"Любопытно, - подумала я, открывая первую страницу "Нормы", - что же читают нынешние тинэйджеры?.."
"Ну, как Вам?" - голос ученика слегка дрожал от нетерпения, когда я протянула ему только что прочитанную книгу.
"Понравилось, - твердо сказала я. - В той степени, в какой может понравиться визит к зубному врачу, вырвавшему Вам гнилой зуб без наркоза".
Роман "Норма" написан в глухие годы лживой и мертвящей эпохи "развитого социализма" - в те самые годы, на которые пришлась моя бурная юность, впитавшая в себя культуру андеграунда и нравственные принципы подпольных правозащитных организаций. Молодости же вообще свойствен романтический протест против традиционных устоев общества, а уж против тоталитарного общества этот протест обретает часто черты бунта. Правда, в условиях всеобщего доносительства, неограниченной слежки и циничных открытых процессов над инакомыслящими этот бунт скорее - внутренний, чем направленный вовне.
Именно так я и воспринимаю данный роман Сорокина - как внутренний бунт против абсурда брежневского режима, как протест против того, что власть предержащая вкупе со средствами массовой информации кормили нас дерьмом, разумеется, в переносном смысле. А вот в пространстве романа эта метафора обретает свое прямое значение: всё народонаселение, достигнув совершеннолетия, ежедневно кушает фекалии, названные "нормой", покорно разрывая матовые шуршащие упаковки, - этакая обязательная для каждого порция насилия, лжи, абсурда, глупости, гадости, изливаемая без устали на головы безропотных "строителей светлого будущего" при активнейшей поддержке масс-медиа, изолгавшихся и извративших действительность до того, что сами журналисты говорят даже не на орвелловском "новоязе", а на невыговариваемом наречии, состоящем из бессмысленного набора букв (не звуков!) - попробуйте-ка произнести: "ляьот" или "смпвмкпапв"!
Вообще в романе, содержащем 8 частей, вступление и заключение, постоянно встречаются косноязычные, грамматически неверно построенные фразы не только в прямой речи разрозненных персонажей, но и в словах автора, так что невольно закрадывается сомнение, а владеет ли Сорокин сам нормами русского литературного языка? Но терпеливый читатель, не бросивший роман на 17-ой странице и благополучно добравшийся до 3-й части, вознагражден с лихвой: ибо тут, в первой половине, на него веет таким неподдельно-острым ароматом бунинских "Антоновских яблок" и в целом щемящей пронзительностью безупречной прозы Нобелевского лауреата, что никаких сомнений не остается в умении Сорокина изъясняться стилистически граммотно. (Мне это, кстати, напомнило известный эпизод из биографии Зощенко: когда того начали безосновательно обвинять в косноязычии его прозы, он сел и написал "шестую повесть Белкина" - безукоризненно выдержанную в духе и стиле Пушкина.) 3-я часть "Нормы" композиционно распадается на два неравнозначных отрывка: в первом, как я уже говорила, легко узнается утонченный стиль и скорбный сюжет вырождения дворянских гнезд Ивана Бунина, а во втором - ужас и нонсенс антиутопий, навеянных кошмарами сталинизма, когда в качестве рабочего скота используются люди, осужденные по политическим и националистическим статьям, и, как скот, мрут в смрадных стойлах. Эти два отрывка соединяются, с одной стороны, по принципу антитезы, а с другой - Сорокин использует прием вариативности кульминации Дж.Фаулза: можно конфликт разрешить письмами Тютчева и самоубийством героя, а можно - главами неопубликованного романа и забвением персонажа.
Если же говорить о романе в целом, то все его части - каждая со своим сюжетом и действующими лицами - словно рассыпаются на не связанные между собой отдельные куски. На первый взгляд, кажется, что эти части без всякого ущерба можно поменять местами, а то какую-нибудь и вовсе выкинуть, однако стоит ли идти на поводу поверхностного впечатления: куда интереснее понять принцип композиционного построения сюжетно разрозненных частей. Без всякого сомнения в основе этого принципа лежит главная идея произведения: вымороченные нормы "развитого социализма" - это то дерьмо, которое заставляют людей поглощать ежедневно. И с этой точки зрения роман безупречен и функционален: прочитав его, человек, преодолевая отвращение и тошноту, вырабатывает в себе стойкий иммунитет против любого вида тоталитаризма - что угодно, только не эти фекалии, которыми нас кормили в течение 70-ти лет! Временное пространство романа включает эпизоды, описывающие 30-е годы, 40-е (к примеру, как реликвия, хранится норма погибшего во время Великой Отечественной войны офицера), 50-е и т.д. В то же время Сорокин использует рамочную композицию: экспозиция и эпилог сюжетно связаны (словно образуя дополнительную, 9-ю часть, романа): арестовывается самиздатовский писатель Гусев (ах, эти ассоциативные птичьи фамилии!); изымается его, разумеется неопубликованный, роман, который читает некий подросток (и мы, читатели, вместе с ним: с первой по восьмую часть); он-то и выносит окончательный абсурдный приговор Гусеву: безмолвно показав четыре пальца. Что это? Школьная оценка? Срок? Генералам КГБ, приводящим его в исполнение, понятно, а мне, признаться, нет. Да это, в конце концов, и не важно в мире тотального идиотизма и бреда!
И еще несколько слов в заключение. Владимир Сорокин создавал свой антитоталитарный "экскрементный" роман в годы, которые пришлись на апофеоз торжества "развитого социализма", как долго он продлится, писатель не мог знать, и в таком случае процесс написания этого произведения напоминает психологическое замещение: как Гете создал "Страдания молодого Вертера", чтобы самому не покончить жизнь самоубийством (по его собственному признанию), так же и Сорокин, очевидно, создал "Норму", чтобы и вправду не есть фекалий коммунистического режима и чтоб не тошнило от всеобщего абсурда.
Я же, как, наверно, и многие, прочитала этот роман спустя 20 лет после его создания, с облегчением констатируя, что все эти ужасы позади. Однако история являет нам многочисленные примеры регресса, и ни один народ или государство не застрахованы от подобного отката в бред и ужас политического деспотизма; и с этой точки зрения роман актуален чуть ли не на веки вечные: да, читать его противно, мерзко, невыносимо больно - до рвотных спазмов, но, прочитав, каждый человек, положив руку на сердце, пожалуй, скажет: "Я сделаю всё и даже сверх того, что от МЕНЯ зависит, только бы не допустить снова прихода к власти тоталитаризма - в любой его форме".
А что же молодое поколение - выросшее после распада Советского Союза и не испытавшее на себе всех прелестей насильного кормления двуличными принципами социалистической законности? Или для них этот роман - не более чем литературная реализация забавной эпатажной метафоры, мол: "Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста"? Хорошо бы не забыть узнать об этом у ученика, давшего мне почитать столь своеобразный шедевр, единственное оправдание написания которого, на мой взгляд, - выработка безусловного иммунитета против абсурда и подавления личности во времена тоталитаризма.