчатках. Когда она сняла их, обнаружились тонкие длинные пальцы с ухоженными ногтями без лака. Ноги оказались большими, и мама с бабусей уговорили её не снимать туфли.
  
   "Это Чийка", - заявил дядя Боря, продолжая сиять неведомым мне огнём.
  
   Сели за стол. Угостились жареной картошкой с квашеной капустой и выпили чай с вареньем.
  
   На стенах кухни висели мои рисунки. На одном из них шла процессия с флагами, букетами и воздушными шарами, а под рисунком была надпись: "бабуси".
  
   Я ещё не знала падежей. Надпись была дарственная. Остальные же воспринимали рисунок как шествие бабусь и смеялись. Я смеялась вместе со всеми, но зато узнала про падежи.
  
   Мы с тётей Лючией наступали друг другу на ноги и заговорщически улыбались. Она моими цветными карандашами нарисовала закат в тропиках: солнце садилось в море, по нежно-голубой воде от него плыли оранжевые волны, и в эту чересполосицу врезались тёмные контуры - тени пальм на острове.
  
   Лагуны, кораллы, ананасы, папуасы... Пульчинелла, гондола, кастаньеты, бомбино, синьора, Сорренто, дольче, тутти, Висконти... Её отец был итальянцем. От неё веяло романтикой, как от дяди Саши. Потом она изобразила тётю Мотю - обобщённый образ красотки-модницы с ярким маникюром и огромными толстыми ресницами.
  
   Когда меня переспросили, как я называю нашу новую знакомую, я ответила: "Чийка", чем вызвала общий восторг. Всё-таки неловкость при встрече ощущалась, но мы все хотели, чтобы она поскорее прошла.
  
   ТЁТЯ ЛЮЧИЯ. СЛОНИКИ
  
   Через некоторое время мы отправились в гости к тёте Лючии. Она жила в комнате в коммуналке в одном из домов при радиостанции. Распределилась на радиостанцию в пос. Чкаловский после окончания института в Ленинграде. Окончила престижный факультет, готовивший телевизионщиков. Училась легко и хорошо. Кружила головы многим студентам, участвовала в работе студенческого театра.
  
   Приехала в Ленинград из Баку, где родилась в семье инженера Николая Николо. У него, судя по фотографиям, были такие же полыхающие синевато-серым огнём глаза. Он умер вскоре после того, как у его жены, Тамары Павловны, родилась третья дочь, Франческа.
  
   У Тамары Павловны осталось на руках трое дочерей: Маргарита, Лючия и Франческа. Кисейная барышня на вид, окончившая Смольный, урождённая Астафьева, она боролась с нищетой в одиночку.
  
   Тамара Павловна всю жизнь работала чертёжницей. Дочек воспитывала в строгости. Они убирались, стирали, ходили в магазины и готовили. Старшая, Маргарита, иногда заменяла Лючии мать. Франческа умерла в детстве.
  
   Бакинские дворы учили коллективизму и взаимовыручке. Лючия была командиршей: пионерской звеньевой и вожатой, комсомолкой. Ездила в Тбилиси к тёте, где наслаждалась театрами.
  
   После таких блестящих столиц нелегко было привыкать к жизни в посёлке Чкаловский. Конечно, тётя Лючия ездила в московские театры и музеи, но автоматизм повседневного быта навевал тоску.
  
   Из всех мужчин радиостанции тёте Лючии понравился только дядя Боря, причём сразу. Она так и сказала своим приятельницам. У неё были и другие поклонники и она думала, прежде чем принять предложение дяди Бори.
  
   В комнате тёти Лючии, куда мы вошли с бабусей, слегка, почти незаметно, пахло духами. Совсем не пахло едой. Здесь как будто не жили, а только читали книги. На полке стояли модные тогда слоники на счастье. Было ещё много безделушек и салфеточек, которыми было неудобно играть, потому что они мялись и портились, а один слоник вообще упал у меня из рук и разбился!
  
   Я так испугалась, что даже не могла плакать. Первое, что подумалось - теперь дядя и тётя Лючия не поженятся, а если поженятся, то будут несчастливы, и всё из-за меня! А как же я признаюсь в содеянном?
  
   Тётя Лючия ушла на кухню ставить чайник, а когда она вернётся, что скажет? Она никогда больше не будет наступать мне на ноги под столом и не нарисует тётю Мотю. Она не будет моим другом! Скрыть? Но меня учили говорить только правду.
  
   Дверь отворилась и вошла тётя Лючия. Она взяла у меня из рук разбитого слоника и поставила на полку, сказав, что можно будет склеить и поставить так, чтобы было незаметно. Всё же я видела, что она расстроилась.
  
   К счастью, ни дядя Боря, ни тётя Лючия суеверными не были. Мы пили чай с вареньем из Баку. Я разглядывала корешки книг на полках, уже ни к чему не прикасаясь. Книги были неинтересные, технические или взрослые, без картинок.
  
   СТИРКА
  
   Мама обычно не смотрела телевизор у соседей. Она так уставала, что бабуся однажды решила постирать бельё вместо мамы, когда она задержалась в школе. Бабуся хотела днём потихоньку от мамы постирать.
  
   Мама обычно рано утром, когда ни у кого не может быть аппетита, ела квашеную капусту, чистила дорожку к калитке, привозила воду от колонки на санках, а потом бежала на работу. Или с вечера привозила, а тут замоталась.
  
   Для стирки надо было привезти несколько вёдер воды из колонки и нагреть их на печке. Когда санки были порожняком, бабуся меня везла и приговаривала: "Битый небитого везёт", - из сказки. Или "старость - не радость". А я смеялась - мне представлялось, что это смешно.
  
   Светили фонари, подчёркивая медленно падающие снежинки. Мне было интересно разговаривать с бабусей. Я удивлялась, почему она грустит. Ведь так красиво сверкает снег вокруг...
  
   После этого бабуся плохо себя чувствовала, болело сердце.
  
   КЕРОСИННАЯ ЛАВКА
  
   Днём бабуся фонари выключала, когда мы шли в керосинную лавку или ларёк с продуктами, и горел какой-нибудь забытый фонарь.
  
   Керосинная лавка была на полпути к Ярославскому шоссе, на неширокой улице, заросшей травой. У самой керосинной лавки с удовольствием росла крапива.
  
   Кроме керосина там были всякие хозяйственные мелочи, а среди них - моя детская мечта. Это было мыло. Овальное, даже слегка яйцеобразное, оно было для меня символом совершнства и по форме, и по запаху, и по цвету - розовое, конечно.
  
   Когда мы покупали керосин, я буквально поедала глазами это гладкое сокровище. Хотелось к нему прикоснуться, ощутить пальцами его глянцевитость... Мне никогда его не покупали, да я и не просила. Через несколько лет мне подарили детское фигурное мыло, очень красивое, да ещё в коробке с духами и лосьоном такого же запаха, с белым шёлком внутри, но это было не то.
  
   Продавщица в лавке всегда была приветливой и весёлой - ещё бы! Я бы тоже всегда была весёлой, если бы могла с утра до вечера любоваться на такое чудо... У неё были золотистые крашеные волосы и золотые зубы, постоянно сиявшие в улыбке.
  
   Рядом с керосинной лавкой был ларёк с тканями, духами и заколками. В своих довольно-таки заземлённых рисунках-фантазиях я часто воспевала его содержимое, в результате чего рисунок был похож на расходную смету в стихах.
  
   Бабуся беседовала и с той продавщицей, и с этой, и, незаметно для себя, говорила всё время обо мне. А я слушала, что я сама, как-то незаметно, научилась читать и писать печатными буквами, рисовать, лепить из пластилина, много бегаю по морозу и на лыжах, и так, играю сама с собой в театр - ставлю сказки, пою песни. Продавщицы внимательно слушали и восторженно качали головами.
  
   Мимо этих лавок проходила и мама. Только поздно, часов в 10-11 вечера. По посёлку бегали псы, отпущенные на ночь прогуляться, но сдержанные, солидные - у них был свой дом. Ночной лай убаюкивал. В яблоневых ветках шуршали то вьюга, то дождь, а мама шла и шла мимо лавок каждый поздний вечер, оттягивая руки сумкой с тетрадками. Мне тогда казалось, что так было всегда и всегда будет.
  
   ЛЕДЯНАЯ ГОРКА
  
   Как-то ночью, в лютый мороз, она подобрала на улице пьяного человека - он не мог идти. Оказалось, что он живёт на нашей улице, в доме, соседнем с керосинной лавкой. Никогда он не был пьяницей, а тут выпил. Мама помогла ему дойти до дома. Это был серьёзный человек, крепкий хозяин. У него был добротный дом, яблоневый сад, а главное - ледяная горка, которую он сделал как и всё - на совесть. Высокую, большую, льдистую. Упадёшь - брызги из глаз!
  
   Делал он её для любимой дочки, которую тоже звали Наташей. Никто кроме неё не умел так лихо скатываться с горки! Была она похожа на отца: крепенькая, умная, собранная. Умела она не только с горки кататься, но и много других вещей: гладить отцу брюки, готовить еду и стирать, мыть полы и шить, вязать и вышивать. За всё бралась уверенно и делала хорошо и быстро. Я у них в доме не была, но слышала.
  
   Свою дружбу ей предлагать не осмеливалась - она казалась мне недосягаемой в своих совершенствах, как то мыло, да и старше меня на год. Мои любимые куклы приобрели её черты характера. С ними-то я могла разговаривать сколько угодно.
  
   Одиночеством своим я тяготилась раньше, а годам к пяти тяготиться перестала - привыкла, принимала как данность. Мне хватало книг, рисунков, мамы и бабуси.
  
   Бабуся, правда, среди дня ложилась отдохнуть, и тогда дом окутывал меня своими шорохами и тайными звуками, в другое время не слышными. Я оставалась наедине с целой Вселенной, словно подвешенная среди звёзд. Фантазии обступали меня. И кто сказал, что за таинственным надо идти за тысячи вёрст? Вот же оно вокруг.
  
   У любимого тогда мною Гайдара в "Судьбе барабанщика", когда он остался один в квартире, прекрасно передано это ощущение: "Тише-тише, слышишь-слышишь..." Так там шаркали ходики. Как-то я даже разбудила бабусю, но потом мне было неловко, да и бабусю жалко - у неё побаливало сердце.
  
   ПЕСЧАНАЯ УЛИЦА
  
   Как-то мы с мамой были в гостях у её лучшей студенческой подруги Лии Власьевой. Они жили у метро Аэропорт, в комнате в коммуналке. Объединяла их с мамой не только комната в общежитии и не то, что они были тёзки, но и общая судьба - репрессированные отцы, общие интересы.
  
   Мама всегда восхищалась добротой и ровным характером подруги. Ещё до войны за Власьевой ухаживал работник с Лубянки, его тоже звали Сашей, как моего отца. А за мамой ухаживал его друг, но не с Лубянки, а лётчик, Серёжа.
  
   Саша предупредил Серёжу, что за мамой ухаживает мой отец. Серёжа больше не появлялся.
  
   Поклонник подруги был не в мамином вкусе - тщедушный, бесцветный и ехидный. Власьева тоже не была в него влюблена. Но когда она осталась одна в 1941-ом году в Москве, ей пришлось выйти за него замуж. У них родилась дочь.
  
   В 1945г они уехали в Германию. Вернулись в 1947-м, уже с двумя дочерьми. Младшая, Юля, была вылитая мать, даже лучше, по-моему, весёлая и ласковая. Мамину подругу помню плохо, и комнату тоже.
  
   Помню этажерку с коробочками, облепленными ракушками, с салфетками, вязаными крючком, и множеством фарфоровых статуэток. На стене - карта мира. Я впервые увидела географическую карту на стене и испытала жгучий стыд оттого, что не могу найти на ней Москву. А Юля могла. Она, сияя огромными голубыми глазами, показала. Радостно хохоча - "Да вот же она!"
  
   Вновь подаренную мне куклу я назвала Юлей. Мамина подруга с Юлей приезжали к нам в гости и подарили мне тёмно-синюю кожаную лаковую сумочку, с которой я ходила много лет и берегла изо всех сил.
  
   Мама редко ездила к ним. Они получили новую квартиру в районе Песчаных улиц. Мама там была один раз. И потому, что некогда, и потому, что Лия всё хотела что-то подарить, а это обижало маму. Муж маминой подруги вскоре умер, а она умерла в один год с бабусей.
  
   ТОРФ И ДРУГИЕ ВИДЫ ОТОПЛЕНИЯ
  
   Какие-то запасы торфа для печки, наверно, оставались от хозяев. Когда они кончились, пришлось заказывать машину торфа в брикетах. Как обычно, шофёр свалил торф, не доезжая до дома, за половину улицы от нас, рядом с лужей. Догадываетесь, почему? Маме в голову не приходило дать шофёру на водку. Он выразил свой протест как мог.
  
   Несколько дней маме было некогда. Шёл дождь, потом мокрый снег. Торф вмёрз в лужу. Но сверху, то, что не вмёрзло, могли растащить. Его надо было спасать.
  
   Поздно вечером, когда мама пришла с работы, мы втроём занялись перевозкой. Лома не было, и вмёрзшая часть торфа осталась лежать до весны.
  
   Мама с бабушкой тянули за собой санки с моей ванночкой, нагруженные торфом. Когда шли порожняком - катали меня. Звёзды, луна, искрящийся снег в лучах фонарей...
  
   Верёвка от саней убегала в темноту ночи, в руки бабуси и мамы. Мне представлялось, что они везут меня через степь и тайгу. Вдруг верёвка оборвётся или я упаду с саней и меня заметёт позёмкой? А вдруг они уйдут от меня и бросят сани? Я, конечно, понимала, что это фантазии, но становилось так грустно, одиноко и жалко всех нас троих...
  
   Я ехала и думала - насколько же их хватит, моих самых любимых людей? А когда их не будет, кто же покатает меня на санках?
  
   Через три года мы перестали снимать у Китайцевых комнату зимой. Спустя некоторое время они установили паровое отопление. Зимой за ним надо было присматривать. Комнату у них никто снимать не хотел, и пришлось нанять двух женщин, чтобы они жили на даче и отапливали её.
  
   НОВЫЙ 1953 ГОД
  
   Праздновали весело. Меня уложили спать рядом с огромной ёлкой, а сами долго смеялись на кухне, пытаясь сделать торт по новому рецепту, украшая его кремом, выдавливаемым из самодельных пакетиков. Крем летел в физиономии, и это забавляло маму и бабусю.
  
   Утром под ёлкой лежала груда замечательных подарков. Пахло хвоей и вкусной едой.
  
   От Мытищинской школы были билеты на ёлки и там давали подарки.
  
   СМЕРТЬ СТАЛИНА
  
   Начало марта выдалось без солнца. Серое небо нависло над землёй. По радио говорили о болезни Сталина. Скорбная музыка пронизывала всё наше существование. Что-то творилось в природе, тоже грустное и выматывающее душу. На серый ноздреватый снег то сеял дождь, то опускался туман. Стволы деревьев были влажными и чёрными - казалось, сама природа плакала. Представлялось, накатывается что-то неотвратимо ужасное.
  
   Ни мама, ни бабуся никогда не высказывали при мне своего отношения к Сталину.
  
   В день похорон тоска стала невыносимой. С утра ходили с бабусей к одной тётке покупать квашеную капусту. Она встретила нас рыданиями: "Как мы теперь будем жить?". Капуста была замечательная, с острым дразнящим запахом.
  
   Вдруг бабуся засобиралась в Москву на похороны. Ей захотелось пройти мимо гроба Сталина. И меня одела с собой взять. Вышли из дома и пошли на станцию. Поезда долго не было, потом сообщили, что в ближайшее время поездов на Москву не будет вообще. Недоумевая, мы отправились обратно. Бабуся говорила про шакалов у издохшего льва - есть такая басня у Крылова.
  
   Уроки в школе отменили. Мама бросилась домой, чтобы упросить бабусю не ездить в Москву - она узнала ещё в школе, что там творится. Но от Мытищ электрички тоже не ходили. Мама побежала на Ярославское шоссе и доехала до посёлка Дружба на автобусе. Когда она добралась до дома, мы уже вернулись со станции.
  
   Всё время хотелось плакать от похоронной музыки - даже болела голова.
  
   Не знаю, как маме и бабусе, а мне весь март было страшно - как же мы будем жить без Сталина?
  
   Однажды, когда тётя Лючия сказала, что Сталин и Ленин не были красавцами, я рассердилась. Мы долго спорили с ней, выдвигая в качестве аргумента то бороду, то усы, то брови. Пришли к выводу, что Сталин красивее Ленина, так как Ленин лысый и у него смешные брови. Но я согласилась под нажимом.
  
  
  
  
  
   КИСАНЯ
  
   На лето ректор с семьёй приезжал на дачу, и нам пришлось искать себе другое жильё. Сняли маленький домик в глубине сада Ниловых, недалеко от своего зимнего места пребывания.
  
   Он был не то глинобитный, не то кирпичный, с комнатой и кухней. Печь на кухне не работала. Там было так сыро, что на печке росли грибы. Бабуся побелила фасад домика и посеяла садовые ромашки.
  
   Лето 1953 года, как известно, выдалось холодным. Я ходила в демисезонном пальто. Бабуся волновалась о моём здоровье и в солнечные дни ставила на солнце воду в тазу, чтобы потом окатить меня этой водой со словами: "С Таточки худоба как с гуся вода!", - я была костлявой и ела неохотно.
  
   Питались мы неплохо, регулярно покупали мясо. Однажды бабуся положила на кухонный стол во дворе большой кусок говядины и куда-то отлучилась. Когда она вернулась, то успела заметить, как молодой полосатый кот волок этот кусок в кусты целиком!
  
   Через несколько дней, после бурных ночных завываний на крыше нашего домика, где он не раз одерживал победы в рыцарских турнирах, он приполз к бабусе с развороченной головой, из которой, казалось, вываливались мозги. Он даже голос потерял, только сипел.
  
   Бабуся выходила его, хотя не сразу, но он остался одноглазым. Она не смогла прогнать. Так он и прожил с нами 12 лет. Мы любили его за независимый нрав и храбрость. Он тоже относился к нам неплохо, но свысока. Постепенно его раскормили. Он был серый в чёрную полоску. Шерсть стала пышней и блестела. Зелёный глаз горел любовью к жизни.
  
   Мясо на столе мы уже не оставляли, а подвешивали так, чтобы он не мог дотянуться. Он любил играть со мной, затаившись в кустах и неожиданно выскакивая на дорожку, по которой я шла. Он влезал на меня, как на дерево, вонзая когти. Я кричала: "Бабуся! Кисаня!", - и он, довольный, удирал от возмездия.
  
   Однажды я рассадила колено, споткнувшись на дорожке, и рана долго не проходила, гноилась - бабуся лечила её. Я впервые в жизни так страшно расшибла колено. Левое, на которое я падаю всю жизнь. Кожу свезло глубоко, да ещё в рану попали песок и камешки. Я даже заплакала от боли, но меня вовремя устыдили. Колено гноилось целый месяц, мокло под бинтом, а открытое собирало мух.
  
   В центре участка стоял большой дом, в котором жили хозяева. Хозяином был холостяк, с ним жила его сестра, толстая девочка, игравшая на пианино. Мне страстно хотелось научиться играть на пианино. Брат и сестра были сиротами, и бабуся их жалела, особенно девочку.
  
   Мне хотелось учиться рисовать, танцевать, петь, играть на пианино, языкам. Хозяйка пианино носила чёрное бархатное платье и училась играть на пианино. Мне тоже было жаль сирот, особенно мы жалели девочку, потому что дом принадлежал брату, но всё же я завидовала её платью и пианино.
  
   Перед вступительными экзаменами в институт приехали племянницы бабуси - Женя и Нина. Мама консультировала их по химии. Они засиделись допоздна и заночевали на чердаке нашего домика, куда взбирались по приставной лестнице. О чём-то долго шептались перед сном.
  
   Девушки не были красавицами, но были хороши свежестью, чистотой и надеждами. Обе в светлых простых платьях, играющих складками на ветру, загорелые, черноглазые. Нина хорошо решала задачи, а Женя - нет.
  
   КАПУСТА С СУХАРЯМИ
  
   В одно из летних воскресений совершенно неожиданно приехало сразу много гостей, причём не договариваясь - телефона у нас не было: Мария Георгиевна из Власовки (см. Дом под дубом), её летняя квартирантка с сыном Витей, который бил моих кукол в качестве их строго отца, сын дяди Володи Гена с молодой женой Таней - она появилась у нас в первый раз. У нас из продуктов были только кочан капусты и сухари, сахар - мы не ждали никого. Бабуся обваляла капусту в сухарях и пожарила. Получилось вкусно. Мы с Витей проникновенно смотрели друг на друга и ели жареную капусту.
  
   Стол стоял во дворе среди садовых ромашек. Ромашки были большие, яркие и благодаря дождям вымахали чуть ли не на метр в высоту.
  
   Было весело, Гена, кудрявый великан с громким гогочущим хохотом, был умён, добр, фотографировал, поднял меня почти на двухметровую высоту, посадил на плечи и так сфотографировался. Он был пригож, голубоглаз и строен.
  
   Таня была хороша северной акварельной красотой и мягкими изысканными манерами. Она скорее выглядела не как жена, а как сестра дяди Гены, в чём-то они были похожи Она имела кожу и профиль фарфоровых пастушек, была высокая и статная, с незвонкой речью и плавными жестами. На висках у неё светились на солнце шелковистые завитки. Она часто краснела и с коротким смехом опускала ресницы. Румянец полыхал на щеках у обоих.
  
   После обеда женщины делились рецептами торта, рисунками плетенья кружевных салфеток крючком и болтали о пустяках. Нас сфотографировали с Витей в развилке берёзы, а наши мамы стояли пониже, любуясь каждая своим чадом. Я была грустна, но не хотела в этом признаться - противный Витька сообщил на вопрос окружающих, что он, кажется, женат. Он уже заявил об этом в прошлый раз, когда мы были в гостях у Марии Георгиевны.
  
   Он нисколько не изменился и по-прежнему нравился мне крутым нравом. Он два раза лежал в больнице - один раз поцарапался о ржавую проволоку и получил заражение крови, а в другой раз объелся стручков акации - что его, не кормили, что ли?
  
   Вера Климентьевна ещё раньше утверждала, что женщины - Перегудовы невезучи в любви. Вот я и думала, что я, как внучка своей бабушки, урождённой Перегудовой, уже несчастна - мерзавец Витька меня не любит.
  
   ДЯДЯ БОРЯ СТАЛ ОТЦОМ
  
   В июле у дяди Бори появились дочки-двойняшки - Оля и Ира. Бабуся сразу поехала помогать молодой семье, но ей было трудно разрываться на два фронта. Взяли няню. Девочки родились семимесячные, как часто бывает с двойняшками, но здоровыми, только очень маленькими. Дядя Боря добывал для них и тёти Лючии соки и фрукты. Мама рассказывала, что поначалу они были похожи на розовых обезьянок-старушек и ничего, кроме жалости, не вызывали.
  
   На радиостанции Никитиным дали две комнаты с верандой в коммуналке, на первом этаже. Дядя Боря сделал там ремонт, перевёз мебель, и к приезду тёти Лючии это было уютное гнёздышко.
  
   Соседи Волковы тоже работали на радиостанции. В квартире царило полное взаимопонимание. Оба были как на подбор красивы. С Волкова можно было ваять скульптуры героев труда или писать их портреты - он был рабочим. Даже ресницы у обоих были необычайно длинные. Русыми они были, он - потемнее, она - посветлее, но без всяких стрептоцидов. Они были кудрявыми, с ослепительными улыбками и преданно любили друг друга.
  
   На небольшие инженерские деньги удалось найти няню, но она вскоре убежала, прихватив кое-что из дома и намазав калоши керосином. Собака след не взяла. Но Никитины ("Чийка" и "Чипушка", как они называли друг друга) не унывали, и нашли ещё няню, девушку Валю из Смоленской области.
  
   Валя была коренастой брюнеткой с носом уточкой с грудным голосом, напоминавшим голубиное воркование. Манеры грубоватые, но чистоплотность и порядочность исключительные. С литературным языком у неё были нелады, но зато энергии и серьёзности хватало. "Учтите!", - кричала она моим двоюродным сёстрам, посасывающим пустышки в коляске, "я вам пелёнки сейчас менять не буду!"
  
   Как-то с налёту я заскочила в комнату, где лежала тётя Лючия после выписки из больницы. Дядя Боря наклонился над тётей Лючией, а она вся подалась к нему. Они говорили какие-то бессмысленные слова, словно в бреду, и лица их светились. Я потихоньку вышла. Мне почему-то хотелось плакать.
  
   Дядя Боря разлюбил меня! Тётя Лючия забыла обо мне! И бабуся думает только об Оле и Ире. А они даже не чувствуют, как их все любят. А я люблю? Вот эти глазастые кулёчки в кружевах и лентах, пахнущие детским кремом, присыпкой и мокрыми пелёнками? Конечно, если бы хоть что-нибудь им угрожало, я бы встала на их защиту. И, конечно, у них такие трогательные ручки и ножки, прозрачные почти на просвет. Но поговорить с ними не о чем. Вот, может, подрастут, тогда станет я ясно, люблю я их или нет.
  
   Раньше, когда приезжали гости, все ловили каждое моё слово, заранее готовые восторгаться, восхищались всем, что я делала, а теперь меня никто не замечает! Всё пусто, одиноко и холодно. Никто меня не любит, кроме мамы, а мама на работе.
  
  
   ПОСАДКИ
  
   Посёлок Дружба одной стороной граничил с Ярославским шоссе, а противоположной выходил к посадкам, за которыми на километры тянулись леса сказочно-прекрасного Лосиного острова. В посадках гуляли дачники, прихватив пледы, проводили иногда целый день, читая и вышивая. Мы тоже летом там иногда сидели втроём.
  
   Однажды я шла по улице, на которую выходил задами двор Китайцевых. Шла и думала, что у меня нет подруг. С теми, кто жил по соседству, мне было неинтересно. К тому времени я читала кое-что о дружбе и ни разу не испытала её, а ведь мне уже исполнилось 6 лет. И вот я шла просто так по улице посёлка и увидела метрах в 30 девочку примерно моего возраста, которую вела за руку огромная пожилая женщина.
  
   Обе были в панамах, у девочки были штанишки до колен, типа дореволюционных детских панталончиков, в руках - сачок. Я читала про гувернанток и вот что-то подобное, пока неосознанное, увидела в этой паре. У девочки было круглое лицо с пронзительно-серо-зелёными глазами.
  
   Как бабочка на огонь, я бросилась к ним и сказала: "Здравствуйте. Я хочу с тобой дружить". Девочку звали Иришей. Она никогда не знакомилась на улицах, пусть даже и дачного посёлка, но шокирована не была. Я тоже так никогда потом не знакомилась.
  
   ИРИША
  
   Ей было 5 лет. Не помню, что она ответила, но это был не отказ. Мы пошли в посадки. Разместились на войлочном одеяле. Огромная женщина, похожая на тюленя, с ногами, которые она при ходьбе ставила как ласты, и с запахом жира от кожи с примесью духов и домашнего уюта, продолжала читать книгу Алексея Толстого "Золотой ключик"
  
   Мы внимательно слушали. Потом Ириша шила платья из листьев липы, а я читала "Золотой ключик" про себя, то, что они уже прочли. На обед надо было расстаться, но вечером договорились встретиться у калитки иришиной дачи.
  
   Вне себя от счастья, я побежала по улице, подпрыгивая время от времени на одной ножке - у меня будет подруга! Вечером, часов в шесть, на брёвнах у крыльца иришиной дачи - они снимали две комнаты, - сидели действующие лица и зрители.
  
   Я узнала только огромную женщину, которую принимала за иришину маму. Ещё там была красивая немолодая брюнетка и мужчина с сумасшедшими глазами и буйной седой шевелюрой. Я решила, что это иришины бабушка и дедушка. Так я им и сказала, когда меня спросили, кто есть кто. Они задали мне ещё какие-то вопросы и почти на все ответы хохотали до упаду. Огромная женщина оказалась воспитательницей. Возможно, она была последней гувернанткой в Советском Союзе.
  
   Ириша жила в Москве, недалеко от Смоленской площади, в одном из Арбатских переулков. Там воспитательница вела группу из нескольких детей. Осенью, зимой и весной водила их на прогулки, читала им книги, учила с ними стихи. А летом с Иришей жила на даче.
  
   Остальные трое были родители и хозяйка дачи. Отец был похож на композитора или дирижёра: пугающе импульсивный, он даже в сдержанности искрил. На самом деле Евгений Александрович был крупным инженером-энергетиком. Жена его, Александра Петровна, была художницей.
  
   Ириша была у них поздним и не очень здоровым ребёнком. Отец покупал ей все детские книги, которые мог достать. Когда мы познакомились, стал покупать и мне. Приезжал на дачу часов в семь, всегда нагруженный покупками. Жену свою он баловал почти так же, как дочь. Отсюда её несколько капризное, впрочем, добродушное выражение лица. В манерах - кошачья грация и лукавство.
  
   Обычно я обедала дома. Но иногда, заигравшись или зачитавшись, сидя рядом, мы забывали о времени. Обедать у Ириши было приятнее. Я как-то забывала сказать, что мне нельзя клубнику и яйца, и отдавала должное тому и другому. Александра Петровна любила угощать нас муссом из свежих ягод или фруктов и гоголем-моголем. Если мы что-нибудь роняли и разбивали, - смиренно убирала. Вообще наши игры протекали тихо, как в библиотеке.
  
   Иногда я возвращалась от Ириши только вечером. Надо было пройти по их улице, завернуть за уголи миновать ещё несколько домов. Одно время между тропинкой и забором разрыли канаву, а когда закопали, тропинка оказалась двухъярусной. Верхний ярус я назвала "дорогой дружбы".Название официозное, как в газетной передовице, но мне нравилось, когда я вприпрыжку проносилась по этой дорожке. А Ирише было всё равно.
  
   Ириша была девочка с умом, характером и немалым для 6 лет интеллектом. Она не была похожи ни на мать, ни на отца. Была розовенькая и круглая, как поросёночек, с рыжеватыми мягкими волосами, заплетёнными в косу, обёрнутую вокруг головы, с завитками на висках и на затылке и весёлыми зеленовато-голубыми глазами. По лицу и всему телу - задорные веснушки. Суставы рук и ног мягкие и спрятаны достаточно глубоко. А у меня все кости торчали наружу мослами. В чём мы были похожи, это в том, что ставили ступни носками внутрь.
  
   Почти каждый день мы гуляли с Иришей и её воспитательницей в посадках и играли у неё во дворе. Её любимой куклой был Кот в сапогах, красивый и очень дорогой, моей - белоснежный по началу большой фланелевый заяц. Но в основном мы читали, сидя рядом на крыльце их дачи.
  
   Осеню Ириша уехала в Москву. Я не помню, чтобы при расставании была пролита хотя бы одна слезинка.
  
   ОСЕНЬ
  
   Из домика на даче Ниловых вернулись на дачу Китайцевых, но в большую комнату. В ней было гораздо уютнее и светлее - больше окон. Мы с Дружком обрадовались друг другу.
  
   Осень была чудесной. Долго было тепло, пахло прелым листом. Однажды в октябре я нашла рядом с сараем крупную спелую земляничину. Я тогда увлекалась детскими рассказами Пришвина о природе. Потихоньку училась ценить ту красоту, которая окружала нас в посёлке Дружба.
  
   Перед учебным годом мама съездила на семинар в министерство образования. Там продавались интересные книги, в том числе и детские, и редкие книги по методике преподавания химии в школе. Журнал "Химия в школе" продавался в розницу, на него нельзя было подписаться. Мы выписывали "Учительскую газету" и "Известия", для меня - "Мурзилку".
  
   Мама вернулась из Москвы с покупками, когда на улице загорелись фонари. От неё тонко пахло духами, шелестело шёлковое платье. Под окном качались в сумерках головки золотого шара. Мы пили чай и радовались, словно вернулись в свой дом.
  
   Когда настали первые заморозки, я любовалась листьями, замёрзшими в прозрачных лужах. Это напоминало гербарий и витраж одновременно. Когда полили дожди, было уютно сидеть у окна с книгой. Сидела я на кухне, у печки. В комнате было прохладно. Приходилось экономить торф, так как не удавалось купить новый на зиму.
  
   Когда дождей и заморозков не было, по воскресеньям ходили втроём в посадки за опятами и хворостом. На маме был жакет от костюма, приобретённого в качестве экскурсовода на ВСХВ. Вернее, шли за хворостом, но не могли пройти мимо опят. Грибы заманивали нас вглубь леса, где, судя по рассказам, было небезопасно - водились банды.
  
   Летом Иришин папа однажды, где в посадках сидели под липами его домочадцы, увидел человека, наблюдавшего за ними из кустов. Евгений Александрович сделал вид, что лезет в карман, и незнакомец скрылся.
  
   Но мы всё же забирались далеко за посадки, в сам заповедник. Ведь чем дальше, тем больше было опят! А какая притягательная сила была в тех огромных соснах, дубах, древних мостиках и шишкинской мощи пейзажа! Как-то естественно и приглашающее ложилась нам под ноги тропинка. Возвращались из леса с полными корзинами и косынками, снятыми с головы. Жаль было, что не зашли подальше - там было так хорошо! В доме после таких прогулок пахло хвоей и опятами, а суп из свежих опят напоминал куриный.
  
   60-ЛЕТИЕ БАБУСИ
  
   В декабре отмечали 60-летие бабуси. Готовились долго и тщательно. Купили такие продукты, каких я раньше и не видела, кое-что из посуды... Лепили пельмени и замораживали в сенях. Перед самым приездом гостей всё вымыли, постирали и погладили, поставили тесто в огромной кастрюле и испекли пирог с вареньем, украшенный косичками, с короткой надписью "60". Были плюшки, ватрушки, шанежки, пирог с мясом, пирожки с капустой.
  
   Гости начали съезжаться к обеду. Проходили по расчищенной дорожке к дому, скидывали на сундук от американской походной радиостанции пальто и тёрли после мороза руки и носы.
  
   Приехали дядя Саша с семьёй, дядя Володя с семьёй и дядя Боря с тётей Лючией. Дядя Миша болел. Дядя Володя привёз традиционный торт-мороженое. Куплен он был, как всегда, на улице Горького.
  
   Конечно, Вера Климентьевна ругала своих врачей и утверждала, что женщины Перегудовы несчастны в любви, это у них фамильное, и уж тут ничего поделать нельзя. Я слушала, как она смеялась победоносным контральто вместе с дядей Володей. Мне страстно хотелось прямо сейчас сменить свою фамилию и быть счастливее в любви, чем даже сама Вера Климентьевна, потому что хотя любила дядю Володю, но мне не нравилось целоваться с ним.
  
   Через год я узнала, что я вовсе не Перегудова - это девичья фамилия бабуси, и не Никитина - это девичья фамилия мамы, а Виденчева - это фамилия моего отца. С этой фамилией я пошла в школу. Но где-то внутри продолжали ворочаться слова - "несчастна в любви".
  
   После застолья выкатились на улицу. Кричали, пели песни, катались на санках. На мне было новенькое пальто из нежно-розового сукна и такие же шаровары. У пальто был капюшон, обрамлённый ярко-белым мехом, и белые валенки. Все говорили, что я просто чудо. Я принимала комплименты как нечто должное, громко смялась, зная, как мне идут смех и румянец.
  
   К юбилею бабуся сшила маме настоящее зимнее пальто, первое в жизни. Мама приехала в Москву из Ашхабада в меховом жакете, подаренном ей отцом. Всё студенчество и войну в нём проходила. После войны бабуся переделала ей шинель, выданную моему отцу на заводе. А на это пальто деньги собирали три года - на подкладку, материал и воротник. Воротник был из белого кролика, а шапка из серебристого каракуля. Неправильно, конечно, но так вышло.
  
   Как всегда, было весело и непринуждённо, но бабуся как старшая в этой компании, за что-то пожурила жён братьев. Одна из них спросила: "А как насчёт Лючии? У неё есть недостатки?"
  
   Бабуся остановилась в своей критической речи на полном ходу, подумала и ответила, что Боря и Лючия молодцы, много работают, и дома всё в порядке.
  
  
  
   НОВЫЙ 1954г В БОЛЬШОЙ КОМНАТЕ
  
   Снова просыпаюсь рядом с огромной смолистой ёлкой. Шарики на ней таинственно сверкали всю ночь, а теперь под ней сложена груда подарков. Из кухни пахнет праздником и звучит вальс по радио.
  
   На окнах сияют морозные кружева, ёлки за окном искрятся под солнцем. Поверх груды подарков - несколько билетов на ёлку - маме в школе дали. На ёлке - самодельные игрушки, клеили и красили с бабусей - , яблоки, конфеты, мандарины и, конечно, гирлянда разноцветных лампочек, сделанная дядей Борей.
  
   Среди билетов - специально склеенный почтовый конверт с красивой маркой. Мне письмо? От кого? От Ириши! Это первое письмо в жизни, адресованное мне! Внутри на листочке Иришиной рукой написано поздравление и приглашение к ним на ёлку!!! Ещё нарисованы зверушки, пляшущие вокруг нарядной ёлки - несколько рисунков, и письмо от Александры Петровны. Срочно пишу поздравление, но, скорее всего, оно пришло после нашего с мамой прибытия в Москву. А я думала, что она меня забыла.
  
   Мы с мамой доехали до станции м.Смоленская и вьюжными переулками и гулкими дворами добрались до высокого прокопченного дома. Я пожалела Иришу, что ей приходится жить среди такой копоти: снег серый, воздух дымный - не то, что у нас в Перловке.
  
   Поднимались в старом мрачном лифте. Открыла оживлённая Александра Петровна. Мы приехали первые. Предупредили: за ручки руками не браться, сосед болен туберкулёзом и не совсем в себе. Над входом в комнаты, где жили Бугриновы - Ириша с родителями - всегда горела синяя лампочка.
  
   Первая комната, в которую я вошла, была побольше. Потолки были высокие, с лепниной. Окно, узкое и высокое, выходило во двор. Из окна были видны верхушки деревьев - непривычно.
  
   Лучшей вещью в комнате была ёлка. Высокая, густая, она поражала обилием красивых игрушек, в том числе и немецких - особый шик. Некоторые игрушки делал отец Ириши. Возле ёлки лежали маски - мне предложили выбрать. Ириша была бабочкой, а я - стрекозой. Их сделала Александра Петровна. Она была художницей, брала работу на дом - ретушировала фотографии для газет и журналов.
  
   Вдоль стены стояли старинные шкафы тёмного дерева, наполненные книгами. Но детские книги были в отдельном шкафу, посветлее. Мы с Иришей ушли в комнату поменьше читать книги.
  
   Постепенно прибывали Иришины друзья и подруги и выбирали себе маски - разноцветные, шелестящие фольгой. Детишки были такие же чинные и серьёзные, как Ириша. Не носились сломя голову и не дрались.
  
   Пригласили к столу. Такого старинного фарфора я больше нигде не видела до сих пор, только в музее. Даже дети были в состоянии оценить прелесть этих чашек и тарелок. На одной из них было изображено меню какого-то знаменитого ресторана. Но и наше меню было неплохим. Горбуша, белуга холодного копчения, икра, сервелат, язык и окорок. К сладкому тоже подошли со всей серьёзностью, но я его не помню.
  
   Были чинные хороводы, викторины, стихи, песни, игры. Мне подарили розовое овальное мыло. Я долго хранила его, пока оно не пропылилось, а потом всё-таки использовала. Ещё мне подарили парфюмерный набор в коробке с белой подкладкой внутри. Там были детские духи, ещё кусок мыла и зубная паста, детский крем. Ещё мне подарили книги стихов Маршака, Михалкова и Барто, Старинные эстонские сказки. Мама сказала, что она пригласила Иришу с мамой к нам в гости.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   28
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"