Якобсон Натали : другие произведения.

Век императрицы 1 Избранники темных сил

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Легло ли обмануть дракона, если он в тебя влюблен и отнять у него на целый век власть над его империей? Роза обманула Эдвина. Теперь она правит всеми волшебными существами. Но век когда-нибудь кончится и чему тогда быть? Примирению или войне? Есть несколько избранников магии, которые решат исход противостояния. Кто успеет найти и завербовать их раньше: Роза или Эдвин?

Первый том [бумажное и цифровое издание]

Век императрицы

Пролог

  
   Грубый, сильный толчок в спину, и Лоран ничком упал на мраморный пол. Тяжелые, свинцовые створки дверей с шумом захлопнулись за ним, послышался скрежет задвигаемого засова. В висячем замке повернулся ключ, как будто отсекая все пути к спасению. Вот и все! Приговор исполнен. Лоран один в пустой гробнице, даже факел, на миг выхвативший из темноты длинные строки иероглифов на стенах, теперь остался по другую сторону дверей, в другом мире, мире сражений, азартных игр и костров инквизиции. В том мире еще теплилась жизнь, а здесь в затылок подуло ледяным дыханием смерти.
   Оружие у Лорана отняли, как и все ценные вещи, которые он успел захватить из покинутого поместья. Колода карт, правда, осталась в кармане, но какая от нее теперь польза. Со смертью не удастся сжульничать в игре.
   Он совершил преступление. Он должен умереть. Эта последняя мысль билась в мозгу, как птица в клетке, и от нее было не убежать. Жаль, что вместо бесполезного места казни, откуда бы Лоран все равно сумел ускользнуть, палачи заперли его в этом склепе. Почему именно в склепе? Лоран насторожился. Не проще ли было просто замуровать его в стене, как они это не раз делали с другими осужденными. В замурованной стенной нише у него было бы ничуть не меньше шансов умереть от холода, голода и жажды.
   Лоран сел на полу и огляделся. Просторная, облицованная мраморными плитами зала напоминала царскую усыпальницу. Однако, если это склеп, то почему вокруг нет ни одного саркофага, ни одного скелета или черепа. Кругом только множество стенных ниш и потухших свечей.
   Его друзья сочли бы это странностью, но Лоран всегда чувствовал облегчение, если попадал в комнату, где все свечи потушены. Он не переносил света свечей, не мог без содрогания смотреть даже на маленький огонек после того, как его запястья обгорели в том страшном пожаре. Он боялся наблюдать за языками пламени в камине, потому что каждый раз вспоминал, как беспощадный и прекрасный злодей поставил печать на его плече каленым железом. Что это было за железо, кажется, в пламени оно принимало форму когтей. Ночной налет, драконий огонь, пылающий ад - нет, Лоран не хотел об этом вспоминать.
   Он хотел встать на ноги, оперся ладонью о пол и ощутил под пальцами неровность на мраморных плитах. Хоть светильники и не горели, но странное голубоватое свечение, исходившее откуда-то извне, позволяло рассмотреть в деталях весь зловещий интерьер. И все равно Лоран не поверил глазам. Он провел пальцами по полу, чтобы ощупать глубокие борозды от острых когтей, более острых, чем даже когти медведя, однажды чуть было не задравшего Лорана в лесу. От прикосновения к холодному мрамору обожженное запястье почему-то вновь нестерпимо заболело.
  -- Кто так сильно обжег тебя, - как будто вопрошал его звучный и равнодушный голос из тишины, но Лоран не хотел отвечать, не хотел вообще об этом думать. Ожог - дьявольская метка, живое напоминание о той страшной ночи. Он хотел бы насовсем забыть тот странный разговор, который случайно подслушал, но выжженное клеймо вечно будет напоминать ему об этом.
   Вдруг вспыхнула слабым синим огоньком одна свеча в дальнем углу. Лоран двинулся вперед на свет, на миг преодолев свой страх перед огнем. Да, огонь-то жарким не кажется, а едва тлеет на фитиле. Что-то хрустнуло под ногой. Лоран наклонился и поднял осколок зеркала, взглянул на свое юное, привлекательное лицо и пшеничного цвета волосы, быть может, в последний раз. Он еще слишком молод, чтобы умирать. Прежде, чем он успел посетовать на судьбу, как в зеркальном осколке мелькнуло другое отражение белого, гладкого, мраморного лица - лица статуи. От неожиданности Лоран выронил осколок. На пальце остался порез.
   Будто привлеченные запахом крови из темных уголков начали выступать какие-то тени. Кто-то скребся в гробнице, или Лорану это только казалось. Будь у него с собой хотя бы дубинка, и он не побоялся бы отбиться, от кого угодно.
   - Что за странные мысли?- Лоран одернул себя. С кем сражаться, если вокруг никого нет. Он здесь один и может смело идти вперед, туда, где едва теплится свеча. Так почему же он испытывает легкую неловкость, даже стеснение, как если бы вторгся в чужое жилье. Все хватит, это не заповедные владения, ни чей-то дом, а мавзолей. Гробница без могил. Очевидно, Лоран будет первым скелетом, которого обнаружат здесь. Мрачный юмор придал ему смелости, и он рванулся вперед и споткнулся о ступени. Эхо шагов потонуло во всеобъемлющей тишине. Вспыхнули еще несколько свечей в большом напольном канделябре. Лоран зажмурился, а когда разомкнул веки, то увидел возвышение с тремя ступенями, на котором стоял резной трон из слоновой кости, а на троне неподвижно застыла изящная, величественная фигура. Всего лишь статуя, изображающая красавицу, возможно, чей-то скульптурный портрет и довольно искусный. Каждая складка мраморного платья кажется кружевной, мраморные кисти рук на подлокотниках трона живыми, а бледные губы готовыми улыбнуться. Откуда такое впечатление реальности? Возможно, из-за золотой короны с жемчугом и крупными рубинами, надетой на голову изваяния.
   В другой раз Лоран оценил бы такой драгоценный венец с чисто профессиональной точки зрения. Его интересовала бы только цена, но даже думать о цене того, что принадлежит прекрасной скульптуре, казалось, кощунством. Все, что соприкасалось с этим мраморным идолом, становилось бесценным.
   Лоран преодолел ступеньки, размышляя о том, как лицо статуи могло отразиться в зеркале, ведь она все время сидела здесь, она не могла стоять за его спиной, когда он смотрел в осколок, а показалось, что в тот миг, она заглянула ему через плечо.
   Снова в отдаленных уголках раздался скрежет. Кто-то скреб когтями по полу. Свечи больше не загорались. Во мгле вспыхнули совсем другие огоньки. Теперь из всех углов склепа засверкали злобные звериные глаза. Волки! Почему он сразу их не заметил. Лоран вздрогнул и придвинулся к статуе, будто она могла его защитить. Если бы сейчас кто-то предложил ему факел для самозащиты, то Лоран не испугался бы близости огня.
   Серые тела метались от одного угла к другому, волчьи лапы мягко ступали по мраморным плитам или скребли их, но нападать не спешили. Последний взгляд на прекрасное, коронованное изваяние, решил Лоран, а потом можно встретить смерть. Он развернулся к идолу, и мысль о гибели от волчьих когтей уступила место другому страху. Скульптура больше не сидела на троне, она стояла в полный рост, корона не только придавала ей величие, но, и как будто, делала выше. Легкая, лукавая улыбка тронула ее губы. Тонкая мраморная рука была вытянута вперед в приглашающем жесте. Статуя была безмолвна, но Лоран знал, что сейчас будут произнесены слова:
  -- Пойдем со мной!
   И он готов был пойти, куда бы она его не позвала.
  
  
  
  
  

После полуночи

  
   Ноэль обошел пустую церковь. Длинная одежда приятно, но непривычно шелестела. Ощущение эфеса шпаги в руке было более естественным, чем всеобъемлющая тишина вокруг. Ноэль старался не думать о наследстве и титуле, которые должны были бы принадлежать ему. Его судьба в этом приходе. Эту ночь он проведет здесь, а с утра вернется в свою каморку. Долгое ночное бдение еще впереди, а усталость уже дает себя знать.
   Какая-то птица ударила крыльями о стекло. Надо проверить, все ли окна закрыты. Ноэль прикоснулся к железному переплету на окне у алтаря, проверил плотно ли прикрыта задвижка. За двором церкви лежал унылый пейзаж. Пустошь, заросли репейника, и только где-то вдалеке начинал расцветать вереск. Братья пустили в ход все праведное и неправедное, чтобы сослать его, как можно дальше. Ноэль прислонился лбом к стеклу, вспоминая последние дни, проведенные в далеком блестящем мире. Алый луч, коснувшийся стекла и заигравший на нем радужными бликами, заставил Ноэля оторваться от грустных мыслей. Где-то вдали, за пустошью, разливалось по небосводу алое сияние, словно багряная, огненная с кровью зарница. Такой ореол над землей возникает, когда горят где-то скирды сена. Может, вспыхнул на полях убранный урожай, или занялась чья-то соломенная крыша. Ноэль зажмурился, представив себе пылающие стога сена и дома. Бежать бы на помощь, но нельзя забывать о том, что он больше не хозяин поместья, а будущий священник. Сегодня опасная ночь, и он не имеет права уйти из церкви.
   К тому же, это может быть и не пожар, просто далекий отблеск фейерверка. Но где здесь может быть устроен фейерверк, ведь кругом только бедные крестьянские хижины и лачуги, а единственное поместье находится очень далеко отсюда.
   Ноэль прижал руку к стеклу, будто боялся, что окно вдруг сможет распахнуться само по себе, приоткрыв щель в другой мир.
   Вокруг не раздавалось ни звука, но Ноэль почувствовал за спиной чье-то присутствие. Может, кто-то стоит у закрытой двери. Ноэль должен был пойти в притвор и проверить. В сегодняшнюю ночь он обязан дать убежище любому, кто попросит об этом. Он прошелся по нефу и вынужден был остановиться на полпути. В пустой церкви, прямо на полу, сидел, опустив голову, прекрасный златокудрый юноша. Как он мог войти, ведь дверь давно закрыта, церковь пуста. Ночь не то время, когда скамьи заполнены прихожанами.
   Кто этот незнакомец? Судя по одежде, аристократ. На безымянном пальце изящной и тонкой, но сильной руки сверкало гербовое кольцо с печаткой, как осколок того мира, из которого Ноэль был изгнан. Ноэль сам не понял, почему ему показалось, что эти тонкие, очень длинные пальцы с ухоженными ногтями, хоть и выглядят хрупкими, но обладают сверхчеловеческой силой.
   Золотоволосая голова медленно поднялась, будто незнакомец только сейчас понял, что он здесь не один. Вокруг было темно, но бледное лицо, как будто, светилось каким-то внутренним светом. Ноэль чуть не задохнулся при виде этой поистине неземной красоты.
   Сначала Ноэля посетила отчаянная мысль, что перед ним ангел, посланный с небес, но, словно отвергая эту догадку, губы юноши всего лишь на миг исказила неприкаянная усмешка грешника, мелькнула, как оптический обман на невинном чистом лице. Ноэль рассматривал незнакомца, забыв о вежливости, забыв даже о том, что перед ним живое существо, а не немое произведение искусства в какой-нибудь галерее. Он пытался запомнить каждую черту. Золотые пряди волос, такие красивые и мягкие, что хотелось прикоснуться к ним, чтобы убедиться, что они такие же нежные на ощупь, как кажутся. Ноэль вглядывался во мглу, тщетно ища крылья за спиной незнакомца, но их не было. Возможно, всего лишь на миг очертания распростертых крыл взмахнули и исчезли за его спиной, но они почему-то были темные с золотой каймой, а не белые. Опять обман света и тени, или все-таки не обман? Ноэль так бы и стоял молча, если бы незнакомец не заговорил первым.
  -- Я хочу покаяться! - слова, произнесенные мягким, бархатистым голосом, почему-то резанули по слуху и чуть не оглушили.
   Ноэль отступил на шаг, не зная, что сказать в ответ.
  -- Я, как видите, еще не принял сан, - наконец сумел выдавить он из себя, и собственные слова показались ему глупыми, а голос слишком грубым по сравнению с теми волшебными, но зловещими звуками, которым он только что внимал.
  -- Но ведь исповедь вы выслушать можете, - тут же парировал юноша с удивительной беспечностью и, как показалось, с ноткой цинизма.
   Может, Ноэлю только почудилось, что незнакомец прибавил к сказанному:
  -- Из сострадания к ближнему, из жалости ко всем тем, кого я еще погублю.
   Нет, он не мог такого сказать, скорее всего, Ноэлю послышалось. Вернее, он услышал это в своем мозгу. Вот, что значит недосыпать, начинаешь верить в то, что кто-то, находящийся рядом, может заставить тебя услышать то, о чем он подумал, не произнося этого вслух.
   Всего на один короткий безумный миг в мозгу Ноэля пронеслась, как комета, вспышка озарения. Сознание, утомленное долгим бодрствованием, отказалось воспринимать ее. Можно ли подумать, что этот юный аристократ спасается бегством от огня инквизиции, ведь у портала не стояло ни кареты, ни коня, не было слышно подъезжающего экипажа, а дворянство не привыкло к долгим пешим прогулкам. Тогда, может, этот юноша сам демон и по какой-то неведомой причине пришел сюда раскаяться за всех тех, кого сношение с его собратьями обрекло на муки от палачей в застенках или в адских котлах.
   Ноэль тщетно пытался расслышать в тишине грохот колес, звяканье упряжки, голоса сопровождающих слуг, какие угодно звуки, подтверждающие то, что перед ним не дух, а живой человек, которого кто-то ждет у выхода, чтобы ему не пришлось одному возвращаться домой через пустоши, леса и большие дороги, где по ночам орудуют банды разбойников. Да, и какой человек сможет за одни сутки преодолеть пешком или даже в карете долгую дорогу до ближайшего города. Для этого, действительно, нужны крылья.
   - Возможно, я и не хочу, чтобы кто-то отпустил мне грехи, - бледные губы опять едва шевельнулись, произнося слова. - Возможно, мне всего лишь надо, чтобы кто-нибудь меня выслушал, вы молоды и воспринимаете все близко к сердцу, если я расскажу вам о своих злодеяниях, то вы отвернетесь от меня, а не простите.
  -- Бог простит все, если вы покаетесь.
  -- Но ведь вы еще не слышали о том, что натворил я...иначе, вы узнали бы меня в лицо.
   Он легко и быстро поднялся. Один миг, и он уже на ногах, движения по-кошачьи гибки и неуловимы. Когда-то Ноэль считался отличным фехтовальщиком, но сейчас он чувствовал себя почти неуклюжим в сравнении с этой стремительностью и грацией.
  -- Нет, не в исповедальню, - поспешно возразил юноша, угадав намерение Ноэля, - лучше прямо здесь.
   Он опустился на скамью и облокотился о деревянную спинку, слышен был только его тяжелый вздох, само движение грациозное и бесшумное. Даже лист, слетевший с дерева, не падает так тихо. Теперь в свете свеч можно было рассмотреть получше чистый лоб, изящную линию носа, красивые скулы, очень длинные ресницы, бросавшие тень на щеки - каждую составляющую черту волшебной красоты. Золотые кудри, схваченные на затылке черной атласной лентой, как нимб, обрамляли гладкое, казалось, навечно юное чело. Быть может, пройдет лет восемь, и возраст потребует свою дань, годы оставят след даже на этом, казалось, выточенном из мрамора или льда лице. Ноэль обладал богатой фантазией и одной способностью, которую он скрывал от всех, даже от самых близких людей - склонностью к провидению. Он пристально посмотрел на незнакомца, попытался представить, как под нежной кожей этих век залягут морщинки и ...не смог.
   То, что было обычной нормой жизни для людей, казалось, совсем не могло коснуться необычного ночного гостя.
  -- Вы живете здесь, в глуши, далеко от столицы, - тонкая рука случайно коснулась руки Ноэля, прикосновение льда. - Вы хотя бы знаете о том, что происходит сейчас в мире. Я никогда долго не живу на одном месте, переезжаю из города в город, спешу узнать новости первым и понимаю, что мир рушится, лик земли меняется, привычки людей тоже крушатся, как крепость после осады, привычная подошедшая к концу эра, а новая не предвещает ничего хорошего. И не думайте "он говорит так, будто прожил много столетий", я, действительно, успел многое пережить, гораздо больше, чем можно вместить в рассказ, рассчитанный всего на одну ночь. Поэтому я постараюсь быть, как можно более, краток. Я ступил на путь зла в ранней юности, не по собственной воле, по принуждению, но не испытывал никаких угрызений совести за то, что использовал то страшное оружие, которое меня научили пускать в ход, против своих же учителей. Иногда я скитался по миру, как тень, иногда на правах властелина и покорителя вторгался в целые области, и не было больше прежнего благоденствия там, где однажды побывал я. Я манил за собой во тьму тех, кто мне нравился, искушал, соблазнял, я приоткрыл людям путь к запретным знаниям...я убивал.
   Он перевел дыхание и едва улыбнулся уголками губ.
  -- Думаю, о последних событиях, потрясших общественное спокойствие, вы все-таки не можете не знать. В городах пожары, болезни, смерть. Не так давно по Рошену волной прокатилась чума. Я был тому свидетелем.
  -- Не так давно? - удивился Ноэль. - Вы не могли этого видеть и остаться в живых, это было лет пятнадцать назад, а вам на вид не больше двадцати. Я не так невежествен и могу предположить, что окажись вы ребенком в зачумленном городе, вы были бы давно мертвы.
  -- Вы всегда смотрите только на внешность и никогда не пытаетесь заглянуть в душу собеседнику, - сказал юноша без укора, но с такой интонацией, что Ноэль невольно смутился. - Вернемся к причине всех этих напастей. Люди ее не знают. Верховные власти пытаются найти виновных, чтобы усмирить готовую к бунту толпу. Спокойствие народу могут вернуть только казни людей, обвиненных в колдовстве. Близок расцвет инквизиции, во времена моей юности она не была столь значима, сейчас в ней сосредоточена власть - сила страха. Ее слуги ищут колдунов, пытаются найти виновных, а хватают невинных. Стража арестовывает всех подряд, кто подвернется под руку в неурочный час. Крики, пытки, учащенные патрули, доносчики, костры в Рошене! Гибнут сотни невинных, а виноват во всем я один.
   Бледные, красиво очерченные губы едва шевелились, между изящными бровями залегла страдальческая складка, можно было подумать, что он, действительно, раскаивается. Замаливает грех только для того, чтобы, переступив порог церкви, снова начать грешить. Такой красивый, но такой порочный. Либо искушающий демон, либо сумасшедший.
   Словно уловив мысль Ноэля, он встрепенулся.
  -- Вы считаете, что публичное сожжение лжеколдунов, которые я наблюдал на площадях, лишили меня рассудка, вы можете думать, что хотите, но подсознательно знаете, что я не маньяк, не полуночный душитель, поэтому и избегаете моего взгляда. Вам известно, кто я, об этом знают все, но вслух упомянуть боятся. Нельзя упоминать беду, иначе призовешь ее к своему порогу. Вы можете не верить в меня. А можете просто думать, что если назовешь по имени что-то несуществующее, то нареченное именем из букв и слогов, оно может быть призвано к жизни.
   Ноэль бы решил "он бредит", но ясные голубые глаза, в глубине которых, как мошка на стекле, затаилась какая-то темная крапинка, отвергали эту догадку. Взгляд осмысленный и даже мудрый. Таинственный пришелец пока что был в своем уме, но, очевидно, стал свидетелем таких кошмаров, что теперь лишь тонкая грань отделяла его от шага к безумию. Какие странные фрагменты сейчас заполняли его память? Было заметно, что он пытается найти подходящие слова, чтобы облечь в них свои чувства, но, чтобы описать их поточнее, не находится слов ни в одном земном языке, поэтому юноша прошептал, почти прошипел что-то на чужом, незнакомом наречии, нечленораздельном и абсолютно не восприимчивым для слуха. Как из человеческого горла вообще могут вырваться такие звуки, которых человек-то не в силах ни произнести, ни понять. У другого бы порвались до крови голосовые связки, если бы он попытался издать один такой звук, а потом еще шипение, почти змеиное, но более зловещее, чем даже у гремучей змеи.
  -- Вы смущены и устали. Я не хочу задерживать вас, - вдруг произнес он прежним мелодичным голосом. - Мне не хотелось вас пугать. Признаюсь только еще в одном, в том, что тяготит меня больше всего. Я говорил вам, что заставлял свернуть с пути праведного в первую очередь тех, кто мне приглянется. Трудно пленить того, кто сам привык соблазнять, но один раз это все же случилось. Я похитил очень красивую девочку и воспитал ее в своей злой морали, думал, что она станет лучше меня, а она стала хуже...Одно дело, творить зло по воле наставника и лишь иногда выбирать жертвы самому, а потом раскаиваться. Чудовище, что живет во мне, питается страхом и смертью, но не я сам призвал злого духа в свое тело. Она же, та, кого я люблю, добровольно ступила на тропу колдовства. ..но, вы, наверное, не сможете меня понять. Я зря пришел...
   Он вскочил, по-прежнему, стремительно и молниеносно, один миг, и он уже был далеко. Ноэль едва успел догнать его и вцепиться в парчовый рукав камзола.
  -- Подождите! Вы должны вернуться, завтра с утра, когда здесь будет кто-то еще.
  -- Вряд ли я смогу, - юноша легко и небрежно стряхнул его руку со своего рукава.
  -- Тогда я попрошу святого отца молиться за вас, я обращусь к настоятелю. Вы не можете просто так уйти, даже не назвав своего имени.
  -- Смотрите! - златокудрый гость развернул Ноэля к окну. Теперь на горизонте была видна не только алая зарница, там, в ночи, бушевал пожар, пламя успело окрепнуть и разрастись, теперь оно, как какое-то сказочное чудовище, ползло по пустоши, слизывая кусты вереска и все, что встречало на своем пути.
  -- Перед оградой этого места огненная волна остановится, поверьте мне, - с какой-то странной интонацией предрек юноша. - Я не могу злоупотреблять гостеприимством, к тому же, здесь хранится один документ, который для меня очень важен.
  -- Меня зовут Эдвин, - наконец назвался он. - Но те, кому я причинил вред, называют меня иначе. Вы тоже знаете меня под другим именем. Это имя - Дракон.
   Ноэль вздрогнул, развернулся от окна, чтобы еще раз взглянуть на изящный профиль и вытребовать у Эдвина признание, что все это просто шутка - проделка молодого аристократа, чтобы скрасить острым ощущением часы досуга, а пожар всего лишь иллюзия, наваждение, но Эдвина уже не было. А в тишине пустого помещения, казалось, до сих пор слышится шелест его плаща, темной бархатной накидки, которая вполне могла скрывать под собой сложенные, сияющие крылья.
  
  
  
  

Венера в толпе

  
   Батист
  
   Мне пришлось оставить университет. И не потому, что не мог учиться, напротив, моим способностям к изучению многих наук удивлялись и завидовали. Не имели значения даже строгость и некоторые притеснения со стороны преподавателей. Я ушел не поэтому. Мне никогда не доводилось ссориться или затевать дуэли с другими студентами, и они сожалели о моем внезапном исчезновении. Мои личные отношения к шумному городу и всем наукам, начиная от простого письма и кончая астрологией, здесь были ни при чем. Просто, каждую ночь, засыпая перед занятиями в своей каморке, я видел один и тот же страшный сон, и каждый раз просыпался в холодном поту в тот самый миг, когда часы на башне начинали отбивать двенадцать. Страх не позволял мне заснуть до утра. И можно ли бы сомкнуть веки после того, что я видел. Мне снилось, что я держу на коленях отрубленную голову своей сестры. Белокурые локоны струятся по моим рукам, с перерезанной шеи стекает кровь. Я зову ее по имени "Даниэлла!", и бледные мертвые губы шевелятся, силясь что-то произнести в ответ. Ее отделенная от тела, но все еще прекрасная, может быть, даже нетленная голова не может окончательно умереть, потому что должна поведать мне какую-то тайну, но разве может она выговорить слова, ведь и горло, и голосовые связки давно уже отделены от нее? Мне страшно держать ее в руках, но не хватает сил, чтобы разжать пальцы и выпустить ее. А рядом, возле окна стоит златокудрый, прекрасный злодей и смотрит на зарождающуюся луну. Почему я решил, что убийца именно он? В снах все так расплывчато и непонятно. Я ведь не видел, как он убил Даниэллу, не видел, как он переступил через обезглавленный труп, запутавшийся в оборках алого, бального платья. Возможно, лишь в своем воображении я дорисовал картину этого юноши- убийцы. В комнате, кроме него и трупа, никого больше нет, но должен быть кто-то еще, нет, не человек, у человека не может быть такой огромной крылатой тени с рубиновыми глазами, которая, как будто оторвавшись от хозяина, застыла на стене. Незнакомец у окна неподвижен, как статуя. В его руках нет ни секиры, ни ножа, которыми он мог бы отсечь голову Даниэллы. В комнате вообще нет никакого оружия. Одной рукой незнакомец придерживает штору, а вторая его рука, опущенная вдоль тела, в крови. Я знаю, что это кровь Даниэллы, но ведь это абсурд, нельзя же нанести такую рану одними ногтями. Для этого даже палачу требуется топор. Безоружный человек не может разрезать чье-то тело, разве только у него на руках отрастут драконьи когти. Тень ползет по стене, и я ощущаю в комнате, кроме незнакомца, присутствие дьявола. Мне страшно, а сон все не кончается. Я вижу, как по бледному красивому лицу незнакомца скользит кровавая слеза, точно такая же, как те, что видны под ресницами Даниэллы. Он оборачивается ко мне и произносит:
  -- Я ошибся. Это не та, кого я искал, - взмах плаща, и его уже нет, но за моей спиной скребется в темноте какое-то существо, которое продолжает шипеть в темном углу моей каморки даже после того, как я просыпаюсь. До тех самых пор, пока с ударами курантов, я не вскакиваю и не бужу студента, делящего со мной комнату, но могу ли я рассказать кому-то, что во сне держал в руках голову Даниэллы. Через неделю после того, как я уехал, кошмар прекратил мучить меня, но случилось это только после того, как сон стал явью.
   Поместье, где я вырос, находилось далеко за пригородом Рошена. Я, единственный сын маркиза, должен был унаследовать вместе с титулом дворец, затерянный среди лесов и окруженный безлюдным парком. С детства у меня не осталось воспоминания ни об одном визитере, кроме странного садовника в черном, который приходил ухаживать за соцветием редких растений, причем я никогда не замечал, как он работает, подстригает газоны или срезает садовыми ножницами цветы. Вся работа делалась, как будто сама собой. Он не трудился, но сад становился все роскошнее, а в вазах каждое утро благоухали только что срезанные цветы. Кроме него, лишь однажды я видел в поместье чужих. Это произошло ночью. Мы с Даниэллой, еще дети, спрятавшись, следили из чердачного окна, как по аллее проехалась запряженная четверкой гнедых карета, как необычная пара, дама и кавалер, оба в алых масках, вошли в дом. Они о чем-то долго беседовали, запершись с отцом в его кабинете. А наутро отец нарядился в камзол с глухо застегнутым воротником и уже никогда не обнажал шею, но я видел тонкие глубокие царапины от пяти женских ногтей, выглянувшие однажды из-под оборки его жабо.
   Замечу ли я снова эти отметины, объяснит ли мне отец, как они появились, может, мы запремся в кабинете, и родитель заведет долгий душевный разговор о семейном проклятии, фамильных призраках, или просто кровных врагах, а, может, вместо откровений станет выговаривать мне за то, что я так легкомысленно бросил уже оплаченное и почти завершенное образование. Надо было получить хотя бы степень бакалавра, но я не мог, да и не посмел бы надолго задержаться в городе, где меня мучил такой жуткий кошмар. По дороге домой я остановился на постоялом дворе. Придорожная таверна, под вечер показавшаяся за поворотом, стала для меня почти что спасением. Я уж думал, что придется заночевать под открытым небом. Идея ехать в темень по дремучему лесу, давно обратившемуся в охотничьи угодья волков, была мало привлекательной. Спать, завернувшись в попону, среди каких-нибудь руин мне тоже не хотелось. Кругом не было ни хуторов, ни сел, ни даже избушки лесничего, только таверна, которую выстроили здесь, наверное, совсем недавно. Ведь уезжая из поместья последний раз, я не встречал по пути никаких зданий, ничего, кроме редких верстовых столбов.
  -- Батист! - я обернулся на звук собственного имени. Кто-то звал меня со стороны леса. Всего лишь на мгновение мне почудилось, что кто-то прячется за раскидистой елью, что хрустит сухая ветка под чьей-то ногой. Раздался тихий ехидный смешок, а потом тишина. Кругом даже не чувствуется присутствие человека, с постоялого двора не долетает ароматный запах готовящейся пищи, не клубится дым возле трубы, в загонах не видно скота, не слышно клекота кур и других домашних птиц. В деревнях мне встречались куда более оживленные трактиры, а здесь царило непривычное полное безлюдье. Я спрыгнул с лошади и привязал поводья к коновязи. Под частоколом валились мелким коричневым крошевом глиняные осколки. Треснувший горшок, повисший поверх кола, вдруг помог разыграться моему воображению. Возможно, все дело было в необычной изогнутой трещине. Я представил, как тонкие нечеловеческие ступни оставляют следы на земле перед загоном скота, как чьи-то острые коготки вцепляются в куриные шейки, сворачивают головки индюшек, брызжет кровь. Обычное нападение волков, только воображение рисовало мне не волка, а подобное человеку, но опасное, крылатое создание, целую толпу, ворвавшуюся в полночь на постоялый двор. Острые когти царапают горшок, осколки сыплются на землю, а изогнутая ветвистая трещина, оставшаяся на глине, напоминает о ночном нашествии.
   Что за странные мысли и образы? Неужели я схожу с ума? Нет, не может быть. Просто лекции по истории и астрономии слишком утомили меня, забили голову ненужными сведениями, как хламом. Скорее бы жизнь вернулась в привычную колею. Надо всего лишь добраться до родного поместья и убедиться в том, что Даниэлла жива, а существо с острыми когтями и молчаливый златокудрый юноша- это всего лишь безумная, навеянная историческими хрониками фантазия.
   Я заметил пустующую собачью будку, и это показалось мне странным. Жилье возле большой дороги, на которое всегда могут напасть разбойники, не должно оставаться без охраны. Пес, конечно, не вооруженный ружьем страж, но он хотя бы может поднять лай, почуяв опасность. Очевидно, я пришел на ночлег к очень беспечным хозяевам, а, может, собак просто отпустили погулять, всякое может быть. Я немного успокоился, заметив за торцом здания грядки с луком, огурцами, редькой, пучками редиски и морковки. Огород не может быть таким ухоженным и хорошо прополотым сам по себе, значит, в таверне живут работники. Я ступил на крыльцо. Дверь, распахнутая настежь, как будто, манила меня войти. Плетни розового вьюнка, оплетавшего окно первого этажа, были частично содраны и беспощадно втоптаны в землю. Боярышник, разросшийся у задней стенки, обрубили под корень, а ветки жестоко разломали и раскидали по двору. Странное место, подумал я, переступая порог, срубленные деревья, втоптанные в землю цветы, незапертая дверь, все это наводит на плохие мысли.
  -- Эй, - негромко позвал я, и по тишине прокатилось эхо. Столики для посетителей не были придвинуты к стенам, а стояли в беспорядке, будто по первому этажу пронесся тайфун. Черенки от разбитой посуды устилали пол, занавески сорваны с окон. Проходя мимо одного стола, я заметил, что вся деревянная столешница исцарапана, будто чьи-то острые когти долгое время полосовали ее. Рискуя напороться на осколки стекла, я прикоснулся пальцами к глубоким царапинам, убрал салфетку и заметил среди порезов надпись, выцарапанную на столешнице. Чье-то имя.
  -- Убирайся, постоялец! - вдруг произнес кто-то за моей спиной. Довольно грубое приветствие, я резко обернулся, но никого не заметил. Пальцы непроизвольно сжали эфес шпаги. Придорожная таверна вполне могла подвергнуться нападению разбойничьей шайки, но где же тогда трупы, где пули, застрявшие в стенах, окровавленные тряпки и ножи, почему грабители не унесли медную утварь и несколько безделушек, валявшихся на полу?
   Я переступил через оленьи рога, очевидно, сорванные со стены и теперь лежавшие на первой ступеньке лестницы. По гвоздю, вбитому в стену, можно было установить, где они недавно висели. Шляпка гвоздя была сорвана, а сам стержень заржавел от обагрившей его крови. А, может, мне просто почудилось, что бурые пятна на железе это кровь. Светильники тоже были сброшены со стен, стеклянные колпаки разбиты, ковровая дорожка местами прожжена. Какой беспорядок. Я хорошо знал здешние края и мог предположить, что местные жители отправились охотиться за волком, среди суеверных простолюдинов были часты легенды об оборотнях, но, заметив ружья, также небрежно сваленные в общую кучу, я отверг догадку об охоте. Крестьяне бы никогда не пошли охотиться на волка с одним ножом, как это когда-то сделал я.
   За окнами сгущались сумерки. Мой конь храпел и тревожно бил о землю копытами внизу. Надо отвести его в стойло, а самому заночевать в одной из пустующих комнат. Другого выбора нет. Не стану же я блуждать ночью мимо болот, чащоб и встречных погостов. Лучше провести ночь в пустом здании, чем на каком-нибудь кладбище, недалеко от голодных волков.
   Двери всех комнат были распахнуты, некоторые даже сорваны с петель. У кого могло найтись столько сил, чтобы расщепить дубовые филенки и выдернуть из скоб прочные запоры? Только нечеловеческое существо могло сокрушить крепкие строительные материалы и переломать большую часть мебели. Я выбрал себе единственную комнату, которой, кажется, разрушители не коснулись. Дверь была распахнута, но крепко держалась на несмазанных петлях, в то время как другие либо лежали на полу, либо болтались на последней ненадежной заклепке и готовы были вот-вот обвалиться. Однако мне повезло, что удалось найти относительный комфорт. Засов сохранился на положенном месте. Узкая односпальная кровать с пуховыми подушками и стеганым одеялом для сна была куда более пригодна, чем какой-нибудь придорожный овраг. Здесь даже сохранились столик, пара стульев с резной спинкой и буфет из орехового дерева. Гардины с окна, правда, были сорваны. Их опаленные остатки лежали в золе на глубине остывшего камина. В распахнутые ставни дул прохладный ветерок. Всего одну ночь я проведу здесь, а завтра с первыми лучами зари пущу коня в галоп и никогда не вспомню об этом опустевшем месте.
   В поленнице у сарая мне удалось найти дрова. Под кроватью в моей комнатушке завалялась трутница. После нескольких неудачных попыток мне удалось разжечь огонь в камине. Пламя никак не хотело загораться, словно сами окружающие стены пытались воспрепятствовать этому. Моему коню тоже не терпелось поскорее убраться из стойла. Он не притронулся ни к сену, ни к лоханке свежей воды из колодца, будто и в том, и в другом мог таиться яд.
   Тепло, исходившее от огня, было довольно приятным, но я развел огонь не для того, чтобы согреться. Мне хотелось развеять окружающую темноту. Тусклый свет от камина отогнал в сторону мглистый покров, но мгла осталась в моем сердце.
   Дверца платяного шкафа, призывно скрипнув, приоткрылась, но я не стал раздеваться на ночь. Лег прямо на одеяло, подложил руки под голову и углубился в воспоминания. Зачем мне вспоминать все то, что я так стремился забыть? Зачем думать о по-кошачьему грациозной, элегантной даме, за которой я наблюдал, прячась в тени лестничных перил. Она шла по парадной ковровой дорожке так легко и свободно, будто парила над ней. Не походка, а стремительный полет. Так непринужденно и грациозно, совсем не ощущая земного притяжения, может двигаться только фея из сказки. А может, действительно, подол ее пурпурного, вышитого золотой нитью платья не касался земли. Я не помнил ее лица, не видел его, видел только алую с черными перьями маску, из прорезей которой выглядывали выразительные зеленые глаза. Дама приостановилась, заметив меня, затаившегося, сжавшегося в комочек у перил семилетнего ребенка. Красиво очерченные губы улыбнулись мне с невыразимым коварством, стремительный полет ночной феи на миг замедлился, и она поднесла руку к лицу, но маски не сняла. Указательный палец приник к округлившимся губам: "Молчи о нашей встрече, если хочешь жить". Она не произносила слов, но я их услышал. Она не сняла маски, но я знал, что прекраснее ее нет никого на свете. Дама двинулась в мою сторону, и я заметил, что ее расшитые жемчугом бальные туфельки, и вправду, не касаются ковра, даже кончик длинного шлейфа, который дама придерживала рукой, висел в паре дюймов над ворсистой ковровой поверхностью. Если бы только тогда она приблизилась ко мне, но скрипнула дверь отцовского кабинета, и дама поспешила прочь. Я думал, что громкое взволнованное биение сердца оглушит меня самого, но Даниэлла, прильнувшая сзади к моей спине, зашептала, и я все расслышал:
  -- Она- моя соперница, - шепнула сестра, ее губы почти коснулись моего уха. Откуда в непосредственном детском лепете вдруг может взяться столько взрослой злобы и ненависти.
  -- Что? - не понял я. - Соперница? Почему?
   Как искушенная светская дама может быть соперницей ребенка. Наверное, Даниэлла выдумывает. Моя маленькая сестренка какое-то время задумчиво молчала, а потом шепнула так, как может сказать только взрослая женщина.
  -- Мы с ней любим одного и того же мужчину, - голос Даниэллы также утратил детскую беспечность. Он казался уставшим и озлобленным. Я обернулся к сестре, хотел спросить ее о чем-то, но заметил только оборки ночной сорочки, мелькнувшие на лестничном пролете.
   Отец вышел из кабинета бледным и, как будто, постаревшим в один миг. Впал бы он в гнев, узнав, что мы следили за ним той ночью?
   Я взбил и повыше поднял подушку, чтобы не задевать затылком деревянный подголовник кровати. Меня уже мучило другое воспоминание. День моего отъезда. Я собираю книги, которые понадобятся мне в университете. Даниэлла бесшумно выросла за моей спиной. Даже в дневном свете она показалась мне бледным призраком. Необыкновенно хорошенькая и стройная, в муслиновом платье с завышенной талией и длинными локонами, перетянутыми лентой на затылке. Всего лишь на миг мне показалось, что из-под бархотки на ее шее тянется точно такая же царапинка, как те, что я заметил у отца.
   Очень ухоженная и порой капризная сельская барышня, мне она казалась самой лучшей. Пусть ее ни разу не вывозили в свет и не отдавали на воспитание в монастырскую школу, но те книги, которые она прочла, с лихвой превосходили любое самое лучшее образование. Позже, в университете, я убедился, что ни один из моих преподавателей не знает и половины того, что могла рассказать мне Даниэлла, девятнадцатилетняя девушка, увлеченная чтением настолько, что могла бы потягаться знаниями с лучшими профессорами.
  -- У меня есть тайный друг, - заявила мне однажды Даниэлла, и я засмеялся, решив, что она выдумала себе призрачного спутника. У нее было всего два пристрастия: наряды и книги. Удивительно ли, что про себя я назвал ее обладательницей чрезмерно богатой фантазии.
   Она часто намекала на присутствие кого-то незримого возле нас, если бы только тогда я нашел в себе мужество ей поверить.
   Когда слуги уже паковали саквояж, было уже поздно вызываться на роль защитника сестры, к тому же, долгое время я отказывался поверить в то, что ей необходима помощь. Каждая черта в ней была такой изысканной и кокетливой: нежный бантик губ, лукавые искорки в голубых глазах, непокорный локон, выбившийся из-под сердоликового ободка. Ее кожа, конечно, была очень бледна, но разве барышни, повсюду носившие с собой кружевные зонтики от солнца, не стремятся избежать загара и румянца.
  -- Ты уедешь, но кто-то другой все еще будет являться ко мне, - с какой-то обреченностью произнесла Даниэлла. Она говорила так тихо, будто боялась, что кто-то третий, невидимый, внимает всем нашим словам, и ей приходится осторожно выбирать выражения, говорить только намеками.
  -- Кто, Даниэлла? - беспечно спросил я, уже зная, что она начнет говорить о каком-то идеальном друге, которого сама же себе и выдумала. Здесь, в поместьи, нам было слишком одиноко, чтобы не зачахнуть, красавица должна была кокетничать, хотя бы с вымышленным кавалером.
  -- Я его не придумала, - Даниэлла, как будто, угадала мои мысли. Я обернулся к ней с удивлением и непониманием, неужели она может читать, о чем я думаю, как по написанной книге. В этот миг фарфоровая амфора слетела с консоли и разбилась на сотни мелких осколков на ковре.
   Наверное, кошка, подумал я, какое-нибудь ловкое домашнее животное, лазавшее по гостиной, такой тяжелый предмет не мог сдвинуться с места сам по себе и даже с помощью сильного ветра. "Здесь нет кошек", как будто услышал я тихий ответ Даниэллы, но сестра молчала.
  -- Не уезжай! - вдруг попросила Даниэлла и с неожиданной силой вцепилась мне в запястье. - Не уезжай, иначе я останусь с ним наедине. Ты ведь тоже наследник отца, ты имеешь право разделить мою участь.
  -- О чем ты говоришь, - я, правда, не мог ее понять.
   Даниэлла опасливо обернулась на опустевшую консоль и поближе придвинулась ко мне.
  -- Я заперла ставни на окне. Ты помнишь, я заставила слесаря установить замок, но это не помогло. Он все равно явился ко мне. Вначале я не боялась его. Он был так добр и предупредителен, и так ослепительно красив. Он помог мне найти мамино ожерелье, то самое из изумрудов, которое она потеряла перед своей смертью.
  -- Фамильную драгоценность? Ты нашла ее и не отдала отцу? - я был изумлен. Раньше она никогда мне об этом не говорила.
  -- Он нашел ее для меня, а не для отца, - загадочно улыбнулась Даниэлла. - Он был так внимателен вначале, а теперь он обвиняет меня в том, что... - она не договорила, словно испугалась чего-то. - Наверное, так происходит со всяким, кто рискнет призвать злого духа. Вначале он нежно заботится о вызвавшем его, оказывает услуги, а затем порабощает того, кто осмелился однажды пригласить его к себе.
   Я читал об оккультизме и других запретных искусствах. Даниэлла, наверняка, также пролистывала эту книгу.
  -- Какое отношение все это имеет к тебе? - осмелился спросить я, и сам же счел себя за это дураком. Даниэлла тут же обиделась и прошептала что-то типа того "ты говорил, что он мне не поверит".
  -- Кто-то приходит ночью к твоему окну? - уже более мягко спросил я. - Какой-нибудь парень из деревни?
   Она звонко рассмеялась. На миг румянец вернулся на ее щеки, глаза зажглись озорным блеском.
  -- К воротам приходят раз в неделю только молочница и коробейник. Ты же не думаешь, что я говорю о них?
  -- Нет, конечно, - я не хотел показаться ей дураком, но, должно быть, именно таковым и являлся. - Ты пытаешься объяснить мне, что вызвала кого-то. Как это тебе удалось?
   Она посмотрела на меня с искрой внимания и благодарности, и я на миг утонул в ее глазах, потерялся, как теряется всякий ум перед разгадкой непостижимой тайны.
  -- Я всего лишь прочла его имя. Ты спросишь, откуда я могла узнать. Кто-то написал это слово пальцем на пыльном подоконнике. Всего пять букв, начерченные на пыли витиеватым старинным почерком. Стоит только однажды произнести его имя вслух перед распахнутым окном, и он явится к тебе...А потом еще встреча в том трактире, за деревенской пекарней, - Даниэлла поднесла узкую ладонь ко лбу, будто лихорадочно пыталась что-то припомнить.
  -- Ты что-то путаешь. Там нет никакого трактира, - возразил я. - Мне хорошо знакома та местность.
  -- Но я же видела, - так может воскликнуть только обманутый ребенок. Продолжить наш разговор мы не смогли из-за вернувшихся за багажом слуг.
   Я хотел поговорить с ней вечером, подошел к ее спальне, уже коснулся ручки двери и вдруг услышал, как Даниэлла разговаривает с кем-то. Первой моей мыслью было, что какой-то ухажер взбирается к ней через окно по колючему плетню роз, какой-нибудь безрассудный, безнадежно влюбленный мальчишка, которому не страшно пораниться об острые шипы, лишь бы только спеть серенаду для Даниэллы.
  -- Я не могу полюбить ее, не могу, - причитала Даниэлла. - Не могу полюбить их всех, эту твою проклятую армию! Они очаровательны, но ведут себя, как звери. Они так жестоки...
   А может она разговаривает сама с собой, я хотел постучаться, но вдруг услышал, как чей-то глубокий проникновенный голос ответил.
  -- Я тоже жесток!
   Обычная фраза, простые понятные слова, но сам голос состоит из непостижимых, несуществующих нот и оттенков. Ни бас, ни фальцет, ближе всего к тенору, но какая музыкальность, какие волшебные ласкающие слух созвучия. Всего три слова, и не имело значения, что они означали что-то страшное и несправедливое, я словно услышал всю гармонию небесной музыки и почувствовал, что меня осчастливили.
   Я приложил ухо к двери Даниэллы, прочные гладко отшлифованные филенки не могли отделить меня, от некого тайного волшебства, обитавшего по другую сторону двери. Слишком слабая перегородка, мне казалось, что, прильнув, как можно теснее к ней, я почти ощущу чудесные объятия обладателя успокаивающего, волшебного голоса. Он больше не говорил, я хотел войти, но не решался. Я все еще слышал какие-то звуки, целую какофонию, перекрывшую голос, который что-то тихо отвечал, шептал, напевал и убаюкивал. И я не спал, я на самом деле слышал неземное, божественное звучание и шелест...шелест крыльев.
   Дальше все воспоминания были стерты, словно меня настиг обморок. Я помнил только почтовую карету, ворота Рошена, дорогу, наводненную повозками и экипажами, ночные огни и первый утомительный день в университете. Два года я учился без помех. Лишь окончив уже семестр на третьем курсе, я проснулся однажды с боем часов и вспомнил свой ужасный сон, а где-то, в углу моей каморки, закопошилось и заскребло когтями по полу невероятное, безобразное, беспощадное существо из моих кошмаров. Тень дракона на стене. Четкая неизгладимая из воспоминаний печать. Я откинулся на подушку и прикрыл веки. Хотелось спать, но заснуть я не мог, потому что чего-то боялся. Безотчетный, преследующий меня страх не проходил даже от ощущения тяжелой рукоятки заряженного мушкета, которую я не выпускал из запотевших от напряжения пальцев. Всего миг, и, нажав на курок, я снесу выстрелом голову любого бандита, который осмелится потревожить мой покой. Охотничий нож в кожаном чехле висел у меня на поясе. Нож, который один раз спас меня от, казалось, неминуемой смерти, но не смог спасти от увечья. Раны на плече, нанесенные острыми волчьими когтями, за три года так и не прошли, и все еще причиняли боль. Доктор извиняющимся тоном твердил что-то о том, что в кровь попала инфекция или какой-то яд, что меня с трудом удалось спасти, что веточки и обломки шишек, засорившие раны, не удалось вытащить даже пинцетом. Все врачи сходились во мнении, что несколько белых выпуклых полосок на моем плече не сгладятся никогда, но, что могут знать врачи? Они даже не поняли, кто нанес мне раны, не думали, что волчьими когтями можно так покалечить человека. Даниэлла ободрила меня, сказав, что при таком красивом лице, как у меня, никто не станет искать изъян в плече, но боль от комплимента не прошла. Любой инквизитор, сорвавший с меня камзол, принял бы такие раны за дьявольскую метку.
   Конь внизу беспокойно заржал, я слышал, как он бил копытами о перегородку стойла, словно хотел вырваться и умчаться из этого проклятого места. Я опустил руку и нащупал на полу какой-то предмет, часы размером со скорлупку ореха. Я поднял их, откинул крышечку и взглянул на циферблат, но увидел не цифры, а набор необычных причудливых значков разных форм и размеров, однако пропорция деления соблюдалась. Стрелки уже почти приближались к тому значку, который заменял цифру двенадцать.
   Конь заржал еще громче. Где-то далеко внизу хлопнула калитка, и ржание перешло в испуганный храп. Дверь, наверное, захлопала на ветру, решил я, но, на всякий случай, покрепче сжал свой мушкет.
   Я прислушался к тишине, а вдруг внизу раздадутся чьи-то шаги, гвалт, брань и пьяные рулады вернувшихся разбойников, которые выбрали это место своим временным лагерем, но вокруг было тихо. Только слышался глубоко в ночи какой-то мерный легкий шелест, да мой конь, то на миг замолкал, то заливался долгим визгливым ржанием.
   Надо все-таки посмотреть, в чем там дело, я не хотел остаться один в глуши, без коня, которого вполне могли украсть. Я встал, спустился по лестнице вниз. Кроме моих шагов, не было слышно ничьей другой поступи. Всего лишь на миг мне почудилось, что кто-то сидит за дальним столиком и пристально наблюдает за мной. Всего лишь наваждение, вызванное страхом и бессонницей.
   Я вышел в распахнутую дверь, уже не обращая внимания на многочисленные царапины, испещрившие ее поверхность. Были ли они, когда я только вошел сюда. Подозрение промелькнуло уже после того, как я оказался во дворе. До конюшни всего пара шагов, но вместо этого я зачем-то открыл дверь загона, чтобы заглянуть в хлев и в птичник. Там, конечно, нет никакого скота, иначе я услышал бы хоть хрюканье свиней или клекот птиц. Им не прикажешь сидеть в тишине. Я вошел, высек искру из трутницы и содрогнулся от отвращения. Что-то липкое, склизкое и грязное валялось прямо у меня под сапогом. Куриный труп, шея оторвана, лужица крови растеклась по настилке сена. Свет мелькнул и погас. Еще одна искра, да и ту я высек с трудом. То, что я успел рассмотреть, чуть не стало причиной тошноты. Окровавленные насесты, разодранные тушки на полу, задранные овечки. Все это выглядело бы более естественно в пусть заброшенной, но мясницкой лавке, а не здесь, на грязном полу. Не было вокруг ни разделочных ножей, ни чего-то острого. Все туши были разодраны, как будто, чьими-то когтями. Кем-то более жестоким и кровожадным, чем даже волки. Те воруют птиц в качестве пищи, а некто, устроивший здесь скотобойню, задрал и кабанов, и цыплят просто для развлечения. Я кинулся прочь. Скорее в конюшню, забрать своего коня, вскочить в седло и скакать навстречу рассвету, подальше от этого воплощенного хаоса, бессмысленно пролитой крови и полной неразберихи.
   В конюшне светился зажженный фонарь, хотя я не помнил, чтобы оставил его там. У меня попросту не было фонаря. Я осторожно двинулся вперед, тихо, по-хозяйски присвистнул. Лошадь всегда отзывалась ржанием на мой свист, но на этот раз не отозвалась. Один шаг по покрытому сеном полу, второй, вот я уже близко к нужному стойлу, но дверца распахнута, мой конь, как будто впал в ступор и не подает признаков жизни, а какая-то красавица стоит рядом и гладит его по загривку.
   Блики от фонаря плясали по всем уголкам конюшни, словно бродячие огоньки, и они казались мне не оранжевыми, а разноцветными. Что-то неприятно хлюпнуло под ногой. Неужели я опять наступил на лужицу крови? Я сделал шаг назад, посмотрел под ноги и заметил сбитую подкову поверх растекшейся по полу темной густой жижи.
   Какое-то маленькое проворное существо метнулось и перепрыгнуло через стойло. Скорее всего, кошка или рысь. Однако до этого я не видел ни одной рыси, которая может так молниеносно двигаться и оставлять такие глубокие царапины от когтей.
   Внезапная боль пронзила пальцы, будто кто-то невидимый ущипнул меня. Я выпустил мушкет, и он с шумом упал на пол. Надо поднять его, но я почему-то не мог нагнуться, не хватало ни сил, ни смелости. Я, вообще, не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы сделать хоть движение, все тело странно онемело. Я мог только смотреть и ждать. Хотя рукоятка охотничьего ножа все еще торчала у меня из-за пояса, я чувствовал себя безоружным.
   Негромкий хлопок раздался над головой, какое-то странное существо, слишком большое, чтобы принять его за паука или летучую мышь, проползло по потолку, кто-то рассмеялся, звучно и гадко. Красавица обернулась ко мне и окинула долгим, внимательным взглядом. Так, лукаво прищурившись, может смотреть только кошка на загнанную в угол мышь.
  -- А где все остальные? - набравшись храбрости, спросил я.
   Я имел в виду хозяина гостиницы, слуг и других постояльцев, но девушка нахмурилась, будто неправильно меня поняла и как-то странно переспросила:
  -- Остальные? Неужели ты, правда, хочешь увидеть их?
   Таким тоном обычно разговаривают с умалишенным, пытаясь отговорить его от самоубийства. Неужели незнакомка принимает меня за дурачка? Казалось, что и она, и сама напряженная атмосфера тайны, и даже тени вокруг играют со мной в какую-то сложную запутанную игру, правил которой я не знаю.
  -- Где постояльцы, кухарки, коридорные? Где сам хозяин заведения? - я решил немного по-другому сформировать вопрос, и девушка загадочно улыбнулась мне в ответ.
  -- Ах, вот вы о ком! - в ее улыбке промелькнуло что-то довольное, как у сытой поохотившейся кошечки. Она показалась мне зловещей, красавица, ждущая кого-то во тьме.
  -- Где они? - уже настойчивее повторил я.
  -- Это так важно? - равнодушно переспросила она. Ее бледная светящаяся рука потянулась к гриве моего коня и распутала прядь, заплетенную в косичку. Что за наваждение? Кожа женщины не может светиться в темноте, как крылышки светлячка.
  -- Я же должен с кем-то расплатиться за ночлег, - почти с обидой попытался настоять я.
  -- Поверьте мне, вы еще успеете расплатиться, - тихо произнесла она, и что-то в ее интонации прозвучало подозрительно, какая-то легкая фальшь и едва уловимое злорадство. Фраза показалась двусмысленной.
   Опять какой-то шорох на потолке, кто-то скребется коготками о перегородку крайнего стойла.
  -- А почему здесь нет ни одной лошади, кроме моей?
  -- Да, потому, что они здесь никому не нужны, - она вдруг заговорила так легкомысленно, чуть ли не насмехаясь над непонятливостью случайного встречного.
  -- Не хотите же вы сказать, что ходите по ночному лесу пешком?
  -- А почему бы и нет? - мое предположение вовсе не показалось ей нелепым. - В лесу еще много таких, как я. Если бы вы приехали днем раньше, то не застали бы нас здесь. Хозяева этой таверны не слишком нас любили. А теперь их нет, и мы пришли сюда.
  -- А где бывшие хозяева? - я ощутил, что снова могу двигаться, и покрепче сжал рукоятку ножа. Кто-то подкрадывался ко мне со спины, я слышал тихие шаги и поскребывание, но обернуться не смел.
  -- Их здесь больше нет, - повторила она и слегка повела плечом. Я заметил, как под ее просторной накидкой что-то стремительно шевельнулось, плавно и с тихим шелестом, совсем как крыло птицы.
  -- На таверну напали разбойники? Я прав? - надо пуститься во все тяжкие и расспросить напрямую, иначе я еще долгое время буду мучаться сомнениями. - Они еще вернутся за остатками добычи или же после набега убрались отсюда навсегда?
  -- Здесь нет больше никаких бандитских шаек, - строго возразила она и кивнула головой в сторону выхода, туда, где за дверным проемом шелестели вдали кроны лиственного леса. - В той чаще, где поселились они, лишним нет места.
  -- Они? - переспросил я. - Кого вы имеете в виду?
  -- Обещаю, что вы увидите их до конца ночи, - и опять под ее накидкой раздался тихий шелест, материя натянулась наподобие горба, но спина девушки осталась прямой. Неужели у нее под накидкой прячется птица? Странная привычка даже для избалованной сельской барышни - таскать пернатого питомца у себя за плечами, но, во всяком случае, это не мое дело. Хорошо, что Даниэлла никогда не держала в своем птичнике никого крупнее канареек.
  -- А я решил, что гостиницу разграбили бандиты, - мне надо было что-то сказать, чтобы прервать гнетущую тишину, в которой каждый миг раздавались какие-то странные, почти неразличимые, но опасные шорохи и шепоты. - Я увидел перерезанный скот и подумал...
  -- Им же надо чем-то питаться, - девушка снова кивнула в сторону леса. - Они требуют развлечений.
   Она осеклась, будто испугалась, что сказала слишком много.
  -- Во всяком случае, вы очень смелы, - она тут же перевела разговор на другую тему. - Никто из проезжавших мимо горожан не решился бы заглянуть в место, где, вероятно, гнездятся преступники. Те, кто останавливались здесь до вас, были более трусоваты.
   Меня так и подмывало спросить "а что случилось с этими постояльцами, смогли ли они благополучно выбраться отсюда", но я молчал, заранее зная, что ответ будет обтекаемым. Часы с репетитором, которые я нашел наверху, протяжно звякнули у меня в кармане, очевидно, стрелки сошлись на какой-то особой точке.
   - Ну, вот и пробил наш час, - девушка подняла руку, чтобы подать знак кому-то, кто прятался в стойле. Какие у нее тонкие длинные пальчики, гораздо более длинные, чем у всех, кого я видел до сих пор. Она уже почти прищелкнула ими, но вдруг удивленно посмотрела на мое плечо, и рука ее безвольно упала вниз.
  -- Так вы из поместья "Суверен", - она вдруг заговорила таким строгим, сдержанным тоном, будто от меня исходила опасность.
   Я заметил, что ворот моего кафтана распахнулся, и виден один из шрамов, пересекших плечо. Красавица перевела взгляд на мою голову, будто ища над ней некое подобие сверкающего нимба.
  -- Да, вы оттуда, - кивнула она, будто что-то неведомое прямо в воздухе начертило ответ над моей головой.
  -- Уезжайте! - красавица поспешно и проворно отскочила в тень подальше от моего коня.
  -- Простите? - не понял я.
  -- Видно, моим компаньонам придется обойтись сегодня без развлечения, - как-то странно усмехнулась она и тут же велела: - Забирайте своего рысака и мчитесь навстречу заре. Другим постояльцам не повезло так, как вам.
   Я быстро накинул уздечку на уже стреноженного коня. Фонарь почти погас, а мне надо было еще найти седло, подтянуть стремена и поднять с пола мушкет. Если бы только меня оставило надоедливое и неприятное ощущение, что кто-то ползает по потолку прямо над моей головой.
  -- Быстрее, - до этого приятный женский голос стал визгливым и злым.
   Я кое-как приторочил к седлу свою нетяжелую поклажу, взял коня под уздцы и поскорее вывел из конюшни.
  -- Подумать только, он еще ни о чем не знает, - раздалось за моей спиной чье-то, но уже определенно не женское ворчание.
   Я обернулся через плечо, чтобы посмотреть на говорившего, но в последних отблесках догорающего фонаря не заметил никого, даже девушка куда-то исчезла.
   Я с неприязнью отвернулся от распахнутого загона, зажал ноздри, чтобы не чувствовать запах крови, грязи и разложения. Я ступал прямо по срезанным вьюнкам, спеша добраться до выхода. Земля на грядках неприятно хлюпала под ногами, с хрустом обламывались со стеблей пучки салата. Я заметил несколько недавно пробившихся сорняков, скоро все это место зарастет ими, полынь, трава и колючие плетни разрастутся и обовьют здание так, что оно само станет частью леса. Некому больше ухаживать за таверной. Здесь нет никого, кроме трупов и призраков.
   Скорее бы рассвет. Я вскочил в седло, в последний раз обернулся на опустевшее здание и заметил чей-то силуэт в распахнутом настежь окне второго этажа. Это ведь окно той самой комнаты, где я спал. Разве кто-то мог пробраться в дом так тихо и неслышно, что я этого не заметил. А может, этот кто-то влетел через окно, не без иронии подумал я. Я больше не оборачивался, но меня не оставляло ощущение, что кто-то легко запрыгнул на подоконник, чтобы следить за мной, и за спиной у этого создания бесшумно развевается то ли длинный плащ, то ли шелестят самые настоящие крылья.
   Ну, что за бредовые мысли. Я выехал на более- менее ровную дорогу и пустил коня сначала рысцой, потом быстрым аллюром, а через минуту и вовсе перешел на галоп. Кто-то гонится за мной, летит через лес. Предположение тревожным колоколом звенело в голове, мешая успокоиться и сосредоточиться. Какой-то необъяснимый, доводящий до оцепенения страх заставлял меня гнать коня во весь опор. Я ждал восхода солнца, как узник ждет освобождения, но желанный восход не принес яркого солнечного света. Пасмурное утро едва ли могло развеять мглу на окруженной с обеих сторон густыми зарослями лесной дороге.
   По лесным болотам стелился низкий туман, пышная листва кленов и дубов затеняла путь. Я надеялся услышать песню малиновки или соловья, проследить полет скворцов, но не слышно было ни птиц, ни вечно лазающих по стволам белок, не видно было даже хищников. Можно ли было предположить, хотя бы ради шутки, что какие-то демоны, явившиеся из тени небытия, задрали всех волков в этой чаще.
  -- Батист! Батист! - кто-то шепотом произнес мое имя. Голос доносился со стороны болота и, как будто, манил меня поближе к тягучей трясине.
   Я огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто мог бы позвать меня по имени. Ни одного человека на дороге. Никого нет и возле болота, густо поросшего мхом и прикрытого палой листвой. Кто мог позвать меня, если кругом ни души.
   На верхушке сосны раздался тихий, дробный перестук. Наверное, дятел, только почему-то мне звук клюва, дробящего кору в поисках червей, напоминает стук маленького молоточка.
   Я спешил добраться до поместья, как можно скорее, и дорога казалась мне бесконечной. Уставший после долгой пробежки конь плелся шагом, и не было смысла его подгонять. Я не хотел загнать коня и идти пешком по лесу, полному подозрительных звуков. Скорее бы за поворотом дороги показались высокие кованые ворота и подстриженные аллеи знакомого парка.
   Скорее бы обнять Даниэллу и убедиться, что она жива, что страшная тень дракона не угрожает ей.
   Подъехав к ограде, я не ощутил знакомого аромата мальвы и роз. Ворота были приоткрыты, но привратника нигде не видно. На раньше ухоженных газонах пробивались побеги сорняков, самшитовые кусты, подстриженные в форме шахматных фигур, разрослись так, что почти утратили фигурные очертания. Я шел через знакомый парк и не узнавал его. Любимые цветы Даниэллы: ирисы, гиацинты, жасмины были сорваны и втоптаны в землю. Кто-то обломал ветки акации и оставил валяться прямо на клумбе садовые ножницы. На моей памяти ни разу большие вазоны с бархатцами и куртины не прибывали в таком запустении.
   Я поднялся по ступенькам на крыльцо. Мне навстречу не вышел ни один лакей, оставалось лишь самому прикоснуться к покрывшемуся тонким слоем паутины дверному молоточку. Я протянул руку, но вдруг дверь распахнулась сама собой, и из темного пролета, чуть не сбив меня с ног, вынырнуло целое облако гадких мохнатых тварей. Скользкие крылья мерзко захлопали, множество коготков успели задеть мою одежду. Летучие мыши! Это их коготки оставили прорехи в моем кафтане и ободрали ладонь, которую я выставил вперед, чтобы защитить лицо. На наших чердаках никогда прежде не водилось летучих мышей. Мы с Даниэллой облазали в детстве все подвалы, но не замечали не разу ни мышей, ни крыс.
   Входя в дом я уже знал, что увижу такой же погром и запустение, как в придорожной таверне, знал, что, поднявшись по спиральной лестнице наверх, снова столкнусь с ужасной картиной из моего сна, но ничего не мог поделать.
   Темнота опускалась стремительно. День обратился в ночь так быстро, словно наступило солнечное затмение, а я все ходил по неприбранным помещениям, разглядывая опустевшие рамы от порванных чьими-то острыми коготками картин, сломанную мебель, разбитые зеркала. Осколки фарфоровых сервизов звенели под сапогами. Мне пришлось зажечь лампаду, в которой еще осталось масло. В тусклом свете, исходящем от нее, разгромленные залы с остатками былой роскоши среди многочисленных обломков выглядели еще более зловещими и трагическими. Нетронутой осталась только одна хрустальная люстра в большом зале, через остальные, сорванные с потолка и разбитые, мне приходилось переступать или обходить их стороной. Кто мог учинить весь этот беспорядок. Я крепко сжимал медную, раскалившуюся чуть ли не докрасна ручку от лампады, но боли не ощущал. Казалось, появись сейчас передо мной виновник всей этой разрухи, я бы смог разорвать ему горло голыми руками. Нужно было дать выход гневу и отчаянию, но вокруг не было никого, на ком бы я мог выместить свою злость. Никого, кроме стен, ставших немыми свидетелями злодеяния. Они все видели, присутствовали при всем, невольно стали плотной каменной завесой, отделившей внешний мир от происходивших под их покровом злодеяний. О, если бы только стены умели говорить. Я бы заставил их открыть мне все.
  -- И как бы ты это сделал? - донесся откуда-то до меня насмешливый, озорной голосок, и не было смысла оглядываться по сторонам, чтобы отыскать говорившего. Я знал, что в поместье не осталось никого живого. За последнее время уже можно было привыкнуть к голосам, которые окликали меня из ниоткуда, но я, как всегда, обернулся на звук, но, естественно, никого не обнаружил.
   Осталось только переступить через разбитый абажур светильника, чтобы очутиться на первой ступени лестницы. Я поднимался вверх, смотря на криво висевшие на стенах и местами порванные портреты предков. Зачем мне идти в спальню Даниэллы, ведь я уже знаю, что увижу там, но я толкнул незапертую дверь и переступил порог...и сон сделался явью.
   Реальность или наваждение? Действительно ли я видел стройный, золотистый силуэт у окна и окровавленную руку небрежно взмахнувшую, словно желая заменить этим изящным пугающим жестом слово "прости", или это просто огромная золотая птица стремительно и безвозвратно унеслась в ночь.
   Я опустился в резное кресло, чтобы не упасть. Ноги отказывались держать меня, колени дрожали и подгибались. Лампа со стуком опустилась на низкий столик красного дерева, по случайности, оказавшийся рядом, и обожженные пальцы выпустили ручку. Я знал, что на коже остались ожоги, но боли не чувствовал.
  -- Даниэлла! - имя сестры сорвалось с моих губ звучно и неожиданно, как первое слово панихиды.
   Она лежала там, на полу, в складках кроваво-красного платья, и была красива, как эльф. Мертвый эльф! И вот уже ее голова лежит у меня на коленях, я без страха глажу белокурые локоны, целую длинную сеть из крутых завитков, ощупываю ровную линию шеи, отделенной от плеч, ощущая подушечками пальцев едва уловимую шероховатость рассеченных вен, артерий и обломанных костей. Как прекрасно ее бледное лицо, с каким нечеловеческим усилием пытаются разомкнуться мертвые уста, чтобы сообщить что-то очень важное, но уже слишком поздно, на эти губы наложила свою печать смерть.
   Мне показалось, что ее длинные ресницы чуть дрогнули, но отрубленная голова так ничего и не произнесла, вместо нее зашептал что-то я. Я хотел громко шептать слова молитвы, но вместо этого с губ срывались какие-то незнакомые мне и неприятные для слуха звуки. Нет, это не молитва. Я не хотел больше произносить сложные, иноязычные слова, но не мог остановиться. Губы сами шептали их, шептали то, чего я никогда не слышал и не мог запомнить. Впервые в жизни мне стало по-настоящему страшно. Почему? Зачем? С какой стати я должен произносить все это? Мне так хотелось вспомнить и произнести во весь голос какой-нибудь псалом или короткую молитву, но язык продолжал четко и лихорадочно твердить слова какого-то страшного, неведомого заклинания.
   Мой голос сделался хриплым и неприятным. Разве когда-нибудь прежде я говорил с такой яростной, ненавидящей интонацией, будто бы кидая вызов всему миру, всем мифическим богам и всем нечеловеческим созданиям, притаившимся среди смертных на земле. Я бы никогда не осмелился на это, но кто-то другой осмелился вместо меня. Я слышал, как зашелестели от ветра хрустальные подвески единственной уцелевшей люстры в зале на первом этаже. Я видел какого-то чужака, возникшего в дверном проеме, и я хотел, чтобы он ушел отсюда восвояси, но он не уходил. Он внимательно, но без страха или осуждения, наблюдал за мной, худым, светловолосым юношей, сидящем в кресле и ласкающем отрубленную женскую голову, да и при этом еще бормочущем какие-то невнятные нечленораздельные заклятия. Он ведь мог принять меня за убийцу и кинуться на поиски расквартированного где-нибудь в ближайшей деревне полка, чтобы убийцу немедленно схватили и повесили, но он стоял неподвижно. А ведь любой вошедший сюда принял бы меня за преступника, и как я смогу доказать, что это не я убил Даниэллу. На моих коленях лежит ее отделенная от туловища голова, в поместье, кроме меня и трупа, никого нет, а на поясе у меня висит охотничий нож. Конечно, на лезвии нет ни капли крови, но разве поблизости мало ручьев, преступник смог бы отмыть нож даже в том чане с окровавленной водой на туалетном столике.
  -- Ты позвал меня вовремя, - незнакомец двинулся ко мне через спальню, и где-то вдали за распахнутым окном прогремел раскат грома.
  -- Кто вы? - я поднял глаза и тупо уставился на него. - Что вам здесь нужно? Здесь поселилась смерть, убирайтесь отсюда, если хотите остаться живым?
   Я никогда еще не был с посторонними так груб, но на этот раз не смог сдержаться. Кто-то чужой вторгся в мое сознание, завладел всеми моими мыслями и заставлял произносить злые, сварливые слова. В ответ в наступившей тишине раздался короткий смешок, и от этого звука у меня по коже пробежал мороз.
  -- А почему ты решил, что я жив?
   Вопрос застал меня врасплох. Я едва мог шевелить языком по собственной воле, без чужого на то повеления, но прежде, чем я успел что-то произнести, длинные костлявые ладони обхватили мое лицо, горящие темные глаза заглянули в мои, и мне почудилось, что я стою на краю адской бездны.
   Я крепче вцепился в мягкие, густые, обвивающие пальцы, как паутина волосы сестры, словно ища в них спасения.
  -- Оставь ее, - все те же неуловимые, узкие ладони отняли у меня голову Даниэллы и положили ее под бок трупа. - Ей уже ничем не поможешь. Она принадлежит ему.
  -- Кому? - нашел в себе силы спросить я, но вопрос так и остался без ответа.
  -- Пошли! - худая ладонь поманила меня куда-то во мглу. Морщинистая сухая кожа мерцала в темноте. - Следуй за мной!
  -- Зачем? - я настойчиво продолжал сыпать вопросами, надеясь получить удовлетворительный ответ, хоть на один из них. Вознаграждением за мое упорство стал лишь еще один короткий, пугающий смешок и мало объясняющая фраза:
  -- Я покажу тебе твое наследство!
   Я кинул прощальный взгляд на труп Даниэллы, обезглавленное тело в атласном вечернем платье. Кровь на красном была не так заметна, а вот на обнаженных плечах алые мазки казались неприятно густыми и отвратительными, больше похожими на испорченную краску. Одна рука запуталась в длинном шлейфе, под второй ладонью, прямо в коконе блестящих пышных оборок, теперь покоилась мертвая голова. Свет от ее платиновых кудрей напомнил мне о лучах солнца, которое я, может быть, уже никогда не увижу, если последую за незнакомцем. Было что-то противоестественное в том, что мертвая Даниэлла была еще красивее, чем живая. На бледном теле не осталось ни одного увечья, ни одной царапинки, только темный кровавый шрам в том месте, где голова была отсечена от шеи.
  -- Зловещая, увлекательная картинка, - теперь уже незнакомец чуть не расхохотался. - Ты будешь всю ночь смотреть на нее и изображать из себя великомученика или все-таки пойдешь за мной. У меня есть для тебя нечто более интересное, чем одна зарезанная девчонка.
   Да, как он смеет так про нее говорить. Мои кулаки непроизвольно сжались, я поднялся с кресла с твердым намерением избить и выставить за порог нахального чужака, но его снисходительная насмешливая ухмылка заставила меня остановиться. Он смотрел на меня, как на ленивого непослушного ученика, как на блудного сына, который наконец-то вернулся домой к своему настоящему отцу, которого прежде никогда не знал, и этот отец оказался демоном.
  -- Идем! - уже более строгим, не допускающим возражений тоном велел он. Я знал, вторичного предложения не будет, если я не послушаюсь, то последует уже не убеждение, а наказание. Зачем он так настойчиво зовет меня за собой. Я смотрел на его широкую мощную спину, на потрепанный и опаленный по краям, как у бродяги плащ, но он не был бродягой. Бездомный, юродивый или нищий не может вести себя с таким царским достоинством, с таким твердым и не проходящим ощущением собственного превосходства, незримой силы, довлеющей и над всем поместьем, и надо мной. Пусть его накидка изодрана, и из- под нее на прямой спине выпирают ребра и изгибы лопаток, пусть его лицо спрятано в тени, из которой сияют лишь черные немигающие бусины глаз. Да, накидка у него в дырах и в золе, как у последнего попрошайки, но он ведет себя, как принц, и сила, исходящая от него, невероятна, но вполне ощутима.
   Я пошел за ним, придвинулся поближе к его спине, и мне показалось, что от его одежды исходит запах земли и разложения. Неужели я иду вслед за трупом, вставшим из могилы, и не смею перечить ему. Куда он увлекает меня, на деревенское кладбище, чтобы я, живой, лег в один гроб вместе с ним, покойником? Как часто такие неправдоподобные истории описывались в старинных балладах, а теперь я сам, как будто стал героем одной из них.
   Мы вышли не через дверь, а через какой-то другой потайной ход, о котором я не знал, прошли по длинному узкому тоннелю, в котором я ни разу не был. Воздух здесь был спертым и пахнущим гнилью. Не знаю, какими путями, но провожатый вывел меня к знакомым дверям из черного дерева с резьбой и позолотой. Костлявая рука легка на ручку двери.
  -- Нет, только не в отцовский кабинет, - отец, возможно, уже тоже был мертв, но я все еще испытывал суеверный страх, перед местом, где когда-то видел двух странных ночных визитеров. Сейчас, в это страшное время, я не хотел входить в кабинет, порог которого раньше мне было запрещено переступать. Я схватил проводника за локоть, но он легко стряхнул с себя мою руку. Раньше я гордился своим высоким ростом и гордой осанкой, но вблизи чужака ощутил себя чуть ли не карликом. Он был на голову, или даже на две, выше меня. Значит ли это, что обладателя такого ненормально высокого роста я смогу тут же отличить в любой толпе? Его голова в причудливой широкополой шляпе тут же выделится над морем обычным человеческих голов.
   Раздался щелчок замка. Сильная рука втащила меня в кабинет, и дверь с шумом захлопнулась за моей спиной. Книги, стопки фолиантов, вначале я заметил только их. Хаотичное нагромождение томов, документы, счета, договоры с арендаторами, ноты и партитуры, выписанные из Рошена для Даниэллы. Вначале я рассматривал каждую деталь: кушетки, кресла, стеллажи, какие-то колбы и стеклянные реторты, по которым, булькая, текла алая жидкость. В самую последнюю очередь я решился взглянуть на массивный дубовый стол, на котором в окружение черных свечей лежала раскрытая книга.
  -- И это мое наследство? - с усмешкой поинтересовался я, когда костлявая, словно сделанная из железа рука подтолкнула меня к книге. - Я рассчитывал получить хотя бы богатство, а получил только это.
   Подумать только, даже в такой момент у меня нашлись силы, чтобы проявить чувство юмора. А может быть, я решил подшутить над смертью, может, как раз сейчас, когда я уже позволил завлечь себя в ее логово, костлявые пальцы достанут из- под рваного плаща косу, и острое блестящее лезвие полоснет меня так, чтобы шрам пересек губы и щеку.
   Мелкие, причудливые значки испещряли выцветшие страницы. Черные и красные символы, со множеством завитков, палочек и дробей. Я никогда не видел ничего подобного ни на страницах учебника арифметики, ни в астрономических подсчетах, ни в физике, ни даже в метафизике. Конечно, среди непонятных знаков встречались иногда какие-то чертежи и геометрические фигуры, но, если присмотреться то, все они оказывались гораздо более сложными, чем в геометрии. Нет, это не геометрия, и не алгебра. Ни один математик или языковед не разобрался бы и в малой части того, что записано здесь.
  -- Магические письмена! - я прикоснулся к сухой, ветхой странице и произнес вслух то, о чем подумал. Незнакомец одобрительно и глухо засмеялся в ответ, словно желая сказать "молодец, ты правильно угадал". Не смех, а жуткое эхо, исходящее из глубины разверзнувшейся могилы.
  -- Неужели отец занимался алхимией? - я погладил страницу и понял, что под пальцами шуршит не бумага и не пергамент, это выделанная кожа, но не телячья, нет, у скота не бывает точно такой же нежной текстуры кожи. Я прикасался точно к такому же содранному кожному покрову, который обтягивал мои пальцы, руки, лицо, все тело, и хотел в ужасе отдернуть ладонь, но не мог.
  -- Алхимия? - на этот раз в усмешке слышалось неодобрение. - Значит, ты так ничего и не понял.
  -- Я понял, но, боюсь себе в этом признаться. Боюсь поверить в то, что это не еще один кошмарный сон, - решительно и твердо возразил я. Я не любил, когда надо мной пытались подшутить, как над простачком, и всегда умел поставить насмешника на место.
  -- Да, конечно, еще один сон, - он сложил крепкие костлявые руки на груди, полы рваной накидки взметнулись вверх, и под ними мелькнул истлевший бархатный камзол, от которого так же исходил запах праха и земли. - Если это сон, тогда где же то мерзкое чудовище, которое скребется возле твоей кровати и готово вот-вот выпрыгнуть из мглы, чтобы перегрызть тебе горло, где твой сосед по комнате, где мерный бой часов, будивший тебя каждую ночь?
  -- Я понимаю, чего вы от меня хотите, - мне не терпелось отойти от стола, но я не мог сделать ни шагу.
  -- Неужели? - и опять он пытается надо мной насмехаться.
  -- Я не стану заниматься колдовством, - уверенно процедил я сквозь зубы. - Я не верю во все эти глупости и считаю их несущественными...
  -- Твой отец верил, - спокойно и многозначно возразил он.
  -- А где мой отец, в какой канаве сейчас гниет его обезглавленное тело? - я больше не мог держать себя в руках и готов был кинуться на чужака с кулаками. Он был единственным здесь, кто мог мне хоть что-то объяснить, но он предпочитал говорить загадками.
  -- Ты хотел спросить меня не об этом, - совершенно спокойно возразил мой мучитель, как будто вовсе не замечая моего неистовства и ярости. - Тебе было бы интересно узнать, кто так внезапно оборвал жизнь твоего отца и твоей прекрасной сестры.
  -- Их убило колдовство, - я с отвращением покосился на распахнутую книгу, и одна из черных свечей погасла, с потухшего фитиля зазмеился дым.
   Незнакомец принюхался к воздуху, мгновенно пропахшему гарью и начал настороженно озираться по сторонам. Его глаза быстро бегали из угла в угол, от свечи к свече, только кинув злобный взгляд на погасший фитиль, он вновь сумел взять себя в руке, спрятать волнение за маской высокомерия и равнодушия.
  -- В случае с твоим отцом, да, - согласился он на одну мелкую уступку и тут же зловеще оскалился. - Во всем надо знать меру, особенно в запретных искусствах, ты, наверное, читал об этом в университетской библиотеке, в книгах, которые вы, смертные, называете сказочными. Скажем так, твой отец всего лишь перегнул палку и стал жертвой собственной алчности, но эта обезглавленная белокурая милашка, кстати, вы с ней похожи друг на друга, как близнецы...
  -- Мы не близнецы, - строго возразил я. Любое его замечание в адрес мертвой сестры тут же пробуждало во мне гнев. - Так, что там вы хотели сказать насчет нее? Как погибла Даниэлла?
  -- Разве не ты сам видел крылатую тень на стене? - насмешливый голос вдруг стал вкрадчивым, почти обольстительным. Так проникновенно и убедительно, наверное, говорят демоны с намеченной, но еще не попавшей в их тенета жертвой.
  -- Тени не убивают людей, - снова возразил я.
  -- Смотря, какие тени. Ты забыл, что если есть тень, то рядом должен стоять и ее хозяин.
  -- Там не было никого. Никакого крылатого чудовища...только юноша, который что-то сказал мне и исчез, - уже шепотом добавил я, мне не хотелось говорить никому о прекрасном незнакомце. Уже одно упоминание о нем в присутствии мрачного чужака показалось мне кощунством. Разве можно говорить о светлой, золотистой святыне в присутствии этого демонического пришельца.
  -- Я бы рассказал тебе кое-что об этом божественном создании, - чужак словно читал мои мысли. - Однако, у меня есть причины опасаться, что ты расценишь мои слова, как клевету.
  -- Это, скорее всего, и будет клевета.
  -- Как ты его защищаешь, - сухой шелестящий смех зазвучал прямо у меня над ухом, худая рука крепко сжала мое плечо, заставив чуть ли уткнуться в книгу. - Ты еще даже не знаком с ним, не знаешь даже его имени, а уже готов отдать за него жизнь. Его власть над такими, как ты, за прошедшее время не убыла, а, наоборот, возросла.
  -- Я ни за кого не собираюсь отдавать жизнь. Я не знаю ни его, ни твоего имени. Не знаю, зачем вы пришли ко мне, но он ...Разве у божества может быть имя.
   На этот раз над моим ухом прошелестел тихий, огорченный вздох. Я почувствовал, как тягостно напряглась грудная клетка, прижавшаяся к моей спине так, что я вынужден был в упор смотреть на магические символы на страницах. Воск, капающий от свечей, чуть ли не касался кончиков моих ресниц.
  -- Пусти, я не хочу этим заниматься, - еще одна свеча потухла, и змейка грязного серого дыма взвилась к потолку. Фитиль третьей свечи опасливо затрещал, будто тоже готовился потухнуть. Сильная, стальная ладонь крепче сжала мое плечо.
  -- Ты не хочешь отомстить? За Даниэллу?
  -- Кто убил ее? - настойчиво повторил я в ответ. - Кто мог так жестоко обойтись с юной, никому не причинившей зла девушкой?
  -- Если я скажу, ты мне все равно не поверишь.
  -- А вы попытайтесь! - я старался казаться таким же наглым, как он, чтобы добиться ответа, но чужака было ничем не пронять.
  -- Я ведь мог бы потребовать с тебя клятву, чтобы ты продолжил дело своего отца, своих деда, прадеда, всей своей семьи...
  -- Какая вам от этого польза? От того, что я стану еще одной заблудшей, грешной душой?
   Никакого ответа, только смех или вздох. Я уже успел привыкнуть к этим шелестящим, подобно бумаге, но нечеловеческим звукам.
  -- Так ты хочешь отомстить, или нет? - последний вопрос, другого уже не последует.
  -- Да, - произнес я, не задумываясь, взглянул на пламя свечей, на длинные строчки магических символов и уже увереннее повторил, - да.
   И потухшие свечи разом вспыхнули. Их не смог погасить даже ворвавшийся в распахнувшееся окно порыв ветра.
  -- И кому же я буду мстить? - спросил я, когда он освободил меня и отошел в тень. - Каждому прохожему? Или мне посидеть, подождать на кладбище, пока появится в полночь драконья тень?
  -- Не скучно жить тем, кто даже смерти в лицо готов отпустить шутку, - то ли насмешка, то ли похвала, а может, и то, и другое. - Оставайся таким же, и, может, тебе выпадет шанс побеседовать с господином Смертью в его империи и вернуться оттуда живым.
   Он двинулся в темный угол, словно готовясь раствориться во тьме, но вдруг, словно, вспомнив что-то, остановился и посмотрел на меня долгим пронзающим взглядом.
  -- На все свои вопросы ты найдешь ответ в книге, - снисходительно сообщил он, и, как будто, растаял в пустоте.
  -- Подождите, - хотел вымолвить я. - Что будет, если я вернусь в Рошен, и обращусь за помощью к властям, это их дело искать убийцу, и я расскажу им обо все, даже о вас.
   И какой-то голос в моем мозгу, засмеявшись, ответил, а кто поверит тебе, после того, как ты сбежал из университета, а оттуда просто так никто не уходит, ты вполне мог вернуться в поместье, и в день приезда убить свою сестру. Свидетелей нет, тебя ждет плаха. Сосед по комнате, успевший понять, что тебя каждую ночь мучают кошмары, очень быстро окрестит бывшего друга умалишенным, никто не станет помогать тебе, никто, кроме колдовства. У тебя нет других защитников и пособников, кроме твоего тайного наследства. Бери скорее книгу и огради себя ею, как щитом.
   Я взял ее в руки, а свечи все еще продолжали гореть зловещим темным полукругом, те самые свечи, которые опалили мне кончики ресниц. Что мне делать с таким наследством? Как жить дальше с воспоминанием о том, что произошло этой ночью?
   Я не смогу остаться в поместье, где погибла Даниэлла. Я решил, что уеду назад в Рошен, но сначала нужно похоронить труп сестры. Можно закопать ее прямо в саду, под кустами шиповника и барбариса, в живописном местечке возле беседки, которое при жизни она так любила.
  -- Нет, не шиповник. Розы! Лучше закопай ее под розами, - произнес нараспев какой-то тоненький голосок, и мне почему-то показалось, что он донесся до меня со страниц книги.
   И я последовал совету. Сначала я хотел поместить тело в массивный кованый сундук, чтобы получилось хоть какое-то подобие гроба, но не решился. Будь поблизости мастерская гробовщика, и последнее ложе моей сестры напоминало бы не ящик, а роскошную бонбоньерку, в которых по легендам спят женщины-вампиры. Но идти к священнику и на кладбище, нет, я не мог, не посмел бы. Я вырыл глубокую яму под кустами роз и закопал там тело даже без полотняной обертки таким, каким оно и было в облаке алого атласа. Меня не оставляло ощущение, что я хороню не труп, а тряпичную куклу, полотняная кожа которой поблескивает мелкими звездочками фальшивых бриллиантов, но пробьют часы, и в сад придет мальчик-аристократ, влюбленный в эту куклу, и выкопает ее из-под роз, чтобы вернуть к жизни.
   Отложив лопату, я стал искать топорик, чтобы срубить и обтесать какую-нибудь осину на две перекладины для креста. Я уже почти соорудил некое подобие распятия, как вдруг, кто-то словно схватил меня за руку и шепнул на самое ухо: "неужели ты собираешься ставить крест на могиле у колдуньи?"
  -- Не смей! - поддержал второй уже более звучный голосок. - Она вызывала демона, она принадлежит ему.
  -- Не бери на душу грех, - подпел кто-то третий. - Взяв в компанию нас, ты все равно еще успеешь нагрешить.
   Либо я схожу с ума, либо голоса исходят от странной книги. Я поскорее запихнул ее в дорожный узелок, который обычно приторачивал к седлу. Пора собраться в путь и запереть поместье. Жаль, что нет времени нанять новых сторожей и завести собак. Мне не терпелось уехать, как можно скорее, точно с таким же рвением еще недавно я спешил в этот дом, а теперь стремился покинуть его.
   Сбережения, хранившиеся в тайниках, как ни странно были целы. Наверное, злые духи, если таковые напали на поместье не опустились до того, чтобы отнять золото, которое сами же и притащили в нашу семью. Неужели мои предки покупали семейное благополучие ценой собственной души? Что бы не рассказывал странный чужак, я отказывался поверить ему. Я взял с собой достаточно денег на дорогу, подумав, набил червонцами и карманы, кто знает, останется ли все это здесь, после того, как я уеду, или же призраки решат утащить все для себя. Под руку случайно попалась шкатулка с драгоценностями Даниэллы. Надо было зарыть их вместе с ней в могиле. Я поклялся, что никто никогда не наденет их, потому что когда-то они украшали ее уже перерубленную шею.
   На те деньги, что я взял с собой, вполне можно было купить коттедж у моря и прожить там подальше от этого места, но меня тянуло в Рошен. Хотелось затеряться в толпе нарядных горожан и забыть о своих бедах. Все свое наследство, кроме той малой части, что взял с собой, я оставил в запертом поместье, в когтях у, возможно, еще не отлетевших от его окон призраков смерти. Однако если верить добровольному мрачному наставнику, то мое самое главное и ценное наследство - это колдовская книга, и она стоит дороже, чем все золото, накопленное моими предками. Об этом я старался не думать, быстро прихватил с собой легкий саквояж, немного красивой одежды из своего гардероба и тяжелую отцовскую шпагу с причудливой узорчатой гардой.
   Гроза застала меня в пути, но я больше не боялся, ни темноты, ни лесных хищников, ни дождя, и все же меня настораживал один звук, прорывавшийся сквозь шум падающих капель. Теперь я уже точно знал, что это не стук дятла, а перезвон крохотных молоточков, которой исходит не только с вершин отдельных деревьев, как мне показалось вначале, а по большей части доносится из-под земли.
  
  
   Рошен. Пестрая многолюдная толпа на площади. Цветастые вывески кабаков и освещенные порталы театров. Моросящий дождь и свет фонарей, центр города и окраины, блеск и нищета, веселье знати и преступность разбойничьих низов, роскошь особняков с фонтанами в саду и пугающая темнота бедных кварталов. Только они все еще напоминали об эпидемии чумы, много лет назад косившей жизни в этом городе. Если верить тому, что написано в исторических хрониках, то это была жестокая жатва, а преступный жнец, смерть, не миновал ни одного дома, и в тот год в городе замечали каких-то призрачных бледных существ и невообразимо прекрасного аристократа с золотистыми кудрями, которого болезнь, как будто обходила стороной. В это было трудно поверить, скорее всего, галлюцинация зараженных, но разве бывают массовые галлюцинации. В свидетельствах многих погибших тогда в Рошене было сказано одно и то же о прекрасном незнакомце, олицетворявшем волшебство и смерть. В это мало верилось, но над историей стоило поразмыслить.
   Я снял номер в гостинице с окнами, выходящими на площадь, но не хотел сидеть в одиночестве. Лучше брести по вечерней улице, смотреть на жизнерадостных прохожих, на нарядных дам и их провожатых, на продавщиц цветов, на витрины книжных лавок и чувствовать, что вокруг меня течет жизнь, быть уверенным в том, что, проскальзывая сквозь толпу по улицам Рошена, за мной не следует призрак Даниэллы.
   Какая-то птица пролетела так низко над моей головой, что чуть не задела крылом. Неужели лебедь, который плавал в фонтане на площади, а, может, просто ворон. Я оглянулся и вдруг заметил, что сквозь толпу легко и грациозно движется дама, в такой же темной бархатистой накидке, как черное крыло птицы, только что задевшее меня. Да, ее длинные полы разлетаются при ходьбе, как крылья, а из- под них выглядывает собранный бриллиантовыми булавками во множество пышных сборок подол золотого платья. Какое необычное сочетание! Как плавно ступает по мостовой незнакомка, будто не идет, а летит. Стройная фигура скользила вперед так непринужденно и так неуловимо, но сильно отличалась от всех, кто окружал ее. Отличие было едва заметным, но сильно ощутимым, словно передо мной вовсе не человек, а сияющий мифический персонаж.
   Бледная светящаяся в полутьме рука откинула капюшон, и я был поражен красотой промелькнувшего в толпе лица. Даже на полотнах величайших живописцев нельзя встретить такой невообразимой красоты, никакой краской нельзя передать на холсте этот мерцающий оттенок кожи и изумрудную зелень глаз. Словно соглашаясь со мной, молодой художник, сидящий за мольбертом недалеко от фонтана, оторвался от работы и задержал на незнакомке восхищенный взгляд. Рука с кистью неподвижно застыла в воздухе, он не мог нанести следующий штрих, он неотрывно следил за подолом золотого платья, пока тот не исчез в густо заполненном прохожими переулке. Меня уже не интересовал живописец, рисующий прямо на площади. Пусть этот мальчишка в берете и поношенном кафтане восхищается ею, сколько хочет, а я решусь на отчаянный шаг, я догоню ее и спрошу ее имя. Пусть это безумие, но, ради одного шанса из ста на успех, все равно стоит рискнуть, и я бы догнал ее, если бы из того же переулка с клекотом не вынырнула черная птица и ринулась на меня. Я закрыл лицо руками, чтобы защититься, но хищница плавно взвилась ввысь и пролетела над моей головой. Мне хотелось побежать по узкому переулку, но несравненной незнакомки там уже не было, осталось только вернуться в гостиницу и смотреть из окна за нескончаемым потоком людской толпы на главной площади огромного города.
   На постели валялись в беспорядке те вещи, которые я успел распаковать, гадальные карты, которые подарил мне кто-то в университете, и золотые монеты. Надо сложить их в кошель, чтобы не растерять. Я стал искать свой кошелек, но вместо него нашел какой-то другой незнакомый кошель из черного бархата с завязками из пурпурной тесемки и какими-то вышитыми алой нитью странными знаками. Что ж, если ничего другого нет, то придется обойтись этим. Я не задумывался, откуда этот предмет появился в моем багаже, ведь я точно помнил, что не брал его с собой. Я вообще впервые видел нечто подобное, но ведь бархат весит совсем немного, возможно, он затерялся в складках моей одежды, или я сам, не помня себя от горя, захватил его из комнаты Даниэллы. Из кабинета отца я взял только книгу, которую спрятал на самом дне сумки и доставать оттуда совсем не хотел.
   На темном небе, расстилавшемся за окном, плясали блики от уличных фонарей. Освещенный фасад дворца на противоположной стороне площади поражал изысканностью архитектуры. Взгляд приковывали к себе не только кованые балконы и лепнина, но и статуи горгулий, ифритов и других мифических созданий. Кому может принадлежать такое необычное и роскошное жилье. Ряд крылатых геральдических скульптур, протянувшийся по периметру крыши, навел на неприятные мысли. Я не мог отделаться от ощущения, что сегодня в толпе попытался преследовать нечеловеческое создание. Что если та девушка была самой Венерой? Что если сейчас с крыши соседнего здания за мной следит подобный ожившей статуе и разгневанный Купидон?
   Я пытался заснуть, но не мог. Каждый раз, когда я закрывал глаза, мне вспоминалась крошечная детская фигурка, быстрее молнии пронесшаяся под копытами моего коня. Конь тогда вздыбился, а я был изумлен тем, что какой-то малыш, в алом плащике с капюшоном, смело разгуливает в грозу по чаще леса. Хотелось подвезти его до дома и вернуть родителям, но неуклюжий пухленький карапуз убегал по дорожке так резво, что нагнать его не представлялась возможным. Я окликнул его, и, когда он обернулся, из-под капюшона на меня посмотрело злобное, совсем не детское, с посеревшей землистой кожей лицо, а рот искривился в хищном оскале. Малыш в красном скрылся где-то в чаще, но его страшная гримаса преследовала меня весь путь до Рошена и сейчас не давала уснуть.
   Я взбил подушку, перевернулся на другой бок и, очевидно, нечаянно задел стул, на котором лежала еще не распакованная поклажа. Дорожная сумка с грохотом упала на пол. Кто-то тихо и гадко хихикнул в темноте. Я приподнялся на локтях и заметил, что книга в черном переплете лежит на полу, что она раскрылась, и ветер, ворвавшийся в окно, шелестит страницами.
  -- Нет, не бывает колдовства, - упорно твердил я про себя. - Все это глупости. Почему я должен бояться каких-то книг и темноты?
   Однако, четкая страшная картинка, как вспышка молнии то и дело представала передо мной. Мне казалось, что там, в поместье, обезглавленный труп в алом платье сидит в кресле, безвольные кисти мертвых рук лежат на подлокотниках, а чьи-то лилейные ухоженные пальцы ловко приставляют голову к обрубку шеи. А где-то во мгле копошатся острые золотые когти опасного, нечеловеческого существа. Неужели каждого, у кого родственники погибли насильственной смертью, навязчиво преследуют подобные галлюцинации?
   Не вытерпев, я зажег свечу. С недавних пор темнота стала нагонять на меня страх. Нельзя быть таким малодушным, но я ничего не мог с собой поделать. Должно быть, большинство студентов, перезагруженных учебой, становятся такими нервными и пугливыми. Еще не пробила полночь, а я уже с нетерпением ждал наступление утра, прихода света и солнечного тепла, которые прогонят подальше от моей комнаты хоровод пугающих теней.
   Ветер все еще перелистывал страницы, а мне казалось, что их листает чья-то невидимая рука. Как я могу внушать себе такие глупости? Ведь я же уверен, что призраков не бывает. Нет, я ни в чем не уверен. Я откинулся на подушки и стал следить за калейдоскопом черно-красных символов, мелькающих перед глазами на неприятно шуршащих страницах. Черный кошелечек тоже валялся на полу, и все монеты из него высыпались, некоторые даже закатились под кровать и комод. Если бы я верил в волшебство, то, наверное, подумал бы, что кто-то незримый нарочно проказит в моей комнате и разбрасывает мои вещи. Пора кончать с этим наваждением. Я неохотно встал, чтобы положить книгу обратно в сумку, но сначала решил собрать с пола монеты, поднял кошелек и заметил, что его завязки сами собой опять соединились в узелке. Кошель показался мне слишком тяжелым, словно вовсе не был пустым. Ругаясь, я развязал узелок, потянул за бархат и чуть не ослеп от блеска золотых монет, еще более крупных и новеньких, чем те, что раскатились по полу. Как странно, я чуть было не растерял все свое богатство, оно теперь устилало поблескивающими кружочками пол, а в кошельке золота не убавилось, а, напротив, стало заметно больше. Что за чертовщина? Я хотел спрятать кошелек в ящик комода, мне казалось, что черный бархат неприятно колет и щекочет пальцы, но я почему-то не мог выпустить его из руки. Если бы была жива Даниэлла, она бы мне все объяснила, но она лежала в могиле, а над ней окрашивались в кровавый цвет чайные и белые розы. Почему только тогда, перед своим отъездом, я не захотел выслушать сестру, не попытался поверить ей? Она боялась насмешек и поэтому не стала посвящать меня в страшную тайну нашей семьи. А может, ее пугали не только ожидаемые издевки со стороны слушателя, может, она боялась пуститься в откровения по какой-то другой причине. Кто-то угрожал ей? Но кто? Ее тайный поклонник? Вряд ли какой-то деревенский парень посмел бы отрубить голову аристократке. Допустим, в деревне и был какой-то обезумивший от ревности влюбленный, все равно, рубить головы это метод палача, причем хорошо натренированного, голова была отделена от туловища очень ровно и, явно, с первого удара. Какой-нибудь крестьянин совершил бы убийство охотнее с помощью серпа, кухонного ножа или удавки, а это уже совсем другой случай. Я вспомнил, как аккуратно и таинственно все было проделано в случае с Даниэллой, под каким углом лежал ее труп, так чтобы лунный свет, льющийся из окна, касался кожи, и подумал, а что если это ритуальное убийство, как те, о которых я читал. Я постарался напрячься и припомнить обо всех тех женщинах, которые много лет назад были убиты в Виньене, в Рошене и во множестве других городов. Кажется, всех их убил один так и не пойманный преступник с обезображенной когтистой рукой. Но ведь он должен был давно уже умереть, и все равно утром я отправлюсь в библиотеку, чтобы поподробнее перечитать ту главу. Завтра, Даниэлла, мысленно пообещал я, завтра я пущусь на поиски того, кто оборвал твою жизнь, и поверь мне я смогу найти и покарать убийцу.
   В ответ на мои мысли откуда-то донесся тихий смех или вздох, но на этот раз он исходил не со страниц колдовской книги. Кто-то стремительно пронесся мимо моего окна, какая-то огромная невообразимая птица. Мерные взмахи чьих-то громадных шелестящих крыльев прозвучали мимо гостиницы, мимо крыши роскошного дворца и устремились ввысь к звездному небу? Меня уже не волновало, подсмотрело ли за мной то существо, что пролетело мимо окна. Я заснул, тревожимый одной детской наивной догадкой о том, свидетелем чего я стал миг назад, полета хищника или полета ангела?
  
  
  
  

Гений и ангел

  
   Легкий переносной мольберт выпал из рук, старые кисти раскатились по полу. Крутые деревянные ступеньки, ведущие на чердак, на этот раз показались Марселю нескончаемыми. А ведь еще вчера он без труда преодолевал путь снизу наверх по несколько раз в день и совсем не чувствовал себя уставшим.
   Небольшой чердачное помещение с дощатым полом и низким потолком, гордо именуемое мансардой, давно уже превратилось в мастерскую художника. Картин, бумаги с набросками и эскизами здесь было гораздо больше, чем предметов первой необходимости, больше, чем даже мебели. Точнее, мебели почти не было, кроме низкой кровати, едва возвышавшейся над уровнем пола, табуретки, стула, грубо сколоченного столика с зеркалом и старого шкафа, который оставили здесь за ненадобностью.
   Створки одного окошка были распахнуты настежь, и ветерок шелестел бумагами, звездный свет освещал недавно начатые этюды. Нигде звездный свет ни сияет так ярко, как на чердаке. Странно, Марсель не помнил, чтобы перед уходом раскрывал окно. Наоборот, он обычно запирал на щеколду не только дверь, но и задвигал засовы на ставнях, ведь это же чердак, любая птица, свившая гнездо на крыше, может легко залететь сюда и испортить какую-нибудь из картин в отсутствии хозяина. Марсель с усмешкой вспомнил, как однажды летним вечером нашел у себя под подоконником на карнизе гнездышко с голубиными яйцами. Была бы у него кошка, и птицы бы не посмели обнаглеть до такой степени, но пока, что Марсель не мог позволить себе завести кота. Возможно, когда-нибудь потом, когда он вырастет, и его работы начнут оплачивать по достоинству, а не скупать по дешевке, как карикатуры уличного художника.
   Марсель поспешил закрыть окно, задержался у столика и невольно ахнул, заглянув в темное зеркало. Ему показалось, что где-то в глубине мглистого дешевого стекла с амальгамой промелькнул ослепительный бесподобный образ, и плавно взмахнули два сверкающих золотых крыла. Какое чудо, подумал он, наверное, это и было озарение, идея для следующей его картины. Да, чтобы создать настоящий шедевр надо сначала стать свидетелем такого прекрасного, фантастического видения. Марсель прикрыл веки, пытаясь навсегда запечатлеть в своей памяти волшебный момент, но, когда снова посмотрел в зеркало, видение бледного овального лица никуда не исчезло. Пара лазурных, сверкающих, как сапфиры, глаз следила за ним из глубины мансарды.
   Сердце глухо ухнуло и ушло куда-то в пятки. Сам не свой, взволнованный и похолодевший, Марсель едва нашел в себе силы, чтобы обернуться. Он совсем не был испуган, хотя знал, что подобного вторжения надо было бы испугаться. Сильное острое чувство - изумление, чуть было не ввело его в ступор. Он боялся только одного, что он ошибся, что он обернется и увидит пустое мрачное помещение. Так и есть, перед ним прежняя бедная, скудно обставленная мансарда, никаких сокровищ или расцветающих прямо на полу роз, кругом только грубая мебель, тряпицы, дешевые краски, череда выставленных полукругом картин, все, как раньше, но на этот раз среди убогих серых стен, как ослепительные солнечные лучи сияли волосы таинственного пришельца.
   Марсель никогда не ожидал, что увидит в своей каморке такое волшебное, возвышенное создание. Он готов был поклясться, что всего на миг за спиной стройного голубоглазого юноши плавно взмахнули два роскошных крыла и быстро скользнули в тень, чтобы стать невидимыми для глаз художника.
  -- Вы ангел? - первой мыслью Марселя было, что это восхитительное златокудрое существо с мерцающей кожей ангел, влетевший через распахнутое окно. Он ведь почти увидел на миг в темноте золотистые крылья, взмахнувшие за спиной юноши. Да, конечно, это ангел, иначе, как он мог войти через запертую дверь, на чердаке нет ни запасного хода, ни потайных лазеек, в отсутствии хозяина единственный путь сюда пролегает через окно, но оно находится слишком высоко над землей, а вскарабкаться вверх по ровной гладкой стенке и водосточной трубе человеку не под силу, для этого нужно обладать крыльями, такими же мощными и красивыми, как у ночного гостя.
  -- Зовите меня Эдвином! - снисходительно кивнул юноша, крутой золотистый локон упал ему на лоб. Вот, значит, как выглядят ангелы. Тогда нет ничего удивительного в том, что они являются только избранным смертным, а не всем подряд, ведь не найдется такого человека, который смог бы устоять и не влюбиться в эту волшебную внешность, в этот чарующий проникновенный голос.
   Кроме первого своего предположения, Марсель не смог бы придумать никакого другого, а юноша не спешил его разубеждать. Он сидел на низкой кровати, небрежно, но грациозно обхватив рукой колени, и вся бедная обстановка мансарды, как будто, была озарена одним его присутствием ярче, чем блеском всех сокровищ мира.
  -- Я выбрал вас, - сухо и сдержанно проговорил Эдвин, таким же небрежным, но соблазнительным жестом откидывая сверкающую прядь со лба. Его голос звучал слаще волшебной музыки, красивые, выразительные глаза с пристрастием знатока оглядывали ряд картин. И снова Марсель сравнил эти глаза с двумя бесценными сверкающими сапфирами. И не важно было даже то, что в пристальном взгляде промелькнули грусть и сожаление, будто Эдвин, по достоинству оценивший все эти произведения искусства, собирается после выполнения какой-то определенной цели убить творца всех тех картин, которые так понравились ему.
  -- Великолепно! - после недолгого молчания прошептал Эдвин. - Самые простые вещи: площадь с фонтаном, продавщица фиалок, играющие дети, как только их берется изобразить ваша кисть, выглядят одухотворенными и непередаваемо притягательными. Для того, чтобы создавать такое великолепие из всего самого простого, нужно быть обладателем незаурядного таланта.
  -- Скорее всего, вы говорите так из вежливости, но вы преувеличиваете, - Марсель вспыхнул от похвалы и попытался возразить. - Мои работы еще никто не оценил, я не признанный мастер, а всего лишь бродячий живописец, к тому же, самоучка. Мне ни за что не сравниться с теми, кто...
  -- Поверьте, за столетия я успел насмотреться на шедевры самых великих художников, не только людей, но и тех, кто называют себя избранными..., - Эдвин грустно что-то прошептал, всего несколько слов на иностранном языке, смысла которых Марсель не понял. - Ни одна из их лучших работ не стоит даже вашего эскиза. В противном случае, я бы не обратился к вам.
  -- Но я беден, у меня нет ни связей, ни родни, нет, ничего того, что помогает достижению успеха в этом мире.
  -- У вас есть талант, - возразил Эдвин, и его замечание прозвучало весомо.
  -- Что значит талант, перед богатством и нужными знакомствами, - Марселю было неприятно об этом говорить, но почему бы не открыть душу перед ангелом. Этот светлый дух, наверняка, знает о том, что работы юного, пусть и талантливого мастера скупаются по дешевке, будь они хоть самыми восхитительными, пока сам творец не стал личностью, на знаменитость или признание рассчитывать нечего.
  -- Считаешь, что мелкие интрижки и купленная деньгами однодневная слава может соперничать с настоящей даровитостью? - Эдвин усмехнулся, покрепче обхватил облитое бархатной материей колено и пренебрежительно глянул на кровать, словно давая понять, что она больше напоминает самодельное восточное ложе, чем обычную, необходимую человеку постель.
  -- Да, ты, действительно, беден, - согласился он. - А еще ты скромен, думаешь, что если кто-то пару раз чисто из зависти сделал тебе неприятное замечание, то оно обязательно должно быть правдиво. В Виньене те, кто рисуют намного хуже тебя, но обладают влиятельными родственниками, или хотя бы завели нужные связи с дворцовой челядью, давно уже стали знамениты, но с таким методом достижений успеха, боюсь, их слава умрет раньше, чем они.
  -- Как это все несправедливо, - обида на жизнь проснулась в Марселе с новой силой. - Жизнь несправедлива, - грустно пояснил он, хотя не сомневался, что гость все понимает.
  -- И только ангелы неподкупны, - в тон ему, но с глубоким скрытым смыслом сказал Эдвин. - Не огорчайся, пусть у бездарностей есть земные покровители, но вас, гениев, защищает наш народ.
  -- Я не гений, - возразил Марсель, как ему показалось, честно. Да, он работает чуть лучше других, но у него нет шанса стать лучшим.
  -- Если бы ты им не был, ты бы никогда не увидел меня, - Эдвин чуть изменил позу, и что-то с шуршанием шевельнулось за его спиной. Наверное, он уже давно сидел на кровати, но ветхое сатиновое покрывало ничуть не смялось под ним, неужели при всей своей красоте он еще легок и невесом, как пушинка.
  -- Все мы непохожи на людей, - словно прочтя его мысли, заметил Эдвин. - Запомни, Марсель, и ангелы, и демоны склонны влюбляться в гениев. Кого ты сейчас видишь перед собой, темного или светлого духа?
  -- Я вижу ангела, - пролепетал Марсель, и он был уверен в этом.
  -- Хорошо, - Эдвин коротко усмехнулся. - У тебя есть право на собственное мнение. Один раз я помог девушке, не менее талантливой, чем ты, но она...В общем, не важно, - он пренебрежительно взмахнул изящной, но сильной рукой, словно отгоняя прочь тягостные воспоминания. - Грешники отправляются в ад, праведники, скорее всего, возносятся на небеса, по крайней мере, так учат сейчас паству в приходах Рошена, но для одаренных существует третий путь, и он ведет в ту империю, побывав всего однажды в которой, ты бы уже ни за что не захотел вернуться в этот суетный мир.
   Как чарующе ты говоришь, подумал Марсель, но не посмел произнести этого вслух. Теперь он испытывал какой-то благоговейный, всеобъемлющий страх перед полуночным пришельцем и в то же время готов был поклоняться ему.
  -- Я прославлю тебя, - наконец пообещал Эдвин. - С твоим мастерством ты заслуживаешь того, чтобы уже в юные годы быть признанным один из величайших живописцев, но услуга за услугу. Сначала ты поможешь мне и напишешь такую картину, перед которой не останется равнодушен никто, а после я сделаю тебя знаменитым ...и богатым.
   Зачем мне теперь нужно богатство, какое золото может соперничать с блеском этих кудрей, думал Марсель, смотря на чудесного гостя. Разве смогу я думать о том, что мир прекрасен, если в этом мире больше не будет тебя, Эдвин?
  -- Я никуда не исчезну, - тихо произнес он. - Пока ты жив, я буду с тобой. Зная, как ранимы и восприимчивы подобные тебе к самым мелочным обидам, я уже не смогу оставить тебя без защиты. Другие, такие же, как я, очень часто выбирают себе подопечных, так почему бы точно так же не поступить и мне. Простые люди не могут нас видеть, таков установленный свыше закон, но поклонники прекрасного и истинные деятели искусства очень часто становятся нашими избранниками.
   Он ни разу не называл имен этих избранных, в каждом его слове крылась какая-то едва уловимая загадка, какой-то намек. Ангел словно играл с Марселем в какую-то изощренную, жестокую игру. "Догадайся сам", звучало в каждой фразе, но о чем Марселю нужно было догадаться. А что случается обычно с этими избранниками, хотел спросить он, но не решался.
  -- Для начала я хочу дать тебе заказ, который щедро оплачу, - Эдвин посмотрел на Марселя, и его глаза зажглись каким-то зловещим внутренним огнем. Их взгляд, словно говорил без слов: "Прославься и умри!".
   "Стань великим и уходи в неведомый людям мир вслед за мной", тревожно звенело в мозгу Марселя. Он должен был бы испугаться Эдвина, должен был хотя бы насторожиться, но разве можно испытывать что-то кроме любви к такому прекрасному мудрому созданию.
   Эдвин легко вскочил на ноги. Движение бесшумное и почти неуловимое для взгляда. Марсель не видел, как юноша двигается к нему через комнату, как обходит стороной расставленные по всюду мольберты и скатанные трубочками стопки холстов, но Эдвин уже стоял перед ним, так быстро, будто ходить по комнате ему было вовсе не надо, будто он мог мгновенно перенестись из одного места в другое по своему желанию.
   Что-то круглое, золотистое блеснуло в воздухе. Эдвин протянул Марселю медальон на длинной цепочке, с крышкой, украшенной изящной гравировкой и мелкими вкраплениями изумрудов.
   Марсель не сразу решился прикоснуться к такой дорогой и искусно сделанной вещи. Когда он все-таки взял медальон в руки, ему показалось, что он держит маленький осколок солнца.
  -- Раскрой! - прозвучал приказ над его ухом.
   Крышка открылась мгновенно с тихим щелчком. Крошечный портрет чернокудрой красавицы привел Марселя в восхищении. Вот этого маленького кусочка холста, вставленного в медальон, размером чуть больше грецкого ореха, действительно, коснулась кисть настоящего мастера.
  -- Это работа подмастерья, - опроверг его догадку Эдвин. - Он потрудился на славу, желая сделать приятный подарок к свадьбе. Хоть здесь и приложен талант, но смею тебя заверить, в жизни эта же самая девушка намного красивее, чем на портрете.
  -- Она живая? - Марсель с трудом мог поверить в это. Разве столь совершенные черты могут быть чем-то более реальным, чем воплощенная в красках на холсте фантазия живописца. И все-таки, где-то Марсель уже видел нечто подобное. Вечер, огни, площадь и поток прохожих, он сидит на табурете вблизи фонтана, перед ним мольберт, он рисует, и вдруг кисть падает из его руки. Разве не этот самый божественный лик промелькнул тогда в толпе перед изумленным Марселем. Он тогда еще решил, что с ним сыграла злую шутку игра света и тени, или усталость, ведь нельзя же среди самых обычных людей вдруг увидеть ту, которая не похожа ни на кого из них по своей красоте.
  -- Не думай о ее судьбе, - посоветовал Эдвин. - Думай о своей работе. Я хочу, чтобы, помимо своего таланта, ты применил богатую фантазию. Нарисуй не простой портрет, придумай что-нибудь изысканное и сказочное. Представь себе эту девушку сидящей в лесу на пне, представь ее кидающей венок в реку с моста или отдыхающей в оперной ложе, в беседке роз, в васильковом поле, или, пусть, на картине она танцует на балу с настоящим сказочным эльфом. Я бы мог обратиться к портретисту, если бы хотел обычную заурядную работу, но, как я тебе уже сказал, мне нужно нечто большее.
  -- Где-то я уже видел ее, - пробормотал Марсель, разглядывая миниатюрное изображение, черные кудри, украшенные бриллиантовой диадемой, плечи в облаке розового муслина, магнолии, приколотые к корсету. Она одета по-другому, но разве не то же самое лицо этим вечером мелькнуло под темным капюшоном в толпе. - Да, я видел именно ее.
  -- Это невозможно, - с неожиданной строгостью прервал его Эдвин.
  -- Почему? - удивился Марсель.
  -- У меня уже не осталось времени, чтобы объяснять, да ты и не поймешь, - ласкающая слух, нежная интонация вдруг стала более суровой. Эдвин замкнулся в себе, было ясно, что больше он не станет пускаться в откровения.
  -- Нарисуй ее, где угодно, - повторил он. - В опере, на маскараде, в карете, в палаццо или в саду. Придумай все сам, я думаю, ты сумеешь все домыслить лучше, чем я. Награда будет щедрой, запомни это.
   Эдвин высыпал на стол из кожаного кошелька целый дождь золотых монет. Кошель возник в его руке, как будто из ниоткуда и туда же исчез. На потертой изрезанной столешнице монеты выглядели неестественно, почти сказочно и призрачно сияли. Неужели они не исчезнут с уходом гостя? Такого богатства Марсель никогда не видел. Он не думал, что получит за какую-то из своих работ даже малую часть всего этого, но златокудрый заказчик снисходительно объяснил.
  -- Пока, это только на холст и краски. Купи для работы все самые лучшее, я вижу, у тебя здесь нет ничего нового, с чем можно было бы смело начать работу.
  -- Только на кисти и краски? - Марсель не мог поверить себе. - Да, на это золото можно было бы отстроить заново весь квартал. Неразумно оставлять все это здесь.
   Эдвин тихо, музыкально засмеялся. Один звук его смеха мог ободрить и вдохновить кого угодно.
  -- Ты боишься грабителей? - пошутил он. - Интересно, кто посмеет войти в ту дверь, которая защищена волшебством?
   Марсель не знал, что ответить. Эдвин безошибочно читал все его мысли, и это изумляло. Хотя чему здесь изумляться? Разве это не свойство всех ангелов, угадывать самые сокровенные мысли и желания человека? Тогда почему же Марселя так настораживает то, что лазурный взгляд проникает ему в самую душу? Трудно находиться в одной комнате с существом, которое видит тебя насквозь.
   Живописец не нашел, что сказать и от этого почувствовал себя неуютно. Было заметно, что Эдвину доводилось общаться с самыми мудрыми и смелыми людьми, возможно, с гениями всех времен и народов. Не хотелось выставить себя перед ним простачком, но Марсель просто не находил слов. Не было таких комплиментов или изречений, которые смогли бы сейчас выразить его чувства. Нужно было всего лишь взять кисть, палитру, краски и, не откладывая надолго, пока свежи воспоминания, прямо с натуры написать на холсте портрет ангела. Марсель внимательно посмотрел на Эдвина, чтобы запомнить каждую черту. Сможет ли он изобразить в красках такую совершенную красоту, скопировать таинственную, немного хищную полуулыбку, передать с помощью нескольких мазков лазурью нестерпимо яркое сияние глаз? Хватит ли на это его таланта?
   Марсель ощутил спиной сквозняк и поплотнее прикрыл ставень.
  -- Я сделаю все, как вы хотите, - покорно кивнул он.
  -- Я не давал тебе четких указаний, - Эдвин слегка нахмурился. - Мне не хочется, чтобы ты механически следовал каким-то инструкциям, напрягался и растрачивал силы зря. Не пытайся угодить заказчику. Я предоставляю тебе полную свободу, чтобы ты работал в соответствии с возможностями собственного воображения. Мне интересно узнать, на что ты способен, когда тебя не сковывают условности и страх перед суровой критикой. Желаю удачи, мой друг.
   Эдвин посмотрел на далекий звездный свет, и ответные, более яркие, чем звездная пыль искры вспыхнули в его зрачках. Никогда еще небесные светила не мерцали так ярко сквозь мутное, не вымытое стекло окна Марселя. Эдвин улыбнулся на прощание своему подопечному. Что у него за странное выражение глаз доброжелательное и в то же время какое-то хищное, смеющееся, почти торжествующее, одним словом, зловещее? Марсель упорно верил в то, что видит перед собой святого духа, но так усмехаться может только демон, убедивший наконец свою жертву, продать душу и скрепить договор кровавой подписью.
  -- Вы ведь еще вернетесь? - Марсель готов был вцепиться в рукав Эдвина, ухватиться за его руку, как утопающий хватается за соломинку, лишь бы только не потерять мгновение волшебства.
  -- Конечно, я вернусь за картиной, когда она будет готова...
  -- А до этого, чтобы посмотреть за тем, как продвигается работа, - Марсель сам слышал просительные нотки в своем голосе, но ничего не мог с этим поделать. Он боялся остаться один без того волшебного сияния, которое исходило от гостя. Он знал, что его просьбы звучат глупо и испуганно, он цеплялся за Эдвина, как ребенок, которому страшно остаться одному в темноте. - Вы скоро вернетесь?
  -- Как только смогу, - Эдвин все почувствовал, все понял и не стал ни язвить, ни насмехаться. Его умный лучистый взгляд, как будто давал понять "я знаю, что у тебя на сердце, не переживай, ничего противоестественного в этом нет, так чувствовали себя в моем присутствии многие до тебя".
   О таком друге можно только мечтать. Марсель был восхищен и благодарен.
   Эдвин обернулся, чтобы взглянуть еще раз на полукруг безупречных картин, на талантливые наброски, на пейзажи, натюрморты и несколько портретов. Было ясно, что он запомнил каждую деталь и весь своеобразный интерьер, как бы неузнаваемо он не изменился потом, останется в памяти гостя навеки...на тысячелетия. Марсель не знал, насколько вечен этот мир и другой, а Эдвин, наверняка, не сказал бы ни о чем таком, чего человеку знать не следует. Стоит теперь сдвинуть хотя бы на миллиметр какой-то из мольбертов, и Эдвин заметит это, но промолчит. Он ведь не человек, у него совсем другое, более острое восприятие, он замечает те мельчайшие детали, которые человеку разглядеть не дано.
  -- Чем быстрее ты будешь работать, тем быстрее я вернусь к тебе, - улыбнулся Эдвин.
   Он стоял здесь, настоящий, живой ангел, а через миг его уже не было. Только ветер свистел за распахнутым окном. Как оно могло снова раскрыться, ведь Марсель сам только что захлопнул ставень. И куда делся Эдвин? Как он так быстро и незаметно выскользнул с чердака. Дверь, запертая на щеколду, никого выпустить не могла. Оставался один путь на волю, через окно, но, чтобы не упасть и не разбиться, спрыгнув с такой высоты, нужно иметь крылья. У Эдвина они были, если только сам Эдвин не сон, не иллюзия. Марсель прижал пальцы к вискам, словно желая удержать в голове хоть часть убегающего рассудка. Как все это было похоже на галлюцинацию. Единственным доказательством того, что Эдвин реально существует, были золотые монеты, горсткой поблескивающие на столе. Целое состояние. Марселю не верилось, что все это преподнесено ему. Слишком неестественно сверкало богатство в убогой, примечательной только живописью обстановке. А вдруг, когда он проснется, всего этого здесь уже не будет. Не будет томительного ожидания нового чуда и дивной ауры, оставшейся после ухода Эдвина.
   И все-таки ночной визит был реальностью. Стоило только коснуться холодных червонцев, чтобы убедиться в том, что они существуют не только в его воображении. Здравый ум взял свое. Надо убрать монеты, иначе после ухода первого же визитера, они могут исчезнуть и не волшебным методом, а самым что ни на есть обыденным. А еще нужно скорее приниматься за работу. Чем быстрее он напишет портрет обворожительной незнакомки, тем быстрее Эдвин вернется к нему.
   Марсель даже не задумывался о том, какая своеобразная почта доложит Эдвину о завершении работы над картиной. Он не сомневался, что Эдвин каким-то непостижимым образом узнает обо всем сам и явится, как раз вовремя, чтобы проследить за тем, как художник кладет последний мазок краски на завершаемую картину.
   А ведь он еще не успел сделать ни одного штриха, не успел даже начать набросок. Марсель хотел кинуться на поиски бумаги и карандаша, но тут вспомнил, что Эдвин велел ему купить для работы лучшие материалы.
   Сейчас ночью выходить из дома никуда не хотелось. А утром он, наверняка, не сможет рано встать после того, как просидел весь вечер за мольбертом. Стоит попытать счастья, может, припозднилась какая-нибудь лавка, торгующая масляными красками.
   Из окна был виден краешек площади и распахнутые двери какого-то кабака. Марсель прихватил с собой всего несколько монет, но золото было таким чистым, без примесей и явно высшей пробы, так, что сумма, скорее всего, была достаточной для того, чтобы купить целую лавку с принадлежностями для рисования.
   Марсель отряхнул невидимые пылинки с кафтана, заправил за уши непокорные пряди каштановых волос, отпер дверь и легко спустился вниз по крутым ступенькам. Его не оставляло странное чувство, что кто-то посторонний, неслышно подкравшийся к нему теперь руководит всеми его поступками, а сам он двигается и говорит непроизвольно, как сомнамбула. Даже, когда Марсель валился с ног от усталости, он не ощущал ни разу такой подавленности и беспомощности перед какой-то высшей направляющей его силой.
   Вот и двери кабака, из которых льется на мостовую теплый оранжевый свет. Марсель знал, что должен зайти туда, но для чего? Он никогда не пил ничего крепкого, слишком ценил точность и аккуратность ручных движений, красоту и безупречность ровно положенных мазков. В приходах Рошена проповедовали, что вино это один из способов потерять свою душу, при этом не скрепляя договор с темной стороной ни кровью, ни обещанием. На счет этого Марсель ничего не знал. Бедность не позволяла ему подпасть под те искушения, которые медленно губили большую часть зажиточных горожан, но сегодня он увидел ангела и потерял не только душу, но и сердце.
   Зачем он вошел в распахнутые двери и присел на грубо сколоченный деревянный стул за одним из столиков? Марсель не мог сопротивляться силе, влекущей его вперед. Зачем он здесь? Юноша подпер усталую голову руками и готов был уже проклясть все на свете, как вдруг чья-то изящная светящаяся рука пододвинула к нему бокал. Знакомая рука. На миг Марселя посетила волнующа мысль о том, что к нему вернулся Эдвин и бесшумно сел по другую сторону стола.
  -- Ты выглядишь удрученным, - мягко и чуть насмешливо произнес кто-то. Голос, определенно, не Эдвина. Марсель спрятал лицо в ладонях.
  -- Разве? - переспросил он. Он и не заметил, что за столиком уже кто-то сидит, не заметил ни графина с каким-то странным на вид густым, багряным сортом вина и двух бокалов, покрытых причудливой филигранью. Откуда в захудалом, мало посещаемом кабаке могут взяться такие ценные, явно старинные предметы роскоши.
  -- Час назад я был в Виньене, - как бы между прочим, заметил сосед. - Там один неудавшийся художник вроде тебя топил свое горе в вине.
  -- Час назад, - как эхо повторил Марсель. - Что же у вас за кони? Самым быстрым ездокам нужно хотя бы дня два, чтобы добраться отсюда до Виньены.
   В ответ прозвучал, как музыка, тихий шелестящий смех.
  -- Есть один способ преодолевать любое расстояние в короткий срок, при этом обходясь без коней и без почтовой кареты, - подразнивающие нотки в незнакомом голосе словно заявляли, хочешь я открою тебе свой опасный секрет, но Марсель не хотел слышать ни про какие изобретения или нововведения, он вообще не хотел общаться с незнакомцами, но кое-что в словах говорившего насторожило его.
  -- А откуда вы узнали, что я художник?
   Минутное молчание, будто собеседник лихорадочно обдумывал ответ, но при этом пытался сохранить внешнее хладнокровие.
  -- У вас руки живописца, - почти тут же ответил он, и в его интонации нельзя было обличить ни ложь, ни лесть, просто непреложная правда. - Такие тонкие пальцы и развитые мускулы бывают у тех, кто привык творить кистью или резцом, но что такое сила человеческих рук, направленная против существ, которые появились на земле гораздо раньше людей и успели обосноваться здесь, еще до того, как не особо приглянувшаяся им часть мира была поделена на страны и города.
  -- А что сейчас происходит в Виньене? - Марсель вопросом попытался оборвать поток фраз, смысла которых уловить не мог.
  -- В Виньене правит бал, - короткий ответ, прозвучал как усмешка.
  -- А я слышал, там нет никаких беспорядков или недовольства.
  -- Днем нет, конечно. А вот ночью в особые дни на улицы выходит смерть и начинает творить произвол. Окажись вы там после наступления темноты, в переулках, на центральных проспектах или на площади, и вы уже не доживете до утра, чтобы рассказать своим знакомым о том, кого вы повстречали во мраке.
  -- А кого я бы встретил? - Марсель отодвинул от себя бокал, густая жидкость показалась ему на вид еще более малоприятной, чем свежепролитая кровь. А какой тягучей и обжигающей эта гадость должна быть на вкус. Как хорошо, что он ни разу в жизни не приложился к бутылке и не пустил отраву в свои вены, иначе сейчас топил бы свои беды в стакане такой же неприятной на вид гадости.
   Марсель впервые бросил взгляд на собеседника и с удивлением заметил, что на том маска. Безупречно скроенный камзол почти целиком прикрывает шею и кисти рук, так, что не видно ни кусочка мерцающей кожи. Темные тона одежды наводят на мысль о каком-то скрытом зле. Так, должно быть, выглядит злой дух.
   Марсель невольно подался назад, но собеседник успел тонкими цепкими пальцами обхватить его запястье. Он перегнулся через стол к Марселю и доверительно шепнул:
  -- Говорят, что старый король усыновил дьявола.
  -- Что? - Марсель попытался освободить руку, но это было бесполезно. Худой и жилистый на вид чужак на деле оказался невероятно сильным.
   Надо успокоиться, не подать виду, что он волнуется, и спросить что-то беспечным тоном, быть может, тогда нападающий ослабит хватку. Мысль о том, что по другую сторону стола от него, возможно, сидит маньяк, напугала Марселя. Вполне вероятно, что в кабаке к нему подсел убийца или сумасшедший, с безумцами нужно вести себя осторожно, не сболтнуть ничего лишнего, чтобы их не разъярить и в то же время не выказать ничем своего страха. Так объясняли Марселю начитанные знакомые из университета, а теперь ему похоже выдался случай проверить приобретенные знания на практике.
  -- Неужели нынешний правитель так плохо выглядит, что ни с кем другим его сравнить нельзя? - самым что ни на есть спокойным тоном осведомился Марсель.
  -- О нет, выглядит он восхитительно. У него та редкая привлекательная внешность, которую у поэтов принято называть божественной красотой. Это и настораживает. Будь он невзрачным или уродом, то придворные сочли бы за естественный порядок то, что природа, обделившая его каким-то одним качеством, взамен наделила мудростью. Тогда все были бы довольны, но ум и красота это уже слишком опасное сочетание, чтобы отнестись к нему с равнодушием. Особенно, если над светлой красотой витает мрачная тень. Впервые появившись при дворе, усыновленный наследник ото всех старался прятать взгляд, опускал глаза, отводил их в сторону при разговоре, держался в тени и первым исчезал с шумных приемов.
  -- А что у него было с глазами? - отчасти Марсель заинтересовался, отчасти был очень рад, что пальцы, сжимавшие его запястье, слегка ослабили хватку.
  -- Нашлись смельчаки, которым удалось встретиться с ним взглядом. Потом они старались избегать встречи с принцем. Говорили, что сквозь его глаза в этот миг заглядывает демон.
   Марсель чуть вздрогнул, даже ощутил какую-то смутную тревогу, будто эти фразы не складывались в рассказ о чем-то далеком почти недостижимом, а были обрывками из предсказания его собственной судьбы. Слово "демон" испугало его, хотя почему он должен бояться какого-то демонического королевского преемника, если его самого поклялся защищать светлый дух.
   Марсель поднапрягся, собирая все силы, и быстрым рывком освободил руку. Собеседник был так увлечен своим рассказом, что, кажется, даже не заметил того, что его жертва вырвалась на волю.
  -- Полагаю, показаний всего нескольких придворных недостаточно, чтобы обвинить юного короля в том, что он знается с нечистью и посещает шабаши, - с неожиданной для самого себя уверенностью заявил Марсель. На самом деле, он прибегнул к браваде лишь для того, чтобы ободрить самого себя, ведь ему еще предстоит возвращение домой по темной ночной улице, а его собеседнику, похоже, все равно ночь сейчас или день, и так его россказни страшнее любых напастей, поджидающих во тьме.
  -- Возможно, о нем стали сочинять сплетни лишь потому, что он очень молод, потому, что никому, кроме, естественно, приемного отца не известна его родословная, и, в конце концов из-за того, что на трон всегда готов претендовать любой из стареющих мастистых придворных, а тут вдруг монарх приводит с собой юного и красивого чужестранца. Естественно, многие начинают завидовать, а зависть порождает сплетни и интриги...
  -- Не все так просто, - незнакомец усмехнулся по другую сторону стола. - Если бы вы пожили хоть немного при дворе, то уже не считали бы его беззащитным объектом зависти и нападок со стороны окружающих. Он красив, но холоден и равнодушен ко всем и всему, кроме двоих таинственных спутников, которые, как будто из ниоткуда, то появляются, то исчезают за его спиной по собственному желание, он умен, он коварен, всякий, кто пытается вырыть ему яму сам же в нее и попадает. Так было с такого самого дня, как он появился при дворе и так будет продолжаться во веки веков, потому что поговаривают, что он бессмертен. Пока он еще не был коронован, кто-то все время наблюдал за ним, какой-то темный покровитель, кто-то молился у его окна, кто-то скрывающий свое лицо под маской следил за каждым его шагом. Разве этого не достаточно, чтобы вы поверили, что здесь имеет место нечто сверхъестественное, недоступное вашему пониманию.
  -- Откуда вы знаете, что эти сведения достоверны? - насторожился Марсель.
  -- Я был там, - незнакомец махнул рукой куда-то в сторону севера, будто, точно, как стрелка компаса мог определить, в каком направление за многими- многими милями пути находится попавшая во власть представителя темных сил столица.
  -- Мне приходилось наблюдать много странных случаев и даже быть их участником, - добавил он с какой-то странной интонацией. Слишком двусмысленное заявление. Марсель спешил распрощаться, но никак не находил предлога, чтобы улизнуть из-за стола, к тому же, в последние минуты его удерживал в кабаке внезапно проснувшийся живой интерес. Хотя не грех ли интересоваться подобными вещами и слушать явную клевету или пустые сплетни, а может, и вовсе бред безумца. Марсель не был уверен в том, что беседует с уравновешенным не представляющим для окружающих опасности человеком. У нормальных людей не бывает такой цепкой хватки, такой силы, такой фанатичной уверенности в том, что целая огромная область, страна или город могут принадлежать злому духу, который выдает себя за аристократа.
  -- Мне пора идти, - Марсель, как ошпаренный, вскочил с места и хотел рвануться к двери, но вдруг заметил, что длинные паучьи пальцы вертят в руках какой-то плоский золотистый предмет.
  -- Кажется, вы что-то забыли, - под маской блеснула всего на миг хитрая лисья улыбка. Марсель не мог припомнить, чтобы брал с собой медальон, но он был здесь, в сильных бледных руках незнакомого, но словоохотливого завсегдатая пивных заведений.
  -- Все такая же красивая, - произнес он, разглядывая крошечный портрет так, будто лицо на нем уже было ему знакомо когда-то. - Это ваша возлюбленная?
  -- Не моя, - ответил Марсель, быстро отбирая медальон, и сам удивился тому с какой горечью прозвучали эти слова.
  -- Заверните за угол и найдете то, что ищите, - донеслось уже на выходе до слуха Марселя. Он уже переступил порог, заглянул в низком освещенное оконце и, к своему удивлению, не увидел за столиком ни своего странного собеседника, ни графина и бокалов с вином.
   Свернуть за угол, может, там поджидает кто-то с ножом. Марсель стоял посреди улицы, вслушиваясь в далекий грохот экипажей и звяканье упряжек, в хриплые говорящие наперебой голоса посетителей пивных и приятный голос, тихо напевающий колыбельную за окном второго этажа. Как странно, теперь он может слышать все звуки, отличать друг от друга каждую нотку в целой какофонии уличного движения, даже трели птиц, свивших гнездо у чьей-то водосточной трубы, кажется, стали ему почти понятны. А капель, как всплеск дождинок, ударяющихся о камни мостовой под водосточным желобом, а треск фитиля догорающей свечи в детской какого-то дома, не только голоса или шумы, а даже едва различимая вибрация паутины на чердаке ближайшего здания, все звуки, которые раньше слились бы для него в один сплошной шелест теперь были ему легко различимы. Неужели он вдруг приобрел какие-то невероятные способности и сможет понимать язык животных, и птиц, а может, причиной всему та дорогая безделушка, которую он сжимал в руке, словно амулет. Марсель поспешно надел цепочку себе на шею и спрятал медальон под кафтаном. Еще не хватало, чтобы какой-то ночной грабитель заметил у него в руках блеск золота и остановил его в темном переулке с ножом к горлу. Как он тогда станет отчитываться перед своим кумиром, ведь медальон принадлежит Эдвину, а не ему. Эта вещица пробудет в его мастерской совсем недолго, только до завершения работы, а потом вернется к своему первоначальному владельцу вместе со всей своей скрытой, необъяснимой силой.
   Крошечный портрет красавицы обладал непостижимым магнетизмом. Марселя так и тянуло снова раскрыть крышечку и взглянуть на рисунок. Медальон накалился у него на груди, так, что казалось вот-вот прожжет кожу, а может, это только призрачное ощущение, ведь медальон, нагревшийся от его кожи, единственная теплая вещица в холоде ноябрьской ночи, вполне естественно то, что сильный контраст создал из тепла иллюзию жгучего пламени. И все-таки Марселя не оставляло чувство, что золото нагрелось само по себе и теперь готово вспыхнуть ярким, ослепительным огнем, готово сжечь его самого.
   Сверни за угол, словно повторил в его мозгу чей-то проникновенный и коварный голос, и Марсель свернул, обогнул угол какого-то здания и оказался в мрачном, как будто обособленном от всего города проулке, кончающимся тупиков. Даже в самых бедных угрюмых кварталах не царит такой атмосферы опасности и обреченности, как здесь. Краска на прильнувших друг к другу фасадах не облупилась, все хорошо отремонтировано и подновлено, но кругом сгустился мрак. Это место, словно жило само по себе отдельно от всего Рошена, отдельно от всех городов мира, оно, как будто находилось в совсем другом измерении и представлялось живописцу тропой, ведущей в ад.
   Нет, больше я не стану прикасаться к медальону, подумал Марсель, хотя ему очень хотелось бы различить все потаенные едва слышимые звуки и голоса в этом месте, хотелось понять тихую беседу подвальных крыс о том, какую опасность скрывают в себе хозяева того заведения, которого щедро дает приют и мышам, и паукам, и тараканам. А может быть, вороны, свившие гнездо на крыше, проболтаются о чем -то, вернее каркнут что-то, а Марсель в их отрывистом насмешливом карканьи сможет определить надежду или предостережение.
   Всего одно прикосновение, решил он, погладил пальцами нагревшийся медальон у себя на груди, ощутил выпуклость мелких драгоценных камней и порезался о крошечную насечку на гравировке. Боль пронзила указательный палец, из тонкого пореза сочилась кровь. Так больно не бывает даже, когда порежешься бумагой. Марсель прижал руку к холодной каменной стене, и на кладке камней остался крошечный красный след. Стоило только выпустить из руки медальон, как в окне нижнего этажа вспыхнул свет. Одна масляная лампа за грязным стеклом в этом похожем на тесную темную клетушку проулке показалась чуть ли не ярчайшим долгожданным сиянием. Марсель различил в полутьме отвратительную гротесковую статую крылатого демона, склонившуюся над фронтоном здания так, будто готовясь вот-вот ринуться в полет и описать круг над всем городом. Странная же здесь архитектура.
   В полумгле Марсель различал только стеклянный абажур лампады, какую-то вывеску над дверью, буквы на которой он как ни напрягался, а прочесть не мог, и двух элегантно одетых во все черное господ, которые вышли, как будто вылетели, не касаясь при этом земли, из всего на миг распахнувшихся дверей.
   Один из них, заметив Марселя, чуть наклонил голову, будто приветствовал новичка, только что вступившего в свой круг. У него было довольно приятное лицо, обворожительное, благодаря, какому-то внутреннему неуловимому мерцанию кожи, и внимательные, бездонные глаза. В них затаилась печаль.
   Марсель стоял, опешив. Никогда еще незнакомцы на улицах не приветствовали его, не разглядывали с таким вниманием. На миг ему показалось, что этот высокий загадочный человек способен прочесть его мысли, почти с тем же умением, с каким это делал Эдвин.
   С пореза на пальце скатилась еще одна капелька крови, и изящные ноздри незнакомца немного расширились, словно ловя какой-то невыразимо - притягательный, влекущий аромат. Его провожатый, не столь воспитанный и аристократичный, чуть согнулся и стал принюхиваться к воздуху, как собака.
   Может, он пьян, но ведь секунду назад он не выказывал никаких признаков похмелья, напротив, был сдержан и, вроде бы, вполне здоров. Темные волосы, правда, очень резко контрастировали с белой, как мел кожей. Марсель знал, что подобные припадки иногда встречаются у больных эпилепсией, что это не грозит смертью окружающим припадочного, и, тем не менее, ему стало страшно. Вид скорчившегося бледного существа приводил в ужас. Он кинулся на Марселя, но более спокойный компаньон с неожиданной силой ухватил его за талию.
  -- Успокойся, Шарло! - приказал он таким тоном, будто уже имел опыт в усмирении сумасшедших.
  -- Ты мне не указ, - злобно прохрипел Шарло в ответ. Сколько злобы в его голосе. Он же рад был бы разнести весь город по камешку, если б ему предоставили такую возможность. Внутренне Марсель содрогнулся.
  -- Я тебе не указ, - его компаньон чуть нахмурил брови, но хватки не ослабил. - Полагаю, ты хочешь обсудить этот вопрос на суде, собрав все общество?
   Всего одна абсолютно незначительная для постороннего фраза привела Шарло в чувства. Должно быть, слова суд и общество здесь имеют несколько иное значение, чем у прочих людей. Марсель сам удивился, откуда у него такие странные мысли. Незнакомец с внимательными аквамариновыми глазами пристально взглянул на Марселя, словно желая произнести всего одно слово "беги!".
   Марсель прижался к стене, пропуская мимо себя двух странных господ. Он заметил, что у того, кого зовут Шарло, неестественно, лихорадочно горят глаза на белом, испещренном бесцветными рубцами лице. Темные кудри, спускавшиеся до воротника, и угольно-черные брови придавали его внешности что-то цыганское, но ведь цыгане смуглые, а этот бледен, как лист бумаги.
  -- Пусти, - Шарло на мгновение вырвался, вцепился острыми длинные ногтями в руку Марселя, как раз в место пореза, но сопровождающему опять удалось удержать своего буйного товарища.
  -- Идем, идем, - уже не угрожающе, а успокоительно шептал он. - На улицах полно других...ты найдешь кого-нибудь еще, а этот принадлежит не нам, а ему. Ты ведь не хочешь снова встретиться с ним?
   Шарло тут же стушевался. Он пробурчал что-то невнятное себе под нос и двинулся туда, где меж расступающимися стенами домов тускло мерцал свет фонарей. Может, Марселю лишь показалось, что всего на миг Шарло задержался, наклонился к стене и лизнул языком кладку камней именно в том месте, где осталась алая, почти неразличимая в темноте полоска от крови. Как он мог заметить ее, даже сам Марсель, едва смог различить красноватый след после того, как провел окровавленной рукой по стенке, чтобы холод камней успокоил боль. Надо было, как псу, чувствовать запах крови, чтобы найти ее след во мраке.
   Что за странные создания? Интерес преодолел страх, и Марсель двинулся вслед за ними. Хотелось бы рассмотреть их мерцающую кожу в свете фонарей. Почти идеальные черты того, кто остался для Марселя безымянным, обладали какой-то странной притягательностью. Печальный проницательный взгляд, словно предупреждал "берегись таких, как мы" и в то же время вызывал непреодолимый интерес.
   Марсель следовал бы за ними до самых дверей их жилья, как шпион или следопыт, но только не ради выгоды, а влекомый какой-то непонятной таинственной силой, но тут на дороге раздалось звяканье упряжки и глухое громыхание колес. Лошади заржали так, будто под шкуру им вонзили нож. Копыта со страшной силой забили о мостовую, подковы царапали камни. Визгливое испуганное ржание на миг оглушило Марселя, но он догадался, что лошади вздыбились при виде двух людей в черном на дороге. В свете фонаря эти двое показались Марселю не людьми, а призрачными тенями, выступившими откуда-то из иного мира и призванными задержаться в городе среди смертных всего на ночь.
   Он не сразу заметил труп на мостовой. Карета кого-то сбила, какую-то девушку, и теперь ее тело лежало на тротуаре безвольно и абсолютно безжизненно, как выброшенная за ненадобностью тряпичная кукла. Марсель знал, что ему никогда не забыть это зрелище, еще более жуткое от того, что убитая была молода и красива, но теперь смерть пронизывала красоту неуловимыми флюидами ужаса, обращая ее в страшную маску. С посиневших губ стекала струйка крови, светлые волосы обрамляли расколотый череп. Лошадь занесла копыто, чтобы раскроить и овальное белое лицо с остекленевшими глазами, но Шарло быстро выкрикнул какую-то команду на незнаком странном, кажется, древнем языке, и конь отступил. Подкова стукнулась о дорогу, в нескольких дюймах от гладкого лба, зацепив всего одну прядь светлых волос и вырвав ее.
  -- Совершенное тело, - тихо промолвил Шарло, будто оправдываясь перед спутником за то, что испугал и заставил пятиться и храпеть коня. - Как раз то, что ей нужно! - еще сильнее понизив голос, сказал он. Марселю показалось, что он хочет поднять и унести труп для какой-то необычной цели, но тут чьи-то худые, но сильные руки обхватили его сзади и поволокли во тьму того же самого проулка, откуда он ушел минуту назад.
  -- Та, кажется, шел в мою мастерскую, правильно? - прошептал чей-то голос в его ухо, в участливой и в то же время чуть смеющейся интонации было что-то странно-соблазнительное. - У меня есть то, что тебе нужно, приятель, проходи, не бойся, здесь никто не кусается ...а вот на ночных улицах Рошена...
   В тишине за спиной Марселя раздался короткий смешок.
  -- Кто знает, что может случиться на улицах ночью с таким одиноким беднягой, как ты?
  -- Ты знаешь? - Марсель взглянул вверх на фронтон, но никакого демона над ним больше не заметил.
  -- Я все знаю, но никогда не рассказываю о том, за что придется поплатиться, - обладатель обольстительного голоса тащил Марселя в то же здание, где светилась сквозь деленное на мелкие переплеты окно лампада.
  -- Проходи быстрее, - дверь, кажется, отворилась сама собой, и ловкие проворные руки мощным толчком перебросили Марселя через порог в небольшое помещение, заваленное изящными резными рамами для картин, овальными, квадратными, прямоугольными, золочеными, свинцовыми и просто деревянными. Каждая деталь, каждый мелкий листочек в оформлении был вырезан с таким искусством, будто резцы не делали раму для портрета, а плели чудесный венок из плодов, листьев и мелких цветков.
  -- Восхитительно, - Марсель нагнулся, чтобы получше рассмотреть небольшую овальную раму, и по форме и по обилию выточенных на ней ирисов больше напоминающую венок.
  -- Это не самое лучшее из того, что я могу тебе предложить, - самоуверенно заявил долговязый рыжеволосый паренек, проверявший плотно ли прикрыта дверь. - Рассмотри все, как следует, а только потом выбирай.
   Марсель взглянул на полки, уставленные флаконами с готовыми красками, такого богатого выбора цветов и оттенков он еще не встречал нигде. Какая богатая гамма. Кармин, глазурь и сандал в маленьких склянкам блестели насыщенностью оттенка. Кисти в стаканах были всех форм и размеров, самые разные наборы того, что в первую очередь необходимо художнику.
   Палитра, холст, покрытая лаком поверхность, словно готовая для картины, Марсель впервые запутался не зная, что ему взять в первую очередь.
   И все-таки надо было иметь голову на плечах и не доверять первому встречному.
  -- Вы имеете право торговать всем этим?
  -- Это все мое, - ответил рыжий паренек со странной настораживающей ухмылкой. - Вы разве не прочли, что написано на вывеске? Я - Камиль, хозяин этого места.
   Он учтиво протянул узкую ладонь, которую Марсель почему-то испугался пожать.
  -- Вы будете покупать материалы у меня или поищете кого-то другого?
  -- У вас, конечно, - Марсель обернулся к тем вещам, которые счел превосходными. - Мой заказчик велел найти что-то именно такого качества.
  -- Приятно, когда твои деньги к тебе же и возвращаются, - тихо, почти не слышно усмехнулся Камиль. Шепот это был или шелест бумаги. Марсель был не уверен, слышал ли он эти слова, или ему только показалось.
  -- Что? - переспросил он.
  -- Это я не про вас, - отмахнулся Камиль. - Не обижайтесь, мне всего лишь захотелось подшутить над одним господином, который долгое время спонсировал все мои предприятия.
  -- Вы рисуете? - догадка пришла внезапно. Камиль был совсем не похож на художника, скорее на зазнавшегося и наглого пажа знатной особы.
  -- Я писал портреты ...когда-то. Это было так давно, - и такое говорил тот, кому на вид не больше семнадцати. - Теперь я только разрисовываю декорации для одного театра, в успехах которого заинтересован, и делаю к ним эскизы.
   Камиль улыбнулся, блеснули два ряда ровных, жемчужно- белых зубов, с сильно заостренными резцами. Рыжая курчавая прядка соскользнула с левого уха, и Марселю показалось, что оно тоже чуть заострено.
  -- Приходите ко мне каждый раз, когда вам что-нибудь понадобится, - предложил Камиль. - Я никогда не принимаю клиентов, пришедших с улицы без чьей - либо рекомендации, но с вами случай особый, ведь так?
   Что он имел в виду? Марсель не мог этого понять. Минут через пятнадцать, когда он выходил из проулка, нагруженный покупками, лукавые с зелеными искорками глаза, как будто провожали его. Он четко, как картинку запомнил помещение, заваленное всевозможными товарами, деревянную лестницу, ведущую куда-то наверх, стол с лампадой и какие-то тени, шепчущиеся за окном, но когда он вышел, то никого возле окна не увидел.
   Лучше всего скорее приниматься за работу и никогда больше не шататься глухой ночью по темным углам. Марселю не хотелось оборачиваться еще раз на крышу, чтобы убедиться, есть там уродливая темная статуя или нет. Овал на мостовой, где лежало еще недавно тело девушки, как будто был обведен кровавой кисточкой, по крайней мере, в воображении Марселя. Кажется, даже фонари освещали его ярче, чем другие участки дороги. Так огни рампы освещают сцену, на которой вот-вот начнется мистерия. Марсель заметил, что несколько булыжников, действительно, стали багряно-бурыми от крови.
   Впечатлений от сегодняшней ночи ему хватит на всю жизнь. Марсель так устал, что начать картину сегодня уже не мог. А жаль. Если бы только он мог закончить свой лучший шедевр в один день, то завтра Эдвин бы снова невесть каким образом, по крайней мере, не через дверь проник бы в его каморку, лучезарно улыбнулся и произнес какую-нибудь ободряющую похвалу таким тоном, что любые самые простые слова в его устах показались бы звучными и высокопарными.
   Без Эдвина в его мастерской стало слишком уныло и одиноко. Зато у Марселя остался медальон, как памятка об удивительном госте. Медальон, который он не стал снимать перед сном, рука не шевельнулась, чтобы расстегнуть застежку цепочки. Было страшно прикоснуться к шероховатой, покрытой каменьями и резьбой золотистой поверхности, и в то же время пальцы сами тянулись к ней. Их подушечки липли к крышке, и всю ночь Марсель слышал разговоры, точнее тайные сговоры тех, кто шепчется внизу в трактире о чужих супругах, о не вполне честных торговых сделках и даже об убийстве. Слова прорывались сквозь дымку сна, Марсель мог бы услышать многое, но не решался пожелать, чтобы звуки всего обширного объятого ночью Рошена стали слышны ему. Что случилось, если бы он заглянул дальше трактира, на улицы, по которым, возможно, бродят убийцы, на то кладбище, куда Шарло унес сбитый каретой труп и на существо, очень похожее на того свинцового демона, кружащее над крышами спящего города.
   Утром он принялся за свое привычное занятие с усердием живописца, решившего в один день сотворить лучший из своих шедевров, но одного дня не хватило. Баночки с красками подходили к концу, падали и закатывались под шкаф кисти, как будто нарочно ломались карандаши. Марселю казалось, что кто-то невидимый нарочно мешает ему работать, комкает бумагу, царапает холст. Он заметил несколько глубоких неровных царапин даже на своей палитре, но шероховатость его не пугала. Пусть, это когти демона, пусть, он трудится с отчаянием человека, заложившего свою душу, зато каждый хорошо положенный мазок приближает его новую встречу с волшебным существом. Марсель охотно сделал то, что ему посоветовал Эдвин, в полной мере воспользовался своим воображением. Прошло тринадцать дней, а может, всего неделя. Марсель потерял счет дням, он никуда не выходил, только пару раз спустился со своего чердака, чтобы купить еды, но на этот раз, как ни странно, он не чувствовал никакой ущербности из-за того, что приходится так себя изнурять. На тринадцатую ночь он заснул с приятным ощущением того, что сотворил чудо, а когда после полуночи разомкнул веки, Эдвин уже стоял в его мастерской.
   Это он зажег лампаду и распахнул окно. Скорее всего, его заботами на запачканном красками столе появились бутыль вина и какие-то яства. Марсель не обращал внимания на дразнящий, аппетитный запах еды. В отблесках пляшущего под стеклянным колпаком огонька Эдвин казался ему еще более совершенным, чем в прошлый свой визит. Марсель уже забыл, как чудесно он выглядит. Художнику нужно иметь натуру перед собой, чтобы писать портрет. Что поделаешь, если память человека несовершенна и может выпустить какие-то мельчайшие, но немаловажные детали - крошечные составляющие красоты. Изгиб бровей, загнутые кверху кончики ресниц, уголки губ, на портрете все должно выглядеть точным и безупречным.
   Марсель даже не попытался открыть рот, чтобы задать такой банальный вопрос, откуда заказчик мог узнать о том, что работа завершена. Эдвин первым узнавал обо всем, с этим нужно было смириться, как с естественным законом природы.
   Материя, накинутая на картину, соскользнула сама собой, и Марсель заволновался. Одобрение или осуждение, для него, как для творца, было волнительным и то, и другое. За какие-то дни он совершил то, на что считал себя неспособным. Его живопись озарила мансарду ярче лампады. Так светились золотые крылья, которые он аккуратно вывел кистью. Пришлось смешать несколько цветов, чтобы добиться такого мерцающего эффекта. Картина была притягательной и таинственной. Он нарисовал безымянную красавицу в облаке пурпурного платья, сидящую на изящном троне из слоновой кости. Ее темные пряди змеились по туго затянутому корсету, зеленые кошачьи глаза казались сонными, но коварными. Она грациозно оперлась рукой на подлокотник. Ее голову украшала корона, а над ее троном раскрыты и озаряют его золотые драконьи крылья. Марсель не знал, что подвигло его изобразить именно дракона, к тому же, в такой необычной нестандартной форме. На его картине дракон не был ужасным чудовищем, это было возвышенное, загадочное, хоть и внушающее страх существо. Теперь сам создатель ощущал робость и даже некоторый стыд за такое новшество, хоть оно и смотрелось потрясающе.
  -- Великолепно, - заметил Эдвин таким равнодушным тоном, что Марсель ощутил, как сердце ухнуло куда-то в пятки.
  -- Тебе не нравится? - он сам не заметил, как перешел на ты.
  -- Не нравится? - Эдвин удивленно изогнул бровь. - Я же сказал, что она бесподобна.
   Вот он уже стоит возле картины, невесть как преодолев расстояние, касается кончиками пальцев нежного овала нарисованного лица.
  -- Что-то не так, - настаивал Марсель.
  -- Я давно уже привык не проявлять ничем своих эмоций. Корона и трон, пусть даже только нарисованные, напомнили мне про то, про что мне совсем не хотелось сейчас вспоминать. В остальном, все идеально. Ты сделал еще и наброски?
   Набросков было множество. Марсель даже раскрасил самые удачные акварелью. Столько сюжетов, и все одинаково красивы и таинственны. Красавица катается в лодке, а над ней парит золотой змей. Она же прижимается лицом к окну, с другой стороны которого парит тот же крылатый змей. Она с корзинкой собирает ирисы в саду, сидит в оперной ложе, идет по полю, а ее шлейф задевает подсолнухи, стоит на балу в кругу кавалеров. Всюду она, будто художнику позировала одна натурщица, и эта натурщица была самим совершенством.
   Еще прежде, чем Марсель успел указать на пачку листов, длинные тонкие пальцы Эдвина уже перебирали рисунки. На каждом из них одно и то же бесконечно дорогое ему лицо.
  -- Эта девушка...Вы сказали, что я не мог видеть именно ее, потому что она давно умерла? - Марсель решился задать тот вопрос, который мучил его с самого начала.
  -- Никогда не спрашивай меня о ней, - в голосе Эдвина зазвенела сталь. - Иначе, мы можем стать врагами, а я уже подумывал о том, как подружиться с тобой.
  -- Правда? - Марсель с трудом мог в это поверить.
  -- Это не последний мой визит, как ты, наверное, уже догадался. Картина завершена, и она прекрасна. Я бы назвал ее твоим шедевром, но ты ведь можешь успеть написать еще другие. У тебя еще есть время...- Эдвин говорил с такой интонацией будто этого времени остался ограниченный срок, совсем маленький отрезок. Может быть, Марселю всего лишь показалось, что Эдвин заранее знает день и час его смерти и не сделает ничего, чтобы этот час оттянуть. С такой печалью может произносить похвалы лишь тот, кто знает, что смерть уже стоит на пороге и ждет.
  -- Ты хочешь что-то предложить, какой-то новый сюжет?
  -- Сюжет ты придумаешь сам, но непременно нарисуешь ее снова, - он кивнул на коронованную красавицу. - Мне кажется, ты знаешь о ней даже больше, чем нужно. Нарисовать корону на ее голове мог бы только ясновидящий. Возможно, таким людям, как ты открыто слишком многое, но они принимают это за свою фантазию. Скажи, тебе нравится эта девушка?
  -- Я готов умереть за нее, - против желания сорвалось с губ Марселя, а пальцы сами собой потянулись к крышечке медальона, чтобы нежно погладить шероховатую поверхность.
  -- Так и должно быть, - улыбнулся Эдвин с неожиданной теплотой. - Так было со многими до тебя.
  -- Что ты имеешь в виду? - Марсель хотел насторожиться, но не мог, все его опасения тонули в бездонной лазурной бездне смотрящих на него глаз. Эти глаза сияли из мглы и казались призрачными лазоревыми огнями на фоне фосфоресцирующего овала лица.
  -- Я привык говорить загадками, и это смущает тебя? - Эдвин неуловимо и быстро приблизился к Марселю. В его бледных пальцах что-то ослепительно блеснуло. Крупный алый рубин сверкал всеми гранями и был похож на кровавую слезу.
  -- Возьми, любой ювелир скажет тебе, что он стоит одного или двух поместий с охотничьими угодьями, - Эдвин вложил рубин в руку Марселя.
  -- Слишком щедрое вознаграждение, - Марсель покачал головой. - Я ведь даже еще не отдал вам медальон.
   Он хотел снять цепочку, но Эдвин перехватил и задержал его руку.
  -- Оставь его себе на то время, пока выполняешь мои заказы. Он еще может пригодиться тебе.
  -- Да, наверное, - в присутствии Эдвина Марсель почему-то не слышал никаких особенных звуков, даже когда прикасался к медальону. Золото не нагревалось на его груди, словно одно приближение Эдвина могло смягчить и побороть любое колдовство.
  -- Знаешь, меня притягивает каждая площадь, - Эдвин приблизился к окну. Его взгляд блуждал по редеющему потоку прохожих. С высоты чердака и нарядные зажиточные граждане, и лавочники, и бедняки все казались всего-навсего точками, муравьями. Наверное, Эдвин привык видеть людей всего лишь молекулами, движущимися по вселенной, привык смотреть на мир с высоты своего полета. Марселю вдруг стало интересно, а опускался ли Эдвин когда-нибудь на землю, чтобы пройтись по широкому проспекту, чувствуя твердую почву под ногами и затеряться в толпе, среди ничего не подозревающих смертных. Как это было бы увлекательно, чувствовать себя способным взлететь и притворяться, будто ты такой же, как и все окружающие. Сошел ли Эдвин хоть раз со своего пьедестала, пробовал ли он когда-нибудь смешаться с толпой, чтобы потеряться в ней, забыть самого себя, или же звезды вечно и непреодолимо манили его.
   Почему ты печален, хотелось спросить Марселю, но он не смел, боялся услышать ответ или навлечь на себя внезапную вспышку гнева.
   - Я готов был бы вечно сидеть на крыше какого-то дворца, затерявшись среди статуй, и следить за прохожими с высоты, - признался Эдвин, смотря куда-то в недосягаемую даль. - Меня притягивает толпа...с недавних пор. Я ищу кого-то в толпе, вижу множество лиц, незнакомых, однообразных пятен и никак не могу найти одного-единственного дорогого мне образа.
   Стоя у окна, с отрешенным видом и какой-то тоской во всем облике, Эдвин, как будто, слился с ночью, витавшей над чердаком. Марселю казалось, что вся его фигура состоит из двух цветов: белого и золотого. Весь силуэт призрачно мерцал, выглядел почти прозрачным. Разве ангел не может вечность простоять у окна, незримый для большинства смертных. За окном будут сменяться годы, времена, эпохи, а он не двинется и не вздохнет, ожидая кого-то, кто никогда не явится, и вечность покажется ему часом.
  -- Она где-то там, в толпе, - прошептал Эдвин. - Иногда я бродил по улице сам, следил за кем-то, похожим на нее, и каждый раз разочаровывался, когда тот, за кем я слежу, оборачивался, и мне представало незнакомое лицо. Луна отражает свет солнца, но встретиться с ним не может. Возможно, в моих поисках тоже имеет место суровое предначертание. Я готов простить все, той, кого разыскиваю, хотя, она, может быть, уже давно возненавидела меня.
  -- О чем ты, Эдвин? - Марсель хотел подыскать слова утешения или вызваться помочь, но понял всю глупость и ничтожность таких поползновений, кто он такой, чтобы ободрять такое возвышенное создание. Эдвин не нуждался ни в соболезнованиях, ни в посторонней помощи. Он ни разу не выказывал открыто свою силу, старался быть вежливым и обходительным, но сразу становилась понятно, что за внешним спокойствием и холодной любезностью скрывается непобедимое, не имеющее себе равных могущество. Дело было даже не в физической силе, хотя с виду тонкие и ухоженные кисти рук легко смогли бы согнуть железные прутья, но самой опасной в Эдвине была колдовская мощь, тихое мистическое мерцание, распространившееся, как нимб над всем его существом.
  -- Звездный свет будит воспоминания, а они для меня, как соль на рану...Когда-то я был не одинок, - Эдвин отвернулся от окна, не желая больше наблюдать за бесконечной чередой незнакомцев и незнакомок, чужих неуклюжих фигур, меж которых, наверное, уже никогда не промелькнет кто-то, о ком ангел так тоскует.
  -- Ты и сейчас не одинок, - Марсель хотел ободряюще сжать его руку, но испугался, что малейшее соприкосновение с бледной, мерцающей кожей может обжечь его, как огонь.
  -- Страх, - Эдвин все понял и тихо вздохнул. - Точно так же сильна бывает брезгливость, которая не дает тебе прикоснуться к чему-то омерзительному, например, к змее. Ты побрезговал бы моим рукопожатием, если б знал, что змеиного во мне куда больше, чем человеческого, - взмахом ладони он предупредил возражения. - Подумай сам, что ты обо мне знаешь. Почти ничего. Я ведь могу оказаться кем-то более холодным и смертоносным, чем ядовитая змея, и более кровожадным, чем стая волков, в поисках поживы рыскающая по зимнему лесу. Если бы я оказался существом, одержимым жаждой мести и крови, ты бы меня возненавидел?
  -- Не говори так о себе, Эдвин, - Марсель прижал пальцы к вискам, в которых в бешеном ритме стучала кровь. - Ты просто хочешь меня испытать? Испытания покажут, насколько тверда моя вера? Я верю только в тебя. Я верю тебе. Только скажи, кого нужно найти, и, вот увидишь, поиски дадут результат, если мы примемся искать вдвоем.
  -- Ты уже сделал все, что мог, - Эдвин кивнул в сторону мольберта и великолепной картины. - Твои краски воскресили для меня тот момент, который давно канул в прошлое.
   Эдвин запнулся, словно после долгого забытья к нему вернулось чувство реальности, и он понял, что сказал слишком многое, гораздо больше, чем следовало бы знать какому-то художнику.
  -- Я вернусь к тебе снова, когда будет готово что-то еще, - сухо добавил он. Минутный триумф отчаяния прошел, Эдвин снова стал скрытным и замкнутым.
  -- Эдвин! - Марсель окликнул его по имени, боясь, что мерцающий гость вот-вот может исчезнуть, раствориться в пустоте, а он так никогда и не сможет после его ухода восстановить в памяти целостный и яркий фрагмент для картины.
  -- Да? - испытующе поинтересовался Эдвин. - Ты хочешь о чем-то спросить меня.
   Уголки его губ чуть изогнулись в улыбке, словно желая сказать " человек, я знаю, насколько ты подвержен страстям". И Марсель растерялся, счел почти грехом просьбу, невольно сорвавшуюся с губ.
  -- Можно я нарисую тебя!
  -- Нет! - отказ был категоричным и неизменным. Эдвин уже не передумает.
   Зачем он только спросил. Марсель корил себя за излишество, ведь мог бы просто молча осуществить свою задумку. Не нужно было просить на то разрешения, он ведь не собирался делать ничего плохого или преступного. Эдвин бы даже не узнал...Хотя нет, Эдвин знал обо всем, знал о желании Марселя еще до того, как тот сам об этом заговорил.
  -- Не трать время зря, - уже более мягко добавил Эдвин. - Ты долго и напряженно работал, почти не спал и не ел. Лучше отдохни, пройдись по Рошену, развлекись, а потом придет вдохновение, и ты думать забудешь о таком неуловимом призраке, как я.
  -- Но разве может существовать вдохновение отдельно от твоего волшебства? - Марсель показался самому себе дерзким, почти наглым, но удержаться от препирательств не мог, вот соседи удивятся, если услышат, как он кричит в пустой комнате и спорит сам с собой.
  -- Как же ты глуп! - Эдвин развернулся, молниеносно взмахнул рукой, но вместо того, чтобы ударить Марселя, ударил ладонью по столу. Дерево скрипнуло, колченогие ножки зашатались.
   Марсель смотрел и не верил себе, на столешнице, измазанной масляными красками, протянулись пять глубоких борозд, как царапины от чьих-то когтей, но ведь у Эдвина не было когтей, только ровные чуть длинные розоватые ногти. Они бы обломались прежде, чем смогли так сильно процарапать прочную дубовую поверхность. Смогло бы это сверхъестественное создание оцарапать железную дверь с такой же легкостью. Марселю стало жутко от собственных мыслей.
  -- Не бойся, - Эдвин успокоился, но в его глазах до сих пор бушевал, как пламя, безумный неудержимый гнев. - Я не причиню тебя зла.
   Конечно, не причинит. Его ярость найдет выход на ком-либо другом. Эдвин коротко усмехнулся.
  -- Не дрожи, как кролик и не зли меня больше!
  -- Я не хотел говорить так грубо, - поспешно извинился Марсель. - Неужели, ты сам не знаешь, насколько ты красив, не хочешь, чтобы твой портрет вызывал восхищение у людей, сохранился, как реликвия для многих поколений...
  -- Боюсь, что сам я окажусь долговечнее портрета. Думаешь, мне понравится наблюдать за тем, как тлеет под нещадным воздействием времени твое произведение, а образ в зеркале, который должен был бы претерпеть изменение в первую очередь, так и не меняется. Холст, который должен бы стать бессмертным трескается и тускнеет, а тот, кто не хотел вечности, кто должен был первым сойти в могилу, вопреки всему не умирает. Один опыт с портретом уже потерпел неудачу, я не хочу, чтобы он повторился. Не подумай, что я эгоистичен. Я не запрещаю тебе творить, я запрещаю тебе подвергать себя опасности.
   Эдвин быстро метнулся к окну, но задержался и тихо добавил:
  -- Не доверяйся мне...безгранично!
   Предупреждение прозвучало, как тихий вздох ночи, но Марсель еще долго помнил о нем. Даже утром, когда мерил шагами мостовую под собственными окнами, тщетно пытаясь заметить на фасаде или водосточном желобе какие-то царапины, хоть что-то напоминающее о визитах Эдвина, он не забывал о предостережении. Оно рефреном звучало в сознании, повторялось, приобретало все новые интонации. Эдвин обещал, что вскоре заберет картину, и скорее бы, красавица, нарисованная им же самим, стала казаться Марселю зловещей. Он вышел прогуляться лишь потому, что ему стало страшно сидеть в своей каморке наедине с пугающим, прекрасным портретом и уродливыми царапинами на столе, которые могли оставить только когти дьявола или лапа какого-то вконец одичавшего, кровожадного зверя.
   Главное не думать ни о чем плохом. Надо оглянуться по сторонам и радоваться жизни, точнее тому, что остался жив, ведь вместо стола Эдвин мог с той же легкостью и равнодушием разодрать его горло, но ведь не стал же. Эдвин не стал бы причинять ему вред. Он был добрее и великодушнее людей, он готов был защитить Марселя, а не убить, и не надо думать о своем благодетеле так плохо.
   Марсель огляделся вокруг. Утро холодное, но свежее, из дверей кабака веет приятным теплом. Город оживает после долгой ночи, скоро улицы станут шумными и многолюдными.
   Крик неожиданно, раздавшийся в переулке, его напугал. Какие-то прохожие, заинтересовавшись, кинусь посмотреть, в чем дело, и Марсель последовал их примеру.
   Всего-то и надо было свернуть за угол и протиснуться сквозь толпу уже собравшихся зевак, но в душе шевельнулось неприятное предчувствие, и каждый шаг давался ему с трудом.
   Марсель отпихнул в сторону какого-то подростка, протиснулся мимо торговок с корзинами и оказался чуть ли не в первом ряду зрителей. Юноша сморщился от отвращения и страха. Струи маленького фонтана били сегодня как-то особенно сильно, вода выбивалась толчками, как кровь из рассеченной вены, и самым страшным было то, что по мраморным бортикам фонтана, как мазки краски разошлись сгустки крови. Труп уже посерел и источал омерзительный запах. Лица Марсель не разглядел. Оно уперлось в камни мостовой. На неестественно перевернутой шее виднелось несколько шрамов. Царапины. Ровно пять царапин. Марсель зажал рот рукой. Какой-то маляр, стоявший рядом, предусмотрительно отодвинулся в сторону, решив, что его тошнит, но Марселя не тошнило. Он готов был закричать, засыпать вопросами кого-то незримо стоявшего поблизости. Почему царапины на горле мертвеца так похожи на те, которые избороздили поверхность стола в его собственной мастерской?
  -- Эдвин не мог убить, - тихо, едва слышно прошептал он, сам не зная зачем. Кого он пытался в чем-то убедить? Какой-то прохожий обернулся, будто расслышал все и окинул Марселя внимательным взглядом из-под полей шляпы.
  -- Он на такое не способен, - Марсель прижал ладонь ко лбу. Ему почудилось, что у него вот-вот начнется жар.
   Он развернулся и побрел прочь от фонтана, от зловония мертвечины и тихо передающих друг другу сплетни голосов.
  -- Пошлите кого-нибудь за коронером, - раздалось у него за спиной, но Марселю уже было все равно. Пусть придет целый полк и сразу несколько констеблей, им все равно не выйти на след того, кто не оставил на земле никаких следов, ибо его стихия - небеса. Людям, испытывающим притяжение земли, никакими сетями не поймать того, кто свободно летает в ночи.
   Марсель одернул себя. Он слишком поспешно решил заклеймить убийцу. Его суждение пристрастно. Он просто обиделся на Эдвина за то, что тот не позволил ему написать новый портрет. Если Эдвин, действительно, обладает некой неодолимой мистической силой, это еще не значит, что он станет убивать всех подряд, а потом разбрасывать и трупы, и улики посреди самых оживленных проспектов. Да, царапины на горле того несчастного точь-в-точь такие же, как те, которые оставил на древесине Эдвин всего лишь одним прикосновением, но это еще не значит, что виновен он. Ведь Эдвин не раз намекал, что он не единственное сверхъестественное создание в мире. Возможно, поблизости бродит некто, похожий на него, а, может, ночное убийство это дело маньяка. Эдвин просто не мог никого убить, да, он очень силен, но чист и прекрасен, его мерцающие во мраке руки не могут быть запятнаны кровью.
   Марсель брел, не выбирая направления, и твердил про себя, как молитву, то, что Эдвин ни в чем не виновен. Это просто совпадение. Будь Эдвин жесток, для чего бы тогда он стал бы утешать и ободрять какого-то художника. Он ведь ни разу не пытался напасть на Марселя или запугать его. Он никогда не требовал никаких клятв или обетов молчания. Творца и заказчика связала незримая прочная нить, гораздо более ощутимая, чем сильнейшая из клятв. Почему же тогда Марселю кажется, что его уста сомкнул роковой обет, что он не имеет права никому рассказать об Эдвине, что он сам уже стоит на краю пропасти, из которой выбраться уже не сможет, ведь у него же в отличие от Эдвина нет ни крыльев, ни колдовских сил.
   Какой-то вельможа, стремительно прошагавший мимо, толкнул Марселя и чуть не сбил с ног. Звякнули о мостовую несколько монет, выпавшие из черного, вышитого какими-то символами кошелька. Точно такие же червонцы, какими обычно расплачивался Эдвин, теперь лежали в пыли.
  -- Извини, - произнес незнакомец. Голос выдал в нем расстроенного и удрученного своими бедами человека, лицо пряталось в тени под полями шляпы. Он хотел идти дальше, но Марсель окликнул его.
  -- Ты разве не поднимешь свои золотые?
   Глаза, сверкнувшие из-под шляпы, окинули внимательным взглядом его поношенную одежду, пятна краски на манжетах, оцарапанную загрубевшую кожу на руке.
  -- Можешь поднять сам, если они тебе нужны, - быстро молвил прохожий и чуть ли не помчался прочь.
   Лучи восходящего солнца отразились от медного покрытия крыш, скользнули по мостовой и осветили несколько золотых кружочков. Солнце только вставало и было божественным знаком дня, отгоняющим тени ночи, но Марсель содрогнулся. Ему показалось, что только солнечный луч коснулся монет, как золото полыхнуло красным адским пламенем.
   Слишком поспешно он отошел от них. Ему не хотелось думать о прохожем, разбрасывающим свои деньги так, будто те были помечены когтем дьявола. Кажется, прохожий сам хотел бы избавиться от своего золота, как от какой-то тяжкой ноши. Упаси бог, подобрать такие монеты и вместе с ними принести к себе в дом проклятие.
   Ну вот, я становлюсь суеверен, подумал Марсель, скоро начну шарахаться от собственной тени и начинать каждый день с благодарственной молитвы за то, что призракам ночи не удалось лишить меня жизни до наступления утра.
   И все-таки я нарисую тебя, Эдвин, решил он, должен же я оставить для себя хоть что-то на память о тебе.
   Эдвин являлся к нему только ночью, но восходящее солнце живо напомнило Марселю о нем. Марсель сам не мог объяснить, почему сравнивает своего покровителя, не с мглой, а с солнцем. Даже среди тьмы, Эдвин был ярок, как лучи рассвета. Какое странное сочетание, светлый дух во мгле. Марсель уже выкинул из головы предостережение и думал о том, как лучше нарисовать Эдвина, стоящим у чердачного окна и с ангельскими крыльями за спиной, или же запечатлеть на холсте то отражение, которое мелькнуло перед ним в зеркале еще до того, как он обернулся и застал в своей мастерской незваного гостя.
   В его мыслях проносилось множество образов, и все они были одинаково хороши. Перед Марселем встала бы проблема выбора, если б не одно ослепительное видение, как фрагмент из прошлого. Видел он это или нет? Может, он себе это только вообразил. Марсель прикрыл веки, пробуя восстановить картинку по частям, он видел ту самую брюнетку, которую должен был нарисовать, она сидела в резном похожем на трон кресле, еще более прекрасная, чем на его картине, а ангел стоял перед ней на коленях. Его чуть пораненная рука опиралась на подлокотник, крылья трепетали за спиной, величавые, огромные и трогательно-хрупкие из-за чистоты своего цвета. Его златокудрая голова опустилась на колени к красавице. Ее рука слегка погладила его локоны. Одна алая, как рубин, слеза скатилась по чистой щеке Эдвина и капнула ей на подол.
   Какое душещипательное наваждение. Марсель остановился, чтобы побороть вскипевшие внутри чувства, страх, отчаяние, ревность и страстное рвение прямо сейчас схватить в руки кисть, чтобы запечатлеть все увиденное на века.
   Эдвин, конечно, разозлится, но дело уже будет сделано. В конце концов, его покровитель все поймет и простит. Он всегда понимал его чувства и считался с ними.
   Опасно шутить с огнем, вступать в противоборство или споры с высшим созданием, но Марсель не мог ничего с собой поделать. Стремление сотворить или хотя бы скопировать с живой натуры совершенство было куда сильнее здравого смысла.
   Скорее прочь от шумной улицы, от непрерывного гомона и сотен тысяч голосов, которые Марсель различал на расстоянии с помощью медальона, прочь от места, где произошло ужасное подлое преступление. Ему нужно скорее запереться у себя в мансарде, взяться за кисть и не отрываться от работы. Он был исполнен решимости завершить все за одну ночь, ведь времени у него в обрез, возможно, уже скоро кто-то из невероятных и опасных сверхъестественных творений вломится к нему, чтобы прервать его труд.
   Марсель не заметил, как текли часы, как свет за окном сменила тьма. То ли он сам успел вовремя машинально зажечь лампаду, то ли она вспыхнула сама собой. Скорее всего, второе, не мог же он двигаться и действовать, не отдавая себе отчета в своих поступках, как сомнамбула. Конечно, он утомился, стоя перед мольбертом, но не до такой степени, чтобы забыть о том, что должен делать. Художнику нельзя забывать о точности и аккуратности, иначе весь проделанный труд пойдет насмарку. Раньше Марселю не удавалось работать так быстро, четко, почти лихорадочно, не задумываясь о том, что нить вдохновения может вот-вот оборваться, и он останется ни с чем, перед работой, сделанной только на половину, а завершение ее станет невозможны. Прежде он всегда дрожал, боясь такого исхода, но в этот раз кисть сама скользила по покрытой лаком поверхности, красиво и ярко вырисовывая детали, придавая каждому штриху идеальность и завершенность. Казалось, что он всего лишь расчищает уже готовую картину, снимает с поверхности копоть и пыль, а под ней открывается чей-то чужой, переживший века шедевр. И не важно было, что лампада едва полыхает, готовая в любой миг погаснуть и оставить его во мгле, вместе с кем-то чудовищным и кровожадным, незримо затаившимся в углу мастерской. Неважно было, что кто-то настойчиво и непрерывно, начиная от полуночи, стучится в чердачное окно, что чей-то голос шепчет предостережения снаружи со стороны улицы над опасной, головокружительной высотой. Даже, если кто-то бесплотный витает там во тьме и умоляет его остановиться, он только тратит свои силы зря. Марсель был обречен и испытывал от этого какую-то странную удовлетворенность. Хоть раз в жизни он сделает все по-своему, бросит вызов в лицо судьбе, завершит дело своей жизни, а потом примет от карающего духа любое заслуженное наказание или похвалу. Кто знает, как обернется колесо судьбы.
   Какие-то шорохи не прекращались за окном. Звуки, которых раньше никогда не было в высоте. Марсель старался упорно не обращать внимания на тех, кто пытается отвлечь его. Главное, это еще не Эдвин. Если бы Эдвин захотел войти, пролегай его путь через дверь или через окно, он не стал бы стучаться. А если бы все пути оказались забаррикадированными, он проник бы сквозь стену и предстал перед взглядом изумленного жильца, как будто из-под земли.
   Марсель не собирался становиться затворником, но так уж вышло, что несколько дней он никуда не выходил. Он очень спешил, знал, что не может прервать начатое, не может отлучиться ни на минуту. Его не оставляло странное чувство, что стоит ему ненадолго выйти, и, вернувшись обратно, он уже не найдет в мастерской своего наброска. Продолговатый отпечаток когтей, изуродовавший поверхность стола, должен был бы стать поучением ему, живым напоминанием о том, какой силой обладает тот, кому он бросил вызов, но Марселя ничуть это не смущало. Конечно, рваный, процарапанный слой древесины вызывал невольный страх, но остановить мастера был не в силах. Он дал себе клятву, что доведет дело до конца.
   Марсель остановился, чтобы смахнуть со лба капельки пота, они бисеринками осели на ладони, смешались с краской. Во время работы он даже не заметил, как порезал палец, как капнула в жидкий кармин его собственная кровь. Только потому, что на миг прервался, Марсель обратил внимание на какое-то странное увещевание, доносившееся со стороны закрытого окна. Юноша готов был поклясться, что кто-то скребется когтями по подоконнику, силясь распахнуть створку, кто-то хочет проникнуть через окно в его комнату и предупредить его о чем-то или помешать ему. Окно было закрыто на задвижку, и пока что она крепко держалась в скобах, плотно сомкнутые створки было не распахнуть усилием обычной мелкой птицы или даже коршуна. Но там, за окном, летал не коршун, в городе им делать было нечего, и Эдвин пока не хотел возвращаться, он появился бы вновь, только когда Марсель написал бы еще одну картину, способную заинтересовать его. А пока что Марсель занимался тем, к чему Эдвин отнесся со странной неприязнью. Разве можно презирать собственную, настолько совершенную внешность? Марселю было некогда над этим задумываться, к тому же, он не смог бы подыскать правильный ответ. В один миг Эдвин открыл для него целый мир и чуть приподнял завесу над каким-то таинственным царством, чуть-чуть, но не до конца. Приоткрытые врата манили и в то же время оставались таинственными, ведь за ними может оказаться все, что угодно, начиная от рая и кончая холодным царством теней.
   Уже за полночь кто-то стучал в дверь, кто-то просил впустить его. Марсель никак не среагировал. Пусть стучатся, сколько хотят. Он уплатил за аренду помещения на несколько месяцев вперед, и даже если б это было не так, никто бы не стал ломиться к нему ночью, чтобы улаживать такие дела. В Рошене у него не было друзей, которые стали бы разыскивать его в такой неурочный час. Тот же стук через какое-то время повторился за окном, и тот же самый голос позвал его. Определенно женский голос.
   Марсель оторвался всего лишь на миг, чтобы разглядеть за окном какое-то бледное лицо, вернее, очертания лица в снежном вихре и белые губы, изобразившие поцелуй и коснувшиеся стекла. Всего один вздох с той стороны, и стекло покрылось морозным узором, за которым уже ничего невозможно было рассмотреть, только причудливые снежные цветки и звездочки на замерзшей поверхности, целые мириады крошечных символов. Лучшего узора не смог бы нарисовать и живописец, зима придумывала, куда более витиеватые украшения, чем бордюр вокруг самой сказочной картинки.
   Закончив картину, Марсель почувствовал прилив счастья. Усталость смешалась с удовлетворением. Он потушил свет, уже не пугаясь того, что в темноте его настигнет страшный гость. Его не испугал даже легкий скрип раскрывшегося окна и шелест платья в его мансарде. Всего на какой-то миг ему показалось, что девушка с портрета стоит в изножье его кровати и смотрит на него с загадочной, застывший, как снежный узор на стекле, улыбкой. Та самая девушка в короне, прекрасная, как богиня, и бледная, как смерть. Видение длилось всего миг. Всего миг полыхал факелом во мгле алый шлейф ее платья. То ли она стояла на ковре и от ее заснеженных туфелек остались мокрые подтеки на ворсе, то ли она висела в воздухе, в нескольких футах над полом, и ее элегантное платье полыхало в темноте, как стройный столб огня. Марсель видел ее всего мгновение, а потом все поглотила мгла.
   На этот раз его творение не казалось ему ни зловещим, ни пугающим. Оно было правдивым, оно приподнимало занавес между реальным и волшебным, куда вернее, чем загадочные обещания Эдвина.
   Ему позировал ангел, сам не подозревая о том. Марсель был в восторге от собственной дерзости. Он нарисовал Эдвина, с его таинственным лучистым взглядом, с темными ресницами, на кончиках которых отражается то ли заря, то ли пламя невидимой свечи. Эдвин склонялся над той же прекрасной брюнеткой. Его длинные ладони, казалось, вот-вот молитвенно сложатся, а крылья за спиной грациозно взмахнут. Роскошные крылья. Марсель четко вырисовал каждое острое золотое перышко, каждое очертание, каждый изгиб. Он сам не понимал, каким чудом ему удалось передать на грубом холсте прозрачную белизну кожи Эдвина, одухотворенное и меланхоличное выражение его лица, всезнающий блеск в невинных с виду глазах. Кем он был на этой картине, святым духом или демоном-искусителем, идеально изучившим свою роль, отточившим за века свое коварство до уровня совершенства, чтобы прикинуться чуть ли не по-детски чистым и незапятнанным никаким злом. Как может злодей напустить на себя такой благочестивый вид, стать таким притягательным и несравненным. Несмотря на мифический сюжет, картина казалась слишком реалистичной, если даже не сказать живой. Казалось, вот-вот силуэты сойдут с полотна, ангел оживет и взмахнет крыльями, а красавица, спящая на каменном ложе, разомкнет веки и улыбнется зловещей, обезоруживающей улыбкой. Какие-то силуэты призрачно проступали на заднем плане картины, хотя в творческой задумке самого Марселя они начисто отсутствовали, он отлично помнил, что не рисовал их, тогда откуда же они взялись. Казалось, они вот-вот обретут четкость, двинутся чуть вперед, переступят через раму и окружат Марселя в его же жилище. Он сможет разглядеть их лица, светящиеся во тьме, однообразные маски, которые начнут требовать чего-то от того, кто, сам того не ведая, впустил их в реальный мир.
   Во всяком случае, теперь труд закончен. Ровно за три дня. Ну, разве это не чудо, уложиться в такой короткий срок, но без упущений, без оплошностей, без малейших намеков на халтуру. Картина была ярче ненужной к рассвету лампады, ярче солнца. Марсель не помнил, чтобы рисовал свечу возле ангельского крыла, но свеча полыхала, не как нарисованная, а как настоящая, и, казалось, она вот-вот немилосердно опалит нежную кожу волшебного создания, оставит вместо долгожданного поцелуя ожог на чистой коже Эдвина. Кого он изобразил, Амура и Психею, а может быть, фею и ангела, нарисованных с натуры, или двух коварных духов, которые приняли столь соблазнительный вид, специально, чтобы погубить его. Марсель не мог определить точно. Главное, он исполнил свою задумку.
   Ничего, кроме нее, он сделать не успел, но к вечеру страха не испытывал, хотя знал, что необычный гость обязательно явится, и это будет уже не безобидный шепот за окном, а внезапное вторжение.
   Ночь наступила, а гость все не появлялся. Теперь, даже если он не появится совсем, у Марселя останется полотно, а вместе с ним и ощущение того, что Эдвин навеки остался здесь, в одной неизменной позе, молчаливый, бесплотный, но все равно, казалось, живой.
   Время шло, и Марсель ощутил прилив слабости. Труд отнял много сил, ожидание чудесного мига растворилось в нестерпимом желании заснуть, но он знал, что сегодня ночью спать нельзя, иначе он, действительно, пропустит нечто чудесное.
   Тьма опустилась на Рошен, плотная и густая, как завеса с мелкими вкраплениями звезд. Снегопад прекратился, морозный узор исчез со стекла, будто дыхание зимы не было больше властно над тусклым, но теплым огоньком единственной лампады.
   Взмах крыльев за окном, и Эдвин снова в его мастерской, неуловимый и призрачный, как северное сияние. Марсель, как обычно, не заметил никаких движений, никаких колебаний воздуха, никаких шагов по комнате, но Эдвин уже сидел на своем излюбленном месте, на самом краешке кровати, и ничем не показывал, что разгневан, наоборот, он был спокоен и холоден, как лед, и это настораживало.
  -- Зачем? - спросил он, кивнув в сторону портрета. Подобного равнодушия не исходит даже от ледяной глыбы, внутренне Марсель напрягся, ожидая чего-то страшного.
  -- Простите. Мне хотелось оставить себе хоть что-то на память о вас, - он вновь перешел на уважительный тон. - Теперь я понимаю, что сделал что-то плохое, что-то нечестное. Такой же предосудительный поступок, как если бы попытался срезать локон у вас с головы, пока вы спали. Эдвин...- Марсель всплеснул рукой и виновато улыбнулся. - Я чувствую себя вором.
  -- Ничего страшного, - сказал Эдвин, но по опасному блеску его глаз можно было прочесть "если бы ты не был так талантлив, то я бы наказал тебя, как вора".
   Ему повезло, что Эдвин слишком уважал искусство и тех, кто творит прекрасное, наверное, потому что сам был похож на прекрасное творение скульптора.
  -- Знаешь, - Эдвин заставил себя улыбнуться. - Когда-то один талантливый малый вроде тебя взялся написать мой портрет, тайком, так же, как и ты. То был случай совсем другой, он умышленно хотел навредить мне и весьма в этом преуспел. Результат, которого он добился, причиняет людям боль до сих пор.
  -- Это было давно? - Марсель не решился прямо спросить, как долго существует этот мир и создания, подобные тому, которое сейчас по-хозяйски расположилось на его ложе.
  -- Да, - кивнул Эдвин, не желая долго распространяться о том, что с тех пор утекла целая вечность, одна эпоха успела сменить другую.
  -- Хватит бездельничать! - юноша -ангел грациозно поднялся, пересек комнату нарочито медлительными движениями, чтобы Марсель хоть раз мог наблюдать за ним, как за почти равным существом, которое тоже способно мерить шагами ковер, а не только переноситься в пространстве.
  -- Тебе пора развлечься, иначе ты сойдешь с ума от одиночества или от компании этих картин, которым ты отдал все свое старание и, возможно, часть души. Нельзя же все время сидеть в четырех стенах. Я чувствую, тебе не хватает того общества, где найдутся персоны, способные тебя вдохновить.
  -- Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой куда-то? Подожди минутку, - Марсель лихорадочно начал искать ключ от запертой двери.
  -- Оставь! - приказал ему Эдвин и легко запрыгнул на подоконник. - Иди сюда, смелее!
   Его фосфоресцирующая ладонь на миг взмахнула в морозной мгле. Из открытого окна подул ветер. Силуэт Эдвина уже парил где-то возле окна.
   Он меня погубит, если я пойду за ним, мелькнуло в помутившемся сознание Марселя, но он уже сделал шаг к окну, будто его побуждала идти вперед какая-то сила, ступил на подоконник и сжал протянутую ему из мглы узкую, сильную ладонь.
   Длинные пальцы сжали его руку слегка, но от этого пожатия у Марселя чуть не хрустнули и не переломались косточки.
  -- Я буду твоим проводником в том мире, куда стремятся попасть все поклонники прекрасного. Доверься мне! - произнес Эдвин.
   Марсель больше не ощущал под своей ступней холодную балку подоконника, не чувствовал твердой почвы под ногами, только видел крыши города далеко внизу, шпили, башенки, купола и дрожки, проносившиеся по узким ленточкам дорог. Все, как во сне, но это не сон. Он ощущает на своей щеке холодное дыхание Эдвина, слышит, как звенит в ушах от ощущения головокружительной высоты. До земли, наверное, много и много миль, и земля все еще притягивает его. Если Эдвин разомкнет объятия, он упадет вниз и разобьется насмерть об острые камни мостовой Рошена. Он во власти призрака.
  -- Да не бойся же ты, - нашептывал Эдвин ему на ухо, будто боялся, что кто-то еще, летающий в высоте, может их подслушать. - Об этом месте, и вправду, мечтают все поэты. Ни ад, и ни рай, третий путь, предназначенный специально для таких, как ты. Для тех, кто может заинтересовать избранное общество. Я представлю тебя нашей элите, и ты запомнишь эту ночь навсегда.
   Марсель не решался ни о чем спросить. Он обрел способность трезво мыслить, только когда избавился от страха перед падением. Его ноги коснулись земли. Это уже не дороги Рошена. Марсель озирался по сторонам и видел какой-то незнакомый, пустынный город. И Эдвин был уже не бесплотным духом. Перед ним возле элегантного экипажа стоял уже не ангел, а просто ангелоподобный кавалер, в щегольском бархатном камзоле, с золотистыми локонами, схваченными на затылке темной лентой. Только очень внимательный глаз мог заметить, что под просторным плащом, как будто шуршат два огромных крыла.
   Какой странный плащ! Марсель рассматривал синий атлас, расшитый странными витиеватыми символами, меж которыми затерялось несколько звезд. Только колдун мог накинуть на плечи подобное произведение искусства. Знаки, умело вытканные сияющей нитью, тянулись по краям накидки и складывались в причудливые письмена.
  -- Не сопротивляйся! - сильная рука затолкнула его в карету, заставила пригнуться, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку дверцы. Экипаж плавно и почти бесшумно сдвинулся с места. Эдвин сидел в бархатной полутьме напротив Марселя и задумчиво смотрел на однообразные темные фасады зданий, мелькающие за окном.
  -- Если ты решил рисовать не людей, то тебе не хватает живой натуры, - он не насмехался, а говорил вполне серьезно и вдумчиво. Доброжелательный, готовый помочь дух исчез, перед Марселем предстал хладнокровный незнакомец.
   Он не незнакомец, он ангел, тут же одернул себя Марсель, у него под плащом трепещут живые крылья. И все же перед ним предстал совершенно другой Эдвин, не участливый и все понимающий, как будто, знакомый всю жизнь, а чужой и далекий, холодный, как звездный свет, и абсолютно равнодушный к любым переживаниям спутника.
  -- Где мы? - взволнованно спросил Марсель, выглядывая через окно на пустынные, казалось, заброшенные улицы. Карета летела стрелой, хотя не было слышно ни топота копыт, ни грохотания колес, будто лошади ступали на пуантах или вовсе не касались дороги, а неслись по воздушному пространству.
  -- Я же сказал, мы там, куда мечтают попасть все, но людям путь сюда заказан, - за внешним спокойствием спутника угадывалось едва уловимое раздражение. От Марселя, очевидно, ожидалось больше понятливости, но в данных обстоятельствах, увезенный глухой ночью из дома юноша не мог быть ни сообразительным, ни заинтересованным, он был напуган. Его не оставляло чувство, что вместо Эдвина на противоположном от него сидении, в тени, расположился незнакомец, по какой-то неведомой причине желающий ему зла.
  -- Улицы только выглядят необитаемыми, - Марсель произнес вслух свою мысль, не боясь услышать ни насмешки, ни осуждения. Он заметил тускло мерцающие крылатые тени, как будто вальсирующие за окнами вторых этажей, бросил взгляд на белое лицо, прижавшееся к темному стеклу, с как будто размазанными под глазами подводами алой краски, или это были алые слезы. У Марселя не осталось времени сообразить. Какая-то парочка стремительно отпрыгнула прочь с проезжей дороги, уступая место ехавшему на них экипажу. Марсель мельком успел разглядеть их. Кавалер и дама, оба стройные и золотоволосые, на обоих такие же просторные, расшитые колдовскими символами накидки, как на Эдвине и маскарадные костюмы.
  -- Я покажу тебе такие вещи, о которых ты не мог даже мечтать!
   Марсель уже привык к тихому музыкальному голосу, успокаивающему и убаюкивающему даже в мгновения смертельной опасности, привык к тому, что кожа и волосы Эдвина светятся в полной темноте, как может сиять только свеча. Его ничуть не смущал тот факт, что он общается, как с давним другом, со сверхъестественным существом, с тем, при появление кого суеверные или пугливые люди потеряли бы сознание, а менее доверчивые решили бы, что сходят с ума, раз подверглись такой изумительной галлюцинации.
  -- Ты ведь хочешь пойти вслед за мной в мой мир? - вдруг спросил Эдвин.
  -- А у меня есть выбор? - искренне удивился Марсель, собственный вопрос показался ему дерзким.
   Эдвин только пожал плечами в ответ, словно желая сказать " нет, выбора я тебе не давал", и в такт быстрому движению что-то приятно закопошилось и зашуршало под сверкающей вышитыми звездочками накидкой.
  -- Я понял, что к тебе пришло озарение, - молвил Эдвин, когда карета остановилась за пределами мрачного города у какого-то водоема. - Ты не знал никого из моей расы, но живописал их так, будто где-то внутри тебя открылось тайное зрение. А, что же ты сможешь сотворить тогда, когда увидишь их вживую?
   Марсель не отдавал себе отчета в своих поступках. Он следовал за Эдвином, будто его приковала к проводнику невидимая цепь. Следом за Эдвином он вышел из кареты, прошелся по пустынному песчаному берегу, ощутил холодное объятие сильных изящных рук, а затем волшебство очередного полета уже не над землей, а над радужной покрытой легкой рябью поверхностью воды.
   Он сам не помнил, как очутился в каком-то дворце, палаццо, стоящем прямо в центре острова, окруженного чернильными искрящимися водами. Он вдыхал аромат цветов, долетавший из обширных оранжерей, любовался роскошью и блеском, какие могут окружать только королевский двор. Марсель никогда и не думал, что однажды попадет в такой сияющий мир. Он оглядывался на пальмы в кадках, на изящной ковки канделябры, ступал по хорошо навощенному паркету, видел, как свет дробится и преломляется во множестве хрустальных люстр. Во дворце было светло, как днем, но сам дворец был почти пустынным. Блеск зеркал, поставленных друг против друга и подвесок люстр, как будто приумножал и без того обширное пространство. В таких залах можно только танцевать, и танец в них будет напоминать полет.
   Марсель оробел. Он чувствовал себя неуверенно и непривычно среди такого великолепия. Только когда Эдвин поманил его вслед за собой на парадную лестницу, Марсель решился пойти вслед за ним.
  -- Нужно было приодеть тебя в честь такого случая, но уже не время отправляться к портному. Придется пойти на торжество, как есть. Тебе повезло, что одаренных здесь особенно любят за то, что они бедны материально и богаты духовно. В этом случае у нашей элиты возникает желание их опекать, - Эдвин говорил на ходу, преодолевая один лестничный марш за другим.
  -- Не бойся, они тебя не обидят, - шепнул Эдвин на последнем лестничном пролете, перед распахнувшимися створчатыми дверьми. - Я не позволю им причинить тебе зло.
   Марсель чувствовал себя бедным родственником, входя вслед за Эдвином в освещенный просторный зал. Здесь витал аромат жасмина, звучала музыка, кружились в странном танце пары, и движения их были совершенно бесшумными, будто у зеркальных отражений. Эдвин переступил порог, и музыка стихла, все присутствующие обернулись к нему, отдавая знаки почтения, как если бы он был коронованной особой.
  -- Приветствуйте гостя! - Эдвин, как и подобает высокомерному монарху, не обратил ни малейшего внимания на заискивающие низкие поклоны и глубокие реверансы дам. Какие здесь прекрасные дамы. Марсель никогда не видел такой притягательной и в то же время чем-то отталкивающей, приторной красоты. Они были так совершенны, что это пугало. Быть может, за каждым из этих очаровательных лиц кроется какой-то страшный изъян.
  -- Не смущайся! - Эдвин не произнес ничего вслух, не подтолкнул Марселя вперед. Юноша был уверен, что он один услышал реплику и ощутил толчок, хотя никто его не толкал. Он оказался чуть впереди, а Эдвин остался стоять близ дверей, будто на этот вечер уступал пальму первенства Марселю, как долгожданному гостю.
  -- Ты нарушаешь закон, вводя его сюда, - шепнул кто-то, подошедший к Эдвину. Марсель услышал фразу, но смысла не понял. Угроза это была или дружеское предостережения. Во всяком случае, Эдвин сделал что-то недопустимое, приведя его сюда, но Марсель уже не мог уйти. Он смотрел на дам, окруживших его. Тонкие, как паучьи лапки, ледяные пальчики ощупывали его заплатанный кафтан, кисти его рук, мышцы, пульс. Дам интересовали больше всего талантливые руки художника, и от холодных женских прикосновений Марсель чувствовал, как лед сковывает все подкожные мышцы, лишает воли и способности двигаться. Тонкие пальцы какой-то шатенки гладили ему щеку, затем лоб, словно проверяли с искусством опытного лекаря, сколько ему осталось до полного умопомешательства. Весьма хорошенькая, изящная блондинка положила головку ему на плечо, другая светловолосая дама шептала что-то ему на ухо, но Марсель не мог понять ни слова. Он не знал того языка или странного наречия, на котором разговаривали здесь.
  -- Не позволяй им дотрагиваться до твоей головы, иначе, правда, сойдешь с ума, - голос Эдвина прозвучал где-то в мозгу Марселя. Юноша обернулся и заметил, что губы его золотоволосого друга не шелохнулись, а сам он стоит у дверей, как безмолвная статуя, как повелитель, благосклонно и внимательно наблюдающий за торжеством.
   Могильный холод! Марсель улавливал его вместе с тонким ароматом духов. Холод исходил от стройных, гибких тел, зашнурованных в тугие корсеты маскарадных костюмов. Кожа в тех местах, где ее коснулись неестественно длинные пальчики дам, покраснела и начала болеть, как от долгого соприкосновения со льдом. Марсель только сейчас заметил, что за спиной каждой дамы трепещут тонкие, прозрачные стрекозиные крылышки и переливаются множеством перламутровых оттенков. Длинные пальцы ощупывали его изучающе, как руки слепых, будто дамы пытались запомнить что-то, что поможет им отличить Марселя от других при первом же прикосновении. Странно, учитывая то, что все они были зрячими. Синие, карие, аквамариновые и фиалковые глаза, подернутые легкой поволокой, внимательно следили за Марселем. Он сам не знал, на какой из дам задержать взгляд, и не сразу заметил самые мелкие малоприятные детали. Чуть раскосые глаза некоторых еще не были изъяном, но вот Марселя погладила рука в перчатке, на которой пальцев, явно, было больше пяти, и он содрогнулся от страха. Может, ему только показалось. Нет, вот другая дама, у которой не хватает среднего пальца, но длина других окупает его отсутствие. Пальцы этих леди ловки, как паучья петля, предназначенная для ловли и убийства. У одной рыжей красавицы роскошная челка, но лысый затылок, прикрытый зеленым колпаком с вуалью, у другой прямая тонкая спина, но на плече под кожей извивается золотой червь, и его скользкое тело, вынырнувшие из ранки, обвивает бретельку корсажа.
   Наваждение, это всего лишь наваждение, упорно твердил про себя Марсель, всего минуту назад это был сонм божественных созданий, а теперь он видит в каждом из воплощения идеала какое-то мелкое, отвратительное уродство.
   Марсель с надеждой обернулся на Эдвина, но тот лишь пожал плечами и насмешливо, понимающе улыбнулся. Таковы мы все, как будто пытался сказать он.
   Феи, наконец, дошло до Марселя, это не дамы, это феи. Он опять обернулся на Эдвина за подтверждением и тот сдержанно кивнул.
   Теперь Марселю стало не просто неприятно от холодных странных ласк, а жутко. Он один в этой зале человек, а вокруг него толпится нечисть. Вот, что имел в виду Эдвин, говоря, что покажет ему живую натуру для мифических картин.
   Неужели ты не спасешь меня, неужели бросишь здесь, мысленно Марсель взывал к Эдвину, требуя помощи, но вслух боялся вымолвить даже слово. У него уже рябило в глазах от блеска сапфиров и бриллиантов, усыпавших причудливые, вычурные наряды, от радужного многоцветья фероньерок, венчиков, тиар, от сияния матовой кожи, от кровавого света крупных рубинов в поясах и колье. Еще более насыщенно - алым был цвет женских губ. Какие у них зловещие взгляды, какие холодные руки. Можно утонуть в их глазах, замерзнуть в их объятиях. И Марсель продрог бы до костей, если бы Эдвин внезапно не вызволил его. Сильная рука легла ему на плечо, и дамы отступили прочь.
   Он принадлежит мне, как будто молчаливо заявлял Эдвин, и никто не имеет права обольщать его сегодня. Нечисть трепетала перед ликом ангела, как перед изображением пламенеющего креста. Они боялись его, но потому ли, что он святой дух, или же он вовсе не свят и не добродушен. Может, он всего лишь один из них - самый главный.
  -- Тебе еще рано сворачивать с пути истинного, - великодушно заявил Эдвин.
  -- Но я уже с него свернул, - с честностью простачка возразил Марсель и был вознагражден снисходительной улыбкой.
  -- Скажу более откровенно, - согласился Эдвин. - Ты должен выжить, чтобы запечатлеть на холсте свои сегодняшние впечатления. Мне это будет небезынтересно.
  -- Я постараюсь, - Марсель не успевал следить за чередой событий, он снова сидел в карете, напротив Эдвина, и экипаж мчался вперед, но уже не по улицам мрачного города, а по пестрящим фонарями мостовым Рошена.
  -- Ты был в раю, а сейчас увидишь ад, - шепнул Эдвин, так тихо и проникновенно, что его шепот можно было принять за иллюзию. - Познакомившись с элитой, ты должен взглянуть и на тех, кто опустился. На так называемых изгоев.
   Карета остановилась, кучер спрыгнул с козел, чтобы отворить дверцу. Марселю в лицо дохнула свежесть моросящего дождя. В оранжевых отблесках фонарей он разглядел фасад с кариатидами и мрачноватую вывеску над закрытым театром. "Покровитель искусств", под надписью были изображены череп и роза. Афиши Марсель рассмотреть не успел. Пальцы Эдвина, как наручник, сомкнулись на его запястье и потащили его куда-то мимо театра, к старому, обветшавшему зданию, скорее всего, бывшему дворцу, знавшему когда-то лучшие времена. Главный вход был заколочен, но то ли тайный, то ли черный ход вел куда-то вглубь, в самые подвалы. Марсель, действительно, решил, что его тащат в ад. Он никогда не спускался так глубоко под землю, никогда не слышал божественные, неземные голоса, поющие где-то в самом низу, под нескончаемой винтовой лестницей. Какая сладкая песнь, так поют сирены, почуявшие близость жертвы. Где-то вспыхнула лампада. Перед глазами Марселя пронесся целый калейдоскоп фресок, картин, гравюр и крылатых статуй. Если Эдвин привел его в подвал, то этот подвал скорее похож на анфиладу бальных залов. Где-то во мгле кто-то играет на клавесине. Марсель видел тонкие бледные кисти, ритмично взлетающие над клавишами.
   - Ко мне! - позвал Эдвин, и какие-то грациозные, затянутые в черный шелк силуэты начали отделяться от тьмы, так быстро и естественно, будто рождались из нее. Элегантные дамы обступили Марселя со всех сторон. Их черные бальные платья совсем не напоминали пестрые карнавальные наряды фей. От них веяло мраком. Глаза светились на бледных лицах, ярко, но безжизненно, как драгоценные камни. Голодный блеск, так не сочетающийся с изяществом манер и галантностью.
   Тени отделялись от стен, выходили из-за статуй, материализовались из пустоты, и они были прекрасны. Таких, по-кошачьему грациозных созданий Марсель не видел никогда.
  -- Чем он так провинился перед тобой, что ты приводишь его к нам? - зашептала какая-то дама, обращаясь к Эдвину.
  -- Что он такого сделал? За что ты наказываешь его так сурово? - казалось сами стены повторили ее шепот, и он гулом пронесся по зале, рождая хриплое, смеющееся эхо.
  -- Гонория! Присцилла! - Эдвин подозвал двух самых изысканных красавиц, хрупких, как фарфоровые статуэтки и хищных, словно две пантеры. Мертвенную бледность одной из них еще больше подчеркивала мушка на щеке, густая челка прикрывала ей лоб, и Марселю на миг показалось, что под волосами сияет некий тайный и позорный знак.
   Эдвин отступил куда-то во тьму, а женщины бесшумно, как тени обступили Марселя. Одна из них обняла его за талию и поцеловала в шею, и юноша содрогнулся от резкой пульсирующей боли. Что-то обожгло кожу на незащищенном горле. Струйка крови скатилась на воротник, но ему уже было все равно, он смотрел, как все новые и новые тени появляются из мглы, а ангел равнодушно наблюдает за ними, прислонившись к постаменту какой-то статуи.
  -- Эдвин! - хотел позвать Марсель, но зов потонул в новом приступе боли, голова закружилась от бессилия. Черные платья легко шелестели вокруг него, светились белые лица, одухотворенные и печальные, манящие, как сама тайна.
  -- Ты ведь не хочешь, чтобы твой протеже остался здесь навсегда? - тихо спросил приятный мужской голос, который Марсель уже, казалось, слышал где-то раньше, но вопрос был обращен не к нему, а к Эдвину.
  -- Нет, я только хочу, чтобы он узнал, что такое подземный мир и не стремился больше вслед за мной в преисподнюю, - так же тихо ответил Эдвин и повелительным жестом отослал собеседника прочь.
   Марсель готов был вечно оглядываться на светящийся нимб волос своего проводника по иным мирам, но чья-то тонкая сильная рука обхватила его за подбородок и заставила отвернуться. Теперь он видел только визави - хрупкую, болезненно-бледную даму с мушкой на щеке и других женщин за ее спиной. Если бы не матовые обнаженные плечи и кружевная отделка бальных нарядов, то темные тона можно было бы принять за траур, а самих леди за плакальщиц. Но вот одна из них чуть склонила голову на бок и улыбнулась. В ровном ряде жемчужных зубов сверкнули два заостренных резца. Марсель уже смотрел поверх чернокудрых голов на плоскую стену, точнее на небольшой участок над стрельчатой нишей, выше расписного плафона потолка. Краски на фреске, которая привлекла его внимание, высохли и частично облупились, по изображению тянулась сеточка трещин, но нарисованная девушка все равно была чудесной и неземной, как библейский персонаж, как мадонна. Марсель узнал те черты, которые так тщательно сам вырисовывал на холсте, узнал даже сверкающего змея, свившегося кольцами возле ступней красавицы. Точно такого же змея изобразил он сам на своих набросках. Правда, он ни разу не рисовал в руках у красавицы длинный свиток с магическими письменами, никогда не окружал свою картину причудливым бордюром из рунических знаков. Он бы смотрел на фреску вечно, но та дама, что улыбнулась ему, неожиданно приблизилась, закатала ему рукав и прижалась губами к оголенному запястью. Марсель следил за происходящим отстраненно, как за каким-то ритуалом, который он не в силах ни приостановить, ни изменить. Он не сразу ощутил боль от укуса и режущее жжение в открывшейся ранке на запястье. В ушах звенело от шепотов, тихого сосущего звука возле собственной, незащищенной больше рукавом руки и шелестящего, мелодичного смеха. Когда он проснулся у себя в постели, то этот смех все еще стоял у него в ушах.
   Он не помнил, чем закончилось его маленькое приключение в подземелье, помнил только долгий ночной вояж по таинственным улицам, шаги незримых горожан, мерное покачивание ревербера, освещавшего путь экипажу, отражение свечи в зеркальной стенке фонаря. Помнил дам в роскошных нарядах, грибок на с виду безупречной коже или томный взгляд раскосых разноцветных глаз.
   Стоило ли вспоминать про теней, про фреску, про боль от едва ощутимых, острых уколов в кожу. Марсель присел в кровати. Снятый кафтан висел на спинке стула, башмаки валялись возле постели. Рукав его рубашки был по-прежнему закатан, а на коже прямо возле голубоватого узелка вен виднелось два прокола с запекшейся вокруг них кровью. Точно такие же ранки остались и на другой руке выше локтя, и на плече, и на шее. На белом полотне рубашки остались крошечные кровавые пятнышки. Все тело ныло так, будто его избили или, по крайней мере, сильно исцарапали. Даже синяки не болят так сильно. Марсель хотел собраться с силами, встать и подойти к зеркалу, чтобы рассмотреть раны на горле, но инстинктивно почувствовал, что в комнате кто-то есть, кроме него. Надо было понять сразу, что Эдвин никуда не ушел. Марсель ощутил странную радость от того, что необычное золотоволосое существо, укрывшись собственным крылом, спит на другом краю кровати. Наверное, Эдвин проспал здесь весь день, после того, как они вернулись из царства тьмы, фресок и теней. Ангел свернулся поверх одеяла уютно, как кошка, и не проявлял никаких признаков жизни. Только ровное холодное дыхание доказывало, что он живой и настоящий, а не просто искусный манекен. От этого дыхания, казалось, уже давно льняная наволочка должна была покрыться замерзшим инеем.
   Марсель с удивлением понял, что тоже проспал весь день. За окном уже давно свечерело. Плащ Эдвина был небрежно наброшен на створку окна, словно специально для того, чтобы защитить необычного постояльца от нещадных палящих лучей дневного света. Зимой солнце не бывает ни теплым, ни ярким для человека, но такое создание, как Эдвин, должно быть более чутким к любому теплу. Марсель читал когда-то о представителях волшебной расы, боящихся огня, и не стал зажигать лампады, испугавшись, что Эдвин может ощутить боль от близости свечи. Он, наверное, на дух не переносит огня.
   Сквозняк просочился через щелки в ставне, и символы, вышитые на плаще, тускло вспыхнули и стали радужно переливаться, словно опровергая догадку Марселя о страхе их владельца перед огнем.
   Марсель вдруг подумал, что нужно было бы взять плащ и укрыть им спящего Эдвина, чтобы тот не продрог на сквозняке. Если только он не привык спать, свернувшись клубочком, на крыше каких-нибудь особняков, то теплое покрывало - мера необходимости. Это слишком трогательная забота о духе, конечно, но ведь Эдвин не только призрак, он ему друг. Марсель потянулся к плащу, полощущемуся на окне вместо занавеси, но остановился, пораженный собственным порочным, даже вороватым желанием. Ведь Эдвин спит, он может ничего не заметить.
   Перед тазиком для умывания тускло поблескивали бритва и острые маленькие ножницы с загнутыми концами. Такими ножницами обычно обрезают ногти или подстригают волосы. Марсель схватил их, придвинулся к подушке, озаренной мерцанием золотых кудрей, и быстро срезал одну прядь у Эдвина с головы.
  -- Что ты делаешь? - блестящее мягкое крыло шевельнулось. Эдвин чуть повернул голову и напоролся на острие ножниц.
   Марсель вздрогнул, заметив, как по нежной гладкой коже на шее гостя потекла багряная струйка. Кровь капнула на подушку.
  -- Прости! - Марсель ощутил вину.
  -- Ничего страшного, - Эдвин наклонил голову, пытаясь рассмотреть ранку. Ему на щеку упал длинный светящийся локон. Тот самый локон, который Марсель только, что отрезал, но ведь такого не может быть, волосы не отрастают так быстро. Прядка вилась и змеилась, касаясь гладкой щеки и, казалось, за прошедшее мгновение стала еще длиннее. Может, он не успел обрезать ее. Нет, Марсель чувствовал, что в кулаке у него зажата шелковистая прядь.
  -- Не расстраивайся так! - произнес Эдвин, очевидно, приняв его замешательство за искреннее раскаянье.
   Марсель смотрел на кровь Эдвина, на прозрачную алую струю, катившуюся по коже, и она казалась ему самым восхитительным, что только может быть, и самым пугающим. Он считал, что нет ничего хуже пролитой крови, так почему же эта кровь манит его, как самый изысканный, сладчайший нектар.
   Он, должно быть, сходит с ума, если считает кровь, текущую по венам, амброзией, предназначенной для питья. Струйка крови осталась на коже, капнула на расшитый речным жемчугом воротник, но ранки больше не было. Кожа Эдвина снова стала чистой и гладкой. Не осталось никаких следов от пореза.
  -- Как это возможно...- Марсель не посмел напрямую спросить, как порез на коже может зажить меньше, чем за пару секунд, он только изумленно вздохнул, попятился от Эдвина в другой угол комнаты.
  -- Тише, - Эдвин прикрыл веки, вслушиваясь в скрип расшатанной половицы под ступней Марселя и в какие-то другие звуки в нижних помещениях, под полом мансарды. - Ты же не хочешь объявить всем соседям о свершении чуда?
   Вопрос, явно, был риторическим. Эдвин, наверное, отлично знал, что Марсель опасался прослыть ненормальным, и так те, кто жил рядом, чурались его, как не вполне смышленого паренька, который вместо того, чтобы стремиться к неплохой карьере, тратит время и силы на какие-то бездарные рисунки. Вряд ли они понимали, что так восхваляемая ими карьера преуспевающего лавочника, торговца провизией или даже университетского профессора для Марселя стала бы безрадостной жизнью обывателя. Он мечтал творить, добиться успехов в этом мире, но стать своим и влюбиться в кого-то из круга существ, представленных ему Эдвином. Тех, кто стали для него достижимой реальностью, а для людей остались частью выдуманного фольклора.
   Марсель не хотел глядеть на запятнанную подушку, пробовал отвести взгляд, но не смог не подчиниться навязчивому желанию. Какой-то проснувшейся звериный инстинкт потянул его к кровавой капельке на подушке, но пятна от крови на наволочке не осталось, только крошечная прожженная дыра, как если бы он капнул на льняную ткань горячим воском со свечи.
  -- Это пристрастие со временем пройдет, - Эдвин тоже заметил лихорадочный, алчущий блеск в глазах живописца. - Так бывает со всеми, кто остался жив, после визита к теням.
  -- Тени? Ты называешь их тенями?
  -- А кто же они, по-твоему, если не тени. Как еще можно назвать тех, кто прячется во тьме и пытается слиться с ней.
  -- Они рождены из тьмы, - смело заявил Марсель и, немного подумав, добавил. - По крайней мере, мне так показалось.
  -- Так кажется всем, кто с ними столкнулся. За годы они изучили все фокусы театра призраков и умеют создать себе нужную репутацию. Ночные тени, так я называю их.
  -- А театр "Покровитель искусств", он работает?
   Эдвин пристально посмотрел на него, словно был удивлен тем, что Марсель запомнил название.
  -- Да, работает, - кивнул он. - И приносит хозяевам неплохую прибыль. Тени иногда приходят на представление, прячутся в сгустках тьмы в аванложах, но зрители не замечают их, по крайней мере, все, кроме тех, кого тени не позовут за собой сами.
  -- Ты сказал, что они изгои? - в мозгу Марселя мелькнула картина театра - ловушки, принадлежащего теням и окруженного ими со всех сторон.
  -- Да, - легкий кивок златокудрой головы.
  -- Я тоже стал изгоем для друзей, после того, как принял один заказ, - Марсель вспомнил, как его пригласили в какое-то заведение, вроде того театра. Друзья из университета отговаривали его, убеждая, что он уже не вернется оттуда живым, что все, кто спутался с теми темными личностями, за которыми как-то ночью последовал Марсель, давно погибли, но он не мог отказаться, слишком остро нуждался в средствах к существованию, к тому же, мечтал о том, чтобы с ним считались, как с художником, который может что-то нарисовать, а не как с обычным бездарным мальчишкой-маляром, вообразившим себя гениальностью. Он пошел туда, чтобы нарисовать несколько фресок на стенах, а вернулся оттуда живым и невредимым, но друзья отвернулись от него, назвав его проклятым, сообщником колдунов. Они его боялись, и Марселю стало некому рассказать о тех странных, чуть ли не магических знаках, которые он успел заметить, пока работал. Сейчас он уже собрался поведать обо всем Эдвину, но понимающий, сочувствующий взгляд, смотрящего на него ангела, как будто сообщал "я все знаю", и Марсель понял, что слова в этой комнате никому не нужны. Они с Эдвином могут общаться между собой, не прибегая к устной речи, не нужно никаких изъяснений, никаких цветистых фраз и риторики. Они могут читать мысли друг друга, передавать друг другу сообщения, не произнося при этом ни слова вслух. Может, это все влияние медальона, который Марсель не снимал с шеи, а может, виной всему любовь к сверхъестественному созданию, затмившая собой все остальное.
   Эдвин не позволял Марселю читать все свои мысли, только обрывки фраз, но уже это было для Марселя откровением. Он никогда не мог знать о том, что творится в голове у другого живого существа. А разговаривать с кем-то, ни произнося ничего вслух было недостижимой мечтой, но эта мечта стала явью, благодаря Эдвину.
   Марсель даже не считал нечестностью то, что сам не знает ничего об Эдвине, в то время, как Эдвину известно о нем все.
   Медальон снова нагрелся на груди, но тепло было не обжигающим, а исцеляющим. Ранки на запястьях затягивались, почти так же быстро, как на неуязвимой коже Эдвина. Как это чудесно, снова ощущать кожу гладкой и чистой в тех местах, где еще недавно пульсировали болью царапинки.
   Марсель посчитал столь чудесное исцеление чуть ли не само собой разумеющимся, ведь медальон- то волшебный. Осознание того, что у него находится волшебная вещица, пришло внезапно, точнее даже не осознание, а полная уверенность. Видя ангела, он не мог оставаться скептиком, как не мог сомневаться в том, что волшебство теплыми волнами разливается по его телу.
  -- Ты хочешь рассказать мне о том, что тебя тревожит? - улыбка Эдвина, как всегда, ободрила и воодушевила Марселя. - Тебе нужно выговориться, но ты не знаешь, с чего начать. Ты считаешь то общество, для которого расписывал фресками стены, тайным собранием чародеев?
  -- Да! Вернее, так считали мои друзья, а я сам не был уверен. Я поступил опрометчиво, доверившись им. Мне показалось, что по завершению работ на меня там начали косо смотреть, будто думали, проболтаюсь я кому-нибудь о них или же не заметил ничего подозрительного? Они совещались о чем-то между собой, взвешивали свои шансы на какую-то победу. Я слышал только обрывки разговоров краем уха, меня куда больше занимала кисть, изящно расписывавшая штукатурку. Из всего услышанного можно было понять, что они недовольны неограниченной властью над ними какого-то императора.
  -- Какого-то? - Эдвин надменно изогнул бровь, в его высокомерном взгляде плясали смешинки. - Разве императоров так много? Их так легко спутать друг с другом?
  -- Мне показалось, что они говорят о ком-то ...неземном, - Марсель не мог подобрать слов, чтобы выразить свою догадку. Под презрительным, насмешливым взглядом визави он ощущал себя полным дурачком. - Да, не смотри же ты на меня, как на двоечника со школьной скамьи, Эдвин. Я не выдумываю. Мне, правда, показалось, что они имеют в виду кого-то, стоящего выше всех земных правителей. Они вкладывали в титул императора несколько другой смысл, чем тот, что привычен людям.
  -- Я понимаю тебя, - Эдвин вдруг стал серьезен и сдержанно кивнул. - Они остерегались того, кто может выболтать их секреты, но ты был честен до конца. Не пошел с доносом ни в суд, ни в инквизицию. Такая честность, конечно, похвальна. Долго же ты хранил их секрет перед тем, как проболтаться передо мной.
   И вновь Марселю почудилась скрытая насмешка.
  -- Эдвин, ты же не начальник гвардии, не инквизитор, не судья. Ты мой друг, и все равно, что бы я ни попытался скрыть от тебя, ты, так или иначе, обо всем узнаешь.
  -- Ты считаешь, что я всеведущ?
  -- Не смейся!
  -- Я смеюсь не над тобой, - Эдвин все же позволил себе мимолетную улыбку. - Просто, я подумал, что это очень веселое стечение обстоятельств, твое сообщение пришло по тому адресу, на который ты никогда бы не набрел сам, по версиям злоумышленников.
  -- А вдруг они, правда, были колдунами? Тогда мне повезло, что я ушел оттуда живым.
  -- А почему ты решил, что они умеют колдовать.
  -- Ну, они вели себя так таинственно, носились с какими-то старыми книгами в черных переплетах, передавали друг другу свитки и ...- Марсель не решился добавить вслух, что длинная сутана одного из них была расшита такими же символами, как плащ Эдвина. Вот, где он раньше видел эти звезды и буквы. Плащ того, кто вступился за Марселя в роковой момент, был расшит примерно так же.
  -- Для твоего же спокойствия запиши их в тайное общество республиканцев и забудь о них, - посоветовал Эдвин. - Думай о будущем, а не о прошлом.
   Эдвин посмотрел на снежные хлопья, кружившиеся за окном, с удовольствием вдохнул морозный воздух декабря.
  -- Мы с тобой вместе отпразднуем новый год, а на рождество я сделаю тебе подарок - представлю тебя сильным мира сего, тем, кто сделают для тебя, что угодно по моей рекомендации. Таких людей много и в Рошене, и в Ларах, и в других городах, но особенно в Виньене. У меня есть связи при дворе в Виньене, и первым делом мы отправимся туда.
  -- Ты оказывал покровительство придворным живописцам? - начал строить догадки Марсель.
  -- И не только, - Эдвин явно потешался над таким простодушием. - Там мне знаком каждый бард, трубадур, все менестрели, но они незначительны, да и те, кто занимает более ответственные посты, тоже преходящи. Главной была и осталась верховная власть.
  -- Я никогда не имел дела ни с кем титулованным и даже не знаю, как себя вести, - Марсель задумался, одно воспоминание тяготило его до сих пор. - Думаю, все-таки с одной именитой особой я имел дело.
  -- С тем, кто вступился за тебя, когда тайное подпольное общество чуть было не пролило твою кровь над завершенными фресками?
  -- Да, - уже в который раз Марсель поразился проницательности Эдвина. - Его звали Лоран. Кажется, он был главным из них. Я слышал, с каким почтением остальные произносили его имя. Он вел себя с достоинством, как истинный аристократ, и вряд ли стал бы возглавлять кружок республиканцев. Вот уж кому не надо было искать себе ни попечителей, ни окольных путей к успеху. Думаю, удача, как приговоренная, следовала за ним.
  -- А я так не думаю, - снова быстрая усмешка. Эдвин смеялся над тем, как поверхностно и неточно мнение людей. - Твоего спасителя уже нет в живых или скоро не будет. Даже я точно не знаю, сколько может прожить человек в тех условиях, в которых придется погибать ему.
  -- Ты что-то путаешь. Лоран жил в Рошене. Здесь нет таких мест, где можно легко погибнуть, ни болот, ни зыбучих песков, ни камнепадов. Разве, что колеса экипажа, - Марсель вспомнил белокурую жертву и внутренне содрогнулся. - Кроме мчащихся со скоростью колеса судьбы карет, в городе нет опасности для главы тайного ордена.
  -- Есть суд инквизиции, и с недавних пор он стал неподкупен, - в ответе Эдвина прозвучало что-то фатальное, необратимое и зловещие. - Лорана приговорили к смертной казни. Я сам присутствовал на суде. Спасения для приговоренного быть не может.
  -- Значит, он все-таки колдун?
  -- В наши времена, к тому же в Рошене, не обязательно быть колдуном, чтобы угодить на костер. Город стал эпицентром охоты за ведьмами. Поэтому, ты должен быть особо бдительным и никому не проговориться о том, что к тебе через окно является ночной гость, некто, обещающий тебе покровительство, - Эдвин попытался обратить все в шутку, и частично ему это удалось.
   Марсель слабо улыбнулся и почувствовал себя приободренным. Еще никто не пытался поднять ему настроение шутками. Никому, кроме Эдвина, не было дела до того, грустит он или радуется.
  -- Не могу все время сидеть взаперти, - Эдвин поднялся с ложа, взял плащ и накинул себе на плечи. - Не хватает только маски, чтобы отправиться на карнавал.
  -- На карнавал? - удивился Марсель. Он не задумывался о том, что большинство шумных приемов выпадают на ночное время.
  -- Ты хочешь пойти со мной?
  -- Я лучше подожду, пока ты сам ко мне вернешься, - Марсель вспомнил о ночном путешествии, о черных платьях, о клыках под нежными дамскими губами и содрогнулся.
  -- Я уже выбрал себе амплуа, один раз стоит явиться на маскарад в своем истинном облике, - Эдвин ничуть не обиделся на него за отказ. - Так уж вышло, мой облик таков, что его можно принять за изобретательную маскировку.
  -- Только не рассказывай никому о том, кто ты есть на самом деле! - Марсель вдруг испугался за Эдвина. Эдвин слишком безрассуден, слишком любит кидаться навстречу опасности, а что, если с ним случится что-то плохое.
  -- Даже, если я расскажу о себе все, на маскараде это примут за обычную шутку, - Эдвин уже ступил на подоконник, взмахнул светящейся ладонью на прощание и растворился в снежной мгле. Марсель так и не успел заметить, куда он направился, в какой стороне раздался взмах крыльев. Эдвина уже не было, а он все еще стоял у окна, сжимая в кулаке золотистую прядь.
  
  
  
  

Разговор с феей

  
   Вот и нужный том. Батист потянулся к зеленому корешку с тускло поблескивающей вертикальной надписью. Стремянка под ногами опасно скрипнула, но не накренилась. Еще не хватало упасть с такой высоты. Двенадцатая или тринадцатая полка одного из массивных книжных шкафов городской библиотеки упиралась в самый потолок. Батист сам удивился, как среди такого моря наименований ему удалось найти одно нужное даже без помощи каталога. Заветный фолиант был у него в руках, теперь нужно спуститься в читальный зал и занять любой из пустующих столиков. Деньги из чудесного кошелька сделали свое дело. При помощи звонких монет договориться с куратором и смотрителем было куда проще, чем рассчитывал Батист. Как по волшебству двери открылись перед ним после официального часа закрытия библиотеки, и никаких охранников не волновало то, что кто-то ночью зажег светильники в запертом помещении.
   Батист разложил книги на полированном столике, чуть прикрутил фитиль лампы и огляделся по сторонам. Вокруг никого нет, только бесконечные ряды книг, множество полок и стеллажей, пестрящих разнообразными корешками, так почему же Батисту кажется, что убийца, о котором он намерен прочесть, уже подкрадывается к нему со спины.
   Ветхие страницы сухо шелестели под пальцами. Казалось, они вот-вот рассыплются. Такое старое издание Батист еще ни разу не держал в руках. Эта книга видела лучшие времена, эпоху справедливых, благородных королей, рыцарей и прекрасных дам. Тогда мир еще был другим, знать придерживалась любви к романтизму, а крестьянство трепетало от страха перед тьмой суеверий. Считали ли крестьяне демоном губителя знатных дам. Наверное, этот демон, жестоко уродовавший трупы, был первым серийным убийцей в мире. Никто, кроме него, так легко не ускользал от подозрений и преследований. Он, казалось, был неуловим и вообще не существовал в мире, а выступал откуда-то из зазеркалья каждый раз, когда собирался убить, и после свершения задуманного преступление уходил обратно, и насмехался над преследователями, находясь вне досягаемости.
   Зачем он убивал? Чем ему так досадила вся эта череда знатных, красивых женщин? Раны на всех телах были нанесены одинаковыми когтями, не животного, зверь не может действовать с такой расчетливостью, а, скорее всего, деформированной рукой человека. Так и удалось определить, что преступник один и тот же, хотя он за краткий промежуток времени был способен преодолеть огромное пространство, чтобы совершить новое злодеяние. Батист не был следователем, но знал, что ему придется вдаваться в подробности. Ради Даниэллы он должен проверить все. Его пальцы заскользили по столбику имен и дат, двигаясь к самому верху. Первая жертва - леди Селена. Батист попытался запомнить имя, год, название города. Второе убийство было совершено уже не там. Ладно, пока, что он спишет такую скорость передвижений на сапоги - скороходы или крылатые сандалии. Не может же обычный преступник уметь летать.
   Батист хотел читать дальше, но вдруг хлопнул, ударившись о раму, ставень окна. Юноша оторвался от книги и заметил, что окно распахнуто настежь, а ведь секунду назад оно было плотно затворено. Дрожь пробежала по телу, от шеи и позвоночника распространилась по всей спине, и причиной неприятных мурашек был не холодный ветерок, подувший в библиотеку.
  -- Вы чем-то удивлены? - голос, прозвучавший над его ухом, был высоким, явно женским и приятным для слуха. Чистое сопрано, такого чудного звучания Батист не слышал даже в театре.
   Он рассматривал снежинки, оседавшие на ковер под подоконником, и не сразу решился перевести взгляд на даму, стоявшую у его стола.
  -- Но, как вы...- он, правда, не мог понять, как она вошла, ведь дверь заперта, смотритель не мог так быстро вернуться. Каким образом она сумела сюда проникнуть? Разве только влетела через окно?
  -- А может, я тоже подкупила смотрителя? - насмешливо улыбнулась она. Выразительные изумрудные глаза, как будто, смеясь, смотрели на него из прорезей алой с черным кружевом полумаски. Батист только сейчас заметил, что на даме маска.
   Он смутился, поняв, что разглядывает незнакомку слишком пристально, но глаз отвести не мог. Что-то в ней приковало его внимание, что-то не поддающееся ни описанию, ни определению, какая-то магическая сила, исходящая от светящейся кожи обнаженных плеч, утопающих в темном тюле, от стройного силуэта, от пурпурного бального платья, напоминавшего по цвету пламя. Роскошные темные магнолии, приколотые к корсету и подолу, привлекали внимание ничуть не меньше крупного опала в колье. Камень вспыхивал при каждом ее движении, как звездочка, кидал блики на длинные темные локоны, струившиеся по плечам. Еще ни у одной женщины Батист не видел таких изумительных завитых мягкими кольцами волос.
  -- Вы удивлены? - красиво очерченные губы незнакомки сложились в улыбку, полуприкрытую кружевом маски. Вопрос был излишним. Батист не просто удивился, он был поражен и напуган. Он сам не смог бы объяснить, что его напугало. Возможно, то, что он не слышал ни звука шагов, ни шелеста пышных юбок, ни скрипа приоткрывшейся двери. Дама, как будто материализовалась из пустоты, прямо перед его столом. Теперь Батист чувствовал себя неудобно, будто его застали врасплох. Он ведь не занимался ничем противозаконным, просто листал книгу, пытаясь выискать нужные сведения, какой-нибудь намек, но незнакомка смотрела на него так, будто он совершал нечто преступное.
   Батист на миг утратил бдительность, сам не зная как, задел локтем лампу, словно кто-то в неурочный миг толкнул его в руку. Пришлось применить сноровку, чтобы не дать светильнику соскользнуть вниз и разбиться. Не хватало еще остаться в темноте, наедине с безликой элегантной незнакомкой. Что за лик скрывается под маской?
   Лампа уцелела, но книгу Батист подхватить не успел. Потревоженный резким движением фолиант соскользнул со стола и ударился об пол. Старый ветхий переплет не выдержал такого испытания, клей уже и так начал рассыхаться, прошивка, едва скреплявшая страницы, порвалась, листы с тихим шелестом разлетелись по полу, разорвались, смялись. Так рвется только паутина. Наверное, книга и впрямь была слишком ветхой.
  -- Ну вот, теперь я никогда не узнаю о том, что там было написано, - Батист попытался улыбнуться собеседнице, но улыбка вышла слабой и расстроенной.
  -- Хотите восстановить его? - дама изящно взмахнула рукой, указывая на остатки книги. На безымянном пальце у нее сверкнул перстень. В затейливой отделке "маркиза" был вправлен потрясающе-красивый камень. Батист хорошо разбирался в драгоценных рудах и минералах, но не мог дать ему название. Ни сапфир, ни изумруд и даже ни бриллиант. Камень переливался всеми цветами радуги, один оттенок сменялся другим. В первый миг это прозрачный цвет алмаза, во второй фиолетовый аметист. Может, это только игра света и тени.
  -- Восстановить книгу? - удивленно переспросил Батист. - На это уйдут годы и годы.
  -- Все зависит от реставратора, - леди пренебрежительно хмыкнула. Последовал плавный взмах руки, и камень в перстне вспыхнул рубиновым цветом. Что-то зашелестело на полу, обрывки страниц потянулись друг к другу, один отрывок текста безошибочно ложился на другой, бумага склеивалась так, будто и не было места разрыва. Для Батиста искать в целой кучке клочков бумаги, те, которые нужно соединить, было все равно, что разбирать смешанные зернышки. Он не смог бы заставить кусочки ниточек снова скрепиться и прошить переплет, не смог бы заштриховать все следы от разрывов, а дама смогла. Книга вновь лежала на столе перед Батистом, целехонькая и заметно поновевшая.
  -- Вы волшебница?! - со страхом и изумлением выдохнул молодой человек.
  -- Возможно! - неопределенно кивнула она. Ее гладкая матовая кожа даже в тени слепила глаза каким-то неестественным фосфорным сиянием. Может, поэтому она и носит маску, чтобы ее лицо не светилось во мгле, как нарисованное звездным лучом.
  -- Я знаю вас? - что-то в ее гордой осанке и плавных движениях показалось Батисту давно знакомым, но дама отрицательно покачала головой.
  -- Я не часто общаюсь с людьми на равных ...разве только с теми, кто мне задолжал, - лица ее под маской было не видно, но Батист готов был поклясться, что она чуть нахмурила брови, словно силясь что-то припомнить.
   Неощутимый ветерок перелистнул несколько страниц. Книга снова была раскрыта в том месте, где закончил читать Батист. Столбик дат и имен вновь замаячил у него перед глазами.
  -- Ученый решил стать следователем, - констатировала незнакомка, и Батист ничуть не смутился. Ему показалось естественным, то, что она знает, зачем он здесь, ведь она же восстановила книгу, возродила текст, так необходимый ему, практически из праха и при этом не приложила никакого физического труда, только взмахнула дланью, словно приказывая невидимым силам выполнить всю работу за нее.
  -- Вы фея? - Батист рискнул на вторую попытку. Интересно, позволит ли она ему сыграть в "угадай с трех раз", или же второй уже будет сочтен за наглость.
  -- Ты можешь называть меня феей, - милостиво разрешила она. - Мне нравятся разные забавные прозвища, особенно если они так близки к действительности. Так, что там о погибших.
   Она наклонилась к книге. Батист ощутил дуновение приятного аромата фиалок, рассмотрел затейливый кружевной узор на корсаже.
  -- Ты хочешь узнать все о дьяволе, изучив список его жертв? - в приятном журчащем звучании ее голоса промелькнула обидная насмешка. - По Рошену сейчас бродит такой же безрассудный молодчик, который решил искоренить зло, и сам не замечает того, что, переусердствовав в этом рвении, уже попался в когти к демонам.
  -- Вы говорите о...- Батист в полной мере ощутил, что, пробыв вдали от города некоторое время, теперь не сможет щегольнуть осведомленностью ни в политике, ни в последних новостях.
  -- О главном инквизиторе, - подсказала дама. Ее удлиненный пальчик провел по верхней строчке. - Леди Селина, благодаря записанным данным, формально она первая из жертв, но так ли это фактически? Какая траурная заметка! Маркиза Сабрина Розье найдена мертвой на дне высушенного колодца, больше пятидесяти ран, тело, наверное, было похоже на один кусок мяса. На улицах Виньены найден труп фрейлины Элейны Нольесс, дальше все сливается в сплошной ком. Столько именитых женщин, и у всех одинаковые жестокие раны. Элоиза, Меллита, Адрианна, Огюстина, Фелиция, и все они мертвы.
  -- Столько невинно убиенных, - Батисту список казался бесконечным.
  -- Невинных ли? - с сомнением протянула фея. - А вдруг демон, по вашей догадке, выступавший из зазеркалья, всего лишь наказывал их за что-то. Вдруг, это была справедливая кара за какие-то тайные грехи? Что если все они были помечены заранее, а неуловимый убийца всего лишь исполнял высшую волю?
  -- Нет! - прошептал Батист, зажимая уши, слишком жестокое воспоминание преследовало его. Поющие, дразнящие голоса до сих пор звучали у него в ушах, и спасаться от них было бесполезно. Они не умолкли бы в его мозгу, даже если б он вставил в ушные раковины ватные затычки. Они не умолкали никогда, и они называли Даниэллу ведьмой. "Она принадлежит ему, ты не имеешь права ставить крест на могиле колдуньи", напевал кто-то незримый ему в ухо. Интересно, смолк ли бы этот лебезящий, хитрый говор от звука песнопений или молитв?
  -- Она была невинна! - возразил Батист вслух, он упорно не верил в то, что Даниэллу могла настигнуть небесная справедливая кара.
  -- Значит, он убил ее по ошибке, - заключила фея и быстро просмотрела остаток списка имен, словно желала запомнить его весь наизусть после одного взгляда.
   Вдруг голоса в мозгу Батиста, действительно, смолкли. За окном стремительно пронеслись вспышки смоляных факелов, ярко горящая пакля отразилась в оконных стеклах, выхватила из мрака монашеские капюшоны. Кто-то читал псалом прямо на ходу, быстро и сбивчиво, но злые духи отступили при этих звуках.
  -- Я пойду за ними, - Батист чуть было не кинулся на улицу, чтобы бежать вслед за процессией, но один мимолетный взгляд на фею заставил его передумать и опуститься назад в кресло. Она была разгневана.
  -- Ты хочешь остаток дней провести в монастыре, в церкви или в узилище, куда эта добрая братия так любит сажать колдунов?
   Фея была еще более зла и решительна, чем какой-то белокурый мальчишка, отдававший приказы маленькой процессии. Он тоже был в рясе, но без тонзуры, и голову его не прикрывал капюшон. Под окном он на миг задержался, опасливо вдохнул, словно лань, почуявшая приближение хищника, и опрометью бросился прочь. Какая сила остановила его на полпути, заставила обернуться и склонить голову, словно отдавая почтение приоткрытой створке или кому-то, кто был внутри здания? Разве мог он с такого расстояния заметить, кто сидит ночью в закрытом читальном зале?
  -- Гончие выбрались на охоту, - с презрением выдохнула фея. - Вам повезло, вы только, что видели того, кто возглавляет всех охотничьих псов инквизиции. Люди пробиваются в давке через толпу, чтобы только глянуть на него, поцеловать край его сутаны, а здесь он раскланивался под окнами, почуяв близость своих тайных хозяев. Ну, разве это не лицемерие, убеждать массы в правильности одного, а тайно придерживаться противоположной стороны.
  -- Кто это был?
  -- Скоро вы о нем узнаете. В Рошене его почитают, как святого, и боятся, как дьявола. Остерегайтесь его и вы.
  -- Почему? - Батист не собирался не перед кем дрожать. Он сам хотел стать охотником.
  -- Едва он узнает про ваше тайное наследство, и ближайшее аутодафе уже не обойдется без вашего присутствия в числе приговоренных, - фея изящно пожала плечиками, будто ее позабавило собственное предположение.
  -- Я никого не боюсь, - Батист, действительно, был уверен в этом.
  -- Да, точно. Кто-то должен бояться вас. Преступник должен трепетать перед сыщиком, но задумайтесь, настолько ли он преступен, насколько вы полагаете?
  -- Он погубил всех этих женщин, - Батист выразительно кивнул на раскрытую книгу и четко пропечатанную череду строчек нескончаемого списка.
  -- Не лицемерьте, - предупредила она, тон был почти игривым, но заставил Батиста ощутить себя виноватым. - До всех этих женщин вам нет никакого дела. Вас еще не было на свете, когда они уже догнивали в гробах. Вы бы даже не обратили внимания на весь этот черный список, если бы под последним номером в нем не стояло дорогое вам имя.
   Ветер перелистнул страницу. Всего на миг перед изумленным юношей в воздухе мелькнуло перо с окровавленным кончиком, и чья-то незримая рука приписала несколько слогов в самом низу, аккуратно вывела знакомое написание. Даниалла де Вильер. Батист невольно поежился, заметив, что имя сестры начертано красными чернилами.
   - Я чувствую себя марионеткой, сначала тот странный чужак в поместье, теперь вы ...фея...- Батист запнулся, заметив, что она уже стоит в другом конце библиотеки и достает какую-то книгу с полки.
  -- Вот! Это то, что нужно! - фея развернула перед ним на столе один из томов какой-то энциклопедии. Такой справочник Батисту сейчас был совсем не нужен, но советчица была уверена, что в нем содержатся необходимые сведения.
  -- Вы хотите стать драконоборцем? - вдруг спросила она.
  -- Я...- Батист смотрел на раскрытую страницу, на заголовок шедший поперек листа "Властители мира". Первозданного мира, добавил он про себя, разглядывая малоприятные, но завораживающие необычными пропорциями силуэты драконов. Чудовища всех мастей запестрели перед ним чередой, обитатели пещер, рек, болотные твари, повелители погоды, летающие властелины небес, хранители кладов, горные охотники, поджигатели городов. В памяти возникла страшная картина горящего города, мимо которого Батист проезжал однажды. Все там было точно таким же, как на иллюстрации в книги, даже грязно-оранжевые столбы огня, взметавшиеся ввысь к мрачным ночным небесам. О причине пожара путнику намеренно не сказали, только посоветовали гнать коня, как можно быстрее, и никогда не возвращаться. Батист тогда так спешил, что счел нужным последовать совету, к тому же, при виде пожарища, горящих тел и пепелищ его пробрал неприятный леденящий страх, но не перед огнем и даже не перед смертью, а перед чем-то сверхъестественным, необъяснимым и непостижимом. Тайну такого внезапного озарения не смогли бы ему раскрыть никакие книги из университетского архива.
  -- Вы сразились бы с ними, чтобы отомстить за ту, что была вам дорога? - рука феи взмахнула над ярко проиллюстрированной страницей.
   Батист взглянул на отвратительные физиономии гивров, вивернов, геральдических драконов. Попытался оценить одним взглядом силу амфитепра и линдворма, ощутил неприятный холодок при взгляде на мутно-зеленые туловища драконов, распространявших чуму. Что ему все это капище зла, смрадные, извивающиеся твари, их зловонное огненное дыхание? Что такое их сила перед его жаждой мщения?
  -- Да, я бы победил их, - смело заявил он. И это была вовсе не бравада, он готов был драться не на жизнь, а на смерть. Хоть сейчас, прямо на улицах Рошена в объятиях ночи, на ныне пустынной площади костров, где днем свершаются казни, а сейчас нет ни души.
   Как безрассудно ты вершишь в свою судьбу, говорили погрустневшие глаза феи, но вслух она произнесла совсем другое. Ее тоненькие длинные пальчики ловко отстегнули от корсета брошь и положили поверх страницы. Какое роковое противопоставление! Над нарисованным смрадным болотом хищников, одержимых самыми низменными страстями теперь извивался изящными кольцами сверкающий золотой дракон. Не брошь, а символ нерушимой власти и таинственной красоты. Блестящие туловище свилось живописным затейливым орнаментом, вместо глаз сверкали два крошечных аквамарина, над продолговатой головой висел то ли венчик, то ли корона - еще один символ могущества чудовища. Но сколько в этом монстре величия, силы и, как это ни странно, очарования.
  -- С ним ты готов сразиться? - сурово, как на допросе поинтересовалась фея.
   Батист хотел с благоговением погладить золотую брошь - дракона, но поспешно отдернул руку, будто забоялся обжечься.
  -- Да...наверное, - пробормотал он.
  -- Ты не уверен?
  -- Это его тень я видел на стене в своих снах и в реальности? - Батист с надеждой посмотрел на фею, будто от ее ответа зависела его судьба.
  -- Ты сам должен узнать его в лицо, таковы правила игры. Я не могу выбрать за тебя. Кого ты хочешь видеть своим противником демона или человека?
  -- Демона в облике человека? - с языка невольно сорвалось то предположение, которое не смог бы выдумать сам Батист. Это чужак в рваном плаще заставил его произнести слова. Горло заболело так, будто его сдавили ледяные пальцы.
  -- Я бы предпочел сразиться с чудовищем, - поспешно сказал он, ничуть не опасаясь, что фею насторожит такая быстрая смена мнений. Как она может быть честна с тем, кто не откровенен с ней самой.
   Фея прочла его мысли и, кажется, поняла, почему он растерян и смятен.
  -- Знаешь, иногда охотник сам становится жертвой, - предостерегла она. - Ты можешь погнаться в чащу за одним волком и вдруг попасть в окружение к целой стае. Я знала одного человека, настоящего рыцаря, который решился уничтожить хищника, и не в одиночку, а во главе целого отряда единомышленников, но так увлекся, что сам не заметил, как попал в ловушку.
  -- Со мной все будет иначе, - уверенно возразил Батист.
  -- Поживем, увидим, - она лениво облокотилась о стол. - Так ты готов побороть дракона?
  -- Да, если он причастен к смерти Даниэллы, - от бравады Батиста не осталось и следа, он, не отрываясь, смотрел на золотую брошь, и она казалась ему неким роковым символом. Чем-то, что связано с предначертанием его собственной судьбы.
  -- Я помню горящий город, - произнес он, как будто для самого себя. - Помню крики, запах гари, ведра воды и водовозов, бессильных потушить огонь. Мне кажется, я успел заметить золотую тень, взметнувшуюся в небесах, наподобие кометы. Не мог же пронестись над пожаром метеор. Я вступлю в единоборство с драконом и сгорю, если проиграю?
   Батист вновь просительно посмотрел на фею, ожидая ответа, но она только неопределенно пожала плечами.
  -- Кто знает? - тихо произнесла она, будто вздохнула. - Сгореть можно и не в огне. Нас жгут изнутри собственные необузданные чувства, ненависть, зависть, гнев, жажда мести и любовь. Никогда не влюбляйся, Батист, иначе сам можешь стать рабом демона. Того самого демона, которого преследуешь.
   Она наклонилась, чтобы закрыть книгу, и на ее губах уже не играла улыбка.
  -- Помни о моем предостережении, - повторила фея, и переплет книги, закрываясь, громко хлопнул, будто отгораживая путь к отступлению. Все решено, и нельзя уже шагнуть назад. Батист знал это, но не огорчался, он никогда не шел на попятную.
  -- Ты сжег за собой все мосты, - подтвердила она. - Возможно, ты еще увидишь не один пылающий город. Может быть, тебя ждет неминуемая смерть и одно страшное открытие, а до этого стоит повеселиться. Раз уж ты так уверен в неизбежности смертельной схватки, то надо развлечься в последний раз. Ты хочешь на маскарад?
  -- На маскарад? - Батист не хотел сейчас никуда идти, но живая веселость и задор в ее голосе были слишком заразительны.
  -- Я смогу провести тебя без приглашения на любой прием, но там уже будешь заботиться о себе сам. Договорились?
  -- Конечно, - он уже забыл о списке жертв и предположениях. Следствие может подождать. Батист думал только о том, где в такое время можно раздобыть маску.
  -- Мы одолжим маску у кого-нибудь, - беспечно сообщила она. - Добыть костюм это не проблема, деньги для этого не нужны, по крайней мере, пока ты в нашей компании.
  -- В нашей? Вы не одна? С вами пришел кто-то еще?
   Противный, заливистый смех раздался за стеллажами, ему вторило хихиканье под окном, длившееся всего лишь миг, но от него у Батиста пробежал мороз по коже, он чуть было не раздумал идти. Нельзя же так опрометчиво спутываться с нечистью.
  -- Если ты передумаешь, то это будет зря. Ты ведь можешь встретить того, кого ищешь, на карнавале, - вполне серьезно заявила фея, и Батист поверил ей.
  
  

Полуночный карнавал

  
   Эдвин
  
   Я торжествую. Никто не узнает меня, хотя впервые за века я появился в светском обществе в своем истинном облике. Господин Смерть идет сквозь пеструю карнавальную толпу, многие оборачиваются, чтобы задержать на нем свой взгляд, оценить костюм, но никто даже не догадывается, что безобразная маска скалящегося черепа это не фальшь, а сущность.
   Я долго раздумывал, какую маску мне выбрать. Можно было бы прибегнуть к своему привычному амплуа, нарядиться эльфом, принцем теней, охотником в рединготе прошлого века и со старинным арбалетом, но, в конце концов, я решил выбрать ту личину, которая стала для меня фатальной и неотъемлемой. Заметив в витрине закрытого магазина маску смерти, я, не раздумывая, забрал ее, оставив взамен несколько червонцев, гораздо больше, чем она стоила. Вот удивится лавочник, найдя с утра возле нетронутого и неразбитого стекла на месте пропажи целое состояние, по его подсчетам. Ни один грабитель не действует так, ни один главарь разбойников не может стать таким неуловимым.
   Я заглянул в настенное зеркало в прямоугольной золоченой раме. Свет от бра выхватил из темного стекла отражение черепа, голой лобовой кости, широких белых скул, пустых глазниц, за которыми, если, как следует присмотреться, сияют два лазурных огонька моих собственных глаз. Капюшон звездочета, расшитый колдовскими символами, прикрывает голову, но на маску, как будто сделанную из слоновой кости, все равно спадают две непокорные золотистые пряди. Яркие золотые волосы все время выдавали меня, к какой бы конспирации я не прибегал, в какой бы костюм не облачался. Я все время жду, что кто-то игриво окликнет меня из толпы "Перестань шутить, Эдвин, нас ты не обманешь, такие существа, как мы, никогда не обращаются в скелет". Эдвин! Собственное имя кажется мне чужим. Я написал его на форзаце своего дневника и ощутил, что вторгаюсь в чужую тайну, ведь все излияния, которые я запишу, принадлежат уже не мне, а тому наивному и прекрасному созданию, которое давно должно было быть похоронено в пепле, под руинами сожженного государства.
   Все вокруг переменилось, мир стал другим, изменились и мои чувства, только внешняя оболочка осталась неизменной. Я все жду, что кто-то, прячущийся в тени за спиной, произнесет мое имя, и от этого звука современный мир рухнет, как декорация, а я вновь останусь один во мгле перед раскрытой колдовской книгой наедине с демонами.
   Иллюзии напрасны, из активного участника событий истории я превратился в стороннего наблюдателя. Я люблю сидеть на крыше какого-нибудь дворца, затерявшись среди геральдических скульптур, и писать в блокноте свою собственную историю вселенной. Отблесков от далекого уличного фонаря мне вполне хватает, чтобы разбирать буквы и аккуратным мелким почерком набрасывать на чистую бумагу все новые и новые строки. Внизу, по широким магистралям и площадям, сочится жидкий поток толпы, никто не догадывается поднять голову вверх и над фасадом респектабельного особняка заметить силуэт ангела, водящего пером по бумаге. Однако если вдруг находятся такие неугомонные искатели приключений, которым удается заглянуть мне в глаза, то я усилием воли заставлю их отвести взгляд и забыть про меня навсегда. Воспоминания обо мне, конечно, могут прорываться во снах или в грезах, но никто уже не догадается сопоставить их с реальностью. В существование сверхъестественного существа можно верить только тогда, когда видишь его перед собой, можешь протянуть руку и коснуться его крыл, погладить холодную нестареющую кожу, услышать ответы на вопросы о секретах мироздания, но, когда призрак растворился, и перед тобой пустота, трудно объяснить другим людям, что где-то, в поднебесной высоте, парит тот, кто не поддается описанию. За прошедшее время люди стали большими скептиками, они не верят в таких существ, как я. Их неверие дает мне преимущество. Теперь и я, и мои подданные можем спокойно разгуливать по миру смертных, не опасаясь разоблачения.
   Среди шума и музыки карнавала я невольно вспомнил о Марселе и ощутил легкую грусть, даже преждевременное сожаление. Мне не хотелось заводить дружеские отношения ни с кем из людей, но жизнь рассудила иначе. Я стараюсь не открываться ни перед кем, чтобы ненароком не заставить их страдать. Любой, кто станет предметом моего, пусть даже мимолетного внимания, оказывается в опасности. И, тем не менее, я взял за привычку утешать всех страждущих. Я являюсь ко всем отчаявшимся, и мой приход озаряет их жизнь, как луч божественного света. Приход ангела становится светлым праздником для всех, кто страдает, тайным утешением, секретом, сохранение которого возвышает их над прочими людьми. После моего исчезновения остается легкая боль, но зато вся земная суетность перестает их волновать, и бывшее страдание от неудач становится совсем незначительным. Эти несчастные, действительно, верят, что в иной жизни их ждет встреча со мной. Принося временное облегчение им, я, как будто, стараюсь искупить свои прежние грехи, хотя подсознательно понимаю, что не в силах вымолить прощение за все то зло, какое причинил миру. Огонь, пожарище, пепелища, дымные столбы и крики заживо погребенных под горящей кровлей горожан, все картины прошлого, как будто отражаются в череде настенных зеркал, в подвесках люстр, в начищенном до блеска паркете. Вот, я уже стою не на натертом полу, а иду по горящему городу, чувствую вкус огня и крови у себя на языке, слышу за своей спиной крики "дьявол!".
   Во всех своих снах я ищу среди пылающего города кого-то и знаю, что никогда не найду. Огонь не поглотил ту, которую я ищу, но он разлился заразой по ее венам, поселил в ее умирающем теле демона и сделал ее саму богиней зла.
   Марсель стал единственным исключением в списке моих жертв, потому что вернул мне ощущение того, что потерянная муза снова рядом. Его кисть сотворила большее чудо, чем мое колдовство. Я не хотел тревожить понапрасну бедного, потерянного юношу, но не мог отказать в помощи несчастному живописцу. Я привык считать, что таланты вдвое благословенны, оказывая помощь одному из одаренных я, быть может, совершаю единственное доброе дело в своей жизни. Он никогда не причитал вслух, из тьмы мироздания меня вызвали не его слезы, а тихое отчаяние, которое я ощутил в его сердце. Отчаяние сродни моему. Марсель так и не понимает, в какую ловушку попал. Я не хочу причинять ему зла, но это неизбежно. Когда-нибудь зверь, спящий внутри идеальной оболочки, вырвется наружу и начнет крушить все без разбора. Он слишком много лет пробыл в заточении, я не смогу контролировать демона в момент его неистовства.
   Я, как будто, заранее оплакивал Марселя. Интересно, понимает ли он, когда смотрит на меня, что печаль в моих глазах о нем. Я знаю, что жить ему осталось недолго, рок неумолим, и попытаюсь скрасить, как смогу последние дни его существования. Конечно, всегда есть выбор, я мог бы отвести его в общество теней и оставить там. Оставшись с ними, он станет неприкосновенен для смерти. Смерть не имеет права проходить мимо "Покровителя искусств". А если тени укажут Марселю путь через лес к склепу царицы, то там он станет недостижим для меня и таким образом спасется. К сожалению, он слишком благороден для того, чтобы выбрать тот порочный, ночной образ жизни, которого придерживается каждый член общества теней.
   Жаль, что Марсель не пошел со мной на празднество, хотя, с другой стороны, я радовался, что он не увидит меня в моем истинном облике. Он бы, наверное, тоже принял устрашающий наряд всего лишь за маскировку. Подумать только, вокруг столько гостей, ряженых, целая армия слуг, разносящих вино и закуски на подносах, и никто даже не догадывается, что между ними затесалась смерть. Я обнажил перед ними душу, сам себя разоблачил, а они принимают мое откровение всего лишь за изящную шутку.
   Еще один быстрый взгляд в трельяж, на пестром фоне танцующих я выглядел черной в сетке золотых символов тенью, и, тем не менее, сразу становилось ясно, что под маской скрывается юный проказник, а не уродливая смерть.
   Вроде бы мои слишком легкие и плавные движения должны были выдать меня. Затаись здесь хоть один старомодный охотник за нечистью, он бы тут же обратил на меня внимание. Слишком свободная поступь создавала иллюзию бестелесности и тут же выдавала во мне сверхъестественное, не прикованное к земле, а способное парить над ней создание. Я намеренно на миг оторвался от пола и ступил несколько шагов по воздуху, но гости либо не обратили внимания на такую вольность, либо сочли ее одним из мастерски сыгранных, подготовленных специально для маскарада трюков.
   В который раз я удивился тому, как недальновидны окружающие. За их хорошо пошитыми у лучших портных нарядами фей, эльфов и троллей я видел обычных смертных. Бутафорские крылышки, длинные уши, копытца и кружевные хвосты могли впечатлить кого угодно, но только не того, кто видел нечисть в натуре. Здесь передо мной предстала всего лишь безвкусная карикатура волшебного мира, отражение моего чудного общества в искривленном зеркале. Сами феи и демоны смеялись бы, попав сюда. Мимо проскочили задрапированные в жгуче-алый атлас демон и дьяволица. Только что обрученная парочка, баронет и его невеста. Он поклонился мне, она присела в низком реверансе, полагая, что я играю в этом спектакле такую же роль, как и они. Жонглеры, мимы и арлекины невольно напомнили мне о тех веселых пирах и пантомимах, которые устраивались под новый год в средневековье. Я смотрел на ряженых пастушек, пери и дивов, а видел совсем иной мир. Я уже чуть было не пожалел, что явился сюда. Конечно, мне было приятно дразнить тех, кто клялся мне отомстить, щеголять у них перед носом, не пытаясь скрыть свою сущность и в то же время не вызывая ни малейшего подозрения. И все-таки воспоминания это тягостно. Я уже собирался уйти, ускользнуть так бесшумно, что никто не заметит, когда одна девушка в толпе привлекла мое внимание. Возможно, потому, что она держалась не так раскованно, как другие. Она вела себя робко, опасливо оглядывалась по сторонам. Другие могли не заметить ее стеснительности, но я сразу понял, что она первый раз попала в высшее общество и не имеет права здесь находиться.
   Так что же она здесь делает. Я попытался прочесть ее мысли и не смог. Ее мозг предстал мне чистым листом бумаги, никаких воспоминаний, никаких дум, как будто она не человек, а самый обычный манекен без мыслей, без предпочтений, без эмоций. Но этот манекен был необычайно хорош собой, изящен и грациозен. Она оделась в костюм принцессы. Диадема в ее волосах не была золотой, скорее всего, сплав каких-то металлов, но никто не догадывался о том, что драгоценности на ней ненастоящие. Фальшивые бриллианты подчас сияют так же ярко, как камни чистейшей воды. Зеленая ткань, вышитая мелкими незабудками, тоже всего лишь имитировала парчу. Костюм, скорее всего, был позаимствован из театральных костюмерных, но он безупречно облегал стройную фигуру, и девушка, действительно, выглядела принцессой. Ловкий жонглер проделал возле нее несколько трюков, прошелся по полу колесом и, выпрямившись, протянул ей цветок, но принцесса даже не обратила внимания на ловкача, на роскошный георгин в его руке. Она смотрела на меня через толпу и не могла отвести глаз. Испугала ли ее моя маска, или же ей стало интересно, кто скрывается под оскалом черепа. Она двинулась ко мне, не замечая окружающих, так же, как и многие жертвы до нее.
  -- Остановись, - мысленно приказал я ей. - Иди танцевать и не смотри больше в мою сторону.
   Но она не послушалась. Свет, дробившийся в хрустальных люстрах, играл бликами в ее волосах цвета ржи, мелкие курчавые прядки струились по вееру стоячего воротника, касались обнаженных плеч. Чуть припухлые губы были подкрашены, как у актрисы, но само лицо осталось чистым, как у ребенка, ни туши на длинных ресницах, ни румян, ни пудры на щеках. А мне почему-то показалось, что какой грим на нее не накладывай, а красавица все равно останется бледна, как мертвая.
   Поздно было отсылать ее. Она уже остановилась передо мной. Принцесса и колдун, мы стояли возле застекленной веранды, а оркестр вдали завел печальную мелодию. Сначала я решил не замечать девушку, смотреть на круговерть снега за плотным слоем стекла, тогда, возможно, она уйдет. И все-таки нельзя игнорировать даму, надо хотя бы поклониться. Я отвесил шутливый поклон ряженой принцессе, и маска, неожиданно соскользнув с моего лица, плавно спланировала на пол.
   Я не знал, успела ли девушка разглядеть мое лицо. Мне даже не пришлось нагибаться, незримые слуги всегда были при мне. Всего миг, и похожий на череп клочок картона и ткани вновь лежал в моей ладони. Я поспешно надел маску на лицо.
  -- Вы скрываетесь? - вдруг спросила принцесса, и по интонации нельзя было понять, говорит она серьезно или шутит.
  -- Нет, я являю миру свой настоящий лик, - ответил я, и правдивые слова прозвучали удачной шуткой.
  -- Тогда вы колдун? - ее прозрачные глаза цвета шампанского смотрели на меня в упор и, казалось, они были способны увидеть мое лицо под маской. - Хозяева решились пригласить своего друга-колдуна только на карнавал. Туда, где маски сравняют всех.
  -- Я не друг хозяев, - спокойно возразил я. - И у меня нет приглашения. Смерть везде приходит без приглашения, и ее нигде не ждут, ее всюду боятся, запирают перед ней вход, но никакие замки не в силах удержать меня.
   Я думал, что напугаю ее столь фаталистичной шуткой или хотя бы насторожу, но вместо того, что извиниться и убежать, она с улыбкой протянула мне руку для поцелуя.
  -- Я всегда мечтала пообщаться по-дружески со смертью, - сказала она то ли игриво, то ли серьезно. Я не мог читать ее мысли, и это выводило меня из себя, я привык знать, что творится в голове у собеседника, и теперь от собственного бессилия ощущал дискомфорт.
  -- Мне, кажется, я вам кое-что задолжала, Господин Смерть, - на этот раз вполне серьезно, но все-таки с легкой печальной усмешкой сообщила она.
  -- Я вас не понимаю, - мне пришлось чуть приподнять маску, чтобы коснуться губами ее ладони. Я уже приготовился ощутить неприязнь от прикосновения к мертвенно-холодной коже, но вместо этого коснулся губами мягкого бархата. Мне показалось весьма странным, что она не снимает с правой руки расшитую бисером перчатку, в то время, как левая рука остается обнаженной. Может, второй перчатки у нее попросту нет, а эту она где-нибудь нашла.
  -- О-о, - восхищенно протянула она, поймав всего на миг мой взгляд под маской. - Если бы я знала, что у моей смерти такое лицо, то велела бы остановиться прохожему, который спас меня из-под конских копыт.
  -- Что? - я немного опешил от такого признания.
  -- В детстве меня чуть было не сбил экипаж, но я закричала, и проходивший мимо молодой человек, рискуя собственной жизнью, кинулся спасать меня. Помню, мне стало очень неловко. От этого мужчины, одетого во все черное, повеяло могильным холодом, и я подумала, что за мной уже явилась смерть, и вскрикнула вместо того, чтобы сказать "спасибо". С тех пор у меня проснулся интерес ко всему мрачноватому, - призналась она. - К черной одежде, к старинным рапирам, когда-то бывшим орудием убийства, к трагическим маскам...
   Тени. Ее спас кто-то из теней, предположил я. Но с какой целью?
  -- На вас нет маски, - произнес я так, будто только сейчас это заметил. - Как вас зовут?
   Я почувствовал себя ослабевшим, задавая такой обыденный вопрос, раньше я угадывал имя каждого, кто проходил мимо, я знал, как зовут всех тех, кто в танце проносится по залу, но эта девушка оставалась для меня тайной. Робкая в обществе других, возле меня она вела себя с наивным, игривым апломбом.
  -- Называйте меня "ваше высочество", - снисходительно разрешила она, и диадема в ее волосах заманчиво блеснула.
  -- А мое прозвище вы уже знаете.
  -- Да, Господин Смерть, - повторила она так, будто пробовала имя на вкус. - Вы, наверное, бродите по земле уже очень долго, еще с тех пор, когда человечество только зарождалось. Сколько жизней вы уже забрали?
  -- Их не счесть, - лаконично ответил я. Правдивый ответ вызвал у собеседницы легкую усмешку.
  -- Расскажите мне о прошедших временах! Вы должны знать, какие торжества происходили в этих же местах столетия назад.
  -- Тогда празднества были несколько более разнузданными и кровавыми, - ответил я, имея в виду турниры, потешные бои, оргии и те страшные праздники, о которых никто, кроме моего тайного общества, не знал, но принцесса, как будто, все поняла.
  -- Расскажите мне о мрачной эпохе, о рыцарях, ненавидевших друг друга, о борьбе наследников за трон в какой-нибудь крепости, которая ныне сровнялась с землей, о чародеях, затесавшихся в толпу придворных, о шабашах ведьм, о кровавых праздниках проклятых.
  -- Откуда вы так многое знаете? - поинтересовался я вроде бы из вежливости, но на самом деле я, правда, был заинтригован.
  -- Из книг можно многое узнать, - последовала обычная дежурная фраза. - Но мне хотелось бы услышать впечатление очевидца.
   Прозрачные глаза цвета шампанского загорелись живым блеском и осветили холодное лицо. Девушка преобразилась. У нее было обычное человеческое лицо, пусть даже очень красивое, но вполне земное. Однако в ее глазах, как будто, жил кто-то другой, непредсказуемый и опасный, какая-то вторая личность, которая скрывается до поры до времени.
   Я вспомнил охоту, волков, аудиенцию демона и короля, потом заглянул еще глубже в прошлое, чтобы на миг увидеть прежние состязания стрелков на зимней поляне, стрелы со свистом летящие в мишень, ужины при дворе и арлекинады. Я мог бы рассказать ей многое, но не хотел слишком откровенничать с незнакомкой.
  -- Вам опасно здесь находиться? - вдруг спросила она.
  -- Если меня разоблачат, я просто исчезну, растворюсь в пустоте, прихватив с собой жизнь кого-то из присутствующих и оставив в зале одно бездыханное тело. Как видите, для меня лично никакой опасности нет.
  -- Кто вас может разоблачить? Кто-то ищет вас, чтобы свести счеты?
   Быстрым движением руки я указал на ту часть зала, где столпилась тесным кружком самая элита.
  -- Я забрал их любимых, их друзей, их родственников, я жестоко играл с ними самими, пугал их, а теперь они мечтают о мести и не только они, - мне вспомнились пожары, интересно, скольких родичей гостей поглотил мой последний погребальный костер. - Я же сказал вам, принцесса, моих жертв давно не счесть, многие хотели бы отомстить мне, и вот я дал им шанс, выставил себя мишенью для любого, кто захочет скрестить со мной шпаги, и посмотрите, моя подсказка оказалась тщетной, никто не узнал смерть в лицо.
  -- Я вас узнала, - вдруг возразила она.
  -- С вами у меня нет счетов.
  -- Ошибаетесь! - она протянула мне руку, затянутую в перчатку. - Теперь я хотела бы видеть в вас колдуна или звездочета. Не перечьте, ваш плащ расшит магическими символами, значит, вы умеете ворожить или хотя бы гадать. Я хочу, чтобы вы предсказали мою судьбу, прямо здесь, сейчас. Вы ведь можете это сделать?
   Она с надеждой посмотрела на меня, словно от моего ответа зависела вся ее жизнь.
   Хиромантия не была моим излюбленным занятием. Мне не нужно было смотреть на линии на ладони, чтобы сообщить человеку его судьбу. Обычно я чувствовал на расстоянии тех, кого отметила своей печатью стоящая за плечами смерть или злая судьба. Я мог предположить, сколько кому осталось жить, не приближаясь к этому человеку. Я вершил судьбы издалека, и считал гадание просто забавой. Все самое основное зависит от самого человека, а не от складочек на его ладони, судьбу можно переиграть, смерть перехитрить. Ни один фатум не может противостоять сильной воле человека, вступающей с ним в противоборство. Однако часто мне встречались не сильные личности, а пассивные обыватели, те, кто спокойно плывут по течению, не пытаясь ничего изменить. Интересно, что я прочту по ладони принцессы, как скрещиваются линии ее судьбы, какой у нее характер.
   Я снял с ее руки перчатку, чуть наклонился и, наверное, действительно, стал похож на чернокнижника, пророчащего несчастья знатной даме.
   Ее кожа была едва теплой, я перевернул тыльную сторону ладони, чтобы посмотреть на линии, даже провел по ним подушечками пальцев, чтобы не ошибиться. Впервые в жизни я был удивлен. У девушки, стоящей передо мной, не было никакой судьбы, потому что самой принцессы уже не должно было бы быть на свете. Смерть. Эта девушка давно мертва. Линии ее судьбы оборвались под колесами какого-то экипажа. Я даже мог назвать число, тринадцатое ноября истекающего года, среда, после полуночи.
   Я еще раз взглянул на ее ладонь. Странно, но на ней больше не было заметно никаких морщинок или складок кожи, только две тонкие линии, пересекшиеся крестом. Мне показалось, что на миг эти линии вспыхнули алым светом. Крест на ладони у принцессы. Невольно я выпустил ее руку и отступил в тень.
   Такой знак мне доводилось видеть только на проклятых, на тех, кто прячется в подвалах возле "Покровителя искусств", а ночью выбирается на охоту. Но у них этот тайный знак мог видеть только я, а клеймо этой девушки было выставлено на обозрение перед всеми. Если бы она была новичком в обществе теней, то я бы первым об этом узнал. Я бы определил ее в толпе по особой осанке и ленивой кошачьей грации, присущей только вампирам, но эта девушка была не из них. Она была никем, она была мертвой. Если только я все-таки не ошибся.
  -- Вам страшно?
   Еще никто не задавал мне такого вопроса. Обычно страх людям внушал я сам, при этом не пугаясь никого.
   Принцесса все поняла и снова натянула на руку надежный плотный бархат перчатки. Он скрыл все.
  -- Никто не может объяснить, почему так со мной вышло, - как будто извиняясь, произнесла она. - Я только знаю, что в нынешние время такой знак вполне могут счесть за ведьмину метку. И, чтобы на костер инквизиции вместе со мной заодно не попала моя высокопоставленная подруга, мне приходится все время носить перчатку.
   И снова невозможно было понять, говорит она серьезно или только подшучивает над собеседником.
  -- Тише! - предупредил ее я.
  -- Почему? Вы ведь не инквизитор.
  -- Нет, я звездочет, но это еще не значит, что я не могу поспособствовать инквизиторам в поисках подсудимых.
  -- Вы говорите загадками, - она обиженно надула губки, знакомая мимика на незнакомом лице, точно к таким же жестам когда-то прибегала другая, о которой я предпочитал не говорить ни с кем.
  -- Я так привык, не раскрываться ни перед кем до конца, потому что стоит кому-то открыться, например, вам и, заглянув мне в душу, вы испытаете такой страх, который заставит вас поседеть прежде времени.
   Она не нашлась, что сказать, но посмотрела мне в глаза так, будто очень хочет сквозь них увидеть мою душу, сознательно идя на страх, даже ощущая комфорт от фатального поступка, точно так же, как мотылек, летящий на пламя свечи. А ведь она, правда, могла сгореть, если бы осталась со мной хоть на один вечер. Мне совсем не хотелось видеть ее гибель, пусть я прочел по ее руке, что она мертва, но она двигается, она говорит, ее жесты полны изящества, речь музыкальна, улыбка светится жизнью. Нельзя обратить в прах такое прекрасное тело и при этом даже не ощутить раскаяние.
  -- Снимите маску! - вдруг попросила она, и я подчинился. Какая-то сила заставила меня обнажить свое неземное, совершенное лицо перед толпой танцующих масок. Я откинул с головы капюшон, и блики люстр на миг вспыхнули в моих волосах, превратив их в червонное золото. Без впечатляющей страшной маски я стал юным и с виду незащищенным, но если какой-то грабитель попытается напасть на меня на улице Рошена ему не поздоровится. Интересно, кого видели во мне те, кто устремлял любопытные взгляды в мою сторону. Идеальную статую в расшитой тайными знаками накидке колдуна на мраморных плечах.
  -- Таким я вас себе и представляла, - выдохнула принцесса, и я сам взял ее руку, чтобы приложиться к ней губами, чтобы отвлечь внимание девушки от черной крылатой тени, ползущей по стене у меня за спиной.
   Внезапно я ощутил тревожный сигнал, все мои внутренности, как будто пронзило стрелой в предвкушение страшной трапезы. Скоро последуют рези в желудке, которые можно будет унять, только вкусив чьей-то крови. Рядом опасность, в толпе затаился кто-то, кто желает мне зла, тот, кого я должен настигнуть и убить, прежде чем он попытается убить меня.
   Я выпустил руку собеседницы и с нарочитой небрежностью огляделся по сторонам. Я прикрыл веки, надеясь, что никто не заметит острого блеска нечеловеческой зоркости в моих глазах. Я искал того, кто желает моей гибели. Кто это может быть? Под множеством ярких карнавальных масок человек ни за что не смог бы отличить друга от врага, но для меня маски были ничем, ведь я мог читать мысли.
   Павлиньи перья, шелка, костюмы разных эпох и национальностей, за всей этой мишурой мне предстояло отыскать изменника, того, кто, вторгнувшись в тайны чернокнижия, решил не подчиниться повелителю всех магов. И я нашел его. Он стоял, прислонившись спиной к колонне в другой стороне зала. Маска с длинным птичьим клювом скрывала его лицо, плечи были прикрыты фиолетовым домино. Под маской нельзя было разглядеть выражение лица, но дрожь выдавала все его чувства. Другие не заметили, но я знал, что изменник вздрогнул, заметив устрашающую тень у меня за плечами. Он перевел взгляд на мое не прикрытое больше маской чело, дуги бровей, золотистые кончики ресниц. Наши взгляды перекрестились поверх голов танцующих гостей, преодолев расстояние зала, и он вздрогнул. Я знал, что напугало его. Он увидел то же, что видели многие смертники до него. Заглянув в глаза человека, он увидел в них душу дракона.
  -- Батист! - тихо позвал я. Я безошибочно прочел его имя, и оно показалось мне знакомым.
   Юношу звук собственного имени, долетевший до него сквозь гвалт и музыку, испугал больше любых проклятий. Он бы так вечно и взирал на меня вызывающе и в то же время испуганно, если бы на маскарад не пожаловали новые гости.
   Батист тут же обернулся, чтобы взглянуть на них, на сплоченный ряд из четырнадцати или пятнадцати человек. Они были одеты, как монахи. Батист вначале удивился такому странному выбору костюмов, к тому же, не дорогих и изысканных, как у прочих гостей, а кое-как пошитых из холста цвета темно-коричневой охры. Один такой монах на маскараде еще бы смотрелся довольно удачно, но больше дюжины злобных лиц без масок насторожили толпу. С недавних пор в Рошене горожанам начали внушать страх монашеские капюшоны. Неудачная шутка, сказал бы Батист. Вначале он и принял все за шутку, а горящую паклю факелов и образки за хорошо подобранный реквизит. Только потом к тугодуму, решившему сражаться со мной, пришло внезапное озарение. Нет, это не костюмы. На карнавал, действительно, пожаловали сторонники инквизиции.
   Юноша невольно подался к стене, словно хотел пройти сквозь нее. Он испугался или сработал инстинкт самосохранения, так присущий всем колдунам.
  -- Остерегайся их! Не выдай себя ни словом, ни жестом, иначе еще этой ночью окажешься на костре! - мысленно предупредил я, и он услышал. Он понял, от кого исходит предостережение, и вновь оглянулся на меня.
   Я улыбнулся ему через толпу, насмешливо и понимающе, словно желая сказать, что мы повязаны одной веревкой, по крайней мере, на этот вечер. Перед законом мы одинаковые злодеи.
   Я с интересом разглядывал делегацию. Вид дородных, пожилых монахов, да и те, кто чуть помоложе, словно обещал, что и руководит ими человек в солидном возрасте, какой-нибудь почтенный старец вроде тех, которые когда-то много веков назад измышляли способы подписать мой смертный приговор. Я уже знал, что вместо старика, или даже взрослого бородатого мужлана, увижу во главе процессии обычного подростка. Он ведь даже не монах, и, тем не менее, невольно вызывает почтение. Ряса свободным балахоном болталась на щуплом, почти детском теле, капюшон был опущен на плечи, чтобы все могли видеть коротко остриженные белокурые волосы, красиво обрамлявшие лицо. Августин, наверное, считал, что светлые кудри заменяют ему нимб. Он был бы весьма привлекателен, если бы его глаза не полыхали таким яростным, фанатичным огнем. Вместе с ним в зал, как будто прошествовала тьма и какая-то необратимость. Если этот глупый мальчишка решил причинить кому-то вред, то его уже не остановит ничто.
   Только вот одной ярости мало, чтобы так возвыситься в глазах окружающих. Излишней агрессивностью никому не внушишь страх. Гнев не помог бы ему заполучить почти неограниченную власть в городе. Я был уверен, что кто-то помог Августину достичь вершины. Кто-то из моего племени. Это значит, что мальчишка законченный лицемер. Заключив пакт с темной стороной, всенародно он объявил себя борцом против зла. Интересно, догадывается ли он, что тайные благодетели, о которых он умалчивает, всего лишь используют его, как марионетку. Он, сам того не зная, поможет волшебным существам в достижении их цели и за ненадобностью будет убит, как и все те, кого он осудил на смерть. Он погибнет в огне. Я мог уверенно заявить об этом, даже не взглянув на линии судьбы на его ладони. Каждый его жест говорил о великих планах и самонадеянности, в то время как внешне Августин был похож на школяра, выгнанного со школьной скамьи за плохое поведение, а не на особу, наделенную властью. Он живо напомнил мне одного из восставших и в итоге жестоко наказанных за свое своеволие эльфов. Я уже предвидел его гибель, но мне было совсем не жаль этого испорченного ребенка.
   Собственное бессердечие удивило меня. С недавних пор я жалел всех, даже тех, кого должен был погубить, а к Августину мгновенно испытал неприязнь.
  -- Вон та! - Августин указал на кого-то в толпе, потом наклонился к своим ближайшим доверенным людям, чтобы шепнуть четкие указания. Двое крепко сбитых, явно привыкших выполнять обязанности стражей монахов тут же отправились выполнять его поручение.
   Побледневшие хозяева дома стояли в стороне и шепотом переговаривались между собой. Так вот каковы сводные братья Ноэля, того миловидного послушника, которому я так опрометчиво открыл душу. Бедняга Ноэль, это он должен был сегодня принимать гостей, а вместо этого листал требники и вздыхал по тому, что безвозвратно ушло. Любые новоявленные родственники богатого наследника могут оказаться предателями. Франциск и Сандро были хороши собой, статны, богато одеты, но я невольно сравнил их с шакалами. Еще когда звучала музыка, а вокруг царила безмятежность торжества, мне были неприятны их елейные улыбки, а сейчас в полной тишине перед лицом опасности, оба брата срочно измышляли возможные пути к спасению. Франциск, готовый пустить в ход любую хитрость, кинулся к белокурому инквизитору.
   Он подскочил к Августину проворнее, чем одетые в рясы телохранители последнего успели выступить вперед, чтобы защитить своего главу. Белокурый юноша неприязненно поморщился, когда бывший покровитель просительно вцепился в рукав его сутаны.
  -- Августин, мы ведь договорились, помнишь? - горячо зашептал Франциск, придвинувшись к собеседнику так тесно, чтобы никто не смог уловить даже обрывок фразы. - Ты ведь не тронешь никого из моей семьи? Я слишком многое для тебя сделал.
   Самому Августину показалось фамильярностью, то, что кто-то обратился к нему просто по имени, не выказав должного почтения. Он смерил просителя уничтожающим взглядом.
  -- Ведьма должна быть наказана! - Августин улыбнулся злобно и самодовольно, совсем как улыбается школьник, совершивший какую-либо пакость.
  -- Нет, ты не можешь...- Франциск прижал ладонь ко лбу, с отчаянием наблюдая за тем, как какую-то блондинку в маскарадном наряде цыганки грубо тащат через толпу два монаха.
  -- Кристаль ни в чем не виновата, - пробормотал Франциск, так слабо и заискивающе, словно сам не был в этом уверен.
  -- Она ведьма, - Августин высвободил свой рукав и стряхнул с холста невидимые пылинки, таким пренебрежительным жестом, будто элегантный вельможа, действительно, мог осквернить своим прикосновением его грубое монашеское одеяние.
   Между тем Кристаль вскрикнула, оступившись, чуть не упала, но стражи грубо удержали ее, заломили руки ей за спину. Из бархатной кошелки, пристегнутой к ее поясу, выпала и рассыпалась по паркету бутафорская колода карт Таро.
  -- Разве это не доказательство? - Августин демонстративным жестом указал на кучку пестрых карт, поверх которых, как бы в насмешку над подозреваемой лег Преступный Жнец - карта смерти. Изображение скелета с косой показалось мне символичным.
  -- Карты сатаны, - произнес Августин, выгодно рассчитав момент всеобщего к себе внимания, и обратился к Франциску. - Твоя невеста якшалась с табором цыган, там она встретила дьявола. Это уже доказано. Собери карты, они будут уликой, - приказал инквизитор тому из своих подчиненных, кто оказался ближе остальных.
   Кристаль была обычной, изнеженной леди, которая не вошла бы в цыганскую кибитку даже с целью гадания. Это было понятно с первого взгляда на нее. И ни одна цыганка не была в состоянии заказать себе разноцветное платье из чистого шелка. Лучшие портные умело сшили его из лоскутов разной расцветки, так что Кристаль и впрямь напоминала бы босую танцовщицу, но бальные туфельки под подолом цветастой юбки портили все впечатление. Даже платок, повязанный на талии, и кастаньеты не могли причислить леди к низшему сословию.
  -- Мне надо поговорить с тобой, всего одну минуту, - Франциск снова хотел вцепиться в одежду Августина, но вовремя взял себя в руки. Гости и так уже поглядывали на хозяина с опаской, как на человека, утратившего от горя рассудок. Никто из них не посмел бы не то, что разговаривать в таком тоне с главным инквизитором, а даже приблизиться к нему. И не удивительно. Любой, кто рискнул пообщаться с Августином, рано или поздно шел по уже протоптанной приговоренными дорожке на Площадь Костров.
  -- Я не отниму у тебя много времени, - уже более просительно повторил Франциск.
   Августин удостоил просителя снисходительным взглядом. Ему нравилось ощущать собственную власть над теми, от которых когда-то зависел он сам. Я чувствовал, что, унижая просителей, он испытывает комфорт.
  -- Хорошо, - коротко кивнул он, с таким видимым нежеланием, будто оказывает величайшую услугу, дает закоренелому грешнику возможность заглянуть в приоткрытые райские врата.
  -- Ты хочешь говорить при всех? - едва слышным шепотом осведомился он.
  -- Нет, конечно, - так же тихо пробормотал Франциск.
   Августин, легко шурша полами длинного одеяния, вышел из залы. Кто-то из его верных псов подозрительно покосился на Франциска, будто на будущего тюремного заключенного и хотел последовать за хозяином, но Августин многозначительным взглядом велел не идти за ним. Его понимали без слов. Никто не хотел ослушаться его и испытать на себе прославившуюся на весь Рошен беспощадность.
   Мне хотелось проследить за ними, но подслушивать разговор под дверями было слишком опасно.
  -- Прощай, принцесса! - произнес я. Когда собеседница обернулась, меня она уже не увидела, только распахнутые стеклянные створки веранды, за которыми кружился снег.
   Стрельчатое окно с арочным сводом распахнулось, как будто специально для меня. Я не собирался, как шпион подслушивать под окном. Если бы у двоих вошедших в тамбур, хватило ума обратить внимание на арку окна, то они увидели бы ангела, грациозно присевшего на подоконник. Счел бы тогда Августин себя настоящим святым или попросил бы меня передать почтение его тайным хозяевам. Кто знает, насколько сообразителен этот юный пройдоха.
  -- Нет, нет и нет. Никаких больше услуг, - на ходу возражал Августин. В его голосе слышалось нескрываемое раздражение.
  -- Кем бы ты был сейчас, если бы не я, - створка двери с шумом захлопнулась. Кажется, потерпевший неудачу Франциск решил отыграться на неодушевленных предметах.
  -- Ты, и вправду, считаешь свою помощь неоценимой? - сардоническая усмешка пробежала по бесцветным, детским губам. Только вот надменные складочки, залегшие в уголках рта, портили все впечатление от видимой невинности. Августин был слишком молод, но уже научился играть в опасные взрослые игры, притворяться, лгать, лицемерить, причинять зло без разбору, как врагам, так и временным пособником. Развитие порочности в нем опередило годы. Он не был честен ни с кем из смертных, точно так же, как его тайные хозяева не были до конца честны с ним самим.
  -- Разве смог бы ты добиться всего сам без поддержки? - не унимался Франциск. - Еще никто из плебеев или даже людей познатнее не мог занять удобного места в Рошене без помощи покровителей.
  -- Ты называешь святого плебеем? - чуть ли не рассмеялся Августин. Все в этом мальчишке было насквозь фальшивым, даже смех.
  -- Ты не святой. Мы оба об этом отлично знаем. Ты отлично играешь свою роль на публике, но нам не за чем притворяться друг перед другом.
  -- Ты сравниваешь меня с актером? - на этот раз в голосе Августина зазвучали резкие угрожающие нотки.
  -- Прости, - Францинск понял, что пора сдаваться, и виновато потупился. - Я не хотел обидеть тебя.
  -- Я давно уже привык не обижаться на дураков, - Августин смерил собеседника долгим, презрительным взглядом. - Глупцы сами не ведают, что творят, не отдают себе отчета в собственных поступках. Будем считать, что только что ты оскорблял меня не из вредности, а потому что в твоей голове совсем не осталось ума. Эта ведьма лишила тебя рассудка. Первым делом, наводя порчу, колдуны крадут у человека ум и красоту, а ты, как раз сильно осунулся за последние дни. Раньше ты выглядел куда лучше, а сейчас, тебя просто не узнать.
  -- Предъяви обвинение кому-нибудь другому, - начал упрашивать Франциск. - Ты же знаешь, что Кристаль мое нареченная.
  -- Подыщи себе другую невесту. Или никто, кроме нее, не согласен обручиться с тобой?
  -- Ни у кого, кроме нее, больше нет такого приданого, - честно выпалил Франциск, и сам пожалел о своей откровенности.
  -- Ах, вот оно что, - задумчиво протянул собеседник. - Все имущество осужденных обычно отходит в церковную казну. Здесь уж я не могу ничего поделать. Дружба перед законом бессильна, по крайней мере, в нашем случае.
  -- Я не узнаю тебя, Августин, - Франциск решил прибегнуть к своему последнему оружию, упрекам. - Раньше ты не был таким бесчувственным.
  -- Раньше я был никем, - вполне резонно возразил Августин.
   А он опытный стратег, бьет противника его же собственным оружием, про себя я отдал должное его способностям.
   Августин вздрогнул, словно успел уловить мою мысль. Он чуть поежился, метнул быстрый испуганный взгляд в сторону окна, мне показалось, что он ощутил мое присутствие, принял меня за кого-то другого и хочет отдать должный знак почтения, например, поклониться, но стеснен присутствием свидетеля.
  -- Если ты не отдашь должное устоявшимся традициям, то рискуешь вернуться к тому, с чего начал, - Франциск рискнул прибегнуть к угрозам, но произносил их тихо, вполголоса, так, словно предпочитал, чтобы собеседник не расслышал его.
  -- Неужели? - Августин сделал вид, что ничуть не обижен таким необдуманным замечанием, но глаза его полыхнули опасным, едва сдерживаемым гневом. На дне этих синих, чуть раскосых глаз, как будто полыхала адская бездна.
  -- Что будут значить твои устоявшиеся традиции перед народом? Как ты объяснишь широким массам, что закон должен щадить ведьму только потому, что она принадлежит к высшему сословию. Ты думаешь, что чернь будет довольна, узнав, какая новая привилегия появилась у богатых. В Рошене слишком долго царил беспредел. Теперь все изменится. Ну, разве это не перст божий, то, что единственный неподкупный судья возглавляет охоту на ту нечисть, которой давно кишит этот город. Я занял свой пост, ничуть не опасаясь того, что мне придется очищать злачное место, куда давно уже не заглядывала справедливость, где аристократия решила, что имеет полное право творить произвол, где простые люди не могут уповать на правдивость нынешних властителей и вынуждены ожидать божьего суда. Возможно, сюда меня привело проведение. Помни, Франциск, я видел адский огонь, я остался жив, пройдя сквозь ад. Ты знаешь, что моя кожа опалена неземным пламенем. Я отмечен свыше, я избранный. Однако если ты не веришь в благодать, снизошедшую на меня, то должен хотя бы испытывать страх перед грубой материальной силой, - Августин жестоко усмехнулся и, крепко сжав кулаки, придвинулся к собеседнику. - Помни, за мной толпа. Толпа, которой так свойственно боготворить своих кумиров. Всего несколько слов или даже просто жест, и толпа растерзает того, на кого я укажу.
   "Как бы ты не оказался кумиром всего лишь на час", подумал я, ощутив крыльями холод каменного оконного свода. "Ты сгоришь в том костре, который сам же разжег, возродишь для себя самого то пламя, из которого вырвался по случайности", предрек я про себя, еще больше убеждаясь в том, что Августин обречен. Конечно же, он погибнет не скоро, по крайней мере, не в этом году и уж точно не от рук земных палачей, его казнят те высшие силы, в руках которых он стал всего лишь игрушкой.
  -- А как же твое обещание? Помнишь, ты поклялся, что когда-нибудь отплатишь мне за мою помощь, - Франциск, как утопающий, готов был ухватиться за соломинку.
  -- И я отплатил, - нарочито дружелюбно кивнул Августин, словно желая передать в этих словах "я же не уточнял, чем отплачу, добром или злом".
   Он легко развернулся и направился к двери. Со спины он еще больше напоминал угловатого, малолетнего проказника из приходской школы. Когда не было видно зла, освещавшего его лицо, то все его выходки можно было принять за безобидные шуточки.
  -- Негодяй, - прошипел Франциск ему вслед. - Когда-нибудь ты будешь проклят.
   Нарочито медленно Августин обернулся.
  -- Для толпы я не проклятый, а блаженный, - с самым невинным видом возразил он. - И подавляющее большинство в этой толпе хотят посмотреть на следующую казнь. Горожанам нужно быть уверенным, что обжитые ими места регулярно очищаются от зла.
  -- Ты сам зло, ты демон! - на миг потеряв контроль над собой, вскрикнул Франциск.
  -- Попробуй доказать это народу, - беспечно отозвался Августин. Какое хладнокровие, он ничем не выдал себя, даже не содрогнулся при упоминании о своей страшной тайне.
  -- В этом вся твоя благодарность, в том, чтобы казнить собственных благодетелей, - в бессильной ярости Франциск сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
  -- Благодетелей? - с сарказмом переспросил Августин. Он уже положил ладонь на медную ручку двери, но обернулся, и по его губам пробежала улыбка, такая зловещая и торжествующая, что демону стало бы страшно.
  -- Следующим можешь быть ты, - произнес он, и в зрачках его глаз, как будто промелькнул оранжевый блик костра, на котором умирают осужденные.
   Минутой раньше я считал этого мальчишку всего лишь обозленным на жизнь мошенником, который сделал все, чтобы добиться успеха, а потом решил уничтожить всех, кто ему в этом помогал. Теперь за красивым лицом, как будто раскрылась уродливая сущность. Августин был не просто зол, он был одержим.
   Я спорхнул с подоконника еще раньше, чем Августин успел переступить через порог. В метель я мог, сколько угодно носиться над городом, даже пригибаться ниже к дороге, на уровень мчащихся по ней экипажей, и оставаться незамеченным. Я решил следить за Августином и дальше. Мне хотелось лично встретиться с его покровителями, застать их врасплох. Интересно, как станут оправдываться передо мной те предатели, которые без моего ведома решили взять под свою опеку такого негодяя?
  
  
   Ссылка на статью о книге в прессе:
  
   https://ekogradmoscow.ru/eko/ekoliteratura/eko-imperiya-vlast-rozy
  
  
   Ссылки на бумажные и электронные книги:
  
   https://www.litres.ru/natali-yakobson/vek-imperatricy/
  
   https://ridero.ru/books/vek_imperatricy_1/
  
   https://ridero.ru/books/vek_imperatricy_5/
  
   https://www.ozon.ru/product/vek-imperatritsy-6-178360576/
  
   https://www.ozon.ru/product/vek-imperatritsy-4-178342768/
  
   https://www.ozon.ru/product/vek-imperatritsy-2-178268676/
  
   https://ridero.ru/books/vek_imperatricy_2/
  
   https://ridero.ru/books/vek_imperatricy_3/
  
   https://aliexpress.ru/item/1005002351854025.html?&sku_id=12000020239363099
  
   https://aliexpress.ru/item/1005002351817305.html?&sku_id=12000020239322923
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"