- Ну вот - сказал Семен Иоаныч и положил на круглый стол, перед нашими носами, прибор для измерения пульсаций температуры в верхнем слое океана,- сейчас разберем и рассмотрим датчик.
Семен Иоаныч был не только начальником нашей студенческой практики, но и заметным ученым- океанологом.
- Ага - сказал Сухов и взяв отвертку, стукнул по прибору. Тотчас от прибора отлетела гайка и ударила меня по лбу.
- Нехорошо так с дамами, Сухов - заметил Семен Иоаныч.
- С женщинами - поправил Сухов.
- Она не женщина - закричал Витек, мой ухажер.
- А кто же?- заволновалась я
- Барышня - сказал Витек - и ударил Сухова кулаком в нос.
- Ну, какая я - барышня - смутилась я. - Я просто - океанолог - последнее слово произнеслось отчетливо, но со всею скромностью.
- Она еще и дура - неожиданно для себя и других проговорился Семен Иоаныч, но, спохватившись, добавил:
-...Все мы - океанологи.
Однако было уже поздно. Солнце, выскочившее из-за горизонта, осветило желто-оранжевым брюшком Голубую бухту, Черное море, еще подрагивающее в полусне. Мы осознали, что пребываем в плену магнолий, и каждая секунда, проведенная вне пляжа и плесканий в прозрачной воде, может доказать лишь безнадегу нашей будущей жизни.
ОБОРОТЕНЬ
Несколько мужиков лупили граблями гигантскую миногу, поросшую шерстью. Однако грабли не достигали тела миноги, зависали в пространстве. Во - гад, чудит! - кричали мужики и лупили, а чуть отдохнув опять лупили и кричали - Оборотень, коварный, какой!
Странное избиение продолжалось долго, пока минога не покрылась светлой замазкой, напоминающей гипс. Все, ушел, гад - сказал застрельщик избиения - Это же - труба, братва. Видите, выходит из земли и уходит в землю. А из дырок-то что-то все же истекает - заметил самый зоркий мужик. Небось - кровь гада - предположил самый молодой мужик. Еще чего - сказал застрельщик избиения - от этого дождешься. Он присел, сунул палец в слабый фонтанчик, понюхал, потом слизнул. Да, это - вино, братва, "Черные глаза". Мужики разлеглись на земле, каждый к своему фонтанчику поближе и затихли. Мы теперь - растопыренная сороконожка, лежащая на спине - сказал самый молодой мужик. Нет, мы - галера с брошенными веслами, которая на перепутье - уточнил застрельщик избиения. Мы теперь - оборотень и иже с ним - поправил всех самый зоркий мужик и присосался к дырке в гипсе.
МЕЖДУ МЕЛАСОМ И ФОРОСОМ
море серебрится мириадами маленьких лун или подковок стремительных антилоп, растерявших их щедро вдоль побережья...
Слева - стайка купальщиков, загородившихся зонтами от пары нудистов, стоящих как пальмы, но только в обнимку, справа - все та же отчетливость линий... пустынность...
Признаться, и мы смущены пахом Адама и, резко свернувши направо, топнем по щиколотку в теплом песке, покачиваясь при ходьбе, как неуклюжие птицы.
- Это миражи одинокого моря - ты говоришь торопливо - они провоцируют чувства и усугубляют...- да брось ты - я не могу промолчать - они же невинны, как дети...- мы смотрим назад, обернувшись... нудисты бегут к водопою, как зебры...- невинны? ...только не эти...но в них есть притяженье - ты продолжаешь, чуть замедляясь...- друг к другу?...- нет, скорей всего к смерти...
Мы садимся у волнореза и смотрим на буруны волн, фонтаны и брызги...и чайки топочат, взлетают, горланят и плавно падают вниз, как сгустки серого пепла над языками костра...- ну ты и загнул - думаю я - как это к смерти!?... когда мир семенит в месмеризме... солнце теплом покрывает нам спины, а пальцы перебирают песок сыпучий, делая подкопы к самой сердцевине...и море шумит и щебечет... и куст можжевеловый к нам наклоняясь... и...горы в дали...и губы, уставшие от дозы Бастарда... как это слово... враждебно... избито... и враждебно... и я забываю его... забываю...ибо веки смыкает сладкая дрема...
ЦИКЛОП
Немного странно видеть себя огромной, лежащей на спине на плато, близ озера Поопо, в ложбине, точно копирующей очертания моего тела. На границе ложбины расселись индейцы Аймара. Они перебирают, словно струны арф, мои невидимые сухожилия, рассматривают печень и селезенку, тоже невидимые, и удивленно, и даже с благоговением переговариваются, когда прислушиваются к биениям гигантского кубка моего сердца. Размеренные вибрации, которые они вызывают маленькими палочками, погруженными в поры моей кожи, заставляют меня медленно приподняться горизонтально над землей и зависнуть в воздухе параллельно поверхности плато. Индейцы смотрят вверх из-под козырьков ладоней, потом совещаются и начинают изо всех сил дуть на меня, набирая старательно воздух в легкие, и следуя направляющим жестам вождя. Я покачиваюсь и постепенно отплываю от этого места. Мне остается непонятной мотивация их поступка - они проводили меня в долгое и интересное путешествие или просто отогнали, как отгоняют подручными средствами страшный фантом, что-то вроде раздутого газом прозрачного циклопа, соседство с которым может вызвать извержения вулканов или изнуряющую, долгую засуху.
ШУРОЧКА-АВТОМОБИЛЬ
От суеты и усталости Шурочка вывалила глаза из орбит и рухнула на спину.
Сохранив огромный импульс готовности к любому делу, клетки Шурочкиного тела превратились в микроскопические шестеренки, которые бешено завращались, каждая - со своей скоростью и в своей плоскости. Шурочка подумала, что она умерла, а она вдруг поехала вперед боком по полу, как большой сломанный заводной автомобиль. Шурочка покатилась по направлению к семейному сложенному дивану. Ну вот - решила она - теперь-то остановлюсь навсегда. Но не тут-то было. Безумные мощные шестеренки заставили Шурочку въехать под диван - диван приподнялся, Шурочка сплющилась, диван опустился и укрепился на Шурочке устойчиво. Потом шестеренки навалили на Шурочку стол и комод, а подумав, и полку с вещами и фисгармонью. Самопальная пирамида Хеопса, выбив входную дверь, медленно выехала на лестничную площадку.
В это время из лифта вышел благоверный Шурочки, и как всегда - руки-в-брюки.
-Это ты, Шурец?! - крикнул он пирамиде.
- Не называй меня так - прошелестела Шурочка.
-Шурец, и я с тобой - благоверный прыгнул на самый верх пирамиды, засунул два пальца в рот и по-молодецки свистнул.
Шестеренки подскочили и завращались с утроенной силой. Они мигом преодолели четыре лестничных пролета и проломив двери подъезда, выкатились на улицу. Некоторое время шестеренки раздумывали, чтобы еще на Шурочку навалить, но одумались и покатили пирамиду по главной магистрали... Так они и едут. Долго долго. Всю жизнь.
ЧЕГО И ВАМ ЖЕЛАЮ
( откровение от Варвары)
Больше всего на свете я люблю смотреть на поспевающую бражку. Сонмы пузыриков лопаются - это тысячи младенчиков пребывают на свет. Матерь-сыра-бражка... не оставит нас в плену собственных заблуждений.
РЕЦЕПТ ОМОЛОЖЕНИЯ
Некоторых людей надо трясти долго-долго и злобно-злобно, чтобы холестерин закапал из их пор, и они стали вновь, как розы.
ОЧУМЕЛЫЕ НОЧИ
- это когда море стекает с ножа, жизнь на просвет - фиолетова, а заросли винограда и роз вскипают от немыслимых совокуплений.
ЛУКАВЫЕ ПРИЕМЫ
Доподлинно известно,
что во время Первой мировой
в военных целях использовались дирижабли
в виде обнаженных женщин.
Шикарные надувные женщины чарующе улыбались Земле,
вызывая эрекцию у солдат и командиров противника...
а в это самое время
матерые аэронафты,
сидящие в гондолах-грудях
неистово фотографировали линии укреплений.
ОДНАЖДЫ
Металлические осенние листья кружились сегодня.
Словно мембраны трепетали. Из-за них странные голоса
город наполнили: то ли коты пищали, птицы трещали,
вода тосковала? Жутко на улицу было выходить.
ДОПОЛНЕНИЕ К РУКОВОДСТВУ
В этой замечательной игре, которую мы разработали для Вас к третьему тысячелетию, бросать друг в друга лучше всего женские чулки 58-го размера, до отказа набитые ватой.
Если чулки капроновые, то Вы скоро поймете, какие огромные (бесконечно огромные) сосиски могут полететь в вашу сторону, а если они эластичные, то Вы на всю жизнь осознаете какие пухлые ( бессовестно пухлые) ножищи могут упасть вам на плечи.